236

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Пушкин и общественно-политическое движение
в Европе и Америке

Как следует из предыдущих разделов этой коллективной монографии, достигнуты немалые успехи в изучении позиций и роли Пушкина в общественно-политическом движении России его времени (хотя и здесь разработка проблемы велась неравномерно и многие вопросы еще ждут углубленного исследования). Значительно меньше и слабее освещены темы, связанные с отношением Пушкина к политическим событиям Западной Европы и Америки и влиянием на него этих событий. Здесь еще предстоят не только пересмотр ряда неверных точек зрения, ошибочных концепций, но и трудоемкие историографические и источниковедческие разыскания, которые позволят понять точный смысл оценок Пушкиным тех или иных явлений и характеристик зарубежных деятелей.

Постоянный, острый интерес Пушкина к политической жизни не только России, но и других стран общеизвестен.

В его оценках французских революций 1789—1794 годов и 1830 года, политических событий не только в крупнейших, но и «второстепенных» странах сказался ум выдающегося мыслителя и публициста. Эта особенность его духовного склада была подмечена еще Адамом Мицкевичем, который писал: «Когда говорил он о политике внешней и отечественной, можно было думать, что слушаешь человека, заматеревшего в государственных делах и пропитанного ежедневным чтением парламентарных прений».1

Взгляды Пушкина на современную историю Западной Европы и Америки не были предметом изучения в дореволюционном литературоведении и критике по многим причинам. Белинский не касался этой проблемы и по цензурным условиям, и в силу неполноты опубликованных в то время материалов. Подобные же причины обусловили и невнимание к этой теме Добролюбова и Чернышевского, а в равнодушии позднейшей критики к проблеме общественно-политических взглядов Пушкина немалую роль сыграли грубо ошибочные утверждения Писарева, который охарактеризовал великого поэта как «версификатора, ... совершенно неспособного анализировать и понимать великие общественные и философские вопросы нашего века».2 Мало было сделано в этой области и первыми биографами

237

Пушкина. Анненков даже пушкинские тексты, связанные с этой темой, вынужден был по цензурным соображениям искажать (так, печатая начало статьи о французской революции, он изъял первую фразу, без которой было непонятно, что Пушкин намеревался писать историю самой революции).

Большинство дореволюционных пушкинистов, не входя в исследование вопроса, придерживались провозглашенной еще Бартеневым точки зрения, согласно которой поэт в юности был подвержен «хмельному действию» революционного Запада, но затем вступил на путь «внутреннего самосовершенствования» (в реакционном литературоведении, например в работах Незеленова и Шляпкина, все «революционные увлечения» Пушкина относились за счет «тлетворного» влияния Запада). При этом, разумеется, исключалось рассмотрение по существу оценок Пушкиным событий и фактов политической борьбы в Европе и Америке. Но даже те из литературоведов, которые противостояли реакционным интерпретаторам идейной эволюции Пушкина, были вынуждены, касаясь этой темы, ограничиваться лишь глухими намеками (как, например, В. Е. Якушкин, который был выслан за свою речь «Общественные взгляды Пушкина», прочитанную в дни юбилея 1899 года3).

Первым условием разработки проблемы «Пушкин и политическое движение в странах Западной Европы и Америки» должно было быть опубликование в исправном виде всего корпуса его исторических и публицистических статей и заметок, который до революции печатался в весьма неполном и сильно искаженном виде. Пушкин — историк прошлых и современных ему событий в значительной степени именно потому долгое время не получал признания. Даже такой проницательный исследователь, как В. О. Ключевский, полагал, что Пушкин «мало знал» даже отечественную историю, хотя и «следил за современной исторической письменностью».4 Только в 1930—1933 годах работа по подготовке основного корпуса исторических и публицистических статей Пушкина была в основном завершена в гизовских изданиях его сочинений.5 Однако для успешного изучения этой проблемы пушкиноведение должно было избавиться от ошибочных представлений старой историко-литературной науки, преодолеть псевдоакадемический эмпиризм и обрести твердые методологические принципы. Эта методологическая задача, важная для пушкиноведения в целом, в данном случае была особенно сложной, поскольку она связана с другой пограничной литературоведению областью — гражданской историей. Успешно преодолевая буржуазно-идеалистические влияния старой историографии, пушкиноведение не во всем сумело удержаться на позициях марксизма.

