- 281 -

ЗАМЕТКИ О «ГАВРИИЛИАДЕ»

Введение

Публикуемые ниже «Заметки» были напечатаны: первая («По поводу издания В. Брюсова») — в 1919 г., вторая («К источникам „Гавриилиады“») — в 1925 г.;1 написаны же они несколько ранее. Включая их в настоящий сборник своих статей о Пушкине, автор первоначально предполагал внести в них лишь кое-какие необходимые исправления и дополнения, но в конце концов принужден был отказаться от такого намерения. Со времени их первого появления в печати прошел значительный срок, пушкиноведение за этот период заметно подвинулось вперед и сделало столь очевидные успехи, что текст указанных «Заметок» потребовал бы радикальной переработки, после которой воспроизведение их под старыми заголовками и датами их возникновения теряло бы всякий смысл. Напротив, сохранение прежнего текста «Заметок» — поскольку они касались такого произведения как «Гавриилиада», имевшего особую, своеобразную историю и судьбу в истории русской литературы, — имеет известные основания; обе указанные статьи носят на себе сильный отпечаток времени, когда они возникли, и с этой стороны представляют собою своего рода документальные исторические свидетельства. Так как обе заметки опубликованы были в редких ныне изданиях, отсутствующих в большинстве крупных наших библиотек, они и с этой стороны, вероятно, могут представить некоторый интерес для пушкиноведов. Вот почему в данном сборнике обе эти заметки появляются в своем первоначальном виде, с минимальными изменениями, которые были естественны и необходимы: в тексте их исправлены опечатки, старославянские тексты даются в русских переводах, на отдельных страницах сделаны мелкие стилистические улучшения, подстрочные ссылки технически оформлены в соответствии с принятой ныне практикой, и т. д. Что же касается всех необходимых дополнений — исправлений по существу и в связи

- 282 -

с появившимися новыми исследованиями по затронутым в заметках вопросам, — то читатель найдет их, так же как и библиографические указания на новейшие работы о «Гавриилиаде», в настоящем «Введении».

1

В настоящее время «Гавриилиада» хорошо известна читателям Пушкина, так как она входит во все полные собрания его сочинений, неоднократно перепечатывалась в сборниках разного характера и назначения, выпускалась отдельными изданиями.2 Авторство Пушкина никаких сомнений более не вызывает; время написания поэмы также установлено вполне точно (апрель, 1821 г.); лишь текстологические сомнения и вопросы — при отсутствии авторских рукописей поэмы и наличии ряда разновременных ее списков — все еще возникают при очередных ее переизданиях и не могут считаться разрешенными окончательно, хотя питать надежды на новые текстовые открытия, по-видимому, более не приходится.3

- 283 -

Иначе было в 1918 г., когда с «Гавриилиады» был только что снят цензурный запрет и В. Брюсов впервые выпустил поэму полностью

- 284 -

в легальном издании (взяв в основу текст, опубликованный Н. П. Огаревым в Лондоне в 1861 г. в сборнике «Русская потаенная литература XIX столетия», и лишь местами подновив его).4 Эта книга стала заметной вехой в пушкиноведении тех лет, но широко известной «Гавриилиада» сделалась не сразу: московское издательство «Альциона» выпустило поэму по очень дорогой цене и весьма малым тиражом (всего 555 нумерованных экземпляров), благодаря чему это издание тотчас же превратилось в библиографическую редкость. Правда, текст «Гавриилиады» в том же году был перепечатан несколько раз в различных городах, но это были неряшливые издания, со всяческими искажениями текста и множеством опечаток.5 Лишь новое критическое издание «Гавриилиады», подготовленное к печати Б. В. Томашевским и вышедшее в 1922 г.,6 положило прочное начало научному изучению этого запретного ранее произведения.

Брюсовское издание имело свою, довольно длинную предысторию, которая помнилась еще тогда, когда полный текст поэмы стал общеизвестным. Принадлежность «Гавриилиады» перу Пушкина В. Брюсов доказывал еще в 1903 г. на страницах «Русского архива» в статье, озаглавленной «Пушкин. Рана его совести». Заглавие это было дано не самим Брюсовым: на нем настоял редактор этого исторического журнала П. И. Бартенев,7 который, кстати сказать, лучше многих других знал всю историю «Гавриилиады»: еще в 1876 г. в том же своем журнале он опубликовал «отрывки из поэмы»;8 очевидно, еще в начале XX в. говорить о «Гавриилиаде» в печати можно было лишь с опаской; даже самое утверждение, что она принадлежит Пушкину, требовало, по мнению осторожного редактора, известных оговорок и сожалений. Несмотря на присвоенное ей заглавие, статья В. Брюсова тотчас же вызвала чрезвычайно резкие возражения. В двух книгах (седьмой и восьмой) «Русского вестника» за 1903 г. опубликованы были направленные против статьи Брюсова полемические заметки Н. Барсукова и Н. Я. Стародума; под псевдонимом Стародум

- 285 -

скрывался Н. Я. Стечькин (1854—1906),9 журналист, издатель газет, сотрудник ряда журналов, памятный, в частности, тем, что он был корреспондентом И. С. Тургенева и автором воспоминаний о нем. Стародум-Стечькин писал: «Некто Валерий Брюсов избрал себе специальность грязнить память Пушкина. В № 7 Русского архива Валерий Брюсов с наглостью невежды и с развязностью невоспитанного человека тщился доказать, что Пушкин решился на бессовестную ложь перед императором Николаем I, отрицаясь от авторства «Гавриилиады».10 Н. Барсуков, со своей стороны, приводил документальные доказательства, по его мнению неопровержимые, из которых должно было следовать, что «Гавриилиада» Пушкину не принадлежит.11

Естественно, что столь категорически высказанные суждения не могли остаться без отповеди. В защиту В. Брюсова выступил в «Русской мысли» В. В. Каллаш, посмеявшийся, кстати, над псевдонимом Н. Я. Стечькина («этот псевдоним, — писал он, — избрал себе, по-видимому, Митрофанушка, в отместку за слишком откровенное осмеяние подлинным Стародумом его „русской“, основанной на „Хавроньиных историях“, теории „двери прилагательной“ и „существительной“»); самую же аргументацию Стечькина Каллаш назвал «мутным и грязным потоком прямо непристойных ругательств»; тем не менее «сделанная им непристойность была очень сочувственно подхвачена и повторена многими органами провинциальной печати».12

Полемика, сводившаяся теперь, собственно, даже не столько к вопросу о том, Пушкиным или кем-либо другим писана была «Гавриилиада», сколько к тому, действительно ли Пушкин признался в своем авторстве государю, продолжалась некоторое время, плодила новые догадки,13 обрастала новыми слухами и легендами, критика которых становилась все более затруднительной

- 286 -

благодаря их обилию и зачастую чисто обывательской мотивировке. Имели место также рецидивы раздраженных нападок на исследователей Пушкина за обсуждение и популяризацию его «Гавриилиады» в стиле обвинений Н. Я. Стародума-Стечькина по адресу В. Брюсова. Документы о распространении этой поэмы, время от времени появлявшиеся в печати, освещавшие всю эту старую историю или обновлявшие интерес к ней читателей, неожиданно всплывали на поверхность вплоть до недавнего времени,14 впрочем, большею частью мало способствуя прояснению истины.

Несмотря на грубые окрики в печати, В. Брюсов продолжал свои занятия «Гавриилиадой» и в 1908 г. по приглашению С. А. Венгерова напечатал во II томе редактированных им «Сочинений» Пушкина (изд. Брокгауз — Ефрон) статью о «Гавриилиаде» (в отделе «Примечаний» к стихотворениям 1822 г.).15 Именно эту статью В. Брюсов и воспроизвел с поправками десятью годами позже во введении к упомянутому выше полному тексту «Гавриилиады» (изд. «Альциона»). Как мы знаем теперь, В. Брюсову принадлежит также предпосланное этой книге предисловие

- 287 -

«От издательства» (рукопись данного предисловия сохранилась в архиве В. Брюсова).16

Защита Брюсовым «Гавриилиады» как художественного произведения и обоснование им прав этой поэмы на печатное воспроизведение и распространение, как видим, были в 1918 г. существенными и необходимыми. В настоящее время представляется странным и малоправдоподобным то поистине яростное сопротивление, которым эти попытки были встречены. В. Брюсов полагал, что к поэме нельзя подходить как к произведению скабрезного жанра, и стремился особенно подчеркнуть ее художественные достоинства. В. Брюсов писал: «Н. Огарев, первый издатель „Гавриилиады“, признает ее язык и форму „безукоризненно изящными“, хотя „содержание ее проникнуто религиозным и политическим вольномыслием“. Можно соглашаться и не соглашаться с выводами Н. Огарева, но уже самый факт, что они были высказаны таким чутким и авторитетным критиком, обязывает всех, изучающих Пушкина, ознакомиться с „Гавриилиадой“... Закрыть на нее глаза, — продолжал В. Брюсов далее, — значит сознательно отбросить важный этап в творчестве великого поэта. Сам Пушкин позднее, как говорят, отрекался от „Гавриилиады“, не терпел даже упоминания в своем присутствии об этой поэме. Но, во-первых, такие свидетельства еще требуют проверки, а во-вторых, поэт, создавший художественное произведение, как бы теряет свои права над ним: оно принадлежит уже всему человечеству».17 Последнее утверждение В. Брюсов подкреплял ссылками на то, что Гоголь хотел уничтожить «Вечера на хуторе близ Диканьки», что Тассо исказил переделками «Освобожденный Иерусалим», что Боттичелли в старости порывался уничтожить все свои лучшие картины, но что потомство не утвердило все эти приговоры.

«Гавриилиада» в издании В. Брюсова 1918 г. вызвала несколько печатных откликов. Библиографический указатель Л. М. Добровольского и Н. И. Мордовченко называет статьи Б. В. Томашевского, Н. Лернера, И. А. Линниченко и автора статьи, перепечатанной ниже.18 Во всех этих статьях есть кое-что общее, несмотря на то что они появились одновременно в разных городах. «„Гавриилиада“ понаслышке известна всем, но немногие читали ее, — писал, например, Б. Томашевский, приветствуя выход этого издания. — Хотя за ней установилась репутация порнографической поэмы, но именно любители этого подпольного

- 288 -

жанра... ни стиха не знают из нее. Это потому, что на самом деле в ней нет порнографии, а есть эротика и так называемый кощунственный элемент, т. е. сатира в области религиозной. Образцы ее Пушкин заимствовал во Франции, именно в поэме „Война богов“ Эвариста Парни, написанной при директории и поныне популярной и распространенной в дешевых изданиях во Франции, несмотря на то что и эротический и кощунственный элементы в ней гораздо сильнее, чем в „Гавриилиаде“. Но свобода, никого не смущающая во Франции («Война богов» продается за десять сантимов), до сих пор не по плечу русскому, привыкшему к наставительной опеке начальства».19 О поэмах Парни как о важнейшем источнике «Гавриилиады» говорилось во всех первых откликах на издание В. Брюсова, и это вполне понятно; говорить в русской печати о таких произведениях Парни, как «Война богов», в которой французский поэт пародировал Библию и даже католические молитвы, было до 1918 г. столь же трудно, как и цитировать или анализировать «Гавриилиаду». Как известно, пародические поэмы Парни при своем появлении также вызвали в европейских литературах бурную реакцию, особенно в католических странах, но затем отношение к ним сделалось равнодушным и безразличным, когда они отжили свой век.20 Аналогичная судьба предстояла и пушкинской «Гавриилиаде». Параллели между нею и поэмами Парни напрашивались сами собой.21

- 289 -

Предстояло также на первых порах после ее опубликования определить то историческое место, которое «Гавриилиаде» надлежало занять в ближайших к ней по времени рядах произведений русской и западноевропейских литератур. Этому в первую очередь и были посвящены вызванные изданием В. Брюсова статьи о «Гавриилиаде» конца 1918 и начала 1919 г.

2

Издание «Гавриилиады», выпущенное Б. В. Томашевским22 несколько лет спустя, снабжено было, помимо текстологического, также обширным историко-литературным комментарием, в котором, в частности, уделено было внимание сюжету поэмы, ее жанровому своеобразию и предполагаемым источникам. Последние, впрочем, были определены довольно суммарно и неточно, что и вызвало возражения С. Я. Лурье в его статье «„Гавриилиада“ Пушкина и апокрифические евангелия (к вопросу об источниках «Гавриилиады»)», напечатанной в 1926 г.23

Наша статья (воспроизводимая ниже) под заглавием «Мелкие заметки к „Гавриилиаде“» была опубликована ранее (1925) и, в свою очередь являясь критическим разбором соответствующего раздела комментария в издании Б. В. Томашевского — о сюжете поэмы и его источниках, представляла читателям кое-какие соображения и дополнения по этому вопросу. С данной статьей С. Я. Лурье, по его собственному заявлению, смог ознакомиться «лишь по напечатании» его работы; несколько цитат из нашей статьи он успел привести лишь в «примечаниях», опубликованных в сборнике на последних листах книги.24 Следовательно, обе названные статьи, С. Я. Лурье и наша, в которых приводятся замечания, вызванные одновременным, параллельным чтением раздела о «сюжете» «Гавриилиады» в комментарии Б. В. Томашевского, не совпадают, но друг друга пополняют. На этот раз, впервые устанавливая несомненную связь кощунственного замысла Пушкина с его протестом против широкого распространения в России мистицизма, господствовавшего в придворных кругах Петербурга и достигавшего даже отдаленного Кишинева, Б. В. Томашевский предпринял попытку возвести сюжет «Гавриилиады» не столько к поэмам Парни, сколько к апокрифическим евангелиям. С. Я. Лурье в названной статье писал по поводу комментария Б. В. Томашевского: «Придя ко вполне правильному

- 290 -

и неопровержимому выводу, что источником „Гавриилиады“ были не западноевропейские пародические поэмы, а только евангельские апокрифы, он тут же аподиктически заявляет (стр. 57): „Основным источником этих сведений являются Протоевангелие Якова и Псевдоевангелие Матфея“. Доказательство этого заявления он видит в том, что „сюжетные мотивы“ „Гавриилиады“ полностью содержатся в (этих следовательно) апокрифах. Между тем, в то время как действительно все мотивы „Гавриилиады“ можно найти распыленными в апокрифической, раннехристианской церковной и так или иначе связанной с ней литературе, в указанных Томашевским апокрифах имеются только две черты пушкинской фабулы и те — в рудиментарном виде <...> Любопытно, — пишет С. Я. Лурье далее, — что, как указывает сам же Томашевский, в книге апокрифов, находившейся в библиотеке Пушкина, этих указанных Томашевским апокрифов не было, и, следовательно, „Пушкин читал не подлинные тексты апокрифов, а какие-то (нам неизвестные!) изложения их“ (стр. 38). Итак, уже Томашевский вплотную подошел к вопросу о существовании какого-то неиспользованного наукой источника нашей поэмы».25

Исходя отсюда, С. Я. Лурье и поставил своей задачей если не найти и указать этот источник, то по крайней мере установить направление, в котором должны вестись его поиски. «Если мы допустим, — пишет он, — что источником Пушкина была известная нам апокрифическая и церковная литература, то, ввиду того что заимствованные Пушкиным черты разбросаны по различным сочинениям, пришлось бы сделать невозможное предположение, что он, прежде чем сесть за „Гавриилиаду“, произвел огромную филологическую работу. Поэтому допущение, что в руках Пушкина был какой-то чрезвычайно любопытный и научно-ценный апокриф, неизвестный нынешним западноевропейским историкам христианства, становится почти что единственно возможным».26

Широко осведомленный в древнегреческой, древнеегипетской, раннехристианской литературах, С. Я. Лурье привел в своей статье весьма интересные сюжетные параллели из древних разноязычных источников и пришел к выводу, что Пушкин изложил какую-то очень древнюю по своему содержанию версию о благовещении, до нас, однако, не дошедшую: «Пушкину, — по его словам, — по-видимому, удалось натолкнуться на любопытный памятник, примыкающий к этой старой традиции, и было бы праздником для нынешней исторической науки, если бы попытки отыскать бывший в распоряжении Пушкина источник „Гавриилиады“ увенчались успехом».27 В заключение, ссылаясь на слова самого

- 291 -

Пушкина в тексте поэмы («Но говорит армянское преданье...»), а также и на мою статью, в которой обращено внимание на это интригующее свидетельство поэта, С. Я. Лурье утверждает: «Очевидно, „армянское преданье“ далеко не простая фикция».28 Такое преданье не указано и доныне, и вообще весь накопленный материал об источниках сюжета «Гавриилиады» до настоящего времени не подвергся еще надлежащему, углубленному сравнительно-историческому исследованию.

