ФЭБ: Раскин и др. Примечания: Ломоносов. ПСС. Т. 9.

651

ПРИМЕЧАНИЯ

ОРГАНИЗАЦИЯ ХИМИЧЕСКИХ ИССЛЕДОВАНИЙ

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному по пунктам Ломоносовым (ААН, ф. 3, оп. 1, № 705, лл. 256—257) с указанием в сносках вариантов по черновику, писанному рукой Ломоносова (ААН, ф. 20, оп. 3, № 31, лл. 1—2).

Впервые напечатано (по черновику) — Ламанский, стр. 73—74; (по подлиннику) — Билярский, стр. 44—45.

На подлиннике канцелярская помета: „Подано июня дня 1743 года“.

Публикуемый документ является вторым представлением Ломоносова об учреждении Химической лаборатории при Академии Наук. Первое представление, поданное в январе 1742 г. и оставленное без последствий, не отыскано.

На публикуемом представлении Академической канцелярией была наложена следующая резолюция: „Адъюнкту Ломоносову отказать, что, за неимением при Академии денег и за неподтверждением штата, по сему его доношению ничего сделать не можно“.

Печатается по собственноручному подлиннику (ААН, ф. 3, оп. 1, № 88, л. 123).

Подлинник на немецком языке с обозначением химических веществ латинскими названиями и условными значками.

Немецкий текст впервые напечатан — Билярский, стр. 55. Русский перевод публикуется впервые.

Датируется предположительно по канцелярской помете о подаче публикуемого документа в Академическую канцелярию 19 июня 1744 г.

652

Публикуемый документ свидетельствует, что после окончания проведенных в мае 1744 г. физико-химических опытов с растворением медных монет в азотной кислоте под колоколом воздушного насоса и в обычных условиях („Ломоносов“, III, стр. 260—264) и с растворением „обыкновенной соли“ в воде, „освобожденной от воздуха“ и „не освобожденной“ (Меншуткин, II, стр. 274), Ломоносов, несмотря на отсутствие лаборатории, продолжал экспериментальную работу по химии.

Символика химических веществ и наименование предметов инвентаря были обычными для того времени.

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым (ААН, ф. 3, оп. 1, № 94, л. 72).

Впервые напечатано (неточно) — Билярский, стр. 57.

День написания устанавливается по канцелярской помете о подаче публикуемого документа в Академическую канцелярию 5 февраля 1745 г.

Как видно из репорта, Ломоносов получил поручение от Кабинета императрицы. Это учреждение, обращавшееся постепенно в управление хозяйственными и финансовыми делами царского двора, ведало между прочим и некоторыми отраслями добывающей промышленности.

Ломоносов проявлял интерес к соляному делу еще в бытность студентом, изучая его под руководством Г.-Ф.-В. Юнкера в 1739 г. в Саксонии. Кроме того, Ломоносов в юности, по его словам, практически изучил солеварение. Публикуемый репорт Ломоносова и посланные им в Кабинет результаты анализа „проб солей“, приложенные при этом репорте, свидетельствуют о том, что еще до открытия Химической лаборатории Ломоносов проводил ответственные аналитические исследования.

¹ Реципиент — стеклянный или из другого материала сосуд, служивший для сбора продуктов перегонки.

² Непланированная бумага — непроклеенная, служившая, вероятно, для фильтрации растворов.

³ Крепкая водка — азотная кислота.

⁴ Немецкая глина — повидимому, огнеупорная кассельская глина.

Печатается по подлиннику, написанному рукой А. П. Протасова и подписанному Ломоносовым (ААН, ф. 3, оп. 1, № 747, лл. 3, 5—6).

К представлению приложен план Химической лаборатории (там же, л. 4), воспроизведенный на стр. 17 настоящего тома.

653

Впервые напечатано: представление и проект — Билярский, стр. 58—60; план воспроизведен впервые — Меншуткин, I, между стр. 20 и 21.

В п. 5 своего проекта Ломоносов намечает общий порядок производства химических операций в лаборатории, который позже был им детально разработан (см. оригинальную систематику химических операций в его труде „Введение в истинную физическую химию“). В п. 6 Ломоносов указывает на особую плодотворность и интерес физико-химических исследований, намечая здесь обширную программу работ, отчасти осуществленную им в дальнейшем.

И это представление осталось без последствий. Но Ломоносову удалось все же достигнуть того, что в борьбу за открытие Лаборатории включились теперь все прогрессивные силы Академии. Свидетельством этого является следующая часть жалобы, которую принесли профессоры Академии на Шумахера 24 июля 1745 г.: „При всех Академиях имеется лаборатория химическая, а при здешней такого нужного учреждения с начала не было. Ежели же г. советник Шумахер достоин, чтоб над всем дирекцию иметь, то как он по сие время о сем деле не вздумал?“ (Материалы. т. VII, стр. 483).

Несмотря на отсутствие Химической лаборатории, Ломоносов проводил в разных местах (преимущественно в Физическом кабинете) экспериментальные работы. Так, в мае 1744 г. им были произведены в присутствии адъюнкта Х.-Э. Геллерта опыты по растворению металлов в крепкой водке (азотной кислоте), в вакууме и при нормальном давлении (подробнее см. „Ломоносов“, III, стр. 260—264). Отголоском этих именно ранних опытов являются введенные Ломоносовым в публикуемый документ слова о том, что „крепкая водка при распущении металлов без воздуха инако действует, нежели на воздухе“.

Печатается по собственноручному подлиннику (ААН, ф. 20, оп. 3, № 77, лл. 1—2).

Подлинник на латинском языке.

Впервые напечатано в выдержках в русском переводе — Меншуткин, II, стр. 333. Латинский текст и уточненный полный перевод публикуются впервые.

В отличие от трех прежних представлений Ломоносов адресовал публикуемый документ в Академическое собрание. Академики единогласно поддержали предложение Ломоносова и направили его вместе со своим заключением в Канцелярию Академии, которая исключительно быстро на сей раз реагировала на этот шаг Ломоносова. Уже 2 ноября того же 1745 г. было вынесено определение, гласившее: „Оный проект с планом

654

для рассмотрения отослать при письме к профессору Винцгейму, которого о том просить, чтоб об оном деле предложил для рассуждения Конференции, и что оная по тому проекту и плану рассудит, о том чтобы он, Винцгейм, уведомил Канцелярию письменно“ (ААН, ф. 3, оп. 1, № 747, л. 7). Таким образом, все дело вернулось к исходному пункту: И.-Д. Шумахер, по инициативе которого была затеяна вся эта бюрократическая волокита, послал письмо в Академическое собрание с предложением утвердить уже утвержденный последним проект (ААН, ф. 20, оп. 3, № 3, л. 78). Винсгейм ответил Канцелярии, что представление Ломоносова не может быть предметом рассмотрения Академического собрания, „для того что г. профессор [Ломоносов] давно уже о том предложил Профессорскому собранию, и о том учинена уже резолюция“ (ААН, ф. 3, оп. 1, № 747, л. 12). Переписка на том и кончилась. Таким образом, и на этот раз попытка Ломоносова преодолеть сопротивление реакционных сил не удалась.

Упомянутый в публикуемом доношении план Химической лаборатории (ААН, ф. 20, оп. 3, № 77) воспроизведен на стр. 29 настоящего тома. К этому плану дана Ломоносовым легенда на латинском языке, которая в русском переводе читается так:

„BCEF. Лаборатория. ABDE. Каморка. Q. Печь в каморке. G. Атанор. H. Перегонная печь. M. Большой самодуй. I. Пламенная печь. K. Малый самодуй. L. Место для пробирной печи. N. Песочная баня. O. Водяная баня. P. Место для железных печей, каковы печи перегонные, отражательные и др.“.

Легенда содержит обозначения основных частей, на которые делилась Лаборатория: первой „каморки“ — комнаты „для взвешивания материй и разведения их“, которая служила одновременно и аудиторией и кабинетом Ломоносова; вторая часть являлась собственно лабораторией.

„Атанор“, или „ленивец“, — печь, предназначенная для длительной обработки варением, или „дигерированием“, как называли эту операцию в XVIII в. Особенностью устройства „атанора“ было наличие высокой вертикальной башни, которая наполнялась древесным углем и закрывалась герметически специальной крышкой. Уголь из этой башни падал на решетку, где происходило сгорание. Скорость сгорания могла регулироваться. Автоматическая подача топлива в топку и связанный с этим равномерный тепловой режим были основным преимуществом печей этого типа.

„Перегонная“, или „дистилирная“ печь предназначалась для перегонки „крепких водок и других летучих материй“. При организации Лаборатории предполагалось иметь несколько таких печей. Однако в дальнейшем число таких печей в Лаборатории уменьшилось. Кроме того для перегонки мог служить и атанор. Перегонные печи со сводчатым верхом

655

в русских книгах по химии XVII—XVIII вв. назывались „отбивными“, „реверберными“ или „отражательными“.

„Большой самодуй и малый самодуй“ — „самодувные“ или плавильные печи. Высокая температура получалась здесь без помощи мехов. Для усиления тяги печь снабжалась очень высокой трубой и представляла как бы большую вертикальную шахту, в которой развивалась значительная естественная тяга, откуда и название этих печей „самодувные“. Изменение температуры производилось регулировкой тяги заслонкой, а также наставкой дополнительной трубы, что давало возможность широкой регулировки температуры. Ломоносов создал свою теорию действия плавильных печей, которая получила известность за рубежом (Х. Э. Геллерт. Металлургическая химия, ч. I. 1781, стр. 107).

„Пламенная печь“ применялась для разного рода окислительных операций.

„Пробирная печь“ предназначалась главным образом для капелляции и других операций пробирного анализа, которые производились не непосредственно пламенем, а в муфеле. Пробирная печь времен Ломоносова была прообразом современных муфельных печей.

Печатается по собственноручному черновику (ААН, ф. 20, оп. 1, № 1, лл. 108—109).

Впервые напечатано — ОР, V, стр. 29—30.

Датируется предположительно по протоколу Академического собрания от 13 декабря 1745 г., где упоминается, что Ломоносов прочитал в собрании текст прошения в Сенат о Химической лаборатории (Протоколы Конференции, т. II, стр. 103).

Публикуемый текст доношения в этом начальном его варианте не посылался по назначению. Ломоносов составил другой текст, который после одобрения его академиками был 15 декабря 1745 г. представлен в Сенат (см. документ 7 и примечания к нему).

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Делилем, Гмелином, Вейтбрехтом, Миллером, Леруа, Рихманом, Тредиаковским и Ломоносовым (ААН, ф. 20, оп. 3, № 1, лл. 1—4), с указанием в сносках вариантов по черновику, писанному рукой Ломоносова (ААН, ф. 20, оп. 3, № 107, лл. 1—2).

Впервые напечатано — Меншуткин, II, стр. 335.

13 декабря 1745 г. в протоколах Академического собрания отмечено: „Профессор Ломоносов прочитал прошение, предназначенное для направления

656

в Сенат, касательно Химической лаборатории“ (Протоколы Конференции, т. II, стр. 103). Академическое собрание поддержало это выступление Ломоносова, и доношение, подписанное всеми членами Собрания, было направлено 15 декабря 1745 г., минуя Академическую канцелярию, в Сенат.

20 декабря того же года из Сената просили сообщить: „... оной же Академии от профессора химии Михайла Ломоносова какие в прошлых 742 в генваре, 743-м в маие и сего 1745 годах в марте месяцех о учреждении Химической лаборатории в тое Академию представления были-ль и что по оным учинено или и поныне ничего не учинено и для чего“ (ААН, ф. 3, оп. 1, № 747, л. 13).

21 мая 1746 г. президентом Академии Наук был назначен К. Г. Разумовский, которому Сенат 16 июня того же года переслал все неразрешенные доношения академиков и Академической канцелярии, в том числе и публикуемое доношение (Материалы, т. VIII, стр. 132). Только 1 июля 1746 г. последовал, наконец, именной указ, объявленный через Сенат из Кабинета, с предписанием Химическую лабораторию „построить по приложенному при том чертежу на Васильевском острову при Академии Наук“ на счет Кабинета (ААН, ф. 3, оп. 1, № 747, л. 18). Но даже императорского указа оказалось недостаточно, чтобы преодолеть сопротивление И.-Д. Шумахера. Лабораторию не начинали строить весь 1746, 1747 и часть 1748 года. Виновником этого положения члены Конференции считали Шумахера. Шумахер оправдывался, как отмечалось в определении Канцелярии от 27 июля 1748 г., тем, что когда „Ломоносов требовал, чтоб ему Химическую лабораторию построить, то в те поры не он, да доктор Гмелин профессором химии был, а когда Ломоносов профессором химии пожалован, то советник Шумахер поданный от Ломоносова рисунок из Канцелярии в Конференцию посылал и требовал от профессоров на сие мнения. Токмо профессоры, сей его рисунок назад приславши, объявили, что они о сем высочайшему месту представили, причем так и осталось, а ежели б профессоры сей Ломоносова проект апробовали, то Канцелярия Академии Наук о строении Химической лаборатории в Канцелярию от строений промеморию от себя послала и оного строения требовала“ (ААН, ф. 3, оп. 1, № 457, лл. 160 об. — 161). В августе 1747 г. специальная комиссия Академии Наук (в состав которой входил и Ломоносов) отвела место для постройки Лаборатории в Ботаническом саду Академии Наук. На том дело и приостановилось. Начало 1748 г. ушло на переписку с Канцелярией от строений, и только осенью этого года приступили, наконец, к строительным работам.

Начатая постройкой 3 августа 1748 г., Лаборатория была закончена в самом начале октября того же года. Вся работа происходила под непосредственным

657

руководством Ломоносова (ААН, ф. 3, оп. 1, № 747, лл. 70 об., 114).

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Рихманом, Вейтбрехтом, Гмелином и Ломоносовым (ЦГИАЛ, ф. 3, 2 экспедиция, оп. 1, № 474, лл. 13—14 об.; копия — ААН, ф. 1, оп. 2—1745, № 11).

Впервые напечатано — П. М. Лукьянов. История химических промыслов и химической промышленности России до конца XIX века, т. IV. М., 1955, стр. 170—172.

Упоминаемая в публикуемом документе промемория сохранилась в подлиннике (ААН, ф. 3, оп. 1, № 99, л. 38) и в копии (там же, ф. 1, оп. 2 — 1745, № 12).

11 ноября 1745 г. Академическое собрание поручило академикам И.-Г. Гмелину, И.-Г. Сигезбеку и М. В. Ломоносову взять на себя производство опытов по сравнению крапа (иностранного) с корнем марены (Протоколы Конференции, т. II, стр. 94). Публикуемый документ является составленным ими ответом на запрос Коммерц-коллегии.

Для составления этого ответа Гмелином были проведены опыты, о чем свидетельствует запись в протоколе Академического собрания от 20 декабря 1745 г. (Протоколы Конференции, т. II, стр. 104—105).

В соответствии с публикуемым заключением Академии Наук Коммерц-коллегия в 1746 г. решила организовать опытное поле для разведения марены, площадью 40 × 40 сажен., т. е. около 7300 кв. метров (ЦГИАЛ, ф. 3, № 474, л. 17).

К вопросу об изучении марены из Кизляра Академия Наук возвращалась и в августе 1750 г. по запросу Коммерц-коллегии, приславшей образцы истолченной марены, которая частью выросла в окрестностях Кизляра, частью же пересажена, частью посеяна (Протоколы Конференции, т. II, стр. 238). 17 августа 1750 г. Ломоносов демонстрировал в Академическом собрании „три образца шелковых нитей, крашенных мареной, которая частью выросла в диком виде, частью была посеяна, частью пересажена, — между которыми ни сам он, ни присутствующие академики не могли найти никакого заметного различия; отсюда было сделано заключение, что эти три вида почти одинаково пригодны для окрашивания. Затем постановлено отослать в Канцелярию эти образчики вместе с двумя пачками марены“ (там же, стр. 239).

Таким образом, публикуемый документ освещает один из эпизодов работы Ломоносова и других префесеоров Академии Наук по изучению методов производства крапа из отечественного растительного сырья. Эта работа оказалась, повидимому, плодотворной, так как имеется сообщение

658

об открытии в 1759 г. „краповой фабрики“ в Петербурге неким Протопоповым. Растительное сырье для этой цели он получал, будто бы, со своих полей на Выборгской стороне (ЦГИАЛ, ф. 2 Мануфактур-коллегии, отд. I, д. 16, лл. 137, 144—146, 156, 161 и др.), что, однако, является маловероятным.

Печатается по собственноручному подлиннику (ААН, ф. 21, оп. 1, № 102, л. 55).

Подлинник на латинском языке.

Публикуется впервые.

Датируется предположительно по дате расписания академических лекций на 1748 г., в которое включены указанные лекции Ломоносова (Материалы, т. IX, стр. 628—631).

См. примечания к документу 22.

Печатается по собственноручному подлиннику (ААН, ф. 3, оп. 1, № 747, лл. 76—77).

Впервые напечатано — Меншуткин, I, стр. 28—30.

Датируется предположительно по канцелярской помете о подаче публикуемого документа в Академическую канцелярию 28 июля 1748 г.

Упоминаемая в публикуемом документе Монетная канцелярия ведала всеми делами, касающимися чеканки монеты и добычи благородных металлов. В ее ведении находились пробирные лаборатории, которые решали некоторые вопросы технологии.

20 февраля 1749 г, Ломоносов известил Канцелярию АН, что вся потребная ему стеклянная посуда с заводов доставлена (ААН, ф. 3, оп. 1, № 747, л. 150).

Часть предметов оборудования и материалов была затребована через Канцелярию Главной артиллерии и фортификации, которая 27 августа 1748 г. сообщила, что все заказанное изготовляется в Петербургском арсенале (там же, л. 100).

Наряду с получением оборудования из правительственных учреждений канцелярские служащие Академии „приторговывали“ для Лаборатории различные предметы и у частных поставщиков (там же, лл. 101, 108). Сам Ломоносов также заказывал и часто оплачивал из своих средств различные предметы оборудования (там же, л. 150), некоторая же их часть изготовлялась в мастерских Академии.

Как ни торопил Ломоносов Академическую канцелярию, изготовление заказанных предметов, особенно тех, которые служили „для присоединения к химическим опытам физических“, растянулось на несколько лет, и некоторые из них не были готовы еще и к 1752 г. (Меншуткин, II, стр. 422—423).

659

¹ Ялапа — многолетнее травянистое растение, из корней и клубней которого извлекается смола.

² Гваяковое дерево (бакаут) — тропическое дерево с прочной смолистой древесиной, применяемой в машиностроении.

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым (ААН, ф. 3, оп. 1, № 747, л. 93).

Впервые напечатано — Меншуткин, I, стр. 30.

Датируется предположительно по канцелярской помете о подаче публикуемого документа в Академическую канцелярию 22 августа 1748 г.

Публикуемый документ является дополнительным списком приборов, посуды и материалов, нужных в Химической лаборатории.

¹ Горшочки муравленные — глазурованные.

² Черные тигли — графитовые.

³ Папинова машина — автоклав (см. примечания к документу 30).

⁴ Подставки на винтах употреблялись для поддержки приемников при перегонке.

⁵ Кольца из соломы или мягкого прутья служили для установки приемников на подставках.

⁶ Капельные формы служили для изготовления капелей — „пепельных круглых толстодонных горшочков“, применявшихся для основной операции пробирного анализа — отделения свинца от благородных металлов.

⁷ Гиспукель — коническая изложница рюмкообразной формы, служившая для отделения небольшого количества металла от расплавленного шлака.

⁸ Белые или гжельские кирпичи — лучший сорт огнеупорных кирпичей, известных в России в XVIII в.

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым (ААН, ф. 3, оп. 1, № 747, л. 110).

Впервые напечатано — Билярский, стр. 114.

См. примечания к документу 7.

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым (ААН, ф. 3, оп. 1, № 747, л. 114).

Впервые напечатано — Билярский, стр. 116.

Публикуемый репорт позволяет точно датировать окончание работ по сооружению Лаборатории: начатое постройкой в начале августа 1748 г., здание Лаборатории было окончено 12 октября того же года.

660

Меры, которые принимал Ломоносов для снабжения Лаборатории всем необходимым, не оказали нужного воздействия: к моменту окончания постройки здания доставка материалов и предметов оборудования еще только началась.

Печатается по собственноручному подлиннику (ААН, ф. 3, оп. 1, № 747, л. 120).

Впервые напечатано — Билярский, стр. 116—117.

Окончание постройки здания Химической лаборатории наложило на Ломоносова новые обязанности. Ему пришлось заниматься разрешением вопросов, связанных не только с покупкой и заказами химических реактивов, специальных инструментов, приборов и т. д., но и с мелкими хозяйственными делами: выпиской из Канцелярии АН дров, свечей, заказом мебели для лаборатории, ремонтом ворот и т. п.

Печатается по собственноручному подлиннику (ААН, ф. 3, оп. 1, № 747, л. 133).

Впервые напечатано — Билярский, стр. 117—118.

Из публикуемого документа видно, что Ломоносов не только требовал закупки и заказа нужного ему инвентаря и материалов из правительственных учреждений и у частных лиц, но и сам занимался закупкой и заказами.

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым (ААН, ф. 3, оп. 1, № 121, л. 494).

Впервые напечатано — Модзалевский, стр. 337.

Ломоносов с первых дней работы Лаборатории был озабочен подбором и обучением лиц, которые в дальнейшем могли бы помогать ему в осуществлении его научных планов. Одним из первых в Лабораторию на должность ученика был назначен И.-Д. Шумахером ученик Академической гимназии Петр Прянишников. Со стороны Канцелярии это был акт явного недоброжелательства по отношению к Ломоносову и пренебрежения к руководимому им учреждению. Ко времени поступления Прянишникова в Лабораторию (осень 1748 г.) он успел создать себе чрезвычайно дурную репутацию, сменив за шесть лет несколько профессий: в 1742—1743 гг. он был учеником слесаря в мастерских Академии; в 1744 г. был переведен на должность ученика в словолитную мастерскую; в 1745—1746 гг. учился в Академической гимназии И одновременно был направлен в Ботанический сад (ААН, ф. 3, от. 1, № 514, л. 297 об.), где обучался

661

„садовому художеству“ (ААН, ф. 3, оп. 1, № 97, л. 176 об.). И в Ботаническом саду Прянишников „по крайней лености и нерадению“ оказался непригодным и получил отрицательный отзыв, подписанный адъюнктом С. П. Крашенинниковым и садовником Даршмитом (Материалы, т. IX, стр. 449). Кроме всего прочего, Прянишников оказался замешанным в уголовное дело. 8 февраля 1749 г. он был уволен из Академии Наук и препровожден в Петербургскую полицеймейстерскую канцелярию (ААН, ф. 3, оп. 1, № 121, лл. 483—506).

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой с поправками и подписью Ломоносова (ААН, ф. 3, оп. 1, № 126, л. 357).

Впервые напечатано — Пекарский, II, стр. 410.

День написания устанавливается по канцелярской помете о подаче публикуемого документа в Академическую канцелярию 23 февраля 1749 г.

27 февраля 1749 г. публикуемое доношение было послано Академической канцелярией в Москву, где находился в то время президент Академии Наук К. Г. Разумовский, причем к официальному репорту И.-Д. Шумахер приложил, по обыкновению, свое письменное „мнение“, которое формулировал следующим образом: „Хотя бы г-н профессор Ломоносов и никаких других дел, кроме химических, не имел, однако необходимо надобен ему лаборатор или такой человек, который с огнем обходиться умеет, понеже профессор сам того еще не знает, да и, упражняясь в теории, столь скоро тому не научится. Ежели ему такой человек придан не будет, то он больше сосудов испортит и больше материалов потратит, нежели сколько жалования приданный ему человек получит, а ничего особливого не сделает“ (ААН, ф. 3, оп. 1, № 803, л. 101).

См. документ 18 и примечания к нему.

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым (ААН, ф. 3, оп. 1, № 126, л. 362).

Впервые напечатано: (неполно) — Пекарский, II, стр. 411; (полностью, — Материалы, т. IX, стр. 737.

Спустя два месяца после подачи Ломоносовым репорта о назначении лаборанта (документ 17) И.-Д. Шумахер направил к нему 20 апреля 1749 г. мекленбуржца Иоганна Манеке (или Менеке) для выяснения вопроса, может ли он занять должность лаборанта в Химической лаборатории (Материалы, т. IX, стр. 732). На основании публикуемого заключения Ломоносова Манеке был назначен лаборантом, и с ним был подписан одногодичный контракт (ААН, ф. 3, оп. 1, № 700, л. 170), который был утвержден Шумахером 1 мая 1749 г.

662

Ломоносов был доволен своим помощником: по его репорту контракт с Манеке был продлен в апреле 1750 г. еще на один год (Материалы, т. X, стр. 387—388). По истечении этого срока Манеке оставил службу в Академии, повидимому, по собственному желанию. Он получил от Ломоносова хороший отзыв о своей работе (документ 26) и уехал на родину („Санктпетербургские ведомости“ 1751 г., № 41 от 21 мая, стр. 326).

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым (ААН, ф. 3, оп. 1, № 747, л. 163).

Впервые напечатано (неполно) — Билярский, стр. 126. Полностью публикуется впервые.

Проведение химических опытов в вакууме входило в план физико-химических исследований Ломоносова. Еще задолго до открытия Химической лаборатории, в мае 1744 г., он производил опыты по растворению металлов в кислотах под колоколом воздушного насоса в Физическом кабинете Академии в присутствии адъюнкта Х.-Э. Геллерта (ААН, ф. 1, оп. 2 — 1744, № 6; „Ломоносов“, III, стр. 260—264). Итоги этих опытов были им изложены в „Диссертации о действии химических растворителей вообще“ (т. I наст. изд., стр. 337—383).

Позже Ломоносов наметил (а возможно, и осуществил) обширную программу физико-химических опытов („Ломоносов“, III, стр. 199) под колоколом воздушного насоса. Обычно эти опыты сочетались и сопоставлялись с опытами в „папиновом котле“ — автоклаве.

Канцелярия Академии Наук удовлетворила просьбу о доставке воздушного насоса в Лабораторию, решив передать туда один из воздушных насосов, имевшихся в Физическом кабинете, „наперед исправив оный, ежели в том окажется надобность“ (Билярский, стр. 126).

Печатается по собственноручному подлиннику (ААН, ф. 3, оп. 1, № 137, лл. 544—545).

Впервые напечатано — Пекарский, II, стр. 441—442.

Большие трудности возникли со снабжением Лаборатории препаратами и реактивами. Полученные из других учреждений препараты требовали большой работы по их „чистке“, т. е. по освобождению от посторонних примесей. Еще большего труда от Ломоносова потребовало изготовление „спиртов“, т. е. кислот, и других „простых продуктов“ — солей, щелочей и т. д. Как показывают описи Химической лаборатории Ломоносова (ААН, ф. 3, оп. 1, № 221, лл. 280а—295; ф. 3, оп. 1, № 240, лл. 267—281; ф. 3, оп. 1, № 254, лл. 133—142 об.), здесь имелся обширный набор

663

простых химических веществ, большинство которых было изготовлено в самой Лаборатории.

Пункты 2 и 3, в которых Ломоносов сообщает о разработке новой технологии изготовления красок (берлинской лазури) и о своих опытах по получению окрашенного стекла, пронизаны одной основной мыслью: связать научные исследования с запросами практики, что являлось, по мнению Ломоносова, важнейшей обязанностью члена Академии Наук.

Пункт 3 содержит целую программу работ по выделке „стекол разных цветов“ и по промышленному их использованию. На протяжении следующих пятнадцати лет Ломоносов, как известно, выполнил эту программу в значительной ее части. Связанные с этим документы см. в настоящем томе, в разделе „Организация мозаичного дела“.

Пункт 4 отчета посвящен всегда волновавшему Ломоносова вопросу о подготовке отечественных научных кадров: он просит об определении к нему студентов Университета. Осуществить это свое намерение Ломоносову удалось лишь значительно позже (см. примечания к документу 22).

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым (ААН, ф. 3, оп. 1, № 126, л. 368).

Впервые напечатано — Модзалевский, стр. 338.

День написания устанавливается предположительно по канцелярской помете о подаче публикуемого документа в Академическую канцелярию 10 апреля 1750 г.

См. примечания к документу 18.

Печатается по собственноручному подлиннику (ААН, ф. 21, оп. 1, № 102, л. 15).

Подлинник на латинском языке.

Впервые напечатано — Модзалевский, стр. 338—339.

Год написания устанавливается предположительно по нахождению публикуемой записки Ломоносова среди подобных же записок, поданных другими академиками в 1750 г.; месяц и число устанавливаются по канцелярской помете о подаче публикуемого документа в Академическую канцелярию 11 апреля.

Еще до открытия Химической лаборатории Ломоносов пытался приступить к подготовке отечественных кадров химиков-исследователей. Так, весной 1748 г. Ломоносов составил объявление о лекциях (документ 9), которые предполагал читать в летнем семестре с целью подготовки студентов к лекциям зимнего семестра, когда он намеревался читать „теоретическую химию в соединении с практикой“. Занятый работами

664

по постройке и оборудованию Лаборатории, Ломоносов вернулся к этому вопросу лишь в январе 1749 г., когда писал, что желает „показывать студентам первые основания химии, ежели к тому определены будут“ (ААН, ф. 3, оп. 1, № 803, л. 56). Но и в 1749 г. лекции не читались, повидимому, оттого, что студентов Ломоносову не дали. 19 января 1750 г. он просил президента Академии определить к нему двух или трех студентов (документ 20, п. 4). Вскоре после этого, 15 февраля 1750 г., студенты М. Софронов, И. Н. Федоровский и В. И. Клементьев подали репорт, где заявили о своем желании слушать химические лекции Ломоносова (ф. 3, оп. 1, № 137, л. 733).

Публикуемой запиской Ломоносов извещал ректора Академического университета о том, где и когда будет читать курс химии этим студентам, однако этот курс, повидимому, прочитан не был. К чтению первого в истории химии курса „истинной физической химии“ Ломоносов приступил, насколько известно, лишь в 1752 г. (Меншуткин, II, стр. 386).

Важно отметить, что чтение „практической химии“ предполагалось проводить в Лаборатории, где оно должно было, очевидно, сопровождаться демонстрационными опытами и, вероятно, практическими работами.

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым (ААН, ф. 3, оп. 1, № 140, л. 245).

Впервые напечатано — Материалы, т. X, стр. 390.

День написания устанавливается предположительно по канцелярской помете о подаче публикуемого документа в Академическую канцелярию 27 апреля 1750 г.

В отличие от академика И. Вейтбрехта, который получал в результате своих опытов не „некоторый род фарфора“, а закристаллизовавшееся, или, по терминологии стеклотехников, „зарухшее“ стекло (Протоколы Конференции, т. II, стр. 47; ААН, разр. I, оп. 3, № 19 и оп. 1, № 73), Ломоносов, хорошо знакомый с производством стекла, не смешивал его с фарфором или фаянсом и пришел к правильным результатам (Безбородов, стр. 152 и 169).

Кирпич из гжельской глины, о котором пишет Ломоносов в публикуемом документе, был в XVIII в. лучшим огнеупорным кирпичом из отечественного сырья для кладки лабораторных и производственных печей. Из него были сложены высокотемпературные печи в Лаборатории Ломоносова. Указание на то, что часть этого кирпича должна была быть клинчатой, свидетельствует о том, что печь для опытов с фарфором проектировалась круглая, вероятно, подобная той, какая была построена товарищем

665

Ломоносова, Д. И. Виноградовым, на первом русском фарфоровом заводе в Петербурге (Безбородов, стр. 83).

Гжельская глина послужила основным компонентом для изготовления „фарфоровых проб“ (т. II наст. изд., стр. 412—418). Один из сортов этой глины, так называемая „черноземка“, давал самые удачные образцы изготовленных Ломоносовым фарфоровых черепков, об одном из которых он писал: „Белее саксонского и глянец хорош“ („Ломоносов“, I, стр. 53).

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым (ААН, ф. 3, оп. 1, № 141, л. 104).

Впервые напечатано — Пекарский, II, стр. 444.

День написания устанавливается предположительно по канцелярской помете о подаче публикуемого репорта в Академическую канцелярию 15 мая 1750 г.

Среди химико-технологических работ, выполненных Ломоносовым вскоре после окончания постройки Химической лаборатории, заметное место занимала разработка новой технологии производства красок. В отчете за майскую треть 1749 г. он писал: „Старался искать, как делать берлинскую лазорь и бакан веницейский, и к тому нашел способ, как оные делать“ (т. X наст. изд., документ 506). В отчете за сентябрьскую треть того же 1749 г. Ломоносов отмечал: „Между тем старался я приводить берлинскую лазурь в лучшее состояние и как бы оную делать в немалом количестве, и нашел, что оную делать можно весьма дешево, так что в предлагаемые при сем [образчики] материалов исходит 75 копеек на фунт“ (там же, документ 507).

Подъем русской текстильной промышленности в середине XVIII в. вызвал рост потребности в красящих материалах, на что Ломоносов и откликнулся, связав изучение технологии красящих веществ со своими теоретическими изысканиями в области „новой теории о цветах“.

Еще раньше (в 1745 г.) Ломоносов привлекался Конференцией Академии Наук к решению вопроса о сравнительном изучении иностранного крапа с краской, получаемой из корня марены, произрастающей близ Кизляра (документ 8 и примечания к нему; ср. также Протоколы Конференции, т. II, стр. 94). Подобные же изыскания производились Ломоносовым и в 1750 г. (там же, стр. 239). В 1750 г. Ломоносов производил экспертизу „синей брусковой краски“ (русского индиго), изготовлявшейся одной из первых русских красочных фабрик (документ 25 и примечания к нему). Его весьма положительный отзыв об этой краске послужил одним из главных оснований для выдачи владельцам этой фабрики различных привилегий („Сенатский архив“, IX, Протоколы Правительствующего

666

Сената, 1753—1756, СПб., 1901, протокол 26 марта 1756 г., стр. 523—530).

Ссылка Ломоносова на опыты „искусных живописцев“ не голословна: образцы его „берлинской лазури“ были переданы им для экспертизы в Академию Художеств, которая дала о них следующий отзыв: „В Собрании Академии Художеств оные краски свидетельствованы и пробы ими деланы, и по пробам явилось, что берлинская лазорь под № 1, сделанная с купоросом русским, нехороша и нескоро высыхает, а второго сорту под № 2, сделанная с купоросом немецким, хороша и в дело годится“ (ААН, ф. 3, оп. 1, № 137, л. 548).

Печатается по собственноручному подлиннику (ААН, ф. 20, оп. 3, № 83, л. 1).

Впервые напечатано (по копии) — Пекарский, II, стр. 445, примеч. 1.

В 1748 г. Сенатом была выдана привилегия на открытие близ Торжка предприятия для изготовления красок бургомистру Новоторжского магистрата Антону Тавлееву, ратману Ивану Дедову и ржевскому купцу Терентию Волоскову“ (ПСЗ, 9487; А. Семенов. Изучение исторических сведений о российской внешней торговле и промышленности, ч. 1, 1859, стр. 231). Т. Волосков известен как изобретатель новых способов изготовления красок — кармина и бакана.

14 августа 1750 г. Сенат, прислав в Канцелярию Академии Наук образцы „синей брусковой краски“, изготовленной Антоном Тавлеевым „с компанейщиками“, потребовал мнения, „какое она имеет с заморской сходство?“. Академическое собрание поручило исследование краски трем академикам: М. В. Ломоносову, Х.-Г. Кратценштейну и И.-Х. Гебенштрейту. Ломоносов ответил на это предложение публикуемым репортом. Кратценштейн дал более сдержанный отзыв, отмечая, что краска Тавлеева имеет внешнее сходство с иностранной (китайской), но что о качестве ее он судить не может, так как незнаком с красильным делом (ААН, ф. 3, оп. 1, № 144, лл. 159—162).

Собрание Академии Художеств признало краску Тавлеева вполне пригодной для употребления „в живописном художестве на иллюминации и театральные представления“ (там же, лл. 163—163 об.). Пригодной оказалась она и для печати, о чем свидетельствует отзыв академического гравера И. Соколова (там же, л. 157).

На основании этих отзывов Тавлееву с компаньонами было разрешено „завести“ новую фабрику в Ржеве для производства брусковой краски из „российских материалов“ (ПСЗ, № 9895; М. Чулков. Историческое описание Российской коммерции, т. VI, кн. III, М., 1786, стр. 413—414). В августе 1756 г. „Тавлееву и Дедову с товарищи“ Сенатом

667

были предоставлены различные привилегии („Сенатский архив“, IX, Протоколы Правительствующего Сената, 1753—1756, СПб., 1901, протокол 26 марта 1756 г., стр. 523—530). Эта фабрика наладила производство синей брусковой краски и просуществовала до 1767 г. (П. М. Лукьянов. История химических промыслов и химической промышленности России до конца XIX в., т. I, М. — Л., 1948, стр. 114).

Печатается по собственноручному подлиннику (ААН, ф. 3, оп. 1, № 126, л. 375).

Впервые напечатано — Пекарский, II, стр. 411, примеч. 2.

День написания устанавливается по тексту определения Академической канцелярии от 6 июня 1751 г., где публикуемый документ цитируется под именем „аттестата оного ж г-на советника и профессора [Ломоносова] сего июня 3 числа“ (ААН, ф. 3, оп. 1, № 461, л. 239—239 об.).

См. примечания к документу 18.

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым (ААН, ф. 3, оп. 1, № 153, л. 467).

Впервые напечатано — Модзалевский, стр. 340.

В мае 1751 г., когда выяснилось, что лаборант И. Манеке уезжает на родину, в „Санктпетербургских ведомостях“ (№ 36 от 3 мая 1751 г., стр. 286) было напечатано объявление о том, что в Химическую лабораторию Академии Наук нужен лаборант. По этому, очевидно, объявлению и явился с предложением своих услуг „аптекарский гезель“ Франц Беттигер (или Биттигер). С 1735 г. он служил в Московской главной аптеке аптекарским учеником, затем с 1742 г. в Петербургской адмиралтейской аптеке, откуда посылался для работы в аптеки разных городов (ААН, ф. 3, оп. 1, № 153, лл. 464—473).

Беттигер проработал в Химической лаборатории шесть лет, принимая участие в изготовлении цветных стекол, пробах руд, может быть, и в физико-химических экспериментах, свидетельством чего являются несколько таблиц, написанных его рукой (ААН, ф. 20, оп. 1, № 3, лл. 253—254). Беттигер был опытным химиком-практиком, но по характеру и уровню своих теоретических знаний не мог вполне удовлетворить Ломоносова, который как раз в это время особенно нуждался в помощниках, усвоивших его теоретические воззрения и подготовленных к самостоятельному продолжению его исследовательских работ. Кроме того, Беттигер, живя в одном доме с Ломоносовым, сильно докучал ему разгульной жизнью. В связи с этим в мае 1756 г. Ломоносов возбудил

668

вопрос об увольнении Беттигера и о назначении на его место „студента Василья Клементьева, который сию должность отправлять и себе большее искусство в химии снискать может“ (т. X наст. изд., письмо 52).

Печатается по собственноручному подлиннику (ААН СССР, ф. 3, оп. 1, № 155, лл. 36—37).

Впервые напечатано — Пекарский, II, стр. 483—484 и примеч. 3.

Упомянутый в конце публикуемого доношения план не сохранился; уцелели только собственноручные пояснения Ломоносова к этому плану, публикуемые вслед за доношением. Архитектор И.-Я. Шумахер (брат советника Канцелярии), которому была поручена перестройка Лаборатории, писал по поводу плана Ломоносова: „По силе оного ордера и по присланному плану осматривано, по которому осмотру оный план необстоятелен, а ныне Боновский дом размерен и сделан оному план обстоятелен“ (ААН, ф. 3, оп. 1, № 155, л. 40). Составленный Шумахером план см. там же, л. 41а. Из приложенной к этому плану экспликации Шумахера видно, что требование Ломоносова об устройстве помещений „для тех, которые при Лаборатории быть или обучаться должны“, учтено не было (там же, л. 41).

Перестройка Лаборатории была завершена к августу следующего, 1752 г. Сохранился составленный архитектором Шумахером и скрепленный подписями Ломоносова документ, где перечислены выполненные плотницкие и столярные работы (там же, л. 49).

¹ Зымзы — стыки досок.

Печатается по собственноручному подлиннику (ААН, ф. 3, оп. 1, № 164, л. 38).

Впервые напечатано — Пекарский, II, стр. 494.

Второй истопник, о назначении которого просил Ломоносов, приступил к работе в Лаборатории с 13 апреля 1752 г. (ААН, ф. 3, оп. 1, № 164, лл. 39—41).

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой с поправками и подписью Ломоносова (ААН, ф. 20, оп. 3, № 12, лл. 1—2), с указанием в сносках вариантов по черновику (там же, ф. 20, оп. 1, № 3, лл. 167—168).

Подлинник на латинском языке.

669

Латинский текст впервые напечатан (в выдержках) — Билярский, стр. 168—169; русский перевод впервые напечатан — Меншуткин, II, стр. 422—423. Воспроизводимые в сносках зачеркнутые варианты черновика публикуются впервые.

Датируется предположительно по канцелярской помете о подаче публикуемого документа в Академическое собрание 11 мая 1751 г.

После осуществления программы химико-технологических работ Ломоносов принялся за составление курса физической химии. Им была разработана широкая программа физико-химических опытов для иллюстрации курса физической химии, который он читал студентам Академического университета в 1752—1754 гг. Упоминаемые в публикуемом документе приборы Ломоносов был намерен использовать и для своей экспериментальной работы. Основным ее принципом было введение в химию физических методов исследования, с помощью которых Ломоносов предполагал изучать молекулярное строение тел и силы взаимодействия между „нечувствительными частичками“, о чем говорил в своем „Слове о пользе химии“ (т. II наст. изд., стр. 352—356).

Интерес к объяснению природы сцепления частиц в твердых и жидких телах, наблюдавшийся у Ломоносова на протяжения всей его жизни, возник у него очень рано. Он писал об этом еще в своей студенческой работе (см. т. I наст. изд., стр. 43, § 45).

¹ Ломоносов в своей программе „экспериментальной химии“ намечал „определять удельный вес химических тел“; для этой цели ему были нужны различные точные весы. Так как к тому времени, когда составлен публикуемый документ, Химическая лаборатория располагала довольно обширным набором различных весов („Ломоносов“, III, стр. 176—180), то Ломоносов нуждался только в специальных „деревянных весках для взвешивания твердых тел в воздухе и воде“, служивших для гидростатического взвешивания, т. е. для определения удельных весов.

² „Описывать фигуры кристаллизующихся тел“ Ломоносов мог с помощью микроскопов. Этим прибором он пользовался еще и до открытия Химической лаборатории, а после открытия последней им было получено несколько микроскопов различных типов, которые упоминаются в описях Лаборатории.

³ Подвергать тела действию Папинова котла, т. е. изучать их поведение под повышенным давлением при высоких температурах в автоклавах, Ломоносов мог только, как сам он писал, располагая „более прочной и более соответствующей цели Папиновой машиной“. Этот прибор был затребован им в Лабораторию еще осенью 1748 г., но если и был тогда получен, то не отвечал теперь его новым требованиям. В 1752 г. Ломоносов сконструировал новый „Папинов котел“ (ААН, ф. 3, оп. 1, № 165, л. 236). 29 июля 1752 г. модель прибора, изготовленная в Академии,

670

была осмотрена Ломоносовым (там же, № 165, л. 232), и заказ на ее изготовление был передан Сестрорецкому заводу. Лишь в феврале 1753 г. Ломоносов получил „сделанную на Сестрорецких заводах по его инвенции стальную Папинову машину“ (Билярский, стр. 193).

⁴ „Всюду наблюдать степень теплоты“ Ломоносов мог только с помощью термометров и пирометра. Пирометром Ломоносов называл прибор, в котором, ввиду высокой измеряемой температуры, ртуть и стекло не были пригодны. Этот же прибор Ломоносов иногда называл металлическим термометром. Изготовление термометров производилось в академической Инструментальной палате, где оно было хорошо налажено. Недостатки существовавших в то время термометров заставили Ломоносова создать новый термометр с оригинальной шкалой („Ломоносов“, III, стр. 182—183). Но изготовление этого последнего прибора затянулось более чем на три года, о чем Ломоносов пишет в публикуемом документе.

⁵ Предполагая „изучать тела, преимущественно металлы, при помощи продолжительного растирания“, Ломоносов просил изготовить специальную „машину для растирания“. Опыты по растиранию различных тел Ломоносов ставил в присутствии ряда жидкостей (Меншуткин, II, стр. 420). При этом он отметил, что растирание идет с различными жидкостями по-разному, а также что для характеристики растирания имеет значение и материал песта и ступки. Достойно внимания, что эти самые вопросы находят отражение и в работах современных советских физико-химиков.

⁶ Чертежи и описание упоминаемого Ломоносовым „прибора для дробления и сжимания тел“ не отысканы.

⁷ Для исследования силы сцепления твердых тел Ломоносов сконструировал специальное точило „для исследования твердости камней разных и стекол в диаметре около полуторых футов“ (“Ломоносов“, III, стр. 189—190; ААН, ф. 3, оп. 1, № 165, л. 237), основанное на тех же принципах, которые находят применение и при современных механических испытаниях. Производил он и опыты разрывания металлических проволок путем подвешивания грузов („Ломоносов“, III, стр. 189—190). Для изучения силы сцепления в жидких веществах Ломоносов изобрел специальный прибор — вискозометр („Ломоносов“, III, стр. 191—192; ААН, ф. 3, оп. 1, № 165, л. 237). Ломоносовым применялись и обычные приборы, служившие для раздавливания и сжатия, и среди них тиски для выжимания трав и иготи — ступки.

Печатается по собственноручному подлиннику (ААН, ф. 3, оп. 1, № 165, л. 232).

Публикуется впервые.

См. примечания к документу 30.

671

Печатается по собственноручному подлиннику (ААН, ф. 3, оп. 1, № 168, л. 211).

Впервые напечатано — Пекарский, II, стр. 495.

Пробы мозаичных составов, о которых говорит в публикуемом репорте Ломоносов, частично уцелели. Они хранятся в Музее М. В. Ломоносова Академии Наук СССР в Ленинграде.

Мозаичный образ, о котором пишет Ломоносов, — его первая художественная мозаичная работа „Мадонна с Солимены“ (подробнее о ней см. Макаров, стр. 129—133). Местонахождение ее неизвестно.

Печатается по собственноручному подлиннику (ААН, ф. 21, оп. 1, № 108, л 3).

Впервые напечатано — Пекарский, Доп. изв., стр. 63.

Датируется по протоколам Академического собрания: между 13 и 20 мая 1754 г. Ломоносов взял диссертацию У.-Х. Сальхова для рассмотрения, а возвратил ее в Академическое собрание с публикуемым отзывом, вероятно, никак не позже 8 июля того же года, так как в этот день им была получена диссертация К. Дахрица (Протоколы Конференции, II, стр. 310), которой он отдал предпочтение перед всеми остальными (там же, стр. 311). Поэтому можно полагать, что, имея на руках диссертацию Дахрица, Ломоносов едва ли написал бы, что диссертация Сальхова „лучше всех“. Таковы предположительно крайние даты. Для более же точной датировки публикуемого отзыва имеет существенное значение то обстоятельство, что Ломоносов называет в нем диссертацию Сальхова „нынешней“, т. е. говорит о ней как о только что полученной. Из этого можно заключить, что отзыв был написан, должно быть, в самом начале намеченного выше периода, т. е. вероятнее всего, между 13 и 20 мая 1754 г.

Публикуемый документ является кратким отзывом Ломоносова о диссертации доктора Сальхова (в дальнейшем профессора химии Петербургской Академии Наук), представленной на соискание премии за разрешение задачи об отделении золота от серебра. Составлен он был при следующих обстоятельствах: в Академическом собрании 1 июля 1751 г. Ломоносов выразил свое мнение о теме, которую Академия Наук должна была предложить на соискание премии по химии в 1752 г. „Полагаю, что премии, которая будет предложена на ближайшей Конференции, должен быть удостоен тот, кто лучше других объяснит на основании физических и химических законов отделение золота от серебра, которое следует производить с помощью царской водки, и укажет наиболее удобный, требующий

672

наименьшего труда и затрат способ отделять друг от друга эти металлы“ (Протоколы Конференции, т. II, стр. 257).

7 мая 1753 г. в Академическое собрание из Канцелярии было доставлено несколько диссертаций, посвященных ответу на задачу Академии (Протоколы Конференции, т. II, стр. 285).

Так как присланные ответы не удовлетворили академиков, было решено срок конкурса продлить до 1 июня 1754 г. (там же, стр. 291). Весной 1754 г. в Академию стали поступать новые диссертации. Из всех ответов, поступивших в Конференцию, Ломоносов отметил диссертацию под девизом: „Igneus est solis vigor et coelestio origo“ („Силой подобна огню и небесное соль порождение“). Она была представлена в Академию Наук 8 июля 1754 г. (там же, стр. 307) и сохранилась (ААН, разр. I, оп. 10, № 1). Ломоносов дал о ней похвальный отзыв, представленный 18 августа 1754 г. (Протоколы Конференции, т. II, стр. 311). Отзыв этот не сохранился; может быть, он в письменном виде и не существовал, а был сообщен только устно (там же, стр. 310). Диссертация под этим девизом, как явствует из подписи на ней, была составлена Карлом Дахрицем, уроженцем Саксонии, практикующим сельским врачом, землевладельцем в Шлезвиге (ААН, разр. I, оп. 11, № 13, лл. 1—50, с тремя таблицами рисунков). П. П. Пекарский (Пекарский, II, стр. 553—554), Л. Б. Модзалевский (Модзалевский, стр. 122, № 324) и другие авторы ошибочно считали, что публикуемый отзыв Ломоносова относится к диссертации Дахрица; что это не так, следует прежде всего из содержания самого публикуемого отзыва. В нем говорится: „...жаль, что коротка... Притом и не в форме диссертации, но как письмо“. Работа Дахрица представляет собой объемистую тетрадь на 50 листах с тремя таблицами и никак не может быть признана короткой; кроме того, она составлена в форме, обычной для диссертаций того времени, а не в виде письма. Напротив, работа другого претендента на премию, Сальхова (ААН, разр. I, оп. 10, № 1), очень коротка (два листа) и составлена в форме письма. Серьезным доводом в пользу того, что отзыв Ломоносова относится к диссертации Сальхова, является также и то обстоятельство, что этот неподписанный и безымянный отзыв сохранился в фонде академика Г.-Ф. Миллера, среди бумаг, относящихся к деятельности Сальхова (ААН, ф. 21, оп. 1, № 108, л. 3).

В связи с рассмотрением диссертации Дахрица возник вопрос об отказе Ломоносова от кафедры химии в Академии Наук. В том же протоколе Академического собрания от 18 августа 1754 г., в котором Ломоносов с похвалой отозвался о диссертации Дахрица, записано: „Он, Ломоносов, полагает, что для Академии было бы полезно назначить автора этой диссертации [т. е. Дахрица] профессором химии, если бы можно было убедить его переселиться в Россию; сам же Ломоносов из-за

673

других дел больше не может трудиться в области этой науки“ (Протоколы Конференции, т. II, стр. 311).

Ломоносов в „Краткой истории о поведении академической канцелярии“ писал об этом инциденте так: „При случае платы в награждение по задаче ста червонцев за химическую диссертацию Ломоносов сказал в Собрании профессорском, что-де он, имея работу сочинения российской истории, не чает так свободно упражняться в химии, и ежели в таком случае химик понадобится, то он рекомендует ландмедика Дахрица. Сие подхватя, Миллер записал в протокол и, согласясь с Шумахером, без дальнего изъяснения с Ломоносовым, скоропостижно выписали доктора Зальхова, а не того, что рекомендовал Ломоносов, который внезапно увидел, что новый химик приехал и ему отдана Лаборатория и квартира“ (т. X наст. изд., документ 470, § 29).

Ломоносов, вероятно, не знал об одном обстоятельстве: Миллер не только записал его слова в протокол, но предпринял, кроме того, и официальные шаги к его устранению с кафедры химии. В том же августе 1754 г. Миллер подал доклад на имя президента Академии Наук К. Г. Разумовского с извещением об отказе Ломоносова от кафедры химии и с предложением выписать на его место Дахрица (ААН, ф. 1, оп. 2 — 1754, № 8). Президент этого доклада не принял, а распорядился объявить Ломоносову, „чтоб он к самому его сиятельству адресовался“ (там же). Таким образом, Разумовский, который в этот период, видимо, под известным давлением И. И. Шувалова, серьезно считался с мнением Ломоносова, оказал некоторый отпор Миллеру, дав ему почувствовать, что вопрос о замещении кафедры химии нельзя решать за спиной у Ломоносова, который от кафедры не отказывался и продолжал работу в Химической лаборатории. Никаких документальных данных о дальнейших шагах Ломоносова в этом отношении не сохранилось. Нам неизвестно, говорил ли он с Разумовским. Известно лишь, что в течение целого года после этого вопрос о замещении кафедры химии оставался без движения. Академическое собрание вернулось тем временем к обсуждению вопроса о присуждении премии. В протоколе от 22 апреля 1755 г. отмечено, что Ломоносов вновь подал отзыв о работе Дахрица и признал ее достойной премии; этот отзыв также не сохранился. А. Каау-Бургав, профессор анатомии и физиологии, признал, что не менее достойна премии и диссертация Сальхова. В связи с этим, по приказу президента Академии присуждение премий было отложено, а Ломоносову предложено повторить опыты, изложенные в обеих диссертациях, и подкрепить их собственными экспериментами (Протоколы Конференции, т. II, стр. 327).

9 августа 1755 г. в Академическом собрании вновь обсуждался вопрос о присуждении премий, причем было отмечено, что обе диссертации, отобранные Ломоносовым и Бургавом, находятся на отзыве у видного

674

химика-пробирера, директора Монетного двора И. А. Шлаттера (там же, стр. 334). 14 августа 1755 г. в Академическом собрании был прочитан отзыв Шлаттера о шести присланных ему диссертациях (там же, стр. 335). Обо всех этих работах он отозвался отрицательно, отметив, что „никакое в Европе место не может похвалиться проведением искусства разделения до высокой степени, кроме России... Такой по сие время знаемый лучший способ со всеми его приемами, — заявлял Шлаттер, — описал я во 2-й части своих лекций, при Академии напечатанных, и оный употребляется и поныне с превеликою прибылью“ (ААН, ф. 21, оп. 1, № 108, лл. 5 об. — 6). Резко отрицательный отзыв дал Шлаттер и о диссертации Дахрица, считая, что она в значительной своей части заимствована из сочинений немецкого химика и врача И.-Р. Глаубера.

Ломоносов взялся проверить это последнее утверждение (Протоколы Конференции, т. II, стр. 335) и через четыре дня, 18 августа 1755 г., сообщил Академическому собранию, что Шлаттер, по его мнению, „во многом несправедливо судил о химической диссертации“ Дахрица, однако же „кое-что в этой диссертации действительно дословно списано из Глаубера“. Ввиду этого вопрос о премировании диссертации Дахрица отпал, а „так как среди прочих диссертаций, присланных в Академию на соискание премии, по суждению советника Ломоносова и профессора Бургава, выделяется та, под которой приписан девиз «Спасенье нам раны Христовы» [автор Сальхов], то все решили, что премию следует назначить этой последней, хоть она и не во всех отношениях отвечает на вопрос, предложенный Академией“ (там же).

13 сентября 1755 г. Миллер подал президенту Академии Наук новое доношение, где, напоминая о протоколе от 18 августа 1754 г. (см. выше), сообщал, что диссертация Дахрица премии не получила, и добавлял: „Ежели по упомянутой причине достоинство его [Дахрица] кажется под сумнением, то не соизволите ли приказать призвать того, который получил награждение [т. е. Сальхова]. А то правда, что г. Ломоносов весьма мало в химии упражняется, и не без пользы будет другого профессора химии призвать в академическую службу“ (Пекарский, II, стр. 555—556). На это последовало, видимо, согласие президента, который на сей раз не счел нужным справиться о мнении Ломоносова. Спустя короткое время Миллер попросил Л. Эйлера навести справки о Сальхове. В письме от 7 октября 1755 г. Эйлер ответил, что Сальхов „кажется не только способным, но и образованным человеком.“ „Предложение, не имеет ли охоты отправиться в Петербург, — писал Эйлер, — он выслушал с радостью, потому что у него здесь мало надежды на получение места по своей науке, химии, и живет он без службы. Так как искусные химики чрезвычайно редки, то я едва верю, чтобы можно было найти способного человека. У него только жена, и его бы можно было приобрести на недорогих условиях“

675

(Пекарский, Доп. изв., стр. 66). 31 октября 1755 г. Миллер сообщил Эйлеру, что он говорил о кандидатуре Сальхова президенту и что для „этого химика готово место профессора химии с жалованьем в 600 рублей“. 7 декабря 1755 г. Эйлер, посылая контракт, подписанный Сальховом, писал: „Этот человек чем далее, тем более мне нравится, и я надеюсь, что имп. Академия будет вполне довольна этим приглашением“ (там же). 23 декабря 1755 г. президент Академии Наук подписал контракт с Сальховом на 5 лет (ААН, ф. 3, оп. 1, № 700, л. 183).

Ломоносов, таким образом, был совершенно прав, когда утверждал, что кафедра химии, которую он занимал более одиннадцати лет, оказалась „скоропостижно“ замещена Сальховом „без дальнего изъяснения с Ломоносовым“.

Сальхов прибыл в Петербург ранней весной 1756 г. и 1 мая 1756 г. принес присягу (ААН, ф. 3, оп. 1, № 205, л. 227), а 6 мая того же года впервые присутствовал в Академическом собрании (Протоколы Конференции, т. II, стр. 350). В этом заседании он произнес короткую речь под заглавием „Маленькая речь о химии вообще, которой начал свою химическую деятельность в Академии Сальхов, профессор химии“ (ААН, разр. V, оп. 1—С, № 2).

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым (ААН, ф. 3, оп. 1, № 210, л. 257).

Публикуется впервые.

Датируется по канцелярской помете о подаче публикуемого документа в Академическую канцелярию 19 июля 1756 г.

Василий Иванович Клементьев, воспитанник того же учебного заведения, что и Ломоносов (Славяно-греко-латинской академии в Москве), был в 1748 г. вместе с несколькими другими учениками переведен оттуда в Академический университет (ААН, ф. 3, оп. 1, № 114, л. 206). 15 февраля 1750 г. он вместе с двумя другими студентами (М. Софроновым и И. Н. Федоровским) подал заявление о желании обучаться химии (там же, № 137, л. 733). В 1751 г. после экзаменов Канцелярия постановила: „Василия Клементьева поручить советнику г. профессору Ломоносову и ему в Университете слушать такие лекции, какие предпишет г. советник“ (там же, № 153, л. 33). Став учеником Ломоносова, Клементьев, кроме основательной подготовки по физико-математическим дисциплинам, прослушал курс лекций Ломоносова по химии, выполнил установленные практические задания и продолжал свою работу в Лаборатории. Здесь же выполнил он и всю опытную часть своей диссертации по физической химии на тему „Об увеличении веса, приобретаемого

676

некоторыми металлами после осаждения“, которая самым тесным образом была связана с физико-химическими исследованиями Ломоносова.

10 мая 1756 г. в письме на имя И.-Д. Шумахера Ломоносов, прося об увольнении Ф. Беттигера от должности лаборатора, ходатайствовал о назначении на его место Клементьева (т. X наст. изд., письмо 52). 14 того же мая возбудил подобное же ходатайство и сам Клементьев (ААН, ф. 3, оп. 1, № 210, л. 251). Шумахер предложил только что прибывшему в Петербург преемнику Ломоносова по кафедре химии, У.-Х. Сальхову, „освидетельствовать“ Клементьева (там же, л. 252). Сальхов отказался от выполнения этого поручения. В репорте от 31 мая 1756 г. на имя Академической канцелярии он отметил, что Лаборатория продолжает находиться в ведении Ломоносова, который там работает и будет работать еще некоторое время, что для этой работы Ломоносову нужен искусный лаборатор, которого Ломоносов „всегда случай имеет“ освидетельствовать, ему же, Сальхову, „не можно у г. советника Ломоносова яко у старшего профессора химии отнять первенство“ (там же, лл. 253—254). Сальхов как ученый был в глазах Ломоносова „жалок“, но этот его поступок пришелся Ломоносову по душе (см. т. X наст. изд., документ 470, § 29).

Шумахер отомстил Ломоносову тем, что дело о назначении Клементьева лаборатором положил под сукно на целых полтора месяца: лишь 17 июля 1756 г. Ломоносову был послан ордер с требованием представить отзыв о Клементьеве (ААН, ф. 3, оп. 1, № 210, л. 260). Ответом на этот ордер был публикуемый репорт Ломоносова.

Промешкав после этого еще одиннадцать дней, Шумахер 30 июля 1756 г. назначил, наконец, Клементьева лаборатором (там же, л. 262).

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Шумахером, Ломоносовым и Таубертом (ААН, ф. 3, оп. 1, № 527, л. 111).

Впервые напечатано (неполно) — Билярский, стр. 319.

Полностью публикуется впервые.

С приездом У.-Х. Сальхова в Академии Наук оказалось два профессора химии.

В течение 1756 г. Химическая лаборатория находилась в ведении Ломоносова, продолжавшего здесь свои исследования по физической химии, в частности по вопросу об увеличении веса при обжигании. Сальхов же ограничил свою деятельность отзывами о работах других лиц (Протоколы Конференции, т. II, стр. 361, 364).

677

Сальхов подал план своих работ 18 января 1757 г. Упоминаемый в публикуемом документе пункт 5 этого плана предусматривал изучение „нового минерала, называемого Платина дель Пинто“ (Билярский, стр. 316).

Об этом-то плане Сальхова и идет речь в публикуемой резолюции, принятой без сомнения по мысли Ломоносова, который только что вступил тогда в состав членов Канцелярии.

Несколько дней спустя, 10 марта 1757 г., в Академическом собрании Ломоносов повторил свое требование в еще более решительной форме, предложив Сальхову, чтобы он „занимался больше полезными и рождающимися в России вещами, чем иностранными и курьезными“, и посоветовал ему, в частности, поработать над изобретением лучшего способа изготовления стали (Протоколы Конференции, т. II, стр. 373).

Печатается по собственноручному подлиннику (ААН, ф. 20, оп. 3, № 2, л. 1).

Впервые напечатано — „Известия Академии Наук СССР, Отделение физико-математических наук“, 1930, стр. 693.

Датируется предположительно по резолюции, внесенной в журнал Академической канцелярии 10 апреля 1757 г. (документ 36а) на основании публикуемой записки Ломоносова.

См. примечания к документу 36а.

36а

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Шумахером, Ломоносовым и Таубертом (ААН, ф. 3, оп. 1, № 527, л. 149).

Публикуется впервые.

К весне 1757 г. Ломоносов был вынужден оставить Химическую лабораторию (см. примечания к документу 33). Противники Ломоносова полагали, что, принудив его покинуть кафедру химии, они нанесут большой ущерб его исследовательской работе. Однако этого не произошло. В своем последнем письме к Л. Эйлеру Ломоносов писал: „Они [Шумахер, Миллер и Тауберт] подхватили случай, когда я по указу должен был писать историю, и выписали для химии несчастного Сальхова, чтобы меня выгнать из Лаборатории и из казенной квартиры; но вскоре бог послал мне собственный дом, и я уже восемь лет живу в центре Петербурга в поместительном доме, устроенном по моему вкусу, с садом и лабораториею и делаю в нем по своему благоусмотрению всякие инструменты и эксперименты“ (т. X наст. изд., письмо 102).

Ломоносов оставил Химическую лабораторию в полном порядке, свидетельством чего является опись препаратов и инвентаря, составленная его учеником, В. К. Клементьевым (ААН, ф. 3, оп. 1, № 221, лл. 280а—

678

295 об.). Опись показывает, что в Лаборатории в это время хранилось около 520 препаратов и много различного инвентаря, позволявшего широко развернуть физико-химические исследования и другие работы. Но самым ценным, что оставил после себя Ломоносов, был подготовленный им лаборант, его ученик, Клементьев, выполнивший к этому времени несколько научно-исследовательских работ под руководством Ломоносова, уже вполне сложившийся ученый. У.-Х. Сальхов от приема инвентаря уклонился. Лаборатория находилась в руках у Клементьева вплоть до смерти последнего в 1759 г.

На первых порах Сальхов проводил, повидимому, некоторые экспериментальные работы, как, например, исследования якутской соли (ААН, ф. 3, оп. 1, № 223, лл. 108—111). Они легли в основу написанной им диссертации (ААН, ф. 1, оп. 2, № 50, лл. 1—14), которую Академическое собрание признало недостойной напечатания (Протоколы Конференции, т. II, стр. 409). Это решение было вызвано не столько пороками данной диссертации, сколько двумя побочными обстоятельствами: во-первых, появлением в немецком журнале „„Nova Litteraria Goëttingensia“ („Новые Геттингенские литературные записки“) резкой рецензии на работу Сальхова об отделении золота от серебра (Протоколы Конференции, т. II, стр. 398) и, во-вторых, тем, что в феврале 1758 г. Сальхов был уличен в плагиате: в речи „О металлах“, которую он собирался произнести в публичном заседании Академии, были обнаружены целые страницы, выписанные дословно из книги И. Юнкера „Conspectus chemiae theoretico-practicae in forma tabularum repraesentatus“, tt. 1—2, Halae, 1730—1734 (Очерк теоретической и практической химии, представленный в форме таблиц, тт. 1—2, Галле, 1730—1734).

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Шумахером, Ломоносовым, Таубертом и Штелином (ААН, ф. 3, оп. 1, № 470, л. 66).

Впервые напечатано (неполно) — Билярский, стр. 381.

В. И. Клементьев скончался 22 февраля 1759 г. (ААН, ф. 3, оп. 1, № 240, л. 249).

У.-Х. Сальхов, уклонившийся от приема Химической лаборатории при жизни Клементьева, пытался действовать так же и после его смерти. Однако Ломоносов, хорошо знавший состояние дел в Лаборатории и дороживший этим своим детищем, потребовал от нового профессора химии приема лабораторного инвентаря.

Только к июню 1759 г. составил Сальхов, с помощью студента Элефанта, вторую опись Химической лаборатории, пометив ее мартом 1759 г.

679

(там же, лл. 267—281). Новая опись отличалась от составленной Клементьевым в 1757 г. (там же, № 221, лл. 280а—295 об.) несколько большим количеством препаратов, но это объяснялось главным образом тем, что одни и те же наименования были повторены в ней по несколько раз.

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым, Таубертом и Штелином (ААН, ф. 3, оп. 1, № 530, л. 32).

Публикуется впервые.

К началу 1760 г. научная несостоятельность У.-Х. Сальхова определилась уже вполне. На запрос Канцелярии от 10 ноября 1759 г., какие диссертации были им поданы „и от Собрания апробованы и к печатанию удостоены“ (ААН, ф. 3, оп. 1, № 254, л. 101), Архив Конференции дал справку, что Сальхов подал „только одну диссертацию 10 апреля 1758 г. о некоей соли якутской, но оная, по мнению многих академиков, не может быть внесена в Комментарии“. К этому было добавлено, что Сальхов „подал еще речь, которую хотел читать в публичном собрании, но оная не апробована, а после усмотрено было, что оная речь выписана была по большей части из Юнкеровой книги о химии“ (там же, л. 101 об.). С января 1759 г. Сальхов перестал посещать Академическое собрание (Протоколы Конференции, т. II, стр. 420).

Требование Сальхова на инструменты и материалы для Лаборатории было рассмотрено 24 января 1760 г. Академическим собранием, которое нашло, что хоть многие из затребованных Сальховом предметов не так ему и нужны, однако, чтобы не было у него основания оправдывать свою бездеятельность, следует отпустить ему все, что он просит (там же, стр. 444). К маю 1760 г. Сальхов представил диссертацию на тему „Химическое исследование речной воды Невы, через Петербург протекающей“ (ААН, разр. I, оп. 89, № 31, на 9 листах).

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым, Таубертом и Штелином (ААН, ф. 3, оп. 1, № 530, л. 105 об.).

Публикуется впервые.

См. примечания к документу 41.

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым, Таубертом и Штелином (ААН, ф. 3, оп. 1, № 530, л. 119).

680

Публикуется впервые.

Во исполнение публикуемой резолюции Академическое собрание в заседании 29 мая 1760 г. выдвинуло в качестве кандидата на должность профессора химии члена Берлинской Академии наук, химика и металлурга И.-Г. Лемана (Протоколы Конференции, т. II, стр. 451).

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым, Таубертом и Штелином (ААН, ф. 3, оп. 1, № 471, л. 130).

Публикуется впервые.

После выполнения всех перечисленных в публикуемом определении формальностей У.-Х. Сальхову был выдан аттестат о его службе в Академии (ААН, ф. 3, оп. 1, № 254, л. 118), что давало ему право вернуться на родину. В этот момент Г.-Ф. Миллером был возбужден вопрос о возвращении Сальховом диплома на звание академика. Миллер выражал опасение, что этот документ может быть использован Сальховом к „ущербу чести Академии“ (там же, лл. 124—125). Сальхов отказался вернуть диплом, сославшись на то, что отправил его за границу (там же, л. 128). Тогда И. И. Тауберт обратился в Адмиралтейств-коллегию с просьбой задержать Сальхова, уже уехавшего тем временем в Кронштадт, и отобрать у него диплом (там же, л. 130), но из этого ничего не вышло: пока приказ Адмиралтейств-коллегии дошел до Кронштадта, Сальхов успел „в море отправиться“ (там же, л. 132).

Ломоносов осудил эту странную выходку Миллера и Тауберта. Вспомнив о ней незадолго до смерти, он писал: „Зальхов не пристал к шумахерской стороне, за что он выгнан из России бесчестным образом, ибо не токмо прежде сроку дан ему абшид, но Тауберт, будучи уже в Канцелярии членом, без спросу и согласия и без подписания своих товарищей, коллежского советника Ломоносова и надворного советника Штелина, послал промеморию в Адмиралтейство, чтобы оная коллегия послала указ в Кронштадт и приказала у оного Зальхова отнять данный ему диплом как академическому члену“ (т. X наст. изд., документ 470, § 29). „Сие столько шуму, негодования и смеху в городе сделало, — писал в другом месте Ломоносов, — сколько с начала не бывало, и Залхов не преминет, уповательно, отмщать свою обиду ругательными сочинениями о академическом правлении“ (там же, документ 452, п. 4).

Но Сальхов, вопреки предположениям Ломоносова, не только не стал мстить Академии, а восемь лет спустя попытался даже возобновить научную связь с ней: в январе 1768 г., когда Ломоносова уже не было

681

в живых, а сам Сальхов обратился из академика в сельского врача в каком-то глухом углу Голштинии, он прислал на имя Петербургской Академии письмо, где предлагал себя в ее корреспонденты с годовым окладом в 200 руб. Академическое собрание, в состав которого входили люди, хорошо помнившие Сальхова, ограничилось тем, что молча выслушало текст его неожиданного послания (Протоколы Конференции, т. II, стр. 628).

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым, Таубертом и Штелином (ААН, ф. 3, оп. 1, № 530, л. 176 об.).

Публикуется впервые.

Публикуемый документ вскрывает остававшийся до сих пор неизвестным эпизод научной жизни Ломоносова. Считалось, что с весны 1757 г. его непосредственная связь с созданной им Химической лабораторией порвалась навсегда, а между тем оказывается, что на время с 17 августа 1760 г. по 14 июля 1761 г. (день прибытия в Петербург академика И.-Г. Лемана), т. е. почти на целый год, Ломоносов снова стал хозяином академической лаборатории.

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым, Таубертом и Штелином (ААН, ф. 3, оп. 1, № 471, л. 267).

Публикуется впервые.

См. примечания к документу 40.

23 октября 1760 г. Канцелярия АН получила ордер президента Академии с предложением установить И.-Г. Леману повышенный сравнительно с другими профессорами оклад жалованья, если он не согласится ехать на обычных условиях, и озаботиться получением паспортов для него и для членов его семьи (ААН, ф. 3, оп. 1, № 257, л. 108). К 29 ноября 1760 г. Канцелярия заготовила публикуемый проект контракта. Содержание пп. 2, 3 и 7 этого документа говорит о том, что Ломоносов принимал деятельное участие в его составлении. 1 апреля 1761 г. Леман подписал контракт (там же, лл. 119—120), а 14 июля того же года подал репорт в Канцелярию АН о своем прибытии в Петербург (там же, л. 126).

Леман проработал в Академии пять с половиной лет, вплоть до дня своей смерти, последовавшей 22 января 1767 г.

682

ОРГАНИЗАЦИЯ МОЗАИЧНОГО ДЕЛА

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым (ААН, ф. 3, оп. 1, № 139, л. 503).

Публикуется впервые.

День написания устанавливается предположительно по канцелярской помете о подаче публикуемого документа в Академическую канцелярию 28 марта 1750 г.

Работы Ломоносова над окрашенными стеклами можно проследить по его лабораторному журналу (т. II наст. изд., стр. 371—438; ср. документы 20 и 23).

Значение мозаичной деятельности Ломоносова как одного из крупнейших явлений русского искусства XVIII в. показано в книге В. К. Макарова „Художественное наследие М. В. Ломоносова. Мозаики“. М. — Л., 1950.

Публикуемому репорту на имя Академической канцелярии предшествовал репорт Ломоносова от 19 января 1750 г. на имя президента Академии, где Ломоносов сообщал, что прилагает „возможное старание, чтобы делать стекла разных цветов“, и говорил об использовании смальт в художественной промышленности (документ 20).

По публикуемому репорту Канцелярия определила 29 марта 1750 г.: „Объявленные стекла обтачивать и шлифовать барометренного дела подмастерью Беляеву и впредь какие от него, профессора, отданы будут по тому ж исправлять и обратно ему отдавать; а сколько им, Беляевым, ныне и впредь сделано и отдано будет, о том помесячно Канцелярию репортовать“ (ААН, ф. 3, оп. 1, № 139, л. 504).

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым (ААН, ф. 3, оп. 1, № 158, л. 118).

Впервые напечатано — Пекарский, II, стр. 470—471.

День написания устанавливается предположительно по канцелярской помете о подаче публикуемого документа в Академическую канцелярию 29 октября 1751 г.

9 октября 1751 г. Канцелярия от строений, в ведении которой находились казенные стеклянные заводы, обратилась к Академической канцелярии с требованием, чтобы Ломоносов обучил заводского мастера, стекловара Ивана Конерова изготовлению изобретенных в Химической лаборатории Академии Наук разноцветных стекол. Казенный стеклянный завод находился тогда в Петербурге, на Фонтанке, у Семеновского моста.

683

Из лабораторного журнала Ломоносова мы знаем, что Ломоносов получил при помощи окисей меди и других металлов стекло „превосходное зеленое, травяного цвета, весьма похожее на настоящий изумруд“, „зеленое, приближающееся по цвету к аквамарину“, „цвета печени“, „красивое берилловое“, „очень похожее на превосходную бирюзу“, „цвета черной печени“, „бледно пурпуровое“. Окись железа дала Ломоносову в стекле желтые тона, золото — рубиновое стекло. Замечательно кобальтовое темносинее ломоносовское стекло. Л. Эйлер писал Ломоносову из Берлина 30 марта 1754 г.: „Достойно вас, что вы в состоянии придать стеклу всевозможные цвета. Наши химики это изобретение считают за великое дело“ (Пекарский, II, стр. 544).

Конеров, повидимому, у Ломоносова не обучался, а на встречное предложение Ломоносова организовать широкое производство стекла, которое вытеснило бы с восточного рынка итальянское, провозимое через Россию, — Канцелярия от строений направила к Ломоносову для обучения „архитектурии“ ученика Петра Дружинина (см. документ 50).

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым (ААН, ф. 3, оп. 1, № 169, л. 36).

Публикуется впервые.

День написания устанавливается предположительно по канцелярской помете о подаче публикуемого документа в Академическую канцелярию 15 сентября 1752 г.

4 сентября 1752 г. Ломоносов „взносил“ упомянутый в публикуемом репорте мозаичный образ в Академическую канцелярию и заявил И.-Д. Шумахеру о своем намерении поднести это свое произведение императрице (ААН, ф. 3, оп. 1, № 521, л. 342), что Ломоносов и выполнил в тот же день, о чем довел до сведения Канцелярии 9 того же сентября (там же, л. 345). Это была первая собственноручная мозаичная работа Ломоносова. Она до нас не дошла. Размер мозаики — около 300 квадратных дюймов. Она набиралась в Химической лаборатории на Васильевском острове, близ Боновского дома (см. документ 32).

Ломоносов окончил образ в пять с половиной месяцев, но он считал, что этот срок велик и, если бы его не отвлекали лекции и другие занятия, то набор мозаики указанного выше размера занял бы, по его мнению, не более двух месяцев (Пекарский, II, стр. 909).

Я. Я. Штелин сообщает, что образ был составлен из мелких и мельчайших смальтовых кубиков, призмочек и цилиндриков (Макаров, стр. 289). Следовательно, он был выполнен не в монументальной манере,

684

как идущие за ним „Нерукотворный Спас“ Исторического музея и эрмитажный портрет Петра I.

На публикуемый репорт Ломоносова Академическая канцелярия ответила следующим определением от 24 сентября 1752 г.: „Для объявленного научения мозаического выбрать ему, г. советнику и профессору Ломоносову самому, лучших и способных к тому делу двух человек из рисовальных учеников из ведомства мастера Гриммеля“ (Билярский, стр. 179). Ломоносов выбрал Матвея Васильева и Ефима Мельникова.

Печатается по собственноручному подлиннику (ЦГАДА, ф. Госархива, IX, Продолжение Кабинета Петра I, кн. 9, № 38, ч. II, лл. 178—180).

Впервые напечатано — Пекарский, II, стр. 908.

Итог годовой сметы (п. 8 публикуемого документа) был сперва подведен Ломоносовым правильно, в сумме 3040 руб., но затем Ломоносов вписал в смету дополнительную статью „на дрова для топления в вышепомянутом доме покоев — 150“ и, вторично подводя итог, ошибся в подсчете: вместо 3190 руб., написал 3710 руб.

„Предложение“ является второй попыткой Ломоносова организовать производство смальт для мозаики, художественных и бытовых вещей из цветного стекла. В первый раз, как мы видели, Ломоносов обращался к Канцелярии от строений осенью 1751 г. (документ 45).

Обращаясь на этот раз к императрице, Ломоносов рассчитывал на содействие М. И. Воронцова, который к „заведению мозаичной работы в России первый подал повод“ (Макаренко, стр. 162).

Публикуемое „предложение“ намечало почти полностью программу деятельности будущей Усть-Рудицкой фабрики. Судя по местонахождению подлинника (см. выше), оно бесспорно дошло до императрицы. Ответ ее неизвестен. Повидимому, Ломоносову было предложено обратиться в Сенат (см. документ 48).

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым (ЦГАДА, ф. Канцелярии Сената, № 2768, лл. 100—101).

Впервые напечатано — „Красный архив“, № 100, 1940, стр. 165—166.

Публикуемое прошение Ломоносова было, как известно, полностью удовлетворено. 15 марта 1753 г. состоялось „именное повеление“ императрицы „дать ему, Ломоносову, для работ к фабрике в Копорском

685

уезде из Коважской мызы от деревни Шишкиной 136, из деревни Калищ 29, из деревни Усть-Рудиц 12, от мызы Горья Валдай и деревни Перекули и Липовой 34 — всего 211 душ со всеми к ним принадлежащими по описным книгам землями“ (Пекарский, II, стр. 511).

Весной 1753 г. фабрика начала строиться. Через год, в мае 1754 г., на ней уже в небольших масштабах начались работы. Она была расположена в богатой лесом и песком местности, в 24 верстах на юго-запад от Ораниенбаума, при впадении речки Рудицы в реку Ковашу. Среди деревень, приписанных к фабрике, было Шишкино, известное своим песком, идущим в стеклянное дело.

Наиболее полное описание Усть-Рудицкой фабрики дал сам Ломоносов в очередной „Ведомости“, представленной в Контору Мануфактур-коллегии осенью 1757 г. (документ 78).

Раскопки фабричной территории начались весной 1949 г. и дали богатые материалы (см.: В. В. Данилевский. Раскопки Усть-Рудицкой фабрики Ломоносова. „Известия Академии Наук СССР, Отдел технических наук“, 1950, № 6).

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым (ЦГИАЛ, ф. 2, оп. 2, № 571, л. 6).

Впервые напечатано — „Ломоносов“, I, стр. 130.

Датируется предположительно: определение Мануфактур-конторы о том, чтобы Ломоносов выдал публикуемое обязательство, состоялось 17 декабря 1752 г., а указ о выдаче Ломоносову денег послан 23 того же года. Таким образом, публикуемый документ подписан Ломоносовым бесспорно в промежуток времени между 17 и 23 декабря 1752 г.

О возврате Ломоносовым ссуды см. документы 82 и 96 и примечания к ним.

Печатается но подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым (ААН, ф. 3, оп. 1, № 158, л. 123).

Впервые напечатано — Пекарский, II, стр. 471.

См. примечания к документу 45.

Ломоносовскую традицию на Петербургском стеклянном заводе проследил по архивным данным Н. И. Сидоров в своей работе „Из истории мозаичных составов М. В. Ломоносова“ („Известия Академии Наук СССР, Отдел физико-математических наук“, 1930, стр. 679—706).

П. Дружинин не только прошел в Лаборатории под руководством Ломоносова солидную выучку, но и получил от своего учителя письменную рецептуру цветных стекол. Благодаря приобретенным знаниям и

686

опыту Дружинин занял на казенном стеклянном заводе руководящее положение. В связи с этим администрация завода отказалась от услуг мастера Вейса на том основании, что Вейс „противу российских мастеров в знании никакого лучшего преимущества не имеет и без него обойтись весьма можно“ (Безбородов, стр. 133).

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым (ААН, ф. 3, оп. 1, № 174, лл. 236—237).

Впервые напечатано — Билярский, стр. 195—196.

День написания устанавливается предположительно по канцелярской помете о подаче публикуемого документа в Академическую канцелярию 17 февраля 1753 г.

Разрешение открыть фабрику, выдача ссуды на ее постройку и предоставление „привилегии“ — все это зависело от Сената, который указом от 14 декабря 1752 г. и разрешил все эти вопросы (Билярский, стр. 181—186), пожаловать же Ломоносову населенные деревни могла только императрица. Двор в это время был в Москве. Сенат направил туда доклад по делу Ломоносова. До февраля 1753 г. ответа не было. Ломоносов решил ехать в Москву, чтобы добиться скорейшего завершения дела. Он рассчитывал на помощь И. И. Шувалова.

Академическая канцелярия в лице И.-Д. Шумахера отказалась отпустить Ломоносова, как он просил, на двадцать девять дней в Москву, сославшись на отсутствие „президентского позволения“. А К. Г. Разумовский был тоже в Москве. Резкие объяснения с Шумахером не привели ни к чему. Тогда Ломоносов обратился к имевшему временно „главную команду“ в Петербурге адмиралу М. М. Голицыну и по его распоряжению получил из Сенатской конторы паспорт на проезд в Москву. Известив об этом 23 февраля 1753 г. Академическую канцелярию (документ 54), Ломоносов уехал в Москву и, благополучно завершив там свои дела, вернулся в Петербург 23 марта того же года (см. документ 55).

В Москве Разумовский обошелся с Ломоносовым „ласково“, что не помешало ему, однако, затем поставить на вид Ломоносову его неповиновение Академической канцелярии и объявить „вежливый реприманд“ адмиралу Голицыну (подробнее см. т. X наст. изд., документ 470, § 28).

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым (ЦГАДА, ф. Канцелярии Сената, № 2702, лл. 366—367).

687

Впервые опубликовано — Сборник старинных бумаг, хранящихся в музее П. И. Щукина, ч. VI, М., 1900, стр. 372.

Датируется предположительно по дню резолюции Академической канцелярии об отказе в выдаче Ломоносову паспорта на проезд в Москву (17 февраля 1753 г.) и по дню слушания в Сенатской конторе публикуемого доношения (22 февраля 1753 г.).

См. примечания к документу 51.

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым (ЦГАДА, ф. Канцелярии Сената, № 2702, л. 372).

Впервые напечатано — Сборник старинных бумаг, хранящихся в музее П. И. Щукина, ч. VI, М., 1900, стр. 373—374.

См. примечания к документу 51.

Печатается по собственноручному подлиннику (ААН, ф. 3, оп. 1, № 174, л. 243).

Впервые напечатано — Билярский, стр. 197—198.

См. примечания к документу 51.

Печатается по собственноручному подлиннику (ААН, ф. 3, оп. 1, № 174, л. 250).

Впервые напечатано — Билярский, стр. 200.

См. примечания к документу 51.

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым (ЦГИАЛ, ф. 2, оп. 2, № 571, л. 35—35 об.).

Публикуется впервые.

День написания устанавливается предположительно по канцелярской помете о подаче прошения в Мануфактур-коллегию 3 мая 1753 г.

Населенные деревни, ставшие с 1753 г. собственностью Ломоносова и в условиях крепостнической России XVIII в. необходимые ему для развития Усть-Рудицкой фабрики, возложили на него ряд забот об охране земельной собственности и о защите крестьян от произвола соседей-помещиков, от разорительных казенных поборов и от тяжелых натуральных повинностей. Фабрика должна была стать, по мысли Ломоносова, центром художественного стеклоделия и образцом, следуя которому,

688

возникали бы по всей стране стеклянные заводы. Ломоносов понимал свое новое дело не как личное, а как государственное.

Документы 56, 60, 61, 65, 71 и 95 отражают заботу Ломоносова о приписанных к его фабрике крестьянах.

Получив публикуемое прошение, Мануфактур-контора послала указ С.-Петербургской губернской канцелярии с предложением „постой свести и впредь не ставить“ и ломоносовских крестьян от ямской гоньбы уволить (Сидоров, стр. 158).

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым (ААН, ф. 3, оп. 1, № 177, л. 422).

Впервые напечатано — Билярский, стр. 207—208.

День написания устанавливается предположительно по канцелярской помете о подаче публикуемого документа в Академическую канцелярию 22 мая 1753 г.

Изобретенный Ломоносовым станок для формовки смальтовых брусков был изготовлен и представлен в Академическую канцелярию 13 декабря 1753 г. Он обошелся в 16 руб. 12½ коп. (Билярский, стр. 208).

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым (ААН, ф. 3, оп. 1, № 177, л. 419).

Впервые напечатано — Билярский, стр. 207.

Определением Академической канцелярии от 26 мая 1753 г. Ломоносову был предоставлен отпуск с 10 июня по конец июля с предложением „исправить ему там [на фабрике] как на публичную ассамблею речь, так и другие профессорские дела“ (ААН, ф. 3, оп. 1, № 464, л. 333).

Под речью для публичной ассамблеи разумеется „Слово о явлениях воздушных, от электрической силы происходящих“ (т. III наст. изд., стр. 15—100).

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым (ААН, ф. 3, оп. 1, № 181, л. 26).

689

Впервые напечатано — Билярский, стр. 217.

День написания устанавливается предположительно по канцелярской помете о подаче публикуемого документа в Академическую канцелярию 6 сентября 1753 г.

Академическая канцелярия резолюцией от 6 сентября 1753 г. определила дать Ломоносову академического печника на шесть недель (Билярский, стр. 217).

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым (ЦГАДА, ф. Вотчинной конторы, № 16790, л. 46).

Впервые напечатано — „Красный архив“, № 100, 1940, стр. 169—170.

День написания устанавливается предположительно по канцелярской помете о подаче публикуемого документа в Вотчинную контору 27 октября 1753 г.

См. примечания к документу 56.

¹ Вотчинная контора — петербургское отделение Вотчинной коллегии, существовавшее с 1736 по 1781 г. и ведавшее, в частности, всеми земельными делами в Ингерманландии.

² В русском юридическом обиходе XVIII в. выражение „отказ“ обозначало передачу собственности одним лицом другому, а „отказными книгами“ назывались документы, которыми удостоверялись права нового владельца.

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым (ЦГИАЛ, ф. 2, оп. 2, № 571, лл. 38—39).

Публикуется впервые.

День написания устанавливается предположительно по канцелярской помете о подаче документа в Мануфактур-контору 5 февраля 1754 г.

См. документ № 56 и примечания к нему.

15 февраля 1754 г. публикуемое доношение Ломоносова было рассмотрено Мануфактур-конторой (ЦГИАЛ, ф. 2, оп. 1, № 21, лл. 39—42), которая потребовала, чтобы Вотчинная канцелярия освободила задержанного крестьянина и дала соответствующие разъяснения управителю Ропшинского имения. Одновременно Мануфактур-контора послала указ в Петербургскую губернскую канцелярию, „чтобы имеющиеся комиссары и прочие управители фабричных его, Ломоносова, крестьян ни к каким ответам без указу Мануфактур-конторы не требовали и от фабрики не

690

отлучали и ничем их, кроме важных и криминальных дел, по силе Мануфактур-коллегии регламента, не ведали“ (Сидоров, стр. 158—159).

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым (ЦГИАЛ, ф. 2, оп. 2, № 60, лл. 590 об. — 591).

Впервые напечатано — „Ломоносов“, I, стр. 131—132.

Репорт — первый документ из группы отчетов, представлявшихся Ломоносовым как владельцем фабрики, а затем его вдовой в Мануфактур-контору, которая контролировала деятельность промышленных предприятий. Эти репорты и ведомости служат основными источниками для изучения работы Усть-Рудицкой фабрики с первого и до последнего года ее существования (1754—1768).

Печатается по собственноручному подлиннику (ААН, ф. 3, оп. 1, № 190, л. 149).

Впервые напечатано — Модзалевский, стр. 358—359.

Рассмотрев публикуемый репорт 9 июля 1754 г., Академическая канцелярия определила „для охранения академическому дому послать из академических солдат одного, да истопника одного ж, и покамест г. советник Ломоносов в мызе своей пребудет, велеть им быть в том доме безысходно“ (ААН, ф. 3, оп. 1, № 523, л. 256).

Печатается по собственноручному подлиннику (ААН, ф. 3, оп. 1, № 187, л. 138).

Впервые напечатано — Модзалевский, стр. 324—325.

В журнале Академической канцелярии от 28 июля 1754 г. записано: „Сего числа от г. советника и профессора Ломоносова получен репорт о удостоинстве сделанных чеканщиком Вендебургом к мозаическому портрету государя императора Петра Великого медных рам“ (ААН, ф. 3, оп. 1, № 523, л. 284). Канцелярия определила: „К нему, г. Ломоносову, послать письмо, в котором написать: ежели оную доску делать, то из какой меди и какою толщиною, также надпись, которая от него прислана, его высокографскому сиятельству Академии Наук г. президенту им показывана ль и его сиятельством апробована ль“ (там же). Ответом Ломоносова на этот запрос Канцелярии является публикуемый репорт.

Речь идет о большом мозаичном портрете Петра I работы Ломоносова, находящемся в настоящее время в Государственном Эрмитаже.

691

Портрет был поднесен Ломоносовым императрице Елизавете в 1754 г. Рама, чеканенная Х. Вендебургом, и медный лист с гравированной на нем надписью, прикрывающий „назади“ железную сковороду мозаики, не сохранились (Макаров, стр. 136—139, 293).

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым (ЦГАДА, ф. Канцелярии Сената, № 2988, л. 236).

Впервые напечатано — „Красный архив“, 1940, № 100, стр. 170.

День написания устанавливается предположительно по нижеследующей канцелярской помете: „Отдано с запискою из Рекетмейстерской конторы сентября 9 дня 1754 году“.

См. документ 56 и примечания нему.

Определением от 23 декабря 1754 г. Сенат удовлетворил публикуемое ходатайство Ломоносова („Красный архив“, 1940, № 100, стр. 170—171).

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым (ААН, ф. 3, оп. 1, № 194, л. 438).

Впервые напечатано — Модзалевский, стр. 325—326.

День написания устанавливается предположительно по канцелярской помете о подаче публикуемого документа в Академическую канцелярию 29 декабря 1754 г.

29 декабря 1754 г. Академическая канцелярия определила сделать в Столярной и в Инструментальной палатах нужную Ломоносову машину на его счет. Соответствующие ордеры столярному мастеру Фричу и подмастерью Ф. Н. Тирютину были посланы 10 января 1755 г. (ААН, ф. 3, оп. 1, № 194, лл. 439—440). Документов о выполнении этого заказа не отыскано.

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым (ААН, ф. 3, оп. 1, № 196, л. 285).

Публикуется впервые.

День написания устанавливается предположительно по канцелярской помете о подаче публикуемого документа в Академическую канцелярию 14 февраля 1754 г.

