451
Афиша премьеры спектакля «Клоп» в Государственном театре им. Вс. Мейерхольда (12 февраля 1929 г.)
1929
1 января в газете «Комсомольская правда» в специальной полосе, посвященной организации «Дня техники», напечатано стихотворение «Технике внимание видать ли?»*.
5 января на заседании Исполбюро Федерации писателей Маяковский избран в комиссию по встрече приезжающих в Москву украинских писателей*.
7 января заключил договор с издательством «Федерация» на книгу «заграничных» стихов (2500 строк, срок сдачи 23 января) — сборник «Туда и обратно».
9 января в газете «Комсомольская правда» напечатано стихотворение «Перекопский энтузиазм!».
9 января — письмо в литературно-художественный отдел Госиздата.
«Считаю правильным предложить Государственному издательству заключить со мной постоянный, генеральный договор... В настоящее время ГИЗ является моим основным издателем, но все же отдельные книги распыляются и по другим издательствам вследствие естественной канители с заключением мелких договоров. Этот параллелизм, конечно, отражается и на издательской плановости ГИЗа и на организованности моей работы. Среднее количество моей годовой литературной продукции таково: Том собрания сочинений около 20 листов... Поэма около 3 500 строк... Проза около 6 листов... Детские книги и агитброшюры...
Считаю, что, если б ГИЗ заключил со мной общий договор... можно было бы плановым изданием значительно повысить тираж, а мне дать возможность работать вне спешки, не теряя времени на разную договорную волокиту» (см. т. 13; см. ниже — 1 февраля).
452
10 января — выступление с чтением пьесы «Клоп» в Доме печати*.
11 января в газете «Комсомольская правда» напечатаны лозунги к комсомольской перекличке: «Готовься, целься!»
11 января — выступление с чтением пьесы «Клоп» в клубе им. Октябрьской революции для комсомольцев.
«Рассматривайте сегодняшний вечер как первую черновую работу писателя с читателем и давайте свои предложения». Эти слова, сказанные Маяковским в его вступительном слове на вечере читки новой пьесы «Клоп» в клубе КОР, нужно только приветствовать. Случаев совместной черновой работы писателя и читателя известно очень мало. Товарищ Маяковский эту традицию нарушил: прежде чем выпустить в свет новую пьесу «Клоп», он читает ее в больших рабочих аудиториях. Маяковский прав. Он знает, что рабочая аудитория своей критикой может дать художнику много ценных указаний» («Рабочая газета», 1929, 13 января)*.
12 января — выступление с чтением пьесы «Клоп» в Доме комсомола Красной Пресни.
В. Мейерхольд после чтения сказал: «Произведение Маяковского для нас ценно главным образом тем, что он, ставя очень остро самую наисовременнейшую проблему, ни на шаг не отступает от необходимых формальных задач, стоящих перед театром... При подходе к таким произведениям, как вещь Маяковского, игнорировать формальную сторону недопустимо. Он дает феерическую комедию, и надо расценивать ее по законам, автором самим себе поставленным... Главное целеустремление: бичевать пороки сегодняшнего дня. Перебрасывая нас в 1979 год, Маяковский заставляет нас разглядывать не преображение мира, а ту же болезнь, что и в наши дни.
Надо бороться с недостатками с большей энергией, чем теперь. В 1979 году опять отголоски тех же недостатков, что и в 1929 году. Безразлично — 50 или 75 лет. Маяковский хочет показать, что болезни имеют глубокие корни, что нужны большие периоды времени и громадная активность для их изжития.
Это произведение такое же значительное и великое, как в свое время «Горе от ума» Грибоедова»*.
13 января в журнале «Огонек» напечатана заметка Маяковского о пьесе «Клоп».
«Мне самому трудно одного себя считать автором комедии. Обработанный и вошедший в комедию материал — это громада обывательских фактов, шедших в мои руки, в голову со всех сторон, во все время газетной и публицистической работы, особенно по «Комсомольской правде»... Газетная работа отстоялась в то, что моя комедия — публицистическая, проблемная, тенденциозная. Проблема — разоблачения сегодняшнего мещанства».
В январе в журнале «Молодая гвардия» (№ 1) напечатано стихотворение «Письмо тов. Кострову из Парижа о сущности любви».
Одновременно с этим «Письмом» было написано стихотворение «Письмо Татьяне Яковлевой». Напечатано Маяковским не было.
В журнале «Чудак» (№ 2) напечатаны «Стихи о разнице вкусов».
В журнале «Чудак» (№ 3) — «Говорят...».
В журнале «Красное студенчество» (№ 9) — стихотворение «Теоретики».
В журнале «Трезвость и культура» (№ 1) — стихотворение «Итоги».
453
В журнале «За рулем» (№ 1) — стихотворение «Ответ на будущие сплетни».
Вышел том III собрания сочинений (Госиздат, 448 с).
Вышла детская книжка «Прочти и катай в Париж и Китай» (Госиздат).
В первой половине января (?) — выступление с чтением пьесы «Клоп» в ЦК ВЛКСМ.
«Одна из первых читок «Клопа» состоялась в зале заседаний ЦК Комсомола... После читки пошли Маяковского провожать и делиться впечатлениями...» (Н. Потапов, 1934)*.
В середине января — поездка на несколько дней в Харьков.
14 января (в 6 часов вечера) —выступление в Харькове в клубе ГПУ с чтением отрывков из пьесы «Клоп».
В тот же день (в 9 часов) — второе выступление в Харькове в Драматическом театре с докладом «Левей Лефа» и чтением стихов.
«Этот новый лозунг требует пояснений. Искусство должно идти в ногу с сегодняшним днем. Многие лозунги в искусстве вчерашнего дня уже не годятся сегодня. Лозунги «Лефа», выставлявшиеся на страницах журнала «Новый Леф», должны были обновиться. Леф в таком виде, в каком он был до сих пор, не мог отвечать задачам сегодняшнего дня! Усиливающееся наступление на классового врага, социалистическое строительство, задачи укрепления обороны страны — все это требует непосредственной связи писателя с массами для совместной революционной борьбы. Одной из форм этой связи служит работа писателя в газете, где он обслуживает массового читателя действенным художественным словом. В этом смысл «ухода» Маяковского из Лефа.
В заключение Вл. Маяковский читал новые стихи, направленные на борьбу с мещанством, бескультурьем и отсталостью, и отрывки из новой пьесы «Клоп» — злую и острую сатиру на сов-мещан» («Пролетарий» (Харьков), 1929, 16 января)*.
«После его вступительного слова, набравшись храбрости, я крикнул с галерки:
— Куда же вы ушли из Лефа?
— Куда? Да вот сюда к вам, в Харьков, на эту сцену.
И снова, шалея от собственной дерзости, надсадным не своим голосом, я спросил укоризненно:
— А разве не в «Комсомольскую правду»? Он посмотрел устало и раздраженно:
— Чем вам не угодила «Комсомольская правда»? Именно вам, кажется еще довольно молодому человеку? А мне ежедневная газета с миллионами читателей куда интереснее, чем ежемесячный журнал с несколькими тысячами подписчиков. Это вам понятно?
Несколько человек захлопали. Я — тоже. Он переубедил» (Л. К., 1965)*.
«Всегда веселый и уверенный, в этот раз он почему-то волновался. Видно было, что выступление стоило ему большого усилия воли. Но больше всего поразила меня одна мелочь: кто-то из публики крикнул Маяковскому: «Громче!» Эта невинная реплика убийственно подействовала на Владимира Владимировича: он вздрогнул, как будто чего-то испугался, потом попытался пошутить: «Ну, если уж мне надо громче, то это вы, товарищи, зазнались!»
Рано утром я был у него на верхнем этаже «Червонного».
Разговор шел главным образом о роспуске «Лефа», о новых лозунгах революционного искусства, которые выдвинул тогда Маяковский. Он говорил рассудительно, вдумчиво, взвешивая каждое слово:
454
— Ни одна «программная» организация, вроде «Лефа», не нужна. Нужно включиться в общую пропагандистскую работу органов Коммунистической партии. «Левые» формальные эксперименты — вещь лишняя и вредная, потому что они отнимают энергию, которая может быть применена для написания нужных советскому читателю действительно художественных произведений.
Звонит телефон. Владимир Владимирович долго разговаривает. Из его слов можно понять, что он говорит с врачом. Тот сказал ему что-то чрезвычайно серьезное. Владимир Владимирович отходит от телефона совсем другим человеком. Он вконец растревожен... Что же это будет? — спрашивает он. — Еще три выступления!
...Потом подходит к зеркалу, смотрит себе в гортань. Просит меня посмотреть, и действительно, горло у него покраснело, гланды распухли.
— Врач говорит, что помочь ничем нельзя. Я надорвал себе горловые связки частыми выступлениями. Он говорит, что мне нужно было лет двадцать тому назад «поставить себе голос», как делают актеры. А теперь уже поздно. Что же будет?» (А. Полторацкий, 1940)*.
15 января (в 4 часа дня) — третье выступление в Харькове в Оперном театре, для вузовцев*.
На 16, 17 и 18 января были назначены выступления Маяковского в Полтаве, Кременчуге и Николаеве, на 20 и 21 четыре выступления в Харькове. Все они были отменены вследствие болезни горла. Маяковский вернулся в Москву.
20 января в газете «Комсомольская правда» напечатано стихотворение «Разговор с товарищем Лениным».
23 января — выступление с чтением отрывков пьесы «Клоп» по радио*.
26 января заключил договор с театром Мейерхольда на «Комедию с самоубийствами» (заглавие было несколько изменено). Срок представления — 1 сентября 1929 года.
29 января в журнале «Рабис» напечатана заметка Маяковского о пьесе «Клоп».
«Как мне самому нравится моя пьеса? Она мне будет нравиться, если она не будет нравиться обывателю.
В настоящее время я работаю над двумя пьесами — «Комедия с убийством», темой которой является столкновение лоб в лоб европейской культуры с советской, и комедией «Миллиардеры». (Обе эти комедии не были написаны. В первой половине 1929 года Маяковский начал работать над пьесой «Баня». Закончил в середине сентября).
