125

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Основные этапы изучения Пушкина
в советское время

Итоги и теоретические и историко-литературные проблемы пушкиноведения советского периода освещаются во всех разделах нашей монографии и занимают в ней центральное место. Задача же настоящей главы — наметить основные этапы изучения Пушкина в этот период.

***

Великая Октябрьская социалистическая революция обозначила исторический рубеж в развитии культуры. Первые же мероприятия советской власти в области просвещения, науки, литературы подчеркивали непреходящую роль классического наследия прошлого в строительстве нового общества.

В августе 1918 года было опубликовано за подписью В. И. Ленина постановление Совета Народных Комиссаров о сооружении в городах республики памятников великим деятелям культуры и искусства, в том числе и Пушкину.

Еще раньше, в декабре 1917 года, декретом «О государственном издательстве» было решено приступить к интенсивному выпуску дешевых народных изданий русских классиков. Как сообщил в 1919 году «Вестник литературы», литературно-издательский отдел Народного Комиссариата Просвещения, выполняя указания Ленина, выпустил в свет (в условиях гражданской войны, хозяйственной разрухи, бумажного голода!) 115 названий книг общим тиражом около 6 миллионов экземпляров: около половины этого тиража составляли издания «Народной библиотеки».1

Приобщение широчайших народных масс к классическому наследию, и прежде всего к наследию Пушкина, стало одним из важнейших государственных культурных мероприятий. Показательны следующие цифры: за 10 предреволюционных лет, с 1907 по 1916 год, произведения Пушкина были напечатаны в царской России в количестве 5.1 млн экземпляров. После революции, в одном лишь 1919 году, в пору гражданской войны и острого бумажного кризиса, произведения Пушкина были выпущены тиражом 750 тыс. экземпляров. Они печатались не только центральными, но и местными издательствами, Советами коммун, рабочими кооперативами — так велико было желание поскорее дать массовому читателю любимого поэта. С 1917 по 1947 год произведения Пушкина были изданы

126

на 76 национальных языках общим тиражом 35.5 млн экземпляров. К 1949 году эта цифра возросла уже до 45 млн экз., а к 1962 году достигла 97 млн. Около 10 млн книг было издано на 69 языках народов СССР (в том числе и на языках народов, не имевших до революции своей письменности).2

Говоря об успехах в распространении произведений великого поэта за годы Советской власти, А. А. Фадеев сказал на торжественном заседании памяти Пушкина в Большом театре Союза ССР 6 июня 1949 года: «В среднем каждая семья в нашей стране имеет Пушкина».3

Одновременно в первые же годы после Октября стала определяться сложнейшая задача изучения на новой методологической основе биографии и творчества Пушкина, пересмотра многих традиционных точек зрения, опровержения всякого рода лживых характеристик облика и деятельности великого русского национального поэта, реакционных легенд, которые при царизме проникали в сознание читателя через популярную литературу, учебные пособия и официальную систему преподавания. Для этого было необходимо не только теоретическое перевооружение литературоведения, но и мобилизация колоссального, в том числе и неопубликованного материала, в новом свете раскрывающего важнейшие моменты идейно-творческой эволюции Пушкина, его связи с освободительным движением, подлинное отношение к нему самодержавия. Наконец, было необходимо осветить значение Пушкина не только историческое, но и современное, роль его наследия в строительстве новой, социалистической культуры, в идейно-эстетическом воспитании народа. Все эти важнейшие задачи потребовали длительного времени не только для своего осуществления, но и для правильной их постановки.

История изучения Пушкина в советские годы прошла несколько основных этапов.

На первом из них, который продолжался примерно до конца 20-х годов, преимущественное внимание уделялось накоплениям новых материалов и источников, связанных с биографией Пушкина и ранее недоступных ученым, а также и текстологическим публикациям и исследованиям. Работе над текстами, устранению в них цензурных и иных искажений способствовала и начавшаяся тогда концентрация рукописей Пушкина в государственных архивохранилищах. В это же время под влиянием решительных перемен в научном развитии вообще и в общественных науках в частности выдвигается на первое место проблема политической биографии поэта, его отношения к декабристам, самодержавию, крепостному праву и т. д. Завершается этот период первым собранием сочинений Пушкина (ГИЗ, 1930—1931 годы) с приложением весьма содержательного «Путеводителя по Пушкину», где в алфавитном порядке были помещены заметки, в популярной форме обобщавшие достигнутые на этом этапе результаты советского пушкиноведения в области изучения биографии, творчества Пушкина, его связей с русской и мировой литературой, с современниками и т. д.

Второй этап, с начала 30-х годов и до 1937 года — столетней годовщины со дня смерти Пушкина, характеризуется прежде всего методологическими спорами, серьезной работой над освоением наследия Маркса,

127

Энгельса, Ленина применительно к изучению классической литературы. В эти годы выдвигается ряд важнейших проблем социологического исследования Пушкина, его роли в историко-литературном развитии. Значительным достижением этого периода является выработка новых текстологических принципов исследования рукописей, которые затем реализовались в программе подготовки полного академического издания Пушкина и массовых изданий собрания его сочинений.

Начало третьего этапа обозначено одним из крупнейших событий в истории советской литературы — всенародным проведением в 1937 году столетней годовщины со дня смерти Пушкина, получившим громадный резонанс не только в Советском Союзе, но и во всем мире. Этот этап был ознаменован широчайшим размахом работы по исследованию и популяризации наследия Пушкина. В это время были поставлены важнейшие проблемы, начаты первые большие коллективные труды, работа пушкинистов объединялась вокруг тем большого научного и общекультурного значения. Эта работа, прерванная нападением гитлеровской Германии на Советский Союз, была возобновлена после победы над фашизмом. В 1949 году, к 150-летию со дня рождения Пушкина, было завершено фундаментальное академическое издание сочинений Пушкина в 16 томах, заключавшее в себе также полный свод вариантов. В дальнейшем работа в области пушкиноведения продолжала расширяться, выдвигались новые проблемы и задачи.

Разумеется, все эти этапы, характеризуемые по отдельности определенными задачами, объединены также и общими проблемами, которые были и остаются основными в изучении наследия Пушкина, — стремлением к углубленному изучению его жизни и творческой деятельности, его роли в культурном и литературном развитии.

Перейдем к первому из перечисленных выше этапов, наступившему после Октября, в 1917 году. Наследие Пушкина всегда занимало центральное место в русской критике и истории общественной мысли, поэтому в борьбе вокруг этого наследия, в судьбах этого наследия в наиболее отчетливой форме отражались общие процессы развития общественно-литературной борьбы. В острых идеологических схватках послеоктябрьских лет вопросы классического наследия, и в частности наследия Пушкина, сразу же выдвинулись вперед. Многообразные трактовки этих вопросов отражали позиции различных общественных направлений и классовых группировок в это время.

Все, кто примкнул к победившему народу, искали путей, которые позволили бы вскрыть все богатство национальной культуры, ее великих традиций, ее патриотического и освободительного пафоса. Нередко при этом встречались в оценках политических взглядов Пушкина преувеличения, модернизация, биография его иногда использовалась в целях пропаганды без достаточно строгого учета объективного смысла его творчества, эволюции его взглядов, свойственных ему противоречий. Но так или иначе во всем этом отразилось отношение новой России к Пушкину. Через несколько лет после Октябрьской революции Э. Багрицкий выразил это восприятие великого поэта в своем стихотворении, где он восклицал от имени победителей:

Цветет  весна, и  Пушкин отомщенный
Все так  же сладостно вольнолюбив.

Диаметрально противоположную линию заняли литераторы реакционного лагеря, чьи писания о Пушкине были подчинены грубо тенденциозной цели — доказать, что революция несет гибель культуре и что традициям гражданского искусства следует противопоставить принципы

128

аполитичности и чистой красоты. С особой отчетливостью эта линия проводилась в эмигрантской критической литературе. Но в первые годы революции статьи такого рода просачивались и в издания, выходившие в Советской России. В 1922 году в Петрограде в издательстве «Эпоха» вышла книжка впоследствии эмигрировавшего поэта Владислава Ходасевича «Статьи о русской поэзии». В нее включена его речь, произнесенная на Пушкинском вечере в Доме литераторов в феврале 1921 года и озаглавленная «Колеблемый треножник». В этой речи Ходасевич утверждал: революция ведет к тому, что «как бы ни напрягали мы силы для сохранения культуры — ей предстоит полоса временного упадка и помрачения. С нею вместе омрачен будет и образ Пушкина». Имя Пушкина необходимо было врагам революционного народа для того, чтобы, как сказал Ходасевич, уславливаться, «каким именем нам аукаться, как нам перекликаться в надвигающемся мраке». Что касается интерпретации пушкинского наследия в этой речи, то об этом говорит следующий ее тезис: «Пушкин не дорожил народной любовью, потому что не верил в нее».4

Сложность литературного движения первых послереволюционных лет выразилась в том, что даже литераторы, близкие к революции, даже перешедшие на сторону пролетариата, часто не могли правильно разобраться во всех сторонах политики культурной революции. Так, ранний Маяковский еще не отказался от футуристических призывов «атаковать» Пушкина и «сбросить» его заодно с другими классиками «с корабля современности». В работах о Маяковском последних лет эти «перегибы» объяснены условиями литературной борьбы: Маяковский боролся не с реальным Пушкиным, а с его фальсифицированным образом, который сочинили в прошлом чиновники из Министерства просвещения, закоснелые противники всего нового, буржуазные эстеты. И все же не следует отрицать ошибочности этих призывов: объяснить — не значит оправдать. После знаменитых выступлений Ленина против пролеткультовских теорий Маяковский понял неправильность своих былых утверждений о классиках и воплотил свое новое отношение к Пушкину в стихотворении «Юбилейное» и в ряде своих выступлений.