В феврале 1755 г. Академическая канцелярия направила Игната Петрова, по желанию Ломоносова, в Инструментальную палату Академии к подмастерью И. И. Беляеву (ААН, ф. 3, оп. 1, № 524, л. 95 и № 196,

692

л. 287). В Инструментальной палате Петров обучался, видимо, около девяти месяцев, так как в октябре того же 1755 г. он упоминается в списке „мастеровых людей“ Усть-Рудицкой фабрики Ломоносова, который сообщает при этом, что Петров „выучился рисовать и учится мусийскому делу; также и делает цветки из финифти“ (см. документ 72). 2 апреля 1756 г. Академическая канцелярия по просьбе Ломоносова определила Петрова в Рисовальную палату к мастеру И.-Г. Гриммелю для обучения „рисовальному художеству“, снова на счет Ломоносова (ААН, ф. 3, оп. 1, № 209, л. 11). В августе 1757 г. Петров упоминается опять в составе рабочих Усть-Рудицкой фабрики, находящихся „у разных стеклянных работ“ (см. документ 78). В 1762—1763 гг., когда Ломоносов, предполагая продолжить свое „Рассуждение о большей точности морского пути“, работал над усовершенствованием оптических инструментов и пытался отлить для них оптические зеркала, к этим работам был привлечен и Петров: он делал „оправки глазных стекол, к ним апертуры, печи и горшки“; а однажды ему было поручено и более ответственное дело: „лить новое зеркало“ (т. IV наст. изд., стр. 426 и 431). Еще больших успехов достиг Петров как мозаичист. Он участвовал в работе над знаменитой „Полтавской баталией“, причем, по отзыву мастера Матвея Васильева, „мозаичный набор лучше исправлял“, чем другие младшие мозаичисты (Макаренко, стр. 175). Уже после смерти Ломоносова он набирал его погрудное изображение с портрета работы Преннера, а несколькими годами позже — погрудный же портрет великого князя Павла с оригинала Эриксена. Я. Я. Штелин сообщает, что последний портрет был выполнен „довольно хорошо и похоже“. Местонахождение этих двух мозаик неизвестно (Макаров, стр. 173 и 183).

Таким образом, Ломоносов верно угадал в Петрове задатки технических способностей и художественного дарования и не напрасно потратил на него столько забот.

Смерть Ломоносова положила предел и технической, и художественной карьере его ученика: после закрытия в 1768 г. Усть-Рудицкой фабрики Петров, крепостной крестьянин, местный уроженец, был отослан назад в свою деревню, где был вынужден вернуться к землепашеству (там же, стр. 183).

Печатается по собственноручному подлиннику (ЦГИАЛ, ф. 2, оп. 2, № 60, л. 592—592 об.).

Впервые напечатано — „Ломоносов“, I, стр. 132—133.

День написания устанавливается предположительно по канцелярской помете о подаче публикуемого документа в Мануфактур-контору 17 февраля 1755 г.

693

См. документ 62 и примечания к нему.

Упоминаемый в репорте мозаичный портрет Петра I набран Ломоносовым в Боновском доме, а в Усть-Рудицах производилась только его шлифовка.

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым (ААН, ф. 3, оп. 1, № 199, л. 113).

Впервые напечатано — Пекарский, II, стр. 580—581.

Из учеников Академической рисовальной школы к Ломоносову были направлены Матвей Васильев и Ефим Мельников (см. примечания к документу 46). Первый был несомненно даровитый художник. Он стал правой рукой Ломоносова. Васильев — сын матроса, родился около 1732 г. и с 1749 г. обучался в Академии Наук.

Второй ломоносовский ученик-мозаичист, Мельников — сын мастерового Придворной конторы. Подписанных его именем мозаичных работ, какие дошли от Васильева, мы не знаем.

Определением Академической канцелярии от 11 мая 1755 г. Васильев и Мельников были „отданы“ Ломоносову на три года с тем, чтобы по истечении этого срока он „представил“ их в Академию (ААН, ф. 3, оп. 1, № 466, л. 136). Переводя их на свое содержание, Ломоносов удвоил оклад их жалованья: вместо 18 руб. в год, которые они получали в Академии (там же, № 465, л. 294), он выплачивал им 36 руб. в год и сверх того давал еще хлеб натурой (документ 72).

Печатается по собственноручному подлиннику (ААН, ф. 3, оп. 1, № 199, л. 235).

Публикуется впервые.

В журнале Академической канцелярии от 10 мая 1755 г. вслед за изложением содержания публикуемого репорта добавлено: „О сем его сиятельству [президенту] от Канцелярии докладывано, что его сиятельство и подтвердить изволил, и о том для ведома в Профессорское собрание сообщить с сего копию“ (ААН, ф. 3, оп. 1, № 524, л. 169).

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым (ЦГАДА, ф. Канцелярии Сената, № 2988, л. 261).

Впервые напечатано — „Красный архив“, 1940, № 100, стр. 172.

День написания устанавливается предположительно по сенатской помете о рассмотрении прошения 22 августа 1755 г.

694

См. документы 56 и 65 и примечания к ним.

Ходатайство Ломоносова было рассмотрено Сенатом в день его подачи — 22 августа 1755 г., и тогда же состоялось определение о выдаче Ломоносову просимой им „привилегии“ („Красный архив“, 1940, № 100, стр. 171). 25 января 1756 г. вопрос этот рассматривался Сенатом вторично, самая же „привилегия“, выданная Ломоносову, датирована 2 сентября 1756 г. („Ломоносов“, III, стр. 396).

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым (ЦГИАЛ, ф. 2, оп. 2, № 60, лл. 594—596).

Впервые напечатано — „Ломоносов“, I, стр. 133—135.

См. документ 62 и примечания к нему.

Из числа семи упомянутых в публикуемом репорте мозаик до нас дошли три, а именно: 1) „Апостол Петр плачущий“, в Государственном Эрмитаже; 2) Портрет Петра I, в Государственном Русском музее; 3) Портрет Петра I, в Музее М. В. Ломоносова Академии Наук СССР (Макаров, стр. 139—144).

Остальные четыре мозаики, а именно „Муссийский нерукотворный образ“, первый портрет императрицы Елизаветы, „Огнедышащая гора“ и „Библейская история о Давиде и Вирсавии“ не отысканы (там же, стр. 141—146).

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному по пунктам Ломоносовым (ЦГАДА, ф. Канцелярии Сената, № 2988, л. 285).

Впервые напечатано — „Красный архив“, 1940, № 100, стр. 172—173.

Датируется предположительно по состоявшемуся 11 марта 1756 г. определению Сената об удовлетворении публикуемого прошения Ломоносова („Красный архив“, 1940, № 100, стр. 173).

Основывая и строя Усть-Рудицкую фабрику, где в большом количестве могли готовиться смальты, Ломоносов рассчитывал на государственные заказы, на „постоянное украшение публичных зданий“ циклами мозаичных исторических картин. Частные заказы на мозаики не могли поддержать фабрику; да их, повидимому, и не было. Не было и правительственных заказов, а первая ссуда, полученная в 1753 г., была уже израсходована. Для поддержания бездоходного пока производства потребовалась поэтому новая ссуда. Сенат разрешил выдать ссуду, но лишь „за надлежащими поруками“ и с тем, чтобы Ломоносов „распространял и в наилучшее состояния приводил“ свою фабрику („Ломоносов“, I, стр. 136). Оба поставленных Сенатом условия были выполнены: за своевременный возврат ссуды поручился И. И. Шувалов (там же, стр. 137),

695

а сам Ломоносов дал письменное обязательство расширить и улучшить производство (документ 76).

Мануфактур-контора выдала Ломоносову просимую ссуду, но не всю сразу, а по частям, выплата которых растянулась более чем на семь месяцев, до 21 октября 1756 г. („Ломоносов“, III, стр. 434—435).

Срок возврата ссуды наступил уже после смерти Ломоносова. По ходатайству его вдовы, Е. А. Ломоносовой, долг казне был с нее сложен во внимание к тому, „что покойный муж ее трудов своих искусства оставил государству многие полезные опыты“ („Ломоносов“, I, стр. 164).

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым (ЦГИАЛ, ф. 2, оп. 2, № 571, л. 47).

Впервые напечатано — „Ломоносов“, I, стр. 137—138.

День написания устанавливается предположительно по сенатскому указу от 12 марта 1756 г. о выдаче Ломоносову ссуды (там же, стр. 136) и по дате журнала Мануфактур-конторы от 13 того же марта о выплате Ломоносову в счет этой ссуды 2000 руб. („Ломоносов“, III, стр. 433).

См. документ 73 и примечания к нему.

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым и И. И. Шуваловым (ЦГИАЛ, ф. 2, оп. 2, № 571, л. 50).

Впервые напечатано — „Ломоносов“, I, стр. 137.

День написания устанавливается предположительно по тем же основаниям, как и день написания документа 74.

См. документ 73 и примечания к нему.

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым (ЦГИАЛ, ф. 2, оп. 2, № 571, л. 45).

Впервые напечатано — „Ломоносов“, I, стр. 137.

День написания устанавливается предположительно по тем же основаниям, как и день написания документа 74.

См. документ 73 и примечания к нему.

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым; приложенный к доношению реестр написан Ломоносовым собственноручно (ЦГИАЛ, ф. 2, оп. 2, № 60, лл. 598—599).

696

Впервые напечатано — „Ломоносов“, I, стр. 140—141.

Датируется предположительно по канцелярской помете о подаче публикуемого документа в Мануфактур-контору 1 июля 1757 г.

„Последней ведомостью“ Ломоносов называет, очевидно, свой репорт в Мануфактур-контору от 5 октября 1755 г. (документ 72).

Упоминаемый Ломоносовым осмотр фабрики был произведен 20 июня 1756 г. по распоряжению Мануфактур-конторы от 17 того же июня („Ломоносов“, III, стр. 434) „присутствующим во оной Конторе асессором Иваном Шмитом“, которому было поручено осмотреть все „фабрики, и манифактуры, и пильные мельницы, состоящие около Санкт-Петербурха и в Нарве“. Шмит нашел, что мозаичные портреты Петра и цесаревны Анны делаются „изрядною работою“, что „материалов и инструментов имеется довольное число“ и что „фабрика находится в хорошем состоянии“ („Ломоносов“, I, стр. 138).

О портретах Петра и императрицы Елизаветы см. примечания к документу 72.

Под названием „Истории о Давиде и Уриной“ (т. е. о жене Урии) Ломоносов разумеет, вероятно, ту же мозаичную картину, которую в своем репорте от 5 октября называл „Библейской историей о Давиде и Вирсавии“ (см. там же).

Портрет цесаревны Анны, дочери Петра I и матери Петра III, находится в Музее М. В. Ломоносова Академии Наук СССР. Из двух „образов бога-отца“ один находится в Государственном Историческом музее, другой не отыскан. Не отыскан и „Ландшафт с рудерами“, т. е. с руинами (Макаров, стр. 145—149).

7 июля 1757 г. публикуемая ведомость была рассмотрена Мануфактур-конторой, которая предложила Ломоносову „подать обстоятельную ведомость: 1) сколько какого фабричного строения и инструмента, 2) сколько сделано каких вещей и из них продано по цене и за продажею нынешнего 1757 г. июля к 1-му числу в остатке, 3) капиталу коликое число в фабрику употреблено, и при той ведомости имеющимся на фабрике мастерам и работным людям сообщить реестр“. Соответствующий указ Мануфактур-конторы был послан Ломоносову, судя по канцелярской помете, 9 июля 1757 г., но, видимо, не дошел до него, так как 30 того же июля был отправлен ему „дупликат“, т. е. копия этого указа („Ломоносов“, I, стр. 141—142).

¹ Флус (точнее флюс) — химически окрашенное стекло.

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым (ЦГИАЛ, ф. 2, оп. 2, № 60, лл. 603—604).

697

Впервые опубликовано — „Ломоносов“, I, стр. 142—143.

Датируется предположительно по протокольной записи в журнале Мануфактур-конторы о рассмотрении публикуемой ведомости („Ломоносов“, I, стр. 144).

Настоящая ведомость подана Ломоносовым во исполнение указа Мануфактур-конторы от 9 июля 1757 г. (см. примечания к документу 77) и была рассмотрена ею 27 августа того же года. Мануфактур-контора нашла представленные Ломоносовым сведения недостаточно полными и определила „к нему, г. советнику Ломоносову, послать указ и велеть, в силу прежде посланного к нему указа, подать о состоянии показанной его фабрики обстоятельную ведомость немедленно“. Соответствующий указ был послан Ломоносову 9 сентября 1757 г. („Ломоносов“, I, стр. 144).

¹ Тарасы — бревенчатые срубы, набитые камнями и землей.

Печатается по собственноручному подлиннику (ААН, ф. 20, оп. 3, № 55, л. 26).

Впервые напечатано — Пекарский, II, стр. 954.

Датируется предположительно по письму Ломоносова к И. И. Шувалову от 27 сентября 1757 г., где публикуемый документ упоминается в качестве приложения к этому письму (т. X наст. изд., письмо 54).

Публикуемая „выкладка“ была составлена Ломоносовым в связи с заказом Шувалова на мозаичный портрет императрицы Елизаветы для Московского университета (Макаров, стр. 155—157).

Документ показывает, что Ломоносов, наряду с крупным мозаичным набором в декоративных работах, готов был выполнять на Усть-Рудицкой фабрике заказы и на мозаичные миниатюры. В Западной Европе мозаичная миниатюра широко распространяется лишь к концу XVIII в. И в данном случае, как во многих других, Ломоносов опережал свое время.

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым (ЦГИАЛ, ф. 2, оп. 2, № 571, л. 59).

Впервые напечатано — „Ломоносов“, I, стр. 144—145.

Датируется предположительно по канцелярской помете о подаче публикуемого прошения в Мануфактур-контору 29 сентября 1757 г.

Мануфактур-контора, рассмотрев 9 октября 1757 г. публикуемое прошение Ломоносова, определила послать промеморию в Контору Главного магистрата с требованием, чтобы Ломоносову было разрешено „по желанию его, где пристойно, в ряде купить или нанять лавку“ („Ломоносов“, I, стр. 145). Упомянутая промемория была послана Мануфактур-конторой

698

15 того же октября, но Контора Главного магистрата оставила ее без ответа.

См. документ 91 и примечания к нему.

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым (ААН, ф. 3, оп. 1, № 962, лл. 124—125).

Впервые напечатано — Билярский, стр. 350—351.

День написания устанавливается предположительно по дате рассмотрения публикуемого прошения Сенатом („Красный архив“, 1940, № 100, стр. 177).

Сенат, заслушав 3 октября 1757 г. публикуемое прошение Ломоносова, определил отослать его в Академическую канцелярию „и велеть, рассмотря, оную мозаическую работу освидетельствовать и представить в Правительствующий Сенат“. Соответствующий сенатский указ, датированный 16 того же октября, был получен Академической канцелярией 23 октября (ААН, ф. 3, оп. 1, № 962, л. 123). На следующий день, 24 октября, Канцелярия переслала копию прошения Ломоносова в собрание Академии Художеств с предписанием освидетельствовать его мозаичные работы (там же, лл. 129—130). Освидетельствование состоялось в последних числах октября. В нем приняли участие академик Я. Я. Штелин, художники Д. Валериани и И.-Э. Гриммель и гравер Г.-Ф. Шмидт. 1 ноября в Канцелярию был подан их отзыв, который кончался такими словами: „Понеже, впрочем, со удивлением признавать должно, что первые опыты такой мозаики без настоящих мастеров и без наставления в самое малое время столь далеко доведены, то Российскую империю поздравляем с тем, что между благополучными успехами наук и художеств, под всемилостивейшею державою е. и. в. процветающими, и сие благородное художество изобретено и уже столь далеко произошло, как в самом Риме и других землях едва в несколько сот лет происходить могло“ (Билярский, стр. 353). 4 ноября 1757 г. этот отзыв был представлен Академической канцелярией в Сенат, который 14 ноября вынес следующее определение: „В Канцелярию Академии Наук послать указ, в котором написать, что Правительствующий Сенат, видя таковые его [Ломоносова] во изобретении мозаики полезные успехи, ибо та мозаика как добротою материи, так крепостию и видом сделанных из оных живописных вещей, по призванию Академии собрания Художеств, как римской, так и других земель не уступает, где оная в несколько сот лет едва происходить могла, со удовольствием похваляет с таким напоминанием, чтоб он [Ломоносов] как в старании приобретения вящего в том искусства, так и во обучении учеников, которых ему по выбору его потребное число давать, прилагал

699

всевозможное старание. А дабы сия мозаичная работа по сему образу в дело произведена и с пользою и великолепием употреблена быть могла и живописным всякого звания изображениям в церквах, залах, садах, гротах и прочих монументах, как во мнении Академии собрания Художеств написано, того ради в Канцелярию от строений и в прочие места, а где публичные здания со украшениями строятся, с прописанием представленного от Академии Наук собрания Художеств со удостоинством мнения послать указы, чтоб его, Ломоносова, для убрания оных, где потребно будет, мозаикою за надлежащую цену призывать и для составления потребных вещей и оригиналы или рисунки ему давать“ („Красный архив“, 1940, № 100, стр. 177). Сенатский указ, посланный во исполнение этого определения, был получен в Академической канцелярии лишь 16 февраля 1758 г. (ААН, ф. 3, оп. 1, № 226).

Связанные с этим делом письма Ломоносова к Штелину, написанные в период рассмотрения мозаик в Академии Художеств, см. в т. X наст. изд. (письма 56—58).

На предложение Сената давать Ломоносову заказы на мозаичные работы не откликнулось, насколько известно, ни одно учреждение. Это можно объяснить новизной мозаичного дела, забытого в России с XII в., и дороговизной работ.

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному по пунктам Ломоносовым (ЦГИАЛ, ф. 2, оп. 2, № 571, л. 11).

Впервые напечатано — „Ломоносов“, I, стр. 145—146.

День написания устанавливается предположительно по канцелярской помете о подаче публикуемого прошения в Мануфактур-контору 23 января 1758 г.

См. документы 48 и 49 и примечания к ним.

В публикуемом прошении красноречиво охарактеризовано тяжелое финансовое положение Усть-Рудицкой фабрики: ее изделия не находили сбыта; за два года и восемь месяцев весь доход фабрики выразился в сумме 500 руб., а на ее постройку, оборудование и содержание ушло уже более 9000 руб.

Определением от 26 января 1758 г. Мануфактур-контора отказала Ломоносову в отсрочке возврата ссуды („Ломоносов“, I, стр. 146—147). Перед Ломоносовым встал, в силу этого, вопрос о скорейшей реализации сенатского определения от 14 ноября 1757 г. о правительственных заказах на мозаичные работы (примечания к документу 81). Через четыре дня после отказа Мануфактур-конторы в отсрочке платежа, 30 января 1758 г., в заседании Сената выступил — очевидно, по ходатайству Ломоносова — чрезвычайно влиятельный в то время вельможа П. И. Шувалов, с словесным предложением заказать Ломоносову мозаичные украшения

700

к гробнице Петра I в Петропавловском соборе. Сенат одобрил это предложение („Красный архив“, 1940, № 100, стр. 177—178), но оформление заказа затянулось (см. документ 87 и примечания к нему), и Ломоносов более года находился под угрозой принудительного взыскания ссуды.

См. документ 89 и примечания к нему.

¹ Месяц указан ошибочно: см. документ 81.

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым (ЦГИАЛ, ф. 2, оп. 2, № 60, л. 606).

Впервые опубликовано — „Ломоносов“, I, стр. 147—148.

День написания устанавливается предположительно по канцелярской помете о подаче ведомости 12 февраля 1758 г. („Ломоносов“, I, стр. 148).

Мозаики, о которых говорится в публикуемом документе, относятся к серии небольших икон, выполненных в мозаичной мастерской при Усть-Рудицкой фабрике. Известно о существовании шести таких икон, из которых сохранились две: одна находится в Русском музее, другая — в Музее М. В. Ломоносова (Макаров, стр. 149—150, №№ 16—21). О каких именно из этих шести икон идет речь в данном случае, не знаем.

500 рублей Ломоносов „взял задатку“, начиная работу над вторым мозаичным портретом императрицы Елизаветы для Московского университета (см. примечания к документу 79; Макаров, стр. 155—157, № 24).

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым (ЦГАДА, ф. 3-го Департамента Сената, № 5482, лл. 478—489).

Впервые напечатано — Макаров, стр. 189—204.

День написания доношения устанавливается предположительно по дате приложенного к доношению проекта и по совпадающей с ней дате слушания доношения в Сенате („Ломоносов“, III, стр. 387).

Предложенный Ломоносовым проект убранства внутренних стен Петропавловского собора мозаичными картинами, прославляющими Петра I, внес 30 января 1758 г. в Сенат поклонник и покровитель Ломоносова, сенатор П. И. Шувалов (см. примечания к документу 82). Сенат предложил Академической канцелярии „сочинить прожект, снесшись с ним, советником Ломоносовым, для способного сочинения, тако ж дабы он мог сочинить между тем смету“, Канцелярия же определила „о сочинении вышеписанного прожекта обще с г. советником Ломоносовым послать в собрание Академии Художеств указ“ (Билярский, стр. 365). Академия Художеств представила в Канцелярию 30 марта 1758 г. не один, а несколько

701

проектов, сочиненных Я. Я. Штелином, архитектором И.-Я. Шумахером, скульптором И.-Х. Дункером и живописцем Д. Валериани. Проектировалась, по типу обычных в Западной Европе церковных памятников, декорация стены у места погребения Петра (там же, стр. 369). Ломоносов же представил свой проект, который и был выбран Сенатом в заседании 7 апреля 1758 г., состоявшемся в присутствии Ломоносова („Ломоносов“, III, стр. 398). Это был не западного типа настенный надгробный памятник, а необычное сооружение над могилой основателя города. Сенат решил: „Для строения того всего по описанию и по смете его, Ломоносова, деньги 148 682 руб., разделя ровно на 6 частей, выдавать погодно из Штатс-конторы“. Строение монумента было поручено Ломоносову, „яко изобретателю мозаики и всего вышеописанного украшения“ („Красный архив“, 1940, № 100, стр. 158—164). Однако Сенат не решился без приказа императрицы довести дело до конца. 26 мая 1758 г. Сенат представил ей соответствующий доклад („Ломоносов“, III, стр. 398).

Во время обсуждения проектов монумента Петропавловский собор реставрировался после пожара, происшедшего 30 апреля 1756 г. Полуразрушенный, опустошенный собор без знаменитого шпиля, в который ударила молния, внушил Ломоносову мысль о полной перестройке здания.

В 1760 г. Ломоносов разработал второй вариант проекта („Чтения в Обществе истории и древностей при Московском университете“, 1867, № 2, разд. V, стр. 17—18; см. документ 104 и примечания к нему). По этому варианту середина собора должна была расшириться вдвое, а мозаичных картин по второму проекту нужно было двенадцать. Ломоносов обязался выполнить эти мозаики в шесть лет.

См. документ 87 и примечания к нему.

¹ Шкицы — эскизы; шкицировать — выполнять эскизы.

² Мулюры — наличники.

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым (ААН, ф. 3, оп. 1, № 234, л. 98).

Публикуется впервые.

Публикуемое доношение Ломоносова от 22 июля 1758 г. было в тот же день рассмотрено Академической канцелярией, которая определила „на показанное время ему, г. Ломоносову, отсюда отлучиться позволить“ (ААН, ф. 3, оп. 1, № 528, л. 196 об.).

Ломоносов возвратился в Петербург раньше срока: срок отпуска истекал 19 августа 1758 г., а между тем 13 августа Ломоносов участвовал уже в заседании Академической канцелярии (ААН, ф. 3, оп. 1, № 528, л. 216).

702

Преждевременное возвращение Ломоносова с фабрики было вызвано делами, связанными с печатанием книги первой собрания его сочинений, которое выпускал Московский университет (т. VII наст. изд., стр. 893).

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым (ЦГИАЛ, ф. 2, оп. 2, № 60, лл. 608—608 об.).

Впервые опубликовано — „Ломоносов“, I, стр. 148—149.

Публикуемая ведомость была рассмотрена Мануфактур-конторой 28 августа 1758 г. и никаких распоряжений с ее стороны не вызвала („Ломоносов“, I, стр. 149).

В этой ведомости впервые упомянуты в числе изделий фабрики „литые столы наподобие мраморных из мозаичных составов“ и „делающиеся вновь литые плиты“, производство которых было, вероятно, только что налажено. Впервые же говорится здесь о передаче изготовленных на фабрике галантерейных вещей „для продажи в лавку“.

Из числа упомянутых в ведомости мозаик портрет императрицы Елизаветы Петровны, выполнявшийся для Московского университета, является тем самым, о котором шла речь в ведомости за вторую половину 1757 г. (документ 83). Портрет великого князя Петра Федоровича, будущего Петра III, находится в настоящее время в Русском музее. Под портретом „некоторой знатной особы“ следует разуметь портрет П. И. Шувалова, который находится в Государственном Эрмитаже (Макаров, стр. 151—154).

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым (ЦГИАЛ, ф. 1400, Автографы из уничтоженных дел Сената и Министерства юстиции. Автографы Ломоносова).

Впервые напечатано — „Русская старина“, 1887, т. LVI, кн. 10, стр. 211—212.

Конференция при императорском дворе только 26 октября 1760 г., т. е. через два года после подачи публикуемого прошения, одобрила сооружение монумента, но потребовала через Сенат, чтобы И. И. Шувалов собрал „мнения и проекты сколько можно от большего числа ученых и искусных людей, каков бы тот монумент быть имел“ („Красный архив“, 1940, № 100, стр. 181 и сл.).

Шувалов, признаваясь, „что его знание недостаточно в выборе такого дела“, предлагал послать проекты на отзыв „в Академию Римскую и Парижскую“. Это предложение не было принято, но дело все же тянулось. Ломоносову, по распоряжению Сената, пришлось составлять новую смету (Билярский, стр. 526—527; см. также ААН, ф. 3, оп. 1, № 668,

703

№ 104), и лишь 14 июня 1761 г. Сенат окончательно утвердил проект мозаичных работ для собора. Смета была утверждена в сумме 80 764 руб. 10 коп. („Красный архив“, 1940, № 100, стр. 183—184).

Более чем двухлетнее промедление с началом работ над монументом Петру I было роковым для этого грандиозного предприятия. К половине 1762 г. сановные покровители Ломоносова сошли один за другим с политической сцены, и Ломоносов, лишась их поддержки, не успел осуществить свой художественный замысел (см.: Макаров, стр. 86—87). Основной причиной этой неудачи были те финансовые затруднения, о которых идет речь в документах 89, 92, 96, 98, 102—104 и примечаниях к ним.

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым (ЦГИАЛ, ф. 2, оп. 2, № 1349, л. 172—172 об.).

Впервые напечатано — „Ломоносов“, I, стр. 150—151.

Указом от 9 октября 1758 г. Сенат предписал Мануфактур-конторе: „По состоянию российских фабрик и справясь с фабриканами, подать в Сенат немедленно доношение, нет ли при российских фабриках в каких мастерах, без которых оные до совершенства доходить не могут, недостатка, ибо при нынешних в Европе военных беспокойствах, уповательно, всяких мастеров без большого затруднения выписать возможно будет“. Во исполнение этого сенатского указа Мануфактур-контора запросила в числе других фабрикантов и Ломоносова, который ответил письменно, что ему „для ускорительного дела бисера мастер надобен“. После этого Ломоносов — опять-таки в числе других фабрикантов — был запрошен, „на каких именно кондициях“ он желает взять к себе на фабрику иностранного мастера. Ломоносов пообещал, что „кондиции обстоятельно подадутся в немедленном времени“ („Ломоносов“, I, стр. 149), что и исполнил, направив 28 января 1759 г. в Мануфактур-контору публикуемый документ.

„Кондиции“ Ломоносова были рассмотрены Мануфактур-конторой 21 апреля 1759 г. („Ломоносов“, III, стр. 437, № 87), однако из этого „ничего не воспоследовало“.

Бисер и стеклярус в XVIII в. ввозились к нам из Венеции. Русского производства этих товаров не было. Ломоносову бисер доставил не мало забот. Он долго не выходил „ровен, чист и окатист“, как требовалось, чтобы не уступать привозному. В следующем, 1760 г., не найдя мастера, каким мог быть тогда только заезжий венецианец, Ломоносов сообщил в Мануфактур-контору, что он сам „сыскал надежный способ делать бисер, пронизки и стеклярус скорым образом“ и не имеет нужды в иностранных мастерах („Ломоносов“, I, стр. 150—153).

704

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым (ЦГАДА, ф. 3-го департамента Сената, № 5482, лл. 502—503).

Публикуется впервые.

См. документы 48, 49 и 82 и примечания к ним.

Определением от 26 января 1758 г. Мануфактур-контора отказала Ломоносову в отсрочке возврата ссуды, а утверждение заказа на мозаичные украшения к гробнице Петра I затягивалось, и Усть-Рудицкой фабрике грозила финансовая катастрофа. Этим и было вызвано публикуемое прошение.

Сенат, запросив предварительно Мануфактур-контору о состоянии ее расчетов с Ломоносовым („Ломоносов“, I, стр. 151—152), определением от 27 марта 1759 г. удовлетворил его ходатайство: возврат ссуды был отсрочен до „конфирмации“ императрицей доклада Сената о монументе Петру I, „а в случае невоспоследования оной“ — на четыре года. Мануфактур-контора была извещена об этом сенатским указом от 3 июня 1759 г. (там же, стр. 152—153; см. также „Ломоносов“, III, стр. 398, №№ 137—138).

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой, с собственноручным добавлением Ломоносова (ААН, ф. 20, оп. 3, № 55, л. 10).

Впервые напечатано — „Зритель общественной жизни, литературы и спорта“, № 28 от 7 июля 1862 г., стр. 19—20.

Датируется предположительно по адресованному И. И. Шувалову письму, к которому был приложен публикуемый счет (т. X наст. изд., письмо 45).

В ломоносовской мастерской было сделано три мозаичных портрета императрицы Елизаветы: первый набирался в 1755 г. с гравюры и был небольшого размера — „немного более фута“; он не отыскан (Макаров, стр. 141—142); второй (о котором и говорится в публикуемом документе) был выполнен в 1758—1760 г. учениками Ломоносова, мозаичистами Матвеем Васильевым и Ефимом Мельниковым по заказу И. И. Шувалова для Московского университета. Он набирался по картону Ф. С. Рокотова и в смысле красочности является шедевром мозаичного искусства. По неизвестным нам причинам он не был отослан в Москву и находится в настоящее время в Государственном Русском музее (Макаров, стр. 155—157); третий портрет императрицы Елизаветы был заказан для Академии Художеств и набирался в 1760—1762 гг. с живописного оригинала Л. Каравака. Судя по цене (1300 руб.), он был сравнительно большого размера; этот третий портрет, как и первый, не отыскан (там же, стр. 157—160).

705

Публикуемый счет был оплачен Шуваловым в том же 1760 г. (П. Н. Петров. Сборник материалов для истории имп. С.-Петербургской Академии Художеств за сто лет ее существования, ч. I, СПб., 1864, стр. 27).

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым (ЦГИАЛ, ф. 2, оп. 2, № 60, лл. 610—611).

Впервые напечатано — „Ломоносов“, I, стр. 153—154.

О портрете императрицы Елизаветы для Московского Университета см. документ 90 и примечания к нему.

Публикуемая ведомость была рассмотрена 17 ноября 1760 г. Мануфактур-конторой. В протоколе ее за этот день записано: „В 1759 [г.] октября 27 числа поданные от него, г. Ломоносова, о выписывании на фабрику его иностранного мастера кондиции в Правительствующий Сенат из Манифактур-конторы при доношении взнесены. А ныне представленные образцы по усмотрению Манифактур-конторы оказались хорошего мастерства. Того ради определено: ведомости сообщить к прочим, образцы записать в приход, а к нему, Ломоносову, послать указ, в котором написать, дабы он о покупке или о найме лавки просил в Магистратской конторе, а впредь Манифактур-конторе якобы в неудовольствии нарекания не чинил“ („Ломоносов“, I, стр. 154—155). Соответствующий указ Мануфактур-конторы послан Ломоносову 4 декабря 1760 г. („Ломоносов“, III, стр. 438, № 93).

О лавке для продажи изделий Усть-Рудицкой фабрики см. документ 80 и примечания к нему. О найме на фабрику иностранного мастера см. документ 88 и примечания к нему.

¹ Пряденое стекло — то же, что „вить“, которая изготовлялась на стеклянных заводах способом вытягивания и применялась для украшения стеклянной посуды.

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному по пунктам Ломоносовым (ЦГАДА, ф. 3-го департамента Сената, № 5482, л. 518).

Публикуется впервые.

Только 14 июня 1761 г., т. е. более чем через три месяца после подачи Ломоносовым публикуемого прошения, вновь представленная им смета была окончательно утверждена Сенатом в сумме 80 764 р. 10 к., и состоялось определение Сената о выдаче Ломоносову в счет сметной суммы просимых им 6000 р. („Красный архив“, 1940, № 100, стр. 180—184).

706

Из публикуемого документа видно, что первой мозаичной композицией (7 на 9 аршин) для внутренних стен собора была намечена Ломоносовым не „Полтава“, а „Левенгауптская баталия“ (битва при деревне Лесной 15 сентября 1708 г. с картины Ж.-М. Натье). Однако осенью того же 1761 г. приступлено было к работе в том же точно размере над „Полтавской баталией“ (документ 93), а изображение битвы при Лесной было исключено из числа запроектированных картин над памятником Петру.

Картина Натье „Битва при Лесной“, датируемая 1717 г., находится в Музее изобразительных искусств в Москве. Долгое время она ошибочно считалась изображением Полтавской битвы.

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым (ЦГИАЛ, ф. 2, оп. 2, № 60, л. 615).

Впервые напечатано — „Ломоносов“, I, стр. 155.

День написания устанавливается предположительно по канцелярской помете о подаче публикуемой ведомости в Мануфактур-контору 14 августа 1761 г.

См. документ 62 и примечания к нему.

„Последней“ ведомостью Ломоносов называет ту, которую он подал в Мануфактур-контору 15 ноября 1760 г. (документ 91).

Мозаика „Апостол Петр“, упомянутая в документе, одна из лучших вещей ломоносовской мастерской, хранится в Государственном Эрмитаже (Макаров, стр. 160—161).

О третьем портрете императрицы Елизаветы см. примечания к документу 90.

Облицовка комнатных панелей плитками из ломоносовских смальт и смальтовые паркеты, бывшие в Ораниенбаумских дворцах, до нас не дошли. О нах можно судить лишь по трем столам работы Петергофской гранильной фабрики (два в г. Ломоносове и один в Государственном Русском музее), а также по обрамлению прекрасной синей смальтой мраморных барельефов в Китайском дворце в г. Ломоносове.

Набор грандиозной „Полтавской баталии“, находящейся в настоящее время в здании Академии Наук в Ленинграде, происходил в мозаичной мастерской при доме Ломоносова на Мойке. Сюда Ломоносов перевел к 1762 г. из Усть-Рудиц всех наборщиков, мастеров Матвея Васильева и Ефима Мельникова с группой обученных мозаичному делу крестьян (историю работы над „Полтавской баталией“ см.: Макаров, стр. 163—169). В Усть-Рудицах продолжал работать до закрытия фабрики шурин Ломоносова И. А. Цильх. Он заготовлял смальты, необходимые для „Полтавской баталии“.

707

Публикуемая ведомость была рассмотрена Мануфактур-конторой в день ее подачи — 14 августа 1761 г. („Ломоносов“, III, стр. 438, № 94).

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым (ААН, ф. 3, оп. 1, № 825, л. 294).

Впервые напечатано — Билярский, стр. 539.

Датируется предположительно по канцелярской помете: „Августа 17 д[ня] 1761 доложить“.

Инспектор Академической гимназии, академик С. К. Котельников, возбудил перед Академической канцелярией ходатайство о переводе пяти казеннокоштных „вырослых“ гимназистов, ввиду „непонятия, которым их натура оделила“, в Географический департамент „для снимания и рисования карт“ (ААН, ф. 3, оп. 1, № 825, л. 291). Ломоносов, чрезвычайно неохотно соглашавшийся на увольнение учащихся, попытался одного из намеченных к увольнению гимназистов, солдатского сына Степана Никифорова, которому шел уже в то время двадцать второй год, взять к себе на фабрику.

Публикуемое представление Ломоносова было удовлетворено Академической канцелярией (там же, л. 294 об.), но Никифоров „на той его фабрике быть не пожелал, на что и он, г. советник Ломоносов, согласился“ (см. документ 344).

Став впоследствии работником Географического департамента, Никифоров в области картографии, насколько известно, не пошел дальше копирования карт (Гнучева, прил. II, №№ 58, 203, 454, 455 и 713). В 1770—1772 гг. он, состоя в звании студента Географического департамента, преподавал арифметику и геометрию ученикам этого департамента (ААН, ф. 3, оп. 1, № 325, лл. 301—303, 305).

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым (ЦГАДА, ф. Вотчинной конторы, № 16788, лл. 795—796).

Впервые напечатано — „Красный архив,“ № 100, л. 175—176.

День написания устанавливается предположительно по канцелярской помете о подаче прошения в Главную Межевую канцелярию 31 августа 1761 г.

См. документ 56 и примечания к нему.

Межевое дело, возбужденное Ломоносовым в интересах крестьян деревни Калища, затянулось почти на полтора года. 2 марта 1762 г. Главная Межевая канцелярия представила доношение в Сенат, изложив свое мнение о том, как следовало бы поделить землю („Ломоносов“, III,

708

стр. 438, № 99). 30 апреля того же года Сенат послал в Главную Межевую канцелярию указ об отмежевании Ломоносову земли по числу крестьян (там же, стр. 438—439, № 100). Ведение дела по размежеванию Ломоносов доверил своему шурину И. А. Цильху и своему ученику, мозаичисту М. Васильеву (там же, стр. 388, № 68). Только в январе 1763 г. это дело было приведено к окончанию, о чем свидетельствует поданное в этом месяце прошение Ломоносова в Вотчинную контору о выдаче ему планов и копий с межевой книги на землю в деревнях Голубовицы и Савалшино (см. документ 97).

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым (ЦГИАЛ, ф. 2, оп. 2, № 571, л. 22—22 об.).

Впервые напечатано — „Ломоносов“, I, стр. 156—157.

См. документы 48, 49, 82 и 89 и примечания к ним.

Определением Сената от 27 марта 1759 г. возврат полученной Ломоносовым ссуды был отсрочен до „конфирмации“ императрицей доклада Сената о монументе Петру I в Петропавловском соборе, „а в случае невоспоследования оной“ на четыре года („Ломоносов“, I, стр. 152). Ссуда в сумме 4000 руб. была выдана Ломоносову в январе 1753 г. на пять лет. Срок ее возврата, продленный Сенатом на четыре года, истек в январе 1762 г. На протяжении 1762 г. Мануфактур-контора не раз обращалась к Ломоносову с словесными требованиями о возврате ссуды, на что он отвечал, что „тех денег ныне заплатить не в состояния, а заплатит-де оные в будущем 1763 г.“. 24 сентября 1762 г. Мануфактур-контора определила „велеть“ Ломоносову внести деньги немедленно, „дабы в том Манифактур-конторе не причтено б было во взыскании оных в послабление“, с предупреждением, что, если он денег не внесет, „то учинено быть имеет в Манифактур-конторе в силу законов без упущения“. Об этом решении Ломоносов был извещен указом от 28 октября 1762 г. (там же, стр. 155—156).

Ответом на этот указ явилось публикуемое доношение Ломоносова, написанное 1 ноября и поданное 4 ноября 1762 г.

Оно было в тот же день рассмотрено Мануфактур-конторой, которая, отметив, что „по той его, Ломоносова, просьбе отсрочки учинить сама собой не может“, определила „о вышеписанном в Государственную Манифактур-коллегию репортовать и, что повелено будет с ним, Ломоносовым, чинить, требовать указу“ (там же, стр. 157). 27 ноября 1762 г. Мануфактур-коллегия разрешила отсрочить врзврат ссуды до 1763 г., обязав Ломоносова представить ведомость о состоянии фабрики и образцы ее изделий („Ломоносов“, III, стр. 439, № 106).

709

4 апреля 1763 г. Ломоносов погасил свою задолженность по ссуде (документ 98).

В п. 2 публикуемого доношения Ломоносов упоминает про какой-то еще другой „долг в Банковую контору“ в сумме 4034 руб. Сведений об этом долге не обнаружено.

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым (ЦГАДА, ф. Вотчинной конторы, № 16788, лл. 915—916).

Впервые напечатано — „Красный архив“, 1940, № 100, стр. 176—177.

День написания устанавливается предположительно по канцелярской помете о подаче прошения 23 января 1763 г. (там же, стр. 176).

См. документ 95 и примечания к нему.

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым (ЦГИАЛ, ф. 2, оп. 2, № 571, л. 25).

Впервые напечатано — „Ломоносов“, I, стр. 159—160.

Публикуемая ведомость представлена Ломоносовым во исполнение требования Мануфактур-коллегии от 27 ноября 1762 г. (см. примечание к документу 96). Одновременно с представлением ведомости Ломоносов погасил и свой долг по ссуде, выданной ему в 1753 г. (см. там же).

Ведомость была рассмотрена Мануфактур-конторой в день ее подачи — 4 апреля 1763 г., а о погашении ссуды Мануфактур-контора известила и Мануфактур-коллегию, и Сенат („Ломоносов“, III, стр. 440, №№ 110—112).

К ведомости была приложена копия сенатского указа от 12 марта 1763 г. на имя Штатс-конторы о выдаче Ломоносову 13460 руб. на мозаичные работы в Петропавловском соборе.

Печатается по собственноручному подлиннику (ЦГИАЛ, ф. 789, оп. 1, № 34, л. 66).

Впервые напечатано — Макаренко, стр. 179.

Датируется предположительно по начальным словам публикуемого документа.

По сообщению Ломоносова, „с 1762 г., майя с последних чисел, началось действительное мозаикою ставление [т. е. мозаичный набор] первой картины — Полтавская победа“ („Красный архив“, 1940, № 100, стр. 186). Возбуждая в начале 1763 г. ходатайство перед Сенатом о выдаче 13460 руб. „для приведения к совершенному окончанию мозаичной

710

великой картины Полтавская баталия и к продолжению следующих, также и на строение к оной картине позолоченных рам“, Ломоносов выражал надежду, что к 27 июня 1763 г., т. е. ко дню годовщины Полтавской победы, работа над картиной будет закончена („Ломоносов“, I, стр. 158).

Чтобы побудить своих мозаичистов к скорейшему выполнению работы, Ломоносов повысил оплату их труда, о чем известил их публикуемым документом. В чтении документа расписался на нем же за себя и за всех товарищей М. Васильев.

Наиболее ответственные места — голову Петра Великого и портреты Я. В. Брюса, Б. П. Шереметева и М. М. Голицына — набирали мастера мозаичного дела М. Васильев и Е. Мельников. Это были ко времени работы над „Полтавской баталией“ уже вполне зрелые художники мозаичной живописи, владеющие различными приемами набора. Другие набирать могли все, „кроме лиц“. Это были уже ученики учеников Ломоносова (подробнее о них см. Макаров, стр. 91—93). Работали над „Полтавской баталией“ и пять крестьян, обученных в Усть-Рудицах мозаичному искусству. Имена трех из них известны: Игнат Петров, Андрей Никитин и Федор Петров.

Несмотря на повышенную оплату, картина не была окончена к намеченному сроку. 9 мая 1764 г. Ломоносов писал М. И. Воронцову: „Мозаичное изображение Полтавской победы уже в марте месяце составлением окончено и теперь на месте отшлифовывается“ (т. X наст. изд., письмо 90). К январю 1765 г. картина была отшлифована, отполирована и вставлена в медную золоченую раму („Красный архив“, 1940, № 100, стр. 186).

¹ Под термином „квадратные деньги“ следует понимать сдельную плату за один квадратный фут мозаичного набора.

² „Лицо самой главной особы“ — это лицо Петра I, чей „облик“, по словам Ломоносова, был „нарисован с гипсовой головы, отлитой с формы, снятой с самого лица блаженныя памяти великого государя, каков есть восковой портрет в Кунсткамере, а красками писан с лучших портретов, каковы нашлись в Санкт-Петербурге, по выбору“ (Макаренко, стр. 114).

100

Печатается по собственноручному черновику (ААН, ф. 20, оп. 1, № 3, лл. 26—29).

Впервые напечатано — Будилович II, стр. 298—301.

Датируется предположительно: предложение И. И. Бецкого о разработке проекта пьедестала к конной статуе Петра I поступило в Академию

711

Наук 11 августа 1763 г. (ААН, ф. 3, оп. 1, № 277, л. 70); таким образом, ранее этого дня Ломоносов не мог приступить к составлению этого проекта; 9 февраля 1764 г. Академическая канцелярия при участии Ломоносова вынесла резолюцию об отсылке Бецкому проектов, разработанных Я. Я. Штелином и И.-Я. Шумахером (там же, № 534, лл. 61 об. — 62), о проекте же Ломоносова ни здесь, ни в последующей переписке не упоминается, из чего явствует, что к этому времени Ломоносов отказался от намерения представить свой проект, который, следовательно, был составлен во всяком случае никак не позднее этого числа.

Вопрос о сооружении в Петербурге монумента в память восшествия да престол Екатерины II был возбужден Сенатом вскоре после захвата ею императорской власти: 17 июля 1762 г. Сенат поручил разработку проекта памятника Бецкому, который предполагал выписать для этого иностранных мастеров, но в течение целого года не сумел сыскать „способной персоны“, о чем в июле 1763 г. и объявил Сенату, сообщив заодно, что уезжает лечиться за границу (Пекарский, II, стр. 796—797). За его отъездом Сенат указом от 31 июля 1763 г. передал все это дело на рассмотрение Академии Наук (ААН, ф. 3, оп. 1, № 969, лл. 124—125). 4 августа 1763 г. Академическая канцелярия в лице И. И. Тауберта определила послать копии сенатского указа в Академическое собрание и в собрание Академии Художеств для составления плана „в самой крайней скорости“ (там же, № 474, л. 201). 11 августа 1763 г. этот вопрос рассматривался в Академическом собрании, в присутствии Ломоносова. Штелин заявил, что он уже приготовил семь проектов и что остается только выяснить место, предназначенное для памятника, чтобы сообразовать с ним проект. На вопрос конференц-секретаря Г.-Ф. Миллера, не хочет ли кто-нибудь еще из академиков заняться разработкой проекта, один только Ломоносов ответил положительно (ААН, ф. 3, оп. 1, № 277, л. 63).

Почти одновременно Академии Наук было дано и второе поручение подобного же рода: 9 августа 1763 г. Бецкой от имени Екатерины II предложил „учинить проекты со мнениями 1) педесталу для постановления вылитого из меди портрета государя императора Петра Великого, сидящего на коне, 2) о выливке вновь его ж величества иным образом другого портрета с педесталами и со всеми принадлежностьми“ (там же, л. 70). Предложение Бецкого было получено Академией 11 августа 1763 г. В тот же день Академическая канцелярия определила возложить составление требуемых проектов на Штелина и архитектора Шумахера. Это определение подписал и Ломоносов (там же, № 474, л. 212).

Под „вылитым из меди портретом“ Петра I разумелась конная его статуя, отлитая из бронзы в 1745—1746 гг. по модели К. Б. Растрелли, та самая, которая в 1800 г. была установлена в Петербурге перед Михайловским (Инженерным) замком, где стоит и поныне. Что же касается

712

„другого портрета“, то он был создан только в 70-х годах XVIII в.: это был „Медный всадник“ Э.-М. Фальконета.

Из документов видно, что на первых порах Ломоносов принимал довольно живое участие в хлопотах, связанных с выполнением этих порученных Академии художественных предприятий: так, 4 сентября 1763 г. он лично ходил в Сенат „для подачи репорта с требованием о назначении места, где монумент е. и. в. поставить должно“. Но Сенат предложил снестись по этому вопросу с З. Г. Чернышевым, возглавлявшим Комиссию о каменном в С.-Петербурге и в Москве строении. Академическая канцелярия определила „послать письменное сообщение“ Чернышеву, однако почему-то, судя по „журналу исходящим“ (ААН, ф. 3, оп. 1, № 610; ср. там же, № 277, л. 69), ничего ему не послала, и дело затянулось, несмотря на то, что и Сенат, и Бецкой не раз запрашивали Академию об его положении (там же, № 277, лл. 68, 76 и 81).

Относительно памятника Екатерине II Академическая канцелярия в своих ответах на эти запросы и в октябре 1763 г., и в марте 1764 г. неизменно повторяла, что у Штелина готово семь проектов и что Ломоносов „тому монументу инвенции сделать обещался“ (там же, лл. 69, 82). Переписка по этому вопросу продолжалась и в апреле, и в мае 1764 г. (там же, лл. 14, 15, 17; № 970, л. 192), но никаких положительных результатов не дала: дело о постановке памятника Екатерине II заглохло на целое столетие.

Что касается проектов пьедестала к конной статуе Петра, то они были поданы в Академическую канцелярию архитектором Шумахером 29 января 1764 г., а Штелином 2 февраля того же года (там же, № 277, лл. 18—30). 9 февраля 1764 г. Канцелярия при участии Ломоносова определила представить эти два проекта Бецкому (там же, № 534, лл. 61 об. — 62), что и было исполнено в тот же день (там же, № 608, л. 13, исх. № 170). О проекте Ломоносова в этом, подписанном им журнале Канцелярии не говорится ни слова. Проекты Шумахера и Штелина, как известно, не были осуществлены.

Из всего сказанного следует, что публикуемым проектам, которые известны нам только по черновику, сохранившемуся в личном архиве Ломоносова, он не дал официального хода. Судя по внешнему виду этого черновика (по качеству бумаги и чернил и по почерку), все три проекта были написаны Ломоносовым одновременно.

Стихотворные надписи к памятнику Петра, упоминаемые Ломоносовым, были сочинены им не позднее января 1751 г. и вошли в книгу первую „Собрания разных сочинений в стихах и прозе Михайла Ломоносова“, выпущенную Академией Наук в 1751 г. (Акад. изд., т. I, стр. 205—207).

Замечательна мысль Ломоносова об установке памятников на мостах и о постройке каменного моста через Неву: в то время ни одного такого

713

моста в Петербурге еще не было; единственный мост через Неву был понтонный.

¹ Обронный — рельефный.

101

Печатается по тексту первой публикации, в основу которой был положен подписанный Ломоносовым подлинник (ЦГИАЛ, связка 83/162, д. 58, л. 579).

Впервые напечатано — „Ломоносов“, I, стр. 161—162.

Датируется предположительно по канцелярской помете Мануфактур-конторы: „Подано ноября 28 дня 1763 года“.

28 мая 1763 г. по распоряжению Мануфактур-коллегии Мануфактур-контора потребовала от владельцев всех подведомственных ей фабрик, в том числе и от Ломоносова, дать скорейший ответ на запрос, который формулирован был так: „Можете ль вы всеми деланными на фабриках ваших товарами или некоторыми всю Российскую империю без вывозу иностранного удовольствовать, а затем излишние в другие государства отпускать, и нет ли вам в произведении фабрики какого помешательства или в мастерах и в прочем какого недостатка, и ко отвращению того, а к совершенному тех фабрик во всем удовольствию какие вы наилучшие признаваете способы, сколько в год какого мастерства сделать можете?“ („Ломоносов“, I, стр. 160). В июне того же года Ломоносову был послан из Мануфактур-конторы еще второй запрос о том, когда пожалована ему „мыза с людьми“ и „коликое число душ и из тех людей сколько в фабричной работе находится и как земли, так и всяких угодий имеется“ („Ломоносов“, I, стр. 161; „Ломоносов“, III, стр. 441, № 116). Ломоносов, несмотря на неоднократные напоминания, не отвечал ни на тот, ни на другой запрос. 3 ноября 1763 г. Мануфактур-контора послала ему новый, подтвердительный указ, где напомнила, что еще в 1760 г. Ломоносов обещал „удовольствовать“ своим бисером, пронизками и стеклярусом „здешнюю внутреннюю коммерцию“ (см. документ 91), и сообщила, что ввоз этих товаров из-за границы в один только Петербург в 1761 г. превысил 1200 пудов, а в 1762 г. возрос до 1627 пудов („Ломоносов“, I, стр. 160—161).

Ответом на эти указы явилось публикуемое доношение Ломоносова.

Упоминаемый в доношении портрет Екатерины II с гравированной на обороте пометой „С российских мозаичных заводов 1763 года“ находится в настоящее время в Государственном Русском музее (Макаров, стр. 161—162).

102

Печатается по собственноручному черновику (ААН, ф. 20, оп. 1, № 2, л. 107).

714

Впервые напечатано — ОР, II, стр. 66—68.

Датируется предположительно: Ломоносов упоминает в публикуемом прошении о „выдаче назначенной суммы по 13 460 рублев в год, учиненной 1761 марта 29 дня“. 1761 год указан Ломоносовым в этом случае ошибочно (что ввело в заблуждение Л. Б. Модзалевского, см. Модзалевский, стр. 141, № 449): в 1761 г. Ломоносов получил на мозаичные работы для Петропавловского собора не 13 460 руб., а только 6000 руб., и притом не в марте, а не ранее второй половины июня („Ломоносов“, III, стр. 400, № 148). В следующем, 1762 г. Ломоносов получил на те же работы опять-таки не 13 460 руб., а только 7460 руб., и тоже не в марте, а не ранее двадцатых чисел июля (там же, № 153; письмо Ломоносова к Ф. К. Соколову от 24 июня 1762 г.: т. X наст. изд., письмо 78). „Назначенная“, или, как называл ее в других случаях Ломоносов, „годовая“ сумма в 13 460 руб. была выдана ему в этом, полном ее размере только однажды — в 1763 г. (Макаренко, стр. 111 и 158). Какого именно числа она была ему выдана, мы не знаем, но, судя по тому, что она выплачивалась Штатс-конторой на основании сенатского указа от 12 марта 1763 г. („Ломоносов“, I, стр. 159), вполне возможно, что фактическая ее выплата произошла — как указывает Ломоносов — 29 марта. Таким образом, приходится признать, что, вместо ошибочно указанного Ломоносовым „1761“, следует читать „1763“ (подобные ошибки в обозначении дат у Ломоносова встречаются не раз). В публикуемом прошении Ломоносов ходатайствует о производстве следующего, очередного „годового“ платежа опять в той же сумме 13 460 руб., из чего следует, что прошение писалось в 1764 г. Это предположение подтверждается и чьей-то пометой, сделанной почерком XVIII в. в правом верхнем углу подлинника: „1764“. Известно, что в 1764 г. Ломоносов действительно просил Сенат о выдаче ему 13 460 руб. и что это „доношение“ Ломоносова было подано в Сенат 4 мая 1764 г. (Макаренко, стр. 206). Публикуемый документ был написан, следовательно, не позднее 4 мая этого года. В прошении идет речь о выдаче денег „на произведение и строение прочих картин“. Слово „прочих“ дает основание думать, что ходатайство возбуждалось Ломоносовым в то время, когда первая картина, „Полтавская баталия“, была уже окончена, окончание же работы над ней относится к марту 1764 г. (Макаров, стр. 165), что служит лишним доводом в пользу правильности предполагаемой даты настоящего прошения.

Содержание прошения таково, что оно могло быть адресовано только в Сенат. Однако среди сохранившихся сенатских документов подлинное прошение не отыскано. Следует полагать, что, подавая прошение в Сенат, Ломоносов заменил публикуемый черновой текст другим, который частично и пересказан в п. 2 определения Сената от 28 мая 1764 г. („Красный архив“, 1940, № 100, стр. 185).

715

Ходатайство Ломоносова о выдаче ему 13 460 руб. было удовлетворено лишь частично: Сенат ограничился определением об отпуске ему всего 4009 руб. 45 коп. „на достройку“ мозаичной картины „Полтавская баталия“ (там же, стр. 186), что же касается дальнейших ассигнований на работы в Петропавловском соборе, то дело о них, несмотря на хлопоты Ломоносова, замедлилось. Сенат представил по этому вопросу особый доклад Екатерине II („Ломоносов“, III, стр. 488—490), но при жизни Ломоносова „конфирмации еще не последовало“ (Макаренко, стр. 161).

103

Печатается по копии, посланной Сенатом в Канцелярию от строений 18 октября 1766 г. (ЦГИАЛ, ф. 789, оп. 1, № 34, лл. 112—113).

Местонахождение подлинника неизвестно.

Впервые напечатано (с рядом ошибок в цифрах) — Макаренко, стр. 206—208.

Публикуемый „счет“ рассматривался Сенатом 28 мая 1764 г. („Красный архив“, 1940, № 100, стр. 185).

¹ Араник — оранжевая краска (от arancio — померанец).

² Голубец — голубая краска.

³ Фернис — олифа, вареное льняное масло (от firnis).

104

Печатается по писарской копии (ЦГИАЛ, ф. 789, оп. 1, № 34, лл. 14—21).

Впервые напечатано — „Чтения в Обществе истории и древностей российских“, 1867, кн. 2, разд. V, стр. 24—33.

Как видно из „экстракта“, представленного Сенатом Екатерине II при докладе от 21 января 1765 г. (Макаренко, стр. 113), публикуемые документы были приложены Ломоносовым к его доношению в Сенат. Сенатские канцеляристы, снимавшие с них копию (по которой они и печатаются), оформили ее как единый документ. В доношении, которое не отыскано и известно только из определения Сената от 21 января 1765 г. („Красный архив“, 1940, № 100, стр. 186—188) и из доклада Сената Екатерине II („Ломоносов“, III, стр. 488—490), Ломоносов говорил о финансировании мозаичных работ, предназначенных для украшения гробницы Петра I в Петропавловском соборе, и просил „из достальной определенной суммы от 80 764 рублев указать выдавать ему половину, дабы он мог начать вдруг 3 или 4 картины для скорейшего произведения сего строения, чтобы во время шлифования и письма оригиналов мозаичные наборщики без дела не были и одно бы

716

дело другому руку подавало“ (там же, стр. 489). Сенат не решился дать распоряжение об отпуске Ломоносову „толь знатной суммы“ и определил представить по этому предмету доклад Екатерине II, где предлагал переслать проект Ломоносова И. И. Бецкому „с таковым предписанием, чтобы оный, собрав архитекторов, рассмотрел по тому его, Ломоносова, проекту, возможно ль исполнить и каким иждивением“ (там же, стр. 490). Ломоносов умер, не дождавшись рассмотрения Екатериной II этого доклада (Макаренко, стр. 161) и получив от Сената, вместо просимой суммы, только 999 руб. 3 коп. в возмещение того, что он истратил на доделку „Полтавской баталии“ из собственных средств („Ломоносов“, III, стр. 490).

Описание картины „Полтавская баталия“ во всех подробностях соответствует мозаике, помещенной в 1925 г. на верхней площадке парадной лестницы главного здания Академии Наук СССР в Ленинграде.

¹ „Апостол Павел“, полукруглый мозаичный образ, который в Петропавловском соборе занял бы место над „Полтавской баталией“, не сохранился (Макаров, стр. 170—171).

² Начатая картина „Азовское взятие“ в 1782 г. еще существовала в виде „мозаичного набора на досках в разных небольших штуках“, но „за долговременностию оные набранные штуки на досках рассыпались“ (там же, стр. 246). Ни один из этих фрагментов картины до нас не дошел.

³ „Шкицы“ не отысканы.

⁴ „Описание самого монумента“ и „Проект для соборной церкви“ отражают второй вариант ломоносовского проекта, созданный в 1760 г. и утвержденный Сенатом в 1761 г. (см. документ 92 и примечания к нему) взамен первого варианта, разработанного в 1758 г. (см. документ 84).

⁵ Фрацы (от немецкого Fratzenbild) — карикатуры.

⁶ См. выше, примечание 4.

⁷ „Счет“ является отчетом в израсходовании 4009 руб. 45 коп., отпущенных Ломоносову по определению Сената от 28 мая 1764 г. (см. примечания к документу 102).

105

Печатается по черновику, писанному неизвестной рукой (ААН, ф. 20, оп. 1, № 2, лл. 339—341).

Впервые напечатано (неполно, без п. 5) — ОР, кн. II, стр. 68—69. Пункт 5 впервые напечатан — Пекарский, II, стр. 856—857.

Датируется предположительно по содержанию документа.

Слова „такие же картины, какая ныне окончена“, не оставляют сомнения в том, что под оконченной картиной Ломоносов разумел в данном

717

случае „Полтавскую баталию“, которая была „окончена набором, шлифовкой и полированием“ в декабре 1764 г. („Красный архив“, 1940, № 100, стр. 186). Из текста публикуемого документа явствует, что он написан во время одного из приступов предсмертной болезни Ломоносова. Судя по журналам Академической канцелярии, такие приступы были в первых и последних числах декабря 1764 г.: с 1 по 9 и с 30 (ААН, ф. 3, оп. 1, № 534, лл. 234—239 и 247). Начавшийся в конце декабря приступ продолжался до 20 чисел января 1765 г. (там же, № 535, лл. 26—42). И, наконец, последний приступ, от которого Ломоносов уже не оправился, начался около 7 марта 1765 г. (там же, лл. 60 об. — 72). В один из этих трех периодов, вероятнее всего, в третий, и был написан публикуемый документ.

Из публикуемого документа видно, что вопрос о будущих судьбах мозаичного дела в России волновал Ломоносова до последних дней жизни. Дальнейшие события показали, что тревога Ломоносова была обоснована. Вскоре после его смерти проект о „монументе“ в Петропавловском соборе был отвергнут. Относительно предназначенных для этого монумента мозаических картин было признано, что им „в том соборе быть неприлично“. И. И. Бецкой, которому было поручено „ведать мозаику“, передал мозаичное дело „в команду“ Комиссии от строений. В конце 1768 г. Усть-Рудицкая фабрика была закрыта. „Полтавскую баталию“ убрали в какой-то амбар. Мозаичисты, ученики Ломоносова, выполнив в 1769 г. последнюю мозаику, оказались обречены после этого на „долговременное непроизводство“ и умерли один за другим, не передав никому своего мастерства. В 1781 г. Бецкой официально одобрил предложение Конторы строений о том, чтобы передать мастеров мозаичного художества „в другое правление“. Сенат ничего на это не ответил, а когда пять лет спустя, в 1786 г., Контора вновь возбудила тот же вопрос, то оказалось, что переводить было уж некого: из всех выращенных Ломоносовым специалистов в живых оставался один одряхлевший Иван Цильх.

Так, в обстановке бюрократического равнодушия захирело, а потом и вовсе заглохло замечательное художественное предприятие Ломоносова, поглотившее так много творческой его энергии (подробнее см. Макаров, стр. 98—122).

ОРГАНИЗАЦИЯ ГЕОГРАФИЧЕСКИХ РАБОТ

106

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым (ААН, ф. 20, оп. 3, № 18, лл. 1—2).

Публикуется впервые.

718

В первые годы существования Географического департамента (1739—1744 гг.) под руководством профессоров Л. Эйлера (до 1741 г.), Г. Гейнсиуса (до 1744 г.) и Х.-Н. Винсгейма (до 1751 г.) И. Ф. Трускот и другие студенты занимались составлением специальных и генеральных карт России для „Атласа Российского“, который и был готов к январю 1745 г. После выхода его в свет Географический департамент продолжал работать до 1751 г. под руководством профессора Винсгейма над составлением новых специальных карт России и над копированием иностранных и русских карт, но работа его справедливо признавалась неудовлетворительной. Причиной неуспешности работы являлось отсутствие новых материалов по географии России, которые после 1745 г. перестали поступать в Географический департамент.

После смерти Винсгейма „смотрение“ над Географическим департаментом было поручено 15 марта 1751 г. профессору астрономии А.-Н. Гришову (ААН, ф. 3, оп. 1, № 151, лл. 236—237), который очень мало занимался делами этого департамента, и из работ последнего 1751—1752 гг. можно отметить лишь участие его в составлении плана Петербурга. 8 марта 1753 г. Гришову и Г.-Ф. Миллеру было поручено „смотрение“ за составлением нового „Российского атласа“, а Миллер должен был составить, кроме того, географическое описание России. Но в 1753—1755 гг. с мест не было получено каких-либо новых материалов, полезных при составлении нового атласа и географического описания России. К октябрю 1753 г. Трускотом была изготовлена под „смотрением“ Миллера карта новых русских открытий в Тихом океане (ААН, ф. 3, оп. 1, № 182, л. 291; № 185, л. 336), отпечатанная в 1754 г. В 1754 г. были начаты работы по составлению новой генеральной карты России с нанесением на нее всех почтовых станций, но работа над ней не была, однако, закончена к 1757 г. В начале 1756 г. вышли обработанные под наблюдением Миллера карты Камчатки и части северо-восточной Сибири. Трускотом была составлена тогда же „карта земли Камчатки... по известиям, собранным профессором Миллером в бытность его в Сибири“ (Гнучева, стр. 61—64).

До марта 1757 г. Ломоносов не имел отношения к Географическому департаменту, и настоящий ордер подписан им в качестве члена Канцелярии, куда Ломоносов был назначен 13 февраля 1757 г. „Инструкция“ президента, на которую сделана ссылка в ордере, находится в ААН, ф. 3, оп. 1, № 468, лл. 86—90.

В ответ на ордер 17 марта 1757 г. Трускот 21 марта 1757 г. представил первый репорт о том, „что происходило в Географическом департаменте с начала 1757 г.“ по март месяц (в репорте отмечалось прежде всего поведение студентов Географического департамента и их работы в Департаменте по копированию имеющихся карт); сохранились еще два

719

репорта Трускота, представленные 7 апреля и 10 мая 1757 г., по содержанию сходные с первым; о работах самого Трускота и членов Географического департамента, профессоров Миллера и Гришова, сведений в них не имеется (ААН, ф. 3, оп. 1, № 502, лл. 135, 136, 163).

В июле 1757 г. вторым адъюнктом Географического департамента был приглашен магистр Я.-Ф. Шмидт (из Берлина). Шмидт в сентябре 1757 г. приступил к исполнению обязанностей адъюнкта, и его репорты от сентября 1757 г. отмечали прежде всего слабую работу Департамента (Гнучева, стр. 66). В ответ на них 3 октября 1757 г. состоялось определение Канцелярии (документ 107), и была принята Канцелярией „Инструкция Географическому департаменту“ (документ 108).

107

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Шумахером, Ломоносовым, Штелином и Таубертом (ААН, ф. 3, оп. 1, № 468, л. 343).

Впервые напечатано (по копии) — Билярский, стр. 394.

Во исполнение публикуемой журнальной резолюции копия инструкции Географическому департаменту посылалась президенту Академии Наук в Глухов и вернулась со следующей резолюцией: „По сей инструкции поступать во всем непременно. Граф К. Разумовский“ (ААН, ф. 3, оп. 1, № 468, л. 349 об.).

108

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Шумахером, Ломоносовым, Штелином и Таубертом (ААН, ф. 3, оп. 1, № 468, лл. 344—345) с указанием в сносках вариантов по черновику, писанному писарской рукой с собственноручными поправками Ломоносова и Тауберта (там же, ф. 3, оп. 1, № 219, лл. 159—162).

Впервые напечатано — Пекарский, II, стр. 629—631, прим. 1.

П. П. Пекарский ошибочно датирует публикуемую инструкцию 10 октября 1757 г. В. Ф. Гнучева, напечатав вновь эту инструкцию на стр. 178—182 своего труда „Географический департамент“, на стр. 178 датирует ее „около 3 октября 1757 г.“. Это последнее утверждение Гнучевой не вполне соответствует известным фактам: составителем инструкции был не только Ломоносов, но и другие члены Канцелярии, например И. И. Тауберт; в составлении ее несомненно принимал участие и профессор Ф.-У.-Т. Эпинус; однако Ломоносову в составлении инструкции принадлежала несомненно наибольшая роль: он был основным автором этого документа. Инструкцию Географическому департаменту дала Канцелярия, утвердившая ее 3 октября 1757 г. С этой датой она упоминается и в последующей переписке Канцелярии (см., например, документ 170).

720

Инструкция 3 октября 1757 г. была второй по времени инструкцией Географическому департаменту: первая была дана 22 октября 1739 г. при основании этого департамента (Материалы, т. IV, стр. 228—230). По сравнению с первой инструкцией, инструкция 3 октября 1757 г. устанавливала прежде всего новое распределение обязанностей между профессорами и адъюнктами Географического департамента, определяла порядок ведения работы в нем, отношения между профессорами и адъюнктами. В § 8 Инструкции нашли отражение события 1752 г. — опубликование во Франции карты Второй Камчатской экспедиции, о чем Ломоносов рассказывает в 1764 г. в § 31 „Краткой истории о поведении Академической канцелярии“ (т. X наст. изд., документ 470). В штате Географического департамента с самого образования его в 1739 г. находилось несколько студентов: не более пяти, а с 1745 г. два-три человека.

§ 14 Инструкции подтвердил тот порядок подачи Географическим департаментом ежемесячных репортов, который был установлен инструкцией президента 13 февраля 1757 г. для всех академических департаментов. Некоторые ежемесячные репорты Географического департамента за 1757 г. отмечены выше (стр. 718—719); репорты за 1758 г. хранятся в ААН, ф. 3, оп. 1, № 228, лл. 1—23. § 15 Инструкции обязывал Географический департамент собирать не только все „известные поныне печатные карты о России, но и новейшие и исправнейшие прочих стран света“. Собиранием таких карт Департамент действительно занимался в последующие годы, о чем свидетельствует составленная Трускотом в 1773 г. опись карт Географического департамента (ААН, ф. 3, оп. 1, № 2314, лл. 1—48).

109

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Шумахером, Ломоносовым, Таубертом и Штелином (ААН, ф. 3, оп. 1, № 528, л. 272).

Публикуется впервые.

По инструкции (документ 108) „обучение теории астрономической“, видимо, не входило в круг обязанностей адъюнктов Географического департамента, что и отмечено в публикуемом определении. В первые годы существования Географического департамента астрономические лекции читали студентам Департамента профессоры Г. Гейнсиус и Х.-Н. Винсгейм; после смерти Винсгейма (в 1751 г.) практика чтения таких лекций прекратилась. Н. И. Попов, возобновляя чтение этих лекций в 1758 г., вел это дело с перерывами до своего отъезда в январе 1761 г. в экспедицию в Сибирь, куда его сопровождали студенты Географического департамента Е. А. Павинский и Ф. А. Охтенский, слушавшие у него „краткие лекции по теории астрономической“.

721

110

Печатается по копии, писанной писарской рукой (ААН, ф. 3, оп. 1, № 238, л. 17), сверенной с неполным черновиком, написанным Ломоносовым (там же, л. 18).

Впервые напечатано — Билярский, стр. 376.

Упомянутый в публикуемом документе запрос Канцелярии Сената — ААН, ф. 3, оп. 1, № 238, л. 15.

В Академии Наук в конце 50-х годов XVIII в. имелись ландкарты отдельных участков реки Волги, которые были составлены лейтенантами П. Прончищевым и П. Чаплиным в 1735—1736 гг., геодезистами И. Шишковым и С. Беликовым в 1736—1738 гг., капитаном Эльтоном в 1738 г., геодезистом Ф. Аринкиным в 1739 г. и др. (Гнучева, стр. 395—398); имелись также ландкарты рек Медведицы, Дона, Хопра и Донца, составленные в 30-х годах (там же, стр. 393, 394), но на всех этих картах (за исключением карты Волги от устья Камы вверх до села Кимры, составленной лейтенантами П. Прончищевым и П. Чаплиным в 1735—1736 гг.) тех сведений, которые требовал Сенат, не было. Указанный в ответе мотив, почему „академические геодезисты“ не могут заниматься копированием этих имеющихся карт названных рек — из-за „сочинения ими нового Российского атласа“ — вполне отвечал тому состоянию работы над этим атласом, которое было к концу 1758 г.: 24 марта 1758 г. президент АН поручил Ломоносову „в особливое смотрение“ Географический департамент (Билярский, стр. 368), и новый руководитель Географического департамента Ломоносов направил работу Департамента именно на „сочинение нового Российского атласа“, чем безуспешно занимался Географический департамент в 1746—1757 гг.

111

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Разумовским, Ломоносовым, Таубертом и Штелином (ААН, ф. 3, оп. 1, № 470, л. 163).

Публикуется впервые.

На основании публикуемого определения в тот же день были посланы доношения в Сенат (документ 112) и в Синод.

Синод 25 июня 1759 г. сообщил Канцелярии АН, что требуемых от него описаний местоположения монастырей и церквей и их планов в распоряжении Синода не имеется, а о снятии копий с исторических описаний монастырей и церквей обещал вынести определение, когда на места будут посланы Академией „землеописатели“ (ААН, ф. 3, оп. 1, № 965, л. 35). Этот ответ Синода, конечно, не удовлетворил Академию, и 21 июля

722

1759 г. Канцелярия АН направила в Синод новое доношение (документ 114).

112

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым, Таубертом и Штелином (ЦГАДА, ф. Канцелярии Сената, № 3005, лл. 134—135), сверенному с черновиком, писанным писарской рукой с собственноручными поправками Ломоносова (ф. 3, оп. 10, № 40, л. 12).

Впервые напечатано (неполно: только реестр) — Пекарский, II, стр. 665—666. Полностью публикуется впервые.

„Атлас Российский“, изданный Академией Наук в 1745 г., был основан на картах России, составленных русскими геодезистами в 20—30-е годы XVIII в. Для некоторых губерний и уездов России таких карт вообще не было; некоторые из карт, составленных геодезистами, тогда же признаны были неудовлетворительными. Эти обстоятельства и повели к тому, что на картах „Атласа“ было обнаружено довольно много ошибок, на которые обращали внимание Академии профессоры Г.-Ф. Миллер и Ж.-Н. Делиль, а также историк и географ В. Н. Татищев (Материалы, т. VII, стр. 437—438). Вопрос об „исправлении“ „Атласа Российского“ был решен в Академии при новом президенте ее, К. Г. Разумовском.

Работа по исправлению „Атласа Российского“ являлась основной для Географического департамента в конце 40-х и начале 50-х годов XVIII в. Но ввиду того, что никаких новых географических известий в эти годы в Академию не поступало, исправлением „Атласа“ в Географическом департаменте, в сущности, не занимались.

В 1753 г. была сделана попытка ускорить работу по исправлению „Атласа Российского“. В губернии Европейской части России были разосланы карты этих губерний, имевшиеся в „Атласе“ 1745 г., с просьбой внести в них исправления и сделать дополнения и вместе с тем прислать в Академию новые специальные карты, если они были составлены на местах после 1745 г. В 1753—1755 гг., в ответ на эти просьбы Академии, поступили только новые карты Выборгской губернии; из других губерний никаких новых карт и других географических известий не было получено (ААН, ф. 3, оп. 1, № 175, лл. 301—302 об., 355—356 об.).

С марта 1758 г., когда „дирекция“ над Географическим департаментом была поручена одному Ломоносову, исправление „Атласа“ стало основной работой Географического департамента. Необходимые для исправления „Атласа“ новые географические известия Ломоносов предполагал получить с мест в виде ответов на составленные Ломоносовым 13 географических вопросов.

723

На публикуемое доношение Сенат ответил указом 21 июня 1759 г., который был заслушан в Канцелярии 1 июля 1759 г. (документ 113). В указе Сената содержалось требование в губернии, провинции и города о присылке в Академию „некоторых известий“; „а что именно во оный известиях писать, о том из Академии для рассылки во все городы при указех, формы напечатав, взнесть в Сенат, кои по взносе при тех указех и отправить“ (ААН, ф. 3, оп. 1, № 963, л. 36—36 об.).

О дальнейшем движении дела о „запросах“ см. примечания к документу 113.

113

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым, Таубертом и Штелином (ААН, ф. 3, оп. 1, № 529, л. 196).

Публикуется впервые.

„Форма запросов“ из 13 пунктов, по получении указа Сената от 21 июня, была направлена Канцелярией АН в Географический департамент и в Академическое и Историческое собрания для внесения в нее исправлений и дополнений (ААН, ф. 3, оп. 1, № 529, л. 196). Географический департамент вскоре вернул „запросы“ без всяких исправлений и дополнений (ААН, ф. 3, оп. 10, № 18, л. 22). Протоколы Академического и Исторического собраний за июль 1759 г. не содержат известий о том, что „форма запросов“ рассматривалась в Собраниях, но в доношении 16 июля 1759 г. (ААН, ф. 3, оп. 10, № 18, л. 23) конференц-секретарь Г.-Ф. Миллер сообщал Канцелярии, что по рассмотрении всеми профессорами „формы запросов“ „некоторые на полях приписали свои добавочные запросы, которые при сем взносятся в Канцелярию“. В делах Канцелярии АН в настоящее время они не отыскиваются. Среди этих дополнительных „запросов“ были и „вопросы о Сибири“, и Миллер добавлял дальше: „а которые вопросы о Сибири, то не токмо потому за излишны признаны быть могут, что до поправления Российского атласа не касаются, но для того что Сибирь уже довольно мною описана, и на оные вопросы я здесь полный ответ дать могу“. На основании замечаний профессоров составлена была новая „форма запросов“, заключавшая в себе уже 30 вопросов. В переписке 1759 г. не встретилось указаний на то, что Ломоносов вообще возражал против дополнений его „формы запросов“, которая была представлена в Сенат 26 мая 1759 г. Позднее, в январе — феврале 1763 г. (см. документ 164, п. 5), Ломоносов отмечал лишь, что некоторые из предложенных в 1759 г. дополнений не вошли в новую „форму запросов“ „для излишества и невозможности исполнения“; здесь имелись в виду те дополнения, которые были предложены в 1759 г. профессором Миллером.

724

114

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым и Таубертом (ААН, ф. 3, оп. 1, № 470, л. 234).

Публикуется впервые.

На это вторичное обращение Синод ответил 18 августа 1759 г.; он просил выслать ему копию указа Сената о рассылке запросов во все учреждения страны — центральные и местные (ААН, ф. 3, оп. 10, № 18, л. 23). Но ни в 1759 г., ни позже в Академию Наук не поступали от Синода географические известия о российских монастырях и церквах. В январе 1764 г. состоялось определение Канцелярии АН о посылке в Синод нового доношения относительно присылки в Академию известий о церковных строениях, церквах и монастырях во всей России (ААН, ф. 3, оп. 1, № 475, л. 18).

115

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Разумовским, Ломоносовым, Таубертом и Штелином (ААН, ф. 3, оп. 1, № 470, л. 316).

Публикуется впервые.

День написания устанавливается по копии публикуемого определения (ААН, ф. 3, оп. 10, № 18, л. 24), так как дата 29 октября, выставленная на подлинном определении (не той рукой, какой написано определение), не соответствует действительности. Доношение в Сенат, посланное во исполнение этого именно определения (ЦГАДА, ф. Канцелярии Сената, № 3005, лл. 348—349), датировано 6 октября 1759 г.

См. примечания к документу 116.

116

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Разумовским, Ломоносовым, Таубертом и Штелином (ЦГАДА, ф. Канцелярии Сената, № 3005, лл. 348—349) с указанием в сносках вариантов по черновику, писанному писарской рукой и собственноручно выправленному и подписанному Ломоносовым (ААН, ф. 3, оп. 10, № 18, л. 25). Приложенные к доношению „запросы“ и сенатский указ печатаются по копии их (ААН, ф. 3, оп. 10, № 18, лл. 26 и 28—29 об.).

Впервые напечатано — „Чтения в Обществе истории и древностей российских“, 1865, кн. I, смесь, стр. 160. „Запросы“, состоящие из 30 пунктов, впервые напечатаны — Ламанский, стр. 124—127.

Автором этого доношения, как можно заключить из сличения подлинника с сохранившимся черновиком доношения, был несомненно Ломоносов. О происхождении приложенных к доношению „запросов“ из 30 пунктов

725

было уже сказано в примечаниях к документу 113. Кто был автором „формуляра“ сенатского указа, установить не удается, но 30 декабря 1759 г. в „Росписи упражнений сего 1759 г.“ Ломоносов написал: „...между тем, по моему расположению, представлению и хождению Правительствующий Сенат приказал изо всех городов Российского государства присылать в Академию надежные и обстоятельные географические известия, по тридцати запросам, от чего неотменно воспоследует не токмо российской географии превеликая польза, но и экономическому содержанию всего государства сильное вспомоществование“ (т. X наст. изд., документ 517). Здесь Ломоносов имеет в виду сенатский указ 21 июня 1759 г., который касался утверждения формы из 13 „запросов“.

Утверждение же Сенатом „формуляра запросов“ из 30 пунктов произошло только в середине января 1760 г.; 19 января 1760 г. состоялось определение Сената о печатании „запросов“ из 30 пунктов, о присылке печатных „запросов“ в Сенат и о последующей рассылке их в губернии и провинции. В конце января 1760 г. фактор Академической типографии А. Лыков уже сообщал о напечатании „по приказанию Канцелярии и по требованию Сената 600 экз. запросов“, которые были посланы затем в Сенат; Сенат разослал их вскоре при соответствующем указе во все губернские и провинциальные канцелярии России (сохранился „реестр“ губерний и провинций, куда были посланы сенатский указ и „запросы“ — ААН, ф. 3, оп. 10, № 18, лл. 24—36 об.).

117

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым (ААН, ф. 20, оп. 1, № 1, лл. 310—311).

Впервые напечатано (неполно) — ОР, II, стр. 25—26; полностью — Билярский, стр. 395—398.

День написания устанавливается по канцелярской помете о получении публикуемого репорта Академической канцелярией 18 октября 1759 г.

В п. 1 репорта Ломоносова приводится отрицательная оценка „старого атласа“, т. е. „Атласа Российского“ 1745 г., о котором см. в примечаниях к документам 106 и 112.

В п. 3 репорта Ломоносов резко обвиняет профессоров А.-Н. Гришова и Г.-Ф. Миллера в бездеятельности по Географическому департаменту, и эти обвинения нельзя не признать правильными: оба ученых в 1758—1759 гг. в работе Географического департамента принимали действительно слабое участие.

Предложения Ломоносова, изложенные в пунктах 5—7, не были утверждены президентом ни в 1759, ни в следующем, 1760 году. Профессор, Гришов умер 4 июня 1760 г.

¹ См. документ 108.

726

² На основании определения президента от 24 марта 1758 г.

³ См. документы 115 и 116.

⁴ См. примечания к документу 114.

⁵ Мысль о посылке экспедиций для „определения долготы и широты в нужных местах астрономическими наблюдениями“ была высказана Ломоносовым еще ранее постановления Географического департамента от 28 января 1760 г. (см. документ 122).

118

Печатается по собственноручному подлиннику (ААН, ф. 20, оп. 1, № 1, л. 313 об.).

Публикуется впервые.

Датируется предположительно на основании упоминания этого документа в „Росписи упражнений сего 1759 г.“, приложенной к письму Ломоносова М. И. Воронцову от 30 декабря 1759 г. (т. X наст. изд., документ 517), и на основании того, что в документе 117 намечались другие исполнители.

В „Расписании“ мест, куда должны быть посланы для астрономических наблюдений названные Ломоносовым лица, он, повидимому, имел в виду прежде всего такие географические пункты Европейской части России, сведения о долготах и широтах которых или вообще отсутствовали или, если имелись (например об Архангельске), то не заслуживали доверия. Вместе с тем Ломоносовым были выбраны для астрономических наблюдений прежде всего „знатные и нужные места“ Российского государства, о чем он упоминает в своем репорте от 18 октября 1759 г. (документ 117, п. 8).

119

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым, Таубертом и Штелином (ААН, ф. 3, оп. 1, № 470, л. 304).

Впервые напечатано (неполно) — Билярский, стр. 398—399.

Полностью публикуется впервые.

На основании публикуемого определения Академическая канцелярия направила 28 октября 1759 г. профессорам А.-Н. Гришову и Г.-Ф. Миллеру указы, в которых „в неисполнении“ ими инструкции 1757 г. требовала „подать в Канцелярию ответ немедленно“ (Билярский, стр. 398—399). Гришов подал вскоре в Канцелярию подробный отчет о своей деятельности. 5 ноября 1759 г. подал свой ответ и Миллер. Оба профессора отмечали в своих ответах, что об их деятельности в Географическом департаменте адъюнкты И. Ф. Трускот и Я.-Ф. Шмидт доносили „Канцелярии неправильно“ и с своей стороны показывали, как и над чем работали

727

в Географическом департаменте в последние годы (Билярский, стр. 399—401). Эти ответы профессоров Гришова и Миллера были рассмотрены в Канцелярии только 11 февраля 1760 г. (см. документ 126).

120

Печатается по копии доношения (ААН, ф. 3, оп. 1, № 244, лл. 60—61).

Публикуется впервые.

В ответ на доношение Академии от 4 декабря 1758 г. (документ 110) Сенат 3 июня 1759 г. сообщил Канцелярии АН, что для копирования имеющихся в Академии карт Волги и других рек направлен „геодезии ученик“ Дмитрий Смирнов (ААН, ф. 3, оп. 1, № 965, л. 28); последний работал в архиве Географического департамента во второй половине 1759 г. и к концу года снял копии с 17 карт, которые при доношении 13 декабря 1759 г. Канцелярия АН отправила в Сенат.

121

Печатается по собственноручному черновику (ААН, ф. 20, оп. 1, № 1, лл. 312—313 об., 358—359 об.).

Впервые напечатано — ОР, II, стр. 26—27.

Датируется предположительно. „Мнение“ было написано в январе 1760 г., когда уже состоялось определение Сената 19 января 1760 г. о рассылке печатных географических запросов в губернии и провинции (ААН, ф. 3, оп. 10, № 18, л. 32) и вместе с тем до заседания Географического департамента 28 января 1760 г. (см. документ 122); в определении Канцелярии АН от 11 февраля 1760 г. (документ 125) сказано глухо, что „Ломоносов представлял о вышеписанных экспедициях прежде сего [т. е. прежде репорта 29 января] обстоятельно“ до решения Канцелярии от 3 февраля 1760 г. об отправке трех географических экспедиций. Датировки этого „мнения“ сентябрем 1760 г. (Билярский, стр. 458; Гнучева, стр. 70, 182) следует считать неправильными.

„Мнение“, написанное в развитие тех мыслей, которые изложены Ломоносовым в §§ 8 и 9 репорта президенту от 18 октября 1759 г. (документ 117), было направлено им также президенту (см. п. 2 „мнения“). Надо думать, что „мнение“ Ломоносова было уже одобрено президентом, когда Географический департамент 28 января принимал решение о посылке трех экспедиций.

В „мнении“ Ломоносов высказался не только по вопросу о посылке в разные места России астрономических экспедиций, но и по вопросу о том, каким должен быть тот несравненно „исправнейший перед прежним“ (1745 г.) „Российский атлас“, который будет сочинен в Географическом департаменте через три года на основании полученных с мест ответов на географические запросы и на основании астрономических определений

728

трех экспедиций, намеченных Ломоносовым на ближайшее время. „Атлас“ должен был состоять из 60 или 90 специальных карт, „с отменными украшениями“ и с политическим и экономическим обстоятельным описанием всех частей империи, кроме Сибири, „на которую еще сверх того два или три года употребить должно будет“ (§ 15). „Атлас“ из 60—80 специальных карт Европейской части России, с приложением к нему подробного политико-экономического описания Европейской части России, составлялся в последующие годы в Географическом департаменте.

¹ Специальный репорт президенту о препятствиях, которые Ломоносов имел в своих трудах по сочинению нового „Российского атласа“, не был тогда написан или он не сохранился; впрочем, о „препятствиях“ Ломоносов говорил уже в репорте президенту от 18 октября 1759 г. (документ 117).

² Здесь Ломоносов имеет в виду указ Сената 19 января 1760 г. (ААН, ф. 3, оп. 10, № 18, л. 32).

³ Здесь несомненно говорится о тех „изобретениях“ Ломоносова, о которых он пишет в „Рассуждении о большей точности морского пути“ (т. IV наст. изд., стр. 123—177).

122

Печатается по немецкому подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым, Гришовом, Трускотом и Шмидтом (ААН, ф. 3, оп. 10, № 18, л. 43). Русский перевод — там же, л. 48 об.

Публикуется впервые.

Постановление Географического департамента от 28 января 1760 г. явилось лишь оформлением мыслей Ломоносова, высказанных в репорте его от 18 октября 1759 г. и в его „мнении“ 19—28 января 1760 г. (документы 117 и 121). План Географического департамента предусматривал посылку трех экспедиций только в Европейскую часть России, что полностью отвечало плану, изложенному в „мнении“, в п. 4. В определениях маршрутов трех экспедиций оба плана „мало разнились“, и в заседании Канцелярии 3 февраля 1760 г. Ломоносов охотно согласился с планом Географического департамента (см. документ 125).

123

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым, Таубертом и Штелином (ААН, ф. 3, оп. 1, № 471, л. 30).

Публикуется впервые.

Для вновь сочиняемого „Атласа“ затребованы были Академией географические известия с мест в виде ответов на 30 вопросов; кроме того, решено

729

было получить и некоторые известия от центральных правительственных учреждений: от Главного магистрата, ведавшего городами и городским населением, „чертежи“ всех городов России, и от Камер-коллегии, ведавшей финансами, переписные книги податного населения, жившего в городах, селах и деревнях. Соответствующие сношения о присылке чертежей и переписных книг были сделаны Канцелярией АН с Главным магистратом 30 января 1760 г. и с Камер-коллегией 31 января 1761 г. (ААН, ф. 3, оп. 10, № 18, лл. 39—40). Главный магистрат ответил только 30 января 1762 г., сообщив, что в его распоряжении имеется только 13 чертежей городов, полученных в разное время с мест; эти чертежи он переслал в Академию для копирования (чертежи Астрахани, Черного и Красного яров, Царицына, Дмитриевска, Кизлярской крепости, Луха, Юрьева-Польского, Мурома, Осташковской слободы, Казани, Вятки и Слободского — ААН, ф. 3, оп. 10, № 90). Как отозвалась Камер-коллегия на просьбу Академии, см. далее, в документах 134, 142, 145, 149, 166 и 197 и в примечаниях к ним.

124

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым, Таубертом и Штелином (ААН, ф. 3, оп. 1, № 530, лл. 50 об. — 51).

Публикуется впервые.

Упоминаемое в публикуемом документе определение Канцелярии АН приводится далее (документ 125); оно было подписано 11 февраля 1760 г., но очевидно, что состоялось оно 3 февраля, когда об этом определении уже было сообщено упоминаемым в выписке лицам.

125

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Разумовским, Ломоносовым, Таубертом и Штелином (ААН, ф. 3, оп. 1, № 471, л. 38).

Публикуется впервые.

Датируется 11 февраля 1760 г., когда было подписано это определение, но состоялось оно раньше, еще 3 февраля 1760 г., как о том можно судить на основании выписки из журнала Канцелярии АН 3 февраля 1760 г., печатаемой выше (документ 124).

¹ Имеется в виду репорт Географического департамента от 29 января 1760 г., который в делах Канцелярии АН в настоящее время не отыскивается.

730

² Имеется в виду указ Сената января 1760 г. губернаторам и другим должностным лицам при посылке печатных „запросов“ (ААН, ф. 3, оп. 10, № 18, лл. 33—34).

³ Имеется в виду карта, приложенная к экстракту из протокола Географического департамента 28 января 1760 г. (документ 122).

⁴ См. документ 121.

⁵ „Послушными“ указами назывались указы Сената, которые давались на руки командируемым лицам для предъявления местным властям и заключали в себе требование об оказании содействия командированным.

⁶ Геодезическая съемка, начатая в России в первой четверти XVIII в., продолжалась и в эти годы; геодезисты продолжали работать только в немногих губерниях, например в Оренбургской; в большинстве губерний геодезические работы были закончены, и геодезистов в них не было.

126

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Разумовским, Ломоносовым, Таубертом и Штелином (ААН, ф. 3, оп. 1, № 471, л. 36).

Впервые напечатано (неполно по копии) — Билярский, стр. 401—402. Полностью публикуется впервые.

О дате этого определения см. примечания к документу 125.

¹ В делах Канцелярии сохранились ежемесячные репорты Географического департамента о работе его в 1758 г. (ААН, ф. 3, оп. 1, № 228, лл. 1—23; ф. 3, оп. 10, № 18; лл. 3—3 об., 5—5 об., 7—7а) и в 1759 г. (там же, ф. 3, оп. 10, № 18, л. 21), подписанные адъюнктами И. Ф. Трускотом и Я.-Ф. Шмидтом; профессоры А.-Н. Гришов и Г.-Ф. Миллер этих репортов не подписывали в соответствии с инструкцией 1757 г. (§ 14) и ордером Канцелярии 17 марта 1757 г. (документ 106).

² В репорте Трускота и Шмидта 15 октября 1759 г. (Билярский, стр. 395) отмечалось, что ввиду „нехождения“ профессоров Гришова и Миллера в „собрание“ (т. е. в Географическое собрание или Географический департамент) сведений об их трудах сообщить невозможно.

³ См. выше определение Канцелярии 21 октября 1759 г. (документ 119), на основании которого профессорам Миллеру и Гришову был послан 28 октября 1759 г. указ Канцелярии (за подписью Ломоносова).

⁴ Репорт Миллера 5 ноября 1759 г. (ААН, ф. 3, оп. 1, № 219, лл. 249—250; Билярский, стр. 400—401) в определении 11 февраля 1760 г. изложен довольно точно, за исключением следующего места: в определении сказано: „...в Географический департамент ходил редко“, а у Миллера говорилось: „Я в Академии почти повседневно, токмо они [Трускот и Шмидт] меня ни в чем не спрашивают, чего ради теперь в Географический департамент хожу реже прежнего“.

731

⁵ Репорт Гришова на немецком языке и в русском переводе см. ААН, ф. 3, оп. 1, № 219, лл. 252—261; к нему приложен „экстракт“, который частично напечатан у Билярского, стр. 399—400; в определение 11 февраля 1760 г. попал лишь конец этого „экстракта“, а вся начальная часть его, где говорилось о работах Гришова по Географическому департаменту в 1758—1759 гг., была опущена, а между тем, работы Гришова 1758—1759 гг. заслуживают безусловного внимания; мимо них прошел, к сожалению, и историк Географического департамента (ср. Гнучева, стр. 69—70).

⁶ О деятельности профессора С. К. Котельникова как члена Географического департамента известий за 1760—1765 гг. почти не сохранилось; по словам Ломоносова, Котельников вместе с Миллером и Гришовым принимал участие в заседаниях Географического департамента 1760 г., когда обсуждался план астрономических экспедиций, представленный Ломоносовым (документ 164, п. 4).