Вопрос о загадочном «армянском преданье», на которое сослался Пушкин, был, вероятно, единственной общей темой, которой посвящено было несколько слов как в статьях С. Я. Лурье, так и в моих «Мелких заметках о Гавриилиаде». В остальном — и по данным, извлеченным из памятников письменности и фольклора, и по сделанным из них выводам, — в обоих указанных статьях обнаруживались существенные расхождения. В отличие от С. Я. Лурье я не настаивал на том, что Пушкин должен был располагать каким-то неизвестным нам апокрифическим текстом о благовещении (или его устным пересказом), хотя такой текст, вероятно, мог иметь хождение в разноплеменном и разноязычном Кишиневе. В противоречии с мнением С. Я. Лурье, возражавшим против допущения, «что Пушкин собирал свой материал из различных источников, реконструируя по рудиментам первоначальную форму рассказа», и, следовательно, против контаминации в тексте своей поэмы нескольких источников разного рода, я полагал, что процесс творчества Пушкина и на этот раз должен был быть совершенно иным. Пушкину, как известно, достаточно было беглого намека, отрывка случайно услышанной фразы, чтобы они запомнились прочно и чтобы из них могло вырасти, притом с чудодейственной быстротой, целое самостоятельное произведение, в котором сплетались воедино другие данные и сообщения, услышанные или прочитанные еще ранее. Нельзя также не учесть то обстоятельство, что сколько бы неожиданных аналогий с сюжетом «Гавриилиады» ни открывали нам

- 292 -

древнеегипетские сказания об Изиде или коптские апокрифические тексты о христианской богородице и т. д., известные специалистам-филологам в наше время, но до Пушкина они могли дойти с гораздо бо́льшим трудом, чем современные ему книги на западноевропейских языках, где также можно обнаружить еще не отмеченные пушкиноведами, но достойные внимания аналогии к замыслу интересующей нас пушкинской поэмы. Поэтому дальнейшие поиски возможных, но еще не называвшихся источников «Гавриилиады» или творческих импульсов к работе над нею в западноевропейских литературах XVIII и начала XIX в. и более раннего времени, с нашей точки зрения, очень желательны.

В интересах будущих исследований укажу здесь лишь несколько параллелей к сюжетным мотивам «Гавриилиады», не приводившихся в моей, воспроизводимой ниже статье 1925 г., которая перепечатывается в данном сборнике без дополнений, по соображениям, высказанным выше.

Возможно, например, что стоило бы в поисках этих параллелей обследовать — тщательнее и полнее, чем это было сделано ранее, — широко разветвленную генеалогию сюжета новеллы Боккаччо из «Декамерона» о мнимом архангеле Гаврииле и об инсценированном им благовещении (вторая новелла четвертого дня). Эта новелла названа в нашей статье только попутно. Между тем во множестве вариантов, переделок и применений этот сюжет обошел все важнейшие литературы мира. Исследователи Боккаччо уже с давних пор одним из первоисточников указанной новеллы «Декамерона» считали рассказ о жреце Нектанебе и об обманутой им Олимпии из Псевдо-Каллисфеновой книги сказаний об Александре Македонском: Нектанеб появляется перед Олимпией в храме под видом божества.29 Другие сравнивали новеллу Боккаччо с сходным рассказом Иосифа Флавия о плутнях жреца храма Изиды, играющего роль пособника римского патриция — обманщика и обольстителя набожной матроны под видом вселившегося в него божества. Прозаические трактаты Боккаччо о «Знаменитых мужах» и «Достославных женщинах» свидетельствуют, что обе указанные истории были ему хорошо известны и могли оказать воздействие на его новеллу о псевдоархангеле Гаврииле.30

Древнеиндийский сказочный сюжет из «Панчатантры», озаглавленный в издании Т. Бенфея «Ткач в роли Вишну»,31 находится

- 293 -

в родстве с рассказом Псевдо-Каллисфена. Эта индийская сказка полна задорного веселья: влюбившийся ткач в очень сходной ситуации так хорошо играет роль бога Вишну, что сам Вишну, чтобы поддержать свою репутацию, чувствует себя вынужденным воплотиться в тело обманщика и сотворить настоящее чудо.32

Новелла Боккаччо породила множество откликов и подражаний; не всегда легко установить, восходят ли они к рассказу о плутнях брата Альберто или к источникам самого Боккаччо, такой устойчивой в мировой литературе становится сюжетная схема о ложном благовещении. Можно назвать здесь новеллу Мазуччо «Пятый евангелист» («Il quinto evangelista» в его «Il Novellino, 1476), известность которой усилилась в конце XVIII в. благодаря ее стихотворной обработке Джамбаттиста Касти (в его «Novelle galanti», 1793).33 Во Франции рассказ о ложном благовещении законченную сюжетную форму обрел уже в рассказе, включенном в «Сто новых новелл» («Cent nouvelles nouvelles») Антуана де ла Саля (1388—1464), где он помещен под № 14 и озаглавлен «Делатель папы или священнослужитель» («Le faiseur du Pape ou l’homme de Dieux»): здесь рассказывается о пройдохе из Бургундии, ловко обманувшем простодушную вдову, в хорошенькую дочку которой он влюбился. Глухой ночной порой он является к дому вдовы, с помощью длинной тростины устраивает благовест в колокол на ближайшей звоннице, сам же в длинной и витиеватой речи объявляет себя ангелом, посланным от бога: «Слушай меня, — говорит он изумленной вдове, — я ангел божий, которого Творец направил меня возвестить тебе о твоей дочери... (Escoute moy, femme de Dieu, je suis un angel du Createur qui devers toy m’envoye toy annoncer et commender... etc.). Когда твоя дочь, — объявляет он далее, — побывает у святого отшельника, она зачнет сына, избранника божия, который со временем сделается папой и прославит церковь как новый апостол Петр или Павел». Комизм этого рассказа усугубляется тем, что обманщик, перерядившись в святого отшельника, из хитрости не сразу соглашается принять у себя дочь вдовы, явившейся к нему с рассказом о полученном от ангела благовестии: мнимый отшельник

- 294 -

предостерегает ее — не козни ли это дьявола? Лишь на третий раз соглашается он выполнить свое предназначение. Когда в положенный срок у избранницы рождается не обещанный мальчик, а девочка, отшельник скрывается. Эту новеллу положил в основу своей стихотворной обработки Лафонтен, в «сказках» которого она озаглавлена «Отшельник» («L’Ermite», 1667).34 И на этот раз вполне вероятно, что ее текст был известен Пушкину.

Существует также много непосредственных переработок указанной выше новеллы Боккаччо; между прочим, заинтересовавшийся ею Вольтер создал ее продолжение в виде небольшого стихотворного рассказа «Гертруда, или Воспитание девушки» («Gertrude ou l’éducation d’une fille»), и это произведение в свою очередь было подвергнуто дальнейшим обработкам; Лессинг в «Гамбургской драматургии» (Stück X) назвал его «одной из тех поучительных сказок, которыми мудрая старость божественного Вольтера одаривала молодое поколение», а Фавар превратил ее в веселую одноактную комедию («Isabelle et Gertrude on les Sylphes Supposées», 1765).

Сюжет о ложном благовестии встречается также в фацециях и шванках, попал он и в славянские народные рассказы — южнославянские35 и украинские. Относительно последних можно считать установленным, что их пустил в оборот в народную среду в XVII в. известный проповедник Иоанникий Галятовский своим сочинением «Мессия Праведный» (1669), где мы находим этот же анекдот со ссылкой на источник, откуда он его взял («Цезарий в книге 2 Диалогов своих о скрусе, в главе 25 до Аполлония») — «Dialogus miraculorum» Цезария Гейстербахского; запись устного пересказа этого анекдота о ложном Мессии, оказавшемся девочкой, находим у П. Чубинского.36 Поздняя обработка сюжета в варианте, который находится в «Иудейских древностях» Иосифа Флавия, принадлежит еще исторической повести Н. С. Лескова «Оскорбленная Нетэта».37

Мы опускаем перечисление различных обработок этого сюжета, существовавших в английской литературе, — начиная с той, которая включена в латинскую поэму «Исповедь влюбленного»

- 295 -

(Confessio amantis) современника Чосера, Джона Гауэра, поскольку обо всех этих произведениях Пушкин едва ли мог знать что-либо.38 Тем не менее подчеркнем, что некоторые из этих сюжетов завещаны были английской литературе XIX в. эпохой Просвещения и порою давали себя знать, в том или ином обличии, в первые два десятилетия этого века. Так, норичский литератор Вильям Тейлор (1765—1836), являвшийся видным переводчиком и популяризатором в Англии немецкой литературы, имел, между прочим, также репутацию крайнего «безбожника», порою весьма шокировавшего его сограждан; по свидетельствам современников, он, например, «утверждал, что Дева Мария, вероятно, была обольщена сторожем иерусалимского храма по имени Гавриил; при этом он утверждал, что такова была „теория“, автором которой он, однако, не являлся».39 Возможно, что Тейлор имел в виду дошедшие до него тем или иным путем отзвуки тех анекдотических интерпретаций легендарных библейских мотивов, о которых рассуждал еще Вольтер. Но как раз в начале века в Англии возник новый интерес к критике текста библейских книг, а также к ветхозаветным и новозаветным апокрифам, что оказало сильное воздействие на «мистерии» Байрона и восточные поэмы Томаса Мура.

Напомним в связи с этим, что Байрон прекрасно знал Библию40 и что он имел к ней живой интерес как к художественному памятнику. Это в полной мере сказалось также на таких его лирических драмах — «мистериях», как «Каин» (1821) и «Небо и земля» (1822); их «богоборческие» мотивы приводили в смятение клерикальные круги и реакционную прессу не в одной лишь Англии; эти произведения были запрещены и в России для перевода как произведения богохульные и еретические.41 В особенности

- 296 -

предосудительным казалось смешение здесь эротических мотивов и преданий, освященных церковью, что частично объяснялось интересом Байрона и его современников именно к апокрифической литературе. Так, сюжет мистерии Байрона «Небо и земля» основан на библейской «Книге бытия», в частности на ее шестой главе, где находится известное место, дававшее повод к теологическим спорам и кривотолкам. Начало этой главы в русском переводе читается так: «Когда люди начали умножаться на земле и родились у них дочери, тогда сыны божии увидели дочерей человеческих, что они красивы, и брали их себе в жены, какую кто избрал». Но Байрон, как это было давно установлено, пользовался и апокрифической «Книгой Еноха»: в ней также идет речь об ангелах — «сынах неба», которые, увидев прекрасных дочерей земли, почувствовали к ним страстное влечение и звали друг друга спуститься на землю и сочетаться с ними браком. «И вот случилось, — говорится здесь, — когда дети человеческие умножились в те дни, то прекрасные и благообразные дочери родились у них. И ангелы, сыны небес, видели их и вожделели по ним, и сказал один другому: пойдем, изберем себе жен среди детей человеческих и произведем детей». Обе приведенные цитаты из «Книги бытия» (VI, 2, 4) и апокрифической «Книги Еноха» (гл. 7), в сопоставлении или каждая в отдельности, как раз в начале 20-х годов подвергались широкому обсуждению и спорам.42 Теми же источниками воспользовались также Томас Дейл для своей поэмы «Irad and Adah, a tale of the flood» (1822),43 Томас Мур в поэме «Любовь ангелов» (1823) и другие литераторы. Томас Мур снабдил свою поэму весьма учеными примечаниями; первое из них походит на теологический трактат (это примечание имеет и особое заглавие: «Об ошибочном переводе

- 297 -

70-ю толковниками шестой главы „Книги Бытия“»), в котором поэт ссылается на множество раннехристианских писателей — Филона, Климента Александрийского, Тертуллиана, Лактанция, Диона Хризостома и других, чтобы показать, как понимали они спорное место библейского рассказа об «ангелах» или «сынах».44 И в самом деле, указанная выше цитата была камнем преткновения для комментаторов Библии не только во время Байрона и Мура, но и значительно позже.45

Приведенные факты свидетельствуют, что в английской литературе интерес к библейским апокрифическим текстам весьма оживился именно в начале 1820-х гг., т. е. в то время, когда создавалась «Гавриилиада» Пушкина.

Стоит отметить, что в это же самое время в английской демократической печати появилось множество антирелигиозных пародий и сатирических памфлетов. Нет ничего невероятного в том, что о некоторых этих изданиях мог слышать и Пушкин, писавший позднее: «Англия есть отечество карикатуры и пародии. Всякое замечательное происшествие подает повод к сатирической картинке: всякое сочинение, ознаменованное успехом, подпадает под пародию» (XI, 118, 544). Напомним также, что приятель Пушкина, Николай Иванович Кривцов, причисленный в 1818 г. к русскому посольству в Лондоне, имел репутацию атеиста; А. И. Тургенев писал П. А. Вяземскому (28 августа 1818 г.), что «Кривцов не перестает развращать Пушкина и из Лондона прислал ему безбожные стихи из благочестивой Англии!».46 Какие именно стихи Н. И. Кривцов прислал Пушкину из Лондона, мы не знаем; нам, однако, известно, что выбор «безбожных» произведений на английском книжном рынке этого времени был действительно очень богатым.47 Широкую известность своими пародиями на религиозные тексты приобрел тогда в английских демократических кругах В. Хон; уже в 1817 г. против Хона начались судебные

- 298 -

преследования по обвинению в богохульстве; два года спустя в одном из реакционных памфлетов, направленных против Хона, о его сатирах говорилось как об «отвратительных извращениях Библии», «имеющих целью разжечь страсти ослепленных фанатиков» и получивших «большое распространение». В 1820 г. В. Хон опубликовал в Лондоне «Апокрифический Новый Завет».48

Все вышеприведенные данные дают нам право признать, что изучение сюжетных аналогий к пушкинской «Гавриилиаде» еще нельзя считать завершенным вполне и что оно может быть продолжено.

I

По поводу издания В. Брюсова

1

Отмена некоторых цензурных стеснений позволила издать одно за другим несколько произведений, связанных между собой если не общим характером и веселостью сюжета, то судьбой. Были изданы «Опасный сосед» В. Л. Пушкина,1 когда-то популярный в «арзамасской» среде, пленивший А. С. Пушкина живостью действия и чистотою речи и заслуживший лестные отзывы Батюшкова, Воейкова, Гнедича; «Поп», поэма И. С. Тургенева (М., 1917), долго приписываемая Лонгинову, и, наконец, «Гавриилиада» Пушкина, давно уже окруженная ореолом скверной славы и одинаково недоступная не только любителям «поэтических вольностей», но и большинству специалистов-пушкиноведов. Все эти «шалости пера» или «проказы резвой юности» были одинаково под запретом, хотя и давно перепечатывались за границей; в России же они ходили в рукописях, тщательно хранились в фамильных архивах или в пыли дедовских библиотек и были вечною и недоступною мечтою библиофилов. Своего восстановления ждут еще «юнкерские поэмы» Лермонтова, вроде «Уланши», «Петергофского праздника», «Сашки», впрочем, тоже уже напечатанные за границей в полном виде.2 Историк литературы не вправе пренебрегать столь значительной группой давно «отверженных» произведений; вглядываясь в них пристально, он может заметить их внешнее и внутреннее родство, установить между ними преемственную связь, подчас неуловимое сходство в трактовке сюжета или деталях стиля, в особенностях поэтической манеры, в фактуре стиха. Сравнительный анализ этих поэм

- 299 -

мог бы быть во многих случаях небесполезным, а иногда и необходимым. Быть может, для произведений этого рода можно было бы даже говорить об особенностях традиции или установить целую школу рукописных поэм, столь распространенных в николаевскую пору благодаря строгостям «чопорной цензуры». Так, несомненно, детали связывают и названные здесь «вольные поэмы»: А. С. Пушкин от В. Л. Пушкина мог научиться «вольному рассказу» и занимательности сюжета. В «Попе» Тургенева не трудно видеть отзвуки Пушкина и Лермонтова; от первого Тургенев взял его «поэтическую прозрачность», от второго — резкие и сочные краски и саркастический тон в отступлениях.

