541

МАЯКОВСКИЙ В ФЕВРАЛЕ — ОКТЯБРЕ
1917 г.

Статья Е. А. Динерштейна*

1917 год застал Маяковского в форме ратника Военной автомобильной школы. Призванный в армию поэт с помощью друзей (по одной версии — А. М. Горького, по другой — художника А. А. Радакова) определился в тыловую часть. По официальным документам, Маяковский значился «прикомандированным к технической“ части Управления <...> школы»¹. Сам он, вспоминая об этом времени, скупо сообщает в автобиографии: «Забрили. Теперь идти на фронт не хочу. Притворился чертежником» (I, 24).

Сослуживец Маяковского художник Радаков несколько иначе рисует круг обязанностей, которые они с ним выполняли: «Служба у нас была довольно странного порядка, несколько даже юмористического. Нам надо было расквартировать войска, пришедшие с фронта. Предположим, приезжает с фронта какая-нибудь часть. Например, приходят военные автомобили, велосипедисты, нам надо было находить соответствующее помещение в городе и представлять. Для этого надо было ехать в Думу, хлопотать и черт знает что»².

Вполне возможно, что, начав свою службу чертежником, Маяковский затем стал квартирьером. Последнее было гораздо удобнее, так как оставляло много свободного времени. Условия службы облегчались и тем, что поэт жил на частной квартире и пользовался с 9 декабря 1915 г. порционным довольствием³.

Значительно помогали знакомства среди офицерского состава школы. Так, в числе офицеров, у которых они часто бывали с Маяковским, Радаков называет заместителя начальника школы по хозяйственной части подполковника Лишева и их непосредственного начальника штабс-капитана Лилиенфельдта⁴.

Служба в автошколе была гораздо легче, чем в строевых частях армии. Автомобильные войска были сравнительно новым формированием. Первая Учебная автомобильная рота в России была создана лишь в октябре 1910 г. В ее задачу входила подготовка командного состава автомобильных частей и кадров военных шоферов. В октябре 1912 г. рота была реорганизована. В ее состав входили управление, офицерский класс, школа военных шоферов, строевая рота, автомобильный гараж и учебные мастерские. В связи с начавшейся мировой войной в январе 1915 г. Учебная автомобильная рота была преобразована в Военную автомобильную школу, непосредственно подчиненную начальнику Главного военно-технического управления. Задачи и функции ее значительно расширились: она не только занималась подготовкой командных и технических кадров, но и формировала для фронта маршевые автомобильные подразделения, специальные

542

санитарные автомобильные отряды. При школе находились различные склады и мастерские, а также I Запасная автомобильная рота, включавшая в себя временный офицерский класс и школу военных шоферов и мотоциклистов.

Среди солдат автошколы было много высококвалифицированных рабочих, интеллигентов. К школе пристроилось также много лиц из обеспеченных слоев населения, не желавших попасть в маршевые части. По образному выражению одного из офицеров школы, в ней было «писарей больше, чем солдат»⁵. Факт этот немаловажный, так как социальный состав части ярко сказался на деятельности ее солдатского комитета и особой преданности Временному правительству во время июльских событий 1917 г. (о чем подробнее будет сказано ниже).

Несмотря на «свирепый» нрав начальника школы генерал-майора Секретева, «писаря» пользовались значительными привилегиями. В частности, они весьма часто получали отпуска. Неоднократно предоставлялся краткосрочный отпуск и Маяковскому. Так было и в январе 1917 г. Сразу же после нового года (4 января) Маяковский уволился в трехнедельный отпуск⁶. По возвращении в часть его ждал «сюрприз»: 13 января 1917 г. он был «высочайшим повелением» награжден серебряной медалью «За усердие» на Станиславской ленте⁷.

Трудно придумать что-либо более парадоксальное, чем награждение поэта-пацифиста царской медалью. Но здесь действовал закон военной бюрократии — «чины со старшинством 16 декабря 1916 г.» награждались медалью «За усердие» независимо от того, были ли у них заслуги, проявили или не проявили они особое «усердие».

Свершилась Февральская революция. Призрачный характер буржуазно-демократических свобод и истинная сущность вставшего у кормила власти правительства немногим были понятны в то время.

Характеризуя создавшееся положение, Ленин говорил, что «даже наши большевики обнаруживают доверчивость к правительству. Объяснить это можно только угаром революции»⁸.

Неудивительно, что и Маяковский не сразу разобрался во всей сложности происходивших событий. Февраль 1917 г. он приветствовал в поэто-хронике «Революция»:

днесь
небывалой сбывается былью
социалистов великая ересь!

Маяковский видит в революции начало новой эры, эры всемирного братства народов:

Пока на оружии рук не разжали,
повелевается воля иная.
Новые несем земле скрижали
с нашего серого Синая.
..............
Нам,
Поселянам Земли,
каждый Земли Поселянин родной.
..............
Наша земля,
Воздух — наш
Наши звезд алмазные копи.
И мы никогда,
никогда!
никому,

543

никому не позволим!
землю нашу ядрами рвать,
воздух наш раздирать остриями отточенных копий. (I, 139)

Мотивы защиты отечества и демократических свобод, которые нашли отзвук и в других выступлениях Маяковского того времени, всегда связывались у него с идеями интернационализма и поэтому резко отличались от патриотических призывов эсеро-меньшевистских литераторов.

Не сразу, а через опыт июльских событий и корниловщины понял Маяковский истинное лицо буржуазной демократии, но противником империалистической войны он был всегда.

Февральская революция вызвала небывалую в России политическую активность самых широких слоев населения. Не могли оказаться в стороне и деятели искусств, тем более, что вопросы организации художественной жизни страны непосредственно касались целого ряда учреждений, имевших в прошлом государственный характер. Была и другая причина, требовавшая незамедлительного создания каких-то общественных или государственных органов. Во время революции значительно пострадали некоторые памятники искусства, под угрозой продажи за границу оказались произведения искусства, хранившиеся в различных частных собраниях. Для того, чтобы предотвратить потери и открыть сокровища искусства их истинному хозяину — народу, Горький от имени группы петроградских писателей, художников, артистов публикует 8 марта 1917 г. воззвание, в котором говорится:

«Граждане! Старые хозяева ушли, после них осталось огромное наследство. Теперь оно принадлежит всему народу.

Граждане, берегите это наследство...

Искусство — это то прекрасное, что талантливые люди умели создать даже под гнетом деспотизма и что свидетельствует о красоте, о силе человеческой души...»⁹.

По свидетельству Радакова, Маяковский был на совещании у Горького 4 марта, где, по всей вероятности, обсуждались и это воззвание, и меры по обеспечению его выполнения. Однако воспоминания не дают возможности судить о высказываниях Маяковского, в них лишь говорится, что резкой критике со стороны поэта подвергся доклад А. Н. Бенуа. Более полное представление об эстетических позициях Маяковского дает его выступление 12 марта 1917 г. на общем собрании писателей и работников искусства Петрограда, положившем начало Союзу деятелей искусств.

Идея этого собрания возникла в стенах Академии художеств. Общество архитекторов-художников 9 марта выдвинуло из своей среды организационный комитет во главе с академиком архитектуры А. И. Тамановым. Весьма поспешное проведение собрания вызывалось тем, что 7 марта в газете партии «Народной свободы» (кадеты) появилось сообщение о том, что «Временное правительство вполне согласилось с необходимостью принять меры к охране художественных ценностей и образовало Комиссариат по охране художественных ценностей в составе: Н. Ф. Неклюдова, Ф. И. Шаляпина, М. Горького, А. Н. Бенуа, К. С. Петрова-Водкина, М. В. Добужинского, Н. К. Рериха и И. А. Фомина. В художественных кругах возник вопрос об образовании вместо Министерства императорского двора — Министерства изящных искусств»¹⁰.

Художественная общественность усмотрела в этом попытку Временного правительства поставить искусство под свой контроль. Особенно резкий отпор эта попытка получила со стороны той группы деятелей

544

искусства, которая в скором времени стала называться «левой»; группа, определившись как союз «Свобода искусству», не вела за собой значительных сил, но обладала весьма инициативными и энергичными лидерами, которые решительно противостояли всем попыткам установления государственного контроля над искусством и претендовали на руководящую роль в создаваемом Союзе деятелей искусств¹¹. Как вспоминает Н. Н. Пунин, «для того, чтобы получить большее количество голосов в Союзе деятелей искусств, где каждая организация должна быть представлена одним представителем, „левые“ решили создать наскоро 50—60 обществ из молодежи. Маяковский активно включился в эту работу»¹². Вместе с Пуниным Маяковский выступает в ряде художественных мастерских Петрограда, призывая учащуюся молодежь активно поддержать «левое» искусство.

10 марта на заседании организационного Бюро делегатов по созыву всех деятелей искусства от секции литературы в президиум Временного комитета Союза деятелей искусств оказались избранными: действительными членами — Пунин и Маяковский, кандидатами — М. А. Кузмин и А. А. Блок¹³. Результат этот тем более удивителен, что в числе тех, кто баллотировался в президиум, были такие писатели, как Горький, Л. Н. Андреев, А. И. Куприн и др. Трудно сейчас с полной достоверностью объяснить причину того, что всемирно известный писатель Горький не был избран, а поэт-«футурист» Маяковский и, в сущности, мало кому известный сотрудник журнала «Аполлон» Пунин получили возможность представлять русскую литературу и искусство в создаваемом Союзе деятелей искусств. Впрочем, одну из причин того, что кандидатура Горького не прошла, можно указать без боязни ошибиться — это его участие в работе учреждений Временного правительства. Вскоре, после общего собрания петроградских деятелей искусства, председательствовавший на нем литератор Влад. Набоков писал, что «как это ни невероятно, на Горького и группировавшихся вокруг него крупнейших русских художников посыпались обвинения: как смели они собраться, как смели принимать шаги для охраны памятников искусства, как смели поднимать вопрос о Министерстве изящных искусств! Не то, что они делали, а то, что они вообще делали нечто, — вот почва для страстных обвинений, порою для прямых инсинуаций. А между тем, эти люди — цвет русского искусства, их имена известны всем, их деятельность протекает на виду у всех. Но как смеют слушать Горького, когда есть Зданевич или Пунин, — Шаляпина, когда есть Мейерхольд, — Бенуа или Рериха, когда есть Сидоров или Петров?»¹⁴.

Безусловно, обвинения Горького со стороны «левых» в сотрудничестве с Временным правительством не возымели бы никакого действия, если бы не находили сочувствия в довольно широких слоях интеллигенции. 13 марта было официально объявлено, что Горький вошел в состав Особого совещания по делам искусств при Комиссариате над бывшим Министерством двора и уделов, и это вызвало многочисленные протесты. Участие Горького в работе этого органа было непродолжительно. Вскоре он опубликовал в газете «Новая жизнь» письмо, в котором писал: «Сим уведомляю, что я отказался от обязанности председателя „Совещания по делам искусств“ при комиссаре Ф. А. Головине и Совете Р. и С. депутатов. В виду поступающих ко мне различных сообщений и запросов из провинции убедительно прошу провинциальные издания перепечатать на страницах своих это мое заявление. М. Горький»¹⁵. Вероятно, в том, что кандидатура Горького не прошла, определенную роль сыграли и крайние «правые».

