- 138 -
Обложка первого издания «Мистерии-буфф» работы Маяковского
1918
В конце января — выступление на вечере «Встреча двух поколений поэтов» на квартире поэта В. Амари (М. Цетлина) с чтением поэмы «Человек».
На вечере присутствовали К. Бальмонт, Вяч. Иванов, Андрей Белый, Ю. Балтрушайтис, Д. Бурлюк, В. Каменский, И. Эренбург, В. Ходасевич, М. Цветаева, Б. Пастернак, А. Толстой, П. Антокольский, В. Инбер, индусский поэт Сураварди и другие.
«В квартире поэта А. недавно имел место интересный поэтический вечер, на котором присутствовали как представители состарившихся уже течений — Бальмонт, Иванов, Белый и др., так и «дерзатели», срывающие покров с будущего, — футуристы Маяковский и др. Следует отметить, чго столкновение двух указанных крайностей привело к неожиданным результатам — к признанию «стариками» футуриста Маяковского крупным талантом» («Мысль», 1918, 28 января).
«Начался вечер речью Вяч. Иванова, призывавшего к выявлению тех реальных ценностей, которые, очевидно, были скоплены футуристами помимо их программных, так сказать, выступлений, столь ожесточенных и привлекавших в то же время критику и публику.
Далее краткое слово произнес Д. Бурлюк, указавший на то, «что вечер этот явился важным и интересным именно потому, что на нем впервые встречаются два литературных поколения, причем здесь, несомненно, происходит исторический турнир, на котором хотя и подняты дружественно забрала, но вечные соперники впервые лицом к лицу видят друг друга...
После этих выступлений последовало чтение стихов. Владимир Маяковский читал свое новое произведение «Человек»...
Едва кончил Маяковский — с места встал побледневший от переживаемого А. Белый и заявил, что он даже представить себе не мог, что в России в это
- 139 -
время могла быть написана поэма столь могучая по глубине замысла и выполнению, что вещью этой двинута на громадную дистанцию вся мировая литература и т. д.
К сожалению, мы не можем привести дословно это хвалебное слово, обращенное старым поэтом к Маяковскому, но впечатление у присутствующих от нее осталось настолько сильное, что после окончания этого сплошного дифирамба слушавшие инстинктивно обратились с аплодисментами не к оратору, а к Маяковскому.
Встал маститый К. Д. Бальмонт. Вскинул движеньем проснувшегося орла — характерный жест — свою «обожженную солнцем скитаний» голову. Начал читать сонет. И в этом сонете, сквозь дружескую и отеческую похвалу, звучала горечь признания в сдаче позиций и отступления на второй план.
Вот этот сонет:
Маяковскому
Вернувшись к улицам московским —
Я смерти предан Маяковским,
Суровым басом гневной львицы
Рычал он: «вот стихи-гробницы».
Мы к славе перейдем через Бальмонта труп.
Под выкрики гигантских губ,
На красных улицах столицы,
Где вопли, стон и власяницы —
Внимай, мой брат, жестокий новый гений,
Суровый крик — далеких песнопений:
Средь грозной бурности течений —
И ты и я — мы птицы!
Ты написал блестящие страницы, —
Но не разгрыз Бальмонтовской цевницы!»(Интервью Д. Бурлюка, данное Н. Асееву. — «Дальневосточное обозрение» (Владивосток), 1919, 29 июня)*.
«Читали по старшинству, без сколько-нибудь чувствительного успеха. Когда очередь дошла до Маяковского, он поднялся и, обняв рукою край пустой полки, которою кончалась диванная спинка, принялся читать «Человека». Он барельефом, каким я всегда видел его на времени, высился среди сидевших и стоявших и, то подпирая рукой красивую голову, то упирая колено в диванный валик, читал вещь необыкновенной глубины и приподнятой вдохновенности. Против него сидел с Маргаритой Сабашниковой Андрей Белый. Войну он провел в Швейцарии. На родину его вернула революция. Возможно, что Маяковского он видел и слышал впервые. Он слушал, как завороженный, ничем не выдавая своего восторга, но тем громче говорило его лицо. Оно неслось навстречу читавшему, удивляясь и благодаря. Части слушателей я не видел, в их числе Цветаевой и Эренбурга. Я наблюдал остальных. Большинство из рамок завидного самоуважения не выходило. Все чувствовали себя именами, все — поэтами. Один Белый слушал, совершенно потеряв себя, далеко-далеко унесенный той радостью, которой ничего не жаль, потому что на высотах, где она чувствует себя как дома, ничего, кроме жертв и вечной готовности к ним, не водится. Случай сталкивал на моих глазах два гениальных оправдания двух последовательно исчерпавших себя литературных течений. В близости Белого, которую я переживал с горделивой радостью, я присутствие Маяковского ощущал с двойной силой. Его существо открывалось мне во всей свежести первой встречи» (Б. Пастернак, 1931)*.
«Вячеслав Иванов иногда благожелательно кивал головой. Бальмонт явно томился. Балтрушайтис, как всегда, был непроницаем. Марина Цветаева улыбалась, а Пастернак влюбленно поглядывал на Владимира Владимировича. Андрей Белый слушал не просто — исступленно и, когда Маяковский кончил чтение, вскочил настолько взволнованный, что едва мог говорить. Его восторг разделяли почти все присутствующие. Но Маяковского рассердила чья-то холодная вежливая фраза. Так с ним всегда бывало: он как бы не замечал лавров, искал тернии» (И. Эренбург, 1961)*.
- 140 -
30 января (12 февраля) — выступление на открытии кафе «Питтореск»*.
«Открылось расписанное Якуловым давножданное кафе Питтореск, оказавшееся, по-видимому, филиальным отделением Кафе поэтов. На открытии «выступали знакомые все лица: Маяковский, Бурлюк, В. Каменский» («Мысль», 1918, 2 февраля).
2 (15) февраля — выступление в Политехническом музее с чтением поэмы «Человек».
Афиша: «Всем... Всем... Всем... Каждый культурный человек 2-го февраля должен быть в Политехническом музее на великом празднике футуризма.
Маяковский. «Человек». Вещь.
Пришедшие увидят: Рождество Маяковского. Страсти Маяковского. Вознесение Маяковского. Маяковский в небе. Возврат Маяковского. Маяковский векам. Вступительное слово скажет отец российского футуризма Давид Бурлюк. Председатель праздника Василий Каменский».
«Владимир Маяковский выступил с речью «Наше искусство — искусство демократии». То, что он говорил, убедительно не было, когда же стал читать свою новую вещь — поэму «Человек», пришлось поверить теоретически не доказанному положению» («Наш путь», 1918, кн. II.).
«После чтения был объявлен диспут... Маяковский сказал:
— Слово предоставляется знаменитому символисту, самому талантливому из всех символистов России — Андрею Белому.
Сидевший в первом ряду Андрей Белый начал отнекиваться, но Маяковский — человек темпераментный — вытащил его на эстраду, и, встреченный аплодисментами, Белый произнес горячую речь о силе поэтического дарования и литературного стиля Маяковского. При этом он, между прочим, сказал, что после них, символистов, Маяковский является самым крупным поэтом России, потому что — он говорит свое, неожиданно новое слово.
...Белый с большим одобрением отозвался о «Человеке» — «с точки зрения заложенных в этой поэме изобразительных средств» и ее «смелых дерзаниях».
Однако Белый отмежевался от выраженного в ней мировоззрения, сказав, что оно ему, Белому, чуждо» (А. Чичерин, 1939)*.
«Белый и сам превосходный оратор, но держится, на первый взгляд, застенчиво. Он говорит, словно думает вслух, и передвигается вдоль эстрады легкими, танцующими шагами. Маяковский смотрит на него сверху вниз и слушает очень внимательно. «Уже то, что Маяковский читает наизусть целый вечер, и так превосходно читает, вызывает в нас удивление». Белый отмечает значительность темы. «Человек — сейчас тема самая важная. Поиски Маяковского — поиски новой человеческой правды» (С. Спасский, 1940)*.
Во второй половине февраля под маркой издательства «Асис» (Ассоциация социалистического искусства) вышли в свет поэма «Человек» и 2-е (бесцензурное) издание поэмы «Облако в штанах»1 (обе книги помечены: «Петроград», но были напечатаны в Москве)*.
«Событием дня были бы, конечно, две книги Маяковского «Война и мир» и «Человек», если бы... Об этом «если» здесь говорить не приходится. Как о поэте о нем сказано здесь более чем достаточно, как об авторе этих двух книг — может быть, это даже общелитературное явление. Жаль только, что время заставило соблазниться такого поэта на средней руки публицистику и не отличить ее от
- 141 -
строк, быть может, лучших из всего последнего» (К. Большаков. — «Жизнь», 1918, 7 июня).
«Вл. Маяковский издал вторым изданием великолепное «Облако в штанах» и первым изданием «Человека». «Облако», вышедшее без цензуры, в глазах публики должно выиграть, но нам, признаться, больше нравилось первое. За невольной недоговоренностью многоточий угадывалась мощь богохульства. Ныне оказалось, что там было больше богоругания. Но это не меняет нашего мнения об этой поэме как об этой лучшей книге Маяковского и как об одной из лучших книг этих лет, особенно если сопоставить с «Человеком», звучавшим слабо, перепевчато и надуманно» (В. Шершеневич. — Альманах «Без муз» (Нижний Новгород), 1918, № 1).
17 февраля был на собрании «Среды» (писателей, группировавшихся вокруг сборников «Знание»).
«Вчера был на собрании «Среды». Много было «молодых». Маяковский, державшийся, в общем, довольно пристойно, хотя все время с какой-то независимостью, щеголявший стоеросовой прямотой суждений, был в мягкой рубахе без галстука и почему-то с поднятым воротником пиджака... Читали Эренбург, Вера Инбер» (дневник И. Бунина)*.
27 февраля — выступление в Политехническом музее на вечере «Избрание короля поэтов».
«Поэты! Учредительный трибунал созывает всех вас состязаться на звание короля поэзии. Звание короля будет присуждено публикой всеобщим, прямым, равным и тайным голосованием.
