27

СТИХИ ОБ АКТРИСЕ СЕМЕНОВОЙ

Увлечение театром началось у Пушкина еще в Лицее, и следы его мы находим в стихотворениях на театральные темы («Послание к Наталье», «К молодой актрисе», «Арист нам обещал», строки о театре в «Послании к Галичу»). После Лицея Пушкин сразу попал в среду молодежи, завсегдатаев театра, посетителей не только зрительного зала, но и «закулис». Пушкин погрузился в эту жизнь с головой; театральные интересы в ту пору, пожалуй, занимали у него не меньшее место, чем литературные; он участвует в борьбе театральных партий, пытается вмешаться в журнальную полемику о театре, пишет актрисам мадригалы и эпиграммы,

28

«приволакивается (по выражению Гнедича) за Семеновой — первой трагической актрисой Петербургского театра...

Там, там, под сению кулис
Младые дни мои неслись

— вспоминал он в изгнании об этом времени. Первые письма его с юга наполнены расспросами о театре, об актерах... В 1821—1822 гг. он пишет послание П. А. Катенину, адресованное, в сущности, актрисе Колосовой, обиженной его эпиграммой 1819 года («Все пленяет нас в Эсфири...»), а немного спустя создает в первой главе «Онегина» изумительное по яркости и точности изображение петербургского театра...

В дальнейшем мало-помалу страсть к театру у Пушкина остывала. Последние годы жизни Пушкин, по-видимому, к театру был равнодушен. «Ни наших театров, ни университетов Пушкин не любил», — категорически утверждает П. В. Нащокин, самый близкий друг Пушкина в зрелые годы его жизни. Однако близость к театру в молодости оставила большой и благотворный след в творчестве поэта. Читая его замечательные рассуждения о сущности и истории драматического искусства по поводу «Марфы Посадницы» Погодина, его наброски и проекты предисловий к «Борису Годунову», мы видим, как глубоко и верно понимал он театр — не литературу в драматической форме, а театр как особое, хотя и близко соприкасающееся с литературой искусство. Не раз обращалось внимание на один замечательный план комедии, набросанный Пушкиным в 1822 г. В нем все действующие лица названы именами петербургских актеров, которых Пушкин представлял себе исполнителями этой еще не написанной пьесы: «Вальберхова — вдова; Сосницкий брат ее, Брянский любовник Вальберховой...» и т. д. Здесь замечательно то, что Пушкин, как настоящий театральный драматург, представляет будущую пьесу уже в конкретных сценических образах. И если о пьесах Пушкина — о «Борисе Годунове», о маленьких трагедиях, о «Сценах из рыцарских времен» и т. д. — сложилось представление как о пьесах, малопригодных для театра, «несценичных», то, конечно, это представление неверно. Оно идет от литературоведов, словесников, людей, чуждых театру. Театроведческий анализ, несомненно, покажет подлинную и своеобразную театральность пьес Пушкина, этой особой, не получившей после него развития струи русской драматургии...

К уже известным стихотворениям, в которых отразились театральные увлечения Пушкина, мы можем присоединить еще одно, новое, текст которого мы извлекаем из черновых набросков в записной

29

книжке Пушкина (ПД, № 830). До сих пор1 из этого стихотворения были известны всего три стиха:

Ужель умолк волшебный глас
Семеновой, сей чудной музы,
И славы русской луч погас?..

Однако, внимательно рассматривая автограф, можно увидеть в перечеркнутых, переставленных и недописанных строках и отрывках строк почти доконченное целое стихотворение. Текст его можно с достоверностью прочесть почти весь, кроме отдельных мест, уж очень сокращенно записанных поэтом для себя, однако контекст сам подсказывает простые и естественные конъектуры. Написано стихотворение по следующему поводу. В 1819—20 годах на сцене Императорского театра в Петербурге соперничали две блестящие актрисы: Е. С. Семенова,  выученица Н. И. Гнедича, лучшая исполнительница трагических ролей, затмевавшая порой, по словам современников, французскую знаменитую актрису Жорж, и только что начинающая ученица П. А. Катенина — А. М. Колосова (будущая жена знаменитого трагика В. А. Каратыгина). И та и другая имели свою партию и в зрительном зале, и среди театрального начальства. После взаимных интриг Семеновой в январе 1820 года пришлось уйти в отставку, и вернулась она на сцену только через два года (в январе 1822 года)2.