Несмотря на предпринятые меры по «консолидации» своих сил, «левые» понимали, что в абсолютном отношении на общегородском собрании они могут оказаться в меньшинстве. Поэтому, собравшись 11 марта, они

545

 

МАЯКОВСКИЙ
Скульптура (камень) Д. Ф. Цаплина, 1938 г.
Русский музей, Ленинград

546

решили предварительно, не дожидаясь принятия общей резолюции, изложить свою точку зрения на вопрос организации художественной жизни России. В обращении к художественной общественности столицы они писали: «Признавая, что вопрос о нормальных общеправовых условиях художественной жизни в России может быть решен лишь Учредительным собранием всех деятелей искусств и что созыв такого собрания возможен лишь после войны, союз „Свобода искусству“ решительно протестует против всяких недемократических попыток некоторых групп захватить заведование искусством в свои руки путем учреждения Министерства искусств и призывает всех сочувствующих деятелей искусств идти сегодня к двум часам на художественный митинг в Михайловский театр и голосовать за следующих лиц, отстаивающих принципы свободы художественной жизни: Н. И. Альтмана, К. И. Арабажина, В. А. Денисова, И. М. Зданевича, С. К. Исакова, Мих. Кузмина, В. Н. Кулябко-Корецкую, Вл. Маяковского, Вс. Э. Мейерхольда, Н. Н. Пунина, С. Прокофьева, В. Н. Соловьева»¹⁶.

Никогда еще Петроград не видел столь многолюдного собрания деятелей искусства. В 2 часа дня 12 марта 1917 г. 1403 человека заполнили помещение Михайловского театра. Среди выступавших был и Маяковский. Ввиду обширности повестки дня был принят очень строгий регламент. Непродолжительная речь поэта (с 14 ч. 54 мин. до 15.00) сохранилась в протоколах собрания. Несмотря на значительные дефекты записи, она заслуживает быть полностью воспроизведенной:

«Граждане, я пришел сюда от имени левых течений русского искусства. Быть левым в устройстве жизни, в политике может быть каждый. Поскольку поэт, художник являются гражданином <пропуск в тексте. — Е. Д.>, каждый принял участие. Как самодержавие <пропуск в тексте. — Е. Д.> не только обнаружатся залежи реакционного духа <пропуск в тексте. — Е. Д.> придется бороться. От имени художников, поднявших знамя Революции, пришел я — искусство в опасности. Всегда во дни крупных волнений искусство замирает. Рука, поднятая над самодержавием, обрушилась на дворцы, и задача оградить дворцы от нападок была задачей тех, которые создали комиссию у Горького. Справиться с этой задачей легко, — она может быть выполнена расстановкой группы солдат. Вторая задача более хитрая и более существенная. Как только поднимется волна общественного подъема, говорят, что художникам, искусству нет места, что каждый художник должен внести свой голос в политическую работу по устройству России. Это дело мы можем целиком доверить Временному правительству, гарантирующему свободу, которая была заявлена, — все эти задачи отнести <пропуск в тексте. — Е. Д.> и в ведение Совета Рабочих и Солдатских депутатов. Наше дело — искусство — должно отмежевать в будущем государстве право на свободное определение всех деятелей искусства. Сейчас учреждена Временная комиссия в числе 12 человек. Мне кажется, что даже по охране памятников искусства эта комиссия не может быть компетентна, так как она не выбрана на демократических началах. Я уважаю всех лиц, состоящих в этой комиссии, для меня Горький очень уважаем, — он ратовал за свободу искусства, но я против недостатка организации. Если будет правительство, то туда войдет только известная группа „Мира искусства“. Бенуа является приверженцем определенного искусства, для меня неполного. Дворцы будут охраняться, где произведения Сомова <пропуск в тексте. — Е. Д.>. Есть русское самобытное искусство, которое являлось выражением стремления к демократизации, Бенуа не может заниматься искусством, которое осуществлено широкой демократией... <пропуск в тексте. — Е. Д.>. Чтобы было широко, необходимо широкое представительство. (Аплодисменты). Вам была <дана> та схема организации, которая нам казалась приемлемой по вопросам

547

устройства искусства. Будет организационный комитет, который подготовит временное собрание, заведующее текущими нуждами искусства. Таким образом подготовится Учредительное собрание и, когда товарищи вернутся с фронта, оно определит, как управлять русским искусством. Я противник министерства и т. д. — для меня необходимо, чтобы искусство было сосредоточено в одном определенном месте. Мой девиз и всех вообще — да здравствует политическая жизнь России и да здравствует свободное от политики искусство!»¹⁷.

Не трудно заметить, что основным тезисом Маяковского является требование отделения искусства от государства. Причем это требование отнюдь не обусловлено недоверием к политике Временного правительства, напротив — поэт призывает целиком доверить «политическую работу по устройству России <...> Временному правительству, гарантирующему свободу, которая была заявлена»; он лишь требует «отмежевать в будущем государстве право на свободное определение всех деятелей искусства».

О том, что стенограмма достаточно точно передала смысл речи Маяковского, свидетельствуют и некоторые отклики на нее, прозвучавшие в выступлениях других ораторов. Так, выступавшая вслед за поэтом Аренс говорила: «Граждане, я не знала, что господин Ермаков будет отвечать Маяковскому, который сказал, что достаточно участвовали в политике и что теперь нужно участвовать только в искусстве, отбросив политику. Я нахожу, что одно другому не мешает: почему извозчики, сапожники, булочники могут участвовать в политике, а мы не должны. Мне кажется, они объединяются для выяснения своих нужд, и мы не можем быть отдельной кастой, мы должны быть и в общественной организации...» На это тут же последовала реплика Маяковского: «Я не отказываюсь от политики, только в области искусства не должно быть политики»¹⁸.

Просматривая выступления Зданевича, Мейерхольда и Пунина, не трудно заметить их полную солидарность в основных вопросах. И хотя большинство «левых» никогда не причисляло себя к футуристам, в их защите свободы и аполитичности искусства легко можно усмотреть следы мелкобуржуазных анархистских взглядов на культуру, корни которых уходят к футуристическим манифестам начала литературной деятельности Маяковского (группа «Гилея» — идея автономности искусства).

Крайнее удивление вызывает тот факт, что эта группа рассматривается в некоторых современных работах как организация «революционно настроенных художников»¹⁹.

Состав собрания был чрезвычайно разнороден, поэтому трудно было ожидать от него полного единодушия в решении всех поставленных жизнью вопросов, да и сами цели Союза деятелей искусств и пути его создания были неясны. Поэтому прения сконцентрировались вокруг волновавшего всех вопроса о возможности захвата той или иной группой власти в проектируемом государственном органе управления искусством. Но поскольку и тут нельзя было прийти к какому-либо положительному результату, то всех удовлетворила выдвинутая «левыми» резолюция о необходимости созыва Учредительного собора деятелей искусств, который по окончании войны установит художественную конституцию страны.

Однако предложенный организационным комитетом список кандидатов во Временный комитет по подготовке к созыву Учредительного собора, в задачу которого должно было также войти заведование текущими делами, не был принят. Вместо избрания нового руководящего органа собрание решило сохранить полномочия за организационным комитетом. Приняв столь неопределенную, но удовлетворяющую всех резолюцию, собрание вписало в нее пункт о своей готовности «приветствовать Временное правительство, Совет рабочих и солдатских депутатов и Исполнительный

548

комитет Государственной думы». Последнее говорит о полном единодушии и «правых» и «левых» в этом кардинальном вопросе дня.

Стенограмма свидетельствует о том, что Маяковский разделял оборонческие настроения своих коллег по «левому» блоку. Когда один из выступавших ораторов предложил «отложить вопрос об Учредительном собрании, пока у нас не утвердится новый строй», и, предостерегая деятелей искусства, говорил, что они «должны охранять отечество от опасности», ибо «завтра немцы перейдут Двину», Маяковский с места бросил реплику: «У нас не только первое в мире искусство, но и первая в мире армия»²⁰.

Эти взгляды Маяковского оказали некоторое влияние на работу поэта. И хотя это влияние не было значительным и вызывалось лишь «угаром» первых дней революции, его следы можно найти, например, в лубках, выпущенных издательством «Парус».

Но призывая к защите отечества от германского империализма, Маяковский был далек от шовинизма, который был свойствен не только официальной пропаганде, но и «социалистической» печати типа меньшевистского «Единства». Для поэта — «каждый Земли Поселянин родной», даже в тот момент, когда «на оружии рук не разжали». В лубках Маяковский весьма тонко избегает карикатурно-шаржированного показа врага-немца. Те приемы, которые были им использованы для изображения врага в лубках начала мировой войны, оказались неприемлемы в ее конце.

Не получив большинства на собрании 12 марта, «левые» решили провести смотр своих сил и назначили на 21 марта (3 апреля) митинг в помещении Троицкого театра. 17(30) марта члены федерации «Свобода искусству», куда входил и Маяковский, собрались на квартире Л. И. Жевержеева, чтобы принять согласованное решение по поводу создавшегося положения. «Дело обстояло таким образом, что все-таки, несмотря на то, что мы подняли такую дикую бузу, правые и центр тогда, благодаря опыту общественной практики, сорганизовались лучше нас, и наша надежда, что Союз деятелей искусств будет сколько-нибудь доступен для левых организаций, была не очень велика. Поэтому в противовес митингу 12 марта <...> было решено созвать, по инициативе Мейерхольда <...>, митинг в Троицком театре 21 марта», — вспоминал один из «лидеров» — Пунин. Он же, говоря об отношении Маяковского к этим событиям, отмечал: «У него была резко выраженная более радикальная линия, а так как на митинге в Троицком театре было основным правоэсеровское настроение, то Маяковский выступил против митинга, заявив, что „не признаёт никаких левых, кроме себя, Бурлюка и Ларионова, что все это футуристическая болтовня, а надо действовать“ и, таким образом, разбил нам единый левый фронт. Тогда это было неприятно, и мы в своей среде его сильно осуждали»²¹.

Отзывы печати о выступлении поэта на митинге в Троицком театре подтверждают правильность воспоминаний Пунина. В них, в частности, отмечается, что «В. Маяковский высказался против федерации и настаивал на необходимости идейной борьбы, создании особого органа и нового синдиката футуристов, во главе которых должен быть поставлен он»²². Маяковский утверждал, что он «со своими единомышленниками в данный момент левее „левой федерации“»²³.

Однако Зданевич предотвратил возможность раскола²⁴. Но если оказалось возможным задержать на некоторое время выход поэта из футуристической федерации, то вряд ли можно было надолго задержать намечавшуюся им переоценку собственных позиций.