1 февраля заключил с Госиздатом общий договор на издание «всех произведений, как издававшихся, так и неизданных, и тех произведений, которые будут созданы автором в течение срока действия этого договора (в течение 4-х лет)».
2 февраля — выступление с чтением пьесы «Клоп» в клубе рабкоров «Правды»*.
3 февраля в газете «Комсомольская правда» напечатано стихотворение «Урожайный марш» (в связи с походом комсомола за урожай и коллективизацию).
В феврале — августе, по-видимому, через Прессбюро, появилось в ряде провинциальных газет.
455
В тот же день по радио передавалось стихотворение «Проверь, товарищ, правильность факта — так это или не так это» (в объединенном номере центральной Радиогазеты).
Это стихотворение было написано по рабкоровским материалам по специальному заданию Радиоцентра и тогда опубликовано не было.
9 февраля — встреча в Доме Герцена с делегацией украинских писателей, приехавших в Москву.
«9 февраля в Доме Герцена состоялась торжественная встреча украинских писателей с литераторами РСФСР. Среди присутствовавших были: вся украинская делегация, тт. Керженцев, Бела Иллеш, Матэ Залка, Маяковский, Леонов, Асеев, Караваева, Сельвинский и др.» («Комсомолец Украины» (Харьков), 1929, 12 февраля).
11 февраля — выступление в Колонном зале Дома Союзов на вечере украинских и русских писателей.
«Зрительный зал был переполнен собравшимися на торжество представителями литературного мира и общественности Москвы. За столом президиума разместились украинские гости и тт. Смидович, Керженцев, Маяковский и др.
Приветствовавший украинских писателей тов. Луначарский... коснулся мощного расцвета украинской литературы, приведя ряд цифр из области роста книжной продукции.
— К сожалению, — заметил тов. Луначарский, — на наш язык почти ничего не переведено из произведений украинских писателей. Мы лучше знаем литературу буржуазной Англии, чем литературу братской нам Украины. Это ненормально...» («Вечернее радио» (Харьков), 1929, 12 февраля).
«Не беру на себя смелость на основании краткой моей встречи с ним, на основании одной-единственной беседы — дать свою собственную характеристику Маяковского. Скажу только, что он никак мне не показался каким-то колючим или вроде того, ни тем более самоуверенным или же неприступным. Наоборот, в нем было много мягкости и нежности, но эта мягкость и нежность были подчинены тому главному в душе поэта, что мы называем целеустремленностью и цельностью. Но мозг его, как и сам он заявлял, был «веселый и умный строитель»...
На встрече писателей не обошлось, как обычно, без нападок на Маяковского. Я говорю «как обычно», потому что нападки на него тогда были в моде. Владимир Владимирович смотрел искоса через плечо и спокойно слушал того, кто в чем-то его обвинял, и когда тот кончил, он попросил слова и начал свою ответную речь. Может быть, Маяковский сказал что-нибудь о себе? Нет. Он говорил о том, как он рад сейчас видеть и приветствовать в Москве литературу украинскую. Он говорил о том, что неплохо было бы еще тесней соединиться украинским писателям с писателями русскими. Недолго он говорил, но со страстью и с убежденностью. И закончил свое выступление такими словами, которые я помню точно: «Для антологии украинской поэзии я обещаю в этом году перевести из украинских поэтов десять листов и никак не меньше!..» Не у одного из нас, украинских поэтов, тогда екнуло сердце. У меня оно прямо-таки радостно забилось...» (П. Тычина, 1940)*.
12 февраля был в Доме ученых на встрече делегации украинских писателей с представителями издательств.
«12 февраля украинские писатели приняли участие в товарищеской встрече в Доме ученых с представителями крупнейших издательств РСФСР. На встрече были, кроме украинской делегации, Керженцев, Феликс Кон и писатели РСФСР: Демьян Бедный, Серафимович, Вс. Иванов, Маяковский и др. Встреча носила характер
456
дружеской беседы и сопровождалась чтением произведений» («Комсомолец Украины» (Харьков), 1929, 14 февраля).
Во время беседы с писателями Маяковского снимала кинохроника.
В феврале в журнале «Чудак» (№ 5) напечатано стихотворение «Мрачное о юмористах».
В «Женском журнале» (№ 2) — стихотворение «Поиски носков».
В журнале «Трезвость и культура» (№ 3) — стихотворение «Душа общества».
В журнале «Молодая гвардия» (№ 3 и № 4) напечатана пьеса «Клоп» с иллюстрациями художников Кукрыниксы.
12 февраля сдал в Госиздат рукописи пьесы «Клоп», сборника «Школьный Маяковский» и сборника «Без доклада не входить».
13 февраля — премьера пьесы «Клоп» в театре Мейерхольда.
Постановка В. Мейерхольда. Ассистент (работа над текстом) Вл. Маяковский. Художники Кукрыниксы, А. Родченко. Музыка Д. Шостаковича.
«Постановщик В. Э. Мейерхольд заострил стрелу во второй части комедии и несколько притупил в первой. Ему пришла в голову мысль пригласить для оформления двух частей пьесы различных художников, чтобы усилить контраст. Художники Кукрыниксы, не обладающие остротой мысли и глубиной характеристик, довольно неуклюже применили расхлябанные штампы своих дубоватых карикатур к театральной работе. Постановщик первую часть пьесы показал в подчеркнуто натуралистических тонах. Но вещественные подробности и бытовой натурализм снижают сатирическую силу комедии. Текст Маяковского рассчитан на волевое восприятие его острейших саркастических мыслей и пародий. Актеры приемами натуралистической игры погубили текст, который не дошел до слушателей, а в вещественных деталях обстановки потонуло идеологическое жало памфлета. Игорь Ильинский дал великолепный психологический рисунок дегенерирующего мещанина. Но нужнее была бы иная трактовка роли Присыпкина, с таким треском отрывающегося от своего класса. Присыпкин не исключение, не идиот, не дегенерат, а нормальный средний человек, зараженный ядами обывательского загнивания и не сознающий глубины своего разложения.
Если первая часть постановки ослабила идеологическую остроту сатиры приемами натуралистического эстетизма, враждебными природе художественного памфлета и оставшимися в качестве пережитков от предыдущих постановок В. Э. Мейерхольда, то вторая часть блестяще удалась постановщику. Ему помог художник А. Родченко своими строгими, простыми и чрезвычайно убедительными конструкциями. В намерения драматурга не входило социологически правильно изобразить коммунистическое общество (действие второй части комедии происходит в 1979 г.). Сатирический жанр обязывал схематически и суммарно противопоставить психологической и бытовой грязи современного мещанства гигиеническую, медицински рациональную чистоту быта и психологию будущего человечества. Серьезное социологическое изображение коммунистического общества нарушило бы памфлетическое задание пьесы (П. Новицкий, «О культурной зрелости современного театра». — «Печать и революция», 1929, № 4, с. 104).
«Постановку в общем надо признать весьма удачной, особенно первую ее часть (1929 год). Просто, живо и остроумно сделана первая сцена (на улице перед универмагом), где отлично использованы все четыре направления, по которым можно выйти на авансцену, отлично распределено движение катеров. Все участники — живые элементы московской толпы, а милиционер словно только что пришел с перекрестка на Садовой. Еще лучше сцена в общежитии, отличающаяся такой же экономной простотой и в то же время разнообразием и живостью. Несколько
457
хуже третья сцена (свадебный пир в парикмахерской), где Мейерхольд не смог удержаться от излюбленных им элементов «фантастического гротеска», которые в полном своем развитии (вспомним «Ревизор») не являются ни смешными, ни «жуткими», а навевают скуку; впрочем, это здесь — только легкий оттеночек, который все же несколько портит дело.
Вторая часть хуже не только у автора, но и у постановщика. И недостаток тот же самый: социализм выходит тощий, слабый, лефовски-интеллигентский» («Известия», 1929, 26 февраля).
«В «Клопе» Мейерхольд выравнивает свой путь. Снова со сцены наиболее передового нашего театра звучит современная речь. Снова театр направляет свое блестящее мастерство на сегодняшнюю социальную тематику.
Но вместе с тем «Клоп» не свободен от серьезных недостатков. В «Клопе» самый спектакль намного выше пьесы Маяковского. Театр преодолевает многие частные недостатки пьесы.
В пьесе есть хороший сатирический задор. В ней встречается много ударных словесных характеристик и эпиграмм. Но в целом сатира Маяковского бьет по мелкой цели.
Как театральное зрелище спектакль смотрится весело. В нем много забавных моментов. В нем есть зрелищная свежесть и здоровая бодрость. Спектакль должен иметь успех у зрителя.
В нынешнем, пока что весьма бледном и худосочном сезоне «Клоп» при всех своих недостатках все-таки — лучший спектакль» («Комсомольская правда», 1929, 27 февраля).
«Пьеса задумана оригинально и сделана свежо и остро. Она не оставляет зрителя спокойным, заставляет его отзываться, выводит из равновесия.
Театр им. Мейерхольда хорошо справился с трудным заданием. Первая часть пьесы дана в бытовых тонах сатирической комедии. Рабфаковское общежитие остро противопоставлено бытовому идиотизму и пошлости обывательского быта (свадебный вечер). Но художники, оформлявшие первую часть (Кукрыниксы), вместо острого шаржа дали безвкусно-натуралистическую обстановку и притупили идеологическую силу пьесы.
Зато вторая часть проработана хорошо. Новое общество, не знающее подхалимства, алкоголизма, слащавой чувствительности и волевой расслабленности, показано как научно организованное, проникнутое чувством солидарности и братства, основанное на высокой технической культуре. Звериный облик Присыпкина очень четко противопоставлен новым людям. Внешний облик этих людей показан с большой художественной убедительностью. Конструкция Родченки уводит нас в мир простых и ясных форм, созданных индустриальной и научно-лабораторной техникой» («Даешь», 1929, № 1).
