35

«ВОТ МУЗА, РЕЗВАЯ БОЛТУНЬЯ...»

Чтение пушкинского черновика напоминает иногда решение шарады или ребуса, словно Пушкин нарочно писал так, чтобы поставить в тупик читателей его рукописей. Все отдельные слова могут быть вполне правильно прочитаны, и все-таки чего-то цельного не получается. Чтобы найти это цельное, добраться до законченного чтения, приходится применять самые разнообразные приемы, пускать в ход всяческие догадки, правильность которых подтверждается или опровергается окончательными результатами. Это бывает тогда, например, когда поэт набрасывает черновик не в последовательности текста, а в беспорядке: то с конца, то с середины, и, закончив его, не оставляет в рукописи прямых указаний на связь и последовательность отдельных фрагментов. На таких примерах особенно ясна ошибочность и бесплодность документалистического, «строго объективного» подхода к чтению рукописи и, наоборот, необходимость самого широкого применения догадки, конъектуры.

36

Рис. 5

37

Интересный образец этого рода черновиков — черновик одного из трех посвящений к «Гавриилиаде» («Вот Муза, резвая болтунья»). Каждое издание сочинений Пушкина давало его текст по своему, и везде он представлялся каким-то набором отрывочных групп стихов, в которых трудно уловить связь. Один из исследователей, приведя их, просто предлагал самому читателю «извлекать из этого черновика отдельные стихи». А между тем эта отрывочность оказывается мнимой. Она вызвана тем, что Пушкин, писавший черновик для себя, знал, что сам он сумеет в нем разобраться, и не оставил на бумаге никаких знаков связи и последовательности. Найдя эту последовательность, мы получаем вместо разорванных отрывков почти вполне законченное стихотворение...

Приведем сначала транскрипцию черновика:

[Прими] [въ залогъ воспоминанья]
[Мои заветные стихи] —
                        [потаенною]
               *[завтною]*1
[И] подъ печатью
                 [опасные]
Прими [заветные] стихи... —
               [люби] [встречай, непо]2

[И <нрзб.> досугъ]
[Укра]                        [Вот Муза] [добрая Русская] <?>

    [испугайся] [мой] <? [мой]
Не [удивляйся] милый* [другъ]*
Ея израильскому платья3 —
                                    прежние
[Прости] — [прости] ей [новые] грехи
                                резвая

Вот Муза, [то] [те] [прежняя] [милая] болтунья
Которую ты столь любилъ
[Она небесной благодатью]
[р—4] моя
[Она разкаялась] шалунья
придворный тонъ
Пример двора ее пленил;

                           [осенилъ]
[В] Ее всевышний [освятилъ]5

                    [ной]
Своей небесн[ою] благодатью —

                                                [смир]
[благо] [и] Она духвно6  занятью
[Определила]
[И] [предала] [свой] [досугъ]
        Опасной
[Преступной] жертвуетъ игрой.

38

Любопытно, как по-разному передавался текст этих стихов в разных изданиях.

Пропустив более ранние публикации — Бартенева («Русский архив», 1881, кн. 1, с. 218), Якушкина («Русская старина», 1884, апрель, с. 97), Ефремова («Пушкин», изд. Суворина, т. VIII, 1905, с. 185) и др., — начнем со старого академического издания (т. III, 1912, с. 45). Там в тексте даны только четыре стиха1:

Вот муза, резвая болтунья,
Которую ты столь любил.
Она раскаялась, шалунья,
Придворный тон ее пленил.

В примечаниях приведена полная транскрипция черновика — не совсем, впрочем, верная.

В издании Брокгауза — Ефрона под ред. С. А. Венгерова (т. II, СПб., 1908, с. 82) стихи разбиты на три части: кроме вышеприведенного четверостишия, напечатаны еще два отрывка;

[Прими в залог воспоминанья
Мои заветные стихи]
[И] под заветною печатью
Прими опасные стихи.

И

Не [удивляйся] милый мой
Ее израильскому платью,
Ее всевышний осенил
Своей небесной благодатью.

Валерий Брюсов, давший в том же венгеровском издании (т. II, 1908, с. 603) в статье о «Гавриилиаде» другой, более полный и связный текст этого стихотворения, в своем издании 1919 г. (с. 194) дробит его на два отрывка:

Прими в залог воспоминанья
Мои заветные стихи.
И под заветною печатью
Прими опасные стихи...
Вот Муза, добрая душой,
Не испугайся, милый мой,
Ее израильскому платью,
Прости ей прежние грехи...
Ее всевышний осенил
Своей небесной благодатью...
Она духовному занятью
Преступной жертвует игрой...

