249

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Биография

250

251

В истории русской литературы едва ли найдется писатель — кроме, может быть, Льва Толстого — чья личность и жизнь вызывала бы столь живой интерес у его современников, как личность и жизнь Пушкина, — чья биография затем, в течение многих десятилетий, в разные исторические эпохи, привлекала бы столь постоянное и живое внимание потомков — исследователей и читателей, романистов и драматургов, деятелей искусств. За 125 лет, отделяющих пушкинскую эпоху от нашего времени, написано огромное количество исследований и художественных произведений, изображающих с большей или меньшей полнотой и достоверностью жизненный путь Пушкина или отдельные его моменты. Все типы биографических работ, так разнообразно представленные в литературоведении и художественном творчестве XIX—XX веков, методология и методика биографических изучений и воспроизведений вырабатывались и оттачивались на материалах пушкинской биографии.1

Причины интереса к биографии Пушкина вытекают как из общего значения его деятельности, так и из своеобразия, из несравненной яркости его личности и жизненного пути.

Изучение творческой деятельности поэта в связи с его биографией является одним из общих методологических вопросов литературоведения. При исследовании проблем жизни и творчества Пушкина значение этого вопроса обнаруживается с особой полнотой, прежде всего потому, что творчество Пушкина тесно связано с его личностью и жизнью в силу своего лиризма и многое в нем не может быть понято и удовлетворительно объяснено без учета его биографии. То или иное понимание биографической основы определяет и понимание многих сторон творчества Пушкина.

В создании биографии Пушкина, как я всякой биографии исторического деятеля, необходимо выделить три момента: а) накопление материала, б) разработка биографии на основе этих материалов, в) выработка методологических

252

принципов исследования биографии. Последняя проблема выдвинулась в качестве самостоятельной лишь на более позднем этапе пушкиноведения, но, сознательно или стихийно, существовала на всем протяжении всей истории этой отрасли науки о литературе.

Накопление биографических материалов обычно начинается еще при жизни выдающегося деятеля. Здесь нужно различать следующее.

1. Биографические сведения, проникающие в печать. Особенности эпохи (цензура, правительственная реакция после декабрьского восстания) и особенности биографии Пушкина (ссылка, связь с декабристами, полицейский надзор и пр.) определяли трудность и даже невозможность распространения точных сведений о нем в русской печати. Вследствие этого биографические факты, которые можно извлечь из книжной и журнальной печати пушкинской поры, весьма скудны (исключение составляет заграничная печать).

2. Накопление материала, являющегося результатом деятельности человека, в данном случае Пушкина, т. е. его творчество, переписка, документальный материал (см. разделы: «Источниковедение», «Письма»).

3. Конструирование того облика поэта, который слагается из непосредственного восприятия современников, их мнений, рассказов, отношений. Основным материалом для этого служат их переписка, дневники, воспоминания.

Современники Пушкина оставили громадное количество документальных материалов, которые постепенно становились известными и помогали исследователям в создании биографии поэта.

Обратимся к вопросам, связанным с накоплением и изучением прижизненных биографических материалов.

Биографические сведения о Пушкине в прижизненной
печати

Первой, хотя и не главной задачей при изучении прижизненной пушкинской биографической литературы является исследование биографических фактов о Пушкине, проникших в современную ему печать, т. е. выяснение тех сведений о поэте, которые могли получить многочисленные читатели книг, газет, журналов и альманахов, далекие от литературных кругов, где его судьба обсуждалась повседневно.

Первые биографические сведения о Пушкине были даны в книге Н. И. Греча «Опыт краткой истории русской литературы», вышедшей в феврале — марте 1821 года. Греч сообщал даты рождения Пушкина и окончания им Лицея, его чин (коллежский секретарь) и место службы (Коллегия иностранных дел).

Наиболее значительным фактом биографии Пушкина до 1821 года была его ссылка, но говорить о ней в русской печати было невозможно. В полуофициальном руководстве, каким была книга Греча, ссылка поэта представлена в виде простого перемещения по службе (в 1820 году «перешел в канцелярию генерал-майора Инзова, полномочного наместника в Бессарабии»).

«Опыт» Греча — одно из первых руководств по русской литературе — имел большой успех2 (в 1823 году был издан в Варшаве в переводе на польский язык) и на несколько лет стал источником последующих публикаций биографических данных о Пушкине.3

253

Несмотря на цензурные условия, сведения о ссылке Пушкина, вызвавшие большое волнение в литературных кругах, все же проникали в печать. Оппозиционно настроенные поэты демонстративно выражали свои симпатии Пушкину. Активная роль в деле оповещения публики о судьбе поэта принадлежала Вольному обществу любителей российской словесности. На заседаниях Общества читались стихи, в которых недвусмысленно намекалось на ссылку Пушкина, потом эти стихи публиковались в «Соревнователе просвещения и благотворения», официальном органе Вольного общества.4

Стихотворения самого Пушкина появлялись в печати с пометой «Кавказ». Так был напечатан в № 38 «Сына отечества» 1820 года эпилог «Руслана и Людмилы». Аракчеев писал по поводу этой публикации Александру I 6 октября 1820 года: «Известного вам Пушкина стихи печатают в журналах с означением из Кавказа, видно для того, чтобы известить об нем подобных его сотоварищей и друзей».5

Первые сообщения о ссылке Пушкина, выраженные не намеками, а в полный голос, появились в зарубежной прессе. Попытки познакомить западноевропейских читателей с Пушкиным исходят от его друзей и русских почитателей. При этом друзья Пушкина не только стремились возбудить в иностранных читателях интерес к молодому поэту, но и боролись за правильное истолкование его творчества.

Первым пропагандистом творчества Пушкина за рубежом явился С. Д. Полторацкий. В 1822 году во французском радикальном журнале «Revue Encyclopédique» (XVI, р. 119—120), редактором-издателем которого был бывший якобинец, соратник Робеспьера Марк-Антуан Жюльен де Пари, была напечатана заметка С. Д. Полторацкого о Пушкине, в которой впервые пребывание Пушкина в Кишиневе объясняется ссылкой.

Пушкин показан в этой заметке как автор политических стихотворений, преследуемый за свои убеждения правительством. В дальнейшем сообщения о ссылке Пушкина повторяются неоднократно, как во французских, так и в немецких и английских журналах.6 В иностранной прессе не только комментируются стихи, распространявшиеся в списках, но подчас раскрывается политическое звучание стихов, прошедших через цензуру и

254

напечатанных.7 Иностранные журналы много говорят о Пушкине, обнаруживая иногда прекрасную осведомленность в личных и издательских делах поэта. Так, «Revue Encyclopédique» сообщало в 1825 году своим читателям о поэме «Цыганы», в то время как она еще не была напечатана (t. XXVI, р. 898), размер гонорара за «Бахчисарайский фонтан» (1827, t. XXXIV, р. 535). Размер гонорара, беспримерный для русской литературы (5 р. за стих), отмечается и в английском журнале «Foreign Quarterly Review» (1832, t. IX, № 18). Но больше всего их привлекает в Пушкине слава опального поэта.

Молва о Пушкине как о мятежном поэте опередила непосредственное знакомство иностранных читателей с его творчеством (первый перевод из Пушкина появился только в 1823 году). Европейские отзывы, по-видимому, способствовали обострению отношений Пушкина с правительством и немало содействовали усилению полицейского надзора и решительному отказу отпустить его в заграничное путешествие.8

После возвращения Пушкина из ссылки сообщения о его жизни в русской печати скудны,9 если не считать статей Ф. В. Булгарина, который в своих пасквильных выпадах против Пушкина широко пользовался личными инсинуациями (обыгрывал африканское происхождение поэта, разговоры о его «примирении» с правительством, приписывал ему низкопоклонство перед сильными мира, использовал его поездку в действующую армию как материал для политического доноса и т. д.). Подобными приемами пользовался и Н. А. Полевой.10

Клеветнические выпады журнальных и политических противников поэта беспрепятственно печатались в наиболее распространенных периодических изданиях («Северная пчела», «Сын отечества», «Московский телеграф»). И все же их нельзя считать основным источником информации русской публики о великом поэте-современнике. Гораздо более действенным источником была устная молва, свидетельствующая о характере популярности Пушкина и зафиксированная в переписке, дневниках, воспоминаниях его современников.

Пушкин в восприятии современников

Другим существенным вопросом прижизненной пушкинской биографии является определение характера популярности Пушкина, т. е. выяснение отношения современников к его личности и к его творчеству, и тем самым воздействия личности Пушкина, его жизни и его творчества на современное ему общество. Обращаясь для этой цели к свидетельствам современников поэта, необходимо тщательно отделять реальные биографические факты, раскрывающие нам жизнь и личность подлинного Пушкина, от создаваемой вокруг облика поэта биографической легенды.

255

Процесс создания биографической легенды, слагающейся при жизни поэта, до возможности построения какой бы то ни было биографии, имеет для Пушкина особое значение. Пушкин начинал творить в эпоху романтизма, одной из основ которого был повышенный интерес к индивидуальности человека и создающийся на этой основе культ свободной личности.

Для поэтов-романтиков разных течений романтизма (Жуковский, Денис Давыдов, Веневитинов, Баратынский, Языков и др.) характерна циклизация творчества вокруг единого лирического героя, ориентировка текста на примышляемый читателем легендарный биографический образ автора. Образ поэта синтезируется из элементов творчества и элементов биографии.

Творчество Пушкина, создавшего целую галерею характеров и образов, было шире и разнообразнее творчества любого из его современников. Но и Пушкин не избежал этой общей для всех романтиков участи — романтизации его биографии.

Созданию биографической легенды вокруг Пушкина так или иначе способствовали также: 1) его огромная популярность; 2) оторванность в течение шести лет ссылки от непосредственного общения со столичной и московской интеллигенцией; 3) объективные факты биографии, слагающиеся в сюжет о романтическом герое (столкновения с «сильными мира», ссылка, жизнь среди романтической южной природы и экзотических народов и т. д.).

Эти факторы, в сочетании с неполноценностью подцензурных печатных данных, способствовали распространению слухов, рассказов и анекдотов, т. е. фактов недостоверных, случайно или умышленно приурочиваемых к Пушкину и имеющих отношение не столько к жизни поэта, сколько к тому его облику, который создается в представлении современников, знакомых с его творчеством, но не общающихся или мало общающихся с самим поэтом.

При этом необходимо учитывать, что Пушкин всегда, даже будучи в отдаленной ссылке, был в центре общественно-литературных отношений своего времени. Его жизнь протекала в условиях острой политической борьбы, всю свою жизнь он горячо и резко боролся со своими политическими и литературными противниками. Вокруг него постоянно кипели споры, являвшиеся одним из выражений политической борьбы; он пользовался глубочайшим уважением со стороны единомышленников и был объектом ненависти, злобы и клеветы со стороны врагов. Поэтому его прижизненная биография создается и развивается по двум линиям: друзей и врагов, прогрессивной и реакционной, общественной и официозной.

Отсюда же вытекает полемичность, противоположные тенденции прижизненной биографической легенды. Она также неоднородна и варьируется в зависимости от того, из какой политической и общественной среды она вышла. Тем не менее необходимость публикации и изучения, с соответствующими комментариями, недостаточно достоверных свидетельств, а иногда и сомнительных легенд и слухов о Пушкине, с какой бы стороны они ни исходили, не должна вызывать сомнений: они лучше всего отражают ту атмосферу непрерывной политической и общественной борьбы, которая сопровождала весь жизненный и творческий путь поэта.

Прижизненная биографическая легенда о Пушкине переживает два этапа. Первый этап — неполное десятилетие после окончания Лицея, Петербург и ссылка, когда легенда укрепляет в общественном сознании черты, присущие подлинному Пушкину, завоевавшему к этому времени славу бесстрашного и смелого насмешника-эпиграмматиста, поборника прав человека, идущего в ногу с передовым движением своего времени. Второй этап — десятилетие от возвращения из ссылки до смерти, когда, с одной

256

стороны, создается официозная, культивируемая правительством легенда о примирении Пушкина с самодержавием, — легенда, вызывающая охлаждение к нему передовых общественных кругов, а, с другой стороны, личность поэта окружается сплетнями и клеветническими рассказами, которые вторгаются в его семейную жизнь и приближают его к трагической развязке.

На первом этапе биографическая легенда подчеркивает и усиливает те черты в облике Пушкина, которые отличали передовые круги русской молодежи в преддекабрьскую пору, она обусловлена этическими требованиями, которые предъявлялись поэту со стороны этих кругов.

Декабристски настроенную молодежь, к которой принадлежал и Пушкин, отличали патриотизм, ненависть к самодержавию и крепостничеству, свободолюбие, сознание необходимости и своего права участвовать в политической жизни страны («отчизне посвятим души прекрасные порывы», писал Пушкин) и в то же время нежелание служить в аракчеевской России, надевать на себя «оковы царской службы». Вольнолюбивые стремления передового лагеря определялись также идеалом духовной свободы и независимости человеческой личности, культом дружбы и любви, направленным против светских условностей и предрассудков, убеждением в могучей, облагораживающей силе искусства. Все это не только входило в тематику прогрессивной поэзии, но определяло поведение в быту. Не случайно исследователи спорили об истинном смысле собраний «Зеленой лампы» — смущала связанная с этим обществом легенда об исключительно эпикурейском характере общества, о веселых пирах оппозиционно настроенной молодежи.

Как свидетельствуют исторические и литературные источники, облик романтического поэта в эпоху декабризма — это облик смелого политического борца с рабством и общественным злом, непримиримого врага деспотизма, вместе с тем — это облик молодого человека с эпикурейскими наклонностями, своим вольным поведением бросающего вызов ханжеской морали двора и высшего света. Обе эти черты романтического поэта присущи личности Пушкина и обе они еще усиливаются и концентрируются в том его облике, какой запечатлевается в глазах и памяти современников.

Таким образом, для легенды, возникающей вокруг Пушкина, характерна в той или иной мере связь с действительными биографическими фактами, которые часто извращались, гипертрофировались, «домысливались».

В напряженной общественной обстановке конца 10-х — начала 20-х годов Пушкин сразу после выхода из Лицея занял место среди революционно настроенной части петербургской молодежи и стал участником политической борьбы, происходившей внутри России. Его антиправительственные высказывания становятся широко известными в обществе, политические стихи распространяются в многочисленных списках, столпы русской реакции являются мишенями его метких эпиграмм. Декабристы и продекабристски настроенная часть молодежи признают Пушкина выразителем своего протеста. Возмущаясь официозными угодническими посвящениями Аракчееву, Вяземский пишет: «Пушкин при каждом таком бесчинстве должен крикнуть эпиграмму» (письмо А. И. Тургеневу 13 октября 1818 года).11 В то же время в среде умеренных либералов, друзей старшего поколения, его антиправительственная позиция расценивалась неодобрительно. А. И. Тургенева ужасает «вольнодумство площадное восемнадцатого столетия» (письмо Жуковскому 12 ноября 1817 года),12 антикрепостнические мотивы «Деревни» кажутся ему «преувеличениями»

257

(письмо Вяземскому 26 августа 1819 года).13 Карамзин с раздражением пишет И. И. Дмитриеву о политических стихах, которые «написал и распустил Пушкин, служа под знаменем либералистов».14

Репутация и слава борца с самодержавием накладывает отпечаток и на слагавшуюся вокруг Пушкина легенду. Эта репутация вела к тому, что авторы «подпольных» антиправительственных стихов часто приписывали свои творения Пушкину, чтобы обеспечить им успех, быстрое распространение и усилить их агитационное воздействие. Вспоминая о своих связях с декабристами, Пушкин писал 10 июля 1826 года Вяземскому: «Все возмутительные рукописи ходили под моим именем» (XIII, 286).

Ссылка на юг, а потом в Михайловское, слухи о смелых антиправительственных высказываниях поэта (известных нам, например, по дневнику П. Долгорукова, донесениям тайных агентов и другим источникам), постоянные упоминания о политических событиях и правительственных репрессиях в письмах Пушкина, выраженные чаще всего иносказательно («нюхайте гишпанского табаку и чихайте громче» — о революции в Испании, «август смотрит сентябрем» — о недоброжелательстве Александра I и др. (XIII, 21, 51),15 его восторженное отношение к греческой революции — все это рождает легенду о бегстве Пушкина в греческое войско: «Я слышал от верных людей, что он ускользнул к грекам», — сообщает М. П. Погодин в письме к В. Д. Корнильеву 11 августа 1821 года.16

Постоянная и неутолимая тоска по Петербургу, горячее желание вырваться из ссылки, «выкарабкаться» из «грязи молдавской» (письмо Вяземскому в марте 1820 года), «недели две побывать в этом пакостном Петербурге» (письмо 7 мая 1821 года А. И. Тургеневу — XIII, 60, 29) — настойчиво звучит почти во всех письмах Пушкина из ссылки. Легендарная биография претворяет желание поэта в якобы совершенный им поступок. Возникают разговоры о самовольных отлучках Пушкина из ссылки в Петербург (см. письмо П. А. Катенина к А. М. Колосовой 18 января 1824 года).17 Следы этих разговоров отразились в рапорте кишиневской городской полиции бессарабскому областному правительству по поводу взыскания с Пушкина 2000 рублей. В рапорте сообщается, что Пушкин «выехал до получения того указа в город Москву». Поэт в это время действительно был в отъезде, но не в Москве, а в Каменке, куда он уехал с разрешения Инзова.18

Пребывание на службе у Воронцова и командировка на борьбу с саранчой, которую Пушкин считал оскорбительной для себя и объяснял желанием Воронцова уколоть его самолюбие, вызвали новую легенду — о саранче. Эта легенда дошла до нас в рассказе чиновника Воронцова В. З. Писаренко, записанном в 50-х годах К. П. Зеленецким. Принадлежность стихотворения о саранче Пушкину не доказана,19 решительное сомнение вызывает факт присылки его Воронцову вместо официального рапорта, однако можно предположить, что память Писаренко сохранила нам либо язвительные стихи самого Пушкина, либо, что не менее вероятно, — стихи, приписанные Пушкину и явившиеся общественным резонансом на командировку поэта, т. е. элементом биографической легенды.