В полном противоречии с позицией Ленина, с первых же дней революции требовавшего сохранить культуру прошлого для строительства социалистической культуры, находилась политика «Пролеткульта». Скандальные декларации крайних адептов пролеткультовщины о «бесполезности» и даже вредности для пролетариата наследия классиков распространялись и на творчество Пушкина. Такого рода тактика, как и другие ошибочные устремления «Пролеткульта», была осуждена Лениным. Характерно также, что в 1920 году Ленин писал Луначарскому о необходимости создания «Словаря классического русского языка» «от Пушкина до Горького».5

Приверженцы старого, пользуясь трудной обстановкой, когда в молодом Советском государстве еще не уделялось должного внимания вопросам идеологии, использовали все возможности для пропаганды своих взглядов. Показателен выпуск в 1921 году брошюры «Достоевский и Пушкин», куда были включены, кроме известной речи Достоевского при открытии памятника Пушкину в 1880 году, также статьи А. Волынского и К. Леонтьева. В предисловии к этой брошюре Волынский пропагандировал реакционные установки этой речи Достоевского как самые яркие оценки Пушкина в истории русской критики. Этой речью, по словам Волынского, утверждался «суверенитет звездного идеализма» и «навсегда установленный

129

метод изучения искусства, проникающий в глубину предмета, к его существенным корням и основам».6

Однако благотворное воздействие революционного переворота на литературное развитие сказывалось в том, что многие литераторы, связанные в прошлом с буржуазной и символистской культурой, стали менять свои позиции.

Александр Блок в статье «Интеллигенция и революция» (1918), говоря о преемственности поколений, упомянул Пушкина в числе художников, которых вспоила «народная душа» и которые «знали, что рано или поздно все будет по-новому, потому что жизнь прекрасна».7

В 1921 году в своей речи «О назначении поэта», посвященной 122-й годовщине со дня рождения Пушкина, поэт противопоставил светлое имя Пушкина «сумрачным именам императоров, полководцев, изобретателей орудий убийств, мучителей и мучеников жизни» — всем, кто был сметен революционным ураганом.8 Не все в этой речи может быть нами принято: еще от Блока символистского периода идет в ней концепция о гармонии звуков, освобожденной поэтом из безначальной стихии и вносимой им во внешний мир. Но все же и этой речью, и последним стихотворением, написанным Блоком, — «Пушкинскому Дому» — Блок порывал с теми представлениями о путях русской поэзии, которые были свойственны ему раньше: Пушкин стал для него залогом обновления жизни, залогом будущего.

До сих пор мы говорили о борьбе, которая велась вокруг Пушкина в литературном движении и критике. Сложные процессы происходили в это время и в литературоведении. Историю изучения Пушкина в советские годы нельзя понять, если рассматривать пушкиноведение вне связи с общим развитием науки о литературе.

Как известно, дореволюционное литературоведение в трудах наиболее передовых своих представителей достигло немалых успехов. Нигилизм в его оценке так же недопустим, как и в оценке прошлого русской культуры и науки вообще. И все же к началу XX века положение литературоведения оказалось кризисным. Историки литературы собрали и обработали огромный фактический материал, открыли много литературных памятников, сделали много наблюдений. Но филолог того времени мог бы сказать об этих итогах словами Флобера: «С каким жаром подбирал я жемчужины для своего ожерелья, одно забыл я — нить!».

В дискуссии о положении истории литературы, возникшей в начале XX века, академики Н. К. Никольский, В. М. Истрин и другие высказывали серьезные сомнения в самой возможности ее построения. Академик А. И. Соболевский высказался в этой дискуссии более оптимистически, но с характерной оговоркой: все в мире преходяще, научная истина лишь отражает наши знания о предмете в данный момент; то, что вчера было истиной, сегодня оказывается уже заблуждением.9 Против самой возможности превращения истории литературы в науку выдвигался и такой аргумент: без эксперимента не может быть науки, а в литературоведении эксперимент немыслим. На это следовало резонное возражение: эксперимент невозможен также и в астрономии, которую, однако, никто не отказывается считать наукой. В результате старое литературоведение безнадежно запутало вопрос. Этому способствовала изоляция его от проблем истории развития общественной мысли и политической борьбы.

130

Мы уже говорили об основополагающем значении марксизма и теоретического наследия В. И. Ленина для литературоведения, для научного исследования мировоззрения, творческой деятельности Пушкина и его эпохи, для преодоления ошибочных представлений старой науки.

Ко всему сказанному выше следует добавить, что среди общих методологических принципов, которыми Ленин руководствовался при освещении любых, в том числе и литературных явлений, весьма важны два принципа: один из них касается изучения, подбора и расположения фактического материала, а другой — основных путей его исследования.

Первый из этих общих методологических принципов, сформулированный Лениным, заключается в необходимости установить в качестве фундамента всю сумму точных и бесспорных фактов. Ленин указывал, что нет более распространенного и более несостоятельного приема в области общественных явлений, чем искусственный подбор и группировка фактов для заранее придуманной схемы, подбор с этой целью примеров. Ленин говорил: «...Необходимо брать не отдельные факты, а всю совокупность относящихся к рассматриваемому вопросу фактов, без единого исключения, ибо иначе неизбежно возникнет подозрение... в том, что факты выбраны или подобраны произвольно...».10

Другой методологический принцип касается уже путей исследования. Этот принцип гласит, что весь дух марксизма, вся его система требуют, чтобы каждое положение рассматривалось лишь исторически, лишь в связи с другими, лишь в связи с конкретным опытом истории.11 В числе образцов такого подхода, как уже неоднократно указывалось, — целостная ленинская концепция исторического процесса освободительного движения в России, в частности декабризма, концепция, столь важная и для пушкиноведения.

Дореволюционное литературоведение переживало серьезный кризис именно из-за своей методологической слабости. Стремление историко-культурной школы к социологическим построениям не дало существенных научных результатов в плане методологическом, ибо искусство рассматривалось этой школой как иллюстрация к истории нравов. Общий кризис литературоведения в это время особенно выразился в демонстративном отказе от установления каких-либо закономерностей в истории литературы. Если даже серьезные академические ученые, о которых мы упоминали выше, сомневались в том, что литературоведение может быть наукой, то такие литераторы идеалистического направления, как Ю. Айхенвальд, утверждали, что литературоведение не имеет даже своего предмета и что само понятие литературы является неопределенным.

С начала XX века литературоведы идеалистического лагеря со все большей активностью начали уверять, что литература не является средством познания мира и, следовательно, в истолковании ее возможен полнейший субъективистский произвол.