и второй:

Вот Муза, резвая болтунья,
Которую ты столь любил,
Она раскаялась, шалунья:
Придворный тон ее пленил.

39

Б. В. Томашевский в своем исследовании о «Гавриилиаде» («Гавриилиада», Пб., 1922, с. 41—42) дает только транскрипцию этого наброска (более точную, чем в академическом издании, но все же не вполне верную)1, отказываясь извлекать из нее цельное стихотворение.

И наконец, в издании Госиздата (1930, т. I, 332) мы читаем такой текст:

Вот муза, резвая болтунья,
Которую ты столь любил,
Раскаялась, моя шалунья,
Придворный тон ее пленил;
Не испугайся, милый друг,
Ее израильского платья,
Прости ей прежние грехи.
Ее всевышний осенил
Своей небесной благодатью.
Она духовному занятью
Опасной жертвует игрой.

Как видим, все эти тексты отличаются друг от друга, и ни один из них не дает правильного и связного чтения стихотворения. Это объясняется, как мы говорили, беспорядочной последовательностью записи Пушкина (см. транскрипцию). Несомненно, что просто читать (как обычно приходится) подряд все незачеркнутые строки и слова тут нельзя, надо как-то комбинировать их, — и вот каждый и делает это по-своему.

Ключ к правильной последовательности стихов, не указанной в рукописи самим Пушкиным, дает нам обращение к рифме. Мы знаем, что, за редчайшими исключениями, у Пушкина рифма безошибочна; он не может (в небольшом стихотворении особенно) оставить стих «холостым», совсем без рифмы. Кроме того, он строго соблюдал правило, по которому не допускаются рядом два стиха — оба с мужским окончанием (или, наоборот, оба с женским) и притом нерифмующие. Если с этим мерилом мы подойдем к вышеприведенным композициям, то сразу увидим их произвольность. В госиздатовском варианте, например, целый ряд стихов оставлен без рифмы:

Не испугайся, милый друг,
Ее израильского платья,
Прости ей прежние грехи.
Ее всевышний осенил
........................
Опасной жертвует игрой.

Кроме того, рядом стоят два мужских, нерифмующих стиха:

Придворный тон ее пленил

и

Не испугайся, милый друг

40

а также

Прости ей прежние грехи

и

Ее всевышний осенил...

Между тем, руководствуясь рифмой и с помощью ее ключа соединяя разрозненные отрывки, мы получим чтение цельное и притом, как показывает внимательный анализ рукописи, безусловно верное, пушкинское.

Обратимся к транскрипции1. Как показывает она, незачеркнутые строки черновика образуют четыре отдельных отрывка, написанных в таком порядке:

1

И под заветною печатью
Прими [опасные] стихи —

2

Не [удивляйся], милый друг —
Ее израильскому платью —
Прости ей прежние грехи

3

Ее всевышний осенил
Своей небесной благодатью —
Она духовному занятью
Опасной жертвует игрой

4 (написанный сбоку)

Вот Муза, резвая болтунья,
Которую ты столь любил,
Раскаялась моя шалунья,
Придворный тон ее пленил.

Весь вопрос сводится лишь к тому, в каком порядке разместить эти отрывки.

Если считать, что это не разрозненные наброски, а цельное стихотворение, то приходится предположить, что начато оно не сначала, а с середины или с конца, и что начало его где-то дальше. Так и думает Б. В. Томашевский (А. С. Пушкин. «Гавриилиада», с. 42). «Могу лишь высказать предположение, — говорит он, — что стихи записывались как бы в обратном порядке: написав два стиха — конец четверостишия, Пушкин к ним подписывает стихи, которыми мог бы начать. Первый стих этого начала «Вот Муза, добрая душа» зачеркивается, — и вместо него Пушкин пишет заново — «Вот Муза, резвая болтунья», но этот стих влечет за собой еще шесть стихов, которые, следовательно, и являются

41

начальными стихами стихотворения. К сожалению, в черновике эти разрозненные части не согласованы между собой».

В ошибочности последнего замечания мы сейчас убедимся. Так или иначе, началом стихотворения Б. В. Томашевский считает стих «Вот Муза, резвая болтунья»; так же думали и большинство редакторов, публиковавших это стихотворение; по-видимому, так оно и есть1: по содержанию эти стихи больше всего подходят для начала:

Вот Муза, резвая болтунья,
Которую ты столь любил.
Раскаялась моя шалунья,
Придворный тон ее пленил.

Что за этим следует далее? Если просмотреть все оставшиеся отрывки, обратив внимание на рифмы, то легко убедиться, что естественнее всего примыкает к приведенному выше отрывок, начинающийся стихом:

Ее всевышний осенил.