258

Возмущение самого Пушкина и прогрессивной общественности поручением Воронцова связано с отношением передовой молодежи эпохи к аракчеевской службе20 и со страстным стремлением Пушкина отстаивать свое право на независимость писателя.

Следствие по делу декабристов еще раз продемонстрировало тесную связь Пушкина с революционным движением. «В бумагах каждого из действовавших стихи твои», — писал Пушкину 10 апреля 1826 года Жуковский (XIII, 271). «Я был в связи почти со всеми и в переписке со многими из заговорщиков», — сообщал сам Пушкин 10 июля 1826 года Вяземскому (XIII, 286), опасаясь, что его могут привлечь к следствию. Эта «связь», зафиксированная неоднократно в материалах следствия, была хорошо известна в обществе и явилась источником проникших за границу слухов об активном участии Пушкина в восстании. 3 февраля 1826 года известный чешский просветитель Франтишек Челяковский пишет В. Камариту: «из России приходят печальные вести. В этом проклятом заговоре замешаны также знаменитые писатели Пушкин и Муравьев-Апостол. Первый — лучший стихотворец, второй — лучший прозаик. Без сомнения оба поплатятся головой».21

Слухи и разговоры о причастности Пушкина к обществу декабристов, дошедшие и до псковских помещиков, ссылка на жительство под надзор полиции, необычное, с точки зрения окрестных помещиков, поведение, выражавшееся в близости к простому народу, посещении ярмарок, интересе к народным песням — все это послужило основанием для новой легенды, возникшей на псковской почве. Распространялись слухи о том, что Пушкин «возбуждает крестьян к вольности». Из Петербурга был послан агент для «возможно тайного и обстоятельного исследования поведения известного стихотворца Пушкина». Проверка выяснила неосновательность слухов.22

Таковы фактические элементы биографии Пушкина, которые были основой восприятия современниками его общественного положения как опального поэта.

Наряду с укоренившейся за Пушкиным репутацией вольнодумца и мятежника развивалась и легенда о нем как человеке и поэте безрассудном и легкомысленном. Сам Пушкин в пору создания романтических поэм платил дань романтизму, приписывая себе легендарный биографический образ.

В письме к Бестужеву от 30 ноября 1825 года Пушкин пишет о своем стремлении к созданию «автолегенды»: «Кто писал о горцах в Пчеле? вот поэзия! не Якубович ли, герой моего воображенья? Когда я вру с женщинами, я их уверяю, что я с ним разбойничал на Кавказе, простреливал Грибоедова, хоронил Шереметева etc — в нем много, в самом деле, романтизма. Жаль, что я с ним не встретился в Кабарде — поэма моя была бы лучше» (XIII, 244). Облик Якубовича в письме Пушкина вписывается в галерею романтических персонажей с яркой внешностью, героев эффектных сюжетов, стоящих на котурнах романтической аффектации. В то же время это и рыцарь, бунтарь, борец за свободу.

Стремление Пушкина к созданию автолегенды правильно подметил И. Д. Якушкин, который писал, что в молодости Пушкин иногда «корчил

259

лихача» и «рассказывал про себя самые отчаянные анекдоты, что, однако, не мешало ему в серьезные моменты быть глубоким и полным подлинного достоинства.23 О том, что юный поэт из удальства «прикидывался буяном, развратником, каким-то яростным вольнодумцем», писал также П. И. Бартенев.24

Темперамент Пушкина, его вызывающее озорство не отделялись от сути его личности. В переписке современников, даже друзей Пушкина, постоянны упоминания о его легкомыслии, бретерстве, любовных похождениях и гораздо меньше сведений об упорном труде, напряженных творческих поисках. А. И. Тургенев постоянно журит «повесу» Пушкина «за леность и нерадение о собственном образовании» (письма С. И. Тургеневу 11 июля 1817 года и В. А. Жуковскому 12 ноября 1817 года),25 Энгельгардт называет его «бездельником» (письмо А. М. Горчакову в январе 1818 года),26 Батюшков опасается, что Пушкин «промотает» свой талант и советует его «запереть в Геттинген и кормить года три молочным супом и логикою» (письмо А. И. Тургеневу 10 сентября 1818),27 Карамзин постоянно жалеет, что у автора «Кавказского пленника» «нет устройства и мира в душе, а в голове ни малейшего благоразумия» (письма И. И. Дмитриеву 25 сентября 1822 года и П. А. Вяземскому 13 июня 1822 года).28

Подлинный образ Пушкина-труженика воссоздают не письма и воспоминания его друзей, а его рукописи, документально фиксирующие упорный труд поэта над текстами своих произведений, его статьи и стихи, обнаруживающие глубину мысли и огромную осведомленность в вопросах литературы, философии, политики.

Особенно смаковали легенду о безнравственности поэта литературные и светские ханжи, причем наделяли понятие нравственности двойным смыслом — моральным и политическим. В. И. Панаев, которому не нравилась «самонадеянность, решительный тон в суждениях и не очень похвальное поведение» Пушкина и его друзей, советовал «одной молодой опрометчивой женщине (С. Д. Пономаревой, — Ред.) не знакомиться с ними»;29 Д. С. Бутурлин, отправляя своего семнадцатилетнего сына Михаила в Одессу, наказывал ему не общаться с «вольнодумцем» и «атеистом» Пушкиным.30

Одним из проявлений активных выступлений реакции против Пушкина была клевета, пущенная Ф. И. Толстым, о том, что поэт был высечен в тайной канцелярии. Пушкин прекрасно понимал общественное значение этой сплетни, распространявшейся, как он писал в письме к Вяземскому, для того, «чтобы смешить на мой счет чердак князя Шаховского». Слух о наказании Пушкина был распространен настолько широко, что фигурировал даже в доносе Каразина.

260

Легенда о легкомыслии романтического поэта, объективно направленная на снижение укоренившейся за Пушкиным репутации — вольнодумца и мятежника, стала в известной степени принадлежностью его политической биографии. Есть основания думать, что репутация ветренника и бретера, созданная современниками Пушкина, оказала известное влияние на отрицательное решение вопроса о принятии Пушкина в тайное общество (см. записки И. И. Пущина, И. Д. Якушкина и т. д.).

Если в Петербурге, Кишиневе, Одессе поэт еще мало задумывался над смыслом создаваемой вокруг его имени легенды, то во второй ссылке, в Михайловском, в обстановке постоянной слежки, Пушкин особенно ощущал необходимость охранения своей репутации. Именно зная о пристальном внимании общества и правительства, зная, как быстро распространяются слухи, как искажают они реальные факты, превращая их в сплетни, Пушкин тревожился о том, как может быть перетолкована его ссора с отцом (письмо к Жуковскому 29 ноября 1824 года — XIII, 124).

Анализ биографической легенды, окружавшей Пушкина с самого начала его творческого пути, показывает, что личность поэта во всем ее своеобразии не была осмыслена и понята современниками, так же как далеко не было осознано ими и историческое значение литературной дятельности Пушкина. В еще большей степени это относится ко второму периоду его жизни.

Новый этап в биографии Пушкина наступил с возвращением его из ссылки. «Прощение» Пушкина было жестом «великодушия» со стороны нового правительства по отношению к популярнейшему в стране поэту и стало началом сознательного построения официозной легенды о примирении поэта и царя, целью которой было стремление Николая I завоевать общественное мнение, настроенное против него после расправы над декабристами. С одной стороны, создается видимость беспрерывного потока царских милостей, оказываемых Пушкину (прощение, освобождение от цензуры, принятие на государственную службу, денежные субсидии, пожалование камер-юнкером и т. д.), с другой же стороны, усиливаются репрессии (полицейский надзор, двойная цензура, запрещение публикации «Бориса Годунова», следствия по поводу «Андрея Шенье» и «Гавриилиады», отказы в поездках за границу или в армию и т. д.).

Если Николаю I не удалось «направить перо и речи» Пушкина, как советовал Бенкендорф в 1827 году,31 то на общественное мнение политика царя оказала сильное воздействие. Многочисленные показания современников свидетельствуют о том, что радость по поводу «прощения» поэта и восхищение царскими «милостями» были действительно огромными. По словам графа Д. Н. Толстого, «прощение Пушкина и возвращение его из ссылки составляли самую крупную новость эпохи».32

Возникновению легенды о примирении поэта с Николаем I способствовал в известной степени и сам Пушкин, оказавшийся на время во власти иллюзий о возможности своеобразного «договора» с царем.

Хорошо разыгранная Николаем роль царя-реформатора, царя-патриота заставила Пушкина поверить в возможность демократических реформ. Надежды передовых дворянских кругов и самого Пушкина на реформаторскую деятельность Николая отразились в стихотворениях Пушкина «Стансы» (1826) и «Друзьям» (1828), которые были восприняты многими, даже близкими Пушкину людьми, как выражение лести царю. Так, например, один из друзей Пушкина, Н. М. Языков писал: «Стихи

261

Пушкина „К друзьям“ — просто дрянь: этими стихами никого не выхвалишь, никому не польстишь».33

С другой стороны, для Пушкина после возвращения из ссылки характерно стремление противодействовать тому облику романтического поэта, который соответствовал ему в представлении современников. Пушкин отказывается от позы последовательного эпикурейца и «певца забав», свойственной ему в молодости. Кроме того, слава вольнолюбивого поэта, находящегося в оппозиции к правительству, являвшаяся другой частью романтической биографии, которую раньше Пушкин охотно поддерживал, теперь могла грозить ему новыми репрессиями. Имя Пушкина то и дело всплывало в политических процессах, которые возникали с самого начала царствования Николая I в среде вольнолюбивых разночинцев, демократической интеллигенции и офицерской молодежи, хранившей память о декабристах. По-прежнему в списках распространялись антиправительственные эпиграммы, которые приписывались Пушкину.

С этим связано резкое изменение линии поведения Пушкина. Он становится более сдержанным в политических высказываниях и осторожным в поступках. В агентурных донесениях сохранилось сведение об участии Пушкина в собрании литераторов, где пили за здоровье царя, обмакивая в вино стансы Пушкина; передавали, что Пушкин повез вдове Карамзина куплет, хором петый в честь царя.34

«Великодушие» царя, разговоры о котором всячески поддерживались официальными кругами, сдержанность в поведении поэта, столь непривычная для современников, помнивших его антиправительственные бравады, и, наконец, «Стансы» и «Друзьям» — все это было материалом, на котором строилась легенда. В обществе разнесся слух, что Пушкин написал «Стансы» экспромтом, узнав о своем прощении «в присутствии государя в кабинете его величества». Необходимо отметить, что в числе распространителей этого слуха был один из близких друзей Пушкина А. И. Тургенев.35 Дружеская услуга Тургенева, стремившегося заставить забыть конфликт между Пушкиным и правительством, питала официозную легенду, нанося, таким образом, большой вред популярности Пушкина.

После получения Пушкиным в 1834 году унизительного для него придворного звания камер-юнкера, не соответствующего его возрасту и несовместимого с его общественной репутацией народного поэта, враги Пушкина пытались связать эту новую «милость» Николая с бытовавшей легендой.

В петербургских гостиных стали распространяться пасквильные стишки, обвинявшие поэта в малодушии и искательстве перед царем, появился сатирический рисунок — поэт целует ключ камергера. Пушкин тяжело переживал эту клевету, боясь, что она отвратит от него массового демократического читателя: «...он, дороживший своею славою, боялся, чтоб сие мнение не было принято публикою и не лишило его народности», — записал Н. М. Смирнов.36

И действительно, легенда о примирении с самодержавием способствовала охлаждению к Пушкину передовых демократических кругов. Еще в 1827 году один из участников политического кружка братьев Критских в ответ на предложение Михаила Критского избрать Пушкина председателем тайного общества возразил: «Пушкин ныне предался большому

262

свету и думает более о модах и остреньких стишках, нежели о благе отечества».37 В 1830-е годы отношение демократических кругов к Пушкину проявилось в отзывах Белинского. Такие факты биографии Пушкина были известны этим кругам только с внешней стороны; глубокой внутренней трагедии Пушкина они не знали. Поэтому Белинский навсегда сохранил мнение, что стоило Пушкину «написать только два-три верноподданнических стихотворения и надеть камер-юнкерскую ливрею, чтобы вдруг лишиться народной любви».38

Литературные враги Пушкина неоднократно использовали эту легенду в журнальной полемике. В 1830 году Полевой увидел в послании Пушкина Н. Б. Юсупову («К вельможе») низкопоклонство поэта и ответил на него пасквильным фельетоном «Утро в кабинете знатного барина». Еще более гнусными и оскорбительными были выпады Булгарина, который изображал Пушкина «тишком ползающим у ног сильных, чтобы позволили ему нарядиться в шитый кафтан» («Северная пчела», 1830, 11 марта, № 30).

Легенда о примирении Пушкина с правительством и об отношении его к Николаю как к мудрому правителю и своему благодетелю, возникшая после возвращения из ссылки и сопутствовавшая поэту до конца его дней, была, по выражению Л. П. Гроссмана, «одним из глубоких источников драмы поэта в последнее десятилетие его жизни».39

Легенду о примирении Пушкина с самодержавием дополняла родившаяся в предсмертные дни Пушкина легенда о христианском смирении поэта, о трогательном исполнении им христианского долга и восторженном изъявлении признательности монарху.

Фактическим основанием для легенды явилась записка от Николая, посланная умирающему Пушкину через доктора Арендта для прочтения. Содержание записки приводится в воспоминаниях Вяземского, А. И. Тургенева и Жуковского и с незначительными вариантами совпадает во всех источниках: обещание взять на себя заботу о семье Пушкина при условии исполнения им христианского долга. Молва современников дополнила эпизод с запиской несуществующими подробностями, изменяя и расцвечивая в устной передаче свидетельства о милостивых строках Николая, преображая его подчас в переписку между царем и Пушкиным; сообщалось, например, что записка Николая была ответом царя на письмо Пушкина, написанное сразу после ранения.40

Самый факт причащения Пушкина передавался не как уступка умирающего поэта требованию царя, связанная со стремлением обеспечить будущее своей семьи, а как акт христианского просветления, как обращение атеиста-поэта к богу. Впоследствии эта легенда была закреплена в печати Жуковским.41

Смерть Пушкина вызвала исключительный по силе и широте отклик во всех слоях общества, явившийся в условиях николаевского режима настоящей демонстрацией. Несмотря на то что в печати о причинах и обстоятельствах болезни и смерти Пушкина ничего не говорилось, истинная причина была хорошо известна в России и за границей. Сила возмущения передовых кругов была настолько велика, что создалась легенда о «мстителе» за Пушкина. Этим мстителем назывался Мицкевич. Легенда дошла до нас в письме находившегося за границей А. А. Елагина к матери

263

А. П. Елагиной: «Екатерина Афанасьевна (Протасова) привезла из Петербурга вот какую новость: Дантесу велено выехать из России. Мицкевич прислал ему картель и писал, что считает себя обязанным драться с убийцею Пушкина, его первого друга; что если он не трус, то явится к нему в Париж. Письмо напечатано в иностранных журналах, и убийца уже едет в Париж. Перед глазами всей Европы нельзя было никоим образом отказаться от дуэли».42

Легенды, возникшие при жизни Пушкина, были зафиксированы некоторыми мемуаристами и оказали сильное влияние на последующую биографическую литературу. Особой живучестью обладали легенды о примирении Пушкина с самодержавием и о его религиозности перед смертью.

Разработка биографии Пушкина
в XIX — начале XX века

1

Обстоятельства жизни Пушкина, заслужившие ему славу мятежного поэта и навлекшие на него репрессии со стороны правительства, сделали его биографию явлением настолько острым и опасным для николаевской России, что издание ее без искажений и во всей полноте в течение длительного времени было невозможно. На упоминания об отдельных эпизодах жизненного пути Пушкина был наложен строжайший запрет. К таким эпизодам относилось все, связанное с ссылкой поэта, его дружбой и общением с декабристами, с его политическими взглядами, отношением к правительству и к царским «милостям», с положением поднадзорного и, наконец, с обстоятельствами последних дней жизни и смерти.43

Смерть поэта потрясла Россию и вызвала естественное желание всех, кому было дорого имя Пушкина, знать ее причины. В то же время все обстоятельства дуэли и смерти были не только фактом биографии Пушкина, но и событием общественно-политической важности. Именно поэтому в широко распространившемся в списках письме В. А. Жуковского к отцу поэта о причинах смерти умалчивалось. Короткое упоминание в печати о дуэли появилось только в тексте приказа, утверждавшего приговор Дантесу, который, по установленному порядку, был опубликован в «Сенатских ведомостях» и перепечатан в «Северной пчеле» (1837, № 81, 12 апреля).

Друзья Пушкина хорошо понимали необходимость дать жизнеописание поэта, ставшего уже при жизни национальной гордостью, понимали они и значение свидетельских показаний современников его жизни.

«Будущей истории или биографии никто столько не может доставить драгоценнейших материалов, как современник, свидетель — очевидец, неизбежный участник и естественный судия происшествий, перед ним совершающихся!», — отмечал П. А. Плетнев.44 Именно сознание своей высокой ответственности как очевидцев жизни национального гения заставило друзей поэта со скрупулезной точностью записать все подробности, связанные с предсмертными днями Пушкина. Сличение разных рассказов свидетельствует о почти стенографической точности их, исключая то, что было добавлено от себя, например Жуковским, специально для подкрепления легенды о примирении Пушкина с самодержавием.