Все изданные поэмы, помимо новизны, имеют еще и научное значение, но первое среди них принадлежит, конечно, пушкинской «Гавриилиаде». «Гавриилиада» особенно дорога нам не только потому, что она связана с именем Пушкина. Нужно быть окончательно предубежденным, чтобы отказать ей в прекрасном мастерстве. Но для нас «Гавриилиада» представляет нечто большее, чем одну лишь «прекрасную шалость», какою она была для кн. П. А. Вяземского и А. И. Тургенева; она помогает нам отчетливее оценить для Пушкина значение некоторых литературных образцов, дает нам представление о настроениях поэта в пору его ссылки; признание хотя бы этих фактов должно было разрушить предрассудок о ее ничтожном историко-литературном значении; но достаточно оценить ее поэтические красоты — четкость образов, отделку стиха, чтобы предрассудок этот был бы отброшен как изжитый. Внешние достоинства поэмы бросались в глаза и тем, кто отрицательно относился к ее религиозному свободомыслию. Н. Огарев, первый издатель поэмы, указав на то, что ее содержание «проникнуто религиозным и политическим вольномыслием», признал ее «язык и форму» «бесконечно изящными». «Для нас, — пишет Огарев, — очень важна эта сторона неприличных стихотворений Пушкина; мы слишком неизбежно видим, как с отсутствием изящности форм в жизни на долю стихотворений неприличного содержания остается только неприличность и устраняется все изящное. „Гавриилиада“, принадлежащая к произведениям раннего возраста поэта, без сомнения отзывается влиянием Парни. Рассказ Сатаны о том, как и почему он научил Еву отведать запретного плода, и прилет голубя имеют всю силу и прелесть лучших позднейших произведений Пушкина». Несколько далее Огарев добавляет: «Пушкин довел стихотворения эротического содержания до высокой художественности, где уже ни одна грубая черта не высказывается угловато и все облечено в поэтическую прозрачность». Этот отзыв бесспорно замечателен своей критической тонкостью, но он особенно любопытен в устах Огарева и объясняет многое в его отношениях к Пушкину. Сильно подчеркнутый религиозный момент личного творчества Огарева не допускал возможности его увлечения религиозным

- 300 -

вольномыслием или мнимым либерализмом пушкинской поэмы. Но, издавая ее, Огарев подчеркивал это изящество формы и ее право на внимание именно с этой стороны.

В отношениях Огарева к Пушкину было нечто, напоминавшее отношения к Пушкину Лермонтова (ср., например, посвященные Пушкину строфы в «Юморе», так сильно напоминающие «Смерть поэта» Лермонтова), — преклонение перед мастерством, очарованность им и попытки подражания, несмотря на различие душевных организаций. Наконец, увлечение религиозным вольномыслием было в эпоху Огарева окончательно изжитым, по крайней мере в тех формах, какие оно приняло в «Гавриилиаде», да и сам Парни, служивший для русских писателей образцом в пору создания их поэм, был лишь последним и несколько запоздавшим отзвуком вольтеровского скептицизма. Таким образом, Огарев не мог опасаться, что издание поэмы принесет скверные плоды, но замечательно, что он оценил ее значение. «Гавриилиаду» Огарев мог знать от П. В. Анненкова, с которым он находился в дружеской переписке в пору работы Анненкова над Пушкиным; от него мог он получить и увлечение работой над изданием и комментированием поэта; на это есть и некоторые намеки в его письмах. Любопытно, что и П. В. Анненков, столь строгий в вопросах нравственности, так скоро, например, осудивший кружок «Зеленой лампы», основавшись исключительно на легенде Бартенева о его оргиастическом направлении,3 а позднее так упрекавший Ефремова за то, что он «блеклые цветы пушкинской секретной производительности» «вплел в один венок с самыми раскошными, чистыми, благородными цветами пушкинской музы»,4 склонен был видеть в поэме нечто большее, чем одно лишь «щегольство» и «прекрасную шалость». По его мнению, поэма была «написана в виде ответа на торжество клерикальной партии».5 Бартенев, со слов друзей поэта, и, может быть, желая освободить Пушкина от слишком пристрастных нападок за поэму, писал так: «Уверяют, что он позволил себе сочинить ее просто из молодого литературного щегольства. Ему захотелось показать своим приятелям, что он может в этом роде написать что-нибудь лучше стихов Вольтера и Парни». А. Незеленов, высказывая ту же мысль, но относя этот «задор» исключительно на долю Вольтера, добавлял следующее: Пушкин, «к сожалению, достиг цели, пошел по последовательности русского ума дальше своего учителя».6 В этом

- 301 -

предубеждении много упорства и доля наивности: комментаторам казалось непонятным, как прекрасное могло быть заключено в безнравственные формы, но это «прекрасное», бросаясь в глаза, отмечалось и ими как отрицательный признак. Дурная слава, упрочившаяся за поэмой Пушкина со времени знаменитого о ней процесса, обраставшая с течением времени легендами и вымыслами, не так быстро хоронила поэму, как строгие приговоры, какие ей были вынесены комментаторами Пушкина. Тому же Незеленову, например, она казалась «самым печальным событием» деятельности Пушкина и всего лишь «грязно-цинической вещью». Авторитетам приходилось верить на слово, так как исключалась возможность проверки этих приговоров по личному впечатлению. Ссылались на то, что о поэме сам Пушкин не любил вспоминать и отрекся от нее, и это было, к сожалению, достаточным поводом для того, чтобы изъять ее из научного обихода. Поэма игнорируется как биографический источник; историко-литературный анализ ее почти не коснулся. Поэтому издание В. Брюсовым полного текста «Гавриилиады» нужно признать крупной заслугой, имеющей бесспорное научное значение, тем более что она должна оказать заметное влияние на ход работ по исследованию Пушкина среди специалистов, для которых издание главным образом и предназначено. Первым издателем поэмы был Н. Огарев (Русская потаенная литература XIX столетия. Лондон, 1861); за этим изданием следовали — анонимное заграничное издание 1898 г.; берлинское издание Гуго Штейница 1904 г.7 Отрывки поэмы опубликовывались периодически и в России: Гербелем — в журнале «Время» 1861 г.; Гаевским — в «Современнике» 1853 г., в статье о Дельвиге (это указание Ефремова не принято Брюсовым во внимание); Ефремовым — в «Библиографических записках» 1861 г. и в его издании сочинений Пушкина 1880 г. Дополнительные стихи даны были в «Русском архиве» 1881 г. и «Остафьевском архиве» 1899 г., т. 2; отрывки из поэмы печатались всеми издателями Пушкина после издания Ефремова, но даже в изданиях Морозова, Венгерова и академическом (1916 г.) приведено не больше половины поэмы. Издание В. Брюсова является, таким образом, первым полным текстом, появляющимся в России (М., 1918). «Гавриилиада» в издании В. Брюсова вышла уже вторым изданием; первое разошлось в три дня. Второе издание рассчитано на более широкий круг читателей, а потому в поэме «по тщательном размышлении» опущено около

- 302 -

9-ти стихов.8 Книга все же предназначена преимущественно для лиц, изучающих Пушкина, а потому текст сопровождают примечания, где даны указания по критике текста и библиографические («рукописи», «издания», «современные свидетельства», «заглавие, посвящение и план», «время написания» и т. д.). Издатели скромно заявляют, что они «не имеют притязания дать научное издание», удовлетворяющее всем строгим требованиям: для этого необходимо было бы располагать рукописными материалами. «Наша работа лишь первое начинание в этом направлении». Как общее историко-литературное вступление перепечатана статья В. Брюсова из 2-го тома сочинений Пушкина под редакцией Венгерова. Замечание, что она «вновь просмотрена и пополнена», однако, неверно: статья перепечатана почти без всяких изменений, но важна уже потому, что была одной из первых работ, посвященных поэме.

Наиболее важной частью книги является текст. Как известно, рукописи Пушкина не сохранилось. Пушкин, как свидетельствует Бартенев, «всячески истреблял списки, выпрашивал, отнимал их». Один из списков поэмы Пушкин прислал Вяземскому между 7—10 декабря 1822 г. Ефремов, указав на это, сделал такое примечание:

- 303 -

«Эта рукопись несомненно должна найтись в Остафьевском архиве, так как кн. Вяземский никогда не выпускал из него ничего, туда попавшего».9 Между тем в библиотеке кн. Вяземского на экземпляре «Стихотворений» А. С. Пушкина (Берлин, 1870) нашлась следующая надпись, сделанная его рукой: «У меня должен быть в старых бумагах полный собственноручный Пушкина список „Гавриилиады“, им мне присланный. Должно сжечь его, что и завещаю сделать сыну моему». Список этот до сих пор найден не был.

В основу текста В. Брюсов положил текст издания Огарева, быть может, наиболее исправный, но сверяя его с другими изданиями; ни одно из них Брюсов справедливо не может признать вполне авторитетным: текст академического издания основан на «старинной копии, принадлежавшей В. Е. Якушкину», происхождение текстов изданий Ефремова, Морозова, Венгерова неизвестно. Из рукописных копий Брюсов впервые пользовался еще анонимным списком 1850—1860 гг. До сих пор неизвестен тот список поэмы, который, по указанию «Нового времени», 1903 г., имелся в «собственной его величества библиотеке»; он, однако, может оказаться наиболее авторитетным. На основании тщательного стилистического анализа В. Брюсов восстановляет предполагаемый текст. «Мы следуем правилу филологической критики, требующей предпочитать чтение более трудное», — говорит В. Брюсов, и этот принцип последовательно применен им во всех случаях, вызывающих сомнение. Значительное количество исправлений относится к правописанию и пунктуации, но и в более сложных случаях у Брюсова достаточно критической тонкости, чтобы не впасть в ошибку. Проверка справедливости анализа, впрочем, стоила бы специального разбора. Должны найтись еще несколько списков, до сих пор хранившихся тайно, и сверка с ними принятого Брюсовым текста окончательно утвердит его или исправит. Наконец, до сих пор еще не исключена возможность нахождения автографа Пушкина, а пока текст Брюсова следует признать предположительно исправным.

История создания «Гавриилиады» и отречение от нее Пушкина все еще темна. В своей статье, посвященной этой истории, повторенной в издании, о котором идет речь, В. Брюсов привел достаточно доказательств тому, что авторство Пушкина несомненно. Новейший скептицизм некоторых, писавших о поэме (Н. Барсуков, В. Каллаш), основанный исключительно на темной истории отречения и запирательства Пушкина, отныне должен быть сдан в архив. В. Брюсов ставит «Гавриилиаду» в связь с настроениями Пушкина кишиневского периода, рассказывает историю ее замысла

- 304 -

и создания и отводит ей место в ряду других произведений Пушкина; но историко-литературного анализа он касается лишь отчасти: было бы весьма своевременным указать, например, параллели из тех поэм Парни, на зависимость от которых «Гавриилиады» указывали достаточно часто начиная от Огарева, но по цензурным соображениям всегда бездоказательно. Работа над «Гавриилиадой», впрочем, только начинается, и издание В. Брюсова важно уже тем, что оно способствует этому в значительной мере. В настоящей заметке мы сделаем несколько сопоставлений в надежде, что они не окажутся бесполезными.

Дело о «Гавриилиаде» возникло по следующему поводу. Статс-секретарь Николай Назарьевич Муравьев в письме к графу П. А. Толстому от 29 июня 1828 г. свидетельствует, что крепостные люди отставного штабс-капитана В. Ф. Митькова «принесли к Высокопреосвященному Серафиму прошение, что господин их развращает их в понятиях православной, ими исповедуемой христианской веры, прочитывая им из книги его рукописи некое развратное сочинение под заглавием „Гавриилиада“, и представили Высокопреосвященному митрополиту и ту самую книгу». Дело началось и дошло до государя. Неизвестно, какая кара постигла Митькова, но любопытно, что на одном из докладов комиссии по расследованию дела, представленном Николаю I, он сделал отметку: «Желаю знать подробнее, что последует, и повторяю, что если сей Митьков тот самый, который служил в финляндском полку, то он требует весьма строгого надзора и дурной и фальшивый человек». Комиссия, вновь представляя по сему поводу собранные ею сведения, сообщала: «Преследуя дело сие со всем вниманьем, коего оно заслуживает, не могла по предмету известной поэмы Гавриилиада найти Митькова виновным, ибо доказано, что он не читал ее людям и не внушал им неверия. Главная виновность заключается тут в сочинителе. Комиссия старается найти оного. Пушкин письменно объявил, что поэма сия не им писана».10

Неизвестно, как доказана была невиновность Митькова, но все усилия комиссии были направлены к раскрытию автора поэмы. Неизвестно также, почему комиссия обратилась к Пушкину;

- 305 -

на него при допросе мог указать Митьков, его имя могло стоять в рукописи. К делу проявлен был столь повышенный интерес, что письмом Пушкина, где он отказывался от поэмы, дело не ограничилось. По приказанию государя графу Толстому, был произведен устный допрос, где, снова отрицая свое авторство, Пушкин рассказывал, что, от кого он получил рукопись, он не помнит, что она ходила между офицерами гусарского полка, и между прочим добавлял: «...осмеливаюсь прибавить, что ни в одном из моих сочинений, даже из тех, в коих я наиболее раскаиваюсь, нет ни следов духа безверия или кощунства над религиею. Тем прискорбнее для меня мнение, приписывающее мне произведение жалкое и постыдное». Это сказано в 1828 г., когда Пушкин мог говорить это со спокойной совестью. «Зная лично Пушкина, я его слову верю», — написал Николай на докладе по этому поводу, но тут же выразил желание, чтобы Пушкин «помог правительству открыть подобную мерзость» и того, кто обидел «Пушкина, выпуская оную под его именем». Пушкин был призван к допросу третий раз, но испросил разрешения писать прямо к государю. Нераспечатанным письмо его было доставлено Николаю. Содержание его остается неизвестным, дело, однако, было прекращено.

На основании «Записок» кн. Голицына обычно полагают, что в письме этом было заключено признание; Пушкин прибегал к великодушию государя, «припертый к стене». Таким образом, есть основание отбросить главный аргумент противников авторства Пушкина — его личный отказ от поэмы; второй — приписывание ее Пушкиным кн. Д. П. Горчакову — основан на малодостоверных свидетельствах; одно из них (неизвестное Брюсову) принадлежит Н. С. Селивановскому, в его «Записках», который, рассказав о Радищеве и его судьбе, напоминает и другую подобную же историю. «Вспомним еще одного русского писателя, подвергшегося той же участи, — говорит он, — это Горчаков, автор Г<авриилиады>, глупой... поэмы, напечатанной и переведенной им с французского. Мне не случилось иметь ее в руках; но, сколько слышал, в ней были места поэтические. Кто-то мне сказывал, что профессор Мерзляков однажды прочитал ее всю одному приятелю и сжег в печи».11 «Записки» Н. С. Селивановского, как указали уже его первые издатели, «нуждаются в критической проверке», кроме того, их автор мог слышать легенду о принадлежности «Гавриилиады» Горчакову: ее пустил сам Пушкин на допросе и о том же сообщал в известном письме к кн. Вяземскому. Каллаш, защищавший авторство Горчакова, пошел на уступки и допустил, что поэма Пушкина была лишь подражанием Горчакову: в числе произведений Горчакова были, правда, легкомысленные поэмы, которые по общему характеру могли напоминать «Гавриилиаду»,

- 306 -

но они утрачены, сгорев в числе его прочих бумаг,12 и это сомнительное предположение не может быть доказано ничем. Зато авторство Пушкина доказывается рядом убедительных доводов. Кн. Вяземский, посылая А. И. Тургеневу отрывок из поэмы, писал ему: «Пушкин прислал мне одну свою шалость». В кишиневской тетради есть наброски программы, которую нельзя толковать иначе, как замысел «Гавриилиады», там же есть черновик стихотворения, который, несомненно, представляет собою послание, «envoi» к Вяземскому или Бестужеву, при посылке поэмы. Наконец, убедительным кажется тот анализ стиля поэмы, который произвел Брюсов, сравнительно с другими произведениями Пушкина, и то еще, что ее отдельные места могут быть сравнены с некоторыми стихотворениями: стихи 329—355 со стихотворением «Платоническая любовь» (1819); стихи 113—116 со стихами «Любовь одна — веселье жизни хладной» (1816), и т. д. В авторстве Пушкина, таким образом, не может быть никаких сомнений.13

2

История создания «Гавриилиады» была рассказана много раз, но условия ее возникновения достаточно освещены еще не были. «Кишиневские вольности» изгнанника-поэта состояли из кутежей, увлечений, дуэлей. Не было конца его беспечным забавам и шалостям.

