- 7 -

1909

1 июля. В селе Ломцах, в семи верстах от Кочетов, ярмарка. То и дело о ней говорили и готовились к ней все. Вчера тянулись туда обозы и толпы народу, а сегодня с утра еще больше: празднично одетые, с песнями, дуги с колокольчиками. У нас в доме какое-то праздничное настроение и суета. Заехали головеньские на тройке, вместе с ними на долгуше (линейке) поехали Л. Н. и Сухотины. Л. Н. хотел взять с собой книжки для раздачи, но их больше не оказалось — роздал все, которые привезли из Ясной.

На ярмарке обступила Л. Н. толпа кочетовских парней и с самого начала за ним ходила. Одна старуха спросила:

— Что это такое, али старого старика женят?

Когда уезжали, провожавшие парни спели: «Многая лета». Возвращались в дождик. Объезжали множество телег, возвращающихся с ярмарки. Из них торчали прялки, лопаты, вилы, грабли, метлы и т. п.

На ярмарке Л. Н. не производил сенсации: мало кто его узнавал, разве одни кочетовские парни. Один из них, работающий на стороне слесарь, посещал Л. Н-ча. Л. Н. заговаривал с людьми. К одним пожилым, с которыми интимнее разговорился (старуха пригласила его, чтобы с ними поел), присел на землю. Пробыли на ярмарке полтора часа. Ярмарка очень многолюдная, и народ все деревенский. Очень пестрые бабьи наряды, еще видать кички. Бабы еще не покинули старинное народное платье, все в домодельном.

Вернувшись, Михаил Сергеевич сейчас же пошел по своим хозяйским делам: он очень аккуратный, хлопотливый, и хозяйство у него в порядке.

Л. Н.: У Михаила Сергеевича, как он сам жалуется, сансара, суета житейская, которая портит его жизнь. («Сансара» — санскритское слово).

Вечером Михаил Сергеевич пожаловался на боли.

Л. Н.: Болит — так болит. — Посмотрев на нас, тут сидевших двух врачей: — Они скажут: экзема, камни. Раньше говорили: болит — и хорошо.

Л. Н. заметил, как англичанин-фотограф¹ вполне доволен остался мечами, алебардами в передней Сухотиных, которые Михаил Сергеевич унаследовал от Боде. Англичанин ездил на ярмарку и снимал Л. Н.

Читали почту, прочли письмо Стыки.

Л. Н.: Нужно отвечать². (К Татьяне Львовне): Тебя за бока возьму.

Читали какое-то письмо — строчки вверх. Л. Н. сказал, что пишущий — оптимист.

2 июля. Л. Н. спал до девяти и еще полежал: чувствовал себя слабым после напряжения, вызванного серьезными разговорами с Чертковым вчера и третьего дня. Л. Н. был рад, что не задержал Черткова, хотевшего остаться и вместе с Л. Н. ехать сегодня. Утром Л. Н. сделал обыкновенную свою прогулку к тройному дубу и целебному колодцу. Потом, все чувствуя слабость, мало занимался, больше пасьянс раскладывал и спал. Пульс был неравномерен и реже обыкновенного: к четырем часам дня,

- 8 -

когда Л. Н. лежал, пал на 60, температура — 36, а у Л. Н. норма 72 и 36,6. Изжога, озноб в спине, и холодно всему телу.

С утра и до половины первого не решили, поедет ли Л. Н. домой. Утром дали телеграмму, что поедет сегодня, если не будет дождя. Телеграфировали, собственно, только для того, чтобы Софья Андреевна не беспокоилась, что Л. Н. все не едет. В половине первого Л. Н. решил сегодня не ехать¹.

Утреннего кофе не пил, до шести вечера ничего не ел. В три часа прочел почту, потом прочел вслух Михаилу Сергеевичу свой ответ Абрамову о настоящей, единой науке, черновик которого вчера стал писать². Не выходил, сидел в халате.

Вечером была директорша женской гимназии из Волыни и барышня Перовская. С ними Л. Н. играл в винт. Прежде — шахматы с Михаилом Сергеевичем.

Петр Григорьевич сказал Л. Н-чу, что он прочел его ответ Абрамову о науке-образовании и что он так же думал. Л. Н. спросил его мнение, и разговорились о том, что настоящая наука только одна: как жить хорошо нравственно.

— Я начал говорить с Мечниковым о нравственности и видел, что не́чего с ним говорить. «Спасать жизнь» (цель врачебной науки) ставить в уго́льный камень нельзя. И ставят это в уго́льный камень именно те, которые оправдывают дуэли, войну. Спасти утопающего — не верх долга человеческого. Но, разумеется, любовь заставляет спасать. Приводят пример: злоумышленник хочет взорвать поезд с людьми. Как же злоумышленника не убить! Спасти столько жизней. Смерть — не самое худое, спасать от смерти — не верх всего.

3 июля.* Ехали с Л. Н. домой. Сели на поезд в Благодатной в третий класс.

Татьяна Львовна поговорила с обер-кондуктором. Он, ввиду переполнения третьего класса, предложил второй класс. Л. Н. не хотел; тогда опорожнили служебное отделение третьего класса. Когда мы туда входили, бывшие там перешли в вагон, в котором ехали переселенцы, где и так было набито, что̀ Л. Н. было неприятно.

В Орле, где была пересадка, узнали Л. Н. Из сидевших в отделении двоих — один сам ушел и унес чемоданы, другой — жандарм — остался. Жандарм (к усевшемуся напротив него Л. Н.) проговорил, извиняясь:

— Вам неприятно: я конвойный жандарм.

Л. Н.: Вы — человек. «Люби ближнего...»¹

Жандарм (Плавко) узнал Л. Н., знал из Курска, когда Л. Н. ездил в Крым, по душе побеседовал. Когда слезал в Глазуновке, был тронут, благодарил. В вагоне было полно народу. У нас в отделении осталось нас только трое. Я спросил Л. Н., можно ли позвать к нам женщину с детьми, которым там тесно.

Л. Н.: Как же!

Л. Н. сидел на сквозняке, ходил в соседнее отделение к переселенцам, едущим в Сибирь, разговаривал с ними.

Жандарм и кондуктор рассказывали Л. Н. о проезжавшем на днях председателе Совета министров Столыпине, который смотрел отруба в Орловской губернии.