Однако в противоречие со здравым смыслом, с сознанием своего долга перед будущими исследователями, с уважением к памяти поэта, вступили,

264

с одной стороны, специфические цензурные условия, с другой — собственная благонамеренность, прикрытая заботой о создании Пушкину репутации лойяльного поэта и усердного христианина. Этим объясняется содержание письма Жуковского о последних днях Пушкина,45 а также характер первой биографии Пушкина, написанной Плетневым.46

Плетнев написал короткий очерк, содержащий перечень некоторых важнейших фактов, тщательно отобранных в политическом отношении. Жизнь Пушкина, по Плетневу, необыкновенно однообразна и сводится к удачливой литературной карьере и переездам из одного места в другое. Стремясь оправдать фактическую скудость своего очерка, Плетнев уверяет читателей, что Пушкин «не успел биографии своей доставить заманчивости разнообразием происшествий внешних». Основную роль в этой фальсификации сыграла, конечно, не цензура. Цензура вынуждала умалчивать, прибегать к эзопову языку, которым, кстати, часто пользовался и сам Пушкин, говоря о своей ссылке. Плетнев же не умалчивает, не намекает, но искажает. Ссылка Пушкина изображается так, будто поэт по собственной воле переехал на юг («Спешит оставить столицу, где успел наскучить рассеянностью»); в последние годы Пушкин «наиболее счастлив, пользуясь всеобщим уважением», а милость двора и семейная жизнь «предвещают ему одни радости и счастье»; не упомянута у Плетнева и дуэль Пушкина; причина его смерти, так же как в письме Жуковского, остается неназванной.

Первый глухой намек на ссылку Пушкина сделан анонимным автором краткой биографии, напечатанной в «Портретной биографической галерее» (1841), где говорится, что причиной удаления поэта из Петербурга были «заблуждения слишком кипучей молодости». А первое упоминание о дуэли сделано только через 10 лет после смерти Пушкина Д. Н. Бантышом-Каменским в «Словаре достопамятных людей» (ч. 2, 1847).47

265

Биография Пушкина, написанная Бантышом-Каменским, видным историком и археологом, была первой большой и обстоятельной биографией поэта. Составлена она отчасти по рассказам С. Л. Пушкина о предках и детстве Пушкина, а отчасти по личным воспоминаниям составителя, знакомого с Пушкиным. Все же Бантыш-Каменский не располагал необходимыми биографу сведениями о жизни Пушкина; недостаток биографических данных он пытался восполнить пространной выпиской из «Путешествия в Арзрум» и из письма Жуковского о смерти Пушкина. Его очерк, так же как и очерк Плетнева, беден фактическим материалом и полон недомолвок.

Таким образом, 40-е годы, обогатившие науку о Пушкине статьями Белинского, в которых была дана критическая оценка творчества поэта и его значения в истории русской литературы, были бесплодны в области пушкинской биографии.

2

Серьезная и глубокая работа по изучению жизни и творчества Пушкина развернулась в 1850—1860-е годы, когда события жизни поэта несколько утратили острую политическую злободневность. Этот период изучения биографии Пушкина связан в первую очередь с именами П. И. Бартенева и П. В. Анненкова.

В то время, когда Анненков и Бартенев заинтересовались Пушкиным, еще были живы многие его современники, в памяти которых сохранилось множество сведений об обстоятельствах и обстановке жизни и творчества поэта. Первые пушкинисты энергично принялись собирать материалы о Пушкине у его друзей и родных и собрали ценные биографические данные. Инициативе Анненкова мы обязаны воспоминаниями Л. С. и О. С. Пушкиных, П. А. Катенина, В. И. Даля, С. П. Шевырева, П. В. Нащокина, П. А. Плетнева, А. П. Керн, М. А. Корфа, Ф. Ф. Матюшкина, С. Д. Комовского, М. Л. Яковлева, А. Ф. Вельтмана.48 Бартенев собирал главным образом устные рассказы и записал в свои тетради воспоминания 21 лица (среди них рассказы В. И. Даля, П. В. и В. А. Нащокиных, Е. А. Долгоруковой, К. К. Данзаса, П. А. и В. Ф. Вяземских и др.).49

Главная заслуга Бартенева как биографа Пушкина и заключается в его собирательской и публикаторской деятельности. Начав в 1863 году

266

издавать «Русский архив», этот влюбленный в поэзию Пушкина неутомимый собиратель опубликовал огромное количество биографических материалов. В начале своей деятельности Бартенев выступил и в качестве биографа Пушкина. В 1854—1855 годах в «Московских ведомостях» была напечатана серия его статей «А. С. Пушкин. Материалы для его биографии», в которых освещался ранний период жизни поэта (до ссылки).50 Появление фундаментальной монографии Анненкова, по-видимому, заставило Бартенева отказаться от продолжения работы, и только в 1861 году он напечатал другую часть своих материалов — «Пушкин в Южной России».51 Эта работа значительно дополняла исследование Анненкова и впервые давала обстоятельное изложение истории ссылки Пушкина. Работа Бартенева, ценная своей фактической стороной, не выдерживает критики там, где автор делает попытку интерпретации творчества Пушкина. Его литературные характеристики ограничиваются эмоциональными эпитетами, а попытки историко-литературного толкования сводятся к стремлению установить биографической эквивалент. Таким образом, от Бартенева ведет начало традиция биографического метода изучения творчества Пушкина.

Иной характер носила пушкиноведческая деятельность Анненкова.52 Его основные пушкиноведческие работы — «Материалы для биографии Пушкина» (1855)53 и «Пушкин в Александровскую эпоху» (1874) представляют обширные исследования, целиком построенные на неизданных материалах. В руках Анненкова, кроме собранных им воспоминаний, был весь архив Пушкина, хранившийся у Н. Н. Ланской. Появление свежих и чрезвычайно интересных архивных материалов (среди которых были выписки из черновых тетрадей и писем Пушкина и его неизданные произведения) в трудах Анненкова, а также талант биографа сделали работы этого исследователя одним из важнейших этапов в разработке биографии Пушкина. Благодаря тому что источники многих сведений о Пушкине, сообщаемых Анненковым, утрачены, его труды не потеряли своего значения и в наше время. Но значение их не ограничивается богатством привлеченного фактического материала. Автор первой фундаментальной биографии Пушкина неизбежно должен был практически решать методологические вопросы: из каких элементов должна строиться биография писателя, какое место должно быть отведено его творчеству, в каком аспекте должны освещаться проблемы, связанные с творчеством, какую принять периодизацию и др. «Цель биографии — уловить мысль Пушкина»,54 — писал Анненков; иными словами, жизнеописание поэта должно включать не только внешние факты и эпизоды его жизни, но и «умственную жизнь», т. е. вопросы, связанные с мировоззрением поэта, его интеллектуальным, творческим развитием. Пушкин: — писатель, критик, полемист, историк, мыслитель, опередивший свое время, зачинатель новой русской литературы — все эти разносторонние черты личности поэта входят в круг внимания биографа.

Внимательно изучая черновые тетради Пушкина, Анненков увидел в них «материал для истории происхождения его поэм и стихотворений», возможность для биографа «почти на каждой странице их присутствовать

267

в середине самого процесса творчества».55 Включая в биографию материалы, связанные с творческой историей наиболее значительных произведений Пушкина от первых набросков и планов до реакции автора на отзывы читателей и критики, Анненков в соответствии с тонким пониманием особенностей жанра биографии избегает давать их художественный анализ.

Одной из наиболее сложных методологических проблем биографии является проблема соотношения жизни и творчества, иными словами, в какой степени творческие признания могут иметь значение биографического материала. Сложность и неразработанность этой проблемы живо ощущали современники. А. Н. Пыпин вспоминал впоследствии о «Материалах для биографии Пушкина»: «Труд Анненкова был первый в своем роде опыт исследования внешней и внутренней биографии писателя, истории его содержания и способов творчества. Позднее, когда подобные изыскания установились и размножился вообще историко-литературный материал, нетрудно было указать недосмотры и ошибки в работе Анненкова; забывают только, что в подобных случаях чрезвычайно важно и особенно трудно бывает начало».56

Соотношение между «внутренней» (творчество) и «внешней» (события жизни) биографией Пушкина постоянно в поле зрения биографа. В стихах поэта он часто находил подтверждение того или иного биографического факта. «За неимением ближайших сведений, погибающих вместе с людьми и даже прежде людей, — писал он о лицейских стихотворениях Пушкина, — эти данные имеют сами по себе немаловажное достоинство».57 Признавая за отдельными художественными произведениями значение биографического источника, Анненков в то же время понимал тончайшие нюансы взаимоотношений между человеком и поэтом и предостерегал от чрезмерного увлечения биографической интерпретацией. Он считал, что биографы заблуждаются и вводят в заблуждение читателей, «когда на основании стихотворений, в которых личность поэта является преображенной поэзией и творчеством, вздумают судить о действительном, реальном ее виде в известный момент».58

Работа Анненкова над «Материалами» проходила в крайне тяжелых цензурных условиях.59 И. С. Тургенев с сочувствием писал ему 28 октября 1852 года: «Истинная биография исторического человека у нас еще не скоро возможна, не говоря уже с точки зрения ценсуры, но даже с точки зрения так называемых приличий».60

Оглядки на цензуру заставили Анненкова сузить круг лицейских друзей Пушкина, не упомянув среди них декабристов, избегать суждений о политических взглядах Пушкина, ограничиваясь его участием в литературной борьбе, невнятно и неопределенно говорить о ссылке поэта («поводом к удалению Пушкина из Петербурга была его собственная неосмотрительность, заносчивость в мнениях и поступках, которые вовсе не лежали в сущности его характера, но привились к нему по легкомыслию молодости» — стр. 69), исключить намеки на декабристские связи Пушкина на юге, хотя Анненков хорошо о них знал (в его черновых заметках

268

имеется запись о «Каменке Алекс. Львовича Давыдова, сосланного в Сибирь»).61

Наконец, очень трудно было в работе, претендующей на обстоятельную биографию, писать о гибели Пушкина. Последовав совету Тургенева, что «лучше отрубить статуе ноги, чем сделать крошечные, не по росту», Анненков, коротко остановившись на внешних событиях дуэли, не объяснив, почему стрелялись Пушкин и Дантес, не попытавшись намекнуть на социально-политические причины, приведшие к дуэли, отослал читателей к письму Жуковского. Эта скованность цензурными условиями и «приличиями», не позволявшими раскрывать обстоятельства жизни еще живущих современников поэта, заставила Анненкова жестоко осудить свой труд: «Нечего больно зариться на биографию. Есть кое-какие факты, но плавают они в пошлости».62

Более благоприятные цензурные обстоятельства в 70-е годы, когда вышла книга «Пушкин в Александровскую эпоху», позволили Анненкову в этой книге дополнить «Материалы» теми фактами и соображениями, которые, как отмечал он в предисловии, «тогда (т. е. в 50-е годы, — Ред.) не могли войти в состав их» (стр. V). Однако эти новые факты, как и вся биография Пушкина (написанная с большим мастерством, примечательная по чрезвычайно тщательному изучению материала и тонкости анализа), не получили в труде Анненкова должного освещения. К этому времени произошло отчуждение Анненкова от передовой общественной мысли, и он подверг свою книгу строжайшей автоцензуре. Политические тенденции творчества Пушкина, его свободолюбие и столкновения с самодержавием, о которых говорили реальные факты биографии поэта, Анненков пытался истолковать с помощью концепции о двух Пушкиных. С одной стороны — реальный Пушкин, Пушкин — человек, находящийся во власти «чудовищных софизмов, животных наклонностей и диких побуждений непосредственного чувства», «политическая пропаганда» которого держится «на основе тщеславия, минутных увлечений и молодых страстей» (стр. 41), и, с другой стороны, идеальный Пушкин, чистый художник, стремящийся к уходу от жизни с ее противоречиями в «идеальные» сферы эстетического созерцания. Концепция «двух Пушкиных» (поэта и человека) нашла свое завершение в некоторых позднейших пушкиноведческих трудах уже советского времени, в особенности у В. В. Вересаева.

Несмотря на цензурные ограничения и очевидные теперь идеологические изъяны и слабости, труды Анненкова явились значительным этапом в разработке пушкинской биографии.

Принятая Анненковым (также и Бартеневым) схема построения биографии: детство, лицей, Петербург, южная ссылка и т. д. стала основополагающей для всех последующих биографических исследований, и только советское пушкиноведение впервые поставило под сомнение целесообразность этой схемы.63

Современники приняли «Материалы для биографии Пушкина» восторженно. Большое общественное значение этого труда отметил Добролюбов в своей рецензии: «Русские, любившие Пушкина, как честь своей родины, как одного из вождей ее просвещения ... встретили предприятие г. Анненкова с восхищением и благодарностью. И в самом деле, память Пушкина как будто еще раз повеяла жизнью и свежестью на нашу литературу,

269

точно окропила нас живой водой и привела в движение наши окостеневшие от бездействия члены».64

Появление труда Анненкова было внешним толчком к той острой борьбе вокруг Пушкина, которая развернулась между сторонниками «пушкинского» и «гоголевского» направлений. Статьи участников полемики появлялись главным образом в виде рецензий на анненковское издание.65

«Материалы» Анненкова были поводом для высказываний революционно-демократической критики о Пушкине, а также основным источником их знания пушкинской биографии.

В противоположность Анненкову Чернышевский и Добролюбов находили способы касаться тем, запрещенных цензурой. Чернышевскому, помимо рецензии на анненковское издание, в которой он подробно пересказывал биографию Пушкина, принадлежала еще изданная анонимно отдельной книжкой биография поэта «Александр Сергеевич Пушкин, его жизнь и сочинения. Чтение для юношества».66 В этой биографии, написанной для детей и образцовой для своего времени как детское чтение, Чернышевский опирался на фактический материал, изложенный Анненковым, но осмыслял его по-своему. Так же поступал он и в статьях, написанных в связи с выходом «Материалов» Анненкова. Так, касаясь факторов, оказавших влияние на Пушкина, он упоминал о «прекращении тех приятельских отношений, памятником которых осталось стихотворение „Арион“», намекая тем самым на декабристские связи Пушкина.67 Говоря о смерти Пушкина, он обращал внимание читателя на нерешенность этого вопроса: «...в напечатанных до сих пор биографиях поэта не объяснены удовлетворительно причины, заставившие его не дорожить, даже тяготиться жизнью».68

Однако общая концепция взглядов Чернышевского на Пушкина,69 сформулированная в полемических схватках со сторонниками «пушкинского» направления, привела критика к ошибочной интерпретации личности и общественно-политической позиции поэта после ссылки. Этот период жизни Пушкина трактуется Чернышевским как постепенный отход от передовых общественных настроений эпохи. В этом критик видит объяснение одного из наиболее трагических моментов жизни поэта — охлаждения публики к его творчеству, это же определяет некоторые особенности характера и привычек Пушкина в изображении Чернышевского: он акцентирует внимание на таких чертах нравственного и бытового облика Пушкина, которые могли свидетельствовать об известном консерватизме его взглядов и суждений, пишет о светской осторожности Пушкина в обращении, уклончивости и уступчивости его в разговорах и спорах, его суеверности и наклонности к мистицизму.70

Находил способы касаться острых в политическом отношении моментов биографии Пушкина и Добролюбов. В своей единственной биографической статье о Пушкине «Несколько биографических и библиографических известий о Пушкине», помещенной в рукописной студенческой газете

270

«Слухи» за 19 октября 1855 года,71 он приводит список стихов Пушкина из тех, которые «до сих пор ходят по рукам»; в списке указана ода «Вольность», «за которую Пушкин и был сослан, говорят, на Кавказ».

Напоминая о вольнолюбивой лирике поэта и его оппозиционности, Добролюбов, так же как и Чернышевский, остается в плену легенды о примирении Пушкина с самодержавием. Он противопоставляет молодого Пушкина «свежего, энергического, свободного поэта», автору «„Бородинской годовщины“ и других произведений, после того как он при дворе взял чин лакейский». Мнение о резкой политической перемене, происшедшей в зрелом Пушкине, подкрепляется фразой, приписанной умирающему Пушкину Жуковским: «Скажи же государю, что мне жаль умереть, был бы весь его».72

Помимо Анненкова и Бартенева, активными собирателями материалов для пушкинской биографии были в 50-е годы Е. И. Якушкин, Я. К. Грот и В. П. Гаевский. Якушкин собирал в зарубежных изданиях и рукописных сборниках запрещенные стихи Пушкина, ему же обязаны мы появлением «Записок Пущина». Я. К. Грот и В. П. Гаевский занимались главным образом лицейским периодом биографии Пушкина. Труд Я. К. Грота о Лицее «Пушкин, его лицейские товарищи и наставники», вышедший значительно позже (в 1887 году), был насыщен богатым фактическим материалом; что же касается интерпретации этого материала — она была сделана в духе бытовавшей реакционной легенды о Лицее и тесно связана с политической позицией Я. Грота, далекого от передовых тенденций своего времени.73 Труды В. П. Гаевского,74 написанные главным образом по воспоминаниям лицеистов, также содержат ценный фактический материал, но в своем понимании и оценках творчества Пушкина Гаевский в отличие от Грота был последователем Белинского.

К этим исследователям присоединилась плеяда библиографов, объединившихся вокруг журнала «Библиографические записки» (основан в 1858 году). Здесь следует назвать С. Д. Полторацкого, М. Н. Лонгинова, К. П. Зеленецкого, посвятившего много труда собиранию материалов о пребывании Пушкина на юге, П. А. Ефремова и др., в этом же журнале печатается первая пушкинская библиография, составленная Г. Н. Геннади.