«О самой пьесе Маяковского, если только вообще ее можно назвать пьесой, много говорить не приходится: это — схема, состоящая из двух композиционно и стилистически разнородных частей, причем и тематика первой части, и как будто замысел всей пьесы теряется и тонет в громоздкой сложности и длиннотах второй части, изображающей утопическую схему предполагаемого общества будущего.
Но может быть, автор и не ожидал, чтобы к его безобидной шутке отнеслись серьезно, как к настоящей сатире? Этот явно написанный наспех, фарсовый фельетон без особых литературных и идеологических заданий, может быть, совершенно случайно попадает на сцену, а мы серьезно смотрим на него, серьезно пишем о нем.
Что же сказать об исполнении? Актерам приходится по-настоящему мало играть в этой плоской зрелищной стряпне, создавать какие-либо переживания, типы там, где все сводится к маскам клоунады» («Жизнь искусства», 1929, № 11).
«Комедия «Клоп» с одинаковым успехом могла быть написана и задолго до революции. Стоит только выкинуть, что Присыпкин «бывший рабочий, бывший партиец». Вся семейка парикмахеров может остаться. Без всяких изменений могут быть сохранены сцены 1979 г. Действительно, в этой части комедии резче всего выявилось интеллигентско-лефовское нутро.
458
В руках среднего писателя «Клоп» превратился бы в нуднейшую канитель. Даже таланта Маяковского хватило только на первую половину комедии, где спасают положение острые словечки и забавные выкрики» («Красная панорама», 1929, № 17—18).
В январе — первой половине февраля (до отъезда за границу) были написаны стихотворения: «Долой шапки» (к предстоящей годовщине Красной Армии), «Тигр и киса», «Который из них?», «Что такое?», «Он и мы» и статья для «Журналиста» «Казалось бы, ясно...».
«...Мы требуем литературу, основанную на факте. Мелочность темы — это мелкота собранных фактов. Можно написать основанный на случайном событии памфлет на Чемберлена. Давать углубленную литературу — это не значит заменить Чемберлена космосом. А это значит подобрать именно на этого Чемберлена большее число именно его касающихся фактов — типизировать, систематизировать, обрабатывать, но с единственным устремлением, если фельетон был щелчком, — углубленная литературная вещь пусть ляжет кулаком на чемберлений цилиндр. Разница газетчика и писателя — это не целевая разница, а только разница словесной обработки» («Казалось бы, ясно...»).
14 февраля Маяковский выехал в Прагу.
«В Праге он вызвал заведующего репертуарной частью Виноградского театра Кодличка. Он читал «Клопа». Он был очень скептически настроен относительно возможности поставить эту пьесу. И, действительно, поставить ее не удалось» (Р. Якобсон, 1956)*.
19 февраля приехал в Берлин.
По воспоминаниям Ф. Вейскопфа (1952), во время пребывания в Берлине в феврале 1929 года Маяковский выступил в одной из аудиторий в Газенхейде.
«На вечере вместе с друзьями Маяковского, писателями и литературно искушенной публикой присутствовали и многочисленные рабочие. Маяковский читал свои стихи по-русски, не беспокоясь о том, что лишь немногие в зале понимали по-русски. Но воздействие его динамической личности было так огромно, что слушатели были захвачены этим непонятным для них, но верно почувствованным исполнением. И когда в заключение он кинул в зале своим звучным, богатым, глубоким голосом «Левый марш» — все в зале встали. «Ах, — сказал он потом, глубоко удовлетворенный. — Они поняли меня, потому что они увидели, что я свой и делюсь с ними всем, что у меня есть»*.
20 февраля заключил договор с издательством «Малик» в Берлине на издание пьес и прозы на немецком языке.
22 февраля выехал из Берлина в Париж.
12 марта, в 12-ю годовщину свержения самодержавия, — выступление на вечере в полпредстве в Париже с чтением отрывков из поэмы «Хорошо!»*.
В марте (?) — выступление в одном из рабочих районов Парижа.
По воспоминаниям дочери Марины Цветаевой А. С. Эфрон: «Ранней весной 1929 года Марина встретилась с Маяковским в последний раз. По просьбе коммунистов одного из окраинных районов Парижа он согласился выступить перед французской рабочей аудиторией, в маленьком («для свадеб и банкетов») полутемном зальце маленького рабочего кафе.
Вечер был скороспешным, без предварительной подготовки. Один из его
459
организаторов (товарищ моего отца) пригласил моих родителей. Ободренная немноголюдием, отсутствием знакомых (любопытствующих глаз), Марина подошла к Маяковскому, познакомила его с мужем.
— Слушайте, Цветаева, — сказал Маяковский, — тут — сплошь французы. Переводить будете? А то не поймут ни черта!
Марина согласилась, но не села на предложенный стул, — привыкла выступать стоя. Маяковский называл стихотворение, в двух словах излагал его содержание, она — переводила. Он — читал.
Потом были вопросы из зала и ответы в зал. Слушатели не столько поэзией интересовались, сколько жизнью и делами рабочего класса в Советской России. В те годы им не часто приводилось беседовать с человеком оттуда. Попадались и вопросы провокационного характера; на них Маяковский отвечал с привычной резкостью и хлесткостью и тут задал Марине работы, поскольку некоторые наши словосочетания вообще не имеют адекватов на французском языке.
Эти общие черты — все, что донесла моя память из рассказов родителей — сквозь сорок пять лет расстояния! — о вечере, на котором сама не присутствовала, так как присматривала дома за маленьким братом. Сделанные же Мариной непосредственно после вечера записи не сохранились — они погибли во время войны вместе с той частью архива, которая была оставлена на хранение друзьям во Франции»*.
Последние числа марта — поездка в Ниццу и Монте-Карло.
2 мая Маяковский вернулся в Москву.
За время отсутствия Маяковского появились в печати стихотворения: «Долой шапки!» («Вечерняя Москва», 22 февраля), «Тигр и киса» («Комсомольская правда», 1 марта), «Что такое?» («Чудак», № 9), «Который из них?» («Огонек», № 10), «Они и мы» («Молодая гвардия», № 6), отрывок из пьесы «Клоп» — «Свадьба Присыпкина» («Вечерняя Москва», 16 февраля) и статья «Казалось бы, ясно...» (в «Журналисте», № 4).
Вышел в свет том IV собрания сочинений (Госиздат, 328 с).
4 мая — выступления на обсуждении пьесы И. Сельвинского «Командарм 2» в Художественно-политическом совете театра Мейерхольда*.
16 мая — выступление перед спектаклем «Клоп» в театре Мейерхольда в день закрытия сезона*.
18 мая — выступление (?) в «субботу, 7 ч., Клуб Загорского, Ткацкая ул., 25, Лефортово» («Литературное наследство», т. 65, с. 387).
В записной книжке Маяковского (№ 66), относящейся к 1929 году, кроме приведенной пометы имеются еще две записи дат и адресов, где, по-видимому, Маяковский дал согласие выступить и, вероятно, выступил (см. также 11 и 15 июня). Эти выступления проходили, очевидно, без печатных анонсов и афиш.
В середине мая поездка в Ленинград.
21 мая в Ленинградском порту встречал вместе с ленинградскими писателями высланного из Франции писателя Бруно Ясенского с женой. В этот же вечер присутствовал на банкете, устроенном в честь Бруно Ясенского, а поздно вечером вместе с ним выехал в Москву*.
28 мая Маяковский выступил в Радиотеатре на вечере Государственного института журналистики.
460
«На пригласительном билете он написал свою фамилию и подписал «на 2-х чел.», чтоб пропустили и меня. Вечер состоялся в клубе Центрального телеграфа на Тверской. Пришли мы слишком рано и не хотели ждать в помещении. Была чудесная весенняя погода. Мы вышли на улицу, и Маяковский сел на ступеньки телеграфа, расставив ноги, держа между ними трость и положив на нее скрещенные руки. Мне запомнился он таким. Уж очень это было здорово, как он расположился в центре Москвы, на улице, как у себя дома...
Когда мы пришли в клуб, на сцене шла так называемая официальная часть торжественного вечера. А в артистической комнате ожидали начала концерта актеры, певцы и музыканты. Маяковского попросили тоже обождать, но он возмущенно заявил, что будет читать свои стихи только в официальной части, сейчас же после доклада. Он растолковывал, что он не концертный чтец-декламатор, и наотрез отказался выступать вместе с князем Игорем и Кармен» (Н. Брюханенко, 1952)*.
31 мая в журнале «Огонек» напечатано стихотворение «Монте-Карло».
В мае в журнале «Крокодил» (№ 18) напечатано стихотворение «Кандидат из партии».
2 июня в газете «Рабочая Москва» напечатано стихотворение «Вонзай самокритику!».
9 июня, в «День книги», — выступление в Октябрьских красноармейских лагерях 1-го стрелкового полка.
«Поэтов встречали очень тепло, а провожали совсем горячо. Больше всех понравились Маяковский и Жаров, которых беспрерывно вызывали «еще разок что-нибудь прочитать».
Уезжая, гости обещали еще несколько раз приехать и выступить перед красноармейской аудиторией» («Красный воин», 1929, 22 июня).
В тот же день принял участие в книжном базаре, организованном Госиздатом на Тверском бульваре.
«Большая толпа у киоска, где торгует В. В. Маяковский. Толпа, узнавшая популярного поэта, растет и угрожает остановить всякое движение по аллее базара. Здесь — атмосфера шуток, каламбуров, взаимных острот...
Зычным голосом Маяковский рекомендует:
— Диккенса, Маяковского, Бальзака, Пастернака, Асеева!
На автографы Маяковского образуется целая очередь, которая прекращается только тогда, когда в киоске не остается ни одной дешевой книжки Маяковского: его многотомное и дорогое собрание сочинений явно не по карману массовому читателю» («Вечерняя Москва», 1929, 10 июня).
10 июня — выступление на Втором съезде Союза воинствующих безбожников.