Когда после выхода в начале 1930-х годов томов критико-публицистической прозы Пушкина собранный в них материал стал более или менее интенсивно вовлекаться в исследования, правильному его осмыслению мешали неверные методологические тенденции исторической школы М. Н. Покровского, которые (при всех заслугах этого ученого) подчиняли факты предвзятой схеме. И сам Покровский в статье «Пушкин-историк» не смог оценить взгляды поэта на западноевропейское движение, поскольку исходил из тезисов, гласивших, что Пушкин недалеко ушел «от Карамзина

238

в понимании задач исторического исследования».6 В дальнейшем сильно тормозили изучение этой же проблемы и трудности, которые переживала историческая наука в годы культа личности, когда догматизм и начетничество, навязывание априорных формул часто предопределяли направление и выводы освещения конкретного материала. Так, характерное для Сталина преуменьшение всемирно-исторического значения Великой Французской буржуазной революции 1789—1794 годов (как известно, согласно его указанию, в исторических трудах и учебниках, посвященных Франции, был даже снят эпитет «Великая» при наименовании этой революции) отразилось в какой-то мере на самом изучении всего, что связано с этим событием. Точно так же, например, ошибочная трактовка революционного восстания польского народа в 1831 году как якобы реакционного движения польской шляхты по-своему преломлялась и в освещении столь существенного для политических взглядов Пушкина 30-х годов его отношения к польскому восстанию. Примеры можно было бы умножить. И все же, вопреки всему этому, в пушкиноведении вырабатывалась верная линия в подходе к проблеме «Пушкин и Запад». В ряде исследований отвергались различные по характеру, но глубоко ошибочные трактовки Пушкина как мыслителя, якобы целиком зависевшего от западных политических влияний, или — противоположные — как отрицательно относившегося ко всему западному, в том числе к прогрессивным и даже революционным движениям в зарубежных странах (поскольку эти движения вульгаризаторы оценивали, вопреки классикам марксизма, как выражавшие только своекорыстие буржуазии).

В научной литературе верно отмечены основные черты, характеризующие Пушкина как историка современной ему политической жизни. «... факты политической борьбы способствовали усилению внимания Пушкина к вопросам исторического развития, закономерностей исторического процесса... Исторические события Пушкин стремился рассматривать в их связи и сложности. Хотя он и не мог, в силу условий времени, полностью преодолеть просветительную философию истории, но тем не менее в его творческой деятельности 30-х гг. с особенной ясностью видны элементы этого преодоления... Пушкин сосредоточивал внимание на темах, имевших близкую связь с современной ему эпохой. Предметом его особенного интереса были периоды исторических кризисов и переворотов», — читаем мы в академической «Истории русской литературы».7 «Пушкин не только ощущал историю, но и сумел подойти к истории, и прежде всего к русской истории, по-особенному. Так, как никто из наших историков до него еще не подходил», — пишет Е. В. Тарле, подчеркивая остроту и прозорливость мышления поэта. И дальше: «Для понимания исторических воззрений Пушкина важно помнить и о том, что ему пришлось быть одновременно и человеком, пережившим исторические события, и историком-публицистом, описывавшим эти события».8

Из различных сторон проблемы особое значение для изучения идейной эволюции Пушкина представляют его глубочайший интерес к революционному движению во Франции и оценки этого движения в прошлом и настоящем.

По определению В. И. Ленина, «... весь XIX век, тот век, который дал цивилизацию и культуру всему человечеству, прошел под знаком французской революции».9

239

Тем более сильное впечатление произвела эта революция на поколение пушкинской эпохи: ведь эти события отстояли от нее на 15—20 лет. Б. В. Томашевский, автор ряда ценных работ, посвященных этой теме, пишет: «Пушкин жил в эпоху, когда политические мнения, политические партии и социально-политическая борьба в значительной степени определялись отношением к Французской революции и ее последствиям. Та политическая литература, на которой Пушкин воспитывал свои убеждения, в значительной своей части была результатом Французской революции».10 К этому можно добавить, что живой интерес к Французской революции, характерный для Пушкина, был типичен для всего поколения передового русского общества и прежде всего для декабристов.

