3

ВВЕДЕНИЕ

В эту книжку входят статьи о черновиках Пушкина и методах исследования и издания их, напечатанные мною раньше — в книжке «Новые страницы Пушкина» (1931 г.), а также в различных сборниках и журналах. Кроме того, здесь публикуется несколько не напечатанных еще статей и заметок на ту же тему.

Из старых статей выбраны только те, которые могут быть и сейчас интересны читателям и имеют научное и методологическое значение. В некоторые из них внесены небольшие дополнения и исправления.

Текстология, в частности исследование и расшифровка черновых рукописей, принадлежит к числу тех дисциплин, объединяемых собирательным понятием «литературоведение», которые стоят ближе всего к тому, что мы называем точными науками. Выводы текстологических исследований менее всего могут быть произвольными и субъективными. Аргументация необходима строго логичная и научно убедительная. Ведь в результате исследования текстолог предлагает не свое, «оригинальное» положение, суждение, от которого он вправе позже отказаться, заменив его другим, столь же оригинальным и талантливым... Здесь в большинстве случаев дело идет о верном установлении чужого текста, чаще всего текста какого-нибудь писателя-классика, его мыслей, его художественного стиля! Здесь ответственность исследователя необыкновенно высока! В то же время  в текстологической работе мы имеем возможность хотя бы до некоторой степени пользоваться методом «проверки практикой» — столь важным во всех точных науках. Этой «практикой» в данном случае является непосредственное художественное чувство, хорошо выработанный литературный вкус исследователя, особенно когда речь идет о рукописях большого поэта. Если в результате расшифровки трудного, неразборчивого черновика поэта, или анализа какой-нибудь копии не дошедшей до нас рукописи, или анонимного

4

произведения, по тем или иным соображениям ему приписываемого, перед нами оказывается текст низкого художественного качества (что может быть установлено только непосредственным эстетическим чувством), то никакие «научно-объективные» аргументы (исторические, биографические, лингвистические, стилистические и т. д.) не смогут опровергнуть свидетельство верного художественного вкуса, на который, кстати сказать, и рассчитывает всякий художник в своем произведении. Сколько слабых, нескладных стихов публиковалось «по черновикам поэта» в прежних собраниях сочинений Пушкина! Сколько явно нехудожественных текстов приписывалось ему на основании разного рода «научных» доказательств! Это было возможно только при полном отказе от эстетического подхода к анализируемому тексту, при игнорировании обязательного требования, обращенного ко всякому текстологу, имеющему дело с художественными текстами, — выработать в себе хороший вкус, уменье непосредственно отличать хорошее от плохого в поэзии.

Каким бы «ненаучным», «субъективным» ни показался кому-нибудь этот непосредственно эстетический критерий в работе над подлинно художественным произведением, в действительности это основной, наиболее надежный, верный, научный метод.

Нужно ли доказывать каким-либо «объективным» методом, что мотивчик песни «Чижик-пыжик, где ты был?» не мог быть написан Бетховеном или Чайковским?

Игнорирование или недооценка необходимости художественного вкуса, эстетического чутья у литературоведа, у текстолога нередко приводило к тяжелым для науки последствиям... Насколько в этом смысле невысок был уровень пушкиноведения прошлого времени, может дать понятие случай с подделкой окончания «Русалки», когда некоторые выдающиеся, авторитетные ученые-пушкинисты приняли за пушкинские стихи безграмотные вирши некоего генерала Зуева, а крупнейший русский ученый-стиховед Ф. Е. Корш посвятил защите этой подделки целое исследование1.

Главная тема, объединяющая статьи этой книги, — разработка методов расшифровки пушкинских, подчас с большим трудом разбираемых черновиков и демонстрация результатов применения этих методов. Проблема изучения так называемой «лаборатории творчества» Пушкина, тесно связанная с данной темой, в этой книжке специально не разрабатывается: это громадная и очень трудная проблема, и для решения ее совершенно недостаточно

5

анализа черновиков поэта: здесь требуется глубокое, обширное психологическое исследование, опирающееся на самые разнообразные материалы.