Всех поэтов, желающих принять участие на великом, грандиозном празднике поэтов, просят записываться в кассе Политехнического музея до 12 (25) февраля. Стихотворения не явившихся поэтов будут прочитаны артистами.
Желающих из публики прочесть стихотворения любимых поэтов просят записаться в кассе Политехнического музея до 11 (24) февраля. Результаты выборов будут объявлены немедленно в аудитории и всенародно на улицах.
Порядок вечера: 1) Вступительное слово учредителей трибунала. 2) Избрание из публики председателя и выборной комиссии. 3) Чтение стихов всех конкурирующих поэтов. 4) Баллотировка и избрание короля и кандидата. 5) Чествование и увенчание мантией и венком короля и кандидата» («Власть народа», 1918, 15 февраля).
«Маяковский прочитал «Облако в штанах» к немалому удовольствию собравшихся» («Рампа и жизнь», 1918, № 10).
«Ни один из серьезных поэтов участия в этом вечере не принял. К футуристической компании присоединился Игорь Северянин, которого и венчали на царство. Публика возмущалась, и устроителю приходилось ее довольно резко укрощать... Очень удивило всех, что критик П. С. Коган согласился председательствовать на вечере. Наличность в президиуме, среди жюри, «такого» авторитетного ценителя поэзии, как клоун Дуров, и соседство его с П. С. Коганом вызывали недоумение» («Мысль», 1918, 4 марта).
«Публика аплодировала, свистала, ругала, стучала ногами, гнала артистов, читавших стихи Бунина и Блока... Часть аудитории, желавшая видеть на престоле г. Маяковского, еще долго после избрания Северянина продолжала шуметь и нехорошо выражаться по адресу нового короля и его верноподданных» («Рампа и жизнь», 1918, № 9).
«На эстраде сидел президиум. Председательствовал известный клоун Владимир Дуров.
Зал был набит до отказа. Поэты проходили длинной очередью. На эстраде было тесно, как в трамвае. Теснились выступающие, стояла не поместившаяся в проходе молодежь. Читающим смотрели прямо, в рот. Маяковский выдавался над толпой. Он читал «Революцию», едва имея возможность взмахнуть руками.
- 142 -
Он заставил себя слушать, перекрыв разговоры и шум. Чем было больше народа, тем он свободней читал, тем полнее был захвачен и увлечен. Он швырял слова до верхних рядов, торопясь уложиться в отпущенный ему срок.
Но «королем» оказался не он. Северянин приехал к концу программы... Стоял в артистической, негнущийся и «отдельный».
— Я написал сегодня рондо, — процедил он сквозь зубы вертевшейся около поклоннице. Прошел на эстраду, спел старые стихи из «Кубка». Выполнив договор, уехал. Начался подсчет записок. Маяковский выбегал на эстраду и возвращался в артистическую, посверкивая глазами. Не придавая особого значения результату, он все же увлекся игрой. Сказывался его всегдашний азарт, страсти ко всякого рода состязаниям.
— Только мне кладут и Северянину. Мне налево, ему направо.
Северянин собрал записок немного больше, чем Маяковский. «Король шутов», как назвал себя Дуров, объявил имя «короля поэтов». Третьим был Василий Каменский. Часть публики устроила скандал. Футуристы объявили выборы недействительными. Через несколько дней Северянин выпустил сборник, на обложке которого стоял его новый титул. А футуристы устроили вечер под лозунгом «долой всяких королей» (С. Спасский, 1940)*.
9 марта — выступление в Политехническом музее на поэзоконцерте И. Северянина.
«Не обошлось без инцидентов. Во время объявленного антракта футурист Маяковский пытался декламировать свои «произведения», но под громкий свист публики принужден был покинуть эстраду» («Мысль, 1918, 11 марта).
15 марта вышел первый номер «Газеты футуристов» под редакцией В. Маяковского, Д. Бурлюка и В. Каменского.
В газете были напечатаны стихотворения Маяковского — «Наш марш», «Революция (поэтохроника)», две коллективные декларации — «Декрет № 1 о демократизации искусства», «Манифест летучей федерации футуристов», «Открытое письмо рабочим» Маяковского и его же заметка «Братская могила».
«...С жадностью рвите куски здорового молодого грубого искусства, даваемые нами.
Никому не дано знать, какими огромными солнцами будет освещена жизнь грядущего. Может быть, художники в стоцветные радуги превратят серую пыль городов, может быть, с кряжей гор неумолчно будет звучать громовая музыка превращенных в флейты вулканов, может быть, волны океанов заставим перебирать сети протянутых из Европы в Америку струн. Одно для нас ясно — первая страница новейшей истории искусств открыта нами» («Открытое письмо рабочим»).
В «Декрете № 1 о демократизации искусства» прокламировалась отмена «проживания искусства в кладовых, сараях человеческого гения — дворцах, галереях, салонах, библиотеках, театрах... Пусть улицы будут праздником искусства для всех... «Все искусство — всему народу!» Первая расклейка стихов и вывеска картин произойдет <в> Москве <в> день выхода нашей газеты» («Газета футуристов» действительно была расклеена по стенам домов как афиша, а Д. Бурлюк в этот день вывесил несколько своих картин на Кузнецком мосту).
В отделе объявлений было помещено следующее: «Летучая федерация футуристов, ораторов, поэтов, живописцев — объявляет: бесплатно выступаем речами, стихами, картинами во всех рабочих аудиториях, жаждущих революционного творчества».
Выход газеты на первом номере прекратился.
«Манифест Летучей Федерации Футуристов» утверждал, что «старый строй держался на трех китах. Рабство политическое, рабство социальное, рабство духовное. Февральская революция уничтожила рабство политическое. Черными
- 143 -
перьями двуглавого орла устлана дорога в Тобольск. Бомбу социальной революции бросил под капитал октябрь. Далеко на горизонте маячат жирные зады убегающих заводчиков. И только стоит неколеблемый третий кит — рабство Духа.
...Мы, пролетарии искусства, — зовем пролетариев фабрик и земель к третьей бескровной, но жестокой революции, революции духа. Требуем признать: I. Отделение искусства от государства... II. Передачу всех материальных средств искусства: театров, капелл, выставочных помещений и зданий академии и художественных школ — в руки самих мастеров искусства... III. Всеобщее художественное образование, ибо мы верим, что основы грядущего свободного искусства могут выйти только из недр демократической России, до сего времени лишь алкавшей хлеба искусства. IV. Немедленная, наряду с продовольственными, реквизиция всех под спудом лежащих эстетических запасов для справедливого и равномерного использования всей России».
В той же «Газете футуристов» было напечатано еще одно объявление под заглавием «Дом искусства для всех»: «На Моховой (бывший ресторан «Петергоф») открывается большой клуб нового типа. Идея — индивидуаль-анархизм творчества. Будут театр, студия художников, комната поэтов и т. п. Цель — приобщение граждан к горнилам современного искусства». К этому проекту имел отношение Маяковский, но реализован проект, видимо, не был*.
16 марта — выступление в Большой аудитории Политехнического музея «Против всяких королей».
В газете «Московский вечерний час» 14 марта была напечатана заметка о том, что у нового короля появилась уже «оппозиция» и что «по последним известиям оппозиция затевает дворцовый переворот. 16 марта Бурлюк, Маяковский и В. Каменский устраивают в той же многострадальной аудитории Политехнического музея утро революционной поэзии, лозунгом которого служит девиз «Против всяких королей». Говорят, что король будет низложен... Надо надеяться, что переворот произойдет бескровно»*.
В марте написано стихотворение «Весна» (напечатано не было)*.
В марте Маяковский написал для кинофирмы «Нептун» сценарий «Не для денег родившийся» (по роману Джека Лондона «Мартин Иден») и снимался в этой картине в главной роли поэта Ивана Нова.
Съемки происходили в ателье в Самарском переулке. Об этой и сделанной вслед за этим картине «Барышня и хулиган» Маяковский писал в 1927 году в предисловии к сборнику сценариев:
«Сентиментальная заказная ерунда... Ерунда не тем, что хуже других, а что не лучше... Режиссер, декоратор, артисты и все другие делали все, чтобы лишить вещи какого бы то ни было интереса».
Картина была закончена в конце апреля. Маяковский сам сделал для нее рекламный плакат. В кино «Модерн» («Метрополь») был устроен общественный просмотр, на котором присутствовал нарком просвещения А. В. Луначарский. Картина шла на экране многих городов несколько лет. Ни один экземпляр фильма до сих пор не разыскан. В отзывах о картине отмечалась игра Маяковского, «который произвел очень хорошее впечатление и обещает быть хорошим характерным киноактером» («Рампа и жизнь», 1918, № 23).
В заметке о фильме, появившейся в журнале «Мир экрана» (1918, № 3, 19 мая) и написанной, по-видимому, Маяковским, о содержании картины говорилось: «Когда гениальный человек, пройдя сквозь строй нужды и непризнания, добьется громкой славы, — нас интересует каждый штрих, каждый анекдот его жизни. Мы забываем, что, выброшенный бурей борьбы на тихий берег благополучия, он только ест и отлеживается, как чудом спасшийся от кораблекрушения.
- 144 -
Джек Лондон в романе «Мартин Идеи» первый провел фигуру гениального писателя по всей его удивительной жизни. К сожалению, огромный и сильный Иден испорчен плаксивым концом. В своем киноромане «Не для денег родившийся» Маяковский дает Ивана Нова, это тот же Иден, только сумевший не быть сломленным под тяжестью хлынувшего золота».
«Вещь называлась «Не для денег родившийся». Она была переделкой романа Джека Лондона. В ней рассказывалось о том, как поэт из народа Иван Нов случайно спасает на улице какого-то молодого человека. Молодой человек знакомит его со своей сестрой, вводит в общество. Поэт прославился, но его не любят. Он хочет покончить с собой, играет револьвером, перелезает через решетку балкона. Потом одевает свой цилиндр на скелет, почему-то стоящий в его комнате, и уходит по дороге, бездомный и свободный, как Чаплин, который еще тогда не снимал таких лент» (В. Шкловский, 1937)*.