Д. Н. Свербеев, вращавшийся в декабристской среде, свидетельствует, что французские революционные события были «ежедневным предметом разговоров и жарких споров».11

Общая постановка вопроса об отношении Пушкина к политической истории Франции дана в статье Б. В. Томашевского «Пушкин и история Французской революции».12 В этой работе кратко прослеживается интерес Пушкина к истории французской революции на всем протяжении его жизни. Автор отмечает, что до 1820-х годов события Французской революции рассматривались Пушкиным с ограниченных позиций учения о «естественном праве». В дальнейшем, углубляя свой взгляд на прошлое, осмысляя прошлое в свете современных политических событий, Пушкин переоценивает и свое отношение к Французской революции и становится на позиции историзма. Говоря о пушкинском замысле «Истории Французской революции», Б. В. Томашевский пишет, что для Пушкина «большая драма» этой революции «состояла в ниспровержении феодального порядка силою третьего сословия. Тем самым история революции представляет интерес не как политическая хроника событий, а как картина социального переворота... Отсюда и поиски точной картины социального расслоения дореволюционной Франции».13 В статье содержатся также данные относительно источников сведений Пушкина о революции — трудах Вольтера, Сталь, Тьерри, Минье и других. Справедливо отмечено, что Пушкин как историк «имел то преимущество перед Тьером, Минье..., что он не являлся идеологом буржуазии и не связывал себя обязанностью защищать дело революции с позиций буржуазного политика 20-х годов».14 Б. В. Томашевский, к сожалению, не ставит вопроса о значении для Пушкина французской исторической школы Тьерри, Минье и др., которая, при всей ее буржуазной ограниченности, обозначила новый этап в развитии исторической науки (что отмечалось Марксом и Лениным).15

При всей содержательности этой статьи она, однако, не претендует больше, чем на постановку большой и сложной проблемы, требующей обстоятельного монографического анализа. В общей форме и большей частью попутно, в ходе характеристики мировоззрения Пушкина, его оценок Великой Французской революции касаются почти все авторы кратких очерков и исследований на различные темы. По установившейся точке зрения, зрелый Пушкин сочувствовал целям революции, связанным с борьбой

240

против абсолютизма, но отвергал те ее стороны, которые выражались в лозунге «аристократов к фонарю!». Но от этой, хотя и верной в основе, но слишком общей постановки проблемы, нужно перейти к развернутому ее исследованию.

Неизученным остается ряд вопросов, без которых представление о позициях Пушкина в оценке Великой Французской революции не может быть полным и достаточно отчетливым. Предстоит всесторонне осветить своеобразие позиций Пушкина на фоне той борьбы, которая велась вокруг оценок Французской революции различными лагерями русской общественной мысли. Эта борьба началась еще в XVIII веке, в разгар самих событий во Франции, и не потеряла своей остроты и в пушкинскую эпоху. Значительный материал на эту тему содержится в частных исторических исследованиях,16 но при определении позиций Пушкина он почти не использован; его взгляды на историю Французской революции рассматриваются до сих пор, как правило, изолированно от истории общественной мысли в России, что мешает понять их своеобразие. Конкретный анализ взглядов Пушкина на Французскую революцию в связи со спорами о феодализме и вопросом об исторических судьбах России, оживленно обсуждавшимся в русской публицистике 20-х годов, — одна из актуальных тем для пушкиноведов в содружестве с историками. В числе других существенных задач — продолжение работы по выяснению источников сведений Пушкина о событиях Французской революции.17

И, наконец, важнейшей задачей остается обстоятельное изучение взглядов Пушкина на Великую Французскую революцию в соотношении с различными этапами эволюции его мировоззрения в целом и с изменениями политической ситуации в России и Европе. От противоречивых, осложненных известным влиянием консервативной части русского общества оценок на раннем этапе своей биографии Пушкин приходит в дальнейшем к пониманию закономерности этого величайшего события мировой истории как обусловленного социальными причинами. Оставаясь чуждым тактике якобинцев, он в целом признает огромное прогрессивное значение переворота. Здесь можно наметить многие точки соприкосновения в оценке Французской революции между Пушкиным и декабристами.18

Широкая постановка проблемы «Пушкин и Великая Французская революция» подготовлена появившимися в последние десятилетия новыми обобщающими трудами и документальными материалами о революции 1789—1794 годов, ее роли в истории политического и культурного движения различных стран.19

Связь истории Французской революции с текущими событиями политической жизни Европы и России особенно отчетливо видна в трактовке Пушкиным исторической роли и судьбы Наполеона Бонапарта. «Наполеоновская тема» проходит у Пушкина в его публицистике и в лирике, она

241

преломляется иногда в попутных, но существенных замечаниях, которые встречаются в самых различных произведениях (см., например, в «Пиковой даме» о генеалогии Германна как психологического типа). Академик Е. В. Тарле поставил вопрос о зависимости оценок Наполеона Пушкиным от политических ситуаций в России и Европе. Под влиянием изменений в международной политике Пушкин пересматривал свои оценки Наполеона, непосредственно связывая Французскую революцию с его ролью в ее удушении.20 Это заключение совпадает с точкой зрения почти всех исследователей, писавших в книгах и статьях 1950—1960-х годов о трактовке Пушкиным наполеоновской темы.