В пушкиноведении это направление нашло свое наиболее отчетливое выражение в работах М. О. Гершензона, о которых говорилось выше. Свои методологические принципы он продолжал развивать и в послеоктябрьские годы. Они наиболее полно изложены в двух очерках — «Чтение Пушкина» и «Явь и сон». В первом очерке содержатся положения, которые послужили Гершензону основой его книги «Мудрость Пушкина» (1919). В очерке «Явь и сон» Гершензон, искусственно группируя и произвольно толкуя различные строки из пушкинских стихотворений, утверждает, что высшим идеалом Пушкина как поэта, его

131

счастливейшим состоянием является «отрешенность души от мира».12 Ложная методология в трактовке творческого процесса привела Гершензона — исследователя, своими трудами по истории освободительного движения XIX века сделавшего немало ценного, — к реакционнейшим выводам в области истолкования пути Пушкина и трактовки сущности его поэзии. Субъективизм Гершензона, который ярко выразился в том, что он принял идеалистические размышления Жуковского за «скрижаль» Пушкина, были подвергнуты критике П. Е. Щеголевым тотчас же после выхода в свет книги «Мудрость Пушкина».13 С полемикой против истолкования «Памятника» Гершензоном выступил П. Н. Сакулин.14 Методология «медленного чтения» была подвергнута критике Б. В. Томашевским.15

Субъективистско-идеалистическая методология находила свое выражение и у М. Л. Гофмана — пушкиниста, претендовавшего на точные приемы в своей книге по текстологии.16

Субъективизмом окрашены его очерки, впоследствии вошедшие в книгу «Пушкин». Характерной чертой этой работы, претендующей на методологическую постановку вопроса, является отсутствие методологических принципов, позволяющих исследовать пушкинское творчество на объективной основе. Отвлеченные положения в духе философии и эстетики символизма соединены здесь с эмпирическим описанием отдельных фактов, без попытки выяснения закономерностей творческого процесса. В первом очерке — «Жизнь и творчество» Гофман, не отрицая, что «Пушкин всегда исходит от жизни, от впечатлений жизни», однако, здесь же утверждает, что он «и всегда уходит от жизни — „в обитель дальную трудов и чистых нег“, где царствует возвышающий обман Вымысла».17 Из такого понимания личности Пушкина естественно следует вывод, что именно он представляет собою «идеальный образ аполлонического поэта», «который бежит от забот суетного мира, уходит из жизни..., как только божественный глагол вдохновения „до слуха чуткого коснется“».18

В первые пореволюционные годы были попытки на материале пушкинского творчества применить установки фрейдизма. Фрейдизм на русской почве дал такие уродливые плоды, как например книга проф. И. Д. Ермакова «Этюды по психологии творчества А. С. Пушкина». В предисловии автор заявляет, что стремится применить в своих «этюдах» психологию и психоанализ, а в заключении приходит к выводу, что «огонь» Пушкина — это «божественный Эрос» и соприкосновение с реальной жизнью, связь с этим миром устанавливается через любовь к женщине.19 В приложении к творчеству Пушкина, поэта действительности, столь многогранного в своем творчестве, фрейдизм с особенной ясностью обнаруживает свою бесплодность и антинаучность. Разумеется, книга Ермакова встретила самую резкую критику.

Критическому анализу подверглась и методология формализма. Формализм не ограничился только «технологией» творческой работы, он нашел свое выражение и в философском обосновании искусства как суммы

132

приемов, и в компаративистских работах, которые сводили исследование пушкинского творчества к наслоению параллелей между его произведениями и произведениями западноевропейских писателей, к поискам западных «источников» чуть ли не ко всем сочинениям Пушкина. Тем самым получили неверное истолкование те или иные ценные, верные конкретные наблюдения в области художественной формы, поэтики и т. п., которые содержатся в ряде работ представителей формализма. Но критика формализма затруднялась тем, что не всегда велась с верных позиций. Если Луначарский противопоставлял формализму марксизм, то Сакулин, например, предлагал «разумно» соединить социологический и формалистический методы, призывал к «разумному эклектизму».20

Марксистское литературоведение в первые послереволюционные годы только еще складывалось, тем не менее в определении задач истории литературы в целом и Пушкина в частности мы находим много верного. Статья А. В. Луначарского «Александр Сергеевич Пушкин» (1923) характерна защитой марксистского тезиса о необходимости изучать личность как отражение своего времени и требованием отойти от привычных схем, характерных для старого литературоведения. Отмечая мировое значение Пушкина и его национальное своеобразие, А. В. Луначарский писал: «В Пушкине-дворянине на самом деле просыпался не класс (хотя класс и наложил на него некоторую свою печать), а народ, нация, язык, историческая судьба». Луначарский подчеркивал также непреходящее, бессмертное значение Пушкина: «Его будущее было все будущее русского народа».21 В других своих статьях — «Пушкин и Некрасов», «Еще о Пушкине» — Луначарский акцентировал значение Пушкина для новой социалистической культуры и его роли как основоположника всей классической русской литературы. Луначарский возражал тем, кто противопоставлял Пушкина революционно-демократической поэзии Некрасова.

В первые послеоктябрьские годы еще сильно давали себя знать худшие традиции старого академического пушкиноведения. В 1925 году Б. В. Томашевский констатировал, что для пушкинизма характерно хаотическое положение с биографией Пушкина, игнорирование литературного объекта в изучении поэта, крохоборчество: «„Пушкинизм“ без воздействия извне грозит заболотиться, если, впрочем, наша более молодая группа научных работников не взорвет его изнутри. Правда, подобный взрыв может сопровождаться незаслуженно непочтительной ломкой традиций, — но в конечном итоге только таким путем можно дойти до синтеза... Пора вдвинуть Пушкина в исторический процесс... Творчество Пушкина не как факт индивидуальный, а как факт социальный — очередная задача науки».22

Советское пушкиноведение, преодолевая эти верно отмеченные Б. В. Томашевским пороки старой академической науки, сумело на первом же своем этапе продолжить лучшее, что было в трудах дореволюционных исследователей, и среди них в трудах П. Е. Щеголева, автора богато документированных работ, посвященных политической биографии Пушкина, и большой монографической работы «Дуэль и смерть Пушкина» (первое издание 1916 года). Ценность работ Щеголева — в их стремлении к историзму, в критическом отношении к существующим точкам зрения и их переплавке, в обилии разносторонних фактов, которыми он обосновывал свои концепции. Следует отметить также, что Щеголев не останавливался

133

на однажды достигнутом: в третьем издании книги (1928) он под влиянием поворота пушкиноведения к социальному осмыслению биографии поэта в целом частично пересмотрел свою концепцию истории дуэли и смерти Пушкина.23

Влияние Шеголева сказалось при разработке в послеоктябрьские годы проблем политической биографии Пушкина, которые приобрели особую актуальность в связи с возраставшим вниманием литературоведения к социальному анализу. В русле поставленной Щеголевым еще до революции темы «Пушкин и самодержавие» вел работу в ранее засекреченных архивах Б. Л. Модзалевский. Его работа «Пушкин под тайным надзором»24 хотя и носила эмпирический характер, но ввела в научный оборот ценнейшие документы, рисующие подлинное положение поэта, находившегося под постоянным контролем правительственного и полицейского аппарата. К монографии Щеголева о дуэли и смерти Пушкина непосредственно примыкает работа А. С. Полякова «О смерти Пушкина. По новым данным»25 с дополнительными сведениями о настроениях в правительственных кругах в связи со смертью поэта. На пути к решительному пересмотру легенды о Пушкине-царедворце и о «высочайшем» покровительстве поэту со стороны Николая I существенное значение имели комментарии к двум параллельным изданиям (в Москве и Ленинграде) дневника Пушкина, впервые опубликованного в 1923 году.26 В этом же плане интерпретировались политическая лирика и взгляды Пушкина В. Брюсовым как в его предисловиях к избранным стихам Пушкина в «Народной библиотеке» (1919), так и в комментариях к начатому им изданию полного собрания сочинений Пушкина (в 1920 году вышла первая часть первого тома; продолжения не было).

В 1922 году им же была напечатана статья «Пушкин и крепостное право».27 Как уже отмечалось выше, Брюсов стремился представить Пушкина революционером и модернизировал его облик, но обсуждение затронутых им вопросов сыграло известную роль в их дальнейшей разработке.

К проблемам мировоззрения Пушкина обратился П. Н. Сакулин. Его работа «Пушкин и Радищев» (1920) не содержала решения проблемы, но заострила внимание на вопросе об отношении Пушкина к взглядам Радищева и важнейшим темам политической борьбы. В 1924 году появилась краткая популярная биография Пушкина, написанная Н. В. Измайловым, — первый, хотя и весьма несовершенный, опыт жизнеописания.28

Все это, вместе взятое, отражало сдвиги в пушкиноведении, но решительного перелома еще не было. Эмпиризм и крохоборчество проявлялись во многих статьях и сообщениях, которые печатались в различных сборниках и в специальном пушкиноведческом издании Академии наук, продолжавшем выходить и после Октября — «Пушкин и его современники». Эти же черты сказывались в статьях и заметках таких видных знатоков Пушкина и его эпохи, как Б. Л. Модзалевский и Н. О. Лернер.

Выше говорилось о большой роли, которую сыграл С. А. Венгеров как воспитатель молодого поколения пушкинистов. Работа такого характера велась и в дальнейшем П. Н. Сакулиным, ею занимался и Н. К. Пиксанов, в то время председатель Пушкинской комиссии Общества любителей российской словесности, редактор сборников «Пушкин» (1924—1930 гг.).