127

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым (ААН, р. V, оп. 1-К, № 92).

Публикуется впервые.

¹ См. документ 125 и примечания к нему.

128

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым (ААН, ф. 20, оп. 3, № 106, лл. 1—2).

Публикуется впервые.

Указы Канцелярии АН профессору А.-Н. Гришову февраля 1760 г. — ААН, ф. 3, оп. 10, № 18, л. 49, указ профессору Н. И. Попову и адъюнкту А. Д. Красильникову 16 февраля 1760 г. — там же, л. 51. В ответ на эти указы Попов, Красильников и Я.-Ф. Шмидт отвечали репортами: весьма подробным Попов в том же феврале (там же, лл. 52—58 об.), краткими Красильников в феврале 1760 г. и Шмидт 3 марта 1760 г. (там же, лл. 59—60), приводя в них перечни инструментов, которые нужны для экспедиций. Ответ Гришова не отыскан; вероятно, его не было, так как Гришов во второй половине марта 1760 г. заболел и в начале июня 1760 г. скончался.

129

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым (ААН, ф. 3, оп. 10, № 46, л. 27).

Публикуется впервые.

732

Иван Шишкарев, москвич, сын солдата, состоял студентом Академического университета с осени 1753 г. В июле 1756 г. на экзамене в Академическом собрании профессор Н. И. Попов отнес Шишкарева к числу студентов, совершенно неспособных к дальнейшему изучению латинского языка. На экзамене 29 октября 1757 г. Шишкарев показал также слабые познания по арифметике и геометрии (Протоколы Конференции, т. II, стр. 297, 357, 393). Таким образом, неспособность Шишкарева „к высшим наукам“ была удостоверена его 4-летним пребыванием в Университете, где он показал весьма слабые успехи.

130

Печатается по черновику, писанному писарской рукой и собственноручно исправленному Ломоносовым (ААН, ф. 3, оп. 10, № 18, л. 63).

Публикуется впервые.

В той части промемории, которая написана Ломоносовым, указаны мотивы, почему выбор одного из обсерваторов в академические астрономические экспедиции, намечаемые Ломоносовым, пал на „подмастерье“ Курганова. Курганов уже „бывал с пользою в таковых посылках“ и к тому же обладал такими астрономическими познаниями, которые могут принести больше пользы „для познания и праславления России“ на практической астрономической работе, чем на педагогической, которую вел в это время Курганов в Морском шляхетном корпусе.

До начала 1760 г. известен был печатный труд Курганова „Универсальная арифметика“. Прочие его труды по математике и навигации, а также знаменитый „Письмовник“ появились после 1762 г., когда Курганов оставил службу в Академии Наук.

На эту вторичную просьбу Академии Адмиралтейств-коллегия ответила 24 апреля 1760 г. согласием (ААН, ф. 3, оп. 10, № 18, л. 70).

131

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым, Таубертом и Штелином (ААН, ф. 3, оп. 1, № 471, л. 74).

Публикуется впервые.

Во исполнение публикуемого определения в Порховскую канцелярию был послан 6 апреля 1760 г. указ (ААН, ф. 3, оп. 10, № 18, лл. 67—68).

132

Печатается по подлиннику, подписанному Ломоносовым, Таубертом и Штелином (ААН, ф. 3, оп. 1, № 530, л. 83).

Публикуется впервые.

11 июля 1760 г. Канцелярия АН постановила запросить И. Ф. Трускота о положении работы по изготовлению земного глобуса и карт четырех частей света (ААН, ф. 3, оп. 1, № 471, л. 138; № 253, л. 150).

733

Отвечая на этот запрос 12 июля 1760 г., Трускот сообщил, что „карты четырех частей света на нынешней неделе окончены“ будут, „а что касается до... работы земного глобуса, то оная еще совсем не окончана отчасти для многих препятствий, которые при таком новом деле наперед видеть мне нельзя было, а особливо за моею болезнью, которая препятствовала мне, чтоб чрез шесть недель на оном глобусе ничего делать не мог, однако надеюсь чрез две недели оный глобус привесть к окончанию“ (ААН, ф. 3, оп. 1, № 253, л. 150 об.). Но прошли и эти две недели, а глобус был все еще не готов. Тогда 4 августа 1760 г. И. И. Тауберт, ввиду настойчивого требования воспитателя наследника, Н. И. Панина, о немедленной присылке глобуса и карт, приказал Трускоту, оставя все другие работы, закончить работу над глобусом и картами „в немедленном времени“ (ААН, ф. 3, оп. 1, № 250, л. 151—151 об.). Позже Тауберт разрешил Трускоту оканчивать эту работу дома, где в то время жена и дети Трускота болели „прилипчивой болезнью“. Ломоносов об этом узнал и принял меры к тому, чтобы глобус и карты не попали во дворец (Билярский, стр. 495 и 556—557).

133

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым (ААН, ф. 3, оп. 10, № 46, л. 28).

Публикуется впервые.

Студент Илья Аврамов с 1760 по 1765 г. состоял при Географическом департаменте и в эти годы, помимо учения, выполнил по поручению Ломоносова несколько картографических работ. 24 августа 1760 г. Аврамов был назначен состоять при Ломоносове „для географических сочинений, которые присылаются из городов“, т. е. помогать Ломоносову при разработке тех ответов на географические „запросы“, которые начали поступать в Академию в 1760 г.; составлением экстрактов из этих ответов Аврамов занимался „под смотрением“ Ломоносова во все последующие годы, до конца дней Ломоносова. Когда начались в 1763 г. работы по составлению „Экономического лексикона“ (см. документы 176—178, 180, 181, 187 и 188), Аврамов занимался приведением в алфавитный порядок собираемых известий. В 1763—1764 гг. Аврамов „сочинил две полярные карты“ для труда Ломоносова „Краткое описание разных путешествий по северным морям“ и „кроме оных еще особливо три“ сделал. Аврамов принимал участие и в других трудах Ломоносова: так, он „приводил в порядок центрические обсервации, чиненные уже шесть лет, коих таблицы уже и на меди“ вырезывались в апреле 1765 г.; он же „делал разные термометрические, манометрические и барометрические разделения“;

734

он же сделал „земной глобус“, который также вырезывался на меди. Кроме того, он занимался „переписыванием набело, а иногда и начерно“ „случающихся дел“ Ломоносова (Билярский, стр. 744).

134

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым, Таубертом и Штелином (ААН, ф. 3, оп. 1, № 530, л. 106).

Впервые напечатано — Билярский, стр. 455—456.

¹ Промемория Камер-коллегии от 28 февраля 1760 г., которой она отвечала на промеморию Канцелярии АН от 31 января 1760 г., упоминаемую выше, в примечании к документу 123, была получена в Канцелярии АН только 3 мая 1760 г. (ААН, ф. 3, оп. 10, № 18, л. 74—74 об.). Камер-коллегия ведала в XVIII в. государственными доходами, казенными подрядами и откупами, продажей казенных товаров, заготовкой и продажей питей.

² Имеется в виду ревизия 1743—1747 гг., вторая по счету, когда переписывалось все податное население Российской империи. Переписные книги второй ревизии хранятся в настоящее время в Центральном Государственном архиве древних актов (Путеводитель, ч. I, М., 1946, стр. 265).

³ Т. е. всего 5186 листов.

⁴ Такое доношение было отправлено в Сенат только 23 октября 1760 г. (документ 142).

135

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым (ААН, ф. 1, оп. 2-1760, № 5).

Публикуется впервые.

Упоминаемый в указе репорт Географического департамента от 8 мая 1760 г., поданный в Канцелярию АН 23 мая — ААН, ф. 3, оп. 10, № 18, лл. 78—79.

Обсуждения его в Академическом собрании в мае 1760 г., повидимому, не происходило, но члены Академического собрания И.-А. Браун и Ф.-У.-Т. Эпинус представили конференц-секретарю Г.-Ф. Миллеру свои мнения по вопросу о числе экспедиций и об инструментах, которые необходимы экспедициям; эти мнения были пересланы Миллером в Канцелярию АН 21 августа 1760 г. (см. документ 137 и примечания к нему).

735

136

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым, Таубертом и Штелином (ААН, ф. 3, оп. 1, № 471, л. 135).

Публикуется впервые.

На основании этого определения 17 июля 1760 г. в Географический департамент был направлен соответствующий указ (ААН, ф. 3, оп. 1, № 253, л. 149—149 об.). „Генеральная карта Российской империи“ и 11 специальных карт губерний были составлены в 1760 г. Они были напечатаны в приложении к изданному Академией Наук „Карманному календарю его императорского высочества великого князя Павла Петровича на 1761 год“ (31 ненумерованная страница и 12 гравированных и раскрашенных карт). О работе над этим календарем см. т. X наст. изд., письмо 76 и примечания к нему.

137

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым, Таубертом и Штелином (ААН, ф. 3, оп. 1, № 530, лл. 179 об. — 180).

Публикуется впервые.

¹ Репорт Г.-Ф. Миллера от 17 августа 1760 г., полученный в Канцелярии АН 21 августа, находится в ААН, ф. 3, оп. 10, № 18, л. 83.

² Мнение И.-А. Брауна в настоящее время не отыскивается в делах ААН; мнение Ф.-У.-Т. Эпинуса от 1 июня 1760 г. сохранилось в подлиннике в бумагах Ломоносова (ААН, ф. 20, оп. 1, № 1, лл. 379—380; русский перевод в ф. 3, оп. 1, № 257, лл. 224—225 и оп. 10, № 18, лл. 88—90).

В своем мнении Эпинус высказался за посылку только двух экспедиций, мотивируя это недостатком обсерваторов и необходимых инструментов. С мнением о посылке только двух экспедиций, повидимому, согласились все члены Канцелярии, как об этом можно судить по журналу Канцелярии 26 августа 1760 г.

³ Указ Географическому департаменту от 21 августа 1760 г. — ААН, ф. 3, оп. 1, № 257, л. 223; черновик указа — там же, оп. 10, № 18, л. 89.

138

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым, Таубертом и Штелином (ААН, ф. 3, оп. 1, № 530 л. 185).

Впервые напечатано (неполно) — Билярский, стр. 457.

736

Полностью публикуется впервые.

См. примечания к документу 133.

¹ Копия публикуемого документа была послана в Географический департамент 1 сентября 1760 г. (ААН, ф. 3, оп. 10, № 18, л. 91).

139

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым, Таубертом и Штелином (ААН, ф. 3, оп. 1, № 471, л. 166—166 об.).

Публикуется впервые.

Первое доношение Белгородской воеводской канцелярии 23 апреля 1760 г. было получено в Канцелярии АН 28 апреля 1760 г. (ААН, ф. 3, оп. 10, № 18, лл. 65—66). Тогда же был составлен Ломоносовым проект указа Белгородской воеводской канцелярии (там же, ф. 20, оп. 3, № 24, лл. 1—2). Но этот указ, повидимому, не был послан. 22 июня 1760 г. в Канцелярию АН поступило второе доношение Белгородской губернской канцелярии. Определение Канцелярии АН по поводу этих двух доношений было составлено только 31 августа 1760 г.; в него вошло многое из того проекта указа, который Ломоносов составил в конце апреля 1760 г.; еще больше заимствований из того же проекта указа находим в указе Канцелярии АН Белгородской воеводской канцелярии 18 сентября 1760 г., посланном на основании определения 31 августа 1760 г. (ААН, ф. 3, оп. 10, № 18, лл. 94—95).

140

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым, Таубертом и Штелином (ААН, ф. 3, оп. 1, № 530, л. 196).

Публикуется впервые.

Ввиду отказа Академии выдать Сухопутному шляхетному корпусу имеющиеся у нее географические известия, полученные из некоторых городов в ответ на „запросы“ Академии, Сухопутный шляхетный корпус решил сам заняться собиранием географических известий. По примеру Академии Корпус тогда же (в последние месяцы 1760 г.) „истребовал от Сената также во все городы“ указы с приложением к ним „запросов“, которые заключали в себе большее количество вопросов, чем их было в академических запросах. Автором этого нового вопросника был профессор Г.-Ф. Миллер, который и включил в свой вопросник „откинутые в Академии трудные или и невозможные к ответствованию запросы“ (т. X наст. изд., документ 452). Таким образом, число „запросов“ увеличилось до 33.

737

Изложив все это дело в одной из своих записок 1761 г., Ломоносов совершенно справедливо характеризовал его как предпринятый Миллером „явный подкоп и подрыв добрым академическим успехам“ (т. X наст. изд., документ 423).

¹ Промеморией 11 сентября 1760 г. Сухопутный шляхетный корпус сообщал, что в корпусе „для обучения кадет сочиняется география“, которая в отношении России „достаточных известий недовольна, а без сумнения такие известия имеются в Академии“. Корпус просил сообщить эти известия (ААН, ф. 3, оп. 1, № 256, л. 175).

² Промемория в Сухопутный шляхетный корпус была отправлена 25 сентября 1760 г. (ААН, ф. 3, оп. 1, № 256, лл. 176 — об.); она повторяет определение 21 сентября 1760 г.

141

Печатается по черновику, писанному писарской рукой, с собственноручной резолюцией Ломоносова (ААН, ф. 20, оп. 1, № 1, лл. 318—319).

Публикуется впервые.

Датируется предположительно по записке секретаря Академической канцелярии М. М. Гурьева от 24 сентября 1760 г. (Билярский, стр. 461), куда публикуемое расписание вошло целиком и без изменений.

Записка Гурьева была направлена профессорам Г.-Ф. Миллеру, И.-А. Брауну, Н. И. Попову, С. К. Котельникову и Ф.-У.-Т. Эпинусу и адъюнктам А. Д. Красильникову, И. Ф. Трускоту, С. Я. Румовскому и Я.-Ф. Шмидту с просьбой „под сим [под запиской] подписать свое мнение“, что указанные лица и сделали.

Пространнее всех высказался Миллер, написавший по-русски следующее: „Прежде как учредить такие важные экспедиции, которые немалой суммы требовать будут, надлежит знать, кто такие в каждый путь отправлены быть имеют, что им на оных путях делать, может ли каждый из них по тому исполнения чинить и есть ли на то довольное число надлежащих инструментов в готовности. О сем, яко о главном деле, надлежит довольное рассмотрение иметь в Академическом собрании, дабы требуемое на то иждивение не употреблено было втуне. А что касается до определения дорог, сие дело маловажное: можно так, можно и иным образом, однако сие при том наблюдать надобно, чтоб дороги были способны, по коим либо на телегах, или санях, или водяным путем на судах переехать можно было, и чтоб были жилыми местами, и никакое бы знатное место, поколику положение их допустит, пропущено не было. О сем я впредь свое мнение дать буду. Сентября 24 дня 1760 года. Г.-Ф. Миллер.“

Под этим мнением Миллера Попов написал: „Дух празднословия не даждь ми“ (ААН, ф. 20, оп. 1, № 1, л. 328 об.).

738

Шмидт написал по-немецки: „Неважно, начнутся ли эти две экспедиции с севера или с юга, лишь бы при проведении их была достигнута их конечная цель. Я думаю и возьмусь даже утверждать, что многие из вышеозначенных мест можно было бы исключить, если бы пожелали воспользоваться теми вспомогательными средствами, какие имеются налицо в [Географическом] департаменте“.

Остальные шесть человек заявили, что не возражают против намеченных Ломоносовым маршрутов (ААН, ф. 20, оп. 1, № 1, лл. 318 об. — 319).

142

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым, Таубертом и Штелином (ЦГАДА, ф. Канцелярии Сената, № 3005, л. 411).

Публикуется впервые.

¹ См. примечание 1 к документу 134.

² Промемория Камер-коллегии 28 февраля 1760 г. была получена в Канцелярии АН 3 мая 1760 г. (ААН, ф. 3, оп. 10, № 18, лл. 74—74 об.).

³ На это доношение Сенат ответил указом 17 ноября 1760 г.: Сенатской конторе в Москве предписывалось „выбрать в Москве в гарнизонных школах из солдатских детей десять человек, которые хорошо пишут“, и отдать их в Камер-коллегию для списывания алфавитов переписных книг второй ревизии (Билярский, стр. 472—473). По получении сенатского указа состоялось новое определение Канцелярии (документ 145).

143

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым, Таубертом и Штелином (ЦГАДА, ф. Канцелярии Сената, № 3005, лл. 418—420) с указанием в сносках вариантов по собственноручному черновику (ААН, ф. 20, оп. 1, № 1, лл. 315—319).

Впервые напечатано — Билярский, стр. 465—468.

Приложенная к подлиннику карта ныне не отыскивается в делах Сената, где хранится подлинник доношения. К черновику приложено расписание трактов.

В ответ на публикуемое доношение Сенат 29 ноября 1760 г. издал адресованный генерал-губернаторам, губернаторам, вице-губернаторам, провинциальным и городовым воеводам и „прочим управителям“ указ, в котором удовлетворил все просьбы Академии, изложенные в доношении 23 октября 1760 г.; этот же „с прочетом указ“ был выдан и обсерваторам,

739

профессору Н. И. Попову и адъюнкту А. Д. Красильникову. Такие же указы были посланы в Камер-коллегию, в Канцелярию АН, в Ямскую и Штатс-контору с приложением к ним расписания трактов, по которым будут следовать обсерваторы (Билярский, стр. 474—476).

Благоприятное решение Сенатом вопроса о посылке двух географических экспедиций все же не получило осуществления ни в 1760 г., ни в последующие годы. В 1760 г. причиной явилась подготовка Академией вместо двух намечавшихся географических экспедиций двух других экспедиций, которые должны были направиться в Сибирь для наблюдения прохождения Венеры по диску Солнца. В подготовке этих экспедиций Ломоносов принял весьма большое участие (см. документы 227—232, 235, 243, 246 и „Ломоносов“, II, стр. 248—264). По мысли Ломоносова, один из участников этих астрономических экспедиций, Н. И. Попов, до того намеченный к отправлению „в разные российские городы для географических наблюдений“, мог бы на возвратном пути из Сибири делать такие наблюдения („Ломоносов“, II, стр. 256).

В инструкции Попову, составленной Ломоносовым, между прочим, в § 7 было написано, что по окончании наблюдений прохождения Венеры в Иркутске, „разделясь ехать вам обратно по Сибири разными путями с адъюнктом Румовским, чтоб определить долготы и широты разных знатнейших мест. А между тем ожидать указу, какие вам географические наблюдения чинить в самой России повелено будет“ („Ломоносов“, II, стр. 262). Такой указ Попову и Румовскому Канцелярией был послан в июне 1761 г. (см. документ 151). На обратном пути из Сибири Попов вел требуемые от него наблюдения (ААН, ф. 3, оп. 24, № 5). Он вернулся в Петербург только в мае 1762 г. Привез ли в Петербург какие-либо географические наблюдения адъюнкт С. Я. Румовский, не выяснено; вероятно, таких наблюдений Румовским не было сделано.

В 1762 г. Ломоносов часто болел, и вопрос о посылке географических экспедиций оставался без движения. Между тем, за время после утверждения Сенатом проекта посылки двух экспедиций „лучший из числа назначенных обсерваторов, Курганов, который был истребован от Адмиралтейской коллегии для сей экспедиции в академическую службу, скучив ожиданием, отпросился в прежнюю команду; Красильников между тем стал старее“. Кроме того недоставало астрономических квадрантов (т. X наст. изд., документ 470, § 54 и примечания к нему). „Г-н статский советник И. И. Тауберт обещал письменно оные выписать из Англии, а после от того отказался. Потом оное дело принял на себя г. надворный советник Я. Я. Штелин, однако и поныне [в январе 1763 г.] нет никакого исполнения, и словом отправление географической экспедиции остановилось подобными оттяжками, от них [Штелина и Тауберта] происшедших“ (документ 164, п. 6).

740

О положении этого дела в 1763—1764 гг. см. документы 169, 193, 194, 198 и примечания к ним.

144

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым, Таубертом и Штелином (ААН, ф. 3, оп. 1, № 471, л. 236).

Публикуется впервые.

На основании этого определения Канцелярией АН были разосланы подтвердительные указы в те губернии, из которых не поступило совсем ответов или поступили ответы только на часть вопросов. В числе таких губерний оказались губернии: Московская, Новгородская, Белгородская, Воронежская, Архангелогородская, Нижегородская, Казанская, Астраханская, Сибирская, Оренбургская, Рижская, Ревельская, Киевская и Санктпетербургская (ААН, ф. 3, оп. 10, № 18, лл. 107—109); таким образом, только из одной Смоленской губернии были получены к октябрю 1760 г. ответы на „запросы“, признанные вполне удовлетворительными.

145

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым, Таубертом и Штелином (ААН, ф. 3, оп. 1, № 471, л. 256—256 об.).

Публикуется впервые.

См. примечания к документам 123 и 134.

¹ См. примечание 3 к документу 142.

² Черновик промемории в Камер-коллегию 29 ноября 1760 г. — ААН, ф. 3, оп. 10, № 18, л. 106.

146

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым, Таубертом и Штелином (ААН, ф. 3, оп. 1, № 471, л. 288).

Публикуется впервые.

¹ Указ Сената 29 ноября 1760 г., полученный в Академической канцелярии 1 декабря того же года, — ААН, ф. 3, оп. 1, № 966, лл. 114—115.

² Журнальной резолюцией Канцелярии 1 декабря 1760 г. (ААН, ф. 3, оп. 1, № 530, лл. 234 об. — 235).

³ Репорт Я.-Ф. Шмидта на немецком языке представлен в Канцелярию 1 декабря 1760 г.; русский его перевод был подан в Канцелярию только 20 декабря 1760 г., после чего дело о Шмидте было заслушано

741

в Канцелярии вновь и вынесено настоящее определение (ААН, ф. 3, оп. 10, № 18, лл. 112—113).

147

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым (ААН, ф. 3, оп. 10, № 46, л. 43).

Публикуется впервые.

Студенты и геодезисты Географического департамента, как видно из репортов адъюнктов И. Ф. Трускота и Я.-Ф. Шмидта 1757—1760 гг., занимались главным образом копированием старых карт, имевшихся в Географическом департаменте. Определение Канцелярии АН от 20 декабря 1760 г. (документ 146) предлагало занять их и другой работой — не простым копированием, но и увеличением карт до „большого формата“, какой должен был иметь новый „Российский атлас.“ На подобной же работе по составлению новых карт это определение предлагало сосредоточить свое внимание и адъюнктам Департамента Трускоту и Шмидту, считая это их „главным делом“, с которым должно быть тесно связано и преподавание ими „наставлений“ геодезистам с тем, чтобы они „со временем сами могли карты делать“. Преподаванием таких „наставлений“ адъюнкты занимались все годы. Видимо, исполнение определения от 20 декабря 1760 г. проходило медленно и вызывало недовольство Ломоносова как руководителя Географического департамента; по его предложению Канцелярия АН послала публикуемый указ. Затребованный последним отчет о работе Департамента в 1760 г. пока не отыскан.

См. документ 155.

148

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым, Таубертом и Штелином (ААН, ф. 3, оп. 1, № 472, л. 66—66 об.).

Публикуется впервые.

Как и приведенный выше указ Белгородской губернской канцелярии 30 августа 1760 г. (документ 138), публикуемое определение дает яркую иллюстрацию, как составлялись на местах ответы на „запросы“ Академии Наук; в обоих документах речь идет об Украине (Киевской и Белгородской губерниях, южная часть которой входила до 1722 г. в состав Киевской губернии и в 1775 г. отнесена была к Слободской Украине).

149

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым, Таубертом и Штелином (ААН, ф. 3, оп. 1, № 531, л. 147 об.).

742

Публикуется впервые.

В ответ на вторичную промеморию Камер-коллегия сообщила Канцелярии АН 19 октября 1761 г., что присланные для списывания алфавитов второй ревизии десять школьников Московской гарнизонной школы „пишут весьма худо и неисправно“, ввиду чего Камер-коллегия 16 октября 1761 г. обратилась в Московскую контору Сената с просьбой прислать вместо этих школьников „приказных служителей“ из других присутственных мест, копиистов или умеющих писать школьников; одновременно „находящемуся в архиве [Камер-коллегии] камериру Копнину объявлено с подпискою, чтоб с означенных алфавитов копии списываны были со всяким прилежанием, как наискорее возможно, о чем ему, Копнину, прилагать усердное старание“ (ААН, ф. 3, оп. 10, № 18, л. 152—152 об.). В то же время и переводчик Ф. Соколов, заведывавший в Москве академической Книжной лавкой, сообщал 22 октября 1761 г. Канцелярии, что по полученной им от камерира Ф. Копнина справке оказалось, что по 27 сентября 1761 г. „списано по Сибирской губернии 31 город, по Воронежской 48 городов, по Московской 3 города“ (там же, л. 153).

См. документ 166.

150

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым, Таубертом и Штелином (ААН, ф. 3, оп. 1, № 472, л. 114).

Публикуется впервые.

¹ Черновик доношения Академической канцелярии в Сенат (без даты) — ААН, ф. 3, оп. 10, № 18, л. 138. Просимый подтвердительный указ был послан Сенатом 17 июня 1761 г. (там же, л. 146).

² Черновик подтвердительного указа Академической канцелярии в Московскую губернскую канцелярию (июнь 1761 г. — там же, л. 140—140 об.).

151

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым, Таубертом и Штелином (ААН, ф. 3, оп. 1, № 472, л. 118).

Публикуется впервые.

¹ Имеется в виду определение Сената 7 июня 1761 г. (ЦГАДА, ф. Канцелярии Сената, № 3005, лл. 477—478).

² Н. И. Попов вернулся в Петербург 8 мая 1762 г. (ААН, ф. 3, оп. 24, № 5), С. Я. Румовский — 16 марта 1762 г. (К. С. Веселовский. Несколько материалов для истории Академии Наук... Никита Попов, профессор

743

астрономии... СПб., 1893, стр. 43). О сделанных ими „примечаниях“ на обратном пути см. примечания к документу 143.

³ Указы Попову и Румовскому были отправлены Академической канцелярией 11 июня 1761 г. (К. С. Веселовский, указ. соч., стр. 43).

152

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым, Таубертом и Штелином (ААН, ф. 3, оп. 1, № 531, л. 156 об.).

Впервые напечатано — Билярский, стр. 529.

Была ли выполнена эта работа академическим мастером В. Я. Краюхиным, сведений не отыскано.

153

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым (ААН, ф. 3, оп. 10, № 46, л. 48).

Публикуется впервые.

Указ от 13 июня 1761 г. послан во исполнение определения Академической канцелярии от 22 мая 1761 г. (Билярский, стр. 511). В тот же день Канцелярия определила: подтвердить Главной Межевой канцелярии о присылке в Академию карты Московской губернии (первое требование туда было послано еще 18 сентября 1758 г.) и послать в Камер-коллегию вторичную промеморию о скорейшем составлении списка сел и деревень, указанных в переписных книгах второй ревизии (документ 149).

Карту Санктпетербургской губернии составлял в Географическом департаменте с 1760 г. адъюнкт Я.-Ф. Шмидт. Судя по тому, что 7 декабря 1761 г. состоялось определение Канцелярии о требовании из Главной Межевой канцелярии специальных карт Ингерманландии (документ 157), карта Санктпетербургской губернии к этому времени еще не была закончена.

В репорте комиссии, рассматривавшей 20 марта 1762 г. составленные Я.-Ф. Шмидтом карты, отмечено, что карта Санктпетербургской губернии, как и карта Новгородской губернии, еще не готовы (ААН, ф. 20, оп. 1, № 2, л. 105 об.), но, повидимому, в том же 1762 г. Шмидт окончил эту карту, и ее начали гравировать. Когда гравирование подходило уже к концу, по требованию Канцелярии АН в лице одного И. И. Тауберта, оно было приостановлено. 10 марта 1763 г. эту же карту вновь рассматривало Академическое собрание и решило начать ее гравирование. Но карта не была напечатана ни в 1763, ни в следующие годы. Она несомненно послужила одним из источников для „Карты Санктпетербургской губернии, содержащей Ингерманландию и часть Новгородской и Выборгской губернии“, сочиненной Шмидтом и изданной Географическим департаментом

744

в 1770 г. (Гнучева, стр. 243—244, №№ 58 и 59 и стр. 300, № 153).

154

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым (ААН, ф. 20, оп. 3, № 104, л. 1).

Публикуется впервые.

Упоминаемое в указе определение Канцелярии 20 июня 1761 г. — ААН, ф. 3, оп. 1, № 531, лл. 167 об. — 168. Оно было вызвано поступившим в этот день в Канцелярию АН переводом репорта Я.-Ф. Шмидта 15 июня 1761 г. (немецкий текст — ААН, ф. 3, оп. 10, № 18, л. 82; русский перевод там же, л. 83); в нем Я.-Ф. Шмидт писал: „Понеже большой план Санктпетербурга [1753 г.] в величину нового ландкартного формата привесть и издать, также учинившиеся после перемены и распространение самого города в новейшем плане показать надлежит, то надобно к тому...“, и далее Шмидт перечислял те планы, инструкции и деньги, которые требовались ему для выполнения данной работы.

О том, как выполнялся публикуемый указ, имеются репорты адъюнктов Шмидта и Трускота (ААН, ф. 3, оп. 10, № 18, лл. 157—157 об., 165). В репорте 19 декабря 1761 г. И. Ф. Трускот сообщал, что план „мною почти совсем уменьшен, и для окончания оного неотменно потребно некоторые вновь пристроенные места в него внесть“. Планы этих новых мест имелись в Главной Полицеймейстерской конторе, и Трускот просил „истребовать дозволение для скопирования с этих планов копий“. 22 декабря 1761 г. Канцелярия АН требовала от Главной Полицеймейстерской конторы дозволения скопировать эти планы „академическим геодезистам на академической бумаге“ (ААН, ф. 3, оп. 10, № 18, л. 163). Известий о том, позволила ли Полицеймейстерская канцелярия скопировать планы новых мест Петербурга, не сохранилось. Все это дело об уменьшении большого плана Петербурга 1753 г. и дополнения его новыми данными, повидимому, не было доведено до конца при жизни Ломоносова.

В репорте Трускота и Шмидта, поданном в Канцелярию АН 14 апреля 1765 г. (ААН, ф. 3, оп. 10, № 95, лл. 2—3), среди карт и планов, переданных в Грыдоровальную палату „для резания на меди“, под № 5 отмечен „Старый уменьшенный Санктпетербургский план, который ныне вновь переделывается“.

155

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукою и подписанному Ломоносовым, Таубертом и Штелином (ААН, ф. 3, оп. 1, № 472, л. 251—251 об.).

Публикуется впервые.

745

¹ См. выше указ Канцелярии АН Географическому департаменту 30 января 1761 г. (документ 147).

² Указ Канцелярии АН Географическому департаменту 22 ноября 1761 г. за подписью Ломоносова (ААН, ф. 20, оп. 3, № 105, лл. 1—2).

³ О выборе учеников Гимназии для определения их в Географический департамент см. репорт С. К. Котельникова 26 ноября 1761 г., мнение И. И. Тауберта и мнение Ломоносова по этому вопросу (Билярский, стр. 548—549; документ 156).

156

Печатается по собственноручному подлиннику (ААН, ф. 3, оп. 1, № 825, л. 304).

Впервые напечатано — Билярский, стр. 548—549.

Датируется предположительно на основании репорта С. К. Котельникова от 26 ноября 1761 г. и определения Канцелярии АН от 17 декабря 1761 г. (Билярский, стр. 548—549).

На основании указа Канцелярии АН 19 ноября 1761 г. инспектор Академической гимназии Котельников выбрал из числа гимназистов, получавших казенное жалованье, четверых, „в студенты произойти надежды не имеющих“, и представил их в Канцелярию АН 26 ноября 1761 г. И. И. Тауберт нашел, что этих гимназистов следует „отослать в Географический департамент, где их в полном собрании [Департамента] экзаменовать“. По ознакомлении с мнением Тауберта, Ломоносов написал и свое мнение.

Определение Канцелярии АН от 17 декабря 1761 г. отразило оба мнения: решено было принять четырех гимназистов в Географический департамент на пробу на полгода и потом их экзаменовать (Билярский, стр. 549).

В звании „учеников“ Географического департамента все четыре гимназиста состояли еще 14 апреля 1765 г. (ААН, ф. 3, оп. 10, № 95, л. 2).

157

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым, Таубертом и Штелином (ААН, ф. 3, оп. 1, № 472, л. 261).

Публикуется впервые.

Разрешение Главной Межевой канцелярии академическим геодезистам скопировать „специальные ингерманландские карты“ было дано 28 января 1762 г. (ААН, ф. 3, оп. 10, № 18, л. 169). Вероятно, вскоре после того поступила в Географический департамент копия сочиненного в 1749 г. при Межевой канцелярии „Генерального плана Ингерманландии, Санктпетербургского, Шлиссельбургского, Копорского и Ямбургского уездов с показанием крепостей, владельческих мыз, пожалованных именными.

746

е. и. в. указами и розданных под поселение российских крестьян и под разные заводы, и отписной на е. и. в. земли, с находящимися реками, озерами и с приморскими местами“ (Гнучева, стр. 303, № 167). Он и послужил основным источником для „Карты Ингерманландии“, которую сочинял адъюнкт Я.-Ф. Шмидт. Она была закончена им в том же 1762 г. О дальнейшей судьбе этой работы Шмидта см. примечания к документу 159.

158

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым, Таубертом и Штелином (ААН, ф. 3, оп. 1, № 531, л. 292).

Публикуется впервые.

В промемории 11 декабря 1761 г. Адмиралтейств-коллегия указывала, что подмастерье Н. Г. Курганов отослан в Академию в 1760 г. для посылки в „дальнюю экспедицию“, а между тем „он и поныне обретается здесь при Санктпетербурге“ (ААН, ф. 3, оп. 10, № 18, л. 164).

В ответ на промеморию Академической канцелярии Адмиралтейств-коллегия сообщила 10 января 1762 г.: „Ежели оный Курганов прислан не будет, то из списка выключится и определится на его место другой“ (ААН, ф. 3, оп. 10, № 18, л. 168). Что ответила на эту промеморию Академия, установить не удалось. Спор о Курганове разрешился в марте 1762 г.: „... оный Курганов, явясь в Адмиралтейскую коллегию, объявил, что он ныне при той Академии [т. е. при Академии Наук] находится праздно“, и просил определить его попрежнему в Морской шляхетный корпус, куда и был принят с 1 марта 1762 г. Об этом Адмиралтейств-коллегия уведомила Канцелярию АН 13 марта 1762 г. (ААН, ф. 3, оп. 10, № 18, л. 171).

159

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым, Таубертом и Штелином (ААН, ф. 3, оп. 1, № 473, л. 58).

Публикуется впервые.

Карты, составленные Я.-Ф. Шмидтом (карты Эстляндии и Лифляндии, Финского и Рижского заливов) на основании публикуемого определения, рассматривались 20 марта 1762 г. в особой комиссии („чрезвычайной конференции“ или „экстраординарном собрании“) в составе профессоров Г.-Ф. Миллера, И.-Э. Цейгера, Ф.-У.-Т. Эпинуса, С. К. Котельникова и адъюнкта И. Ф. Трускота. Репорт членов комиссии, подписанный ими 20 марта 1762 г., о результатах рассмотрения карт Шмидта хранится ныне в личных бумагах Ломоносова (ААН, ф. 20, оп. 1, № 2, л. 105—105 об.). В репорте отмечалось, что в отношении „конструкции“ карт, в которых

747

употреблена „Газова проекция“, никаких замечаний не может быть сделано; в отношении же названий рек, городов и проч., которые даны на картах, многие можно еще исправить, дополнить и уточнить, как это видно на примере с картой Эстляндии, которую просмотрел Миллер и сделал о ней ряд замечаний; Комиссия предлагала Шмидту использовать эти замечания Миллера и сделала общее заключение, что пока „эти карты в их настоящем виде не следует печатать“. Об этом репорте Комиссии Канцелярия АН (в лице Ломоносова, И. И. Тауберта и Я. Я. Штелина) в определении 15 января 1763 г. отзывалась как о „необстоятельном и сомнительном“, почему „не можно было учинить и определение о произведении оных сочиненных карт в печать“ (документ 163). Такую же оценку этому репорту 20 марта 1762 г. дал и сам Ломоносов в п. 8 своего представления 5 февраля 1763 г., назвав его „весьма необстоятельным“ (документ 165).

Новое рассмотрение карт Шмидта было назначено Канцелярией АН (в лице Ломоносова и Тауберта) в Академическом собрании на 16 января 1763 г. (ААН, ф. 3, оп. 1, № 474, л. 22).

См. документ 163.

160

Печатается по собственноручному подлиннику (ААН, ф. 20, оп. 3, № 100, лл. 1—2).

Впервые напечатано — Модзалевский, стр. 348.

Датируется предположительно: „мнение“ составлено несомненно после 1760 г. — в § 3 события 1760 г. названы „прежними“; Ломоносов предлагает назначить „прежних... Попова и... Красильникова, кои уже прежде... Сенату представлены“ (представление Сенату было 23 октября 1760 г.). Вместе с тем про Н. И. Попова и А. Д. Красильникова сказано, что „здесь [в Петербурге] нет за ними никакого необходимо нужного дела“; Попов, как известно, вернулся в Петербург из Сибири 8 мая 1762 г. (см. примечания к документу 151); таким образом, записка была составлена не ранее этой последней даты, но, вероятно, и не позднее 15 марта 1763 г., когда была написана Ломоносовым новая записка о географических экспедициях (документ 169).

Ломоносов, повидимому, предполагал представить записку президенту, но не представил; позднее она была использована Ломоносовым при составлении представления президенту о географических экспедициях 10 сентября 1764 г. (документ 194).

161

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым (ААН, ф. 3, оп. 10, № 27, л. 15).

748

Публикуется впервые.

Данное Канцелярией поручение Я.-Ф. Шмидт выполнял как в 1762 г., так и позже (Гнучева, стр. 68).

162

Печатается по тексту первой публикации.

Местонахождение подлинника неизвестно.

Впервые напечатано — Билярский, стр. 568.

Ломоносов с марта 1762 г. почти постоянно был болен, но продолжал заниматься делами на дому. 25 июня посланный к нему с бумагами протоколист Д. Тимофеев объявил в Канцелярии, что не был допущен к Ломоносову и бумаги не были приняты. В тот же день в журнале Канцелярии было записано: „[Так как] г. советник Ломоносов в Академическую канцелярию не ездит и дел в доме подписать не может, [то] до выздоровления его, по протоколам и журналам чтоб в делах остановки не было, чинить исполнение и без его подписания“ (Билярский, стр. 565). Повидимому, это определение Канцелярии, т. е. одного И. И. Тауберта, явилось причиной того, что июльские (после 25-го) и августовские журналы и протоколы Канцелярии подписаны только одним Таубертом: подписи Ломоносова на них нет.

Такое положение с подписыванием протоколов и журналов Канцелярии продолжалось до 3 сентября 1762 г., когда в журнале Канцелярии читаем следующую запись: „Протоколист Дмитрий Тимофеев в присутствии словесно объявил, что он призыван был в дом к г. коллежскому советнику Ломоносову, и от него ему объявлено, что он, г. советник, от болезни его имеет несколько свободы, однако в Канцелярию ездить не может, а дела нужные слушать и подписывать на дому будет. Приказал: о сем записать в журнал, а отныне к нему, г. Ломоносову, нужные дела для слушания, так и для подписания посылать“ (ААН, ф. 3, оп. 1, № 532, л. 206 об.).

Но и между 25 июля и 3 сентября 1762 г. Ломоносов продолжал заниматься академическими делами. Так, именно в это время Ломоносов вел переписку с братьями Г. Г. и Ф. Г. Орловыми об утверждении университетских привилегий и о пожаловании ему „чина“ (т. X наст. изд., письма 80 и 81). Такой же деловой характер имеет и публикуемая записка. Никаких следов подачи этой записки в делах Канцелярии не обнаружено, а вместе с тем оказывается утерянным и подлинник этой записки, который, однако, был, повидимому, известен П. С. Билярскому, впервые ее издавшему.

Записка интересна в том отношении, что дает ясное представление, в чем состояла работа картографа Географического департамента при сочинении новых карт: картограф должен был, между прочим, „расположить“

749

весь материал для карт „по принятой за благо Газовой проекции“. Иоганн-Матвей Газе был профессором математики в Виттенберге и сотрудником известного картографического издательства Гомана. Газе ввел в картографии впервые стереографическую горизонтальную проекцию, которая и получила по его имени название Газовой. Газе приготовил много карт и небольшой исторический атлас.

163

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым (ААН, ф. 1, оп. 2, 1763, январь, № 3, лл. 1—2).

Впервые напечатано (по копии) — Билярский, стр. 573.

На основании определения Канцелярии от 15 января 1763 г. (за подписями Тауберта и Ломоносова — ААН, ф. 3, оп. 1, № 474, л. 22) в тот же день был подписан Ломоносовым печатаемый здесь указ. Согласно этому указу, 16 июля „все академики собрались, но г. советник Ломоносов прислал записку, что он за болезнию быть не может, и отложил собрание до будущей недели, пока выздоровеет“ (Протоколы Академического собрания за 1763 г. в русском переводе — ААН, ф. 3, оп. 1, № 851, л. 24; Протоколы Конференции, т. II, стр. 494). Но вопрос о рассмотрении карт Я.-Ф. Шмидта не был поставлен в Академическом собрании и в последующие две недели, когда Ломоносов выздоровел и стал вновь заниматься академическими делами. 10 марта 1763 г. происходило обыкновенное заседание Академического собрания. В начале заседания конференц-секретарь Г.-Ф. Миллер читал Собранию полученное им письмо Карла Линнея, предлагавшего кандидатов на должность профессора ботаники в Петербургской Академии. В это время вошел Ломоносов, прервал чтение, сказал, „что есть дела весьма важные и нужные, и — как пишет Миллер в протоколе Академического собрания — предложил: надлежит исследовать ландкарты, адъюнктом Шмитом сделанные, и отдать в печать, о чем за несколько уже времени, генваря 16 дня, Собранию быть надлежало. А то все пустое, что марта 20 дня прошедшего года о сих же ландкартах в собрании Академическом происходило [см. примечания к документу 159]: не надобно вам было рассуждать о образце сих ландкарт [de methodo in constructione istarum tabularum, т. е. о методе, употребительном в сочинении сих карт], когда то давно уже в собрании Географическом апробовано было, но надлежало смотреть и рассуждать: сочинитель в делании сих ландкарт хорошо ли последовал ландкартам подлинным, которым последовать был должен; вместо сего некоторые имена финских деревень и то неисправно написанные охулены, и оттого взята причина, чтоб остановить публикование сих ландкарт, яко вещь весьма нужную и отечеству полезную. Но чтоб г. Миллеру оправдать неповинность свою и сочленов, в сем собрании [т. е. в собрании 20 марта 1762 г.] приказал он [Миллер] подать

750

указ, по которому велено от Канцелярии иметь сие собрание, и данное свидетельство о ландкартах Шмитовых подписано всеми сочленами, которое и подано в Канцелярию. Но г. советник Ломоносов, не терпя более, сказал, что подписи сочленов ничего не значат, ибо весьма известно, сколь легко то каждому сделать можно; мошенническим вить-де образом (что и по-немецки сказано так: auf eine spitzbübische Weise) дело весьма полезное остановлено. И понеже сии слова касались до Канцелярии, равно как и до всего Собрания, то встав тотчас г. Миллер при всех сочленах сказал, что он не может быть в Собрании, в котором такое происходит. И хотя г. советник Ломоносов сказал, что сия брань не касается до г. Миллера, однако он вышел“.

„По выходе г. Миллера г. советник Ломоносов с прочими сочленами записал в протокол следующее:

„В Собрании академическом ординарном марта 10 дня 1763 года по указу Канцелярии предложен от г. коллежского советника Ломоносова вопрос: ландкарты, г. Шмитом сочиненные и Собранию предложенные, а именно, Ингерманландская, Эстляндская, Лифляндская, залива Финского, залива Рижского, такого ли состояния, что можно резать на меди. И понеже все члены присутствующие ответствовали, что они не могут показать никаких пороков, то положено: помянутые ландкарты можно резать на меди. Но понеже г. Миллер недавно объявил, что он приметил в них некоторые погрешности исторические, то определено еще сказать г. Миллеру, чтоб он показал погрешности, какие найдет, и мнение свое доказал бы. А между тем ландкарты можно резать на меди“. Под этим протоколом подписались все бывшие в собрании члены.

На следующий день, 11 марта, на этом протоколе Миллер сделал приписку, в которой отметил: „Он легко верит тому, что никто из членов, подписавших протокол 10 марта, не мог показать пороков на ландкартах, адъюнктом Шмидтом сочиненных, ... но следует ли из того, что карты можно резать на меди“; Миллер утверждал далее, что приметил два года тому назад „некоторые пороки исторические только на одной эстляндской карте; о них он сообщил тогда же Шмидту, но последний и до сих пор не внес этих поправок в свою карту Эстляндии“; Миллер полагал, что „показывать и поправлять погрешности на ландкартах надлежит тому, кто имеет в ведомстве дела географические“.

Протокол заседания 10 марта в той его части, когда произошло столкновение Миллера с Ломоносовым, был представлен Миллером в Канцелярию в тот же день при соответствующем репорте; в нем все происшедшее Миллер называл „непорядками“, для отвращения которых в будущем считал необходимым требовать особого повеления президента. Протокол заседания 10 марта, происходившего в отсутствие Миллера, был представлен в Канцелярию 12 марта 1763 г. при репорте профессора Брауна,

751

исполнявшего обязанности секретаря Собрания (Протоколы Академического собрания за 1763 г. в русском переводе В. И. Лебедева — ААН, ф. 3, оп. 1, № 851, лл. 26—42; Протоколы Конференции, т. II, стр. 495—496).

О дальнейшем положении дела с печатанием карт Шмидта см. примечания к документу 168.

164

Печатается по копии, писанной писарской рукой с поправками Ломоносова (ААН, ф. 20, оп. 1, № 1, лл. 340—344а) с указанием в сносках вариантов по собственноручному черновику (там же, лл. 332—339).

Впервые напечатано (по черновику) — „Москвитянин“, 1842, ч. II, кн. 3, стр. 110—116 и ОР, V, 1842, стр. 34—44.

Датируется предположительно по тесной связи с письмом Ломоносова президенту, написанным между 28 января и 5 февраля 1763 г. (т. X наст. изд., письмо 82).

Поправка Ломоносова в публикуемой копии относится несомненно ко времени после 30 апреля 1763 г., когда Канцелярии АН и Ломоносову стал известен ордер президента 17 апреля 1763 г., содержавший ответ на вызывавшие споры представления Канцелярии АН, подписанные одним Ломоносовым (Билярский, стр. 598—599). К этому же времени должно относить и то место „Краткого показания“ (п. 10), где читаем: „Однако после того в нынешнем году Академическое собрание те же карты печатания удостоило, и оное производится в дело по президентскому ордеру“. Академическое собрание удостоило карты Шмидта печатанием 10 марта 1763 г. (см. примечания к документу 163); „президентский ордер“ был получен в Канцелярии 30 апреля 1763 г. (документ 173). Это место в черновике написано рукой Ломоносова на полях другими чернилами, чем основной текст всего документа; приписка, вероятно, сделана после 30 апреля 1763 г., когда с черновика снимали копию, куда эта приписка вошла; таким образом, копия явилась более поздним по времени списком документа, который именно в эти послеапрельские дни 1763 г. вновь потребовался Ломоносову. Как более поздняя по времени происхождения эта копия и положена в основание издания „Краткого показания“, оригинал которого был послан „президенту в Москву в начале сего 1763 года“.

Тесная связь „Краткого показания“ с письмом Ломоносова К. Г. Разумовскому и с представлением Ломоносова в Канцелярию 5 февраля 1763 г. (см. документ 165 и примечания к нему) является фактом бесспорным: все три документа написаны Ломоносовым в очень тяжелые для него дни, когда он, еще больной, принужден был отражать очередную попытку своих врагов лишить его того положения, которое он занимал в Академии в качестве руководителя ее научных и учебных учреждений

752

и в качестве советника Канцелярии АН. Цель написания этого документа отмечена Ломоносовым в конце его, в п. 12: весьма подробно и в полном соответствии с известными по документам фактами показав, какую большую работу он провел в Географическом департаменте со времени назначения его руководителем этого учреждения, Ломоносов старается внушить президенту ту мысль, что в интересах дела — „скорого успеха в издании Российского атласа“ — необходимо сохранить то руководство Географическим департаментом, какое было установлено „прежним определением“ президента в 1758 году, и вместе с тем особым ордером подтвердить, „чтобы сочиненные и впредь сочиняемые в Географическом департаменте ландкарты“ утверждались к печатанию только членами Географического департамента „по большинству голосов“, т. е. без участия в этом деле Академического собрания или других академических учреждений.

Ответа на эти просьбы Ломоносова долго не было никакого. Ответа же на просьбу о сохранении Ломоносова попрежнему руководителем Географического департамента и вообще, повидимому, не было: в сохранившихся источниках нет даже намеков на то, что ордер президента 31 августа 1762 г. о передаче руководства Географическим департаментом от Ломоносова Миллеру, объявленный Ломоносову 28 января 1763 г., был когда-либо формально отменен. А между тем Ломоносов и в феврале, и в марте 1763 г. выступает как единственный руководитель Географического департамента с целым рядом предложений, касающихся посылки двух новых географических экспедиций, печатания карт, пополнения Географического департамента новыми членами и др. Этим вопросам посвящены были те три определения Канцелярии в марте 1763 г., которые были подписаны одним Ломоносовым и не были подписаны И. И. Таубертом, потребовавшим, чтобы по поводу их была получена резолюция президента. Президент попрежнему (с начала сентября 1762 г.) находился в Москве при дворе императрицы, где видную роль начал играть Г. Н. Теплов, старый недруг Ломоносова, несомненно принимавший участие в происходивших тогда при дворе императрицы разговорах о положении Ломоносова в Академии. Президент, в ордере 17 апреля 1763 г., по поводу трех определений Канцелярии АН, подписанных Ломоносовым и не подписанных Таубертом, ответил с большим запозданием и то лишь частично на вторую просьбу Ломоносова, изложенную им в п. 12 „Краткого показания“ (см. документ 162).

¹ В этих „шумах и раздорах“ Гейнсиус не участвовал, так как еще в 1744 г. покинул Петербургскую Академию Наук. „Шумы и раздоры“ происходили в Академическом собрании в июне — августе 1745 г. из-за текста предисловия к „Атласу“ и обнаруженных в картах „Атласа“ ошибок и неточностей (Протоколы Конференции, т. II, стр. 61, 63, 65, 79).

753

² „Предложение“ Миллера, поданное президенту 7 августа 1746 г., „каким образом надлежит сочинять историю и географию о Российской империи“ (Материалы, т. VIII, стр. 183—194).

³ См. примечания к документу 106.

⁴ В марте 1758 г.

⁵ См. документ 113 и примечания к нему.

⁶ См. документы 111 и 114 и примечания к ним.

⁷ См. документы 123 и 134 и примечания к ним.

⁸ См. документ 143 и примечания к нему.

⁹ Ломоносов имеет здесь в виду те заседания Географического департамента в январе 1760 г., на которых был принят план географических экспедиций в разные места Европейской России. Тогда же „выбрана“ была при сочинении карт нового атласа „Газова проекция градусов“ (см. стр. 749).

¹⁰ См. документы 147 и 155 и примечания к ним.

¹¹ См. справку Академической канцелярии о том, что получено с мест в 1754—1755 гг. в ответ на запросы Канцелярии (ААН, ф. 3, оп. 1, № 175, лл. 355—356 об.).

¹² См. примечания к документу 114. „Новое доношение“ Синоду было послано только в январе 1764 г. (ААН, ф. 3, оп. 1, № 475, л. 18).

¹³ Ко времени написания „Краткого описания“ были получены из Камер-коллегии алфавитные реестры книг второй ревизии по Воронежской губернии; 15 февраля 1763 г. состоялось определение Канцелярии АН о присылке из Камер-коллегии всех переписанных уже реестров и о дальнейшем списывании алфавитов по новой форме (документ 166).

¹⁴ Речь идет здесь о „канцелярском определении“ конца 1760 г., которое было послано президенту Академии на Украину. О нем Ломоносов в 1764 г. писал: „По истребовании от Правительствующего Сената всех надобностей для... экспедиции [речь идет здесь о сенатском указе 29 ноября 1760 г.] Тауберт представил, что оных отправить без позволения президентского не должно, против чего и прочие члены [Канцелярии — Шумахер, Ломоносов и Штелин], не хотя спорить, писали от Канцелярии о том к его сиятельству на Украину, на что однако не воспоследовало никакого решения; чаятельно, что Тауберт послал приватно спорное туда ж представление, как по всем его поступкам в рассуждении сего дела заключить можно“ (т. X наст. изд., документ 470, § 54).

¹⁵ См. определения Канцелярии АН от 18 и 22 мая 1761 г. (ААН, ф. 3, оп. 1, № 531, лл. 144, 146 об. и копии их в ф. 3, оп. 10, № 18, лл. 131—132).

¹⁶ Об определении Миллера в Морской шляхетный кадетский корпус см. репорт Канцелярии АН (за подписями Тауберта и Штелина) президенту от ноября 1761 г. с разрешительной резолюцией президента (ААН, ф. 3, оп. 1, № 531, л. 293—293 об.).

754

¹⁷ См. примечания к документу 158.

¹⁸ См. репорт И. Ф. Трускота и Я.-Ф. Шмидта от 15 октября 1759 г. (Билярский, стр. 395).

¹⁹ См. репорты Гришова и Миллера от ноября 1759 г. (Билярский, стр. 399—401).

²⁰ Протокол этой „чрезвычайной конференции“ 20 марта 1762 г. — ААН, ф. 20, оп. 1, № 2, л. 105—105 об. (см. также примечания к документу 159).

²¹ Ломоносов имеет здесь в виду заседание Академического собрания 10 марта 1763 г. (Протоколы Конференции, т. II, стр. 495—496; документ 162 и примечания к нему).

²² Ордер президента от 17 апреля 1763 г., полученный в Канцелярии АН 26 апреля 1763 г. (Билярский, стр. 598—599). Об этом месте записки см. выше, во вводной части примечаний к публикуемому документу.

²³ Видимо, упомянутый выше репорт Миллера и других членов Комиссии 20 марта 1762 г. (ААН, ф. 20, оп. 1, № 2, л. 105—105 об.); содержание его изложено выше, в примечании к документу 159.

²⁴ Шлараффенланд — сказочная страна.

²⁵ Ордер президента 31 августа 1762 г. (Билярский, стр. 574—575).

²⁶ Иван Иванович — Шувалов.

165

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой, исправленному и подписанному Ломоносовым (ААН, ф. 3, оп. 1, № 270, лл. 216—219).

Впервые напечатано — Билярский, стр. 575—579.

В день отъезда президента Академии Наук в Москву, 31 августа 1762 г., им был подписан ордер о передаче руководства Географическим департаментом конференц-секретарю Г.-Ф. Миллеру вместо Ломоносова, который руководил Географическим департаментом с марта 1758 г. (ААН, ф. 3, оп. 1, № 270, л. 212; Билярский, стр. 574—575). Причиной этого распоряжения, будто бы, послужили, как значилось в его тексте, следующие обстоятельства: „От Географического департамента уже несколько лет почти ничего нового к поправлению российской географии на свет не произведено, чему по большой части причиною нерачение определенных при оном Географическом департаменте, ибо вместо того, чтоб соединенными силами трудиться к общей пользе, один другому токмо всякие препятствия делают, и время единственно в спорах препровождают“.

За несколько дней до подписания президентом этого ордера советник Канцелярии АН И. И. Тауберт, который во время болезни Ломоносова (с 25 июля по 3 сентября 1762 г.) один руководил Канцелярией, сообщил Миллеру, что предположена передача руководства Географическим департаментом

755

Ломоносовым Миллеру с сохранением в силе и на будущее время инструкции Географическому департаменту 3 октября 1757 г. Миллер, по его словам, „тогда не мог себе вообразить, как инструкция с дирекциею его, мне одному поручаемому, состоять может“, и он „просил, чтоб оная мне назначенная дирекция для опасаемых пущих споров отменена была“. Несмотря на эти возражения Миллера, ордер президента был составлен в том виде, в котором он первоначально намечался; об ордере президента Миллер узнал, как он говорит, только в середине января 1763 г., „когда г. статский советник [Тауберт]... изволил подлинный ордер его сиятельства мне показать“. По словам Миллера, только тогда он, „ни мало не сумневаясь, оному повиновался и обещал принять на себя дирекцию, как скоро от Канцелярии мне сообщено будет письменно, а гг. адъюнктам Географического департамента о послушании дано будет знать“. В соответствии с требованием Миллера 28 января 1763 г. состоялось определение Канцелярии, которое было подписано одним Таубертом; в нем, в первой части, была изложена история происхождения этого ордера и возражения Миллера против этого ордера, которые и послужили, будто бы, причиной того, что ордер до 28 января 1763 г. не приведен был в исполнение, „а дабы в том департаменте единственно установить такой порядок, который бы сходствовал с намерением его сиятельства и с действительной пользою Академии“, Тауберт приказал прежде всего послать ордер Миллеру с приложением копии ордера президента „с тем, чтобы он письменно подал в Канцелярию: желает ли он на таком основании, как от его сиятельства в том ордере предписано, чинить точное исполнение, не принося отговорок и не представляя никаких напрасных затруднений против инструкции Географического департамента, и если он во всем по тому его сиятельства ордеру исполнять возьмется, то по подаче от него в Канцелярию доношения о надлежащем его послушании, в Географический департамент послать указ, также и к нему, г. Миллеру, о исполнении послать указ же. А для ведома г. коллежскому советнику Ломоносову с ордера его высокографского сиятельства сообщить копию“.

Документ об объявлении Ломоносову ордера президента 31 августа 1762 г. имеет форму журнальной резолюции от 28 января 1763 г. Между тем, в подлинном журнале Канцелярии АН за 1763 г. (ААН, ф. 3, оп. 1, № 533) такой резолюции нет, к тому же и заседания Канцелярии в этот день, если судить по журналу, не было. Текст документа известен только по копии, сохранившейся среди других канцелярских бумаг по тому же вопросу (ААН, ф. 3, оп. 1, № 270, л. 213) и никем не заверенной. Документ вызывает серьезные сомнения в том, существовал ли подлинник этого документа. Но как бы то ни было, на основании этой резолюции в тот же день был послан соответствующий ордер Миллеру

756

(там же, № 610, л. 7), а Ломоносову „сообщена... копия с ордера... президента от августа 31 дня 1762 года“.

В ответ на ордер Канцелярии АН 28 января 1763 г. Миллер ответил, что согласен принять на себя одного „дирекцию“ над Географическим департаментом и вести это дело в соответствии с инструкцией 3 октября 1757 г. (Билярский, стр. 575).

Ломоносов, получив из Канцелярии копию ордера президента 31 августа 1762 г., вероятно, на следующий же день, 29 января 1763 г. (но не позднее 5 февраля), написал письмо президенту, в котором просил его „расположение Географического департамента оставить прежнее“ [т. е. оставить прежний порядок руководства Географическим департаментом] и подтвердить мне по прежнему вашему определению“, т. е. по определению президента марта 1758 г. (т. X наст. изд., письмо 82).

Язык и тон этого письма президенту, написанного Ломоносовым под первым впечатлением от нанесенного ему врагами удара, сильно отличаются от публикуемого представления Ломоносова в Канцелярию. В этом представлении он „формально протестует“ против „ложных доношений“, которые были сделаны президенту о работе Географического департамента в последние годы и об его участии в этой работе, устанавливает истинных виновников многочисленных препятствий в издании карт нового „Российского атласа“ (Г.-Ф. Миллера и И. И. Тауберта) и приводит ряд серьезных возражений против назначения Миллера руководителем Географического департамента. Ломоносов пункт за пунктом опровергает клевету, которую возвели на него враги. Доводы Ломоносова следует признать безусловно правильными, и правота его подтверждается теми документальными ссылками, которые приводятся ниже.

В тот же день, когда Ломоносов написал свое представление в Канцелярию АН, 5 февраля, он писал также М. И. Воронцову, прося его защиты (т. X наст. изд., письмо 83).

На это письмо Ломоносова М. И. Воронцов ответил 17 февраля отказом вмешаться в волновавшее Ломоносова дело (Акад. изд., т. VIII, стр. 262—263 перв. паг.).

Представление Ломоносова поступило в Канцелярию АН 6 февраля 1763 г. (ААН, ф. 3, оп. 1, № 270, л. 216). В журналах Канцелярии за февраль — март 1763 г. никаких известий о том, что это представление обсуждалось, не имеется. По сохранившимся документам не удается установить, состоялась ли формальная отмена ордера президента 31 августа 1762 г. о передаче „дирекции“ над Географическим департаментом Миллеру. Хотя Миллер 29 января 1763 г. обещал принять на себя руководство Географическим департаментом (Билярский, стр. 275), но, невидимому, ни в феврале, ни в марте 1763 г. к этому не приступил, и

757

Ломоносов попрежнему оставался единственным руководителем Географического департамента.

Позднее — осенью 1764 г. — Ломоносов рассказал об этом случае с ордером 31 августа 1762 г. в § 55 „Краткой истории о поведении Академической канцелярии“ (т. X наст. изд., документ 470), где указал, что „оный ордер не произведен в действие, ибо Ломоносов протестовал, что 1) о Географическом департаменте донесено президенту ложно, 2) что оный ордер просрочен и силы своей больше не имеет“.

¹ Вероятно, между 28 января и 5 февраля 1763 г.: 28 февраля была принята в Канцелярии АН резолюция о посылке Ломоносову копии с ордера президента 31 августа 1762 г. (Билярский, стр. 574).

² Ордер президента 31 августа 1762 г. — ААН, ф. 3, оп. 1, № 270, л. 212; Билярский, стр. 574—575.

³ См. документы 111—113 и примечания к ним.

⁴ См. документ 143 и примечания к нему.

⁵ См. документы 123, 134 и 142 и примечания к ним.

⁶ См. определения Канцелярии АН 18 и 22 мая 1761 г. (ААН, ф. 3, оп. 1, № 531, лл. 144, 146 об.).

⁷ См. определения Канцелярии АН 20 июня 1761 г. (ААН, ф. 3, оп. 1, № 472, л. 131); подробнее см. т. X наст. изд., документ 470, § 54 и примечания к нему.

⁸ Из „письменных представлений о произвождении в печать сочиненных ландкарт“ 1762 г. сохранилось одно: см. документ 162.

⁹ См. документы 153 и 157 и примечания к ним.

¹⁰ См. репорт И. Ф. Трускота и Я.-Ф. Шмидта 15 октября 1759 г. (Билярский, стр. 395).

¹¹ См. репорты А.-Н. Гришова и Миллера 1759 г. (Билярский, стр. 399—401).

¹² Репорт Миллера 20 марта 1762 г. — ААН, ф. 3, оп. 1, № 274, лл. 130—131.

¹³ См. примечания к документу 106.

¹⁴ О Географическом департаменте Ломоносов писал в письме президенту между 28 января и 5 февраля 1763 г. (т. X наст. изд., письмо 82).

166

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Таубертом и Ломоносовым (ААН, ф. 3, оп. 1, № 474, л. 37—37 об.).

Публикуется впервые.

В ответе Камер-коллегии на промеморию Канцелярии АН о дальнейшей переписке алфавитов книг второй ревизии десятью гарнизонными школьниками указано, что сверх алфавитов Воронежской губернии, отосланных

758

в Академию в феврале 1762 г., „списано еще по Сибирской губернии да Московской провинции по Серпухову, по Тарусе, по Боровску, по Звенигороду [эти алфавиты еще „не прочтены“], по Москве и по Московскому уезду“, „но за отлучкою тех школьников в военную службу списывание остановлено“, и необходимо просить Военную коллегию о присылке новых школьников. Заслушав 22 апреля 1763 г. эту промеморию, Канцелярия АН (Тауберт и Ломоносов) постановила обратиться и в Государственную Военную коллегию с просьбой о присылке в Камер-коллегию школьников для списывания алфавитов (ААН, ф. 3, оп. 1, № 474, л. 96), что было выполнено в ближайшие дни.

167

Печатается по собственноручному подлиннику (ААН, ф. 20, оп. 3, № 29, л. 1).

Впервые напечатано — Модзалевский, стр. 347.

Датируется предположительно: на основании этих проектов было составлено определение Канцелярии АН 1763 г. не ранее марта 12.

См. примечания к документу 168.

168

Печатается по подлиннику, писанному писарским почерком и подписанному одним Ломоносовым (ААН, разр. V, оп. 1-К, № 92).

Впервые напечатано — Билярский, стр. 593—594.

Датируется предположительно на основании протокола Академического собрания 10 марта 1763 г., поступившего в Канцелярию 12 марта 1763 г. (Билярский, стр. 590).

См. примечания к документу 163.

Печатаемое определение Канцелярии подписано только одним Ломоносовым, так как И. И. Тауберт отказался „без президентской воли“ подписать как это определение, так и два других, также „учиненных по приказанию“ одного Ломоносова. В ответ на отказ Тауберта Ломоносов, будучи болен и не посещая в марте Канцелярию, 3 апреля заявил регистратору, присланному к нему на дом с протоколами и журналами Канцелярии, что „протоколов и журналов, да и никаких дел, производимых по приказанию г. статского советника Тауберта, подписывать не будет, а должно-де требовать на все дела резолюции от его высокографского сиятельства Академии Наук г. президента“. Вместе с тем Ломоносов приказал секретарю Канцелярии М. М. Гурьеву и регистратору Дандулину, „чтоб ни по каким делам, а особливо о расходе денежной казны, до приезду его в Канцелярии исполнения не чинить“. В ответ на такое приказание Ломоносова Тауберт с своей стороны приказал, „чтоб как по прежним, так и впредь сочиняемым по приказаниям его протоколам

759

и журналам исполнение чинить, ... оставляя на волю его, г. советника Ломоносова, хотя он будет или не будет подписывать, ... и о том-де будет писать к его сиятельству г. президенту“ (Билярский, стр. 595—596).

Несколькими днями позже, 11 апреля, Ломоносов подписал все не подписанные им с 6 марта по 11 апреля протоколы и журналы; Тауберт же продолжал сохранять свое прежнее отношение к определениям, составленным по приказанию одного Ломоносова. Вероятно, он писал об этом президенту, находившемуся с начала сентября 1762 г. в Москве. О происходивших в Канцелярии спорах президент узнал также из репорта секретаря Академической канцелярии Гурьева (ААН, ф. 3, оп. 10, № 21, л. 1—1 об.), написанного, видимо, после 11 апреля. Ордер президента 17 апреля 1763 г., обращенный к советникам Канцелярии Ломоносову и Тауберту, рекомендовал „впредь излишные между собою споры оставить, наблюдая пристойность и честь Академии, а делать то, с чего бы вящая государству польза следовать могла“. В ордере имеется и резолюция по тем трем определениям Канцелярии, которые были составлены по приказанию Ломоносова и им одним были подписаны: по определению о печатании карт Шмидта и о пополнении Географического департамента новыми членами профессором Поповым и адъюнктом Красильниковым было предложено „сочиненные адъюнктом Шмитом для нового «Российского атласа» карты печатать, хотя бы в них какая маловажная и погрешность сыскаться могла, которая со временем исправлена быть может; при рассматривании же впредь сочиняемых карт присутствовать с прежде определенными профессорами профессору Попову и адъюнкту Красильникову впредь до рассмотрения“. Столь же определенные резолюции президента были даны и в отношении двух других определений Канцелярии, подписанных в марте 1763 г. только одним Ломоносовым (примечания к документам 169 и 170; Билярский, стр. 596, 598—599).

Ордер президента 17 апреля 1763 г., полученный в Канцелярии 26 апреля, заставил Тауберта подписать определение о печатании карт Шмидта, но оно не было включено в книгу определений Канцелярии за март 1763 г. и находится в настоящее время среди личных документов Красильникова (ААН, разр. V, оп. 1-К, № 92).

169

Печатается по собственноручному черновику (ААН, ф. 20, оп. 1, № 1, лл. 354—356).

Впервые напечатано (неполно) — ОР, кн. V, стр. 45—50.

Полностью публикуется впервые.

Датируется предположительно: представление Ломоносова послужило основанием для составления в Канцелярии АН в марте 1763 г. определения „о подаче в Правительствующий Сенат в Контору доношения

760

о требовании вновь послушных указов для отправления из Академии... двух географических экспедиций“. Это определение было подписано только одним Ломоносовым; И. И. Тауберт решительно отказался его подписать и требовал, чтобы определение было одобрено президентом (ААН, ф. 3, оп. 10, № 21, л. 1—1 об).

Это определение Канцелярии АН, подписанное одним Ломоносовым, не отыскано, но оно несомненно было в делах Канцелярии, так как во исполнение его Канцелярия направила С. Я. Румовскому запрос, намерен ли он участвовать в экспедиции. Румовский 15 марта 1763 г. ответил, что он отказывается ехать в экспедицию по слабости здоровья и бесполезности этого предприятия в данное время (ААН, ф. 20, оп. 1, № 1, л. 360). В репорте секретаря М. М. Гурьева президенту также упоминается это определение (ААН, ф. 3, оп. 10, № 21, л. 1). Никакой другой переписки об этом определении в делах Канцелярии за март — апрель 1763 г. не отыскивается, и только 26 апреля 1763 г. поступил в Канцелярию ордер президента 17 апреля 1763 г., заключавший в себе, между прочим, следующее распоряжение: „Отправление географических экспедиций приостановить. А между тем гг. статскому советнику Тауберту и Ломоносову прислать каждому особо свое мнение (ежели оба в одном не согласятся), каким образом учредить те две экспедиции, чтоб как кошт не был потерян, так и честь Академии была сохранена, а государству чрез то последовала польза“ (ААН, ф. 20, оп. 1, № 1, л. 349; Билярский, стр. 598—599). На основании этого ордера президента состоялось 30 апреля 1763 г. новое определение Канцелярии (документ 172).

¹ См. документы 122 и 137 и примечания к ним.

² Н. Г. Курганов в марте 1762 г. перешел вновь из Академии на службу в Морской шляхетный корпус (см. примечания к документу 158).

170

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым (ААН, ф. 3, оп. 1, № 474, л. 54).

Публикуется впервые.

Это одно из трех определений Канцелярии, подписанных в марте 1763 г. одним Ломоносовым. Как уже отмечено выше (см. примечания к документу 168), И. И. Тауберт отказался их подписывать. 17 апреля 1763 г. президент дал ордер Канцелярии, который отменял определение Канцелярии о Г.-Ф. Миллере, подписанное одним Ломоносовым; по поводу этого определения президент писал: „...требовать у профессора Миллера известия, намерен ли он в Департаменте географическом присутствовать и по инструкции чинить исполнение, признается за излишнее, ибо в Академии поступать по своей воле никто не должен, но по предписанным

761

на то законам; следовательно, и г. профессор Миллер без учинения запросов должности своей соответствовать обязан; а ежели бы что тому препятствовало, то б адресовался ко мне с показанием своих резонов, почему и резолюция воспоследовать может по усмотрению оных“ (Билярский, стр. 598—599).

¹ См. документ 108.

² Ордер Миллеру — см. Билярский, стр. 594—595. Ответ Миллера не известен; вероятно, его и не было.

171

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Таубертом и Ломоносовым (ААН, ф. 3, оп. 1, № 474, л. 80).

Публикуется впервые.

О составлении в Географическом департаменте специальных карт с указанием на них судоходных рек и стоящих на них городов, а равно описания „плодородия“ разных губерний в делах Канцелярии АН и Географического департамента известий пока не отыскано. Впрочем справку о „плодородии“ отдельных губерний составить тогда было невозможно, так как из многих губерний еще не поступили ответы на академические запросы, а других источников по этому предмету в распоряжении Географического департамента не было.

172

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Таубертом и Ломоносовым (ААН, ф. 3, оп. 1, № 474, л. 113).

Публикуется впервые.

¹ Ордер президента 17 апреля 1763 г. был получен в Канцелярии 26 апреля 1763 г. (Билярский, стр. 598—599). Определение Канцелярии повторяет резолютивную часть этого ордера, опуская имеющееся в нем вступление, в котором говорится о происходящих „при собраниях в Канцелярии АН господ присутствующих [Ломоносова и Тауберта] от их же самих многих спорах, а чрез то и делам приостановлении“. Об этих „спорах“ Ломоносова и Тауберта см. в примечаниях к документу 168. Ордер президента 17 апреля 1763 г. был дан незадолго до известного указа Екатерины II 2 мая 1763 г. об отставке Ломоносова, но связь между ними установить пока невозможно.

173

Печатается по собственноручному неоконченному черновику (ААН, ф. 20, оп. 1, № 2, лл. 141—142).

762

Впервые напечатано — Билярский, стр. 609—610.

Датируется предположительно на основании упоминания в документе сообщения Г. Н. Теплова от 11 июля 1763 г., полученного в Канцелярии АН 14 июля 1763 г.

См. примечания к документу 174.

¹ Копии отсутствуют при проекте доношения; вероятно, имелось в виду приложить копии письма Ломоносова президенту 28 января — 5 февраля 1763 г. (т. X наст. изд., письмо 82) и копию представления в Канцелярию АН 5 февраля 1763 г. (документ 165).

² Дата сообщения Г. Н. Теплова 11 июля 1763 г. указана в определении Канцелярии АН 4 августа 1763 г. (Билярский, стр. 610), а сообщение Теплова было получено в Канцелярии 14 июля 1763 г., что и определяет начальную дату проекта доношения Ломоносова.

³ Проект доношения в Сенат не был окончен, так как 4 августа в Канцелярии АН „в присутствии г. статский советник Тауберт объявил словесно, что он сегодня призыван был ко двору е. и. в., где и объявлено ему от его превосходительства г. действительного статского советника Григорья Николаевича Теплова, что е. в. высочайше указать соизволила сочинение прежде повеленных российских карт, о которых предписано в сообщении его превосходительства в Академическую канцелярию от 11 июля, препоручить г. коллежскому советнику Ломоносову“ (ААН, ф. 3, оп. 1, № 474, л. 205; Билярский, стр. 610).

174

Печатается по незаверенной копии, писанной писарской рукой с поправками и добавлениями Ломоносова (ф. 20, оп. 1, № 2, лл. 135—139).

Впервые напечатано — ОР, кн. V, стр. 51—56.

Датируется предположительно по дате того указа Географическому департаменту, по поводу которого Ломоносов написал свои замечания.

16 июля 1763 г. Канцелярия АН слушала следующее сообщение 11 июля 1763 г. „состоявшего у отправляемых ея величеством собственных дел“ Г. Н. Теплова: „Е. и. в. высочайше соизволила указать, по приложенной при том сообщении записке, сочинить в Академии немедленно карты, а именно: 1-ю, о Великой России или Европейской ее части, 2-ю, о Малой России со всеми Заднепрскими местами, 3-ю, о Сибири или Азиатской ее части, и к тому еще дополнить, чтоб такие же карты сделаны были Лифляндии, Эстляндии и Финляндии сепаратные и к сочинению оных собрать новые и самые последние известия, откуда возможно; у сочинения же оных быть г. статскому советнику Тауберту с г. профессором и историографом Миллером, а при том-де и самому ему [Теплову] высочайшее е. и. в. повеление есть над сочинением оных карт надсматривать. А понеже сие дело весьма нужно

763

и требует скорого исполнения, то повелеть соизволила в Географическом департаменте оставить на сие время все другие дела и в сем настоящем трудиться сколь скоро возможно“ (ААН, ф. 3, оп. 1, № 474, л. 176). На основании этого Канцелярия АН в лице одного Тауберта определила: „В Географическом департаменте все производимые поныне дела оставить и трудиться единственно в упомянутом деле со всяким прилежанием. И о том в Географической департамент послать указ. А к г. профессору Миллеру с того сообщения и с приложения, списав копии, для надлежащего исполнения отослать при ордере. А дабы сие дело тем поспешнее происходить могло, то как для совета в сочинении тех карт, так и для истребования отвсюду потребных известий назначить по одному или по два дни в неделю, причем всему тому произведению содержать особливый журнал, с которого всякую неделю сообщать в Канцелярию копии“ (там же). Подписи Ломоносова под этим определением нет, и о нем он узнал, повидимому, только из указа Географическому департамету 17 июля 1763 г. Публикуемые „примечания“ на этот указ и на записку „О сочинении карты продуктов российских“ были написаны, повидимому, в ближайшие дни после 17 июля 1763 г. Судя по тому, что эти примечания были исправляемы Ломоносовым, надо полагать, что они готовились для представления кому-то. Но они остались только в бумагах Ломоносова.

Положение Ломоносова в последние дни июля 1763 г. оставалось неопределенным: указ 2 мая 1763 г. о „вечной“ отставке Ломоносова, переводе его на пенсию и пожаловании ему чина статского советника был сообщен Ломоносову генерал-прокурором Сената А. И. Глебовым; а 15 мая 1763 г. об этом указе сообщено было Ломоносовым в Канцелярию АН, куда он перестал с этого времени ходить. В конце мая Ломоносов „отъехал в свое поместье“, в Усть-Рудицу (Билярский, стр. 603). Указ 2 мая 1763 г. был, однако, взят императрицей из Сената назад 13 мая, и приказано было считать этот указ небывшим. В тот же день, 13 мая, состоялось определение Сената о том, что исполнение по указу 2 мая 1763 г. должно быть приостановлено; это определение было подписано 19 мая 1763 г. (ЦГАДА, ф. Канцелярии Сената, № 3497, л. 240); был ли составлен на основании этого определения соответствующий указ Сената, который следовало направить заинтересованным лицам и учреждениям, сведений не имеется. Равным образом неизвестно, была ли извещена об отмене указа 2 мая 1763 г. Канцелярия АН (в ней оставался один советник Тауберт, так как Штелин был уволен от обязанностей советника Канцелярии в начале мая, одновременно с Ломоносовым), повидимому, не была извещена: еще 9 июня 1763 г. Канцелярия АН сообщала об указе 2 мая 1763 г. профессору Котельникову и считала указ неотмененным, ссылаясь на то, что Ломоносов с середины мая не присутствует в Канцелярии (Билярский, стр. 603). Что касается самого

764

Ломоносова, то он, конечно, знал об отмене указа 2 мая 1763 г.: об этом можно судить по письму его М. И. Воронцову 18 июня 1763 г. (т. X наст. изд., письмо 87), где он просит о новом представлении императрице его „дела“, отмечая, что больше не может „терпеть ... злодейских гонений“ со стороны своих „ненавистников и гонителей“, выражает желание „препроводить в покое остальные дни своей жизни“ и для этого видит только два способа: „буде поручены мне будут ученые, поныне в моем смотрении бывшие академические департаменты в единственную дирекцию, выключая других товарищей“ или „мне дать полное увольнение от всех дел академических“. Неизвестно, представлял ли Воронцов „дело“ Ломоносова императрице. Известно только, что ответа на свои пожелания, изложенные в письме Воронцову 18 июня 1763 г., Ломоносов не получил ни в июне, ни в июле 1763 г. и продолжал попрежнему отсутствовать в Канцелярии АН, где все дела вершил один Тауберт. В таком положении находился Ломоносов, когда ему стали известны указ Географическому департаменту 17 июля 1763 г. и приложенная к указу записка „О сочинении карты продуктов российских“. В своих замечаниях на эти два документа он обращает вполне справедливое негодование против истинного инициатора дела Теплова, своего старого недруга, который в это время играл при дворе императрицы весьма большую роль.

Замечания и возражения Ломоносова остались в его бумагах и в письменном виде едва ли были известны кому-либо, когда 4 августа 1763 г. состоялся новый указ императрицы: „сочинение прежде повеленных российских карт... препоручить г. коллежскому советнику Ломоносову“ (ААН, ф. 3, оп. 1, № 474, л. 205), а „7 августа... Ломоносов, в присутствие вступя, объявил, что он за болезнию своею поныне не присутствовал в Канцелярии, а ныне, получа от оной свободу, в Академической канцелярии присутствовать и дела слушать будет“ (Билярский, стр. 610). Так разрешился довольно неожиданно тянувшийся почти три месяца вопрос о положении Ломоносова в Академии.

¹ Заключительные девять слов являются библейской цитатой (Евангелие от Иоанна, гл. 21, ст. 25).

175

Печатается по собственноручному подлиннику (ААН, ф. 20, оп. 3, № 98, л. 1).

Публикуется впервые.

Датируется предположительно по дню, когда Ломоносов вновь приступил к делам после болезни (7 августа 1763 г. — Билярский, стр. 610), и по определению Канцелярии от 11 августа 1763 г.

См. примечания к документу 177.

765

176

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Таубертом и Ломоносовым (ААН, ф. 3, оп. 1, № 474, л. 212).

Публикуется впервые.

Сочинение ландкарт Российской империи для обоев в одну из комнат Летнего дворца Ломоносов поручил адъюнкту Я.-Ф. Шмидту. Предполагалось сделать семь ландкарт: 1) генеральную карту Российской империи, 2) европейской части России, 3) азиатской части России, 4) завоеванных провинций, 5) Малороссии, 6) тракта от Петербурга до Москвы и 7) течения реки Волхова и Ладожского канала. О ходе работы Шмидт сообщал Канцелярии репортами (ААН, ф. 3, № 277, лл. 70—75, 79; № 282, лл. 42—45, 86—87, 278). 17 августа 1764 г. Ломоносов приказал: „Для писания на пробу ландкарт, требуемых в комнаты е. и. в., купить белой тафты и атласу белого по одному аршину ..., а тафту и атлас по покупке отдать г. адъюнкту Шмидту“ (ААН, ф. 3, оп. 1, № 534, л. 183 об.). Работа Шмидта продолжалась и в 1765 г. О состоянии ее в апреле 1765 г. адъюнкт И. Ф. Трускот, которому поручено было Канцелярией АН после смерти Ломоносова временно руководить Географическим департаментом, сообщал, что по „единственному приказу покойного статского советника Ломоносова сделано образцов больших карт на бумаге в точную величину следующие, а именно №№ 5, 6, 7; для делания на атласе совсем готовы №№ 2, 3, 4, только не подписаны, да на атласе зачаты делать №№ 6, 7“; 14 апреля Трускот сообщал дополнительно, что „и № 1 ныне зачата“ делать (ААН, ф. 3, оп. 10, № 95, лл. 1—2). Но работа Шмидта над картами для обоев в комнату Летнего дворца была в дальнейшем, повидимому, приостановлена; известий об этих картах после апреля 1765 г. не отыскано.

По другому вопросу, которому посвящено определение Канцелярии 11 августа 1763 г. — о сочинении проектов пьедестала „для постановления вылитого из меди портрета ... Петра Великого, седящего на коне“, и о „выливке вновь его ж величества другого портрета иным образцом“ см. документ 100 и примечания к нему.

177

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Таубертом и Ломоносовым (ААН, ф. 3, оп. 1, № 474, л. 213) с указанием в сносках вариантов по черновику, писанному писарской рукой с собственноручными поправками Ломоносова (там же, разр. V, оп. 1-К, № 92).

Публикуется впервые.

766

Взяв на себя руководство сочинением карт российских продуктов, Ломоносов предпринял разные меры для получения необходимых сведений: в настоящем определении Канцелярии эти меры указаны; кроме них известны и другие (документы 181 и 188); были затребованы также данные о судоходности российских рек и о существующих водных сообщениях (ААН, ф. 3, оп. 1, № 274, лл. 227—232). 9 ноября 1764 г. Ломоносов приказал регистратору И. Дандулину, „чтобы он к сочинению... Экономического лексикона истребовал известия: 1) из Берг-коллегии — где промышляют или кем делаются следующие вещи: квасцы, мрамор, мел, нефть, яшма и где куют якори, 2) из Манифактур-конторы — на чьих заводах и где делаются атлас, бархат, байка, парусный флагтуг [шерстяная ткань для флагов], грезеты [шерстяная ткань с узором того же цвета], камлот, тафта“; 9 декабря 1764 г. Ломоносов приказал: „...к сочинению карт о российских продуктах из Государственной Манифактур-коллегии требовать известия: на чьих фабриках и где делаются атлас, бархат, штофы, грезеты, тафта, парусный флагтуг, камлот, «фьнья и фанья» и восковые свечи“ (ААН, ф. 3, оп. 1, № 534, лл. 227 об. — 228, 239) и др. Наряду с этим в Географическом департаменте были тогда же начаты работы по составлению карт российских продуктов: в феврале 1764 г. адъюнкт И. Ф. Трускот сообщил, что „карта Азиатской части России для продуктов мною на почтовой бумаге для вырезания на меди окончена“ (ААН, ф. 3, оп. 10, № 54; ф. 3, оп. 1, № 280, лл. 544—545). В журнале Канцелярии АН 27 апреля 1764 г. было, между прочим, записано по поводу карт российских продуктов: „Отданные из Географического департамента новые карты о российских продуктах, как то подмастерье Терской объявляет, резать еще не начаты за другими делами. А оные как ко двору е. и. в., так и в учрежденные некоторые комиссии требуются весьма строго. Того ради оные карты велеть резать единственно ученикам Холодову и Медведеву, оставя все другие дела, под смотрением титулярного советника и адъюнкта Трускота и оного Терского и велеть трудиться прилежно“ (ААН, ф. 3, оп. 1, № 534, л. 106—106 об.).

Карты российских продуктов европейской и азиатской частей России, сданные Географическим департаментом в Грыдоровальную палату еще в первые месяцы 1764 г., продолжали оставаться там и в середине апреля 1765 г. (ААН, ф. 3, оп. 10, № 95, л. 3), и было ли приступлено, наконец, к резанию их на меди, известий не найдено.

178

Печатается по подлиннику, писанному писарским почерком и подписанному Ломоносовым (ААН, ф. 3, оп. 1, № 474, лл. 214—215), с указанием вариантов по черновику, писанному писарской рукой и собственноручно

767

выправленному Ломоносовым (там же, ф. 20, оп. 3, № 97, лл. 1—2).

Впервые напечатано — Билярский, стр. 611—613.

Датируется предположительно на основании определения Канцелярии АН 11 августа 1763 г. (документ 177), к которому „Краткое расположение“ приложено; в черновике последнего стояла дата 7 августа 1763 г., которая была зачеркнута Ломоносовым.

См. примечания к документу 179.

179

Печатается по собственноручному черновику (ААН, ф. 20, оп. 1, № 5, лл. 91—95).

Впервые напечатано — Будилович, I, стр. 23—25.

Датируется предположительно по дню представления Ломоносовым „Краткого расположения сочиняемого Экономического лексикона“ (документ 178), в первых параграфах которого Ломоносов поставил задачу „собрать имена всех российских товаров, внутрь производимых натурою и искусством и расположить по алфавиту“, что отчасти и выполнено в публикуемом „Реестре“.

„Реестр“ является, очевидно, лишь предварительным, далеко не исчерпывающим наброском, сделанным только по памяти, тогда как в „Кратком расположении“ (в § 1) Ломоносов говорит об обстоятельной выборке из целого ряда источников.

¹ Бердо — принадлежность ткацкого стана, род гребня.

² Брань — редкая, по большей части клетчатая ткань, которая шла на занавески.

³ Голь — шелковая ткань вроде камки.

⁴ Каркун — ворон.

⁵ Кармазин — тонкое красное сукно.

⁶ Клетчатина (=клетчина) — полотно домашнего изделия.

⁷ Лещадь — каменная плита; тонкий квадратный кирпич для настилки полов.

⁸ Медведна — медвежья шкура.

⁹ Нерпа — вид тюленя.

¹⁰ Райна — рея.

¹¹ Ровдуга — замша из оленьей кожи.

¹² Смолчуг — дерево, пригодное для выгонки смолы.

¹³ Стамед — род шерстяной ткани.

¹⁴ Фузеи — ружья.

¹⁵ Хазы — галуны, позументы.

768

¹⁶ Ценинная посуда — глазированная глиняная посуда, в том числе фарфоровая и фаянсовая.

¹⁷ Ценовка — цыновка.

180

Печатается по собственноручному подлиннику (ААН, ф. 3, оп. 10а, № 160, л. 69).

Впервые напечатано — Модзалевский, стр. 346.

Датируется предположительно по: 1) определению Канцелярии АН от 11 августа 1763 г. (документ 177), 2) промемории Канцелярии АН в Главную соляную контору от 13 августа 1763 г. (документ 181).

См. примечания к документу 177.

181

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым (ААН, ф. 20, оп. 3, № 135, лл. 1—2).

Публикуется впервые.

См. примечания к документу 177.

Были ли получены от Главной соляной конторы просимые сведения, неизвестно.

182

Печатается по подлиннику, писанному писарским почерком и подписанному Таубертом и Ломоносовым (ААН, ф. 3, оп. 1, № 533, л. 186).

Публикуется впервые.

¹ В протоколах Канцелярии за 1763 г. (ААН, ф. 3, оп. 1, № 474, л. 13 об.) отмечено, что в Географическом департаменте имеются ученики Козьма Башуринов, Сергей Матвеев, Степан Никифоров, Степан Кондратов.

² Ордер Ломоносова С. Я. Румовскому 11 сентября 1763 г. см. Ламанский, стр. 140. Известия о выполнении А. Д. Красильниковым и Румовским посланных к ним ордеров не отыскано.

183

Печатается по собственноручному подлиннику (ААН, ф. 3, оп. 1, № 278, л. 321).

Впервые напечатано — Пекарский, II, стр. 791.

См. документ 133 и примечания к нему.

На основании этой справки Ломоносова составлено определение Канцелярии АН 20 октября 1763 г. о прибавке жалования И. Аврамову „за прилежные его труды, добропорядочные его поступки“ 50 руб. „и тако производить по 150 р. в год, начиная с сентября 1763 г.“ (ААН, ф. 3, оп. 1, № 471, л. 284).

769

¹ Речь идет о сочинении Аврамовым экстракта из ответов с мест на „запросы“ академической анкеты; этот экстракт не сохранился.

² Имеется в виду работа по составлению подробного экономического словаря на основании многих источников, о которых говорится в § 1 „Краткого расположения сочиняемого Экономического лексикона российских продуктов“ (документ 178); эта работа также не сохранилась.

³ Две полярные карты, сочиненные Аврамовым „под смотрением“ Ломоносова, были приложены к труду Ломоносова „Краткое описание разных путешествий по северным морям“ (т. VI наст. изд., стр. 605—606), который был поднесен Ломоносовым в сентябре 1763 г. великому князю Павлу Петровичу.

⁴ „через полпята года“ — в течение 4¹/₂ лет.

⁵ Приведение Аврамовым в порядок по указанию Ломоносова „Таблиц колебаний центроскопического маятника, наблюдавшихся в Петербурге“ (т. IV наст. изд., стр. 813—814).

184

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Таубертом и Ломоносовым (ААН, ф. 3, оп. 1, № 533, л. 234).

Публикуется впервые.

Предложение привлечь к „резанию карт“ студентов и учеников Географического департамента, повидимому, было приведено в исполнение, но ученики Географического департамента Холодов и Медведев были использованы подмастерьем ландкартного дела Терским на резание разных карт, кроме „новых карт о российских продуктах“, представленных Географическим департаментом „для резания“ в первые месяцы 1764 г. (ААН, ф. 3, оп. 1, № 534, л. 106—106 об. и примечания к документу 177).

185

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым (ААН, ф. 20, оп. 3, № 59, л. 1).

Приложенные к подлиннику листы, доски и лекала не сохранились.

Впервые напечатано — Билярский, стр. 623.

В ответ на это представление Канцелярия АН 27 ноября 1763 г. определила: „...оные карты вырезать как скоро возможно“ (Билярский, стр. 623).

186

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Таубертом и Ломоносовым (ААН, ф. 3, оп. 1, № 533, л. 245 об.).

Публикуется впервые.

„План императорского столичного города Москвы, сочиненный под смотрением архитектора Ивана Мичурина в 1739 г.“ был напечатан

770

в Академии Наук (Гнучева, стр. 239, № 16). В последующие годы до 1763 г. включительно никаких новых общегородских планов Москвы не было издано, и только в конце 1762 г. был поставлен вопрос о составлении нового плана Москвы.

Указом 11 декабря 1762 г. Комиссия от строения Петербурга, учрежденная в 1737 г., была преобразована в Комиссию строения Петербурга и Москвы. Комиссия должна была разработать план Петербурга и представить в Сенат мнение „каким образом строение г. Санктпетербурга ограничить, дабы от безмерной обширности оного неполезностей и затруднения в нужном сообществе избавились, и пока быть городу, назначить место, а что за оным, то уже предместиями именоваться может. Равным образом и о Москве, которая по древности строения своего поныне в надлежащий порядок не пришла и от того беспорядочного и тесного деревянного строения, от частых пожаров, в большее разорение живущих вводит“ (ПСЗ, № 11723). 25 июля 1763 г. Сенат издал указ „о сделании всем городам их строению и улицам специальных планов по каждой губернии особо“ (ПСЗ, № 11883).

В том же году генерал-квартирмейстером П. Н. Ивашевым был составлен план Москвы и ее окрестностей (ЦГВИА, ф. ВУА, д. 22168).

Повидимому, именно этот план Москвы, составленный П. Н. Ивашевым, уменьшал в том же 1763 г. И. Ф. Трускот.

На основании публикуемого определения план был рассмотрен и „удостоен к изданию“ в Географическом департаменте. В январе 1764 г. секретарь Канцелярии М. М. Гурьев направил его в Грыдоровальную палату, подмастерью Терскому для резания „в палате под смотрением“ адъюнкта Трускота. Работа над планом Москвы шла в 1764 и 1765 гг., и в отчете подмастерья Терского за 1765 г. „Московский план“ отмечен среди других карт и планов, еще находящихся „в деле“ (ААН, ф. 3, оп. 7, № 19, лл. 25, 40). Отпечатан этот план Москвы уже после 1765 г.; печатный экземпляр „Плана царствующего града Москвы с показанием лежащих мест на тридцать верст вокруг“ имеется в ААН (разр. IX, оп. 1а, № 3) и в ЦГАДА (ф. 192, оп. 6).