«...Федерация советских писателей поручила мне приветствовать Второй съезд безбожников... Я с некоторой неловкостью принял это предложение и охотно бы от него отказался, так как считаю его немножко вегетарианским. Если бы они мне дали две-три антирелигиозных пьесы или если бы они дали мне десять — пятнадцать антирелигиозных романов, то я пришел бы сюда, выложил бы на стол и сказал: вот вам наши приветствия. К сожалению, товарищи, наша антирелигиозная литература еще слаба...» (см. т. 12).
После приветствия Маяковский прочитал съезду стихотворение «6 монахинь».
461
Выступление Маяковского было снято кинохроникой. Заседание съезда транслировалось по радио*.
10 июня — письмо заведующему Госиздатом.
«Прошу Вас обратить внимание и оказать срочное и решительное содействие в следующем: 1) Издание 2-х массовых книг для дешевой библиотеки «Избранный Маяковский» и «Как писать стихи», второе дополненное издание. Выступления последних недель и продажа книг на книжном базаре еще раз убедили меня в спросе на такие отсутствующие книги. 2) Продвинуть, наконец, широкое оповещение об издании моего Собрания сочинений, что не сделано, несмотря на двухлетние мои указания и Ваше личное распоряжение Торгсектору 10 февраля с. г. (Необходима публикация в газетах, бюллетенях, журналах, издание проспекта и т. д.). 3) Содействие немедленному заключению договора на издание альманахов «РЕФ» (Революционный фронт искусства)» (см. т. 13).
11 июня (?) — выступление (?) в «9 ч., «Красная Роза», Теплый пер., Зубовская пл., б. Жиро» («Литературное наследство», т. 65, с. 387) — см. также 18 мая и 15 июня.
14 июня заявление в Госиздат от группы Реф — Революционный фронт искусств, подписанное Маяковским и О. Бриком.
«Усиление буржуазных и мелкобуржуазных тенденций на фронте нашей советской литературы и наших советских искусств требует немедленной мобилизации всех литературно-художественных сил социалистического сектора для решительной борьбы с этими усилившимися буржуазными и мелкобуржуазными тенденциями.
Лозунги этой борьбы таковы: 1. За социалистическую пропаганду, против аполитичного культурничества. 2. За массовость, против интеллигентского снобизма. 3. За новую форму, против архаизма и реставраторства.
...Основное ядро Рефа составляют: В. В. Маяковский, Н. Н. Асеев, О. М. Брик, А. М. Родченко, В. Степанова, П. Незнамов, И. Ломов, Л. Ю. Брик, В. Жемчужный, С. Кирсанов, Л. Кассиль.
Реф просит дать ему возможность приступить к изданию своих периодических альманахов... Альманахи Рефа рассчитаны на актив советской и рабоче-крестьянской молодежи; потому желателен тираж не менее 7—8000».
Группа Реф во главе с Маяковским образовалась в мае — начале июня из товарищей, отколовшихся от Лефа. Организационно оформилась и вошла в Федерацию писателей в сентябре (см. 14 сентября и далее).
В наброске предисловия к альманаху (во второй половине года) Маяковский писал: «Мы были ЛЕФ, мы стали РЕФ. Мы объявляем себя новым объединением, новым отрядом на фронте культуры.
Достаточна ли перемена Л на Р, чтоб говорить о своей новизне? Да, достаточна... Под внешним различием букв и полное различие корней. Л — это Левый фронт искусств, объединявший различнейших работников культуры по формальному признаку левизны, предполагавший, что левизна совпадает с революционностью. Эта точка зрения правильна в разрушительный период, когда главным было отталкиванье от старья...
Победа Советского Союза, первые километры реконструктивного периода поставили перед нами вопрос созидания, вопрос оформленного участия в строительстве, в социалистическом соревновании, в пятилетке. Сейчас мало голой левизны. Левизна, изобретательность для нас обязательна, но из всей левизны мы берем только ту, которая революционна, ту, которая активно помогает социалистическому строительству, ту, которая крепит пролетарскую диктатуру...» (см. т. 13).
15 июня — выступление (?), «Театр Замсовета, Ордынка, 69» («Литературное наследство», т. 65, с. 387) — см. также 18 мая и 11 июня.
462
17 июня — письмо литературно-художественного отдела Госиздата Маяковскому о согласии издать два альманаха «РЕФа» по 10—12 листов.
23 июня по радио передавалось стихотворение «Два соревнования» (в «Рабочей радиогазете»).
27 июня — выступление по радио с чтением стихотворения «На западе все спокойно» (в «Рабочей радиогазете»).
30 июня в журнале «Огонек» напечатано стихотворение «Заграничная штучка».
В тот же день по радио передавалось стихотворение «Парижанка» (в «Рабочей радиогазете»).
В последних числах июня написано восемь текстов для плакатов по безопасности труда (по заданию Центрального музея охраны труда и социального страхования).
2 июля в газете «Комсомольская правда» напечатано стихотворение «На западе все спокойно».
В первой половине июля было написано стихотворение «Нота Китаю» в связи с нотой протеста советского правительства против разбойничьего налета на КВЖД*.
В июле написаны «Стихи о советском паспорте»*.
В «Женском журнале» (№ 7) напечатано стихотворение «Красавицы (Раздумье на открытии Grande Opéra)».
В журнале «Молодая гвардия» (№ 14) стихотворение «Долой!» с посвящением: «Западным братьям».
Вышел сборник «Слоны в комсомоле» («Молодая гвардия», 96 с).
15 июля Маяковский выехал в Сочи.
Перед отъездом Маяковский сделал для Радиоцентра несколько лозунгов, которые передавались в «Рабочей радиогазете»: 17 июля — «Не опаздывай ни на минуту!..», 22 июля — «Поднять квалификацию требует пятилетка...», 17 августа — «Больше дела! Меньше фраз!..»
21 июля — выступление в Сочи в доме отдыха Союза работников просвещения*.
22 июля — второе выступление в Сочи в открытом кинотеатре — «Новое и старое».
Афиша. «Разговор-доклад. Тема: ЛЕФ и РЕФ. Новое и старое.
Стихи и вещи. Я земной шар... Поиски носков. Необычайное... Стихи о проданной телятине. «Клоп» (I часть). Нетте. Есенин. Письмо Горькому. Разная заграничность».
22 июля в «Литературной газете» напечатан «Ответ В. Баяну» (ответ на «Открытое письмо» Баяна).
24 июля — выступление в Хосте, в клубе сельсовета — «Новое и старое».
На вопрос — почему Маяковский часто выступает на курортах, он ответил: «У товарищей неправильный взгляд на курорты. Как будто там отдыхает только привилегированная интеллигенция. Ведь сюда съезжаются со всего Советского
463
Союза. Тебя слушают одновременно и рабочие, и колхозники, и интеллигенты. Приходят люди из таких мест, куда ты в жизни не попадешь. Они разъедутся по своим углам и будут пропагандировать стихи, а это моя основная цель» («Советская Кубань» (Краснодар), 1950, 14 апреля).
26 июля — выступление в Гаграх, в летнем кино — «Новое и старое»*.
27 июля — третье выступление в Сочи, в санатории «Светлана».
28 июля (в 5 часов вечера) — четвертое выступление в Сочи, в клубе ГПУ (для пограничников).
«Тяжелой поступью выходит Маяковский на середину и, улыбаясь, ждет, когда гул приветствий уляжется. После короткой вступительной речи о революционной поэзии Маяковский, как топором, стал рубить слова боевого «Левого марша». В его читке марш приобретал большую силу, большим энтузиазмом охватывал бойцов. Голос у Маяковского необычайно четок, и все, что он читал, легко воспринималось бойцами. Читал он отрывки из поэмы «Хорошо!», «Разговор с маршалом Понятовским» и ряд других стихов. Наиболее запечатлевшиеся стихи — «Левый марш» и отрывки из «Хорошо!». Бойцы остались довольны боевым содержанием стихов. «Слова-то у него действуют не хуже пуль... Любого врага скорчит от его разрывного слова», — поговаривали бойцы. Прощаясь, тов. Маяковский дал обещание приехать еще раз, чтобы почитать и побеседовать побольше...» («За мир и труд» (Новочеркасск), 1929, 4 августа).
В тот же день (в 9 часов вечера) — выступление в Мацесте, в санатории № 7.
2 августа выехал из Сочи в Ялту.
6 августа — выступление в Мисхоре, в курзале — «Новое и старое».
8 августа — выступление в Симеизе, в курзале — «Новое и старое».
9 августа — выступление в Ялте, в курзале — «Новое и старое».
10 августа — выступление в Алупке, в курзале — «Новое и старое».
11 августа — выступление в Гурзуфе, в клубе Военно-курортной станции — «Новое и старое».
12 августа — выступление в Ливадийском дворце.
«Маяковский выступил в Ливадии, превращенной в крестьянский санаторий, на открытой площадке клуба. Площадка была поделена пополам: одна сторона предназначалась только для «своих» — для крестьян. Они проходили бесплатно, даже без билетов — их узнавали по санаторским пижамам. На другой стороне расположились сотрудники санатория и посторонние. Вид крестьян в пижамах привел Маяковского в восторг. С эстрады он заявил о своем удовлетворении распределением мест.
— Очень удобно: видно, с кем дело имеешь. Мне уже приходилось бывать здесь, и по этому поводу у меня есть даже стихи.
Он прочел «Чудеса», вызвавшие бурю аплодисментов. После вечера он сказал окружившим его:
— Приятно здесь выступать! Чувствуешь, что делаешь хорошее дело» (П. Лавут, 1940)*.
13 августа — выступление на пароходе «Ленин» для команды, по дороге из Ялты в Евпаторию.
464
«Когда пароход прошел Севастополь, на верхней палубе собрались все свободные члены экипажа. Среди них были и черные кочегары, и белые официанты, и повара. Несмотря на запрещение, собралась, конечно, и часть пассажиров.
Начался ветер. Пароход покачивало. На палубе стоял обычный в таких случаях однообразный шум. Но Маяковский легко состязался с ветром, раскачивавшим брезентовый навес и заставлявшим скрипеть корпус парохода. Для устойчивости он держался за штангу.
— Приходится в открытом море сражаться с бурей, — шутил он.