Сразу же после митинга в Троицком театре Маяковский едет в Москву, где включается в работу Совета по организации художников Москвы. На одном из заседаний Совета (29 марта 1917 г.) принимается следующая резолюция:

549

«Совет организаций художников г. Москвы, приветствуя предложение представителя Петроградского Союза деятелей искусств А. И. Таманова об организации в Москве Союза деятелей искусств всех отраслей и объединений в общий Всероссийский Союз деятелей искусств, рад войти в тесное сношение с Петроградским Союзом при посредстве своих делегатов К. А. Коровина и В. В. Маяковского. При этом Совет организаций художников Москвы примет все меры к проведению в жизнь предложения об организации Московского Союза деятелей искусств.

Председатель Академии живописи Конст. Коровин

Секретарь А. Златоврацкий»²⁵.

 

ИЛЛЮСТРАЦИЯ К СТИХОТВОРЕНИЮ МАЯКОВСКОГО «ГИМН СУДЬЕ»
Акварель А. А. Радакова, 1915 г.
Литературный музей, Москва

Приведенный документ свидетельствует о том, каким авторитетом уже в то время пользовался Маяковский не только в среде «левых» художников и поэтов, но и в широких кругах художественной общественности. Его взгляды могли не разделять, но его уважали и, несомненно, выделяли из среды «левых». Да и сами «левые» понимали, что между ними и Маяковским гораздо больше различий, чем общего. Недаром в воспоминаниях художницы Н. А. Удальцовой можно найти столь примечательные строчки: «Помню различные вечера, на которых бывали левые художники и где я встречалась с Маяковским. И всегда у меня было такое ощущение, что вот люди собираются, между ними идет какое-то общение, а Маяковский держится среди них как-то обособленно»²⁶.

31 марта Маяковский снова в Петрограде и принимает участие во 2-м заседании Временного комитета уполномоченных Союза деятелей искусств, на котором после краткого сообщения А. И. Таманова о его переговорах

550

с московскими художниками вновь закипели страсти вокруг комиссии Горького, принявшей к этому времени государственный характер и называвшейся теперь «Особым совещанием по делам искусств при Временном правительстве». К сожалению, стенограмма выступления Маяковского сохранилась не полностью, и поэтому трудно судить о характере этого выступления. Более точное свидетельство по этому вопросу содержится в выступлении Маяковского на следующем заседании Комитета уполномоченных 4(17) апреля.

После общей дискуссии о праве критиков на образование собственной курии в Союзе деятелей искусств, Маяковский взял слово для частного сообщения о решениях Союза пластических искусств в Москве. «По его сообщению, Московский Союз пласт<ических> искусств в своих началах положил право самоопределения художественных сил в Свободной России, созыв общей конференции всех деятелей искусств. Относительно же Особого совещания по делам искусств при Временном правительстве Московский союз порешил считать: сохранить его существование при условии его реформирования путем включения в его состав представителей общественных художественных организаций. Ввиду этого оратор предложил собранию присоединиться к решению Совета худож<ественных> организаций гор. Москвы и по последнему пункту»²⁷.

Черновые записи сообщения Маяковского проливают некоторый свет на этот казалось бы неожиданный поворот к сотрудничеству с Временным правительством. Из них видно, что поэт считает этот шаг необходимым тактическим маневром, причем говорит, что признание Комиссии Горького — явление временное, связанное с необходимостью решения текущих вопросов²⁸.

Говорильня в Союзе деятелей искусств, видимо, начинала надоедать Маяковскому. Протоколы Временного комитета уполномоченных сохраняют свидетельство о присутствии поэта еще на заседании 8 апреля²⁹. На этом его участие в работе Союза прерывается вплоть до Великой Октябрьской социалистической революции, когда имя Маяковского вновь появляется в протоколах Союза деятелей искусств.

*   *
*

В 1915/16 г. Горький совместно с А. Н. Тихоновым и И. П. Ладыжниковым создал новое издательство «Парус». В программе деятельности издательства на 1917 г. так определялась его основная задача: «Являясь, с политической точки зрения, предприятием строго деловым, книгоиздательство сознательно ставит перед собою цели общественно-воспитательные, причем имеется в виду обслуживать, главным образом, демократические слои общества»³⁰. Яснее изложить политическую программу издательства Горькому, вероятно, помешали цензурные условия (проспект писался до февраля 1917 г.).

Революция открыла возможность более широко развернуть деятельность издательства. В частности, Горький решил возродить традицию народного лубка.

Для организации нового дела был привлечен издатель З. И. Гржебин, имевший большой практический опыт.

Вокруг «Паруса» быстро сгруппировалось несколько художников, в числе которых были В. В. Лебедев, Маяковский, Радаков, Ре-ми (А. Ремизов), С. Судейкин и др. Основная направленность «народных картин в красках», как они официально назывались, заключалась в остром карикатурном осмеянии свергнутого самодержавия, что в тот момент было крайне актуально.

Сохранившиеся бухгалтерские дела издательства дают возможность с предельной точностью установить сроки исполнения Маяковским трех

551

выпущенных в первой половине 1917 г. лубков: «... Уплачено З. И. Гржебиным

16/III	за	рисунки	лубков	250
25/III	»	»	»	350
7/IV	»	»	»	250
5/VII	»	»	»	275
11/VII	»	»	»	100
17/VIII	»	»	»	400»31

Известно, что два лубка («Царствование Николая последнего» и «Кого солдат защищал раньше и вот кого защищает теперь») были опубликованы в «Новой жизни» в номерах от 3 и 23 июля. Лубок «Кого солдат защищал раньше...» — двухкадровый, без стихотворного текста. Каждый кадр в размер рисунка «Царствование Николая последнего». Такого же размера и лубок «Забывчивый Николай», который так же, как и «Царствование Николая последнего», сопровождается четверостишием. Естественно, что два последних лубка должны были быть одинаково оценены (по 250 руб.), а первый, двухкадровый, но без стихотворного текста, оценивался дороже каждого из них в отдельности, но меньше их общей стоимости (350 руб.). Таким образом, можно предположить, что лубок «Кого солдат защищал раньше...» выполнен 25 марта 1917 г., то есть непосредственно после собрания 12 марта.

На двух кадрах лубка был помещен один и тот же рисунок: русский солдат, стоящий лицом к западу с винтовкой в положении «На руку» («К бою готовься»). Перед солдатом и в том, и в другом случае была одна и та же граница. Боевая готовность солдат на обоих лубках подчеркивалась одним и тем же символом — схематичным рисунком снаряда, направленного на запад. Солдат и его враг совершенно одинаковы на обоих лубках, но те, кого он защищал, изменились. Так, на первом рисунке («Раньше») солдат защищает царя, который кутит на фоне виселиц и тюрьмы с представителями трех привилегированных сословий: дворянства, подмявшего под себя народ, купечества, сидящего на миллионах, и духовенства. А на втором («Теперь») солдат защищает представителей народа, стоящих под знаменами с лозунгами: «Земля и воля» (крестьянин), «Демократическая республика» (рабочий), «Свобода» (солдат). В публикации «Новой жизни» лозунги были сняты.

Характер этих лозунгов не оставляет сомнений в наличии у автора лубков излишней доверчивости по отношению к некоторым псевдосоциалистическим партиям. О том, что поэт не сразу разобрался в истинном характере кадетско-меньшевистской демократии, свидетельствует и другой факт. 17 марта кадетская «Речь» сообщила, что поэт Маяковский сдал в редакцию газеты 109 р. 70 к., собранные им в «Привале комедиантов» за прочтение стихов в пользу семейств, пострадавших в борьбе за свободу. А ведь именно «Речь», как, впрочем, и другие буржуазные газеты, пыталась использовать подъем народных масс, связанный с похоронами жертв революции, для того, чтобы представить партии коалиционного правительства в роли борцов за демократию и свободу.

Приведенные выше бухгалтерские записи издательства «Парус» помогли нам обнаружить еще один не известный раньше лубок с рифмованной подписью Маяковского, выполненный В. В. Лебедевым в июле-августе 1917 г. Название его построено на весьма характерной для Маяковского рифме:

Вот как
По Руси растекалась водка!

Тематически он напоминает известный лубок «Царствование Николая последнего».

552

Лубки, изданные «Парусом», гораздо выше по своей художественной культуре и социально острее, чем лубки, выпущенные в то время многими столичными и провинциальными издателями. Так, например, одновременно с первыми лубками «Паруса» Невская художественная электропечатня в Петрограде выпустила слащавую «Памятку народной победы» — «Николай Романов отдает корону своим победителям», выполненную в манере сусальных пасхальных открыток. Кроме того, появились «разоблачительные» лубки на тему «Интимные тайны двора», вроде «Загробного Гришки Распутина манифеста», иллюстрированного весьма пикантной картинкой (выпущен московским издателем Грузинским). Даже оригинальные лубки этого времени не могут идти ни в какое сравнение с известным лубком А. А. Радакова «Пирамида классов», выпущенным «Парусом» в марте 1917 г. «Парусовские» лубки оказали известное влияние и на лубок первых лет революции. Так, в лубке Д. Моора «Царские полки и Красная Армия», выпущенном литературно-издательским отделом политуправления Реввоенсовета Республики, нетрудно усмотреть известное сходство с лубком Маяковского «Кого солдат защищал раньше и вот кого защищает теперь». Лубок этот также двухкадровый: первый называется «За что сражались прежде», второй — «За что сражаются теперь», сходно и композиционное решение темы каждого рисунка³².

Лубки «Паруса» сыграли роль первоначальной школы в творчестве Маяковского-плакатиста. Недаром свою статью, предназначенную для невышедшего сборника «Искусство плаката и политпросветработа» (1923), поэт назвал «От лубка к плакату (плакат как оружие социальной сатиры)»³³. В данном случае речь могла идти только о работах для «Паруса», так как издания «Сегодняшнего лубка» были лишены всякого элемента «социальной сатиры». (Московское издательство «Сегодняшний лубок», принадлежащее Г. Б. Городецкому, выпустило в начале мировой войны серию лубков «патриотического» содержания. Маяковский был автором некоторых текстов и рисунков к ним, о которых он впоследствии весьма резко отзывался.)

Сохранилось свидетельство одного из организаторов «Паруса», И. П. Ладыжникова, о той роли которую сыграл поэт в издании лубков: «В 1917 году начали издание лубков, но из этого ничего не получилось. Маяковского это дело очень захватило. Он дал 2—3 лубка и внес целый ряд предложений о тематике этих лубков. Разбилось это издание только из-за того, что не было бумаги. Все же было издано несколько лубков. Алексей Максимович был в курсе всего этого, он был зачинатель всего дела»³⁴.

Издание «Парусом» лубков Маяковского не было случайным явлением. Еще раньше Маяковский был привлечен Горьким в журнал «Летопись», но из-за цензурных условий не мог там печататься. «Парус» был фактически первым профессиональным издательством, выпустившим книги Маяковского. Говоря об этом факте, нельзя забывать, что издание сборника стихов «футуриста» Маяковского в прогрессивном издательстве вызвало улюлюканье не только со стороны буржуазной печати, но породило известное недовольство у части радикальной интеллигенции. Некоторые из «друзей» Горького задолго до издания сборника спешили предупредить его об «опасности».