Деятельность пушкинистов-библиографов, преимущественно публикаторская и направленная на собирание фактического, документального материала, была полезной для дальнейшей разработки пушкинской биографии, но вместе с тем ее нельзя рассматривать как явление безусловно положительное. Увлекаясь публикаторской деятельностью, процессом накопления материала, они не стремились к его обобщению, поиски документального материала велись таким образом, что большая часть его касалась биографических фактов и значительно меньшая творчества; больше того, многие важнейшие моменты жизни Пушкина либо продолжали оставаться вовсе не освещенными, либо получали неверную трактовку. Именно в трудах библиографов 60—70-х годов происходит «решительное

271

отчуждение пушкиноведения от общего движения русской общественной мысли».75

В истории разработки биографии Пушкина в 1850—1860 года существенное значение имели публикации А. И. Герцена в «Полярной звезде».76 Герцен печатал мемуары и переписку декабристов, их стихи и публицистику и пропагандировал политическую лирику Пушкина. На страницах «Полярной звезды» публиковались также и материалы для пушкинской биографии. Эти материалы освещали многие важные стороны жизни поэта от Лицея до последних дней, но центральное место среди них занимали публикации, раскрывающие связь Пушкина с декабристами, например переписка его с А. А. Бестужевым и К. Ф. Рылеевым, цензурные пропуски в воспоминаниях И. И. Пущина, воспоминания И. Д. Якушкина, «Встреча с Кюхельбекером» и др.

Публикации Герцена вошли в круг важнейших первоисточников пушкинской биографии. Появившись в момент острой борьбы вокруг Пушкина и Гоголя, они нанесли серьезный удар противникам «гоголевского направления». Документы, вскрывавшие тесную связь Пушкина с освободительным движением, противостояли стремлению сторонников «пушкинского направления» провозгласить Пушкина жрецом чистого искусства.

3

Открытие московского памятника Пушкину в 1880 году внесло оживление в разработку биографии Пушкина. Вскоре после празднества сын поэта А. А. Пушкин передал в Румянцевский музей хранившиеся у потомков Пушкина его рукописи. Это открывало возможность научного изучения автографов Пушкина и обогащало пушкиноведение большим числом первоисточников. Только с передачей фонда рукописей Пушкина во всеобщее пользование появилась возможность создания обобщающих биографических трудов.

Пушкинские торжества 1880 года продемонстрировали противоречие между официальными лозунгами с их охранительно-националистической окраской и либеральной интерпретацией творчества Пушкина, выразившейся в речах И. С. Тургенева и А. Н. Островского.77 Это противоречие, свидетельствующее о том, что постановка и решение проблемы Пушкина всегда было связано с социально-политической борьбой в русском обществе, определило характер позднейших биографических трудов о Пушкине. Идеологическое содержание этих трудов развивалось по двум линиям: 1) либеральной, прогрессивной (работы В. Я. Стоюнина, В. Е. Якушкина, А. А. Венкстерна) и реакционной, консервативной (работы А. И. Незеленова, В. В. Сиповского).

Биография, написанная Стоюниным,78 выдающимся педагогом, стоявшим в рядах прогрессивной общественности, и сейчас еще читается с большим интересом. Стоюнин сумел во многом приблизиться к нашему пониманию

272

личности и творчества Пушкина. Личность Пушкина он стремится связать с его общественными идеалами, а мировоззрение рассматривает в связи с общественно-политической обстановкой. Уступая «Материалам» Анненкова в мастерстве изложения, труд Стоюнина ценен тем, что вводит политическую биографию Пушкина. Он выступил против легенды о поправении Пушкина после 14 декабря, созданной еще при жизни поэта, и стремился доказать, что и после разгрома декабристов Пушкин сохранил стойкость своих убеждений. Стихотворения «Стансы» и «Друзьям», которые были одним из основных доводов сторонников легенды, он толкует как призыв к царю оказать «милость падшим», т. е. декабристам. Равным образом отвергает Стоюнин легенду о том, что Пушкин будто бы из мелкого самолюбия добивался камер-юнкерства. Он рисует драму поэта, задыхавшегося в «полицейской атмосфере» «под гнетом царедворческого служения», пытается раскрыть конфликт между поэтом и самодержавием, показать травлю поэта «светской толпой». Цитируя строки поэта «Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать», Стоюнин с горечью замечает: «... теперь у поэта страдание сделалось как бы принадлежностью мыслящего человека» (стр. 331).

Противоречия между поэтом и «светской чернью» выражены в стихотворении «Поэт и толпа». Однако истинный трагизм поэта, его одиночество исходят не из этого. Стоюнин видит трагедию Пушкина в том, что «журнальную брань и светское равнодушие к его поэзии» он «принял за народный голос», не заметив новых общественных сил, пришедших на смену «той публике, которая недавно ценила его» и дух которой «был подавлен, если не задушен». Новые общественные силы — это разночинная молодежь, «юноши, оканчивающие курс в разных учебных заведениях», которые «тайком учили наизусть лучшие произведения нашего поэта, иные терпели за это наказание, но зато благодаря его поэзии сохраняли в душе высшие человеческие стремления, выносили в себе тот свет, который в других одолевался мраком. Этой публики Пушкин еще не знал, а в ней-то и хранилась народная любовь».

Роль Пушкина в общественном движении второй половины 20-х — 30-х годов Стоюнин связывает с его журналистской деятельностью, трактуя ее как стремление «образовать здравое общественное мнение».

Отметая реакционные, искажающие облик поэта легенды, Стоюнин вынужден был упрочить другую, не менее фантастическую легенду о добром царе, у которого не было «какой-нибудь задней мысли или желания поставить поэта под скрытый надзор полиции», и ретроградном недоброжелателе Пушкина Бенкендорфе, который, являясь посредником между царем и поэтом, превысил свои полномочия. В этой трактовке величайшей трагедии Пушкина как «недоразумения» сказалась слабость либерализма Стоюнина. Есть у него и другие ошибки (например, утверждение религиозности Пушкина, акцент на «арабской крови», которая ставила поэта «в противоречия с самим собою» и «нарушала мир его души»). Тем не менее его книга является значительным вкладом в историю пушкинской биографии.

Опорные моменты концепции Стоюнина были повторены в статье В. Е. Якушкина «Радищев и Пушкин».79 Вслед за Стоюниным Якушкин затронул наиболее острую проблему биографии поэта — «истинный смысл перемены, происшедшей в Пушкине после 1825 года». Выступив против официальной версии о резком поправении Пушкина, которая принималась

273

и революционно-демократической критикой, он заявил, что «общественные идеи» Пушкина после возвращения из ссылки «в сущности остались те же, но он для их распространения и осуществления в пределах возможного впредь должен употреблять уже другие средства». При этом политическую биографию поэта он связал с «историей нашего общественного движения», увидев в Пушкине 30-х годов «единственного выразителя общественных идей 20-х годов» «в прежнем кружке, продолжавшем владеть литературой».

В связи с общей проблемой мировоззрения и общественного поведения поэта Якушкин ставит частные вопросы пушкинской биографии, например, почему Пушкин «не был принят никем в тайное общество», о неосуществленном издании газеты «Дневник»80 и др.

Биографический очерк, написанный А. А. Венкстерном,81 также либеральным педагогом, не представляет собой заметного явления, он мало самостоятелен, лишен оригинальной мысли и содержит только краткий пересказ главных фактов жизни Пушкина с либеральной тенденцией.

Через два года после книги Стоюнина появилась еще одна биография Пушкина, написанная профессором А. И. Незеленовым.82 Биография Незеленова в противоположность Стоюнину написана с охранительных позиций и является образцом реакционного истолкования жизненного и творческого пути поэта. Задавшись целью опровергнуть анненковскую концепцию «двух Пушкиных»,83 он создал свое понимание личности и поэзии Пушкина, которое в общих чертах сводится к следующему. Первая эпоха жизни Пушкина — «эпоха подражательная, бурная, полная ошибок, колебаний и заблуждений», оканчивается ссылкой на юг, которая спасает Пушкина «от погибели и чувственных увлечений». Политические настроения Пушкина являются «ошибками юности», не свойственны ему органически и объясняются главным образом «желанием выдвинуться из толпы». В Михайловском выступает в душе Пушкина «один из зачатков, лежавших в ней уже с детства» — народность, толкуемая Незеленовым как «простое, смиренное и доброе начало русской народной жизни». Фельдъегерь, присланный за Пушкиным в Михайловское, «увозит его в новую жизнь». Таким образом, правительство дважды выступает в роли провидения, первый раз — оберегая Пушкина от заблуждений, второй раз — открывая ему «высшую эпоху его развития». В эту эпоху, наступившую с возвращением в Петербург, «усиливается и выясняется всегда бессознательно жившее в его душе религиозное настроение. Пушкин перерастает идею народности и начинает постепенно возноситься в высшую область общечеловеческого религиозного миросозерцания».

Эта концепция, охранительная тенденциозность которой не требует специального разъяснения, была по достоинству оценена чиновниками от просвещения: биография была одобрена министерским ученым комитетом для бесплатных народных читален.

Стремление реакционной идеалистической мысли навязать Пушкину религиозное мировоззрение доходит до крайности в статье известного философа-идеалиста

274

Владимира Соловьева «Судьба Пушкина».84 Цель статьи — оспорить мнение, что главной причиной гибели Пушкина была враждебность «общества», «среды». Он изображает Пушкина человеком нравственно распущенным, в котором сосуществовали два существа: «вдохновенный жрец Аполлона и ничтожнейший из ничтожных детей мира». Присущая Пушкину «дурная страсть вражды и злобы» была не только источником его эпиграмм, но и причиной дуэли и даже непосредственной причиной смерти поэта. Крайним проявлением этой «злой страсти» был выстрел раненого Пушкина в Дантеса: «Это крайнее душевное напряжение, этот отчаянный порыв страсти окончательно сломил силы Пушкина и действительно решил его земную участь. Пушкин убит не пулею Геккерна, а своим собственным выстрелом в Геккерна» (стр. 151). Вывод неожиданный, даже для консервативного взгляда на поэта: «Эта смерть не была безвременною... Никаких новых художественных созданий Пушкин не мог дать и никакими сокровищами не мог больше обогатить нашу словесность» (стр. 153).

В период двух юбилеев (1887, 1899 годы) Пушкин становится официально признанным писателем, биография и произведения которого включались в школьные программы, при этом образ поэта нещадно приглаживался и упрощался. В множестве стали появляться популярные биографические очерки, в том числе «для детей», «для юношества», «для солдат», иногда беллетризованные.85 Обычно эти очерки составлялись из общих мест пушкинской биографии, из них вытравливалось все, что могло бросить «невыгодный» свет на Пушкина как на поэта и гражданина, затушевывались его отношения к правительству, сглаживалась острота его литературных отношений.

Типичным примером подобной фальсификации являются беллетризованные очерки В. П. Авенариуса «для юношества», согласованные с требованиями официальной педагогики.86 Задача Авенариуса не столько биографическая, сколько «нравственная». События жизни Пушкина изображаются таким образом, чтобы они могли служить орудием нравственного спасения, примером для подражания.87 Крайне благонамеренный тон очерков не спас их от нареканий педагогической критики. А. П. Михнович нашел в «Отроческих годах» «много материала, опасного с педагогической точки зрения».88 В качестве примера приведено признание де Будри в том, что он родной брат Марата. Рецензент приходит к выводу, что жизнь Пушкина, «часто невоздержанная и бурная, не может быть представлена в общедоступном рассказе без многих, совершенно искажающих ее пропусков», т. е. «не может быть предметом детского чтения».

В полном соответствии с требованиями политической обстановки 80—90-х годов может рассматриваться и книга В. В. Сиповского «Пушкин. Жизнь и творчество» (1907). Это обширный (600 страниц) том,

275

наполненный фактическими ошибками и произвольными толкованиями, вызвавшими дружное негодование критики.89

Торжественное обещание дать «историю миросозерцания Пушкина, историю его души» (стр. XIII), учесть в деятельности поэта «влияния его личности, обстоятельств жизни и эпохи» (стр. XIII), избегая при этом «пристрастных» оценок Белинского и Достоевского, привело Сиповского к повторению концепции Незеленова. Он покорно принимает официозные трактовки таких важнейших моментов пушкинской биографии, как связи Пушкина с политическим движением александровского времени, в частности с декабристами, его политические взгляды, обстоятельства последних лет жизни и гибели. Свободолюбие Пушкина до ссылки он объявляет «минутной правдой» и проводит резкую грань в общественных взглядах Пушкина до и после 1825 года. Освободившись от «угара площадного либерализма», Пушкин стал «глубоко верующим человеком и спокойным гражданином», полностью приняв лозунг «так называемой официальной народности» (стр. 306).

Книга Сиповского в течение долгого времени была единственной новой биографией Пушкина. Создание обобщающих биографических трудов наталкивалось на неразработанность кардинальных проблем биографии Пушкина и в первую очередь вопросов, связанных с его мировоззрением. Противоречивые суждения о вопросах мировоззрения, а в связи с этим и жизненного поведения поэта были связаны с идеологической борьбой в критике и литературоведении. Это хорошо чувствовали сами современники. Подводя итоги изучения Пушкина, прогрессивный критик и историк литературы Е. А. Соловьев (Андреевич) писал: «О Пушкине писано и переписано, и замечательно, что вы в этих поистине бесчисленных статьях почти не найдете двух одинаковых мнений, и разнообразие их прямо одуряющее; чувствуешь, что как будто очутился среди несыгравшегося оркестра и со всевозможнейшими инструментами и артистами. Либералы благоговеют перед „Одою свободе“, „Кинжалом“, „Сеятелем“; консерваторы указывают на то, что Пушкин был аристократом и в конце жизни приблизился ко двору. Утилитаристы и педагоги привязываются к его стихам: „чувства добрые я лирой пробуждал“, между тем как исповедующие „искусство для искусства“ декламируют обращение Пушкина к толпе:

Подите  прочь,  какое  дело
Поэту  мирному  до  вас!».90

В начале XX века определились новые тенденции в изучении пушкинской биографии, связанные с общим состоянием пушкиноведения. Борьба мнений по основным проблемам мировоззрения поэта требовала твердых обоснований, подкрепленных фактическим материалом. Следствием этого было углубленное внимание к частным исследованиям. «При изучении Пушкина нас подавляет скудость фактов, что еще важнее, скудость фактических обобщений; ведь в сущности изучение Пушкина только теперь становится научным», — писал П. Е. Щеголев в 1911 году.91 Многие факты, вошедшие в пушкинскую биографию, основывались на устных преданиях (так, например, легенда об оргиастическом характере «Зеленой лампы» шла от Анненкова и Бартенева, которые в данном случае, вопреки своему обыкновению точно указывать источник, опирались на темные

276

«расспросы и разыскания»). Основными задачами времени были, с одной стороны, поиски и исследования неизвестных или недостаточно изученных фактов, с другой — создание новых методов исследования.

К 1910-м годам относится начало деятельности группы пушкинистов, исследовательские интересы которых были тесно связаны с изучением биографии Пушкина — П. Е. Щеголева, Н. О. Лернера, Б. Л. Модзалевского.

Поиски новой методологии связаны с именем Щеголева. Его метод сводился к критическому пересмотру всех источников, касающихся Пушкина, и к широкому привлечению черновых рукописей поэта, соответствующих теме исследования. Изучение черновиков Пушкина особенно ценно для биографов, так как из беловых текстов Пушкин часто исключал прямые биографические намеки. Признавая черновые рукописи поэта важнейшим орудием исследователя, Щеголев сформулировал принцип, которым в свое время руководствовался Анненков в своих работах по Пушкину.

Блестящим образцом применения новых методов была работа Щеголева «Из разысканий в области биографии и текста Пушкина».92

Работы Щеголева справедливо считаются «наиболее ценным и интересным» из всего, что писалось о Пушкине в то время;93 они не утратили своего значения и в наши дни. Щеголев разработал ряд новых, нетронутых проблем пушкинской биографии. В его лице пушкинист соединился с историком революционного движения. Это вызвало особый интерес его к проблемам, связанным с политической биографией Пушкина (Пушкин и тайные общества, Пушкин и декабристы, Пушкин и Николай I). Щеголев впервые делает попытку на основе фактов опровергнуть легенду об эпикурейских собраниях «Зеленой лампы».94 По-новому ставит он вопрос об отношении Николая I к Пушкину. В серии статей «Николай I и Пушкин»95 он стремится отделить «показную сторону от закулисной и выяснить истинные, настоящие взгляды Николая I на поэта». Документальное изучение отношений монарха и поэта помогло разрушить бытовавшие

277

легенды о добром царе и враждебном Бенкендорфе и о примирении Пушкина с самодержавием.

Наиболее значительной работой Щеголева является его капитальное исследование о дуэли и смерти Пушкина;96 в него включено множество новых документов из русских и иностранных архивов, сообщавших подробности конфликта и дуэли между Пушкиным и Дантесом. Мастерство изложения придает исследованию силу художественного произведения. Талант биографа, широкая историческая и литературная эрудиция Щеголева, его исследовательское чутье сделали «Дуэль и смерть Пушкина» одним из лучших биографических трудов. Но и эта работа не дала углубленного и принципиального истолкования последних дней Пушкина, объясняя трагедию поэта как результат личных, а не общественных отношений. И только в послереволюционном издании автор дополнил книгу новыми точками зрения на общественно-политическую сторону гибели Пушкина.