Фантазия Пушкина, как выразился Анненков, была в «горячечном состоянии». Еще осенью 1821 г., кончив «Пленника», Пушкин писал Дельвигу, что у него в голове уже бродят новые поэмы. Он начинал их, бросал, уничтожал написанное; «Вадим» остался незавершенным, «Разбойников» Пушкин сжег, и только «Бахчисарайский фонтан» дошел до нас в полном виде. Рисунки кишиневских тетрадей изображают танцующих чертей, пытки и казни; в связи с ними находится, быть может, замысел той поэмы, действие

- 307 -

которой должно было происходить в аду, при дворе сатаны. Она осталась ненаписанной. Но над «Гавриилиадой», как можно догадаться, Пушкин работал упорно и долго. Ее замысел относится к лету 1821 г.: она была окончена зимой 1822-го и тогда же отослана кн. Вяземскому. В письме к последнему Пушкин несколько позднее выражал досаду, что в «Полярной звезде» хвалят «холодного однообразного Осипова» и обижают Майкова, «Елисей» которого истинно смешон. Пушкин писал: «Тебе, кажется, боле нравится благовещение, но, однако, Елисей смешнее, следовательно, полезней для здоровья». Если под «благовещением» понимать «Гавриилиаду», весьма естественно было бы сравнить эти две поэмы. Но «Елисей, или Торжество Вакха», шуточная поэма В. И. Майкова (1771), однако, едва ли могла служить образцом для Пушкина; замечательная своим живым народным языком и некоторой нецеремонностью сюжета, она была первой на Руси и типичной герои-комической поэмой в стиле Буало: образец такой поэмы он дал в своем «Налое» («Lutrin»).14 Уже это одно подчеркивает различие замыслов Майкова и Пушкина; сходство поэм не могло идти далее общей для них «веселости» или «игривости» изображения: сюжет, поэтическая манера были совершенно различны. Другими возможными образцами для поэмы Пушкина могли быть те произведения, которые помянул поэт в «Городке» (1814) спрятанными в «потаенну сафьянову тетрадь».

Образцом мог быть и Вольтер с некогда пленившей Пушкина «Орлеанской девственницей», которым Пушкин увлекался как раз в пору создания «Гавриилиады», об этом упоминается и в послании к В. Л. Давыдову (1821):

Я стал умен и лицемерю,
Пощусь, молюсь и твердо верю,
Что бог простит мои грехи,
Как государь мои стихи.
Говеет Инзов, — и намедни
Я променял Вольтера бредни
И лиру, грешный дар судьбы,
На часослов и на обедни,
Да на сушеные грибы.

Симпатии Пушкина к Вольтеру оживают, как думал еще Незеленов, под влиянием Байрона, который посвящает ему несколько строк в «Чайльд Гарольде». Во всяком случае, значение некоторых произведений Вольтера для «Гавриилиады» требует подтверждений и проверки.

Пушкина интересовал в Вольтере, между прочим, и его скептицизм. Это может быть подтверждено и заметкой Пушкина о Байроне, в которой он старается освободить его от обвинений в безверии. «Вера внутренняя, — пишет Пушкин, — перевешивала

- 308 -

в душе Байрона скептицизм, высказанный им местами в своих творениях. Может быть даже, что скептицизм сей был только временным своенравием ума, иногда идущего вопреки убеждению внутреннему».

Таким «временным своенравием ума» были и религиозные настроения поэта в этот период его жизни. Не будучи неверующим, Пушкин не был и скептиком. «Mon coeur est maté rialiste, mais ma raison s’y refuse», — записал он в своем дневнике (9 апреля 1821 г.). «Пушкин не мог примириться с мыслию о несуществовании духовного мира», — говорит Незеленов и в доказательство приводит черновой отрывок:

Ты сердцу непонятный мрак,
Приют отчаянья слепого,
Ничтожество, пустой призрак,
Не жажду твоего покрова!
Мечтанья жизни разлюбя,
Счастливых дней не знав от века,
Я все не верую в тебя,
Ты чуждо мысли человека,
Тебя страшится гордый ум...

В религиозных колебаниях и сомнениях Пушкина отгадка тех его строф, где он кажется с первого взгляда убежденным и насмешливым. Он несколько свысока относится к Библии; по рассказам Липранди, он рисует на ломберном столе мелом сестру молдаванина Катакази — Тереису мадонной, а на руках у нее младенцем — генерала Шульмана, с оригинальной большой головой, в больших очках, с поднятыми руками, но все это — «временное своенравие ума». «Вера внутренняя» перевешивает в нем «скептицизм, высказанный местами в его творениях».15

Таким образом, отказываться от «Гавриилиады» у Пушкина были основания и тотчас вслед за ее написанием, тем естественнее его отречение шесть лет спустя, когда ближе были минуты, в которые написаны были «Отцы пустынники» или «Странник».16

- 309 -

Наиболее значительным и несомненным образцом для Пушкина была поэма Парни «La guerre des Dieux» (1799) и две другие: «Les galanteries de la Bible» и «Le paradis perdu», объединенные автором в сборнике «Украденный портфель» 1805 г. Парни Пушкин хорошо знал уже в Лицее; в «Городке» он рассказал нам, что в его библиотеке:

Воспитаны Амуром,
Вержье, Парни с Грекуром
Укрылись в уголок.

В Кишиневе впечатления юности постоянно освежались.17 Значение Парни для «Гавриилиады» признавалось всеми, кому приходилось писать о ней. На Парни указывали Огарев, Бартенев — со слов друзей поэта; в туманных выражениях, вынужденный к этому цензурой, и потому почти бездоказательно говорил об этом Ефремов,18 за ним Морозов и ряд комментаторов и издателей

- 310 -

Пушкина. Но сближения не шли дальше общих и случайных указаний.

Парни эпохи директории мало напоминает певца Элеоноры, того poète élégiaque, который был так красив и изысканно нежен в своей любовной печали. Пейзажи его напоминают «сельские праздники» и galanteries Фрагонара, Ватто или особенно Буше, с его декоративным мастерством, однообразием сюжетов и «искусственно веселыми» красками.

Свой элегический тон Парни победил к концу своих дней, променяв его на скептицизм и остроумие Вольтера, уже, впрочем, отживавшие свой век, Пушкин долго был пленен Парни-элегиком; влияние Парни, по наблюдениям П. О. Морозова, ослабело только к 1827 г., но степень увлечения Пушкина поэзией Парни была столь велика, что у него возник интерес и к этой группе его поэм.

К этому, впрочем, были и другие основания. Появление «Войны богов», например, было литературным событием. По выходе в свет поэмы о Парни писали, что он вступил в соперничество с Вольтером и Ариосто. Шлегель посвятил поэме сочувственную статью в «Атенеуме»; ее расхвалил Женгене в «Декаде». Состязались в сравнениях и уподоблениях: Парни превосходил древних силою и убедительной чеканностью речи; Катулл и Овидий, Анакреон и Гораций нового времени, в искусстве элегии он не имел себе равных, в области комической эпопеи он был соперником Вольтера и в то же время был «pur et harmonieux comme Racine».19

Поэмы «Le paradis perdu» и «Lee galanteries de la Bible» примыкали к «La guerre des Dieux» и по своему стилю и по сюжетам. В «La guerre des Dieux» картинно и с частыми отклонениями в сторону эротической изобразительности представлялась борьба старого языческого Олимпа с новым, христианским. В «Galanteries de la Bible. Sermon en vers» и «Le paradis perdu» пересказывались известные эпизоды из Библии:

Approchez, chrétiennes  jolies.
De la Génèse les versets
Valent  bien d’un  roman anglais
L’horreur est  les tristes folies.
Surmontez  d’injustes dégouts;
Lisez; de  la  Bible pour vous
Je traduis les galanteries.

(Les galanteries de la Bible)

Сходство «Гавриилиады» с названными поэмами Парни20 сказывается не только в стиле, но в описаниях или отступлениях. Вот несколько примеров.

- 311 -

Парни	Пушкин
Son vieux mari, très mau — vais charpèntier, Ne gagnant rien vivait dans la misère.21	Ее супруг, почтенный человек, Седой старик, плохой столяр и плотник, В селенье был единственный работник.

Рассказ змея о грехопадении почти повторяет Парни в «Le paradis perdu».

De се jardin Eve était la merveille. Auprès d’Adam, à l’ombre d’un bosquet. Négligemment elle forme un bouquet, Le jette ensuite, et sa bouche vermeille Laisse échapper un long soupir d’ennui: Qu’avec lenteur le temps coule aujourd’hui! — Occupons-nous. Volontier, mais que faire? — Cueillons des fleurs. — Tou — jours des fleurs! Eh bien, — Chantons un hymne. Oh’je he chante rien. — Dormons. — Encore? Dinons pour nous distraire. Je n’ais pas faim... ...Quelle injustice! Du Dieu jaloux quel éntrange caprice! Mais sans amour peut on multiplier? Sottise, erreur, j’y veux remédier.22

...младая Ева В своем саду, скромна, умна, мила, Но без любви в унынии цвела. Всегда одни, глаз на глаз, муж и дева На берегах Эдема светлых рек В спокойствии вели свой тихий век. Скучна была их дней однообразность, Ни рощи сень, ни молодость,             ни праздность, Ничто любви не воскрешало в них; Рука с рукой гуляли, жили, ели. Зевали днем, а ночью не имели Ни страстных игр, ни радостей живых... Что скажешь ты? — Тиран             несправедливый, Еврейский бог, угрюмый и строптивый, Адамову подругу полюбя, Ее хранил для самого себя ............. Мне стало жаль прелестной Евы, Решился я, создателю на зло, Разрушить сон и юноши и девы.

К этой же картине близок первый эпизод «Les galanteries de la Bible». Прилет голубя находит себе полное соответствие в описании Парни «l’oiseau d’amour»,23 хотя некоторые детали могли быть навеяны также и «Ледой» Парни, которой Пушкин подражал еще в 1814 г.

L’oiseau d’amour parait; il lui présente
Le fruit mortel, qu’elle a trouvé si doux,
Elle sourit, et sa main caressante
Flatte l’oiseau placé sur ses genoux,
Il les couvrait d’une aile frémissante.
Il ose plus; de son bee amoureux
D’azure effleur un sein voluptueux;
Et de la bouche il entr’ouvre la rose.
Eve soupire, et dans son trouble heureux
Sur une main sa tête se repose.

- 312 -

Бог «Гавриилиады» мало похож на «еврейского бога», как его называет Пушкин, и напоминает скорее того Юпитера, каким его любил изображать XVIII век. Наконец, и образ Марии, быть может, стоит в зависимости от Парни:

Шестнадцать лет — невинное творенье,
Бровь черная, двух девственных холмов
Под полотном упругое движенье,
Нога любви, жемчужный ряд зубов.

У Парни:

«Quel air commun! quelle sotte coiffure!»
Belle Marie, au Tivoli des cieux
Ainsi parlaient tes rivales altières:
Mais n’en déplaise à ces juges sévères
De grands yeux noirs, doux et voluptueux,
Des yeux voilés par de longues paupières,
Quoique baissés sont toujours de beaux yeux;
Sans qu’elle parle une bouche de rose
Est éloquente, et même on lui suppose
Beaucop d’ésprit: de pudiques tétons
Bien séparés, bien ronds,
Et couronnées par une double fraise.
Chrétiens ou juifs, pour celui qui les baise,
Ne sont pas moins de fort jolis tétons.24

Картины Пушкина, однако, ярче, живее и более сжаты, тогда как Парни в них кажется порою скучным, несмотря на то что он старается оживить их двусмысленностью или остротой. «Гавриилиада» оставляет далеко за собой свои образцы; ее поэтические красоты искупают ее «вольности». Неудивительно, что она пользовалась популярностью. Ее, быть может, знал и Лермонтов, и это знакомство сказалось в «Демоне».

Пушкин	Лермонтов
— Кто ты, змия? По льстивому напеву, По красоте, по блеску, по глазам Я узнаю того, кто нашу Еву Привлечь успел к таинственному древу И там склонил несчастную к грехам ............ — Попы вас обманули, И Еву я не погубил, а спас! — Спас! от кого?            — От Бога.                                 — Враг опасный. — Он был влюблен...           — Послушай, берегись!	Тамара О, кто ты? Речь твоя опасна... Тебя послал мне ад иль рай? Чего ты хочешь? Демон Ты прекрасна. Тамара Но молви, кто ты?     Отвечай! Демон Я тот, которому внимала               и т. д.

- 313 -

— Он к ней пылал... — Молчи! — любовью страстной, Она была в опасности ужасной.

Здесь можно усмотреть сходство в диалогической форме рассказа и оживленности разговора, да и соперничество Ангела и Демона в келье Тамары напоминает несколько единоборство Гавриила с сатаной, опять-таки заимствованное Пушкиным у Парни.

В некоторой зависимости от Пушкина, быть может, находится и образ Тирзы — еврейки в «Сашке», характеризованный чертами, напоминающими Марию «Гавриилиады». В данном случае, однако, нужно помнить также о женском образе «Испанцев», навеянном Лермонтову Лессингом или Вальтером Скоттом.

Кажется, определеннее сказалось влияние «Гавриилиады» в поэме «Мария» Т. Шевченко (1859). Концепции одного и того же сюжета у Пушкина и Шевченко различны; подлинный лиризм и мягкие, теплые краски поэмы Шевченко значительно разнятся от общего стиля «Гавриилиады»; у Шевченко евангельский эпизод пересказан распространеннее, и в рассказе нет ничего арелигиозного — напротив, вся поэма проникнута подлинным религиозным волнением, но детали могут быть сближены с поэмой Пушкина. Архангел Гавриил, очеловеченный у Шевченко, напоминает пушкинского Гавриила не только своею внешностью, но и своим поступком. Напоминает Пушкина и рассказ Шевченко о жизни Марии у Иосифа:

У Йосипа, у тесляря
Чи в бондаря того сьвятого,
Марія в наймичках росла,
Росла собі и виростала,
І на порі Марія стала,
Рожевим квітом розбувіла,
В убогій и чужій хаткині,
В сьвятому тихому раю.
Теслярь на наймичку свою
Неначе на свою дитину
Теслу було і струг покине
Та й дивиться...25

Но отличие поэмы Шевченко ясно уже из этой параллели. Картина семейной обстановки у Шевченко уютнее и мягче. Отеческие отношения Иосифа к Марии у Пушкина, следовавшего Парни, трактованы иначе. Иной была и цель поэмы: к Мадонне заступнице обращался Шевченко, к утешительнице в печали и скорби.

_____

В настоящей заметке мы собрали несколько фактов, относящихся к истории поэмы, ее замыслу и ее возможному влиянию на последующую литературу. Как бы они ни были случайны, они

- 314 -

помогают оценить выдающееся значение поэмы не только для творчества Пушкина, но и для всеобщей истории литературы, — а это, думается, лучше всего указывает на бесспорную заслугу Брюсова, решившегося, вопреки общепринятому мнению, настаивать на ее большом значении и предпринявшего немалый труд по изданию исправного текста поэмы. В этом его оправдание от тех возможных преследований и нареканий по поводу изданной им поэмы, от которых она, нужно думать, к сожалению, не скоро избавится.

II

К источникам Гавриилиады

Легенда о запирательстве и признаниях Пушкина в авторстве смелой богохульственной поэмы, долгий запрет, тяготевший над нею по понятным соображениям, поскольку дело шло не о специально исследовательском к ней интересе, но о настроениях круга читателей, всегда особенно падкого на произведения этого рода, — все это обеспечило ее первому легальному изданию (1918) крупный, почти скандальный успех и в силу этого почти одновременное появление ее в ряде более или менее плохих перепечаток. Пока полный текст «Гавриилиады» имел злободневный интерес, она породила лишь ряд честных и лицемерных недоумений, и чисто научное использование ее уступило на время место обсуждениям этического и религиозного порядка. Новое издание ее по возможности исправного текста, сделанное в 1922 г. Б. В. Томашевским,1 снабженное образцовым комментарием, в котором исследователь резко ограничил себя пределами историко-литературного изучения, положило наконец прочное основание научному исследованию поэмы. Тщательная работа Б. Томашевского выводит нас на правильный путь ее оценки и истолкования; книга отнюдь не является только лишь сводкой имеющихся данных о «Гавриилиаде», какою предлагает ее считать сам автор: он выдвигает несколько новых точек зрения и своеобразно группирует уже известный материал. Потому-то здесь и нужны дополнения, разъяснения и поправки; комментарий, какой дает Б. Томашевский в названном издании, неизбежно должен был обойти ряд очень существенных мелочей и некоторых важных вопросов и утверждать там, где еще требуется обсуждение, тем более что он касается одного из самых малообъясненных созданий Пушкина. М. А. Цявловский показал недавно, что установление окончательного текста поэмы несколько преждевременно.2 Со своей стороны мне хотелось бы в настоящих

- 315 -

заметках показать преждевременность слишком категорического решения и некоторых других вопросов, в первую очередь — вопроса об источниках поэмы.3

1

Пародическая традиция, к которой примыкает пушкинская поэма, имеет свою длинную историю. Б. Томашевский дает некоторые примеры из литературы XVII—XVIII вв.: господствующее мнение до сих пор возводило «Гавриилиаду» к поэмам Парни. Следует, однако, пойти еще дальше и вспомнить, что и сам Парни с его прославленными поэмами, в сущности, восходит к пародической традиции средневековья, особенно укрепившейся именно во Франции. Меняется лишь конечная цель создания: тогда как Парни задается определенными целями противохристианской пропаганды, авторы средневековых пародий на священные тексты и сюжеты нисколько не выходят за пределы своей веры и наивного религиозного миросозерцания.