Так, сотрудник «Новой маленькой газеты» П. Швецов 9 мая 1916 г. писал Горькому:

«Глубокочтимый Алексей Максимович!

Книгоиздательство „Парус“ намерено выпустить книгу В. Маяковского „Простое, как мычание“. Мне кажется, что это издание будет сделано не без Вашего содействия. Вы крайне добры. Я это знаю.

553

 

ПОЭМА «ОБЛАКО В ШТАНАХ» С ДАРСТВЕННОЙ НАДПИСЬЮ МАЯКОВСКОГО А. А. РАДАКОВУ, 1915 г.
«Дорогому А. А. Радакову любящий Маяковский»
Библиотека СССР им. В. И. Ленина,
Москва

Но позвольте высказаться откровенно по поводу футуризма вообще <...> Некий (не помню фамилии) заграничный ученый психиатр построил (на основании своих наблюдений, исследований, клинической статистики и т. д.) теорию, что человеческий мозг (все люди) через 400 — maximum 500 лет сделается вселенской психопатологической массой, т. е. станет сумасшедшим. Так<им,> образом, футуристы — поистине „ будетляне“, и их творения недаром удовлетворяют уже теперь некотор<ые> круги читательской массы <...> Хорошо ли это, или дурно — вопрос не литературной критики <...> Не могу не сказать, что, во всяком случае, чисто литературное сочувствие футуризму — едва ли дело хорошее и стоющее, тем более, что футуристом быть очень легко; я пробовал писать: можно накатывать сотни стихов в день. Еще наблюдение: если конец футуристического стихотворения поставить в начале, а начало на конец или сделать то же самое с серединой — никакой разницы при чтении. В сочинен<ии> умалишенн<ых> также»³⁵.

Свистопляска, поднятая вокруг сборника «Простое, как мычание», не испугала Горького, увидевшего в Маяковском выдающийся поэтический талант. В первых числах декабря 1917 г. «Парус» выпускает вторую книгу — поэму «Война и мир»³⁶. Несмотря на то, что первая книга расходилась слабо и половину ее тиража пришлось продавать по сниженным ценам, поэма «Война и мир» вышла большим тиражом, чем предыдущее издание. Бухгалтерские документы издательства «Парус» определяют ее тираж не в 2000 экз., как это прежде считалось, а в 3000 экз. Из этих же документов видно, что одновременно с поэмой «Война и мир» Маяковский готовил к изданию в «Парусе» и второй сборник стихов, за что дважды (19 июня и 1 июля) получил аванс³⁷. Следующая запись в последнем документе свидетельствует, что выпущенная в 1918 г. в авторском издании (под маркой издательства «Асис») поэма «Человек»

554

первоначально предназначалась для «Паруса». 21 октября 1917 г. поэт получил за нее аванс.

Этой датой обозначена последняя бухгалтерская запись. Далее деловые связи поэта с горьковским издательством прерываются. Но лично с Горьким отношения продолжали оставаться дружескими. В феврале 1918 г. Маяковский дарит Горькому 2-е издание поэмы «Облако в штанах» с надписью: «Дорогому Алексею Максимовичу» и поэму «Человек» с еще более теплыми словами: «Алексею Максимовичу Маяковский со всей нежностью»³⁸. Причиной отхода Маяковского от «Паруса» было, по всей вероятности, его желание организовать собственное издательство, переговоры о котором он вел в конце 1917 г.³⁹

С 18 апреля (1 мая) в Петрограде под редакцией Горького и других начала выходить газета «Новая жизнь», в число постоянных сотрудников которой был приглашен и Маяковский. «Новая жизнь», выходившая как орган группы социал-демократов-интернационалистов, была, по выражению Ленина, «полусоциалистической» и вместе с тем «полубуржуазной» газетой, все время колебавшейся в своих симпатиях между большевиками и меньшевиками. Но была одна черта в «Новой жизни», которая не могла не импонировать Маяковскому, — газета активно выступала против мировой войны. Правда, большевистская печать позднее отмечала, что «ее позиция в вопросе о войне и мире более просто пацифистская, чем пролетарски интернационалистская» ⁴⁰, но в ранний период издания газеты интернационалистские мотивы были в ней все-таки сильны. Именно эта черта в какой-то степени сближала ее с большевистской прессой и была особенно ненавистна Временному правительству и эсеро-меньшевистскому Совету. Сохранилось секретное отношение командующего войсками Петроградского военного округа на имя министра внутренних дел от 12 сентября 1917 г., № 134564, в котором сообщается, что «газеты „Новая жизнь“ и „Рабочий путь“ занимаются систематической травлей наших союзников и официальных представителей в Петрограде». На основании приведенных фактов автор донесения требовал введения для этих газет предварительной цензуры⁴¹.

В «Новой жизни» Маяковский поместил поэтохронику «Революция» (май), «Сказку о Красной шапочке» (июль), «К ответу» (август) и третью часть поэмы «Война и мир» (август). Антиимпериалистическая направленность стихотворения «К ответу» вызвала широко известный отклик в плехановском «Единстве». В номере от 11 августа в разделе «Обзор печати» была помещена небольшая заметка, издевательски озаглавленная «Футурист-интернационалист». Желая акцентировать внимание именно на этом, как ему казалось, необыкновенном сочетании слов, автор статейки начал ее весьма броскими фразами: «И такие водятся... И если раньше до сих пор только жалкие скучные прозаики, как Суханов, победно боролись с „империализмом“ Милюкова, французов и англичан, то теперь за это дело взялся в стихах футурист Маяковский...». А затем, приведя кусок стихотворения, особенно резавший его слух, рецензент возмущенно восклицал: «„Баней“ и „Албанией“, „Там ее“ и „Мессопотамия“, „Свою им“ и „воюем“ — это рифмы, извините. Видимо, плохая политическая проза настолько испортила вкус М. Горького, что он потерял чутье и к поэзии».

В автобиографии Маяковский, не указывая причины, датирует свой уход из газеты августом 1917 г. Это дало повод исследователю связать уход Маяковского с известным постановлением ЦК РСДРП от 20 августа (2 сентября) о выходе из «Новой жизни» всех большевиков, сотрудничавших до этого времени в ней⁴². Однако для такого вывода нет достаточных оснований.

Решение ЦК было непосредственно вызвано выступлением «новожизненцев» со своим особым списком кандидатов на выборах в Петроградскую

555

городскую думу, но корни его лежали в непоследовательной политике газеты, которая бросала ее от оборонцев к большевикам и от большевиков к оборонцам. Однако постановление ЦК не было выполнено. Вопрос о сотрудничестве в «Новой жизни» вновь поднимается на заседании ЦК 30 августа (12 сентября). В резолюции, принятой по этому поводу, говорится: «Решено, что ввиду особенностей момента устраивается собрание сотрудников, в котором примут участие тт. Урицкий и Милютин, на котором будет выяснено положение дела и вновь предложено сотрудникам снять подписи с газеты»⁴³.

Несмотря на резкое поправение газеты, осенью 1917 г., в связи с предстоящими выборами в Учредительное собрание, большевики предпринимают новую попытку сговориться с редакцией «Новой жизни». На заседании 6(19) сентября подтверждается прежнее постановление, но предварительно делается попытка «сговориться с редакцией „Новой жизни“ через сотрудников, членов нашей партии, чтобы газета на выборах в Учредительное собрание поддерживала лишь наш список, не выставляя другого»⁴⁴. Так как соглашение не было достигнуто, то на заседании ЦК 5(18) октября вновь возникает вопрос о «Новой жизни». В разделе 3-м протокола записано: «...Прочитывается письмо Луначарского, в котором сообщается, что ряд сотрудников „Новой жизни“ из культурного отдела намерен уйти, если Луначарский откажется от редактирования отдела. Луначарский ставит снова вопрос о сотрудничестве в „ Новой жизни“. Подтверждается старое решение»⁴⁵.

Из приведенных записей видно, что сотрудники-большевики до 5 октября официально не отказывались от участия в «Новой жизни». Это видно, кстати, и из того, что еще 1 октября газета называет в числе лиц, сотрудничающих в ней, ряд имен литераторов-большевиков. Здесь же названа и фамилия Маяковского. Вряд ли это могло произойти, если бы Маяковский еще в августе порвал с газетой.

*   *
*

Осенью 1917 г. Маяковский, по-видимому, завершил работу над поэмой «Человек». В пользу такого предположения свидетельствуют следующие факты:

1. В записной книжке поэта, относящейся к 1917 г., отдельные заготовки начальных строф поэмы «Человек» находятся на срединных листах, после сравнительно компактно расположенных черновых записей поэто-хроники «Революция» и перед стихотворением «Нетрудно, ландышами дыша...». Между заготовками к «Человеку» расположены: запись стихотворения «Интернациональная басня», точно датируемая 1917 г., и стихотворения «К ответу», опубликованного в газете «Новая жизнь» 9 (22) августа⁴⁶.

2. Летом 1917 г. издательство «Парус» собиралось выпустить второй сборник стихов Маяковского. По всей вероятности, поэма сюда не входила. Мысль о ее издании возникает позже. Во второй половине октября поэт получил за нее первый аванс⁴⁷. Первое публичное чтение поэмы состоялось 11 октября 1917 г. в концертном зале Тенишевского училища⁴⁸, хотя до этого Маяковский неоднократно выступал с чтением своих произведений.

3. При внимательном изучении текста этой лирико-философской поэмы в некоторых ее мотивах можно найти отзвук июльских событий 1917 г. «Ревом встревожено логово банкиров, вельмож, дожей...»:

Июлю капут.
Обезночел загретый,

556

Избредился в шепот чего-то сквозного.
То видится крест лазаретной кареты,
то слышится выстрел.
Умолкнет —
и снова.

Новая датировка поэмы помогает правильно понять причины ее пессимистического звучания. В сущности, трагическое противопоставление человека и мира свойственно всему дореволюционному творчеству Маяковского. Но если раньше поэт видел «шагающего через горы времени, которого не видит никто», то поэма «Человек», написанная в основном после Февральской революции, оканчивается картиной вселенского кладбища. Именно в этой поэме, пожалуй наиболее точно и образно, поэт сумел выразить сущность законов, управляющих людьми в капиталистическом обществе. Надежда поэта увидеть землю очищенной от пут, которыми окружил ее «повелитель всего» — золотой, «лысый», как называет его Маяковский, не оправдалась. Ему казалось, что

— Теперь
на земле,
должно быть, ново.
Пахучие вёсны развесили в селах.
Город каждый, должно быть, иллюминован.
Поет семья краснощеких и веселых.