Вопрос о Великой Французской революции хотя и сохранял для Пушкина свою злободневность, но все-таки относился к событиям прошлого. Любопытно, что с последствиями свержения Наполеона Пушкин связывал европейские события начала 20-х годов. Характерна его запись: «О<рлов> говорил в 1820 г.: революция в Испании, революция в Италии, революция в Португалии, конституция здесь, конституция там... Господа государи, вы сделали глупость, свергнув Наполеона» (XII, 486). Как отмечается всеми современными исследователями Пушкина, он с особой напряженностью следил за революционным движением в Западной Европе. Восстания в Испании и на Аппенинском полуострове, национально-освободительное движение в Греции происходили во время пребывания Пушкина на юге России, и его отклики на эти события в стихотворениях, письмах, разговорах, зафиксированных мемуаристами, совпадают с реакцией на эти события декабристов. Как и декабристы, Пушкин горячо приветствовал движение народов против реакционных режимов, радовался успехам повстанцев, сопоставлял их опыт с возможностями переворота в России, негодовал по поводу действий контрреволюции (показательны, например, отклики декабристов и Пушкина на конгрессы Священного Союза и роль в нем Александра I или на казнь испанского революционера Риего). В монографиях о Пушкине, биографических работах о нем близость Пушкина и декабристов в этих вопросах намечена верно. И Пушкину, и декабристам был свойствен широкий общеевропейский масштаб восприятия и оценки событий, происходивших не только в России, но и в других странах. По словам Пестеля, на мировоззрение передовых русских людей большое влияние оказал процесс брожения, происходивший тогда во всем мире, «не исключая ни единого государства».21 Значение для Пушкина европейских событий начала 20-х годов, его оценки этих событий помогут вскрыть в исторической конкретности исследования, посвященные источникам сведений о них.

В одной из глав работы М. П. Алексеева «Очерки истории испано-русских литературных отношений XVI — начала XIX века» на широком фоне откликов русского общества на революционные события Испании в 1820 году прослежены каналы, по которым могла проникнуть к Пушкину соответствующая информация и охарактеризовано его отношение к этим событиям.22 Подобная же работа должна быть проделана в пушкиноведении по отношению к революционному движению в Италии и Португалии; пока эта тема затронута в самой общей форме. Более обстоятельно освещены в ряде работ греческие дела — в откликах Пушкина, особенно в связи с его замыслом поэмы о гетеристах, связанной с собственными встречами, знакомством с братьями Ипсиланти, и др.23 Пушкин воспринял

242

известие о греческом восстании с восторгом (стихотворение «Война»), Впоследствии знакомство с греческими коммерсантами заставило его более дифференцированно подходить к «соотечественникам Мильтиада» (XIII, 99), но общее его отношение к греческой революции не изменилось. Еще недостаточно изучено отношение Пушкина к южным славянам, которые, так же как греки, вели борьбу с турецким владычеством. Насколько близка была их освободительная борьба передовым людям России, свидетельствует уже само наименование одной из тайных декабристских организаций «Обществом соединенных славян». Источник сведений Пушкина о движении славян на Балканах ограничен преимущественно рассказами Липранди.24 В связи с этим движением характерен интерес Пушкина к сербскому вождю Георгию Черному и его семье (стихотворение «Дочери Карагеоргия», 1820) и к судьбе болгарина Георгия Кирджали (участника отряда Ипсиланти), историю которого впоследствии он использовал в своей повести.

Острый интерес к революционным движениям не ослабевал у Пушкина на протяжении всей жизни. В 1830 году взволнованные отклики вызвало у него крупное событие международной жизни, современником которого он был — июльская революция во Франции. Ее прогрессивное значение, несмотря на ограниченность целей, очевидно для передовых деятелей всех стран: она покончила с попытками восстановления феодально-абсолютистских порядков, способствовала подъему национально-освободительного движения в других странах. Свержение правительства Реставрации нанесло могучий удар по системе Священного Союза. Пушкин, как свидетельствует его переписка, сочувственно следил за всеми перипетиями революции, включая вооруженное восстание против реакции; он возмущался «ордонансами Полиньяка», означавшими попытку контрреволюционного переворота, горячо реагировал на отречение Карла Х от престола, на провозглашение Луи-Филиппа королем и на принятие новой конституции, означавшей установление буржуазной монархии.