Добавление к публикуемой журнальной резолюции об отсылке „Московского плана“ в Географический департамент (см. сноску а на стр. 303) приписано на полях, вероятно, по распоряжению Ломоносова, который в заседании не участвовал, а при подписании журнала нашел необходимым изменить вынесенную Таубертом резолюцию.

187

Печатается по собственноручному подлиннику (ААН, ф. 20, оп. 3, № 6, л. 1).

Впервые напечатано — Модзалевский, стр. 350.

771

Датируется предположительно на основании определения Канцелярии АН 21 января 1764 г. (документ 188 и примечания к нему).

188

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Таубертом и Ломоносовым (ААН, ф. 3, оп. 1, № 475, л. 12).

Публикуется впервые.

Ответ Петербургской конторы Главного магистрата на запрос Канцелярии АН в делах последней не отыскан.

189

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Таубертом и Ломоносовым (ААН, ф. 3, оп. 1, № 475, л. 14).

Публикуется впервые.

¹ См. примечание 2 к документу 140.

² См. документы 111 и 112 и примечания к ним.

³ Промемория в Сухопутный шляхетный корпус о присылке „формы запросов“, разосланных корпусом, и „краткой ведомости“ полученных ответов была послана Канцелярией АН только спустя почти полгода. 15 июня 1764 г. Канцелярия приняла новое решение по этому же вопросу (документ 191).

190

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым (ААН, ф. 3, оп. 10, № 18, л. 1—1 об.) с указанием в сносках вариантов по собственноручному черновику (ААН, ф. 20, оп. 1, № 2, лл. 179—180).

Впервые напечатано — Ламанский, стр. 127—128.

Это „мнение“ Ломоносова об использовании третьей ревизии (1763—1765 гг.). в пользу географии, повидимому, не было им представлено в правительственные учреждения и осталось в бумагах Географического департамента. Но, вероятно, ранее этой записки, именно 4 марта 1764 г., Ломоносов представил президенту новый доклад о географических экспедициях (этот доклад пока не отыскан). По поводу этого доклада президент того же 4 числа определил: „По докладу г. статского советника Ломоносова о географических экспедициях, зачем оные остановились, приказал: сделать обстоятельную выписку и доложить“ (ААН, ф. 3, оп. 1, № 534, л. 78 об.). Была ли сделана эта „обстоятельная выписка“ в последующее время, известий также пока не отыскано.

¹ Во́имя (несклоняемое существительное) — название церкви по имени какого-нибудь святого или в честь какого-нибудь церковного праздника.

772

191

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым (ААН, ф. 3, оп. 1, № 475, л. 151).

Публикуется впервые.

Определение 15 июня 1764 г. во вступительной части повторяет ранее состоявшееся определение Канцелярии АН 22 января 1764 г. (документ 189), но резолютивная часть второго определения совсем иная: если в определении 22 января 1764 г. заключалась лишь просьба о присылке „формы запросов“, разосланных в города и провинции Сухопутным шляхетным корпусом, и „краткой ведомости“ о полученных корпусом ответах на нее, причем выражена готовность Академии выслать корпусу с своей стороны имеющиеся у нее ответы на ее „запросы“, то в определении 15 июня 1764 г. вопрос ставится иначе: Академия просит Корпус „для скорейшего и достовернейшего и единственного сочинения «Российского атласа» при Академии“ отдать все полученные Корпусом ответы в Академию. Сухопутный шляхетный корпус очень скоро ответил согласием на просьбу Академии (документ 192).

192

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Таубертом и Ломоносовым (ААН, ф. 3, оп. 1, № 534, л. 152).

Впервые напечатано — Ламанский, стр. 122.

Какие ответы на „запросы“ Сухопутного шляхетного корпуса доставил в Академию Наук посланный в корпус канцелярист Яков Волков, устанавливается на основании „Реестра присланным в Сухопутный шляхетный корпус... известиям, которые отосланы в Канцелярию АН“; в реестре 154 ответа (ААН, ф. 3, оп. 10, № 88). Корпус пересылал позднее, в 1764—1769 гг., вновь получаемые с мест ответы, и таким образом в распоряжении Академии оказались еще 12 ответов на „запросы“ Корпуса (ААН, ф. 3, оп. 106, №№ 146—153). Над обработкой ответов, полученных на „запросы“ Академии и Корпуса, работал в 1768—1769 гг. Л. Бакмейстер, который и издал весьма небольшую часть их (по Московской губернии) под названием „Топографические известия“.

193

Печатается по собственноручному черновику (ААН, ф. 20, оп. 1, № 2, л. 274).

Впервые напечатано — Модзалевский, стр. 349.

Датируется предположительно на том основании, что данный перечень маршрутов экспедиций является предварительным вариантом того, который был представлен президенту Академии Наук 10 сентября 1764 г. (примечания к документу 194).

773

Список пунктов экспедиций, расположенных „от севера к полудню“, в западной части совпадает вполне со списком, содержащимся в упомянутом представлении президенту, в отношении же „восточной части“ совпадает лишь частично.

194

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым (ААН, ф. 20, оп. 1, № 1, лл. 350—351).

Впервые напечатано — Билярский, стр. 674—676.

День написания устанавливается по канцелярской помете о получении публикуемого представления Академической канцелярией 10 сентября 1764 г.

Представление об отправлении двух экспедиций и „примерная инструкция“ (документ 195) были представлены Ломоносовым президенту АН 10 сентября 1764 г.; президент приказал: „... со оных предложения и инструкции, списав копии, отослать для рассмотрения в Профессорское собрание при указе, а из оного по рассмотрении велеть представить в Канцелярию при репорте и доложить“ (ААН, ф. 3, оп. 1, № 534, стр. 405). Но через три дня, 13 марта 1764 г., президент дополнительно приказал, „кого именно в помянутые экспедиции отправить, а Обсерваторию, если профессор Румовский отправлен в тое экспедицию будет, кому препоручить, о том ему, г. статскому советнику Ломоносову, подать мнение со обстоятельством. А о истребовании Курганова, также и о прииске для той же посылки способных кадетов и гардемаринов приложить старание ему ж, г. Ломоносову. А у Румовского, Красильникова и Шмита, также и у г. профессора Попова взять письменные известия, что они в те экспедиции ехать желание имеют ли, буде не имеют, то для чего, о том бы объявили именно“ (ААН, ф. 3, оп. 1, № 534, лл. 195 об. — 196). Мнение Ломоносова о том, кому поручить Астрономическую обсерваторию в случае отъезда С. Я. Румовского в экспедицию, повидимому, не было представлено, равно как и не сохранилось известий о том, какие меры предпринял Ломоносов для получения от Сухопутного и Морского шляхетного корпусов „способных кадетов и гардемаринов“. Соответствующие распоряжения по выполнению обоих определений президента относятся уже к концу октября — началу ноября 1764 г. Указ Академическому собранию с приложенным к нему предложением Ломоносова и примерной инструкцией был заслушан там 1 ноября 1764 г. (Протоколы Конференции, II, стр. 529); никаких решений по поводу этих документов Академическое собрание не приняло ни в 1764, ни в 1765 году. 3 ноября 1764 г. секретарь Канцелярии АН М. М. Гурьев запрашивал профессора Румовского, „в назначенные для географического описания в России от Академии экспедиции ехать желание имеете ли; буде же не имеете, то для чего“. На этот запрос Румовский ответил 12 ноября обширным доношением,

774

в котором сообщал, что „в назначенные для географического России описания экспедиции он ехать не желает“, а „причины“ тому приводил те же, которые уже известны из его доношения 15 марта 1763 г. (примечания к документу 169). В то же время Румовский отказывался принимать участие и в другом предприятии Ломоносова — обучении штурманов практической астрономии (документы 354, 358—361). Как отвечал на доношение Румовского 12 ноября Ломоносов, известий пока не отыскано, но весь вопрос об отправлении двух экспедиций не подвинулся вперед в ближайшие за тем месяцы. См. документ 198.

¹ Эта ландкарта не сохранилась.

² Румовский отказывался ехать в экспедицию в марте 1763 г. (ААН, ф. 20, оп. 1, № 1, л. 360).

195

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному и датированному Ломоносовым (ААН, ф. 20, оп. 1, № 1, лл. 352—353) с указанием в сносках вариантов по собственноручному черновику (там же, оп. 3, № 101).

Впервые напечатано — Билярский, стр. 676—678.

Датируется на основании того, что „Примерная инструкция“ была приложена к представлению президенту не позднее 10 сентября 1764 г. (примечания к документу 194).

196

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Таубертом и Ломоносовым (ААН, ф. 3, оп. 1, № 475, л. 269).

Публикуется впервые.

Было ли подано соответствующее доношение в Сенат, известий пока не отыскано. Надо думать, что оно было подано вскоре после 11 октября 1764 г., и Сенат издал указ о своем согласии с просьбой Академии. Несомненно, на основании этого нового подтвердительного указа Сената были получены в Академии ответы еще от нескольких городов и провинций (ААН, ф. 3, оп. 10б, №№ 146—153).

¹ Этой „ведомости“ нет в настоящее время при определении 11 октября 1764 г.

197

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Таубертом и Ломоносовым (ААН, ф. 3, оп. 1, № 475, л. 301).

Впервые напечатано — Билярский, стр. 693—694.

Судя по тому, что в настоящее время в ААН хранятся алфавиты переписных книг второй ревизии только губерний Воронежской, Московской

775

и Сибирской (ААН, ф. 3, оп. 10а, №№ 134—152, 200—222), полученные ранее этого определения, алфавиты „переписных книг“ других губерний в Академию не поступили.

¹ Имеется в виду Камер-коллегия.

198

Печатается по собственноручному подлиннику (ААН, ф. 3, оп. 1, № 280, л. 210).

Публикуется впервые.

Датируется предположительно по канцелярской помете об отсылке Ломоносову затребованного им документа 28 января 1765 г.

„Последнее представление о географических экспедициях“ — это представление Ломоносова, поданное президенту 10 сентября 1764 г. (документ 194). Никаких известий, объясняющих причину, почему Ломоносов потребовал из Канцелярии оригинал этого представления, найти не удалось. Представление не было возвращено Ломоносовым в Канцелярию АН, чем и объясняется нахождение его в архиве Ломоносова (примечания к документу 194).

ОРГАНИЗАЦИЯ ФИЗИЧЕСКИХ, АСТРОНОМИЧЕСКИХ
И ДРУГИХ ЕСТЕСТВЕННО-ИСТОРИЧЕСКИХ ИССЛЕДОВАНИЙ

199

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым (ААН, ф. 3, оп. 1, № 77, л. 71).

Впервые напечатано — Билярский, стр. 32.

День написания доношения устанавливается предположительно по канцелярской помете о подаче публикуемого доношения в Академическую канцелярию 5 мая 1743 г.

6 мая 1743 г. Канцелярия АН, рассмотрев доношение Ломоносова, предложила за подписью А. Нартова Экспедиции лаборатории механических и инструментальных дел „сделать ему, Ломоносову, два микроскопа, один простой и другой сложный, и по сделании отдать ему, Ломоносову, безденежно с распискою; а ежели оные есть готовые, то по тому ж отдать незамедля“ (ААН, ф. 3, оп. 1, № 77, л. 72 об.).

В период с 28 мая 1743 г. по 18 января 1744 г., находясь под арестом, Ломоносов был лишен возможности следить за выполнением своего заказа. К изготовлению микроскопов в Инструментальной мастерской приступили только в 1744 г. Простой микроскоп был изготовлен в апреле 1744 г. подмастерьем П. О. Галыниным (ААН, ф. 3, оп. 1, № 865, л. 80).

776

200

Печатается по собственноручному подлиннику (ААН, ф. 3, оп. 1, № 79, л. 215).

Впервые напечатано — Билярский, стр. 49.

День написания устанавливается предположительно по канцелярской помете о подаче публикуемого документа в Академическую канцелярию 21 июля 1743 г.

26 июля 1743 г. Академическая канцелярия определила: „Оные книги для показанных в том его доношении резонов выдать ему, Ломоносову, на счет его заслуженного жалованья сего 1743 года“ (ААН, ф. 3, оп. 1, № 454, л. 81).

Свидетельством успехов Ломоносова „в науках математических“ являются ссылки на упоминаемые в доношении сочинения в работах, выполненных Ломоносовым в 1743 и следующих годах (см., например, „Опыт теории о нечувствительных частицах тел и вообще о причинах частных качеств“, т. I наст. изд., стр. 179 и 191).

¹ „Невтоновой физикой“ Ломоносов называет классический труд И. Ньютона „Philosophiae naturalis principia mathematica“. Londini, 1687; Ed. 2-da, Cantabrigae, 1713 („Математические основы натурфилософии“. Лондон, 1687; 2-е изд., Кембридж, 1713).

² „Универсальной аритметикой“ именуются лекции Ньютона, изданные в Кембридже в 1707 г. под названием „Arithmetica universalis sive de compositione et resolutione arithmetica liber“ („Универсальная арифметика или книга об арифметическом сложении и исчислении“). Второе издание книги вышло в Лондоне в 1722 г.

201

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым (ААН, ф. 3, оп. 1, № 92, л. 230).

Впервые напечатано (неполно) — Пекарский, II, стр. 349. Полностью публикуется впервые.

День написания устанавливается предположительно по канцелярской помете о дне подачи публикуемого документа в Академическую канцелярию 20 декабря 1744 г.

21 декабря 1744 г. Академическая канцелярия определила: „Иголку сделать по его, Ломоносова, указанию в Экспедиции, а два магнита выдать ему ж, адъюнкту, из Экспериментальной камеры, от профессора Рихмана, с распискою, дабы оные оба магнита от него, Ломоносова, в Экспериментальную палату возвращены быть могли“ (ААН, ф. 3, оп. 1, № 513, л. 487). Магнитная стрелка в два фута длиною с кругом, разделенным на минуты, была изготовлена подмастерьем П. О. Голыниным

777

к августу 1745 г. (ААН, ф. 3, оп. 1, № 865, лл. 374, 397—398). О том, какие наблюдения и опыты „для дальнейшего исследования магнитной теории“ проводил Ломоносов с 1745 г., выяснить пока не удалось.

202

Печатается по собственноручному подлиннику (ААН, ф. 20, оп. 3, № 79, лл. 1—2).

Подлинник на латинском языке.

Впервые напечатано — Модзалевский, стр. 333—334.

Предложение Ломоносова о чтении в Академии Наук — впервые в ее практике — публичных лекций по физике на русском языке было одобрено Сенатом, который известил об этом Академию указом от 17 октября 1745 г. (Билярский, стр. 72).

Рассмотрев публикуемое представление, Академическое собрание 21 марта 1746 г. удовлетворило некоторые требования Ломоносова, но не поддержало его чрезвычайно важного предложения о переводе в Академию „студентов из Невской или даже из Новгородской семинарии“ (Протоколы Конференции, т. II, стр. 128—129; см. также документ 283). Руководителем Физического кабинета, академиком Г.-В. Рихманом были предоставлены Ломоносову все необходимые физические приборы (т. III наст. изд., стр. 531—536, 592—595).

Первая лекция была прочитана Ломоносовым 20 июня 1746 г. В кратком отчете об этой лекции, опубликованном в „Санктпетербургских ведомостях“ (№ 50 от 24 июня 1746 г.), сообщалось, что она прочтена в присутствии „многочисленного собрания“. Лекции читались 26 июня и 1 июля 1746 г., а затем были продолжены в августе 1746 г. и в 1747 г. (ср. примечания к документу 204). Текста этих лекций и сведений о том, сколько времени они продолжались, не обнаружено.

203

Печатается по собственноручному подлиннику (ААН, ф. 3, оп. 1, № 106, л. 184).

Впервые напечатано — Билярский, стр. 86—87.

Требуемый Ломоносовым „делилианский термометр“ был выдан ему 15 января 1747 г. (ААН, ф. 3, оп. 1, № 106, л. 185; № 593, л. 39 об.).

Из публикуемого документа следует, что Ломоносов в 1747 г. предполагал продолжить „делание физических опытов под водою“, которые он начал проводить на Финском заливе в 1746 г., чтобы установить, что „морская вода и под льдом не прохлаждается ниже предела замерзания“. Это положение было окончательно формулировано Ломоносовым в 1753 г., в „Слове о явлениях воздушных, от электрической силы происходящих“ (т. III наст. изд., стр. 36—37, 104—105, 193—196, 531). Свои опыты Ломоносов

778

проводил, пользуясь термометром со шкалой Делиля, на которой точка кипения воды обозначалась 0°, а точка таяния льда 150°.

204

Печатается по собственноручному подлиннику (ААН, ф. 3, оп. 1, № 1071, л. 339).

Впервые напечатано — Модзалевский, стр. 334.

См. документ 202 и т. I наст. изд., стр. 531—536.

30 мая 1746 г. Ломоносов словесно заявил Академической канцелярии, „что при физических экспериментах часто случаются некоторые мелкие покупки, напр., ртуть, птички и другие вещи, а на то денег не выдано, и ежели с такой мелочи всегда особливо требовать, то из того произойдет только одно затруднение... того ради... выдать от расходу пять рублев“ (ААН, ф. 3, оп. 1, № 1071, л. 210; Билярский, стр. 84). Согласно определению Канцелярии, требуемая Ломоносовым сумма была выдана 9 июня 1746 г. Запись о выдаче денег сопровождают пометы 1) „Счетом оный Ломоносов объявил в издержке при физических опытах 3 р. 8 к. А достальные 1 р. 92 к. имеются у него на лицо для покупки материалов при окончании лекций“; 2) „Еще после подачи сего счета из наличных по квитанции употреблено в расход 1 р. 14 к.“ (ААН, ф. 3, оп. 1, № 1070, л. 267). Вторая помета позволяет думать, что лекции, начатые Ломоносовым в июне 1746 г. (примечания к документу 202), продолжались и после 9 апреля 1747 г., т. е. после подачи отчета.

Необходимость для публичных опытов курицы, рыбы и пр. уясняется при сопоставлении содержания отчета с содержанием главы IV части VI „Волфианской экспериментальной физики“ (т. I наст. изд., стр. 518—521). Глава посвящена описанию опытов над птицами, животными и рыбами, помещенными под колоколом воздушного насоса.

205

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Рихманом и Ломоносовым (ААН, ф. 3, оп. 1, № 112, л. 20).

Впервые напечатано — Материалы, т. VIII, стр. 622.

Датируется предположительно по канцелярской помете о подаче публикуемого документа в Академическую канцелярию 6 декабря 1747 г.

5 декабря 1747 г. в здании Кунсткамеры Академии Наук, в котором находилась часть Физического кабинета Академии (некоторые „физические каморы“), произошел пожар. В публикуемом репорте Г.-В. Рихман и Ломоносов отметили, что „самую правду“ о потерях можно будет установить только после „подробного разобрания“. Это и было осуществлено к 1 июня 1748 г. руководителем Физического кабинета Рихманом при участии академика П.-Л. Леруа. Тщательная сверка с каталогом показала,

779

что после пожара не оказалось на месте 63 физических прибора, а 71 прибор требовал починки (ААН, ф. 3, оп. 1, № 112, лл. 88—92).

206

Печатается по черновику, писанному неизвестной рукой, с дополнениями и поправками Ломоносова (ААН, ф. 20, оп. 3, № 11, лл. 1—2).

Публикуется впервые.

Датируется предположительно по дню рассмотрения вопроса в Академическом собрании (Протоколы Конференции, т. II, стр. 276—277).

Поводом к написанию публикуемого документа послужила поступившая в Академию Наук промемория Адмиралтейств-коллегии от 29 мая 1752 г. (ААН, ф. 3, оп. 1, № 166, лл. 2—3), обсуждавшаяся в Академическом собрании 5 июня 1752 г. В этой промемории сообщалось, что пинка (т. е. трехмачтовое грузовое судно) под названием „Лапоминка“, совершавшая в 1750 г. плавание из Архангельска в Кронштадт, вынуждена была зимовать у берегов одного норвежского залива, который датчан называют Эйд[с] Меридиес; там корабль был источен червями; головы этих червей и обломки корабельной стеньги были присланы в Академию. Адмиралтейств-коллегия просила сообщить, „нет ли опасности, что эти вредные черви могут здесь рождаться и размножаться и, если такая опасность есть, то какие следует применять средства для ее отвращения“. В протоколе Академического собрания отмечено, что „почтеннейший Ломоносов принял на себя, с согласия и по решению славнейших коллег, составление ответа“ (Протоколы Конференции, т. II, стр. 272).

Начальный, собственноручный, черновик составленного Ломоносовым ответа не отыскан. Он был тщательно переписан неизвестным лицом и в таком виде дан на прочтение академику С. П. Крашенинникову, который написал на полях несколько критических замечаний. После этого Ломоносов существенно дополнил и местами выправил свой текст и, не отдавая вторично в переписку, представил в Академическое собрание. Этот текст рассматривался там 11 сентября 1752 г. и вызвал, видимо, оживленные прения, так как в конечном итоге в Канцелярию АН был сообщен 18 сентября 1752 г. в качестве мнения Академического собрания не ломоносовский текст, а новый, составленный Крашенинниковым (Протоколы Конференции, т. II, стр. 276—277; ААН, ф. 1, оп. 2-1752, № 9; ф. 3, оп. 1, № 166, лл. 9—10). Этот новый текст, под которым подписался и Ломоносов, и был сообщен Адмиралтейств-коллегии в ответ на ее запрос (там же, л. 11).

Текст Крашенинникова отличается от публикуемого главным образом тем, что в нем несколько подробнее изложены те самые „наблюдения и мнения ученых людей“ о размножении червей, которые передает в начале своего проекта и Ломоносов. Что же касается соображений о том, грозят

780

ли эти черви опасностью Кронштадтскому порту, и о мерах, какие следует принять для предотвращения этой опасности, то здесь Крашенинников ни в чем не разошелся с Ломоносовым и почти дословно повторил его текст.

Упоминая о „Примечаниях на Ведомости“, 1733, № 29 „и далее“, Ломоносов имеет в виду следующие очерки, опубликованные в 1733 г. в этом издании: 1) „О морских червях“ (№ 28, стр. 109—112, № 29, стр. 113—116 и № 30, стр. 117—120), 2) „О размножении морских червей“ (№ 31, стр. 121—124), 3) „О отечестве морских червей и их различных родах“ (№ 32, стр. 125—128) и 4) „О средстве против морских червей“ (№ 33, стр. 129—134). Автором этих статей был, вероятно, академик И.-Г. Гмелин.

Корабельные черви (Teredo navalis) относятся к классу пластинчатожаберных моллюсков (Lamellibranchiata). Это один из наиболее опасных вредителей подводных морских сооружений из дерева. Исключительно велик был вред от корабельного червя в период, когда весь морской флот был деревянным. По справедливому замечанию автора упомянутых Ломоносовым статей в „Примечаниях на Ведомости“ 1733 г., „морские черви... в Голландии о себе говорить, писать и стараться больше заставили, нежели как бы сильный неприятель учинить мог“ (стр. 109).

Заключение, составленное сначала Ломоносовым, а затем Крашенинниковым, базировалось в основном на этих статьях, которые являются критической и очень обстоятельной сводкой известных в то время из литературы данных о строении, биологии и размножении корабельного червя, а также о мерах борьбы с ним.

Мероприятия по борьбе с корабельным червем, предлагаемые в публикуемом заключении, соответствуют в общем уровню знаний по этому вопросу в первой половине XVIII в. и учитывают практику мероприятий, проводившихся в Голландии.

¹ Гарпиус — смоляная мастика.

² Хрящ — толстый, грубый холст.

207

Печатается по собственноручному подлиннику (ААН, ф. 3, оп. 1, № 177, л. 140).

Впервые напечатано — Билярский, стр. 228.

Электрическая машина, о которой Ломоносов пишет, была получена в Академии Наук из Амстердама 11 сентября 1753 г. и доставлена „в Физическую палату“ (ААН, ф. 3, оп. 1, № 181, л. 89). В одном из документов 1754 г. указывается, что „оная машина выписана из-за моря для И. И. Шувалова“ (там же, л. 99).

781

Рассмотрев публикуемый репорт Ломоносова, Канцелярия 30 октября 1753 г. определила: „...электрическую машину для чинения Винклеровых опытов выдать ему на дом..., а по учинении опытов ему оную обратно возвратить в Физическую палату“ (там же, № 177, л. 141).

Получив электрическую машину в начале ноября 1753 г. (там же, л. 142), Ломоносов до своего выступления 26 ноября 1753 г. в публичном собрании Академии Наук с речью „Слово о явлениях воздушных, от электрической силы происходящих“, возможно, и осуществил некоторые опыты, которые он намеревался провести „к большому исследованию“ своей теории. Во всяком случае, упоминание об опытах с электрической машиной, проведенных им до ноября 1753 г., мы находим в его „Слове“ (т. III наст. изд., стр. 50—51, 56—59, 80—81 и др.).

В связи с упоминанием Ломоносова о „Винклеровых опытах“ обращает на себя внимание тот факт, что в эти годы в Академии Наук, повидимому, по заданию Ломоносова, были сделаны переводы всех основных трудов Винклера по электричеству. Вполне возможно, что Ломоносов в своей домашней лаборатории занимался проверкой некоторых опытов Винклера по электричеству. Разрозненные сведения о том, что он после 1753 г. провел немало теоретических и экспериментальных исследований по изучению статического электричества, получаемого от шаровой электрической машины, содержатся в нескольких его работах (там же, стр. 237—263, 265—313, 429—439).

208

Печатается по собственноручному черновику (ААН, ф. 20, оп. 3, № 4, лл. 1—2).

Впервые напечатано — Пекарский, II, стр. 551—552.

Датируется предположительно по дню слушания публикуемого мнения в Академическом собрании (Протоколы Конференции, т. II, стр. 301—302).

Требования, которые предъявлял Ломоносов к содержанию диссертаций, читаемых в публичных собраниях Академии Наук, были приняты во внимание. В речах академиков С. К. Котельникова, И.-А. Брауна, Ф.-У.-Т. Эпинуса и других, не говоря уже о речах самого Ломоносова, прочитанных в последующие годы, в сжатом виде сообщалось не только о новых фактах, но давались и новые теоретические и практические выводы. Предложение Ломоносова о том, чтобы „похвальные и сим подобные слова“ в торжественных собраниях произносились в конце заседаний, также было принято во внимание, но этот вопрос в каждом отдельном случае решался президентом Академии.

Из предложенных Ломоносовым пяти тем им были использованы в публичных речах под несколько измененными названиями только две

782

темы: в 1756 г. „Слово о происхождении света, новую теорию о цветах представляющее“ (т. III наст. изд., стр. 315—344, 550—555) и в 1759 г. „Рассуждение о большей точности морского пути“ (т. IV наст. изд., стр. 123—177).

Разработкой темы „о первоначальных частицах“ Ломоносов занимался с 1739 г. (т. I наст. изд., стр. 23—313, 544—564). В письме к Л. Эйлеру от 12 февраля 1754 г. он сообщал, что пока еще воздерживается выступать на эту тему, хотя и „твердо уверен“, что идеалистическое учение Лейбница и Вольфа о монадах как о духовных сущностях, которое Ломоносов характеризует как „мистическое учение“, „должно быть до основания уничтожено моими доказательствами“ (т. X наст. изд., письмо 41). То обстоятельство, что Ломоносов в настоящем представлении предложил тему „о первоначальных частицах, чувствительные тела составляющих“, в качестве темы своей речи для одного из ближайших публичных собраний Академии, является убедительным свидетельством того, что к апрелю 1754 г. у него созрело решение вступить в открытую борьбу с идеалистической монадологией Лейбница — Вольфа.

Темы „О новых способах, как безопасно мерить электрическую силу в воздухе и ослаблять громовую силу в тучах“ и о самопишущей метеорологической обсерватории, предложенные Ломоносовым, были совершенно новыми и чрезвычайно важными для науки и для практики. Материалов по этим темам в рукописях Ломоносова пока не обнаружено.

Предложенная Ломоносовым задача на премию не была принята (т. III наст. изд., стр. 233—235, 543—545; Протоколы Конференции, т. II, стр. 338). Л. Эйлер в 1755 г. подтвердил важность проблемы, поставленной Ломоносовым в этой задаче, но выразил сомнение в возможности ее успешного решения (Пекарский, II, стр. 582—583). Не переставая заниматься проблемой о природе тяжести тел и о соотношении между массой и весом тел, Ломоносов в 1758 г. представил в Академическое собрание труд под названием: „Об отношении количества материи и веса“ (т. III наст. изд., стр. 349—371, 556—558).

„Панегирик“ или „Похвальное слово Петру Великому“ Ломоносов прочитал в публичном собрании Академии в апреле 1755 г. (т. VIII наст. изд.).

209

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым (ААН, ф. 3, оп. 1, № 207, л. 251).

Впервые напечатано — Модзалевский, стр. 345.

Вопросами практической оптики, связанными с использованием различного рода оптических стекол, Ломоносов начал заниматься уже в первый год своей работы в Академии Наук — в 1741 г. (т. I наст. изд.,

783

стр. 85—101, 546—549). Не прекращал он этих занятий и в последующие годы.

Неизвестно, для какой из подобных работ понадобились Ломоносову те двадцать „выпуклистых оптических стекол“, о которых идет речь в публикуемом доношении.

Рассмотрев доношение Ломоносова, Канцелярия АН 15 февраля 1756 г. определила: „Оные стекла по его, г. Ломоносова, указанию сделать подмастерью И. П. Беляеву и по сделании взнесть в Канцелярию при репорте со объявлением цены“ (ААН, ф. 3, оп. 1, № 525, л. 83). К 14 мая того же 1756 г. этот заказ был выполнен (Билярский, стр. 369).

210

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым (ААН, ф. 3, оп. 1, № 222, л. 192), с указанием в подстрочных сносках вариантов по черновику, писанному писарской рукой и собственноручно выправленному Ломоносовым (там же, ф. 20, оп. 3, № 17, л. 1).

Публикуется впервые.

„Слово о происхождении света, новую теорию о цветах представляющее“ на русском языке было уже напечатано, когда Ломоносов возбудил публикуемым доношением вопрос о печатании той же своей работы в латинском переводе. Рассмотрев доношение Ломоносова, Академическая канцелярия 13 мая 1757 г. определила: „Оную речь печатать тогда, как зачатые ныне самонужнейшие дела печатанием в Типографии окончатся; чего ради объявленную речь отослать в Типографию, ... а когда к печатанию время приспеет, тогда напечатать оной речи против того, сколько и на русском языке напечатано было, и на такой же бумаге“ (ААН, ф. 3, оп. 1, № 527, л. 181).

20 мая 1757 г. рукопись латинского перевода „Слова“ была отослана в Типографию (там же, № 222, л. 194), но печатание ее было закончено лишь в марте 1758 г. (Пекарский, II, стр. 596). В количестве 400 экземпляров эта речь Ломоносова поступила в продажу в Книжную лавку по 15 копеек за экземпляр и частично была отправлена различными путями за границу. Некоторое число ее экземпляров было выдано в апреле 1758 г. Ломоносову и в мае того же года переводчику Г. В. Козицкому (ААН, ф. 3, оп. 1, № 231, лл. 94—95).

Печатая свою речь на латинском языке, Ломоносов рассчитывал тем самым сделать ее как можно более широко известной не только в России, но и в западноевропейских странах. Касаясь этого вопроса, П. П. Пекарский в 1873 г. писал: „Сообщенная в этом Слове Ломоносова новая гипотеза о происхождении цветов осталась незамеченною в европейской ученой литературе“ (Пекарский, II, стр. 596). В 1936 г. то же утверждение

784

повторил и Б. Н. Меншуткин (Меншуткин, II, стр. 226). Пекарский и Меншуткин указывают, что внимание ученых на эту работу Ломоносова было обращено лишь через „много десятков лет“ после того, как она появилась первый раз в печати, и ссылаются при этом на работы Д. М. Перевощикова (1833 г.), М. Г. Павлова (1836 г.) и Н. А. Любимова (1855 г.).

Эти утверждения ошибочны: „Слово“ получило широкую известность в западноевропейской научной литературе еще при жизни Ломоносова. Рассылка латинского издания „Слова“ по заграничным адресам была произведена Академией Наук по указанию Ломоносова в мае 1758 г., а уже с декабря месяца этого года в ряде немецких, французских и английских научных журналов стали появляться рефераты и отзывы о „Слове“: в декабре 1758 г. в издававшемся в Лейпциге журнале „Neue Zeitungen von Gelehrten Sachen auf das Jahr 1758“, № XCVIII, vom 7 December, стр. 873—877 („Новые ведомости об ученых делах на 1758 год“, № 98, от 7 декабря); в феврале 1759 г. в издававшемся в Льеже французском журнале „Journal encyclopédique“, pour le 1 Fevrier 1759, t. I, troisième partie, стр. 3—11 („Энциклопедический журнал“ от 1 февраля 1759 г., т. I, часть третья); в апреле того же года в журнале „Göttingische Zeitungen von Gelehrten Sachen auf das Jahr 1759“, № 51, t. I, vom 28 April, стр. 451—454 („Геттингенские ведомости об ученых делах на 1759 год“, № 51, т. I от 28 апреля); в июле 1759 г. во французском журнале „Journal des sçavans“, 1759, Juin, vol. 2, стр. 440—441 („Журнал ученых“, 1759, июнь, т. 2); в октябре 1759 г. в том же журнале (стр. 60); и, наконец, в том же 1759 г. в лондонском журнале „Monthly Review“, vol. 21 („Ежемесячное обозрение“, т. 21).

В последующие годы „Слово“ Ломоносова не только упоминалось в различных западноевропейских изданиях, но и сравнительно широко использовалось учеными при дальнейшей разработке теории света и цветов.

211

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым (ААН, ф. 1, оп. 2-1757, № 6, л. 1).

Публикуется впервые.

Ф.-У.-Т. Эпинус, профессор астрономии при Берлинской Академии наук и астроном Берлинской обсерватории, был приглашен в Петербургскую Академию Наук в июне 1756 г. после получения положительного отзыва от Л. Эйлера и „весьма хорошего свидетельства“ от С. К. Котельникова и С. Я. Румовского (ААН, ф. 21, оп. 1, № 25). В октябре 1756 г. с Эпинусом был подписан контракт, по которому он „определялся профессором экспериментальной физики“ (ААН, ф. 21, кн. 221, л. 476). В Петербург Эпинус приехал 10 мая 1757 г. 12 мая Канцелярия АН,

785

в соответствии с условиями контракта, определила передать в его ведение физический кабинет Академии, который после трагической гибели академика Рихмана 26 июля 1753 г. оставался без руководителя (ААН, ф. 3, оп. 1, № 468, л. 188).

212

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Шумахером, Ломоносовым, Штелином и Таубертом (ААН, ф. 3, оп. 1, № 527, л. 317).

Впервые напечатано — Билярский, стр. 349.

Экспериментальные наблюдения по изучению земного тяготения были начаты Ломоносовым, повидимому, с 1749 г. с помощью сконструированного им универсального барометра (т. II наст. изд., стр. 327—337, 675—677). Ломоносов, как видно из его отчета о своих трудах за 1756 г., изготовил „четыре новоизобретенные“ им „пендула“, или маятника, из которых один был „медный, длиною в сажень“. Этот маятник служил „чрез механические стрелки против такого, который бы был вышиною с четвертью на версту“. Наблюдения над колебанием маятника давали возможность, по заключению Ломоносова, „узнать, всегда ли с земли центр, притягающий к себе тяжкие тела, стоит неподвижно или переменяет место“ (т. X наст. изд., документ 516). „Точнейшие наблюдения“ с маятником были начаты Ломоносовым у себя дома, повидимому, в 1756 г. Сведений о результатах наблюдений, проведенных Ломоносовым у себя дома до марта 1759 г., не сохранилось. Как видно из составленных им „Таблиц колебаний центроскопического маятника“, систематические записи своих наблюдений над колебаниями маятника Ломоносов стал проводить с 13 марта 1759 г. и вел их постоянно, с незначительными перерывами, шесть лет (т. IV наст. изд., стр. 489—709 и документ 221).

213

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Шумахером, Ломоносовым, Штелином и Таубертом (ААН, ф. 3, оп. 1, № 469, л. 129) с указанием в сносках вариантов по собственноручному черновику (там же, ф. 20, оп. 3, № 3, лл. 1—2).

Впервые напечатано по черновику — Пекарский, II, стр. 639—641.

За первые восемь лет своей академической службы (1751—1758) профессор астрономии А.-Н. Гришов неоднократно ездил для астрономических наблюдений на остров Эзель (ныне остров Сарема) на Балтийском море, причем обычно задерживался там значительно долее положенного срока.

Командировка Гришова на Эзель, о которой идет речь в публикуемом определении, состоялась на основании его представления в Академическую

786

канцелярию от 15 июля 1757 г., где он доказывал необходимость посылки его „на Эзель, в Пернов [ныне Пярну] и в другие в Лифляндии места для у инения как опытов с пендулом, так и разных астрономических обсерваций“ (ААН, ф. 3, оп. 1, № 468, л. 232). Несмотря на то, что некоторые ученые, в частности профессор астрономии Н. И. Попов, отрицали необходимость этой поездки (там же, лл. 24—38). Канцелярия признала ее целесообразной и 8 августа того же 1757 г. вынесла определение о командировании Гришова в указанные выше места.

В течение всей второй половины 1757 и первых двух месяцев 1758 г. Гришов неоднократно доносил Канцелярии о различных трудностях, которые не позволяли ему, будто бы, выполнить намеченные работы в короткий срок: он ссылался то на дурную погоду, то на порчу инструментов, то на свои недомогания. Истинной же причиной задержек была, как стало известно Академии, любовная связь Гришова с одной из местных жительниц. 24 марта 1758 г. Гришов направил в Канцелярию репорт, где сообщал, что по целому ряду деловых, якобы, причин, вынужден будет пробыть на Эзеле еще долгое время (там же, лл. 130—137, 140—145). Этим репортом и было вызвано публикуемое определение, все от начала и до конца составленное Ломоносовым. Им же был подписан и указ, посланный Гришову 5 мая 1758 г. во исполнение этого определения (там же, лл. 148—149). Не взирая на полученное предписание, Гришов вернулся в Петербург только через полгода — 30 октября 1758 г. (там же, лл. 167—169).

214

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым (ААН, ф. 20, оп. 3, № 10, лл. 1—2).

Впервые напечатано — Модзалевский, стр. 327.

Год написания устанавливается по дате журнала Канцелярии АН (ААН, ф. 3, оп. 1, № 528, л. 160).

Срочный запрос относительно стоимости и сроков изготовления баржи с „зондеком“, т. е. с железным или брезентовым навесом, был вызван тем обстоятельством, что „находящаяся при Академии для учинения на море гидравлических обсерваций двенадцативесельная шлюпка“ пришла в полную ветхость (там же, лл. 133 об. — 134). Из ответа конторы Партикулярной верфи стало известно, что изготовление в свое время дубовой двенадцативесельной баржи для бывшего канцлера А. П. Бестужева-Рюмина обошлось в 227 руб. 85¼ коп. (там же, № 232, л. 143). После получения этой справки президентом Академии был заказан для нужд Академии вместо шлюпки двенадцативесельный „рябит“, необходимый как „для выезда на море в случае каких-либо впредь чинимых гидравлических опытов и обсерваций“, так и для перевозки через Неву „желающих смотреть

787

имп. Кунсткамеру и Библиотеку“ (ААН, ф. 3, оп. 1, № 469, л. 150). В 1758 г. этот заказ Академии в несколько измененном виде был выполнен (ААН, ф. 3, оп. 1, № 232, лл. 146—150).

215

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым (ААН, ф. 20, оп. 3, № 136, лл. 1—2).

Впервые напечатано — Модзалевский, стр. 326.

„Речь о сходстве электрической силы с магнитною“ была произнесена Ф.-У.-Т. Эпинусом в публичном собрании Академии Наук 7 сентября 1758 г. К этому времени был отпечатан только ее латинский текст (ААН, ф. 3, оп. 1, № 231, л. 20), вопрос же об опубликовании ее и в русском переводе возник уже после ее произнесения. Переводил ее с латинского адъюнкт М. Софронов (там же, № 503, л. 41), который, судя по дате публикуемого документа, справился с этим делом в четырехдневный срок: к 11 сентября 1758 г. готовый перевод был уже в руках у Ломоносова.

С. Я. Румовский быстро выполнил порученную ему работу и 15 сентября 1758 г. сообщил об этом в Канцелярию АН (там же, № 231, л. 24). Получив исправленный перевод, Канцелярия 16 сентября 1758 г. сдала его в набор (там же, № 528, л. 245). Он вышел в свет в 1759 г.

216

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым (ААН, ф. 3, оп. 1, № 237, л. 111).

Публикуется впервые.

День написания устанавливается предположительно по канцелярской помете о подаче публикуемого документа в Академическую канцелярию 27 октября 1758 г.

Какой конструкции воздушный насос Ломоносов потребовал изготовить по его указанию в Инструментальной палате, неизвестно; неизвестно также, для проведения каких опытов он предполагал его использовать. Академическая канцелярия 27 октября 1758 г. определила выполнить этот заказ Инструментальной палате (ААН, ф. 3, оп. 1, № 528, л. 280), но в палате не было литейного цеха, а потому с заказом на отливку „из зеленой меди тощего [т. е. полого] цилиндра без раковин по мере, показанной от мастера Ф. Н. Тирютина“, пришлось обратиться в Канцелярию Главной артиллерии и фортификации. Однако и та отказалась от выполнения этого заказа, сославшись на то, что „ныне производится множественное литье для отправления в армию“ (там же, лл. 287 об. — 288; № 237, л. 116). По справке Академической канцелярии, относящейся к концу 1761 г., этот заказ Ломоносова так и остался „без исполнения“ (там же, ф. 20, оп. 1, № 2, л. 93).

788

217

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Шумахером, Ломоносовым, Таубертом и Штелином (ААН, ф. 3, оп. 1, № 528, лл. 287 об. — 288).

Публикуется впервые.

См. примечания к документу 216.

218

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым (ААН, ф. 3, оп. 1, № 239, л. 104).

Впервые напечатано — Билярский, стр. 380.

Сообщая Канцелярии АН о „сочиняемой речи“, Ломоносов имел в виду свою работу „Рассуждение о большей точности морского пути“, прочитанную в публичном собрании Академии Наук 8 мая 1759 г. (т. IV наст. изд., стр. 123—177).

В процессе работы над этой „речью“ Ломоносовым было сконструировано около двадцати новых мореходных инструментов, использование которых в практике мореплавания значительно упрощало технику вождения кораблей в открытом море при любой погоде. Намереваясь изготовить и испытать некоторые из этих инструментов до официального их обнародования, Ломоносов и обратился в Канцелярию с публикуемым представлением.

24 февраля 1759 г. Канцелярия послала ордеры И. И. Беляеву и А. И. Колотошину, которые тотчас же явились в дом к Ломоносову и начали там работать (ААН, ф. 3, оп. 1, № 504, лл. 234 об. — 235).

Беляев проработал у Ломоносова до конца апреля, а Колотошин — до 15 июня того же 1759 г. (там же, лл. 98—98 об., 111—111 об., 124—124 об., 135—135 об., 136—136 об.). За это время Беляевым было изготовлено для Ломоносова „два барометра универсальных; один барометр с долгою трубкою; манометров морских два, при них по одному термометру со спиритусом...; термометр со ртутью один; три термометра со спиритусом; ко инструменту... одна трубка о трех стеклах; зеркал металлических разной величины... девять“ (там же, № 289, лл. 7—7 об., 49—49 об.). Какие работы выполнил Колотошин, неизвестно. Ряд работ, связанных с упоминавшейся речью, был выполнен Беляевым и Колотошиным и после их возвращения на работу в Инструментальную палату (там же, № 504, лл. 85, 134, 135—136 об., 147, 149—149 об., 169—169 об.).

219

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым, Таубертом и Штелином (ААН, ф. 3, оп. 1, № 529, л. 164).

Публикуется впервые.

789

Изготовление железного горного бурава было поручено мастеру Ф. Н. Тирютину (ААН, ф. 3, оп. 1, № 243, л. 203). Сведений о конструкции этого горного бурава и его описания обнаружить не удалось.

В сводной справке Академической канцелярии, относящейся к концу 1761 г., упоминается, что во исполнение публикуемой резолюции „ордеры посланы к Тирютину и инспектору Ильину, а сделан ли [бурав], не репортовано“ (там же, ф. 20, оп. 1, № 2, л. 93 об.).

220

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым, Таубертом и Штелином (ААН, ф. 3, оп. 1, № 529, л. 170 об.).

Публикуется впервые.

Сообщая о своем намерении „сделать физический большой барометр“, Ломоносов имел в виду изготовление изобретенного им в 1759 г. „нового универсального барометра“ (т. X наст. изд., документ 517). Первый проект универсального барометра, предназначенного для измерения силы притяжения Солнца и Луны, был создан Ломоносовым в 1749 г. (т. II наст. изд., стр. 327—343, 675—678). В январе 1760 г. „универсальный барометр“, по предложению Ломоносова, было решено поместить в здании Академии, „ввиду того, что маятник уже прилажен, — чтобы стала ясной гармония“ (Протоколы Конференции, т. II, стр. 443; Билярский, стр. 402). Установлен был этот прибор и в доме Ломоносова (т. III наст. изд., стр. 463).

Усовершенствованием конструкции универсального барометра Ломоносов занимался и в последующие годы (т. IV наст. изд., стр. 173—174). Никаких сведений о результатах наблюдений с универсальным барометром, проводившихся Ломоносовым до мая 1763 г., не обнаружено: наблюдения за период с 17 мая 1763 г. по февраль 1764 г. даны им в „Таблицах... изменений ртутного универсального барометра“ (там же, стр. 663—709).

221

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым, Таубертом и Штелином (ААН, ф. 3, оп. 1, № 529, л. 177).

Публикуется впервые.

См. документ 212 и примечания к нему.

15 сентября 1757 г. Ломоносов выступил в Академическом собрании с предложением сконструировать маятник, подобный тому, который находится у него дома, для производства опытов по вопросу об изменении центра тяжести, и поместить его в Академии, „чтобы мы могли, благодаря

790

ему, получать более верные представления об опытах, которые предстоит произвести“ (Протоколы Конференции, т. II, стр 391). Выдвинутое Ломоносовым предложение в то время, однако, насколько известно, реализовано не было. 4 июня 1759 г. Ломоносов вторично возбудил в Академическом собрании тот же вопрос (там же, стр. 428).

Публикуемая резолюция была вынесена Академической канцелярией через месяц после того, как Ломоносов в публичном собрании Академии прочитал свое „Рассуждение о большей точности морского пути“. В третьей части „Рассуждения“ им было приведено описание „новоизобретенного“ маятника, а в приложении даны таблицы наблюдения (т. IV наст. изд., стр. 169—170).

К изготовлению маятника, в соответствии с резолюцией Канцеляриия, был привлечен ученик Инструментальной палаты Колотошин. К августу 1759 г. маятник был сделан „и поставлен“ (ААН, ф. 3, оп. 1, № 504, лл. 135 об., 169). Местом установки маятника показана Астрономическая обсерватория, „в нововыстроенных погоревших академических палатах, под башнею“ (документ 222).

Сведений о проведенных с помощью этого маятника опытах не отыскано.

222

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым, Таубертом и Штелином (ААН, ф. 3, оп. 1, № 529, л. 268 об.).

Публикуется впервые.

Публикуемый документ относится к работе Ломоносова по установке в здании Академии Наук большого маятника, служившего для проведения поверочных опытов по измерению изменений силы тяжести (документ 221 и примечания к нему).

Ордеры на изготовление упоминаемых в определении дверей были посланы 5 октября 1759 г. (ААН, ф. 3, оп. 1, № 244, л. 115—115 об.). К изготовлению их было приступлено только в феврале следующего года (там же, № 505, л. 38 об.), и лишь 31 мая 1760 г. в Канцелярию поступило сообщение, что „ящик для пендула сделан и укреплен“ (там же, л. 114).

223

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым, Таубертом и Штелином (ААН, ф. 3, оп. 1, № 471, л. 78).

Публикуется впервые.

Учиться у академика А.-Н. Гришова С. Я. Румовскому почти не пришлось: 2 июня того же 1760 г. Гришов умер, и „оное адъюнкту Румовскому

791

чинимое наставление смертию его, Гришова, пресеклось“ (ААН, ф. 3, оп. 1, № 255, лл. 115 об., 117).

16 июня 1760 г. Астрономическая обсерватория АН была „препоручена в смотрение“ академику Ф.-У.-Т. Эпинусу. Ему же было поручено и „наставление как в теоретической, так и в практической астрономии“ Румовского (там же).

224

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым, Таубертом и Штелином (ААН, ф. 3, оп. 1, № 471 лл. 123—124).

Публикуется впервые.

Затребованный Академической канцелярией „ответ“ (см. заключительные строки публикуемого документа) был дан Ф.-У.-Т. Эпинусом, повидимому, только на словах: никаких письменных его заявлений по этому предмету в делах не обнаружено. Содержание этого ответа известно нам по репорту Канцелярии, посланному на имя президента Академии 17 июля 1760 г. (ААН, ф. 3, оп. 1, № 255, лл. 117—118). Эпинус ответил положительно на все три предложения Канцелярии. Он охотно согласился „подавать всякое наставление“ Румовскому, который „собственным прилежанием в некоторых астрономических действах столько уже, — по словам Эпинуса, — преуспел, как того токмо ожидать можно“. Эпинус выразил готовность принять в свое ведение Академическую обсерваторию, но потребовал, чтобы „в таком случае уже ему одному поручено было все, что касается до порядочного учреждения Обсерватории“. Прибавку к жалованию он наметил сам — двести рублей в год. Академическая канцелярия в своем репорте (под которым Ломоносов не подписался) просила президента утвердить ее предположения, в том числе и о прибавке Эпинусу жалованья в намеченном им размере. Вопрос же о требовании Эпинуса поручить Обсерваторию „ему одному“ И. И. Тауберт и Я. Я. Штелин обошли молчанием, так как удовлетворять это требование значило бы идти вразрез с распоряжением президента, который еще в 1758 г. поручил наблюдение за всей ученой частью Академии, а тем самым и за Обсерваторией, Ломоносову (Билярский, стр. 368).

С этих пор Эпинус, прослуживший в Академии менее четырех лет, стал получать оклад, почти одинаковый с окладом Ломоносова, за которым было в то время уже двадцать лет академической службы.

Наладить научную работу в Физическом кабинете Академии и в Обсерватории Эпинус не сумел. О „плачевном состоянии“ этих двух учреждений Ломоносов писал президенту и в 1763 г., и в 1764 г. (т. X наст. изд., документы 465 и 468).

792

225

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым, Таубертом и Штелином (ААН, ф. 3, оп. 1, № 530, л. 182).

Публикуется впервые.

11 февраля 1759 г. „барометренного дела мастер“ И. Беляев доносил Канцелярии: „Данные мне от Канцелярии Академии Наук для обучения барометренного и оптического художеств в 1756 году два человека учеников — Михайла Панков, Ефим Иванов — в оном художестве понятие имеют и показанные от меня дела исправляют, нарочито умеют точить стекла и полировать, а ныне оные ученики желают в Гимназии обучаться арифметике и геометрии. Того ради, сим покорно репортуя, оным ученикам соблаговолено было позволить в Гимназии в показные дни обучаться““ (ААН, ф. 3, оп. 1, № 240, л. 105). Один из названных учеников Михаил Панков, а также не упомянутый в репорте ученик Андрей Беляев в июле 1760 г. были переведены в геометрический класс. В связи с этим мастер И. Беляев просил выдать этим ученикам „Арифметики, Геометрии с логарифмическими таблицами и Географии каждому по одному экземпляру, да сверх того для черчения фигур потребно одну готовальню и бумаги по шести дестей“ (там же, № 256, л. 72).

Учитель П. Веденский поддержал просьбу И. Беляева (там же, л. 73).

Речь шла о книгах „Краткое руководство к теоретической геометрии“ и „Краткое руководство к географии“. Автором первой был академик Г.-В. Крафт. Книга была переведена на русский язык И. И. Голубцовым и напечатана в 1748 г. Вторая, анонимная, вышла в свет в Петербурге в 1742 г. Сохранился рукописный оригинал ее, писанный рукой переводчика В. И. Лебедева и правленный неизвестной рукой (ААН, разр. II, оп. 1, № 168).

Изготовление готовален было поручено ученику Инструментальной палаты Петру Кесареву (ААН, ф. 3, оп. 1, № 505, л. 229).

226

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым (ААН, ф. 1, оп. 2-1760, № 9, л. 1).

Публикуется впервые.

Публикуемый указ был послан в связи с тем, что некоторые иностранные научные журналы, напечатав в 1760 г. сообщения об опытах по замораживанию ртути, проведенных в Петербургской Академии Наук в 1759—1760 гг., неправильно осветили эти опыты; заслуги Ломоносова и И.-А. Брауна, которому принадлежал в этом случае приоритет, были

793

умалены, а участие в этих опытах академика И.-Э. Цейгера преувеличено.

6 октября 1760 г. при обсуждении публикуемого указа в Академическом собрании выяснилось, что источником этой неверной информации был отчет академика Ф.-У.-Т. Эпинуса, отправленный в Лейпциг Г.-Ф. Миллером (Протоколы Конференции, т. II, стр. 457; подробнее см. т. III наст. изд., стр. 567—568).

227

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым, Таубертом и Штелином (ААН, ф. 3, оп. 1, № 471, лл. 250—252 об.).

Публикуется впервые.

К наблюдениям прохождения Венеры по диску Солнца 26 мая (ст. стиля) 1761 г. астрономы многих стран начали готовиться еще с 1759 г. Первые сведения об этом были получены в Петербурге 3 января 1760 г.: почетный член Академии Н.-Л. де-Лакайль писал из Парижа, что один из тамошних астрономов собирается для наблюдений прохождения Венеры по диску Солнца выехать в Ост-Индию (ЦГАДА, портф. Миллера, № 546, II, № 1, л. 9). Конференц-секретарь Г.-Ф. Миллер доложил о содержании полученного письма президенту Академии и заявил, что следовало бы организовать подобные наблюдения и в Петербурге. К. Г. Разумовский одобрил эту мысль. Предполагалось, что вести наблюдения будет А.-Н. Гришов, однако последний в начале того же 1760 г. серьезно заболел. В связи с этим Г.-Ф. Миллер написал 5 марта 1760 г. де-Лакайлю, что Петербургская Академия, хоть и намерена проводить наблюдения, однако у нее нет для этих целей опытных астрономов (ААН, ф. 21, оп. 3, № 306). Де-Лакайль ответил, что если русское правительство обратится к французскому правительству, то последнее может прислать в Россию своих астрономов. В качестве астронома, изъявлявшего готовность выехать в Россию, де-Лакайль назвал аббата Ж. Шаппа д’Отероша (Пекарский, II, стр. 696). Предложение де-Лакайля было доложено 26 мая 1760 г. Миллером Академическому собранию, и присутствовавшие академики признали приезд французских астрономов полезным, даже необходимым (Протоколы Конференции, т. II, стр. 451). Академик Ф.-У.-Т. Эпинус пытался при активной поддержке Тауберта добиться разрешения на приглашение для предстоящих наблюдений парижских астрономов, однако такого разрешения не последовало.

Летом того же 1760 г. в Петербурге был получен очередной том „Мемуаров Парижской Академии наук“, где сообщалось, что Шапп д’Отерош намеревается выехать в Россию. Этот том парижских „Мемуаров“ был отправлен Эпинусом Разумовскому в Глухов при письме, где Эпинус

794

просил президента дать указания Канцелярии об организации экспедиций для наблюдения предстоящего явления и в качестве основного „обсерватора“, т. е. наблюдателя, для одной из экспедиций предлагал назначить адъюнкта С. Я. Румовского. На письмо Эпинуса Разумовский ответил ордером от 23 октября 1760 г. на имя Канцелярии, где заявлял, что намерение Парижской Академии направить в Сибирь аббата Шаппа показалось ему, Разумовскому, „весьма предосудительным“ для Петербургской Академии, „честь и слава“ которой „требуют того, чтобы сие произвести делом самим, без помощи французских астрономов“. Одобряя предложение Эпинуса о командировании Румовского в качестве обсерватора, Разумовский высказывался за отправку в Сибирь не одной, а двух астрономических экспедиций и предлагал Канцелярии снарядить их, преодолев все трудности и заручившись для этого поддержкой Сената (ААН, ф. 3, оп. 1, № 471, л. 244). 13 ноября 1760 г. этот ордер президента был прочитан в Академическом собрании, которое, имея в виду, что одним из обсерваторов уже назначен Румовский, наметило в качестве второго обсерватора либо профессора Н. И. Попова, либо адъюнкта А. Д. Красильникова. Одну экспедицию решено было отправить в Иркутск, другую — в Нерчинск (Протоколы Конференции, т. II, стр. 458).

В тот же день, 13 ноября 1760 г., было вынесено Академической канцелярией и публикуемое определение. Если оно состоялось лишь на седьмой день после получения президентского ордера, который поступил в Канцелярию 7 ноября (ААН, ф. 3, оп. 1, № 471, л. 244), то объяснялось это теми волнениями, которые данный ордер вызвал в академической среде. Следом этих волнений является письмо Ломоносова к Штелину, посланное в промежуток времени между 7 и 13 ноября 1760 г. (т. X наст. изд., письмо 70). Ломоносов остановился на этом подробнее и высказался резче в записке под заглавием „Для известия о нынешних академических обстоятельствах“, поданной президенту полтора или два месяца спустя, в январе 1761 г. (там же, документ 405).

¹ Незадолго до получения вышеупомянутого ордера Разумовского, в тот самый день, когда Разумовский подписал этот ордер в Глухове (23 октября 1760 г.), Канцелярия обратилась в Сенат с просьбой помочь ей в организации двух экспедиций „для примечаний долготы и широты знатнейших мест“, что требовалось ей для „исправления Российского атласа“. В одну из этих экспедиций и предполагалось послать Попова. Подробнее см. документ 143.

² Имеется в виду опубликованная Эпинусом в „Сочинениях и переводах, к пользе и увеселению служащих“ (в октябре 1760 г., стр. 359—371) статья „Известия о наступающем прохождении Венеры между Солнцем

795

и Землей“, где рассказывалось, как ведется подготовка к наблюдениям указанного явления в западноевропейских государствах.

³ Стремясь пополнить музейные коллекции Кунсткамеры, пострадавшие от пожара 1747 г., Академия Наук поручала обыкновенно участникам снаряжаемых ею научных экспедиций приобретать по пути „куриозные вещи“, которые могли бы явиться музейными экспонатами.

О дальнейшем ходе дела см. документ 228.

228

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым, Таубертом и Штелином (ЦГАДА, ф. Канцелярии Сената, № 3005, лл. 429—431).

Впервые напечатано — „Ломоносов“, II, стр. 256—258.

Публикуемое доношение было послано в Сенат во исполнение ордера президента Академии Наук от 23 октября 1760 г. и определения Академической канцелярии от 13 ноября того же года (документ 227). Чем была вызвана двухнедельная задержка посылки этого доношения, неизвестно. Сенат 8 декабря 1760 г. определил: „Прогонные деньги профессору Попову по рангу, а адъюнкту Румовскому на две подводы выдать“. В других ассигнованиях, о которых просила Академическая канцелярия, Сенат отказал (ААН, ф. 3, оп. 1, № 966, лл. 119—120). 11 декабря Ломоносов лично явился в Сенат со „словесным челобитьем“, содержание которого сенатский канцелярист изложил следующим образом: „Не соблаговолено ли будет милостиво для астрономической в Сибирь посылки: 1. Приставить к обсерваторам офицера. 2. Истребовать квадрант из Морской академии. 3. Дать почтовые требуемые подводы. 4. Астрономии профессору г. Попову для ободрения его и российских ученых людей и за его десятилетнюю службу наградить произведением в надворные советники“ („Ломоносов“, II, стр. 258).

Последняя просьба вызвана была тем, что Н. И. Попов, по словам Ломоносова, „услышав, что его отдают Румовскому почти в команду, жаловался“, так как по званию профессора был выше адъюнкта С. Я. Румовского, который был к тому же значительно моложе его годами и значительно позднее его приступил к академической службе. Добившись производства Попова в чин надворного советника, Ломоносов вернул ему тем самым „и в наблюдениях первенство“.

Рассмотрев „словесное челобитье“ Ломоносова, Сенат в тот же день удовлетворил все четыре его просьбы. Кроме того, вероятно, тоже по ходатайству Ломоносова, было определено: „В бытность его, Попова, у того дела и будущих с ним адъюнкту и другим академическим служителям производить двойное жалованье так, как пред сим для географического

796

России описания профессорам определено“ (ААН, ф. 3, оп. 1, № 966, лл. 127—128).

229

Печатается по собственноручному подлиннику (ААН, ф. 3, оп. 1, № 471, л. 307).

Публикуется впервые.

См. документы 227—228 и примечания к ним.

4 декабря 1760 г. академик Ф.-У.-Т. Эпинус сообщил Академической канцелярии, что потребные для снаряжаемой в Сибирь астрономической экспедиции инструменты выданы им С. Я. Румовскому, и добавил: „При сем напоминаю еще, чтоб поспешено было отправлением в путь гг. обсерваторов, особливо г. Румовского, которому весьма далеко ехать, и он к пути готов“ (ААН, ф. 3, оп. 1, № 809, лл. 20, 21). Спустя две недели о своей готовности к отъезду донес Канцелярии и сам Румовский. Он просил „приложить старание об исходатайствовании потребных от Правительствующего Сената указов до праздника“, т. е. до 25 декабря. „А ежели Канцелярия Академии Наук сего не соблаговолит учинить, — добавлял Румовский, — то следствия будут из того, 1) что не прежде, как около половины генваря отправиться в путь будет можно и зимним путем не далее как до Иркутска, а может быть и до Иркутска не доехать, 2) что между тем временем г. Шапп, которого ежедневно сюда ожидают, приехать может и остановит сию экспедицию, 3) что имп. Академия Наук не избежит от ученого света поношения, ежели заблаговременно не отправит в способные места обсерваторов“ (там же, л. 41).

Публикуемым определением от 23 декабря 1760 г. Канцелярия АН в лице И. И. Тауберта и Я. Я. Штелина удовлетворила ходатайство Румовского.

Если Ломоносов не согласился с ними, то единственно лишь оттого, что, учитывая неопытность Румовского, никогда еще не участвовавшего ни в каких научных экспедициях, признавал нужным, чтобы Румовский ехал в Сибирь одновременно с более опытным астрономом, профессором Н. И. Поповым.

12 января 1761 г. Тауберт и Штелин подали со своей стороны мнение о необходимости отправить Румовского немедленно, так как Попов, будто бы „и поныне еще не изготовился и всякий день объявляет новые требования, которыми только время напрасно продолжается“ (там же, л. 87). Однако Попов опроверг это их заявление, сообщив, что он „к выступлению из Санктпетербурга нынешнего 13-го генваря совсем готов“ (там же, л. 91).

14 января 1761 г. Попов и Румовский выехали в Сибирь (там же, л. 117).

797

230

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым, Таубертом и Штелином (ААН, ф. 3, оп. 1, № 472, лл. 5—7).

Публикуется впервые.

См. документы 227—229 и примечания к ним.

Из репортов Н. И. Попова и С. Я. Румовского (ААН, ф. 3, оп. 1, № 809) видно, что они 19 января прибыли в Москву. Румовский, выехав из Москвы 25 января, прибыл 25 марта в Селенгинск, где, вследствие невозможности дальнейшего передвижения вперед к Якутску или хотя бы Нерчинску из-за наступившей весенней распутицы, он и остался. Попов, выехав из Москвы того же 25 января, прибыл в Иркутск, являвшийся конечным пунктом его поездки, лишь 6 апреля.

В день прохождения Венеры по диску Солнца погода как в Иркутске, так и в Селенгинске оказалась неблагоприятной для наблюдений. Небо было покрыто плотными облаками, периодически шли дожди, и Солнце за все время прохождения Венеры по его диску оказалось видимым наблюдателям всего лишь несколько раз, да и то на очень короткие промежутки времени.

Наблюдения Венеры в эти короткие промежутки времени и Поповым, и Румовским производились, однако сколько-нибудь существенного значения для науки они, естественно, иметь не могли.

¹ Упоминаемый указ Сената датирован не 9, а 8 декабря 1760 г.

231

Печатается по черновику, писанному писарской рукой, с поправками Ломоносова (ААН, ф. 3, оп. 1, № 809, л. 112—116).

Впервые напечатано (неполно) — „Ломоносов“, II, стр. 260—261. Полностью публикуется впервые.

См. документы 227—230 и примечания к ним.

Публикуемая инструкция была вручена Н. И. Попову в день отъезда из Петербурга. Такая же инструкция была дана в тот же день и С. Я. Румовскому (ААН, ф. 3, оп. 1, № 809, л. 110).

Кем написана инструкция, не установлено. Поправки Ломоносова, внесенные им в два приема (чернилами и карандашом), свидетельствуют о том, что он тщательно отредактировал ее текст.

Упомянутый в инструкции „инструментальщик“ А. И. Колотошин не сопровождал Румовского в Селенгинск, а в течение всего времени пребывания в экспедиции находился при Попове.

Сведения о судьбе наблюдений Попова и Румовского и о составленных ими на основании этих наблюдений „известиях“ см. в примечаниях к документу 246.

798

232

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым, Таубертом и Штелином (ААН, ф. 3, оп. 1, № 531, л. 58 об.).

Публикуется впервые.

См. документ 227 и примечания к нему.

Во исполнение публикуемой резолюции академику Г.-Ф. Миллеру был послан 23 января 1761 г. указ за подписью И. И. Тауберта (ААН, ф. 21, оп. 1, № 31, л. 5). Официальный ответ Миллера на этот указ не отыскан. В руках П. П. Пекарского было какое-то, не дошедшее до нас сообщение Миллера о том, что после того как на приглашение парижских астрономов в Россию „позволение не последовало“, им, Миллером, „ни к кому об отправлении сюда астрономов не писано“ (Пекарский, II, стр. 697). То же повторяет Миллер и в пространной французской записке, которая была им подготовлена, видимо, для подачи в ответ на полученный указ, но, должно быть, не была подана, так как в архиве Миллера сохранился, кроме черновика, и начисто переписанный ее экземпляр (ААН, ф. 21, оп. 1, № 31, лл. 8—11; ср. В. Ф. Гнучева. Материалы для истории экспедиций АН в XVIII и XIX в. М. — Л., 1940, стр. 88). Но в той же записке Миллер признается, что мысль о приглашении французских астрономов была подана им и что он высказал эту мысль в письме к парижскому академику де-Лакайлю, которому заявил при этом, будто в России нет искусных людей, готовых предпринять астрономическую экспедицию в Сибирь (ср. „Ломоносов“, II, стр. 248).

Между тем аббат Ж. Шапп д’Отерош 1 февраля 1761 г. (т. е. всего через неделю после получения Миллером указа Канцелярии) уже прибыл в Петербург и встретил радушнейший прием как со стороны Академии Наук, так и со стороны императорского правительства (там же, стр. 255). В силу этого утратил на время остроту вопрос о том, кто был истинным виновником приезда зарубежного астронома (ср. документ 275 и примечания к нему).

233

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым, Таубертом и Штелином (ААН, ф. 3, оп. 1, № 531, л. 84 об.).

Публикуется впервые.

Изготовлением астрономических мореходных инструментов Ломоносов начал усиленно заниматься еще с февраля 1759 г., в период работы над „Рассуждением о большей точности морского пути“ (т. IV наст. изд., стр. 123—177).

799

Кроме мастера И. И. Беляева и ученика А. И. Колотошина, работавших над изготовлением таких инструментов у Ломоносова на дому в первой половине 1750 г. (документ 218 и примечания к нему), выполнением отдельных заказов Ломоносова на изготовление таких же инструментов занимался в Инструментальной палате и Ф. Н. Тирютин. Зная по опыту, что Тирютин справляется с подобными работами отлично, Ломоносов и остановил на нем свой выбор, когда у него возникла необходимость изготовить какой-то новый „морской астрономический инструмент“.

Сведений о том, что представлял собой этот инструмент, как работал над ним Тирютин и довел ли работу до конца, не отыскано.

234

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым, Таубертом и Штелином (ААН, ф. 3, оп. 1, № 531, л. 85).

Впервые напечатано неполно — Билярский, стр. 507.

Полностью публикуется впервые.

Изготовление медной установки для центроскопического маятника, колебания которого Ломоносов, начиная с 13 марта 1759 г., наблюдал систематически (т. IV наст. изд., стр. 489—709), потребовалось, вероятно, для более удобного расположения этого прибора у себя дома. Чертежа или рисунка предположенной Ломоносовым модели этой медной установки не отыскано.

Ордер мастеру Ф. Н. Тирютину был послан 20 февраля 1761 г. (ААН, ф. 3, оп. 1, № 668, л. 80). В сводной справке, составленной Академической канцелярией в конце 1761 г., об упомянутой медной установке сказано: „Сделано ль, не репортовано“ (там же, ф. 20, оп. 1, № 2, л. 94 об.). Среди сохранившихся документов Инструментальной палаты не обнаружено никаких материалов, которые свидетельствовали бы о выполнении этого заказа Ломоносова.

235

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым, Таубертом и Штелином (ЦГАДА, ф. Канцелярии Сената, № 3006, лл. 462—463).

Впервые напечатано — „Ломоносов“, II, стр. 263—264.

Получив публикуемое доношение, Сенат 25 марта 1761 г. подписал два указа: один для С. Я. Румовского, другой для Н. И. Попова, в которых всем административным лицам в местах, лежащих по пути следования экспедиций, равно как и в местах, где должны были проводиться наблюдения, предписывалось безоговорочно предоставлять

800

обсерваторам как квартиры, так и помещения для устройства наблюдательных пунктов (ААН, ф. 3, оп. 1, № 809, лл. 147—149 об.).

236

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым, Таубертом и Штелином (ААН, ф. 3, оп. 1, № 472, л. 110).

Публикуется впервые.

Помимо деятельного участия в организации наблюдений прохождения Венеры по диску Солнца в Иркутске и Селенгинске, Ломоносов активно участвовал и в подготовке таких же наблюдений в Петербурге, что оказалось сопряжено с большими трудностями.

Публикуемому определению предшествовал упоминаемый в нем сенатский указ 22 мая 1761 г., где говорилось, что по доношению А. Д. Красильникова и Н. Г. Курганова, Ф.-У.-Т. Эпинус, „допущением от советника И. И. Тауберта, овладел всею Обсерваториею и лучшими инструментами и тако производит астрономические наблюдения, запершись всегда там один, а их [Красильникова и Курганова] не токмо к тем инструментам не допускает, коих употребление им знаемо, но с простыми инструментами в Обсерватории им порожнего места не дает... Хотя коллежский советник Ломоносов о допущении их в Обсерваторию определение и подписал, но помянутый советник Тауберт в том не соглашается, и всячески препятствует“. Сенат определил допустить Красильникова и Курганова в Обсерваторию, а если Эпинус „то ж примечание Венеры делать похочет, то его допустить же, понеже пред собранием Правительствующего Сената оные Красильников и Курганов объявили, что в одном обсерваторском покое как им, так и реченному Эпениусу особыми инструментами оное примечание делать ничто препятствовать не может. Чего ради и инструменты исправные реченному Красильникову и Курганову дать неотменно и ключ от Обсерватории иметь у себя Красильникову, а помянутому Эпениусу ключа ото всей Обсерватории не давать... Буде же оный Эпениус с Красильниковым и Кургановым обще в той Обсерватории упоминаемого примечания делать не пожелает, то отвесть ему другой способный покой при академических же апартаментах“. А от Тауберта Сенат потребовал объяснения, почему он „не согласился помянутых Красильникова и Курганова во Обсерваторию допустить и всячески в том препятствовал“ (ААН, ф. 3, оп. 1, № 967, лл. 40—41).

Доношение Красильникова и Курганова, которым вызван был сенатский указ, было подано ими в Сенат 21 мая 1761 г. („Ломоносов“, III, стр. 416, № 259). Упоминаемое в этом указе определение Ломоносова о допущении Красильникова и Курганова на Обсерваторию не отыскано.

801

Так как до прохождения Венеры по диску Солнца оставалось всего три дня, то публикуемое определение было исполнено в тот же день, или, точнее говоря, в ту же ночь: в первом часу ночи Эпинус получил из Канцелярии соответствующий указ, а Красильников и Курганов — ордеры (ААН, ф. 3, оп. 1, № 261, лл. 249—250, 253 об., 254; № 668, л. 100).

См. документ 237.

237

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым (ААН, ф. 3, оп. 1, № 472, л. 111).

Впервые напечатано (по копии) — Билярский, стр. 516—517.

См. документ 236 и примечания к нему.

Отсутствие под публикуемым определением подписи И. И. Тауберта вполне понятно; что же касается Штелина, то он, как и во многих других случаях, предпочел воздержаться от открытого выступления против Тауберта.

Чем оправдывал Тауберт перед Сенатом свои действия, неизвестно. Никаких документов по этому предмету отыскать не удалось. По всем вероятиям, Тауберт ограничился устными объяснениями. Что же касается исполнения второй части публикуемого определения, то в Академической канцелярии были заготовлены соответствующие копии для Академического собрания и указы в Университет и в Географический департамент (ААН, ф. 3, оп. 1, № 261, лл. 266, 267), но, судя по „Журналу исходящим бумагам“ (там же, № 668), они почему-то не были посланы по назначению.

См. документ 238.

238

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым, Таубертом и Штелином (ААН, ф. 3, оп. 1, № 472, л. 112).

Впервые напечатано (по копии) — Билярский, стр. 513—514.

Во исполнение публикуемого определения Академическая канцелярия того же 23 мая 1761 г. направила соответствующий ордер Ф.-У.-Т. Эпинусу, а А. Д. Красильникова и Н. Г. Курганова запросила через секретаря (ААН, ф. 3, оп. 1, № 261, лл. 251 и 253; № 668, л. 100 об.). Всем троим предлагалось дать ответ в тот же день, что и было исполнено.

Эпинус ответил, что Обсерваторию со всеми инструментами и ключи от нее передал Красильникову, которому уступил и единственное окно в Обсерватории, что „при присутствии других людей и смотрителей“

802

наблюдений производить не может и что наблюдать прохождение Венеры по диску Солнца он согласен только в том случае, если Обсерватория будет немедленно возвращена в его распоряжение или если ему будет отведен другой, подходящий для наблюдений „покой“. Эпинус требовал вместе с тем, чтобы ему вернули оставленные им в Обсерватории инструменты (ААН, ф. 3, оп. 1, № 261, лл. 254—257).

Из ответа Красильникова и Курганова явствовало, что передача им Обсерватории происходила 22 мая 1761 г. совсем не так, как описывал ее в своем ответе Эпинус: Красильниковым были приняты от Эпинуса лишь те инструменты, какие последний отдал ему сам, прочие же инструменты Эпинус забрал себе. Неправильна была ссылка Эпинуса и на то, что производить в Обсерватории наблюдения одновременно нескольким наблюдателям невозможно (там же, л. 253 об.).

См. документ 239 и примечания к нему.

239

Печатается по собственноручному черновику (ААН, ф. 20, оп. 1, № 2, лл. 56—59).

Впервые напечатано — Пекарский, II, стр. 730—733.

Датируется предположительно по содержанию пп. 9 и 11, где упоминается неизвестное нам доношение А. Д. Красильникова, поданное, повидимому, уже после произведенных им наблюдений прохождения Венеры по диску Солнца.

См. документы 236—238 и примечания к ним.

Публикуемая записка Ломоносова является черновиком ответа на какой-то, до сих пор не отысканный документ, написанный Ф.-У.-Т. Эпинусом и состоявший из 12 пронумерованных пунктов, на которые Ломоносов отвечает тоже по пунктам. Из п. 4 публикуемой записки явствует, что документ Эпинуса был адресован И. И. Тауберту.

Из документа 237 известно, что 23 мая 1761 г. Тауберту было предложено подать в Сенат ответ, „для чего он с г. советником Ломоносовым не согласился... Красильникова и Курганова для чинения наблюдения в Обсерваторию вместе с ним, Эпинусом, допустить и всячески в том препятствовал“. Не исключена возможность, что, готовясь к подаче этого ответа, Тауберт обратился к Эпинусу с просьбой дать ему необходимые для этого материалы, что Эпинус и сделал.

Кому намеревался Ломоносов подать публикуемую записку и была ли она куда-нибудь подана, неизвестно.

Под упоминаемым в конце п. 1 публикуемой записки „печатным изданием“ Эпинуса Ломоносов имеет в виду опубликованную в октябре 1760 г. в издававшемся Академией Наук журнале „Сочинения и переводы, к пользе и увеселению служащие“ статью Эпинуса „Известие

803

о наступающем прохождении Венеры между Солнцем и Землею“ (стр. 359—371), в которой действительно имеется такая фраза: „В 1639 году Горокций, молодой англичанин, от начала света первый был, который видел сие явление. Один только приятель его Крабтре, которому он за несколько дней пред тем напомянул, чтоб не упустить сего случая, был ему товарищем в его наблюдении“ (стр. 361).

Ту же статью Эпинуса имеет в виду Ломоносов и в п. 4 своей записки, упоминая ее здесь дважды. В этой статье Эпинус, говоря о том, что „явление Венеры в Солнце“ бывает очень редко, действительно писал, что после 1761 г. „по прошествии 120 лет наконец паки видно будет то же самое явление“ (стр. 361), в то время как Н. Г. Кургановым много раньше было вычислено, что оно снова видимо будет в 1769 г., и эти его вычисления подтвердились сведениями, сообщавшимися в упоминаемом Ломоносовым „Парижском астрономическом календаре“: так именует Ломоносов издававшийся в XVIII в. Парижской Академией наук ежегодник „Connoissance des Temps“ („Знание погод“). В выпуске этого ежегодника, вышедшем в 1760 г. (Connoissance des Temps pour l’Année 1761. Paris, 1760), на стр. 145—156, была напечатана статья „Du passage de Vénus sur le Soleil, qui s’observera le 6 Juin 1761“ („О прохождении Венеры по Солнцу, которое будет наблюдаться 6 июня 1761 г.“), содержавшая вычисленные Эдмондом Галлеем данные о прохождении Венеры по диску Солнца с 918 по 2117 г. В числе упоминавшихся здесь прохождений Венеры по Солнцу значилось и прохождение 1769 г.

На невысокое качество вышеупомянутой статьи Эпинуса Ломоносов обращал внимание и раньше (т. IV наст. изд., стр. 325—331, 760—763).

В п. 4 записки Ломоносовым поставлен знак ?, которым в астрономической литературе обычно обозначается Солнце.

Указывая в том же пункте, что произведенные Красильниковым в 1753 г. в Москве наблюдения прохождения Меркурия по диску Солнца были „по общему согласию Академической конференции“ в „Комментариях“ напечатаны, Ломоносов ошибается. Указанные наблюдения А. Д. Красильникова в начале 1754 г. были действительно представлены в Академию Наук, однако напечатаны не были. Из всех московских наблюдений Красильникова в „Комментариях“ были опубликованы только его определения долготы Москвы, да и то лишь в 1763 г., т. е. значительно позже написания Ломоносовым публикуемой записки, и притом не в виде отдельной работы, а в тексте статьи А.-Н. Гришова „Investigatio positionum insigniorum Russiae locorum“ — „Novi Commentarii“, t. VIII, Petropoli, 1763 („Исследование положений знатнейших мест в России“ — „Новые комментарии“, т. VIII, Петербург, 1763).

804

240

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым, Таубертом и Штелином (ААН, ф. 3, оп. 1, № 472, д. 113).

Публикуется впервые.

См. документы 235—239 и примечания к ним.

Репорт Ф.-У.-Т. Эпинуса, поданный им в ответ на запрос Академической канцелярии от 23 мая 1761 г. (см. примечания к документу 238), был получен ею в тот же день, „в половине девятого часа пополудни“.

Этот-то репорт Эпинуса и был предъявлен секретарем Академической канцелярии М. М. Гурьевым Сенату 25 того же мая.

Именно в этой стадии дела Сенатом было запрошено мнение Ломоносова, о чем Ломоносов рассказывает так: „Что ж до меня надлежит, то не имею в сем деле никакого участия, как только на вопрос Правительствующего Сената, можно ли сверх Епинуса еще двум наблюдать, сказал, что можчо, и сказал я истинную правду“ (документ 242). Как видно из публикуемого определения, это мнение Ломоносова оказалось решающим: Сенат, согласившись с ним, но не упомянув о нем, отверг претензии, заявленные Эпинусом в вышеупомянутом его репорте, и подтвердил свой прежний указ от 22 мая 1761 г. (см. примечания к документу 236).

О дальнейшем ходе дела см. документ 241.

241

Печатается по отпуску, писанному писарской рукой (ААН, ф. 3, оп. 1, № 261, л. 263).

Публикуется впервые.

См. документы 235—240 и примечания к ним.

Публикуемый ордер был послан во исполнение определения Академической канцелярии от 25 мая 1761 г. (документ 240), но имеет тем не менее и самостоятельное значение, так как — в отступление от тогдашнего канцелярского обыкновения — не является дословным повторением определения, а вносит в его текст ряд поправок и дополнений.

В соответствии с этим ордером, наблюдения происходившего на следующий день, 25 мая, прохождения Венеры по диску Солнца были проведены на Академической обсерватории А. Д. Красильниковым и Н. Г. Кургановым.

Подробное описание этих наблюдений и их результатов содержится в известной работе Ломоносова „Явление Венеры на Солнце, наблюденное

805

в Санктпетербургской имп. Академии Наук майя 26 дня 1761 года“ (т. IV наст. изд., стр. 361—376), которая на материалах этих наблюдений частично и построена.

242

Печатается по собственноручному черновику (ААН, ф. 20, оп. I, № 2, лл. 53—54).

Впервые напечатано — Билярский, стр. 517—519.

Датируется предположительно — по содержанию документа, написанного, повидимому, после прохождения Венеры по диску Солнца.

См. документы 236—241 и примечания к ним.

Публикуемая записка, как и предыдущая (документ 239), является черновиком ответа на какое-то неотысканное заявление Ф.-У.-Т. Эпинуса, однако же, судя по ее содержанию, не на то, на которое Ломоносов отвечал предыдущей запиской. Из заключительных слов публикуемого документа видно, что в данном случае заявление Эпинуса носило характер прямой жалобы на обиду, причиненную ему, будто бы, Ломоносовым.

Суть же дела сводилась, как и в первом случае, все к тому же протесту Эпинуса против нарушения присвоенного им себе монопольного права работать на Академической обсерватории и против допущения туда А. Д. Красильникова и Н. Г. Курганова.

Кому намеревался Ломоносов подать публикуемую записку и была ли она куда-нибудь подана, неизвестно.

Говоря об учиненных ему Эпинусом „оскорблениях“, Ломоносов имеет в виду, вероятно, полемику, возникшую между ним и Эпинусом в 1757 г. по поводу изобретенной Ломоносовым ночезрительной трубы и продолжавшуюся более двух лет (т. IV наст. изд., стр. 111—119, 729—740; ср. также т. X наст. изд., документ 470, § 38 и примечания к нему). Если Ломоносов на протяжении всего этого спора вел себя по отношению к Эпинусу сдержанно и корректно, то Эпинус, напротив, допускал по отношению к Ломоносову чрезвычайно резкие, в самом деле оскорбительные выпады.

Об условиях, на которых Эпинус соглашался читать лекции в Академическом университете, см. примечания к документу 322.

Несмотря на возражения Ломоносова, домогательства Эпинуса оказались в конечном счете удовлетворены: год спустя, в 1762 г., президент Академии Наук подписал ордер о передаче Эпинусу Академической обсерватории „в полную и единственную свою диспозицию“ (ААН, ф. 3, оп. 1, № 473, л. 141).

¹ Мерит — заслуга, достоинство.

806

243

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым, Таубертом и Штелином (ААН, ф. 3, оп. 1, № 531, л. 161).

Публикуется впервые.

Живший в г. Гданске „оптических дел мастер“ Иоганн-Карл Скурке был специалистом довольно квалифицированным. Его мастерская торговала, кроме того, также различными астрономическими и чертежными инструментами чужого изделия.

В период оккупации Восточной Пруссии русскими войсками кенигсбергским генерал-губернатором состоял Н. А. Корф, который обратился к Скурке с предложением вступить в русскую службу и переехать для работы в Петербург. В первой половине 1761 г. Скурке написал Корфу, перемещенному к тому времени на пост петербургского генерал-полицеймейстера, что вступить в русскую службу он согласен, если ему будет назначено „вознаграждение“ в сумме 1500 рублей в год (такого оклада не получал и Ломоносов), казенная квартира и бесплатный проезд с необходимым багажом „по сухому пути“ от Гданска до Петербурга и если ему будет разрешено свободно продавать в Петербурге изготовленные во внеслужебное время оптические инструменты. Корф передал письмо Скурке академику Г.-Ф. Миллеру, который 12 июня 1761 г. переслал его в Академическую канцелярию (ААН, ф. 3, оп. 1, № 262, л. 92).

Основанием для отказа принять Скурке на академическую службу явилось то обстоятельство, что „при Академии оптических дел мастер есть“. Таковым был даровитый русский „оптического, барометренного и термометренного художества“ мастер И. И. Беляев.

В период с 1744 по 1765 г. И. И. Беляев много работал с Ломоносовым, изготовляя для него различные оптические инструменты. Нет сомнения, что предложение об отказе Скурке в приеме на академическую службу исходило от Ломоносова.

244

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым, Таубертом и Штелином (ААН, ф. 3, оп. 1, № 531, л. 172 об.).

Публикуется впервые.

См. документы 236—242 и примечания к ним.

В наблюдениях, проводившихся 26 мая на Академической обсерватории, Ф.-У.-Т. Эпинус, как известно, не участвовал. Во исполнение публикуемой журнальной резолюции ему 27 июня 1761 г. был послан соответствующий ордер (ААН, ф. 3, оп. 1, № 261, л. 269). Ответ Эпинуса

807

на запрос Канцелярии не отыскан. В „журнале входящим“ за 1761 г. (там же, № 668) он в числе поступивших в Канцелярию документов не значится. Надо полагать поэтому, что никакого письменного ответа Эпинус и не подал, а это в свою очередь дает основание думать, что он не производил наблюдений прохождения Венеры по диску Солнца.

245

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Таубертом и Штелином (ААН, ф. 3, оп. 1, № 531, л. 176).

Публикуется впервые.

Журнал Академической канцелярии от 28 июня 1761 г. Ломоносовым не подписан, однако публикуемая резолюция вынесена, как видно из журнала, при участии Ломоносова и бесспорно по его инициативе (ср. Билярский, стр. 537).

Упоминаемое в резолюции „Описание“ вышло в свет в сентябре 1761 г. под заглавием „Явление Венеры на Солнце, наблюденное в Санктпетербургской имп. Академии Наук майя 26 дня 1761 года“ (т. IV наст. изд., стр. 361—376, 767—774).

246

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым и Таубертом (ААН, ф. 3, оп. 1, № 266, л. 103).

Впервые напечатано — Модзалевский, стр. 331.

День написания устанавливается предположительно по дате протокола Академического собрания, где Ж. Шапп д’Отерош читал 11 января 1762 г. свою диссертацию (Протоколы Конференции, т. II, стр. 478), и по дате журнала Академической канцелярии от 19 января 1762 г., где идет речь о полученном от президента Академии разрешении печатать эту диссертацию (ААН, ф. 3, оп. 1, № 532, л. 42 об.).

Прибыв в феврале 1761 г. из Парижа в Петербург, Шапп явился в Академию Наук, которая оказала ему помощь в организации экспедиции, затем выехал в Тобольск, где наблюдал прохождение Венеры по диску Солнца, а к концу года возвратился в Петербург.

Еще до своего возвращения в августе 1761 г. из Тобольска Шапп прислал в Академию предварительный отчет о своих наблюдениях (там же, ф. 20, оп. 1, № 2, лл. 78—83), который 24 августа 1761 г. был оглашен в Академическом собрании (Протоколы Конференции, т. II, стр. 471). Перед отъездом в Париж, 11 января 1762 г., Шапп прочитал в Академическом собрании уже полный текст своей диссертации (там же, стр. 478). В тот же день временно исполнявший обязанности конференц-секретаря академик И.-А. Браун направил в Академическую канцелярию следующее сообщение: „Сего дня читана диссертация г. Шаппа о наблюдениях

808

астрономических, учиненных им в Сибири; причем просил он, чтоб как возможно скорее оную напечатать. Почему Собрание академическое определило оную диссертацию для напечатания взнесть в Канцелярию, которая при сем и взносится“ (ААН, ф. 3, оп. 1, № 266, л. 102).

Получив это сообщение, Канцелярия заготовила публикуемый репорт, который, однако, не был послан по назначению, о чем свидетельствует, с одной стороны, отсутствие соответствующей записи в „журнале исходящим“ (там же, № 609), а с другой стороны, то обстоятельство, что подлинный репорт, подписанный Ломоносовым и И. И. Таубертом, сохранился в делах Канцелярии (там же, № 266, л. 103).

Восемь дней спустя, 19 января 1761 г., когда Ломоносова в Канцелярии не было, Тауберт „в присутствии объявил“, что президент приказал диссертацию Шаппа „немедленно напечатать в Академической типографии..., а по напечатании, переведя на российский язык, ... и на оном языке напечатать“ (там же, № 532, л. 42 об.).

Распоряжение президента о „немедленном“ печатании диссертации Шаппа было исполнено: в апреле того же года она вышла в свет отдельной книгой: Chappe d’Auteroche. Mémoire du passage de Vénus sur le Soleil, contenant aussi quelques autres observations sur l’astronomie et la déclinaison de la boussole, faites â Tobolsk en Sibérie l’année 1761. St.-Pétersbourg, 1762 (Шапп д’Отерош. Диссертация о прохождении Венеры по Солнцу, содержащая также некоторые другие астрономические наблюдения и наблюдения над склонением магнитной стрелки, произведенные в Тобольске, в Сибири, в 1761 году. С.-Петербург, 1762). В русском переводе, не взирая на распоряжение Разумовского, она не была напечатана.

Что касается отчетов русских астрономов Н. И. Попова и С. Я. Румовского, то первый напечатан не был, а второй был заслушан в публичном заседании Академии Наук лишь 23 сентября 1762 г. и был напечатан только в конце того же года.

247

Печатается по собственноручному подлиннику (ААН, ф. 3, оп. 1, № 268, л. 128—128 об.).

Впервые напечатано — Билярский, стр. 562.

Об изобретенном Ломоносовым в начале 1762 г. однозеркальном телескопе см. т. IV наст. изд., стр. 465—487.

Мастер „оптического и барометренного художества“ И. И. Беляев и мастер „инструментального художества“ Ф. Н. Тирютин являлись в рассматриваемое время наиболее опытными из числа работавших в Инструментальной палате мастеровых людей, почему Ломоносов и остановил свой выбор именно на них. С первых лет существования этой палаты

809

которая с 1758 г. перешла в ведение И. И. Тауберта, Канцелярия АН постоянно загружала ее работами на сторону, обратив ее, по выражению Ломоносова, в „фабрику“. Оттого-то он и напоминал в своей записке, что „инструментальные мастера при Академии содержатся для изобретений профессорских произведения в действие как для главного дела“.

В апреле 1762 г. Ломоносов не бывал по болезни в Академии, и публикуемая записка пролежала в Канцелярии несколько дней без рассмотрения, ввиду чего Ломоносову пришлось обратиться с той же просьбой вторично (документ 248; ср. т. IV наст. изд., стр. 794—799).

248

Печатается по собственноручному подлиннику (ААН, ф. 3, оп. 1, № 268, л. 129).

Впервые напечатано — Билярский, стр. 562.

Датируется предположительно по записке Ломоносова от 21 апреля 1762 г. (документ 247) и по запросу Академической канцелярии от 26 того же апреля на имя этих мастеров (ААН, ф. 3, оп. 1, № 268, л. 130).

См. документ 247 и примечания к нему.

Получив публикуемую записку, Канцелярия запросила 26 апреля 1762 г. мастера Ф. Н. Тирютина о том, „маркшейдерские инструменты, которые делаются для Берг-коллегии, как скоро доделкою окончаны быть имеют, а к тому достальные инструменты можно ли доделкою окончить“ без его „присмотру“, а мастера И. И. Беляева о том, „барометры и термометры для комнат е. и. в. также к которому времени сделаны будут“ (ААН, ф. 3, оп. 1, № 268, л. 130). Из этих запросов видно, что оба мастера были заняты, как и намекал Ломоносов, не академическими работами, а выполнением заказов Берг-коллегии и императорского двора.

Повторное требование Ломоносова и его угрожающий тон возымели свое действие. 29 апреля 1762 г. Канцелярия вынесла следующую резолюцию: „Мастеру Беляеву накрепко подтвердить, чтобы он, оставя другие дела, с деланием показанных барометров и термометров как возможно поспешал, а при том как ему, так и мастеру Тирютину приказать для делания новоизобретенной г. советником Ломоносовым катадиоптрической трубы ходить к нему, г. советнику, в дом после полудня всякий день“ (там же, № 532, л. 109 об.). Однако к работе у Ломоносова приступил один Тирютин (там же, № 507, лл. 82 и 90); в репортах Беляева за данный период нет сообщений об его участии в этой работе.

249

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым и Таубертом (ААН, ф. 3, оп. 1, № 532, л. 131).