— Одна беда: — жаловались ему хозяева, перешедшие на отруба. — Колодец.

Л. Н. в Скуратове вышел, купил газету «Русское слово», вычитал из нее, что умер его сват Рачинский.

Перед окном остановилось множество людей из интеллигенции.

- 9 -

ТОЛСТОЙ

Ясная Поляна, 1907 г.

Фотография В. Г. Черткова с дарственной надписью: «Милой внучке Соничке. 1909, 27 июля, Лев Толстой»

4 июля. Вчера вечером вернулись с Л. Н. из Кочетов. Утром Л. Н. съездил на Делире к Анне Константиновне, из-за которой и поспешил приехать. Она в полдень уехала скорым в Крекшино — имение Пашковых близ Москвы. Перевозят туда и корову, т. к. крестьяне там до того бедно живут, что молока у них достать нельзя.

Пополудни Л. Н. короткое время гулял. К вечеру нога не болела, только немного отекла. Работалось Л. Н. хорошо. Домашние — Варвара Михайловна и Николай Николаевич — рассказывали о том, с каким нетерпением Софья Андреевна ждала мужа, как была зла, что он так долго не приезжает. Она злилась на всех и ругала главным образом Черткова.

- 10 -

Здесь были сыновья — Лев, Андрей — и внуки Ильичи. Она им говорила, что Чертков берет самовольно из дому рукописи их старого отца и деда. Когда она спрашивает Л. Н., отдаст ли он рукописи Черткову, он отвечает, что не даст и не знает, что́ (?) возьмет Чертков.

Софья Андреевна осознала, что она без Л. Н. ничего не значит. Она всегда говорит, что ненавидит людей, и теперь заметила, что нет взаимной любви. С мужиками, которые возвращались с косьбы, тоже плохо обошлась. Будь там Чертков, он назвал бы ее демоном смерти, такой она была в это время.

За обедом Л. Н. рассказал о Кочетах, о путешествии сюда. Софья Андреевна ужаснулась, что ехал в третьем классе.

Л. Н. рассказал:

— Было набито, тут мы и воспользовались важностью своей. Остался один железнодорожный жандарм, очень умный человек, и потом Душан Петрович привел женщину с двумя детьми.

Л. Н. рассказал, что вошел к переселенцам из Орловской губернии, которые не знали его, называли «отец», охотно слушали. Говорил с ними о земле по Генри Джорджу. Они едут в Акмолинскую область, получат по 15 десятин на душу. Их семь мужских душ (120 десятин). Говорили, что их дома заставляют выходить из общины всякими прижимками: кто не платит податей, а согласится выйти из общины — отсрочат ему платеж податей.

Л. Н. получил письмо, в котором его укоряют, что отказался от авторского гонорара, что надо бы этими деньгами помогать нуждающимся¹.

К Л. Н. приезжала из Тулы овдовевшая дама просить помощи.

Л. Н.: Как это люди не могут понять человека, окруженного миллионами людей, который вследствие этого не может помогать. Всякий другой лучше может: случайно узнает о бедственном положении. А этому нет возможности: завален (прошениями), <как> выбирать?

Александра Львовна спросила Л. Н., что́ ей ответить А. А. Стаховичу, желающему привезти П. Струве. Кто-то заметил: «Ответить, чтобы он приехал без Струве».

Л. Н.: Лучше со Струве пусть приедут². Миша Сухотин привез в Кочеты «Вехи». Все люди читают «Вехи», потому что интеллигентные люди нашли, что бог есть.

Л. Н. видел сегодня у Чертковых фотографии ярмарки в Ломцах, восхищался ими, заговорил об этой ярмарке. Народу было тысяч десять. Водил фотографа (Тапселя), чтобы снимать, но мешали полицейские.

— Они, чтобы сделать мне приятное, — сказал Л. Н., — ходили со мной и делали дорогу.

Л. Н. хотел, чтобы Тапсель снял, как торгуют корову за 46 рублей, и все дело только в том, кто даст 15 копеек на магарыч. Не удалось. На земле сидели. Л. Н. подошел к ним. «Грибки едим, милости просим», — пригласила его старушка. Л. Н. присел, Тапсель снял. Хорошо вышел старик, сидящий на первом плане; остальных полицейские подняли.

Вечером Л. Н. в кабинете говорил с Николаевым о статье «Неизбежная революция», которую перед отъездом своим в Кочеты отдал Николаеву, чтобы ее проредактировать³. Потом диктовал какое-то письмо о земле⁴. Потом Николаев прочел Л. Н., очень хорошо, письмо И. П. Накашидзе о Генри Джордже. И раньше, наверно, прочел письмо о Генри Джордже Кузнецова, члена Первой думы, в котором тот упрекает себя, что поздно узнал о Генри Джордже. Интересно, что Накашидзе пишет про Генри Джорджа чуть ли не те же самые слова, которые Л. Н. только что продиктовал в своем письме.

Получено множество книг.

- 11 -

Л. Н.: Что это за масса книг! Мне совестно, что получаю и ими не пользуюсь, а много хорошего в них.

О полученной картине В. Черного «Сожжение Яна Гуса» Л. Н. не высказался, но видно было, что был разочарован в ней. После сказал только:

— Мила любовь, а не подарок. — И еще сказал: — Надо сочинить письмо к славянам.

Гусеву и Николаеву сказал:

— Мне совсем не нравится, особенно лицо Гуса — деревянное.

На картине надпись: «Великому реформатору». А письмо «Славии», присылающей эту картину в подарок, Л. Н-чу понравилось⁵.

— У них вся идея, — сказал Л. Н., — за которую я себя упрекаю, что славяне более склонны к решению религиозных вопросов, чем другие народы.

Николай Николаевич сообщил Л. Н. новость: Досев женится на дочери Скороходова.

Л. Н.: Это хорошо. Лучше не жениться. Но, когда женится, жениться на дочери Скороходова, это хорошо.

Л. Н. рассматривал книгу, великолепно изданную: Stump und Willenegger. Zur Alkoholfrage. Verlag R. Willenegger. Zürich.

Л. Н. вспомнил изречение Лихтенберга о том, какое впечатление должно производить художественное произведение («Круг чтения», 2 июля), и относил особенно к музыке⁶.