Но воочию увидев эту землю, поэт находит на ней прежние мерзости:

По скату экватора
Из Чикаг
сквозь Тамбовы
катятся рубли.
...........
Их тот же лысый
невидимый водит,
главный танцмейстер земного канкана.

Поэту начинает казаться, что «лысый» действительно всемогущ и нет силы, способной низвергнуть его:

Встрясывают революции царств те́льца,
меняет погонщиков человечий табун,
но тебя,
некоронованного сердец владельца,
ни один не трогает бунт!

Маяковский не хочет мириться с этой мыслью. Слова панихиды «Со святыми упокой!», которыми заканчивается поэма, обращены ко всему установившемуся порядку. По воспоминаниям Р. О. Якобсона, окончание работы над этой поэмой следует датировать октябрем 1917 года⁴⁹.

В силу причин, о которых сейчас не всегда можно догадаться, не все произведения 1917 г. увидели свет в то время, когда были написаны. В частности, например, известно, что стихотворение «Нетрудно, ландышами дыша...» предназначалось для сатирического журнала «Тачка», который должен был выходить при «Новой жизни». Но журнал не вышел, и стихотворение осталось неопубликованным. Неосуществленными, вероятно, оказались и некоторые замыслы Маяковского. Так, например,

557

в записной книжке поэта 1917 г. сохранились две заготовки, не вошедшие ни в одно из известных стихотворений⁵⁰.

Сделанные одним и тем же карандашом, рядом расположенные, они дают возможность предположить, что были написаны почти в одно и то же время. Хотя эти строки и не были использованы автором, они весьма интересны для уяснения его политических симпатий и взглядов на события, развертывавшиеся в стране. Приводим их в той последовательности, в которой они, вероятно, и были написаны:

 

«ВОТ КАК ПО РУСИ РАСТЕКАЛАСЬ ВОДКА»
Лубок В. В. Лебедева, подпись под рисунком принадлежит Маяковскому, 1917 г.
Библиотека-музей В. В. Маяковского, Москва

1) То слева вдарят то справа То сразу с обеих         сторон И только по         лености Право Романов Не лезет на трон.

2) В Москве собрались Льются речи Все совещание          гудит И встал он В цвета хаки френче Скрестивши          руки на                        груди.

Нетрудно заметить, что в первом отрывке говорится о Временном правительстве, говорится без всякой веры в его силу. Здесь слышится боязнь реставрации ненавистного самодержавия. Вероятно, этот отрывок был написан раньше 13 августа, т. е. до начала Московского совещания. Очевидно, Маяковский имел здесь в виду демонстративную

558

отставку министров-кадетов Шингарева, Мануйлова, Шаховского и других 2(15) июля 1917 г. В статье «На что могли рассчитывать кадеты, уходя из министерства»⁵¹ Ленин рассматривал эту отставку как попытку явного нажима правых на меньшевистско-эсеровский Совет. Это фактически был ультиматум. Кроме того, и это главное, поэт имел в виду возникшие через два дня после отставки министров июльские события — выступление свыше полумиллиона солдат и рабочих против правительства. Это был чувствительный и серьезный удар по правительству Керенского, окончательно подорвавший его престиж. Под ударами слева и справа оно вынуждено было подать в отставку⁵².

Наметившаяся к этому времени активизация контрреволюции, политическое недоверие к Временному правительству, да и сам тот факт, что Николай II находился совсем рядом с Петроградом, в Царском селе, вызывали опасения реставрации самодержавия. То, что бывший царь находился близко от столицы, было беспокойно и для Временного правительства, так как оно боялось самочинной расправы народа над Николаем (газеты этих дней пестрят требованиями о заключении царя и царицы в Петропавловскую крепость) и не менее опасалось попыток контрреволюции использовать Николая II в целях реставрации монархии. 31 июля царская семья тайно была отправлена в Тобольск.

Возможно, что первый отрывок был написан между 22 и 31 июля и посвящен июльскому кризису правительства. Несколько иной характер носит второй отрывок; в его сатирических строчках без труда узнается неудачный кандидат в российские бонапарты — А. Ф. Керенский.

Карикатурное сравнение Керенского с Наполеоном не было находкой Маяковского. Особенно часто это сравнение в ироническом плане стало употребляться после неудачной попытки организовать наступление на фронте 18 июня (1 июля) 1917 г., окончившееся жестоким поражением русской армии.

Русская буржуазия хотела видеть в Керенском «спасителя отечества», в нем или в «соответственных» генералах она хотела, по выражению Ленина, видеть новых наполеонов, которые бы взяли на себя роль «душителей свободы» и «расстреливателей рабочих»⁵³. В этом отношении буржуазия тесно смыкалась с монархией. Так, Николай II писал в своем дневнике о Керенском: «Этот человек положительно на своем месте в нынешнюю минуту. Чем больше у него будет власти, тем будет лучше»⁵⁴.

Бонапартистские стремления Керенского ярко и в то же время трагикомически прозвучали в его речи на Государственном совещании, происходившем в Москве 12(25)—15(28) августа. Именно это совещание и имел в виду Маяковский в незаконченных строчках второго отрывка. Совещание было созвано с целью укрепить положение правительства, расшатанное июльскими выступлениями, и носило ярко выраженный классовый характер. Даже представители оборонческой части Советов составили на этом совещании незначительное меньшинство.

Июльские события, бесспорно, явились поворотным моментом в отношении поэта к Временному правительству и поддерживающим его партиям. Никогда прежде поэзия Маяковского не подымалась до такого уровня социального протеста, как в стихотворении «К ответу», опубликованном в начале августа:

Когда же встанешь во весь свой рост
ты,
отдающий жизнь свою́ им?
Когда же в лицо им бросишь вопрос:
за что воюем?

559

Но был ли сам поэт участником июльских событий или только свидетелем их? В последнем издании «Литературной хроники» Катаняна приведен отрывок из воспоминаний А. Безваль, как будто подтверждающий факт непосредственного участия Маяковского в событиях этих дней: «...Я видел Маяковского, возвращаясь из Финляндии, куда ездил на два дня (выехал 2 июля 1917 г.), я тогда работал на заводе Эриксона. Возвращался ночью, часа в 2—3. Иду по Литейному мосту — догоняет меня Владимир Владимирович. Я начал расспрашивать, что и как? Маяковский служил тогда в авточастях и был в форме. Был взволнован, рассказывал, что во время июльских событий был со своей частью у дворца Кшесинской и попал в сильный переплет»⁵⁵.

Однако некоторые детали этих воспоминаний вызывают серьезные сомнения. Один из активных участников июльских событий А. Ф. Ильин-Женевский оставил довольно подробное описание картины тех дней. В частности, из этой записи мы узнаем, что:

4 июля. «С утра во дворце Кшесинской чувствуется приподнятое настроение. По Каменноостровскому проспекту время от времени проходят воинские части. У дворца Кшесинской они останавливаются и кричат „Ура“. С балкона им отвечают. Раздаются речи. Кажется, что демонстрация удалась на славу». Днем в центре города возникла стрельба, были жертвы. «Некоторые матросы, отбившиеся от общего отряда, оказались арестованными Временным правительством».

 

ПОЭМА «ОБЛАКО В ШТАНАХ» С ДАРСТВЕННОЙ НАДПИСЬЮ МАЯКОВСКОГО А. М. ГОРЬКОМУ, 1918 г.
«Дорогому Алексею Максимовичу Маяковский»
Собрание Н. А. Пешковой, Москва

5 июля. «Все мосты были разведены, за исключением Дворцового и Биржевого, где одна половина моста была поднята, а у другой стоял караул и проверял документы у всех проезжающих». У дворца Кшесинской

560

все спокойно. Почти весь день шел проливной дождь, не способствовавший митингам и демонстрациям.

6 июля. «Без единого выстрела был занят дворец Кшесинской. Сопротивляться нам во что бы то ни стало было безумием и бессмыслицей». Так же без боя сдается гарнизон Петропавловской крепости, поддерживавший большевиков⁵⁶.

Нет нужды более подробно излагать последовательность развернувшихся событий. Они хорошо известны по существующим хроникам. Важно лишь отметить, что в «переплет» у дворца Кшесинской Маяковский попасть не мог по той причине, что там в течение трех дней (4—6 июля) было все спокойно, как это подтверждается и приведенными записями, а столкновения происходили по другую сторону Невы, в центре города, около Таврического дворца. Так же маловероятно, что А. Безваль мог встретить Маяковского в 2—3 часа ночи на разведенном Литейном мосту. Да и само пребывание поэта у дворца Кшесинской не могло вызываться служебными обстоятельствами, так как он не нес строевой службы. Кстати, Л. И. Жевержеев и Н. Н. Пунин, близко знавшие Маяковского, в своих воспоминаниях отрицают его участие в июльских событиях⁵⁷.

Что же касается участия в июльских событиях автошколы и 1-й Запасной автомобильной роты, то дело происходило таким образом: на стороне выступивших против Временного правительства частей оказались 1-й пулеметный полк, Гренадерский, Московский и 180-й полки. К ним присоединились отдельные подразделения Броневого дивизиона и прибывшие из Кронштадта матросы. Все эти части 7 июля были расформированы.

Эсеро-меньшевистский ВЦИК совместно с Временным правительством принял самые энергичные меры к «водворению» порядка. Подавляя движение, ВЦИК, естественно, мог опираться только на безусловно верные ему части. Среди опубликованных в свое время распоряжений и просьб ВЦИКа о присылке войск, броневых автомобилей, орудий и т. п. имеются документы, адресованные командованию Автошколы и 1-й Запасной автомобильной роты, где служил Маяковский:

«Полковнику* Трестеру

Исполнительный комитет Совета рабочих и солдатских депутатов просит Вас в порядке наибольшей срочности мобилизовать все машины автомобильной школы и выслать достаточное количество их в Исполнительный комитет немедленно. Для переговоров по этому вопросу посылается товарищ П. Н. Иванов.

Член Исполнительного комитета Бройдо
Член секретариата Дроздова

6278. Июля...».

«Броневому отряду 1-й Запасной автомобильной роты

Центральный исполнительный комитет Всероссийского совета рабочих и солдатских депутатов просит прислать в его распоряжение 4 (четыре) броневых машины в Государственную думу.

Председатель Н. Чхеидзе
За секретаря Евреинов

6421. Июля, 1»⁵⁸.

Солдатский комитет находился всецело под влиянием эсеро-меньшевистского Совета, что объяснялось социальным составом автошколы. Помещенное В. О. Перцовым в книге о Маяковском свидетельство В. В. Щербачева о большевистском влиянии в солдатском комитете автошколы не подтверждается документами⁵⁹. Так как этот вопрос имеет

561

прямое отношение к биографии поэта, то на нем следует остановиться несколько подробнее.