134

Н. К. Пиксановым было подготовлено и весьма полезное для своего времени учебное пособие «Пушкинская студия».29

В начале этой главы мы уже говорили о размахе, который приобрело с первых же лет революции издание сочинений Пушкина. Однако первое время эти издания перепечатывали текст из старых изданий, содержавших грубые цензурные и другие искажения. Кризисное состояние дореволюционного пушкиноведения сказалось и на очень низком уровне старого академического и других изданий Пушкина. Вопрос об изданиях разного типа, подготовленных на новой основе, возник вскоре после революционного переворота. 19 декабря 1917 года в «Правде» было напечатано сообщение о декрете Народного Комиссариата Просвещения, в котором было сказано: «Каждый автор будет выходить в двух изданиях: одно академическое, полное, другое народное, в которое войдут все наилучшие, избранные произведения». Конечно, для подготовки академических изданий классиков, и в том числе Пушкина, требовалось много времени и сил (первым изданием такого рода должно было быть полное собрание сочинений Л. Н. Толстого, вопрос о котором был поставлен в 1918 году по инициативе Ленина). Поэтому после Октября результаты текстологической работы пушкинистов сначала находили выражение преимущественно в публикациях неизвестной ранее части рукописного наследия поэта и научно проверенных изданиях отдельных произведений. В это время весьма трудоемким текстологическим исследованиям и источниковедческим разысканиям, столь важным в преддверии будущих изданий собрания сочинений, посвятило себя новое поколение пушкинистов — С. М. Бонди, Т. Зенгер-Цявловская, Н. В. Измайлов, Ю. Г. Оксман, А. Л. Слонимский, Б. В. Томашевский, Д. П. Якубович, представители старшего поколения — Б. Л. Модзалевский, М. А. Цявловский, П. Е. Щеголев и др.30

Начало организации издания классиков в молодой республике было положено в 1918 году заседаниями в Зимнем дворце специально созданной при Наркомпросе комиссии под председательством П. И. Лебедева-Полянского (впоследствии, в 1939—1948 гг., он был директором Института русской литературы АН СССР). В составе комиссии был поэт А. А. Блок, в ней принимал участие пушкинист П. О. Морозов. «Дело комиссии — выработать план издания классиков по-новому», — записал Блок в дневнике 18 января 1918 года.31 По поводу изданий Пушкина в этом дневнике записей нет (позже, в январе 1921 года. Блок набросал в дневнике план издания «маленького Пушкина» с перечнем стихов). Но любопытно, что тогда же, в 1918 году, в самом начале работы комиссии Наркомпроса, возник вопрос о вступительных статьях к классикам, о «социологических» и «эстетических» оценках. Из записи Блока можно заключить, что, учитывая неподготовленность литературоведов к такого рода оценкам, было решено массовые издания сопровождать «сжатым предисловием и примечаниями, развивающими его частности», «имеющими дело исключительно с историческими и биографическими данными (без эстетики и политики)».32 Однако громадный интерес народа к биографии Пушкина, прежде всего политической, опрокинул эти установки и, как мы уже говорили, первые же издания Пушкина «Народной библиотеки» были сопровождены

135

социально-политическими характеристиками взглядов поэта и его облика.

Особая роль поэзии Пушкина в истории освободительного движения России, ощущение читателями раскрепощения его творчества революцией — все это привело к тому, что в литературоведении, прежде всего на материале пушкинского творчества, стали разрабатываться принципы марксистского социального анализа литературы. Само по себе это знаменовало разрыв с аморфной идеалистической методологией буржуазно-дворянского литературоведения, а также реакцию на методологию формализма. В пушкиноведении социологический подход дал, как мы видели, свои плоды уже в первые послеоктябрьские годы, когда особое внимание стали привлекать вопросы политической биографии поэта и его мировоззрения. Однако неразработанность в то время методологии историко-литературного анализа и влияние псевдомарксистских теорий (за марксистские сплошь и рядом принимались тогда даже работы В. М. Шулятикова, социологические построения которого резко критиковались Лениным), к тому же дополненных пролеткультовско-футуристическими загибами, привели вскоре к значительному распространению вульгарного социологизма. В работах наиболее последовательных приверженцев этого направления доказывалось, что Пушкин выступает в своих произведениях лишь как «переодетый дворянин», что он полностью капитулировал перед самодержавием Николая I и стал его слугой, был «сервилистом» и т. п. Взгляды такого рода в 20-е и начале 30-х годов проникли и в школьные учебники, и в вузовские программы. Для того чтобы судить о том, как преподносился Пушкин представителями этого направления, достаточно взять один из самых популярных тогда учебников по истории русской литературы XIX века, многократно переизданный. В разделе о Пушкине мы читаем, что поэт «и в молодые годы всячески защищает классовые интересы дворянства»; «в „Борисе Годунове“ отчетливо вырисовывается идеология Пушкина, „примирившегося с действительностью“ и начавшего искренно исповедовать политические идеалы самодержавной монархии, оправдание которой составит дальнейший период его творчества»; «Алеко и Онегин — продукт рабовладельческого хозяйства»; «Пушкин как идеолог определенного класса превращает руководителя крестьянского восстания в кровожадного пьяного разбойника, а как художник не может не отметить в Пугачеве большой силы ума».33 Конечно, не все совершавшие вульгарно-социологические ошибки, доходили до такого рода крайностей. У ряда литературоведов в характеристиках Пушкина совмещалось верное с неверным, факты приходили в столкновение со схемой. Тем не менее поветрие охватило многих, вводя в заблуждение своей по внешности марксистской фразеологией, воинствующей направленностью против буржуазной науки.

В первых работах Д. Д. Благого о Пушкине — «Классовое самосознание Пушкина» (1927), «Социология творчества Пушкина» (1929) — эволюция поэта рассматривалась как «противоречивая динамика бытия и творчества величайшего гения нашей литературы». Между двумя полюсами этого «магнитного поля» — «шестисотлетним дворянством» и «мещанством», «третьим состоянием» — движутся, сталкиваются, вступают в прихотливейшие сочетания различные элементы, складывающие социальное бытие Пушкина и его художественное творчество».34

136

В то время методологических поисков и блужданий, стремления оттолкнуться от старого буржуазного литературоведения, от внесоциального понимания творчества, от историко-культурного метода, от формализма подобного рода подход многим ошибочно казался соответствующим марксистскому требованию социального анализа. С некоторыми вариациями в таком же плане анализировал эволюцию Пушкина, например, такой представитель старой академической науки, как академик П. Н. Сакулин (статья «Классовое самоопределение Пушкина» в сборнике «Пушкин», вып. 2, 1930). Такого рода подход поддерживался методологией В. Ф. Переверзева и В. М. Фриче. В центре внимания оказывались различные модификации вульгарно-социологического истолкования Пушкина. Пушкина представляли то «представителем обуржуазивающегося средне-интеллигентного дворянства», то выразителем капиталистической тенденции «прусского типа» и т. п. В этом плане велись споры и на дискуссии «Пушкин в марксистском литературоведении», состоявшейся в Институте русской литературы в Ленинграде (Пушкинском доме) 10 февраля 1931 года.35

Вульгарно-социологические веяния были настолько сильными, что они сказались и во вступительной статье А. В. Луначарского к первому советскому изданию собрания сочинений Пушкина (1930). Здесь Луначарский во многом отступил от верных установок его упомянутой выше статьи 1925 года. В новой статье имеется много верных и тонких наблюдений, в ней утверждается, что «Пушкин навек вошел в культуру человечества», что «выражая „развитие“ своего времени, он оказался ценным и для нас, через 100 лет и после грандиознейшей мировой революции». Луначарский отмечает разносторонность и широту Пушкина, говорит о его противоречиях, но вместе с тем допускает и такие утверждения, которые приписывают Пушкину «трагедию приспособленчества».36 В этом же издании был напечатан и ряд других статей, также содержавших вульгарно-социологические ошибки. Но тем не менее это первое советское собрание сочинений Пушкина, сопровожденное рядом вступительных статей и «Путеводителем», сыграло заметную роль в оживлении интереса к наследию великого поэта и способствовало возникновению широких дискуссий о состоянии пушкиноведения. К этим дискуссиям призывала и статья Луначарского, где ставился вопрос о положении в пушкиноведении, необходимости переоценить его «со специальной точки зрения литературоведения марксистского».

В начале 30-х годов, когда стали развертываться эти дискуссии, наступил новый, второй этап в пушкиноведении, этап оценки и положительных, и ошибочных тенденций в изучении Пушкина за советские годы и выдвижения дальнейших задач. Демонстрацией итогов работы пушкинистов явился вышедший в свет в 1934 году монументальный (более 1100 страниц), великолепно документированный и иллюстрированный том «Литературного наследства», целиком посвященный Пушкину (том 16 — 18). Предисловие к тому явилось своеобразной декларацией о задачах исследования Пушкина. Здесь отмечалось, что «освободительное значение его творчества неоспоримо», что «до сих пор еще не осознано в полной мере огромное революционное значение его последовательной и непримиримой борьбы за раскрепощение литературы от пут придворно-аристократической эстетики классицизма», выдвигалась необходимость борьбы с нигилизмом по отношению к Пушкину, с реакционной легендой о поэте. Все

137

это было тогда весьма актуальным. Вместе с тем отмечалось, что на данном этапе в развитии пушкиноведения задача ограничивается расчисткой строительной площадки: критика идеалистического пушкиноведения — одно из условий создания пушкиноведения марксистско-ленинского. Однако здесь же следовало бы подчеркнуть и необходимость критики вульгарного социологизма, методология которого сказалась (как это было отмечено рецензентами) и в ряде статей этого издания.