Освещению этого вопроса весьма способствовала публикация обнаруженных в 1925 году писем к Хитрово, которые дают ценнейший материал об отношении Пушкина к французской революции 1830 года. Полностью они были напечатаны в 1927 году (с обстоятельными комментариями и сопроводительными статьями). Интересующей нас теме в этом издании посвящена статья «Французские дела 1830—1831 гг. в письмах Пушкина к Е. М. Хитрово», принадлежащая перу Б. В. Томашевского.25

Здесь содержатся характеристики общественно-политической обстановки первого года июльской монархии, обзор публицистики, газет и журналов, по которым Пушкин следил за июльскими событиями, и в заключение дана общая оценка взглядов Пушкина на эти события. Наиболее ценными являются в статье части, связанные с первыми двумя темами и основанные на анализе большого, разнообразного фактического материала. Что же касается третьей темы — позиций Пушкина, то она и по объему занимает здесь совсем небольшое место, и по содержанию носит весьма общий характер. «Рассматривая политические замечания по поводу Июльской революции в целом, мы должны прийти к выводу, что Пушкин занимал вполне определенную либеральную позицию», — пишет Б. В. Томашевский, добавляя, что «либерализм начала XIX века представлял собой сложное явление, распадаясь на несколько течений, находившихся

243

в борьбе и лишь иногда, по тактическим соображениям, заключавших союз». Б. В. Томашевский прав, утверждая, что отклики Пушкина на июльские события характеризуют «один из основных этапов его общественно-политического самосознания». Но утверждение автора, что эти события «вызывали Пушкина на пересмотр основных пунктов его политической программы»,26 осталось в статье лишь заявкой на будущее исследование, которое автор, возможно, реализовал бы в дальнейших томах своей оставшейся незаконченной монографии о Пушкине.

Общая оценка отношения Пушкина к французской революции 1830-х годов есть во всех монографических работах о Пушкине, которые так или иначе касаются его общественно-политических взглядов. Можно согласиться с Н. Л. Бродским, который пишет о взглядах Пушкина в этот период: «...он за закон (lex), добытый народом в борьбе за свободу, против легитимистов, врагов народа, реставраторов старого феодального порядка. В своей вражде к нарушителям конституционных вольностей он смыкался с настроениями революционных народных масс, требовавших сурового наказания Полиньяка и др.».27 Такого рода краткими замечаниями вопрос, конечно, не исчерпывается. Однако после работы Б. В. Томашевского «Французские дела 1830—1831 гг. в письмах Пушкина к Е. М. Хитрово», появившейся более 35 лет тому назад и носившей по самому своему заданию характер комментария к письмам, новых работ на эту тему не появлялось. Между тем освещение ее должно быть продолжено. Необходимо изучение позиции Пушкина на фоне отношения различных слоев русского общества к этому событию.28

Если проблема «Пушкин и французское революционное движение», хотя и не разработанная монографически, в общих чертах поставлена верно, то иначе следует оценить состояние исследования такого важного вопроса международной жизни того времени, как польское восстание 1830—1831 годов (толчок которому дала Французская революция 1830 года).

Острота откликов Пушкина на это событие неизменно отмечается всеми литературоведами. Письма Пушкина, воспоминания современников свидетельствуют о его тревожном состоянии в дни событий в Польше, вызванном опасениями похода на Россию западных держав («Того и гляди навяжется на нас Европа»). Настроение Пушкина отразилось в его стихотворениях «Перед гробницею святой», «Бородинская годовщина» и «Клеветникам России», в письмах к Е. М. Хитрово и другим корреспондентам.

Характеризуя позиции Пушкина по существу, большинство литературоведов, как правило, или допускают прямолинейные утверждения, что Пушкин осуждал польских революционеров, или же предпочитают уклончивые обтекаемые формулировки. Отсутствие обобщающих трудов, рассматривающих эту тему всесторонне, с учетом всей суммы фактов, привело к тому, что и авторы популярных работ, касаясь ее, вносят в сознание читателей невообразимую путаницу.29

Отношение Пушкина к польскому восстанию рассматривается наиболее обстоятельно в работах М. Д. Беляева «Польское восстание по письмам Пушкина к Е. М. Хитрово» и В. А. Францева «Пушкин и июльское

244

восстание 1830—1831 гг.». Первая из этих работ представляет собою сопроводительную статью к упомянутому выше изданию «Письма Пушкина к Елизавете Михайловне Хитрово». Автор поставил перед собой задачу обзора высказываний Пушкина о польском вопросе, заранее оговариваясь: «... из этой сводки мы отнюдь не думаем делать каких-либо окончательных выводов или давать оценку взглядов Пушкина на эту сторону русской политики».30 Статья полезна прежде всего как хронологическая сводка суждений Пушкина о Польше, и хотя в ней имеются отдельные интересные замечания, но анализа позиций Пушкина здесь действительно нет.