 

ПОЭМА «ЧЕЛОВЕК» С ДАРСТВЕННОЙ НАДПИСЬЮ МАЯКОВСКОГО А. М. ГОРЬКОМУ, 1918 г.
«Алексею Максимовичу Маяковский со всей нежностью»
Собрание Н. А. Пешковой, Москва

14 марта 1917 г. в кадетской газете «Речь» было опубликовано письмо Центрального солдатского комитета автошколы, не оставляющее никаких сомнений в политических симпатиях этого органа:

«В № 2 газеты „Правда“ от 7 марта была помещена от имени 1-й Запасной автомобильной роты резолюция по текущему моменту.

Центральный солдатский комитет военно-автомобильной школы и 1-й Запасной роты, единственный орган, представляющий названную роту в целом, настоящим письмом просит довести до всеобщего сведения, что указанная выше резолюция ни одним уполномоченным органом 1-й Запасной автомобильной роты не принималась и высказанное в ней требование о прекращении войны и об изменении признанного Советом рабочих и солдатских депутатов состава Временного правительства резко противоречит действительным требованиям солдат 1-й Запасной автомобильной роты.

Точно так же 1-й Запасной автомобильной ротой никогда не предполагалось обращаться с приветствием к германскому Совету рабочих и солдатских депутатов, самое существование которого является более, чем сомнительным.

    Председатель Центрального солдатского комитета

Евгений Меркель
Секретарь комитета Закис»

12 апреля на заседании Центрального солдатского комитета военно-автомобильной школы и 1-й Запасной автомобильной роты принимается

562

решение, в котором записывается в качестве основного пункта требование: «Выработать проект протеста против той политической агитации, которая ведется на митингах у дворца Кшесинской, и представить таковой на утверждение Центрального солдатского комитета»⁶⁰.

21 апреля 1917 г. собрание Центрального солдатского комитета выносит резолюцию о полной поддержке Совета рабочих и солдатских депутатов⁶¹. Несколькими днями позже принимается решение послать протест против опубликованной солдатом военно-автомобильной школы Озеровым в № 3 «Солдатской правды» от 20 апреля 1917 г. большевистской резолюции от лица нескольких солдат, находящихся в госпитале, как не выражающей мнения большинства солдат школы⁶².

Следует, однако, отметить, что Маяковский никакого участия в работе солдатского комитета не принимал. Его фамилия не упоминается ни в одном из сохранившихся документов комитета, нет ее и в «Списке Центрального Бюро ВАШ и 1 ЗАР», датированном 1 мая 1917 г.⁶³

После приведенных фактов не может вызвать удивления то, что автошкола активно поддержала Временное правительство в июльские дни. Позорная роль автошколы в этих событиях особенно ярко запечатлена в приказе начальника школы подполковника Трестера:

«Товарищи, офицеры и солдаты!

В истекшую неделю Петрограду пришлось пережить целый ряд исключительных по важности и опасности для дорогой нашей, молодой своей Свободой Родины обстоятельств. Темные силы в лице всевозможных провокаторов, немецких шпионов и черной сотни, прикрывающиеся лозунгами большевиков, завладели бессознательными массами и пытались начать братоубийственную гражданскую войну, поднять руку и всадить нож в спину нашей прекрасной своей молодостью Революции. Судьба, точно позавидовав так легко давшейся нам свободе, послала нам целый ряд тягчайших испытаний как внутри, так и извне. Только крайним напряжением сил, только исполинскими усилиями можно спасти нашу юную свободу, сковать молодую прекрасную Россию.

Товарищи! Дело не потеряно, я был среди вас в эти дни, я видел то единодушие, с которым вы все работали и день и ночь; ни одна команда не дрогнула. Мы все ясно сознавали, что каждому из нас нужно сейчас делать, и сердце радовалось, глядя на вас, когда вы, следуя по пути, указанному вашим Центральным комитетом, ни на шаг не отступили от него.

Некоторые из вас, как грузовой взвод, броневой отдел, уже отмечены за свою неутомимую, денную и нощную работу и Исполнительным комитетом Совета рабочих и солдатских депутатов и главнокомандующим войсками Петроградского военного округа и нашим Центральным комитетом, и не впервые уже слышать, например, грузовому взводу похвалы себе. И Революция наша, Февральские и Мартовские дни, и срочные, экстренные вызовы, пожары, взрывы 9-го июня, 3-го июля днем или ночью, никогда не застанет грузовой взвод врасплох. Всегда неутомимый в любую минуту выступал он как один человек и не переживал он никогда никаких колебаний.

Счастлив работать с вами, мои друзья. От всей души благодарю вас от лица службы»⁶⁴.

Маяковский, всегда тяготившийся военной службой, после июльских событий предпринимает первую попытку демобилизоваться. 3 августа в приказе по 1-й Запасной автомобильной роте № 159 объявляется:

«...§ 3. Прикомандированного к Технической части Управления Военной автомобильной школы ратника Маяковского Владимира, отправленного к петроградскому уездному воинскому начальнику для увольнения

563

по болезни в трехмесячный отпуск, исключить с провиантского, приварочного, чайного и табачного довольствия при роте с 26 июля сего года, мыльного и денежного с 1 августа с. г.»⁶⁵.

Фактически этот приказ фиксирует срок окончания Маяковским службы в старой армии, так как он больше в автошколу не возвращался. В «Свидетельстве о выполнении воинской повинности для уволенных с действительной службы» от 6 ноября 1917 г., № 9565, сообщается, что «Предъявитель сего, служивший в Военно-автомобильной школе, рядовой Владимир Владимирович Маяковский, по освидетельствованию Комиссией врачей при Управлении Петроградского уездного воинского начальника 30 октября 1917 г. и на основании ст. 54 расписания болезней лит. „А“ признан к воинской службе негодным, а потому уволен навсегда от военной службы без занесения в резерв ополчения»⁶⁶.

Свое отношение к Октябрьской революции Маяковский определенно и недвусмысленно сформулировал в автобиографии: «Принимать или не принимать? Такого вопроса для меня (и для других москвичей-футуристов) не было. Моя революция. Пошел в Смольный» (I, 25).

Об этом приходе поэта в Смольный позднее вспоминал Б. Ф. Малкин: «...Через неделю после Октябрьского переворота мы в Смольном от имени Всероссийского ЦИК пытались собрать всю тогдашнюю интеллигенцию Петрограда. Перед этим было много объявлений в газетах, масса было расклеено в городе афиш, и наше обращение в популярной информации дошло до всех кругов петроградской интеллигенции. Обращение было о том, что Советская власть призывает людей культуры и искусства прибыть в Смольный, предложить и провести ряд мероприятий, необходимых для молодой только что возникшей власти...

И вот в 7 часов вечера всё, что представляло интеллигенцию Петрограда, состояло из пяти-семи человек, которые все уместились на одном диване. Помню там были Ал. Блок, Маяковский, Всеволод Эмильевич Мейерхольд, Лариса Рейснер... <пропуск в тексте. — Е. Д.>

Я помню Маяковского в тот период. Вся ночь прошла в разговорах, как нужно организовать интеллигенцию, что нужно сделать для этого, и Маяковский все это воспринимает как-то пламенно, радостно. Вспомнили мы тогда его прошлое подполье, тюремные дни в Бутырках. Перед нами был преданный политический деятель»⁶⁷.

Но горячо приветствуя новую власть, Маяковский не сразу нашел те конкретные формы применения своего таланта, которые ей в тот момент были нужны. Маяковский работает в частной кинофирме В. Антика «Нептун», выступает с эстрады «Кафе футуристов». Как ни интересны были эти творческие поиски, они все же пока шли в стороне от больших задач искусства революционной эпохи.

Что же помешало поэту сразу включиться в эту работу? Может быть, здесь сыграло определенную роль то обстоятельство, на которое указывал в свое время О. М. Брик: «Не одни „левые“ начали работать под руководством Советов. Были тут и А. Бенуа, и граф В. П. Зубов, увидевшие в советской власти ту „твердую власть“, которая может сохранить культурные ценности и памятники искусства прошлого. Встречи Маяковского со своими исконными „врагами“ в кабинете революционного наркома повергли Маяковского в полное недоумение»⁶⁸. Иными словами, Маяковский не понимал огромного значения работы по сохранению культурного наследия, которую вела советская власть, привлекая таких крупных художников и искусствоведов, как Бенуа и др.

Возможно, это и привело к конфликту с Луначарским. О каких-то ненормальностях в их взаимоотношениях в первые дни после Октября вспоминал Пунин: «У Маяковского было столкновение с Луначарским <...> Это было бы очень любопытно восстановить: не было ли у них стычки

564

на митинге, или в журнале, или в „Новой жизни“? Тогда этим можно было бы конкретно объяснить это опоздание Маяковского и Брика с Октябрьской революцией»⁶⁹.

Луначарский никогда впоследствии не вспоминал об этом конфликте, так что весьма трудно судить об истинной его причине. Бесспорно одно, как правильно указывал в цитированной выше статье О. М. Брик, «предрассудки так называемого „левого“ искусства и мешали в тот момент Маяковскому полностью осознать сущность тех огромных задач, которые стояли перед Советской властью в деле перестройки культурной жизни страны. Трудности Советской власти в области культурного строительства значительно осложнились бойкотом ее мероприятий со стороны части интеллигенции. В одной из редакционных статей „Известий ЦИК и Пг. Совета Р. и С. Д.“ с горечью отмечалось, что „большинство нашей интеллигенции в переживаемые нами великие дни решительной борьбы народных масс с имущими и господствующими классами не только не помогает народу, но идет прямо против него“»⁷⁰.

Более гибкую, но далеко не сочувственную политику по отношению к новой власти избрали члены Союза деятелей искусств. Этот Союз, объединивший работников искусства различных направлений и в момент его возникновения выражавший в какой-то мере мнение художественной общественности, ко времени Октябрьской революции состоял из небольшой кучки людей, оторванных от большинства творческих организаций. Крупнейшие писатели, художники, музыканты, за отдельными исключениями, не принимали непосредственного участия в его работе. Еще в начале существования Союза, в мае 1917 г., в нем наметились три основные группы: так называемый «левый блок», к которому примыкал Маяковский, но в списках членов которого официально не значился, «деловой блок», или, как называют его позднейшие исследователи, «правый блок», группировавшийся вокруг Ф. К. Сологуба, и непартийный центр.

Несмотря на существовавшие между этими группами «принципиальные» расхождения, после Октябрьской революции они вновь единодушно выдвинули старый лозунг отделения искусств от государства. В цитированной статье Брика приведена резолюция собрания Союза деятелей искусств, выражающая несогласие с призывом Луначарского «начать совместную работу по созданию новых форм художественной жизни и художественного просвещения». По признанию Брика, самые резкие проекты резолюции прозвучали со стороны «левых».

12 ноября 1917 г. один из бывших лидеров «левых» Пунин изложил Временному комитету уполномоченных Союза деятелей искусств мнение Луначарского на государственное руководство художественной жизнью страны. В принятой резолюции Временный комитет весьма определенно выразил свою точку зрения: «Заслушав сообщение Н. Н. Пунина о предполагаемом комиссаром Луначарским учреждении при Мин<истерст>ве народного просвещения Государственного совета по делам искусства, с участием в нем представителей Совета рабочих, солдатских и крестьянских депутатов и деятелей искусства в равном количестве (половина на половину), Союз деятелей искусств выяснил свое отрицательное отношение к проектируемому учреждению и постановил созвать экстренное собрание членов Временного комитета для обсуждения предложения Ф. К. Сологуба, внесенного им по этому поводу о создании С. Д. И. компетентного органа для управления художественной жизнью страны»⁷¹.