В марте — встречи с композитором С. С. Прокофьевым.
«...Я имел несколько интересных встреч с Маяковским... С Маяковским я был знаком уже год — по его выступлению в Петрограде, произведшему на меня сильное впечатление. Теперь знакомство углубилось, я довольно много играл ему, он читал стихи и на прощание подарил свою «Войну и мир» с надписью: «Председателю земного шара от секции музыки — председатель земного шара от секции поэзии. Прокофьеву Маяковский» (С. Прокофьев, 1946)*.
Тогда же, видимо, сделан был и рисунок, который Маяковский подписал: «Сергей Сергеевич играет на самых тонких нервах Владимира Владимировича» (рисунок этот не сохранился).
С воспоминаниями об этих встречах в 1918 году связано, очевидно, следующее место из «Парижских очерков» Маяковского. Рассказывая о встрече в Париже в 1922 году с И. Стравинским, Маяковский говорит: «Мне ближе С. Прокофьев — дозаграничного периода. Прокофьев стремительных, грубых маршей»*.
1 апреля выступление в кафе «Музыкальная табакерка» на «Вечере поэтесс»*.
14 апреля — выступление на закрытии «Кафе поэтов».
«Это был высокоторжественный день — закрытие «Кафе поэтов»... «Самое выполнение программы началось не сразу: были сперва выпущены разведчики — пара маленьких поэтов. Затем Маяковский объявил себя распорядителем вечера и в причудливых стихах обругал всех собравшихся. Далее было возвещено прибытие Д. Бурлюка.
— Вот, сверкая жерлами орудий, кряхтя обшитыми сталью боками, как могучий дредноут, выплывает Бурлюк, — возгласил одетый в желтую кофту Маяковский. Дредноут прочел «Беременного мужчину» и предложил собравшимся подвести итоги плодотворной деятельности «Кафе поэтов» за истекший сезон. Вступительное слово сказал В. Маяковский.
— Мы, усложняя искусство, в то же время стремимся к известной демократизации его — вот смысл речи Маяковского. — Что касается будущего, то оно, несомненно, за футуризмом, и оказать поддержку новому искусству может наш высокий гость — комиссар народного просвещения Ан. Вас. Луначарский, — закончил оратор. Все невольно оглянулись. За одним из столов сидел действительно комиссар. Вынужденный отвечать, он вышел на эстраду. С первых слов своей речи он захватил публику. Чувствовался настоящий опытный в элоквенции оратор. Речь Луначарского, произнесенная с большим подъемом, была интересна: комиссар отнюдь не счел себя обязанным быть любезным с хозяевами и жестоко раскритиковал кричащие и неэстетично-рекламные приемы футуристов, их презрение к классикам, их желание казаться анархистами во что бы то ни стало, презирая буржуа и в то же время служа ему, в заключение слегка подсластил пилюлю, заметив, что искренность Маяковского может увлечь массы и придать футуризму оттенок народности.
- 145 -
Краткая, но выразительная речь Луначарского вызвала гром аплодисментов... Конечно, была пара очередных скандальчиков и лай Бурлюка, после чего «Кафе» закрылось до осени» («Фигаро», 1918, 15/2 апреля).
«Он (Луначарский) сидел в стороне за столом, как бы определяя полезность и пригодность происходящего. Центр всего совершающегося в тот вечер сам собой переместился к нему. Маяковский занял эстраду и долго с нее не спускался. Он показывал свою работу с достоинством и без всяких внешних прикрас. Он словно стоял за станком, объясняя свое производство. Перед одним из мастеров революции он раскрывал свое мастерство. И Луначарский встал отвечать.
Он говорил уверенно и логично, с полным спокойствием человека, владеющего целостным мировоззрением. Он обладал всеми средствами убеждения и доказывал совершенно просто, расчленяя мысль до конца. Он говорил, вполне воздерживаясь от поучений, но вместе с тем выглядел знающим больше других... Он исследовал характер футуризма. Видел трудности и предостерегал от ошибок. Это была деловая критика, с которой впервые встретился футуризм» (С. Спасский, 1940)*.
По воспоминаниям И. Эренбурга, Луначарский «говорил о таланте Маяковского, но критиковал футуризм и упомянул о ненужности саморасхваливания. Тогда Маяковский сказал, что вскоре ему поставят памятник — вот здесь, где находится «Кафе поэтов». Владимир Владимирович ошибся всего на несколько сот метров — памятник ему поставлен недалеко от Настасьинского переулка»*.
В апреле Маяковский написал для кинофирмы «Нептун» сценарий «Барышня и хулиган» по повести Де Амичис «Учительница рабочих» и снимался в этой картине в заглавной роли.
Картина была снята в очень короткий срок (1—2 недели). Вышла на экран в мае, почти одновременно с «Не для денег родившийся»*.
1 мая — выступление в кафе «Питтореск».
Афиша: «Только друзьям! Кафе «Питтореск» (Кузнецкий мост, 5). Среда 1-го мая нов. ст. Я, Владимир Маяковский, прощаюсь с Москвой. 1) Я произнесу в честь друзей моих великолепную речь: «Мой май». 2) Ольга Владимировна Гзовская прочтет мои стихи «Марш» и др. 3) Блестящие переводчики прочтут блестящие переводы моих блестящих стихов: французский, немецкий, болгарский. И наконец: 4) Я сам прочту стихи из всех моих книг: «Война и мир», «Облако в штанах», «Человек», «Простое как мычание», «Кофта фата». По окончании меня можно чествовать. Билеты (500) в кафе «Питтореск» от 3-х до 7-ми час. вечера ежедневно и у меня (если встречусь). Билеты бесплатно. Начало в 7 1/2 час. вечера».
«Маяковский вышел на эстраду сильный, раздавшийся в плечах. Он будто вырос за эту зиму, проникся уверенной зрелостью. Он был в свежем светло-коричневом френче, открывающем белую рубашку.
Он объявил, что недавно впервые читал на заводе и рабочие понимают его. Он преподнес это нарядной публике как лучшее свое достижение. Его обвиняют всегда в непонятности. И вот оно — опровержение. Он читал твердо и весело, расхаживая по широкой эстраде. Это были много раз слышанные стихи, часто знакомые до последней интонации... Он прочел тогда и самое свое новое... О том, как лошадь поскользнулась на Кузнецком и ее окружила праздношатающаяся толпа» (С. Спасский, 1940)*.
«Было неуютно и сначала холодно, холоднее, чем на улице. Публика не снимала пальто. В задних рядах курили. Все равно!
...Наступил черед кинуть в зал старославянскую бомбу. Начинял ее Якобсон, прочно владевший тайнами древнего языка. Но читать перевод почему-то было
- 146 -
поручено мне, и я выучил текст наизусть, поупражнявшись в произношении носовых звуков, гласных неполного образования. В последнюю минуту я было струсил. Но Маяковский сказал решительно: «Давайте Мефодия», и я шагнул на эстраду.
— Сейчас вы услышите самого живого поэта на самом мертвом языке, — выпалил я и зашаманил по-славянски. Вот что слушал тогда странно притихший зал:
К брадобрию придох и рекох
Хошту отьче да причешеши ми уши.
Гладк бысть н стал есть иглив
Длгомь ликомь акы крушька есть.
Неразумьн. Рыждь. Скакашя словесе.
Метаашеся же руг пакы и пакы
И се длго смеяашеся глава нека.
Вздымаюштися акы рдкы стара.Едва я кончил читать, в зале поднялось настоящее возмущение... Кричали, свистели, топали. Я растерялся. Но рядом со мной выросла надежная фигура Маяковского. Он поднял руку, и зал успокоился.
— Не понимаете? — спросил Маяковский.
— Не понимаем, — ответили в зале.
Смех. Кто-то крикнул:
— Прочтите по-русски.
— Имел в виду, — парировал Маяковский. — Читаю эти стихи, как они написаны мною, на великолепном русском языке.
Вошел к парикмахеру, сказал спокойный
Будьте добры, причешите мне уши... и т. д.Кончил. Зааплодировали.
— Понятно?
...Маяковский читал еще много. Его подстегивал неожиданно огромный успех... Но когда Маяковский начал раздачу книг, все бросились к эстраде. Первая очередь за книгами, которую мне пришлось видеть. На эстраде штабелями лежали: «Облако в штанах», «Война и мир», «Человек». Ныне эти томики — библиографическая редкость» (В. Нейштадт, 1940)*.
В первой половине мая написал для кинофирмы «Нептун» сценарий «Закованная фильмой» («Легенда кино»).
«Ознакомившись с техникой кино, я сделал сценарий, стоявший в ряду с нашей литературной новаторской работой»1 (Предисловие к сборнику сценариев, 1927).
«Поэт В. В. Маяковский написал легенду кино «Закованная фильмой». Этот оригинальный сценарий куплен «Нептуном». На днях режиссер Н. В. Туркин приступает к его постановке. Главные роли исполняют Лили Брик, Маргарита Кибальчич, А. В. Ребикова и автор сценария В. В. Маяковский» («Мир экрана», 1918, № 3, 19 мая).
Маяковский играл в этой картине главную роль художника. Рекламный плакат для картины был сделан им самим. Картина была закончена в начале июня*.
- 147 -
От картины сохранилось несколько коротких эпизодов.
Маяковский предполагал написать (но не написал) вторую серию фильма, сюжетом для которой должна была стать жизнь художника в заэкранном мире — в фантастической стране, населенной киногероями, похитившими его любимую.
«Я видел фильмы раннего, совершенно немого кино, в которых играет Маяковский... На них лицо молодого Маяковского — грустное, страстное, вызывающее бесконечную жалость, лицо сильного и страждущего человека. Игра Маяковского напоминает чем-то игру Чаплина. Это близко: то же понимание, что человек обречен на грусть и несчастия и та же вооруженность против несчастий — поэзией» (Ю. Олеша, 1956)*.
23 мая — выступление в Большой аудитории Политехнического музея с чтением последней части поэмы «Война и мир» после лекции А. В. Луначарского «Новое искусство и его пути».