После краткого доклада он прочел стихи. Время, отведенное для выступления, давно кончилось. Но команда не отпускала его, и каждое стихотворение принималось, как говорится, «на ура» (П. Лавут, 1940).
16 августа — выступление в Евпатории в курзале — «Новое и старое».
«Высокий, наголо остриженный, Маяковский, стоя за маленьким столиком, отвечал на груду записок. И вдруг я слышу в одной из записок упоминание моего имени. Кто-то из публики спрашивает у поэта, огулом упрекавшего в своем выступлении актеров за неумение читать новые стихи, как тот относится к моему чтению.
— Как отношусь? Да никак! — роняет Маяковский. — Я его не знаю. Это вы, товарищ? — нагибается в оркестр Маяковский. — Так, может, вы сейчас прочтете что-нибудь?
Публика рьяно поддерживает это предложение.
Не помню: не то называлось в записке, не то выкрики из публики заказали мне задорное «Солнце в гостях у Маяковского».
— А вы не слышали, как я его читаю? — спрашивает автор.
— Нет, исполнения этого стихотворения не слыхал.
— А вы не обидитесь, если после вас я сделаю свои замечания и прочту его по-своему? — продолжает он.
— Нет, я не обижусь...
Публика в восторге: аттракцион готов. Состязание на эстраде! Бойцы салютовали друг другу и стали в позицию!..
О моем чтении он высказался по-деловому. Отметил, что «у артиста красивый голос», касательно же исполнения сказал, что «оно все-таки актерское» (он, видимо, считал актерством мою передачу диалога с солнцем). Затем он упрекнул меня за то, что я не сказал заглавия: «У меня заглавие всегда входит конструктивной частью произносимого стихотворения». Это надо учесть исполнителям...
...Читал Маяковский превосходно. При этом он отнюдь не «играл» образов. Он с рельефностью скульптуры передавал смысл произведения в четком каркасе ритма. Бросающейся вслух особенностью было неподражаемое переслаивание повышенного (патетического) тона тоном разговорным, «низким».
В заключение Маяковский предложил публике решить, кто из нас лучше читает, он хотел было даже голосовать поднятием рук» (Г. Артоболевский, 1940)*.
17 августа (в 6 часов вечера) — второе выступление в Евпатории, в санатории «Таласса».
В тот же день (в 8 часов вечера) — третье выступление в Евпатории, в санатории им. Сталина.
18 августа — выступление в Саки, в курзале — «Новое и старое».
22 августа Маяковский вернулся в Москву.
Получил письмо ВОКС (от 31 июля) с просьбой прислать «Войну и мир», «Мистерию-буфф», «150 000 000» и «Хорошо!» для французского издательства «Ле Ревю» для перевода и издания на французском языке.
465
24 августа был в лагерях пионерского слета на Ходынском поле.
25 августа в газете «Пионерская правда» напечатано стихотворение «Песня-молния» (под заглавием «Вперед»).
25 августа — выступление на закрытии Всесоюзного пионерского слета на стадионе «Динамо» с чтением стихотворения «Песня-молния».
«На стадионе, пораженный замечательным зрелищем верстовых амфитеатров, красных косынок, веселых лиц, зеленого овала лужайки, он как-то сразу обмяк и стал восторженно-добрый.
— Что делается! Ведь это уже социализм! Чтобы пятьдесят тысяч человек приходили смотреть каких-то детей!..
Он обошел весь стадион, шагая через барьеры, с трибуны на трибуну. Останавливающим его милиционерам он вытаскивал все свои удостоверения и корреспондентские билеты.
— Я писатель, газетчик... Я должен все видеть...
И милиционеры его пропускали.
Потом он вызвался читать с трибуны пионерские стихи, и голос его гремел в десятках рупоров. И когда он вылез из тесной радиобудки, он сказал:
— Написать замечательную поэму, прочесть ее здесь — и потом можно умереть...» (В. Катанян, 1934)*.
31 августа по радио передавалось стихотворение «Долой!» (в «Рабочей радиогазете»).
В августе вышла отдельным изданием пьеса «Клоп» (Госиздат).
2 сентября в «Литературной газете» напечатана заметка «Наше отношение», подписанная: «От РЕФа — В. Маяковский».
7 сентября участвовал в заседании Исполбюро Федерации писателей*.
8 сентября — выступление по радио с чтением стихотворения «Голосуем за непрерывку» (в «Рабочей радиогазете»).
В тот же день — выступление в рабочем клубе Рогожско-Симоновского района*.
12 сентября — выступление в Колонном зале Дома Союзов на Всесоюзном слете изобретателей*.
Маяковский приветствовал собравшихся и прочитал стихотворение «Анчар» и «Стихи о советском паспорте»*.
12 сентября — выступление по радио с чтением стихотворения «Изобретательская семидневка» (в «Рабочей радиогазете»).
13 сентября — выступление по радио с чтением стихотворения «Американцы удивляются».
14 сентября в «Рабочей газете» напечатано стихотворение «Американцы удивляются».
14 сентября — первое организационное собрание группы Реф под председательством Маяковского.
Обсуждались вопросы о содержании первого альманаха (Маяковский собирался дать в альманах пьесу «Баня»), о программном вечере в Политехническом музее*.
466
15 сентября в «Рабочей газете» напечатано стихотворение «Два опиума».
В тот же день — выступление по радио с чтением этого стихотворения (в «Рабочей радиогазете»).
В середине сентября закончена «Баня» — «драма в шести действиях с цирком и фейерверком»*.
19 сентября участвовал в заседании секретариата Федерации писателей.
Информировал Федерацию об образовании новой группы Реф, о делегации Рефа в Совет Федерации и исполнительные органы (Маяковский, Асеев, Брик, Катанян (Ломов), Незнамов). Постановлено — принять к сведению. § 9 — Маяковский вошел в число представителей Федерации в ВОКС. § 24 — обсуждалось предложение Маяковского об оказании помощи больному писателю Б. И. Арватову*.
21 сентября в газете «Комсомольская правда» напечатан «Марш времени» из 6-го действия пьесы «Баня».
21 сентября — выступление в клубе фабрики «Красная Роза»*.
22 сентября в журнале «Огонек» напечатано стихотворение «Голосуем за непрерывку».
В тот же день в газете «Комсомольская правда» — стихотворение «Надо бороться».
22 сентября — первое чтение пьесы «Баня» друзьям*.
«Помню, что был Яншин. Пьеса имела большой успех на этой читке. Мнения были единодушные и восторженные... Вл. Вл., который и всегда очень хорошо читал, а в этот вечер еще лучше, чем всегда...
Яншин был в восторге от пьесы. На другой день кричал в театре о новом событии, которое представляет собой «Баня» Маяковского, убеждал, что пьесу нужно ставить в Художественном театре. После его разговоров была назначена читка «Бани» в Художественном театре, которая почему-то не состоялась» (В. Полонская, 1938)1*.
23 сентября — выступление на пленуме правления РАПП (на утреннем заседании).
«...О срабатывании. Для нас вопрос стоит не так остро. Почему? Потому что мы, Реф, никогда себя не считали попутчиками, мы начали строить пролетарскую литературу в первые дни Октябрьской революции, если не февральской... Вопрос о срабатывании с РАПП... Мы принимаем РАПП, поскольку он является четким проводником партийной и советской линии, поскольку он должен являться таким. Вот что мы берем в РАПП и к чему присоединяемся...» (см. т. 12).
В тот же день — выступление с чтением пьесы «Баня» на заседании Художественно-политического совета театра Мейерхольда.
«Я был на этом чтении. Это было триумфальное чтение.
Актеры и писатели хохотали и аплодировали поэту. Каждая фраза принималась абсолютно. Такую положительную реакцию мне редко приходилось видеть» (М. Зощенко, 1933)*.
Мейерхольд: «Такая легкость, с которой написана эта пьеса, была доступна в истории прошлого театра единственному драматургу — Мольеру... Если бы меня
467
спросили: что эта пьеса — событие или не событие? — я бы сказал, подчеркивая: это крупнейшее событие в истории русского театра, это величайшее событие, и нужно прежде всего приветствовать поэта Маяковского, который ухитрился дать нам образец прозы, сделанный с таким же мастерством, как стихи... В пьесе Маяковского большое освобождение от традиции, но в то же время он так схватил приемы драматурга, что невольно вспоминается такой мастер, как Мольер. Последний монолог... Сганареля в «Дон Жуане» Мольера. И смотрите, как слушает пьесу тот зрительный зал, перед которым пьеса сегодня читалась. Я смотрел на представителей нашего технического персонала. Они слушали эту пьесу так, как будто это пьеса испанского драматурга времен commedia dell’arte и т. д. Конечно, Маяковский начинает собой новую эпоху, и мы должны в его лице приветствовать именно этого крупнейшего драматурга, которого мы обретаем... Я с ужасом думаю, что мне в качестве режиссера придется коснуться этой вещи. Мы всегда насилуем тех драматургов, пьесы которых мы ставим, мы иногда поправляем что-то, иногда переделываем. В этой вещи ничего переделать нельзя, настолько органично она создана»*.
26 сентября выступление на пленуме правления РАПП в прениях по докладу Г. Горбачева о поэзии.
«...В вопросе отношения к поэтам надо отойти от персональной оценки и раздачи медалей, а более глубоко обследовать современного писателя... В вопросах литературной политики нам ближе с поэтами-комсомольцами, чем с напыщенными корифеями-конструктивистами или им подобными группочками и школками» (см. т. 12).
27 сентября в «Рабочей газете» напечатано стихотворение «Смена убеждений».
27 сентября — вторичное чтение «Бани» на квартире друзьям*.
28 сентября в «Рабочей газете» напечатано стихотворение «Пример, не достойный подражания».
В сентябре вышел сборник «Школьный Маяковский» (Госиздат, 104 с.)*.
Вышла детская книжка «Кем быть?» (Госиздат).
Не позже сентября — начала октября написаны стихотворения: «В 12 часов по ночам», «Птичка божия» и «Помните!»*.