Этот стих рифмуется с «пленил» и «любил» — а помещенный где-нибудь в другом месте, он остался бы без рифмы, холостым. К тому же и вид рукописи подсказывает такую последовательность: начало стихотворения написано Пушкиным сбоку так, что последний его стих («Придворный тон ее пленил») приходится рядом со стихом «Ее всевышний осенил», который, таким образом, и должен следовать за ним. Итак:

...Придворный тон ее пленил;
Ее всевышний осенил
Своей небесной благодатью.
Она духовному занятью
Опасной жертвует игрой...

Стих, кончающийся словом «игрой», остается нерифмованным. И в оставшихся набросках мы не находим соответствующей рифмы. Но есть зачеркнутый вариант стиха «Не удивляйся, милый друг» —

Не удивляйся, милый мой.

Можно попробовать допустить, что Пушкин по ошибке не указал на восстановление именно этого варианта; попробуем в таком случае присоединить к приведенной выше части стихотворения соответствующий отрывок:

...Она духовному занятью
Опасной жертвует игрой.
Не удивляйся, милый мой,
Ее израильскому платью,
Прости ей прежние грехи...

42

Совпадает не только рифма «игрой» — «милый мой», но и «занятью» — «платью». Это подкрепляет наше предположение о такой последовательности отрывков. Однако ослабляет его как будто то обстоятельство, что нам пришлось взять зачеркнутый пушкинский вариант и отвергнуть восстановленный. Но, обратив внимание на рукопись, мы совершенно твердо убеждаемся в правильности этой конъектуры и в том, что стих «Не удивляйся, милый мой» (или «милый друг») примыкает сюда. Дело в том, что Пушкин сначала написал это место так:

Она духовному занятью
Определила свой досуг.

Последнее слово «досуг» и должно было рифмовать со стихом «Не испугайся, милый друг».

Затем Пушкин заменил этот вариант другим:

Опасной жертвует игрой,

с которым рифмует зачеркнутое «милый мой». Невозможность какого-либо иного объяснения этого двойного совпадения рифм делает, по нашему мнению, бесспорной нашу реконструкцию.

Последний стих в ней —

Прости ей прежние грехи —

опять не имеет рифмующей пары, а в черновике у нас остались еще две строчки, написанные выше других, но которые Б. В. Томашевский основательно считает «концом четверостишия». Стоит только взглянуть на их рифмы, чтобы стало ясно их место: в конце стихотворения и непосредственно за последним разобранным отрывком:

...Не удивляйся, милый мой,
Ее израильскому платью,
Прости ей прежние грехи
И под заветною печатью
Прими [опасные] стихи.

Таким образом, стихотворение записано действительно «в обратном порядке»: сначала конец — два стиха, затем предпоследние три стиха, затем четыре стиха середины и, наконец, сбоку начальные четыре стиха, — и мы реконструируем его с точностью, руководствуясь указаниями рифмовки. Приведем стихи в цельном виде:

Вот Муза, резвая болтунья,
Которую ты столь любил.
Раскаялась моя шалунья:

Придворный тон ее пленил;

Ее всевышний осенил
Своей небесной благодатью;

Она духовному занятью

43

Опасной жертвует игрой.
Не [удивляйся], милый [мой],
Ее израильскому платью,
Прости ей прежние грехи
И под заветною печатью
Прими [опасные] стихи.

Несмотря на некоторую недоработанность (синтаксис, повторение эпитета «опасный»), это все же цельное стихотворение, а не разрозненные отрывки.

Отметим, между прочим, что правильное чтение зачеркнутого варианта «Пример двора ее пленил» (прочитано Т. Г. Цявловской), вместо читавшегося до сих пор «Престиж (?) двора ее пленил», дает возможность точно осмыслить не совсем ясный намек окончательного варианта: «Придворный тон ее пленил». Несомненно, речь идет о реакционно-ханжеском направлении двора Александра I; этот «придворный тон» Пушкин якобы взял в пример, создавая свою «мистическую поэму» о благовещении. Этим лишний раз подтверждается правильность высказанного впервые еще Анненковым взгляда на «Гавриилиаду» не как на просто «прекрасную шалость» (выражение Вяземского), эротически-кощунственное озорство молодого человека, а как на вещь, написанную «в виде ответа на корыстное ханжество клерикальной партии», т. е. самого Александра и его приближенных, как на сознательное политическое, антиправительственное выступление (сравним аналогичное вышеприведенному выражению Пушкина в письме к Вяземскому 1 сентября 1821 года при посылке ему «Гавриилиады»: «Посылаю тебе поэму в мистическом роде: я стал придворным»).

1930