Работа В. А. Францева31 также носит характер не аналитический, а комментаторский (что отмечено и в подзаголовке книги). По фактическому материалу она обстоятельнее статьи Беляева (хотя Беляев приводит и ряд данных, отсутствующих у Францева). Здесь собраны фактические данные о ходе польского восстания, об откликах в России и на Западе на эти события. Францев отвергает точку зрения польских националистов о принципиальной враждебности Пушкина к полякам, но, не имея верного представления о системе общественно-политических взглядов поэта, он не смог сформулировать свою оценку позиций Пушкина и в польском вопросе.

Ошибочно считая, что Пушкин всегда был лишь «сторонником мирного прогресса», противником «мятежных прав», Францев априорно исключает сочувствие Пушкина взглядам революционных поляков. Однако ведь Пушкин горячо сочувствовал национально-освободительной борьбе греков, итальянцев, испанцев.32 Очевидно, следовало бы изучать отношение Пушкина к польскому восстанию в сопоставлении и с этими фактами.

Отношение Пушкина к польскому восстанию представляет интерес в плане не только историко-литературном, но и политическом. Ведь польские националисты не раз, с грубой тенденциозностью трактуя этот вопрос, утверждали, что Пушкин был заклятым врагом польского народа.33

Научное освещение вопроса об отношении Пушкина к польскому восстанию возможно только при правильном понимании объективной сущности и организующих сил этого движения, а также всей международной обстановки. Значение восстания, раньше нередко искажавшееся, в настоящее время выяснено с полной определенностью. Вызванное протестом против политики российского самодержавия, которое заигрывало с широкими кругами шляхты и вместе с тем вело реакционную тактику подавления «дарованных» конституционных «свобод», польское восстание обнаружило революционные потенции народа и явилось ударом по царизму и его партнерам — Пруссии и Австрии. Своими союзниками передовые люди Польши считали русский народ и лучших его представителей (лозунг польских революционеров гласил: «За нашу и вашу свободу»).34 Однако в ходе восстания возникали такие ситуации, активизировались такие силы, которые никак не были связаны с благородными целями, отражавшими чаяния польского народа. Когда восстание победило и великий князь Константин бежал, власть захватила шляхетско-аристократическая верхушка во главе с генералом Хлопицким, объявившим себя (5 декабря

245

1830 года) диктатором. Хлопицкий был противником радикально-демократических целей восстания, вступил в переговоры с Николаем I и стал преследовать революционно-настроенных деятелей из Польского патриотического общества. Необходимо также учитывать, что созданное шляхетским сеймом правительство пыталось подчинить восстание целям отторжения от России украинских, белорусских и литовских земель. Любопытно, что после низвержения Николая I с престола Королевства Польского муссировалась идея о водворении на этот престол другого царя из иноземного государства (например, велись переговоры в Австрии о предложении польской короны Габсбургам, во Франции кое-кем назывался Наполеон II).

Этот акт свел бы на нет цели польского восстания как национального освободительного движения.

Наконец, в это время возникла реальная опасность интервенции в Россию со стороны Франции и других государств. Только учитывая всю эту необычайно сложную обстановку, можно определить позицию Пушкина. Как уже указывалось в исследованиях, в отношении Пушкина к польскому восстанию главнейшим моментом была угроза интервенции держав, желавших использовать польское восстание в своих целях. Действительно, в высказываниях и стихах Пушкина особенно подчеркивается опасность вмешательства интервентов в русско-польский конфликт. Но это не значит, что Пушкин не признавал «внутренних» прогрессивных сторон восстания и что только боязнью интервенции исчерпывался его взгляд на событие. Говоря о том, что «мятеж Польши есть дело семейственное», «старинная» распря, Пушкин добавил: «... мы не можем судить ее по впечатлениям европейским, каков бы ни был, впрочем, наш образ мыслей» (XIV, 169. Выделено нами, — Ред.). Последние слова многозначительны и должны обратить внимание исследователей на необходимость исследования вопроса об отношении Пушкина к польскому восстанию в общем контексте его общественно-политических взглядов этого периода, и особенно взглядов на революцию и на исторические судьбы русского государства.