1 октября в газете «Комсомольская правда» напечатано стихотворение «Первый из пяти» (в связи с окончанием хозяйственного года — первого года пятилетки).
2 октября — письмо в Госиздат, подписанное от имени Рефа Маяковским.
«Ввиду необходимости разрешения сложных теоретических вопросов, связанных с выходом нового журнала, заявляем, что сборник «Реф» будет сдан в готовом виде не позднее 1 декабря с. г. и до этого срока просим отсрочить выполнение договора» (см. т. 13).
2 октября — переговоры с Московским Художественным театром — предложение Маяковскому написать пьесу для постановки в МХТ.
«Театр ждет от автора нового освещения жизни... Не случайно он вел переговоры с В. В. Маяковским, который предлагал переделку «Мистерии-буфф» и рассказал содержание двух задуманных им пьес. Одна была посвящена теме денег и похождениям человека, получившего колоссальное ненужное ему наследство в СССР, вторая — углубленному диалогу двух действующих лиц о любви. Смерть
468
Маяковского помешала ему и театру осуществить эти замыслы» (П. Марков. — «Правда», 1938, 23 октября)*.
7 октября смотрел кинофильм «Старое и новое» С. Эйзенштейна.
«...Ему так понравилось, что он хотел даже Эйзенштейну телеграмму слать» (Л. Ю. Брик, запись в дневнике).
С. М. Эйзенштейн, бывший в то время в Мексике, впоследствии вспоминал: «В тот же вечер мне из Москвы принесли письмо от Максима Штрауха... Штраух пишет, что В. В. смотрел мой деревенский фильм «Старое и новое»... Смотрел с громадным увлечением и считает его лучшим из виденных им фильмов. Собирался даже слать за океан телеграмму... Телеграмма не пришла» (1940)*.
8 октября председательствовал и выступал в Большой аудитории Политехнического музея на вечере «Открывается Реф».
Афиша: «Темы: Что такое Реф? Что такое классик? Что такое поэт? Что такое газетчик? Что такое делается? Что такое факт? Что такое бизнес? Что такое субъективный объектив? Декларации, лозунги и установки на весь 1930 год. Демонстрации словесные и диапозитивные. Разговор с аудиторией. Записки. Прения».
В объяснительной записке к афише (24 сентября, для Главлита) Маяковский писал: «В своем вступительном слове я объясняю причины, заставившие Леф почистить свои ряды, внести изменения в программу и принять название Реф, т. е. Революционный фронт искусств. Основная причина — это борьба с аполитизмом и сознательная ставка на установку искусства как агитпропа социалистического строительства. Отсюда отрицание голого факта и требование в искусстве тенденциозности и направленности. В исполнительной части будут мною читаться последние опубликованные произведения» (см. т. 13).
В отчете об этом вечере (составленном для «Литературной газеты» автором этой книги и одобренной Маяковским) содержание речи Маяковского было изложено так:
«Год тому назад мы здесь распускали Леф. Сегодня мы открываем Реф. Что изменилось в литературной обстановке за год и с чем теперь выступают на литературном фронте рефовцы? Прежде всего мы должны заявить, что мы нисколько не отказываемся от всей нашей прошлой работы и как футуристов, и как комфутов, и, наконец, как лефовцев. И сегодняшняя наша позиция целиком вытекает из всей нашей прошлой борьбы. Все споры наши и с врагами и с друзьями о том, что важнее: «как делать» или «что делать», мы покрываем теперь основным нашим литературным лозунгом «для чего делать», т. е. мы устанавливаем примат цели и над содержанием и над формой. Рассматривая искусство как орудие классовой борьбы, мы должны в своей литературной работе прежде всего ясно представлять себе общую нашу цель и конкретно стоящие перед нами боевые задачи строительства социализма. С этой точки зрения мы в первую голову и будем подходить ко всякой литературной работе сегодня.
Мы заявляем: — Только те литературные средства хороши, которые ведут к цели. Такая установка нашей программы не снимает старого нашего требования новой формы для нового содержания. И если одним своим острием она направлена против рыцарей «формы для формы», бесчисленных эстетизаторов и канонизаторов формы, то другим своим острием она бьет тех, которые пытаются втиснуть пятилетку в сонет, пытаются воспеть социалистическое соревнование крымско-плоскогорными ямбами.
В целом эта установка не оставляет ни сантиметра места писателю, желающему именовать себя революционером, для какой бы то ни было аполитичности.
Спор об участии писателей в революционной борьбе не нов. В качестве примера Маяковский приводит известную стихотворную полемику между Фрейлигратом и Гервегом в 40-х годах. Фрейлиграт в стихах по поводу расстрела испанского роялиста писал:
469
Так чувствую... Вам по душе иное?
Что до того поэту? Знает он:
Грешат давно и в Трое и вне Трои
С седых Приамовых времен.
Он в Бонапарте чтит владыку рока,
Он д’Энгиена палачей клеймит:
Поэт на башне более высокой,
Чем стража партии, стоит.
На эту апологию аполитичности Гервег ответил в «Рейнской газете», редактором которой был Маркс, следующими строфами:
Примкните же к какому-нибудь стану!
Позор вкушать заоблачный покой,
Стих, как и меч, врагу наносит рану,
Разите ж им, вступив в великий бой!
Должна быть верность избранному стягу,
Пусть вашим будет этот или тот!
Я своему принес навек присягу,
И мне венок пусть партия сплетет!
Литературная обстановка сегодняшнего дня, — заканчивает свое выступление Маяковский, — утверждает нашу всегдашнюю борьбу против аполитичности, как далеко не второстепенный пункт нашей программы. А вся она звучит как настойчивое требование, обращенное к искусству, стать в ногу с социалистическим строительством, выйти на передовую позицию классовой борьбы!» («Литературная газета», 1929, 14 октября, см. т. 12)*.
11 октября по радио передавались «Стихи о Фоме» (в «Рабочей радиогазете»).
11 октября Маяковский выехал в Ленинград.
12 октября — выступление в Ленинграде, в зале Академической капеллы.
Афиша: «Что делать?» Разговор-доклад. Темы:
Чистка литературы. Классы и классики. Это еще не факт. Кто куда? От Лефа к Рефу. Последние споры. В чем дело?
Словесные иллюстрации: «Баня», «Клоп», «5 лет» и др.
Ответ на записки»*.
13 октября (утром) — второе выступление: в Московско-Нарвском Доме культуры — «Что делать?».
В тот же день (вечером) — третье выступление: в Политехническом институте*.
16 октября — четвертое выступление: в Технологическом институте.
17 октября — пятое выступление: в Доме просвещения.
18 октября (в 6 часов вечера) — шестое выступление: в Технологическом институте.
В тот же день (в 9 часов вечера) — седьмое выступление: в Военно-политической академии.
19 октября (в 7 часов вечера) — восьмое выступление: в Институте инженеров путей сообщения.
В тот же день (в 9 часов вечера) — девятое выступление: в Педагогическом институте имени Герцена.
470
20 октября (в 5 часов вечера) — десятое выступление: в университете.
В тот же день (в 8 часов вечера) — одиннадцатое выступление: в Доме печати с чтением «Бани».
В эти же дни пребывания в Ленинграде Маяковский прочел «Баню» И. Ильинскому и Н. Эрдману.
«Владимир Владимирович пригласил меня к себе в номер «Европейской гостиницы» и прочел пьесу мне и Н. Эрдману, который также еще не слышал пьесы. И вот случился промах, один из самых больших в моей жизни. Я недооценил пьесу. То ли Маяковский плохо читал, так как он привык читать на широкой аудитории, которая всегда отвечала шумной смеховой реакцией, а тут он читал двум «мрачным комикам», то ли я заранее слишком наслышался о пьесе, но восторгов, которых от меня и от Эрдмана ждал автор, не последовало.
...Приехав в Москву, я довольно сухо отозвался о пьесе Мейерхольду, а когда услышал его экспликацию будущего спектакля, то совсем разочаровался, так как то, что было неоспоримо ценного в пьесе, Мейерхольд, на мой взгляд, совершенно неправильно трактовал. Особенно это касалось образа Победоносикова» (И. Ильинский, 1958)*.
21 октября Маяковский вернулся в Москву.
22 октября — выступление в клубе ОГПУ им. Ф. Дзержинского*.
23 октября на собрании группы Реф решено организовать выставку работ Маяковского (в связи с двадцатилетием литературной деятельности)*.
В дальнейшем всю организационную работу по устройству выставки Маяковский провел сам. Выставку предполагалось открыть сначала в конце декабря. Потом открытие было перенесено на 1 февраля 1930 года.
25 октября — выступление в Большой аудитории Политехнического музея.
«Вчера в Политехническом музее состоялся доклад Владимира Маяковского под общим заглавием «Что делать?». Маяковский разобрал наиболее крупные и злободневные события в литературе за последнее время. Новая пьеса «Баня», обращенная против бюрократизма, по своему содержанию и литературному оформлению далеко превосходит «Клопа» («Комсомольская правда», 1929, 26 октября).
26 октября — выступление на общем собрании писателей, объединяемых Федерацией.
Обсуждался план работы Федерации. «Вл. Маяковский (Реф) в своем выступлении отметил, что Федерации необходимо привлечь к своей работе все литгруппы и использовать имеющийся у них опыт работы... Основная задача Федерации — политическое объединение писателей для участия их в социалистическом строительстве. Федерации надо широко развернуть пропагандистскую работу среди писателей. Писатели должны пойти в клубы для постоянного общения с широкой массой. Федерации надо как следует организовать эти выступления» («Литературная газета», 1929, 28 октября).
27 октября в журнале «Радиослушатель» напечатана заметка Маяковского о «Бане» и отрывок из 1-го действия.
471
В тот же день в журнале «Огонек» напечатано стихотворение «Мы».
27 октября — выступление с чтением пьесы «Баня» в Доме печати*.