Л. Н.: Я внушал Михаилу Сергеевичу: как вы можете жить, не читая «Круга чтения»? Он сказал, что теперь будет.

Л. Н. сказал, что у Лихтенберга и Амиеля есть изречения (не воспользовались ими для других сочинений) особенной глубины.

Л. Н.: Это хорошие мысли. Надо их наизусть заучить. Коли проживу еще до ста двух лет, буду знать «Круг чтения» наизусть.

— Жена Левы Сухотина и ее сестра — милы, для них эти взгляды новы, — говорил Л. Н., — они имеют несчастье быть богатыми.

Миша Сухотин, конногвардеец, привез граммофон. Фальшивит. Голос еще ничего, а скрипку, виолончель больно слушать.

5 июля. Л. Н. брал сегодня ванну теплую. Этим летом не купается в реке, в пруду. Еще прошлым летом купался и плавал.

У Л. Н. был владимирский мужик; долго разговаривал с ним.

Шкарван пишет Л. Н-чу, что Сергеенко, желающий напечатать в «Альманахе» письма Л. Н. к Шкарвану, настаивает на пропуске следующего места: «У него* есть свойственная всем немцам, не замечаемая ими запутанность выражений (про что Гете говорит, что, когда недостает понятия, вставляется слово), которую они наивно принимают за глубокомыслие. Этому недостатку подлежат лучшие их мыслители, как Кант и Гегель (только Шопенг<ауэр> свободен от этого). Неясность эта еще усиливается, когда они захотят быть красноречивы и украшают свою речь риторикой, что и составляет слабую сторону Шмита»¹. Вот это место Сергеенко находит «неверным, огульным отзывом о немцах». Л. Н. поручил ответить, что он согласен на пропуск потому, чтобы не обидеть самолюбие немцев и Шмита. Но замечание свое находит тонким и верным.

Я спросил Л. Н.:

— Верно ли, что Кант тоже запутанно пишет?

Л. Н. ответил, что да, запутанно:

— Вы чувствуете, что можно не так запутанно, а проще и короче сказать.

Надежда Павловна: А в «Круге чтения» Кант легко читается.

- 12 -

Л. Н.: Это уж мы позволили себе поправки сделать. Если бы все мои сочинения сожгли, а только «Круг чтения» оставили... А второе издание «Круга чтения» не появилось, а «На каждый день» с пропусками... Меня удивляет, как Анатоль Франс интересуется мною, читая дурные французские переводы. Зато немецкие (Шкарвана) отличны, и английские Моода.

6 июля. Был И. И. Горбунов. Бывший вчера у Л. Н. владимирский мужик побывал и у него. Он в десяти верстах от Наживина жил. Рассказывал, что в ихнем селе все, как и он, одинаково презирают бомбы и виселицы и отходят от православия. В соседней деревне — нет.

Л. Н. о книге Пругавина «Раскол вверху»:

— О пашковцах неинтересно. Сам автор, Пругавин, чужд религии, интеллигент, с высоты*, которой нет, смотрит на это явление.

Во «Введении» Л. Н. вычитал, что́ делают с книгами, арестованными цензурой. Раньше жгли их, теперь же рубят топорами на мелкие куски, мелют и опять делают из них бумагу, так что «Московские ведомости» печатаются на анархической бумаге.

Л. Н. об ответе XVIII Congrès International de la Paix в Стокгольме:

— Таня написала ответ, мне не понравился: слишком официальный, учтивый. Это французская учтивость, доходящая до униженности.

Л. Н. читал письмо интересное Нахтмана, семидесяти лет, из Москвы, присылающего Л. Н-чу рукопись своей популярной астрономии, труда сорокалетней работы¹. Л. Н., пробежавший его рукопись, сказал:

— Его взгляды оригинальные. Какая это страшная вещь — попасть на ложный путь (может быть, я на нем нахожусь), если один! А то, когда несколько, большинство человечества...

Л. Н. ездил верхом к Марии Александровне. На возвратном пути не мог устоять, чтобы не нарвать полевых цветов. Очень любит их. Чуть ли не каждый день приносит букеты, и в его комнатах всегда букеты цветов.

Л. Н. продолжает писать ответ Абрамову о науке, и Гусев сказал, что очень просто излагает и цельно.

7 июля. Вчера в полночь приехала Мария Николаевна — невестка, сегодня под вечер ее мать и племянница. Л. Н. прочел им вслух что-то. Вечером были Андрей Львович с Екатериной Васильевной.

8 июля. Софья Андреевна второй день лежит от невралгии плеч и руки ниже плеча.

Л. Н. долго беседовал с графиней Зубовой, с ее племянницей, Марией Николаевной и Ольгой Константиновной. Графиня Зубова, между прочим, рассказала про евреев.

Л. Н.: Они разделяются надвое: у одних все дурные свойства (подобраны), у других — все хорошие.

Л. Н. спрашивал про Жмудь (Шавли), про католических священников.

Л. Н.: Я никогда не был в католической польской стране.

Винт с гостями.

Я ездил к Марии Александровне: серьезно больна. У нее усилился бронхит. При ее эмфиземе и в очень сильной степени перерожденном сердце — ноги припухают, жар.

9 июля. Л. Н. встал рано утром провожать гостей. Уезжала графиня Зубова с племянницей и Марией Николаевной. Пополудни Л. Н. съездил к Марии Александровне, я с ним. Ей сегодня легче. По пути сказал мне, что получил второе письмо из Стокгольма от подготовительного комитета XVIII Международного конгресса мира¹ и что, если будет здоров, непременно

- 13 -

поедет и прочтет речь о том, что христианство и военная служба несовместимы. Там можно будет то сказать, что́ в России печатать нельзя. Скажет про сидящих за отказы в России (их 16), в Болгарии и других местах. Просил достать данные про Сербию, Венгрию и от Досева данные про Болгарию².

Л. Н. поговорил с Марией Александровной минут десять, потом с Горбуновыми. Иван Иванович передал ему только что вышедший русский перевод Кросби «Толстой и его учение».

После обеда Л. Н. сказал Софье Андреевне, что намеревается поехать в Стокгольм. Софья Андреевна отговаривала его с точки зрения его преклонного возраста, трудности перенесения мореплавания. Потом отнеслась двойственно и сама хочет поехать в Швецию. Вечером с Софьей Андреевной истерика: заперлась в комнате, никого не пускает; мы боялись, что она отравилась.