Уже между V—VIII вв. написана «Вечеря», долго приписывавшаяся Киприану Карфагенскому, в действительности же принадлежащая, вероятно, какому-нибудь шутнику клирику. Ее принято считать наиболее ранней из известных нам пародий на священные сюжеты. Широкая популярность ее на протяжении нескольких веков дает основание предполагать, что средневековье знало ряд произведений этого же типа. «Вечеря», пародирующая евангельскую притчу (Матф. XXII, 1—14), и ее три средневековые переделки4 действительно не были единственными произведениями

- 316 -

этого жанра, где действующими лицами являлись бог-Отец, Иисус и персонажи Библии, которым приписывались наивно грубые действия и поступки. Средневековая литература дает нам множество бурлесков и пародий на священные темы: пародируются популярные молитвы и гимны (Pater, Credo, Ave Maria); гимн в честь богоматери (Verbum bonum et suave) превращается в застольную песнь (Vinum bonum et suave), господня молитва — в похвалу Бахусу («Pater Bacchi, qui est in scyphis...»), наконец, и вся месса подвергается той же участи: множество сохранившихся английских, немецких, итальянских рукописей содержат пародированную латинскую мессу.5 Прозаические пародии травестируют евангелие, проповедь, житие.6

Почти все светское латинское творчество средних веков принято связывать с голиардами; их странствующая, разгульная и беспутная жизнь известна и как будто объясняет многое в вакхическом и зачастую вульгарном характере созданной ими своеобразной литературы; но, в сущности, не всегда легко провести резкую грань между голиардической литературой и той, которая создавалась и существовала в любой монастырской ограде. Ни одного из авторов этих многочисленных пародий нельзя обвинять в преднамеренном желании нападать на церковь или оскорблять святыню.

Следует помнить, что такое исключительное лицо, как Рабан Мавр (ум. в 856 г.), автор известного «Martirologium» еще в IX в. с удовольствием забавлялся переделкой «Вечери» Псевдо-Киприана и посвятил ее королю Лотару. Дело здесь, очевидно, в той далекой для нашего понимания настроенности религиозной мысли, которая допускала грубую остроту и шутки рядом с мистическими взлетами гимна или молитвы, в том исключительном смешении набожности с распущенностью и богохульством, которое поражает нас и на порталах фландрских соборов, допускающих изображение Мадонны в окружении вакхических оргий и сцен из быта кабаков.

Традицию пародирования евангельских сюжетов, молитвословия и всей церковной службы, особенно укоренившуюся в голиардической среде, можно встретить в XII и XIII вв. в повсеместном распространении; в XV и XVI вв. она поддерживалась у базошцев и в других веселых обществах.

В XVII в. было написано много пародий на священные тексты, направленных против Ришелье и Мазарини. Особенно же продуктивен был в этом отношении конец XVIII в., который

- 317 -

любил смеяться над церковью и религиозными предрассудками, пародируя Библию и церковные молитвы, постоянно пользуясь при этом запасом старых формул и сюжетных трафаретов. Заключительное развитие травестия этого типа получила наконец в поэмах Парни.7

Характерно, впрочем, что во всех этих разнообразных шутках богоматерь играет наименьшую роль и что среди этих многочисленных пародий не встречается пародий на евангельские рассказы о благовещении: я не решаюсь, по крайней мере, вслед за некоторыми исследователями назвать в этой связи известную новеллу Боккаччо («Декамерон», IV, 2), в которой брат Альберто, решив использовать для своих целей евангельский рассказ о благовещении, убеждает простоватую венецианскую красавицу Лизету, что небесный ангел, прельщенный ее красотою, придет к ней вечером для беседы, и после этого в виде ангела действительно посещает ее. Характерно, что в некоторых старых изданиях «Декамерона», где новеллам помимо цифрового обозначения присваивались заглавия, эта новелла озаглавлена «Архангел Гавриил». Источник этой новеллы ищут в «Панчатантре», но, кажется, нет необходимости предполагать здесь столь далекий литературный источник: сюжет мог быть подсказан самой жизнью. Тем не менее эта новелла Боккаччо пользовалась широкой известностью и вызвала множество подражаний в различных литературах и в разных жанрах, в том числе стихотворных; некоторые ее отзвуки (например, у Лафонтена или Вольтера) Пушкин, разумеется, не мог не знать.

Отсутствие благовещения в темах средневековых пародий нужно объяснять культом богоматери и той преимущественной ролью, какая была ей дана средневековой догмой и бытом: Мадонна вызывала страстные любовные песни провансальских трубадуров; с тем же подъемом лирического и молитвенного восторга Кальдерон подвергал литературной обработке предание о благовещении, развертывая его в большой художественный замысел; оно делалось темой мистерий и предметом живописного истолкования. О намеренно кощунственном подходе к теме не могло быть и речи.

Однако именно благовещение в гораздо большей степени, чем какое-либо другое евангельское предание, с его необъяснимой тайной девственного зачатия, должно было очень рано привлечь к себе внимание богословской и поэтической мысли. Момент

- 318 -

«реалистического», по терминологии Томашевского, истолкования благовещения отнюдь не являлся изобретением философии XVIII в., да и те книжки, на которые притворно нападал Вольтер («Sepher Toldos Jeschu»),8 вовсе не являются продуктами рационалистического и антирелигиозного движения XVIII в. «Toldos Jeschu» — рассказ, которым пользовался Вольтер, помещен в редком собрании противохристианских анекдотов, изданном в латинском переводе в 1681 г., и трактует главным образом о богоматери и земной жизни Христа, но широко известен был также средневековой гебраистической литературе.9 Иные из этих анекдотов, как и легенда о римском солдате (по другим версиям, вавилонянине) Пантере, восходят ко временам гностиков и иудействующих евионитов и, следовательно, имеют уже весьма внушительную давность. По учению гностиков первых веков, испытавших на себе сильное влияние иудейской рационалистической философии, Иисус был сыном Иосифа и Марии; таково, например, было учение Керинфа (или Меринфа, конец I в.), Ириней находил его следы у евионитов и предполагал его близким назареям; позднее к нему примыкал, вероятно, гностик Левкий Харин, автор «Transitum beatae semper virginis, Mariae, genetricis Dei», трактата, осужденного декретом папы Геласия, как «нечестивого и оскорбительного для ее достоинства» («De libris recipiendis et non recipiendis decretum», cap. VI, § 28); некоторые элементы этого и подобных учений возродились у катаров, «произносивших хулу на богородицу», люцифериан и богомилов.10 В оценке поэтических легенд о богоматери приходится считаться со следами и этих учений и отзвуками когда-то бурных богословских споров, возникавших по поводу «непорочного зачатия»,11

- 319 -

отложившихся в сказаниях как романских, так и славянских. Иной раз источник пародий на священную легенду нужно искать именно в фантастике и домыслах этих сказаний, напряженно искавших решения и объяснения таких фактов, о которых молчат канонические предания. Благодаря наивному реализму своих объяснений для человека иной эпохи и миропонимания они прямо могли представлять из себя готовую пародийную схему. Можно почти определенно утверждать, что источниками многих пародий на религиозные темы, создававшихся в XVIII и XIX вв., были народные религиозные сказания, обращавшиеся в устных пересказах или закрепленные в литературной передаче: они воспринимались именно как сказания-пародии; многие из них своевременно не попали в печать только лишь из-за их мнимой «кощунственности». Ряд подобных народных легенд, как увидим далее, можно было бы считать в числе источников «Гавриилиады».

2

Источник «Гавриилиады» искали в поэмах Парни, хронологически наиболее близких к Пушкину из произведений подобного рода и, кроме того, несомненно ему хорошо известных. Не возражая против того, что Пушкин в своей поэме воспользовался некоторыми эпизодами из «La guerre des Dieux» и «Les galanteries de la Bible», Б. Томашевский решительно отвергает зависимость сюжета «Гавриилиады» от поэм Парни и предлагает источник его искать в апокрифических евангелиях. «Пушкин, — пишет он, — не восходит в своем сюжете к Парни. Он совершенно самостоятельно пародирует церковные предания». Все сюжетные мотивы «Гавриилиады» исследователь находит в апокрифических евангелиях, излагаемых им по сводному русскому переводу Веги, но полагает, впрочем, что «вопрос о том, как могли попасть в руки Пушкина апокрифы, требует особого рассмотрения. Вернее предположить, что Пушкин читал не подлинные тексты апокрифов, а какие-то изложения их».12 Отказываясь от наводящих указаний, Б. Томашевский открывает обширное поле для догадок и предположений.

Думается, прежде всего, что нахождение пародируемого сюжета в апокрифических евангелиях само по себе не может служить поручительством знакомства Пушкина ни с текстом этих евангелий, ни даже с какими-либо их пересказами: вопрос осложнен тем, что именно в изложении обстоятельств благовещения не только учительная и проповедническая литература, гимны, иконопись и легенда, но даже и литургия, пользуются не каноническими

- 320 -

евангелиями Матфея (I, 18—25) и Луки (I, 26—45), где рассказ об этом событии изложен действительно недостаточно полно, но именно евангелиями апокрифическими. С не меньшей степенью вероятия можно было бы сюжетные мотивы «Гавриилиады» искать, например, в текстах благовещенской церковной службы, насквозь пропитанной апокрифическим элементом. Здесь достаточно указать лишь на некоторые места служебной минеи. Так, в стихире на «Слава и ныне», поющейся накануне благовещения, есть, между прочим, такие слова, которые не имеют ничего общего с каноническим евангельским текстом: «радуйся неневестная мати, и неискусобрачная, не удивляйся странному моему зраку, ни ужасайся, архангел бо есмь. Змий прельсти Еву иногда, ныне же благовествую тебе радость». Здесь же последовательно развивается мотив страха Марии, ее боязнь обмана, ее ссылка на обольщенную Еву: «Странно есть слово твое и воззрение, — отвечает Мария в той же стихире архангелу, — странны твои глаголы и возвещения, да не прельстиши мене, дева бо есмь, брака не знающи. Глаголеши, яко зачну необъименного: и како вместит утроба моя, его же величества небесная вместити не могут».13 Здесь очень характерны и диалогическая форма и мотивировка, опирающаяся не столько на церковное предание, сколько на психологически объяснимую, чисто житейскую картину: недоверие, испуг молодой девушки, опасающейся искушения и в то же время несколько польщенной. Также и основная часть благовещенской службы — канон, в композиции которого усматривают пролог и диалог между Гавриилом и Марией, — последовательно развивает те же основные моменты предпраздничных песен, но добавляет к ним, на той же основе апокрифических преданий и психологических пояснений, мотив недоверия Иосифа к положению Марии, его сомнений и, наконец, радости.

Нужно отказаться, однако, от заманчивой возможности, минуя апокрифические евангелия, возводить сюжетные мотивы «Гавриилиады» прямо к текстам православной благовещенской службы, хотя бы эпохи «насильственного говения» Пушкина. Все эти подробности мы найдем также в учительной литературе и христианской иконографии. Монах Иаков (XI в.) в одной из своих проповедей повествует о пред-благовещении у колодца и знает также об обстоятельствах разговора бога с Гавриилом, предшествовавшего благовестию, а в «слове» Софрония, патриарха Иерусалимского (VII в.), целая XXVI глава его проповеди

- 321 -

на благовещение посвящена разбору доказательств архангела, что он «не искуситель Евы и не виновник несчастия людского рода».14 Все эти мотивы не исчезают из учительной литературы и в последующие эпохи.

Традицию апокрифической мотивировки благовещения мы встречаем, конечно, и в иконописи; между прочим, иные из итальянских живописцев, ради того же реалистического освещения события, изображают Гавриила в виде нарядно разодетого молодца, каким появлялся он и в благовещенской мистерии (Боттичелли, Тинторетто, Веронезе); недаром в тосканских народных песнях до сих пор поется об ангеле Гаврииле, что ни на есть самом красивом в целом рае:

...l’angel Gabriello
Il più bel santo che sia in paradiso.15

У других художников, как Фра-Анджелико, Гирландайо и Франчии, Гавриил представлен в демоническом образе искусителя.

Кажется, однако, что Б. Томашевский имел в виду эти необходимые оговорки: указывая на так называемое первое благовещение, он замечает: «Об этом первом благовещении молчат канонические евангелия. Однако апокрифическое сказание настолько проникло в традицию, что, например, игумен Даниил в своем „Хождении“ описывает тот колодец, у которого Мария услышала благовествовавший голос».16 Действительно, в «Хождении» Даниила мы встречаем рассказ о пред-благовещении у колодца, встречающийся в «Protoevangelium Jacobi» и «Pseudo-Mathei evangelium»: однако традиция оказалась настолько прочной, что его оставила в полной неприкосновенности и современная нам богородичная легенда.17 Все это заставляет предполагать, что если Пушкин действительно говорит о двукратном благовещении, то о нем он мог узнать, конечно, не только из апокрифических евангелий, но и

- 322 -

из памятников живописи и, конечно, скорее всего из устных преданий, особенно распространенных на юге и, между прочим, в той Бессарабии, где писалась его поэма. Некоторые подробности «Гавриилиады» напоминают народные легенды. Среди них легенды о благовещении являются очень распространенными.18

3

Возможно, однако, что источники поэта были и иные. В стихе 336 Пушкин сам делает указание, которым необходимо воспользоваться. Стихи 132—140 читаются так:

Потом, призвав любимца Гавриила, Свою любовь он прозой объяснял. Беседы их нам церковь утаила, Евангелист немного оплошал,

Но говорит армянское преданье, Что царь небес, не пожалев похвал, В Меркурии Архангела избрал, Заметя в нем и ум и дарованье, —

- 323 -

И вечерком к Марии подослал.
Архангелу другой хотелось чести

и т. д.

«Ссылка на армянское предание, — говорит Томашевский, — показывает, что Пушкин обращался к каким-то литературным источникам, трактующим обстоятельства благовещения».19 Однако, как видно из контекста, «армянское преданье» говорит не столько о самом благовещении, сколько об обстоятельствах, ему предшествующих, точнее, о беседе бога с Гавриилом.

Такой диалог действительно существует в литературной обработке: он принадлежит к весьма распространенным памятникам христианской письменности, мог найти соответствующее отражение в письменности армянской или сообщен Пушкину в устном пересказе.20

В церковнославянской письменности, в списках болгарских, сербских и русских известны два «слова» на благовещение, приписываемые Иоанну Златоусту, которые в диалогической форме передают беседы архангела с господом перед благовестием и дальнейший разговор Гавриила с Марией. В славянскую письменность они очень рано (Супрасльская рукопись, Златоструй XII в.) попали из византийской и сохраняются в очень большом количестве списков.21 Произведения эти, конечно, опираются не на тексты канонических евангелий Луки и Матфея, а на евангелия апокрифические.