Об общих принципах нового подхода к расшифровке черновых рукописей я писал в 1930 году в предисловии к книжке «Новые страницы Пушкина»:

«Может показаться странным, что сейчас еще можно находить довольно большое количество нового материала в рукописях, многократно и тщательно изученных. Но дело в том, что наши предшественники были в этом отношении гораздо богаче нас: они имели возможность публиковать целые пласты нового пушкинского текста и потому с некоторой небрежной расточительностью оставляли без внимания более мелкие или более трудные для разбора рукописные материалы. Мы же дрожим над всякой мелочью, мы стремимся исчерпать до конца все пушкинское рукописное наследие, выскрести его дочиста, не оставляя неразобранными, не приведенными в известность ни одной строчки, ни одного слова... Производимая сейчас, в связи с подготовкой двух новых изданий полного Пушкина (малого — шеститомного в приложении к «Красной Ниве» и «Звезде» и большого — двенадцатитомного), ревизия всего рукописного материала, ведущаяся к тому же впервые коллективно, даст, надо думать, нам возможность сказать с уверенностью, что к столетию смерти Пушкина мы прочитали весь сохранившийся до нас пушкинский текст и прочитали его внимательно и верно...

Последнее также крайне существенно. Надо сказать, что самые методы чтения, расшифровки рукописного чернового текста сейчас значительно отличаются от тех, что применялись раньше. Если долгое время издатели текста Пушкина считали себя вправе обращаться с ним довольно свободно — отсекать растрепанные концы черновика, приглаживать недоработанный текст и т. д., если затем, в качестве реакции, явился строгий документализм, буквализм, когда редактор не позволял себе никаких догадок, что давало в результате часто совершенно непонятный бессмысленный набор слов в транскрипции, «точно воспроизводящей рукопись», — то теперь мы наблюдаем как бы возвращение к первой стадии, к критическому, а не буквальному чтению и воспроизведению, мы видим восстановление прав конъектуры (исправления текста по догадке). Это, конечно, не простое возвращение к старому, а обогащенное положительными элементами предшествующего документалистического течения.

Теперь пушкинист-текстолог должен руководствоваться убеждением, что почти не существует по-настоящему «отрывочных набросков», «записей мелькнувшей у поэта мысли», несвязных обрывков, какими богаты были старые публикации пушкинского текста: все эти обрывки в рукописях являются неполной записью каких-то достаточно связных замыслов, в свете которых они и приобретают

6

свой ясный, хотя бы и незаконченный смысл. Задача исследователя — не успокоиться на буквальном воспроизведении наброска, но проникнуть в него, вскрыть замысел. Это задача трудная, но необходимая.

Сейчас текстолог, даже прочтя все отдельные слова черновика, не может считать его вполне прочитанным, если он не понял смысла и значения в общей связи целого всех вариантов, всех слов и обрывков слов. Просто прочесть — мало, надо понять, истолковать прочитанное.

Теперь, в противоположность прежнему, мнимонаучному бесстрастному констатированию и воспроизведению всего находящегося в черновике, уже выдвинуто иное отношение к черновику поэта, подобное тому, с каким мы читаем долгожданное, важное, но неразборчиво написанное письмо: мы стремимся прежде всего проникнуть в его смысл, расшифровать по контексту все непонятное, дополняем все недописанные места, исправляем описки. Важно не установить, что Пушкин зачеркнул в каком-то месте начало слова «Пр», — но понять, что он хотел здесь написать и почему зачеркнул. А иначе — к чему нам воспроизведение всех этих отдельных отрывочных зачеркнутых слов или даже частей слова?

Для настоящего понимания черновика, а не только точного, буквального его воспроизведения исследователю необходимо прежде всего найти ключ к последовательности работы поэта над этой рукописью, понять, с чего он начал, в каком порядке что зачеркивал и чем заменял. Без этого запутанный, перемаранный черновик совершенно не может быть понят. С другой стороны, правильно найденная последовательность заполнения рукописи помогает даже при чтении вовсе неразборчивых мест. Дело в том, что, читая рукопись в той последовательности, в какой она писалась, мы как бы ступаем по следам творившего поэта, двигаемся по течению его мыслей и, таким образом, до некоторой (правда, несоизмеримо малой!) степени наталкиваемся на те же ассоциации, которые у него возникали. Конечно, нам не придет в голову именно тот самый эпитет, то самое слово, которое пришло в голову в этом месте Пушкину. Но, глядя на неразборчиво или с искажающей опиской написанное слово, фразу, мы, подготовленные всей последовательностью мыслей поэта, всей совокупностью отвергнутых и принятых вариантов, гораздо легче догадаемся о его смысле, поймем и расшифруем его.