10 июля. Был Демчинский — агроном. Л. Н. говорил о Мечникове:

— Ученость убивает умственность (самобытную умственную работу).

Приехала семья Денисенко.

11 июля. Я ездил к Марии Александровне и в Тулу — паспорт получить. И отыскал словаков-жестяников. Вечером Л. Н. говорил с Денисенками о земле, о «Круге чтения». Софья Андреевна перебивала и говорила о том, что перепечатали «Три смерти» и еще что-то, будто бы много, из «Детства» в одной книге, вышедшей в Петербурге, и что она написала своему контролеру-конторщику (судебному чиновнику) о судебном преследовании издателя.

Л. Н. было это несносно. Отозвал Александру Львовну и меня и спросил, есть ли у Софьи Андреевны доверенность от него издавать его сочинения. Александра Львовна сказала, что доверенность есть на издание, но права собственности нет. Л. Н. сказал, что если Софья Андреевна будет судебно преследовать, тогда он поступит решительно: отнимет у нее доверенность; что ему тяжко слушать такие речи (как о преследовании переиздателей его сочинении). Другой раз опять брань Софьи Андреевны на Черткова.

Л. Н. вчера перед всеми сказал, что хочет поехать на Конгресс мира в Стокгольм.

12 июля. Воскресенье. У Л. Н. было семь посетителей. Вчера поручил Александре Львовне ответить американцу <!> Farrell, спрашивающему мнение Л. Н. о вивисекции, что никакого не имеет. Ночью передумал и сегодня ответил сам Фарреллу в Нью-Йорк: «What I think about vivisection is that if people admit that they have the right to take or to endanger the life of living beings for the benefit of many, there will be no limit for their cruelty»* ¹.

Л. Н., как обыкновенно, принес с прогулки букет цветов. Вечером принес его из кабинета в зал и показывал.

— Каждый день иду: «Нынче не буду срывать». Потом один цветок сорву, другой...

Л. Н. об успехе «Вех»:

— Читая эту книжку, люди пришли в восторг, что бог не есть совершенная глупость.

Ожидается приезд художника Пархоменко (хочет писать портрет Л. Н-ча), П. А. Сергеенко, А. А. Стаховича и П. Струве.

Вечером с семи до 9.30 Л. Н. ездил в Телятинки проститься с Димой, уезжающим к родителям в Крекшино, и там беседовал с молодежью.

- 14 -

Николай Николаевич прочел молодежи вслух письмо Л. Н. о науке (Абрамову).

Л. Н. вчера говорил, что он не любит крика петухов и лая собак, как если бы его по голове били. Л. Н. теперь по утрам занимается в ремингтонной с окном на юго-запад, на двор. В его кабинете с окном на северо-восток, в парк — утром солнце.

Л. Н. сказал сегодня кому-то из посетителей, выразивших свое восхищение его художественными произведениями, что это вроде того, как если бы Эдисона хвалили за то, что в молодости мазурку хорошо плясал.

13 июля. Вечером Н. Б. Гольденвейзер (учитель гимназии), С. Д. Николаев и домашние: Софья Андреевна, Александра Львовна, Варвара Михайловна, Денисенки, Николай Николаевич. Разговор о «Вехах».

Л. Н. спросил Николая Николаевича, какое мировоззрение было у Эртеля.

Николай Николаевич: У него никакого не было. Изгоев, в «Вехах», ставит ему в заслугу, что он не толстовец¹.

Л. Н. вспомнил, что Эртель был милый человек, хороший писатель, но мировоззрение его никак нельзя было ухватить.

Читали вслух ругательные приписки к портретам Л. Н. (вырезкам из газет) и полемику одесской газеты с правой (в этой Л. Н-ча зовут «жидом»). Вырезки присланы в двух письмах неоплаченных.

Николай Николаевич прочел вслух полученное сегодня письмо Дерябина, друга Сиксне, его автобиографию². Отбывает наказание, четыре года, за отказ от военной службы.

Разговор о Гоголе, о памятнике, о книге «Письма Гоголя» под редакцией Шенрока в четырех томах. В этой книге письма и прежде не печатанные. Л. Н. ее не знает, а желал бы ее прочитать.

Л. Н. о книге Гоголя «Выбранные места из переписки с друзьями»:

— Эта книга имела огромное влияние на моего брата Дмитрия Николаевича. Об этом есть в биографии (моей)?

Ответили, что нет.

Л. Н.: Очень жалко, если нет. Дмитрий Николаевич — это такой человек образованный, серьезный, он так и умер в православии.

Н. Б. Гольденвейзер: В «Письмах» есть только письма Гоголя к отцу Матвею, а писем отца Матвея к нему нет.

Л. Н. высказал по этому поводу сожаление.

Н. Б. Гольденвейзер рассказал про влияние отца Матвея на Гоголя: под его влиянием Гоголь сжег второй том «Мертвых душ». Кое-что уцелело.

Л. Н.: Мне очень понятно это сожжение: это сознание того, что не то́, что нет......* Когда он писал первый том, у него было сознание, что он делает все, что нужно и что он в силах делать. А затем интересы его стали другие, так что он не мог все силы свои отдать на это. Заниматься этим кое-как, между делом, не следует.

14 июля. Софья Андреевна вчера узнала, что не может подать в суд жалобу на издателей сочинений Л. Н. Она читала, что один петербургский издатель издал том сочинений Л. Н. до 1881 г. Софья Андреевна спросила контролера в своей конторе, судебного чиновника, что́ можно предпринять против петербургского издателя. Он ей ответил, что ничего, т. к. у нее одна только доверенность Л. Н. на ведение его дел, а этого недостаточно. Л. Н. же не даст ей формальную передачу прав издательских.

Сегодня был об этом разговор между Александрой Львовной, Николаем Николаевичем, Варварой Михайловной. Что теперь будет? Софья

- 15 -

Андреевна всеми способами будет стараться вымогать у Л. Н. передачу. Некоторые из сыновей будут ей помогать. Л. Н. же не даст. Что у нее нет прав, это она сама расскажет всем. Найдутся такие издатели, которые начнут издавать сочинения Л. Н. Софья Андреевна уже теперь не хочет начинать новое издание, боясь, что вложит все деньги и не выручит их. О том, что у Софьи Андреевны нет права на издание, никто не догадывался (никому не приходило на ум, даже Черткову).