Ведя последовательную политику привлечения на свою сторону наиболее прогрессивных деятелей культуры, Луначарский, не настаивая на своем первоначальном обращении, вновь предлагает Союзу сотрудничество,

565

хотя и в частной, но чрезвычайно важной и не терпящей отлагательства проблеме: охране памятников искусства.

«От Народного комиссара по просвещению к Союзу деятелей искусств.

Я обращаюсь к вам, граждане члены Союза деятелей искусств, так как Союз ваш объемлет художников всех родов искусства и всех направлений.

После первой революции трудового народа 25-го октября в руки восставших и победивших масс перешел целый ряд художественных учреждений. Отныне они являются достоянием всего народа и вашим, художники России.

Свергнут не только самодержавный бюрократический режим, тяготевший над искусством, но и всякая классовая и кастовая узость. Предстоит создать новые свободные чисто народные формы художественной жизни.

В этой важнейшей отрасли культурного строительства трудовой народ нуждается в вашей помощи, и вы окажете ее ему.

 

ЛИСТ ИЗ ПРОТОКОЛА СОБРАНИЯ ВРЕМЕННОГО КОМИТЕТА СОЮЗА ДЕЯТЕЛЕЙ ИСКУССТВ ОТ 17 НОЯБРЯ 1917 г. С ЗАПИСЬЮ ВЫСТУПЛЕНИЯ МАЯКОВСКОГО
Центральный исторический архив,
Ленинград

Дело охраны дворцов и музеев, окончательно перешедших к народу, не терпит отлагательств. Вот почему я постараюсь немедленно провести через ЦИК Советов прилагаемый проект декрета о создании демократического Государственного совета по заведованию дворцами и музеями Республики на паритетных приблизительно началах между представителями различных художественных и научных обществ и организованной

566

демократией. Само собой разумеется, что превращенный в декрет проект этот не приобретает характера незыблемого закона и может быть изменен, если голос более широких слоев заинтересованных лиц выдвинет против него те или иные критические замечания.

Что же касается судьбы всех вообще художественных учреждений и общего направления государственной деятельности в области искусства, то относящиеся сюда вопросы могут быть разрешены после длительного и широко демократического обсуждения их.

От лица народа, ставшего хозяином земли русской, предлагаю вам, художники, выразить организованное мнение всего художественного мира о возможно более рациональном использовании для всенародной культуры хранилищ и рассадников искусства нашей Республики. <...>

Нар<одный> комиссар по просв<ещению> А. Луначарский»⁷².

Но и это предложение наркома, рассматривавшееся на экстренном собрании Временного комитета Союза деятелей искусств 17 ноября 1917 г., было отклонено. Из трех представленных резолюций: Вс. Э. Мейерхольда (от «левых»), Ф. К. Сологуба («деловой блок») и В. И. Дубенецкого от группы лиц, не входящих в блоки, большинством голосов была принята последняя как наиболее дипломатичная, хотя все они выражают отрицательное отношение к предложению Луначарского.

Сохранившиеся протоколы собрания сообщают, что только два человека из 70 присутствующих благожелательно отнеслись к письму наркома. Одним из них был Маяковский, другим — А. А. Стаборовский⁷³.

В развернувшихся прениях первым выступил О. М. Брик, который от имени Луначарского заявил, «что Совет, который должен состоять из 30 чел<овек> (15 от демокр<атических> организаций и 15 от Союза деятелей искусств) будет ведать исключительно охраною памятников»⁷⁴.

Затем он же огласил вышеприведенное письмо наркома. Вопрос о содружестве с Советской властью даже в этой частной области вызвал резкие возражения у большинства членов Союза. Так, определяя свою позицию, Сологуб говорил: «Мы ничего не желаем отнимать у народа, как думает Луначарский, ибо Луначарский — не народ, а только „господин в пиджаке“, от которого нужно оберегать искусство — достояние всего народа»⁷⁵. Сологубу вторил Р. Н. Верховский: «Отделение искусства от государства решит Собор — необходимо в первую очередь выдвинуть вопрос об отношении Союза к „власти Луначарского“. Высказывается против какого бы то ни было общения с Луначарским, призывает к конкретной практической деятельности — скорейшему созыву Собора»⁷⁶. Отвечая авторам подобных выступлений, Маяковский подтверждал свое согласие с тезисом, что народ является хозяином искусства, но для того, чтобы искусство стало достоянием народа, мастера искусства должны начать работать в контакте с Советской властью: «Маяковский согласен с Сологубом, но каким путем прийти к этому, как можно захватить это достояние — приходится обратиться к власти, приветствовать новую власть»⁷⁷.

Аналогичную позицию занял и выступивший вслед за Маяковским Стаборовский, заявивший: «Наш долг защищать памятники искусства. Все средства хороши <...> Если Луначарский предлагает нам что-нибудь для спасения искусства, мы должны эту помощь принять»⁷⁸.

О том, что никакого различия в политическом отношении между «левыми» и «правыми» не было, свидетельствует вторичное выступление Сологуба, в котором он говорил: «Необходимо отделить <искусство. — Е. Д.> от государства. Брик не прав, до левого блока все было уже обосновано. Мы одинаковы <в> отношении и к Головину⁷⁹ и Луначарскому. В основе наших расхождений лежат только художественные отношения»⁸⁰.

Поэтому особенно важно отметить, что Маяковский защищал принципиально отличную от своих друзей по «левому» искусству позицию.

567

Тот факт, что при голосовании всех трех резолюций число воздержавшихся оставалось неизменным (два), дает возможность предположить, что этими лицами были Маяковский и Стаборовский⁸¹.

*   *
*

Подводя итоги литературного 1917 года, критик Вяч. Полонский писал о Маяковском:

«Смолкли барабаны футуризма. Школа литературных „низвергателей“ оказалась сама низвергнутой безжалостной рукой времени. Остался один Маяковский, но не потому, что был футурист, а потому, что, в противовес своим соратникам, оказался обладателем выдающегося поэтического дарования. Первая „большая“ книга его — „Простое, как мычание“ — лишь на немногих произвела хорошее впечатление. „Война и мир“, недавно выпущенная в свет, покажет, вероятно, и многим хулителям Маяковского, что в его лице мы имеем крупного поэта»⁸². И хотя статья Полонского, в сущности, повторяла известное высказывание Горького, она, безусловно, интересна тем, что, наперекор существовавшему в литературных кругах мнению, отделяла имя Маяковского от футуризма и подчеркивала, что новая русская литература в лице Маяковского приобретала крупнейшего поэта. В недалеком будущем этому поэту суждено было стать родоначальником нового направления в мировой поэзии.

ПРИМЕЧАНИЯ

¹ ЦГВИА, ф. 59, оп. 1, ед. хр. 18 л. 10 об.

² А. А. Радаков. Воспоминания. Запись 26 апреля 1939 г. Рукопись. — БММ.

³ ЦГВИА, ф. 59, оп. 1, ед. хр. 35, л. 147 об.

⁴ В списках командного состава школы значится также и штабс-капитан Попов, который последовательно занимал в течение 1916—1917 гг. должность начальника 5-го отдела 1-й Запасной автомобильной роты, затем ее инженер-механика, потом заведующего автомобильными складами при Петроградской портовой таможне. Характеризуя Попова, художник Радаков говорит о нем как о хаме и солдафоне, однажды оскорбившем Маяковского. Впоследствии в разговоре с поэтом Радаков напомнил ему о Попове, на что Маяковский заметил: «Да, эту сволочь я помню. Когда революция началась, мы его хотели расстрелять. Да, ну его к черту, мы просто ему морду набили с солдатами» (А. А. Радаков. Воспоминания. — БММ, стр. 9). Не был ли этот Попов прототипом того самого штабс-капитана Попова, который через десять лет попал на страницы поэмы «Хорошо!»?

⁵ А. А Радаков. Указ. соч., стр. 4.

⁶ ЦГВИА, ф. 59, оп. 1, ед. хр. 18, лл. 10 об. и 80.

⁷ Там же, ед. хр. 19, лл. 126—127.

⁸ В. И. Ленин. Соч., т. 36, стр. 398.

⁹ «Известия Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов» от 8 марта 1917 г.

¹⁰ «Речь» от 7 марта 1917 г.

¹¹ Союз «Свобода искусству» выступил с самостоятельной детально разработанной программой, сущность которой хорошо выражена в обобщающей части составленных Вл. Денисовым «Тезисов, которые могли бы лечь в основу деятельности Союза „Свобода искусству“»: «Итак, свобода искусству: устранение общегосударственной опеки. Полная децентрализация художественной жизни и автономия всех учреждений и обществ с муниципальной финансовой поддержкой тех из них, которые могут существовать самостоятельно. Общероссийские съезды и Союз деятелей искусств с чисто исполнительным президиумом для представительства в законодательном учреждении. Упразднение академий всех видов с заменой их художественными университетами для подготовки педагогов по искусству. Замена меценатства общественной поддержкой в виде стипендий — авансов. Двухразрядная система признания значительности художественных явлений с установлением испытательного стажа. Петроград. 8—10 марта 1917 г.» (ЦГАЛИ, ф. 336, оп. 7, ед хр. 80, л. 3).

¹² Беседа о литературной и общественной работе В. В. Маяковского в 1917—1918 гг. Присутствовали В. Ф. Боцяновский, В. Н. Соловьев, Л. И. Жевержеев и Н. Н. Пунин. Стенографический отчет. Ленинград, 24 сентября 1938 г. Рукопись — БММ, стр. 10. — В дальнейшем все ссылки на этот источник даются сокращенно: «стенограмма четырех».

568

¹³ ЦГИАЛ, ф. 794, оп. 1, ед. хр. 1, лл. 9—10. — Голоса распределялись следующим образом: Н. Н. Пунин (+ 20, —4, 0—5), Маяковский (+ 18, — 14, 0—9), М. А. Кузмин (+ 15, — 16, 0—10). И. Зданевич (+ 15, — 19, 0—9), А. А. Блок (+ 14, — 14, 0—16), Горький (+ 15, — 24, 0—3), Л. Н. Андреев (+ 8, — 26, 0—7), Ф. К. Сологуб (+ 1, — 29, 0—9), А. Куприн (+ 14, — 20, 0—4) и т. д.

¹⁴ «Речь» от 15 марта 1917 г.

¹⁵ «Новая жизнь» от 18(31) мая 1917 г.

¹⁶ «День» от 12 марта 1917 г.

¹⁷ ЦГИАЛ, ф. 794, оп. 1, ед. хр. 4, лл. 6—7.