Типичной фигурой пушкиниста-биографа этого периода был Н. О. Лернер. Его многочисленные заметки посвящены большей частью конкретным эпизодам жизни и отдельным чертам характера Пушкина: его дружеским и литературным отношениям, бытовым условиям, установлению адресатов отдельных стихотворений, их датировке, некоторым моментам творческой истории произведений. Значительное место среди этих заметок занимает «история сердечной жизни Пушкина». Большим достоинством работ Лернера является их точность и документированность. Благодаря этому до настоящего времени сохраняют свою ценность его примечания в «Сочинениях Пушкина» под редакцией С. А. Венгерова (тома I—IV), насыщенные биографическими данными, и ряд других его работ.97 Целью Лернера было создать представление о личности поэта, дать его «характеристический портрет», но, как отметил Б. В. Томашевский, «под пером его рождались только отдельные штрихи этого портрета и никогда не появлялось цельного изображения».98

Среди работ Лернера особое положение занимают «Труды и дни Пушкина»99 — хронологическая канва, или летопись, жизни и творчества Пушкина. Создание летописи диктовалось, с одной стороны, чрезвычайным обилием печатных и архивных материалов о Пушкине, а с другой — встречающимися в этих материалах противоречиями, которые требовали критической проверки и отбора точных, документально обоснованных и правильно датируемых данных о различных событиях жизни и творчества Пушкина. Таким образом, создание «Летописи» было необходимым шагом в подготовке синтетических исследований жизни и личности Пушкина. «Летопись» систематизировала материал, группировала фактические данные, составляя фактический остов будущих жизнеописаний.

278

Не менее характерной фигурой для пушкиноведения начала века был Б. Л. Модзалевский. Его биографические разыскания касались главным образом отношений Пушкина и его современников. Начиная с 1898 года он публикует материалы и заметки о друзьях и знакомых Пушкина: Е. П. Люценко, А. Ф. Воейкове, С. С. Есакове, В. П. Зубкове, А. П. Керн, В. Д. Корнильеве, С. Ф. Пушкиной, Я. Н. Толстом, Ф. Ф. Юрьеве, И. И. Лажечникове и др.100 Ему принадлежат также исследования в области родословной Пушкина и описание его библиотеки (1910).

Наиболее значительными работами Модзалевского было издание дневника (1923) и писем Пушкина (1926—1928) с обширным комментарием, который, по мысли исследователя, должен был ввести читателя «в круг понимания личных отношений, литературных, исторических и иных интересов Пушкина и его корреспондентов».101 Основной частью комментария являются сжатые характеристики современников поэта, оснащенные почти исчерпывающими библиографическими данными. Увлеченность библиографической полнотой привела к тому, что множество мелких деталей и незначительных лиц заслоняют подчас общественно-литературную обстановку и бытовые условия, в которых жил и работал Пушкин.

Характерное для эпохи «атомизирование» Пушкина сказалось также на двух значительных исследовательских начинаниях. В 1903 году Пушкинская комиссия приступает к созданию сборников «Пушкин и его современники», продолжавшихся больше четверти века. Вопросы биографии Пушкина занимают в сборниках значительное место в виде публикаций документов и частных биографических исследований, продолжая, таким образом, накопление фактического материала. Наряду с фундаментальными публикациями и исследованиями102 в сборниках печатается множество мелких заметок, посвященных незначительным эпизодам жизни Пушкина.

В 1907 году начинается издание Пушкина под редакцией С. А. Венгерова. Сознавая, что важнейшей задачей пушкиноведения является создание биографии поэта, редакция попыталась построить издание таким образом, чтобы оно могло быть «в такой же степени ... собранием сочинений Пушкина, как и исследованием его жизни и творчества».103 Хронологический принцип построения томов (с параллельным расположением текстов и комментариев) должен был представлять поэтическую биографию поэта, его творческое развитие. В издание включено большое число статей о различных периодах жизни Пушкина, биографические очерки о людях, с которыми он был связан, о литературных влияниях. Статьи располагались в общей хронологии с произведениями.104 Совокупность статей, произведений и комментария мыслилась как полный очерк жизни

279

и творчества поэта. Эта цель не была и не могла быть достигнута, несмотря на значительную ценность отдельных исследований. Огромный авторский коллектив, состоящий из лиц различных взглядов и точек зрения, представляющих различные литературные школы, не мог создать обобщающего труда.105 Не получилось не только достаточно полного представления о жизни и личности Пушкина, но сама личность поэта как бы распадается, неся в себе все противоречия пушкинизма того времени. А. Слонимский106 истоки пушкинского вольнолюбия относит к лицейской поре. В числе формирующих факторов он называет лекции А. П. Куницына, Отечественную войну 1812 года, общение с гусарами — членами ранних декабристских кружков. В совершенно иной тональности подает эти основные вопросы формирования мировоззрения поэта Н. О. Лернер.107 Известную речь Куницына при открытии Лицея, которая была связана с прогрессивными идеями своего времени и давала направление «лицейскому духу», Лернер называет «пересахаренной и высокопарной речью восторженного официального оратора, которая, конечно, была ниже понимания поступавших в Лицей мальчиков»; он считает также, что из курса Куницына лицеисты смогли перенять только «кое-какие научные понятия и честные мысли», общение с гусарскими офицерами в Царском селе он ограничивает совместными «жертвами Бахусу и Венере», об Отечественной войне в статье не упоминается вовсе.

Не меньше противоречий в освещении проблемы «Зеленой лампы». П. Морозов,108 отрицая росказни о «непристойных мистериях» в обществе, склоняется к мнению, что «оргии „Зеленой лампы“ не переходили границ самых обыкновенных кутежей» и «единственным сколько-нибудь серьезным делом лампистов» считает сочинение водевилей. А. Слонимский критически настроен к бытующей легенде; он считает, что в этом кружке «не только кутили» и что «веселый кружок „Зеленой лампы“ тоже был местом политических разговоров».

Эта разноголосица мнений, методологический эклектизм, часто случайный характер статей, обусловленный иногда не значением отдельных проблем в контексте жизни поэта, а научными интересами участников издания, помешали редакции выполнить свое обещание. «Исследования жизни и творчества» Пушкина не получилось.

Таким образом, дореволюционная наука о Пушкине даже в лице наиболее талантливых своих представителей была бессильна дать обобщающую биографию поэта. Исследователей привлекали мелкие эмпирические детали, их внимание было направлено в первую очередь на частные вопросы. Эта мелочность, или «крохоборство пушкинизма», по меткому определению Д. П. Якубовича, «было возведено в догму».109 Но главным препятствием к созданию пушкинской биографии было отсутствие необходимой передовой методологии и концепций, обобщающих творчество и мировоззрение Пушкина. Старый «пушкинизм» зашел в тупик.

280

Разработка биографии Пушкина в советское время

1

После 1917 года начался новый этап в изучении биографии Пушкина. Постепенно стала вырабатываться новая методология литературоведческих и в частности биографических исследований, и пушкиноведение стало принимать вид стройной системы. Жизнь Пушкина стала рассматриваться как историческая закономерность. Личность и характер поэта раскрывались в связи с общественно-политическим и культурным движением времени.

Исследователям стали доступны частные архивы и секретные фонды государственных архивов. Это ввело в научный оборот множество новых документальных и мемуарных материалов о Пушкине, его эпохе и современниках.110

Были обнаружены новые данные о лицейском периоде жизни Пушкина, записи лицейских лекций, которые вел А. М. Горчаков, архив М. М. Сперанского, бумаги В. Ф. Малиновского, Е. А. Энгельгардта и др. Был найден замечательный документ — дневник за 1822 год сослуживца Пушкина по Кишиневу П. И. Долгорукова с записями, которые являются самыми значительными политическими высказываниями молодого Пушкина. Доступ к хозяйственным бумагам Пушкина и его родных, знакомство с делами опеки расширили представления об обстоятельствах семейной жизни Пушкина и впервые обратили внимание исследователей на его материальный быт. Из секретного фонда архива III отделения были извлечены документы о слежке московской и петербургской полиции за Пушкиным. Были найдены и опубликованы документы, раскрывающие связи Пушкина с декабристами и значение его творчества в декабристской пропаганде (ряд неизвестных ранее воспоминаний декабристов, следственные дела и т. п.). В научный оборот были введены материалы, по-новому освещающие последние месяцы жизни Пушкина. На основании этих документов впервые было сформулировано (сперва Казанским, потом Щеголевым в третьем издании его книги) положение, что гибель Пушкина произошла в результате сложной придворной интриги.

После Октябрьской революции начался процесс постепенного собирания рукописей Пушкина в государственных хранилищах. Это дало возможность обследовать многие неизвестные раньше рукописные тетради поэта, являющиеся его «замечательным творческим дневником».111

Октябрьская революция окончательно сняла цензурный запрет со всех эпизодов и обстоятельств биографии Пушкина, освободила исследователей не только от давления цензуры, но и от обязательной оглядки на так называемые «приличия», о которых с сожалением писал Анненков И. С. Тургеневу.112

Множество открытых документов и фактов вызвало новый поток публикаций документальных материалов. Фактографические биографические исследования развиваются в первые годы после революции с силой, которой не знало дореволюционное пушкиноведение. Исследования состоят главным образом из небольших заметок — комментариев к отдельным произведениям, документам, письмам и обстоятельствам жизни Пушкина.

281

В эти же годы делаются попытки сводки и обобщения документальных материалов, освещающих отдельные периоды или эпизоды пушкинской биографии. Такой характер, например, носит ценная работа Б. Л. Модзалевского «Пушкин в донесениях агентов тайного надзора».113 На основании документов из архива III отделения Б. Л. Модзалевский рисует положение поэта как политического поднадзорного, находящегося под постоянной слежкой агентов Бенкендорфа. Работа А. С. Полякова «О смерти Пушкина. По новым данным», вышедшая в 1922 году, вносит дополнения и коррективы в работу Щеголева «Дуэль и смерть Пушкина». Она показывает обстановку в Петербурге после смерти Пушкина — чрезвычайную подозрительность и встревоженность правительства возможными беспорядками, связанными с гибелью поэта. Работы Щеголева, посвященные материальным условиям существования Пушкина и основанные на изучении вотчинного архива Болдинского имения и архива опеки над детьми и имуществом Пушкина, приводят данные, позволяющие судить о помещичьем быте Пушкина, о его сложном финансовом положении, об объеме и характере его материальных забот.114

Несмотря на большое значение всех этих работ для разработки пушкинской биографии, им была свойственна эмпиричность, которая свидетельствовала о живучести традиций дореволюционного пушкиноведения. Влияние старой методологии сказалось даже в работах Щеголева, хотя он и стремился связать биографию Пушкина с общественным фоном. Центр исследовательского внимания Щеголева был сосредоточен главным образом на «семейственных отношениях» Пушкина. Свое обещание разъяснить «многие другие весьма важные обстоятельства, приведшие жизнь Пушкина к безвременному концу», Щеголев не выполнил. Также как не была написана задуманная им биография поэта.

Традиции старого пушкиноведения сказались и в многочисленных исследованиях о любовных увлечениях Пушкина, появившихся в послереволюционные годы.115 Говоря об этой моде на изучение любовных увлечений Пушкина, Б. В. Томашевский иронизировал: «Недавно закончилась пора аристократических романов и началась полоса демократическая. В прошлом году в Москве открыли, что „утаенная“ любовь Пушкина имела объектом некоторую татарку Анну Ивановну, компаньонку Раевских».116

2

Проблема построения пушкинской биографии начала разрабатываться с методологических вопросов.

Марксистско-ленинская методология в литературоведении была разработана не сразу. Начало нового периода было ознаменовано методологическими спорами, предшествовавшими победе научного метода исторического материализма. Особые сложности стояли при разработке проблемы биографии писателя.

В первые годы после Октября в пушкиноведении продолжала господствовать так называемая формальная школа, отрицавшая необходимость

282

биографического изучения и сосредоточившая внимание на творчестве писателя. Творчество писателя и весь литературный процесс рассматривались представителями этой школы как явления, возникающие и развивающиеся по своим замкнутым законам, независимо от общественно-исторических условий и тем самым от биографии писателя. Позднее в круг интересов литературоведов этой школы был включен «литературный быт», т. е. условия писательской и издательской деятельности и отношения литературных группировок.

Противниками формальной школы выступили историки литературы, стремящиеся к разработке марксистской методологии. Сосредоточив основное внимание на вопросах социологии творчества, они тоже первое время исключали биографию писателя из истории литературы. При этом у ряда литературоведов проявлялось вульгарно-социологическое отрицание изучения личности писателя, которая рассматривалась ими как продукт классовых отношений, как отвлеченная социологическая схема.

Разработка методологии биографического исследования сводилась сначала к освещению частных вопросов. Одним из таких вопросов, вызвавших полемику, была проблема биографического значения поэтических высказываний Пушкина. Вопрос о том, может ли творчество быть использовано как биографический материал — это не только одна из основных проблем изучения биографии поэта, но и «методологический камень преткновения»117 всех пушкиноведческих изысканий. Одни исследователи считали, что всякое художественное произведение может быть осмыслено только как факт биографии писателя, другие (формалисты, вульгарные социологи) отрицали необходимость биографического анализа вообще.

Начало полемики было положено еще в 1900-х годах М. О. Гершензоном и П. Е. Щеголевым. Оба исследователя были сторонниками биографического метода и спор между ними, не касаясь метода по существу, шел вокруг способов его применения. В начале 20-х годов, в связи с изданием сборника статей Гершензона «Мудрость Пушкина» и рецензией на него Щеголева, полемика возобновилась.118

В статье «Северная любовь Пушкина» Гершензон выдвинул тезис об «абсолютной правдивости» Пушкина-художника в смысле своеобразного натурализма: «Пушкин необыкновенно правдив, в самом элементарном смысле этого слова; каждый его личный стих заключает в себе автобиографическое признание совершенно реального свойства — надо только пристально читать эти стихи и верить Пушкину». Стремление видеть за каждой строкой Пушкина автобиографическое признание сочеталось со свойственным Гершензону крайним субъективизмом и чрезмерным доверием к собственной интуиции. Основная цель биографических изысканий Гершензона — вскрыть внутреннюю жизнь Пушкина, дать его психологический портрет; его метод — медленное чтение и интуитивные биографические угадывания. Субъективистские угадывания Гершензона привели его к совершенно абсурдным утверждением. Так, например, ссылка Пушкина осмысляется им как осуществление будто бы давнишней мечты Пушкина — бежать из Петербурга. Обычные романтические ситуации, изображающие поэта «тайно изнывающим» в «суетных оковах» света принимаются Гершензоном за душевные откровения.

Мы хорошо знаем обстоятельства ссылки Пушкина — угрозу быть заключенным в Соловецкий монастырь, беспокойство и хлопоты друзей,

283

вынужденный поспешный отъезд — все это говорит о том, что внутреннее состояние поэта не имело ничего общего с провозглашенной Гершензоном «интимной уверенностью в том, что Пушкин сам бежал от „стеснительных условий и оков“». Нет нужды приводить всех вычитанных Гершензоном психологических моментов и фактов биографии Пушкина.119

Таким же методом субъективного угадывания Гершензон пытается установить имя женщины, которую биографы Пушкина называли «утаенной любовью». Щеголев спорил с Гершензоном главным образом о предмете этой «утаенной любви», но попутно выступил и против метода исследования Гершензона. Щеголев не отрицал возможности пользоваться поэтическими признаниями в качестве биографического материала, но субъективизму Гершензона он противопоставлял строго точные разыскания, основывающиеся на тщательно выверенных фактических данных.

Субъективизм методологии Гершензона нагляднее выступает в трудах его последователей. Полное отождествление творчества Пушкина и его личности содержится в трудах В. Ф. Ходасевича. Так, например, Ходасевич утверждает автобиографичность «Русалки» на том основании, что в 1826 году Пушкин отправил в Москву с письмом к Вяземскому забеременевшую от него крепостную девушку. Сходство исходной ситуации «Русалки» (крестьянка, беременная от князя) с эпизодом пушкинской биографии и убежденность в документальной точности «Русалки», как и других творений Пушкина, заставляет Ходасевича сделать биографическое открытие: девушка, посланная Пушкиным в Москву, утопилась. Убежденность в «абсолютной правдивости» Пушкина-художника исключает необходимость биографических разысканий.120

В 1923 году появляется книжка П. К. Губера с сенсационным заглавием «Дон-Жуанский список Пушкина», рассчитанная на вкусы обывательской мещанской публики. Методологическая беспомощность прикрывается наукообразной обстоятельностью, из стихов выуживаются отсутствующие в них биографические намеки, сопоставляются несопоставимые обстоятельства и факты — и все это в развитие тезиса Гершензона об «абсолютной правдивости» Пушкина.121

Противником тезиса об «абсолютном доверии» Пушкину в смысле натуралистического автобиографизма выступил В. В. Вересаев, заявив в статье 1925 года «Об автобиографичности Пушкина», что «распространенный обычай конструировать настроения и факты жизни Пушкина на основании поэтических его признаний должен быть признан недопустимым и совершенно ненаучным». Отказавшись от биографической интерпретации творчества Пушкина, Вересаев вновь выдвинул старый анненковский тезис

284

о «двух» Пушкиных — поэте и человеке. Иронизируя над биографами, которые исследуют личность великого человека, «стоя на коленях», Вересаев выступает против «канонического образа личности Пушкина», «фальшивого и совершенно несоответствующего действительности». Эта правильная мысль, обращенная против официозного облика поэта, оборачивается пасквилем, когда Вересаев пытается изобразить «Пушкина в жизни». В своей программной статье «В двух планах»122 и в предисловии к книге «Пушкин в жизни»123 он утверждает «поразительное несоответствие между живою личностью поэта и ее отражением в его творчестве».124

Пушкин в жизни, по Вересаеву, это отравленный эротизмом циник, обладатель крепостного гарема. Столь же непривлекателен и гражданский его облик: «В вопросах политических, общественных, религиозных Пушкин был неустойчив, колебался, в разные периоды был себе противоположен. Эти все вопросы слишком глубоко не задевали его».125 Этот «густой мусор» и «темная обыденность» Пушкина-человека исчезают якобы «в верхнем плане» — в мире творчества, в процессе которого поэт поднимается «все выше и выше на эти вершины благородства, целомудрия и ясности духа».126

Выдвинув теорию «двух планов» в качестве аргумента против биографического метода, сам Вересаев оказался в путах наивного биографизма. Говоря о постоянном противоречии между поэзией Пушкина и действительностью, он постоянно сопоставляет биографические факты с их поэтической интерпретацией, утверждая тем самым, так же как и его противники, примитивный биографический метод.