«Лектор предвидит появление нового могучего пролетарского искусства, созданного творцами из народа. Предтечу этих еще не появившихся художников лектор видит в Уитмене, Верхарне, сменивших уныние на бодрость, чуждую эгоизма всеобъемлющую любовь к миру и веру в счастливое будущее человечества... Особенно удачное выражение этого направления лектор видит во Владимире Маяковском. Лекция закончилась чтением последних страниц «Войны и мира» Маяковского» («Четвертый час», 1918, 24 мая)*.
28 мая — выступление в Московском кинокомитете на конференции кинодеятелей, созванной Наркомпросом*.
Весной вышел альманах «Весенний салон поэтов» со стихотворениями Маяковского «Себе любимому посвящает эти строки автор» (написано в 1916 году), «Шумики, шумы и шумищи» (1913) и отрывком из 5-й части поэмы «Война и мир».
9 июня в московском издании газеты «Новая жизнь» (№ 8) напечатано стихотворение «Хорошее отношение к лошадям»*.
Во второй половине июня вернулся в Петроград*.
Лето Маяковский прожил в Левашове (под Петроградом). Работал над «Мистерией-буфф».
«Кормили каждый день соленой рыбой с сушеным горошком. Хлеб и сахар привозила из города домработница Поля. Поля пекла хлеб в металлических коробках из-под бормановского печенья «Жорж» — ржаной, заварной, вкусный. Ходили за грибами. Грибов много, но одни сыроежки, зато красивые, разноцветные. Отдавали на кухню жарить. По вечерам играли в карты, в «короля»...
Между пейзажами, «королем», едой и грибами Маяковский читал нам только что написанные строчки «Мистерии». Читал весело, легко. Радовались каждому отрывку, привыкли к вещи, а в конце лета неожиданно оказалось, что «Мистерия-буфф» написана и что мы знаем ее наизусть» (Л. Ю. Брик, 1956)*.
- 148 -
27 июля участвовал в заседании литературной коллегии Комиссариата народного просвещения Союза коммун Северной области. Обсуждался вопрос об издании хрестоматии новой литературы.
Было постановлено: поручить Маяковскому издание хрестоматии, предложить ему представить смету, выдать субсидию.
История отношений Маяковского с Наркомпросом в первые годы советской власти известна далеко не полностью. Нарком А. В. Луначарский, оказывая Маяковскому помощь во всех его литературных начинаниях, стремился в то время привлечь его к непосредственной работе в Наркомпросе — в отделах, ведающих искусством, в журналах и т. д. В газетах появлялись сообщения о том, что Маяковский «приглашен заведовать Литературным отделом журнала Комиссариата народного просвещения», что он привлечен к работе в Тео (Театральном отделе). Известно, что Маяковский участвовал в заседаниях Государственного совета по делам искусства, деятельное участие принимал в работах коллегии Отдела изобразительных искусств (см. ноябрь 1918 г. — февраль 1919 г.), редакции газеты «Искусство коммуны» и затем в середине 1919 года в Москве поступил на работу в Наркомпрос — сотрудником Литературно-художественного подотдела Отдела изобразительных искусств (см. июнь 1919)*.
Вспоминая свои первые встречи с Маяковским, А. В. Луначарский впоследствии писал: «Мы в то время, — правда, на короткий срок, — сдружились с Маяковским, не то чтобы мы потом поссорились, — этого никогда не было, — но просто большая близость, возникшая вначале, несколько охладилась ввиду разницы взглядов на многое» («Известия», 1933, 26 марта). Первым проявлением этой «разницы взглядов» явилась полемика по поводу стихотворения Маяковского «Радоваться рано», в котором Луначарский увидел разрушительные тенденции по отношению к искусству прошлого (см. 15 декабря 1918 г.) Но несмотря на то, что полемизировать с Маяковским Луначарскому доводилось не раз, он всегда очень высоко ставил Маяковского, неизменно защищая и рекомендуя его как «даровитейшую и энергичнейшую фигуру нашей культурной жизни»*.
31 августа в письме к О. В. Маяковской из Петрограда писал:
«...У меня к тебе колоссальная просьба: разыщи в тех вещах, которые ты у меня взяла, костюм старый, брюки, пиджак и жилет, затем найди какого-нибудь не очень дорогого портного и снеси все это ему. Пусть перелицует. Если брюки слишком порваны, то пусть он сделает вставки из жилета. Жилет мне не нужен. Все это нужно сделать немедленно, так как в четверг или в пятницу, то есть дня через четыре, я буду в Москве, пробуду там два дня, не больше и хочу его, то есть костюм, взять с собою. Поторопи его, пожалуйста...»1
В сентябре закончил «Мистерию-буфф».
27 сентября — первое чтение «Мистерии-буфф» на квартире О. М. и Л. Ю. Бриков. Присутствовали А. В. Луначарский, режиссеры
- 149 -
В. Э. Мейерхольд, В. Н. Соловьев, В. Р. Раппапорт, художники Н. И. Альтман, И. С. Школьник, композитор А. С. Лурье, художественные деятели Л. И. Жевержеев, П. М. Лебедев, Д. И. Лещенко, Н. Н. Пунин и другие.
«Отзывались роскошно. Окончательно утвердил хорошее мнение шофер Анатолия Васильевича, который слушал тоже и подтвердил, что ему понятно и до масс дойдет» (Маяковский, «Только не воспоминания...», 1927).
«Маяковский читал, опершись рукой на раскрытый рояль. Впечатление лично у меня было очень большое... А. В. Луначарский высказал мысль, что по тематическим масштабам это равноценно первой части «Фауста». На Мейерхольда «Мистерия» также произвела очень большое впечатление... Он несколько лет уже тяготел к Маяковскому и желал встречи на конкретной работе.
После читки обсуждали, где ставить. Маяковский хотел поставить на сцене большого театра с настоящими актерами. Он считал себя полноценным мастером революции и хотел, чтобы его ставили на большой сцене. Он сказал: «Долой рышковых. Пора и нам!» (В. Н. Соловьев, 1938)*.
«Пьеса произвела на большинство присутствующих большое впечатление. А. В. Луначарский в кратком отзыве отметил проникающий все произведение революционный порыв и приветствовал В. В. Маяковского как выразителя подлинно революционного чувства. Пьеса представляет большой интерес для режиссера, раздвигая рамки обычного театра и вместе с тем оставаясь неизменно театральной как с сатирической, так и с идеологической стороны. Любопытно отметить, что в пьесе нет героя, нет преобладания отдельной личности, и все роли одинаково интересны.
В одном из ближайших номеров «Вестника» будет предоставлена возможность читателям услышать о новой пьесе от самого автора» («Вестник общественно-политической жизни, искусства, театра и литературы», 1918, 28 сентября).
В этой же заметке указывалось: «Пьесу предположено поставить во время Октябрьских торжеств. Постановкой будет руководить В. Э. Мейерхольд при ближайшем сотрудничестве самого поэта».
Свое мнение о «Мистерии-буфф» Луначарский подтвердил в выступлении на открытии Петроградских государственных свободных художественно-учебных мастерских 10 октября 1918 года: «Один из талантливых футуристов, поэт Маяковский, написал поэтическое произведение, которое назвал «Мистерией-буфф». Я видел, какое впечатление производит эта вещь на рабочих: она их очаровывает... Содержание этого произведения дано всеми гигантскими переживаниями настоящей современности, содержание впервые в произведениях искусства последнего времени адекватное явлениям жизни»*.
До этого Луначарский направил 30 сентября письмо заведующему Отделом государственных театров: «Считая рациональным отметить праздник 25-го октября постановкой пьесы поэта Маяковского «Мистерия-буфф» и выяснив согласие В. Мейерхольда на руководящее участие в этой постановке, покорнейше прошу вас освободить Мейерхольда на все время постановки от обязанностей его по государственным театрам»*.
Конец сентября — начало октября — чтение «Мистерии-буфф» актерам Александринского театра.
«А. В. Луначарский чуть ли не на другой день распорядился о том, чтобы пьеса была прочитана в б. Александринском театре и затем там же поставлена... Стоявший в то время во главе «автономной» труппы театра артист Д. Х. Пашковский предложил прослушать рекомендуемую наркомом просвещения т. Луначарским к постановке пьесу молодого поэта» (Л. Жевержеев, 1940)*.
«Начал Мейерхольд. Берет слово:
— Товарищи, мы знаем Гете, мы знаем Пушкина, разрешите представить крупнейшего поэта современности Владимира Владимировича Маяковского.
- 150 -
Владимир Владимирович, не выражая никакого стеснения, выходит на кафедру. Садится. А тут шушуканье, все были шокированы... Начинается чтение. Первый акт. Перерыв. Никто ничего не говорит... Когда дело доходит до сцены рая, мое внимание привлек Аполлонский и его жена Стравинская. Аполлонский был очень религиозный человек, он почти привскакивает, хотя остается и не уходит... Чтение закончилось при общем длительном молчании, затем послышались заявления о краткости оставшегося до 7 ноября срока, о трудности освоения стихотворного текста... После нескольких кратких выступлений председательствовавшему... пришлось резюмировать понятое им отношение труппы. Он очень ловко, с десятком комплиментов по адресу иронически улыбавшегося Маяковского, сообщил, что, по его мнению, такую интересную, насыщенную современностью пьесу старейшему театру не поднять и что необходимо для ее исполнения найти таких же молодых и современных актеров, как и сам автор» (Л. Жевержеев, 1938, 1940)*.
«Читка этой пьесы вызвала у значительной части труппы резкую, отрицательную реакцию не только в связи с ее «футуристической» фактурой, но главным образом потому, что она причудилась своего рода символом пришествия в стены Александринского театра самого настоящего большевизма с его особенно пугавшим многих и многих актеров «издевательством» над религиозными чувствами. Слушая «Мистерию-буфф», ряд актеров крестился в ужасе перед расточавшимися в ней богохульствами» (К. Державин, 1932)*.
Невозможность поставить «Мистерию-буфф» в профессиональном театре заставила Маяковского попытаться осуществить постановку ее собственными силами, с помощью актеров-любителей.