¹⁸ Там же, л. 15.

¹⁹ Катанян, стр. 90.

²⁰ ЦГИАЛ, ф. 794, оп. 1, ед. хр. 4, л. 17.

²¹ Стенограмма четырех, стр. 13 и 15.

²² «Речь» от 26 марта 1917 г.

²³ «Русская воля» от 22 марта 1917 г.

²⁴ См. письмо О. Лешковой к художнику М. Ле Дантю от 22 марта 1917 г. — Катанян, стр. 426.

²⁵ ЦГИАЛ, ф. 794, оп. 1, ед. хр. 14, л. 21.

²⁶ «Искусство», 1940, № 3, стр. 33.

²⁷ ЦГИАЛ, ф. 794, оп. 1, ед. хр. 15, л. 8.

²⁸ Там же, л. 48.

²⁹ Там же, ед. хр. 16, л. 28.

³⁰ Архив Горького, КГ-ИЗД, 27—3—1.

³¹ ГИАЛО, ф. 1136, оп. 2, д. 6, св. 1, л. 31.

³² В одном из своих воспоминаний о поэте Д. Моор говорил: «Маяковский был талантливый график, и мы до сих пор пользуемся его графикой» (ЦГАЛИ, ф. 336, оп. 7, ед. хр. 51, л. 57).

³³ Архив Наркомпроса, ф. 14, оп. 14, ед. хр. 25, л. 136. Сообщено В. А. Арутчевой.

³⁴ Стенограмма воспоминаний И. П. Ладыжникова. 3 августа 1939 г. Рукопись. БММ, стр. 15.

³⁵ Архив Горького, КГ-П, 88—7—1.

³⁶ Первая запись о вышедшей книге в бухгалтерских документах издательства датируется 7 декабря 1917 г. (ГИАЛО, ф. 1136, оп. 2, д. 3, св. 1, л. 54).

³⁷ Там же, д. 4, св. 1, л. 28; д. 6, л. 31.

³⁸ Г. Левин. Три автографа. — «Огонек», 1953, № 7, стр. 29.

³⁹ Письмо Маяковского к Л. Ю. Брик. См. в настоящем томе, стр. 104.

⁴⁰ «Известия ЦИК и Пг. Совета Р. и С. Д.» от 4 ноября 1917 г.

⁴¹ «Красный архив», 1933, № 3, стр. 131.

⁴² Катанян, стр. 94.

⁴³ Протоколы Центрального комитета РСДРП. Август 1917 г. — февраль 1918 г. М. — Л., Гиз, 1929, стр. 43.

⁴⁴ Там же, стр. 57.

⁴⁵ Там же, стр. 89—90.

⁴⁶ Заготовки к поэме «Человек» находятся на лл. 9, 18 об., 21 об., 26 об.; к поэто-хронике «Революция» — 2, 30 об., 33 об.; к стихотворениям: «К ответу» — 9 об., 11; «Интернациональная басня» — 24, 25: «Нетрудно, ландышами дыша...» — 28 об., 30 об., 31 (Записная книжка № 1 — БММ).

⁴⁷ Как сообщает В. А. Катанян, «летом <1917 г.> Маяковский составил сборник стихов 1913—1917 годов „Кофта фата“ и предложил издательству М. Я. Ясного» (стр. 94). Сверстанный корректурный оттиск этой книги находится в ЦГАЛИ. Поэма «Человек» в него не включена. «Парус» был тесно связан с М. Я. Ясным. Трудно предположить, что Маяковский одновременно составил два сборника; естественнее другое: неуспех книги «Простое, как мычание» заставил «Парус» передать подготовленный к печати второй сборник близкому по направлению издательству. Это, пожалуй, единственное, чем можно объяснить, что небольшая книжечка в два печатных листа готовилась Ясным целый год и так и не была выпущена в свет.

⁴⁸ Катанян, стр. 95 и 428. В воспоминаниях Я. З. Черняка (БММ) это чтение датируется осенью 1917 г. Хотя точно число и не указывается, видно, что чтение состоялось после июльских событий. Это особенно важно потому, что является самым ранним свидетельством о чтении поэмы.

⁴⁹ Р. О. Якобсон. Новые строки Маяковского. — «Русский литературный архив», Нью-Йорк, 1956, стр. 203—204. («Работа над „Человеком“ ошибочно отнесена к 1916 г. и началу 1917 г. Еще в феврале 1917 г. Маяковский рассказывал мне о „Человеке“ как о своем новом замысле <...> Когда в конце января 1918 г. он читал поэму нескольким писателям, он говорил о ней как о недавно законченной вещи».

⁵⁰ Записная книжка № 1 (БММ), 1-й отрывок — л. 5, 2-й — л. 4 об. Впервые приведены как куплеты из замышлявшегося революционного ревю в книге: В. А. Катанян. Рассказы о Маяковском. М., 1940, стр. 34—35.

569

⁵¹ «Пролетарское дело» от 15(28) июля 1947 г.

⁵² В дневнике Николая II под датой 22 июля сохранилась такая запись: «Вчера вечером Керенский внезапно приехал из города и остановился в лицее. Оказывается, все правительство развалилось, он сам подал в отставку и ожидает решения, к котор<ому> должно прийти Совещание разных партий, заседающих в Зимнем дв<орце>». — «Красный архив», 1927, № 2, стр. 93.

⁵³ См. В. И. Ленин. Соч., т. 24, стр. 348.

⁵⁴ «Красный архив», 1927, № 2, стр. 91.

⁵⁵ Катанян, стр. 426. — А. Безваль — родственник Д. Д. Бурлюка (авторизованная запись его воспоминаний произведена Л. С. Фейгельман 11 февраля 1939 г. — Рукопись хранится в БММ).

⁵⁶ А. Ф. Ильин-Женевский. Июльские события в Петрограде. — «Красная летопись», 1926, № 3(18), стр. 45, 46, 49, 55.

⁵⁷ Стенограмма четырех, стр. 18 и 20.

⁵⁸ «Красный архив», 1926, № 5, стр. 217. — Подполковник Трестер был назначен начальником автошколы 2 марта 1917 г. Последний приказ, подписанный генералом Секретевым, датирован 28 февраля. Слова Маяковского «принял командование автошколой» могут относиться лишь ко дню ареста Секретева 28 февраля — 1 марта.

⁵⁹ «Маяковский был связан с солдатской массой в автошколе. Он входил в солдатский комитет автошколы, в котором ведущую роль играли большевики...» (В. О. Перцов. Маяковский. Жизнь и творчество, т. 1. М., 1954, стр. 407).

⁶⁰ ЦГВИА, ф. 59, оп. 1, ед. хр. 21, л. 193 об.

⁶¹ Там же, л. 217.

⁶² Там же, л. 256.

⁶³ Там же, л. 285 об.

⁶⁴ Там же, ед. хр. 45, л. 152.

⁶⁵ Там же, л. 193.

⁶⁶ БММ, Р—311, 54—22. — Ст. 54 предусматривала освобождение от службы из-за челюстных болезней.

⁶⁷ Из воспоминаний Б. Ф. Малкина. По стенограмме вечера памяти Маяковского 14 апреля 1935 г. (ЦГАЛИ, ф. 336, оп. 7, ед. хр. 50, лл. 30—31).

Несмотря на тщательные розыски, нам удалось найти только следующее официальное свидетельство, способное в какой-то мере подтвердить факт, упоминаемый Б. Ф. Малкиным: «Во вторник, 7 ноября к 12 час. дня в актовый зал Смольного института приглашаются все члены театральной комиссии при Центральном исполнительном комитете Совета Р. и С. Д., а также все артисты, художники-социалисты, интересующиеся судьбами государственных театров. Секретариат ВЦИК» («Известия ЦИК» от 7 ноября 1917 г.).

Другим свидетелем, видевшим Маяковского в Октябрьские дни в Смольном, был политический обозреватель газеты «Новая жизнь» М. Ю. Левидов: «Помню, 25-го ночью Съезд Советов был знаменитый, где был объявлен Совнарком. Все журналисты были, я был, Маяковского не было. 26-го с утра, помню, пришло нас несколько человек. Но из журналистов в Смольный никого не пустили, кроме меня. И в течение десяти дней единственный журналист, который бывал в Смольном, это был я. Но нельзя же было коллег оставить без информации, так я им давал их. Я говорил — вот вам моя информация, а вы с ней делайте, что хотите; это не я даю, а вы даете, я даю только факты. И вот тогда я встретил в Смольном Маяковского. На протяжении этого периода — ближайших двух недель, потому что после ходили все» (М. Ю. Левидов. Воспоминания о Маяковском. Беседа 7 января 1939 г. Рукопись. — БММ, стр. 11—12).

⁶⁸ О. М. Брик. Маяковский — редактор и организатор. — «Литературный критик», 1936, № 4, стр. 116.

⁶⁹ Стенограмма четырех, стр. 28—29.

⁷⁰ «Известия» от 27 ноября 1917 г.

⁷¹ ЦГИАЛ, ф. 794, оп. 1, ед. хр. 25, л. 18. — Резолюция была принята единогласно, при одном воздержавшемся. Предложение Сологуба содержало в себе следующий текст: «Союз деятелей искусств объявляет себя единственным органом, который имеет право на управление художественной жизнью страны, и с этой декларацией обращается к Учредительному собранию за ассигнованием необходимых средств для деятельности художественных школ, государственных театров, музеев и пр.» (там же, л. 17).

⁷² На подлиннике помета: «Передано Бриком неофициально» № 35, 15.XI. — Там же, л. 31.

⁷³ Александр Антонович Стаборовский — архитектор Петроградского городского управления. В 1914—1916 гг. редактировал издававшийся Обществом архитекторов-художников «Архитектурно-художественный еженедельник».

⁷⁴ ЦГИАЛ, ф. 794, оп 1, ед. хр. 25, л. 2.

⁷⁵ Там же, л. 2 об.

⁷⁶ Роман Николаевич Верховский — до революции архитектор Главного управления собственной его императорского величества канцелярии по учреждениям императрицы Марии.

570

⁷⁷ ЦГИАЛ, ф. 794, оп. 1, ед. хр. 25, л. 8. — Чистовая запись в протоколе более кратка: «Андреев и Брик говорят о скорейшем созыве Собора, а Маяковский о том, что нужно приветствовать новую власть и войти с ней в контакт» (там же, л. 2).

⁷⁸ Там же, л. 9. — В чистовой записи это выступление приведено более кратко: «Стаборовский: „Мы должны принять все меры к спасению памятников искусства“. Стоит за принятие предложения Луначарского» (там же, л. 3).

⁷⁹ А. Ф. Головин — комиссар Временного правительства, ведавший вопросами культуры.

⁸⁰ Там же, л. 9.

⁸¹ При голосовании наиболее резкой резолюции Сологуба воздержались три человека.

⁸² В. Полонский. Литература в 1917 г. — «Новая жизнь» от 31 декабря 1917 г. (13 января 1918 г.).