Чтобы успешно выполнить все эти задачи, текстолог-пушкинист должен прежде всего знать весь пушкинский текст, понимать и чувствовать стиль поэта, должен быть совершенно в курсе тех тем, с которыми связано это произведение, наконец, должен хорошо знать механику русского классического стиха, поэтические приемы Пушкина и правила, которым следовал он в своем стихосложении.

7

Всем этим требованиям современное пушкиноведение удовлетворяет в гораздо большей степени, чем старое. Сейчас мы можем констатировать и большую точность методов чтения и воспроизведения текстов (привитую недавней эпохой «буквализма»), и более сознательное отношение к стилю Пушкина — результат ряда научных работ в этой области, правда, пока еще немногочисленных, — и знание пушкинского стихосложения. Вот почему современный текстолог-пушкинист там, где прежде видели «не поддающийся прочтению», «совершенно неразборчивый» черновик, может обнаруживать иной раз вполне законченные прекрасные куски пушкинского текста»1.

Конечно, далеко не все проблемы пушкинской текстологии затронуты в статьях этой книжки. Здесь ничего не сказано о трудной задаче установления правильного текста таких пушкинских произведений, автографы которых не сохранились (не говоря уже об отсутствии прижизненного печатного текста), когда существуют только копии, полные, как это обычно бывает, всевозможных ошибок и искажений. Таковы тексты революционных стихов Пушкина, «Гавриилиады», «Сказки о царе Никите» и др. Не говорится здесь и о проблеме «авторизации», то есть решения вопроса о принадлежности приписываемых Пушкину многочисленных анонимных произведений. Не касаюсь я и проблемы выбора той или иной редакции текста произведения для изданий разного типа — специально научного или рассчитанного на широкого читателя. Это касается «лицейских стихотворений», написанных в законченном виде (иногда и напечатанных) в 1813—1817 годах, а позже исправляемых в рукописи в 1820-х годах. В большом академическом издании они даны в ранней лицейской редакции, что дает возможность изучать поэзию раннего Пушкина, ее стиль, ее словарь... В популярных изданиях сочинений Пушкина совершенно правильно дается другой текст — исправленный, улучшенный мастером-поэтом, так как читателям важна не первоначальная дата написания, не стиль лицейского Пушкина, а высокое качество поэтического произведения, независимо от того, в каком году оно окончательно доработано.

Итак, тема большинства статей — методы правильного прочтения трудных, считавшихся совершенно неразборчивыми, черновиков Пушкина и результаты применения этих методов. Приводится в книжке и попытка восстановить из разрозненных, рассеянных в разных местах набросков цельный замысел Пушкина, так сказать, реставрировать целое произведение по сохранившимся обломкам (см. статью «Неосуществленное послание к «Зеленой лампе»). Такого рода чисто гипотетические построения

8

требуют очень большой осторожности и крепкой убедительности в аргументации. Так, например, произведенная Б. В. Томашевским подобная реконструкция большого стихотворения Пушкина «Таврида» представляется мне совершенно неудачной, ни в какой мере не соответствующей пушкинскому замыслу.

Бывают, наконец, случаи, когда правильный текст пушкинского произведения устанавливается прямо вопреки его рукописи, когда логически неизбежно приходится предполагать ошибку или описку Пушкина... Интересный случай, демонстрирующий такое парадоксальное положение, показан в статье «Воображаемый разговор Пушкина с Александром I».

Несколько заметок, касающихся мелких текстологических казусов, включены в книжку потому, что содержание их все же, как мне кажется, имеет известное методологическое значение в области пушкинской текстологии.

1970