Впервые напечатано — Билярский, стр. 563.

810

На копии публикуемой журнальной резолюции помечено: „Ордер не послан по приказу г. советника Тауберта“, а на заготовленном, но не подписанном ордере на имя Н. И. Попова помечено: „Отменен“ (ААН, ф. 3, оп. 1, № 268, лл. 368—369). Грегорианская труба была использована Ломоносовым при конструировании однозеркального телескопа (т. IV наст. изд., стр. 475, 799).

250

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым (ААН, ф. 3, оп. 20, № 13, л. 2).

Публикуется впервые.

Весной 1751 г. работавшие в Академии Наук астрономы во главе с руководившим в то время Обсерваторией профессором астрономии А.-Н. Гришовом сочли необходимым пополнить инструментарий Обсерватории новым астрономическим квадрантом „величиною в десяти футах, которым [можно было бы] примечать неподвижные звезды, течение Луны и прочее“ (В. Л. Ченакал. Русские приборостроители первой половины XVIII века. 1953, стр. 176). Академия в том же году заказала такой квадрант лондонскому мастеру Джону Берду. В августе 1752 г. квадрант был доставлен из Лондона в Петербург (там же).

Так как квадрант имел сравнительно большие габариты и значительный вес, а Обсерватория располагалась в залах четвертого, пятого и шестого этажей центральной части (башни) здания Кунсткамеры, подвергавшейся довольно ощутимым для точных астрономических инструментов колебаниям, и так как при установке квадранта в указанных залах нужно было бы возвести там довольно тяжелую каменную стену, что привело бы к еще большей неустойчивости башни, а следовательно, не позволило бы производить с помощью этого инструмента точные измерения, то Гришов предложил построить для квадранта особый павильон, где квадрант был бы установлен непосредственно на земле (ААН, ф. 3, оп. 1, № 181, лл. 315—321; ф. 3, оп. 20, № 8, лл. 1—5 об.). Несколько раз обращался Гришов в последующие годы и в Канцелярию, и в Академическое собрание с проектами постройки такого павильона и просьбами о выделении на это дело необходимых средств (там же, ф. 3, оп. 20, № 7, лл. 2—3 об., 9—14, 19—23), однако всякий раз его просьбы оставались неудовлетворенными; средств для этого не выделялось, павильон не строился, а полученный от Берда квадрант продолжал лежать в разобранном виде в ящиках.

После смерти Гришова в 1760 г. руководство Обсерваторией оказалось в руках Ф.-У.-Т. Эпинуса, который в вопросах практической астрономии разбирался плохо. В отличие от Гришова, Эпинус решил установить квадрант в так называемой „средней башне“ Кунсткамеры, т. е.

811

в зале пятого этажа. К началу 1763 г. он составил план указанной установки, согласно которому квадрант должно было установить на специальной каменной стенке. Для сооружения последней в ту же „среднюю башню“ прежде квадранта нужно было поднять несколько больших каменных глыб, общим весом более десяти тонн, и уже там, на месте, высечь и сложить из них требуемых размеров стенку.

Узнав в начале февраля того же 1763 г. об этом намерении Эпинуса, профессор астрономии Н. И. Попов 19 того же февраля обратился в Академическую канцелярию с доношением, содержавшим возражения против затеи Эпинуса. Сославшись на пример установки подобного квадранта одним из опытнейших английских астрономов того времени, Джемсом Бредли, именно „не на башне, но на самой земле“, „отчего и обсервации его надежны и справедливы“, Попов настаивал, чтобы и академический большой квадрант „был так же поставлен, как стоит такой же в Англии Бродлеев. В противном случае, — добавлял Попов, — будет он служить только для показу гуляющим в Академии гостям, а не для настоящей пользы астрономии“ (ААН, ф. 3, оп. 20, № 13, л. 1—1 об.).

Ни доношение Попова, ни поддерживающее его „мнение“ Ломоносова не были приняты во внимание. Одобрив предложенный Эпинусом план установки квадранта в „средней башне“, Канцелярия принялась за его реализацию.

Работа по подъему камня и изготовлению стенки в „средней башне“ Обсерватории была закончена в 1764 г. (там же, ф. 3, оп. 20, № 13, л. 4). Вскоре после возведения стенки смонтирован был на ней и сам большой квадрант.

Ломоносов по этому вопросу писал: „Поднят не токмо оный тяжелый квадрант, но и для его укрепления камень около тысячи пуд, в бесполезную излишнюю тягость башне, в излишнюю беспрочную трату казны и в напрасную трату времени, которая и поныне продолжается, купно с беспрерывными перепочинками, кои казне стоят многие тысячи, а пользы никакой по наукам нет“ (т. X наст. изд., документ 470, § 60).

Говоря о „примере“ Мейера, Ломоносов имеет в виду установку примерно таких же размеров квадранта, осуществленную умершим в 1762 г. немецким астрономом Тобиасом Мейером. С помощью этого квадранта Мейер вел измерения положений Луны и других светил.

251

Латинский текст печатается по протоколу Академического собрания (ААН, ф. 1, оп. 1, № 15, лл. 109 об. — 110), русский текст — по сделанному в 1763 г. переводу этого протокола (там же, ф. 3, оп. 1, № 851, л. 37 об.).

Местонахождение латинского подлинника неизвестно.

812

Впервые напечатано: латинский текст — Билярский, стр. 615; русский перевод Б. Н. Меншуткина — Меншуткин, II, стр. 247—248.

Датируется предположительно по протоколу Академического собрания от 18 августа 1763 г., где публикуемому заявлению Ломоносова предпослана следующая помета: „Господин Ломоносов предъявил на другой день мнение свое на письме в такую силу“ (ААН, ф. 3, оп. 1, № 851, л. 37 об.).

„Речь о возмущениях тяжести“ Ломоносова не печаталась, и текст ее не отыскан. Поэтому об ее содержании можно судить только предположительно, по тем отдельным упоминаниям, которые содержатся в ряде его исследований на эту тему, в его отчетах и в „Росписи“ его трудов. В этой связи следует прежде всего назвать „Таблицы колебаний центроскопического маятника“, которые должны были составить часть диссертации (т. IV наст. изд., стр. 801). В таблицах отражены многолетние наблюдения Ломоносова по определению колебаний отвесной линии и опыты с универсальным барометром.

Наблюдениям предшествовала большая подготовительная работа па созданию приборов и составлению планов наблюдений.

Приборы, упомянутые в заявлении, были созданы Ломоносовым и под его руководством изготовлены академическими мастерами. К 1749 г. относится составленный им „Проект конструкции универсального барометра“ (т. II наст. изд., стр. 327—337, 676—677). В 1756 г. Ломоносов предложил особого устройства маятник (т. IV наст. изд., стр. 285—287).

Свое намерение прочитать „Речь о возмущениях тяжести“ Ломоносов не осуществил по причине медленного печатания таблиц с наблюдениями качаний центроскопического маятника и других наблюдений (там же, стр. 489—709). Это находит свое подтверждение и в документе 252.

252

Печатается по собственноручному подлиннику (ААН, ф. 3, оп. 1, № 278, л. 189).

Впервые напечатано — Пекарский, II, стр. 800.

См. документ 251 и примечания к нему.

Из публикуемой записки видно, что первоначальное заглавие своей работы Ломоносов заменил новым: „Речь о переменах тягости на земном глобусе“.

253

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Таубертом и Ломоносовым (ААН, ф. 3, оп. 1, № 534, л. 129).

Впервые напечатано (неполно) — Билярский, стр. 640. Полностью публикуется впервые.

813

Требование Ломоносова о гравировании на меди рисунков северных сияний было вызвано его желанием проиллюстрировать ими свой обширный труд „Испытание причины северного сияния и других подобных явлений“, к написанию которого он приступил в 1763 г., но которого не успел окончить. Изображения северных сияний, собственноручно зарисованные Ломоносовым с натуры, были вырезаны на меди гравером И. Штенглином. Пять медных досок с гравюрами северных сияний были изготовлены еще при жизни Ломоносова, который их одобрил, остальные шесть — уже после его смерти. Все одиннадцать досок хранятся в Музее М. В. Ломоносова в Ленинграде. Подробнее см. т. III наст. изд., стр. 481—486, 583—587. Там же, в виде приложения, даны и оттиски с этих досок.

254

Печатается по собственноручному подлиннику (ААН, ф. 3, оп. 1, № 183, л. 29 об.).

Впервые напечатано — В. Л. Ченакал. Русские приборостроители первой половины XVIII века. 1953, стр. 288—289.

См. документы 247 и 248.

В первой половине мая 1762 г. в Петербург возвратился работавший в Инструментальной палате еще с 1748 г. и находившийся с января 1761 г. в астрономической экспедиции Н. И. Попова талантливый и весьма опытный в изготовлении различных научных инструментов мастер А. И. Колотошин. Так как в мастерских Академии вакантного места не оказалось то Канцелярия, зная о желании Ломоносова иметь у себя инструментального мастера постоянно, и направила к нему Колотошина.

Проработал Колотошин в домашней мастерской Ломоносова целый год: с 10 мая 1762 г. по 28 мая 1763 г. Сведений о том, какие работы выполнялись им в это время, сохранилось очень мало (т. IV наст. изд., стр. 451, 472, 785). В марте 1764 г. Колотошин обратился в Канцелярию Академии Наук с просьбой уволить его и „для определения в другую команду с награждением чина дать аттестат“ (ААН, ф. 3, оп. 1, № 183, л. 24 об.). Намереваясь удовлетворить эту просьбу Колотошина и произвести с ним расчет, Канцелярия 17 июня 1764 г. запросила Ломоносова, работал ли у него на дому Колотошин, что именно делал и „не было ль ему за что какого... награждения“ (там же, л. 29). Ответом на этот запрос является публикуемая справка.

Уволившись с 1 июля 1764 г. из Академии, Колотошин поступил на работу в качестве машиниста на Петербургский Монетный двор.

255

Печатается по тексту первой публикации.

Местонахождение подлинника неизвестно.

814

Впервые напечатано без подписи — „Санктпетербургские ведомости“ 1764 г., № 72 от 7 сентября.

Принадлежность заметки Ломоносову устанавливается на основании сообщения Г. Я. Эклебена, напечатанного там же в № 61 от 31 июля 1772 г.

Садовник Г. Я. Эклебен состоял на придворной службе и имел репутацию опытного садовода. В число его обязанностей входили уход за дворцовыми садами, выращивание оранжерейных фруктов для царского стола и проч.

Эклебен был довольно образованным человеком. Он принимал участие в основании Вольного Экономического общества в качестве члена-учредителя и выступал в качестве автора в „Трудах“ этого Общества. Так, например, в 1765 г. он напечатал статью „О сибирском гороховом дереве“, где рекомендовал к посадке один вид сибирской акации — в качестве декоративного и пищевого растения. В другой статье, появившейся в 1772 г., Эклебен указал в качестве полезного волокнистого растения крапиву (Urtica major), которая, по его словам, может, при известных условиях, заменять лен и коноплю и вполне пригодна для выделывания простой пряжи.

Эклебен производил также некоторые опыты над растениями, для чего имел в Летнем саду огороженный участок. Ломоносов ознакомился с его опытными посевами злаков по личному распоряжению Екатерины II. Он освидетельствовал кустики ржи и пшеницы, выращенные Эклебеном, и удостоверил, что последнему, действительно, удалось получить из одного зерна целые группы колосьев.

Таково происхождение публикуемой заметки Ломоносова, напечатанной в „Санктпетербургских ведомостях“.

Повидимому, это известие показалось большинству читателей неубедительным. Некоторые были даже склонны подозревать Эклебена в обмане. Тогда последний, уже семь лет спустя после смерти Ломоносова, выступил в „Санктпетербургских ведомостях“ (1772 г., № 61 от 31 июля) со статьей, где подтвердил достоверность своих опытов и вызвал „всех любителей естественной истории и охотников до земледельства“ лично удостовериться в его правоте. Он даже предложил желающим биться с ним об заклад, что он действительно вырастит под контролем свидетелей из одного зерна 2500 зерен и более. В обеспечение заклада Эклебен предложил принадлежащую ему землю и дом. Нашлись ли охотники держать с ним такое пари, неизвестно.

С научной точки зрения эти опыты Эклебена не представляют ничего необычайного. Он нашел способы усиливать кущение злаков, т. е. способность их выгонять в большом количестве побочные стебли. Эта способность зависит от условий воспитания растения, на что есть намеки и в статье Эклебена. Однако способа своего он не раскрывал.

815

ОРГАНИЗАЦИЯ РАБОТ ПО ИСТОРИИ, ФИЛОЛОГИИ, ПОЭЗИИ
И ЖИВОПИСИ

256

Печатается по собственноручному черновику (ААН, разр. II, оп. 1, № 204, лл. 27—36).

Публикуется впервые.

Датируется предположительно по дню торжественного собрания Академии Наук, состоявшегося 29 апреля 1742 г. („Санктпетербургские ведомости“ 1742 г., № 35 от 29 апреля).

Многочисленные помарки и исправления, приведенные в сносках, заставляют думать, что, вопреки предположениям П. П. Пекарского (Пекарский, т. II, стр. 325), публикуемый текст является, по всем вероятиям, не переводным, а оригинальным текстом Ломоносова.

Документ интересен тем, что Ломоносов, давая подробное описание аллегорических изображений, которые были в ходу в его время, раскрывает их смысл. Некоторые из описанных Ломоносовым изображений стречаются в заставке и концовке отдельного издания коронационной оды Г.-В.-Ф. Юнкера, которая датируется тем же временем, что и настоящее описание (ААН, ф. 20, оп. 7, № 1; см. рисунок).

Из публикуемого документа видно, что торжественные заседания Академии Наук происходили в XVIII в. не только в главном здании Академии Наук (ныне уже не существующем), но в некоторых случаях и в здании Библиотеки и Кунсткамеры (ср. Материалы, т. VI, стр. 549). Упоминаемая Ломоносовым зала сохранилась до настоящего времени.

¹ Зимз (точнее зимс) — паз; стык обшивных досок.

² Док — полировальный камень с прибором.

³ Рыльце — гравировальный резец.

⁴ Грибстихиль — гравировочный резец.

⁵ Радельнадель — гравировальная игла.

257

Печатается по собственноручному подлиннику (ААН, ф. 3, оп. 1, № 150, л. 85).

Впервые напечатано — Пекарский, II, стр. 464.

Публикуемое доношение, датированное 25 января 1751 г., было подано в Канцелярию АН только две недели спустя — 9 февраля. Рукопись, с которой набиралось Собрание сочинений Ломоносова, написанная частично его рукой, частично писарской), сохранилась (ААН, ф. 20, оп. 3, № 45).

816

11 февраля 1751 г. состоялось подписанное К. Г. Разумовским, И.-Д. Шумахером и И. И. Тепловым определение Канцелярии о напечатании Собрания сочинений Ломоносова в количестве 725 экз. (там же, ф. 3, оп. 1, № 461, л. 91), о чем в тот же день было сообщено Типографии (там же, № 150, лл. 91—94). Определением Канцелярии от 8 марта того же года было постановлено увеличить тираж на 600 экз. (там же, № 461, л. 138). Сохранился корректурный оттиск титульного листа с резолюцией Разумовского „Печатать“ (там же, № 150, л. 86).

Первые экземпляры книги вышли в свет около 20 июля 1751 г. К 30 июля был готов весь тираж, и Канцелярия распорядилась сдать его в Книжную лавку для продажи по 45 к. за экземпляр и выдать 50 экз. автору „за употребленный оного г. Ломоносова к сочинению тех од труд“ (там же, № 461, лл. 318—319). 20 августа 1751 г. в „Санктпетербургских ведомостях“ (№№ 67—68) было напечатано объявление о выходе книги в продажу. Она была выпущена под заглавием: „Собрание разных сочинений в стихах и прозе Михайла Ломоносова. Книга первая“. Ее описание см.: Кунцевич, стр. 14—16.

В отечественной книгоиздательской практике это был первый случай выхода в свет собрания сочинений одного автора. Факт его выхода и повышенный тираж говорят о том, что к началу 50-х годов XVIII в. Ломоносов как поэт завоевал уже широкую известность и занял в этой области первое место.

258

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым (ААН, ф. 3, оп. 1, № 150, л. 104).

Впервые напечатано — Пекарский, II, стр. 584—585.

Датируется предположительно по канцелярской помете о подаче публикуемого репорта в Академическую канцелярию 4 августа 1755 г.

22 августа 1755 г. состоялось подписанное К. Г. Разумовским и И.-Д. Шумахером определение Канцелярии о напечатании второго тома собрания сочинений Ломоносова в количестве 725 экземпляров (ААН, ф. 3, оп. 1, № 466, л. 296), о чем 13 сентября того же года были посланы ордеры в Академическую типографию (там же, № 150, л. 106).

Однако неделю спустя сам Ломоносов задержал печатание книги: 21 сентября 1755 г. он подал репорт в Канцелярию, где сообщал, что по его докладу Разумовский приказал напечатать только что законченную Ломоносовым „Российскую грамматику“ „прежде“ второго тома собрания его сочинений (см. документ 259). А так как печатание „Грамматики“ затянулось до начала 1757 г. (см. т. VII наст. изд., стр. 850), то не набирался в течение всего этого времени и второй том. В конце 1757 г.

817

(не ранее ноября) Типографией был составлен „Реестр, какие книги велено печатать, а набором не зачаты“. В этом реестре значатся и „Разные сочинения советника и профессора г. Ломоносова, второй том, на русском языке“ (ААН, ф. 3, оп. 6, № 26).

Второй том сочинений Ломоносова так и не вышел. Никаких следов его печатания не обнаружено в хорошо сохранившейся за эти годы отчетности Типографии и Академической книжной лавки. Таким образом, сбивчивую и не в меру краткую библиографическую запись В. С. Сопикова о существовании будто бы издания „разных сочинений“ Ломоносова „в стихах и прозе“, „издание третие, книги I и II“, выпущенного в Петербурге в 1758 г. (Сопиков, ч. III, стр. 190, № 6034; ту же запись механически повторил и Кунцевич на стр. 31, № 90, отметив, правда, что сам книги не видел), приходится признать основанной на каком-то недоразумении. Подобного издания не отыскано ни в одной из наших библиотек.

Пассивность, с какой Ломоносов отнесся к этому делу, объяснялась, очевидно, тем, что в 1757 г. было приступлено к выпуску нового собрания его сочинений в Москве, где за это взялся Московский университет. Осенью 1758 г. вышел в свет первый том этого издания, куда оказались включены все те произведения, из которых должна была составиться, по мысли Ломоносова, вторая книга академического собрания его сочинений.

Эта вторая книга была выпущена Академией Наук только через три тода после смерти Ломоносова — в 1768 г. Хоть „поправлением“ ее при печатании занимался, как установлено Д. Д. Шамраем, бывший ученик Ломоносова и близкий ему человек, А. П. Протасов (ААН, ф. 3, оп. I, № 539, л. 325 об.), однако же состав ее оказался совсем не тот, какой намечался автором в 1755 г.: все научные сочинения Ломоносова выпали и были заменены поэтическими.

259

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым (ААН, ф. 3, оп. 1, № 204, л. 211).

Впервые напечатано — Пекарский, II, стр. 585—586.

Сведения о представлении Ломоносовым публикуемого репорта см. в примечаниях к т. VII наст. изд., стр. 847—848, где опубликована и упоминаемая в репорте „Идея грыдорованного листа к Российской грамматике“.

260

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым (ААН, ф. 3, оп. 1, № 207, л. 27).

818

Публикуется впервые.

Сведения об обстоятельствах, при которых Ломоносовым был подан публикуемый репорт, и о решении, которое вынесла по этому делу Академическая канцелярия, см. в примечаниях к т. VII наст. изд., стр. 807—808.

261

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым (ААН, ф. 3, оп. 1, № 220, л. 383).

Впервые напечатано — Билярский, стр. 323.

Ходатайство Ломоносова было удовлетворено только через два месяца: журнальной резолюцией Академической канцелярии от 12 мая 1757 г. в помощь ему был командирован студент С. И. Веденский (ААН, ф. 3, оп. 1, № 527, л. 180).

Сведения о работе Ломоносова над „Древней Российской историей“ см. в примечаниях к т. VI наст. изд., стр. 572—576. Ни рукопись этого ученого труда, ни подготовительные к нему материалы не сохранились. Ввиду этого нет возможности выяснить, в чем выразилась помощь, которую оказывал в этом деле Ломоносову Веденский.

262

Печатается по собственноручному подлиннику (ААН, ф. 3, оп. 1, № 239, л. 53 об.).

Впервые напечатано — Пекарский, II, стр. 653.

Датируется предположительно по письму А. П. Сумарокова к И. И. Шувалову от 15 ноября 1759 г., где Сумароков жалуется, что Ломоносов „останавливает“ печатание его сочинений.

П. П. Пекарский истолковал эту записку Ломоносова как запрещение печатать в журнале „Трудолюбивая пчела“ пародии Сумарокова на оды Ломоносова (Пекарский, II, стр. 653). В пользу такого предположения говорят два обстоятельства: 1) жалоба Сумарокова Шувалову на препятствия, которые чинит Ломоносов печатанию произведений Сумарокова, и 2) подзаголовок „Оды вздорные“, под которым упомянутые пародии Сумарокова были напечатаны в посмертном собрании его сочинений.

Журнал „Трудолюбивая пчела“, издававшийся в 1759 г. Сумароковым и печатавшийся в Академической типографии, просуществовал всего один год. Цензором журнала Канцелярия Академии Наук назначила академика Н. И. Попова, который исполнял эти обязанности с 7 января по 22 апреля 1759 г., когда был отстранен по требованию Сумарокова и заменен академиком С. К. Котельниковым и адъюнктом С. Я. Румовским. Сумароков обязывался „не вносить в свой журнал ничего противного

819

закону и честным нравам или что бы могло касаться до повреждения чести или до озлобления какой-нибудь персоны“, цензор же должен был, „если усмотрено будет им что противное в деле, а не в слоге, напоминать об этом издателю“, т. е. Сумарокову (ААН, ф. 3, оп. 1, № 470, л. 16 об. и 121, № 239, лл. 34, 44, 53а). В жалобе Шувалову, датированной 15 ноября 1759 г. и не совсем точно опубликованной Я. К. Гротом (Записки АН, т. I, 1862, прил. № 1, стр. 41—23), Сумароков писал: „Избраны ценсоры не знаю для чего, чему и президент дивится, а что они подпишут, то еще Ломоносов просматривает, приказывая корректору всякий лист моих изданий к себе взносить, и что ему не покажется, то именем Канцелярии останавливает“ (там же, разр. II, оп. 1, № 226, л. 44 об.). Последние слова можно понять как намек на публикуемую записку Ломоносова, которую, таким образом, можно датировать первой половиной ноября 1759 г.

При всем том предположение Пекарского, хотя и имеет под собою довольно твердую почву, остается все же только предположением: записка Ломоносова не датирована, и автор „вздорных од“ в ней не назван, как не названо и издание, в котором запрещено печатать эти оды. Таким изданием могли быть, помимо „Трудолюбивой пчелы“, и „Ежемесячные сочинения“. Совпадение ломоносовского термина „вздорные оды“ с подзаголовком, под которым были опубликованы пародии Сумарокова, не дает основания для решающих выводов, так как этот подзаголовок принадлежал, вероятно, издателю пародий Н. И. Новикову, а не самому Сумарокову, который едва ли озаглавил бы их так презрительно. Сильнее же всего колеблет догадку Пекарского то обстоятельство, что одна из напечатанных под этим заголовком пародий была опубликована впервые в „Трудолюбивой пчеле“ (на стр. 635—637 под названием „Дифирамб“), чего не случилось бы, вероятно, если бы запрещение Ломоносова относилось к этим именно стихотворениям и к этому именно журналу.

¹ Его сиятельство — президент Академии Наук К. Г. Разумовский.

² А. С. Барсов — корректор Академической типографии.

263

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым, Таубертом и Штелином (ААН, ф. 3, оп. 1, № 530, л. 70 об.).

Публикуется впервые.

В публикуемом документе речь идет о четырехъязычном словаре, который был выпущен Академией Наук под двумя разными названиями: первая

820

часть была озаглавлена „Новый лексикон на французском, немецком, латинском и на российском языках, переводу асессора Сергея Волчкова. Часть первая“; вторая часть носила заглавие: „Нового вояжирова лексикона на французском, немецком и на российском языках часть вторая“. Та и другая являлись переработкой трехъязычного, французско-немецко-латинского словаря „Nouveau dictionnaire du voyageur“ (3-е изд., Женева, 1703), к которому академический асессор С. С. Волчков (см. документ 378 и примечания к нему) добавил русские значения помещенных там слов и фразеологических сочетаний. Эта работа была поручена Волчкову Академической канцелярией еще в 1747 г. при отпуске его на жительство в подмосковное имение, „дабы он напрасно, будучи в деревне, жалованья не получал“ (ААН, ф. 3, оп. 1, № 109, л. 280 и № 121, л. 277).

По определению Канцелярии от 5 мая 1750 г. первая часть обработанного Волчковым Лексикона была сдана в Типографию без обычного в таких случаях предварительного рассмотрения в Академическом или Историческом собрании. В половине 1755 г. она была выпущена в свет в количестве 2400 экземпляров (там же, № 201, л. 86).

7 января 1759 г. состоялась резолюция Канцелярии, подписанная Ломоносовым, о сдаче в Типографию второй части лексикона (там же, № 529, л. 36 об.). Хоть набирать ее было велено „немедленно“, однако — как видно из текста публикуемого документа — к набору не приступали в течение целого года. Из того же документа явствует, что дело сдвинулось с места лишь „по отрешении французских газет“, т. е. после того как с 1 января 1760 г. был прекращен, по предложению канцлера М. И. Воронцова, выпуск „Gazette de St.-Pétersbourg“, которую Академия издавала с 1756 г. (там же, № 470, л. 368).

Еще в марте 1759 г. И. И. Тауберт предлагал Волчкову тщательно пересмотреть свою работу до набора, „дабы в российском переводе положены были слова свойственные и точно сходные с знаменованием французским, ибо Канцелярии небезызвестно, что на первую часть были в том некоторые довольные критики“ (там же, № 241, л. 145), на что Волчков отвечал с достоинством, что, пересмотрев перевод, никаких неисправностей в нем не нашел, „а понеже от критики ни один издатель или переводчик никак убежать не может, то и я себя, — писал Волчков, — сему народному пересуждению и публичным переговорам подвергнуть должен“ (там же, л. 143).

Материалы для „народного пересуждения“ были обнаружены членами Академической канцелярии на первой же странице словаря: Волчков спутал немецкие слова Mörtel (известковый раствор) и Mörser (мортира) и, как отмечено в публикуемом документе, назвал весло для мешания извести мортирной лопаткой.

821

Вторая часть лексикона вышла в свет лишь в 1764 г. Ошибки Волчкова были выправлены академическими переводчиками. Потребность во французско-русском словаре была настолько велика, что лексикон выдержал затем еще два издания — в 1778 и 1785—1787 гг.

264

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым и Штелином (ААН, ф. 3, оп. 1, № 530, л. 133).

Впервые напечатано (неполно) — Билярский, стр. 456.

Полностью публикуется впервые.

Сведения о печатании „Краткого Российского летописца“ см. в т. VI наст. изд., стр. 588.

265

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым (ААН, ф. 3, оп. 1, № 257, л. 73).

Впервые напечатано — Билярский, стр. 463—465.

Задуманное Ломоносовым историко-художественное предприятие, о котором идет речь в публикуемом документе, находилось в прямой связи с работой Ломоносова над „Кратким Российским летописцем“, о чем см. в т. VI наст. изд., стр. 590—591.

11 декабря 1760 г. Академическая канцелярия определила просить Синод об истребовании из всех церквей указанных Ломоносовым сведений. Снятие же копий с живописных изображений было решено поручить художнику Андрею Грекову, состоявшему при Академии учителем рисования (ААН, ф. 3, оп. 1, № 471, л. 278). Синод разослал по всем епархиям соответствующие указы (там же, № 967, л. 15), но командировка А. А. Грекова не состоялась.

По объяснению Ломоносова, „Тауберт для пресечения сего дела, для того что не от него, но от Ломоносова получило свое течение, нашел способ, рекомендовав сего Грекова для обучения рисованию е. и. высочества“, т. е. будущего Павла I, в то время четырехлетнего ребенка (т. X наст. изд., документ 470, § 41). Греков действительно получил такое назначение и с этих пор, продолжая нести академическую службу, числился „находящимся при комнате“ великого князя Павла (ААН, ф. 3, оп. 1, № 270, л. 14).

Осенью 1762 г. Греков по требованию Двора был командирован в Москву, где шли приготовления к коронации (ср. там же, ф. 3, оп. 1, № 270, л. 13—16; ф. 3, оп. 1, № 532, л. 190 и ф. 3, оп. 1, № 609, л. 63 об.). Воспользовавшись этим, Академическая канцелярия поручила Грекову как в Москве, так и в других

822

городах „по тракту“, где случится ему быть, „едучи туда и обратно“, копировать „наилучшим искусством“ те художественные изображения, о которых говорил Ломоносов в публикуемом представлении (там же, ф. 3, оп. 1, № 257, лл. 77—78). Греков принялся, повидимому, за порученное ему дело: сохранился его репорт, датированный сентябрем 1762 г., где он просит снабдить его деньгами „на покупку карандашу и прочих мелочей“ „для рисования в Москве портретов древних государей“ (там же, ф. 3, оп. 1, № 257, л. 81), но был ли нарисован Грековым хоть один такой портрет, неизвестно.

266

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым, Таубертом и Штелином (ААН СССР, ф. 3, оп. 1, № 532, л. 33).

Впервые напечатано — Билярский, стр. 559—560.

Во исполнение публикуемой резолюции академическим художникам было приказано выполнить работу „в самой крайней скорости“, но твердого срока назначено не было (ААН, ф. 3, оп. 1, № 266, л. 85). Никаких документальных следов выполнения ими этой работы не сохранилось.

267

Печатается по собственноручному подлиннику (ААН, ф. 3, оп. 1, № 274, л. 3).

Впервые напечатано — Билярский, стр. 588—589.

Сведения о работе Ломоносова над „Древней российской историей“ см. в т. VI наст. изд., стр. 572—579.

268

Печатается по собственноручному подлиннику (ААН, разр. I, оп. 77, № 22, л. 39 об.).

Подлинник на латинском языке.

Латинский текст впервые напечатан — Пекарский, II, стр. 827. Русский перевод публикуется впервые.

Датируется предположительно по протоколу Академического собрания, из которого видно, что работа А.-Л. Шлёцера была дана на отзыв академикам 10 мая 1764 г. (Протоколы Конференции, т. II, стр. 516). Шлёцер утверждает, что Ломоносов прочитал его работу после 26 мая 1764 г. (Кеневич, стр. 187), что, может быть, и верно.

Шлёцер приехал в Петербург из Германии в ноябре 1761 г. по приглашению Г.-Ф. Миллера и через восемь месяцев, в июле 1762 г., по

823

просьбе последнего и при ближайшем участии И. И. Тауберта, был назначен адъюнктом при историографе, т. е. при том же Миллере (ААН, ф. 3, оп. 1, № 473, лл. 137—138). Своим положением в Академии Наук Шлёцер был недоволен по двум причинам. Миллер, проживший к тому времени уже около сорока лет в России и принявший русское подданство, требовал, чтобы и Шлёцер „посвятил себя совершенно Русскому государству“, и только при таком условии соглашался открыть Шлёцеру доступ к своему собранию исторических документов. Шлёцер же считал подобное требование „возмутительным“: ему хотелось — как он выражался — „быть целью для себя самого“ и „в Германии обращать в деньги то, что узнавал в России“, или, иначе говоря, печатать там собранные в России материалы. Другой причиной недовольства Шлёцера были подчиненная роль адъюнкта и слишком низкий, по его мнению, оклад жалованья: мы, — признается он, — „в Петербурге учились делать золото“; он добивался звания профессора и утроения своей ставки (Кеневич, стр. 73—76, 85, 104, 169, 185). Шлёцер решительно примкнул к партии Тауберта, имевшей, благодаря близости с Г. Н. Тепловым, большое влияние на президента Академии К. Г. Разумовского и боровшейся с Ломоносовым. Называя себя „таубертианцем“ и „тайным советником“ Тауберта, Шлёцер получил при его помощи в свое распоряжение рукописные материалы Академической библиотеки, свел при его же содействии знакомство с некоторыми лицами придворного круга и заручился поддержкой некоторых академиков (там же, стр. 209, 227, 273 и др.). „Я полагал, — говорит Шлёцер, — что с величайшей точностью рассчитал дальнейший ход моего дела, каким бы случайностям оно ни подвергалось“ (там же, стр. 185).

10 мая 1764 г. в Канцелярию АН поступил репорт Шлёцера, где он, ссылаясь на нездоровье и семейные обстоятельства, просил уволить его в трехмесячный отпуск в Германию. „Если же, — добавлял Шлёцер, — своей почти двухгодичной службой при имп. Академии мне посчастливилось угодить ей и если она вследствие того признает меня достойным служебного назначения, то я очень желал бы, чтобы имп. Академия соблаговолила объявить мне в таком случае свое суждение еще до моего отъезда“. Свой репорт Шлёцер заканчивал вопросом, следует ли ему представить план тех научных работ, которые он надеется выполнить. К репорту был приложен небольшой сборник исторических и филологических этюдов на латинском языке под общим заглавием „Periculum antiquitatis russicae graecis collustratae luminibus“ („Опыт изучения русской древности в свете греческих источников“). (ААН, разр. 1, оп. 77, № 22).

Репорт Шлёцера в Канцелярию АН не получал в течение двух недель никакого отражения в ее журнале, приложенный же к репорту сборник статей

824

был немедленно, в тот же день, и притом без обычного в таких случаях препроводительного указа Канцелярии представлен Таубертом в Академическое собрание, которое определило дать его на прочтение академикам (Протоколы Конференции, т. II, стр. 516). Рукопись была прочтена в первую очередь тремя академиками, причастными к исторической науке, а именно Ломоносовым, Миллером и И.-Э. Фишером, причем все трое, не будучи знакомы с репортом Шлёцера, поняли свою задачу так, что должны высказаться лишь о возможности опубликования представленной Шлёцером работы. Миллер и Фишер высказались по этому вопросу хоть и сдержанно, но положительно (Кеневич, стр. 418), Ломоносов же дал публикуемый отрицательный отзыв.

Возражения Ломоносова направлены в основном против одного из четырех прочитанных им этюдов, а именно против того, где Шлёцер говорит, что после утверждения на Руси христианства „русский язык не только был дополнен большим количеством греческих слов, но изменил под влиянием духа греческой речи и весь свой строй настолько, что сведущий в обоих языках человек, читая книги наших древнейших писателей, может иной раз подумать, что читает не русский, а греческий текст, пересказанный русскими словами“ (Кеневич, стр. 410). О родстве славянских языков с греческим и некоторыми другими европейскими языками и о проникновении греческих слов и оборотов речи в древнерусский литературный язык Шлёцер толковал как о новом своем открытии, не упоминая о том, а может быть, и не зная, что задолго до него и притом несравненно точнее и тоньше об этом говорил в печати Ломоносов (см. т. VII наст. изд., стр. 391, 587—588, 590). Но Ломоносова возмутило в данном случае не это вольное или невольное умолчание, а то обстоятельство, что Шлёцер, не отличая церковно-славянского языка от древнерусского литературного, явно преувеличивал влияние греческого языка, выдавая последний за основу древнерусской письменной речи. Это резко противоречило взгляду Ломоносова, который, не отрицая наличия „в славенском языке греческого изобилия“ и признавая, что „оттуду умножаем довольство российского слова“, т. е. русского литературного языка, утверждал, однако, со всей настойчивостью, что „российское слово“, сложившееся не на греческой, а на восточнославянской основе, „и собственным своим достатком велико“ (там же; ср. также документ 270). Разногласие Ломоносова с Шлёцером шло собственно еще глубже: в суждениях Шлёцера крылось полное отрицание русской самобытной дохристианской культуры, которое Шлёцер распространял и на область литературного языка; по мнению же Ломоносова, ко времени „владения Владимирова“, т. е. к концу X в., древнерусский литературный язык достиг уже такой высокой степени самобытного развития, что мало чем отличался от языка XVIII в. и был понятен современным Ломоносову русским людям (т. VII

825

наст. изд., стр. 590). Констатируя высокую степень развития древнерусского дохристианского литературного языка, Ломоносов констатировал тем самым и высокий уровень русской культуры того времени. Не приходится говорить о том, насколько точка зрения Ломоносова, совпадающая с новейшими выводами советской науки, была ближе к истине, чем точка зрения Шлёцера.

Тауберт не посмел на сей раз вступить в бой с Ломоносовым. Вопрос о печатании работы Шлёцера отпал. Она увидела свет только более ста лет спустя — в 1875 г.

269

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Таубертом и Ломоносовым (ААН, ф. 3, оп. 1, № 475, л. 132).

Впервые напечатано по тексту указа Академической канцелярии от 26 мая 1764 г., дословно совпадающему с текстом публикуемого определения, — Билярский, стр. 698—699.

Репорт А.-Л. Шлёцера от 10 мая 1764 г. (см. примечания к документу 268) был поставлен И. И. Таубертом на обсуждение Канцелярии АН только 16 дней спустя после его подачи. Публикуемое определение было в тот же день исполнено посылкой указа в Академическое собрание, подписанного Ломоносовым (ААН, ф. 3, оп. 1, № 282, л. 202). „Сколько труда и искусства, должно быть, стоило Тауберту склонить своего товарища [т. е. Ломоносова] к моей просьбе!“ — говорит Шлёцер в своих мемуарах и добавляет, что к этому времени Ломоносов еще не мог прочитать его пробной работы (Кеневич, стр. 186 и 187). Это последнее сообщение правдоподобно, что же касается патетического восклицания о „труде и искусстве“ Тауберта, то оно едва ли уместно: судя по тексту указа, Ломоносов подписал его вполне сознательно, даже, может быть, сам его и составил. Из этого текста можно заключить, что Ломоносов предполагал, очевидно, выступить лично в качестве одного из экзаминаторов Шлёцера и принять непосредственное участие в обсуждении итогов испытания с тем, чтобы по этому предмету было вынесено — опять-таки при его участии — коллективное решение Академического собрания.

Однако академики (Ломоносов не присутствовал на этот раз в Академическом собрании) отвергли предложенный им план действий, который для Шлёцера — они это понимали — был небезопасен (Протоколы Конференции, т. II, стр. 517). 28 мая 1764 г. конференц-секретарь Г.-Ф. Миллер сообщил Канцелярии от лица академиков, что „словесный распрос“ признан неудобным, так как Шлёцер мог бы счесть его „за экзамен, которому он едва ли себя подвергнет“, и что лучше поэтому получить от него, как и сам он предлагает, „план всем упражнениям, которые при

826

Академии отправлять может“ (ААН, ф. 3, оп. 1, № 282, л. 203; Билярский, стр. 699).

270

Печатается по собственноручному подлиннику (ААН, ф. 3, оп. 1, № 282, л. 223).

Впервые напечатано — Билярский, стр. 699—700.

Датируется предположительно по времени представления академиками отзывов о плане А.-Л. Шлёцера: первый отзыв поступил 17 июня, второй — 22 июня, третий и четвертый — 25 июня, пятый — 26 июня 1764 г.; с первыми четырьмя отзывами Ломоносов ознакомился, повидимому, лишь в заседании Академического собрания 25 июня 1764 г.

См. примечания к документу 269.

Получив доношение Г.-Ф. Миллера от 28 мая 1764 г., И. И. Тауберт поспешил распорядиться, чтобы Шлёцер немедленно представил требуемый Академическим собранием „план всем упражнениям, которые при Академии отправлять может“. Это было 3 июня 1764 г. (Билярский, стр. 699). План был, очевидно, заранее подготовлен Шлёцером: на следующий же день этот весьма многословный документ, объемом свыше печатного листа, старательно переписанный набело, поступил в Академическое собрание (ААН, разр. IV, оп. 1, № 556 и разр. I, оп. 77, № 23; русский перевод см. Кеневич, стр. 287—302), которое признало нужным, чтобы все академики ознакомились с ним у себя на дому (Протоколы Конференции, т. II, стр. 518). На протяжении следующих трех недель требуемое „суждение о достоинствах“ Шлёцера представили в письменном виде только два академика: И.-Э. Фишер и Ф.-У.-Т. Эпинус (Билярский, стр. 700—701). Обеспокоенный Тауберт „частным образом“ просил ускорить ход дела, о чем конференц-секретарь Миллер и осведомил членов Академического собрания в заседании 25 июня 1764 г. (Протоколы Конференции, т. II, стр. 520). В этот день и на следующий к Миллеру поступило еще пять отзывов, в том числе и от Ломоносова. Отзыв Миллера не датирован (Билярский, стр. 705—707); возможно, что и он написан в эти же дни.

Судя по тому, что поступившие к этому времени отзывы (кроме отзывов Ломоносова и Миллера) были очень лаконичны, можно предполагать, что если не все, то многие из них были написаны не дома, а тут же, в заседании Академического собрания, где, надо думать, с ними и познакомился Ломоносов.

Таким образом, публикуемая записка была написана Ломоносовым, должно быть, почти одновременно с отзывом о плане Шлёцера (см. документ 271), но отзыв писался для представления в Академическое собрание, а записка, касавшаяся чисто административного вопроса о назначении

827

Шлёцера профессором истории, предназначалась для Канцелярии, в делах которой она и сохранилась.

Из числа академиков, сообщивших к этому времени свое письменное суждение о Шлёцере, только двое — историки Миллер и Фишер — были компетентными судьями, что же касается остальных, то они, как совершенно верно отмечает Ломоносов, не имели никакого касательства к „российским древностям“, и мнение их о качествах Шлёцера как историка не имело поэтому ровно никакого значения. А между тем именно они-то и настаивали особенно решительно на назначении Шлёцера профессором истории (Билярский, стр. 701—702).

Голоса трех академиков, компетентных в вопросах истории, разделились. В пользу Шлёцера высказался один Фишер и притом довольно сдержанно: „Если г. Шлёцер то, что обещал, исправить может, то я не сомневаюсь, чтоб не был он достоин произведения в академические профессоры“ (там же, стр. 700). Против кандидатуры Шлёцера высказался Миллер — с такой же твердостью, как и Ломоносов, но по совершенно иным основаниям. Миллер не отрицал „способности и прилежания“ Шлёцера, но утверждал, что Шлёцер мог бы оказаться полезен Академии как профессор и академик только в том случае, если бы согласился „не токмо несколько, но много лет, по состоянию обстоятельств всю свою жизнь препровождать в здешней службе“, а к этому „склонить его не можно будет“. По мнению Миллера, совершенно совпадающему с тем, что говорит о себе и сам Шлёцер в своих мемуарах, последний задавался целью собрать в России материалы, которые в Германии „мог бы употребить с большею прибылью“. Миллер считал, что соглашаться на это нельзя, и предлагал отпустить Шлёцера на родину, назначив его „иностранным членом с пенсионом“ и обязав, чтоб он без ведома Академии „ничего, что до России касается, в печать не издавал“ (Билярский, стр. 706—707).

Конечные результаты опроса академиков оказались такие: за назначение Шлёцера профессором истории высказалось семь человек, против — три человека при двух воздержавшихся (Протоколы Конференции, т. II, стр. 521—522; Билярский, стр. 700—702).

Ссылка Ломоносова и Н. И. Попова на то, что в Академии не было в то время свободной вакансии профессора истории, совершенно справедлива: штатом Академического университета было предусмотрено всего две таких должности, и обе были замещены.

271

Латинский текст печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым (ААН, ф. 3, оп. 1, № 282, лл. 205—

828

206) с указанием в сносках вариантов по собственноручному черновику (там же, ф. 20, оп. 1, № 2, лл. 187—188). Русский перевод печатается по тексту неизвестного академического переводчика XVIII в., приложенному к латинскому подлиннику (там же, ф. 3, оп. 1, № 282, лл. 216—217).

Латинский текст впервые напечатан — Ламанский, стр. 129—130. Русский перевод впервые напечатан — Билярский, стр. 702—703.

Датируется по протоколу Академического собрания, где указано, что Ломоносов вручил публикуемый документ конференц-секретарю 26 июня 1764 г. (Протоколы Конференции, т. II, стр. 520). В дате, выставленной на этом документе рукой Ломоносова, — „26 Maii 1764“ — месяц указан ошибочно.

См. примечания к документу 270.

Ломоносов, который не присутствовал в Академическом собрании 4 июня 1764 г., впервые прочитал план Шлёцера в промежуток времени между 4 и 25 июня, когда записка Шлёцера, пересылавшаяся из дома в дом, была доставлена, наконец, в порядке очереди и на квартиру Ломоносова. 25 июня Ломоносов принес ее назад в Академическое собрание, пообещав дать письменный о ней отзыв: на следующий день — 26 июня 1764 г. — он вручил Миллеру как конференц-секретарю публикуемый документ.

План Шлёцера распадался на два отдела: в первом шла речь „о способе обработки русской истории“, которую Шлёцер намеревался избрать „главным предметом“ своих занятий; во втором разделе Шлёцер толковал о научно-популярных книжках, за составление которых хотел бы приняться. Ломоносов остановил свое внимание только на первом отделе плана.

Этот отдел Шлёцер начинал с заявления, что обрабатывать русскую историю „это не значит продолжать то, на чем другие остановились, это значит начинать сначала“ (ААН, разр. 1, оп. 77, № 23, л. 1 об.). Утверждая таким образом, что русской исторической науки еще не существует, Шлёцер тем самым как бы объявлял лишенными всякого научного значения и „Историю Российскую“ В. Н. Татищева и „Древнюю Российскую историю“ Ломоносова. Правда, ни та, ни другая не успели еще к тому времени выйти в свет, но капитальный труд Татищева был Шлёцеру прекрасно известен (Кеневич, стр. 51—56 и 289) и о многолетней работе Ломоносова-историка он тоже не мог, разумеется, не знать.

Говоря далее о критическом изучении русских летописей, Шлёцер заявлял, что к этой работе „иностранец в известном отношении способнее, чем туземец [то есть русский]: из недоверия к своему знакомству с языком он [иностранец] будет охотнее смотреть, чем умствовать, и будет менее подвержен соблазну вносить поправки, основанные на одних

829

только остроумных догадках“ (там же, л. 4). Итак, к своему первому утверждению о том, что русские ничего не сделали в смысле изучения отечественной истории, Шлёцер добавлял еще и второе, а именно, что русские ученые менее к этому пригодны, чем иностранцы.

Выраженный здесь взгляд на Россию и на русских ученых, в частности, на Татищева и на Ломоносова, может быть уяснен до конца лишь при сопоставлении официальных заявлений Шлёцера с тем, что он — гораздо откровеннее — говорит по этому предмету в своих мемуарах. Если Татищева он называет там хоть и лишенным научного образования, но все же „удовлетворительным“ историком, то на Ломоносова-историка он изливает целые потоки грубой брани и беззастенчивой лжи (Кеневич, стр. 51, 56, 184, 188, 195, 197, 200, 201 и др.). О всей же русской нации в целом Шлёцер говорил, что она „обязана благодарностию чужеземцам, которым с древних времен одолжена своим облагорожением“ (там же, стр. 164).

Так позволял себе думать и говорить двадцатидевятилетний новоприезжий иностранец, который не успел еще к тому времени зарекомендовать себя ни одним капитальным историческим трудом, не написал еще ничего по истории России, кроме нескольких пробных страничек, и, по собственному признанию, „еще не мог сносно говорить по-русски“ (там же, стр. 179). Если принять во внимание, что этот молодой человек открыто притязал на положение, по меньшей мере одинаковое с положением Ломоносова и Миллера, которых на поприще русской истории намеревался заменить одним собою, то становится ясно, как справедливо было негодование, с каким Ломоносов отозвался о плане этого почти незнакомого ему пришельца. Развязная самонадеянность Шлёцера достигала таких пределов бесстыдства, что его план при первом чтении привел Ломоносова даже в некоторое недоумение. Об этом можно судить по следующим его пометкам на полях документов, представленных Шлёцером. Говоря о „грамматическом изучении летописей“, Шлёцер упоминал вскользь, что за отсутствием „глоссария“ славянского языка ему придется прибегать к устным расспросам, причем он „льстит себя надеждой“ на содействие русских академиков и особенно Ломоносова (ААН, разр. I, оп. 77, № 23, л. 4 об.). Против этих слов Ломоносов приписал на полях по-немецки: „Иначе говоря, я должен обратиться в его чернорабочего“. В заявлении на имя Академического собрания от 4 июня 1764 г. Шлёцер обещал в течение ближайших трех лет написать по-немецки серию очерков (eine Suite) по русской истории на основе русских летописей, но без сопоставления их с иностранными писателями и с помощью трудов Татищева и Ломоносова (там же, разр. IV, оп. 1, № 556, л. 35 об.; перевод Кеневича на стр. 289 весьма неточен). Против этих слов Ломоносов написал, опять по-немецки: „Я жив еще и сам пишу“.

830

При оценке публикуемого документа необходимо иметь в виду, во-первых, что памятниками русской истории, в том числе и иностранными, Ломоносов интересовался со студенческих лет (т. X наст. изд., письмо 6) и уже в пору достопамятной дискуссии с Миллером, в 1749—1750 гг., обнаружил историческую начитанность, более широкую, чем та, какой теперь, пятнадцать лет спустя, хвалился Шлёцер; во-вторых, что в смысле знания иностранных языков Ломоносов не только не уступал Шлёцеру, а превосходил его (не кто иной, как сын, биограф и панегирист Шлёцера, профессор Боннского университета Христиан Шлёцер, называл Ломоносова „первым латинистом не в одной только России“, см.: Chr. v. Schlötzer. „August Ludvig von Schlötzers öffentliches und Privatleben“, Bd. I, Leipzig, 1828, стр. 89 [Хр. фон Шлёцер. „Общественная и частная жизнь Августа-Людвига фон Шлёцера“, т. I, Лейпциг, 1828]), и, в-третьих, что в мыслях Шлёцера о критике летописных текстов не было, по справедливому замечанию академика В. И. Ламанского (ААН, ф. 35, оп. 2, № 106), ничего принципиально нового, ничего такого, что было бы чуждо научной практике Татищева и Ломоносова.

Утверждение Шлёцера, будто язык русских летописей может легче быть понят иностранцем, чем русским, воспринимается в наши дни как смешная бессмыслица: глубоко верно с точки зрения современной лингвистики ответное утверждение Ломоносова, который считал, что природное знакомство с живой народной речью и с областными говорами имеет особо важное значение при изучении древних памятников нашей письменности.

В своем плане Шлёцер заявлял, что для изучения языка древнейших русских летописей „богатым и надежным лексиконом“ может служить славянская Библия: на основе ее слога образовался, по мнению Шлёцера, исторический стиль летописцев: „Их выражения, обороты речи и все вообще их повествовательные приемы, — говорит он, — очевидно библейские“ (ААН, разр. I, оп. 77. № 23, л. 4 об.). Советская наука пришла к обратному выводу, установив, что язык древнейших памятников нашей письменности лишь в очень малой степени воспринял славянизмы церковной книжности и что основой его был древнерусский язык, сложившийся задолго до официальной христианизации Киевской Руси (С. П. Обнорский. „Русская Правда, как памятник русского литературного языка“ — „Известия АН СССР“. Отдел. обществ. наук. 1934, № 10, стр. 773—776; В. В. Виноградов. „Русская наука о русском литературном языке“ — „Ученые записки Московского Гос. университета“. М, 1946, т. III, кн. I, стр. 131—137; Д. С. Лихачев. „Национальное самосознание древней Руси“. М. — Л., 1945, стр. 21—22). Первым, кто отчетливо высказался в таком именно смысле, был Ломоносов: к этому сводится одно из его главных возражений Шлёцеру.

831

Шлёцер, называя в своих мемуарах без всякого основания Ломоносова и Миллера „монополистами“ (Кеневич, стр. 223), в действительности сам метил в монополисты по русской истории. Вот против этого-то и восстал Ломоносов, руководимый в этом случае отнюдь не личными, а как нельзя более возвышенными, патриотическими побуждениями. Характерное для Ломоносова безошибочное чувство действительности подсказывало ему, что в исключительно сложной, можно смело сказать, боевой обстановке его времени, когда страна, наверстывая потерянные столетия, переживала пору бурного, еще недооцененного нами культурного роста, — забота о подъеме национального самосознания приобретала первенствующее значение. Этой заботой определялось то основное русло, по которому Ломоносов направлял всю свою ученую деятельность и по которому старался направить и всю научную жизнь быстро мужавшей России. В соответствии с этим, трудясь над развитием русской исторической науки, Ломоносов выдвигал на первое место ее воспитательную функцию. Центральная идея Ломоносова-историка — та же, что и у автора нашего древнейшего летописного свода: величие России.

Не такова была идеологическая позиция Шлёцера. Ломоносову она не могла не стать ясна после прочтения его пробных этюдов, где Шлёцер откровенно признавался, что преклоняется перед „дорогим именем“ основоположника норманизма Зигфрида Байера (Кеневич, стр. 395). „Его взгляд на древнюю Русь как на страну ирокезов, куда только немцы внесли свет просвещения, представил русскую историю в ложном свете“, — так характеризует идейную сторону работ Шлёцера академик К. Н. Бестужев-Рюмин (Русская история, т. I, СПб., 1872, стр. 217). Вся концепция Шлёцера строилась на лживом утверждении о скудости русской культуры в прошлом и в настоящем и о неизбежной и неизбывной будто бы зависимости русской культуры от западноевропейской в прошлом, в настоящем и — как хотелось бы ему — в будущем.

Таким образом, борьба со Шлёцером, омрачившая последний год жизни Ломоносова, была для него не делом личного соперничества, а борьбой с опаснейшим врагом, с врагом России.

272

Печатается по собственноручному черновику (ААН, ф. 20, оп. 1, № 3, л. 76).

Публикуется впервые.

В дате, выставленной Ломоносовым на публикуемом документе, месяц указан ошибочно: из ордера К. Г. Разумовского от 28 июля 1764 г. (Билярский, стр. 713) следует, что доношение Ломоносова было подано в Сенат „во время отбытия“ К. Г. Разумовского в Лифляндию, куда он уехал только 20 июня 1764 г. (Бильбасов, II, стр. 291). А так как сенатский

832

указ, посланный в Академическую канцелярию на основании публикуемого представления Ломоносова, датирован 3 июля 1764 г., то нет никаких сомнений, что это представление было подано Ломоносовым не 2 июня, а 2 июля того же года.

А.-Л. Шлёцер сообщает в своих мемуарах, что при содействии отчасти Г.-Ф. Миллера, а главным образом И. И. Тауберта получил в Петербурге в свое распоряжение весьма значительное количество ценнейших рукописных материалов. С некоторых из них академические писцы и личный его слуга снимали по его распоряжению копии, из других он сам делал выписки. Из этих материалов только некоторые были выданы ему из Академической библиотеки, остальные же он получил из частных рук. Они дробились на следующие группы: 1) памятники древнерусской письменности, 2) русские официальные документы XVII в., 3) подготовленные для Вольтера материалы начала XVIII в., 4) „История Российская“ В. Н. Татищева и 5) полученные через Тауберта материалы государственных коллегий, характеризующие современное Шлецеру состояние России, в частности, количество и состав ее населения, данные о ввозе и вывозе товаров, о рекрутских наборах и т. п. Все эти материалы находились у Шлёцера на дому (Кеневич, стр. 61—62, 104—107, 116—117, 121—122, 139, 211—213 и др.). Об этом знал один Тауберт.

Публикуемый документ был бы написан, конечно, несравненно резче, если бы Ломоносов знал, что Шлёцер копирует не только древние рукописи, но и современные, притом такие, которыми особенно интересовались тогда иностранные державы (ср. рассказ Шлёцера о неудавшейся, по его словам, попытке какого-то иностранного посла, повидимому, австрийского, завербовать его в шпионы. — Кеневич, стр. 270).

Судя по быстроте, с какой Сенат принял по этому делу решение, можно предполагать, что Ломоносов, как случалось не раз, лично побывал в Сенате и подкрепил свое письменное доношение словесными объяснениями. Доношение было подано 2 июля, а на следующий день — 3 июля 1764 г. Академическая канцелярия получила датированный этим днем сенатский указ с предложением „обще с статским советником Ломоносовым у объявленного Шлёцера, ежели по вышеписанному представлению исторические известия, не изданные в свет, найдутся, все отобрать немедленно“. Одновременно Сенат предписывал Коллегии иностранных дел не выпускать Шлёцера за границу (ААН, ф. 3, оп. 1, № 970, л. 254).

„3 июля 1764 г., рано утром, едва я только встал, — пишет Шлёцер в своих мемуарах, — на нашем дворе остановилась гремящая карета. В мою комнату врывается Тауберт и тоном ошеломленного человека требует, чтобы я как можно скорее собрал все рукописи, которые получил от него... Всю эту груду бумаг лакей бросил в карету — и Тауберт уехал“ (Кеневич, стр. 211—212). Ранний час этого посещения говорит

833

о том, что Тауберт узнал каким-то образом о решении Сената еще до получения сенатского указа в Канцелярии. Канцелярская помета на указе свидетельствует, что он был получен 3 июля, однако Тауберту удалось обставить дело так, что заседания Канцелярии в этот день не состоялось (ААН, ф. 3, оп. 1, № 534, л. 152—153), и указ, требовавший, „немедленных“ мер, не получил официального движения ни в этот день, ни на следующий, в воскресенье: он был доложен Канцелярии только в понедельник, 5 июля. Таким образом, у Шлёцера оказалось в распоряжении целых два дня на то, чтобы обезопасить себя на случай обыска, о возможности которого его предупредил Тауберт.

Остается неясным, как допустил это Ломоносов, которому Сенат предложил принять личное участие в изъятии находившихся у Шлёцера документов. Напрашивается догадка, что в субботу, 3 июля, в день получения сенатского указа, Ломоносов был отвлечен какими-то важными известиями, полученными с мозаичной фабрики (см. документы 102—104). Известия эти были, повидимому, в самом деле чрезвычайно важны, потому что в понедельник, 5 июля, рано утром Ломоносов явился в Сенат и испросил себе отпуск на фабрику для наблюдения за мозаичными работами („Ломоносов“, III, стр. 402), о чем и сообщил Академической канцелярии, когда в десятом часу утра явился туда из Сената (ААН, ф. 3, оп. 1, № 534, л. 153).

Но в Сенат Ломоносов ходил не только по делу о своем отпуске, а и по делу Шлёцера: он на словах сообщил Сенату, что указ от 3 июля Канцелярией не только не выполнен, но еще даже и не объявлен ему, Ломоносову, и что Шлёцер мог за это время „подлежащее ко отобранию“ скрыть „или другим каким образом учинить себя в том безопасным“. Сенат рассудил, что следовало бы, разумеется, понудить Канцелярию к скорейшему выполнению указа, „но как члены оной, статские советники Тауберт и Ломоносов в сем деле один доказывать, а другой ответствовать должен, а других, кроме их, членов в оной Канцелярии, кому б сие дело поручить, нет, да и время, как выше значит, в отобрании писем уже упущено и осталось единственно разобрать только следствием“, — то надо возложить производство такого следствия на самого президента Академии Разумовского (Пекарский, II, стр. 830—831). Об этом определении Сената, состоявшемся 5 июля, Разумовский был извещен сенатским указом от 9 того же июля („Ломоносов“, III, стр. 418).

Однако время было действительно безвозвратно упущено. Тауберт и Шлёцер успели замести все следы: часть компрометирующих Шлёцера бумаг была увезена Таубертом, другая часть спрятана самим Шлёцером, причем с особой старательностью он, историк древней Руси, укрыл свои выписки о народонаселении современной ему России, об ее современной же внешней торговле, о последних рекрутских наборах и т. п. (Кеневич,

834

стр. 213—214). В понедельник, 5 июля, Тауберт составил, наконец, канцелярское определение о „выполнении“ задержанного на два дня субботнего сенатского указа: этим определением Академическая канцелярия требовала, чтобы Шлёцер ответил на ряд вопросов, поставленных так, „как будто спрашивающий, — говорит сам же Шлёцер, — имел намерение доставить мне возможность торжествовать“ (Кеневич, стр. 216).

Шлёцер „не замедлил воспользоваться этим“: на другой день он ответил Канцелярии пустой отпиской, смысл которой сводился к тому, что виноват не он, Шлёцер, а те, кто мешают ему проявлять „горячее усердие к службе ее императорского величества“ (там же, стр. 216—219). Тауберт поспешил размножить этот ответ и „разослать повсюду“ (там же, стр. 219).

На этом дело и приостановилось в ожидании возвращения в Петербург Разумовского.

273

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Таубертом и Ломоносовым (ААН, ф. 3, оп. 1, № 475, л. 179).

Впервые напечатано — Билярский, стр. 708—709.

См. примечания к документу 272.

274

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Таубертом и Ломоносовым (ААН, ф. 3, оп. 1, № 534, л. 169 об.).

Впервые напечатано — Билярский, стр. 647.

Об обстоятельствах, вызвавших публикуемую журнальную резолюцию, см. в т. VII наст. изд., стр. 856.

275

Печатается по собственноручному черновику (ААН, ф. 20, оп. 1, № 2, л. 199—202).

Впервые напечатано — ОР, кн. V, стр. 57—62.

Датируется предположительно по дню получения в Академической канцелярии ордера президента Академии от 28 июля 1764 г., на который Ломоносов ответил публикуемым представлением.

Президент Академии Наук К. Г. Разумовский вернулся в Петербург из Лифляндии 25 июля 1764 г. (Бильбасов, II, стр. 350) и только тогда, повидимому, впервые ознакомился с адресованным на его имя сенатским указом от 9 того же июля, которым ему предлагалось самолично произвести следствие по делу Шлёцера (см. примечания к документу 272). Ордером от 28 июля Разумовский потребовал, чтобы Академическая канцелярия представила ему на рассмотрение „все документы и обстоятельства,

835

касающиеся до дела, происходившего с адъюнктом Шлёцером“ (Билярский, стр. 713). Судя по канцелярской отметке, ордер был получен в Канцелярии 29 июля (ААН, ф. 3, оп. 1, № 475, л. 211). Ответом на него явился публикуемый документ, известный нам только по сохранившемуся в архиве Ломоносова черновику и поданный, надо полагать, в самые ближайшие дни после получения президентского ордера.

Заявление Ломоносова о необходимости отобрать у Шлёцера списанные им копии рукописей не получило дальнейшего хода. Затребованные К. Г. Разумовским материалы по этому делу были ему представлены (ААН, ср. 3, оп. 1, № 282, л. 237—239), но никакого следствия он не произвел. Указ Сената так и остался неисполненным.

¹ „Самыми лучшими делами“ Г.-Ф. Миллера Ломоносов иронически называет многочисленные статьи последнего, исторические и этнографические, которые в период 1755—1764 гг. появлялись в выходившем под редакцией Миллера академическом журнале „Ежемесячные сочинения“ (Пекарский, т. I, стр. 409—414) и вызывали недовольство Ломоносова тем, что Миллер в этих статьях, по мнению Ломоносова, „больше всего высматривает пятна на одежде российского тела, проходя многие истинные ее украшения“ (Билярский, стр. 491—492).

² „Человеком, который в двух комиссиях подозрительным признан публично“, Ломоносов называет того же Миллера, имея в виду производившееся в 1748 г. следствие по делу о переписке Миллера с Ж.-Н. Делилем (см. т. X наст. изд., документы 415—423) и дискуссию, происходившую в 1749—1750 гг. по поводу речи Миллера „Происхождение народа и имени российского“ (т. VI наст. изд., стр. 17—80, 546—559).

³ Под „худыми примерами выехавших из России иностранных“ Ломоносов разумел, очевидно, пример И.-Г. Гмелина, который в своем изданном заграницей „Путешествии по Сибири“ отрицательно отзывался о России и русских, и, наконец, совсем недавний пример аббата Ж. Шаппа, который воспользовался своей астрономической экспедицией в Тобольск, чтобы охулить затем русский народ еще резче, чем это сделал Гмелин.

⁴ Никакого „ответа профессора Миллера“, относящегося к данному эпизоду, среди сохранившихся документов не отыскано.

⁵ После получения сенатского указа от 3 июля 1764 г. Академическая канцелярия послала запрос не одному только Шлёцеру (см. документ 273), но еще и архивариусу А. И. Богданову, который ведал выдачей книг и рукописей из Библиотеки, и академическому копиисту С. Корелину, который снимал для Шлёцера копии с рукописей. Богданов ответил, что с разрешения И. И. Тауберта выдавал Шлёцеру из Библиотеки лишь „Псковский летописец“, „Грамматику словенскую“ и „Примечания на

836

Ведомости“ 1733 года, „кои и возвращены обратно“ (ААН, ф. 3, оп. 1, № 282, л. 228), а Корелин показал, что переписывал для Шлецера только „Российский летописец“ (там же, л. 227). Об этих-то „ответах“ Богданова и Корелина и говорит Ломоносов, добавляя от себя с полным основанием, „что еще не все от них показано“.

⁶ О „переводе Россохина и Леонтьева китайских и манчжурских книг“ см. документ 276.

⁷ Определение об увольнении Шлёцера на три месяца за границу, которое, по словам Ломоносова, было „сочинено вчерне“ по приказанию Тауберта, в делах не отыскано.

⁸ Упоминаемое Ломоносовым „объявление“ Шлёцера профессором Геттингенского университета состоялось при содействии его заграничных друзей и английского посла в Петербурге, лорда Букингама. Шлёцер исхлопотал себе только почетное звание (но не должность) профессора Геттингенского университета (Кеневич, стр. 180 и 194); о своих сношениях с английским послом сам Шлёцер умалчивает; эту тайну выдал его сын, см. Chr. v. Schlötzer. „August Ludwig von Schlötzers öffentliches und Privatleben“, Bd. I, Leipzig, 1828, стр. 86 (Хр. фон Шлёцер. Общественная и частная жизнь Августа-Людвига фон Шлёцера, т. I. Лейпциг, 1828).

276

Печатается по собственноручному черновику (ААН, ф. 20, оп. 1, № 2, лл. 196—197 об.).

Впервые напечатано — Билярский, стр. 717—720.

Датируется предположительно по упоминаемому Ломоносовым доношению Академической канцелярии, отосланному в Сенат 9 августа 1764 г.

В публикуемом документе речь идет о многотомном маньчжурском сочинении, которое в русском переводе озаглавлено так: „Обстоятельное описание происхождения и состояния маньджурского народа и войска, в осьми знаменах состоящего“. Эта работа, написанная в 30-х годах XVIII в. и приобретенная в Китае каким-то русским агентом, повидимому, в половине 50-х годов („в бытность нынешнего каравана“), была получена Академией Наук при сенатском указе от 29 марта 1756 г., предлагавшем перевести названное сочинение на русский язык (ААН, ф. 3, оп. 1, № 961, л. 33). Переводчиками были назначены прапорщик И. К. Россохин и специально для этой цели откомандированный из Иностранной коллегии переводчик А. Л. Леонтьев. К марту 1762 г. перевод был завершен (там же, № 208, л. 401), и 7 августа того же года последовал указ Сената о напечатании этого перевода „как наискоряе“ (там же № 968, л. 190). Это распоряжение Сената исполнено не было. Вместо того чтобы поставить вопрос о печатании перевода на обсуждение Канцелярии

837

АН, И. И. Тауберт 22 октября того же года передал рукопись А.-Л. Шлёцеру (там же, № 208, л. 415 и № 609, л. 79 об., исх. № 1259), который 18 ноября представил в Канцелярию свой отзыв о ней (немецкий подлинник там же, № 208, лл. 349—350, русский перевод — Кеневич, стр. 284—286). Мнение Шлёцера сводилось к тому, что хоть содержание переведенного сочинения и „важно“, однако печатать его целиком нет смысла: достаточно „выписать обстоятельства, которые принадлежат до истории“, и снабдить их примечаниями. Эту работу Шлёцер соглашался принять на себя. На том дело и остановилось впредь до тех пор, пока Сенатская канцелярия не запросила 29 июля 1764 г. об его положении (ААН, ф. 3, оп. 1, № 208, л. 417). В ответ на этот запрос Тауберт 9 августа 1764 г. без ведома Ломоносова представил в Сенат следующее доношение: „Российский перевод описания Китайского государства, состоящий в шестнадцати томах, прислан в Академию для напечатания в августе месяце 1762 году; но по рассмотрении оного в Академическом собрании рассуждено, что сей книги во всем ее пространстве и так, как она ныне есть, печатать никоим образом невозможно и только бы напрасно потерян был превеликий кошт и время, а никто бы ее покупать не стал, потому что весьма много излишнего и для сведения Европе ни мало не нужного в ней содержится; к тому ж самый штиль китайский, подражающий форме указов и протоколов, не такой, чтоб мог быть вразумителен и приятен читателю; а чтоб прямую пользу из сея книги получить, то надлежит искусному в исторических сочинениях ученому человеку сделать из нее экстракт, сличая притом каждую материю с тем, что другие авторы, яко Дюгалд и прочие авторы, писали о Китайском государстве, и таким образом выдать небольшую книгу, которая бы соответствовала и намерению Правительствующего Сената и содержала бы в себе систематическим порядком все то, что в вышеписанных шестнадцати больших томах без порядку рассеяно и соединено с великим множеством ненужных окрестностей, родословных таблиц, имен и титулов по китайскому обыкновению. Но как сие дело стоит великого труда, то одно прочитание всех вышеписанных шестнадцати томов занять может немалое время, не упоминая сколько еще сверх того требуется времени к сочинению и добрым рассудком о нужных материях экстрактов и к описанию всего равным историческим штилем; то оное хотя и препоручено было адъюнкту Шлёцеру, которого Академия по его искусству в исторических сочинениях и знанию многих языков к тому за способнейшего признала, однако он представил напротив того разные свои требования, по которым его вскоре удовольствовать было невозможно; итак, издание в печать сего описания Китайского государства за вышепрописанными обстоятельствами поныне остановилось, а кроме его, Шлёцера, оного дела, на таком основании, как здесь предписано, препоручить было некому, потому что

838

историограф и профессор Миллер обязан многими другими делами, а другой при Университете истории профессор Фишер как по должности своей при том Университете, так и по летам своим и недовольному знанию российского языка к сему сочинению употреблен быть не может“ (там же, лл. 420—421). Критике этого доношения и посвящен публикуемый документ, предназначенный, вероятно, для личной подачи в С нат.

Тауберт действительно солгал, донося Сенату, будто перевод рассматривался в Академическом собрании и будто этим собранием выдвинута кандидатура Шлёцера: ни того, ни другого на самом деле не было. Шлёцер в 1762 г. знал русский язык еще настолько слабо, что поручать ему сочинение русского текста было по меньшей мере „нерассудно“. Прав Ломоносов и в том отношении, что не было никаких оснований обходить в этом случае Фишера и Миллера. Оба жили в России уже более тридцати лет и владели русским языком несравненно лучше Шлёцера. По словам самого же Шлёцера, „Фишер во время своих разъездов по Сибири напал на мысль собирать повсюду слова неизвестных народов“ (Кеневич, стр. 171). Перу Фишера принадлежала статья „О разных именах Китайского государства“ („Ежемесячные сочинения“ 1756, октябрь, стр. 311—327). Что касается Миллера, то тот же Шлёцер говорил с особенным уважением о собранных Миллером „рукописных китайских известиях“ и о том, как полезны оказались бы они именно в данном случае (Кеневич, стр. 285). Наконец, Миллер успел уже ознакомиться с переведенным по указу Сената маньчжурским сочинением и дал о нем отзыв (ААН, ф. 3, оп. 1, № 208, л. 370). О „Сибирской истории“, составленной Фишером по труду Миллера „История Сибири“, см.. Пекарский I, стр. 632—633. Таким образом, и Фишер и Миллер бесспорно обладали в области китаеведения некоторой квалификацией, уже во всяком случае большей, чем совершенный новичок в этом деле Шлёцер. Не приходится говорить о том, как справедливо было мнение Ломоносова о необходимости опубликовать весь перевод в полном его виде а не в выдержках.

Публикуемые замечания Ломоносова сохранились лишь в черновом виде. Неизвестно, дал ли он им официальный ход.

Дело о печатании вышеупомянутого перевода продолжало оставаться без движения еще несколько лет. Лишь в сентябре 1767 г. состоялось, наконец, постановление о сдаче перевода в печать (ААН, ф. 3, оп. 1, № 537, л. 248). Но вышел он в свет только в 1784 г.

277

Печатается по собственноручному черновику (ААН, ф. 20, оп. 1, № 2, л. 263).

Впервые напечатано — ОР, кн. II, стр. 45—46.

839

Датируется предположительно по совокупности следующих косвенных данных: 1) о выступлении Ломоносова по поводу „Грамматики“ А.-Л. Шлёцера последний рассказывает в своих мемуарах непосредственно после сообщения о событиях, происходивших в августе 1764 г. (Кеневич, стр. 227—230); 2) Ломоносов впервые упоминает об этой „Грамматике“ в своем ответе на запрос К. Г. Разумовского, датированный 28 июля 1764 г. (см. документ 275); 3) печатание этой „Грамматики“ было прекращено в августе 1764 г. (ААН, ф. 3, оп. 1, № 509, лл. 123 и 126).

Шлёцер сообщает в своих мемуарах, что еще в 1762 г., т. е. в первый же год пребывания в России, он часто беседовал с И. И. Таубертом о „Российской грамматике“ Ломоносова, причем настойчиво повторял, что в ней содержится будто бы „множество неестественных правил и бесполезных подробностей“. В связи с этим Тауберт в начале 1763 г. предложил Шлёцеру, чтобы он сам написал русскую грамматику, и Шлёцер на это согласился (Кеневич, стр. 153—154).

Если у Ломоносова работа над его „Грамматикой“ заняла не менее десяти лет, то у Шлёцера, только что научившегося читать, но еще не умевшего свободно говорить по-русски, на ту же работу ушло всего четыре месяца: за писание „Русской грамматики“ он принялся, по его словам, в начале 1763 г., а в мае того же года первый ее лист был уже набран и отпечатан (ААН, ф. 3, оп. 1, № 508, л. 76).

Ломоносов выражается совершенно точно, когда говорит, что „Грамматику“ Шлёцера Тауберт „ускорял печатать в новой типографии скрытно“ (см. т. X наст. изд., документ 470, § 61). Тауберт и Шлёцер рассчитывали выпустить ее до выхода в свет уже печатавшегося немецкого перевода „Российской грамматики“ Ломоносова, а чтобы Ломоносов этому не помешал, нужно было осуществлять этот замысел втайне.

Чтобы скрыть авторство Шлёцера, было приискано подставное лицо, которое согласилось выдать себя за составителя его „Грамматики“. Такую роль принял на себя голштинец Иоганн-Фридрих Гейльман, за год перед тем назначенный иностранным корректором в Академическую типографию. По роду своей работы он был связан с Шлёцером (ААН, ф. 3, оп. 1, № 275, л. 137) и как типографский служащий находился в полной зависимости от хозяина типографии, Тауберта. В апреле 1763 г., т. е. как раз в то самое время, когда в Типографию должны были сдаваться первые листы „Грамматики“ Шлёцера, Гейльманом было подписано по-немецки следующее доношение на имя Канцелярии, составленное и переписанное за него кем-то по-русски: „Сочиненную мной Российскую грамматику желаю я напечатать в Академической типографии на собственном коште две тысячи четыреста экземпляров на российской комментарной бумаге“ (там же, ф. 3, оп. 1, № 274, л. 326). Гейльман даже свою подпись выводил по-русски с заметным трудом и не без ошибок, когда же

840

он пытался изобразить по-русски что-нибудь, кроме своей подписи, то, будучи нетверд в русском алфавите, впадал в такие комические погрешности (там же, ф. 3, оп. 1, № 267, л. 227—229 и ф. 3, оп. 1, № 288, л. 188), что заподозрить его в решимости сочинить русскую грамматику никак нельзя. Да и откуда взял бы он средства, чтобы напечатать „на своем коште“ книгу, себестоимость которой бесспорно превысила бы годовой оклад его корректорского жалованья? В лице Гейльмана перед нами без всякого сомнения не подлинный, а подставной автор.

Поспешность, с какой Тауберт сдал в набор без всякого официального оформления еще недописанную Шлёцером книгу, объяснялась двумя обстоятельствами. С одной стороны, предвиделось, что немецкий перевод „Российской грамматики“ Ломоносова увидит, наконец, свет (т. VII наст. изд., стр. 855). С другой стороны, именно в это время, в конце апреля 1763 г., в Москве, где находился Двор, велась, разумеется, не без ведома Тауберта, интрига, завершившаяся увольнением Ломоносова в отставку. Эти два обстоятельства и привели, очевидно, Тауберта к убеждению, что настал момент, когда всего полезнее и удобнее пустить в ход такое сильное против Ломоносова оружие, каким Тауберт считал „Грамматику“ Шлёцера.

Последующие отчеты Типографии передают достаточно обстоятельно историю печатания этой „Грамматики“, но ни разу не упоминают имени ее автора: книга значится в этих отчетах либо под заглавием „Грамматика российская на немецком языке“, либо под названием „Учитель российского языка на немецком языке“ (там же, ф. 3, оп. 1, № 508, л. 76, 96 и 173 и № 509, л. 114, 117, 118 и 123). В 1763 г. было набрано и отпечатано четыре листа, а в 1764 г., с января по июль — еще семь. Таким образом, нельзя не согласиться с Ломоносовым, что Тауберт действительно „ускорял печатать“ Грамматику Шлёцера: она печаталась почти вдвое быстрее ломоносовской.

Ломоносов впервые упоминает о ней в своем ответе на запрос К. Г. Разумовского от 28 июля 1764 г. Можно думать, что только тогда, в конце июля, он и узнал об ее существовании и печатании.

Публикуемый документ известен лишь по черновику, обнаруженному в личном архиве Ломоносова. Был ли он переписан набело и кому был адресован, мы не знаем. Можно не сомневаться, что ни в одну из академических инстанций он не попал, иначе он непременно дошел бы до Шлёцера, а Шлёцер, судя по его мемуарам, не читал его (Кеневич, стр. 230). Вмешательство Ломоносова создало обстановку, при которой Тауберт „не осмелился продолжать печатание“. Начиная с августа 1764 г. Грамматика Шлёцера уже ни разу более не упоминается в типографских отчетах. Отпечатанные листы были уничтожены. Уцелело, по словам Шлёцера, только шесть комплектов (там же, стр. 155 и 515). По одному из них, увезенному им с собой за границу, его Грамматика и была напечатана

841

более ста лет спустя: в 1875 г. В. Ф. Кеневич выпустил русский ее перевод, а в 1904 г. С. К. Булич обнародовал ее немецкий текст, подготовленный к печати А. А. Куником (August Schlötzer. „Russische Sprachlehre“. СПб., 1904).

Тауберт надеялся, что „Грамматика“ Шлёцера, выйдя в свет, затмит „Российскую грамматику“ Ломоносова и пошатнет положение ее автора, прославившего себя этим первым подлинно научным трудом по русскому языку. Независимо даже от качества работы Шлёцера, самый факт выхода в свет под маркой Академии Наук чьей-то новой русской грамматики должен был показать, что „Российская грамматика“ Ломоносова уже не признается более „образцовым произведением“, каковым считали ее до тех пор все.

Удар по самолюбию Ломоносова был рассчитан верно, и Ломоносов не мог, конечно, не почувствовать себя оскорбленным. Он ясно понимал, что это была одна из целей затеянного его противником предприятия: „Тауберт оное производил, — говорит он, — для помешательства или по малой мере для огорчения Ломоносову“ (т. X наст. изд., документ 470, § 61). Глубокой ошибкой было бы, однако, объяснять одним только оскорбленным авторским самолюбием ту горячность, с которой Ломоносов восстал против „Грамматики“ Шлёцера.

Свои филологические труды, так же как и исторические, Ломоносов строил в расчете прежде всего на их воспитательную функцию. Так была построена и „Российская грамматика“, которой он придал, как известно, ярко выраженный нормативно-стилистический характер, резко осуждая в языковой практике своего времени все „досадное слуху, чувствующему правое российское сочинение“. Этим именно и определялась та огромная и благотворная роль, которую сыграла „Грамматика“ Ломоносова в истории русского литературного языка и которая дала Белинскому полное основание назвать ее „великим, дивным делом“. Но этим не исчерпывалось ее воспитательное значение. Тому „общему философскому понятию человеческого слова“, которое положено Ломоносовым в основу его Грамматики, он придал вполне определенную материалистическую направленность. Теория отражения действительности в слове, столь отвечающая всему строю научного мировоззрения Ломоносова, проведена им в „Грамматике“ с настойчивой последовательностью.

Ни тем, ни другим воспитательным достоинством не обладала и не могла обладать „Грамматика“ Шлёцера. Шлёцер по своему малому еще знакомству с русским языком не обладал, разумеется, „слухом, чувствующим правое российское сочинение“, а потому и „Грамматика“ его ни в какой мере не могла служить стилистическим пособием. Что же касается философии языка, то здесь Шлёцер стоял — в отличие от материалистически мыслившего Ломоносова — на идеалистических позициях. Нельзя

842

не отнести к области метафизики его рассуждения о том, как природа „в человеческой душе раз воспринятый запас понятий из самой себя умножает“, как „душа мыслит идею“ и как та же душа „из двух идей создает третью“ (Кеневич, стр. 438).

Шлёцер сам признается, что „из осторожности“ брал примеры большей частью из „Грамматики“ Ломоносова. Это верно. „Но правила были мои“, — добавляет Шлёцер (Кеневич, стр. 154). Это неверно: правила были, разумеется, тоже заимствованы у Ломоносова, только пересказаны иными словами и лишены той нормативной окраски, которую так умело придавал им Ломоносов. Самостоятелен был только тот этимологический „глоссарий“, который Шлёцер ввел в свою Грамматику не без ущерба для стройности ее плана. Однако и в этой своей части книга Шлёцера была весьма далека от совершенства. Этимологические сближения Шлёцера, процитированные Ломоносовым в публикуемом документе в качестве ошибочных, бесспорно неправильны, но ими не ограничиваются ошибки „глоссария“, который, как и вся эта работа Шлёцера, хранит печать поспешности и недостаточного знакомства с русским языком: слово „кость“ он переводит „Bein“ [нога], пишет „блита oder [или] плита“, „лѣзъ“ вместо „лѣсъ“, „клыба“ вместо „глыба“, вводит в состав сновного словарного фонда русского языка несуществующее слово „дарда“ (в значении „копье“) и т. д. (см. упомянутую выше публикацию С. К. Булича, стр. 37, 49, 54, 55 и др.). Вопреки утверждению Шлёцера, его этимологические изыскания не заключали в себе ничего принципиально нового: сопоставлением русских слов с иностранными занимался за несколько лет до Шлёцера и Ломоносов (т. VII наст. изд., стр. 467, 471, 509, 606, 608, 652—660, 761).

Если вспомнить после этого, что „Грамматика“ Шлёцера выпускалась со специальной целью опорочить „Грамматику“ Ломоносова и заменить ее, то нельзя не понять, почему Ломоносов считал себя обязанным опротестовать и приостановить это общественно вредное предприятие.

278

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой, исправленному и подписанному Ломоносовым (ААН, ф. 3, оп. 1, № 282, лл. 252—253).

Впервые напечатано — Ламанский, стр. 131—132.

День написания устанавливается предположительно по дате заявления, поданного А.-Л. Шлёцером в Академическое собрание 7 октября 1764 г., и по дате протокола этого собрания от 11 того же октября, где указано, что Ломоносов прислал этот документ конференц-секретарю „на следующий день“, т. е. 12 октября.

7 октября 1764 г. Шлёцер подал в Академическое собрание пространную записку (ААН, разр. IV, оп. 1, № 556, лл. 51—54; русский, не

843

вполне точный перевод см.. Кеневич, стр. 232—236) об отъезде своем на родину и о плане научных занятий за границей. Шлёцер на этот раз не столько просил, сколько требовал и даже предписывал. Своих врагов Шлёцер нигде не называл, говорил о них в безличной форме и только намеками, но было совершенно очевидно, что во всех этих случаях речь идет о Ломоносове и Миллере. Всю ответственность за все свои действия и даже за свой приезд в Россию Шлёцер, не считаясь с истиной, перелагал с себя на Академию и, в частности, на ее президента: работу над историей России, — писал Шлёцер, — „я предпринял не по своей воле, а по вашему поручению. Я говорю об истории России, для написания которой я был призван в Россию и причислен президентом к числу вашему“.

Заносчивость, ложь и хвастовство Шлёцера получили достойную отповедь со стороны Ломоносова в публикуемой записке. Заключительные слова последней (об алмазных искрах и пустых блестках) являются откликом на следующую тираду Шлёцера, касавшуюся задуманного им путешествия на Восток: „Поверьте мне, поверьте памяти прошлых времен, что не найдется такого человека, который, не пользуясь никакой поддержкой государства, не поощряемый никаким вознаграждением из царских рук, решился бы посвятить лучшие годы возмужалости путешествиям в отдаленнейшие земли для собирания там рассеянных искр нового света“.

Замечания Ломоносова были посланы конференц-секретарю при записке (документ 280). Миллер внес русский их текст в протокол Академического собрания от 11 октября 1764 (Протоколы Конференции, т. II, стр. 526—527) и, по желанию Ломоносова, распорядился перевести их на немецкий язык для рассылки академикам-иностранцам (см. ААН, разр. IV, оп. 1, № 557). Но так как Академическое собрание еще три дня назад признало, что представление Шлёцера подлежит рассмотрению не в этом собрании, а в Канцелярии (Протоколы Конференции, т. II, стр. 525—526; ААН, ф. 3, оп. 1, № 282, л. 249), то и публикуемые замечания Ломоносова в Академическом собрании не обсуждались.

279

Печатается по собственноручному подлиннику (ААН, ф. 3, оп. 1, № 282, л. 251).

Впервые напечатано — Билярский, стр. 727.

Датируется предположительно по дню доношения А.-Л. Шлёцера в Канцелярию АН об увольнении его от академической службы и об отпуске за границу (ААН, ф. 3, оп. 1, № 282, л. 250).

8 октября 1764 г., т. е. на следующий день после подачи заявления в Академическое собрание (см. примечания к документу 278), Шлёцер подал доношение и в Академическую канцелярию (ААН, ф. 3, оп. 1,

844

№ 282, л. 250) все по тому же предмету — об увольнении его от академической службы и о выдаче заграничного паспорта. Этот документ отличался необычной для Шлёцера краткостью и кончался следующими словами: „Ежели же Канцелярия Академии Наук и теперь не изволит удовольствовать ответом на толь справедливое мое прошение (см. примечания к документу 281), то я принужден буду принять последние меры, которые утесняемой невинности одни остаются, чтоб принесть беспосредственно свои жалобы перед великою монархинею, которая почитает правосудие, защищает иностранных, любит науки и упражняющихся в оных“.

Если заявление Шлёцера в Академическое собрание было написано заносчиво, то доношение в Канцелярию звучало уже прямой угрозой.

Откликом на доношение Шлёцера явилась публикуемая записка Ломоносова, адресованная, судя по ее содержанию, в Академическую канцелярию. От внимания Ломоносова не ускользнуло, конечно, что Шлёцер в этом своем доношении не упомянул, вопреки обыкновению, об условиях своего увольнения (об оставлении его в академическом штате, о сохранении оклада, о плане дальнейших работ и т. п.). Это давало возможность уволить Шлёцера без всяких льготных для него оговорок, что Ломоносов и хотел, повидимому, сделать. Публикуемое распоряжение Ломоносова осталось неисполненным: определение, которое он приказал составить, было заготовлено, но, как видно из канцелярской пометы, подписано не было (ААН, ф. 3, оп. 1, № 282, лл. 257—258).

Неизвестно, осуществил ли Ломоносов свое намерение обратиться по этому делу к президенту Академии (названному в публикуемой записке „его сиятельством“). Документальных следов такого обращения не обнаружено.

280

Печатается по собственноручному подлиннику ААН, ф. 20, оп. 3, № 102, л. 1).

Впервые опубликовано — Модзалевский, стр. 332—333.

Датируется предположительно по протоколу Академического собрания от 11 октября 1764 г., где указано, что Ломоносов прислал свой отзыв „на следующий день“, т. е. 12 октября 1764 г.

См. примечания к документу 278.

281

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым (ААН, ф. 3, оп. 1, № 282, лл. 255—256).

Впервые напечатано — Билярский, стр. 731—733.

Еще в августе 1764 г. А.-Л. Шлёцер подавал заявление в Академическую канцелярию, прося уволить его в Геттинген на неопределенный срок, впредь до того, пока Академии „угодно будет в случае ваканции“

845

вызвать его назад, в Петербург. Шлёцер подчеркивал, что „расставаться“ с Академией не намерен и что при условии „довольного награждения“ готов выполнять для нее за границей троякого рода работу: 1) изучать „известия чужестранных о российских делах писателей“, 2) составлять „полезные компендии или учебные книги“ и 3) обучать командированных за границу „молодых россиян“ (ААН, ф. 3, оп. 1, № 282, лл. 240—246; Билярский, стр. 720—725).

И. И. Тауберт не давал хода этому заявлению Шлёцера более двух недель: лишь 13 сентября 1764 г. оно было доложено президенту Академии Наук К. Г. Разумовскому, который распорядился „об оном Шлёцере учинить надлежащее рассмотрение гг. статским советникам Тауберту и Ломоносову“ и об итогах этого „рассмотрения“ доложить ему, Разумовскому (ААН, ф. 3, оп. 1, № 282, л. 248; Билярский, стр. 726).

В делах сохранилось затребованное президентом письменное „мнение“ Тауберта о ходатайстве Шлёцера: оно тщательно перебелено писарской рукой, но не датировано и не подписано; на нем нет ни резолюции Разумовского, ни канцелярских помет (ААН, ф. 3, оп. 1, № 282, л. 254; Билярский, стр. 729—730). Тауберт высказывался за удовлетворение просьбы Шлёцера. Он предлагал уволить Шлёцера за границу только „на некоторое время“, продолжая считать его „действительно служащим“ Академии, сохранить за ним звание адъюнкта или переименовать в корреспонденты и выплачивать ему за границей тот же оклад, какой он получал в России. Программу заграничных научных занятий Шлёцера Тауберт предлагал обсудить в Академическом собрании при участии ее автора. „Мнение“ Тауберта заканчивалось следующими строками: „И когда все на мере положено и прошедшее таким образом забвению предано будет, то уже ничто препятствовать не может, что его честным и безобидным образом не отпустить во отечество и для возвратного проезду не дать пашпорта“.

Публикуемая записка Ломоносова, изложенная в форме „примечаний“ на „мнение“ Тауберта, является по существу ответом на вышеупомянутый запрос Разумовского от 13 сентября 1764 г. Она датирована 15 октября 1764 г. и написана, следовательно, уже после того, как Шлёцером были поданы еще два заявления — одно в Канцелярию, другое в Академическое собрание, — на которые Ломоносов успел отозваться несколькими днями ранее (см. документы 278 и 279 и примечания к ним).

Ломоносов предполагал, что его „примечания“ будут внесены в журнал Академической канцелярии вместе с „мнением“ Тауберта, но последний ограничился тем, что распорядился подшить то и другое к делу, не доложив, повидимому, президенту ни того, ни другого.

Под „двумя старшими членами“ Академии, оскорбленными Шлёцером, Ломоносов подразумевал себя и Миллера.

846

Для правильного понимания слов Ломоносова о „подложных отпусках“ (п. 1) следует иметь в виду, что „отпуском“ называлось в то время увольнение от академической службы (ср. § 12 академического регламента 1747 г.). Намеченные Таубертом условия увольнения Шлёцера были таковы, что это увольнение оказывалось в самом деле „подложным“, т. е. фиктивным: уезжая на родину, Шлёцер, по проекту Тауберта, сохранял все права действительной службы, в том числе и полный оклад жалованья, что шло вразрез и с академическим регламентом и с твердо установившейся практикой: при увольнении академиков-иностранцев за ними никогда не сохранялся их оклад (ср. п. 3); только наиболее выдающимся деятелям зарубежной науки присваивалось при увольнении звание почетных членов Академии, связанное с „пенсией“ в размере не свыше 200 руб. в год (§ 7 академического регламента). Оклад Шлёцера превышал эту норму. О студентах, отправляемых за границу по представлению Ломоносова (п. 3), см. документы 351 и 357 и примечания к ним. О необходимости отобрать у Шлёцера „все российские манускрипты“ Ломоносов говорит в своих замечаниях дважды, в противовес Тауберту, который настаивал на том, чтобы Шлёцеру было предоставлено право сохранить эти документы при себе.

282

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой (ААН, ф. 20, оп. 1, № 2, лл. 333—334).

Впервые напечатано — ОР, кн. II, стр. 46—48.

Датируется предположительно по времени назначения А.-Л. Шлёцера ординарным профессором истории и подписания контракта с ним, о чем в публикуемом документе говорится как о факте, уже совершившемся.