Принципиальное значение имел в этом томе большой раздел, посвященный разысканиям из истории творчества и биографии Пушкина и ставящий ряд важных проблем пушкиноведения. Сюда включены статьи «Пушкин и Кюхельбекер» Ю. Н. Тынянова, «Историко-литературные опыты Пушкина» С. М. Бонди, «Десятая глава „Евгения Онегина“» и «Из пушкинских рукописей» Б. В. Томашевского и др. В них на конкретном материале поднимались важные вопросы мировоззрения Пушкина, его отношений с декабристами, его отношения к крестьянскому восстанию. Здесь же были напечатаны воспоминания П. А. Катенина о Пушкине, материалы о нем из архивов М. П. Погодина и С. А. Соболевского, обзоры, посвященные истории публикации наследия Пушкина, итогам изучения его биографии, и многие другие материалы. При всей значительности этого тома наименее удачным оказался в нем раздел, посвященный общим проблемам. Правда, и здесь имеются статьи, сохранившие научную ценность, несмотря на те или иные устаревшие положения: «Пушкин-критик» А. В. Луначарского, «Проблемы построения научной биографии Пушкина» Д. Д. Благого, «О некоторых вопросах изучения Пушкина» И. В. Сергиевского. Но в этом же разделе напечатана статья Д. Мирского, усмотревшего в мировоззрении Пушкина «сервилизм».

Для пушкиноведения первостепенное значение имел процесс углубленного освоения ленинского наследия применительно к литературоведению. Благодаря этому правильное направление приняли дискуссии 30-х годов в прессе, в учреждениях и литературных организациях, показавшие, что методология вульгарных социологов не имеет ничего общего с принципами марксистской интерпретации творчества классиков как сложного, социально обусловленного отражения исторической действительности.

Новый, третий, этап в развитии советского пушкиноведения был обозначен подготовкой и проведением предстоявшего 10 февраля 1937 года столетия со дня смерти Пушкина. Постановление правительства о подготовке к этой дате было принято и опубликовано во всех газетах страны почти за полтора года до нее. Впоследствии такого рода постановления о памятных датах классиков принимались неоднократно, но тогда оно было первым.

Для направления всей подготовительной работы были определяющими характеристики в этом постановлении Пушкина как «великого русского поэта, создателя русского литературного языка и родоначальника новой русской литературы», «обогатившего человечество бессмертными произведениями художественного слова». Правительство обязало Всесоюзный Пушкинский комитет (под председательством А. М. Горького) «выработать ряд мероприятий, имеющих целью увековечить память А. С. Пушкина среди народов Союза ССР и содействовать широкой популяризации его творчества среди трудящихся».37

Подготовка и проведение этой даты приняли огромный размах и стали событием колоссального общекультурного значения. Эту дату отмечала вся страна — от Москвы и Ленинграда до Заполярья и далеких кишлаков

138

Средней Азии.38 В свете благоговейного отношения народа и всей советской общественности к памяти Пушкина, отношения, которое проявилось в печати, искусстве, в бесчисленных собраниях во всех городах, поселках, во многих деревнях, колхозах, особенно обнаружилось убожество рассуждений критиков, принижавших значение Пушкина, по-сектантски судивших о его месте в истории России и теперь — в создании новой социалистической культуры. Популяризации Пушкина весьма способствовали открытые тогда большая Всесоюзная Пушкинская выставка в Москве (в здании Исторического музея) и Пушкинская выставка в Ленинграде (в здании Эрмитажа).

Правильному истолкованию Пушкина оказали большую помощь печать, советская общественность. Ряд редакционных статей в газете «Правда», напечатанных в 1936—1937 годах, специально посвящен вопросам освещения пушкинского наследия. В них, подвергая резкой критике попытки обеднить значение Пушкина, ограничить его творчество рамками дворянского мировоззрения, «Правда» писала: «Пушкин прежде всего глубоко народен и в произведениях своих, и в политических взглядах». В то же время «Правда» предостерегала от попыток приукрашивания политических взглядов поэта: «Нет нужды преувеличивать революционные взгляды Пушкина. Его величие заключено в его бессмертных и никем не превзойденных произведениях. Но Пушкин не был бы гениальным поэтом, если бы он не был великим гражданином, не отразил бы в той или иной мере революционные чаяния своего народа».39

В дни подготовки к столетней годовщине со дня смерти Пушкина в газетах и журналах впервые были опубликованы страницы из лекций М. Горького по истории русской литературы, где творчество Пушкина освещалось как величайшее национальное достояние.40

В связи с подготовкой к памятной дате активизировалась работа пушкинистов. Интенсивно велась подготовка шестнадцатитомного полного академического собрания сочинений Пушкина. К памятной дате вышли только I, IV, VI, IX, XIII тома, но читатель получил несколько разнотипных изданий сочинений Пушкина: два комментированных («Academia», девятитомное и шеститомное), массовое Гослитиздата, избранные сборники поэзии и прозы, отдельные произведения. Была реорганизована и начала активно работать Пушкинская комиссия Института русской литературы Академии наук СССР. В 1936 году вышел первый том органа Пушкинской комиссии «Временник». Своей разносторонностью «Временник» (вышло 6 томов, последний — в 1941 году) принципиально отличался от старого издания «Пушкин и его современники»: здесь наряду с частными темами помещались работы, посвященные значительным проблемам пушкиноведения, были представлены отделы дискуссий, обзоров, журнальной и книжной литературы. В эти же годы стали защищаться первые диссертации о Пушкине, готовились кадры молодых пушкинистов. В крупнейших университетах страны были введены спецкурсы о Пушкине и спецсеминары.

Но поворот, который обозначился в изучении Пушкина к середине 30-х годов, не проходил без осложнений, без рецидивов старых ошибок и возникновения ошибок новых.

Противоречия в развитии литературоведения этого периода сказались и в однотомнике сочинений Пушкина (под редакцией Б. В. Томашевского), изданном Гослитиздатом в 1936 году. Выпуск этого нового по своему типу

139

однотомника явился заметным событием. Тексты сопровождались реальными комментариями к отдельным произведениям, словарем имен, хронологической канвой жизни и творчества. Все это обусловило значение этого издания для массового читателя. Вместе с тем, как отмечалось в печати, вступительная статья В. А. Десницкого «Пушкин и мы», являясь своеобразной реакцией на вульгарный социологизм, содержала ошибки другого характера. Подчеркивая всемерно мировое значение Пушкина, автор в то же время делал главный акцент на том, что Пушкин будто бы был «больше европейцем, чем русским», а самую эволюцию Пушкина рассматривал как движение «к мировоззрению французского буржуазного либерализма эпохи реставрации и июльской монархии».41 Эти ошибки были тогда же отмечены в печати.42 Одновременно как удача этого издания была оценена статья Б. В. Томашевского — опыт биографии Пушкина.

В этот же период вышел ряд книг о Пушкине — биографии, написанные Н. Л. Бродским, Л. П. Гроссманом, Г. Чулковым и др., монографии «Язык Пушкина» В. В. Виноградова, «Пушкин и русский романтизм» Б. С. Мейлаха, а также сборники, разнохарактерные по своему составу, но затрагивающие важные темы пушкинского наследия.

Оживленные дискуссии вызвала тогда книга В. Я. Кирпотина — первая попытка развернутой постановки вопроса о значении наследия Пушкина для социалистической современности.

В этой книге затрагиваются такие проблемы, как пушкинский оптимизм и гуманизм, вопросы его мировоззрения, социальный смысл конфликта Пушкина с современностью. Однако полемически заострив свою книгу против вульгарного социологизма, Кирпотин не избежал антиисторического социологизирования. Именно так была оценена проведенная в книге аналогия между Пушкиным и Львом Толстым: «Классовый смысл эволюции творчества Пушкина необходимо искать не по линии от дворянства к буржуазии или от дворянства к мещанству, а по линии от дворянства к крестьянству, по типу эволюции Льва Толстого».43 Как утверждал Кирпотин, если бы жизнь Пушкина насильственно не оборвалась, поэт пришел бы к перелому, подобному тому, который пережил в 70-х годах Лев Толстой. Неоправданность этой аналогии очевидна. Отличие эволюции Пушкина от эволюции Толстого обусловлено не только различием исторической обстановки, но и самим характером мировоззрения Пушкина, который, в отличие от Толстого, никогда не стоял на позициях замены реальной политической борьбы нравственным самоусовершенствованием. Были в книге и некоторые другие ошибки, отмеченные прессой.