«Зал Дома печати переполнен. Поэт Маяковский читает новую пьесу «Баня». Слушать пьесу пришли вузовцы, журналисты, писатели и поэты... Читал прекрасно. Несмотря на позднее время, шесть действий прослушали с огромным интересом. Острая сатира то и дело вызывала дружный хохот и шумные аплодисменты. Закончив чтение, Маяковский объявил, что желает «разговаривать» и просит товарищей выступить в прениях...» («Красноармеец» (Самара), 1929, 30 ноября).
29 октября — выступление с чтением пьесы «Баня» по радио*.
30 октября — выступление с чтением пьесы «Баня» в клубе 1-й Образцовой типографии на вечере, организованном редакцией журнала «Даешь».
«Прежде всего должен сказать, что я никогда не считаю какую-нибудь вещь законченной, сделанной, что я, мол, «памятник себе воздвиг нерукотворный». Я твердо верю в творческие силы рабочего класса и прихожу к нему за помощью, чтобы этот нерукотворный памятник сделать рукотворным. Я всякие замечания принимаю к сведению и стараюсь ими воспользоваться... Для меня идеалов нет. Только после смерти вы будете говорить, какой замечательный поэт умер. Я хочу, чтоб я шаг за шагом вперед шел... То, что «Баню» вы считаете лучше «Клопа», показывает, что я «Клопом» несколько поднял ваш вкус к драматическим вещам» (см. т. 12).
Из выступления В. Мейерхольда: «Когда Маяковский становится патетичным, он никогда не бывает ходулен. На сцене самое трудное — развить патетику и довести ее до величайшего подъема. Здесь сказывается природа Маяковского, как поэта-трибуна. Он прежде всего говорит все одушевляясь, волнуясь, он никогда ни о чем не говорит нейтрально, спокойно. И когда он нападает на своего врага, и когда он восхищается нашими достижениями, нашей рационализацией, индустриализацией, социалистическим соревнованием и т. д. — это для него величайшая конкретность, которой он живет.
Вот величайшая заслуга этого поэта-трибуна. Вот главная заслуга Маяковского. Приветствую его и пожелаю ему дальнейших достижений на этом труднейшем пути — на пути подлинно советской, подлинно революционной драматургии»*.
В октябре в журнале «Изобретатель» (№ 10) напечатаны стихотворения «Изобретательская семидневка» и «Анчар».
В журнале «Даешь» (№ 11) — стихотворение «Даешь!».
В журнале «Крокодил» (№ 39) — «Стихи о Фоме».
4 ноября в «Литературной газете» напечатана заметка Маяковского о «Бане» (вместо интервью): «Некоторые спрашивают...»
7 ноября в газете «Труд» напечатано стихотворение «Октябрьский марш».
7 ноября — выступление по радио с чтением отрывков из поэмы «Хорошо!».
В тот же день по радио передавалось стихотворение «Октябрьский марш» (в «Рабочей радиогазете»)*.
9 ноября в «Литературной газете» напечатано обращение советских писателей к писателям Запада. Обращение было подписано Маяковским (вместе с другими писателями) 1 ноября.
472
9 ноября — выступление с чтением пьесы «Баня» в клубе «Красный луч» МОГЭСа*.
22 ноября в «Рабочей газете» напечатаны «Лозунги по КИМу» (в связи с пленумом Исполкома КИМ).
22—23 ноября — дата под стихотворением «Отречемся»*.
24 ноября Маяковский выехал в Ленинград.
«При посадке в вагон нас увидел Маяковский.
— Товарищи, — громогласно сказал он, не повышая голоса. — Я к вам приду читать «Баню».
Вскоре он в самом деле пришел. Ехали Фадеев, Либединский, Авербах и я. «Баня» была напечатана, насколько помню, на нескольких тетрадках. Маяковский достал все и разложил их по порядку на столике.
Читал он прекрасно. Голосом он владел в совершенстве. А разве легко было поэту, привыкшему к тысячным аудиториям, к громадным залам, к широким жестам, читать пьесу, пристроившись в уголке дивана, в душном маленьком купе? Однако прочел он отлично, впечатление было очень сильное.
Несколько раз Владимир Владимирович останавливался.
— Не скучно? Читать?
— Конечно же! Читайте!
Тогда я понял, что он очень волнуется. Странно было замечать это в человеке, которого трудно было смутить чем-либо.
Уже уходя, стоя в дверях купе, он спросил:
— Значит, вы находите, что интересно?» (М. Чумандрин, 1930)*.
25 ноября — премьера пьесы «Клоп» в Ленинграде в филиале Большого драматического театра*. Режиссер В. Люце, художник С. Гушнер.
«По существу, «Клоп» Маяковского — это широкое «окно Роста», которое когда-то любил разрисовывать поэт своими веселыми и едкими карикатурами. Вся пьеса дышит боевой, размашистой плакатностью, революционным памфлетом против мещанства, — и это оправдывает все ее недостатки. Мутная волна обывательского мещанства за последнее время прокатилась довольно широко и выразилась в ряде разоблачительных дел.
Молодежь Большого Драматического театра, под руководством режиссеров Тверского и Люце, показала свою талантливость, молодежную подвижность и актерскую изобретательность. Недаром присутствовавший на премьере Мейерхольд, вместе с автором «Клопа», весело «включились» в бурный поток зрительских аплодисментов» («Красная газета», 1929, 29 ноября, веч. вып.).
«Само понятие «мещанства» — несоизмеримо шире, глубже и ответственней, чем то, что затронуто в представлении В. Маяковского, сочетающем веселую злость против «мелкой пакости» с потрясающей дидактической наивностью в деле социального анализа проблемы.
По своей сценической форме «Клоп», написанный размашисто и темпераментно, приближается к типу идеального мюзик-холльного обозрения, сатирически подперченного аттракционного представления.
Режиссура филиала БДТ (В. Люце и В. Григорьев) правильно учла законы стиля пьесы, положив в основу представления «монтаж аттракционов». При всей видимой разнородности приемов, спектакль носит черты ясной и последовательной режиссерской мысли, имеет четко отлитую аттракционно-гротесковую форму» («Жизнь искусства», 1929, № 49).
28 ноября вернулся в Москву.
29 ноября — открытие в Третьяковской галерее выставки «Окон сатиры РОСТА» в связи с исполнившимся десятилетием.
473
В связи с выставкой Маяковским была написана небольшая заметка «Окна сатиры РОСТА».
30 ноября в журнале «Огонек» напечатаны отрывок из 6-го действия пьесы «Баня» и заметка «Что такое «Баня»? Кого она моет?».
«Баня» — вещь публицистическая, поэтому в ней не так называемые «живые люди», а оживленные тенденции. Сделать агитацию, пропаганду, тенденцию живой — в этом трудность и смысл сегодняшнего театра... Театр забыл, что он зрелище. Мы не знаем, как это зрелище использовать для нашей агитации. Попытка вернуть театру зрелищность, попытка сделать подмостки трибуной — в этом суть моей театральной работы».
В ноябре в журнале «Октябрь» (№ 11) напечатаны четыре действия пьесы «Баня» и написанное Маяковским изложение содержания двух остальных (2-го и 3-го).
В журнале «Чудак» (№ 46) — стихотворение «Рассказ Хренова о Кузнецкстрое и о людях Кузнецка».
В журнале «Даешь» (№ 12) — отрывок из пьесы «Баня» с предисловием Маяковского «В чем дело?».
Ноябрь — декабрь (?) — при Федерации объединений советских писателей (ФОСП) создали комиссию по организации выставки В. Маяковского «20 лет работы». Но фактически она ни разу не собиралась. Н. Н. Асеев написал от имени Рефа заявление в Главискусство:
«Мы, участники и деятели революционного фронта искусств, извещаем Главискусство об исполняющемся в декабре месяце этого года двадцатилетии деятельности крупнейшего и оригинальнейшего поэта современности Вл. Вл. Маяковского. Мы предлагаем отметить эту дату выставкой работ поэта под общим названием «Маяковский за 20 лет», где были бы представлены все виды его деятельности, как-то: 1) книги поэта, которых к настоящему времени имеется до ста изданий, 2) газетная работа Маяковского, 3) агитплакат («Окна РОСТА», рисунки и стихи поэта), 4) лекционная деятельность с подбором афиш и составленной картой его лекционных поездок.
Мы полагаем, что такой способ — наглядный показ работы — будет лучшим способом отметить значительность и плодотворность трудов этого крупнейшего мастера слова, чья фигура и до и после революции была наиболее своеобразным и блестящим явлением русской поэзии за много лет.
Мы предлагаем Главискусству предоставить нам помещение и дать нам материальную возможность посредством такой выставки ознакомить с творческим путем поэта широкие читательские массы»*.
«Асеев и я отправились в Главискусство. Там обещали сделать «все зависящее» и даже ассигновать какие-то средства. Однако дальше обещаний дело не пошло» (П. Лавут)*.
«Еще в ноябре — декабре 29 года я, наряду с другими «молодыми рефовцами», как нас называли тогда, много помогала Маяковскому.
Запомнилось, как мы с Владимиром Владимировичем, в его комнате на Лубянке, выгребали из ящиков письменного стола кучу записочек от слушателей его публичных выступлений и перевезли их в клуб писателей. Потом мне доверили их разбирать. Было удивительно интересно читать эти записки. А разбирала я их по городам, по темам вопросов и занималась этим не один вечер.
Записки были очень разные. И интересные — о поэзии, о его стихах, и — наглые, и любовные. Удивительно, что некоторые были слово в слово одинаковые, хотя и из разных городов. Помнится, что Маяковский сказал, что он напишет книгу «Ответы на записки», но, к сожалению, такой книги он так и не написал.
474
Первые издания своих книжек для выставки Маяковский привез из дома, но что-то добавили и из квартиры мамы и сестер. Эти книжки представляли собой библиографические редкости, и одолженные экземпляры были особенно ценны. Каково же было возмущение Маяковского когда, войдя в комнату, он заметил, что одна из книжек пропала с полки. И вдруг Маяковский увидел в углу комнаты за столиком юношу, который сидел и читал стихи именно в этой книжке. Он так увлекся, что даже не заметил вошедшего в комнату «самого» Маяковского. Маяковский сразу подобрел, заулыбался и, наверно, почувствовал неловкость за свой гнев и нелестные слова» (Н. Брюханенко)*.