В работах, затрагивающих тему июльского восстания в творчестве Пушкина, часто встречается суженное понимание стихотворений «Перед гробницею святой», «Клеветникам России» и «Бородинская годовщина» как «антипольского» цикла. На самом же деле содержание этих стихов значительно шире, а замысел их связан не только с размышлениями о возможных результатах польского восстания для России, но и с исключительно острыми и актуальными в то время спорами об историческом значении Отечественной войны 1812 года.35

Особую и почти неисследованную проблему составляет отношение Пушкина к развитым буржуазно-капиталистическим системам двух крупнейших в то время государств восточного и западного полушарий — Англии и США. Даже непосредственные источники сведений Пушкина о политической жизни этих стран изучены очень мало. Частично рассматривались лишь источники его суждений об английском пролетариате. Н. К. Козмин привлек материалы русской и зарубежной прессы, комментирующие суждения Пушкина об ужасающем положении и эксплуатации английского пролетариата, которые содержатся в «Путешествии из Москвы в Петербург». В итоге с несомненностью установлена широкая осведомленность Пушкина в этом вопросе.36 Другая работа, связанная с этой темой — Б. В. Казанского — посвящена дневнику К. Фрэнкленда (издан в Лондоне, 1832), в котором освещаются его впечатления от путешествия

246

в Россию (где он был с 27 сентября 1830 года до 19 июня 1831 года).37 В дневнике рассказывается о беседах с Пушкиным на некоторые из тем, затронутых в пушкинском черновом отрывке «Разговор с англичанином». Находка Б. В. Казанского весьма интересна, но консервативные высказывания Пушкина, передаваемые Фрэнклендом, принимаются Б. В. Казанским некритически, без учета той осторожности, которую Пушкин был вынужден соблюдать в разговоре с иностранцем, и без понимания действительных позиций Пушкина в 30-е годы («позиция Пушкина в отношении реформ и в особенности крепостного права остается, несомненно, консервативной», утверждает Казанский). Вероятно, у Фрэнкленда Пушкин получил интересующие его сведения об Англии.

Слабая разработанность проблемы — причина того, что комментарии к публицистическим статьям Пушкина, затрагивающим вопросы английской и американской истории и политики, отличаются излишним лаконизмом и содержат фактические ошибки.38 Предстоит обследование в этом плане современной Пушкину литературы и прессы (в частности, в библиотеке Пушкина), затрагивающей соответствующие темы, для того чтобы полнее выяснить все значение немногих, но проницательных оценок Пушкиным политики этих стран.39 Здесь нужна предварительная работа, сходная с той, результаты которой отражены в упомянутой выше работе Б. В. Томашевского о фактических источниках оценки Пушкиным французской революции 1830 года.

При освещении суждений Пушкина об Англии и Америке в пушкиноведении выдвинута одна центральная проблема — его отношения к капитализму и возможным перспективам капиталистического пути для России. Это отношение оценивалось во многих работах 1949 — начала 1950-х годов как целиком, безоговорочно отрицательное. Получается, что Пушкин (мышление которого ведь отличалось, как мы знаем, историзмом!) не признавал даже относительно положительных сторон в буржуазном прогрессе («новейшей цивилизации») по сравнению с феодально-абсолютистскими режимами. На деле это не так. Пушкин, конечно, видел те отвратительные, резко противоречившие гуманизму и народным интересам основы буржуазно-демократических систем, которые проявлялись и в пору, когда жил Пушкин. В «Путешествии из Москвы в Петербург» и в статье «Джон Теннер» об отталкивающей политике Англии и США говорится весьма резко. Это жестокая эксплуатация трудящихся, лживость и лицемерие выборов, колонизаторская политика и т. д. В противоречии с пушкинским идеалом свободы оказывалась и абсолютистская система николаевской России, и буржуазно-парламентарный строй стран Запада. Но этот правильный тезис не должен заслонять оценки Пушкиным демократических традиций народов этих стран и относительной прогрессивности парламентарного строя XVIII — начала XIX века по сравнению с ничем не ограниченным произволом российского самодержавия и полным отсутствием гласности и хотя бы самой умеренной критики правительства.