В преддверии и в самый период проведения юбилея (фактически весь год был пушкинским) были поставлены многие из вопросов, которые затем стали определяющими для пушкиноведения. Эти вопросы освещались в многочисленных статьях, опубликованных в различных сборниках и во всех литературно-художественных журналах. Особенно большое внимание Пушкину уделяли в течение 1935—1937 годов журналы «Литературный современник», «Литературный критик»: многие из статей о реализме и народности Пушкина, его мировоззрении, эстетических взглядах, гуманизме, его роли в истории культуры сохранили свою ценность и сегодня. Все газеты начали задолго до юбилея печатать на своих страницах выступления литературоведов и других ученых, а также писателей на эти же

140

темы. Им были посвящены также доклады на сессиях и конференциях в научных институтах и вузах.

Достигнутые к этому времени результаты в издании Пушкина и оценке его роли нашли свое отражение в речи Народного комиссара просвещения А. С. Бубнова на торжественном правительственном заседании в Москве в Большом театре СССР 10 февраля 1937 года, посвященном Пушкину. Характеризуя его как одного из величайших деятелей своей эпохи, передового мыслителя, гениального преобразователя русской литературы, докладчик обратил особое внимание на необходимость отвергнуть «реакционную легенду о том, что после разгрома восстания декабристов Пушкин пошел на полное примирение с николаевским правительством и чуть ли не сделался сторонником дворянского самодержавия». Против вульгарно-социологического искажения облика Пушкина был направлен тезис, что поэт и после 1825 года, в период тяжелой реакции, остался верен традициям декабризма. Речь А. С. Бубнова призывала широко популяризировать в массах, во всей системе образования и воспитания Пушкина как великого национального поэта, ставшего вместе с тем поэтом интернациональным, горячо любимым советским народом и всем прогрессивным человечеством.44 Этой же устремленностью был проникнут прочитанный на том же заседании в Большом театре доклад академика И. К. Луппола о жизни и творчестве Пушкина.45

Большой общественный резонанс приобрела и специальная Пушкинская сессия Академии наук СССР, на которой вступительную речь произнес Президент Академии наук академик В. Л. Комаров. Доклады на этой сессии были посвящены роли Пушкина в истории русского общественного движения (В. П. Лебедев-Полянский), его мировоззрению (В. Я. Кирпотин), политическим взглядам (М. В. Нечкина) и др.46

Для постановки кардинальных проблем пушкиноведения имела существенное значение Пушкинская конференция, проведенная в феврале 1937 года в Ленинграде в Институте русской литературы (Пушкинском доме) Академии наук СССР. Пушкину как создателю русского литературного языка и родоначальнику новой русской литературы были посвящены доклады академика А. С. Орлова и В. А. Десницкого. Итоги и задачи исследования связей Пушкина с западными литературами были освещены В. М. Жирмунским. М. П. Алексеев подверг пересмотру вопрос об истории знакомства с Пушкиным за рубежом. Проблема «Пушкин и фольклор» рассматривалась М. К. Азадовским, «Пушкин и Горький» — С. Д. Балухатым, об общих итогах изучения Пушкина говорил Н. К. Пиксанов. Доклады были насыщены большим фактическим материалом. Выдвинутые на конференции вопросы в дальнейшем нашли свое освещение во многих работах. При дискуссионности, а порой и неприемлемости отдельных положений в некоторых из докладов они явились, насколько это позволил жанр выступлений, обобщением достижений советского пушкиноведения.47

Пушкинская годовщина явилась этапом дальнейшего сплочения сил литературоведов старшего и молодого поколений. Участниками широко развернувшихся в то время пушкиноведческих работ, авторами специальных исследований о Пушкине явились М. К. Азадовский, М. П. Алексеев,

141

Д. Д. Благой, С. М. Бонди, Н. Л. Бродский, В. В. Виноградов, Г. О. Винокур, В. В. Гиппиус, Н. К. Гудзий, Б. П. Городецкий, Л. П. Гроссман, Г. А. Гуковский, В. М. Жирмунский, Н. В. Измайлов, В. А. Мануйлов, Б. С. Мейлах, Л. Б. Модзалевский, Ю. Г. Оксман, А. С. Орлов, Н. К. Пиксанов, И. В. Сергиевский, А. Л. Слонимский, Н. Л. Степанов, С. М. Петров, Б. В. Томашевский, Ю. Н. Тынянов, М. А. Цявловский, Т. Г. Цявловская, И. Л. Фейнберг, Б. М. Эйхенбаум, Д. П. Якубович и др. Исследованию мировоззрения и творческой деятельности Пушкина уделяли внимание также историки (М. В. Нечкина, А. В. Предтеченский, Е. В. Тарле, Б. Д. Греков), искусствоведы (Б. В. Асафьев, А. Н. Глумов, Ю. И. Слонимский и др.), философы (В. Ф. Асмус, М. А. Лифшиц, И. К. Луппол и др.).

С конца 30-х — начала 40-х годов для работы по изучению Пушкина характерно стремление к коллективным трудам, которые сначала реализовались в форме сборников, построенных по определенному плану. Из трудов такого характера примечателен большой сборник группы по изучению Пушкина Института мировой литературы «Пушкин — родоначальник новой русской литературы» под редакцией Д. Д. Благого и В. Я. Кирпотина (1941). Здесь на разностороннем материале освещаются традиции русской литературы, продолженные Пушкиным, и значение его творчества в дальнейшем развитии русской поэзии, прозы, драматургии, литературного языка в XIX веке. Сборник этот, состоящий (как и большинство сборников вообще) из неравноценных статей, все же явился значительным шагом в постановке сложной проблемы. С точки зрения методологии сборник не отличается единством. Это сказалось прежде всего в том, что в некоторых статьях, рассматривающих творчество Пушкина на фоне предшествующей традиции и дальнейшего литературного развития, писатели-классики и какие-либо второстепенные и третьестепенные поэты не дифференцируются, что нарушает историческую перспективу.

В предвоенные годы была начата другая коллективная работа, большой раздел о Пушкине в VI томе многотомной академической «Истории русской литературы» (в связи с перерывом в подготовке всей «Истории» он был закончен в послевоенные годы и появился в VI томе, изданном в 1953 году).

Этот раздел принадлежит коллективу авторов (в составе В. В. Гиппиуса, Б. С. Мейлаха, А. С. Орлова, А. Л. Слонимского, Д. П. Якубовича). Он прошел в ходе подготовки через широкое научное обсуждение, получил одобрение специально созванной конференции, но, разумеется, заменить систематическое, капитальное исследование жизни и творчества Пушкина не может. К тому же в нем мало внимания уделено вопросам художественного метода. Вместе с тем эта работа является попыткой осветить систематически и во взаимосвязи биографию и весь творческий путь Пушкина: ведь до сих пор монографии, которая выполнила бы эту задачу, нет. Концепция этой главы отражает сильные и слабые стороны пушкиноведения того времени. Ряд принципиальных положений, характеризующих идейную эволюцию и творческое развитие Пушкина, сохраняет свое значение и сегодня. Глава полемически направлена против вульгарно-социологического схематизма. Заслуживает внимания и опыт самого построения главы, соединяющего воедино проблемы мировоззрения и творчества. Существенным недостатком, свойственным и другим томам этого труда, является отсутствие связи между творчеством Пушкина и общим процессом литературного развития, что было отмечено в рецензии на «Историю русской литературы», после того как она была завершена.48

142

Начавшаяся после 1937 года интенсивная работа по изучению и пропаганде пушкинского наследия была прервана Великой Отечественной войной против немецко-фашистских захватчиков. Было приостановлено академическое издание Пушкина, подготовка очередных сборников «Пушкин. Временник». Пушкинские рукописи были эвакуированы в глубь страны.

Творчество Пушкина в дни войны помогало борьбе советских людей за победу, его стихи звучали в боевых плакатах, призывавших к защите родины. Пушкинские даты отмечались в печати фронта и советского тыла, в Ленинграде и в дни блокады проводились традиционные траурные заседания в день смерти Пушкина в его последней квартире на Мойке.

После победы над немецким фашизмом изучение Пушкина, как и литературоведение в целом, активизировалось. Возобновилась деятельность коллектива текстологов по изданию полного академического собрания сочинений Пушкина. Оно было завершено в 1949 году, к 150-летию со дня рождения поэта, которое было ознаменовано в стране многими мероприятиями общественного и научного характера.49 Международный резонанс имело открытие в мае этого года Всесоюзного Пушкинского музея в городе Пушкине, в Александровском дворце, бывшей резиденции Николая II (впоследствии музей был переведен в здание Эрмитажа).