«Театра не находилось, — писал Маяковский в статье «Только не воспоминания...». — Насквозь забиты Макбетами. Предоставили нам цирк, разбитый и разломанный митингами.
Затем и цирк завтео М. Ф. Андреева предписала отобрать.
Я никогда не видел Анатолия Васильевича кричащим, но тут рассвирепел и он. Через минуту я уже волочил бумажку с печатью насчет палок и насчет колес.
Дали Музыкальную драму.
Актеров, конечно, взяли сборных».
4 октября — выступление с чтением «Мистерии-буфф» в Центральном бюро по организации празднеств первой годовщины Октябрьской революции.
«Мистерия» была прочитана в комиссии праздников и, конечно, немедленно подтверждена к постановке. Еще бы! При всех ее недостатках она достаточно революционна, отличалась от всех репертуаров.
Но пьесе нужен театр» (Маяковский, «Только не воспоминания...»).
«...Сохранился оригинал репортерской заметки для бюллетеня петроградского бюро РОСТА (Российского телеграфного агентства). В этой заметке, озаглавленной «Организация Октябрьских празднеств», сообщалось, что 4 октября состоялось пленарное заседание Центрального бюро по организации празднеств годовщины Октябрьской революции. «Собрание приступило к обсуждению вопроса о постановке новой пьесы Маяковского, написанной стихами, мистерии-буфф; вопрос о названии пьесы остался открытым. Количество действующих лиц в пьесе Маяковского зависит от размера помещения, в котором она будет поставлена. Собрание высказывается за принятие пьесы, и ответственность за постановку этой мистерии-буфф возлагается на самого автора»*.
8 октября — докладная записка наркому просвещения А. В. Луначарскому об организации издательства книг нового искусства «ИМО» («Искусство молодых»).
- 151 -
В записке, заключавшей 12 пунктов, были указаны условия взаимоотношений нового издательства с Наркомпросом и Госиздатом (бумагу и типографию предоставлял Госиздат, гонорар авторам уплачивался после распространения издания). Луначарский подписал эту записку, и, таким образом, она явилась как бы договором между Наркомпросом и издательством «ИМО»*.
Одновременно с запиской Маяковский представил наркому рукописи первых двух книг — «Мистерии-буфф» и составленной им «революционной хрестоматии футуристов» «Ржаное слово», которые предполагалось выпустить к первой годовщине Октябрьской революции.
8 или 9 октября выехал в Москву.
10—12 октября направил письмо Центральной комиссии по устройству Октябрьских торжеств:
«Краткое изложение моей «Мистерии-буфф» и мотивов, требующих ее постановки в дни Октябрьских торжеств.
Предисловие. Некая дама просила Льва Толстого объяснить ей, что, собственно, он хотел сказать своей «Войной и миром». «Для этого, — отвечал находчивый Толстой, — пришлось бы второй раз написать ее, и если некоторые излагают мои вещи вкратце, то поздравляю их, — они талантливее меня. Если бы я мог вместить в несколько строк то, о чем говорю томами, то я бы сделал это раньше».
Наше положение приблизительно одинаково. Выйти из него — способ один: прослушать всю вещь, но времени у вас нет, и я, исполняя ваше требование, излагаю вкратце мою «Мистерию»...
Мотивы и заключение. Конечно, не этот сухой скелет делает мою вещь необходимой. Она, я убежден, велика тем, что впервые в песнопение революционной мистерии переложила будни. Я не могу не согласиться с товарищем Луначарским, что это, может быть, единственная сейчас пьеса коммуниста. Я убежден, что вы, товарищи, дадите ей надлежащую театральную оболочку, освободив любое из больших помещений, а не загоните ее на задворки вашего внимания, предоставляя пролетариату питаться гнилой трафаретщиной не ими и не для них созданного искусства, к сожалению, еще «блистающего» в театрах. Пусть хоть день пролетарского праздника будет отпразднован пролетарской пьесой»*.
12 октября в нескольких петроградских газетах появилось «Обращение к актерам»:
«Товарищи актеры! Вы обязаны великий праздник революции ознаменовать революционным спектаклем. Вами должна быть разыграна «Мистерия-буфф», героическое, эпическое и сатирическое изображение нашей эпохи, сделанное Владимиром Маяковским. Приходите все в воскресенье 13 октября в концертный зал Тенишевского училища (Моховая, 33). Автор прочтет текст мистерии, режиссер изложит план постановки, художник покажет эскизы, а те из вас, кто загорятся этой работой, будут исполнителями. Центральное бюро по устройству Октябрьских торжеств предоставляет все необходимые средства для осуществления мистерии. Все к работе! Время дорого! Просят являться только товарищей, желающих принять участие в постановке. Число мест ограничено.
Члены комитета постановки: В. Э. Мейерхольд, В. В. Маяковский, П. М. Лебедев, Л. И. Жевержеев, О. М. Брик»*.
12 октября — выступление с чтением «Мистерии-буфф» в театральном отделе Наркомпроса (в гостинице «Метрополь») на собрании режиссеров московских театров.
«...Я перекинулся с «Мистерией» в Москву. Читал в каком-то театральном ареопаге для самого Комиссаржевского. Сам послушал, сказал, что превосходно, а через несколько дней... сбежал в Париж» («Только не воспоминания...»).
- 152 -
«Поэт Маяковский написал к предстоящим Октябрьским празднествам пьесу. Вчера Маяковский читал ее в театральном отделе Комиссариата народного просвещения, и пьеса произвела очень хорошее впечатление. Вопрос о постановке ее выяснится на днях» («Театральный курьер», 1918, 13—14 октября).
«К Октябрю у нас особо остро стоял вопрос с репертуаром. Что мы покажем в первую годовщину Октября? Приходил Маяковский с «Мистерией-буфф». Для того чтобы выслушать его пьесу, я пригласила в наш отдел, который помещался в трех комнатах на пятом этаже [гостиницы «Метрополь»], целый ряд крупных режиссеров... Туда явились и Станиславский, и Немирович-Данченко, и Санин. Был и Вячеслав Иванов. «Мистерия-буфф» была зачитана Маяковским без передышки, он выпил только один стакан воды. Его слушали. Не могли, конечно, не получить известного эстетического удовольствия крупные режиссеры, но ясно, что по содержанию и по настроению эта школа не соответствовала тем режиссерам, которые там присутствовали. Среди них был и Таиров. Я стояла за то, чтобы эту вещь поставить» (О. Д. Каменева)*.
В тот же день состоялось совещание о репертуаре московских театров в дни Октябрьских торжеств (без Маяковского).
«Собранию были предложены пьесы В. Каменского «Стенька Разин» и новая пьеса Маяковского «Мистерия-буфф», предназначенная для постановки в Петрограде, а в Москве прочитанная в нескольких кружках и вызвавшая большие похвалы. Пьеса красочная, оригинальная и вполне отвечающая моменту. Вопрос о постановке этих пьес вызвал оживленный обмен мнений. Большинство режиссеров во главе с А. П. Петровским находило, что приготовить новую пьесу и должным образом поставить в столь короткий срок нельзя даже при лихорадочной работе над ней. Такое же мнение выражал и Ф. Ф. Комиссаржевский, который заявил, что ему нужно полгода работать над пьесой Маяковского. Решено в заключение: вопрос о двух новых пьесах Маяковского и Каменского обсудить в режиссерской комиссии, тут же на собрании организованной» («Театральный курьер», 1918, 13—14 октября). Режиссерская комиссия предложила поставить «Мистерию-буфф» Камерному театру. Постановка не была осуществлена.
По воспоминаниям режиссера Э. И. Шуб, которая вела на этом совещании протокол: «Присутствуют режиссеры: Николай Попов, не помню, кто из режиссеров МХАТ, Федор Комиссаржевский, тонкий, смуглый, лицом похожий на свою сестру В. Ф. Комиссаржевскую, А. Бахрушин, С. А. Поляков, Н. Е. Эфрос. Появился Маяковский. Именно появился... Высказыванья были очень осторожные, скорее критические. Главным образом утверждали, что пролетариат не поймет содержания, говорили о трудности сценического воплощения... Любопытно, что старик Бахрушин был всецело за постановку этой первой художественно-революционной сатиры, а Федор Комиссаржевский вел себя очень двойственно: он и восхищался и отрицал в одно и то же время» (1959)*.
13 октября Маяковский вернулся в Петроград.
13 октября — выступление с чтением «Мистерии-буфф» в зале Тенишевского училища для всех желающих принять участие в постановке.
После чтения тут же была проведена запись и отбор актеров.
Начавшиеся вскоре после этого репетиции происходили в учебных комнатах консерватории. Маяковский принимал самое ближайшее участие в режиссуре спектакля и, кроме того, играл в пьесе роль «Человека просто».
О трудностях подготовки этого спектакля Маяковский писал в статье «Только не воспоминания...»: «Аппарат театра мешал во всем, в чем и можно и нельзя. Закрывал входы и запирал гвозди... Только в самый день спектакля принесли
- 153 -
афиши — и то нераскрашенный контур — и тут же заявили, что клеить никому не велено. Я раскрасил афишу от руки. Наша прислуга Тоня шла с афишами и с обойными гвоздочками по Невскому и — где влезал гвоздь — приколачивала тотчас же срываемую ветром афишу.
И наконец в самый вечер один за другим стали пропадать актеры. Пришлось мне самому на скорую руку играть и «Человека просто», и «Мафусаила», и кого-то из чертей».
Режиссер В. Н. Соловьев, помогавший Мейерхольду в работе над спектаклем, вспоминает: «Маяковский давал советы актерам, очень часто вмешивался, но чрезвычайно удачно, не вступая в конфликты с режиссурой, деятельно посещал все репетиции, интересовался монтировкой и все внимание уделял тому, чтобы был спектакль. Помню, как он сам достал гвозди, сам ездил за ними. Вообще очень неудачной была организационная сторона: случайные люди, случайное помещение и случайная техническая часть... Масса была ценных предложений у Мейерхольда, у Маяковского и у всех нас, но все это куда-то исчезало, потому что не было людей, которые бы это могли осуществить. Спектаклем Маяковский остался недоволен, он упрекал режиссуру, в частности Мейерхольда, что достаточно внимания уделено не было» (В. Н. Соловьев, 1938)*.