В своих дневниковых записях за 1929 год Л. Ю. Брик пишет:
«6-е декабря. Володя собирает материалы для своей выставки и в ажиотаже от того, сколько наработал»*.
В воспоминаниях А. Бромберга:
«Владимир Владимирович диктует тексты для мелких надписей, спорит с комендантом, передвигает тяжелую стремянку, каждому дает работу.
Он делает свою выставку «20 лет работы». Работает, вероятно, так же, как над поэмой. План хорошо обдуман. Маяковский работает ритмично, спокойно и азартно, как люди осенью на уборке хлеба. Видно, что жизнь его — постоянный труд. И вот результаты: заполняются книгами и журналами стенды, стены покрываются афишами и плакатами, каждая из которых интересна не только «по наружности», они великолепны по содержанию и языку.
...Работая и разговаривая, поэт одновременно думал о том, как сделать свою выставку еще интересней, живей, полемичнее, ярче. В простенках между окнами конференц-зала Владимир Владимирович вывесил несколько шаржей и карикатур на себя. Художники обвиняли поэта в нескромности, саморекламе и т. п., на выставке же все говорило о совершенно противоположном: о необыкновенной скромности Маяковского. Не висело ни одного его портрета, только несколько маленьких фотографий разного времени поместились в самом темном и самом дальнем уголке выставки. Они расположились в случайном порядке, это были большей частью групповые портреты: «Маяковский в редакции журнала «Красная Нива», «Маяковский среди писателей города Свердловска» и т. п. и на одной фотографии — Маяковский среди родных.
...Было видно, что каждое его действие — результат глубоко обдуманного решения; любой другой вариант он уже просмотрел в уме и забраковал.
Выставка получилась очень хорошая! Маяковский и здесь проявил себя как талантливый новатор. Общее впечатление от нее было просто ошеломляющим. Действительно, казалось, показана продукция целой фабрики за многие десятилетия ее работы, а не труд одного человека за двадцать лет. Материалы жизни и работы поэта явно не влезали в отведенное помещение. Выставка развернулась сплошной навеской поверх окон и дверей, по зеркалу и камину, по стенам и простенкам трех залов».
«Это были незабываемые часы. За эти несколько дней я узнал Маяковского так хорошо и близко, как не узнал бы, наверно, за долгие годы. Он весь как-то раскрылся перед нами. Может быть, это случилось от того, что, возясь с экспонатами, он вспомнил свою юность. Может быть, его расположило к нам наше стремление содействовать успеху выставки, которой он придавал большое значение. Может быть, невнимание товарищей, больно ранившее его, он хотел забыть в общении с нами. Кто знает! Во всяком случае, он в эти дни просто подружился с нами. Убежденный работник, Маяковский ценил в других охоту к труду, умение трудиться. И в этом мы вполне угодили ему, ибо наше неумение мы с лихвой возмещали старанием и стремлением научиться. Он спорил, советовался с нами, ругался, хвалил, следил за тем, чтобы мы не умерли с голоду — чтобы блюдо с бутербродами не пустовало.
Маяковский старался раскопать все, что только возможно, для своей выставки. Кое-что он купил у Крученых... Экспонатов было множество. Тут были книги Маяковского на разных языках — даже на японском, знаменитые «Окна РОСТА», афиши его публичных выступлений, портреты, театральные афиши — и
475
т. д. и т. д. В первой комнате прямо против двери Маяковский начал прилаживать огромный плакат, в котором говорилось, что здесь далеко не весь отчет о работе поэта, остальное и главное — на площадях и улицах, в тесноте трамваев и т. д. Плакат начинался обращением: «Критики!» Я робко заметил:
— Владимир Владимирович! А к чему это обращение! Разве для них выставка?
Маяковский серьезно посмотрел на меня, потом сказал:
— Вы правы.
И убрал слово: «критики». С этой минуты он начал мне доверять серьезные поручения. Однажды он позвал меня и, вывалив груду газетных вырезок (из провинциальных газет и заводских многотиражек), сказал:
— Не придумаю, что делать с этим.
Меня точно осенило вдохновение, и я предложил:
— Давайте сделаем витрину «Маяковский непонятен массам»!
Маяковский улыбнулся и сказал:
— Валяйте!
Дело у нас спорилось. Все чаще стали появляться новые помощники. Всем находилась работа. Маяковский умело распоряжался и сам работал больше всех» (Г. Литинский)*.
2 декабря по радио передавалось стихотворение «Особое мнение» (в «Рабочей радиогазете»).
4 декабря — выступление с чтением «Бани» в клубе «Пролетарий» — заводов Парострой, Русскабель, Химический-1, Котлоаппарат, на вечере, организованном редакцией журнала «Даешь».
«Меня страшно растрогало собрание, потому что оно очень внимательно и хорошо подошло к моей вещи. В прошлом собрании я был в более квалифицированной аудитории по своему профессиональному составу — печатников; они постоянно имеют дело с книгами, и мне казалось, что сегодня я, может быть, попаду в среду, которая меня оттолкнет... Слово за словом, фраза за фразой, товарищи дали ценные указания и по-настоящему подходили к вещи. Мне остается только сказать, что я ободрен вашим к себе вниманием. Я вижу, что я дохожу действительно до самого рядового слушателя и читателя» (см. т. 12).
На этом собрании была принята резолюция: «Мы, рабочие, собравшись в клубе «Пролетарий» на литературный вечер, на котором поэт Маяковский прочел свою пьесу «Баня», считаем такие читки очень нужным и полезным делом... Мы хотим, чтобы общественный просмотр пьесы «Баня» состоялся совместно с критиками, автором, режиссером и артистами на нашей сцене вместе с нами, рабочими, где мы могли бы принять тоже участие в обсуждении пьесы»*.
9 декабря сдал в Госиздат пьесу «Баня» (для отдельного издания).
14 декабря в газете «Вечерняя Москва» напечатано стихотворение «Я счастлив!».
16 декабря сдал в Госиздат том VIII собрания сочинений и сборник «Грозный смех» («Окна сатиры РОСТА») с предисловием «Прошу слова...»:
«Это — не только стихи. Эти иллюстрации — не для графических украшений. Это — протокольная запись труднейшего трехлетия революционной борьбы, переданная пятнами красок и звоном лозунгов. Это — моя часть огромнейшей агитработы — окон сатиры РОСТА.
Пусть вспоминают лирики стишки, под которые влюблялись. Мы рады вспомнить и строки, под которые Деникин бежал от Орла. Любителям высокотарифных описаний задним числом романтики гражданской войны в стиле «констрюктивист»
476
не плохо поучиться на действительном материале боевых лет, на действительной словесной работе этого времени».
20 декабря — чтение и обсуждение пьесы «Баня» в Главреперткоме*.
25 декабря в газете «Комсомольская правда» перепечатаны «Рифмованные лозунги».
26 декабря — выступление в Радиотеатре на антирелигиозном вечере «Быт и религия»*.
27 декабря в газете «Правда» налечатано стихотворение «Даешь материальную базу».
27 декабря — письмо в Госиздат.
«Очень просим отсрочить сдачу сборника «Реф» до 20-го января. Лично обязуюсь сдать весь сборник не позднее указанного срока».
28 декабря в газете «Вечерняя Москва» напечатано стихотворение «Пролетарка, пролетарий! Заходите в планетарий».
28 декабря — выступление с чтением отрывков из «Бани» в клубе завода «Икар».
В декабре (?) — выступление в клубе завода «Красный богатырь», на вечере «Живого Крокодила»*.
«Выступления «Живого Крокодила» на фабриках и заводах всегда имели особенный успех, если в них участвовал Маяковский, а он никогда не отказывался выступать, и еще не так давно его мощный голос громыхал на «безбожном вечере» в клубе «Богатырь» («Крокодил», 1930, № 12).
29 декабря был с делегацией писателей в Совнаркоме РСФСР. От имени Федерации сделал доклад об общем положении советского писательства в РСФСР*.
30 декабря друзья справляли двадцатилетие литературной работы Маяковского.
В декабре в журнале «Крокодил» (№ 46) напечатано стихотворение «Особое мнение».
В «Женском журнале» (№ 12) — стихотворение «Парижанка».
В журнале «Даешь» (№ 13) — стихотворение «На что жалуетесь?».
В журнале «Даешь» (№ 14) — стихотворение «Стих как бы шофера».
В журнале «Рабис» (№ 49) — отрывок из 1-го действия пьесы «Баня».
Вышел сборник «Туда и обратно» (изд. «Федерация», 94 с).
В конце 1929 года в «Литературной газете» появилось извещение о подготовке выставки работ В. В. Маяковского:
«Выставка — «Маяковский за двадцать лет».
На выставке в клубе писателей будут представлены все литературные работы В. В. Маяковского (около ста книг), материалы по его художественной и лекционной деятельности, газеты и журналы, где печатались произведения поэта, макеты постановок его пьес в театрах, фотоматериалы, а также карта поездок Маяковского по СССР, Европе и Америке.
477
Комиссия по устройству выставки «Маяковский за двадцать лет» обращается с просьбой ко всем лицам и учреждениям, имеющим материалы, относящиеся как к литературной, так и художественной деятельности В. Маяковского, предоставить их в распоряжение комиссии на время выставки, открывающейся в конце декабря» (см. 1 февраля).
В течение года были написаны стихотворения: «Последний крик», «Не увлекайтесь нами». Место их первоначального напечатания не установлено*.
В течение года (по-видимому, во второй половине) Маяковский написал еще несколько десятков лозунгов для плакатов — 35 для санитарных плакатов (Госмедиздат), 39 по трудовой дисциплине и агитационно-производственные (изд. «Вопросы труда», Гострудиздат), 2 — для плакатов «На трудовом фронте», 5 — для журнала «Даешь» (№ 12 и 13).
Плакаты с этими лозунгами (кроме последних пяти) вышли в 1929—1930 годах.