ТОЛСТОЙ НА ЯРМАРКЕ БЛИЗ СЕЛА ЛОМЦЫ, В СЕМИ ВЕРСТАХ ОТ КОЧЕТОВ

1 июля 1909 г.

Фотография Т. Тапселя

«Л. Н. видел сегодня у Чертковых фотографии ярмарки в Ломцах, восхищался ими. Водил фотографа
Тапселя, чтобы снимать, но мешали полицейские...». — Запись от 4 июля 1909 г.

Л. Н. получил письмо из венгерской тюрьмы (Байя) от М. Глюксмана¹, сидящего за перепечатание одной страницы из немецкого издания «Круга чтения» и статьи Шкарвана «Почему нельзя служить военным врачом». Я вспомнил другого, сидевшего в Будапеште год за напечатание «Не убий!» и «Солдатской памятки» Л. Н-ча.

Л. Н. (Ивану Васильевичу и мне): Как же мне не поехать в Стокгольм и не сказать во всеуслышание то же самое, что стоит в «Солдатской памятке»?

Софья Андреевна очень против этого плана поездки.

Вечером И. В. Денисенко рассказал Л. Н., почему пало министерство Клемансо.

15 июля. Утром был Николаев, вечером И. И. Горбунов. Л. Н. говорил Ивану Ивановичу про то, что пишет ему Чертков: если Л. Н. чувствует потребность, пусть едет, а Чертков предлагает сопровождать его, быть секретарем¹.

Л. Н.: Я руководствуюсь внутренним чувством, сознанием нужного дела. Мне кажется, что нужно ехать. Если бы я этого не сделал, было бы сознание, что не сделал, что̀ нужно; как пройти мимо больного, голодного, не спросивши?

- 16 -

Л. Н. прочел вслух 15 июля из старого «Круга чтения». Софья Андреевна поспорила с Л. Н., что это одни речи, а ей заказывать искусный обед нужно.

Л. Н. всегда раздает то, чего ему жалко (т. е. что̀ любит сам).

16 июля. Л. Н. не пишет писем: был занят статьей. Вечером заговорили об Амиеле. Л. Н. читает его, с третьего дня, в подлиннике. Л. Н. сказал, что днем был студент из Одоева и вчера другой. Ему Л. Н. сказал:

— Я советую начать читать минимум с пятидесятого года минувшего века назад, а не вперед. Туда попадет и Амиель.

Получил толстую книгу Военского: «Акты, документы и материалы для истории 1812 года»¹. Разговор о ней, о воззвании Наполеона к курляндцам. Л. Н. заметил:

— Какой жулик был Наполеон! Маленького роста, не француз, корсиканец. Его выдвинула революция, и какая революция! Наша взрывала, а та казнила.

За обедом Танечка Денисенко хотела квасу, но, так как было мало его, предлагала раньше другим. Л. Н. сказал о ней, что она духовно наслаждается.

— Это не шутка, — добавил он*.

17 июля. Пятница. Был Павлов (из троицы: Александр Соловьев, бывший фельдшер Чернышев и он — теперь приверженцы христианских взглядов). Вечером была Л. Д. Николаева.

Л. Н. получил от Мечникова книги. Прочли из присланной Мечниковым книги «La traversée de l’Afrique du Zambèze au Congo Français, par Edouard Foa (Paris, s. a. 3^e édition), о том, как антропофаги-негры кормят пленников, чтобы растолстели; как на них, живых, отмечают места, которые съедят главарь и другие, и как им отрубают головы и едят их (страницы 250—252)¹. Из книги Мечникова «Essais optimistes» Денисенко прочел вслух одну главу (страницы 372—396)². Кроме того, Л. Н. прочел вслух из «Тульской молвы» от 9 июля 1909 г. статью «Вивисекция над живыми преступниками и воскрешение мертвых»³. На парижском завтраке ученых, врачей, хирургов большинство высказалось за вивисекцию, чтобы изучать способы пересаживания здоровых органов тела одного человека в организм другого, подвергшегося удалению больных почек, нервов и т. д.

Трудно сказать, что́ произвело более жалкое впечатление и недоумение: поведение ли главарей негров или современных парижских ученых врачей.

Л. Н. сказал о них с изумлением:

— Эти нравственные идиоты-ученые, — и добавил, что̀ он ответил о вивисекции американцу⁴. — Потом сказал: — Решить, что̀ это будет, благо или не благо, никто не может. Это самоуверенность современности (как у молодых людей). Разумеется, что все должно постепенно развиваться, но современным поколением брошено все прежнее.

Про Мечникова Л. Н. сказал:

— Эрудиция, знает много, все (в нем) напихано, но ни к чему не приурочено. Зачем я ему был нужен? Очевидно, я, по его взглядам, заблудший человек. Я ему нужен, потому что я замечательный человек, чтобы меня цитировать, как Бурдука**. Мне Мечников совершенно не нужен: я знаю его взгляды. Но он приятный человек.

- 17 -

И. В. Денисенко рассказал про крематорий и про сохранение пепла в урне.

Л. Н.: Тут есть остатки привязанности к телесному предков. Следует дать пепел разнести ветром. Конфуций, Будда, Христос — одно воспоминание. И одно воспоминание их гораздо живее (чем телесные останки).

18 июля. Л. Н. после завтрака прошел через мою комнату к Александре Львовне. Взволнованный, бледный, с изменяющим ему голосом, сказал мне:

— Софья Андреевна со мной разговаривала о правах (на издание). Я ей отказал. Она в ужасном положении. Я за нее немножко боюсь.

Софья Андреевна страдает сердцем, пульс у нее очень слабый: 52, жалуется на одышку. Ее болезнь началась до нашего приезда из Кочетов — бронхитом с жаром, а главное душевным расстройством, беспокойством. Звала, ожидала Л. Н. Неприятности с сыновьями: Лева ей пилил голову, приезжал Андрей просить на уплату долгов. В тот же день получила известие, что брат психически заболел. Дрязги с мужиками, с покосом, неудача в вымогании прав, отказ Черткову в праве вернуться, а главное, что Л. Н. не возвращался, — надломили ее силы: невралгия, миозит, жар.