В первых числах ноября, к первой годовщине Октябрьской революции, вышли отдельным изданием «Мистерия-буфф» и сборник «Ржаное слово» («революционная хрестоматия футуристов») с предисловиями Маяковского и А. Луначарского (изд. «ИМО»).
«В чем насущность сегодняшней поэзии?
«Да здравствует социализм» — под этим лозунгом строит новую жизнь политик.
«Да здравствует социализм» — этим возвышенный, идет под дула красноармеец.
«Днесь небывалой сбывается былью социалистов великая ересь», — говорит поэт.
Если б дело было в идее, в чувстве — всех троих пришлось бы назвать поэтами. Идея одна. Чувство одно.
Разница только в способе выражения...
В ней (хрестоматии. — В. К.) собраны стихи на специальную тему — слово «революция» у революционеров слова» (Маяковский, «Эту книгу должен прочесть каждый»).
«Сейчас государству рабочих и крестьян приходится все в большей мере брать на себя дело издательства литературных произведений, все равно каким путем, непосредственно ли через государственные издательства, или через советские, или путем субсидий.
И уж, конечно, оно должно поставить себе за правило дать всему новому, свежему доступ к массовому читателю. Лучше ошибиться и предложить народу что-нибудь не могущее ни сейчас, ни позже снискать его симпатии, чем оставить под спудом (на том основании, что тому или другому оно сейчас не по вкусу) произведение, богатое будущим.
...В стихах Маяковского звучит много нот, которым не будет внимать равнодушно ни один молодой годами или душою революционер» (А. Луначарский. Предисловие).
Обложки к обеим книгам были сделаны Маяковским.
Вышел альбом «Герои и жертвы революции» — 18 рисунков художников К. Богуславской, В. Козлинского, И. Пуни, С. Маклецова с подписями Маяковского.
Вышли отдельным изданием ноты на слова «Нашего марша» Маяковского (музыка А. Лурье, обложка П. В. Митурича)*.
- 154 -
5 ноября в газете «Петроградская правда» напечатана статья А. В. Луначарского «Коммунистический спектакль» в связи с предстоящей премьерой «Мистерии-буфф».
«Это, — писал Луначарский, — веселое символическое путешествие рабочего класса, после революционного потопа постепенно освобождающегося от своих паразитов, через рай и ад в землю обетованную, которая оказывается нашей же грешной землей, только омытой революционным потопом, и на которой все «товарищи вещи» ждут с нетерпением своего брата — трудящегося человека. И написано все это острым, пряным, звонким языком. Так что на каждом шагу попадаются такие выражения, которые, быть может, станут ходячими...
Я от души желаю успеха этой молодой, почти мальчишеской, но такой искренней, шумной, торжествующей, безусловно демократической и революционной пьесе. Я от души желаю, чтобы в зале Музыкальной драмы и Народного дома1 как можно больше было нашей настоящей публики, нашей рабочей, красноармейской, крестьянской.
Если я немного побаиваюсь виртуозности художников-футуристов, то мне все же кажется, что сам бойкий, звучный поток поэзии Маяковского разнесет всякий слишком новый хлам, который так же вреден, как хлам старый, — и предстанет перед публикой с достаточной непосредственностью.
Во всяком случае, вечером в день праздника я не премину прийти и друзей своих привести именно сюда, на этот спектакль...»
В. Шкловский писал о «Мистерии-буфф»: «По ходу диалога, почти целиком построенного на каламбуре, по мастерству эта вещь заслуживает того, чтобы ее ставить ежедневно, несмотря на ее злободневность. Кроме того, в основе своей вещь народна в 10 000 раз больше, чем все «Цари Максимилианы» Ремизова.
Ремизов, стремясь создать народную вещь, ухватился за внешнее — за сюжет, который, как известно, в «Царе Максимилиане» вырождается и, конечно, не характерен. Владимир Маяковский взял, конечно, интуитивно самый прием народной драмы. Народная драма же вся основана на слове, как на материале, на игре со словами, на игре слов. В блестящих страницах «Мистерии» (особенно хороши первые) канонизирован народный прием» («Жизнь искусства», 1918, 1 и 2 ноября).
7 ноября в журнале «Пламя» (П.) напечатано стихотворение «Ода революции».
7 ноября — премьера «Мистерии-буфф» в театре Музыкальной драмы.
Афиша (составлена и рисована Маяковским).
«7, 8 ноября н/с мы, поэты, художники, режиссеры и актеры, празднуем день годовщины Октябрьской революции Революционным спектаклем. Нами будет дана: «Мистерия-буфф», героическое, эпическое и сатирическое изображение нашей эпохи, сделанное В. Маяковским. I картина. Белые и черные бегут от красного потопа. II картина. Ковчег. Чистые подсовывают нечистым царя и республику. Сами увидите, что из этого получается. III картина. Ад, в котором рабочие самого Вельзевула к чертям послали. IV картина. Рай. Крупный разговор батрака с Мафусаилом. V картина. Коммуна! Солнечный праздник вещей и рабочих. Раскрашено Малевичем. Поставлено Мейерхольдом и Маяковским. Разыграно вольными актерами».
«Сам Маяковский играл «Человека» — роль, для которой не было, кроме него, подходящего исполнителя, могущего дать образ, полный соответствующей силы и пафоса. Кроме того, из-за опоздания одного исполнителя Владимиру
- 155 -
Владимировичу пришлось исполнить совершенно неожиданно и роль одного из святых, кажется, Мафусаила...
Играл Маяковский превосходно, читал стихи хорошо. Появление «Человека» служило у нас предметом долгих обсуждений. Хотелось найти какой-нибудь эффектный, впечатляющий трюк... Маяковский появился на сцене, освещенный прожектором, держась рукой за ремень, прицепленный к одной из железных лестниц, вися на высоте пяти метров.
Это было прекрасное, сильное зрелище!» (В. Соловьев, 1931).
На премьере перед началом представления А. В. Луначарский произнес вступительное слово. «Мистерия-буфф» шла в театре Музыкальной драмы всего три дня — 7, 8 и 9 ноября 1918 года.
От художественного оформления постановки ничего не сохранилось — ни эскизов, ни фотографий. В беседе с А. Февральским в 1932 году К. Малевич рассказал: «Мое отношение к постановке было кубистического характера. Я воспринимал сценическую постановку как раму картины, а актеров — как контрастные элементы... Планируя действия в трех-четырех этажах, я стремился располагать актеров в пространстве преимущественно по вертикали, в согласии с устремлениями новейшей живописи; движения актеров должны были ритмически сочетаться с элементами декораций. На одном холсте я писал несколько плоскостей. Пространство я рассматривал не как иллюзорное, а как кубистическое. Я считал своей задачей создавать не ассоциации с действительностью, существующей за пределами рампы, а новую действительность» (А. Февральский. Первая советская пьеса, с. 70).
«Владимир Владимирович, — вспоминал Л. И. Жевержеев, — не очень был доволен работой Малевича» (Л. Жевержеев, 1940)*.
На премьере «Мистерии-буфф» присутствовал Александр Блок. Сохранилась его запись, помеченная 7 ноября: «Вечером с Любой — на мистерию-буфф Маяковского в Музыкальной драме (к 6 часам с артистического подъезда. Исторический день — для нас с Любой — полный. ...Праздник. Вечером — хриплая и скорбная речь Луначарского, Маяковский, многое. Никогда этого дня не забыть» (А. Блок. Записные книжки, 1965, с. 434—435).
11 ноября — рецензия А. Левинсона на «Мистерию-буфф» в газете «Жизнь искусства».
«Я принадлежу к тем, кого громкий неуспех «Мистерии-буфф» Маяковского не мог изумить нимало. Задумано это «героическое, эпическое и сатирическое изображение нашей эпохи» в головокружительно-грандиозном, — в древнем, но неувядаемом духе аттической комедии... Однако насмешливая величавость замысла подкошена внутренними немощами выполнения. Автор же уподобляется массивному ярмарочному борцу с громадой выпяченных мышц и слабым сердцем.
Самое притязание футуризма — стать официальным искусством очнувшихся масс представляется мне насильственным. Поистине это брак поневоле, и не сдержать усмешки, когда всегдашние рыцари рекламы карабкаются на роли народных трибунов. Вчера они мечтали вернуться к допетровской Руси, сегодня славословят солнечную коммуну... Нет, футуристы не ведут, а сами влекутся за моментом. Им надобно угодить новому хозяину, оттого они так грубы и запальчивы... Что сказать о гулкой и красочной словесной массе, образующей текст мистерии, о громких и полых, как барабаны, стихах? То, что мы слышали, — сплошная и часто курьезная игра в «буриме», подысканные начала строк к искусственным, редкостным или впрямь невозможным рифмам... Лилась музыка слога, но ни одно чувство не было донесено до зала, сквозь рупор трагической маски зияла душевная пустота. Поэтическое призвание Маяковского — дар формальный, и никакой гений мистификации не в силах подделать отсутствующего духа. И что же? Трубное мычание поэтического быка не очаровало публики спектакля. Наша эпоха не пожелала узнать себя в «изображении» Маяковского, а именинник — народ и не вздумал взглянуть на отражение свое в этом кривом зеркале».
- 156 -
Статья А. Левинсона — бывшего сотрудника кадетской «Речи» — вызвала резкие протесты Маяковского, группы деятелей искусств и наркома Луначарского (см. 21 и 27 ноября).
19 ноября — докладная записка наркому просвещения А. В. Луначарскому по поводу организации «Летучего театра» (подписана О. Бриком и Маяковским).
«Постановка «Мистерии-буфф» показала, насколько существующий театр не приспособлен к постановке пьес революционных и формой своей, и своим содержанием. Мытарства «Мистерии» достаточно поучительны. Один театр громко вопиет о недопустимости «тенденциозного зрелища» в «храме чистого искусства». В другом актеры только крестятся при чтении непривычных строк, звучащих для них кощунством. Третий, в который чуть не силком удается протащить пьесу, прилагает, как известно, максимум усердия к ее провалу; добиться постановки в больших театрах новой вещи невозможно. Такое положение не может считаться нормальным. Необходимо дать объективную возможность новым произведениям увидеть сцену... Правильным выходом при этих условиях явится — создание «Летучего театра», вольной организации революционеров сцены, не связанных никаким громоздким техническим аппаратом, сосредоточивших все свое внимание на актерской игре и на словах, произносимых с подмостков...