В юбилейных торжествах широко участвовали деятели науки и литературы.

В послевоенные годы особое внимание было уделено проблеме патриотизма, своеобразия Пушкина как великого русского национального поэта. Она связывалась с большой и широкой темой «Пушкин и наша современность».50 Освещение проблемы патриотизма было весьма актуальным со всех точек зрения, в том числе для более глубокого понимания политических взглядов Пушкина, значения для него национальных традиций, его интересов в области истории России. Весьма важной была эта проблема и при изучении народности Пушкина, которая теперь освещалась на новой, широкой основе, не только как своеобразный этнографизм или фольклоризм, но прежде всего как отражение народных стремлений в их историческом развитии (в период же вульгарного социологизма и господства рапповцев в критике сам термин «народность» ставился под сомнение и почти не употреблялся как якобы противоречащий требованиям классового анализа). В этом свете отчетливее обнаружилась в некоторых работах тенденция к подмене анализа своеобразия Пушкина нанизыванием «параллелей» и «заимствований», рецидив худших традиций старого литературоведения, некоторые представители которого пытались чуть ли не для каждого стихотворения подобрать «источники» из зарубежной поэзии. Однако наряду с закономерной научной критикой подобного рода тенденций и увлечений в годы культа личности Сталина (особенно в 1949—1952 годах) стала проявляться другая крайность, объективно также принижавшая величие Пушкина, — стремление оторвать его творчество от процессов развития всей мировой культуры и литературы, замалчивать творческое и критическое усвоение ее достижений. Из глубоких и разносторонних аналитических суждений Пушкина о мировой литературе от античной древности до нового времени вульгаризаторы вопроса о национальном своеобразии выбирали только те, которые можно было тенденциозно препарировать в угодном им духе. Все это противоречило элементарным

143

требованиям здравого смысла. Необходимость внести ясность в этот вопрос заставила К. М. Симонова затронуть его в своем докладе, посвященном Пушкину, на торжественном юбилейном заседании в Москве 7 мая 1949 года. Подчеркивая, что Пушкин «был во всем самобытен и самостоятелен не только как великий художественный гений, но и как принципиальный борец за самобытное развитие русской литературы», Симонов вместе с тем сказал: «Было бы неверно отрицать широкий и пристальный интерес Пушкина к мировой литературе, к Шекспиру, Байрону или Вальтеру Скотту... Естественно, что великий поэт, находившийся на вершине мировой общественной мысли и культуры своего времени, использовал из богатства мировой культуры все то, что казалось ему полезным и нужным для роста и развития отечественной литературы, для собственного могучего развития».51

Разумеется, развитие литературоведения не определяется юбилейными датами классиков. Но памятные даты, отмечаемые в нашей стране с исключительной широтой, привлекают особое внимание к классикам, способствуют их популяризации и являются также своеобразным смотром достижений в области их научного исследования. Это относится к проведению 150-летия со дня рождения Пушкина как всенародного праздника, нового свидетельства о том, какое огромное место занимает великий поэт в культуре русского и других народов Советского Союза.

Вместе с тем в 1949 году в ряде работ и популярных брошюр обозначилась опасность, противоположная вульгарному социологизму, — подмены конкретно-исторического освещения творчества Пушкина, его народности и реализма однотипными бессодержательными характеристиками. Если раньше вульгарные социологи отрицали самостоятельность интересов народа в борьбе против эксплуататоров и отражение Пушкиным этих интересов, то теперь вульгаризаторы нового склада видели в творчестве Пушкина и других классиков лишь механическое отражение передовых народных стремлений, совершенно игнорируя необходимость социологического анализа, обходя противоречия в их взглядах и творчестве. В результате получила значительное распространение так называемая «литература круглых дат», подменявшая научно обоснованное освещение Пушкина юбилейным славословием, набором однотипных цитат, которые с одинаковым успехом применялись к творчеству любого из писателей прошлого, без всякого различия. Эти тенденции, основанные на так называемой «теории единого потока», были затем подвергнуты справедливой критике, хотя отзвуки их еще продолжают встречаться поныне.

В годы культа личности Сталина объективные, исторически правдивые характеристики мировоззрения и творчества Пушкина встречали немалые трудности: научное исследование зачастую подменялось унылым пережевыванием догматических формул, схематическими определениями, искусственной группировкой фактов. Работа ученых затруднялась тогда наскоками критиков-проработчиков, любителей наклеивать ярлыки. «Не им ли мы обязаны тем, что налет догматизма явно выступал на многих научных работах послевоенных лет и в атмосфере этого догматизма и цитатничества выращивалось поколение молодых ученых?», — писал впоследствии Б. В. Томашевский.52

После ликвидации культа личности Сталина новые перспективы открылись и перед пушкиноведением, расширилась сама проблематика работ ученых. В нее включаются самые разнообразные темы идейно-творческой эволюции поэта. Расширились возможности для творческих дискуссий, для столкновения точек зрения, в результате которого вырабатываются

144

коллективные мнения по важнейшим вопросам пушкиноведения. Решением Президиума Академии наук СССР была вновь создана Пушкинская комиссия, ликвидированная в 1949 году. Задачи комиссии — планирование важнейших проблем в изучении творческого наследия Пушкина и координация работ пушкиноведов Советского Союза для решения этих проблем, Комиссия работала под председательством академика В. В. Виноградова, а затем академика М. П. Алексеева.

С 1956 года Институтом русской литературы Академии наук выпускаются серийные сборники «Пушкин. Исследования и материалы» (вместо прекратившего свой выход в 1949 году издания «Пушкин. Временник Пушкинской комиссии»), а с 1963 года начато еще одно издание — «Временник Пушкинской комиссии».

Заметные изменения произошли в характере Всесоюзных Пушкинских конференций, которые проводятся в Ленинграде, в Институте русской литературы Академии наук СССР. Если раньше на конференциях преобладала общая, суммарная постановка вопросов, то в дальнейшем стали ставиться и кардинальные и малоразработанные проблемы.53 Конференции проводятся с участием пушкинистов из разных городов и республик и привлекают широкое внимание научной общественности. К бесспорным достижениям относится завершение академического издания Пушкина, создание четырехтомного «Словаря языка Пушкина», первого тома капитальной «Летописи жизни и творчества Пушкина», значительное количество вновь обнаруженных и опубликованных ценнейших источников для изучения его биографии и творчества. О расширении работы в области пушкиноведения говорит уже сама проблематика книг, вышедших за последние десять лет: «Мастерство Пушкина» Д. Д. Благого, «Лирика Пушкина» и «Драматургия Пушкина» Б. П. Городецкого, «Пушкин и проблемы реалистического стиля» Г. А. Гуковского, «Пушкин-публицист» М. П. Еремина, «Пушкин и его эпоха» и «Художественное мышление Пушкина как творческий процесс» Б. С. Мейлаха, «От „Капитанской дочки“ Пушкина к „Запискам охотника“ Тургенева» Ю. Г. Оксмана, «Исторический роман Пушкина» С. М. Петрова, «Пушкин. Книга первая (1813—1824)» Б. В. Томашевского,54 «Мастерство Пушкина» А. Л. Слонимского, «Лирика Пушкина» и «Проза Пушкина» Н. Л. Степанова, «Незавершенные работы Пушкина» И. Л. Фейнберга и др. Не входя в оценку этих разнотипных и разнохарактерных книг (о них сказано в различных главах нашего труда), нужно отметить свойственное литературоведению последних лет в целом выдвижение на первый план проблемы историко-социальной обусловленности мировоззрения и творчества Пушкина, а также неповторимо-индивидуального своеобразия его пути, стремление соединить рассмотрение роли поэта в общественном развитии России с анализом особенностей его художественного метода.

Значительное число статей и исследований о Пушкине напечатано за это же время в литературоведческих журналах («Вопросы литературы», «Русская литература», «Известия отделения литературы и языка АН СССР», «Научные доклады высшей школы. Филологические науки»), в различных сборниках и «Ученых записках», в трудах Академий наук национальных республик и высших учебных заведений. Наряду с учеными, посвятившими себя полностью или преимущественно изучению Пушкина, вопросами, связанными с пушкиноведением, занималось и занимается большое число литературоведов разного профиля, перечислить которых

145

здесь нет возможности. Много ценного содержится в выступлениях о Пушкине советских писателей. Об оценках Пушкина Горьким и их значении мы уже говорили. Большой интерес представляют мысли о Пушкине, о его роли в истории русской и советской литературы, об идейной и эстетической ценности его наследия для социалистической эпохи, высказанные А. Толстым, А. Фадеевым, А. Твардовским, С. Маршаком, Н. Тихоновым, К. Фединым, Л. Леоновым, К. Симоновым, И. Эренбургом, Н. Асеевым, А. Сурковым, П. Антокольским, А. Платоновым, М. Рыльским, Аветиком Исаакяном, Симоном Чиковани и др. Исследование темы «Пушкин и советские писатели» очередная, еще нерешенная задача. Обобщения требует также опыт воплощения образа Пушкина в советской прозе (романы Ю. Тынянова, И. Новикова и др.), драматургии (пьесы М. Булгакова, А. Глобы), в поэзии русской и народов СССР. Оценка этих произведений важна и в специально пушкиноведческом аспекте — с точки зрения исторической верности.