Вечером Л. Н. посылал меня проведать Софью Андреевну, чтобы показать участие.

Ложась спать, заговорил о разговорах с Софьей Андреевной, что она примирилась (с отказом права) и что он тому очень рад. Говорил с радостью победы над собой, т. е. что мог отказать жене в правах на издание сочинений.

Были: Н. В. Давыдов, Николаев, Вера Сергеевна. Л. Н. спрашивал о дороге в Стокгольм, просил найти в библиотеке проект всемирного мира. Софья Андреевна помирилась с идеей поездки Л. Н.

19 июля. Л. Н. утром, войдя в залу, где я убирал брошюры, спросил, где книга Мечникова («Essais optimistes»). Л. Н. взял ее подмышку и, отходя, остановился:

— Он присылает (книги) и пишет. Надо отвечать. А надо сказать правду, как грубо заблуждается. А чтобы это написать, надо много поработать, а работы и так много¹.

Приехал И. К. Пархоменко (предварительно спросивший и приглашенный), скромный, молчаливый, писать портрет Л. Н.²

Днем были у Л. Н. новоколпинские мужики, покупающие землю у Гужона. Л. Н. писал в защиту их интересов два раза Гужону, но не получил ответа. Они приезжали месяца полтора тому назад посоветоваться, покупать ли ее. Л. Н. им советовал. Гужон просил 230 рублей за десятину. Л. Н. даже им сказал, что теперь земля подешевела, как слышал от посетителей, и написал Гужону, чтобы отдал по 200 рублей. В этот раз Гусев написал им письмо³.

Раз днем, другой раз под вечер, с 7 до 8.30, Л. Н. позировал И. К. Пархоменко. Разговаривали вместе с И. В. Денисенко. Л. Н. дал читать вслух Онисиму Денисенко статью о воздухоплавании в России. Разговор о воздухоплавании.

Л. Н.: Воздухоплавание получит общее распространение. Подумать: это уничтожит все дороги.

Софья Андреевна: Как же тяжести перевозить?

Л. Н.: Если возможно одну тяжесть, можно и другую. Главное, чтобы было управление и борьба с ветром.

Иван Васильевич рассказал очень интересно, как он двадцатилетним студентом в Женеве летал на воздушном шаре с Годаром пять часов; поднялись на высоту 2 500 метров.

- 18 -

Л. Н. спрашивал, как устроены аэропланы, дирижабли Цеппелина и других.

Когда стемнело, Л. Н. принес Мечникова «Essais optimistes», и Иван Васильевич прочел вслух две главы. Очень не понравились.

Л. Н.: Я должен ему сказать, и неприятно, что до какой степени глупо, самоуверенно рассуждает.

Софья Андреевна спросила, что такое альтруизм.

Л. Н.: Альтруизм — противоположность эгоизму. Это забота о другом в противоположность о себе, Ego — это я, alter — другой.

Вспоминали о том, что «Смерть Ивана Ильича» — это смерть прокурора тульского Ивана Ильича Мечникова, брата бактериолога. Разговорились об этом потому, что Мечников в своей книге об этом пишет⁴.

Л. Н.: Работы-то у меня много, и это хорошо: валяешь подряд, а что не сделаешь, не успеешь сделать, стало быть не нужно.

Л. Н. просил достать ему из библиотеки книг о международном мире. Наверное, готовит речь или письмо на Стокгольмский конгресс. В библиотеке нашли книги следующих авторов: Ernest H. Crosby. A Precedent for Disarmament; V. H. Duras. Universal Peace; Henry Richard. Papers of International Arbiters, еще книги: Pratt Hoyson, Th. Haydock и другие английские книги, «Review of Reviews», 1903, 4, 5, 7 и еще несколько французских журналов: «Bulletin de la Conciliation» и др.

Софья Андреевна: Я уверена в том, что большинство болезней — душевного происхождения и моя последняя болезнь с невралгиями — fièvre lente*.

Л. Н., когда позировал Ивану Кирилловичу и был разговор о Мечникове, рассказал мечниковскую историю про аппендицит:

— Когда я говорил, какое безнравственное отношение господ к слугам, он ответил, что наука все это поправит, что слуги должны быть. И рассказал историю господской семьи с аппендицитом: у слуг их было плохое устройство отхожих мест. В чем же мораль? Никакой морали нет. Главное, он возражает против «Прощай вину не за награду» и что всякое доброе дело не должно ожидать вознаграждения (это у Канта). Не то что у индивидуума, а и у рода человеческого.

20 июля. Л. Н. похвалил присланную ему книжку о кустарном производстве: кн. Ф. С. Голицын. Необходимый для России строй труда. СПб., 1909 г.¹

**Газеты сообщают, что было покушение на Столыпина.

Л. Н.: Я нынче ему только письмо написал по поводу одной женщины. Ее сын в тюрьме. Должна была приехать и не приехала².

21 июля. Кажется тогда, когда Л. Н. думал в Стокгольм поехать, Софья Андреевна сказала: «Умираю, заговор, отравить...»

Л. Н.: С ума сходит. Если не будет здорова, не поеду.

Софья Андреевна: Я добьюсь того, что не поедет...

Читали «Людскую пыль» А. М. Оссендовского (СПб., 1909). Кто-то сказал: «Скучно».

Л. Н.: Нет, не скучно, а безобразно.

22 июля. Приехала Татьяна Львовна. Все ей очень обрадовались. Вызвала ее Александра Львовна. Софья Андреевна, когда узнала, что приехала, сказала, что ей стыдно, что побеспокоили Таню. Вечером пришла, как ни в чем не бывало, перебивала и щебетала, как всегда, когда говорил Л. Н.

Л. Н. сегодня писал «Письмо Конгрессу мира»¹.

- 19 -

Вечером Татьяна Львовна говорила, что в Кочетах боятся нападения мужиков; они очень озлоблены и высказываются, что сделали промах: во время войны не вырезали помещиков.

— Я понимаю их озлобление: тысяча десятин земли у помещика, — сказала Татьяна Львовна.

Л. Н.: Я постоянно это озлобление вижу. Что 50 лет тому назад было крепостное право, то теперь земельный вопрос, собственность — назревшее.