Со времени подачи 7—8 октября 1764 г. заявлений в Академическое собрание и в Академическую канцелярию (см. примечания к документам 278 и 279) Шлёцер до конца этого года не обращался более в Академию Наук ни с какими письменными ходатайствами. Ноябрь и декабрь ушли у него — как сам он признается в своих мемуарах — на негласные, но весьма деятельные сношения с хлопотавшими за него представителями придворных и правительственных кругов. В этих хлопотах решающую, по словам Шлёцера, роль сыграл царедворец сравнительно невысокого ранга И. И. Козлов (товарищ И. И. Тауберта по Академической гимназии). Ему без особого труда удалось настроить Екатерину II в пользу Шлёцера, изобразив последнего жертвой несправедливых преследований. Дело о Шлёцере было передано, по распоряжению Екатерины, в руки давнего недоброжелателя Ломоносова, Г. Н. Теплова, который успел стать к этому времени одним из самых влиятельных сановников. Шлёцер

847

и в этой инстанции долго выторговывал себе максимально прибыльные и льготные служебные условия, которых в конце концов и добился. 29 декабря 1764 г. в Академию поступил указ за подписью Екатерины о назначении Шлёцера ординарным профессором истории на особых „кондициях“ (ААН, ф. 3, оп. 1, № 287, л. 19). Текст кондиций был составлен самим Шлёцером и подписан Тепловым. Вслед за тем указ и „кондиции“ были почему-то взяты назад и вернулись в Академию только 4 января 1765 г., причем указ был датирован 3 января (там же, № 2240, лл. 23—25 об.). „Кондиции“ были исключительно благоприятны для Шлёцера: ему дали высокий оклад жалованья (860 руб. в год), какой получали только немногие академики; ему разрешили трехмесячный отпуск за границу с сохранением жалованья (фактически Шлёцер пробыл в этом отпуску более четырнадцати месяцев) и — что важнее всего — ему дали право представлять свои сочинения на просмотр непосредственно Екатерине, минуя Академическую канцелярию и Академическое собрание (подлинный контракт Шлёцера см. там же, № 700, лл. 211—212). Такой привилегией не пользовался никто из академиков.

Публикуемый документ, тщательно переписанный писарской рукой, сохранился в архиве Ломоносова. Кому он должен был быть передан и был ли передан кому-нибудь, неизвестно. Судя по содержанию и форме документа, в частности же по тому, что Ломоносов пишет о себе в третьем лице, следует полагать, что документ предназначался для передачи какому-нибудь высокопоставленному лицу, которое имело возможность переговорить на основе этого документа с Екатериной II. Состоялась ли такая беседа, мы не знаем; несомненно лишь одно, что и указ о назначении Шлёцера, и „кондиции“ остались в силе.

В п. 5 публикуемого документа идет речь о диссертации Г.-Ф. Миллера „Происхождение имени и народа российского“. Сведения о разжаловании Миллера из профессоров в адъюнкты см.: Пекарский, I, стр. 361—365.

Шлёцером было подано в 1764 г. столько жалоб, что трудно установить, о которой из них идет речь в п. 6 публикуемого документа. Возможно, что упоминаемая здесь „бессовестная Шлёцерова на Ломоносова жалоба“ была адресована не в Академию Наук, а одному из его придворных покровителей.

ОРГАНИЗАЦИЯ УЧЕБНОГО ДЕЛА

283

Печатается по собственноручному подлиннику (ААН, ф. 20, оп. 3, № 80, лл. 1—2).

Подлинник на латинском языке.

848

Латинский текст впервые напечатан — М. И. Сухомлинов. История Российской Академии, т. II, СПб., 1875, стр. 408—409.

В русском переводе публикуется впервые.

Публикуемое представление было оглашено Ломоносовым в Академическом собрании 28 апреля 1746 г. (Протоколы Конференции, т. II, стр. 138). Оно было написано под впечатлением недавно полученных указов Сената от 6 и 28 марта 1746 г., которые явились ответом на целую серию жалоб, поданных академиками на Шумахера во второй половине 1745 г. В первом из этих указов говорилось, что впредь до назначения президента Академии Наук все, что „до наук и им принадлежащих вещей касается“, должно составлять предмет ведения Академического собрания (ААН, ф. 3, оп. 1, № 950, л. 47). Второй указ предписывал Штатс-конторе отпустить без задержки сумму, потребную на уплату жалованья академическому персоналу по сентябрь 1745 г. (там же, лл. 67—69).

Вопрос о пополнении Академического университета учениками семинарий был впервые поднят Ломоносовым еще 21 марта того же года (Протоколы Конференции, т. II, стр. 128—129). Предложенное им мероприятие было не ново: учеников семинарий призывали перед тем в Академию уже дважды — в 1732 и 1735 гг. Из их рядов, кроме Ломоносова, С. П. Крашенинникова и создателя русского фарфора Д. И. Виноградова, вышли и такие деятели, как гравер А. Поляков, академик-астроном Н. И. Попов, переводчики В. И. Лебедев, И. И. Голубцов, А. С. Барсов и др.

Предложение Ломоносова, внесенное им незадолго до назначения К. Г. Разумовского президентом Академии, нашло некоторое отражение в § 37 утвержденного в 1747 г. нового академического регламента и получило реальное осуществление только в 1748 г. (документ 284 и примечания к нему).

Под „милостью императрицы“ Ломоносов разумел, вероятно, указ от 26 октября 1744 г. о соединении арифметических школ с гарнизонными и о дозволении обучаться в них людям всякого звания (ПСЗ, 9054).

Что касается хлопот Ломоносова об увеличении числа учеников Академической гимназии, то они увенчались успехом только четырнадцать лет спустя, после передачи Гимназии в единоличное ведение Ломоносова (документ 320 и примечания к нему).

Право издания книг без предварительного одобрения их Сенатом оказалось оговорено в новом регламенте Академии (§§ 24 и 26), из чего, как и из сказанного выше об Университете, можно заключить, что составитель этого регламента, Г. Н. Теплов, учитывал в какой-то мере требования Ломоносова, содержавшиеся в публикуемом представлении.

849

284

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым (ААН, ф. 3, оп. 1, № 114, л. 214).

Впервые напечатано — Материалы, т. IX, стр. 150.

День написания устанавливается по канцелярской помете о подаче публикуемого документа в Академическую канцелярию 7 апреля 1748 г.

По ходатайству президента Академии Наук от 9 февраля 1748 г., внушенному бесспорно представлением Ломоносова от 28 апреля 1746 г. (см. документ 283), Синод разрешил Академии выбрать для определения в Университет по десяти учеников из Московской Славяно-греко-латинской академии, из Новгородской семинарии и из столичной Александро-Невской семинарии (ААН, ф. 3, оп. 1, № 952, лл. 17—18). В Москве и в Новгороде это предписание не встретило возражений. Командированный в эти два города академик В. К. Тредиаковский беспрепятственно отобрал двадцать учеников, в том числе М. Софронова, впоследствии адъюнкта математики, Н. Н. Поповского и А. А. Барсова, впоследствии профессоров Московского университета (там же, № 457, лл. 44—46).

Отбор учеников из Александро-Невской семинарии, которая по числу учащихся уступала другим, встретил возражения со стороны петербургского архиепископа, вследствие чего Синод прислал в Академию новый указ от 26 марта 1748 г. с предписанием взять из столичной семинарии только пять воспитанников, а остальных добрать из Смоленской семинарии (там же, л. 34).

10 мая того же года из выбранных Ломоносовым и И.-А. Брауном пяти семинаристов выдержали испытание в Академии Наук только трое: С. Я. Румовский, И. Лосовиков и Ф. Тамаринский, остальных же двух отослали обратно в семинарию (там же, № 457, л. 102).

Румовский пять лет спустя был назначен адъюнктом, а еще через десять лет — профессором астрономии. Лосовиков избрал своей специальностью математику и в 1755 г. написал диссертацию под заглавием: „De quadrature et rectificatione quadratricis Tschirnhusianae“ („О квадратуре и спрямлении Чирнгаузовой квадратриссы“), которая была направлена в Академическое собрание, но, судя по протоколам, осталась нерассмотренной (ААН, ф. 3, оп. 1, № 195, лл. 621—629). В 1757 г. Лосовиков состоял еще студентом Академического университета и заявлял о своем намерении специализироваться по анатомии, а Тамаринский выбыл из числа студентов осенью 1753 г. (ААН, ф. 3, оп. 1, № 220, л. 7 об.; № 465, л. 25 об.).

285

Печатается по собственноручному подлиннику (ААН, ф. 3, он 1, № 114, л. 224).

850

Впервые напечатано — Материалы, т. IX, стр. 166—167.

По требованию Академической канцелярии И. С. Барков вместе с другими выбранными Ломоносовым и И.-А. Брауном семинаристами был прислан 10 мая 1748 г. в Академию, проэкзаменован в тот же день в Академическом собрании, признан „удобнейшим для Академии“ и по определению Канцелярии 27 мая того же года „написан в академический список“ для обучения некоторое время в Гимназии, так как было найдено, что он, как и другие экзаменовавшиеся одновременно с ним семинаристы, „от профессоров принимать лекции не гораздо еще в хорошем состоянии“ (ААН, ф. 3, оп. 1, № 457, л. 102). Лица этой категории не назывались еще студентами и получали не полное студенческое, а пониженное жалованье — 3 руб. 50 коп. в месяц, вместо 4 руб. (Материалы, т. IX, стр. 230).

Но зачисление Баркова в студенты задержалось ненадолго: в студенческих списках, относящихся к ноябрю того же 1748 г., имя его уже значится (там же, стр. 544).

286

Печатается по копии 1748 г. (ААН, ф. 3, оп. 1, № 803, л. 21).

Местонахождение подлинника неизвестно.

Впервые напечатано — Билярский, стр. 119.

Составление нового регламента для Академического университета было поручено определением Канцелярии от 13 июня 1748 г. его ректору, академику Г.-Ф. Миллеру (ААН, ф. 3, оп. 1, № 457, л. 116). Сочиненный им проект (там же, ф. 21, оп. 1, № 99, лл. 1—36) был представлен в Академическую канцелярию 3 августа того же года (там же, № 101, л. 21).

Этот проект был затем двукратно изменен и значительно сокращен по указаниям И.-Д. Шумахера и Г. Н. Теплова, после того как президент Академии „усмотрел в нем многие пункты, которые никаким образом до должности профессоров и студентов не касаются, а содержат в себе вещи посторонние“ (там же, ф. 1, оп. 3, № 517, л. 490). Переделанный проект под заглавием „Регламент учрежденному при Академии Наук Университету“ (там же, разр. I, оп. 70, № 11) был передан Канцелярией 6 сентября того же года для обсуждения в Историческое собрание. Согласно решению последнего от 7 сентября 1748 г., он был отослан Ломоносову, который в письме на имя секретаря Исторического собрания, академика В. К. Тредиаковского, датированном 12 октября 1748 г. (т. X, наст. изд., письмо 13), высказался следующим образом: „В Университете неотменно должно быть трем факультетам: юридическому, медицинскому и философскому (богословский оставляю синодальным

851

училищам), в которых бы производились в магистры, лиценциаты и докторы, а ректору при нем не быть особливому, но все то знать зфору или надзирателю, что в внесенном в Историческое собрание регламенте на ректора положено, ибо ректор в университете бывает главный командир, а здесь он только будет иметь одно имя. Не худо, чтобы Университет и Академия имели по примеру иностранных какие-нибудь вольности, а особливо чтобы они освобождены были от полицейских должностей“.

Дополнением к этому мнению является публикуемый документ, поданный Ломоносовым в Историческое собрание почти два месяца спустя — 7 декабря 1748 г.

За это время успели подать письменные отзывы о проекте университетского регламента и другие члены Исторического собрания: И.-А. Браун, Х. Крузиус, Тредиаковский, И.-Э. Фишер и Ф.-Г. Штрубе-де-Пирмонт (ААН, ф. 3, оп. 1, № 803, лл. 21—42). Все их мнения после обсуждения в Историческом собрании были представлены Тредиаковским 11 января 1749 г. в Академическую канцелярию, а 23 того же января Шумахер препроводил их президенту Академии в Москву со следующим своим заключением: „По моему мнению, надлежало б оставить регламент так, как оный из Канцелярии к гг. профессорам послан, понеже они никакого важного возражения на оный не учинили“ (там же, л. 16). В тот же день Шумахер написал Теплову: „Посылаю к его сиятельству важное дело об университетском регламенте. Гг. профессоры работали над ним более трех месяцев, и я сообщаю его в том виде, в каком профессор Тредиаковский представил его Канцелярии с присоединением русского перевода. Что за скудость! Вы полюбуйтесь, милостивый государь, на чувства гордости и заносчивости этих педантов, которые с легким сердцем одобряют все пошлые глупости г. Крузиуса: „Haec clarissimi Crusii omnium unanimi consensu sunt adprobata. Asinus asinum fricat“ (там же, ф. 1, оп. 3, № 36, л. 34 об.). Первая латинская фраза является повторением следующей формулы, подписанной, вероятно, Тредиаковским под мнением Крузиуса об университетском регламенте: „Объявленное г. Крузиуса предложение от всех единогласно апробовано“ (ААН, ф. 3, оп. 1, № 803, л. 30). Вторая латинская фраза — в буквальном переводе „Осел трется об осла“ — является вульгарной латинской поговоркой, применяемой к людям, которые осыпают друг друга преувеличенными похвалами. Крузиус в своем пространном „мнении“, единогласно одобренном всеми членами Исторического собрания, настаивал, как и Ломоносов, на предоставлении Университету таких привиллегий, чтобы он „славою и великолепием не уступал ни одной европейской академии“, и на присвоении служебных рангов профессорам (там же, лл. 23 об. и 25 и № 802, л. 102), в чем Шумахер и усматривал „гордость и заносчивость“.

852

После этого дело замерло на целых полтора года, и обсужденный в Историческом собрании проект университетского регламента так и не получил утверждения. Вместо него 10 августа 1750 г. президентом Академии была утверждена временная инструкция об Университете и Гимназии, составленная Тепловым при участии Шумахера и Миллера (ААН, ф. 3, оп. 1, № 144, лл. 5—18а; ср. также ф. 21, оп. 1, № 99, лл. 1—8). Это мотивировалось тем, что „как учащие, так и учащиеся поныне не находятся еще в таком состоянии, по которому бы можно было сделать совершенный университетский регламент“ (ф. 3, оп. 1, № 460, лл. 315—322).

В этой инструкции пожелания, высказанные академиками, не получили никакого отражения; не было учтено и мнение Ломоносова.

287

Печатается по собственноручному подлиннику (ААН, ф. 3, оп. 1, № 174, л. 33).

Впервые напечатано — Билярский, стр. 190—191.

Упоминаемый Ломоносовым ордер президента Академии Наук был подписан К. Г. Разумовским в Глухове 1 августа 1751 г. и получен в Петербурге 30 того же августа. К ордеру было приложено утвержденное президентом „мнение“ И.-Д. Шумахера о распределении студентов. Согласно этому „мнению“, к Ломоносову были прикомандированы для слушания лекций студенты Н. Н. Поповский, В. И. Клементьев, И. Е. Братковский и И. Н. Федоровский (ААН, ф. 3, оп. 1, № 461, лл. 422, 423, 425; № 153, л. 339).

О Поповском см. документ 385 и примечания к нему, а о Клементьеве — документ 34 и примечания к нему.

О химических лекциях Ломоносова см. документы 9, 20 и 22.

С. Я. Румовский (см. документ 284) посещал химические лекции Ломоносова по собственному желанию.

Упоминаемые Ломоносовым прогулы студента Братковского привели к тому, что 26 апреля 1753 г. он был исключен из числа студентов за пьянство и переведен в Географический департамент (ААН, ф. 3, оп. 1, № 188, л. 79). В конце 1753 г. Братковским был подан „специмен“ на тему „О доказательствах геометрических“, настолько интересный, что шла речь о посылке этой работы на просмотр Л. Эйлеру (там же, № 185, лл. 10—13). В мае 1754 г. Братковский, повидимому, по ходатайству Ломоносова, был возвращен в Университет (там же, № 188, л. 78; Протоколы Конференции, т. II, стр. 305).

Федоровский в декабре 1753 г. был произведен в переводчики (там же, № 464, лл. 699, 704) с откомандированием в распоряжение Г.-Ф. Миллера (там же, № 189, л. 286).

853

288

Печатается по копии, писанной писарской рукой (ААН, ф. 20, оп. 4, № 43, лл. 1—14), с указанием в сносках вариантов по собственноручному черновому наброску (там же, оп. 1, № 1, лл. 405—406).

Публикуется впервые. Собственноручный черновой набросок впервые напечатан — Пекарский, II, стр. 325—326.

Регламент публикуется по писарской, никем не заверенной копии, недавно обнаруженной среди архивных документов гораздо более позднего происхождения, однако текст копии настолько схож с текстом воспроизводимого в сносках собственноручного чернового наброска Ломоносова, с которым совпадает во многих местах и дословно, что сомневаться в принадлежности публикуемого текста Ломоносову не приходится.

Датируется предположительно.

В письме к И. И. Шувалову, написанном летом 1754 г., Ломоносов выражал готовность составить в пятидневный срок проект устава Московской гимназии (т. X наст. изд., письмо 45). Известно, что такой проект был составлен Ломоносовым и оглашен им в Академическом собрании 15 июля 1756 г. (Протоколы Конференции, т. II, стр. 355). Публикуемая копия и содержит этот оглашенный Ломоносовым текст, считавшийся до последнего времени утраченным. В §§ 1 и 2 главы второй публикуемого регламента говорится о 50 гимназистах, на содержание которых определено по 15 руб. в год на каждого. Эти самые цифры мы встречаем и во втором варианте штата Московской гимназии (Пенчко, стр. 155), тогда как в начальном варианте того же штата были другие цифры: 40 гимназистов и 12 руб. (там же, стр. 154). Второй вариант штата исходит, как гласит его текст, из „пожалованной“ суммы в 15 000 руб., а сумма на содержание Московского университета и гимназий была увеличена с 10 000 до 15 000 руб. 12 января 1755 г. (там же, стр. 79—80) и, следовательно, только с этого дня сумму в 15 000 руб. можно было назвать „пожалованной“. Таким образом, второй вариант штата возник никак не ранее этого числа, а стало быть, не ранее того же числа был написан Ломоносовым и публикуемый регламент, согласованный, как уж сказано, именно с данным вторым вариантом. Некоторые отрывки и отдельные выражения, содержащиеся в ломоносовском регламенте, вошли почти дословно в текст инструкции Шувалова директору Московского университета А. М. Аргамакову: ср. например, начало и конец § 2 главы первой регламента с пп. 5 и 6 инструкции (там же, стр. 159). Из этого следует, что „регламент“ предшествовал инструкции. Инструкция была подписана Шуваловым в то время, когда прием учащихся еще не начался (там же, стр. 158—159, п. 2). 26 апреля 1755 г., в день инавгурации московских гимназий, последние были уже укомплектованы учениками („Санктпетербургские

854

ведомости“ 1755 г., № 39 от 16 мая). Отсюда заключаем, что Шувалов подписал инструкцию до 26 апреля 1755 г.; следовательно, позднее этого дня не мог быть написан и публикуемый регламент. По всем изложенным основаниям временем его составления следует считать период с 12 января по 26 апреля 1755 г.

Намеченная в § 21 Регламента разбивка московских гимназий на „школы“ и „классы“ соответствует той, которую Ломоносов проектировал в эту же самую пору и для Академической гимназии (т. X наст. изд., документ 395). Здесь, как и там, основное внимание уделено „российской школе“, что было по тем временам весьма существенным нововведением, которое Ломоносову удалось осуществить на практике только спустя несколько лет (см. документ 303 и примечания к нему): до того русский язык не преподавался в Академической гимназии.

В §§ 48—50 регламента мы впервые знакомимся с ломоносовской методикой преподавания родного языка, которая до нахождения настоящего документа была неизвестна.

Достоин особого внимания § 5 главы первой чернового наброска (в текст регламента он не вошел), где предусматривался случай приема в гимназию ученика „уже в совершенном возрасте, лет около двадцати, который окажет к учению великое желание без принуждения“. Когда 15 января 1731 г. Ломоносов был принят в Московскую Славяно-греко-латинскую академию, ему шел двадцатый год. Нет сомнения, что упомянутый пункт черновика он писал, оглядываясь на свое прошлое и предвидя появление „новых Ломоносовых“.

В отличие от всех других тогдашних авторов гимназических регламентов и инструкций (Г.-Ф. Миллера, Г. Н. Теплова, И.-Э. Фишера, И.-Д. Шумахера) Ломоносов дает в своем регламенте не только шкалу наказаний, но и шкалу наград (глава седьмая, §§ 58—59).

Регламент предусматривает раздельное обучение дворян и разночинцев, чему Ломоносов не сочувствовал и против чего резко возражал, когда заходила речь о введении такого же порядка в петербургской Академической гимназии. Включение в регламент упоминаний о раздельном обучении объясняется тем, что он писался, как уже сказано, после утверждения императрицей шуваловского проекта об учреждении Московского университета, а в этом проекте (§ 28) вопрос о раздельном обучении дворян и разночинцев был, вопреки мнению Ломоносова, разрешен положительно. Таким образом, Ломоносову приходилось в данном случае считаться с уже совершившимся фактом: в начальных строках регламента Ломоносов высказывает не свои мысли, а по необходимости оперирует положениями и даже отдельными аргументами шуваловского проекта: ср., например, § 1 гл. I регламента и § 26 шуваловского проекта (Пенчко, стр. 148).

855

Чрезвычайно характерен для Ломоносова § 3 главы первой регламента, где указывается, что „в обоих гимназиях на жалованье в комплете не должно быть иностранных больше пятой доли“. Требование это станет понятным, если иметь в виду, что число иностранцев, принятых в Академическую гимназию в течение первых двадцати лет существования Академии, достигало почти 50% всего состава принятых туда учеников.

Можно отметить ряд лет (1737, 1738, 1739, 1743 гг.), когда в Гимназию принимались одни только иностранцы (ААН, разр. I, оп. 70, № 2).

Столь же характерен для Ломоносова и § 47 главы пятой регламента, где говорится о необходимости воздействовать „всякими пристойными способами“ на родителей с тем, чтобы они не отрывали способных учеников от школы, а давали бы им возможность совершенствоваться в науках.

Таковы наиболее яркие места регламента, которыми далеко не исчерпывается, однако, все содержание этого вновь отысканного документа, значительно пополняющего наше представление о Ломоносове-педагоге.

¹ Феруля — ферула, линейка.

289

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Шумахером, Ломоносовым и Таубертом (ААН, ф. 3, оп. 1, № 527, л. 106).

Публикуется впервые.

Публикуемый документ является первым распоряжением по учебной части, изданным Академической канцелярией после вступления в ее состав Ломоносова. Оно подписано не им одним, но выражает вне всякого сомнения именно его волю: И.-Д. Шумахеру не было основания требовать столь подробного отчета о состоянии Гимназии, которая, как и вся Академия, находилась в полной его власти уже более тридцати трех лет; не стал бы требовать такого отчета и подголосок Шумахера, зять его, И. И. Тауберт.

Цитируемая Ломоносовым инструкция президента Академии была подписана К. Г. Разумовским одновременно с назначением Ломоносова членом Академической канцелярии, 13 февраля 1757 г. (ААН, ф. 3, оп. 1, № 468, лл. 57, 85—90), и была составлена, очевидно, не без влияния Ломоносова: мысль о необходимости пересмотреть гимназический регламент, обновить и дисциплинировать педагогический персонал внушена во всяком случае им.

856

Ломоносов уже давно настаивал на переустройстве Гимназии и всего вообще учебного дела в Академии. Как теперь установлено, этому вопросу было уделено значительное место в том не дошедшем до нас письме, которое Ломоносов отправил Разумовскому в конце октября 1753 г. (т. X наст. изд., документ 37 и примечания к нему), и которое заставило последнего обратиться к Шумахеру с рядом запросов (там же, примечания к документу 470, § 34). Мысли о плачевном состоянии Гимназии продолжали волновать Ломоносова и в середине 1754 г., когда он, работая над проектом Московского университета, писал И. И. Шувалову, что университет без гимназии, „как пашня без семян“ (там же, письмо 45), и в 1755 г., когда рассматривался вопрос о пересмотре академического регламента (там же, документ 396). Наконец уже в 1756 г., за несколько месяцев до вступления Ломоносова в состав Академической канцелярии, он не раз высказывался по вопросу о переустройстве Гимназии, когда в Академическом собрании обсуждалось представленное ее инспектором К.-Ф. Модерахом „Мнение о некоторых недостатках Санктпетербургской гимназии и о поправлении оных“. Модерах, поддержанный Миллером, настаивал главным образом на раздельном обучении гимназистов-дворян и гимназистов из разночинцев, причем предлагал воздерживаться от приема в Гимназию учеников „из самого подлого народа“. Это предложение, в корне противоречившее взглядам Ломоносова, встретило с его стороны решительный отпор и вызвало чрезвычайно резкое его столкновение и с К.-Ф. Модерахом и с Г.-Ф. Миллером (Протоколы Конференции, т. II, стр. 355—356; „Мнение“ Модераха см. ААН, ф. 3, оп. 1, № 220, лл. 139—142).

Став членом Канцелярии, а тем самым и одним из руководителей Академии, Ломоносов, как видно из публикуемого документа, решил в первую очередь добиться реального улучшения постановки учебного дела.

В делах Канцелярии не обнаружено затребованного ею отчета о состоянии Гимназии и не отыскано решительно никаких следов его рассмотрения. Модерах уклонился, очевидно, от представления отчетных данных, сославшись, повидимому, на то, что их можно найти в его прошлогоднем, упомянутом выше, „Мнении“: на такую догадку наводит то обстоятельство, что три дня спустя, 6 марта 1757 г., Канцелярия затребовала это „Мнение“ из академического архива (ААН, ф. 3, оп. 1, № 527, л. 115).

¹ „Академическими“ учениками Ломоносов называет казеннокоштных гимназистов, которых по штату должно было быть двадцать человек, а „вольными“ — своекоштных, которых разрешалось принимать „сколько случатся“.

857

290

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Шумахером, Ломоносовым и Таубертом (ААН, ф. 3, оп. I, № 468, л. 96), с указанием в сносках добавлений, которые предполагалось внести в указ, посланный во исполнение публикуемого определения (ААН, ф. 3, оп. 1, № 219, лл. 344—345).

Публикуется впервые.

Судя по содержанию публикуемого определения, оно было принято после прочтения затребованного из архива „мнения“ К.-Ф. Модераха (см. примечания к документу 289), где тот писал: „За немалый недостаток нашея Гимназии почесть должно, что разные учители весьма часто в классы не ходят, или хоть и придут, токмо не в надлежащее время“. По сообщению Модераха некоторые учителя Гимназии без законных причин „часто в классы приходят либо весьма поздо, либо совсем от оных отгуливают, также во время учения, оставляя учеников своих, из классов выходят, или, не дожидаясь, чтоб учебные часы прошли, совсем уходят домой, что не токмо пользе учащихся, но и чести Академии крайне предосудительно, ибо родители горькие о том приносят жалобы, когда дети и многократно, а особливо весною и осенью, бродя по колена в грязи, насилу до Гимназии дотаскиваются, а за небыванием учителей принуждены возвращаться домой не учившись“ (ААН, ф. 3, оп. 1, № 220, лл. 141—142).

Во исполнение публикуемого определения на следующий день Модераху был послан указ Канцелярии за подписью одного Ломоносова (ААН, ф. 3, оп. 1, № 219, лл. 344—345; № 605, л. 29, исх. № 408).

Недельные репорты о приходах и выходах гимназических учителей стали подаваться Модерахом с 10 марта 1757 г. (ф. 3, оп. 1, № 502, лл. 40—180). Они свидетельствуют о том, что публикуемое определение возымело некоторое действие: прогулы учителей стали явлением более редким.

Педелем, т. е. надзирателем, состоял с 1750 г. Яков Гарнак, бывший парикмахерский подмастерье (ф. 3, оп. 1, № 460, л. 499 об.).

291

Печатается по собственноручному подлиннику (ААН, ф. 20, оп. 3, № 34, л. 1), а приведенная в сноске журнальная резолюция по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Шумахером, Ломоносовым и Таубертом (ААН, ф. 3, оп. 1, № 527, л. 135).

Впервые напечатано — Модзалевский, стр. 353, где ошибочно принято за список учеников Академической гимназии. Приведенная в сноске журнальная резолюция публикуется впервые.

Названные в публикуемом документе „ученики“ вновь учрежденного Московского университета были присланы в Академию Наук его куратором

858

И. И. Шуваловым 18 марта 1756 г. для обучения „разным наукам и художествам“ (ААН, ф. 3, оп. 1, № 206, л. 55). Это была уже вторая партия направленных в Петербург москвичей: первая партия, куда входил в числе прочих знаменитый впоследствии зодчий В. И. Баженов, была командирована тем же Шуваловым в январе 1756 г. (там же, л. 32).

Из пяти учеников, упоминаемых в публикуемом документе, М. Удесов был направлен для рисования планов и фасадов к известному академическому архитектору С. И. Чевакинскому, у которого обучался и В. И. Баженов; А. Карзинов (у Ломоносова ошибочно Карзинин), И. Ганюшкин и Г. Никифоров — к мастеру гравировального художества И. А. Соколову, а А. Воронков — к живописному мастеру И.-Э. Гриммелю (там же, лл. 55—57, 74). Иностранным языкам московские ученики обучались в Академической гимназии (там же, л. 90).

Как видно из публикуемого документа, Ломоносов, вступив в число членов Академической канцелярии, решил расширить круг предметов, преподаваемых молодым москвичам, обратив особое внимание на усвоение ими иностранных языков.

И командирование московских гимназистов в Петербург, и публикуемое распоряжение Ломоносова имели прямую связь с пунктом 14 инструкции И. И. Шувалова директору Московского университета А. М. Аргамакову, которая была написана не позднее апреля 1755 г. Текст этого пункта таков: „Из разночинской гимназии отобрать из бедных, но способных людей, приказать их обучать геометрии и французскому или немецкому языку, гистории, митологии, человек хотя семь, чтоб можно отдать их здесь учиться художествам и сделать начало, чтоб и в Москве с божиею помощию со временем завести было можно“ (Пенчко, стр. 160). Так как Шувалов писал Аргамакову из Петербурга, то под словом „здесь“ надо разуметь Петербург, где в мастерских Академии Наук можно было „учиться художествам“, совмещая это с изучением французского и немецкого языков в Академической гимназии.

Публикуемый документ вносит, таким образом, новую черту в наши представления о связях Ломоносова с Московским университетом.

292

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Шумахером, Ломоносовым и Таубертом (ААН, ф. 3, оп. 1, № 527, л. 136).

Публикуется впервые.

На основании п. 6 новой инструкции (см. примечания к документу 289) конференц-секретарь Г.-Ф. Миллер представил 18 марта 1757 г. проект

859

„каталога“, т. е. расписания университетских лекций (ААН, ф. 3, оп. 1, № 220, лл. 2—4). Проект не удовлетворил Ломоносова прежде всего тем, что был сообразован только с „намерениями“ профессоров и не учитывал пожеланий студентов. Этим и было вызвано публикуемое распоряжение.

Инициатором его был бесспорно Ломоносов, который и ранее рекомендовал считаться с тем, „к какой кто науке больше способен и охоту имеет“ (см. документ 286), и впоследствии, уже в пору единоличного заведывания учебной частью, предоставлял студентам право слушать лекции лишь по той специальности, в которой „каждый по склонности и силам своим мог бы напоследок надлежащие оказать отечеству успехи“ (ААН, ф. 3, оп. 1, № 270, л. 31). Для студентов это имело существенное значение, потому что Академический университет не был разделен на факультеты.

Результаты опроса были сообщены Модерахом 21 марта 1757 г.

Студенты в своих ответах разделились на три равночисленных группы: одна тяготела к физико-математическим наукам, другая — к медицине и ботанике, третья — к истории и филологии (там же, лл. 6—7).

293

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Шумахером, Ломоносовым и Таубертом (ААН, ф. 3, оп. 1, № 468, л. 156).

Публикуется впервые.

Чтение лекций в Университете возобновлялось после многолетнего перерыва; оно „пресеклось“ еще в первой половине 50-х гг.; с 1754 по 1757 г. единственным лектором был академик И.-А. Браун (ААН, ф. 3, оп. 1, № 220, л. 28; ср. также т. X наст. изд., документ 470 § 25 и примечания к нему).

Этим и объяснялось требование, чтобы Браун „снова зачал“ свой философский курс, т. е. чтобы он возобновил в памяти студентов самое начало этого курса, и чтобы, подобно ему, и академик Ф.-Г. Штрубе прочитал сперва курс „прав натуральных“, посвященный начаткам юриспруденции.

Составление экстракта из „Сибирской истории“ Г.-Ф. Миллера было поручено И.-Э. Фишеру Академической канцелярией 31 декабря 1752 г. (ААН, ф. 3, оп. 1, № 463, лл. 602—603).

Предложение „уволить“ В. К. Тредиаковского от чтения лекций „об красноречии“ вызывалось, очевидно, тем, что в области русской стилистики Тредиаковский сошел к этому времени с прежних прогрессивных позиций и, отказавшись от былых попыток сблизить русский литературный язык с живой разговорной речью, стал, по выражению А. П. Сумарокова,

860

портить его „глубочайшею славенщизною“ (А. П. Сумароков. Сочинения, ч. X, 1782, стр. 14).

Весьма характерно для Ломоносова высказанное в п. 5 публикуемого документа пожелание, чтобы курс астрономии читался по-русски: это отвечало основному стремлению Ломоносова расширить круг просветительной деятельности Академии путем привлечения в ее аудитории не одних только академических студентов, попрежнему еще малочисленных.

Академик И.-Э. Цейгер, незадолго до того прибывший в Петербург, занимал должность профессора механики, основной же его специальностью была инструментальная оптика, отчего Ломоносов и счел полезным поручить ему ведение практических занятий по экспериментальной физике.

Президент Академии, приняв все предложенные Канцелярией поправки, утвердил каталог лекций, но вернул его в Канцелярию с большим опозданием: он был получен в Петербурге только 28 апреля 1757 г., из-за чего начало лекций пришлось перенести с 1 на 12 мая (там же, № 468, лл. 156—157).

¹ Элаборация — письменная работа, сочинение.

294

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Шумахером, Ломоносовым, Штелином и Таубертом, (ААН, ф. 3, оп. 1, № 468, л. 162).

Публикуется впервые.

Каталог университетских лекций на 1757 год, утвержденный президентом Академии (см. документ 293), был возвращен Г.-Ф. Миллеру 3 мая 1757 г. (ААН, ф. 1, оп. 2-1757, № 5) и, как видно из ответного репорта Миллера от 7 мая, 5 того же мая обсуждался в Академическом собрании при участии Ломоносова.

Поправки, санкционированные президентом, были приняты к исполнению, но не без возражений. С одним из этих возражений, относительно курса юриспруденции, Ломоносов согласился (Протоколы Конференции, т. II, стр. 379).

Исправленный соответствующим образом каталог был переведен на латинский язык и вместе с русским оригиналом возвращен в Канцелярию для опубликования (ААН, ф. 3, оп. 1, № 220, лл. 13—14), но напечатан не был. Систематическая публикация каталогов началась только с 1760 г., после передачи Университета в единоличное ведение Ломоносова.

861

Чтение лекций, по желанию Академического собрания, было решено производить в главном академическом здании, а не в университетском доме, расположенном на углу 15 линии Васильевского острова и набережной Большой Невы.

По п. 5 публикуемого определения в Академическом собрании было принято компромиссное решение: право слушать лекции только по своей специальности было предоставлено лишь четырем „старым“ студентам. Остальных обязали посещать все лекции, мотивируя это необходимостью дать начинающим „генеральное понятие“ о каждой науке. Ломоносов не возражал против такого решения: оно совпадало с мыслями, высказанными им еще в 1748 г. (см. документ 286; ср. Протоколы Конференции, т. II, стр. 379—380).

295

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым, Штелином и Таубертом (ААН, ф. 3, оп. 1, № 527, л. 194).

Публикуется впервые.

Еще в 1748 г. для студентов были куплены Академией 24 шпаги „с медными вызолоченными эфесами, с портупеями лосиными и пряжками медными“ (Материалы, т. X, стр. 259). Они пролежали на складе до 1750 г., когда президент Академии К. Г. Разумовский на публичной ассамблее наградил шпагами двенадцать студентов „за прилежное обучение и за добрые поступки“ (ААН, ф. 3, оп. 1, № 145, л. 106). С тех пор награждение шпагами вошло в обычай, и студенты дорожили этой наградой.

Признанный недостойным ношения шпаги студент И. Прыткой, чтобы восстановить свою честь, ходил на переэкзаменовку к учителям Н. Н. Мотонису и Г. В. Козицкому, после чего Ломоносов 10 июня 1757 г. наградил шпагой и его (там же, № 222, лл. 254—255).

296

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым, Штелином и Таубертом (ААН, ф. 3, оп. 1, № 527, л. 231).

Публикуется впервые.

5 июня 1757 г., когда со дня возобновления лекций не прошло еще и месяца, надзиравший за студентами инспектор Гимназии К.-Ф. Модерах сочинил репорт, где изложил свои взгляды на университетское преподавание. Модерах был недоволен, с одной стороны, чрезмерной, по его мнению, широтой и горячностью проявленных студентами научных интересов,

862

а с другой стороны, не согласен и с теми мерами, какими Канцелярия АН в лице Ломоносова решила удовлетворять эти интересы. В утвержденный президентом учебный план Модерах предлагал ввести ряд поправок, сплошь ограничительных: уменьшить число предметов преподавания, воспретить студентам слушание лекций, недоступных их пониманию, не пускать студентов на практические занятия в Ботаническом саду, чтобы они, „заблудившись по дороге, вместо аудиторий временно не заходили бы куда“, и т. п. (ААН, ф. 3, оп. 1, № 220, лл. 15—16). На этот репорт, поступивший в Канцелярию 17 июня, письменного ответа не последовало.

Публикуемая журнальная резолюция Канцелярии, вынесенная через две недели после получения репорта Модераха и имевшая несомненную с ним связь, положила начало целому расследованию, предпринятому, очевидно, по требованию Ломоносова: кроме профессоров, опрошены были и студенты. Показания тех и других вскрыли ряд тревожных обстоятельств. Оказалось, например, что недавно прибывший в Петербург профессор физики Ф.-У.-Т Эпинус и профессор анатомии А. Каау-Бургав не пожелали читать лекций, заявив, что они „до учреждения от Канцелярии нового лекциям порядка ходить не будут“ (там же, л. 29). Профессор ботаники И.-Х. Гебенштрейт прекратил чтение лекций за неимением в Ботаническом саду аудитории, и студентам, „пока оная не выстроится, ходить не велел“, Канцелярии же заявил, что не будет читать лекций, „пока не переедет в квартиру при Ботаническом саде“ (там же, лл. 31—32). Уклонился от чтения лекций и профессор механики И.-Э. Цейгер.

С русскими профессорами дело обстояло иначе. Профессор математики С. К. Котельников сообщил, что студенты сперва ходили к нему на лекции, а потом почему-то перестали (там же, л. 25). Профессор же астрономии Н. И. Попов заявил, что приступить к чтению лекций ему не пришлось, так как ни один студент к нему в аудиторию не явился (там же, л. 24).

Из опроса студентов выяснилось далее, что их ответственный руководитель, Модерах, не ограничился представлением в Канцелярию своего проекта, а стал, не дожидаясь ее решения, претворять этот проект в жизнь. Одним студентам Модерах „не советовал“ ходить на лекции, „пока не будет от Канцелярии особливого приказу“, другим „объявлял“ то же самое, только в более туманной форме, говоря, „чтобы остались до распределения“, а третьим попросту приказывал „ни к кому на лекции не ходить, кроме г. Брауна и г. Румовского“ (там же, л. 29 об.).

Таким образом, мероприятия Ломоносова, направленные к возрождению, к обновлению и к укреплению Академического университета, натолкнулись с первых же шагов на сопротивление.

863

Знаменательно, что студенты, не взирая на „разъяснительную“ работу Модераха, продолжали заявлять о своем желании слушать лекции и притом не только те, которые были рекомендованы им Модерахом (там же, л. 28).

297

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Шумахером, Ломоносовым, Штелином и Таубертом (ААН, ф. 3, оп. 1, № 468, л. 309), с указанием в сносках вариантов по писарскому черновику с собственноручными поправками Ломоносова (там же, ф. 20, оп. 3, № 140, лл. 1—2).

Публикуется впервые.

Публикуемое определение свидетельствует о том, что, несмотря на все организационные усилия Ломоносова, итоги летнего семестра 1757 г. оказались плачевны: из восьми намеченных лекторов читали лекции только трое. Считаясь с обстановкой, Ломоносов был вынужден пойти на некоторое сокращение количества лекторов.

Ф.-У.-Т. Эпинусу был передан Физический кабинет Академии, заботливо оборудованный когда-то трудами академиков Г.-В. Крафта и Г.-В. Рихмана. Физические приборы были подобраны последними в свое время применительно к программе учебных опытов. Эта программа содержалась 1) в руководстве Крафта, выпущенном в 1738 г. под заглавием „Experimentorum physicorum praecipuorum descriptio in usum auditorum suorum edita“ („Описание главных физических опытов, изданное для своих слушателей“; в публикуемом определении Ломоносов называет эту книгу „Крафтовыми экспериментами“), и 2) в „Волфианской экспериментальной физике“, переведенной Ломоносовым в 1744 г. и выпущенной в свет в 1746 г., „чтобы по ней показывать и толковать физические опыты“ (т. I наст. изд., стр. 425). Оборудование Физического кабинета требовало обновления и пополнения. Предложив поэтому Эпинусу и И.-Э. Цейгеру подать репорт о том, „какие к тому инструменты вдобавок потребны и что поправить должно“, и считаясь с тем, что пока приходилось довольствоваться наличным инвентарем, Ломоносов признал нужным, чтобы лекции читались по „Вольфовой экспериментальной физике“ и по книге Крафта.

На призыв Ломоносова обогатить Физический кабинет новыми приборами профессоры-физики, если и отозвались, то очень слабо, и через три с половиной месяца Ломоносову пришлось констатировать, что профессоры „совсем больше не радеют“ о приборостроении (т. X наст. изд., документ 397).

В дополнение к публикуемому определению, датированному 22 сентября 1757 г., 3 октября Модераху было приказано наблюдать за тем,

864

чтобы студенты ходили на лекции к Эпинусу, Цейгеру и химику У.-Х. Сальхову (там же, № 220, л. 36), что Модерах и выполнил, взяв с желающих слушать эти лекции соответствующие расписки (там же, л. 37).

298

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Шумахером, Ломоносовым, Штелином и Таубертом (ААН, ф. 3, оп. 1, № 527, л. 334 об.).

Публикуется впервые.

Академический университет помещался с 1747 г. в доме Строгановых, в непосредственной близости от Академии Наук. За десять лет этот дом пришел в такую ветхость, что Академическая канцелярия была вынуждена его освободить (ф. 3, оп. 1, № 213, л. 181 об.). По контракту, подписанному 15 октября 1757 г., под Университет и Гимназию был взят в аренду каменный дом на углу набережной Большой Невы и 15 линии Васильевского острова, принадлежавший Троице-Сергиевой лавре (ф. 3, оп. 1, № 213, лл. 185—186).

На обороте копии контракта имеется помета, что в марте 1757 г. план этого дома брал для ознакомления Ломоносов (там же, л. 186 об.; план дома см. там же, № 219, л. 199—200).

299

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Шумахером, Ломоносовым, Штелином и Таубертом (ААН, ф. 3, оп. 1, № 527, л. 337).

Публикуется впервые.

На основании § 49 академического регламента студенты должны были экзаменоваться каждые четыре месяца. 12 сентября 1757 г. истек четырехмесячный срок со дня возобновления университетских лекций, чем и вызвано было публикуемое распоряжение.

Об итогах экзамена см. документ 302 и примечания к нему.

300

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Шумахером, Ломоносовым и Штелином (ААН, ф. 3, оп. 1, № 527, лл. 374 об. — 375).

Впервые напечатано — Билярский, стр. 355.

„Штейнбахов лексикон“ (Steinbach, Ch. E. Vollständiges deutsches Wörterbuch, vel Lexicon germanico-latinum, cum praefationibus et autoris et Johannis Ulrici Koenig.... tt. I—II, Breslau, 1734 — Штейнбах. К. Е.

865

Полный немецкий словарь или немецко-латинский лексикон с предисловиями автора и Иоганна-Ульриха Кёнига, тт. I—II, Бреславль 1734), из которого Ломоносов предложил К.-Ф. Модераху выписать первообразные немецкие слова и добавить к ним русские значения, был знаком Ломоносову со студенческих лет: экземпляр этого словаря он приобрел еще в Марбурге (ААН, ф. 20, оп. 3, № 37, лл. 3—4).

Для Модераха, владевшего русским языком, это была не такая уж сложная задача тем более, что в его распоряжении были многоязычные словари подобного типа, изданные как Академией Наук, так и в доакадемическое время; из последующей резолюции Канцелярии АН, принятой полгода спустя, можно заключить, что Модерах передоверил возложенную на него работу какому-то другому лицу, которое и перевело немецкие слова на русский язык. Канцелярия предложила Модераху пересмотреть и выправить этот перевод (ААН, ф. 3, оп. 1, № 528, л. 128 об.), но он не выполнил данного ему поручения (ААН, ф. 20, оп. 1, № 2, л. 92, п. 4).

301

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Шумахером, Ломоносовым, Штелином и Таубертом (ААН, ф. 3, оп. 1, № 469, л. 41).

Публикуется впервые.

Иван Лепехин, сын отставного солдата, был прислан 3 апреля 1751 г. Сенатом в Канцелярию АН для определения в Академическую гимназию (ААН, ф. 3, оп. 1, № 956, л. 30). Ему было в то время десять лет. 16 апреля Канцелярия АН направила его к инспектору Академической гимназии С. П. Крашенинникову (там же, № 520, л. 183), который, проэкзаменовав Лепехина и установив, что он „кроме российской грамоты ничему не обучен“, оценил „понятие и прилежание“ мальчика и обратился в Канцелярию с просьбой принять его в число казеннокоштных учеников Гимназии. 27 августа 1751 г. Лепехин был зачислен в их состав с жалованьем в сумме 12 р. в год (там же, № 152, лл. 69, 71).

Отзывы гимназических учителей, представленные Лепехиным в 1758 г., свидетельствовали, что он выдвинулся в число первых учеников, хорошо овладев немецким и латинским языками и приобретя серьезные математические познания (там же, ф. 3, оп. 1, № 229, лл. 136—138).

302

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Шумахером, Ломоносовым, Штелином и Таубертом (ААН, ф. 3, оп. 1, № 469, л. 71).

866

Впервые напечатано (по копии) — Билярский, стр. 366.

Резолюция Канцелярии АН от 9 октября 1757 г. о производстве экзамена студентов (документ 299) была формально принята академиками к исполнению, но и здесь дало о себе знать все то же сопротивление, которое встречали многие педагогические начинания Ломоносова. У него сложилось к этому времени убеждение, что главными зачинщиками и организаторами этого сопротивления были Г.-Ф. Миллер и И. И. Тауберт. Про первого Ломоносов писал 7 января 1758 г. президенту Академии, что именно он, Миллер, „профессоров научал делать разные в лекциях отговорки и неосновательные роптания“, давая им понять, что он Канцелярию „ни во что не ставит“. А про Тауберта, не перестававшего говорить, что „Университет здесь не надобен“, Ломоносов сообщал в том же представлении, что из-за его самоуправства „лекции вовсе остановились“ (т. X наст. изд., документ 397). Это подтверждал и профессор И.-А. Браун, который еще 1 декабря 1757 г. доложил Канцелярии, что университетской аудитории дано другое назначение (ААН, ф. 3, оп. 1, № 220, л. 38).

17 февраля 1758 г. в Канцелярию поступил репорт конференц-секретаря Миллера об итогах студенческих экзаменов (там же, № 226, лл. 66—68). При наличии всего четырнадцати студентов производство экзаменов было растянуто на целых полтора месяца (ср. Протоколы Конференции, т. II, стр. 392—394, 396). „Аттестаты“, т. е. отзывы экзаминаторов об отдельных студентах, были действительно во многих случаях „совсем неявственны и темны“; так, например, все, что узнал Ломоносов об успехах новых студентов, сводилось к следующему сообщению Брауна: „Что я поныне читал и предлагал, оные студенты поняли“.

Указ Канцелярии АН, посланный во исполнение публикуемого определения (ААН, ф. 1, оп. 2 — 1758, № 3), был получен в Историческом собрании 18 марта и обсуждался 19 марта 1758 г., причем академику И.-Э. Фишеру и К.-Ф. Модераху было поручено задать студентам письменные работы на латинском, немецком и французском языках и предъявить эти работы Канцелярии с общим заключением Модераха, что и было сделано 6 апреля 1758 г. (Протоколы Конференции, т. II, стр. 404—405).

303

Русский текст печатается частично (§§ 76—90) по собственноручному черновику (ААН, ф. 20, оп. 1, № 1, лл. 283—284), сверенному с писарской копией (ААН, ф. 3, оп. 1, № 707, л. 302), частично (§§ 97—102 и 114—120) по незаверенной копии, писанной рукой И. С. Баркова (ААН, ф. 20, оп. 1, № 2, лл. 452—453 об.), и частично (все прочие параграфы) по немецкому переводу 1759 г. (ААН, ф. 20, оп. 1, № 2, лл. 368—387 об.), переведенному для настоящего издания на русский язык.

867

Немецкий текст печатается по вышеупомянутому немецкому переводу 1759 г., писанному неизвестной рукой.

Рукопись, содержащая полный русский текст, не отыскана.

Публикуется впервые, за исключением §§ 76—90 русского текста, которые впервые напечатаны — ОР, кн. V, стр. 18—21, без указания, что они являются фрагментом регламента Академической гимназии.

Части русского текста, принадлежащие Ломоносову, набраны крупным шрифтом, части же текста, переведенные с немецкого, набраны петитом.

Датируется предположительно. В „Росписи упражнений сего 1759 года“ Ломоносов говорит, что гимназический регламент был написан им „прошлого году“ (т. X наст. изд., документ 517, п. 4), т. е. в 1758 г. В представлении на имя президента Академии Наук от 7 января 1758 г. Ломоносов предлагал между прочим „Гимназию и Университет снабдить регламентами“ (там же, документ 397, п. 7). Прямым следствием этого представления явились, во-первых, подписанное президентом 24 марта 1758 г. определение, согласно которому вся ученая и учебная часть Академии, в том числе и Гимназия, была поручена „смотрению“ Ломоносова (ААН, ф. 3, оп. 1, № 469, л. 104) и, во-вторых, подписанный в том же 1758 г. (точная дата неизвестна), но не дошедший до нас ордер президента на имя Ломоносова, „чтобы он сочинил регламенты для Университета и Гимназии“ (ААН, ф. 3, оп. 1, № 471, л. 19). Надо полагать поэтому, что публикуемый регламент был составлен Ломоносовым не ранее подписания президентом вышеупомянутого определения от 24 марта 1758 г.

27 мая 1758 г. в Академическую гимназию был принят земляк Ломоносова, П. О. Дудин (документ 306). Прием его как крестьянина, „положенного в подушный оклад“, прямо противоречил строго соблюдавшемуся до тех пор § 41 академического регламента, и если Дудин был тем не менее принят в Гимназию, то объяснялось это, может быть, тем, что к тому времени президентом Академии был, хоть еще и не утвержден официально, но в принципе одобрен публикуемый ломоносовский регламент, который предусматривал возможность приема в Гимназию крестьян, положенных в подушный оклад. В силу всего сказанного, можно предположить, что упомянутый регламент был составлен Ломоносовым, вероятно, в период между 24 марта и 27 мая 1758 г.

До самого последнего времени текст составленного Ломоносовым регламента Академической гимназии считался утраченным (Билярский, стр. 420; Пекарский II, стр. 670; Акад. изд., т. VIII, стр. 178 втор. паг.). Немецкий его перевод, сохранившийся в личном архиве Ломоносова, не обращал на себя внимания исследователей, которые, не вникая в его содержание, принимали его не за переводное, а за чье-то оригинальное

868

произведение на немецком языке. Что же касается уцелевших отрывков русского текста, принадлежащих бесспорно перу самого Ломоносова, то их считали переводом какого-то неизвестного немецкого текста (Модзалевский, стр. 281, №№ 87 и 89). Лишь при подготовке настоящего тома Е. С. Кулябко установила, что упомянутый немецкий текст, состоящий из ста двадцати параграфов, является полным переводом гимназического регламента Ломоносова. Это доказывается 1) тем, что содержание критических замечаний инспектора Гимназии К.-Ф. Модераха относительно отдельных параграфов этого регламента (Билярский, стр. 413—414) вполне согласуется с содержанием соответствующих параграфов немецкого текста, 2) тем, что очень многие параграфы последнего (§§ 1, 2, 5, 8, 10—13, 17, 20, 44—46, 49—73) совпадают по содержанию с соответствующими параграфами составленного Ломоносовым же „Регламента Московских гимназий“ (см. документ 288, §§ 3, 4, 5, 7—11, 13, 16, 26—27 30—47, 57—63) и 3) тем, что §§ 76—90 немецкого текста являются дословным переводом написанных Ломоносовым „Узаконений для учащихся в Гимназии имп. Академии Наук“, собственноручный черновик которых сохранился и был опубликован в 1840 г. (§§ 76—90 публикуемого документа).

Официального утверждения публикуемый регламент не получил, но неофициально был одобрен президентом и введен в действие, что удостоверено и Ломоносовым (т. X наст. изд., документ 516) и К. Г. Разумовским, который в январе 1760 г. писал, что Ломоносов, „по сочиненному от него регламенту в Гимназии поступая“ с его, Разумовского, позволения, „привел своим старанием Гимназию во много лучшее состояние перед прежним“ (документ 320).

Когда именно произошло это неофициальное одобрение регламента, мы не знаем; известно лишь, что некоторые намеченные в нем мероприятия (в частности учреждение „российских школ“), были введены Ломоносовым в жизнь еще в конце 1758 г. (ААН, ф. 3, оп. 1, № 470, л. 108 об.).

Что касается официального утверждения публикуемого регламента, то первым, насколько известно, документом по этому вопросу является ордер президента Академии от 23 июля 1759 г. следующего содержания: „В Канцелярию Академии Наук. Приложенные при сем регламенты Университета и Гимназии рассмотреть в Канцелярии всем членам и согласясь подать мне общее мнение. Граф К. Разумовский“ (там же, л. 235). Неизвестно, по чьей инициативе было отдано президентом Академии Наук это распоряжение. Можно лишь сказать с полной уверенностью, что инициатором его был не Ломоносов: в момент подписания президентского ордера Ломоносова в Петербурге не было; он с 20 июля 1759 г. находился на Усть-Рудицкой фабрике (там же, № 529, л. 211). Обсуждение

869

ордера в Канцелярии АН было отложено до возвращения Ломоносова (там же, л. 216 об.). 11 августа он вернулся (там же, л. 231). На следующий день, 12 августа, Канцелярией была вынесена журнальная резолюция об отсылке составленных им университетского и гимназического регламентов инспектору Гимназии Модераху с приказанием „по тетрадям раздать перевесть на немецкий язык под смотрением его гимназическим учителям, кто к тому способен, немедленно и подать при репорте в Канцелярию“ (там же, лл. 232 об. — 233). Соответствующий ордер Канцелярии был послан Модераху в тот же день (там же, № 607, л. 63 об.). К 17 сентября 1759 г. перевод регламента на немецкий язык был, очевидно, уже готов, так как в этот день состоялось решение Канцелярии об отсылке его на отзыв академикам Г.-Ф. Миллеру, И.-Э. Фишеру и И.-А. Брауну и тому же Модераху (см. документ 315 и примечания к нему, где даны сведения о дальнейшем движении дела).

Этот-то немецкий перевод гимназического регламента, выполненный учителями под наблюдением Модераха, и сохранился в личном архиве Ломоносова.

Таким образом, если русский текст регламента, в полном его виде еще не отысканный, был написан в первой половине 1758 г., то находящийся в нашем распоряжении немецкий перевод этого текста появился в промежуток времени между 12 августа и 17 сентября 1759 г.

Учителя старались, как видно, переводить дословно, однако справились со своей задачей не вполне удовлетворительно. В переводе встречаются и описки, и ошибки, вызванные непониманием отдельных русских слов и выражений. Из этого можно заключить, что Ломоносов не корректировал перевода. При обратном переводе немецкого текста на русский язык для настоящего тома ошибки немецкого перевода не исправлялись. О тех из них, которые удалось обнаружить, говорится ниже, в примечаниях 7, 8, 11, 21, 24, 25 и 27.

Следует иметь в виду, что те части публикуемого русского текста, которые являются исполненным для настоящего издания новым русским переводом немецкого перевода 1759 г., передают содержание неотысканных частей ломоносовского оригинала с далеко не абсолютной точностью. Знакомство с этими частями текста тем не менее весьма полезно: при всех недочетах изложения они дают все же достаточно полное и ясное представление как о структуре составленного Ломоносовым гимназического регламента, так и тех общих идеях, какие положены в его основу. А так как регламент был введен Ломоносовым в жизнь, то пополняются тем самым и наши, пока еще весьма отрывочные и скудные сведения о том, что представляла собой Академическая гимназия в последние пять лет жизни Ломоносова.

870

Обращают на себя внимание прежде всего вводные слова регламента: „Гимназия, — говорит Ломоносов, — является первой основой всех свободных искусств и наук“. Она должна быть рассадником „просвещенного юношества“.

Выраженная здесь мысль Ломоносова заключалась в том, что Академическая гимназия должна быть школой общеобразовательной, а не профессиональным училищем, готовящим к одной только академической службе, как того желали иные деятели Академии Наук и, в частности, авторы Академического регламента 1747 г.

Особенно примечателен § 4 гимназического регламента, где идет речь о социальном составе гимназистов. § 41 Академического регламента 1747 г. разрешал принимать в Университет и Гимназию „из всяких чинов людей, смотря по способности, кроме положенных в подушный оклад“. Это означало, что туда имели доступ только дети дворян, служителей культа, купцов и лиц, состоящих на государственной службе, военной и гражданской. Представителям городской бедноты, детям цеховых ремесленников и фабричных рабочих, а также и крестьянам всех категорий, государственным, дворцовым, а в особенности помещичьим, т. е. подавляющему большинству трудового населения, путь к науке был закрыт. Составляя в 1755 г. проект регламента Московских гимназий, Ломоносов умолчал о подушном окладе й, воспользовавшись широким и недостаточно определенным термином „разночинцы“, предложил принимать в Гимназию всех разночинцев, кроме состоящих в синодальном ведомстве. О крестьянах же в этом проекте говорилось только, что не следует принимать в Московскую гимназию „никаких крепостных помещичьих людей“, кроме тех, кого помещик захочет отпустить на волю (документ 288, § 1). Таким образом, московский проект, который в этой своей части был принят И. И. Шуваловым (Пенчко, стр. 158—159), открывал незаметным образом доступ в Гимназию детям городской бедноты, платившей подушную подать, но почему-то ничего не говорил о непомещичьих крестьянах, т. е. о том социальном слое, из которого вышел сам Ломоносов. Три года спустя, в 1758 г., работая над публикуемым регламентом Академической гимназии, Ломоносов заметил свой недосмотр и изложил правила приема по-новому, устранив всякие недомолвки. Хоть § 4 этого регламента и начинается со слов о том, что „в Академическую Гимназию не должны быть принимаемы лица, положенные в подушный оклад, и в особенности крепостные люди“, однако, в последующих фразах того же параграфа прямо сказано, каким способом желающие могут обойти этот запрет: как „посадским людям“, т. е. горожанам, так и государственным и дворцовым крестьянам разрешалось поступать в Гимназию при условии, если их общество, округ или даже родственники согласятся уплачивать за них подушную подать до новой ревизии, при которой они должны

871

быть вычеркнуты из подушных списков; что же касается помещичьих крестьян, то им следовало получить для поступления в Гимназию подобное же согласие своего помещика, который, обязуясь платить за них подушную подать до следующей ревизии, должен был, сверх того, освобождать их навечно от крепостной зависимости. Итак, петербургский регламент 1758 г., если бы он был официально утвержден, явился бы в смысле демократизации школы крупным шагом вперед по сравнению с московским регламентом 1755 г.: Ломоносов стремился открыть двери Академической гимназии для всех решительно слоев тогдашнего населения, вплоть до тех, которые по дворянским понятиям того времени считались самыми низшими, или, как тогда говорили, „подлейшими“.

Вопреки тенденциям бывшего „главного командира“ Академии Наук И.-А. Корфа, а также Миллера, Модераха и других, Ломоносов настаивал не только на совместном обучении в Гимназии дворян и не дворян, но и на том, чтобы как в отношении обращения с ними, так и в смысле одежды те и другие были бы в одинаковом положении.

Неудивительно, что в условиях феодального строя ломоносовский регламент, содержавший такие подчеркнуто демократические требования, не мог рассчитывать на сочувствие правящих верхов.

В области учебного дела основным нововведением Ломоносова, — как видно из текста регламента, — было учреждение „российских классов“ (в других документах Ломоносов называет их не классами, а школами), т. е. цикла занятий, посвященных изучению русского языка и русской истории, „чего, — как справедливо говорит Ломоносов, — с начала Гимназии до него не бывало“ (т. X наст. изд., документ 518, разд. VII, п. 4). В истории развития нашего литературного языка ломоносовские „российские классы“, несмотря на недолгое их существование, были явлением значительным.

Введенные Ломоносовым уроки русского красноречия посещал, в частности, в течение трех полугодий И. И. Лепехин, ставший затем одним из лучших русских стилистов своего времени. Полный гимназический курс русского языка по ломоносовской программе прошел В. П. Светов, впоследствии крупный русский лингвист, прямой продолжатель Ломоносова.

Ломоносов требовал, чтобы латынь, арифметика, геометрия и география преподавались в Гимназии на русском языке и только философия — на латинском. Таким образом, с существовавшей до того системой преподавания „с немецкого“ было покончено.

Изучение латинского языка, в то время международного языка ученых, было сохранено и углублено, составив второй цикл гимназических занятий, куда включалось также ознакомление с началами греческого

872

языка; изучение же немецкого и французского языков стало факультативным.

Третий цикл занятий был посвящен „первым основаниям нужнейших наук“. Из числа предметов этого цикла арифметика, геометрия и география преподавались и раньше, правда, с большими перебоями. Ломоносов добавил к ним тригонометрию и — что особенно интересно — философию, которая включала в себя „логику, метафизику и практическую философию“.

Так как учебным руководством должна была служить при этом книга Л.-Ф. Тюммига „Основания Волфианской философии“, часть которой Ломоносов перевел в 1744 г. под заглавием „Волфианская экспериментальная физика“, то есть основание думать, что в гимназический курс философии входила, может быть, и физика.

Весьма примечательно, что в список авторов, которых должны были читать гимназисты, желавшие изучать французский язык, Ломоносов ввел и Вольтера.

Для того чтобы уяснить себе структуру ломоносовской Гимназии, необходимо иметь в виду, что она была разделена на три класса: высший, средний и низший, однако пребывание ученика в каждом из этих классов не ограничивалось никакими календарными сроками: по мысли Ломоносова, гимназист не должен был переводиться из одного класса в другой, пока не усвоит „в совершенстве“ всего того, что проходится в его классе, а для этого, как видно из документов, одного учебного года не хватало.

В публикуемом регламенте, как и в проекте регламента московских гимназий (документ 288), не указано, какого возраста должны быть лица, принимаемые в Гимназию. Это не случайный пропуск. Желающих получить гимназическое образование было так мало, что в отношении возраста не устанавливалось никаких ограничительных норм. В Гимназию, наряду с детьми шести-семи, иногда даже и четырех-пяти лет, принимались и взрослые юноши шестнадцати-восемнадцати лет, а в некоторых, правда, редких случаях допускались и зрелые люди двадцати четырех, двадцати шести и даже двадцати девяти лет (см. ААН, разр. I, оп. 70, № 2).

Особенно интересна глава „об обязанностях гимназистов“. Отчетливо отражая педагогические воззрения Ломоносова, его „Узаконения“ резко отличаются от тех чисто полицейских правил внутреннего распорядка для студентов и гимназистов, которые девятью годами ранее были составлены Шумахером и Тепловым (Материалы, т. X, стр. 451—454).

¹ Под словом „освидетельствование“ следует понимать приемное испытание.

873

² „Остальными“ или „экстраординарными классами“ Ломоносов называл в данном случае уроки новых языков.

³ Ср. документ 317.

⁴ Та же норма и в § 3 проекта регламента московских гимназий (документ 288).

⁵ Ср. § 75 публикуемого регламента.

⁶ Об устройстве гимназического общежития см. документы 306, 307, 309.

⁷ В не дошедшем до нас русском подлиннике шла речь, очевидно, не о браге, а об особой разновидности кваса, носившей название „кислые щи“ (ср. документ 309).

⁸ „Доктором“ и „хирургом“ переводчик назвал тех, кто в академическом штате именовались лекарем и подлекарем.

⁹ Катехизис стал преподаваться, таким образом, с этих пор только раз в неделю, тогда как ранее бывало два таких урока в неделю по два часа каждый (ААН, ф. 3, оп. 1, № 503, лл. 46—81; ср. Материалы, т. X, стр. 523, п. 4).

¹⁰ По „Учреждению о Университете и Гимназии“, составленному в 1750 г. И.-Д. Шумахером и Г. Н. Тепловым, уроки Танцев, занимавшие шесть часов в неделю, были обязательны для всех гимназистов (Материалы, т. X, стр. 523, п. 11).

¹¹ „Церковными заповедями“ (ср. § 76) Ломоносов называл, вероятно, в данном случае церковные книги: ср. §§ 48 и 50 Ломоносовского регламента московских гимназий, где указаны в одном случае „часослов и псалтырь“, а в другом — „книги церковного круга“ (документ 288).

¹² Ср. т. VII наст. изд., стр. 810—811.

¹³ Имеется в виду „Грамматика латинская для употребления в Гимназии при Санктпетербургской Академии Наук“ (СПб., 1746), выдержавшая затем много переизданий.

¹⁴ Имеются в виду „Школьные разговоры на российском, немецком, французском и латинском языках“, СПб., 1738. переиздававшиеся затем не раз.

¹⁵ Имеется в виду: „Auszug aus den Anfangs-Gründen aller mathematischen Wissenschaften, zu bequemerem Gebrauche der Anfänger auf Begehren verfertiget von Christian Freyherrn von Wolff. Neue Auflage, verbessert und mit einem Register vermehrt.“ Francfurt und Leipzig, 1752 (Извлечение из начальных оснований всех математических наук, составленное для удобнейшего пользования начинающих бароном Христианом фон Вольфом. Новое, улучшенное издание, дополненное реестром. Франкфурт и Лейпциг, 1752). Первое издание этой книги вышло в 1713 г. В 1770—1771 г. она вышла на русском языке, в переводе С. К. Котельникова

874

под заглавием „Сокращение первых оснований математики Хр. Вольфа“.

¹⁶ Под „описанием“ Ломоносов разумеет либо анонимную „Kurtzgefaste politische Geographie zur Erläuterung eines kleinen, in Russischer Sprache publicirten Atlantis entworfen bey der Kayserl. Academie der Wissenschaften“, 1745 („Краткая политическая география для пояснения малого, изданного на русском языке Атласа, составленного при имп. Академии Наук, 1745), либо, вернее, книгу Г.-В. Крафта „Руководство к математической и физической географии с употреблением земного глобуса и ландкарт“, 1739, в русском переводе И. И. Голубцова (первое издание немецкого подлинника помечено 1738 г.; рукопись русского перевода — ААН, разр. II, оп. 1, № 103).

¹⁷ „Тюммиговым «Сокращением»“ Ломоносов называет книгу: L.-Ph. Tümmig. „Institutiones philosophiae Wolfianae in usus academicos adornatae“. Frankfurt und Leipzig, 1725 (Л.-Ф. Тюммиг. Основания Вольфианской философии, составленные для академического пользования. Франкфурт и Лейпциг, 1725). Один из семи разделов этой книги был переведен Ломоносовым и вышел в свет в 1746 г. под заглавием „Волфианская экспериментальная физика“. В 1760 г. этот перевод Ломоносова был им переиздан (т. I наст. изд., стр. 417—531, 577—592; т. III, стр. 429—439, 569—574).

¹⁸ Имеется в виду книга: J.-C. Gottsched. „Grundlegung einer deutschen Sprachkunst“. Leipzig, 1749 (И.-К. Готшед. „Основы немецкой грамматики“. Лейпциг, 1749).

¹⁹ См. примечание 14.

²⁰ Имеется в виду: „Pepliers parfaite grammaire royale françoise“. Berlin, 1701 („Совершенная королевская французская грамматика Пеплие“. Берлин, 1701).

²¹ В академических документах 50—60-х годов термин „студенческий класс“ не встречается. Неизвестно, какой русский термин передан так переводчиком; ясно лишь, что речь идет в данном случае о производстве в студенты (ср. § 60; документ 288, § 36).

²² В регламенте московских гимназий эта форма дана (там же, § 39).

²³ Ср. § 3.

²⁴ Весьма вероятно, что переводчиком допущена здесь ошибка, вызванная непониманием русского текста: в соответствующем параграфе регламента московских гимназий речь идет не о „проступках против религии“, а о „важных преступлениях законов“ (документ 288, § 57).

²⁵ Этому параграфу соответствует § 62 регламента московских гимназий, где говорится не о „преступлениях, направленных против религии“, а опять-таки о „важных преступлениях законов“ (там же).

875

²⁶ О дальнейшей судьбе „узаконений“, изложенных в §§ 76—90, см. документ 311 и примечания к нему.

²⁷ Переводчик, не поняв, что речь идет о „беспорочном“ поведении, т. е. о нравственной чистоте, перевел слова „в делах беспорочных“ „in gleichgültigen Dingen [в безразличных вещах]“.

²⁸ См. § 45.

²⁹ „Педагогии“, т. е. пансиона „для знатных дворян“, при Гимназии фактически, насколько известно, учреждено не было.

³⁰ Последние слова § 120 дают основание заключить, что Ломоносов предполагал представить на утверждение верховной власти не только проект университетских привилегий, но и проект привилегий для Гимназии. Текст их не отыскан.

304

Печатается по собственноручному черновику (ААН, ф. 20, оп. 1, № 2, лл. 354, 356).

Впервые напечатано — Пекарский, II, стр. 948—949.

Датируется предположительно по связи публикуемого документа с регламентом Академической гимназии, который был составлен Ломоносовым в 1758 г., повидимому, в промежуток времени между 24 марта и 27 мая (см. примечания к документу 303). Связь этих двух документов несомненна: „стат“ предусматривает ту самую структуру Гимназии, какая дана в регламенте; особенно же убедительно в этом отношении упоминание о „педагогии“, которой посвящены §§ 113—120 регламента. Работая над последним, Ломоносов набрасывал, вероятно, в то же время и проект штата.

Публикуемый документ отражает заботу Ломоносова о подборе возможно более сильного педагогического персонала для российских школ. В число преподавателей этих школ Ломоносов, как видим, предполагал ввести двух адъюнктов С. Я. Румовского и М. Софронова, учеников Леонарда Эйлера.

В последующие годы учителями русских школ, особенно „верхнего“ их класса, Ломоносов назначал наиболее способных студентов Академического университета.

Намеченный в данном наброске штат Университета существенно отличается от штата 1760 г. (см. документ 323) тем, что проведенного там разделения на три факультета здесь еще нет. С другой стороны, там отсутствует принятая здесь, не совсем понятная разбивка „третьего класса студентов-элевов“ на „университетских“ и „академических“. Можно думать, что „академическими“ Ломоносов называл тех студентов, которых готовили к службе в Академии Наук, а „университетскими“ — всех остальных.

876

Публикуемый набросок особенно ценен тем, что в нем нашла себе довольно подробное отражение программа университетского преподавания, должно быть, та самая, какая была намечена в неотысканном университетском регламенте Ломоносова. Для „студентов-элевов“ третьего класса она дана здесь в двух вариантах.

¹ „Приходами педагогии“ Ломоносов называет, очевидно, те суммы, которые должны были слагаться из единовременных 50-рублевых взносов „на педагогические расходы“, уплачиваемых родителями при вступлении их детей в „педагогию“ (документ 303, § 119).

² „Пенсионными деньгами от приватных“ Ломоносов называет те суммы, которые должны были уплачиваться родителями за „особливое содержание“ их детей в „педагогии“ (там же, § 115).

305

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Шумахером, Ломоносовым, Таубертом и Штелином (ААН, ф. 3, оп. 1, № 528, л. 147 об.).

Впервые напечатано — Билярский, стр. 372.

Крестьянское семейство Дудиных, односельчан Ломоносова, было хорошо знакомо ему с детства.

По преданию, в доме у Христофора Дудина, владевшего ценной библиотекой, Ломоносов впервые увидел славянскую грамматику Смотрицкого и арифметику Магницкого, книги, ставшие его первыми учебниками, или, как он их называл, „вратами“ его учености (Меншуткин, I, стр. 15—16).

Живя в Петербурге, Ломоносов продолжал поддерживать дружеские отношения с земляками.

В 1757 г. сын Христофора Дудина, Осип, представил в Кунсткамеру кость мамонта, которая была приобретена у него Академией Наук по распоряжению Ломоносова (ААН, ф. 3, оп. 1, № 527, лл. 334 об. — 335; № 1094, л. 283).

Сын Осипа Дудина, Петр, о котором идет речь в публикуемом документе, принадлежал как сын крестьянина к категории людей, „положенных в подушный оклад“, т. е. таких, которых, согласно § 41 Академического регламента, не разрешалось принимать в Гимназию. Если его туда тем не менее приняли, то несомненно лишь благодаря настоянию Ломоносова, который опирался в этом случае, вероятно, на § 4 составленного им регламента Академической гимназии, официально еще не утвержденного, но одобренного в принципе президентом Академии (документ 303).

877

Определив П. О. Дудина в Гимназию, Ломоносов следил за его учением и через некоторое время изменил порядок его занятий: 18 июня того же 1758 г. было дано распоряжение, чтобы рисованию Дудин обучался не в Гимназии, а в Рисовальной палате „после полудни“, утренние же часы он должен был посвящать „наукам“ в Гимназии (там же, ф. 3, оп. 1, № 528, л. 166).

306

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым (ААН, ф. 3, оп. 1, № 707, л. 290).

Впервые напечатано — Билярский, стр. 373.

Датируется предположительно по журналу входящих дел, где публикуемое представление значится поступившим 30 июля 1758 г. (ААН, ф. 3, оп. 1, № 665, л. 67 об).

Упоминаемое в публикуемом документе представление Ломоносова „о умножении учеников в Гимназии и студентов в Университете“ не обнаружено в делах Академической канцелярии.

Штат 1747 г. предусматривал двадцать казеннокоштных гимназистов. В 1750 г. президент Академии удвоил их число (ААН, ф. 3, оп. 1, № 460, лл. 340 об., 431), Ломоносов же намеревался увеличить это число с сорока до шестидесяти человек и рассчитывал, что на содержание каждого из них следует положить 30 руб. в год (см. документ 303, §§ 11—13 и документ 304). Исходя из такого расчета, он и просил отпустить 1800 руб. с тем, „чтобы сами гимназисты не получали никаких денег на руки“, т. е., иначе говоря, чтобы они были переведены с денежного на натуральное довольствие и чтобы жили не по домам, а в академическом общежитии.

К. Г. Разумовский отказал в увеличении числа гимназистов, ввиду чего денежная заявка Ломоносова была уменьшена в полтора раза: ордером президента от 18 августа 1758 г. на указанную Ломоносовым надобность было разрешено отпустить, вместо просимых 1800 р., всего 1200 р.

Тем же ордером было предписано перевести гимназистов на натуральное довольствие с 1 сентября 1758 г. (Билярский, стр. 374), но фактически эта осуществленная Ломоносовым крупная реформа учебной жизни была введена в действие лишь с 1 января 1759 г. (ААН, ф. 3, оп. 1, № 470, лл. 108 об. — 109, 255 об.).

307

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым (ААН, ф. 20, оп. 3, № 113, лл. 1—4).

Впервые напечатано — Модзалевский, стр. 350—353.

878

День написания устанавливается по журналу исходящих дел, где указана дата отсылки публикуемого документа бухгалтеру С. Прейсеру — 15 июля 1758 г. (ААН, ф. 3, оп. 1, № 606, л. 49).

10 мая 1758 г. в Академическую канцелярию был представлен репорт инспектора Гимназии К.-Ф. Модераха с приложением росписи книг, „потребных ныне для порядочного обучения гимназистов“ (ААН, ф. 3, оп. 1, № 234, л. 59).

13 июня 1758 г. репорт Модераха был рассмотрен Академической канцелярией, которая определила: „Заморской печати книги, которых здесь не имеется, выписать из-за моря через бухгалтера Прейсера нынешним летом“ (ААН, ф. 3, оп. 1, № 469, л. 183 об.). В соответствии с этим и послан публикуемый ордер. Выписанные по этому требованию книги „заморской печати“ прибыли 16 ноября 1758 г. (ААН, ф. 3, оп. 1, № 234, л. 67).

В вышеупомянутом репорте К.-Ф. Модераха, кроме книг для латинских классов, перечисляются и книги для российских классов, в том числе некоторые церковные книги частично библейского, частично богослужебного цикла (Псалтырь, Новый завет, Октоихи и Триоди), „разные в публичных академических собраниях говоренные речи“, а также „Российская грамматика“ и „Риторика“ Ломоносова.

¹ M. Corderius. „Colloquiorum scholasticorum“, libri V. Wratislaviae, 1699 (М. Кордье. „Пять книг школьных собеседований“. Вратислава, 1699).

² J.-F. Burg. „Elementa oratoria ex antiquis atque recentioribus... in usum gymnasiorum Wratislaviensium“. Wratislaviae, 1736 (И.-Ф. Бург, „Элементы красноречия из древних и новых авторов... для употребления во Вратиславских гимназиях“. Вратислава, 1736).

³ F.-A. Pomey. „Pantheum mythicum, seu fabulosa deorum historia... Editio novissima, prioribus correctior variisque aeneis figuris ornata“. Francofurti, 1732 (Ф.-А. Помей. „Мифический пантеон, или сказочная история богов“. Новейшее издание, более исправное, чем прежние, и украшенное разнообразными рисунками на меди. Франкфурт, 1732).

⁴ L.-Ph. Thümmig. „Institutiones philosophiae Wolfianae, in usus academicos adornatae“, tomus prior. Francofurti et Lipsiae, 1725 (Л.-Ф. Тюммиг. „Наставления по Вольфианской философии, составленные для академического употребления“, том первый. Франкфурт и Лейпциг, 1725).

⁵ D. Erasmus. „Adagia, id est proverbiorum, paroemiarum et parabolarum omnium, quae apud graecos, latinos, hebraeos, arabas etc. in usu fuerunt, collectio absolutissima...“. Lipsiae, 1696 (Д. Эразм. „Адагии, или полнейшее собрание всех пословиц, поговорок, сравнений, бывших

879

в употреблении у греков, латинян, евреев, арабов...“. Лейпциг, 1696).

⁶ P. Aler. „Gradus ad Parnassum, sive novus synonymorum, epithetarum et phrasium poeticarum thesaurus“. Lipsiae, 1749 (П. Алер. „Ступень к Парнассу, или новая сокровищница синонимов, эпитетов и поэтических фраз“. Лейпциг, 1749).

⁷ G. Krantzius. „Compendium historiae civilis ab orbe condito usque ad finem saeculi XVII“. In usum gymnasiorum Wratislaviensium. Wratislaviae, 1709 (Г. Кранц. „Сжатое изложение гражданской истории от сотворения мира до конца XVII века“. Для употребления во Вратиславских гимназиях. Вратислава, 1709).

⁸ „Compendium grammaticae latinae oder Kurz-Auszug aus der grossen lateinischen Grammatica Marchica“. Marburg, 1742 („Сжатое изложение латинской грамматики или краткое извлечение из большой латинской Маркской грамматики“. Марбург, 1742).

308

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Шумахером, Ломоносовым, Таубертом и Штелином (ААН, ф. 3, оп. 1, № 469, л. 228).

Публикуется впервые.

Упомянутая в публикуемом определении „тетрадь за шнуром и печатью“ сохранилась (ААН, ф. 3, оп. 1, № 1542). Из нее видно, что и в 1758, и в 1759 гг. деньги на содержание гимназистов, ассигнованные президентом в сумме, уменьшенной против заявки Ломоносова в полтора раза (см. примечания к документу 306), отпускались из академической кассы с большими перебоями: в неопределенные сроки и в неопределенном размере. Это объяснялось существованием в Академии не одной, а двух касс: первая, бюджетная, очень часто пустовала, а вторая (так называемые „книжные суммы“), питаемая доходами Книжной лавки, находилась в безраздельном распоряжении И. И. Тауберта. „Когда статной казны в наличестве у комиссарства не было“, — рассказывает Ломоносов, — он, „видя бедных гимназистов босых“, оказывался вынужденным обращаться за помощью к книжным суммам и зачастую „не мог выпросить у Тауберта денег“. Из-за этого Ломоносову, как вспоминал он впоследствии, иногда „до слез доходило“ (т. X наст. изд., документ 470, § 45 и примечания к нему).

В течение последней трети 1758 г. и начала 1759 г. Ломоносов, как усматривается из той же приходно-расходной книги, потратил чрезвычайно много энергии на оборудование помещения для гимназического общежития, на закупку для него инвентаря, на заготовку дров и продовольствия

880

(ААН, ф. 3, оп. 1, № 1542, лл. 1—5, 7) и на приискание обслуживающего персонала (Билярский, стр. 374—375).

309

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Шумахером, Ломоносовым, Таубертом и Штелином. (ААН, ф. 3, оп. 1, № 469, л. 256).

Публикуется впервые.

Объявление о том, что Академической гимназии нужен повар, было напечатано в №№ 66, 67, 68 „Санктпетербургских ведомостей“ 1758 г.

Забота о питании учащихся чрезвычайно характерна для Ломоносова. К этому вопросу он возвращался и в последующие годы, вникая во все мелочи (см. документ 334). Нет сомнения, что публикуемый перечень блюд для гимназических обедов и ужинов составлен или, во всяком случае, прокорректирован Ломоносовым.

В связи с этим полезно вспомнить известный его рассказ о том, что самому ему в школьные годы, „имея один алтын в день жалованья, нельзя было иметь на пропитание в день больше, как на денежку хлеба и на денежку квасу“. Говоря об этом в одном из писем к И. И. Шувалову, Ломоносов признавался, что в учебную его пору недоедание вызывало в нем „отвращающие от наук пресильные стремления, которые в тогдашние лета почти непреодоленную силу имели“ (т. X наст. изд., письмо 28).

¹ Штокфиш (немецкое Stockfisch) — треска.

² Кислые щи — шипучий, особенным образом приготовленный квас.

310

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Разумовским, Шумахером, Ломоносовым, Таубертом и Штелином (ААН, ф. 3, оп. 1, № 469, л. 348).

Публикуется впервые.

Упоминаемый в определении репорт К.-Ф. Модераха был представлен в Академическую канцелярию 10 декабря 1758 г. (ААН, ф. 3, оп. 1, № 238, л. 124).

Из публикуемого документа видно, что „российские классы“, учрежденные в Академической гимназии Ломоносовым (ср. примечания к документу 303), в декабре 1758 г. уже действовали.

О С. Веденском, который 12 марта 1757 г. был прикомандирован к Ломоносову „для вспоможения“ в работе над „Древней российской историей“, см. т. VI наст. изд., стр. 575 и т. X, документ 453.

881

И. Прыткого и И. Терентьева Ломоносов назначил учителями по их о том просьбе.

311

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Шумахером, Ломоносовым, Таубертом и Штелином (ААН, ф. 3, оп. 1, № 529, л. 48).

Впервые напечатано — Билярский, стр. 378.

Полное название „узаконений“, утвержденных публикуемой журнальной резолюцией, было такое: „Узаконения для учащихся в Гимназии имп. Академии Наук“. Они состояли из пятнадцати пунктов, которые являлись дословным повторением §§ 76—90 „Регламента Академической гимназии“ (документ 303), отличаясь от последних только нумерацией пунктов: § 76-му регламента соответствует п. 1 „Узаконений“, а § 90 — п. 15-й.

Текст „Узаконений“ сохранился в двух видах: 1) в виде черновика, писанного рукой Ломоносова (ААН, ф. 20, оп. 1, № 1, лл. 283—284), и 2) в виде писарской, никем не заверенной копии, написанной в два столбца на одной стороне развёрнутого двойного листа писчей бумаги (там же, ф. 3, оп. 1, № 707, л. 302).

Существование отдельного от регламента черновика с самостоятельной нумерацией пунктов позволяет думать, что „Узаконения“ были написаны Ломоносовым до составления им регламента Академической гимназии, куда были введены затем в качестве отдельной главы под названием „Об обязанностях гимназистов“. Что же касается писарской копии, то об ее назначении говорит внешнее ее оформление: в соответствии с § 75 регламента, ее предполагалось вывесить на стене.

К январю 1759 г. Ломоносову стало уже, повидимому, ясно, что официальное утверждение регламента состоится еще не скоро. Это и заставило его, вероятно, выделить „Узаконения“ из состава регламента и, не дожидаясь его утверждения, представить их в Канцелярию на одобрение.

312

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым (ААН, ф. 1, оп. 2 — 1759, № 2, лл. 1—2).

Публикуется впервые.

К.-Ф. Модерах перешел в Академию Наук из Сухопутного шляхетного кадетского корпуса в мае 1749 г. и был назначен адъюнктом (ААН, ф. 3, оп. 1, № 458, лл. 178—180; контракт с ним — там же, № 700, л. 169). С сентября 1755 г. на него были возложены обязанности инспектора Академической гимназии (там же, № 203, лл. 1—3). 19 января 1759 г.

882

Модерах подал прошение о производстве его за долговременную работу в профессоры (там же, № 240, л. 19). Определением Академической канцелярии от 11 февраля 1759 г. за подписями Разумовского, Ломоносова, Тауберта и Штелина просьба Модераха была удовлетворена (Билярский, стр. 379—380). Во исполнение этого определения Модераху был послан публикуемый указ.

Объявленное в этом указе назначение было только номинальным: единственным занятием Модераха продолжало оставаться и после этого „смотрение“ за гимназистами и студентами. Модерах, — писал впоследствии Ломоносов, — „уволен был и от университетских лекций и от поправления переводов, ибо и профессорство дано ему только для того, чтобы ободрить его к прилежному смотрению“ (документ 340).

313

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым (ААН, ф. 3, оп. 1, № 240, л. 33).

Публикуется впервые.

Настоящее представление Ломоносова было одобрено Академической канцелярией, и 3 марта 1759 г. в Академическое и Историческое собрания были посланы указы с требованием „гг. профессорам учинить то без всякого умедления“ (ААН, ф. 1, оп. 2 — 1757, № 3). Через два с половиной месяца, в заседании Академического собрания 17 мая 1759 г., Ломоносов напомнил об этом еще и словесно (Протоколы Конференции, т. II, стр. 426).

Из всех профессоров отозвались на это предложение только И.-А. Браун, написавший общий очерк философии (Протоколы Конференции, т. II, стр. 429), и У.-Х. Сальхов, представивший краткое изложение химии (там же, стр. 428).

Когда почти три года спустя, в конце 1761 г., Ломоносов потребовал дать ему сводную справку о том, что сделано по многочисленным его представлениям, поданным на протяжении последних пяти лет, Канцелярия включила в составленный ею „экстракт“ и настоящее представление Ломоносова, причем в графе, где отмечалось исполнение, написала: „Указ послан, а что учинено, не репортовано“ (ААН, ф. 20, оп. 1, № 2, п. 8).

Так был погребен и предан забвению ценный замысел Ломоносова, имевший задачей привлечь в стены высшей школы более широкие контингенты русской молодежи. А это была одна из насущнейших в то время задач.

¹ „Ведомостными литерами“ назывался типографский мелкий шрифт, одна из разновидностей петита.

883

314

Печатается по собственноручному черновику (ААН, ф. 20, оп. 1, № 1, л. 304 и № 3, л. 44).

Впервые напечатано — Пекарский, II, стр. 924—925 и 670—671.

Датируется предположительно по ордеру от 23 июля 1759 г., при котором составленные Ломоносовым проекты университетского и гимназического регламентов были направлены президентом в Академическую канцелярию (ААН, ф. 3, оп. 1, № 470, л. 235).

§ 44 академического регламента 1747 г. обязывал составить для Университета особый регламент, „который президентом сочинен быть должен по примеру европейских университетов“. Проект университетского регламента, составленный в 1748 г. Г.-Ф. Миллером и обсуждавшийся в Историческом собрании, не получил утверждения. Вместо него в 1750 г. было издано на „время“ сочиненное Г. Н. Тепловым при участии И.-Д. Шумахера, И. И. Тауберта, отчасти и Миллера „Учреждение о Университете и Гимназии“ (см. примечания к документу 286), про которое сами его авторы говорили, что оно „не составляет совершенного университетского регламента“ (Материалы, т. X, стр. 524). В начале 1755 г., когда возник вопрос о пересмотре общеакадемического регламента, Ломоносов горячо принялся за разработку проектов университетского регламента и штата, но до рассмотрения этих проектов дело не дошло (см. т. X наст. изд., примечания к документу 395). Вопрос о переустройстве Университета и Гимназии ставился и в следующем 1756 г. в Академическом собрании, но опять не получил разрешения (Протоколы Конференции, т. II, стр. 348—350, 355—356). Вступив с марта 1757 г. в состав членов Академической канцелярии и направив с первых же дней этой новой деятельности главные свои усилия на упорядочение учебного дела, Ломоносов убедился, что необходимость „Гимназию и Университет снабдить регламентами“ неотложна. 7 января 1758 г. он написал об этом президенту (т. X наст. изд., документ 397) и, с его согласия, составил в том же году проект гимназического регламента (см. документ 303), а в 1759 г. проект университетского регламента.

Последний до сих пор еще не отыскан, а из состава подготовительных к нему материалов до нас дошли только публикуемые предварительные наброски.

„Установление порядка в Санктпетербургском университете“ должно было заключаться, по мнению Ломоносова, не только в пересмотре университетского штата и в утверждении нового университетского регла, мента, но еще, кроме того, в издании особого акта верховной власти- где были бы перечислены даруемые Университету „привилегии“, и, наконец,

884

в устройстве „инавгурации“ Университета, т. е. празднества, посвященного, как это принято было на Западе, оглашению акта об университетских привилегиях и торжественному открытию преобразованного Университета.

В соответствии с этим публикуемые наброски дробятся на следующие четыре раздела: 1) проект штата; 2) план регламента в двух вариантах (более ранний, зачеркнутый — на стр. 537 в сноске, и более поздний — на стр. 538—539); 3) перечень проектируемых привилегий; 4) программа инавгурации.

Ломоносовский проект штата отличался от штата 1747 г. и от „учреждения“ 1750 г. прежде всего тем, что предусматривал одиннадцать профессорских кафедр вместо пяти кафедр 1747 г. и восьми кафедр 1750 г. Для Московского университета Ломоносов проектировал в 1754 г. двенадцать кафедр (т. X наст. изд., письмо 45). Новостью было и то, что, предполагая поручить некоторые кафедры в порядке совместительства академикам, Ломоносов предусматривал выплату им за это прибавки к их основному жалованью: горький опыт 1757—1758 гг. показывал, что рассчитывать на бескорыстный педагогический энтузиазм академиков не приходится (стр. 862; ср. стр. 892). Основным же нововведением было разделение Университета на три факультета и студентов на три класса, т. е. курса, на чем Ломоносов настаивал еще в 1748 г. (документ 286).

Программа преподавания, намеченная Ломоносовым в публикуемом штате, включала в себя между прочим русское право, химию, ботанику, анатомию и восточные языки — дисциплины, которых не предусматривал регламент 1747 г. В программе, составленной в 1750 г. Г. Н. Тепловым, химия, ботаника и астрономия были, но двух юридических курсов и курса восточных языков не было. Публикуемая программа 1759 г. отличалась от программы, предложенной Ломоносовым в 1754 г. для Московского университета только несколько иным распределением отдельных дисциплин по кафедрам да тем, что в московской программе, вместо ботаники, значилась „натуральная история“, а математики и восточных языков не было.

О том, каково было содержание составленного Ломоносовым проекта регламента, трудно судить по одному его плану. Несколько более ясное представление о нем дают ответы Ломоносова на возражения, которые вызвал его проект (см. документ 317 и примечания к нему).

Чрезвычайно интересен перечень университетских привилегий. Пункт 1 предусматривал право Университета присуждать ученые степени („градусы“). Пункт 2 разрешал давно наболевший вопрос о том, чтобы университетские должности были приравнены к чинам, установленным „Табелью о рангах“, что существенно улучшило бы положение ученых в тогдашнем обществе (см. т. X наст. изд., примечания к письму 12).

885

Под „полицейскими тягостями“, упомянутыми в п. 3, Ломоносов разумел всякого рода натуральные повинности, такие, например, как воинский постой. Пункт 4 устанавливал право учащих и учащихся на летний отдых, которым никто в Академии не пользовался (ср. Материалы, т. X, стр. 524). Пункт 5 разрешал проблему денежного снабжения Университета, доставлявшую Ломоносову много неприятных хлопот. Пункт 6 подчинял студентов университетской юрисдикции, избавляя Академию от вмешательства полиции в ее внутреннюю жизнь. Особенного же внимания заслуживает удивительный по своей смелости и резкости п. 7. Он в корне противоречил § 43 академического регламента и § 3 тепловского „учреждения“ 1750 г., где профессорам вменялось в обязанность не учить ничему, „что противно быть может православной греко-российской вере“ (там же, стр. 518).

Относительно инавгурации необходимо иметь в виду, что западноевропейская университетская традиция, еще не освободившись в то время (да и сейчас) от пережитков схоластического средневековья, считала эту пышную процедуру совершенно обязательной: без нее никакой университет не признавался университетом, и присужденные им ученые степени не ставились ни во что. Заботясь об инавгурации, Ломоносов, превосходно знакомый с заграничными университетскими порядками, стремился поднять международный вес Академического университета, создав ему положение, равноправное с зарубежными университетами, и обеспечив его питомцам должный официальный ранг в кругу иностранных ученых.