Пушкин был поклонником Семеновой. Он восторженно описал ее игру в «Моих замечаниях об русском театре» 1820 года и обессмертил ее стихами своего «Онегина»:

Там Озеров невольны дани
Народных слез, рукоплесканий
С младой Семеновой делил...

К эпизоду ухода со сцены Семеновой и относятся новые стихи Пушкина, написанные, судя по месту рукописи в Записной книжке — в 1821 году.

Все так же ль осеняют своды
[Сей храм Парнасских] трех цариц3,
Все те же ль клики юных жриц,
Все те же ль вьются хороводы?..
Ужель умолк волшебный глас
Семеновой, сей чудной музы?
Ужель, навек оставя нас,
Она расторгла с Фебом узы,
И славы русской луч угас?
Не верю! Вновь она восстанет,

30

Рис. 3

31

Ей вновь готова дань сердец.
Пред нами долго не <увянет>
Ее торжественный венец.
И для нее любовник <?> <славы>,
Наперсник важных Аонид
Младой Катенин воскресит
Эсхила гений величавый
И ей [порфиру] возвратит.

Ввиду сложности и запутанности черновика, откуда извлекается это стихотворение, приведем описание его1. Оно находится в так называемой «Записной книжке 1820—21 гг.» и примыкает

Рис. 4

32

к черновикам стихотворения, известного под названием «Послание к Я. Н. Толстому» («Горишь ли ты, лампада наша»)1. Непосредственно предшествуют стихам о Семеновой черновые наброски середины стихотворения «Кто мне пришлет ее портрет» («Послание к Катенину»). После стихов этого послания

Погибни мести миг единый
И дерзкой лиры ложный звук.
Она виновна <милый друг>2
Пред Мельпоменой и Моиной —

Пушкин отчеркнул предыдущее чертой и начал новое:

Увижу я сей храм волшебный.

Далее целый ряд проб первого и второго стиха:

И хороводы милых жриц,
................................
Вхожу под блещущие <?> своды
............................
Вот храм Парнасских трех цариц

— исправления этих стихов вплетаются среди строк предыдущего стихотворения.

В следующем отрывке Пушкин сделал вставки, перестановки, но обозначения его второпях сделаны неправильно, и о настоящей композиции строфы приходится догадываться.

Сначала были такие стихи:

Ужель умолк волшебный глас
Семеновой, сей чудной музы,
Ужель       расторгла узы
И славы луч ее погас.

Третья строчка переделывалась:

Ужель она расторгла узы
...................................
Со славой...
...............................
Она с Молвой расторгла узы

— и, наконец:

Она расторгла с Фебом узы.

Четвертый стих был переделан:

И славы русской луч угас,

33

а затем Пушкин приписал еще один стих:

Ужель навек оставя нас

— и хотел показать цифрами его место выше (очевидно, после стиха «Семеновой, сей чудной музы»), но поставил два ничего не разъясняющих значка: около обоих последних стихов цифру «1») — явная описка. Далее Пушкин стал было продолжать:

Нет! нет! Мы...

— но сейчас же перешел к другой теме.

В следующих, недописанных и не везде, где следовало, зачеркнутых обрывках трудно разобраться. Можно думать, что ход работы был приблизительно такой:

Первый стих:

И для нее младой,

или:

И для нее любовн<ик славы>1.

Второй стих:

Катенин      воскресит (или «воскресить»),

затем:

Мл<адой> <?> Катенин воскресит.

Тут же сбоку два слова: «Наперсник», «Важных»; верней всего прочла это место Т. Г. Цявловская: «Наперсник важных Аонид».

Третий стих:

Эсхила призрак (а потом «Гений») величавый.

Четвертый стих — сначала «На сцене», затем «И слезы», «И снова» и, наконец —

И  ей  кинжал        возвратит.

«Кинжал» заменялся последовательно словами «корону», «порфиру» — все театральные атрибуты трагической царицы, а затем восстановлен был опять «кинжал», но стих не доделан — не хватает одного слога:

И  ей  кинжал  <он?>  возвратит.

Чтоб не вводить этой далеко не бесспорной конъектуры, мы

34

даем в сводке последнее зачеркнутое чтение («порфиру»), при котором стих полон:

И ей [порфиру] возвратит.