Необходимость рассмотрения суждений Пушкина об Англии и Америке на фоне точных фактов истории этих стран может быть проиллюстрирована на нескольких примерах. В 1830 году в послании «К вельможе»

247

Пушкин отозвался о парламентарной системе в Англии, «двойственном соборе» Лондона:

Здесь натиск  пламенный,  а там отпор суровый,
Пружины смелые гражданственности  новой.

Через несколько лет, в «Путешествии из Москвы в Петербург», в черновой редакции одной из глав, он устами англичанина дал противоположную оценку парламентских порядков, с продажностью голосов, раболепным поведением «нижней камеры» перед верхней и т. д.

Эта перемена оценок проясняется в свете тех политических событий. которые произошли в Англии. Широко освещавшаяся в зарубежной и частично в русской прессе борьба промышленной буржуазии за парламентскую реформу, — и самый исход борьбы — компромисс буржуазии и земельной аристократии (1832), — особенно отчетливо обнаружили лицемерие английского парламентаризма. Трудовые слои так и не получили избирательных прав. Принятый реформированным парламентом закон о бедных (1834) резко ухудшил положение рабочих и лишил безработных общественной помощи, обусловив ее каторжным трудом в «работных домах». В этом свете изменение отношения Пушкина к английскому парламентаризму и его сочувствие английскому пролетариату находит свое обоснование в трезвом анализе фактов политической жизни этой страны. Пушкин критиковал парламентарную систему с позиций мыслителя, которому враждебен феодально-абсолютистский строй, но который видит и за фасадом буржуазной демократии ее действующую сущность.

Строгое следование фактам должно внести некоторые коррективы в традиционную оценку отношения Пушкина к США и ее истории как безоговорочно отрицательного. Ведь подобная оценка всего, что происходило в то время в США, полное игнорирование тех прогрессивных тенденций, которые выражали в той или иной степени стремления американского народа, могли быть на руку лишь политическим реакционерам, считавшим, что самый идеальный строй в мире — николаевская монархия. Нельзя забывать высокой оценки американской революции декабристами, в том числе и теми, кто был близок Пушкину.40 Пушкин, разумеется, хорошо знал не только Америку колонизаторов и рабовладельцев, но и Америку демократическую. Об этом говорят его положительные упоминания великих деятелей американского освободительного движения, особенно Вениамина Франклина.41 В подцензурной статье «Джон Теннер» он, конечно, не мог говорить о борьбе противоположных тенденций в общественном движении США, но тем не менее он сумел хотя бы в придаточных предложениях дать понять читателю, что он не солидаризируется с русскими мракобесами, которые судили об этой стране с позиций феодальной реакции. Он проницательно отмечает, например, «рабство негров посреди образованности и свободы» (XII, 104). В самом деле, демократические традиции, возникшие в период революционной войны американского народа 1775—1783 годов за свою национальную независимость, традиции, поддержанные Джорджем Вашингтоном, в 1830-е годы противостояли усилиям плантаторов и крупного капитала. В 1830-е годы были произведены демократические избирательные реформы (отмена имущественного ценза в восточных и северных штатах, принятие закона, разрешающего объединение

248

рабочих, ограничение рабочего дня на государственных предприятиях 10 часами и т. п.), активизировалось движение сторонников отмены рабства негров («Американское общество борьбы с рабством», 1832). Вместе с тем обострились и социальные противоречия, которые Пушкин охарактеризовал приведенными выше словами о «рабстве негров посреди образованности и свободы». Все более яркими становились проявления «отвратительного цинизма» парламентской демократии, «страсти к довольству», контрастов богатства и нищеты.

Все это подтверждает то, что изучение взглядов Пушкина на общественно-политическое движение в Западной Европе и Америке требует конкретно-исторического подхода, предпосылкой которого является суммирование и пересмотр всего круга фактов и источников, которыми Пушкин располагал, и анализ его оценок современной ему политической жизни за рубежом.

***

В заключение второго раздела нашей книги можно констатировать как несомненное достижение пушкиноведения широкий и разносторонний подход к освещению проблемы роли и позиций Пушкина в политическом и общественно-литературном движении его времени. Основные линии изучения намечены верно, но вместе с тем степень разработки этой проблемы в целом и ее составных частей является весьма неравномерной. Такие вопросы, как «Пушкин и декабризм», «Пушкин и крестьянский вопрос и крестьянское движение в России», «Пушкин и революционное движение в Западной Европе и Америке», столь важные для понимания эволюции мировоззрения Пушкина и его роли в общественном и литературном развитии, требуют пристального внимания литературоведов и дальнейшей разработки в тесном контакте со специалистами по истории России и зарубежных стран.