Бесспорно, общей чертой советского пушкиноведения последнего времени является поворот к крупным проблемам теоретического и историко-литературного значения. В центре внимания находятся кардинальные вопросы мировоззрения Пушкина, своеобразия его идейно-эстетической эволюции, его роли и места в освободительном движении, в истории литературы. Значительное внимание уделяется проблеме, которой дореволюционное пушкиноведение почти не касалось, — проблеме художественного метода в связи с предшествовавшими и современными Пушкину направлениями — классицизмом, романтизмом, реализмом. На широкой базе марксистско-ленинской теории разрабатываются такие темы, как «Пушкин и его время», «Пушкин и движение декабристов», «Пушкин и крестьянское восстание», «Пушкин и русская литература», «Пушкин и мировая литература» и др. Некоторые проблемы, связанные с разносторонней деятельностью Пушкина, или заново ставятся вообще, или впервые поставлены именно в последнее десятилетие. К ним относится, например, проблема связей Пушкина с литературой и культурой народов Советского Союза. Если раньше она большей частью освещалась декларативно, то теперь она стала разрабатываться на конкретном материале. Изучается интерес Пушкина к истории, культуре, творчеству народов России, а также роль творчества и традиций Пушкина в истории развития культуры и литературы украинского, белорусского, грузинского, армянского, азербайджанского, казахского, киргизского и других народов. Эта тема, особенно активно прозвучавшая в ряде статей, докладов, отдельных книг в дни 150-летия со дня рождения Пушкина,55 в дальнейшем стала темой развернутых монографических исследований.56 Впервые на большом материале поставлена проблема «Пушкин и наука»: тем самым расширились наши представления не только о поразительной осведомленности поэта в самых различных областях знания, но и об отражении этих его интересов в художественном творчестве.57 По-новому ставится теперь и тема «Пушкин и искусство»: выдвигается необходимость не ограничиваться накоплением фактов об интересе Пушкина к музыке, живописи и т. д., но также изучать оплодотворяющую роль его творчества в общем процессе развития искусства.58

146

Одним из важнейших достижений советского пушкиноведения является преодоление былой узости и замкнутости: изучение Пушкина связывается теперь и в плане методологическом, и в историко-литературном с общими проблемами и задачами литературоведения. Творческая эволюция Пушкина изучается сейчас в аспекте исторических закономерностей развития русской и мировой литературы. В ряде книг о Пушкине авторы стремятся рассматривать не только отдельные вопросы мировоззрения и творчества, но освещать определяющие моменты всего творческого пути (см., например, «Творческий путь Пушкина» Д. Д. Благого, «Пушкин» Б. В. Томашевского; хотя первая из этих книг пока охватывает годы 1813—1826, а вторая 1813—1824 и осталась незаконченной, но в основу каждой из них положена та или иная концепция целостного творческого пути поэта). Существенно также, что творческий метод Пушкина в ряде работ последнего времени соотносится с его мировоззрением и противоречиями мировоззрения, преодолевается характерное для ранних этапов пушкиноведения «раздельное» изучение «содержания» и «формы» вне их взаимосвязи. И в общих монографиях о творчестве Пушкина, и в работах, посвященных отдельным жанрам, затрагиваются и освещаются идейно-эстетическая и структурная функции сюжета, композиции, разнообразных средств художественного обобщения, принципов индивидуализации и типизации. Известные работы академика В. В. Виноградова59 заложили основу изучения языка и стиля Пушкина в процессе развития русского литературного языка и в связи с проблемами художественного метода. В последние годы стали появляться работы, посвященные таким сложным и почти не разработанным на научной основе вопросам, как психология творчества Пушкина, закономерности творческого процесса, или как соотношение пушкинского фольклоризма с его художественным методом. Литературно-эстетические взгляды Пушкина теперь изучаются не изолированно, а в связи с его художественной системой и различными этапами ее развития.

К какой бы из проблем пушкиноведения мы ни обратились, можно отметить, что при различной степени разработки каждой из них сам подход к ним принципиально изменился. Так, важнейшая проблема «Мировое значение Пушкина» раньше ограничивалась преимущественно регистрацией переводов его произведений на другие языки. Работы советских ученых, прежде всего М. П. Алексеева,60 В. И. Нейштадта61 и других раскрыли яркую картину начавшегося при жизни Пушкина и все более возраставшего в дальнейшем интереса на Западе к его биографии и творчеству. Мировое значение Пушкина раскрывается теперь с точки зрения не только его известности в других странах, но объективного, всемирно-исторического содержания его идей и его новаторства как художника,62 соотношения его образов с образами мировой литературы.63 При изучении этой проблемы преодолевается и свойственный старому литературоведению

147

«европоцентризм». Положено начало изучению распространения сочинений Пушкина на Востоке, в Азии и Африке.

Приходится, однако, отметить, что вопрос об изданиях сочинений Пушкина в различных странах и об интерпретациях за рубежом его биографии и творчества систематически не разрабатывается. Ниже, в разделе «Библиография», справедливо отмечено, что одной из неотложных задач является составление иностранной пушкинианы. Даже информация о новых переводах Пушкина не систематизируется (а о том, насколько широким стал круг этих переводов, свидетельствуют, например, многочисленные издания сочинений Пушкина не только в странах народной демократии, а также во Франции,64 Италии,65 Англии,66 США67 и др., но и в странах Азии и Африки, лишь недавно завоевавших свою независимость.68 Совершенно недостаточно освещена и борьба в современном зарубежном литературоведении вокруг истолкования жизненного и творческого пути поэта. А между тем даже те эпизодические обзоры и рецензии, в которых эти вопросы затрагиваются, свидетельствуют о том, что эта борьба носит острый идеологический характер и что в странах капиталистического Запада наряду со стремлениями постигнуть действительный исторический смысл деятельности Пушкина продолжают выходить работы, представляющие облик Пушкина искаженно, принижающие его значение или отрицающие новаторский характер пушкинского реализма.69 Почти не изучаются и оценки работ наших пушкинистов за рубежом, переводы их книг на иностранные языки, влияние советского литературоведения на восприятие и изучение Пушкина. А между тем плодотворность этого влияния признают многие зарубежные ученые.

Конкретные результаты советского пушкиноведения в разработке важнейших проблем биографии, творчества, текстологии и т. д. рассматриваются в соответствующих частях нашей монографии, так же как спорные моменты, пробелы, недостатки. Заканчивая же этой главой первую часть данной книги, мы можем с полным основанием констатировать, что пушкиноведение стало в советскую эпоху ведущей отраслью науки о литературе. Дальнейшие успехи в исследовании Пушкина зависят прежде всего от разработки общей методологии литературоведения.

148

О задачах в различных областях пушкиноведения будет сказано в следующих главах.70 Общей же задачей является необходимость подвергнуть анализу в полном объеме огромный энциклопедический охват Пушкиным всех явлений русской и мировой культуры, показать его непреходящее, великое значение для нашей эпохи. Историко-литературная наука в целом движется в настоящее время к синтетическим обобщениям. Продолжая изучение отдельных проблем биографии и творчества Пушкина, необходимо приступить к созданию капитальных трудов, освещающих весь его путь, всю многообразную деятельность. Недостаточно констатировать широту интересов Пушкина, например интерес поэта к философии, истории, эстетике и т. д. Вопрос должен быть поставлен иначе: для Пушкина как крупнейшего деятеля русской передовой национальной культуры синтетический охват всех явлений культурной и общественной жизни был закономерен, необходим. Создатель величайших художественных ценностей и глубокий мыслитель, гуманист, всем своим творчеством участвовавший в освободительном движении, враг всякой реакции и человеконенавистничества, пламенный патриот и убежденный противник националистической исключительности, революционный романтик и трезвый реалист, — таким раскрывается для нас облик Пушкина, и все эти стороны его деятельности находятся в единстве. Такое синтетическое изучение поэта было недоступно для старой буржуазно-идеалистической науки. Оно под силу только науке новой, основанной на диалектико-материалистической методологии.