Татьяна Львовна: Петр Григорьевич, который постоянно с крестьянами беседует, слышал такие рассуждения, что теперь, когда сменили царей в Турции, Персии, говорят: «Надо сменить царя и у нас».

Когда я вечером массировал ногу Л. Н-чу, он сказал:

— Стыке надо писать. Хочу ему послать «Круг чтения» немецкий.

Я: Можно русский, теперь каждый образованный поляк по-русски знает.

Л. Н.: Как это — раздробленность Польши — их оскорбляет, и справедливо. Буду отвечать по-французски.

Здесь Татьяна Львовна второй день, Денисенки.

23 июля. Приехали В. А. Поссе и И. Я. Гинцбург, Мария Александровна. Л. Н. ездил с Онисимом Денисенко по Засеке. Вернувшись, пришел к Марии Александровне в библиотеку, спросил ее о здоровье.

Он теперь читает старый «Круг чтения» и Июнь — Июль нового — в ремингтонном виде. Разговорились о Денисенках. Л. Н. об Иване Васильевиче, что он умен и приятен, а Елена Сергеевна — милая, правдивая.

Л. Н.: Нынче в «Круге чтения»¹ о правдивости. Нет свойства, которое так разъединяло бы людей, как неправдивость. Тут нет общения. Я всем советую читать «Круг чтения», во-первых, потому что это не мое, а во-вторых......*

Мария Александровна спросила:

— Вышел Июль нового?

Л. Н.: Нет, опять задержка.

Л. Н. спросил меня, зачем приехал Гинцбург:

— Не хочет ли меня лепить? Я напишу завещание, чтобы мне памятника не строили. Зачем это Пушкину, Гоголю ляжки смотреть?

За обедом Поссе. Л. Н. спросил его, как сюда приехал.

Владимир Александрович: Повидать Диму Черткова. Я с Чертковыми жил два года в Англии.

Потом рассказал о своем проекте, высказанном в «Современном слове» за пять месяцев перед 80-летним юбилеем Л. Н., как его праздновать: не развратничать, не пить, не курить. С этим многие и многие согласились, а на статью «Мяса не есть» возражали, что это неосуществимо. Он просил газеты перепечатать. Перепечатал только один журнал — «Вестник теософии». Прошло полтора года, газеты всё его высмеивают, особенно Чуковский в «Речи»². Это удивляет Поссе, т. к. «Речь» — прогрессивная газета: Милюков, Набоков, Петрункевич.

Николай Николаевич: «Речь» снисходительно-свысока к Л. Н. относится.

Л. Н.: Когда человек не пьянствует, не развратничает, тогда он сектант.

Поссе говорил, что террор теперь не возможен: протрезвели. Убили его Азеф и Гартинг. Теперь множество людей, бывших террористов, хочет приносить пользу, благо людям другим путем: деятельностью внеправительственной, организациями, кооперацией.

- 20 -

Л. Н. говорил о сегодняшних посетителях: студенте, курсистке, чиновнике (29 лет, он целомудрен). «Как же можно обмануть девушку?» — ответил.

В. А. Поссе рассказывал про теперешних литераторов. У них в Петербурге театральный клуб. Там представление начинается в половине первого ночи. Пьют, едят, азартная игра. И там все литераторы изо дня в день. Днем с тяжелой головой пишут статьи в газеты и выпрашивают авансы на них, чтобы ночью опять могли играть. Между молодыми писателями есть и талантливые, но ничего не выйдет, именно из-за такой жизни.

Л. Н. спросил:

— Кто же даровитый?

Поссе: Есть Грин (подлинной фамилии его не знаю), но он опустившийся. В «Новом журнале для всех» (февраль 1909 г.) есть его «История одного заговора» — о том, как революционеры посылают молодую девушку совершить террористический акт. Один же из революционеров старается помешать, и потом он является в комитет и говорит им, что они не лучше других³.

Поссе вспомнил про свое сопротивление Гапону, когда он, Гапон, гипнотизировал молодую девушку, чтоб она в экстазе убила Плеве. Поссе ее отговорил.

Рассказал, что он с Гапоном вернулся в Россию, чтобы воздействовать на рабочих — чтобы не было террористических актов. Гапон прочел его, Поссе, книгу против терроризма и согласился с ним, но потом опять склонился к террору. Рабочие были сначала не согласны с террором.

Л. Н. спрашивал про Гапона, жив ли?

Поссе рассказал, как его революционеры (инженер Рутенберг) заманили на дачу, накинули на него веревку и повесили.

Вечером Л. Н. гулял с Николаевым, говорили о праве. Л. Н. не допускал права внеправительственного. Николаев же утверждал, что есть право нравственное.

Вечером Л. Н. читал вслух Поссе письмо Александра Соловьева Молочникову.

Л. Н.: Лучше всех полковник. Говорит: «Мы его жалеем (Соловьева), но спросите про наше положение». Л. Н. говорил о единомышленниках: Соловьеве, Чернышеве, Волкове. Один застрелился, один спился. Л. Н. думает, что это процент соответственный.

24 июля. Поссе Л. Н-чу о Кропоткине; хвалил его, какой он добрый человек. Он настоящий ребенок. Его книга о взаимопомощи между людьми и животными прекрасна¹. Л. Н. говорил, что желал бы с ним познакомиться, что он его уважает. Его новая книга «Terror in Russia» будет иметь успех в Европе².

Поссе говорил, что Кропоткин собирался в Россию, паспорт взял у консула, но заболел. Кропоткин, шутя, говорил, что ему надо поторопиться в Россию, пока еще самодержец — Николай, пока ему грозит только ссылка на Сахалин, который будет изучать. Когда же будет правителем Плеханов, тогда ему грозит повешение. Потом Поссе и Гинцбург говорили о вражде между Плехановым и Кропоткиным: со стороны Плеханова — Аксельрод и другие социал-демократы.

Л. Н. с Поссе о Мечникове и его теориях, о книжке профессора А. Яроцкого «Идеализм как физиологический фактор» (Юрьев, 1908 г.)³. Поссе хвалил.

Л. Н.: Здоровье нельзя ставить выше как какую-то желательную цель. У Мечникова мировоззрение — продлить телесную жизнь. Все равно — жить 17 или 120 лет для того, кто живет духовной жизнью, потому

- 21 -

что духовная жизнь вне времени и пространства. Мне Конфуций ближе, чем домашние: доказательство духовного единства.