История прохождения ломоносовского проекта по академическим инстанциям рассказана отчасти самим Ломоносовым (см. документы 317 и 318). Проекты университетского и гимназического регламентов были представлены им непосредственно К. Г. Разумовскому, который 23 июля 1759 г. переслал их для рассмотрения в Академическую канцелярию с тем, чтобы ему было подано затем „общее мнение“ всех ее членов (ААН, ф. 3, оп. 1, № 470, л. 235).

315

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым, Таубертом и Штелином (ААН, ф. 3, оп. 1, № 529, л. 258).

Впервые напечатано — Билярский, стр. 394.

См. примечания к документу 303.

Рецензентами, которые должны были дать отзыв о составленных Ломоносовым проектах, были назначены лица, имевшие в прошлом или настоящем близкое касательство к Университету и Гимназии: Г.-Ф. Миллер был в 1747—1750 гг. ректором Университета и автором обсуждавшегося в 1748 г. проекта университетского регламента, И.-Э. Фишер

886

профессорствовал в Университете и состоял в 1730—1732 гг. проректором, а затем в 1732—1739 и в 1747—1750 гг. ректором Гимназии, И.-А. Браун был самым усердным, а в течение ряда лет и единственным университетским лектором. К.-Ф. Модерах нес уже одиннадцатый год обязанности инспектора Университета и Гимназии.

316

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым, Таубертом и Штелином (ААН, ф. 3, оп. 1, № 529, л. 263).

Публикуется впервые.

Готовя репорт о ходе учебной работы в Гимназии в течение первых двух семестров 1759 г., Ломоносов предложил инспектору К.-Ф. Модераху потребовать от гимназических учителей отчетов о своем преподавании за указанное время (ААН, ф. 3, оп. 1, № 248, л. 115). Это распоряжение было выполнено всеми учителями, кроме адъюнктов Г. В. Козицкого и Н. Н. Мотониса, которые, как сообщил Модерах, мотивировали свой отказ представить сведения тем, что „они, не получа ордера из Канцелярии, такой подписки по себе не дадут“ (там же, л. 115). На последующий запрос Канцелярии они ответили, что не подчинились распоряжению Модераха, считая, что он самовольно присвоил себе власть, принадлежащую Канцелярии (там же, л. 117).

Как видно из публикуемой резолюции, Академическая канцелярия поддержала инспектора Модераха и осудила молодых адъюнктов. В ордерах, посланных им во исполнение этой резолюции за подписью одного Ломоносова, он добавил, чтобы впредь они беспрекословно исполняли распоряжения Модераха, не дожидаясь повелений от Канцелярии, и предупредил, что „преслушания“ будут караться штрафом (там же, лл. 119—120).

Эпизод, вызвавший публикуемую резолюцию, незначителен, но позиция, занятая в этом деле Ломоносовым, достойна внимания. Козицкого и Мотониса он ценил высоко и выдвигал их впоследствии в академики (см. т. X наст. изд., документ 470, § 48), с Модерахом же, единомышленником Миллера, настолько резко расходился во взглядах, что два года спустя с охотой согласился удовлетворить его просьбу об отставке (см. документ 335). Однако ради поддержания педагогической дисциплины Ломоносов сумел, как видим, пренебречь личными симпатиями.

317

Печатается по черновику, писанному писарской рукой с собственноручными вставками и исправлениями Ломоносова (ААН, ф. 3, оп. 1, № 471, лл. 20—21).

Впервые напечатано — Пекарский, II, стр. 673—676.

887

Датируется предположительно по отзыву И.-Э. Фишера от 16 октября 1759 г. о составленном Ломоносовым проекте гимназического регламента (ААН, ф. 20, оп. 1, № 1, л. 302).

Из числа тех четырех отзывов о ломоносовских проектах университетского и гимназического регламентов, которые были затребованы Академической канцелярией 17 сентября 1759 г. (см. документ 315), известны полностью три: отзыв Г.-Ф. Миллера от 18 октября 1759 г. (ААН, ф. 3, оп. 1, № 237, л. 56), отзыв И.-А. Брауна (Билярский, стр. 410—412) и отзыв К.-Ф. Модераха (там же, стр. 413—414), оба недатированные. От отзыва Фишера, заключавшего в себе 39 листов, исписанных мелким почерком, сохранились только 1-й лист с общими замечаниями о гимназическом регламенте в целом и последний, 39-й, лист (ААН, ф. 20, оп. 1, № 1, лл. 301—302).

Неизвестно, кому и с какой целью предполагал Ломоносов вручить публикуемый „экстракт“. Последний ценен тем, что дает представление о сохранившемся лишь частично отзыве Фишера.

Миллер ограничился в своем отзыве ссылкой на проект, составленный им в 1748 г. (ААН, ф. 21, оп. 1, № 99; разр. I, оп. 70, № 11), а также на более ранний проект академика З.-Т. Байера (там же, разр. 1, оп. 70, № 11), которым, по словам Миллера, руководствовался и академик Г.-В. Крафт в бытность свою инспектором Гимназии. „О искусстве сих славных мужей, — добавлял Миллер с явным намерением задеть Ломоносова, — сумневаться не можно. К тому ж и Гимназия никогда в лучшем состоянии, как под их инспекторством, не была“.

Замечания Брауна и Модераха, из которых иные были, по мнению Ломоносова, „внимания достойны“, дают возможность уловить некоторые элементы до сих пор еще незнакомого нам проекта университетского регламента. Так, например, судя по этим замечаниям, можно думать, что по проекту Ломоносова Университет должен был давать стране не только академических адъюнктов и переводчиков, но и „природных“ докторов, аптекарей, лекарей, механиков, юристов, металлургов, садовников и т. п. (ср. т. X наст. изд., документ 410, § 68). Все факультеты и все окончившие их лица должны были быть, вопреки мнению Миллера, „равны между собою“. Ломоносов считал нужным, чтобы студенты параллельно со слушанием университетских лекций продолжали изучать в Гимназии новые иностранные языки (ср. документ 303, § 26). Браун, подобно Фишеру (см. публикуемый документ, п. 3), возражал — как это ни курьезно — против самостоятельного чтения студентами научных книг, на чем Ломоносов, наоборот, повидимому, настаивал и намечал даже программу такого чтения. „Начинающий студент, — писал Браун, — должен читать немного, дабы ему не придти в замешательство“.

888

Модерах предлагал подробнее разработать главу о надзоре за студентами, которую Ломоносов построил, очевидно, на основе своего взгляда о необходимости установить для студентов более свободный режим, чем для гимназистов, „чтоб школьники под строгим смотрением, а студенты волю пристойную имели“ (т. X наст. изд., документ 397). Из возражений Модераха видно далее, что Ломоносов, стремясь развить в студентах, будущих профессорах, ораторские навыки, требовал, чтобы они произносили свои речи наизусть.

Общая направленность замечаний Фишера достаточно ясно охарактеризована Ломоносовым в публикуемом документе. В сохранившемся отрывке отзыва Фишера последний ставит в вину Ломоносову, что весь его проект рассчитан главным образом на казеннокоштных гимназистов, т. е. преимущественно на солдатских детей, отчего страдают интересы дворянских и офицерских детей, обучающихся на свой счет. Фишер выражает уверенность, что при таком регламенте Гимназия опустеет и обратится в достояние одних бедняков.

В п. 3 „экстракта“ Ломоносов говорит, что Фишер неверно понял то место гимназического регламента, где идет речь об экзамене „из верхнего класса в студенты“. Фишеру показалось, что такой экзамен должен производиться два раза в год, тогда как на самом деле регламент предусматривает только один такой экзамен. Виноват здесь, однако, не Фишер, а немецкий переводчик регламента: мы не знаем, как был изложен § 55 регламента по-русски, немецкий же перевод дает полное основание понять его так, как понял его Фишер (см. документ 303).

¹ Шпынство — склонность к оскорбительным насмешкам.

318

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и собственноручно исправленному, дополненному и подписанному Ломоносовым (ААН, ф. 3, оп. 1, № 708, лл. 120—121 об.), с указанием в сносках вариантов по собственноручному черновику (там же, лл. 104—105 об.).

Публикуется впервые.

Упоминаемое Ломоносовым представление его о соединении всех академических учреждений в одном здании было подано Ломоносовым 6 июня 1757 г. (т. X наст. изд., документ 36).

Дата публикуемого представления говорит о том, что обсуждение проектов университетского и гимназического регламентов затянулось на два с половиной месяца, а из сохранившихся канцелярских дел усматривается, что и по этому представлению Ломоносова Академическая канцелярия не вынесла никакого решения. Воспрепятствовал этому Тауберт, третий член Канцелярии, Я. Я. Штелин, занял примирительную позицию

889

и 17 декабря 1759 г. предлагал, правда в очень осторожной форме, привести дело к окончанию, „ежели намерение будет пресечь чинимые некоторыми гг. профессорами пространнейшие примечания и все возражения“ (Билярский, стр. 410).

О плане новых академических зданий см. т. X наст. изд., документы 428 и 429.

319

Печатается по собственноручному черновику (ААН, ф. 20, оп. 1, № 1, лл. 374—375 и № 2, л. 359).

Латинский текст впервые напечатан — Билярский, стр. 407—408. Русский перевод публикуется впервые.

Датируется предположительно по дню экстраординарного заседания Академии Наук — 11 января 1760 г., где произнесена была Ломоносовым публикуемая речь.

Из текста публикуемого документа можно заключить, 1) что в промежуток времени между 7 декабря 1759 г. (см. документ 318) и 11 января 1760 г. Ломоносов видался с президентом Академии, докладывал ему о затянувшемся рассмотрении своих проектов, но не добился их утверждения, а получил предписание передать эти проекты на обсуждение Академического собрания, 2) что когда 11 января 1760 г. Академическое собрание было специально для этого созвано, Ломоносов не стал докладывать текст регламента, а, ссылаясь на желание президента, поставил на обсуждение только два вопроса: одобряет ли Собрание намеченные Ломоносовым привилегии Университета и признает ли оно нужной его инавгурацию.

Последнее подтверждается и протоколом этого экстраординарного собрания, который занимает всего шесть печатных строк и гласит, что в заседании участвовали все академики, что на поставленные Ломоносовым два вопроса им было предложено дать тут же письменные ответы и что, собрав эти ответы, Г.-Ф. Миллер на следующий день представил их в Канцелярию со своим отзывом (Протоколы Конференции, т. II, стр. 443).

И ответы академиков, и отзыв Миллера опубликованы (Билярский, стр. 409—415, где они по недосмотру напечатаны вперемешку с более ранними отзывами И.-А. Брауна и К.-Ф. Модераха о проектах двух регламентов). Все академики, кроме Миллера, одобрили в общем предложенный Ломоносовым проект университетских привилегий и единодушно высказались за необходимость устроить инавгурацию. Разногласия вызвал только один весьма незначительный вопрос: присваивать ли академикам и профессорам Университета одинаковые или неодинаковые ранги. Миллер остался при особом мнении: он считал, что „привилегию надлежит

890

сочинить общую для всего академического корпуса, а не для одного Университета“ и что, пока не будет достаточного числа профессоров и студентов, рано говорить об инавгурации. Отметив, что „прежде привилегии надлежит апробовать университетский регламент“, Миллер поставил тем самым на вид Ломоносову непредставление им этого регламента на обсуждение Академического собрания.

Русские заметки были набросаны Ломоносовым на обороте того же листа, судя по их содержанию, накануне заседания. „Инвенции“, которые Ломоносов предполагал заказать академическому художнику Ф.-П. Градици, предназначались для украшения грамоты об университетских привилегиях (см. документ 329 и примечания к нему).

320

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым, Таубертом и Штелином (ААН, ф. 3, оп. 1, № 471, лл. 22—23).

Публикуется впервые.

В публикуемом определения буквально воспроизведен текст полученного в тот же день, 19 января 1760 г., ордера К. Г. Разумовского на имя Академической канцелярии (ААН, ф. 3, оп. 1, № 471, лл. 19—20). Как видно из этого текста, составленного, бесспорно, Ломоносовым, непосредственным поводом к подписанию ордера было „несогласие разных мнений“ по вопросу об университетском и гимназическом регламентах, которое тормозило разрешение этого вопроса членами Канцелярии и дало о себе знать еще раз 11 января 1760 г. в Академическом собрании (см. примечания к документу 319).

Подписание ордера знаменовало серьезную победу, одержанную Ломоносовым в борьбе с И. И. Таубертом, Г.-Ф. Миллером и другими своими противниками.

Президент поручал одному Ломоносову „учреждение и весь распорядок Университета и Гимназии... по сочиненным от него регламентам“. Это означало, во-первых, что учебной частью Академии Ломоносов будет ведать отныне единолично, без участия других членов Канцелярии, и, во-вторых, что ему дается право вводить в жизнь разработанные им проекты университетского и гимназического регламентов, не дожидаясь окончательного утверждения этих проектов высшими властями. Из текста ордера можно заключить, что „с позволения“ президента Ломоносов поступал таким образом и до подписания ордера.

Ордер намечал меры, направленные к тому, чтобы обеспечить и финансовую независимость учебной части от Тауберта. Но практика ближайших месяцев показала, что этих мер недостаточно, и Ломоносову

891

пришлось в следующем году позаботиться об ином разрешении этого тяжелого вопроса (см. документ 341).

С 19 января 1760 г. дела по учебной части стали производиться, согласно ордеру, „особливым повытьем“, т. е. отдельно от общеканцелярских: текущие бумаги подшивались в особую книгу (ААН, ф. 3, оп. 1, № 825), а с 14 февраля того же года была заведена вторая особая книга и для определений, которые подписывал один Ломоносов (там же, № 827).

321

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Разумовским, Ломоносовым и Штелином (ААН, ф. 3, оп. 1, № 471, л. 24).

Публикуется впервые.

21 и 22 декабря 1759 г. упомянутые в публикуемом определении восемь гимназистов были проэкзаменованы в Академическом собрании (Протоколы Конференции, т. II, стр. 442). Экзаминаторы, академики И.-А. Браун, Н. И. Попов и К.-Ф. Модерах и адъюнкты Н. Н. Мотонис и Г. В. Козицкий, нашли, что экзаменовавшиеся „в состоянии с пользою слушать у гг. профессоров лекции на латинском языке и поэтому достойны приняты быть в число студентов“ (ААН, ф. 3, оп. 1, № 825, л. 20).

Это были юноши, кончавшие курс в преобразованной уже Ломоносовым Гимназии, подлинные его питомцы, люди ломоносовской школы. Ломоносов дал президенту на подпись определение о производстве их в студенты в тот самый день, когда подписывался ордер о передаче учебной части в единоличное ведение Ломоносова. С этого дня он повел особый счет студентам, переведенным при нем из Гимназии в Университет (т. X наст. изд., документ 470, § 45).

Об И. И. Лепехине, будущем академике, см. документ 301 и примечания к нему.

322

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым (ААН, ф. 3, оп. 1, № 827, л. 6).

Публикуется впервые.

Еще 17 мая 1759 г. Ломоносов выступил в Академическом собрании с предложением составить и напечатать каталог университетских лекций на предстоящий семестр. Академическое собрание вынесло следующее, более чем неопределенное решение: „Каталог может быть составлен, когда будет решено, кто из профессоров обязан читать лекции в Университете и какие науки должны они преподавать юношеству“ (Протоколы Конференции, т. II. стр. 426—427). 5 июля того же 1759 г. Ломоносов,

892

присутствуя в Академическом собрании, спросил академика Ф.-У.-Т. Эпинуса, намерен ли он читать лекции. Эпинус по контракту, с ним заключенному, был определен на должность „профессора физики экспериментальной“ (ААН, ф. 3, оп. 1, № 700, л. 184), а согласно § 37 академического регламента, прямой обязанностью профессоров было чтение лекций. На вопрос Ломоносова Эпинус ответил письменно, что, во избежание „досадного замешательства при употреблении физических инструментов“, никто, кроме него, Эпинуса, не должен читать „экспериментальные лекции“, он же, хоть к тому и не обязан, так как не получает за лекции особого вознаграждения, однако согласен читать, если будут приняты поставленные им четыре условия. Условия эти формулированы Эпинусом так, что их стоит воспроизвести буквально: „1) Чтоб упражняться мне в сем труде до тех пор, пока я похочу, и всегда б вольно было мне отказаться от оного, когда я пожелаю. Чтобы труды, собственно до Академии принадлежащие, к которым я обязан, дозволено было, яко важнейшие и мне приятнейшие, предпочитать всегда оным упражнениям. Равномерно было б невозбранно стараться мне притом и о слабом своем здоровье [Эпинусу было в то время 35 лет, а прожил он до 78 лет]. 2) Дать мне таких студентов, о которых доподлинно известно, что мой труд при наставлении их не тщетен будет. 3) Дано б было мне на волю назначить способное к сим лекциям время и напоследок, 4) Чтоб студенты ходили ко мне на дом, ибо невозможно от меня требовать, чтоб я для весьма неприятного мне труда тратил деньги, чтоб я держал для того одного лошадей и коляску или б в ненастную погоду ходил в аудиторию“. (Протоколы Конференции, т. II, стр. 430—431).

В Академическом собрании обсуждение вопроса о каталоге на этом и замерло, что заставило Ломоносова решить этот вопрос единолично. Публикуемое определение было в тот же день приведено в исполнение путем рассылки названным в нем профессорам ордеров за подписью Ломоносова (ААН, ф. 3, оп. 1, № 825, л. 73).

323

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Разумовским и Ломоносовым (ААН, ф. 3, оп. 1, № 827, лл. 9—11).

Впервые напечатано — Ламанский, стр. 110—115.

Текст публикуемого определения не совпадает с текстом разработанного Ломоносовым проекта университетского регламента, а является лишь весьма сокращенным пересказом некоторых его частей. Из замечаний И.-А. Брауна и К.-Ф. Модераха (см. примечания к документу 317), мы знаем, например, что оба регламента были разбиты Ломоносовым на главы, а главы — на параграфы

893

и что таких параграфов в университетском регламенте было более сорока (Билярский, стр. 410—411, 413—414). В публикуемом определении такой разбивки нет. Нет в нем и никаких упоминаний о социальном составе учащихся, о программе и методах преподавания, о воспитательной работе и т. д., тогда как в проектах обо всем этом несомненно шла речь (там же).

Что касается приложенного к публикуемому определению „штата новоучрежденного“, то он почти совершенно сходен с сохранившимися предварительными набросками Ломоносова (см. документ 314): в университетском штате выпала только одна профессорская должность, а в гимназическом — три должности, зато по некоторым сохранившимся должностям повышены оклады.

Сохранилось и ранее намеченное Ломоносовым разделение Университета на три факультета, но оказалась исключена кафедра физики, слитая с кафедрой философии, а „древности“, отнесенные прежде к кафедре красноречия, присоединены к кафедре восточных языков. Из гимназической программы выкинуты танцы, вместо трех российских классов установлено два, а классы „первых оснований“ переименованы в „классы гимназических наук“.

Упомянутый в определении „формуляр“ (т. е. форма) диплома не отыскан.

Публикуемое определение вызвало открытый протест со стороны членов Академической канцелярии И. И. Тауберта и Я. Я. Штелина: когда секретарь дал им на подпись это определение и другое — о лекциях (документ 322), они заявили, что так как Университет и Гимназия доверены одному Ломоносову, „то им тех определений подписывать не для чего“. Относительно же увеличения на 4948 руб. общей суммы штатных ассигнований на Университет и Гимназию они постановили запросить президента, „от каких именно чинов и расположенных в апробованном штате на разные департаменты сумм вышеписанное в 5000 рублей состоящее превосходство отнято и на Университет и Гимназию прибавлено“ (ААН, ф. 3, оп. 1, № 530, л. 54 об.).

Протест этим не ограничился. Публикуемым определением было предусмотрено присуждение степени доктора медицины „по экзамене и диспутах“ находившемуся в заграничной командировке адъюнкту А. П. Протасову и звания профессора „по экзамене“ адъюнкту Г. В. Козицкому. Тауберт отказался подписать ордер о возвращении Протасова из-за границы, „отзываясь, что какие-де здесь постановления в докторы, не будут-де его почитать“ (т. X наст. изд., документ 470, § 49), и уклонился от участия в деле о производстве Козицкого в профессоры (там же, § 48).

Продолжали чиниться, кроме того, и всякие финансовые препятствия, которые Тауберт объяснял „недостатком суммы“. К протесту Тауберта

894

и Штелина не замедлил присоединиться по-своему и Г.-Ф. Миллер (см. примечания к документу 326).

Вновь установленная выборная должность проректора Университета оставалась вплоть до дня смерти Ломоносова незамещенной.

Дальнейшая судьба составленного Ломоносовым университетского регламента еще не выяснена. Текст его не отыскан, как не найдено и никаких документальных следов прохождения его по тем инстанциям, от которых зависело окончательное его утверждение.

Единственное пока и притом не вполне вразумительное упоминание об университетском регламенте и штате обнаружено в недатированной записке И. И. Шувалова, поданной Д. В. Волкову и написанной, судя по ее содержанию, в первой половине 1762 г. В этой записке Шувалов следующим образом формулирует свою просьбу, обращенную к Петру III: „Пожаловать указ в Сенат по примеру, как о Кадетском корпусе, чтоб регламент и штат университетский и Академии Художеств рассмотреть поданный от меня и утвердить. Первому, т. е. Университету, надобно сделать дополнение, ибо оный конфирмован е. и. в. блаженной и вечнодостойной памяти государыней императрицей, и тако следует по обстоятельствам прибавить некоторые токмо учреждения“ („Русская беседа“, 1860, II отд. „Науки“, стр. 228—229).

Едва ли, однако, можно думать, что Шувалов имел в данном случае в виду регламент и штат Академического университета. Вернее полагать, что в цитированной записке речь идет о Московском университете, куратором которого продолжал оставаться Шувалов.

324

Печатается по тексту первой публикации.

Местонахождение рукописного подлинника неизвестно. Незаверенная писарская копия — ААН, ф. 3, оп. 1, № 825, л. 37.

Впервые напечатано — Прибавления к „Санктпетербургским ведомостям“ 1760 г. № 15 от 22 февраля.

Датируется предположительно по дню утверждения президентом Академии Наук нового гимназического штата и по дню первой публикации.

Текст публикуемого объявления принадлежит, судя по его содержанию и стилю, бесспорно Ломоносову и составлен им, как свидетельствует дата публикации, непосредственно после введения в действие нового гимназического штата.

Объявление имело успех: в 1760 г. было принято в Гимназию 56 новых учеников, т. е. вдвое больше, чем в 1759 г. Это были попрежнему, главным

895

образом, солдатские дети. Дворянских детей было принято в этом году только четверо (ААН, разр. I, оп. 70, № 2, лл. 103 об. — 109 об.).

325

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Разумовским и Ломоносовым (ЦГАДА, ф. Госархива, XVI, № 139, л. 13).

Впервые напечатано — Пекарский, II, стр. 682—683.

Процедура утверждения университетских „привилегий“ должна была слагаться из двух разновременных стадий: сперва в образованной при императорском дворе Конференции должны были быть рассмотрены и одобрены разработанный Ломоносовым перечень привилегий („пункты“) и составленный им же проект грамоты о привилегиях („формуляр“), а затем эта грамота, переписанная на пергаменте, должна была быть скреплена (или, как говорилось, „контрассигнована“) канцлером и подписана императрицей.

Публикуемое представление было обращено на имя императрицы Елизаветы и содержало просьбу о выполнении первой из вышеуказанных двух стадий. Как показал последующий ход событий, Ломоносов обманывался, считая эту первую стадию дела решающей (ср. т. X наст. изд., письмо 66). Не сомневаясь, что дело дойдет и до второй, Ломоносов подготовлял ее заранее: в промежуток времени между 24 января и 25 мая 1760 г. им были заказаны „большая пергаминная кожа“, „украшения“, т. е. рисунки для орнаментации грамоты, краски для них, „капсель и шнуры“ для висячей печати и тафта для переплета (Билярский, стр. 415).

Упомянутые в представлении „пункты“ и „формуляр“, составленные Ломоносовым в 1759 г. (см. т. X наст. изд., документ 517), не отысканы. Рассмотрение дела в Конференции затянулось, несмотря на неоднократные обращения Ломоносова к влиятельнейшему члену Конференции — И. И. Шувалову. Из писем Ломоносова к нему видно, что „пункты“ и „формуляр“ были одобрены Конференцией никак не ранее 20 апреля 1760 г. (см. там же, письмо 67).

Вторая стадия затянулась еще более. Канцлер М. И. Воронцов контрассигновал грамоту о привилегиях только в феврале следующего 1761 г. (там же, письмо 73). Оставалось получить подпись императрицы, и тут Ломоносов натолкнулся на непреодолимые препятствия. Он пустил в ход все доступные ему средства воздействия: торопил Воронцова, взывал к его чувству ответственности, ссылаясь на злорадство врагов русского просвещения, которые „доброе предприятие осмехают и худыми пререканиями отнимают охоту“ (там же), передал через Шувалова Елизавете

896

Петровне „просительные стихи“ (т. VIII наст. изд.), потом написал по этому же поводу еще два стихотворения, отметив в заголовке одного из них, что сочинил его по дороге в Петергоф, куда ездил и перед тем уже „много раз“ с просьбой о подписании привилегии (там же), но императрица так и не подписала грамоты (т. X наст. изд., документ 518, разд. VII, п. 3). После воцарения Екатерины II Ломоносов пытался возобновить хлопоты по этому делу через Г. Г. Орлова (там же, письмо 80), но не добился успеха. Грамота об университетских привилегиях осталась неподписанной (ср. т. X наст. изд., документ 470, § 49).

326

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым (ААН, ф. 1, оп. 2 — 1760, февраль, № 2, л. 17).

Публикуется впервые.

После увольнения в сентябре 1757 г. академика Ф.-Г. Штрубе де-Пирмонта положенная по штату 1747 г. должность профессора истории политической и юриспруденции оставалась вакантной.

21 июля 1759 г. в Историческое собрание был послан указ Академической канцелярии за подписью Ломоносова с предложением рассмотреть научные работы, представленные обер-аудитором Адмиралтейств-коллегии Г.-Ф. Федоровичем, которого предполагается назначить на вакантную должность профессора юриспруденции (ААН, ф. 1, оп. 2 — 1759, № 4 л. 5). 20 августа академик И.-А. Браун представил в собрание весьма положительный отзыв о работах Федоровича, где говорил, что последний как сведущий юрист-теоретик, владеющий русским языком и практически знакомый с русским правом, вполне способен преподавать этот чрезвычайно важный предмет (Протоколы Конференции, т. II, стр. 433, 436—437). Положительно отозвался о работах Федоровича и академик И.-Э. Фишер.

Оба отзыва обсуждались 10 сентября 1759 г. в Академическом собрании при участии Ломоносова, но каково было решение академиков, в протоколе не сказано (там же, стр. 436—437). 22 февраля 1760 г. Ломоносов подписал от имени Академии контракт с Федоровичем о зачислении его на академическую службу (ААН, ф. 20, оп. 3, № 139, л. 1—1 об.).

По утверждении К. Г. Разумовским 14 февраля 1760 г. нового университетского штата, который предусматривал не одну, а две должности профессоров права (документ 323), Ломоносов послал в Академическое собрание публикуемый указ, где, извещая, что должность профессора „российских прав“ поручена Федоровичу, предлагал академикам выставить кандидата, способного занять вторую, еще вакантную должность профессора „общих прав“. Конференц-секретарь Г.-Ф. Миллер, пользуясь отсутствием Ломоносова, ограничился только сообщением Академическому

897

собранию о назначении Федоровича, а о предложении Ломоносова наметить кандидата на должность профессора общих прав, т. е. о том, ради чего и послан был указ, Миллер даже не упомянул (Протоколы Конференции, т. II, стр. 446).

Со стороны Миллера это был своего рода протест и притом двоякий: во-первых, против учреждения должности профессора российских прав, которую он считал ненужной, во-вторых, — и это было главное — против введения нового университетского штата без санкции Академического собрания. Должность профессора общих прав осталась незамещенной.

327

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым и Штелином (ААН, ф. 3, оп. 1, № 471, л. 100).

Публикуется впервые.

Публикуемое определение, имеющее на первый взгляд лишь чисто бухгалтерский интерес, является на самом деле важным документом, отчетливо отражающим ту тяжелую обстановку, в которую был поставлен Ломоносов при проведении в жизнь только что осуществленной им реформы Университета.

Эта реформа (документ 323, п. 9) вызвала увеличение годовой суммы отпускаемых на Университет денег на 1010 руб. Члены Канцелярии И. И. Тауберт и Я. Я. Штелин выступили против этого с протестом, заявив, что такая прибавка, которую пришлось бы дать, не выходя из общеакадемической сметы, нанесет материальный ущерб другим академическим учреждениям (см. примечания к документу 323). В этом Ломоносов отдавал себе отчет, разумеется, но он исходил из того, что Университет и Гимназия „к распространению наук и к размножению ученых россиян в отечестве нужнее прочих академических департаментов“, т. е. ремесленных и художественных мастерских (документ 323).

Разномыслие по этому вопросу с Таубертом и Штелином ставило Ломоносова в очень трудное положение, потому что без подписи хотя бы одного из них он не мог получить из академической кассы ни одной копейки на Университет и Гимназию. Особенно волновало его, конечно, получение спорной добавочной тысячи рублей.

Публикуемое определение, где речь идет именно об этой тысяче, подписано, кроме Ломоносова, только Штелином. Из этого можно заключить, что после трехмесячных пререканий Ломоносову удалось склонить на свою сторону лишь одного из своих противников, в то время как другой, Тауберт, продолжал, очевидно, занимать прежнюю протестующую позицию.

898

Указанная в публикуемом определении сумма была получена К.-Ф. Модерахом 10 мая 1760 г. (ААН, ф. 3, оп. 1, № 825, л. 95). Фактический перевод студентов, по примеру гимназистов, с жалованья на натуральное довольствие состоялся, по распоряжению Ломоносова, 15 сентября того же года (там же, № 827, л. 36).

¹ Комиссарством называлась казначейская часть Академии Наук, состоявшая в непосредственном ведении комиссара И. П. Панкратьева, который являлся академическим кассиром.

328

Печатается по собственноручному черновику (ААН, ф. 20, оп. 1, № 3, лл. 313—314).

Впервые напечатано — Будилович, II, стр. 301—302, 312.

Датируется предположительно. 27 мая Академическая канцелярия представила на утверждение в Сенат разработанный Ломоносовым план новых академических зданий (ААН, ф. 3, оп. 1, № 708, лл. 124—127). Этот план упоминается в п. 5 публикуемого документа. Известно, что в 1760 г., с января по май, Ломоносов деятельно подготовлял материалы для оформления грамоты об университетских привилегиях, которая должна была быть оглашена при инавгурации (см. примечания к документу 324). Можно полагать поэтому, что публикуемые наброски, имеющие, хоть и не замеченную А. С. Будиловичем (Будилович, II, стр. 301 и 312) и Л. Б. Модзалевским (Модзалевский, стр. 85, № 193, стр. 266, № 944), но совершенно несомненную связь с инавгурацией Университета, были написаны в 1760 г. и притом не ранее представления упомянутого плана в Сенат, т. е. не ранее 27 мая.

Еще в 1755 г. Ломоносов писал: „Санктпетербургский университет и имени в Европе не имеет, которое обыкновенно торжественною инавгурациею во всем свете публикуется“ (т. X наст. изд., документ 395). Из этих слов можно заключить, что Ломоносов предполагал, справив инавгурацию Академического университета, оповестить о ней весь западноевропейский ученый мир путем рассылки наиболее крупным ее представителям соответствующей публикации. Такой публикацией должно было явиться нарядно изданное и богато проиллюстрированное описание инавгурации. Это подтверждается и набросанной Ломоносовым программой инавгурации, где в числе „следствий“ указано „напечатание всего действия“ (документ 314).

Первые десять пунктов публикуемых заметок под заглавием „Купферштики к описанию“ представляют собой список гравюр, которыми Ломоносов намеревался украсить описание инавгурации.

899

В п. 2 идет речь, вероятно, об известном академическом плане Петербурга, изданном в 1753 г. с приложением видов города („проспектов“), исполненных художником М. И. Махаевым. В п. 3 предусмотрено изображение грамоты об университетских привилегиях. В п. 5 говорится о разработанном Ломоносовым плане новых академических зданий, который 27 мая 1760 г. был представлен на утверждение в Сенат (ААН, ф. 3, оп. 1, № 708, лл. 124—127). Из п. 6 видно, что Ломоносов хотел приурочить торжественную закладку этих зданий („положение фундамента“) ко дню инавгурации Университета, а из пп. 7 и 8, что он намеревался ознаменовать день инавгурации фейерверком и в память ее выбить медаль.

Далее следует в трех вариантах список адресов, по которым Ломоносов предполагал разослать описание инавгурации.

Названиями городов обозначены в этом списке находившиеся в этих городах научные учреждения: „Мадрит“ — Мадридский университет; „Бонония“ — Болонская Академия наук, членом которой Ломоносов был избран несколько лет спустя, в 1764 г.; „Париж“ — Парижская Академия наук; „Эдимбург“ — Эдинбургский университет; „Лондон“ — Лондонское королевское общество; „Берлин“ — Берлинская Академия наук; „Шв.“ — вероятно, Швеция, т. е. Шведская Академия наук, избравшая Ломоносова своим членом 30 апреля 1760 г.; „Литтих“, т. е. Люттих или Льеж, попал в список как город, где издавался влиятельный в то время научный журнал „Journal encyclopédique“.

Из числа зарубежных почетных членов Петербургской Академии Наук Ломоносовым упомянуты четверо: Л. Эйлер, И.-Г.-С. Формей, Ш.-М. де ла Кондамин и Г. Гейнзиус. Шап — французский астроном Ж. Шапп д’Отерош.

Чрезвычайно интересно упоминание о „сочинителях“ знаменитой французской „Энциклопедии“, а также о Китае. Под Китаем следует разуметь в данном случае находившихся там европейских миссионеров, с которыми Академия вела ученую переписку (см., например, Протоколы Конференции, т. II, стр. 412, 515, 560, 570, 638 и др.).

Из публикуемых заметок видно, что Ломоносов предполагал разослать описание инавгурации не обычным путем, а для большей торжественности при посредстве русского дипломатического ведомства — „через канцлера и министров при дворах иностранных“.

Ломоносов готовил речь, которую намеревался произнести во время инавгурации: в его бумагах сохранился черновой ее текст (т. VIII наст. изд.). Он предполагал, вероятно, опубликовать ее в описании инавгурации.

¹ Купферштики (немецкое Kupferstiche) — гравюры на меди.

² Кончики — книжные концовки.

900

329

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым, Таубертом и Штелином (ААН, ф. 3, оп. 1, № 471, л. 125).

Публикуется впервые.

А. К. Лобысевич и С. Девович, происходившие из украинских дворян, состояли с 1754 г. студентами Академического университета (ААН, ф. 1, оп. 2 — 1754, март). Они неоднократно докучали К. Г. Разумовскому просьбами о „повышении их чинами при Академии“, в результате чего последний предложил Ломоносову „сделать им произведение, чему они достойны“ (ААН, ф. 3, оп. 1, № 471, л. 199 об.). Испытание показало, „что они только посредственные студенты, а от того весьма далеки, каковым по академическому регламенту адъюнктам быть положено“, и Ломоносов не счел возможным произвести их в адъюнкты, предложив им посещать лекции и обещав помочь их производству в это звание, когда они „положат хотя некоторое начало в какой-нибудь науке, адъюнкту приличной“ (там же). Но Лобысевич и Девович не пожелали слушать университетские лекции, ввиду чего публикуемым определением Ломоносов, не взирая на покровительство, которое оказывал им президент, исключил их из Университета, согласовав это решение с И. И. Таубертом и Я. Я. Штелином.

Этот смелый поступок обошелся Ломоносову дорого. Публикуемым распоряжением оказался задет давний недоброжелатель Ломоносова Г. Н. Теплов, который за последние четыре года не принимал прямого участия в академических делах: один из уволенных студентов, Лобысевич, молодой человек, тяготевший к „высшему свету“ и связанный с враждебной Ломоносову литературной группой А. П. Сумарокова и И. П. Елагина, был вместе с тем в свойстве с Тепловым. Уволенные подали на Ломоносова жалобу и были вызваны Разумовским в Глухов, где находились в то время и он, и Теплов. 12 сентября 1760 г. Ломоносов получил от президента письменный выговор за превышение власти, формулированный так: „Сколько мне памятуется, я так далеко власти г. Ломоносову не давал, чего ради и впредь из студентов без моего собственного определения никого Канцелярия, тем меньше сам собою г. Ломоносов высылать из академической службы не должны“ (ААН, ф. 3, оп. 1, № 471, л. 197). Эта формулировка, принадлежавшая Теплову, имела явной задачей подорвать авторитет Ломоносова в Академии и дать лишний козырь в руки его противников: только что отвоеванное Ломоносовым право единолично управлять учебной частью оказалось ограничено. Борьба за Университет и за Гимназию стала с этих пор еще труднее, чем была раньше, но Ломоносову не изменила и после этого его „смелость

901

к преодолению всех препятствий“. Вскоре Ломоносов нашел случай официально заявить, что его полномочия остались при нём и что он толкует их иначе, чем Теплов (см. документ 340).

В феврале 1761 г. по распоряжению президента Академии Лобысевич был произведен в академические переводчики, а 1 сентября того же года откомандирован в фельдмаршальский штат Разумовского на Украину (ААН, ф. 3, оп. 1, № 289, лл. 90—92). Там же, на Украине, получил служебное назначение и Девович (там же, № 472, л. 34).

330

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым (ААН, ф. 3, оп. 1, № 827, л. 42).

Публикуется впервые.

Из публикуемого документа видно, что Московский университет посылал в Академию Наук не только гимназистов (см. документ 291 и примечания к нему), но и студентов. Это объяснялось, вероятно, тем, что в первые годы своего существования Московский университет был еще беден профессорами: медицинский и юридический факультеты имели в своем составе только по одному профессору.

Так, не замещена еще была в Москве кафедра русского права (Пенчко, стр. 103—104), в то время как в Петербурге, в Академическом университете лекции по этому предмету уже читались (см. документ 326).

Об упомянутых в публикуемом определении московских студентах и учениках сохранилось мало сведений. Об Я. Манжосе и Г. П. Крупеникове известно, что еще до командирования в Петербург они, состоя студентами, были одновременно, с 1757 г., и учителями Московской университетской гимназии (Н. В. Сушков. Московский университетский благородный пансион и воспитанники Московского университета, гимназий его, Университетского благородного пансиона и Дружеского общества. 1858, стр. 5). Крупеников был назначен впоследствии членом Канцелярии Московского университета и заведовал сверхкомплектными учениками и пансионом для них („Русская старина“, 1897, № 7, стр. 114). Т. Гагарин „по обучении разным наукам“ был 18 марта 1762 г. направлен в Сенат для определения на военную службу. Об И. Смирнове и Ф. Дьякове не отыскано никаких известий.

331

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым (ААН, ф. 3, оп. 1, № 827, л. 45).

Публикуется впервые.

Еще в 1755 г. Ломоносов предлагал „студентам на каждый месяц иметь публичный диспут“ (т. X наст. изд., документ 395). Об этом же

902

упоминается в черновых набросках составленного им в 1759 г. университетского регламента (документ 314). „Диспуты и другие университетские экзерциции“, т. е. практические занятия, были предусмотрены и определением от 14 февраля 1760 г. о преобразовании Университета и Гимназии (документ 323).

О том, какова должна была быть процедура университетского диспута, можно судить отчасти по п. 14 „Проекта о учреждении Московского университета“ (1754 г.), где сказано: „Перед наступлением каждой вакации иметь публичные диспуты, приглася ко оным всех любителей наук, притом одному из студентов до начатия диспутов говорить краткую латинскую, а другому по окончании оных на русском языке речь, выбрав к тому удобную материю“ (Пенчко, стр. 146).

Университетский диспут, назначенный Ломоносовым на декабрь 1760 г., должен был явиться первым опытом в этом новом для Академии деле. Состоялся ли он и кто в нем участвовал, неизвестно.

В публикуемом определении подчеркнуто, что и диспут в Университете, и „ораторская экзерциция“ в Гимназии должны были происходить публично. Настаивая на публичности, Ломоносов преследовал двоякую цель: во-первых, привлечь общественное внимание к вопросам школьного образования и, во-вторых, практически вовлечь в университетские и гимназические занятия возможно более широкие общественные круги.

С этой второй целью связана и мысль Ломоносова об устройстве в Университете публичных лекций. Через два дня после подписания Разумовским определения о преобразовании Университета, 16 февраля 1760 г., Ломоносов созывал предусмотренное этим определением „университетское собрание“, где, кроме Ломоносова, участвовали И.-А. Браун, С. К. Котельников, К.-Ф. Модерах и Г. В. Козицкий и где обсуждался вопрос о публичных лекциях (Протоколы Конференции, т. II, стр. 445). К каким решениям пришло это собрание, мы не знаем.

332

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым (ААН, ф. 1, оп. 2 — 1760, № 12, л. 4).

Публикуется впервые.

Указ Сената, о котором упоминается в публикуемом документе, поступил в Академию Наук 17 ноября 1760 г. (ААН, ф. 3, оп. 1, № 966, лл. 112—113).

В указе сообщалось, что И. И. Шуваловым подан в Сенат проект, суть которого сводилась к следующему: „Надлежит необходимо в знатных городах учредить гимназии, в которых бы обучали нужные европейские языки и первые основания, и при оных гимназиях некоторое число

903

положить учеников записных на содержании казенном, другие ж могут быть вольные, а по маленьким городам учредить школы, в которых будут обучать русской грамматике, арифметике и прочим первым основаниям, а из оных школ станут выходить в гимназии, а из гимназий в Кадетский корпус, в Академию и в Университет, а из сих трех мест в действительную службу“ (Билярский, стр. 473—474).

На всю Россию существовали в то время только три гимназии — в Петербурге, при Академии Наук, в Москве, при Университете, и в Казани. Во всех остальных русских городах не было почти вовсе никаких гражданских школ. При этих условиях проект создания школьной сети, охватывающей все большие и малые города, приобретал огромное значение.

Весьма вероятно, что если не прямым автором, то инициатором этого проекта был Ломоносов (ср. Ламанский, стр. 107). В этом убеждают, в частности, следующие элементы проекта: 1) упоминание о „содержании казенном“, т. е. об устройстве школьных общежитий по примеру того, какое организовал Ломоносов при Академической гимназии 2) преподавание русской грамматики, введенное в программу средней школы впервые им же, и 3) типично ломоносовский педагогический термин „первые основания“ (ср. документ 288, §§ 18, 21, 22 и др., и документ 304).

Сенат поспешил признать поданное Шуваловым представление о гимназиях и низших школах „за весьма полезное обществу“ и выразил надежду (приказывать фавориту Сенат не мог), что он „штаты окуратные им сочинит со изъяснением, в которых именно городах, и сколь великие те гимназии и школы, и в каком числе людей и учителей быть имеют, и на содержание их, по мнению его, какая сумма потребна“. При этом Сенат давал понять Шувалову, что следовало бы потребовать по этому вопросу „от здешней Академии Наук какие ведомости или каких рассуждений от членов той Академии“ (Билярский, стр. 474).

В соответствии с этим сенатским указом Шувалов 7 декабря 1760 г. обратился к Академии с письменной просьбой, „чтоб соблаговолено было гг. Академии Наук членам в исполнение того указа сделать или каждому свое мнение, каким образом оные гимназии и школы утверждены быть должны, и сообщить мне, из которых бы я мог, — добавлял Шувалов, — обще с теми гг. Академии Наук членами рассуждая, сделать штат и представить Правительствующему Сенату“ (ААН, ф. 3, оп. 1, № 258, л. 28).

„Сообщение“ Шувалова было в тот же день рассмотрено Академической канцелярией (там же, № 471, л. 274), и принятое последней решение было в тот же день исполнено путем посылки соответствующего указа.

904

В дальнейшем ход дела почему-то замедлился. Только 7 марта 1761 г. поступили ответы академиков в Канцелярию (ААН, ф. 3, оп. 1, № 258, лл. 34—49), Канцелярия же переслала их Шувалову лишь через два с лишним месяца — 15 мая 1761 г. (там же, лл. 32—33).

Академики С. К. Котельников, И.-А. Браун, Г.-Ф. Миллер, К.-Ф. Модерах, Ф.-У.-Т. Эпинус, И.-Э. Цейгер и адъюнкт А. П. Протасов, высказали ряд соображений о программе преподавания в проектируемых школах, причем академики-иностранцы настаивали, „чтобы не всем без разбору в одних училищах обучаться“ и чтобы круг предметов преподавания, даже начального, менялся в зависимости от социального положения учащихся. Адъюнкт А. П. Протасов высказался, наоборот, весьма решительно за то, чтобы в низших школах на одинаковых основаниях обучались все дети, „какого бы они звания не были“. Никто из академиков, кроме И.-Э. Фишера, не назвал городов, где следовало бы открыть эти школы, причем некоторые, в том числе и русские академики сослались на свое недостаточное знакомство с русской географией (там же, лл. 38—41, 47—49).

Фишер заявил, что „прежде всего надлежит гимназию основать в Казани (где она уже существовала!), но ко всему проекту в целом он отнесся скептически. Утверждая, что русскому народу еще не известно в полной мере, „на какой конец учреждаемы бывают училища“, Фишер советовал „не вдруг сие дело производить в действо“ (Пекарский, I, стр. 629). Ломоносовская мысль об обязательном преподавании русской грамматики была поддержана одним лишь Котельниковым (ААН, ф. 3, оп. 1, № 258, л. 49).

Среди ответов академиков нет отзыва Ломоносова. Это может рассматриваться как лишний довод в пользу того, что шуваловский проект принадлежал по сути дела Ломоносову: автору проекта не было надобности давать о нем отзыв.

Не выяснено, предпринимал ли Шувалов какие-нибудь дальнейшие шаги по этому делу. Известно лишь, что его проект не получил осуществления.

333

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым, Таубертом и Штелином (ААН, ф. 3, оп. 1, № 827, л. 54).

Публикуется впервые.

Чтение лекций по физике было поручено Ломоносовым И.-А. Брауну после того, как от этого отказался Ф.-У.-Т. Эпинус (см. примечания к документу 322). В учебном плане Университета на 1761 г. о лекциях Брауна говорилось следующее: „По понедельникам, вторникам, четвергам и пятницам, поутру, в десятом часу будет показывать и изъяснять физические опыты, окончив метафизические лекции“ (ААН, ф. 3, оп. 1, № 825, л. 74; „Ломоносов“, III, стр. 360).

905

В ордере, посланном Эпинусу во исполнение публикуемого определения, ему предлагалось сдать Брауну физические инструменты по описи (ААН, ф. 3, оп. 1, № 825, л. 71).

По учебному плану 1761 г. адъюнкт А. П. Протасов должен был „показывать“ три раза в неделю „анатомию, начав от остеологии или строения костей человеческого тела, а потом и следующие части оныя науки“ (там же, л. 74).

¹ Боновым двором Ломоносов называет тот академический дом между 1-й и 2-й линиями, где он жил до 1757 г.

334

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым (ААН, ф. 3, оп. 1, № 827, л. 58—59).

Впервые напечатано (неполно) — Билярский, стр. 507—508. Полностью публикуется впервые.

Ср. примечания к документу 309.

На пищевое довольствие студентов отпускалось по 10 коп. в день (ААН, ф. 3, оп. 1, № 827, л. 36).

Достойно внимания, что студенты принесли жалобу не ближайшему своему начальству в лице Модераха, а Ломоносову.

¹ Сыта — вода, подслащенная медом. Кисели из овсяных отрубей, приправленные сытой, — древнейшее русское лакомство, упоминаемое в „Повести временных лет“ („История культуры древней Руси“, т. 1, М. — Л., 1948, стр. 265).

² Калья — род борща, похлебка на огуречном рассоле с огурцами, со свеклой и с мясом, а в постное время с рыбой и икрой (В. Даль. Толковый словарь, т. II. М., 1935, стр. 79).

³ Грибовница — похлебка из сушеных грибов (там же, т. I, стр. 405; А. Подвысоцкий. Словарь областного архангельского наречия. СПб., 1885, стр. 35).

⁴ Репница — репная похлебка. Даль отмечает, что это слово восходит к архангельскому диалекту, и поясняет, что репницу приготовляют следующим образом: „Вареную либо пареную репу разминают, мешают с солодом, иногда с толокном, наливают водой и ставят под крышкой на вольный дух“ (Даль, ук. соч., т. IV, стр. 124; ср. А. Подвысоцкий, ук. соч., стр. 151).

⁵ Лапша соковая — вероятно, лапша, приправленная конопляным соком или конопляным маслом; соковая каша — каша с конопляным соком; соковник — лепешка, намазанная конопляным маслом (там же, стр. 270).

⁶ Уха с клиотскими — уха с клецками.

906

335

Печатается по копии, писанной писарской рукой (ААН, ф. 3, оп. 1, № 260, л. 178), с указанием в подстрочных сносках вариантов по собственноручному черновику (там же, ф. 20, оп. 1, № 2, лл. 30—31).

Местонахождение подлинника неизвестно.

Впервые напечатано — Билярский, стр. 508—509.

20 февраля 1761 г. Ломоносов по словесной жалобе студентов распорядился улучшить их питание (документ 334). Дело не обошлось, вероятно, без каких-то объяснений Ломоносова с К.-Ф. Модерахом. 6 марта того же года Модерах подал прошение об отставке (ААН, ф. 3, оп. 1, № 260, л. 177). Формальным поводом к такой просьбе он выставил окончание срока, предусмотренного его контрактом с Академией, а истинной причиной были нелады с Ломоносовым.

Прошение Модераха поступило в Академическую канцелярию и вызвало в среде ее членов горячие споры, затянувшиеся на целых две недели. Ломоносов изложил свое мнение письменно в публикуемом представлении. За четыре года управления учебной частью у него было достаточно случаев убедиться в отрицательных качествах Модераха (см., например, документы 290, 296, 298, 300 и примечания к ним). Он настаивал поэтому на немедленном отстранении последнего от обязанностей инспектора и на немедленной же замене его „природным россиянином“, даровитым, прекрасно образованным учеником Л. Эйлера, С. К. Котельниковым. О том и о другом Ломоносов предлагал сообщить президенту, находившемуся в то время на Украине, с тем, чтобы он санкционировал эти принятые и уже осуществленные Канцелярией решения. Другие два члена Канцелярии, И. И. Тауберт и Я. Я. Штелин, выступили с возражениями против предложенных Ломоносовым быстрых мер. Ссылаясь на президентскую инструкцию от 20 февраля 1760 г. (ААН, ф. 3, оп. 1, № 471, л. 43), они утверждали, что без предварительного разрешения президента нельзя никого ни увольнять, ни назначать (там же, № 260, л. 179). Ломоносов оказался вынужден принять их предложение, которое сводилось к тому, чтобы 1) прошение Модераха послать президенту на рассмотрение, приложив мнения обеих спорящих сторон, 2) впредь до решения Разумовского оставить Модераха при исполнении инспекторских обязанностей и „накрепко подтвердить, чтобы он порученную ему должность исправлял со всем радением, как ему предписано“. Соответствующее определение Канцелярии было подписано всеми тремя ее членами 19 марта 1761 г. (там же, № 472, л. 60). В тот же день все документы по этому делу были отправлены президенту (там же, № 260, л. 181), а через четыре дня И. И. Таубертом был подписан ордер на имя Модераха о „радении“ (там же, л. 182).

907

336

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым (ААН, ф. 3, оп. 1, № 827, л. 62).

Впервые напечатано — Билярский, стр. 509—510.

Не прошло и двух недель со дня подписания И. И. Таубертом ордера на имя К.-Ф. Модераха о „радении“ (см. примечания к документу 335), как к Ломоносову поступила новая, письменная на сей раз жалоба студентов на своего инспектора. Жалобщики сообщали, что Модерах не только не выполнил февральского распоряжения Ломоносова об улучшении их питания (документ 334), а оставил их вовсе без пищи, переведя с натурального на денежное довольствие. Это было уже прямое нарушение определения Канцелярии от 15 сентября 1760 г. (см. примечания к документу 327). „Сверх сего, — писали студенты, — мы имеем во многих вещах великий недостаток и многократно его [Модераха] о отвращении сего просили, но он, не внимая ничего, с ругательством выгонял от себя, часто говоря, что ему ни до чего нужды нет, для чего вскоре принуждены будем оставить лекции“. Студенты просили защитить их, „определить командира, который бы так поступал, как должно“, и восстановить прежний порядок их питания (ААН, ф. 3, оп. 1, № 260, л. 183). Жалоба была подписана пятнадцатью студентами, в том числе И. И. Лепехиным, П. Б. Иноходцовым и А. В. Поленовым. Ломоносов в тот же день распорядился опросить всех гимназических учителей, сколько раз в этом году присутствовал Модерах, как ему полагалось, на их уроках. Восемь учителей и среди них адъюнкты Г. В. Козицкий и Н. Н. Мотонис и старый академический художник А. А. Греков ответили в один голос, что Модерах не бывал у них в классах „ни однажды“. Двое уверяли, что Модерах посещал их уроки неоднократно, а третий вспомнил только об одном таком посещении (там же, л. 184).

Неопровержимые документальные доказательства безусловной непригодности Модераха заставили Ломоносова пренебречь и мнением Штелина и Тауберта (см. примечания к документу 335) и недавним выговором президента за превышение власти (см. примечания к документу 329): как видно из публикуемого определения, он, не дожидаясь разрешения К. Г. Разумовского, своей властью уволил Модераха от академической службы и назначил на его место С. К. Котельникова.

337

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым (ААН, ф. 3, оп. 1, № 827, л. 64).

Публикуется впервые.

908

В своем определении от 5 апреля 1761 г. Ломоносов предложил К.-Ф. Модераху выехать из казенной квартиры до праздника Пасхи, который приходился в том году на 17 апреля, и сдать все дела по Университету и Гимназии новому инспектору С. К. Котельникову (см. документ 336). Ломоносов придавал большое значение тому, чтобы инспектор жил в самом университетском доме (документ 334), где и квартировал Модерах.

Со дня Пасхи миновала уже неделя, а Модерах, надеясь, очевидно, на благоприятное для него решение президента (см. примечания к документу 335) и на поддержку Тауберта и Штелина, продолжал, вопреки определению Ломоносова, занимать университетскую квартиру и не сдавал дел. Этим и было вызвано публикуемое определение.

338

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым (ААН, ф. 3, оп. 1, № 827, л. 65).

Публикуется впервые.

Публикуемое определение Ломоносова подписано им, как видно из текста, по просьбе академика С. К. Котельникова через полтора месяца после вступления последнего в должность инспектора Гимназии. Оно имело целью поднять школьную дисциплину, расшатавшуюся при бывшем инспекторе К.-Ф. Модерахе, который, по свидетельству учащих и самих учащихся, проявлял беспечность „в смотрении над учением и поступками молодых людей“ (см. документ 335).

Принятое Ломоносовым решение служит вместе с тем образцом той „умеренной строгости“, которая, по его мнению, должна быть свойственна педагогу. Но и увольнение учеников из Гимназии было в глазах Ломоносова такой мерой, которую следует принимать только в исключительных случаях: спустя некоторое время он пересмотрел свое решение и отменил публикуемое определение в некоторой его части (см. документ 342).

339

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым, Таубертом и Штелином (ААН, ф. 3, оп. 1, № 472, л. 108).

Впервые напечатано (по копии и без заключительных слов) — Билярский, стр. 511—512.

По общему правилу заведующий Книжной лавкой Академии Наук комиссар С. В. Зборомирский не мог выдать безденежно ни одной книги без специального разрешения Канцелярии АН (Материалы, т. X, стр. 513—514), теперь же в отношении учебников для гимназистов и студентов

909

было сделано исключение из этого правила: Зборомирскому, хранившему русские книги, и бухгалтеру С. Прейсеру, на попечении которого находились „на иностранных языках заморской печати книги“ (там же, стр. 510), разрешалось выдавать и даже выписывать из-за границы учебники по требованиям С. К. Котельникова без особого каждый раз разрешения Канцелярии.

Соответствующие ордеры были посланы Зборомирскому и Прейсеру 25 мая 1761 г. (ААН, ф. 3, оп. 1, № 1098, л. 93), и, начиная с того же месяца, выдача учебников со склада стала производиться в новом, упрощенном порядке (см. там же, лл. 21, 24 об., 33 об., 43, 93 об., 374 и др.).

340

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым (ААН, ф. 3, оп. 1, № 827, лл. 66—67), с указанием в сносках вариантов по черновику, писанному писарской рукой и собственноручно выправленному Ломоносовым (там же, ф. 3, оп. 1, № 260, лл. 197—198).

Впервые напечатано — Пекарский, II, стр. 742—743.

Освободившись от служебных обязанностей, К.-Ф. Модерах посвящал свои досуги писанию „многих жалоб о нападениях и обидах“, причиненных ему Ломоносовым. Эти жалобы были обращены к президенту Академии, но облекались в форму частных писем на имя Г. Н. Теплова (см. примечания к документу 343).

Об определении от 24 апреля 1761 г. (документ 337) Модерах был извещен указом, после чего к нему не раз посылался „правящий экзекуторскую должность коллегии юнкер“ Орлов с требованием очистить помещение для С. К. Котельникова. Модерах уверял Орлова, что уже нанял другую квартиру, что скоро туда переберется, но дальше уверений дело не шло.

Тогда Ломоносов, выждав еще около четырех недель, подписал публикуемое определение. Пришлось ли Орлову прибегать к мерам физического воздействия, мы не знаем: в сохранившихся документах ничего об этом не говорится.

Определение от 21 мая 1761 г. о принудительном выселении Модераха интересно тем, что дало случай Ломоносову напомнить о своих полномочиях по учебной части и весьма отчетливо определить их объем: сославшись на § 50 академического регламента, который давал право членам Канцелярии „в небытность президента корпусом так, как президент сам, управлять“, Ломоносов связал этот параграф с распоряжением президента о передаче Университета и Гимназии „в единственное смотрение“ ему, Ломоносову. Из этого следовало, что „в небытность президента“ Ломоносов мог управлять учебной частью, „как президент

910

сам“. Такому толкованию нельзя отказать в логической, а тем самым и в юридической верности, но оно совсем не совпадало с тем, как понимали педагогические полномочия Ломоносова К. Г. Разумовский и Г. Н. Теплов (ср. примечания к документу 329).

341

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым, Таубертом и Штелином (ААН, ф. 3, оп. 1, № 472, л. 115—116).

Впервые напечатано — Билярский, стр. 521—523.

Мероприятие, суть которого изложена в резолютивной части публикуемого определения, было задумано Ломоносовым уже давно: еще в самом начале 1761 г. в записке под заглавием „Краткий способ приведения Академии Наук в доброе состояние“ Ломоносов писал о „великих соперников противлениях“, с которыми ему приходится сталкиваться в работе по упорядочению учебной части Академии (т. X наст. изд., документ 405). Обеими академическими кассами, бюджетной и коммерческой, распоряжался И. И. Тауберт; без его подписи нельзя было получить на Университет и Гимназию ни одной копейки, чем Тауберт и пользовался, чтобы помешать Ломоносову в его стараниях наладить университетское и гимназическое хозяйство (см. примечания к документам 323 и 328). „Где г. Тауберт голос имеет, — говорил в вышеупомянутой записке Ломоносов, — тут ужасные остановки“, и сразу вслед за этим предлагал „для лучшего удовольствия и покоя отделить определенную сумму на науки в особливое комиссарство и учредить особливое повытье“.

Этот январский замысел Ломоносову удалось осуществить только через пять месяцев, 31 мая 1761 г., и притом лишь частично: под „науками“ он разумел и учебную, и ученую часть, т. е. все то, что было вверено его надзору определением президента от 24 марта 1758 г. (см. примечания к документу 303), в публикуемом же определении Канцелярии АН речь идет об одной только учебной части, т. е. об Университете и Гимназии. Но и в таком, урезанном виде проведенная Ломоносовым внутриакадемическая финансовая реформа была настолько большой победой над Таубертом, что приходится недоумевать, как удалось Ломоносову склонить своих противников к подписанию публикуемого определения. Недоумение тем более законно, что именно в данное время К. Г. Разумовский и Г. Н. Теплов отнюдь не склонны были расширять административные полномочия Ломоносова (примечания к документу 343).

В силу публикуемого определения в Академии Наук стала существовать с июня 1761 г., наряду с упомянутыми двумя, еще третья касса, снабжавшая деньгами Гимназию и Университет. Ее приход был невелик —

911

всего 15 248 руб. в год. Но эта сумма была ограждена теперь от посягательств Тауберта: ее полновластным хозяином стал отныне и до конца своих дней Ломоносов.

342

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым (ААН, ф. 3, оп. 1, № 827, л. 68).

Публикуется впервые.

Содержание публикуемого документа дает основание думать, что Ломоносов намеренно задержал исполнение своего определения от 18 мая 1761 г. (см. документ 338) об отсылке уволенного гимназиста Я. Хаустова в Герольдию „для определения к другим делам“. Выждав некоторое время, Ломоносов и вовсе отменил прежнее свое решение, но лишь в одной его части: маленького „подьяческого сына“, который провинился только в том, что „часто отгуливал“, Ломоносов вернул в Гимназию, а увольнение ученика Баранова, уличенного в краже, оставил в силе.

343

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым, Таубертом и Штелином (ААН, ф. 3, оп. 1, № 531, л. 187).

Решение президента Академии Наук по репорту Канцелярии от 17 марта 1761 г. об увольнении К.-Ф. Модераха и назначении С. К. Котельникова (см. документ 335 и примечания к нему) состоялось только 28 июня того же года в г. Батурине. Оно было изложено в форме длинного уклончивого ордера, написанного, бесспорно, Г. Н. Тепловым. К. Г. Разумовский сообщал, что Ломоносов писал ему о „крайнем нерадении“ Модераха и предлагал заменить последнего Котельниковым. „И хотя профессор Модерах, — продолжал президент, — напротиву того приносит многие жалобы о нападениях и обидах себе, причиненных от помянутого советника [Ломоносова], но то письмо было не ко мне, а партикулярно и сторонне, а между тем я ожидал, что Канцелярия Академии Наук, видавши, что г. Ломоносов право или неправо объявляет о худых поступках в должности своей профессора Модераха, по крайней мере о справедливости того или другого [т. е. Ломоносова или Модераха], имея довольно власти, могла бы сторонами разведать и представить мне о сих происхождениях и тем вывести меня из сумнительства“. Таким образом Разумовский, или вернее Теплов, давал понять И. И. Тауберту и Я. Я. Штелину, что полномочия Ломоносова по учебной части не следует считать неограниченными, что президент доверяет Ломоносову отнюдь не беспредельно и что им, Тауберту и Штелину, не мешало

912

бы контролировать негласным образом („сторонами“) педагогическую деятельность Ломоносова и осведомлять президента о результатах своих расследований. Что касается уже состоявшейся замены Модераха Котельниковым, „то тому, — писал президент, — быть так до времени, а что профессор Модерах просит увольнения от Академии по одному, как видно из сторонних писем, огорчению, в том, — предлагал президент, — до прибытия моего в Санктпетербург удержаться“. Однако тут же добавлялось, что если Модерах „не желает ничего иного, как только отпуску своего от Академии, то ему так, как человеку свободному и контракт свой выслужившему, в том не препятствуется“, и Канцелярия может в таком случае дать ему „абшит“, т. е. свидетельство об отставке (Билярский, стр. 530—531).

Как ни двойственно было это полурешение, Ломоносов истолковал его как дозволение утвердить Котельникова в должности инспектора и убедил Тауберта и Штелина подписать публикуемую резолюцию.

В силу этой резолюции Модераху был послан официальный запрос, какую должность он на себя „принять желает“. Бывший инспектор ответил, что не желает ничего, кроме отставки, и 27 августа 1761 г. получил „абшит“ (ААН, ф. 3, оп. 1, № 260, лл. 202—203, 204—205). Два года спустя, 21 июля 1763 г., когда Ломоносов еще не приступил после своей отставки к исполнению обязанностей советника Канцелярии, Модерах был восстановлен в звании профессора, но к педагогической деятельности больше не возвращался. В 1765 г. он числился „при переводах“ (Б. Л. Модзалевский. Список членов имп. Академии Наук. СПб., 1908, стр. 21).

Котельников горячо принялся за свои инспекторские обязанности и стал правой рукой Ломоносова. За четыре года совместной педагогической работы у них ни разу не возникало никаких недоразумений.

344

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым, Таубертом и Штелином (ААН, ф. 3, оп. 1, № 531, л. 220).

Публикуется впервые.

Вопрос о переводе пяти гимназистов в Географический департамент был поднят новым инспектором Гимназии С. К. Котельниковым. В Гимназии они проучились действительно долго: кто десять, кто одиннадцать, а кто и двенадцать лет (ААН, ф. 3, оп. 1, № 825, лл. 291 об., 295), но Ломоносов тем не менее решил проверить, в чем истинная причина их неуспеха — в их ли неспособности к наукам или в недостаточном „прилежании“ учителей.

913

Последующее трехмесячное пребывание названных учеников в Гимназии показало, что из пятерых четверо безусловно неспособны; 26 ноября 1761 г. С. К. Котельников возобновил ходатайство о переводе этих четверых в Географический департамент, где можно было обучить их черчению карт (там же, л. 295). Однако Ломоносов внес поправку и в это предложение: он решил откомандировать их в Географический департамент пока лишь на полгода „на пробу“, не снимая с гимназического довольствия и обязывая ходить попрежнему в Гимназию, но только на уроки математики, без которой в картографическом деле было не обойтись (там же, № 825, л. 304; см. также документ 156 и примечания к нему).

О гимназисте С. Никифорове см. документ 94 и примечания к нему.

Этот мелкий эпизод школьной жизни свидетельствует о том, как бережно относился Ломоносов к подрастающим русским кадрам и как неохотно соглашался на отказ от дальнейшего обучения даже таких юношей, за которыми утвердилась репутация неспособных к наукам.

345

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым, Таубертом и Штелином (ААН, ф. 3, оп. 1, № 827, л. 72).

Публикуется впервые.

26 июля 1753 г., в день трагической гибели Г. В. Рихмана, Ломоносов в своем знаменитом письме И. И. Шувалову горячо просил его позаботиться о том, „чтобы бедная вдова лучшего профессора до смерти своей пропитание имела и сына своего, маленького Рихмана, могла воспитать, чтобы он такой же был наук любитель, как его отец“ (т. X наст. изд., письмо 30).

Ломоносов усерднейшим образом хлопотал о назначении детям Рихмана пенсии, но в этом было отказано „за неимением таких примеров“ (ААН, ф. 3, оп. 1, № 707, лл. 91—106). Из публикуемого определения видно, что два сына Рихмана были приняты в Гимназию на казенное содержание при прямом участии Ломоносова. Его же стараниями один из них, старший, который, по выражению Ломоносова, „показывал добрую надежду“, был произведен в декабре 1764 г. в студенты (Билярский, стр. 694—695).

О дальнейшей судьбе этого юноши ничего не известно. Младший его брат, Фридрих, был впоследствии произведен в академические переводчики и оставил некоторый след в переводной литературе (Акад. изд., т. VIII, стр. 67 второй пагинации; Г. Н. Геннади. Справочный словарь о русских писателях и ученых, т. III, 1906, стр. 255).

Фамилия их отчима, академика И.-А. Брауна (Braun), писалась в академических документах по-разному: то Браун, то Броун.

914

346

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым (ААН, ф. 3, оп. 1, № 473, л. 235).

Публикуется впервые.

Почти целый год отделяет публикуемый документ от предыдущего. Этот хронологический разрыв не случаен.

В феврале 1762 г. Ломоносова постигла „тяжкая“, как он говорил, болезнь, которая, не давая „покоя и свободы“, продержала его дома почти тринадцать месяцев, до первых чисел марта 1763 г. За этот долгий срок, когда Ломоносов наезжал в Академию лишь изредка, произошли и другие неблагоприятные для него события. В конце 1761 г. или в самом начале 1762 г. его противниками были предприняты шаги, направленные к удалению Ломоносова из Академии. 31 января 1762 г. Г.-Ф. Миллер сообщал В. Е. Адодурову, что вопрос о переводе Ломоносова куда-то в другое ведомство (anders wohin) уже почти решен (Гнучева, стр. 80—81). Дворцовый переворот 28 июня 1762 г. лишил влияния И. И. Шувалова и М. И. Воронцова, поднял значение пособников Екатерины II, Г. Н. Теплова и И. И. Тауберта и усложнил тем самым тяжелые и без того условия академической работы Ломоносова.

Напомнить об этих обстоятельствах уместно именно здесь: их необходимо учитывать при изучении и оценке публикуемых в конце настоящего раздела документов, относящихся к последним трем годам жизни Ломоносова.

Солдатский сын Г. А. Шпынев учился в Академии Наук уже четырнадцатый год: с 1749 по 1760 г. в Гимназии, а с 1760 г. в Университете (ААН, ф. 3, оп. 1, № 253, л. 59 об.; № 290, л. 142). В начале августа 1762 г. академический переводчик А. Я. Поленов возбудил ходатайство о командировании за границу для дальнейшего усовершенствования в науках. К нему присоединились и три бывших его товарища по Университету, студенты И. И. Лепехин, Н. И. Стрешнев и Шпынев. Ломоносов сообщает что Поленов выступил с такой просьбой не по собственному почину, а по предложению „недоброхотов“ Ломоносова, которые заботились в этом случае вовсе не об усовершенствовании Поленова в науках, а только о том, чтобы сослаться на его просьбу как на доказательство плохой постановки преподавания в Академическом университете (т. X наст. изд., документ 470, § 50). В протоколе Академического собрания от 9 августа 1762 г., посвященного обсуждению (в отсутствии Ломоносова) ходатайств Поленова, Шпынева и других, подчеркнуто, что студенты жалуются на плохое преподавание юриспруденции, на отсутствие профессора натуральной истории и на свою неудовлетворенность лекциями по химии и анатомии. Лепехина и Поленова решили командировать за

915

границу, а Шпыневу и Стрешневу отказали в этом „для малых их в языках и в фундаментальных науках успехов“, причем относительно Шпынева было сказано, что „к его благополучию способствовать будет, если он вовсе отдастся“ хирургии, к которой питает склонность. В заключение Миллер заметил (это тоже занесено в протокол), что не мешало бы в интересах юношества позаботиться о замещении профессорских должностей по всем наукам искусными людьми (Протоколы Конференции, т. II, стр. 485—486).

Десять дней спустя, 19 августа 1762 г., когда Ломоносов был все еще тяжело болен, Тауберт без всякого на то права послал в Академическое собрание указ, который предписывал „академических студентов в науках экзаменовать в собрании всех гг. профессоров и адъюнктов ... а по экзамене, кто в каких успехах себя окажет, о том ... подать в Канцелярию репорт“ (там же, ф. 1, оп. 2 — 1762, № 8). Испытания продолжались с 23 августа по 13 сентября 1762 г. Из двенадцати студентов только двое удостоились хорошего отзыва; успехи двух их товарищей признали „довольными“, но с оговоркой, что один из них „посредственного разума“; успехи еще двоих нашли посредственными (в эту группу попал и Шпынев); про двоих сказали, что они „отвечали кое-как“ и не подают никаких надежд; одного назвали прилежным, но туповатым; относительно другого отметили, что он „не отвечал ни на какие почти вопросы“, и добавили: „а притом сказывают, что он пьянствует“, третий, по словам экзаминаторов, „не успел ни в какой науке и языке“ и его, по их мнению, следовало бы „определить к другому делу“, т. е. уволить из Университета (Протоколы Конференции, т. II, стр. 486—489; ААН, ф. 3, оп. 1, № 826, лл. 62—63). Есть известие, что руководивший экзаменом Миллер задавал некоторым студентам вопросы „будто для шутки“, а иных и вовсе не спрашивал, и что вся обстановка, в которой происходил экзамен, произвела тяжелое впечатление не только на студентов, но и на некоторых профессоров (там же, л. 64).

Несмотря на плохие аттестации, никто из студентов не был уволен. Из публикуемого документа видно, что, приняв совет своего преемника по должности профессора химии И.-Г. Лемана направить Шпынева по врачебной дороге, Ломоносов потребовал вместе с тем, чтобы Шпынев продолжал параллельно и университетские занятия.

Но этим Ломоносов не ограничился. В начале декабря того же 1762 г., когда его здоровье стало восстанавливаться, он назначил повторное „экзаменование в Университете студентов“ (ААН, ф. 3, оп. 1, № 827, л. 88). Оценка студенческих успехов оказалась на этот раз совсем иная, чем в августе—сентябре, несравненно более высокая: из вышеупомянутых двенадцати студентов семеро, в том числе и

916

Шпынев, получили хорошие отзывы, трое — посредственные и только двое — плохие (там же, лл. 66—69).

¹ Аппликовал — проявлял прилежание.

² Кадаверы — трупы.

347

Печатается по собственноручному подлиннику (ААН, ф. 3, оп. 1, № 532, л. 258).

Публикуется впервые.

Датируется предположительно по журналу Канцелярии АН от 27 ноября 1762 г., на котором сделана Ломоносовым публикуемая помета.

1762 год подходил к концу, а Ломоносов все еще болел и не выходил из дому. С. К. Котельникову нужны были деньги на содержание студентов и гимназистов. Из сметных сумм, ассигнованных на эту надобность, оставалось в наличии на студентов 450 руб., а на гимназистов 2 руб. (ААН, ф. 3, оп. 1, № 532, л. 250). Эти деньги должны были храниться в особой кассе, которой, согласно постановлению Академической канцелярии от 31 мая 1761 г., мог распоряжаться один Ломоносов (документ 341). Неясно поэтому, зачем потребовалось Котельникову обращаться за этими деньгами к И. И. Тауберту, а не к Ломоносову, который, как видно из публикуемого документа, занимался служебными делами и во время болезни. Репорт Котельникова рассматривался Канцелярией в лице Тауберта 13 ноября 1762 г. Тауберт задержал выдачу денег и, вторгаясь без всякого на то права в область дел, доверенных одному Ломоносову, предъявил Котельникову требование „сочинить штат“, где указать, „сколько на студентов и гимназистов суммы точно исходить должно“ (ААН, ф. 3, оп. 1, № 532, л. 250). Такая формулировка была нелепа, потому что штат Университета и Гимназии был утвержден президентом Академии еще 14 февраля 1760 г. (см. документ 323). Тем не менее требование Тауберта было внесено в виде отдельной статьи в канцелярский журнал, который, как это обычно делалось в дни болезни Ломоносова, был послан ему на подпись. Ломоносов, по вполне понятным причинам, отказался его подписать и зачеркнул резолюцию Тауберта.

На все это ушло две недели, что заставило Котельникова 27 ноября явиться в Канцелярию лично и возобновить просьбу о деньгах. Тауберт согласился отпустить из остатка „студентской суммы 100 руб., да на гимназистов, на которых уже все забрано, в счет наступающего года на одно их удовольствование пищею сто же рублев“, но повторил свое требование о штате, которое формулировал на этот раз так: „Господину

917

профессору Котельникову, взяв в пример оба кадетские корпуса и другие тому подобные учреждения, сочинить порядочный штат, сколько каждому студенту и гимназисту следует дать в год всякого платья и обуви и во что оное все коштовать имеет“. Этот „штат“ или, вернее сказать, смету Котельников должен был представить Ломоносову, Ломоносов — в Канцелярию, т. е. Тауберту, а Тауберт — президенту на утверждение (ААН, ф. 3, оп. 1, № 532, л. 257 об.). Таким образом, Ломоносов, который еще недавно заявлял с полным к тому основанием, что в отсутствие президента располагает по учебной части такою же властью, „как президент сам“ (см. документ 340), оказывался теперь, по толкованию Тауберта, подчиненным в этой области не только президенту, но и ему, Тауберту. Не довольствуясь этой бюрократической выходкой, Тауберт счел нужным обосновать ее ссылкой на „неустановление чрез толь долгое время, как началось общежитие студентов и гимназистов, надлежащего к их содержанию порядка и основания“ (ААН, ф. 3, оп. 1, № 532, л. 258). Никаких данных для такого утверждения у Тауберта не было.

Журнал с этой резолюцией Тауберта был снова послан больному Ломоносову на дом и вернулся в Канцелярию опять неподписанным, но с публикуемой пометой Ломоносова.

Под упоминаемым в этой помете определением президента надо понимать ордер К. Г. Разумовского от 19 января 1760 г. о передаче Гимназии и Университета в единоличное ведение Ломоносова (документ 320).

Необходимо отметить, что еще в сентябре 1760 г. Ломоносов поручил Модераху составить „обстоятельное расчисление, на тех [т. е. на казеннокоштных] гимназистов платье, обувь, постели, столовая и поваренная посуда на коликое время полагаться должна“ (ААН, ф. 3, оп. 1, № 825, л. 52). Выполнил ли Модерах это поручение, мы не знаем: среди сохранившихся бумаг его „расчисление“ не отыскано.

348

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Таубертом и Ломоносовым (ААН, ф. 3, оп. 1, № 473, лл. 267—268), с указанием в сносках вариантов по черновику, писанному писарской рукой с собственноручными поправками Ломоносова (там же, ф. 20, оп. 3, № 114, л. 2).

Публикуется впервые.

14 октября 1762 г., т. е. через месяц после освидетельствования в Академическом собрании петербургских студентов (см. примечания к документу 346), в том же собрании производился по указу Сената экзамен шести студентов Московского университета, только что прибывших

918

из Кенигсберга, где они довершали свое образование. Из шестерых пятеро были дворяне, а двое даже и князья. Руководил экзаменом Г.-Ф. Миллер, который в свое время, на первых порах деятельности Московского университета, особенно хлопотал о привлечении туда дворян, заявляя, что нельзя отдавать науку в руки одних разночинцев (ЦГАДА, ф. 199, оп. 1, портфель 412, № 14, л. 102 об.). Академическое собрание отозвалось обо всех шести москвичах с похвалой, удостоверив, что все они обладают достаточно основательными философскими и математическими знаниями, умеют читать латинскую прозу и хорошо говорят по-немецки. Наилучшего отзыва удостоился П. Я. Полонский, который по-латыни не только читал, но и говорил, а кроме того, владел еще и французским языком (Протоколы Конференции, т. II, стр. 490).

Когда два месяца спустя в Академию Наук был прислан новый, упомянутый в публикуемом определении сенатский указ о зачислении пятерых из этих дворян на академическую службу и притом на особых, привилегированных условиях, это не могло не произвести известного впечатления на академических работников: за все предшествовавшее, почти сорокалетнее существование Академии в рядах ее служащих побывало всего пять захудалых дворян (В. Е. Адодуров, С. С. Волчков, Н. С. Плотцов, Л. С. Терский и Г. А. Качалов), а тут прибывало их сразу несколько.

Судя по довольно обширным поправкам в черновике публикуемого определения и по расхождению этого, выправленного Ломоносовым чернового текста с окончательным, академический копиист ходил по меньшей мере два раза на дом к больному Ломоносову, которому и тут пришлось поспорить с Таубертом. Сенат говорил о необходимости поощрить молодых москвичей „к дальнейшему учению“, в соответствии с чем Ломоносов предлагал „ходить им на университетские лекции, какие кто изберет“, но И. И. Тауберт этого не пожелал, а Ломоносов не счел нужным настаивать на своем предложении.

Однако кенигсбергские студенты не захотели углублять свои научные знания: военная и чиновничья карьера манила их больше, чем ученая. Протрудившись полтора-два года над газетными и канцелярскими переводами, они один за другим ушли из Академии (ААН, ф. 3, оп. 1, № 281, лл. 383—385; № 289, л. 199; № 290, л. 172; № 474, лл. 314—315; № 475, лл. 153, 169, 220).

349

Печатается по собственноручному подлиннику (ААН, ф. 20, оп. 3, № 114).

Публикуется впервые.

919

Датируется предположительно: во-первых, по содержанию публикуемой записки, где 1763 год назван „наступающим“, и, во-вторых, по тому, что она написана на черновике канцелярского определения, которое в реестре протоколов по Академическому университету помечено декабрем 1762 г. (ААН, ф. 3, оп. 1, № 827, л. 53).

Упоминаемый в записке указ не отыскан. Повидимому, он либо вовсе не посылался, либо остался неисполненным, потому что когда Ломоносов 13 января 1763 г., не вполне оправившись от болезни, приехал в Академию, он еще совещался с профессорами о „каталоге“ университетских лекций на 1763 г. (Протоколы Конференции, т. II, стр. 494). Этот каталог был затем напечатан (ААН, ф. 3, оп. 1, № 826, л. 257).

350

Печатается по собственноручному черновику (ААН, ф. 20, оп. 1, № 2, л. 126).

Местонахождение подлинника неизвестно.

Впервые напечатано — ОР, кн. V, стр. 15—17.

Датируется предположительно по связи публикуемого отчета с письмом Ломоносова на имя К. Г. Разумовского, которое было написано не позднее 5 февраля 1763 г. и, вероятно, не ранее 28 января того же года (подробные соображения о датировке этого письма см. в т. X наст. изд., примечания к письму 82). Судя по первым строкам письма, публикуемый отчет был к нему приложен. И в письме, и в отчете речь идет о двенадцатирублевой прибавке на содержание гимназистов. Таким образом, тесная хронологическая близость отчета и письма несомненна.

Отчет, известный нам, как уже сказано, только в черновой, не совсем полной и стилистически не обработанной редакции, был написан Ломоносовым в тяжелые для него дни: как только он, еще не вполне оправившись после долгой болезни, появился в Академической канцелярии, И. И. Тауберт тотчас же предъявил ему заготовленный еще в августе 1762 г. и написанный в оскорбительных для Ломоносова выражениях ордер Разумовского о передаче Географического департамента из ведения Ломоносова в ведение Миллера (см. документы 164 и 165 и примечания к ним): противники Ломоносова обвиняли его в „нерачении“. Отчет написан под непосредственным впечатлением этой новой обиды.

Через три месяца после подачи Ломоносовым публикуемого отчета, 2 мая 1763 г., Екатериной II был подписан указ об отставке Ломоносова („Сенатский архив“, т. XII, СПб., 1907, стр. 399), официально ему объявленный (ААН, ф. 3, оп. 1, № 533, л. 105 об.), и вслед за тем, 13 мая, отмененный, или, точнее, взятый назад („Сенатский архив“, т. XII, СПб. 1907, стр. 407). Однако в течение второй половины мая, июня и июля

920

1763 г. Тауберт действовал так, будто Ломоносов отставлен: в журналах Канцелярии, начиная с 13 мая и до 7 августа 1763 г., имя Ломоносова как советника Канцелярии ни разу не упоминается.

В этот же период, как выяснила недавно Е. С. Кулябко, Таубертом была предпринята попытка изъять из рук Ломоносова и подчинить себе учебную часть Академии. 10 июля 1763 г. С. К. Котельникову был послан за подписью секретаря Канцелярии М. М. Гурьева запрос, кому он репортует о состоянии Университета и Гимназии и „о распорядках в оных департаментах от кого повеления принимает“ (ААН, ф. 3, оп. 9, № 30, л. 13). Котельников ответил на этот запрос 16 того же июля неофициальным письмом на имя Тауберта, где заявил, что репортовал Ломоносову и что „распорядки учреждены и имеют свое течение“ (там же, разр. V, оп. I—К, № 51, л. 3). 22 июля Тауберт написал Котельникову, тоже неофициально, что если Ломоносов „продолжает смотрение над Университетом и Гимназией“, то Котельников может ему репортовать и принимать от него повеления, однако должен об этом „письменно отозваться в Канцелярию, яко в главную команду“. „Но ежели он Ломоносов в дирекцию над Университетом и Гимназиею никаким образом не вступается, — прибавлял Тауберт, — а вы, не взирая на то, не репортуете Канцелярию, то чрез то подвергаете себя впредь ответу“ (там же, ф. 3, оп. 9, № 30, л. 6). Тем временем обстоятельства успели, как видно, измениться не в пользу Тауберта, и 24 июля 1763 г. Котельников послал в Канцелярию следующее извещение, на сей раз уже официальное: „Репортую о состоянии Университета и Гимназии г. коллежского советника Михайла Васильевича Ломоносова и от него приказы принимаю. Его высокоблагородие мне объявил, что дирекцию Университета и Гимназии оставить не намерен и еще по сие время действительно продолжает“ (там же, л. 13 об.). Здесь уж слышен голос самого Ломоносова.

¹ Студент И. И. Лепехин отбыл в заграничную командировку 13 сентября 1762 г. (ААН, ф. 3, оп. 1, № 270, л. 64; ср. т. X наст. изд., примечания к документу 470, § 50).

² Студент Аврамов переведен Ломоносовым в Географический департамент 10 апреля 1760 г. (документ 133).

³ Об университетском экзамене, состоявшемся 19 декабря 1763 г. см. примечания к документу 346. О „каталоге“ лекций на 1763 г. см. документ 349 и примечания к нему.

⁴ Констатируемая Ломоносовым непрерывность университетских лекций была его прямой заслугой: вспомним, каких трудов стоила ему в 1757—1759 гг. борьба с уклонением профессоров от исполнения лекторских обязанностей (см. документы 296, 297 и 322 и примечания к ним).

921

⁵ Мысль Ломоносова о производстве через год двух студентов в адъюнкты не осуществилась: за время со дня написания публикуемого отчета по день смерти Ломоносова не было ни одного производства в адъюнкты, однако спустя несколько лет некоторые — как называл их Ломоносов — „действительные академические питомцы“ получили это звание: в 1768 г. И. И. Лепехин и П. Б. Иноходцов, в 1771 г. племянник Ломоносова, М. Е. Головин. Первые двое стали затем академиками.

⁶ „Апробованное вашим сиятельством новое учреждение“ — гимназический регламент, написанный Ломоносовым, официально не утвержденный, но фактически введенный Ломоносовым в действие (документ 303).

⁷ Сообщение Ломоносова об учебных успехах гимназистов основана на репорте профессоров, поданном в январе 1763 г., где говорится, что „гимназисты на экзамене показали себя как следует“, но что из-за болезни учителей латынь усвоена ими еще не настолько, чтобы можно было до следующего экзамена произвести кого-нибудь из них в студенты (ААН, ф. 3, оп. 1, № 826, лл. 68 об. — 69).

⁸ Просьба Ломоносова об увеличении штатной суммы на содержание гимназистов не получила удовлетворения.

351

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым (ААН, ф. 3, оп. 1, № 282, лл. 271—272), с указанием в сносках вариантов по собственноручному черновику (там же, ф. 20, оп. 1, № 2, лл. 184—185).

Впервые напечатано — Билярский, стр. 640—642.

Со 2 июня по 11 августа 1764 г. публикуемое представление пролежало в Академической канцелярии без всякого движения. Это объяснялось тем, что К. Г. Разумовский все это время отсутствовал (А. А. Васильчиков. Семейство Разумовских, т. I. СПб., 1880, стр. 324), а вопрос, поднятый Ломоносовым, был настолько серьезен, что без президента не мог быть решен. За эти летние месяцы 1764 г. на почве претензий А.-Л. Шлёцера многолетний конфликт Ломоносова с И. И. Таубертом обострился и принял, правда на очень короткое время, опасный для Тауберта оборот: Сенат поддержал Ломоносова и назначил следствие по делу Шлёцера (см. документы 272 и 273 и примечания к ним), а Разумовский, бесповоротно потеряв еще в 1763 г. доверие Екатерины II, перестал быть для Тауберта опорой. Этим объяснялась нерешительность последнего; он не знал, как быть с июньским представлением Ломоносова: 11 августа надумал было послать его на рассмотрение в Академическое собрание (ААН, ф. 3, оп. 1, № 534, л. 177), но сразу же вслед за тем, как видно из канцелярской пометы, приостановил почему-то

922

эту отсылку (там же, № 282, л. 273). Рассмотрение публикуемого документа оказалось отложено еще на месяц.

13 сентября 1764 г. президент рассмотрел, наконец, и публикуемое представление. К этому дню оно в некоторой своей части уже устарело: за время, истекшее со дня его составления, Ломоносов успел тщательно продумать и обсудить с некоторыми академиками написанный им по поручению Разумовского проект нового устава Академии (т. X наст. изд., примечания к документу 408). Заветная мысль Ломоносова о пополнении Академии одними только „природными россиянами“, составлявшая идейную основу июньского представления, получила в проекте блестящее выражение, ставшее классическим: „Честь российского народа требует, чтоб показать способность и остроту его в науках и что наше отечество может пользоваться собственными своими сынами не токмо в военной храбрости и в других важных делах, но и в рассуждении высоких знаний“ (т. X наст. изд., документ 410).

„А пока же ныне сего исполнить не можно, — добавлял Ломоносов в следующем параграфе проекта, — выписывать в ординарные и экстраординарные члены из других земель со всякою предосторожностью людей достойных“ (там же). Таким образом, трезво взвесив реальные возможности, Ломоносов к сентябрю 1764 г. отказался как от своего общего предложения не выписывать вовсе иностранцев, так и от высказанного тогда же частного предложения отложить приглашение иностранных профессоров механики и ботаники. 13 сентября 1764 г. эти два предложения, в сущности, и не обсуждались, и решение „изыскать на порожжие профессорские ваканции кандидатов, знаемых“ (т. е. известных) петербургским академикам (ААН, ф. 3, оп. 1, № 534, л. 195 об.), было принято Разумовским не наперекор Ломоносову, а в соответствии с его новыми мыслями, выраженными в проекте академического устава.

Так обстояло дело с первой, негативной частью публикуемого представления; что же касается второй, конструктивной, то она, как и первая, тоже расчленялась на два предложения, частное и общее. Частное заключалось в предложении командировать за границу семь рекомендованных Ломоносовым академических студентов, общее — в предложении осуществлять такие командировки не от случая к случаю, а регулярно, о чем должно быть упомянуто в новом академическом уставе.

Такое или подобное упоминание было внесено, вероятно, Ломоносовым в проект устава, в ту его часть, которая до нас не дошла и потому именно, должно быть, это предложение Ломоносова и не обсуждалось 13 сентября 1764 г.: проект академического устава должен был рассматриваться особо.

Частное же предложение Ломоносова о командировании в чужие края семи студентов было принципиально принято Разумовским, с тем чтобы

923

предварительно их знания были проверены в Профессорском собрании и чтобы об их поведении дали отзывы инспектор С. К. Котельников и университетские профессора (ААН, ф. 3, оп. 1, № 534, л. 195 об.).

Экзаменовать студентов не стали, но отзывы поступили. Все профессоры единодушно заявляли, что названные Ломоносовым студенты оправдывают его рекомендацию (там же, № 826, лл. 372—373). Тем временем Ломоносов снова захворал. На отзыве Фишера от 19 октября 1764 г. он написал: „О сем деле доложить, как я, повыздоровев несколько, присутствовать буду в Канцелярии. Тогда будем рассуждать и обще о посылке студентов за море“ (там же, л. 373 об.).

За несколько дней до этого Тауберт выступил с предложением, чтобы командируемые за границу студенты учились там „под надзиранием и руководством“ Шлёцера, на что Ломоносов ответил 15 октября 1764 г., что не вверит Шлёцеру „ниже волоса студентского“ (документ 281).

Позднее, в ноябре, он, все еще больной, требовал, чтобы прислали ему на дом „копии с переведенных профессорских аттестатов о студентах, посылаемых в чужие края“ (там же, № 285, л. 185).

Вопрос об их заграничной командировке был окончательно разрешен только после смерти Ломоносова и притом далеко не так, как он предполагал: по воле Тауберта в отборе студентов участвовал Шлёцер, и ему же было поручено руководить ими за границей (Протоколы Конференции, т. II, стр. 538).

Из семи намеченных Ломоносовым студентов Академия командировала за границу после его смерти только двоих: П. Б. Иноходцова и И. Юдина (Протоколы Конференции, т. II, стр. 538, 540). Д. Д. Легкой уехал в Страсбург еще при жизни Ломоносова, в декабре 1764 г., сопровождая на правах гувернера детей опального Разумовского; там он и умер три года спустя (там же, стр. 530, 626). Г. Щукин был в 1766 г. из Университета „выключен“ и отправлен на службу в Сенат, к генерал-прокурорским делам (ААН, ф. 3, оп. 1, № 297, л. 369). О Шпыневе см. документ 352 и примечания к нему. Что сталось с А. Гориным и С. Кузнецовым — неизвестно.

352

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Таубертом и Ломоносовым (ААН, ф. 3, оп. 1, № 475, л. 232).

Публикуется впервые.

Академик И.-Г. Леман был командирован Академией Наук в Старую Руссу для производства опытов, „каким лучшим способом при соляных промыслах можно соль вываривать с умеренным жжением дров“. Студента Г. Шпынева, которого он знал уже не первый год (см. документ 346) и который проходил у него в лаборатории химическую практику,

924

Леман не хотел брать с собой, о чем, собираясь в командировку, заявил письменно (ААН, ф. 3, оп. 1, № 283, л. 246). Истинные мотивы, заставившие Ломоносова нарушить волю Лемана, нам не известны: можно лишь догадываться, что он посылал Шпынева в Старую Руссу не только „для дальнего в химической науке упражнения“, а, может быть, и для того, чтобы проконтролировать работу Лемана над вопросом, имевшим государственно важное значение.

На такую догадку наводит не только история данного дела, но и дата публикуемого определения: оно состоялось в ту именно пору, когда по распоряжению Сената велось следствие о подозрительных действиях А.-Л. Шлёцера, снимавшего копии с документов о численности русских войск и об экономическом состоянии тогдашней России (см. документы 272 и 273 и примечания к ним).