Первой постановкой такого театра должна быть «Мистерия-буфф» как наиболее подходящая по своему революционному пафосу пьеса, уже принятая к постановке и в Москве (отсутствие режиссера — причина проволочки) и требуемая отдельными рабочими театрами — например, Кронштадтским... Давая новую, современную форму театра, наша организация поможет вместе с тем развитию целого течения искусства, предоставив возможность раскиданным в посторонней работе силам возвратиться к их прямой обязанности — к созданию новой красоты». Этот проект был напечатан 22 декабря в газете «Искусство коммуны»: «Ввиду новых требований постановки революционных пьес, считаем необходимым, после месячного ожидания, напомнить о нем опубликованием» (проект осуществлен не был).
19 ноября присутствовал в «Привале комедиантов» на докладе А. Луначарского о швейцарско-немецком романтике К. Ф. Мейере — «Нам неведомый классик», — докладе, который, как сообщал в газетном отчете М. Кузмин, «с прилежным вниманием слушали не только молодежь, но и такие испытанные художники, как М. Горький, А. Блок, Бенуа, Мейерхольд, Юрьев, Добужинский, Маяковский, Альтман, Б. Григорьев, Лурье и многие другие» («Жизнь искусства», 1918, 21 ноября).
В этот же вечер Л. Д. Блок читала «Двенадцать» А. Блока.
21 ноября в газете «Петроградская правда» напечатано открытое письмо Маяковского народному комиссару по просвещению А. Луначарскому1.
«Товарищ! Вами была принята к постановке и опубликованию «Мистерия-буфф». Я пригласил вас и ваших товарищей на первое чтение «Мистерии», чтобы получить подтверждение в необходимости ее появления от тех людей, чьей быть она претендовала. Вы называли «Мистерию-буфф» единственной пьесой революции. После этого у нас было достаточно и времени и материала для пересмотра вашего мнения. У вас был экземпляр «Мистерии», вы присутствовали на генеральной
- 157 -
репетиции, но вы не только не изменили своим словам, но даже еще укрепили их — сначала статьей в «Правде», а затем приветственной речью в театре перед поднятием занавеса. Очевидно, товарищ, вы были не один, а точно выражали желания коммуны, ибо «Мистерия» была единогласно принята Центральным бюро к постановке в Октябрьские дни.
Отношение аудитории первых двух дней не пошло вразрез с вашим; вспомните хотя бы шумную радость после пролога. Из этого ясно, что задача советской печати заключается в пропагандировании «Мистерии» в пролетарских кругах, в случае же недостатков в постановке — приложение всех усилий к их искоренению. Иначе смотрит на это единственная в настоящее время театральная газета «Жизнь искусства», официальный орган отдела театров и зрелищ комиссариата народного просвещения. В единственной этой театральной советской газете появление этой советской властью принятой и проводимой «Мистерии» объяснено желанием подлизаться, «желанием угодить новым хозяевам людей, еще вчера мечтавших вернуться к допетровской России». Не удивляясь и не останавливаясь на пикантности таковой оценки моих едва вырвавшихся из всяких цензур стихов со стороны известного автора статьи А. Левинсона, перенесшего на наши страницы гнусность покойной «Речи», я возмущен возможностью появления подобной инсинуации в газете советской власти, принявшей «Мистерию». Дело не в эстетической оценке — она в статье не заметна и во всяком случае допустима в любой форме, — дело в моральном осуждении «Мистерии».
Если автор статьи прав и «Мистерия» вызывает только «подавляющее чувство ненужности, вымученности совершающегося на сцене», то преступление тратить деньги на ее постановку, обманывая доверие рабочего класса; если же верно сделали вы, ставя «Мистерию», — тогда достойно оборвите речистую клевету. Требуя к общественному суду за грязную клевету и оскорбление революционного чувства редакцию газеты и автора статьи, я обращаю на это и ваше внимание, тов. комиссар, ибо вижу в этом организованную черную травлю революционного искусства».
В тот же день было напечатано в «Жизни искусства» (№ 19) заявление группы художников, критиков и членов коллегии ИЗО:
«Застарелому эстету, каким был и каким остается Левинсон, уже, конечно, меньше всего пристало оценивать действительную искренность того, кто с первых своих поэтических дней простыми и выработанными стихами выражал бунтарскую силу своего напряженного творческого духа... В том, что редакция «Жизни искусства» нашла возможным напечатать явно клеветнические обвинения, направленные по адресу целого ряда ответственных советских работников в советском же органе, мы вынуждены видеть лишь формы скрытого саботажа. Баранов-Россинэ, Брик, Ваулин, Карев1, Матвеев, Пунин, Школьник, Чехонин, Штеренберг и другие».
А. Луначарский ответил Левинсону в «Жизни искусства» от 27 ноября специальной статьей, где он писал, что Левинсон «позволил себе совершенно недопустимое чтение в сердцах, которое, как я знаю точно, покоробило не только непосредственно или косвенно задетых лиц, но и всех, кому эта статья попалась на глаза... Если вспомнить, что выдающийся поэт, каким почти по всеобщему признанию является В. Маяковский, в первый раз имел возможность дать образчик своего творчества в удовлетворительной обстановке, — то еще неприятнее выделяется столь далеко в сторону спорной этики заходящий выпад критика против «Мистерии». В заключение Луначарский осудил редакцию «Жизни искусства» за недопустимые приемы в полемике» (А. Февральский, 1971, с. 80)*.
24 ноября — выступление на митинге об искусстве «Храм или завод?» во Дворце искусств (Зимнем дворце).
- 158 -
«Большой успех имел поэт В. Маяковский. «Нам нужен, — сказал он, — не мертвый храм искусства, где томятся мертвые произведения, а живой завод человеческого духа... Искусство должно быть сосредоточено не в мертвых храмах-музеях, а повсюду — на улицах, в трамваях, на фабриках, в мастерских и в рабочих квартирах» («Искусство коммуны», 1918, 7 декабря).
27 ноября участвовал в заседании Государственного совета по делам искусства.
Обсуждался вопрос об издании газеты по вопросам искусства. А. В. Луначарский предложил издавать общий журнал для всех отделов. Маяковский возражал, отстаивая предполагавшийся выпуск Отделом изобразительных искусств своей газеты*.
28 ноября участвовал в заседании коллегии по делам искусства и художественной промышленности при Отделе изобразительных искусств Наркомпроса.
Обсуждался вопрос об издании отделом своей газеты. Маяковский принял в обсуждении горячее участие. Указывалось, что материал уже набран и «газета должна выйти или во вторник, или в среду» (то есть 3 или 4 декабря). Затем обсуждался вопрос об организации в Наркомпросе Литературного отдела. Для контакта на время организационной работы от Отдела ИЗО избирается Маяковский. Выступление в прениях:
«С Литературным отделом вообще творились всегда странные вещи... Мне неоднократно приходилось слышать последнее время на Совете — это было заявлено Луначарским, — что в такой-то день, положим завтра, будет организационное собрание по делам искусства и всех товарищей, интересующихся этим собранием, просят явиться. Я пришел на это собрание (я еще ранее был приглашен Анатолием Васильевичем)... Мне сказали, что собрание переносится на другой день. На другой день я получаю повестку, что собрание должно состояться там-то через два дня. Я иду туда через два дня и узнаю, что собрание уже состоялось, но состоялось уже в третьем месте...»*
Решено было до выхода общего органа Наркомпроса подготовить к выпуску еженедельную газету «Искусство коммуны».
2 декабря — выступление в Выборгской партийной школе.
«Были прослушаны: «Наш марш», отрывки из «Мистерии-буфф» и т. д. После чтения стихов и доклада были оживленные прения, в которых футуризм нашел и ярых защитников, и слушателей недоверчивых. Возражающие указывали главным образом на непривычную непонятность, — защитники приветствовали современность. И те и другие примирились на необходимости частых встреч с обменом мнений по этому вопросу» («Искусство коммуны», 1918, 22 декабря).
5 декабря участвовал в заседании коллегии Отдела изобразительных искусств Наркомпроса.
Обсуждались вопросы: 1) О газете «Искусство коммуны». Первый номер газеты был к этому дню уже отпечатан (помечен 7 декабря). Маяковский принимал в его выпуске самое ближайшее участие. Газета считалась органом отдела, но первый номер был выпущен явочным порядком инициативной группой, которая решила, как сказал Маяковский на заседании, «поставить коллегию перед фактом издания газеты с тем, чтобы привлечь к дальнейшему редактированию всю коллегию... Сейчас ответственность за издание несет главным образом литературная секция, которая взялась за это дело инициативно. В первом редакционном
- 159 -
совещании участвовали: Брик, Пунин, Штальберг, Альтман и я, в виде совещательной лошади, которая ходила по делам этой газеты». В дальнейшем, хотя Маяковский и не входил официально в число членов редколлегии, он принимал в издании газеты самое ближайшее участие вплоть до начала марта 1919 года (до отъезда в Москву).