Исследовательский критерий «двух планов» Вересаев положил в основу своего монтажа «Пушкин в жизни», составленного из отрывков воспоминаний, писем, дневников Пушкина и его современников. Разрезая на лоскутки по дням и событиям записи различной достоверности, составленные разными людьми, различной добросовестности, по-разному относящимися к Пушкину, Вересаев стремится таким путем дать жизнеописание Пушкина, его биографию, написанную как бы современниками поэта. В книге нет комментария. Вересаев не затрудняется отбором материала по степени его достоверности и не поясняет степень осведомленности или добросовестности мемуаристов. Этим он хочет подчеркнуть свою исследовательскую объективность. Однако объективность Вересаева только кажущаяся. Зачеркивая работу поколений пушкинистов по критике источников, он старательно отбирал только тот материал, который укладывался в его концепцию Пушкина. Исключение духовного, творческого и общественного «я» Пушкина из биографических разысканий Вересаева привело его к тому же смакованию эротических черт и эпизодов пушкинской биографии, которое было свойственно и поклонникам биографического метода. Монтаж «Пушкин в жизни» выдержал 6 изданий и до настоящего времени пользуется большим читательским успехом, а его биографические разыскания смакуются обывателями.

Если теория «двух планов», лежащая в основе биографических работ Вересаева, была отвергнута наукой о Пушкине, то в его выступлениях против биографического метода были положительные моменты, предостерегавшие против крайностей метода.

Работы Вересаева, Гершензона, Ходасевича и других еще раз продемонстрировали методологический тупик той ветви пушкинизма, которая

285

утратила связь с историко-литературным изучением пушкинского творчества. Характер биографических работ — коллекционирование третьестепенных биографических мелочей, копание в интимных переживаниях поэта, скрупулезный учет его любовных связей, сводивший биографические исследования к уровню обывательской сплетни — все это вызывало резкую реакцию как читателей, так и исследователей, направленную вообще против биографических работ. В 1935 году в пушкинской анкете «Литературного современника» поэтесса Елизавета Полонская писала: «Биография Пушкина меня не интересует, также и черты его личности. От поэта нужно брать то, что он печатает, а вмешательство в чужую личную жизнь бестактность».127 В 20-х — начале 30-х годов в критике постоянно раздаются голоса за решительную ликвидацию таких пережитков старого пушкиноведения.

В истории разработки вопроса о биографическом значении поэтических высказываний Пушкина должна быть отмечена книга Б. В. Томашевского «Пушкин. Современные проблемы историко-литературного изучения» (1925), где рассматриваются основные вопросы, связанные с изучением текстов и биографии Пушкина.

Излагая мнения полемизирующих сторон, Томашевский справедливо указывает, что исследователи, отрицающие биографическое значение творчества, сами иногда бывают вынуждены цитировать стихи Пушкина в качестве свидетельских показаний. Тут же он формулирует основные методологические посылки проблемы. Лирике Пушкина свойствен императивный биографизм, т. е. прямые автобиографические намеки, которые часто могут быть сопоставлены с реальными сведениями о жизни поэта («Читал свои ноэли Пушкин», «Там некогда гулял и я, | Но вреден Север для меня», «В те дни, когда в садах Лицея»). Эти биографические намеки в лирике создают иногда некоторую биографическую инсценировку, или биографический фон произведения. Необходимость в биографическом фоне литературного произведения диктовалась стилем эпохи. Платя дань читателям, поэт эпохи романтизма вводил в лирику наряду с фактами реальной жизни факты своей литературной и легендарной биографии. Вот окончательный вывод, к которому приходит исследователь: «Лирика вовсе не негодный материал для биографических разысканий. Это лишь ненадежный материал». «Лирика намечает вехи для биографической гипотезы, придавая ей — правда очень малую в самой себе — вероятность. Дело побочных доказательств определить степень этой вероятности, т. е. обнаружить или явный вымысел или достоверность».128

Таким образом, творчество поэта является, с точки зрения задач биографических изучений, не прямым отражением биографических фактов, а лишь материалом, требующим пристального аналитического исследования, результатом которого и могут быть те или иные выводы или гипотезы.

Вопрос о биографическом значении поэтических высказываний Пушкина до настоящего времени не является полностью решенным и ждет дальнейшей методологической разработки.

Становление марксистско-ленинской методологии повело за собой резкий поворот научных интересов пушкиноведов в 20-х годах. Центр исследовательского внимания переместился на изучение социальной и идейной проблематики жизни и творческой деятельности Пушкина, на исследование его мировоззрения, его роли и места в историческом процессе. Однако далеко не сразу эта правильная методологическая установка дала положительный

286

исследовательский результат. В период становления марксистской литературоведческой методологии силу безусловного авторитета обрела школа Переверзева и его последователей, впоследствии названных вульгарными социологами.

Стремление связать творчество и личность Пушкина с историческими и социально-политическими процессами эпохи приобрело в вульгаризаторском истолковании смысл ярлыка, определяющего классовую принадлежность поэта (представитель «старой родовитой аристократии», идеолог «обуржуазившегося среднего дворянства», «ранний выразитель тенденций помещичьей буржуазности — капиталистической тенденции прусского типа» и т. д.).

Осмысление жизненного пути Пушкина и подлинная историческая интерпретация его творчества в трудах социологов заменялась подгонкой биографических фактов под определенную социологическую схему. Прикрепление Пушкина к той или иной социальной схеме имело большее значение, чем реальные факты его биографии. Биографические факты осмыслялись в зависимости от этой схемы.

Вульгарная социология не оставила законченного изложения жизни Пушкина. Биография имела значение только в качестве вспомогательного, служебного материала для исследования социологии творчества. К биографическим фактам обращались тогда, когда им можно было приписать социологический подтекст. Так, например, экономический и исторический факт упадка дворянства в 30-е годы XIX века, по мнению социологизирующих литературоведов, должен вызвать у писателя, принадлежащего к этому классу, боль, надрыв, безнадежность. Отсюда — возражения исследователям, объявившим Пушкина «здоровым гением», стремление во что бы то ни стало видеть в его творчестве упадочнические настроения и, наоборот, грустные, элегические мотивы объяснить не событиями жизни, а классовой принадлежностью. Именно так толковал Д. Д. Благой в своей ранней работе (ошибки которой впоследствии сам критиковал) первый приезд Пушкина в Болдино. Душевные волнения и неуверенность Пушкина, связанные с предстоящей женитьбой (молодость невесты, ее равнодушие, неустойчивые денежные доходы, ответственность «старшего» в своей семье) обусловили элегические мотивы в лирике. Благой объяснял эти мотивы размышлением об оскудении, упадке старинного дворянства. Так, анализируя любовную лирику первой болдинской осени, исследователь констатирует «неразрешимый, с точки зрения чисто биографической, парадокс», что «любовные болдинские стихи связаны не с одним, а с несколькими женскими именами». По его мнению, «только социологическое рассмотрение вносит в этот вопрос полную ясность. В свою любовную лирику поэт непроизвольно проецирует те настроения, с одной стороны, — ущерба, гибели, с другой, привязанности, влечения к гибнущему, к ушедшей мертвой красоте».129

Из предвзятой социологической схемы исходят основные этапы, на которые расчленял Н. К. Пиксанов130 «внешнюю биографию» Пушкина. Сначала «чуткий отрок» впитывает в Москве, в Царском селе и Петербурге «классово-дворянскую идеологию, культ царизма и великодержавной государственности», потом он «увлекается политической оппозиционностью», но уже на юге «несомненно снижает свой культурный и политический уровень». Затем следуют возвращение из ссылки и «врастание в великосветскую жизнь». Сватовство и женитьба Пушкина также «социально предопределены» и являются «ярким проявлением тяги к высшему

287

свету, к аристократической жизни, какая получила свою власть над Пушкиным около 1829—1831 годов». Как утверждал Н. К. Пиксанов, сама гибель Пушкина вызвана тем внутренним противоречием, которое крылось в неравном браке «типичной представительницы высшего света» и Пушкина с его «скромным светским положением».

Вульгарные социологи клеймили идеологию всех, кто принадлежал к дворянскому классу, словом «враждебная». Исходя из этой «враждебной» идеологии, выводили мировоззрение, а вслед за ним и поведение Пушкина. Вновь поднимаются старые, имеющие более чем столетнюю традицию обвинения Пушкина в сервилизме. Так, например, Д. Мирский квалифицирует сложный процесс идейной эволюции Пушкина в николаевскую эпоху как исторически закономерное «лакейство»: «для буржуазного идеолога и поэта известная подлость, известное лакейство перед существующими господами было явлением нередким».131 По мнению Мирского, только смерть поэта смыла «позор его измен и колебаний».

Вульгарные социологи подхватили концепцию «двух планов» Вересаева, с той разницей, что выдвинутый Вересаевым тезис о моральной, нравственной слабости Пушкина как человека они перенесли на общественно-политические воззрения поэта. В пушкиноведческих работах появляется версия об измене Пушкина делу декабристов. С капитуляцией Пушкина перед самодержавием связывается замысел «Полтавы».132 Распространенная в вульгарно-социологической критике оценка «Полтавы» как «барабанной поэмы» была принята даже таким тонким художником и исследователем, как Ю. Н. Тынянов. В его романе «Смерть Вазир-Мухтара» Пушкин говорит о своей поэме: «Надо же им кость бросить», имея в виду правительственные круги во главе с Николаем.133

Вульгаризаторские положения, дискредитирующие Пушкина политически и морально, из авторитетных научных изданий перешли в популярные статьи и школьные учебники.

На пути марксистской методологии стояла еще одна разновидность вульгарного социологизма, связанная с так называемой теорией «единого потока». В первые же годы после революции появляется стремление излишне революционизировать Пушкина, модернизировать его мировоззрение, сделать созвучным нашей эпохе. Первый шаг в этом направлении сделал В. Я. Брюсов. Ему принадлежит первая попытка наметить основные этапы политической биографии Пушкина.134 Он решительно снимает с поэта клеймо монархических убеждений, перешедшее из официозных дореволюционных работ в труды социологизирующего литературоведения и объясняет изменение поведения поэта после декабрьского восстания его осторожностью, стремлением зашифровать свои стихи и мысли. Научное изучение рукописей Пушкина, знакомство исследователей с его подлинными, неискаженными цензурой текстами, по мысли Брюсова, исключает возможность видеть в Пушкине монархиста, угодника царизма и клерикала. В своем стремлении приблизить Пушкина к современности, сделать его «своим» в новой советской России, Брюсов впадает в другую крайность, изображая Пушкина не только революционером,135 но и сторонником

288

цареубийства, а также исключая из идеологической биографии поэта овладевавший им в отдельные моменты политический скептицизм (например, настроения, выраженные в стихотворении «Свободы сеятель»). В популярную биографию Брюсов вводит без доказательств и без оговорок спорные предположения, например: «Пушкин страстно желал вступить в одно из тайных освободительных обществ, о существовании которых ему было известно», «его поразило, что движение не имело успеха, что народные массы не примкнули к декабристам». Крайности концепции Брюсова, при всей их неприемлемости для советского пушкиноведения, меркнут перед вульгаризаторскими извращениями Л. Войтоловского, Д. Егорашвили и др. В изображении Войтоловского Пушкин — «необузданный республиканец, с радостью помышлявший о цареубийстве», который в своих политических взглядах «шел дальше всех декабристов», а после 14 декабря «весь мир воспринимал под знаком декабрьского восстания, а именно это и превратило его образы в живые документы эпохи».136

Схема идеологической биографии Пушкина с «левым уклоном» оказалась крайне живучей, особенно в популярных биографиях. Их авторы всячески подчеркивают моменты соприкосновения Пушкина с народными массами, демонстрируют якобы с детских лет присущее ему тяготение к народу: «Пушкин-мальчик в Захарове целыми днями юлит среди кучеров, крестьян, крестьянских ребятишек».137 Иногда такое стремление увеличить количественно моменты соприкосновения Пушкина с «народом» приводит к курьезам: к «народным массам» причисляются развлекавшие кутящих господ цыгане. «Вот и Новый год. Пушкин встретил его не с невестой, не в семейственном кругу, а с цыганами — с такими же тоскующими, бесприютными скитальцами, как он сам».138 Крайне революционизируется мировоззрение Пушкина. Его изображают чуть ли не идеологом крестьянской революции, откликавшимся на революционные лозунги наших дней. Подобная модернизация успешно сочеталась с формулой «великий народный поэт», поэтому она оказалась крайне живучей как в популярных работах, так и в трудах, претендующих на научность.

Несмотря на вульгаризаторские извращения и крайности социологов 20-х — начала 30-х годов и их последователей, их труды, благодаря некоторым другим сторонам, сыграли свою положительную роль в становлении марксистской методологии. В социологических трудах впервые были рассмотрены совершенно новые проблемы пушкинской биографии. Внимание исследователей было заострено на идеологической биографии Пушкина. Центр тяжести биографических изучений переместился с любовных увлечений поэта на его общественную деятельность и материальный быт, был детально исследован процесс профессионализации писателя Пушкина и профессионализации литературы в пушкинское время вообще, и др. И самое главное — это была первая попытка вырваться из методологической аморфности старого пушкиноведения, осознать жизнь и творчество Пушкина не только как одно из звеньев литературной эволюции, но и как явление, обусловленное всей социально-политической обстановкой своего времени.

289

В 1934 году появилась статья Д. Д. Благого «Проблемы построения научной биографии Пушкина»,139 которая подводила итог биографическому изучению поэта. В статье был подвергнут анализу многолетний практический и теоретический опыт биографов Пушкина и сформулированы основные методологические принципы построения биографии: рассмотрение жизни поэта не должно отрываться от творчества, предметом биографии должна быть творческая жизнь Пушкина, живое единство человека и поэта;140 личность поэта не существует вне связи с эпохой. Творческая жизнь Пушкина является конкретным выражением современного ему исторического процесса и должна быть соотнесена с социальной средой. Эти принципы были конкретизированы в последующих биографических трудах о Пушкине.

3

Популярность Пушкина после революции значительно возросла. Ближайшей задачей пушкиноведения было дать новому послереволюционному читателю хотя бы краткую биографию поэта. Создание популярной биографии осложнялось тем, что в начале 20-х годов не было еще выработано достаточно устойчивых точек зрения на отдельные моменты и эпизоды жизни Пушкина, которые можно принять за исходные. «Всякий исследователь, пытающийся суммировать, обобщать, — писал И. В. Сергиевский, — оказывается поставленным в необходимость заново строить свою концепцию Пушкина, хотя бы задача его и сводилась к написанию популярного биографического очерка, не более».141

Первые популярные биографии Пушкина принадлежали Б. В. Томашевскому142 и Н. В. Измайлову.143

Оба очерка написаны на уровне характерных для 1920-х годов знаний о Пушкине. И Томашевский, и Измайлов дают верную в общих чертах характеристику Пушкина как выразителя передовых устремлений своей эпохи, но не всегда правильно выбирают определяющие моменты жизни поэта. Томашевский иногда без критического осмысления принимает устоявшиеся точки зрения. Из дореволюционного пушкиноведения в его очерк переходит изображение лицеистов «дружной семьей», «не распавшейся и после окончания Лицея». Стремясь по-новому осмыслить общественно-политическую позицию поэта, Томашевский делает это не всегда удачно. Так, например, недостаточно продумана мотивировка осторожности Пушкина в политических высказываниях после возвращения из ссылки: «Зная

290

искренность и прямоту Пушкина, Николай I правильно рассчитал, что из одной благодарности за материальную помощь Пушкин воздержится от выступлений против правительства».

Н. В. Измайлов в популярной биографии не считает необходимым останавливаться на неустоявшихся, противоречивых моментах; поэтому в очерке не ставится узловая проблема пушкинской биографии — политические взгляды поэта, не затронуты отношения Пушкина с читателями и со «светом» (стихотворение «Чернь» трактуется как «полный желчного презрения к людям крик»).

Первые биографические очерки показывали, что в середине 20-х годов было еще недостаточно предпосылок для создания синтетической биографии Пушкина. Пушкиноведение было мало подготовлено к решению общих, ведущих проблем биографии. Вопросы политической биографии поэта серьезно разрабатывались только в работах Щеголева, но методологическая уязвимость этих работ не давала возможности построить объективную, исторически достоверную концепцию политических взглядов и поведения поэта.

Поворотным пунктом в области биографии Пушкина стал 1935 год, когда появилась известная передовая статья «Правды» (17 декабря) «Великий русский поэт», в которой был дан отпор вульгаризаторам «правого» и «левого» толка, претендовавшим на единственно правильное осмысление биографии и творчества Пушкина. Уничтожение этой монополии облегчало исследователям путь для создания на основе богатейшего фактического материала подлинно научной биографии Пушкина.

Вульгаризаторские извращения, господствовавшие в 20-х — начале 30-х годов, касались главным образом вопросов, связанных с политической позицией Пушкина: его отношения к декабристам, к правительству, его пресловутого «примирения» с самодержавием (с этим вопросом было связано толкование стихотворений «Стансы» и «Друзьям»), отношения к западно-европейским революционным движениям, к крестьянской революции. По всем этим коренным вопросам биографии бытовали противоположные ответы. Первой и основной задачей в это время было создание политической биографии Пушкина.

Значительной вехой на пути создания научной биографии Пушкина явилась работа Б. В. Томашевского,144 которая, несмотря на популяризаторские установки, содержала хорошо продуманную концепцию идеологической биографии поэта.