Первое из этих «слов» («Пакы радости Благовештение») слагается из нескольких частей: во вступлении материнство невинной Марии противопоставлено греху праматери Евы, приведены давние пророчества, а затем в диалогической форме изложена беседа бога с Гавриилом перед благовестием. Характерно, что Гавриил очень озадачен возлагаемым на него поручением; поэтому бог дает пояснения, предостерегая своего посла, чтобы он не испугал Марию. Сомнения архангела этим не поколеблены, и он размышляет: «Дивно дело преходит ум... Иже херовимом страшьн и серафимом невидим. Иже есть аггельским силам неразумьно. Обештавает девици сам своим лицем пришьствие явити. Паче же въход слухом обештавает еи. И осудивый Еугу дьштерь своя велми славити грядет... то может ли чрево въместити невьместимааго». Сомнение ангела господь пытается разрешить примерами

- 324 -

из жизни Захарии и Елисаветы, Сары, Ревекки, и Анны. Но все это были люди, которые людям же давали жизнь, и потому Гавриил спрашивает вновь: «Небесьтии и земьстии коньци не вьместят тебе владыко, то како тя вместит чрево девиче?» В ответ господь ссылается на явление троицы Аврааму и на неопалимую купину Моисея. Только тогда Гавриил наконец исполняет волю господню и является к Марии с благовестием.22

В другом «слове» «И царьских таин праздньство праздньствуем днесь...»,23 которое Свенцицкий предлагает считать как бы продолжением первого,24 полнее развернут диалог Гавриила с Марией. В этом диалоге, полном живости и очень тонких реалистических подробностей, как бы намечена уже вся схема разговора пушкинской Марии с сатаною и потом с Гавриилом. У Пушкина (стихи 441—447):

И перед ней коленопреклоненный
Он между тем ей нежно руку жал...
Потупя взор, прекрасная вздыхала,
И Гавриил ее поцеловал.
Смутясь она краснела и молчала,
Ее груди дерзнул коснуться он...
— Оставь меня, — Мария прошептала....

В «слове» Мария на привет архангела, посмотрев на него и ужаснувшись его красоте, замечает, что с его стороны нехорошо девушку подвергать такому испытанию, и велит ему уйти: «Не годе ми еси. Мьню прельстити мы хощеши, яко же Егу [Еву] матерь бывшю вьсего рода. Не предолееть доброта твоего зрака. Совесть еже к обручнику моему имам». Иди отсюда, повторяет она, потому что ревнив мой старик-муж; может случиться, что «приобрящеши себе скорбь». Но Гавриил не унимается и все твердит: «Радуйся обрадованная, господь с тобою». Далее, согласно повествованию канонических и апокрифических евангелий, предметом разговора служит самое предсказание, но и здесь сомнения Марии рассеиваются не сразу.

Если зачну сына, рассуждает она, то только от Иосифа, но в таком случае как он может стать великим? Обрученник мой нищ, а у меня нет ни достояния, ни богатой родни, а потому и сыну придется платить дидрахму подати. Иди себе восвояси, говорит она Гавриилу, не говори мне льстивых земных речей, чтобы Иосиф не покинул меня, а тебе не отрубил бы топором головы. С большим трудом Гавриил наконец исполняет свое поручение. Как бы мы ни отнеслись к попытке Свенцицкого доказать, что в данном случае мы имеем дело с двумя частями одного цельного благовещенского «слова», нельзя вместе с ним не признать,

- 325 -

что автор его основал свое повествование на канонических и апокрифических текстах, но осмыслил их житейскими наблюдениями. Потому-то он и обращает внимание на красоту благовестника, которую не могла не заметить Мария, даже застыдившаяся и напуганная. Она боится быть обманутой, и это подтверждает, что она может стать хорошей матерью. В этих чисто бытовых подробностях — основная ценность этого «слова» как художественного произведения, и именно они, развиваясь в целые эпизоды, могли дать основание сюжету для кощунственной поэмы.

Я не берусь утверждать, что эти распространенные произведения славянской письменности могли быть известны Пушкину, хотя в этом нет ничего невероятного. Следует помнить, что, живя в Кишиневе, Пушкин не только имел доступ к библиотеке И. Н. Инзова, состоявшей из книг богословских и мистических,25 но и несомненно пользовался ею. Мы знаем о столкновениях поэта на религиозной почве с кишиневским духовенством, составлявшим инзовский кружок,26 о том кощунственном настроении, которое овладевало им в период принуждения его к исполнению христианской обрядности. Все это направляло его мысли в определенную сторону, но и вызывало соответствующую реакцию. Последняя, впрочем, питалась и извне: Ф. Ф. Вигель свидетельствует, что в 20-е годы «не только молодежь, но и пожилые люди, не понимая Спинозы, ни Ламетри, ни Вольтера, щеголяли вольнодумством. Не только в столице, но даже в провинции, в Пензе или Курске раздавались хулы на бога, эпиграммы на богородицу».27 В таком настроении могла восприниматься, соответственно деформируясь, и народная богородичная легенда.

Все перечисленные соображения заставляют нас вопрос об источниках сюжета «Гавриилиады» оставить открытым. Возводить его непосредственно к апокрифическим евангелиям нет решительно никаких оснований. За неимением положительных данных мы можем с одинаковым правом в числе источников сюжета поэмы считать и благовещенскую церковную службу, и старую славянскую литературу, и народную легенду.

Сноски

Сноски к стр. 281

¹ Точные данные о них см. в отделе «Библиографические справки» в конце настоящей книги.

Сноски к стр. 282

² В юбилейном академическом издании 1937 г. «Гавриилиада» напечатана в IV томе (стр. 121—136) по тексту, представляющему собою реконструкцию не дошедшей до нас подлинной рукописи, выполненную Б. В. Томашевским на основании тщательного аналитического сопоставления всех позднейших, наиболее авторитетных списков поэмы (перечень всех этих списков см. здесь же, стр. 469). При этом редактор руководствовался принципом «не следовать тексту какого-нибудь одного из списков, хотя бы и признанного лучшим, а критически оценивать каждый „вариант“ данного места, стараясь из сопоставления их обнаружить подлинный текст, искаженный различным образом в списках» (С. М. Бонди. Из материалов редакции академического издания Пушкина. В кн.: Пушкин. Временник Пушкинской комиссии, вып. 2. М. — Л., 1936, стр. 459). Естественно, впрочем, что этими сопоставлениями вопросы о ценности и полноте каждого из указанных списков не снимаются.

³ Одним из наиболее полных и точных списков «Гавриилиады» является собственноручный список С. А. Соболевского, помеченный 1827 г. и сохранившийся в его бумагах. Обнаруживший его А. К. Виноградов (см. в кн.: А. К. Виноградов. Мериме в письмах к Соболевскому. М., 1928, стр. 175) отметил, что Соболевский, владевший подлинной рукописью поэмы, «по-видимому, ее уничтожил», а сохранившийся список 1827 г., очевидно, «никому не выдавался» и на нем не стояло имени автора, так как «Соболевский очень берег имя Пушкина и не ставил его имя при жизни поэта в связь с этой, как он выражается, „прелестной пакостью“». Тем не менее возлагались надежды на то, что еще один, вполне авторитетный (если не авторский), список «Гавриилиады» может обнаружиться в библиотеке С. А. Соболевского, большая часть которой после смерти владельца (в 1870 г.) была куплена Британским музеем на книжном аукционе в Лейпциге в 1873 г. Однако тщательное обследование книг, принадлежавших Соболевскому и хранящихся ныне в Британском музее в Лондоне, дало в этом отношении незначительные результаты. Здесь, правда, действительно нашелся список «Гавриилиады», сделанный писарским почерком (очевидно, для Соболевского, но не им самим); этот список вклеен в экземпляр издания Н. В. Гербеля «Стихотворения А. С. Пушкина, не вошедшие в последнее собрание его сочинений» (Берлин, 1861); этот список мало отличается от тех, которые принадлежали М. Н. Лонгинову и С. Д. Полторацкому (см.: G. Struve. Unpublished Pushkin Documents in the British Museum. Slavonic Review, 1937, vol. XV, april, p. 689—690). В списке, принадлежавшем С. Д. Полторацкому, в «Примечаниях» к «Гавриилиаде» между прочим говорится, что Пушкин «взял с своего друга С. А. Соболевского честное слово, что он всегда будет стараться истреблять экземпляры ее, что́ Соболевский исполняет по возможности»; далее С. Д. Полторацкий сделал приписку своею рукою: «исключая сего экземпляра, который однакож был у него под носом» (см.: М. Цявловский. Тексты «Гавриилиады». В кн.: Пушкин. Сборник первый. Под ред. Н. К. Пиксанова. М., 1924, стр. 170). Ввиду того, что список «Гавриилиады», находящийся в Британском музее, пушкиноведами-текстологами учтен не был и остается неизвестным в пушкиноведении и доныне, приведу здесь данные о нем, опубликованные Г. Струве в статье «Новые пушкинские материалы из Британского музея» (оттиск из Белградского Пушкинского сборника, 1937, стр. 10—13). «Список этот сделан на 14 листках обыкновенной почтовой бумаги бледными чернилами очень четкой рукой переписчика с явными описками там и здесь и очевидной небрежностью в пунктуации. Список неполный, восполняющий стихи, недостающие в печатном тексте гербелевского издания. Листки вплетены после печатного текста (между стр. 42 и 43). В печатном тексте в соответствующих местах пропуска вставлены, как будто рукой Соболевского, цифры, относящиеся к рукописным вставкам. Каждая рукописная вставка начинается с последнего предшествующего слова в печатном тексте, выписанного в углу и подчеркнутого, и кончается первым словом примыкающего печатного текста. Рукопись дает стихи 13—20, 40—100, 121—157, 193—339, 357—371, 432—447 и 446—522» (стр. 10). Автор публикации произвел тщательное сличение указанного списка со сводным текстом, даваемым Б. В. Томашевским, но не в академическом издании 1937 г. (к тому времени еще не вышедшем в свет), а в отдельном издании 1922 г., с учетом поправок, опубликованных М. А. Цявловским в статье «Тексты Гавриилиады». В итоге он отметил 48 вариантов к сводному тексту (стр. 11—12). Не все из них заслуживают внимания; «некоторые сразу же должны быть отведены как более чем вероятные описки»: другие стихи дают «незначительные разночтения, перестановку слов». «Более существенные разночтения представляют стихи 48, 217, 231, 251, 255, 493, 498. Из них, однако, три (217, 231 и 498) целиком совпадают с не привлеченным Томашевским и обследованным М. А. Цявловским списком Лонгинова, а стр. 498 — также и с печатным текстом Ефремова, тоже не упоминаемым Томашевским и использованным Цявловским. Нельзя не согласиться с Цявловским, что чтение Лонгинова и печатного текста Ефремова (Над розою садится и дрожит), подтверждаемое ныне найденным нами списком Соболевского, имеет больше смысла, чем принятое Томашевским в его сводном тексте. Совсем новыми оказываются, таким образом, стихи 48, 251, 255 и 493, которые и подлежат введению в оборот при сравнительном изучении текстов «Гавриилиады» (стр. 12). Привожу эти строки:

Список Британского музея (из библиотеки С. А. Соболевского)		Сводный текст в академич. издании 1937 г. (т. IV)
ст. 48 Уже поля ночная тень объемлет		ст. 48 Уже поля немая ночь объемлет
ст. 251 Архангелом не смей и молвить                                                               слова		ст. 251 С Архангелом тихонько молвить                                                                 слово
ст. 255 Награда вся: дьячков охриплых                                                               пенье		ст. 255 Награда вся дьячков осиплых                                                                 пенье
ст. 493 И что же? вдруг лохматый,                                                  белокрылый		ст. 493 И что же! вдруг мохнатый,                                                    белокрылый

Как видим, эти сличения дают незначительные результаты.

Сноски к стр. 284

⁴ А. С. Пушкин. Гавриилиада. Полный текст. Вступительная статья и критические примечания Валерия Брюсова. М., 1918.

⁵ В указателе: Л. М. Добровольский и Н. И. Мордовченко. Библиография произведений А. С. Пушкина и литературы о нем. 1918—1936, ч. I. М. — Л., 1952, стр. 108—109, 113 (№№ 231—235 и 261) описаны вышедшие в 1918 г. еще одно издание «Гавриилиады», выпущенное издательством «Альциона» в Москве (без указания, что оно является вторым изданием), и еще три издания — в Петербурге, Одессе и Киеве, некоторые без имени Пушкина и с анонимными предисловиями; в 1919 г. за ними последовало еще, одно издание, выпущенное в Тбилиси.

⁶ А. С. Пушкин. Гавриилиада. Поэма. Редакция, примечания и комментарий Б. Томашевского. Пб., MCMXXII (Труды Пушкинского дома), 110 стр.

⁷ Библиография Валерия Брюсова. М., 1913, стр. 18.

⁸ Русский архив, 1876, кн. III, № 10, стр. 217—219.

Сноски к стр. 285

⁹ См.: И. Ф. Масанов. Словарь псевдонимов русских писателей, ученых и общественных деятелей, т. III. М., 1958, стр. 132; Русский вестник, 1906, кн. 7, стр. 260—264, 362—363.

¹⁰ Н. Я. Стародум. Журнальное обозрение, III. Русский вестник, 1903, кн. 8, стр. 707—719.

¹¹ Н. Барсуков. По поводу заметки В. Я. Брюсова. Русский вестник, 1903, кн. 7, стр. 268—270.

¹² В. В. Каллаш. «Спор, уж взвешенный судьбою» (об авторе «Гавриилиады»). Русская мысль, 1903, № 12, отд. II, стр. 153—160.

¹³ См., например, статью Е. Шумигорского «Кто автор Гавриилиады» (Новое время, 1903, № 9921 от 17 октября); В. В. Каллаш в уже цитированной выше статье «Спор, уж взвешенный судьбою» (об авторе «Гавриилиады») ссылался на «последние газетные известия», будто рукопись «Гавриилиады» «находится среди принадлежащих публичной библиотеке бумаг Державина, умершего в 1816 г.», и, кроме того, выступал со следующим малообоснованным предположением: «Возможно, что кроме „Гавриилиады“, приписываемой Пушкину, найдется другая, кн. Горчакова, и что в первую попали отрывки из второй» (стр. 158), и т. д.

Сноски к стр. 286

¹⁴ См.: В. Щеглов. Новые документы о Гавриилиаде. (Из архива собств. его имп. вел. канцелярии). Старина и новизна, кн. XI, СПб., 1909, стр. 1—2; «Переписка по делу о развращении шт.-кап. Митьковым своих дворовых людей в понятиях христианской религии чтением рукописного стихотворения „Гавриилиада“». Старина и новизна, кн. XV, СПб., 1911, стр. 184—213. Одной из наиболее интересных документальных находок нашего времени, связанных с «Гавриилиадой», было обнаруженное в бумагах С. А. Соболевского письмо к нему товарища его по петербургскому пансиону при педагогическом институте С. С. Петровского (см.: Русская старина, 1874, № 4, стр. 724); в этом письме из Петербурга (от 12 июля 1822 г.) Петровский среди других новостей (в частности, о выходе «Кавказского пленника») сообщал: «Написана А. Пушкиным поема Гавриилиада или любовь арх[ангела] Гавриила с Девой Марией. Он [Пушкин] тот же. Ежели достану, пришлю к тебе» (А. К. Виноградов. Мериме в письмах к Соболевскому, стр. 175; вторично, без ссылок на первую публикацию, эта выдержка из письма С. С. Петровского напечатана также в «Литературном наследстве», т. 16—18, 1934, стр. 728): это самое раннее из дошедших до нас свидетельств о принадлежности «Гавриилиады» перу Пушкина, о дате ее написания и, может быть, о ее первоначальном заглавии. — Сравнительно недавно вновь вспомнили о хранящемся в Центральном архиве Москвы с 1845 г. так называемом «письме Пушкина к Николаю I от 2 октября 1828 г.» с признанием относительно «Гавриилиады» (см. заметку С. Феклистова «Письмо писал Пушкин!» — «Комсомольская правда», 1966, 12 февраля); впрочем, оно давно уже признано подложным; специальная криминалистико-графологическая экспертиза этого документа, произведенная в Москве в 1957 г., выявила, что это письмо является неумелой, хотя и старательной подделкой. См. заметку: Р. Белкин и Г. Миньковский. Искусство раскрытия тайны. Техника молодежи, 1957, № 12, стр. 32, а также подборку документов об этой фальсификации в Рукописном отделе ИРЛИ (ф. 244, оп. 15, № 35).

¹⁵ Пушкин. Сочинения, ред. С. А. Венгерова, Т. II. СПб., 1908, стр. 602—606.

Сноски к стр. 287

¹⁶ Эта статья вошла в кн.: В. Брюсов. Мой Пушкин. М. — Л., 1928, стр. 45—55 и перепечатана (с комментариями) в кн.: В. Брюсов. Избранные сочинения, т. II. М., 1955, стр. 409—420 (под статьей выставлены даты: 1908, 1918) и примечания (стр. 618—619).

¹⁷ В. Брюсов. Избранные сочинения, т. II, стр. 618.

¹⁸ Л. М. Добровольский и Н. И. Мордовченко. Библиография произведений А. С. Пушкина..., ч. I, стр. 109.