2) Доклад Маяковского от имени Литературно-издательской секции о программе выпуска иллюстрированных изданий. Среди этих книг намечалось в первую очередь два сборника Маяковского — «Для детков» (по-видимому, в него должны были войти «Красная шапочка», «Интернациональная басня», «Тучкины штучки»1 — точный состав сборника неизвестен)*. В книге, как сообщил Маяковский, «имеется политический отдел». Вторая книга «Издевательства» — сатирические стихи. «Она состоит из моих стихов, напечатанных в различных сатирических журналах, а также содержит многие стихотворения, появляющиеся в печати впервые и не напечатанные раньше по цензурным условиям (дает объяснения)». Первую книгу предполагалось иллюстрировать рисунками художников Н. Альтмана, Д. Штеренберга, В. Козлинского, на иллюстрации ко второй Маяковский предложил объявить конкурс. Вместе с докладом Маяковский представил на заседании технические сметы изданий. Коллегия постановила обе книги выпустить, но издание осуществлено не было. (В январе 1919 года по поручению Литературно-издательской секции Отдела ИЗО Бюро Труда Государственных свободных художественно-учебных мастерских (бывш. Академии художеств) объявило среди учащихся закрытый конкурс рисунков к книге «Издевательства». Предлагалось выполнить 12 одноцветных рисунков (по 4 к каждой из трех частей книги) и обложку в два цвета. «Рисунки желательны не иллюстрационные, а носящие характер украшений. Жюри состоит из трех представителей Отдела изобразительных искусств и двух представителей от учащихся Государственных мастерских» («Искусство коммуны», 1919, 2 февраля). (Результаты конкурса неизвестны.)
3) Маяковский выступал в прениях по докладу о деятельности Кинокомитета. Речь шла о конкретных условиях «художественного вмешательства» Отдела изобразительных искусств в дела кинопромышленности (которая в то время еще не была национализирована). Маяковский предлагал усилить представительство отдела в Кинокомитете, регулирующем производство картин, и добиться предоставления Отделу нескольких самостоятельных постановок. На заседании была избрана киносекция, в состав которой вошел и Маяковский.
7 декабря вышел первый номер газеты «Искусство коммуны» со стихотворением Маяковского «Приказ по армии искусства» вместо передовой.
7 декабря — второе выступление в Выборгской партийной школе (см. 2 декабря).
«Более ознакомленные с новым искусством по книгам, распространенным в эти дни, слушатели встретили тов. Маяковского определенным сочувствием. После стихов и речи тов. Маяковского, в которой он указывал на необходимость той же непримиримой классовой борьбы в области искусства, которая ведется на политическом фронте, выступил один из присутствующих, указавший... на необходимость обращения со стороны футуристов не к старым интеллигентским кругам, поставлявшим до сих пор делателей искусства, а к рабочим, единственной среде, в которой лозунги новаторов искусства встретят творческий отклик» («Искусство коммуны», 1918, 22 декабря).
12 декабря участвовал в заседании коллегии Отдела изобразительных искусств Наркомпроса.
- 160 -
Обсуждался вопрос о выпуске туманных картин (диапозитивов), об организации Центропозитива. Затем Маяковский сделал доклад о работе киносекции за неделю. Секция или, вернее, один Маяковский пытался подыскать помещение для съемок.
«...Имеется уже четыре сценария, которые нам предложены. Необходимо образование литературной коллегии, чтобы один или два человека заведовали приемкой сценариев. Необходимо будет на собрании решить вопрос о созыве определенной труппы и выяснить те условия, на которых она могла бы работать».
Никаких определенных решений на этом заседании не было вынесено. О дальнейшем участии Маяковского в работе киносекции ничего не известно.
14 декабря — выступление в одном из рабочих клубов в Охтинском районе.
«После речи тов. Маяковского и чтения стихов и отрывков пьесы, принятых слушателями горячо, был поставлен вопрос о возможности практической работы в области нового искусства. Охтинский район — обладатель большого театра на 700 мест, остро испытывающего на себе отсутствие нового, сегодняшнего репертуара. Среди рабочих-актеров вызвало живой отклик предложение поставить совместно с желающими из заинтересовавшихся за это время товарищей других районов «Мистерию-буфф» Маяковского... Новые книги были буквально расхватаны» («Искусство коммуны», 1918, 22 декабря).
Об этих своих выступлениях в рабочих районах Петрограда в декабре 1918 года Маяковский писал впоследствии в статье «Только не воспоминания...»: «...семнадцатилетняя коммунистка Выборгского района Муся Натансон стала водить нас через пустыри, мосты и груды железного лома по клубам, заводам Выборгского и Василеостровского районов. Я читал все, что у меня было; главным образом — «Поэтохронику», «Левый», «Войну и мир» и сатириконские вещи».
Одновременно Маяковский использовал эти выступления для распространения изданий «ИМО». Сохранилась, например, расписка «Коллектива коммунистов (большевиков) при 1-м морском береговом отряде в принятии для продажи 25 экз. «Мистерии-буфф» и 25 экз. «Ржаного слова» (от 19 декабря 1918)*.
15 декабря в газете «Искусство коммуны», № 2, напечатано стихотворение «Радоваться рано».
Стихотворение это вызвало полемику между наркомом просвещения А. Луначарским, с одной стороны, и редакцией газеты и Маяковским — с другой. Луначарский написал в № 4 «Искусства коммуны» (29 декабря) статью «Ложка противоядия». Маяковский в этом же номере газеты ответил стихотворением «Той стороне»*.
17 декабря — выступление в Матросском театре (бывший Гвардейский экипаж).
«Это было первое выступление с искусством в Матросском театре, существующем уже несколько месяцев, но почему-то обойденном культурно-просветительной работой. Сомнение, высказываемое некоторыми товарищами на возможность чтения стихов... перед аудиторией, склонной до этого лишь к «танцульке», не оправдалось ни в какой мере. Горячая встреча и целая очередь покупающих книги была радостным окончанием выступления...» («Искусство коммуны», 1918, 22 декабря).
- 161 -
На этом вечере Маяковский впервые прочитал «Левый марш», написанный, как он впоследствии говорил, специально для выступления в Матросском театре.
«Мне позвонили из бывшего Гвардейского экипажа и потребовали, чтобы я приехал читать стихотворения, и вот я на извозчике написал «Левый марш». Конечно, я раньше заготовил отдельные строфы...» (Выступление в Доме комсомола, 25 марта 1930 г.).
18 декабря писал А. А., Л. В. и О. В. Маяковским:
«...все время собирался выехать к вам сам, но сейчас на железных дорогах никто не может ездить, кроме шпротов, привыкших к такой упаковке. А так как я ваш сын и брат, а не шпрот, то и сами понимаете... Я здесь работаю массу, здоров и вообще не жалуюсь...»
21 декабря — выступление в Центральном районном клубе (Б. Монетная, 11-а) с чтением своих произведений (после лекции комиссара Отдела изобразительных искусств тов. Пунина «Что такое искусство?»)*.
22 декабря в газете «Искусство коммуны», № 3, напечатано стихотворение «Поэт рабочий».
22 декабря — выступление во Дворце труда на диспуте «Пролетариат и искусство».
«Мы приветствуем призыв докладчика к созданию пролетарского искусства. Но разве можно привлекать к этому делу огульно всех людей искусства, как это делается сейчас? Вы говорите «Добро пожаловать». Мы говорим: предъявите ваши мандаты. Кем вы посланы — сердцем, бьющимся с пролетарской революцией, или жаждой заказов нового хозяина?
О новом говорить надо и новыми словами. Нужна новая форма искусства... Внеклассового искусства нет. Новое создаст только пролетариат и только у нас, футуристов, общая с пролетариатом дорога» («Искусство коммуны», 1918, 29 декабря).
25 декабря в газете «Театральный курьер» появилось сообщение, что ТЕО Наркомпроса привлекло к работе А. А. Блока, В. В. Маяковского, В. Э. Мейерхольда, А. М. Ремизова и других.
29 декабря председательствовал на митинге «Старое и новое искусство» в зале Вождей пролетарской революции (Дом Лассаля).
Митинг был устроен культурно-просветительным отделом Совета городского хозяйства в пользу красноармейцев. На митинге должны были выступать представители всех направлений.
«Часть публики, узнав о неприбытии Максима Горького, а также Шаляпина, стала требовать возвращения денег за билеты. Поэт Маяковский, вышедший на эстраду, обратился к собравшейся публике с призывом оставаться на своих местах, указывая, с одной стороны, на то, что отсутствие видных деятелей старого искусства еще не есть предлог для того, чтобы нельзя было говорить вообще об искусстве, с другой стороны, что деньги, истраченные этой нетерпеливой и столь патетически относящейся к великим мира сего частью публики, идут на подарки красноармейцам, поэтому ему кажется странным и самый уход части слушателей из зала и тем более требование ими возврата денег. Встреченный громом
- 162 -
аплодисментов подавляющего большинства присутствующих, Владимир Маяковский был выбран председателем митинга и после того, как разбушевавшиеся страсти улеглись, открыл собрание» («Искусство коммуны», 1919, 5 января).
В тот же день — второе выступление на диспуте «Пролетариат и искусство» во Дворце труда.
«Поэт Маяковский указал, что футуристы сами отвергают сегодня то, что ими было сделано вчера. С таким же пафосом футуристы выступают против своего же искусства, если оно становится мертвым и старым.
Поэт Маяковский отбрасывает обвинение, что левые будто бы призывают к насилию над старым искусством. Он сам готов возложить хризантемы на могилу Пушкина...» («Искусство коммуны», 1919, 5 января).
29 декабря — в газете «Искусство коммуны» (№ 4) напечатано стихотворение «Той стороне» (см. также 11 декабря).
СноскиСноски к стр. 140
1 Фактически на деньги, занятые Маяковским у друзей.
Сноски к стр. 146
1 В 1926 году Маяковский вернулся к этой теме и написал вторую редакцию сценария под заглавием «Сердце кино» или «Сердце экрана».
Сноски к стр. 148
1 Был ли Маяковский в Москве, как собирался, 5—6 сентября, — не установлено.
Сноски к стр. 154
1 Предполагалось, что после двух первых спектаклей «Мистерии-буфф» в театре Музыкальной драмы состоится спектакль в Народном доме.
Сноски к стр. 156
1 Письмо написано 12 ноября и связано с резко отрицательной, «клеветнической» рецензией А. Левинсона на «Мистерию-буфф» (см. 11 ноября).
Сноски к стр. 157
1 В газетном тексте допущена опечатка — вместо «Карев» напечатано «Карин». (Ред.)
Сноски к стр. 159
1 Часть этого сборника в авторизованных списках сохранилась. Когда было написано стихотворение «Тучкины штучки» — неизвестно (впервые появилось в печати в сборнике «Все сочиненное Владимиром Маяковским» в 1919 году).