На следующей странице Пушкин снова вернулся к брошенному в начале предыдущей строфы обороту:

Нет! мы... (см. выше «Нет, нет! мы — »).

Здесь, поскольку можно разобраться в этом запутанном сплетении строк, Пушкин пробовал последовательно два разных начала строфы: к первому относятся наброски — «Нет, мы», «Нет!», «Мы встретим», «Мы ей готовим славы чистой», «Готов венец и торжество» — и рифма к этому — «сцены божество» (может быть, «Мы встретим сцены божество»), «Хвалы, венец (или «венок») и торжество», «Венок и плеск и торжество» или, может быть, «Хвалебный плеск и торжество».

Но этот вариант оставлен, и Пушкин стал разрабатывать другое начало:

Нет! Игры пышной Мельпомены

или:

Нет, нет, трагедия восстанет.
Воспламеняя жар сердец,

а для второй половины строфы (пока еще не вполне согласованное с предыдущим):

Не верю, нет, не увядает
Ее торжественный венец.

Наконец после мелких переделок строфа, по-видимому, приобрела такой вид:

Не верю, вновь она <?> восстанет
Ей вновь готова дань сердец
Пред нами долго <не увянет>1,
Ее торжественный венец.

Вслед за этой строфой торопливо и неразборчиво записаны отдельными словами несколько стихов так, как Пушкин делал, когда хотел обозначить, что сюда переносятся уже сочиненные и в другом месте записанные стихи:

И для нее — на <?>     сла <??>
Младой <? >
          воскресит
[На]
    Слезам <?>

35

Это обозначает, что сюда Пушкин перенес предпоследнюю строфу:

И для нее любовник славы (и т. д.)

Она и должна была заканчивать стихотворение, однако, видимо, в несколько иной редакции, чем выше приведенная — см. слово «Слезам» (или «Слезами»), которое следует сопоставить с зачеркнутыми там словами «И слезы»1. Сомнительно также здесь чтение «Младой»; первый стих также, может быть, должен читаться «И для нее наперсник славы»; но так как у нас нет никаких данных для восстановления этой строфы, кроме отдельных слов, то в сводке мы даем предпоследний, отвергнутый, зато законченный вариант. Конечно, если бы сохранился беловик этих стихов или если бы Пушкин доработал их, то, вероятно, кое-что выглядело бы иначе. Однако и в том виде, как мы выше привели это стихотворение, оно не представляет собой произвольной редакторской композиции; оно существовало в таком виде под пером Пушкина, хотя, вероятно, не в окончательной стадии его работы. Так оно и предлагается читателю как незаконченное.

1930

Сноски

Сноски к стр. 29

1 Писано в 1930 г.

2 См.: Воспоминания П. А. Каратыгина, т. I. Л., 1929, гл. 12—15; т. II, 1930, с. 268—285, 295—322.

3 «Три Парнасские царицы» — вероятно, Мельпомена, Талия и Терпсихора — музы трагедии, комедии и   балета.

Сноски к стр. 31

1 См. снимки певкой и третьей страниц черновика на с. 30 и 31.

Сноски к стр. 32

1 См. ниже, статью «Неосуществленное послание Пушкина к «Зеленой лампе».

2 Угловые скобки обозначают, что этих слов в рукописи нет; они вписаны текстологом по догадке (конъектура). Вопросительный знак в угловых скобках означает, что у текстолога нет полной уверенности в правильном чтении.

Сноски к стр. 33

1 Нашу догадку «любовник славы» подтверждает и рифма «величавый», и один из вариантов этой строки:

Сноски к стр. 34

1 В рукописи: «Пред нами долго» и зачеркнутое «не увядает». Вернее всего, что, приписавши «Пред нами долго», Пушкин забыл восстановить конец стиха и переправить «не увядает» на «не увянет».

Сноски к стр. 35

1 Б. В. Томашевский, давая позже (в 1950 г.) свою композицию этого пушкинского черновика, читал это неразборчиво написанное слово (см. последнюю строчку снимка на с. 31) не «Слезами», а «Софокла» и видел в нем замену ясно написанного выше имени «Эсхила». Он так и печатал в своих изданиях Пушкина — не «Эсхила гений величавый», а «Софокла гений величавый». Мне кажется это чтение неверным.