Положительные моменты этой концепции были сразу же отмечены критикой.145 Мировоззрение Пушкина Томашевский поставил в связь не только с русской действительностью, но и с различными идеологическими течениями Запада, прежде всего с французским просветительством. Формирование политических взглядов Пушкина и их позднейшая перестройка показаны Томашевским как сложный и противоречивый процесс. Он вскрывает причины кризиса, пережитого поэтом на юге, и показывает его как кризис роста, связанный с усвоением социально-политических идей Руссо и с увлечением Байроном. Касаясь последекабрьского периода, Томашевский не просто декларирует верность Пушкина своему юношескому вольнолюбию, но показывает, что надежды на реформаторскую деятельность Николая действительно поставили перед Пушкиным на короткий срок вопрос о возможном сотрудничестве с правительством, однако эти надежды

291

быстро рассеялись. Проблема ликвидации крепостного права и после 1826 года остается в центре внимания поэта, но в то же время он не верит в возможность революционного решения этой проблемы. Таким образом, разочарование поэта в вольнолюбивых идеалах своей молодости касалось только возможностей революционного переворота и не значило перехода в лагерь реакции. Не видя реальной общественной силы, на которую он мог бы опереться, Пушкин оказывается в конце жизни в состоянии полного социального одиночества.

Работа Томашевского, при дискуссионности некоторых положений, продвинула вперед изучение стержневых вопросов политического мировоззрения Пушкина. Именно поэтому она стала опорной для последующих биографов Пушкина. Авторы многих популярных биографий Пушкина, изданных в связи с пушкинскими днями 1937 года,146 в изложении политических взглядов Пушкина исходят из концепции Томашевского.

Принципы построения научной биографии Пушкина в эти годы вырабатывались на конкретном опыте создания отдельных биографических работ.

Большим событием в пушкиноведении явилась биография Пушкина, написанная Н. Л. Бродским.147 Его книга — первый опыт широкой и подробной биографии Пушкина, учитывающей громадный документальный материал, накопленный за сто лет, и в то же время самая значительная и обстоятельная из биографий Пушкина за советские годы. Бродский исходит из положения, что самым существенным моментом в биографии писателя является его творческая и общественная деятельность и ее обусловленность социально-историческими факторами, а также его мировоззрением, психологией. Поэтому жизнь Пушкина дана на широком фоне русской и западноевропейской общественно-политической жизни его времени. Повествование ведется на точной хронологической основе, захватывая синхронно события жизни Пушкина, политические события эпохи, эволюцию мировоззрения и творческую жизнь поэта. Так, широкий общественный фон сопровождает рассказ об интеллектуальной жизни лицеистов, являясь основой концепции об источниках и характере лицейского вольномыслия; рассказ о кишиневском периоде жизни включает подробности греческого восстания и общественного брожения в Кишиневе и анализ того, как преломлялось народное движение в сознании и творчестве Пушкина.

Политические толки и споры в обществе, идеологическая деятельность и политические взгляды друзей и близких знакомых поэта, психологические портреты лиц пушкинского окружения, характеристики политических и литературных группировок, в которые входил или с которыми боролся Пушкин, — все это находится в круге внимания биографа.

В книге использован обширный и разнородный документальный материал — письма, мемуары, официальные документы Это делает повествование убедительным, придает ему полнокровность и силу правдивости.

Жизнеописание в собственном смысле слова, т. е. отбор фактов и событий внешней жизни Пушкина, их группировка, характеристика эмоциональной или интеллектуальной реакции на них поэта — все это подчинено задаче выявления «духовной» личности поэта, ее роста и развития. Пушкин выступает в книге как обладатель интеллекта огромной силы,

292

при этом Бродский не старается показать его как мыслителя, нашедшего ответ на все вопросы, поставленные эпохой, но одно несомненно: поэт стоит на высоте наиболее прогрессивной исторической и философской мысли своего времени.

Удачно решена в книге Бродского проблема соотнесения фактов жизни и творчества поэта. Творчество Пушкина Бродский рассматривает прежде всего в связи с его биографией, т. е. показывает, как претворялся в творчестве Пушкина его личный опыт, каковы были творческие импульсы, идущие от реальных жизненных фактов, как отразилась в творчестве историческая действительность. С другой стороны, в книге показан общественный резонанс на творчество поэта и значение его для современности. Так, говоря о «Евгении Онегине» и касаясь «онегинства», онегинской «хандры», Бродский связывает ее с психологическим состоянием самого Пушкина в период Михайловской ссылки и с его жизненными наблюдениями, с воспоминаниями о ранних приступах этой «социальной болезни», например у Чаадаева, Якушкина.

Филологический анализ стихов также служит биографическому изложению: помогает раскрыть психологическое состояние поэта или поясняет его поступки. Анализ лексики «Стансов», в частности определение точного значения слова «льстец» в пушкинские времена, помогает установить политическую позицию Пушкина в этом стихотворении.

В центре биографии стоит умственная жизнь и писательский труд Пушкина. В этом большое достоинство книги, и здесь же кроется ее основной недостаток — недооценка Пушкина как личности, его индивидуального своеобразия. Психологический портрет поэта получился у Бродского несколько сглаженным, причесанным.

Решить проблему изображения личности и судьбы Пушкина попытался Г. Чулков в книге «Жизнь Пушкина».148 Эта попытка оказалась неудачной прежде всего в силу методологической беспомощности автора.149

Разработка таких тем, как личная судьба Пушкина, его человеческая индивидуальность, обязательна в пушкинской биографии, но только как один из ее аспектов. Заполнить целиком такое емкое понятие, как «жизнь Пушкина», эти темы не могут, потому что центральным моментом личной жизни Пушкина было его поэтическое творчество. Поэзия Пушкина была социальной, а сам он был человеком, необыкновенно чутко и остро реагировавшим на события внешней жизни, т. е. на события литературные, социальные, политические. Поэтому изоляция личной жизни поэта от творческой и общественной обедняла его человеческий облик.

Чулков касается вопросов литературной и общественной борьбы, художественного творчества только попутно, в связи с теми или иными событиями внешней жизни поэта. Так, рассказав о встрече Пушкина с арестованным Кюхельбекером в 1827 году, он мимоходом вспоминает об их споре по поводу элегического направления. «Он (Кюхельбекер) издавал „Мнемозину“ и выдумывал какие-то принципы истинной поэзии. Пушкин следил за мыслями этого книгоеда и даже возражал ему. У Кюхельбекера были союзники — Грибоедов и Катенин. Они — трое — как-то понимали друг друга, Кюхля защищал „высокое“ в поэзии. Он против элегического направления. Он защищал оду. Но все жанры хороши, кроме скучного. А бедняга как раз скучно писал. Но он — честнейший малый» (стр. 190—191). Сочувственная ирония, которой окрашены мысли Пушкина, не соответствует его душевному состоянию после трагической встречи с другом и, кроме того, представляет в ложном свете полемику,

293

имевшую немаловажное значение в битвах литературно-теоретических фронтов первой половины 20-х годов XIX века.

Походя и поверхностно толкуется период сотрудничества Пушкина с группой «Московского вестника». Отход Пушкина от журнала объясняется недостатками М. П. Погодина как редактора. Пушкин видел, что М. П. Погодин «слишком сух, негибок и скучен. Поэт охладел к „Московскому вестнику“» (стр. 211). Идеологическое содержание взаимооотношений Пушкина с группой «Московского вестника» проходит мимо исследователя.

Также отрицает Чулков политическое значение «Зеленой лампы», изображая ее как кружок театралов, в котором любовь к искусству сочеталась с «интересом к любовным приключениям воспитанниц театрального училища». Игнорируя установленные П. Е. Щеголевым и Б. Л. Модзалевским факты, он утверждает, что «расчет Союза Благоденствия подчинить общество своему влиянию не оправдался» (стр. 70).

Отказ от изображения социального аспекта жизни Пушкина приводит к тому, что эпизоды политической биографии поэта переносятся в план личных столкновений. Высылка Пушкина из Одессы связывается только с ревностью Воронцова, а в трактовке последней драмы Пушкина непомерно большое внимание отводится любовному столкновению поэта и царя.

В трактовке художественных произведений Пушкина Чулков возрождает наивный биографизм гершензоновского толка. «Интимную автобиографичность» он находит в «Медном всаднике» и «Золотом петушке». «Если мотив Параши, мотив тихого счастья, был биографичен для Пушкина 1830—1833 годов, то не менее биографичен и другой мотив „Медного всадника“ — мотив царя, который отнимает у него эту самую Парашу» (стр. 267); или: «царь Дадон, отказавшийся исполнить обещания, данные им мудрецу, и соблазнившийся красавицей, которой хотел владеть этот самый мудрец, напоминает (правда, отдаленно) житейскую тему, в коей тогда был заинтересован Пушкин. Поэт долго верил, что 8 сентября 1826 года царь заключил с ним какой-то договор... Пушкин теперь был убежден, что царь не сдержал своего слова. Но мало этого. Он отнимает у поэта его „шамаханскую царевну“, его красавицу» (стр. 280—281).

В связи с книгой Чулкова встает еще одна проблема биографии писателя — проблема жанра, способов подачи материала. Книга написана в беллетризованной манере. Это облегчает чтение и делает его занимательным (хотя занимательность у Чулкова иногда граничит с безвкусицей), но в то же время вводит в заблуждение неосведомленного читателя. Факты, основанные на документальных материалах и положительных свидетельствах, переплетаются с гипотетическими эпизодами и сценами. Так, например, сцена свидания Пушкина с Николаем в 1826 году передана в форме диалога, в диалог включены слова, как основанные на подлинных свидетельствах, так и придуманные Чулковым, тут же используются элементы из допроса царем Рылеева и Каховского. Гипотетичность этой сцены нигде не оговаривается, и неопытный читатель может уверовать в ее документальную достоверность.

Автор третьей большой биографии Пушкина — Л. П. Гроссман150 определяет жанр своей работы как «биографическую хронику», подчеркивая, таким образом, что его книга является биографией в наиболее тесном и точном значении этого понятия (в отличие от многочисленных «очерков жизни и творчества», появившихся в 1937—1949 годах, авторы которых стремились дать прежде всего очерк идейного и творческого развития Пушкина). Вместе с тем Л. П. Гроссман стремится решить задачу, близкую

294

книге Н. Л. Бродского: «Жизнеописание великого поэта строится здесь в плане биографической хроники на основе политической летописи и литературной истории его времени».151

К этим двум задачам следует присоединить третью — рассказ о творческом пути поэта. Гроссман не выделяет эту задачу в самостоятельный аспект изучения, правильно включая творческую биографию поэта в «биографическую хронику». Эти три аспекта биографии решены Гроссманом с разным успехом. Лучше всего удалось ему собственно жизнеописание, т. е. изложение внешних событий и эпизодов жизни Пушкина. Здесь из огромного количества накопившихся в пушкиниане фактов он сумел отобрать наиболее значительные и наиболее соответствующие поставленной им цели.

Одной из особенностей книги является умение автора использовать прекрасное знание эпохи для создания живописного бытового колорита. Облик старого Кишинева, домашний быт молдавских бояр, торговая и культурная жизнь Одессы (здесь привлекаются, например, материалы бюллетеней одесского торгового порта), жизненный уклад, природные условия и т. п. других мест, где привелось бывать Пушкину — все это изложено живо и увлекательно. В книге использованы редкие, малоизвестные исторические материалы, например о холерных волнениях 1831 года, о катастрофе при коронации Николая I, едва не стоившей ему жизни. Бытовой фон дополняют портреты людей, с которыми Пушкин встречался, разговаривал, дружил или спорил. Этих портретов в книге много, сделаны они также с большим писательским мастерством, но, к сожалению, характеристики эти скорее живописные, чем психологические, больше внимания уделяется внешнему облику, чем тем внутренним признакам, ради которых тянулся к людям Пушкин или враждовал с ними.

Такое скольжение по поверхности характеров связано с методологическим недостатком книги Гроссмана, который отметил В. Шкловский. В своей рецензии на второе издание биографии он указывал, что в ней «не выделены главные конфликты, пережитые поэтом», «не показано, как великий человек, выражая сущность своего времени, вступает с ним в конфликт».152

В книге много говорится о бытовом укладе старших Пушкиных, о высокой культуре, окружавшей поэта с детства, и в то же время не показан конфликт поэта с семьей. Не вскрыт во всей глубине конфликт поэта с друзьями после написания «Стансов» 1826 года, несколько стерт драматизм семейной жизни поэта. Наталья Николаевна изображена женщиной слишком легкомысленной, а увлечение Дантеса излишне психологизируется. Во втором издании книги Л. П. Гроссман не использует опубликованную в 1956 году переписку Карамзиных, между тем эта переписка друзей Пушкина больше, чем другие документы, обнажает психологическое одиночество поэта, которого не только травило «общество», но и перестали понимать друзья.

Это сглаживание основных конфликтов жизни Пушкина проявляется и в изображении его литературной судьбы. Свое обещание дать жизнеописание поэта «на основе политической и литературной истории его времени» Гроссман выполнил неполностью. Литературная история времени применительно к биографии Пушкина — это в какой-то степени история литературного движения в течение двух десятилетий, центральной фигурой которого был Пушкин. Литературные группировки пушкинской поры, борьба «Литературной газеты» с враждебной журналистикой, полемические распри после появления в печати произведений Пушкина — обо всем

295

этом в книге говорится мимоходом. И здесь не очерчена основа одного из главных конфликтов пушкинской жизни — союз, заключенный против него журналистами разных литературных направлений и политических убеждений.

В понятие литературной судьбы поэта входит также взаимоотношение с читателями и издателями, распространение его произведений и отклики на них. Между тем в биографии не упоминается, что слава пришла к Пушкину до «Руслана и Людмилы», благодаря его вольнолюбивой лирике, распространявшейся в многочисленных списках, ничего не говорится об ожесточенной полемике вокруг «Руслана и Людмилы», о небывалых для своего времени гонорарах, которые получал Пушкин, а ведь это замечательное явление не только в биографии Пушкина, но и в литературной истории пушкинского времени.

И, наконец, последний аспект изучения биографии Пушкина — его творческий путь. Гроссман не нашел того правильного решения этой проблемы построения биографии, которое свойственно книге Бродского и которое с тонким пониманием задач жанра впервые применил П. В. Анненков.

Творчество поэта вводится в книгу вне связи с биографией, произведения рассматриваются со стороны сюжета, языка, стихосложения и т. д. Некоторые попытки представить творчество в биографическом аспекте сводятся к наивно-биографическим аналогиям, идущим от убеждения, что поэт обязательно должен писать только «о себе самом». Так воскрешается выдумка Ходасевича, что в образе русалки поэт изобразил Ольгу Калашникову.

Во втором издании своей книги (1958) Гроссман еще больше расширил изучение творчества Пушкина, уделил творчеству и художественному методу Пушкина специальные главы. Эти главы — монографии, посвященные крупнейшим произведениям Пушкина, оказались инородными, они нарушают течение биографической хроники и лишают рассказ о жизни поэта обязательной в биографическом жанре целостности повествования.

Книга Л. П. Гроссмана была последней биографической работой синтетического характера. Юбилей 1949 года вызвал в свою очередь ряд популярных работ, знакомящих широкого читателя с биографией поэта, но собственно биографий среди них не было; большей частью это были «очерки жизни и творчества», которые справедливо относят к другому жанру — критико-биографическому.

С середины 30-х годов биографическое изучение Пушкина стало тесно связано с подготовкой академического издания его сочинений, которое объединило и заняло основные пушкиноведческие силы. Работа над изданием дала исследователям новые биографические материалы.

Были детально обследованы черновые рукописи Пушкина, содержащие подчас биографические намеки, которые Пушкин исключал в процессе работы над произведением. Были прочитаны и подготовлены к публикации тексты, не являющиеся произведениями в собственном смысле слова (черновые конспекты, записи занятий иностранными языками, материалы записных книжек, приходно-расходные записи, списки долгов и другие записи «рукою Пушкина»).153 Все эти материалы дают ощутимые представления о многообразии интересов Пушкина, человека исключительного в интеллектуальном отношении, а также о сложных бытовых условиях его жизни, связанных с постоянными материальными затруднениями.

Внимательная текстологическая работа, вчитывание в тексты и комментаторские разыскания также проявили немало затемненных мест биографии

296

Пушкина. Были установлены адресаты ряда его стихотворений, доказана принадлежность ему некоторых политических эпиграмм и разъяснены политические поводы к написанию того или иного стихотворения. Также были расшифрованы частно-бытовые намеки многих стихотворений.

Эти частные биографические исследования резко отличаются от дореволюционных работ. С коллекционированием биографических мелочей как принципом было покончено. Это не значило, что советские ученые игнорируют мелкие, незначительные детали жизни Пушкина, часто именно мелкие детали биографии исторического лица позволяют воспроизвести реальную обстановку, конкретные, живые взаимоотношения, реальную действительность во всех ее противоречиях. Советские пушкинисты, вооруженные марксистской методологией, ведут разработку частных биографических вопросов на более высоком научном уровне, их знания о Пушкине разностороннее и глубже. Исследуя отдельные факты биографии Пушкина, советские ученые отдают себе отчет в научном значении этих фактов, рассматривают их не изолированно, а в общем контексте жизни и творчества поэта. Таким образом, в результате работы над академическим изданием появились частные исследования, дополняющие и меняющие наши представления о самой фактической стороне жизни Пушкина.