Сноски к стр. 288

¹⁹ Б. Т. [Томашевский]. Почтово-телеграфный журнал, 1918, № 5—6—7—8 (май), стр. 250—253. О принадлежности этой рецензии на изд. Брюсова Б. В. Томашевскому см., помимо указанной библиографии, также список его печатных трудов в сб.: Пушкин. Исследования и материалы, т. III. М. — Л., 1960, стр. 26. Стоит отметить, что в примечаниях к списку «Гавриилиады», принадлежавшему М. Н. Лонгинову, говорилось, что «масса читателей лишена целой поэмы Пушкина, хотя и навеянной посторонним влиянием преимущественно Парни в его поэмах „La guerre des Dieux“ и „Les galanteries de la Bible“ («Галантные эпизоды Библии»), но не менее того исполненной красот».

²⁰ В первый раз одна из указанных поэм Парни в русском стихотворном переводе В. Г. Дмитриева появилась в серии «Литературные памятники»: Эварист Парни. Война богов. Поэма в десяти песнях. Л., 1970.

²¹ Несколько текстуальных сопоставлений «Гавриилиады» с поэмами Парни сделано было в анонимной статье 1916 г. «Заметки на полях», напечатанной в кн.: Пушкин и его современники, вып. XXXI—XXXII. Л., 1927, стр. 68—70. Впоследствии эта зависимость была, однако, забыта довольно прочно; о ней напомнила заново статья Л. Вольперт, впрочем, не ориентировавшаяся на ей предшествовавшие: О литературных истоках «Гавриилиады». Русская литература, 1966, № 3, стр. 95—103. Отметим, кстати, что цитируемый в нижеследующей статье (стр. 306) отрывок «К X...» взят был из «Собрания запрещенных стихотворений А. С. Пушкина», изданных Э. Л. Каспровичем в Лейпциге (1873). Ныне этот отрывок печатается в академическом издании (III, 45) с заголовком «К**», так как адресат этого послания считается ныне не установленным. В дореволюционных изданиях (например, в изд. П. А. Ефремова, т. 2, СПб., 1880, стр. 167) это послание имело заглавие «Княжне Хованской». Кроме того, произвольно датировавшееся то 1823, то 1824 г. послание «Ты богоматерь, нет сомненья» относится в настоящее время к стихотворениям Пушкина 1826 г.

Сноски к стр. 289

²² См. выше, стр. 284, прим. 6; точное библиографическое описание двух изданий этой книги, вышедших в одном году, и перечень печатных отзывов об этой книге см.: Л. М. Добровольский и Н. И. Мордовченко. Библиография произведений А. С. Пушкина..., ч. I, стр. 18 (№ 27) и стр. 117 (№ 286).

²³ Пушкин в мировой литературе. Сборник статей. Л., 1926, стр. 1—10.

²⁴ Там же, стр. 345.

Сноски к стр. 290

²⁵ Там же, стр. 1.

²⁶ Там же, стр. 2.

²⁷ Там же.

Сноски к стр. 291

²⁸ Там же, стр. 10, 348 (примечания). И. Г. Франк-Каменецкий (в статье «Разлука как метафора смерти в мифе и в поэзии». Изв. Академии наук СССР, ООН, 1935, № 2, стр. 161—162), указывая параллель к «Гавриилиаде» в древнеиндийской литературе, утверждает, с нашей точки зрения несколько преждевременно: «Можно считать установленным, что „армянское преданье“, — в прямом или переносном смысле, — на которое ссылается Пушкин, является отголоском более древней версии „благовещения“, дошедшей до нас в апокрифических евангелиях»; тот же исследователь ссылается на «раннехристианские воззрения, отождествляющие архангела Гавриила с Логосом, который является одновременно супругом и сыном Марии. В египетской мифологии, как и в раннехристианских воззрениях, мотив „благовещения“ совпадает с „зачатием“. В мифе о рождении фараона солнечный бог в образе земного царя сочетается с царицей и, открыв ей божественную природу, одновременно возвещает ей предстоящее рождение... Здесь фараон мыслится как инкарнация солнечного бога, являющегося одновременно супругом и сыном небесной богини, образ которой перенесен на царицу».

Сноски к стр. 292

²⁹ Otto Weinreich. Der Trug des Nectanebos. Leipzig, 1911.

³⁰ Marcus Landau. Die Quellen des «Decameron». 2^te Aufl. Stuttgart, 1884, S. 299.

³¹ Theodor BFréchetenfey. Pantschatantra. Fünf Bücher indischer Fabeln, Märchen und Erzauml;hlungen. Th. II. Leipzig, 1859, S. 48—56. Комментарии Ф. Либрехта в переизданиях этой классической книги Бенфея содержат в себе много параллелей к этому сюжету в европейских литературах.

Сноски к стр. 293

³² Marcus Landau. Die Quellen des «Decameron», S. 295. Автор приводит ряд западноевропейских рассказов из Сульпиция Севера, Цезария Гейстербахского и т. д. о христианских обманщиках-священнослужителях, которым удавалось совершать чудеса не столько благодаря их ловкости, сколько потому, что должны были получить заслуженную награду чистосердечно относившиеся к ним верующие.

³³ Не лишено вероятности, что Пушкину был известен этот сборник «Галантных новелл», поскольку он хорошо знал о Касти, о его приезде в Россию при Екатерине II и сатирической поэме его «Il poema Tartaro» (1787), в которой был изображен петербургский двор; Пушкин знал также людей, которые были лично знакомы с Касти (например, Н. Б. Юсупова), и неоднократно упоминал этого итальянского поэта (см.: III, 219, 816, 817; XI, 98, 156, 371).

Сноски к стр. 294

³⁴ J. de Lafontaine. Contes, vol. IV. Ed. Regnier. Paris, 1882, p. 453.

³⁵ Anthropophyteya... hrsg. von dr. F. S. Krauss. Bd. I. Leipzig, 1904, S. 307.

³⁶ M. Марковский в статье «Бродячий анекдот в малорусской народной словесности» (Киевская старина, 1895, № 12, стр. 94—96) приводит рассказ, записанный П. П. Чубинским, сопровождая его ссылками на другие варианты в различных европейских сказочных сборниках.

³⁷ См.: «Невский альманах». Пб., 1917, стр. 145—186. Повесть Н. С. Лескова осталась неоконченной. Во вступительной заметке А. Измайлов пишет, что Лесков был «захвачен несколькими страницами превосходного по своей сжатости рассказа» Иосифа Флавия «о проделке жрецов храма Изиды в Риме во времена Тиберия, жертвою которой явилась благородная матрона, ставшая наложницей распущенного патриция, вошедшего к ней под маскою бога Анубиса» (стр. 138).

Сноски к стр. 295

³⁸ В 1732 г. Филдинг написал комедию «Распутники, или Пойманный иезуит» («The Old Debauchees, or the jesuit Caught»), в основу которой он положил историю, обошедшую все газеты того времени, — о совращении в Тулоне иезуитом Жераром монахини-урсулинки Екатерины Кадьер. Но Филдинг не только придал образу священника-иезуита в своей пьесе черты мольеровского Тартюфа; он воспользовался также старым сюжетом об «обмане Нектанеба», но дал ему здесь своеобразное применение. Чтобы вывести иезуита на чистую воду, сама намеченная им жертва, оказавшаяся умною и расторопной девушкой, инсценирует тайное свидание со священником, и его планы разоблачают спрятанные в комнате друзья и родственники девушки (ср.: F. Homes Dudden. Henry Fielding. His Life, Works and times. Oxford, vol. I. 1952, p. 107—108).

³⁹ См.: René Fréchet. George Borrow. Paris, 1956, p. 33.

⁴⁰ См. книгу: Arthur Pönitz. Byron und die Bibel. Diss. Leipzig, 1906, в которой весьма тщательно собраны и систематизированы цитаты из Библии и намеки на нее во всех писаниях Байрона; полученный результат оказался весьма внушительным.

⁴¹ Еще в мае 1829 г. петербургский комитет цензуры иностранной, заново обследовав тексты произведений Байрона, «или в целом составе исполненных неуважения к благочестию и нравственности или только отчасти содержащих в себе места предосудительные», обратил особое внимание на мистерию «Небо и земля», в которой представлены «любовные свидания ангелов с девами земными»; главным же ее предметом, по словам цензора, является «изображение всеобщего разврата, ожесточения и ропота кичливых злочестивцев, в духе коих выражается сын Ноев — Иафет, имеющий соперников в любви одного из ангелов» (см.: Ю. Г. Оксман. Борьба с Байроном в Александровскую и Николаевскую эпоху. Начала, 1922, № 2, стр. 260).

Сноски к стр. 296

⁴² Отрывок из «Книги Еноха», сохраненный византийским писателем VIII в. Георгием Синкеллом, был издан И. Скалигером в 1606 г.; английский перевод части фрагмента под характерным заглавием «The History of the Angels and their Gallantry with the Daughters of Men» был издан в Оксфорде в 1715 г. и, может быть, стал известен Байрону. Полностью вся «Книга Еноха» найдена была в 1786 г.; в 1821 г. Ричард Лоуренс (R. Lawrence) издал ее полный английский перевод, привлекший к себе внимание всей западноевропейской печати. См.: Byron. Works, Poetry. Ed. E. H. Coleridge, vol. V. London, 1901, p. 302.

⁴³ О поэме Т. Дейла (Dale, 1798—1870) в связи с мистерией Байрона и «Книгой Еноха» см.: G. Mayn. Über Byron’s «Heaven and Earth». Diss. Breslau, 1887, S. 47—54, Енох считался «сыном Аредовым». Можно сослаться также на поэму Джеймса Монтгомери «Мир до потопа» («The World before the Flood», 1813, 6-е издание — 1823 г.), написанной под воздействием Мильтона и повествующей о потомстве Адама и Каина.

Сноски к стр. 297

⁴⁴ В апокрифической литературе сообщались сведения, из которых следовало, что под «сынами божьими» подразумевались «сыны Сифа», бравшие себе в жены дочерей из потомства Каина; частично эти сказания проникли и на славянскую почву, см.: И. Порфирьев. Апокрифические сказания о ветхозаветных лицах и событиях. Казань, 1872, стр. 28; Д. Ровинский. Русские народные картинки, кн. IV (Примечания и дополнения). СПб., 1881, стр. 541—542.

⁴⁵ См., например: J. H. Oswald. Angelologie. 2-te Aufl. Paderborn, 1889, S. 28, 91. «Богословское исследование» дерптского профессора Курца «О браках сыновей божьих с дочерьми людей» (J. H. Kurtz. Die Ehen den Söhne Gottes mit den Töchtern der Menschen. Theologische Untersuchung über Gen. 6, 1—4. Berlin, 1857) высмеял А. И. Герцен в «Колоколе» в 1860 г. (А. Герцен. Собрание сочинений в 30 томах, т. XIV. М., 1950, стр. 228, 532).

⁴⁶ Остафьевский архив, т. I. СПб., 1899, стр. 117.

⁴⁷ Об антицерковных пародиях в Англии см.: G. Kitchin. A Survey of burlesque and parody in English. Edinburg — London, 1931, p. 196, 262—264; А. Н. Николюкин. Массовая поэзия в Англии конца XVIII — начала XIX века. М., 1961, стр. 153—154.

Сноски к стр. 298

⁴⁸ О. В. Ковальницкая. Из истории английской демократической сатиры конца XVIII — начала XIX в. В кн.: Из истории демократической литературы в Англии XVIII—XIX вв. Л., 1955, стр. 119.

¹ Библиотека вольного слова, № 3, Петроград, 1917.

² Русский эрот. Не для дам. 1879.

Сноски к стр. 300

³ П. Е. Щеголев. Пушкин. Очерки. СПб., 1912, стр. 1—2.

⁴ П. В. Анненков и его друзья. СПб., 1892, стр. 440 («К истории работы над Пушкиным»).

⁵ П. В. Анненков. А. С. Пушкин в Александровскую эпоху. СПб., 1874, стр. 145—146.

⁶ П. Бартенев. Русский архив, 1866, стб. 1179; А. И. Незеленов. Александр Сергеевич Пушкин в его поэзии. СПб., 1882, стр. 98.

Сноски к стр. 301

⁷ А. К. Елачич указал нам также, что полностью поэма была издана в Константинополе. О константинопольских изданиях русских поэтов до сих пор известно очень мало. В Константинополе, между прочим, как сообщил нам И. А. Дондаров, был издан Лермонтов, с иллюстрациями, оттиснутыми на шелку.

Сноски к стр. 302

⁸ Вслед за изданием В. Брюсова появилось множество других изданий, не только копирующих, но и искажающих его текст. Одно из таких изданий вышло и в Киеве: «Гавриилиада», полный текст поэмы. Библиотека «Куранты», № 1, Киев, 1918. Текст, однако, напечатан с пропусками и с ошибками. Тексту предшествует краткое введение, составленное по статейке В. Брюсова, но искажающее и ее. Барсуков назван здесь Бажуковым, но всего удивительнее невежество комментатора. Он, например, пишет: «В письме к А. А. Бестужеву Пушкин хвалит чью-то уморительную поэму „Елисей“» (sic!). В конце введения с развязностью, недостойной Пушкина, комментатор заявил, что он предоставляет специалистам филологам установить, насколько в поэме Пушкина сильно влияние Парни и Вольтера, но для «эстетически настроенного читателя», которому и уготовано издание «Курантов», видимо, достаточно этой стряпни, этого собрания непроверенных или заведомо ложных фактов. Для большей верности к изданию приложено еще факсимиле одной из страниц кишиневской тетради Пушкина с наброском программы «Гавриилиады».

За «эстетически настроенного» читателя вступилась и правительственная инициатива; в Одессе, по сообщению «Одесского листка», уже состоялся суд по обвинению одного из журналистов в кощунстве за переиздание «Гавриилиады». В Киеве издание «Курантов» было приветствуемо довольно шумно. Не обошлось, впрочем, и без курьезов. В газете «Наша Родина» (1918, № 5, отдел «Хроника») под заглавием «Обман» напечатано было следующее заявление: «В городе распространяется выпущенная издательством „Куранты“ поэма, носящая название „Гавриилиада“. Издательство приписывает эту порнографическую „поэму“ перу А. С. Пушкина, для большей убедительности чего даже приводятся какие-то „данные“ и „доказательства“. Обращаем внимание публики на этот грубый обман, тем более что сам А. С. Пушкин неоднократно опровергал свое авторство в „Гавриилиаде“». О «Гавриилиаде» см. еще заметки Б. М-ъ в «Русском голосе» (1918, № 95) и Н. Г-й в журнале «Наши дни» (1918, № 21).

Сноски к стр. 303

⁹ Сочинения Пушкина, т. VIII. Изд. Суворина. СПб., 1905, стр. 393, курсив подлинника.

Сноски к стр. 304

¹⁰ В. Щеглов. Новые документы о «Гавриилиаде». Старина и новизна, кн. XIII, 1909, стр. 1—2. — Заметим здесь кстати, что, излагая историю процесса о «Гавриилиаде», В. Брюсов мог дополнительно использовать ряд источников, оставленных им без внимания. Так, в дополнение к документам, опубликованным в XV книге «Старины и новизны» (1911, стр. 184—213), Б. Модзалевский опубликовал еще два новых документа, касающихся В. Ф. Митькова и сообщающих несколько интересных черточек о процессе (см.: Пушкин и его современники, вып. XVII—XVIII. СПб., 1914, стр. 73—76). Указаний на эти опубликования было бы весьма естественно ждать в книге, предназначенной для специалистов и в библиографическом отношении составленной довольно внимательно. Эта небрежность объясняется механической перепечаткой статьи Брюсова из венгеровского издания сочинений Пушкина, вышедшей в свет, когда эти документы еще не появлялись в печати.

Сноски к стр. 305

¹¹ Библиографические записки, 1858, № 17, стр. 518—519.

Сноски к стр. 306

¹² Н. К. Пиксанов. Д. П. Горчаков. В кн.: Сочинения Пушкина, т. I. Изд. Брокгауз — Ефрон. СПб., 1907, стр. 182.

¹³ Кстати будет прибавить здесь, что в заграничных «Собраниях запрещенных стихотворений А. С. Пушкина» Э. Каспровича (Лейпциг, 1873, стр. 72) печатается обычно отрывок «К X...», который можно было бы поставить в связь с настроениями «Гавриилиады»:

Ты богоматерь: нет сомненья —
Не та, которая красой
Пленила только дух святой:
Мила ты всем без исключенья!
Не та, которая Христа
Родила, не спросясь супруга.
Есть бог другой; земного круга
Ему послушна красота;
То бог Парни, Тибулла, Мура;
Им мучусь, им утешен я —
Он весь в тебя — ты мать Амура,
Ты богородица моя!