Командировка Шпынева окончилась для него плачевно. 16 октября 1764 г. Леман направил в Академическую канцелярию репорт, где писал, что Шпынев, прибывший в Старую Руссу раньше его, выдал себя там за профессора, командированного „именем его сиятельства графа Орлова“ и уполномоченного „смотреть здесь всего и репортовать, что происходить имеет“, что он пьянствует, бездельничает и „при исследовании соли почти никогда не бывал“ (там же, лл. 272—273). По прочтении этого репорта Ломоносов, который незадолго перед тем рекомендовал Шпынева как студента, достойного заграничной командировки (документ 351), написал записку в Канцелярию АН, требуя на имя профессора г. Лемана заготовить указ, „чтобы Шпынева, взяв где он есть, тамошнею командою арестовать и под крепким караулом сюда отослать через Новгород, несмотря ни на какие отговорки“ (ААН, ф. 3, оп. 1, № 283, л. 274). 7 ноября 1764 г. Канцелярия составила требуемое Ломоносовым определение (там же, л. 283), а десять дней спустя получила от него вторую записку, где сообщалось, что Шпынев, возвратясь из Старой Руссы, явился к Ломоносову „в добром состоянии и жалуется на г. Лемана, что не допущен до большой пробы“. Ломоносов предлагал „дать ему, Шпыневу, точную копию с Лемановой жалобы и требовать от него ответа, между тем отпустить его попрежнему в университетское общество“, где Ломоносов обязывался наблюдать за Шпыневым (там же, № 283, л. 278). В письменном объяснении от 10 декабря 1764 г. Шпынев, опровергая все обвинения, предъявленные ему Леманом, утверждал, что последний пользовался им только как переводчиком и „до большой пробы не допустил“ (там же, л. 232). Через три дня допрошенный вторично самим Ломоносовым Шпынев подтвердил свои письменные показания и на словах (там же). Чем кончилось это расследование, неизвестно. Из сохранившихся документов видно только, что отдано было о Шпыневе „приказание, чтоб его паки арестовать“ (там же, л. 271).

925

Через месяц после смерти Ломоносова, 2 мая 1765 г., в Академическом собрании в присутствии Тауберта и при участии Шлёцера происходил экзамен академических студентов, после которого было решено Шпынева уволить из Академии (Протоколы Конференции, т. II, стр. 538). Осведомившись об этом, Медицинская коллегия обратилась в Академию с просьбой откомандировать Шпынева в ее распоряжение (ААН, ф. 3, оп. 1, № 290, л. 141), что и было исполнено 17 июня 1765 г. (там же, л. 139).

353

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой, собственноручно исправленному и подписанному Ломоносовым (ААН, ф. 3, оп. 1, № 281, лл. 147—149), с указанием в сносках вариантов по собственноручному черновику (там же, ф. 20, оп. 1, № 2, лл. 208—210).

Впервые напечатано — Билярский, стр. 678—681.

Датируется предположительно по дню того заседания Академической канцелярии, в котором рассматривалось публикуемое представление.

Наемный дом на углу 15-й линии Васильевского острова и набережной Большой Невы, где с 1756 г. помещались Университет и Гимназия, обветшал к 1764 г. совершенно. В репорте от 6 августа 1764 г. инспектор Гимназии, академик С. К. Котельников писал по этому поводу так: „Починка зачиналась очень поздо и никогда не приходила к окончанию, отчего дом беспрестанно приходил в большое разрушение и живущие в нем претерпевали зимою от холода нужду“. Подробно описав, в чем именно заключалось это разрушение, Котельников добавлял: „Учители в зимнее время дают лекции в классах, одевшися в шубу, разминаяся вдоль и поперек по классу, и ученики, не снабженные теплым платьем, не имея свободы встать с своих мест, дрогнут, отчего делается по всему телу обструкция и потом рождается короста и скорбут, которых ради болезней принуждены оставить хождение в классы“ (Билярский, стр. 650—651).

Дом Строгановых, расположенный близ Академии, на Тучковой набережной, был куплен Академией в апреле 1764 г.

Весной 1764 г. Ломоносов не бывал в Канцелярии „за другими делами“ с 19 апреля по 17 мая, т. е. более четырех недель (ААН, ф. 3, оп. 1, № 534, лл. 99—126).

Составляя публикуемое представление, Ломоносов исходил из проекта нового академического штата, который был им к тому времени уже разработан; по этому проекту все „департаменты, ... кои до книжной фабрики, и до торгу, и до ремесленных дел надлежат“, должны были быть исключены из ведения Академии (т. X наст. изд., документ 408).

926

Настоящее представление Ломоносова рассматривалось президентом в двух заседаниях Академической канцелярии 10 и 13 сентября 1764 г. Одновременно слушался и вышеупомянутый репорт С. К. Котельникова. 10 сентября Тауберт отсутствовал, что заставило К. Г. Разумовского отложить дело до 13 сентября (ААН, ф. 3, оп. 1, № 534, л. 193). На этот раз Тауберт явился и подал письменное „мнение“, сводившееся к тому, чтобы Строгановский дом „оставить для тех надобностей и служителей, о коих прежде предписано в ордере его высокографского сиятельства“ (там же, № 281, лл. 150—160). Но Разумовский с ним не согласился и, ввиду приведенных Ломоносовым „резонов“, отдал Строгановский дом под Университет и Гимназию. Предложение Ломоносова перевести туда же „Инструментальную лабораторию купно с Физическою камерою“ принято не было (там же, № 534, л. 195), но через некоторое время Ломоносов убедил президента решиться и на это (документ 355).

¹ Говоря об „осьми под Академиею состоящих домах“, Ломоносов имел в виду: 1) главное академическое здание на стрелке Васильевского острова, 2) соседнее с ним, погоревшее здание Библиотеки и Кунсткамеры, существующее и поныне, 3) дом, конфискованный у Волкова, 4) дом, конфискованный у Лутковского; эти два дома были И. И. Таубертом „в один выстроены“, вернее, перестроены, и в таком виде находятся и сейчас между 7-й и 8-й линиями Васильевского острова, выходя главным фасадом на набережную Большой Невы; там жил Тауберт и помещалась „новая Типография“; 5) Строгановский дом, 6) ветхое подворье Троице-Сергиевой лавры, где ютились Университет и Гимназия, 7) Бонов дом, где до 1757 г. жил Ломоносов, и 8) Мараксин дом, бывшая резиденция Шумахера. Существовали, кроме того, упомянутые в публикуемом представлении, недавно выстроенные деревянные „светлицы“ между 14-й и 15-й линиями.

² „Делами по повелению от двора е. и. в.“ Ломоносов называет свою работу по подготовке задуманной им Северно-морской экспедиции. 14 мая 1764 г. Екатериной II был издан секретный указ, которым предписывалось организовать поиск прохода Северным океаном к Камчатке по маршруту, разработанному Ломоносовым (т. VI наст. изд., стр. 618).

354

Печатается по собственноручному подлиннику (ААН, ф. 3, оп. 1, № 285, л. 167).

Впервые напечатано — Билярский, стр. 688.

Датируется предположительно по дню получения в Академической канцелярии репортов о результате экзамена штурманов (ААН, ф. 3, оп. 1,

927

№ 285, лл. 164—165) и по дате указа Канцелярии, посланного на основании публикуемой записки Ломоносова (там же, ф. 1, оп. 2 — 1764, № 3).

В § 88 „Краткого описания разных путешествий по северным морям“ Ломоносов указывал, что на суда Северной морской экспедиции следует назначать „штурманов, также и гардемаринов, из которых было бы на всяком судне по два или по три человека, знающих брать астрономические наблюдения для длины и ширины, в чем их свидетельствовать в Морском кадетском корпусе и в Академии Наук“ (т. VI наст. изд., стр. 484).

В соответствии с этим Адмиралтейств-коллегия занялась в июне 1764 г. подысканием для снаряжаемой экспедиции подходящих штурманов. Когда 2 сентября того же года прибыла из Кронштадта в Петербург первая их партия в составе одного штурмана, трех подштурманов и четырех штурманских учеников, Коллегия в тот же день определила послать их в Академическую канцелярию „до наступления зимнего пути для обучения у находящихся при Академии Наук профессоров в астрономии под смотрением г. статского советника Ломоносова“ (Перевалов, стр. 336—337). Все восемь человек явились в Академию 9 сентября 1764 г. (ААН, ф. 3, оп. 1, № 285, л. 161). Академическая канцелярия тотчас же определила, чтобы академики Н. И. Попов и С. Я. Румовский и адъюнкт А. Д. Красильников проэкзаменовали их сообща для выяснения, „как они далеки в математике и имеют ли способности обучаться астрономии“ (там же, № 475, л. 245).

24 сентября 1764 г. в Канцелярию поступили репорты о состоявшемся экзамене.

Голоса экзаминаторов разделились: Попов и Красильников признали математические знания и навыки штурманов достаточными для того, чтобы обучать их астрономическим наблюдениям, Румовский же находил, что их следовало бы „наперед обучить основательнее как плоской, так и сферической тригонометрии“ (там же, № 285, лл. 164—166).

Предложение Румовского было отклонено Ломоносовым как невыполнимое. Приходилось за недостатком времени ограничиться одними только практическими занятиями, программу которых Ломоносов и наметил вкратце в публикуемой записке.

На основании этой записки было составлено соответствующее определение Канцелярии (там же, № 475, л. 273), и 28 сентября во исполнение этого определения в Академическое собрание был послан за подписью Ломоносова указ с предложением обсудить, на кого должно быть возложено обучение штурманов по намеченной Ломоносовым программе (там же, ф. 1, оп. 2 — 1764, № 9).

928

Несмотря на всю срочность дела, конференц-секретарь Г.-Ф. Миллер не торопился ставить его на обсуждение академиков, а когда 8 октября 1764 г. состоялось очередное их собрание, Румовский, повторив прежнее свое мнение о недостаточности теоретической подготовки штурманов, заявил, что он отказывается „терять время“ на их обучение (Протоколы Конференции, т. II, стр. 526).

Между тем Адмиралтейств-коллегия направила в Академию Наук еще двух штурманов. Они явились в Канцелярию 3 октября 1764 г. (ААН, ф. 3, оп. 1, № 285, л. 170). 11 октября состоялось определение Канцелярии о том, чтобы их проэкзаменовали те же три астронома: Попов, Румовский и Красильников (там же, № 475, л. 271), которые были извещены об этом в тот же день (там же, № 285, л. 171). В тот же самый день Ломоносов, явившись в Академическое собрание и не застав там никого, кроме Миллера и Попова, беседовал с последним об обучении штурманов (Протоколы Конференции, т. II, стр. 526). 16 октября Попов и Красильников репортовали Канцелярии, что проэкзаменованные ими новоприбывшие два штурмана „астрономии обучаться удобно могут“ (ААН, ф. 3, оп. 1, № 285, л. 172), Румовский же в производстве этого экзамена, видимо, не участвовал.

И, наконец, 22 октября 1764 г. в Академию прибыла из Адмиралтейств-коллегии третья партия штурманов в составе двух человек (там же, л. 173). Их набралось таким образом всего двенадцать. Со времени прибытия первой их партии миновало уже полтора месяца, а к обучению их, несмотря на все усилия Ломоносова, еще не приступали.

355

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Разумовским, Таубертом и Ломоносовым (ААН, ф. 3, оп. 1, № 475, л. 257—258).

Публикуется впервые.

Несмотря на распоряжение „дом Строгоновых начатою починкою выстроить как наискоряе“, до наступления „прямой зимы“, ремонтные работы затянулись. Это объяснялось, очевидно, главным образом тем, что Ломоносов вскоре после подписания публикуемого определения заболел и не бывал в Академии Наук с 26 октября по 14 декабря 1764 г. (ААН, ф. 3, оп. 1, № 534, лл. 216—240), а во время его болезни, 24 ноября 1764 г., умер надзиравший по его поручению за работами инспектор И. Ильин (там же, № 476, л. 2).

Ломоносов не дожил до переезда Университета и Гимназии в новое помещение. В конце апреля 1765 г. они находились еще все в том же ветхом подворье на 15-й линии, и шла речь о том, что им придется „пробыть

929

в прежнем месте до осени“ (там же, № 535, л. 90 об.). Окончательный переезд их в дом Строгановых состоялся только 1 ноября 1765 г., причем, в нарушение публикуемого определения, И. И. Тауберт распорядился объявить академику С. К. Котельникову, „чтоб он для своего жития квартеру нанял, где ему способнее сыскать можно, ибо в Строгановском доме, по неимению свободных покоев, квартеры ему отвесть негде“ (там же, № 476, лл. 404—405; оп. 9, № 32, л. 53).

356

Печатается по собственноручному подлиннику (ААН, ф. 3, оп. 1, № 285, л. 191).

Впервые напечатано — Билярский, стр. 692—693.

Датируется предположительно по дню доношения К.-Г. Киница, где он перечисляет свои условия (ААН, ф. 3, оп. 1, № 285, лл. 186—189), и по дате записки Ломоносова о согласии Киница занять должность ректора Гимназии (документ 357).

Вопрос о приеме на должность ректора Академической гимназии „кандидата филозофии“ Киница, работавшего с 1 июня 1764 г. в Типографии Академии Наук в должности корректора (ААН, ф. 3, оп. 1, № 475, л. 41), был поставлен в сентябре 1764 г. академиком С. К. Котельниковым. Должность ректора была вакантна, а Киниц представлялся Котельникову подходящим кандидатом, потому что в прошлом он занимал подобную же должность в Данциге (там же, № 285, л. 182). Проэкзаменованный академиками С. К. Котельниковым, И.-Э. Фишером и И.-А. Брауном в „знании им наук и языков“ (там же, № 534, л. 194), Киниц был „признан достойным принять ректорскую должность“ (там же, № 285, л. 184).

После этого Киниц в доношении от 1 октября 1764 г. изложил условия, на которых он соглашался работать в Академии: он просил дать ему звание адъюнкта, казенную квартиру с казенным же отоплением и освещением, определить „пристойное“ жалованье, разрешить совмещать должность ректора с должностью корректора Типографии и выдать вперед известную сумму в счет жалованья (там же, лл. 186—189).

Публикуемая записка Ломоносова заключает в себе ответ на перечисленные Киницом условия.

¹ Ломоносов имеет в виду состоявшееся в 1762 г. назначение адъюнктом А.-Л. Шлёцера, противоречившее § 13 академического регламента 1747 г.: этот параграф обязывал президента „стараться, чтобы адъюнкты были все из русских“.

² О Строгановском доме см. документы 353 и 355.

³ Иван Иванович — Тауберт.

930

357

Печатается по собственноручному подлиннику (ААН, ф. 3, оп. 1, № 285, л. 192).

Впервые напечатано — Билярский, стр. 693.

Ознакомившись с запиской Ломоносова, содержавшей ответ на доношение К.-Г. Киница от 1 октября 1764 г. (документ 356), Киниц беседовал с Ломоносовым лично, после чего в Канцелярию АН и была послана публикуемая записка.

358

Печатается по собственноручному подлиннику (ААН, ф. 3, оп. 1, № 285, л. 185).

Публикуется впервые.

Датируется предположительно по записке Ломоносова от 10 ноября 1764 г. о немедленном назначении К.-Г. Киница ректором Гимназии (см. документ 357) и по дню подписания определения Академической канцелярии об этом назначении (ААН, ф. 3, оп. 1, № 475, л. 294).

Об аттестации студентов, которых предполагалось отправить за границу, см. примечания к документу 358.

Распоряжение от 10 ноября 1764 г. о немедленном назначении Киница ректором (см. документ 357) оставалось неисполненным, что и заставило Ломоносова отправить в Академическую канцелярию публикуемую записку.

Определение Академической канцелярии о назначении Киница ректором на условиях, предложенных Ломоносовым, было подписано им и Таубертом 15 ноября 1764 г. (там же, № 475, л. 294). К исполнению своих новых обязанностей Киниц приступил с 15 января 1765 г. и с этого времени „никаких по иностранной Типографии корректур не проводил“ (там же, № 285, лл. 196 и 198). 21 февраля 1768 г. Комиссия, сменившая упраздненную Академическую канцелярию, его, Киница, „поступками в Гимназии... будучи недовольна, рассудила от Академии его уволить“ (там же, № 539, л. 92).

359

Печатается по собственноручному подлиннику (ААН, ф. 3, оп. 1, № 285, л. 173а).

Публикуется впервые.

Датируется предположительно по доношению Г.-Ф. Миллера от 3 декабря 1764 г. о решении Академического собрания (ААН, ф. 3, оп. 1, № 285, л. 174).

См. документ 354 и примечания к нему.

931

360

Датируется по собственноручному подлиннику (ААН, ф. 3, оп. 1, № 285, л. 177).

Впервые напечатано — Билярский, стр. 694.

Распоряжение Ломоносова, изложенное в его записке от 3 декабря 1764 г. (см. документ 359), встретило, очевидно, отпор со стороны И. И. Тауберта, который ссылался, видимо, на отказ С. Я. Румовского, чем и вызвана была публикуемая записка Ломоносова, датированная тем же днем.

Во исполнение этой записки Канцелярия заготовила текст соответствующего определения. Ломоносов подписал этот текст (там же, ф. 20, оп. 1, № 1, л. 365), после чего подканцелярист понес определение на подпись к Тауберту, „но его высокородие [Тауберт] прочтя отдал обратно без подписания“ (там же, л. 366, Пекарский, II, стр. 807).

361

Печатается по черновику, писанному писарской рукой (ААН, ф. 3, оп. 1, № 285, л. 178).

Местонахождение подлинника неизвестно.

Публикуется впервые.

Так как со времени присылки штурманов из Адмиралтейств-коллегии прошло уже более трех месяцев, а к обучению их, в силу противодействия С. Я. Румовского, Г.-Ф. Миллера и И. И. Тауберта, все еще не приступали, то Ломоносову пришлось пойти на крайние меры.

Публикуемый ордер Н. И. Попову, так же как и датированный тем же днем ордер А. Д. Красильникову, был подписан Ломоносовым и отправлен по назначению без предварительного согласования с вторым членом Академической канцелярии, Таубертом.

362

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Разумовским и Ломоносовым (ААН, ф. 3, оп. 1, № 475, л. 328).

Публикуется впервые.

Датируется предположительно по записи в „Реестре протоколам Канцелярии Академии Наук 1764 года“ (ААН, ф. 3, оп. 1, № 475, определение № 227) и по записи в „Журнале исходящим из Канцелярии Академии Наук указам, ордерам и прочему“ за 1765 г. о посылке упомянутых в публикуемом определении ордеров (там же, № 661, л. 1).

Узнав об отказе Тауберта подписать определение Академической канцелярии об обучении штурманов (см. примечания к документу 360),

932

Ломоносов распорядился переписать это определение заново, дополнив подробным упоминанием об отказе С. Я. Румовского, и дал это определение, минуя И. И. Тауберта, на подпись президенту Академии К. Г. Разумовскому.

Во исполнение этого определения 1 января 1765 г. были посланы ордеры Н. И. Попову, А. Д. Красильникову и Ф.-У.-Т. Эпинусу (там же, лл. 180—181; № 611, л. 1). Тем самым разрешились, наконец, все практические вопросы, связанные с обучением штурманов: было указано, кто будет их обучать, где будет происходить это обучение и какими инструментами будут пользоваться преподаватели и учащиеся.

Стоит отметить, что когда через два года после смерти Ломоносова, в 1767 г., снова возник вопрос об обучении штурманов, Румовский, который при жизни Ломоносова так упорно от этого отказывался, теперь вызвался сам руководить этим обучением (Протоколы Конференции, т. II, стр. 607).

363

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым (ААН, ф. 3, оп. 1, № 827, л. 140).

Публикуется впервые.

Из числа сохранившихся документов, отражающих деятельность Ломоносова как руководителя учебной части Академии Наук, публикуемое определение является самым поздним.

Оно бросает свет на одну из малоизученных сторон культурной связи тогдашней Украины с Великороссией. Вслед за К. Кривецким обращались в Академию Наук с такой же, как он, просьбой и другие студенты Киевской академии (см., например, Протоколы Конференции, т. II, стр. 540). Но преобразованный Ломоносовым Академический университет, добрые вести о котором дошли, как видим, до Киева, был почти сразу после смерти Ломоносова фактически упразднен стараниями врагов русского просвещения. Были у Кривецкого и предшественники, например Д. В. Савич, который просился на службу в Академию Наук еще в 1754 г., но, не дождавшись ее решения, уехал из Петербурга (там же, стр. 308); во второй половине 50-х годов XVIII в. он читал курс оптики в Московском университете, а в 1761 г. был назначен директором Казанской гимназии (Пенчко, стр. 108—109); в 1758 г. экзаменовались „украинские студенты“ И. Туманский и К. Соханский (Протоколы Конференции, т. II, стр. 402). Студентами Академического университета были в ломоносовское время, кроме упомянутых выше А. Лобысевича и С. Девовича (см. документ 329), еще и другие украинцы: Г. В. Козицкий к Н. И. Мотонис, произведенные затем в адъюнкты, Г. Полетика, Я. П. Козельский, К. Флоринский, И. Милович и др.

933

Как прошел назначенный Ломоносовым экзамен Кривецкого, выяснить не удалось, так как заведенная при Ломоносове книга текущих университетских дел (ААН, ф. 3, оп. 1, № 826) обрывается на феврале 1765 г.

ОТЗЫВЫ

364

Печатается по копии, писанной писарской рукой и внесенной в протокол Академического собрания (ААН, ф. 1, оп. 1, № 11, л. 88).

Местонахождение подлинника неизвестно.

Латинский текст впервые напечатан — Протоколы Конференции, т. II, стр. 136. Русский перевод публикуется впервые.

Датируется предположительно по протоколу Академического собрания от 18 апреля 1746 г.

„Сочинение“ В. К. Тредиаковского, написанное по-латыни, было озаглавлено „De plurali nominum adjectivorum integrorum Russica lingua scribendorum terminatione“ („О том, как писать по-русски окончания полных имен прилагательных во множественном числе“ — ААН, разр. I, оп. 76, № 5-а).

В заседании Академического собрания 7 марта 1746 г. Ломоносов выступил с возражениями против этой диссертации Тредиаковского. В заседании 17 марта того же года Академическое собрание, по просьбе Тредиаковского, обязало Ломоносова изложить свои возражения письменно. Ломоносов взял с собой для этого на дом текст диссертации, но затем 18 апреля вернул ее при публикуемом заявлении, однако через десять дней — 28 апреля, ввиду настояний Тредиаковского, согласился все же написать возражения (Протоколы Конференции, т. II, стр. 122, 125—127, 136 и 138). Они опубликованы в т. VII наст. изд., стр. 81—87.

365

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым (ААН, ф. 3, оп. 1, № 110, л. 5).

Впервые напечатано (неполно) — Пекарский, II, стр. 373—374. Полностью публикуется впервые.

День написания устанавливается предположительно по канцелярской помете о подаче публикуемого документа в Академическую канцелярию 3 октября 1747 г.

1 сентября 1747 г. академический переводчик К. А. Кондратович, представив в Канцелярию часть составленного им русско-латинского

934

словаря, просил дать ее на просмотр Ломоносову, который, по утверждению Кондратовича, сам намеревался сочинить такой словарь. „Сей мой труд, — добавлял Кондратович, — ему [Ломоносову] надобен, ибо много в оном латинских ботанических имен“ (ААН, ф. 3, оп. 1, № 110, л. 2). Канцелярия в тот же день передала работу Кондратовича Ломоносову (там же, ф. 3, оп. 1, № 516, лл. 311 об. — 312) и, получив от последнего публикуемый отзыв, определила: словарь „отдать для сохранения в Библиотеку, где его записать в каталог, и из оного что к совершению Российского лексикона Андрею Богданову будет потребно, в том тщание и труд иметь ему, Богданову“ (там же, лл. 349 об. — 350). Через полтора года — 22 февраля 1749 г. — Канцелярия, по предложению Ломоносова, поддержанному Историческим собранием, определила, чтобы Кондратович „паки пересмотрел лексиконец, сочиненный Целлариевым образом, и показывал бы оный по частям ему, г. Ломоносову, и чтобы помянутый Кондратович в исполнении того был ему, г. Ломоносову, послушен“ (там же, ф. 3, оп. 1, № 458, л. 52). Об участии Ломоносова в работе над этим словарем и о дальнейшей судьбе последнего см. т. VII наст. изд., стр. 947—948.

О словаре А. И. Богданова см. документ 373 и обстоятельную историческую справку в статье Н. Н. Аблова „Сподвижник Ломоносова, первый русский книговед — Андрей Богданов“ („Советская библиография“, сб. I (19), М., 1941, стр. 139—121).

366

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым (ААН, ф. 3, оп. 1, № 113, л. 13).

Публикуется впервые.

Прапорщик А. Окулов, бывший воспитанник Сухопутного шляхетного кадетского корпуса, назначенный в 1745 г. переводчиком в Ригу, а в 1747 г. отставленный от этой должности по требованию Камер-конторы лифляндских и эстляндских дел „за неискусством в переводах и леностию“ и замененный другим переводчиком-немцем, обжаловал действия Камер-конторы в Сенат, который предложил Академии Наук проэкзаменовать Окулова „в науке и в переводе“ (ААН, ф. 3, оп. 1, № 951, л. 87—88). Канцелярия АН назначила экзаминаторами Ломоносова и В. К. Тредиаковского (там же, ф. 3, оп. 1, № 517, л. 74). Ломоносов, проэкзаменовав Окулова, дал публикуемый положительный отзыв об его умении переводить с немецкого и на немецкий язык, Тредиаковский же, ограничившись только вопросами „по натуральному праву, истории универсальной и геометрии“, сообщил, что Окулов к этим наукам „несколько прикоснулся“ (там же, ф. 3, оп. 1, № 113, л. 12). Академическая канцелярия,

935

не удовлетворившись этими двумя отзывами, направила Окулова в Академическое собрание, с тем чтобы профессора Ломоносов, Г.-Ф. Миллер, Ф.-Г. Штрубе де Пирмонт и Х.-Н. Винсгейм, „учинив чрезвычайное собрание“, проэкзаменовали его еще раз „надлежащим образом“ (там же, ф. 3, оп. 1, № 517, л. 107 об.). Об этом вторичном испытании см. документ 367.

367

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Миллером, Винсгеймом, Штрубе де Пирмонтом и Ломоносовым (ААН, ф. 3, оп. 1, № 113, л. 17).

Публикуется впервые.

См. Примечания к документу 366.

368

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Миллером, Винсгеймом, Штрубе де Пирмонтом и Ломоносовым, (ААН, ф. 3, оп. 1, № 113, л. 535).

Публикуется впервые.

Кондуктор инженерного корпуса Иоганн Петч (Petsch) был принят в Канцелярию главной артиллерии и фортификации „для переводу присылаемых на иностранных диалектах из разных мест представлений, також кто приходя из иностранных людей в Канцелярию и спросят словесно о разных делах“.

Подвергнув Петча двухмесячному практическому испытанию, Канцелярия главной артиллерии, прежде чем утвердить его в должности, направила в Академию Наук для проверки знаний и способностей его как переводчика (ААН, ф. 3, оп. 1, № 113, л. 533).

369

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым (ААН, ф. 3, оп. 1, № 113, л. 219).

Впервые напечатано — Билярский, стр. 96—97.

День написания устанавливается предположительно по канцелярской помете о подаче публикуемого документа в Академическую канцелярию 9 февраля 1747 г.

Книги, о которых идет речь в публикуемом репорте, были выбраны В. И. Лебедевым для перевода, как он объяснил, „самопроизвольно“ и переведены „в свободные от академических трудов часы“ (ААН, ф. 3, оп. 1, № 113, л. 216). Отзыв Ломоносова, данный им во исполнение

936

резолюции Академической канцелярии от 16 января 1748 г. (там же, № 517, л. 94), рассматривался Канцелярией 9 февраля того же года в присутствии президента Академии Наук, который на рукописи перевода Корнелия Непота написал своей рукой: „Печатать“ (там же, разр. II, оп. 1, № 33, л. 2). Вторая книга, переведенная Лебедевым тоже с латинского языка, называлась в подлиннике „Physica experimentalis“ („Экспериментальная физика“) и вышла в свет в Виттенберге в 1715 г. Ее автором был профессор физики и медицины Виттенбергского университета, священник М.-Г. Лёшер (Löscher или, как он сам подписывался, Loescherus). Относительно этой книги Канцелярия АН, в соответствии с отзывом Ломоносова, приняла следующее решение: „Лешерову физику, которая явилась к печатанию неспособна, отдать ему, Лебедеву, обратно с таким приказанием, дабы оный впредь на такие книги негодные время праздно не тратил, а какие же книги имеет впредь переводить, о таковых бы прежде объявлял Канцелярии, которая по усмотрению, ежели достойная явится, то к переводу позволение дано быть имеет с резолюциею“ (там же, ф. 3, оп. 1, № 517, л. 129 об.). Перевод Корнелия Непота вышел в свет в том же 1748 г. (пробные оттиски — там же, № 113, лл. 227—232). В 1785 г. вышло второе его издание.

370

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым (ААН, ф. 3, оп. 1, № 120, л. 100).

Впервые напечатано — Билярский, стр. 112.

День написания устанавливается предположительно по канцелярской помете о подаче публикуемого документа в Академическую канцелярию 12 августа 1748 г.

15 июня 1748 г., когда в Историческом собрании еще продолжалось обсуждение замечаний академика И.-Э. Фишера на первые четыре главы „Сибирской истории“ Г.-Ф. Миллера, немецкий текст этих глав в связи с жалобами ее автора на переводчика И. И. Голубцова был передан другому академическому переводчику, В. И. Лебедеву, для перевода его на русский язык заново. 3 августа Лебедев представил в Канцелярию АН готовый перевод первой главы (там же, № 120, л. 95), который по журнальной резолюции Канцелярии от 4 того же августа (там же, № 517, л. 434 об.) был в тот же день отослан Ломоносову с предложением „как наискорее“ сообщить, „достоин ли тот перевод отдать для напечатания“ (там же, № 120, л. 97). Ответом на этот запрос Канцелярии и явился публикуемый репорт, где первая глава „Истории Сибири“, вероятно, по оплошности писца, ошибочно названа первой книгой. На рукописи Лебедева (там же, ф. 21, оп. 5, № 156, л. 4—61) никаких отметок Ломоносова

937

нет. 12 августа 1749 г. Канцелярия определила сдать рукопись в набор (там же, ф. 3, оп. 1, № 517, л. 456 об).

О дальнейшем участии Ломоносова в этом деле см. т. VI наст. изд., стр. 81—84, 559—562.

371

Печатается по собственноручному подлиннику (ААН, ф. 3, оп. 1, № 122, л. 70).

Впервые напечатано — Материалы, т. IX, стр. 461.

Трагедия А. П. Сумарокова „Гамлет“ была представлена им в Канцелярию АН для напечатания в Академической типографии 8 октября 1748 г. В тот же день состоялось определение Канцелярии о передаче рукописи на отзыв Ломоносову и В. К. Тредиаковскому. Это определение было довольно необычно: Канцелярия обязала академиков-рецензентов представить отзывы в определенный и притом очень короткий срок (в 24 часа) и потребовала, чтобы они высказались только по вопросу о том, нет ли в трагедии „чего, касающегося кому до предосуждения. Что же касается до штиля, — говорилось в определении, — и оное имеет так остаться, как оно написано“ (ААН, ф. 3, оп. 1, № 517, л. 546). Такое небывалое в академической практике условие было поставлено рецензентам, очевидно, во внимание к тогдашнему, довольно видному служебному положению Сумарокова: он состоял в то время адъютантом при брате президента Академии Наук и морганатическом муже императрицы, А. Г. Разумовском. Ломоносов выполнил в точности требование Канцелярии и ограничился публикуемым, чисто формальным отзывом, Тредиаковский же не только не удержался от стилистических замечаний, но пошел и далее: „негладкие и темные“, по его мнению, стихи он подчеркнул и предложил, взамен их, свои варианты, которые написал карандашом на левых, пустых страницах рукописи (там же, ф. 3, оп. 1, № 122, л. 69). Сумароков, ознакомившись с отзывами, вернул через четыре дня рукопись в Канцелярию (там же, л. 71), причем внес в нее некоторые исправления и старательно стер карандашные варианты Тредиаковского, оставив только его подчеркивания (там же, разр. II, оп. 1, № 62). Канцелярия, сославшись в своем журнале лишь на отзыв Ломоносова и умолчав о замечаниях Тредиаковского, определила напечатать трагедию (там же, ф. 3, оп. 1, № 517, л. 552—553). К 1 декабря 1748 печатание ее было окончено (там же, ф. 3, оп. 1, № 122, л. 76).

Первое представление ее на сцене состоялось в начале 1750 г. (Сборник Историко-театральной секции Наркомпроса, т. I, Пгр., 1918. Алфавитный указатель пьес, изданных в России в XVII и XVIII вв., стр. 16).

938

372

Печатается по собственноручному подлиннику (ААН, ф. 3, оп. 1, № 123, л. 73).

Впервые напечатано — Материалы, IX, стр. 554—555.

Стихотворные „эпистолы“ А. П. Сумарокова — одна о русском языке, другая о стихотворстве — поступили в Академию Наук для напечатания в Академической типографии в начале октября 1748 г., повидимому, неофициальным путем. В журнале Канцелярии АН, где отмечались обычно такие поступления, нет никаких упоминаний о них. Секретарь Канцелярии П. И. Ханин направил эпистолы на отзыв В. К. Тредиаковскому при письме, в котором просил ознакомить с ними и Ломоносова, что Тредиаковский и сделал (ААН, ф. 3, оп. 1, № 123, л. 71). На письмо Тредиаковского от 11 октября, до нас не дошедшее, Ломоносов ответил на другой же день — 12 октября, „что г. сочинителю сих эпистол можно приятельски посоветовать, чтобы он их изданием не поторопился и что не сыщет ли он чего-нибудь сам, чтоб в рассуждении некоторых персон отменить несколько надобно было“ (т. X наст. изд., письмо 13). Это мнение Ломоносова было в тот же день сообщено Тредиаковским Историческому собранию (ААН, ф. 3, оп. 1, № 802, л. 94 об.) и Академической канцелярии, куда Тредиаковский представил тогда же и свой письменный отрицательный отзыв об эпистолах Сумарокова. В них, по словам Тредиаковского, „толь великое чтется язвительство, что не пороки пишущих больше пятнаются, сколько сами писатели, так что и звательный падеж одного употреблен и только что не собственное имя“ (там же, ф. 3, оп. 1, № 123, л. 70). Под „некоторыми персонами“ Ломоносов разумел в своем письме самого Тредиаковского, который не без основания принял часть сатирических выпадов Сумарокова на свой счет. Сумароков, который был еще тогда в дружбе с Ломоносовым и находился под сильным идейным его влиянием, последовал совету Ломоносова и внес в свои стихи ряд изменений, но, раздраженный суждениями Тредиаковского, не только не смягчил того, чем Тредиаковский был задет, а наоборот, еще более заострил свои сатирические намеки и сделал их еще более прозрачными, причем заодно превознес Ломоносова, противопоставив его Тредиаковскому. Как свидетельствует подлинная рукопись Сумарокова (ААН, разр. II, оп. 1, № 132, лл. 2 об., 18 об. и 24), именно в эту пору, при переделке эпистолы о стихотворстве, Сумароков внес в нее известные стихи:

И с пышным Пиндаром взлетай до небеси,
Иль с Ломоносовым глас к небу вознеси:
Он — наших стран Мальгерб, он Пиндару подобен,
А ты, Штивелиус, лишь только врать способен.

939

А в эпистолу о русском языке были тогда же введены следующие строки, направленные против Тредиаковского.

Зело, зело, зело, дружок мой, ты искусен,
Я спорить не хочу, да только склад твой гнусен.
Когда не веришь мне, спроси хотя у всех:
Всяк скажет, что тебе пером владети — грех.

В примечаниях к эпистолам Ломоносов был назван „великим лириком“.

Заручившись визой президента Академии Наук, Сумароков в ноябре 1748 г. вторично представил рукопись в Академическую канцелярию, на этот раз уже вполне официально, при письменном „доношении“ (там же, ф. 3, оп. 1, № 123, л. 66), а Канцелярия снова направила ее на отзыв Ломоносову и Тредиаковскому (там же, лл. 67—69). Тредиаковский, отметив, что из эпистол „язвительства не только не вынято, но еще оное в них и умножено“, высказался о них еще более отрицательно, чем раньше (там же, л. 72), Ломоносов же, продержав у себя рукопись более недели, изложил свое положительное о ней мнение в публикуемом репорте. Канцелярия 5 декабря 1748 г. распорядилась сдать эпистолы в набор (там же, л. 74). Через десять дней — 14 декабря — они были уже отпечатаны (там же, лл. 75—76). Печатный текст расходится несколько с рукописным, но выпады против Тредиаковского сохранены.

373

Печатается по копии, писанной писарской рукой и заверенной Тредиаковским (ААН, ф. 3, оп. 1, № 818, лл. 125—127).

Собственноручный подлинник, который, судя по канцелярской помете (там же, № 124, л. 68; ср. № 818, л. 122 об. и 124), был приложен к журналам Исторического собрания, не отыскан.

Впервые напечатано — Пекарский, II, стр. 895—897.

Датируется предположительно по сведениям, сообщенным В. К. Тредиаковским при заверке копии (см. примечания к документу 377).

Русско-латино-французско-итальянский лексикон, о котором идет речь в публикуемом „мнении“, был представлен 3 декабря 1748 г. на рассмотрение Академии Наук Государственной Коллегией иностранных дел, где составитель лексикона венецианец Георгий Дандоло занимал должность переводчика (ААН, ф. 3, оп. 1, № 124, л. 65). Промемория Коллегии была подписана канцлером А. П. Бестужевым-Рюминым и вице-канцлером М. И. Воронцовым. Президент Академии Наук К. Г. Разумовский и Г. Н. Теплов высказались, если верить И.-Д. Шумахеру, за напечатание лексикона, о чем Шумахер сообщил на словах его

940

составителю Дандоло (ААН, ф. 3, оп. 1, № 803, л. 123 об.; ср. № 124, л. 71 об.). Однако вопрос этот был передан все же на обсуждение Исторического собрания (ААН, ф. 3, оп. 1, № 517, л. 632). 22 февраля 1749 г. секретарь Исторического собрания Тредиаковский представил в Канцелярию АН заверенную им одним копию публикуемого „мнения“, написанного, как потом выяснилось, Ломоносовым, но поданного Тредиаковским от имени „всех господ профессоров“. Канцелярия распорядилась переправить „мнение“ в Москву Разумовскому и Теплову „для ведома и надлежащего определения“, а лексикон вернуть составителю с копией профессорского „мнения“ (ААН, ф. 3, оп. 1, № 518, лл. 137 об. — 138). В тот же день, 23 февраля 1749 г., Шумахер сообщил Теплову в частном письме следующее (подлинник по-французски): „Наши гг. профессоры ожесточенно нападают на лексикон Дандоло и вызываются составить в Академии такой словарь, который доставит ей гораздо больше чести, чем этот. Пусть Московская канцелярия решает, как поступить, потому что я в этом деле — не правомочный судья“ (ААН, ф. 1, оп. 3, № 36, л. 40). 7 марта Московская главная канцелярия определила сообщить Государственной Коллегии иностранных дел, что Историческое собрание признало лексикон Дандоло „недостаточным“, т. е. неудовлетворительным (ААН, ф. 3, оп. 1, № 818, лл. 113 и 119).

См. документ 377 и примечания к нему. О словаре А. И. Богданова см. примечания к документу 365.

¹ Кукуль — плащ, верхняя одежда; куколь — колпак.

² Опако — назад, обратно, навзничь.

374

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Штрубе де Пирмонтом, Тредиаковским и Ломоносовым (ААН, ф. 3, оп. 1, № 706, л. 309).

Впервые напечатано — Билярский, стр. 121.

День написания устанавливается предположительно по канцелярской помете о подаче публикуемого документа в Академическую канцелярию 18 января 1749 г.

Рукописи упомянутых в публикуемом репорте переводов И. С. Горлицкого до нас не дошли; сохранились только копии их заглавных листов и первых страниц (ААН, ф. 3, оп. 1, № 818, лл. 167—170). Весьма популярная в XVIII в. французская грамматика Пьера Ресто (Restaut), выдержавшая в XVIII в. более десяти изданий, была выпущена автором в двух вариантах: полном и сокращенном. Судя по сохранившейся копии заглавного листа рукописи, Горлицкий перевел второй, сокращенный вариант („Abrégé des principes de la Grammaire françoise“ —

941

„Сокращенное изложение начал французской грамматики“), который впервые вышел в свет в 1732 г. Другая переведенная Горлицким французская грамматика была анонимная и называлась „Les principes de la langue française“ („Начала французского языка“); год выхода ее в свет неизвестен.

Переводы Горлицкого, представленные 20 октября 1748 г., были переданы Канцелярией АН в Историческое собрание (ААН, ф. 3, оп. 1, № 706, лл. 306—309), которое нашло, что „рассмотрение“ этих переводов „принадлежит до таких, которые знают по-русски и по-французски“, и назначило рецензентами Ломоносова, В. К. Тредиаковского и Ф.-Г. Штрубе де Пирмонта (ААН, ф. 3, оп. 1, № 802, лл. 98—99).

Публикуемый репорт был рассмотрен 18 января 1749 г. Академической канцелярией, которая определила вернуть переводы Горлицкого в Историческое собрание для исправления „в французском профессору Штрубе, а в русском языках профессорам Тредиаковскому и Ломоносову“ (ААН, ф. 3, оп. 1, № 518, л. 75). Ответом на это распоряжение явился репорт названных трех лиц от 1 марта 1749 г. (документ 375).

375

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Штрубе де Пирмонтом, Тредиаковским и Ломоносовым (ААН, ф. 3, оп. 1, № 706, л. 312).

Впервые напечатано — Материалы, IX, стр. 687.

Петербургская Канцелярия АН в лице И.-Д. Шумахера, получив публикуемый репорт и не приняв никакого решения по существу, переслала его на рассмотрение в Московскую главную канцелярию, т. е., иначе говоря, президенту Академии К. Г. Разумовскому (ААН, ф. 3, оп. 1, № 458, л. 62). В апреле 1749 г. из Главной канцелярии пришел ответный указ за подписью Г. Н. Теплова с распоряжением „книги переводу Горлицкого до указу печатанием оставить“ (ААН, ф. 3, оп. 1, № 818, л. 174).

В таком неопределенном положении дело оставалось более полутора лет — до ноября 1750 г., когда на рассмотрение Канцелярии поступил новый перевод той же грамматики П. Ресто (на сей раз распространенного ее варианта), исполненный молодым академическим переводчиком В. Е. Тепловым, свойственником Г. Н. Теплова (см. документ 378 и примечания к нему). Тогда вспомнили и о переводах Горлицкого, относительно которых приняли следующее решение: 1) переведенную им сокращенную грамматику Ресто не печатать; 2) выбрать из этого его перевода только одни „разговоры“, каковые „присовокупить“ к переводу Теплова; 3) другую, переведенную И. С. Горлицким, анонимную французскую

942

грамматику под заглавием „Начала французского языка“ отпечатать в количестве 1200 экз. (ААН, ф. 3, оп. 1, № 460, л. 504).

Последний пункт этого решения выполнен не был: ни в списках вышедших академических изданий, ни в переписке Академической канцелярии с Типографией не обнаружено никаких упоминаний об этом переводе Горлицкого. Таким образом, обе его работы, получившие положительную оценку Ломоносова, остались ненапечатанными.

Весьма вероятно, что в этом случае дали себя знать старые счеты Шумахера с Горлицким. В 1742 г., когда возникло дело о злоупотреблениях Шумахера, Горлицкий выступил в качестве одного из главных его обличителей, за что поплатился двухлетним тюремным заключением, а затем и отрешением от должности. Переводы, о которых идет речь в публикуемом репорте, были первой работой Горлицкого, представленной в Академию после состоявшегося в 1748 г. восстановления его в должности.

376

Печатается по собственноручному подлиннику (ААН, ф. 3, оп. 1, № 817, л. 275).

Впервые напечатано — Модзалевский, стр. 318.

30 сентября 1749 г. Г.-В. Рихману, в соответствии с распоряжением президента Академии Наук, было предложено выступить 26 ноября 1749 г. в публичном собрании Академии с докладом по физике. 30 сентября 1749 г. Академическим собранием была избрана тема „о законах испарения воды“ (Протоколы Конференции, т. II, стр. 211). 5 октября 1749 г. „Рассуждение“, составленное Рихманом, было прочитано им в Академическом собрании. Одновременно всем желающим было предложено прочитать это „Рассуждение“ „с возможно большим вниманием“ и свое мнение о нем передать в Канцелярию АН (Протоколы Конференции, т. II, стр. 212). Публикуемый отзыв Ломоносова вместе с положительными отзывами семи других членов Академического собрания был представлен 17 ноября 1749 г. в Канцелярию (ААН, ф. 3, оп. 1, № 817, лл. 273—281).

В своей речи Рихман на основе многолетних изысканий впервые в науке установил закон испарения жидкостей, согласно которому испарение зависит главным образом от разности упругостей теплого и холодного воздуха, от поверхности испаряемой жидкости, от скорости движения воздуха, а также от глубины водоема или сосуда и от объема.

Речь Рихмана была напечатана на латинском языке и одновременно в русском переводе С. П. Крашенинникова (ААН, разр. II, № 120) под названием „Рассуждение о свойстве исхождения воды парами“ („Торжество Академии Наук... 26 ноября 1749 года“. СПб., 1749).

943

377

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Тредиаковским, Ломоносовым, Крашенинниковым и Поповым (ААН, ф. 3, оп. 1, № 124, л. 91).

Впервые напечатано — Материалы, X, стр. 379—380.

См. документ 373 и примечания к нему.

Приняв „мнение“ Исторического собрания о лексиконе за единоличный отзыв Тредиаковского и пользуясь тем, что И.-Д. Шумахер сообщил в свое время на словах о благосклонном отношении К. Г. Разумовского к этому лексикону, Дандоло 9 марта 1749 г. направил в Академическую канцелярию чрезвычайно заносчивый „ответ... на мнение г. профессора Тредиаковского“, где, резко возражая автору „мнения“, спрашивал, не следует ли ему вернуть в Академию лексикон, который он, Дандоло, за истекшую неделю успел, будто бы, значительно дополнить и исправить (ААН, ф. 3, оп. 1, № 124, л. 69—72). Канцелярия направила дело в Москву (ААН, ф. 3, оп. 1, № 518, л. 163), причем Шумахер приложил к официальному репорту следующее свое заключение: „По моему мнению, помянутый лексикон печатать должно, наперед исправив, ... положить же, что г. Ломоносов с Кондратовичем лексикон Целлариевым образцом, где производные слова стоят по первообразными, сделают, однако же то столь скоро не сделается, а хотя и сие сделается, то надлежит тогда прикладывать иностранные языки, а как и кому то делать, то подвержено будет еще многим затруднениям, ибо легче что-нибудь поносить, нежели так же делать или подражать можно“ (ААН, ф. 3, оп. 1, № 818, л. 112; ср. черновик ААН, ф. 3, оп. 1, № 803, л. 123). Но „мнение“ Ломоносова одержало верх над доводами Шумахера: К. Г. Разумовский и Г. Н. Теплов остались при прежнем своем решении, вынесенном 7 марта 1749 г. (см. примечания к документу 373), которое и сообщили Государственной Коллегии иностранных дел промеморией от 8 мая того же года (ААН, ф. 3, оп. 1, № 818, л. 114). До того, однако, они потребовали, чтобы Шумахер доставил в Москву уже известное им „профессорское мнение“ в более официальном виде, а именно за подписями всех членов Исторического собрания, участвовавших в рассмотрении лексикона (ААН, ф. 3, оп. 1, № 124, л. 74). Во исполнение этого распоряжения Тредиаковский представил 17 апреля 1749 г. в Канцелярию АН новую копию „профессорского мнения“, которую заверил на этот раз следующим образом: „Сие мнение о грамматических правилах и о лексиконе, сочиненном через г. Дандалу, есть г. профессора Ломоносова. Оно принято от всех гг. членов Исторического собрания и почтено общим, как то явствует в протоколе сего собрания от 18 дня генваря настоящего 1749 году, подписанного всех их руками.

944

В уверение сего я, отправлявший в том собрании секретарскую должность, подписуюсь своеручно. Профессор Василей Тредиаковский. Дня 17 апреля 1749“ (ААН, ф. 3, оп. 1, № 124, л. 127).

В январе 1750 г. Дандоло обратился к своему начальству с просьбой заступиться за его отвергнутый Академией труд, причем к дерзким выпадам против Тредиаковского он присоединил теперь еще и некоторые инсинуации по адресу Ломоносова (там же, л. 80). Коллегия иностранных дел направила в Академию Наук новую промеморию опять за подписями канцлера и вице-канцлера, настаивая на сдаче лексикона Дандоло в печать (там же, лл. 77—79). Дело было снова передано в Историческое собрание (ААН, ф. 3, оп. 1, № 460, л. 108), которое ответило публикуемым репортом русских своих членов и вторым, поданным восемнадцатью днями позднее репортом четырех иностранных членов (Миллера, Штрубе, Фишера и Брауна), заявлявших, что представленная Дандоло тетрадь „наполнена весьма великими погрешностями что надлежит до латинского, до французского и до итальянского языков“, и что лексикон „печатанья не достоин“ (там же, № 124, л. 92). Опираясь на эти два отзыва, Академическая канцелярия решительно отказалась издавать его „на иждивении академическом“, предложив составителю выпустить его, если он хочет, на свой счет с уплатой вперед двух третей всех издательских расходов (там же, № 460, лл. 157—158 и № 124, лл. 95—96). После этого Дандоло еще продолжал досаждать своему начальству просьбами и поносить Ломоносова („Библиографические записки“, 1859, т. II, столбцы 215—220), но лексикон так и не был напечатан.

378

Печатается по собственноручному подлиннику (ААН, ф. 3, оп. 1, № 142, л. 251).

Впервые напечатано — Материалы, X, стр. 464.

В. Е. Теплов в качестве свойственника Г. Н. Теплова был в Академии Наук на особом, привилегированном положении (ААН, ф. 3, оп. 1, № 103, л. 208; № 456, л. 58; № 459, л. 5; № 460, л. 67). Льготные условия позволили ему в сравнительно короткий, примерно годовой, срок перевести французскую грамматику Ресто. Это был первый распространенный ее вариант („Principes généraux et raisonnés de la grammaire françoise“), превышавший по своему объему более чем в пять раз второе, сокращенное издание той же грамматики, переведенное за два года перед тем И. С. Горлицким (см. документы 374 и 375 и примечания к ним). Перевод Теплова, оконченный им в июне 1750 г. (ААН, ф. 3, оп. 1, № 142, л. 246), был передан Академической канцелярией на отзыв Тредиаковскому, которому предлагалось исправить его, если

945

потребуется (там же, л. 246). Тредиаковский поспешил ответить, что „перевод сделан нарочито, так что... ненадобным рассудилось поправлять оный как такой, который чист и вразумителен“ (там же, л. 248). Канцелярия после этого запросила еще по тому же предмету и Ломоносова, предложив ему высказаться и по вопросу о том, достоин ли Теплов производства в переводчики (там же, № 519, л. 246).

Через неделю после получения в Канцелярии публикуемого отзыва Ломоносова Теплов подал прошение о награждении его чином и жалованием переводчика (там же, № 143, л. 8). Его ходатайство было удовлетворено: 16 июля 1750 г. он был назначен переводчиком в Ведомостную экспедицию (там же, № 519, л. 290).

Вопрос о печатании его перевода разрешился не так скоро: Канцелярия вынесла соответствующее определение только 26 ноября 1750 г. (там же, № 460, л. 504). К августу следующего, 1751 года книга была отпечатана (там же, № 166, л. 486), но в продажу ее еще не выпустили, а в феврале 1752 г. Канцелярия поручила Теплову добавить к ней „вокабулы из Пеплиеровой грамматики“ (там же, № 138, л. 242). Дополненный Тепловым перевод вышел в свет лишь в июне 1752 г. (там же, № 166, л. 491).

379

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Тредиаковским, Ломоносовым, Крашенинниковым и Поповым (ААН, ф. 3, оп. 1, № 140, лл. 144—145).

Впервые напечатано — Материалы, X, стр. 477—478.

С. С. Волчков, назначенный в 1740 г. секретарем Академической канцелярии, был в течение семи лет ближайшим сотрудником И.-Д. Шумахера. В 1747 г. при ликвидации следственного дела о Шумахере Ревизион-контора заинтересовалась имевшимися в следственном производстве данными о неблаговидных действиях С. С. Волчкова. В связи с этим, вероятно, обстоятельством Волчков возбудил ходатайство об оставлении его только „у перевода книг“, о награждении чином коллежского асессора и о назначении ему профессорского жалованья. Шумахер не только добился удовлетворения всех этих трех просьб, но и создал Волчкову совершенно исключительные служебные условия: с этого времени, получая почти одинаковое с академиками жалованье, превышавшее более чем вдвое оклад других академических переводчиков, Волчков стал проживать безвыездно в своей подмосковной „деревнишке“, где занялся переводческой деятельностью (Материалы, т. IV, стр. 480; т. VIII, стр. 422—554; т. IX, стр. 401 и ААН, ф. 3, оп. 1, № 140, л. 274 и № 819, лл. 129—130). Первым плодом этих сельских занятий Волчкова явился тот самый перевод знаменитых жизнеописаний

946

Плутарха, о котором идет речь в публикуемом репорте. Волчков переводил их не с греческого подлинника, а с французского перевода известного французского филолога А. Дасье (Dacier), названного в репорте Дациером. Репорт был подан во исполнение распоряжения Академической канцелярии, направившей перевод для освидетельствования в Историческое собрание (ААН, ф. 3, оп. 1, № 519, л. 182). Канцелярия сообщила замечания рецензентов Волчкову и предложила ему впредь „стараться о лучшей исправности штиля, наблюдении и грамматических правил“, а осужденный Историческим собранием перевод передала для исправления сперва И. И. Тауберту (там же, л. 274; весьма любопытные оправдания Волчкова см. там же, № 140, лл. 154—155), который уклонился от этой работы, признавая ее безнадежной (там же, № 140, лл. 149—151), потом В. К. Тредиаковскому (там же, № 519, л. 296), который ограничился только тем, что восполнил в переводе пропуски против французского оригинала, чистосердечно заявив Канцелярии, что и после этого перевод представляется все же „недостаточным“ (там же, № 140, л. 153; в другом репорте Тредиаковский справедливо называет его „совсем негодным“ и „гнусным“, там же, л. 162). С этих пор вопрос о печатании данного перевода больше не ставился и рукопись была сдана на хранение в Библиотеку. Туда же поступил затем перевод и последующих томов, которым Волчков продолжал заниматься еще шесть лет, получая все то же профессорское жалованье (там же, лл. 163—168; № 179, лл. 182—186; № 189, лл. 178, 206—211; № 196, лл. 542—548; № 206, лл. 240—244; рукопись перевода там же, разр. II, оп. 1, №№ 11—19; письма Шумахера к Волчкову 1749—1751 гг. там же, ф. 1, оп. 3, № 38, лл. 66, 262, 276 и 289).

380

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Таубертом, Тредиаковским, Ломоносовым и Поповым (ААН, ф. 3, оп. 1, № 142, л. 106).

Впервые напечатано — Материалы, X, стр. 529—530.

Указом от 27 июня 1750 г. С. П. Крашенинникову, незадолго перед тем назначенному профессором, было объявлено определение Академической канцелярии от 19 того же июня о том, что в публичном собрании, назначенном на 5 сентября, ему предлагается „говорить речь на российском языке о пользе наук и художеств в каком бы то ни было государстве“ (ААН, ф. 3, оп. 1, № 460, л. 243 и № 142, л. 68). Текст речи был представлен Крашенинниковым 17 августа 1750 г. (там же, № 142, л. 92), и в тот же день Канцелярия распорядилась „оную освидетельствовать в Историческом собрании сего августа 18 числа, а присутствовать при том... г. Тредиаковскому и профессору же г. Ломоносову и адъюнкту

947

Попову, при чем быть и асессору г. Тауберту“, которому предписывалось, чтобы он „от себя представил Канцелярии мнение особливым репортом“ (там же, № 519, л. 317). Подписав публикуемый репорт, Тауберт подал, кроме того, отдельный репорт от своего имени, где указывал, что Крашенинников „почти все то повторяет, что уже прежде г. Ломоносовым в его речи сказано“. Под речью Ломоносова Тауберт разумел, очевидно, „Слово похвальное“ императрице Елисавете. В заключение Тауберт отмечал, что „сей первый авторов опыт в таковых сочинениях достоин всякой похвалы и подает несомненную надежду, что он со временем получит в том гораздо большее совершенство“. Ввиду этого Тауберт, вопреки мнению Ломоносова и других академиков, советовал не только разрешить Крашенинникову произнести речь, но и напечатать ее (там же, № 142, л. 105а—105б). Поправки, внесенные после этого Крашенинниковым (см. рукопись его речи там же, разр. II, оп. 1, № 221, лл. 49—61), устранили только отчасти те недостатки его текста, которые были справедливо отмечены в отзыве. По распоряжению Канцелярии речь Крашенинникова была напечатана (Торжество Академии Наук в вожделенный день тезоименитства... императрицы Елисаветы Петровны, ... публично говоренными речьми и иллюминациею празднованное сентября 6 дня 1750 года. СПб., стр. 53—98).

381

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым (ААН, ф. 3, оп. 1, № 138, л. 446).

Впервые напечатано — Материалы, X, стр. 618.

Первое французское издание книги де Лафе (de La-Fé) вышло в свет в Париже в 1694 г. под названием „Les stratagèmes et les ruses de guerre“. Известно, и второе ее издание, помеченное тем же годом. 22 февраля 1750 г. доношение И. В. Шишкина, при котором был представлен его перевод, рассматривалось в Канцелярии АН, в присутствии президента Академии, после чего Канцелярия направила перевод на отзыв В. К. Тредиаковскому со следующим наставлением, ярко характеризующим своеобразную литературную политику К. Г. Разумовского: „Его сиятельство приказал упомянуть, что в переводах, на которые Канцелярия Академии Наук публикованным в газетах артикулом охотников призывала, не взыскивается такая исправность, которой ожидать надлежит в переводе, именем Академии Наук публикованном, тем меньше, когда дворянин в переводе потрудится не для интереса, но для охоты своей собственной, ибо его сиятельство изволит стараться, чтобы охотников к переводу книг приласкать всеми мерами“ (ААН, ф. 3, оп. 1, № 519, л. 116). В. К. Тредиаковский, сличив перевод Шишкина с французским оригиналом, нашел, „что перевод есть такия исправности, какия надлежит ожидать,

948

а именно что он пошлый“, т. е. обыкновенный, заурядный (там же, разр. V, оп. 1-Т, № 11). Неопределенность этого отзыва заставила Канцелярию привлечь к рассмотрению перевода еще трех экспертов: Ломоносова, С. П. Крашенинникова и Н. И. Попова (там же, ф. 3, оп. 1, № 519, л. 380). Публикуемый отзыв Ломоносова был слово в слово повторен Крашенинниковым (там же, № 138, л. 447). Положительно, хоть и более сдержанно, чем они, отозвался о переводе и Попов (там же, л. 447). После этого, 13 ноября 1750 г., состоялось определение Канцелярии о напечатании перевода (там же, № 460, лл. 479—480), однако же выход книги в свет задержался почему-то более чем на восемь лет: она вышла только в феврале 1759 г. (там же, ф. 3, оп. 4, № 11), уже после смерти переводчика.

382

Печатается по подлиннику, писанному, писарской рукой и подписанному Ломоносовым (ААН, ф. 3, оп. 1, № 147, л. 44).

Впервые напечатано — Материалы, X, стр. 623.

День написания устанавливается предположительно по канцелярской помете о подаче публикуемого репорта в Академическую канцелярию 10 ноября 1750 г.

Рукопись Г. Н. Теплова была представлена им в Академическую канцелярию 6 ноября 1750 г. при доношении, в котором он просил послать его труд „к кому из знающих гг. профессоров российских для свидетельства и, буде полезен окажется российскому народу, то приказать малый завод напечатать на первый случай“ (ААН, ф. 3, оп. 1, № 147, л. 41). Теплов, состоявший в то время асессором Академической канцелярии и членом Академического собрания, был доверенным лицом при президенте Академии К. Г. Разумовском, которого всецело подчинил своему влиянию. Этим объясняется необычная для тогдашней Академии Наук быстрота, с которой было проведено дело о печатании книги Теплова. Получив его рукопись, Канцелярия в лице И. Д. Шумахера и самого Теплова в тот же день определила послать ее на отзыв Ломоносову (там же, № 519, л. 410), который на следующий день был извещен об этом ордером (там же, № 147, л. 43) и через три дня, 10 ноября, представил отзыв. 16 ноября состоялось определение Канцелярии о сдаче рукописи в набор (там же, № 460 л. 487), а к середине января 1751 года, т. е. через два месяца, книга была уже напечатана (там же, № 147, л. 47).

Книга вышла под заглавием „Знания, касающиеся вообще до философии, для пользы тех, которые о сей материи чужестранных книг читать не могут. Собраны и изъяснены Григорием Тепловым. Книга первая“. В предисловии Теплов подчеркивал, что его книга — не школьный учебник,

949

а рассчитана на тех, „которые общее познание хотят иметь о науке философской, хотя притом никаких наук не училися и учиться не намерены“ (стр. 59). Идеологическая направленность книги достаточно ясно определяется следующими словами автора: „В науке философской все то заключается, что человека делает богу угодным, монарху своему верным и услужным, а ближнему в сообщество надобным“ (стр. 26).

Евгений Болховитинов неправ, утверждая, что книга написана Тепловым в 1742 г. (Словарь русских светских писателей, т. II, М., 1845, стр. 206): из ее текста (стр. 41) видно, что она писалась после возвращения Теплова из-за границы, стало быть, не ранее 1746 г.

383

Печатается по собственноручному подлиннику (ААН, ф. 3, оп. 1, № 137, л. 484).

Впервые напечатано — Пекарский, II, стр. 160.

„Аргенида“, весьма популярный в XVIII в. аллегорический роман английского сатирика начала XVII в. Джона Барклея, в русском переводе В. К. Тредиаковского, был к началу 1751 г. уже наполовину отпечатан, когда Ломоносов впервые, повидимому, познакомился с предисловием переводчика, тоже уже отпечатанным. В предварительном рассмотрении книги, происходившем за год до того, в январе и феврале 1750 г., перед сдачей ее в типографию, Ломоносов не принимал участия по болезни (ААН, ф. 3, оп. 1, № 137, лл. 462, 471 и 478). Из предисловия еще до сдачи его в набор Тредиаковский в два приема (сперва красными, потом черными чернилами) вычеркнул все содержавшиеся там резкие полемические выпады, направленные против А. П. Сумарокова, которого Тредиаковский, не называя по имени, а величая насмешливо Архилашем Архилохичем Суффеновым, обвинял в незнании основных правил стихосложения (там же, разр. II, оп. 1, № 77, стр. LVIII и LXXI—LXXVI). В окончательном тексте предисловия, сданном в типографию и ею набранном, остались, однако, следующие слова: „Ямбический стих введен в наше стихосложение профессором Михайлом Ломоносовым, после как уж был мною введен хореический, также и самое основание, или лучше душа и жизнь всего стихосложения, именно ж тоническое количество слогов, то есть тот склад почитать долгим, на который сила ударяет, прочие все в слове — короткими. Я прошу, чтоб сказанное о сем было принято безхитростно. Кои разглашают, что ямбический гексаметр введен к нам первыми ими, те токмо что бесстыдно тщеславятся: профессор Ломоносов тогда еще писал ко мне о сем стихе из Фрейберга, когда тщеславищиеся знали ль, что ямб, и умели ль его выговорить чисто?“ (там же, стр. LIX—LX). Под „тщеславящимися“ Тредиаковский подразумевал

950

Сумарокова, против которого и были направлены приведенные слова. Но они задевали и Ломоносова. Речь шла о приоритете. Тредиаковский провозглашал себя, а не Ломоносова основоположником русского силлабо-тонического стихосложения, причем не совсем точно освещал фактическую сторону дела: знаменитое „Письмо о правилах российского стихотворства“ (т. VII наст. изд., стр. 7—18), написанное Ломоносовым во Фрейберге, было адресовано не лично Тредиаковскому, как утверждал последний, а в Российское собрание при Академии Наук, что придавало письму характер официальной заявки: в споре о приоритете это имело значение. Ознакомившись с предисловием к „Аргениде“, Ломоносов сообщил свое отрицательное о нем мнение Г. Н. Теплову в письме, которое до нас не дошло. Письмо было доложено Тепловым президенту Академии, а тот приказал послать текст предисловия (очевидно корректурный или печатный его оттиск) Ломоносову, с тем чтобы он отметил места, „кои ему не кажутся“, и объяснил, почему они его не удовлетворяют (ААН, ф. 3, оп. 1, № 520, л. 110). Распоряжение президента было сообщено Ломоносову ордером Канцелярии от 5 февраля 1751 г. (там же, № 137, лл. 482—483), на который Ломоносов ответил публикуемым репортом.

Из содержания репорта видно, что к нему был приложен оттиск предисловия с отметками Ломоносова (этот оттиск не отыскан) и что пояснения к этим отметкам были даны Ломоносовым устно (ср. там же, № 520, л. 135). Как видно из последующей журнальной записи Канцелярии АН от 27 февраля 1751 г., Ломоносов „предъявлял словесно Канцелярии“, что „Письмо о правилах российского стихотворства“ „не к нему одному, Тредиаковскому, но ко всему Собранию от него было писано“. Канцелярия в связи с этим распорядилась перепечатать те две страницы, где содержался вышеприведенный текст, выкинув из последнего только два слова: „ко мне“ (там же). Сохранившийся корректурный оттиск свидетельствует о том, что Типография выполнила весьма точно распоряжение Канцелярии (ГПБ, шифр 18, 45, 6, 29, стр. LXV—LXVI). В дальнейшем, однако, спорный текст был подвергнут автором более серьезной переработке, очевидно не без ведома Канцелярии: Тредиаковский выкинул оба упоминания о Ломоносове, в силу чего заявление Тредиаковского о своем приоритете стало звучать еще более решительно. В окончательном печатном тексте касавшиеся Ломоносова места изложены так: „Ямбический стих введен в наше стихосложение после того, как уже был мною введен хореический, также и самое основание, или лучше душа и жизнь всего стихосложения“ (Аргенида, повесть героическая, сочиненная Иоанном Барклаием, т. I, СПб., 1751, стр. LXV) и далее: „В Российском собрании известно было о сем стихе, когда тщеславищиеся знали ль, что ямб, и умели ль его выговорить чисто“ (там же, стр. LXVI).

951

384

Печатается по собственноручному подлиннику (ААН, ф. 3, оп. 1, № 151, л. 21).

Впервые напечатано — Модзалевский, стр. 321.

Согласно определению Академической канцелярии от 1 марта 1751 г., академику С. П. Крашенинникову было предложено подготовленное им „Описание земли Камчатки“ „пересмотреть вновь и те места, о которых покойный адъюнкт Штельлер во описании своем упоминает, а оных нет во описании того Крашенинникова, то их внесть либо в самый текст или сообщить оные в примечаниях с прописанием авторова имени“ (ААН, ф. 3, оп. 1, № 461, л. 129 и № 151, лл. 14—16). К середине сентября того же года Крашенинников выполнил это задание в отношении первых двух частей своего труда, добавив к ним некоторые данные, почерпнутые из рукописиу мершего в 1746 г. адъюнкта Г.-В. Стеллера, озаглавленной „Sammlungen zu der Historie von dem Lande Kamtschatka. Derer Einwohner Sitten, Nahmen, Lebensart und verschiedene Gewohnheiten“ („Материалы по истории земли Камчатки. Нравы, имена, образ жизни и различные обычаи ее обитателей“; подлинная рукопись Стеллера — там же, ф. 21, оп. 5, № 112; репорт Крашенинникова о выполнении порученной ему работы — там же, ф. 3, оп. 1, № 151, л. 16). 18 сентября 1751 г. Канцелярия определила направить работу Крашенинникова на отзыв Ломоносову, Г.-Ф. Миллеру, И.-Э. Фишеру, Н. И. Попову и И. И. Тауберту (там же, № 461, л. 391). К концу года отзывы были получены от всех рецензентов, кроме Фишера, который уклонился от рецензирования, сославшись на недосуг. Все отзывы были в общем положительны, причем пространнее всех высказался Миллер, сделавший ряд серьезных критических замечаний (там же, № 151, лл. 18—30). Положителен и публикуемый отзыв Ломоносова, который продержал у себя рукопись около месяца и сделал на ее полях кое-какие пометки и мелкие поправки стилистического характера (там же, разр, II, оп. 1, № 288, л. 3, 61, 61 об. в 68). В январе 1752 г. отзывы рецензентов были обсуждены в Историческом собрании, и, в соответствии с решениями последнего, Крашенинников внес в свою рукопись ряд редакционных изменений (там же, № 151, лл. 33—35). 10 марта 1752 г. состоялось определение Канцелярии об ее напечатании (там же, № 463, л. 145), и через три дня она пошла в набор (там же, № 151, л. 37). На работу над третьей и четвертой частями „Описания земли Камчатки“ и на прохождение их по академическим инстанциям ушло еще около года, печатание же всей книги в целом затянулось до 1755 г. Она вышла в свет только в 1756 г., когда ее автора уже не было в живых: Крашенинников умер 25 февраля 1755 г.

952

„Описание земли Камчатки“, первый в мировой литературе серьезный географический труд об отдаленнейшей окраине Азиатского материка, подводивший итоги четырехлетней, подлинно героической научной экспедиции замечательного русского ученого, приобрел широкую известность и в нашей стране и далеко за ее рубежами: у нас он издавался трижды (1756, 1786 и 1818) и, будучи переведен на французский, немецкий, английский и голландский языки, не раз печатался в XVIII в. и за границей (А. И. Андреев. Жизнь и научные труды С. П. Крашенинникова. „Советский Север“, вып. 2, Л., 1939, стр. 5—64 и 171—175).

385

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым (ААН, ф. 3, оп. 1, № 158, л. 205).

Публикуется впервые.

Датируется предположительно по канцелярской помете о подаче публикуемого документа в Академическую канцелярию 16 декабря 1751 г.

18 октября 1751 г. Ломоносов подал в Канцелярию АН доношение, где сообщил, что Р. И. Воронцов, брат вице-канцлера, желает напечатать на свой счет переведенную И. В. Шишкиным книгу о княжне Иерониме (ААН, ф. 3, оп. 1, № 158, л. 202).

Публикуемый отзыв дан Ломоносовым по требованию Канцелярии АН, которая журнальной резолюцией от 19 октября 1751 г. поручила ему проверить, нет ли в книге „каких противностей“ (там же, № 520, л. 389).

Решение Канцелярии о напечатании книги состоялось 16 января 1752 г. (там же, № 521, л. 50). К началу мая того же года книга была отпечатана (там же, лл. 186 и 188 об.). Она выдержала затем в XVIII в. еще три издания (1765, 1783 и 1796).

Точное заглавие книги: „История о княжне Иерониме, дочери Дмитрия Палеолога, брата греческому царю Константину Мануйловичу“. Написанная в форме исторической повести любовно-приключенческого жанра, она рассматривалась в Академии Наук и печаталась как перевод с французского. Ломоносов тоже называет ее переводной. Однако французский ее оригинал не отыскан. Евгением Болховитиновым высказано мнение, что „История о княжне Иерониме“ является оригинальным произведением И. В. Шишкина, который замаскировал свое авторство, назвавшись переводчиком.

386

Печатается по собственноручному подлиннику (ААН, ф. 3, оп. 1, № 173, л. 190—190 об.).

Впервые напечатано — Пекарский, II, стр. 508—509.

953

Н. Н. Поповский принадлежал к числу тех десяти студентов Московской Славяно-греко-латинской академии, которые в 1748 г., по выбору Тредиаковского, были переведены в Петербург, в Академический университет. Ломоносов, впервые познакомился с Поповским, вероятно, 31 марта 1748 г., когда в заседании Исторического собрания экзаменовал новоприбывших из Москвы студентов (ААН, ф. 3, оп. 1, № 802, л. 8). Поповский, занявшись стихотворством, заявил себя в этой области решительным последователем Ломоносова. В мае 1751 г., накануне студенческих экзаменов, Ломоносов, послав И. И. Шувалову написанную Поповским эклогу, отметил, что это вполне самостоятельное произведение студента, где он, Ломоносов, „не поправил ни единого слова“ (см. т. X наст. изд., письмо 19). Экзаминаторы высказали мнение, что Поповскому следует дать возможность заниматься и далее „словесными науками“, с тем „чтобы со временем быть стихотворцем или оратором Академии“ (ААН, ф. 3, оп. 1, № 153, л. 326). В связи с этим президент Академии распорядился, чтобы Поповский, изучавший до тех пор „словесные науки“ под руководством Тредиаковского и Крузиуса, „принимал наставление от Ломоносова“ (там же, л. 338). Судя по отчетам Ломоносова, занятия его с Поповским начались только в мае 1752 г. и продолжались до конца этого года (там же, ф. 1, оп. 2 — 1752, № 6 и ф. 3, оп. 1, № 175, л. 469).

Двукратная ссылка Ломоносова на своих „благодетелей“, „знающих в красноречии силу“, т. е. на И. И. Шувалова и М. И. Воронцова, и на их желание „видеть в печати“ переводы Поповского возымела быстрое действие: 16 января 1753 г., за три дня до университетского экзамена, Академическая канцелярия распорядилась напечатать эти переводы в количестве 637 экземпляров (там же, ф. 3, оп. 1, № 464, л. 18). К середине марта того же года книга под названием „Письмо Горация Флакка о стихотворстве к Пизонам. Переведено с латинского языка Николаем Поповским“ была уже отпечатана, а 23 апреля весь ее тираж был сдан в Академическую книжную лавку (там же, № 173, лл. 194, 198—202).

Просьба же Ломоносова сделать Поповскому „отличное одобрение от прочих награждением ранга и жалования“ Канцелярия временно отклонила (там же, № 464, л. 18 об.). 19 января 1753 г. Поповский блестяще сдал экзамен и был превосходно аттестован профессорами. 30 того же января Академическая канцелярия определила ходатайствовать перед президентом о производстве его и двух других студентов в магистры, с той, однако, оговоркой, что „каждому из них надлежит напредь по своей науке сочинить специмен и подать“ (там же, лл. 44—45). Президент, несмотря на настойчивую просьбу Ломоносова (документ 287), не торопился разрешать ходатайство Канцелярии, и Поповский, уже окончивший Университет, но безработный, продолжал получать студенческое

954

жалованье. Опасаясь, „чтобы его в закоснении не оставили“, Ломоносов обратился 23 августа 1753 г. с письмом к И. И. Шувалову, указывая, что было бы желательно назначить Поповского на освободившуюся к тому времени должность ректора Академической гимназии (т. X наст. изд., письмо 32). Шувалов не замедлил, повидимому, откликнуться на это письмо. Результатом его вмешательства явилась собственноручная резолюция президента Академии о назначении Поповского не ректором, а конректором Академической гимназии, т. е. помощником ректора и руководителем „верхнего латинского класса“ (ААН, ф. 3, оп. 1, № 464, л. 501).

Обязанности конректора Поповский исполнял с 9 сентября 1753 г. по 6 февраля 1755 г., когда по требованию того же Шувалова, подсказанному несомненно Ломоносовым, был переведен на службу в новоучрежденный Московский университет (там же, № 466, л. 60). Требуемый Канцелярией „специмен“ был Поповским представлен: это была речь „О несправедливом презрении нравоучительной философии, особливо у древних философов, прежде Сократа бывших“. 7 сентября 1753 г. он прочитал ее в Академическом университете, на публичном „диспуте“ (там же, № 181, л. 223), утверждение же его в звании магистра состоялось только 23 декабря 1753 г. (там же, № 464, л. 699).

387

Печатается по собственноручному подлиннику (ААН, ф. 21, оп. 3, № 14, л. 1).

Впервые напечатано — Пекарский, Доп. изв., стр. 81.

Датируется предположительно на основании протокола Академического собрания, где сказано, что Ломоносов вручил публикуемое замечание И. И. Тауберту 19 апреля 1759 г., в 2 часа пополудни (Протоколы Конференции, т. II, стр. 423).

26 апреля 1759 г. академику И.-А. Брауну предстояло произнести в публичном собрании Академии Наук речь под заглавием „Слово о главных переменах атмосферы и о предсказании их“. Браун готовил эту речь больше года (Протоколы Конференции, т. II, стр. 404, 405, 414, 415, 420) и 26 марта 1759 г., т. е. за месяц до дня своего выступления, огласил ее текст в Академическом собрании, где Ломоносов на этот раз не присутствовал. Академики (в заседании участвовало девять человек) единогласно одобрили прочитанный Брауном текст и постановили направить его в Академическую канцелярию, с тем чтобы ко дню публичного собрания он был опечатан.

Торжественное собрание было приурочено к годовщине коронации императрицы. Ввиду этого Браун в качестве профессора философии счел уместным изложить в риторическом вступлении к речи свое философски

955

обоснованное мнение об обряде коронации. А мнение его сводилось к тому, что с юридической точки зрения этот обряд не имеет ровно никакого значения. Так он — в простоте душевной — и высказался. Этот вполне справедливый взгляд был диаметрально противоположен тому, которого придерживались в XVIII в. похитительницы российского престола, в их числе и Елизавета Петровна: коронация была в их глазах отличным средством придать захвату власти хоть некоторое подобие законности. Понятно поэтому, какой громкий скандал разразился бы в Академии и какие обрушились бы на нее беды, если бы Браун с высоты академической кафедры поделился с сановной публикой своими учеными соображениями относительно юридической ничтожности коронационного обряда.

Когда Ломоносов, получив корректурный оттиск речи Брауна, впервые ознакомился с ее текстом, ему совершенно ясно представилась, конечно, опасность, грозящая Академии. Нельзя забывать, что с марта 1758 г. ответственность за всю ее ученую часть была возложена президентом на него. Браун заявил, что ни вычеркивать, ни менять в своей речи ничего не будет. По предложению Тауберта, было решено созвать на следующий день экстраординарное Академическое собрание (там же, стр. 423; см. также ААН, ф. 21, оп. 3, № 14).

Академическое собрание нашло, что Брауну следует исправить свой текст, однако Браун заявил, что без приказа президента не изменит в своей речи ничего. (Протоколы Конференции, т. II, стр. 423—424) Публичное собрание было отложено на несколько дней. Брауну пришлось смириться: 26 апреля он прочитал в Академическом собрании новый вариант вступления, который был единогласно одобрен, и 8 мая 1759 г. произнес, наконец, свою речь (там же, стр. 425—426). Она была напечатана двумя отдельными изданиями на русском и на латинском языках.

Брауна задели за живое слова Ломоносова о витийстве (Пекарский, Доп. изв., стр. 81), однако же весь этот эпизод не набросил никакой тени на их прочные дружеские отношения.

388

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой с собственноручными поправками Ломоносова (ААН, ф. 20, оп. 3, № 55, л. 30).

Впервые напечатано — „Летописи“, т. II, к. 4, отд. III, стр. 105—106.

Датируется предположительно по представлению Г.-Ф. Миллера (ААН, ф. 3, оп. 1, № 253, л. 130) и журнальной резолюции Академической канцелярии о печатании речи аббата Лефевра (там же, № 530, л. 82), откуда заимствована французская цитата, с которой начинается публикуемый документ.

956

Публикуемое „примечание“, тесно связанное по своему содержанию с письмом Ломоносова И. И. Шувалову от 17 апреля 1760 г. (т. X наст. изд., письмо 66), является отповедью вышеупомянутому аббату, знакомому А. П. Сумарокова и члену литературного кружка, который собирался в салоне юного вельможи-мецената бар. А. С. Строганова. В одном из собраний этого кружка Лефевр произнес речь, посвященную успехам изящных искусств в России („Discours sur le progrès des beaux arts en Russie“). Отозвавшись весьма хвалебно (не называя, впрочем, имен) о Ломоносове как о поэте, философе и ораторе и о Сумарокове как о драматурге, Лефевр провозглашал обоих гениальными творцами („genies créateurs“), а Сумарокова, кроме того, еще и великим человеком.

Строганов, близко знакомый с конференц-секретарем Академии Наук Г.-Ф. Миллером, попросил его отпечатать эту речь в Академической типографии. Канцелярия АН 17 марта 1760 г. по просьбе Миллера сдала рукопись в набор (ААН, ф. 3, оп. 1, № 253, л. 131).

Ломоносов участвовал в заседании Канцелярии и подписал ее журнальную резолюцию, но с текстом речи Лефевра ознакомился, очевидно, позднее, уже по корректурному ее оттиску.

По совершенно справедливому мнению Ломоносова, речь была „весьма нескладна“: основной теме, успехам изящных искусств в России, Лефевр уделил только одну страничку, весь же остальной текст был посвящен главным образом восхвалению Елисаветы и чисто дипломатическому вопросу о „единении наших государей“, т. е. о существовавшем в ту пору военно-политическом союзе петербургского, венского и парижского дворов. Ломоносова возмущало, что Лефевр, „не зная российского языка, рассуждает о российских стихотворцах“; особенно же задет был Ломоносов тем, что француз „ставит тех в параллель, которые в параллеле стоять не могут“, т. е., иначе говоря, равняет его, Ломоносова, с Сумароковым. Этим-то и было вызвано публикуемое „примечание“.

Лефевр намекал, будто Ломоносов обижен более всего тем, что после его „похвальных слов“ Петру и Елизавете с подобным же произведением дерзнул выступить другой автор (П. Н. Берков. Ломоносов и литературная полемика его времени. М. — Л., 1936, стр. 260—261), но эти намеки не находят себе подтверждения в высказываниях самого Ломоносова. Тот же Лефевр утверждал, что Ломоносов „с яростью рассыпал набор и уничтожил гранки“ его речи. Из архивных документов не видно, насколько правдиво это сообщение, однако же эти документы убеждают в том, что текст речи в том виде, в каком читал его Ломоносов, хоть и был набран Академической типографией, но напечатан действительно не был: он известен лишь по корректурным гранкам, сохранившимся в „портфелях“ Миллера (там же, стр. 261—262).

957

Речь Лефевра, тем не менее, вышла в свет. Ее отпечатали в какой-то другой типографии, судя по характеру набора и орнаментации, заграничной, вернее всего — французской. Место печатания не указано, а год сохранен тот же — 1760-й. Цитированная Ломоносовым фраза оказалась переработана, и раздраживший его эпитет „гениальные творцы“ исчез.

Назначение публикуемого документа неясно. Нет сомнения, что Ломоносов написал его еще в то время, когда предвиделось опубликование речи Лефевра в первоначальной ее редакции. „Примечание“ Ломоносова пестрит такими резкими выражениями, что о напечатании его едва ли могла идти речь. Вернее думать, что Ломоносов предполагал, по обычаю того времени, пустить его в писарской копии по рукам.

¹ Третьяковым Ломоносов называет В. К. Тредиаковского.

² Присланные из Фрейберга правила — „Письмо о правилах российского стихотворства“. После того как это „Письмо“ стало известно в Петербурге, или, вернее, после того как стали известны силлабо-тонические стихи Ломоносова, Сумароков в самом деле стал приверженцем ломоносовской системы стихосложения, тогда как до этого подчинял свою стихотворную практику правилам силлабической системы, формулированным Тредиаковским в его книге „Новый и краткий способ сложения российских стихов“.

³ „Ругательная эпиграмма“ А. П. Сумарокова не отыскана.

⁴ П. И. Мелиссино учился, а затем до 1759 г. служил в Сухопутном шляхетном корпусе, где учился и Сумароков и где силами кадетов разыгрывались не раз драматические произведения последнего. Из слов Ломоносова можно заключить, что режиссером этих спектаклей был Мелиссино.

⁵ Сумароков состоял директором Русского театра со дня основания последнего, т. е. с 30 августа 1756 г. Слова Ломоносова о том, что Сумароков как директор театра „лишен полной прежней команды“, имеют в виду состоявшееся в январе 1759 г. распоряжение, согласно которому к Сумарокову был приставлен какой-то, как он выражался, „подьячий“, подчиненный гофмаршалу гр. К. Е. Сиверсу и исполнявший „при Русском театре прокурорскую должность“; он надзирал за общим ходом дел и нес обязанности театрального цензора. Раздоры с этим подьячим (фамилия его не выяснена) и с Сиверсом привели к тому, что летом 1761 г. Сумароков был уволен от должности директора (Записки АН, т. I, СПб. 1862, прилож. № 1, стр. 4, 10—11 и 13).

⁶ Под „пчелкой“ Ломоносов разумеет выходивший в 1759 г. журнал Сумарокова „Трудолюбивая пчела“.

⁷ „Стрелкой“ называется и сейчас западная, приморская оконечность Елагина острова, где жил литературный соратник Сумарокова И. П. Елагин, по фамилии которого получил название и весь остров.

958

⁸ Подьячие были излюбленными жертвами сатир Сумарокова и, в частности, его статьи „О копистах“, напечатанной в последнем, декабрьском номере „Трудолюбивой пчелы“ (стр. 757—762). К тем же выпадам Сумарокова против подьячих, за которыми, как известно, издавна утвердилась кличка „крапивное семя“, относятся и последующие слова Ломоносова о крапиве.

⁹ „Молодежью“ Ломоносов называет группировавшихся вокруг Сумарокова молодых поэтов, бывших питомцев Сухопутного шляхетного корпуса.

389

Печатается по подлиннику, писанному писарской рукой и подписанному Ломоносовым (ААН, ф. 3, оп. 1, № 267, л. 2).

Впервые напечатано — Билярский, стр. 560.

Датируется предположительно по журнальному определению Канцелярии АН (31 января 1762 г.) о напечатании стихов И. К. Голеневского (ААН, ф. 3, оп. 1, № 532, л. 48 об.).

Стихотворение Голеневского под заглавием „Плач по успшей императрице Елисавете Петровне“ было выпущено в свет отдельным изданием по журнальному определению Канцелярии Академии Наук от 31 января 1762 г. Никакой предварительной переписки Канцелярии с Ломоносовым и Голеневским по этому вопросу не сохранилось. Вероятно, ее и не было: судя по выражению Ломоносова „Прошу на меня никого с такими комиссиями не насылать“, можно думать, что предложение Канцелярии дать отзыв о стихах Голеневского было передано Ломоносову не письменно, а на словах, вероятно самим Голеневским.

К тому времени, когда Канцелярия решала вопрос о печатании стихов Голеневского, упоминаемая Ломоносовым ода А. П. Сумарокова на погребение Елисаветы была уже напечатана (там же, л. 49), причем и об ее печатании не сохранилось тоже никаких документов. Подробные сведения о Голеневском см. в статье Р. М. Тонковой „Из материалов Архива Академии Наук“ (XVIII век. Сборник статей и материалов под редакцией акад. А. С. Орлова, М. — Л., 1935, стр. 398—409).

390

Печатается по писарской копии, введенной в текст протокола Академического собрания от 1 ноября 1762 г. (ААН, ф. 1, оп. 1, № 15, л. 94 об.).

Местонахождение подлинника неизвестно.

Впервые напечатано — Протоколы Конференции, т. II, стр. 491.

Датируется предположительно по протоколу Академического собрания.

На 1762 г. Академией Наук была объявлена следующая задача на

959

премию: „Исследовать, сколько несовершенства зрительных труб и микроскопов или мелкозоров, происходящие от различного преломления лучей и от круглого стекол вида, соединением многих стекол исправить или уменьшить можно, потом теорию совокупить и практикою и опытами утвердить“. В середине 1762 г. Академией были получены три работы, авторы которых пытались решить вышеприведенную задачу. Авторами этих работ были: находившийся в это время в Берлине Леонард Эйлер, шведский математик и физик Самуэль Клингенштерн и молодой немецкий физик Груммер. Правильно решающими задачу были признаны работы Эйлера и Клингенштерна. Между ними и была поделена обещанная премия.

В октябре того же 1762 г. работа Клингенштерна, написанная на латинском языке и носившая название „Tentamen de definiendis et corrigendis aberrationibus radiorum luminis in lentibus sphaericis refracti, et de perficiendo telescopio dioptrico“ („Опыты по уменьшению и исправлению аберраций световых лучей в сферических преломляющих стеклах и по усовершенствованию диоптрических телескопов“), была сдана в печать.

Проглядывая уже отпечатанный первый лист работы Клингенштерна, Ломоносов прочитал на четвертой ее странице следующую фразу: „То, что написал по этому поводу славнейший математик Эйлер в Берлинских „Комментариях“ 1757 г., будучи лишено доказательств, написано, повидимому, не столько для поучения читателей, сколько для того, чтобы побудить почитателей математики собственными силами взяться за дело“.

Найдя эти слова непочтительными по отношению к Эйлеру, Ломоносов написал против них на полях печатного оттиска публикуемое замечание. Ломоносов предлагал „сие инако отменить“, т. е. изменить текст Клингенштерна.

Это предложение было рассмотрено Академическим собранием 1 ноября 1762 г. в отсутствие Ломоносова: он к тому времени еще не оправился от тяжелой болезни и в Академии не бывал. В заседании участвовали только три академика, все трое — ожесточенные противники Ломоносова: Г.-Ф. Миллер, Ф.-У.-Т. Эпинус и С. Я. Румовский. Вполне естественно, что его предложение встретило с их стороны, как обычно, решительный отпор. Они нашли его, — как записано в протоколе, — лишенным какого бы то ни было основания (Протоколы Конференции, т. II, стр. 491).

391

Печатается по собственноручному подлиннику (ААН, ф. 3, оп. 1, № 280, л. 34).

Впервые напечатано — Модзалевский, стр. 332.

960

Датируется предположительно по определению Канцелярии АН от 27 апреля 1764 г., где впервые упоминается публикуемый отзыв Ломоносова.

Рафаэль Пачекко (Pacecco), испанец, офицер австрийской армии, рекомендованный русским посланником при прусском дворе В. С. Долгоруким (см. ААН, ф. 3, оп. 1, № 279, л. 195) и блестяще аттестованный Леонардом Эйлером как механик-изобретатель и приборостроитель, прибыл в Петербург из Берлина и 3 января 1764 г. явился в Канцелярию АН с письмом от Г. Н. Теплова, в то время секретаря императрицы. Екатерина II требовала, как писал Теплов, чтобы Ломоносов, Ф.-У.-Т. Эпинус „и другие в астрономии и математике искусные профессоры“ проверили знания и приборостроительное искусство Р. Пачекко, ознакомившись с „пантометром“ (дальномером) его конструкции, и чтобы в случае положительных результатов испытания Пачекко был определен на академическую службу (ААН, ф. 3, оп. 1, № 2240, лл. 15—17).

Кроме публикуемого отзыва Ломоносова, в Канцелярию АН были представлены еще два отзыва о приборе Пачекко, написанные Ф.-У.-Т. Эпинусом и И.-Э. Цейгером, оба положительные (ААН, ф. 3, оп. 1, № 280, л. 32).

26 апреля 1764 г. президент Академии Наук подписал договор с Пачекко (там же, № 700, л. 206—207). На следующий день состоялось определение Академической канцелярии о назначении его механиком-практиком и адъюнктом (там же, № 475, лл. 102 и 106). Ломоносов был, повидимому, удовлетворен его работой: в одном из своих представлений в Канцелярию, датированном 2 июня 1764 г., он говорит о Пачекко как о лице, которое могло бы временно нести обязанности профессора практической механики (см. документ 351). Но Пачекко не пришлось принять на себя эти обязанности: 31 августа того же года он умер (ААН, ф. 3, оп. 1, № 280, л. 61). Дальномер, построенный Пачекко, приобрел впоследствии довольно широкую известность.

392

Печатается по незаверенной копии, писанной писарской рукой (ААН, ф. 3, оп. 7, № 54/10, л. 1).

Местонахождение подлинника неизвестно.

Впервые напечатано (по черновику) — В. Л. Ченакал. Русские приборостроители первой половины XVIII века. 1953, стр. 153.

В течение почти 30 лет, с 1737 по 1765 г., в Инструментальной палате Академии Наук работал талантливый мастер научных, или как их тогда называли, „математических“ инструментов, Ф. Н. Тирютин. Начиная с 1746 г. Тирютин постоянно сотрудничал с Ломоносовым, изготовляя

961

по его указаниям различные инструменты и приспособления, в том числе и такие, которые были конструированы самим Ломоносовым.

В 1763 г. в силу каких-то невыясненных обстоятельств Тирютин был переведен из штатных мастеров во внештатные, а в 1765 г. ему было объявлено, что „надобности в нем по нынешним обстоятельствам не состоит“ и что ему следует подыскать себе новую службу (ААН, ф. 3, оп. 1, № 288, лл. 195—196 об.). Для поступления же в другое ведомство Тирютину была необходима рекомендация академического начальства. Таковой и явился публикуемый аттестат, выданный Тирютину по его просьбе.

Можно предполагать, что Ломоносов не только подписал аттестат, но был в какой-то мере и автором той лестной характеристики, какая дана в этом документе Тирютину.

Имея на руках публикуемый аттестат, Тирютин очень быстро нашел себе новую работу в находившемся здесь же, в Петербурге, Артиллерийском и Инженерном кадетском корпусе. Как и в Академии Наук, он занял там должность „мастера инструментального художества“.

Подписание публикуемого аттестата было последним, насколько известно, актом деятельности Ломоносова как члена Академической канцелярии (ср. т. X наст. изд., примечания к документу 107).