Отдельные вопросы биографии разрабатываются также в монографических работах, посвященных проблемам мировоззрения и творчества Пушкина. Так, например, в монографии Д. Д. Благого154 детально исследуется период между Лицеем и возвращением из ссылки; в монографии Б. В. Томашевского155 также рассмотрен ряд проблем биографии Пушкина от Лицея до ссылки в Михайловское (например, роль театра в послелицейский период жизни Пушкина, политические настроения и психологическое состояние Пушкина, его участие в политическом и общественном движении его времени). Монография Б. С. Мейлаха156 на основании новых документальных материалов исследует важнейшие проблемы идейного и эстетического развития Пушкина (такие, как, например, лицейское воспитание, Пушкин и декабристы, Пушкин — продолжатель традиций декабризма). Б. П. Городецкий и Н. Л. Степанов в монографиях о лирике Пушкина касаются переживаний и событий жизни Пушкина, которые послужили импульсом к созданию того или иного стихотворения, а также исследуют особенности автобиографизма пушкинской лирики.157

Крупным событием в пушкиноведении явился первый том «Летописи жизни и творчества Пушкина» — результат многолетнего труда М. А. Цявловского.158 Это полный свод биографических данных о Пушкине (до выезда из ссылки 4 сентября 1826 года), своеобразный итог дат и фактов, собранных пушкиноведением. При составлении «Летописи» была проведена большая исследовательская работа — распутаны многие противоречия, постоянно встречавшиеся на пути изучения жизни Пушкина,

297

отброшены ложные и недостоверные свидетельства, проверены и исправлены многие казавшиеся непреложными даты и факты.

Даты жизни и творчества дополнены в «Летописи» наиболее значительными событиями общественно-политической и литературной жизни пушкинской поры, таким образом, жизнь и дела поэта даются в постоянном взаимодействии с его эпохой (например, на стр. 183 приведены сведения о восстании военных поселений в Чугуеве, на стр. 187 — об ужасной расправе с восставшими, на стр. 191 сообщается об эпиграмме Пушкина на Аракчеева, в которой эти события отразились). После выхода всех томов «Летопись» будет надежным фундаментом научной биографии Пушкина, богатейшим источником сведений, без которого не сможет обойтись ни один исследователь-пушкиновед.

Биографический жанр дифференцировался давно, уже дореволюционное пушкиноведение имело исследовательские монографии о жизни поэта, краткие популярные биографии, биографию-портрет, содержащую характеристику Пушкина как человека, создало первую хронологическую канву жизни и творчества поэта. В советские годы разнообразие биографических жанров еще более увеличилось. Пушкиноведение обогатилось различными видами биографических исследований об отдельных периодах и эпизодах жизни Пушкина, исследованы отдельные стороны его жизни (например, Пушкин-театрал, Пушкин-журналист, книгоиздатель Пушкин и др.).

Особенно большое распространение получил в советские годы жанр научно-популярной и популярной биографий, целью которых было сообщить читателю основные биографические сведения о Пушкине и, пользуясь результатами научного опыта, накопленного пушкиноведением, дать простое, связное и цельное по замыслу изложение жизни Пушкина и наметить основные вехи идейного и художественного развития поэта (работы И. В. Сергиевского, И. И. Замотина, К. Н. Берковой, И. А. Новикова, Б. А. Шатилова и др.).

Наряду с популярными биографиями большое распространение получили критико-биографические очерки, в которых жизнеописание является только наиболее удобной основой для рассказа о творчестве, его эволюции, художественном методе и т. д. (работы В. Я. Кирпотина, Б. С. Мейлаха, Д. Д. Благого и др.).

Пушкин был велик не только как поэт, но и как человек. Во всей истории русской культуры трудно найти столь же многогранную личность, как Пушкин. Поэтому естественно стремление биографов изучать Пушкина не только как поэта и историческую личность, но и как человека. Первая попытка «угадать живого Пушкина» принадлежала Брюсову. Его статья «Из жизни Пушкина» была интересным опытом характеристики поэта «как человека, как знакомого, с которым встречаешься, здороваешься, разговариваешь».159 В советские годы черты живого Пушкина пытался восстановить Вересаев. Он же был зачинателем нового в пушкиноведении жанра — биографического монтажа. О неудачах работ Вересаева говорилось выше. Те же задачи, но другим способом решали Н. С. Ашукин в книге «Живой Пушкин» (1935) и С. Я. Гессен и Л. Б. Модзалевский в книге «Разговоры Пушкина» (1929). Ашукин в связном изложении пытался нарисовать образ Пушкина в его житейских проявлениях и в процессе творчества (здесь и описание внешних приемов творчества, и наблюдения над связью между текстом черновиков и рисунками на полях). Гессен и Модзалевский, стремясь представить живой образ Пушкина — рассказчика, автора устных новелл, остроумца и острослова, собрали рассыпанные в многочисленных мемуарах и других

298

источниках записи бесед поэта, фрагменты его устной речи. Однако заманчивая задача показать живого Пушкина ни одому из названных авторов не удалась в полной мере, ибо образ поэта в действительности многограннее, глубже и ярче, чем это могло быть изображено в подобных реконструкциях, и лучшим свидетельством этого является его творчество.

В советские годы появились отдельные попытки научной реконструкции некоторых эпизодов, а также бытового и общественного фона биографии Пушкина. Наиболее интересной работой такого рода является доклад С. М. Бонди на XIII пушкинской конференции.160 С. М. Бонди попытался восстановить сущность и содержание разговора Пушкина с Николаем 8 сентября 1826 года, имевшего громадное значение для определения политических взглядов и политического поведения Пушкина.

В 1926 г. Л. П. Гроссман в полубеллетристической работе «Пушкин в театральных креслах» поставил задачу реконструкции быта и эстетических ощущений зрителя пушкинской поры, знакомя читателя со всеми сценическими явлениями, свидетелем которых мог быть Пушкин.

Жизнь Пушкина была также неоднократно поводом к созданию художественных произведений — стихов, драм, повестей и романов. Наибольший интерес вызывает роман, написанный Ю. Н. Тыняновым, соединявшим в одном лице писателя, историка и теоретика литературы.161 Его роман — это не только художественная интерпретация жизни Пушкина, его быта и окружения, но и результат огромной научной работы — исследование, которое ставит ряд новых научных проблем и вносит в пушкиноведение исследовательские находки. Так, Тынянову принадлежит расшифровка и детализация плана автобиографии Пушкина. В отличие от многих художественных произведений о Пушкине, которые передают известные документы и мемуарные свидетельства в плане литературного монтажа, механически соединяя их собственными домыслами, Тынянов действует как художник-исследователь: он не рассказывает о Пушкине, а показывает становление и формирование характера поэта, восстанавливает творческий процесс и раскрывает психологию Пушкина через его стихи.

Однако, несмотря на значительные достижения в области биографических изучений Пушкина, мы все еще не имеем научной биографии поэта, т. е. такой биографии, которая бы всесторонне осветила жизнь Пушкина, дала детальную разработку основных проблем, возникающих при изучении жизни поэта. Научная академическая биография должна проверить все детали, пересмотреть все утверждения, вошедшие в научный оборот, и произвести отсев положительно установленного от произвольных гипотез, обращающихся по традиции в литературе о Пушкине. При этом все дискуссионные вопросы, все, что является спорным и нерешенным, должно быть отмечено в этой биографии.

4

Подведем итоги.

Изучение биографии Пушкина дало значительные результаты. Опубликован и критически рассмотрен громадный документальный материал. Это не значит, что выявление и собирание материалов по биографии Пушкина закончено и невозможны новые находки, но можно с уверенностью сказать,

299

что вновь обнаруженные документы уже не смогут радикально изменить наше представление о жизни, быте и творчестве Пушкина. Облик поэта, характер его интересов, его отношений с людьми, его общественная позиция и поведение утвердились в нашем сознании. Вместе с тем новые находки всякий раз значительно углубляют наши знания о жизни поэта, наше понимание его взглядов, деятельности.

На протяжении больше чем столетия практически разрабатывались принципы биографического исследования. В советские годы пушкиноведение получило подлинно научную марксистско-ленинскую методологию. Покончено с теориями о полном автобиографизме творчества Пушкина или о принципиальной противоположности Пушкина-человека Пушкину-художнику. Окончательно выяснена антинаучность эмпирического направления старого пушкинизма, занимавшегося коллекционированием биографических мелочей вне связи с общественно-историческим процессом, изолированно от общего контекста жизни Пушкина и его времени. Преодолены и вульгарно-социологические схемы.

Более чем вековой опыт биографического изучения Пушкина позволил практически выработать принципы и задачи создания подлинно научной биографии поэта. В советские годы методологические догадки и удачи дореволюционных биографов (П. В. Анненкова, П. Е. Щеголева) стали складываться в осознанную систему. Сильные и слабые стороны лучших советских биографий Пушкина (Б. В. Томашевского, Н. Л. Бродского, Л. П. Гроссмана) и биографического романа Ю. Н. Тынянова, выявленные в многочисленных рецензиях, закладывали методологические основы научной биографии. Значительными положительными факторами в разработке методологических вопросов явились XIII Всесоюзная Пушкинская конференция, специально посвященная вопросам биографии Пушкина,162 и проблемная записка по пушкиноведению, составленная коллективом специалистов.163

Стало бесспорным, что жизнь писателя следует рассматривать как воплощение и отражение определенных исторических закономерностей, что биография прежде всего «должна дать картину формирования личности художника как совокупности общественных отношений, развития ее в связи с общественной и литературной жизнью определенной эпохи».164 В понятие развития творческой личности должны входить и эволюция мировоззрения поэта, и характер его деятельности, и связь его с современной действительностью, т. е. с основными общественно-политическими и литературными тенденциями его времени. При этом связь с эпохой в биографии должна осуществляться не механическим путем (т. е. чередованием отрезков жизненного пути и хроники исторических событий). Задача биографа — показать, как события эпохи отражались в восприятии поэта и, с другой стороны, как его личность, его творческая и общественная деятельность в свою очередь воздействовали на современников и на явления окружающей действительности.

Связь с эпохой и историческое значение Пушкина биограф должен выявлять в повседневной жизни поэта, в разнообразных проявлениях его деятельности — творчестве, мировоззрении, политических взглядах, литературной борьбе, отношениях с самодержавием, связях с современниками. Образ Пушкина должен быть дан в живом единстве человека, поэта, общественного деятеля, мыслителя.

300

В центре биографии должна быть творческая жизнь Пушкина. Биограф должен показывать писателя прежде всего в его истинном деле, при этом нельзя допускать недооценки Пушкина как личности, недооценки его индивидуального своеобразия.

В жизненных впечатлениях Пушкина соединялись события общественной и личной жизни: восстание декабристов — с потерей близких друзей, война 1812 года — с кристаллизацией патриотического сознания, цензурный гнет — с материальными затруднениями, травля поэта царем и правительственным аппаратом — с пониманием враждебности самодержавия национальным интересам страны.

Биограф не должен пренебрегать и бытовыми подробностями жизни поэта, так как его частная, домашняя жизнь, т. е. бытовая обстановка (так хорошо показанная в книге Л. П. Гроссмана), образ жизни, житейские влечения, характер — все это помогает раскрытию внутреннего мира Пушкина и входит в сумму творческих импульсов при создании тех или иных произведений.

Несмотря на то что узловые методологические вопросы биографического исследования во многом разрешены пушкиноведением, мы все еще сталкиваемся со спорными или неясными решениями отдельных теоретических проблем.

Дореволюционное пушкиноведение создало схему жизнеописания Пушкина, которая перешла затем в советское пушкиноведение и которой пользуются до последнего времени все биографы поэта. Основой этой схемы являются важнейшие события личной жизни Пушкина (детство до поступления в Лицей, от Лицея до южной ссылки, ссылка в Михайловское и т. д.). На XIII Пушкинской конференции встал вопрос о необходимости преодоления этой схемы, которую, по мнению некоторых исследователей, может заменить периодизация биографии «в зависимости от этапов идейной и творческой эволюции, от событий в жизни страны и народа и обстоятельств личной жизни».165

Практически еще далеко не решена проблема аспекта и характера исследования творчества в биографии. Лучшими образцами решения этой проблемы до сих пор являются биография, написанная П. В. Анненковым, а из советских — Н. Л. Бродским. Творчество Пушкина Анненков и Бродский рассматривают большей частью в тех объемах, которые непосредственно связаны с биографией, т. е. анализируют, как личный опыт поэта и историческая действительность преломились в том или ином его произведении, каков был общественный резонанс на творчество поэта. Задача биографа состоит в том, чтобы проследить, как под влиянием виденного, слышанного, прочитанного возникают и зарождаются творческие замыслы, установить связь творчества с личными переживаниями и обстоятельствами жизни поэта. В этой области исследование биографии соприкасается с психологией творчества поэта. К сожалению, гораздо чаще в биографиях Пушкина его произведения рассматриваются с историко-литературной точки зрения, т. е. со стороны развития сюжета, анализа образов, языка и т. д. Подобные филологические экскурсы воспринимаются как нечто инородное и являются нарушением законов жанра.

С проблемой показа и анализа творчества в биографии писателя тесно связана другая проблема — в какой степени творчество поэта может рассматриваться как источник для биографических построений. Пушкин принадлежит к числу поэтов, творчество которых тесно связано с его жизненными впечатлениями, является отзвуком этих впечатлений. Именно поэтому в пушкиноведении долго господствовал наивно-биографический метод интерпретации его творчества. Сторонники биографического метода

301

пользовались произведениями Пушкина в качестве непосредственного биографического материала, видя в них точные житейские аналогии.

С критикой биографического метода связана другая тенденция — полное отрицание необходимости биографической интерпретации творчества, стремление рассматривать все произведения Пушкина как иллюстрацию его взглядов. С этой тенденцией связано подчас ироническое отношение к биографическим комментариям и особенно к попыткам установить адресатов любовной лирики Пушкина. Между тем, например, соединив в один цикл стихи, посвященные Е. К. Воронцовой, можно глубже понять психологическое состояние поэта в период высылки из Одессы и приезда в Михайловское.

В действительности творения Пушкина можно назвать автобиографичными в том смысле, что они впитали «впечатления бытия» поэта, т. е. являются следствием его жизненного опыта. Смысл и ценность лирического признания всегда шире конкретного случая, его вызвавшего, но необходимо считаться с тем, что в произведениях Пушкина часто фиксируются реальные биографические факты («Сожженное письмо», «Ты и Вы») или психологическое состояние поэта. Пользоваться поэтическими признаниями поэта в качестве автобиографического материала следует с крайней осторожностью, используя их только как исходные данные для биографической гипотезы, нуждающейся в документальном подтверждении.

Советское пушкиноведение имеет значительные достижения в области историко-биографических изучений. Особенно это касается политической биографии Пушкина. Отношение Пушкина к западноевропейским революционным движениям, Пушкин и декабристы, Пушкин и крестьянская революция, Пушкин и самодержавие, дуэль и смерть Пушкина — таковы важнейшие из заново поставленных проблем пушкинской биографии.

Тем не менее далеко не все вопросы пушкинской биографии могут считаться разработанными и решенными окончательно. Прежде всего это относится к проблеме мировоззрения Пушкина. Еще далеко не решен вопрос об отношении Пушкина к крестьянским движениям, часто односторонне и догматически рассматривается такая проблема, как «Пушкин и декабристы». В течение долгих лет не исследовалась тема о связи Пушкина с последекабрьским общественным движением. На исследователей гипнотически действовало утверждение А. И. Герцена об «одинокой» песне Пушкина, которая продолжала дело, начатое декабристами. Работы последних лет показали существование общественного брожения в период николаевской реакции и значение Пушкина в освободительном движении этого времени. Недостаточно исследованы вопросы, связанные с литературной борьбой Пушкина и его окружением. Наконец, в серьезных уточнениях нуждается вопрос о взаимоотношении Пушкина с правительством. Давно развеяна легенда о «сервилизме» Пушкина, но исследователи впадают часто в другую крайность, умалчивая о том, что одно время Пушкин возлагал надежды на реформаторскую деятельность Николая; в связи с этим почти совсем не анализируется, когда и каким образом Пушкин снова переходит в оппозицию.

Много невыясненных вопросов и в жизнеописании поэта. Т. Г. Цявловская в докладе «О неясных местах биографии Пушкина» показала, что многие эпизоды жизни Пушкина мы знаем «лишь по фасаду, без глубины». Это в равной степени касается всех периодов жизни Пушкина, его взаимоотношений с людьми, связей с декабристскими организациями, отношений с правительством.166 Специального внимания заслуживает также изучение психологических особенностей личности Пушкина.

302

Исследование всех этих вопросов — ближайшая задача пушкиноведения.

Наряду с дальнейшей разработкой методологических принципов изучения и построения пушкинской биографии, наряду с исследованием частных вопросов мировоззрения и жизненного пути Пушкина необходимо подготовить и упорядочить документальную основу научной биографии. Для этого необходимо обследовать документальные фонды, связанные с Пушкиным и его временем, предварительно составив программу фронтального обследования всех архивов. В упомянутой статье Т. Г. Цявловской высказаны некоторые предположения, в каком направлении следует продолжать поиски.

Большим облегчением для будущего исследователя будут упорядочение и систематизация накопленного документального материала. Для этого прежде всего следует осуществить критическое издание полного свода воспоминаний о Пушкине. Многие из опубликованных воспоминаний не попали в библиографию В. И. Межова167 и затеряны в дореволюционной периодической печати; в исследовательском обиходе фигурируют большей частью одни и те же источники, опубликованные или перепечатанные в советское время. В этот свод должны быть включены также заграничные публикации (например, публикации А. Труайа переписки Дантеса).168

Должны быть также собраны все отклики в прижизненной печати на Пушкина и его произведения. Это обогатит наши сведения о литературной судьбе и борьбе Пушкина.

И, наконец, исследователям пушкинской биографии крайне необходима полная летопись жизни и творчества Пушкина. В настоящее время издан только первый том, охватывающий годы 1799—1826.

Практический исследовательский опыт, разработка методологических вопросов, дискуссии в печати по общим и частным проблемам биографии, большой накопленный документальный материал — все это создает условия для построения научной биографии поэта.