Сноски к стр. 307

¹⁴ Сочинения и переводы В. И. Майкова. Под ред. Ефремова. СПб., 1867, стр. LII.

Сноски к стр. 308

¹⁵ О религиозных настроениях поэта см.: В. Гиппиус. Пушкин и христианство. СПб., 1916.

¹⁶ Добавим к этому, что, по свидетельству Л. Павлищева, Пушкин «величайшей глупостью» считал «Царя Никиту», а отказываться от своих поэм и стихотворений легкого содержания его принуждало еще и то обстоятельство, что ему постоянно приписывались произведения, ему не принадлежащие. «Подлость моих зоилов-завистников, — говорил Пушкин сестре, — дошла уже до того, что они стали приписывать моей девственной музе, — как я узнал от Дельвига на днях, — именно всякие неприличия... Мнимые мои сочиненьица ходят в рукописях по городу, а что всего хуже — с моей подписью. Мерзавцы! Хотят меня утопить перед людьми, достойными всякого почтения, да и рассовывают где только могут — сочиненные не мною, а ими же пошлости. Конечно, ни Дельвиг, ни Плетнев гнусным клеветам на мою музу не поверят: они очень хорошо знают, что я ее не оскверню стихами, которые и каналье Баркову не по плечу. Я же не Барков, а подавно не маркиз де Сад» (Л. Павлищев. Воспоминания о Пушкине. М., 1890, стр. 148, ср. 149—151). Эти слова Пушкина относятся к 1829 г. Любопытно, что, по свидетельству того же Павлищева, лира Баркова и его последователей пользовалась в это время значительной популярностью, а известный Ф. Ф. Вигель хвастался уцелевшим у него экземпляром романов маркиза де Сада, как известно, публично сожженных по приказанию Наполеона.

Сноски к стр. 309

¹⁷ Поэмы Парни нашлись в библиотеке Пушкина в брюссельском издании 1827 г. (см.: Б. Л. Модзалевский. Библиотека А. С. Пушкина. В кн.: Пушкин и его современники, вып. IX—X. СПб., 1910, №№ 1241, 1253); они частью разрезаны, и это свидетельствует, что Пушкин интересовался ими и позже издания «Гавриилиады». Возможно предположить, что он знал их задолго до 1822 г. В «Бове» (1815) находим следующее место:

За Мильтоном и Камоэнсом
Опасался я без крыл парить.
Не дерзал в стихах бессмысленных
В серафимов жарить пушками,
С сатаною обитать в раю,
Иль святую Богородицу
Вместе славить с Афродитою:
Не бывал я греховодником.

Нужно думать, что Мильтона Пушкин едва ли знал в Лицее, и потому Л. Н. Майков готов отнести это место на счет туманной фразы вольтеровского Кандида. Не удобнее ли предположить, что Мильтона Пушкин мог знать по частым ссылкам в «Le paradis perdu» Парни? Ср., например, у Парни: «Après Milton, dans ces gouffres maudits c’est à regret que ma muśe est tombée» (chant II). Оттуда же Пушкин мог взять и картины битвы серафимов, и даже то, что обычно относят на долю Камоэнса: «смешение языческих понятий с христианскими». Намек на знакомство Пушкина с «Le paradis perdu» можно усмотреть в стих. 71—72 полной редакции «Вишни» (1815).

¹⁸ Отметим кстати, что стихи Парни:

Toi dont le nom est encor dans mon coeur
Premier objet dont j’ai tenté les charmes.
Pardonne moi — mon crime est mon bonheur,

которые приводит Ефремов в виде параллели к стих. 329—355 «Гавриилиады», заимствованы им из «Le paradis perdu», chant III (по парижскому изданию 1889 г., стр. 174).

Сноски к стр. 310

¹⁹ Œuvres complètes de Parny, t. I. Bruxelles, MDCCCXXIV, p. X.

²⁰ О поэмах подробнее см.: П. Морозов. Пушкин и Парни. В кн.: Сочинения Пушкина, т. I. Изд. Брокгауз — Ефрон, стр. 383.

Сноски к стр. 311

²¹ Parny. La guerre des Dieux, ch. IV. Paris, 1889, p. 47—48.

²² Parny. Le paradis perdu. Paris, 1889, p. 167, 168.

²³ Ibid., p. 184.

Сноски к стр. 312

²⁴ Parny. La guerre des Dieux, ch. I, p. 10. Указанные параллельные места, конечно, далеко не исчерпывают сходства между поэмами: оно заслуживало бы специального и подробного разбора.

Сноски к стр. 313

²⁵ Твори Тараса Шевченка, т. II. У Львові, 1912, стр. 292.

Сноски к стр. 314

¹ А. С. Пушкин. Гавриилиада. Редакция, примечания и комментарий Б. В. Томашевского. Пб., MCMXXII.

² М. Цявловский. Тексты «Гавриилиады». В кн.: Пушкин. Сборник первый. М., 1924, стр. 163—176.

Сноски к стр. 315

³ В дополнение к приводимым в статье М. А. Цявловского поправкам библиографического характера отмечу, что для полноты библиографии в книге Б. Томашевского (стр. 108—109) следовало бы еще указать обычно ускользающее от исследователей свидетельство о «Гавриилиаде» лексикографа Н. П. Макарова (см. его кн.: Мои семидесятилетние воспоминания и с тем вместе моя полная предсмертная исповедь. СПб., 1881, ч. I, стр. 100—101). Н. Макаров, имевший в 1831 г. полный список поэмы, пропавший у него во время польского восстания, подробно рассказывает о том успехе, с каким он всегда читал наизусть поэму Пушкина, но, впрочем, приводит маловероятный заключительный стих поэмы, сохранившийся у него в памяти:

И звук сих струн тебе я посвятил.

По его свидетельству, поэма была в двух песнях и по тексту значительно отличалась от заграничного издания 1873 г. «Говорили, что за эту ультранецензурную поэму в рукописи когда-то порядком досталось нашему народному поэту и что на своем смертном одре он горячо раскаивался в написании этой скабрезности».

⁴ Первая написана в 842 г. Рабаном Мавром, епископом Фульдским, вторая написана в 876 или 877 г. и принадлежит перу Jean le Diacre’a, третья — Азелину Реймсскому (нач. XI в.). Об этих поэмах и пародиях вообще см. исследование: Francesco Novati. La parodia sacra nelle litterature moderne, в его кн.: Studi critici e letterari. Milano, 1889, p. 267 sqq. Изложение «Cœna» Псевдо-Киприана см. также: T. Wright. Histoire de la caricature et du grotesque dans la litterature et dans l’art, vol. II. Paris, 1867, p. 44—45. Большой материал, относящийся к вопросу о средневековой пародии, собран также в книге: Eero Ilvonen. Parodies de thèmes pieux dans la poésie française du moyen âge. Helsingfors, 1914.

Сноски к стр. 316

⁵ Большинство из них восходит, по-видимому, к общему французскому источнику, см.: Eero Ilvonen. Parodies de thèmes pieux..., p. 5 sqq.

⁶ Многочисленные примеры даны у Новати, Райта, Ильвонена.

Сноски к стр. 317

⁷ Впоследствии поэмы Парни не пользовались особым распространением, однако еще в 1830 г. был издан не для продажи итальянский перевод его «Войны богов» — «Teomachia, poema eroico, di G. G. P. P.» (Giovanni Giuseppe Poggi Pimentino) (Parigi, 1830); о последующих произведениях этого жанра, особенно плодившихся во Франции (в конце века пользовались некоторым распространением: Gustave Frisson. La vie de Jesus, racontée par un mâtelot; Leo Taxil. La Bible amusante. Éd. P. Fort), не стоит и упоминать.

Сноски к стр. 318

⁸ См.: А. С. Пушкин. Гавриилиада, стр. 56. Анекдотические рассказы о солдате Пантере Вольтер упоминает в своем предисловии к собранию древних апокрифических текстов («Collections d’anciens evangiles...», 1769) и замечает: «Мне стыдно говорить здесь о других произведениях этого рода, например об Аретино, который (см. Rautro libri della humanita di Christo, Venetia, 1538) сравнивает Марию с Ледой, забеременевшей от Юпитера, превратившегося в лебедя, как если бы Святой Дух принял форму голубя» (Voltaire. Œuvres complètes, vol. XXVII. Ed. Moland, p. 443—444).

⁹ Wagenselius. Tela ignea Satanae hoc est arcani et horribiles Judeorum adversus Christum Deum et christianam Religionem libri Anekdotoi. Altdorfi Noricorum, 1681.

¹⁰ M Поснов. Гностицизм. Киев, 1917, стр. 180; Ign. von Döllinger. Beiträge zur Sektengeschichte des Mittelalters. 2. Th. Dokumente vornehmlich zur Geschichte der Valdensier und Katharer. München, 1890, S. 260; К. Радченко. Религиозное и литературное движение в Болгарии. Киев, 1898, стр. 211; Л. П. Карсавин. Очерки религиозной жизни Италии XII—XIII вв. СПб., 1912, стр. 61—62. Тема о «непорочном зачатии» была предметом долгих ученых споров между францисканцами и доминиканцами. Lecoy de la Marche. La chaire française au moyen âge. Paris, 1886, p. 373; ср.: L. Кöster. Maria, die unbefleckt Empfangene. Regensburg, 1905.

¹¹ X. M. le Bachelet. Immaculée conception. Dictionnaire de théologie catholique, t. 7. Paris, 1922, col. 845—1218.

Сноски к стр. 319

¹² Б. Томашевский (см.: А. С. Пушкин. Гавриилиада, стр. 57—59) цитирует апокрифические тексты по новой и совершенно не авторитетной «Книге Девы Марии», помещенной в популярном издании: Вега. Апокрифические сказания о Христе, II. Изд. 2-е. СПб., 1913.

Сноски к стр. 320

¹³ Текст стихиры приводится по изданию мартовской минеи 1824 года. В статье Илариона Свенцицкого (Архаггелови вѣщания Маріи і благовіщенська містерія. Записка наукового товариства ім. Шевченка, т. LXXVI, Львів, 1907, стр. 11) текст стихиры — другой. Характерно, что эта диалогическая форма встречается также в тропарях канона. См.: А. Петровский. Благовещение. В кн.: Православная богословская энциклопедия, т. 2. СПб., 1901, стр. 622.

Сноски к стр. 321

¹⁴ І. Свенцицкий. Архаггелови вѣщания Маріи і благовіщенська містерія, стр. 37 и сл.

¹⁵ А. Н. Веселовский. Собрание сочинений, т. IV, вып. 2. СПб., 1911, стр. 125.

¹⁶ См.: А. С. Пушкин. Гавриилиада, стр. 57.

¹⁷ П. А. Заболотский. Легендарный и апокрифический элемент в хождении игумена Даниила. Варшава, 1909, стр. 36. Сказание о пред-благовещении знают легенды галицко-русские (Н. Ф. Сумцов. Очерки из истории южнорусских апокрифических сказаний. Киевская старина, 1887, IX, стр. 9) и румынские (С. Чебан. Румынские легенды о Богородице. Этнографическое обозрение, 1911, № 3—4, стр. 11—12). Столь же прочным оказался этот мотив и в иконописи; его находим уже на диптихе IV в. на окладе евангелия Миланского собора. Н. Покровский (Евангелие в памятниках христианской иконографии. М., 1890) указывает на ряд изображений благовещения у колодца начиная с V в. На Руси мы встречаем его уже на мозаике киевского Софийского собора и на множестве икон, иногда с любопытными вариантами, см.: Е. В. Барсов. О воздействии апокрифов на обряд и иконопись. ЖМНП, 1885, декабрь, стр. 107—109.

Сноски к стр. 322

¹⁸ Существует, между прочим, большая группа легенд, в которых рассказ о благовещении поставлен в связь со сказочным мотивом зачатия от цветка. В одной румынской легенде «какой-то молодой, красивый юноша» приносит Марии цветок; она прячет его за пазуху, после чего становится беременной (С. Чебан. Румынские легенды о Богородице, стр. 13). Этот мотив невольно припоминает стихи 320—330 «Гавриилиады»:

Мария зрит красавца молодого.
У ног ее, не говоря ни слова,
К ней устремив чудесный блеск очей,
Чего-то он красноречиво просит,
Одной рукой цветочек ей подносит...
                                                       и т. д.

Чтобы не останавливаться далее на народных преданиях, укажу, что вступительный эпизод «Гавриилиады» о грехопадении, возводимый Б. Томашевским к Мильтону, также мог иметь корни в народном сказании. П. П. Чубинский приводит южнорусское сказание, где повествуется о том, что, когда бог выгнал Адама и Еву из рая, он послал к изгнанникам Гавриила, который научил их сеять хлеб и коноплю. Пользуясь этим, дьявол принял образ Гавриила и, уча их «науке любви», прельстил Еву, отчего и родился Каин; сказание подчеркивает, что Каин, знавший свое происхождение, не любил Адама: «Він, бачте, знав, що його батько — той ангел, которого бог выгнав из неба» (Труды этнографической экспедиции в западнорусский край. СПб., 1872, т. I, с. 146—147). Легенда эта носит явные следы богомильских воззрений (М. Драгоманов. Забѣлѣжки върху славянскитѣ религиозно-етически легенди. Сборник за народни умотворения, наука и книжнина, кн. X. София, 1894, стр. 5), но вполне последовательно объясняет поступок Каина тем, что он был сын дьявола. Среди румынских сказаний о богородице, собранных в книге Marian’a, существует легенда, не имеющая параллели в русских сказаниях, но очень интересная тем, что в рассказ о пред-благовещении она вносит эротический мотив. Богоматерь отправляется к колодцу, где находит маленькую иконку, которую и прячет за пазуху. В это время один из служителей Ирода поил у того же колодца лошадей. Увидев девушку, «красивую как роза», он пытается отнять у нее эту иконку. Встретив с ее стороны сопротивление, он безжалостно начинает бить ее арапником, связывает уздечками и хочет потащить ее к себе в дом, но Мария разрывает уздечки на мелкие кусочки; зачатие происходит от иконки, спрятанной на груди (С. Чебан. Румынские легенды о Богородице, стр. 14).

Сноски к стр. 323

¹⁹ См.: А. С. Пушкин. Гавриилиада, стр. 58.

²⁰ Заметим, кстати, что в Бессарабии 20-х годов было много армян, а Кишинев являлся резиденцией армянского архиерея. В кишиневском дневнике Пушкина отмечено «bal chez l’archevêque arménien». Здесь имеется в виду преосв. Григорий (Захарьянов), «архиепископ обитающих в Бессарабии армян», см.: Арх. Гавриил [Айвазовский]. Армяно-грегорианские архиереи в Новороссии и Бессарабии. Зап. Одесского общества истории и древностей, т. IX. Одесса, 1875, стр. 163.

²¹ Перечень их — в названной выше работе И. Свенцицкого «Архаггелови вѣщания Маріи...», стр. 7.

Сноски к стр. 324

²² Супрасльская рукопись. Изд. С. Северьянова. СПб., 1904, стр. 248—251.

²³ И. И. Срезневский (Древние памятники русского письма и языка. СПб., 1863, стр. 192—195) напечатал его по тексту Златоструя XII в.

²⁴ І. Свенцицкий. Архаггелови вѣщания Маріи..., стр. 16.

Сноски к стр. 325

²⁵ Русская старина, 1887, т. 53, февраль, стр. 285—286. Книги Инзова впоследствии поступили в Одесскую публичную билиотеку (Российская библиография, изд. Э. Гартье, 1880, № 6, стр. 288).

²⁶ Инзов был, между прочим, вице-президентом «Бессарабского отделения русского библейского общества», организовавшегося в 1817 г. по инициативе митрополита Гавриила. Главными деятелями общества были будущие кишиневские знакомцы Пушкина: К. А. Катакази, Ф. И. Недоба, М. С. Крупенский, Прункул, И. Варфоломей и ряд духовных лиц, среди которых особенно нужно отметить известного арх. Иринея (директор с 1817 г., в 1820 — секретарь) (см.: Дело Канцелярии Новороссийского и Бессарабского генерал-губернатора, 1817, № 12, л. 84, 110). О столкновении последнего с Пушкиным рассказал Л. Мацеевич со слов П. В. Дыдицкой (см.: В. Яковлев. Отзывы о Пушкине. Одесса, 1887, стр. 73—74).

²⁷ Вл. Тукалевский. Из истории философских направлений в русском обществе XVIII в. ЖМНП, 1911, май, [отд. II], стр. 8.