ТОЛСТОЙ НА ЯРМАРКЕ БЛИЗ СЕЛА ЛОМЦЫ, В СЕМИ ВЕРСТАХ ОТ КОЧЕТОВ

1 июля 1909 г.

Фотография Т. Тапселя

«На ярмарке обступила Л. Н. толпа кочетовских парней и с самого начала за ним ходила». — Запись

от 1 июля 1909 г.

Л. Н. теперь особенно часто подчеркивает: не осуждать никого, любить всех. Л. Н. теперь натурален. Когда бывал Чертков, Л. Н. бывал в возбуждённом состоянии, как бы несвободный, загипнотизированный, такой возбужденно-невменяемый почти, как сам Владимир Григорьевич.

Вечером уехали Поссе и Гинцбург, делавший комические представления.

25 июля. Утром уехали Денисенки в Пирогово. Л. Н. провожал их. Вчера вечером был астроном, крестьянин из Пензенской (?) губернии. Л. Н. направил его к Морозову в Петербург.

Вчера вечером Л. Н. дал прочесть Ивану Васильевичу вслух из «Русского богатства» (1909, июнь) статью «Генрих Блок», т. е. о крестьянском банке. Как крестьяне, несмотря на платежи, остаются в долгах у него, иногда в бо́льших, чем первоначальный¹. Л. Н. эта статья потрясла. Суть в том: банк дает деньги взаймы с тем, чтобы ими наживали капиталы и притом платили проценты и амортизацию. Капиталисты умеют так делать. Крестьяне же, купив землю на банковские деньги, стараются только прокормиться на ней, а не то, чтобы нажиться и платить проценты. Но банк с ними поступает по таким же правилам, как с первыми (торговцами, спекулянтами, капиталистами). И они разоряются при круговой поруке товарищества.

Л. Н. сегодня утром написал автору статьи благодарное, сочувственное, ободряющее, горячее письмо — предисловие к его статье, если ее отдельно напечатать².

- 22 -

Сегодня приехал и уехал старший брат Софьи Андреевны, А. А. Берс с женой и двумя дочерьми. Л. Н. говорил ему о статье «Генрих Блок». Александр Андреевич — сам директор поземельного банка — недоумевал, говорил, что крестьянский банк дает деньги за 3,5%.

Л. Н. с ним на ты. Его старшей, 17-летней, дочери говорил вы. Она с ним ездила верхом. До вчерашнего дня ездил Онисим Денисенко. Сегодня напряженное состояние: Л. Н-ча статья «Генрих Блок» и разговоры о ней волнуют.

Л. Н.: Получил характерное, безграмотное письмо, но наполненное революционными фразами.

26 июля*. Приехали Маруся Маклакова, Сергей Львович с Бутурлиным и И. И. Горбунов.

У Л. Н. нога отекает; гулял. Посетители. Молодой босяк рассказал Л. Н., как пустил красного петуха попу, еще ударил кинжалом кого-то. Грозит каторга. Скрывается, скитается. Сегодня много любопытных гуляющих.

Л. Н. за обедом рассказывал спрашивавшему Бутурлину про Мечникова. Л. Н. при Илье Васильевиче рассказал начало по-французски, т. е. о том, как он сказал Мечникову, что безнравственно наше пользование услугами лакеев. «Да вот я вам расскажу», — ответил Мечников и рассказал про богатую французскую семью, болеющую аппендицитом потому, что отхожие места их слуг плохо устроены, экскременты попадают на редиску, которую господа сырую едят. Взял микроскоп, нашел воображаемых козявок — воображаемых потому, что если есть эти, то в этих маленьких есть другие козявки, и так без конца. Эту глупость повторяет в своей книге «Essais optimistes». Там же есть глава о Канте: он Канта вдребезги разбил. Иначе не может быть. Там это место занято козявками, эти не даются даром. Но настоящего Канта не знает. Самоуверенность, невежество. Миллионы людей жили на основании религиозной истины до открытия протоплазмы и козявок. Появился Мечников и говорит, что все заключается в козявках, и все, что делали люди до того, все это насмарку.

В другой раз Л. Н. сказал о книге Мечникова:

— Грешный человек, зная Мечникова раньше, я думал, что будет серьезнее, а тут много французской болтовни.

Иван Иванович рассказал про заседающий в Петербурге съезд школьных законоучителей. Решили ввести чтение Евангелия, с объяснениями обучать.

Софья Андреевна: Я думаю, это твое влияние, что Евангелие введут.

Бутурлин рассказал, что в «Новой Руси» Измайлов перечисляет разные вопросы (18), какие законоучители задают. Например: почему господь-бог позволяет смертную казнь; почему Христос на одной ноге стоял; как Христос слышанную от ангела молитву пальцем на камне записал.

— Почему в последнее время начали такие нелепости учить? В мое время этого не было, — сказал Бутурлин.

И Л. Н. подтвердил, что и в его время этого не было.

27 июля. Из разговора Л. Н. с А. С. Бутурлиным**.

Л. Н.: Настоящее есть точка соприкосновения прошлого и будущего. Есть жизнь в этом промежутке вне времени. Подняться в область вне времени и пространства.

Бутурлин: Из жизни вне времени сделают жизнь вечную.

Л. Н.: Надо освобождаться от того, что мешает любви.

- 23 -

Бутурлин: Любви нет.

Л. Н.: Есть любовь во всех. Он любит собачку, дочку... Единое благо то, что я сегодня лучше, чем был вчера.

У Л. Н. левая нога отекает. Ночью лежит на кровати, конец которой, где ноги, приподняли и подставили чурки.

Л. Н.: Не понимаю, что это — иллюзия. Ведь вы не сомневаетесь во сне, что сновидение — реальность.

Л. Н.: Я не помню, чтобы я бывал в тюрьме.

— А в Крапивне Гусева посещали. И у пересыльных двух духоборов в Москве побывали.

Были Тухачевский, Раевский, Гольденвейзер. Говорилось о том, что война с Наполеоном велась не Россией, а Англией в ее интересах; о Хаджи-Мурате, что он на почве соперничества с Шамилем отдался русским; о поляках по поводу какого-то рассказа или романа Реймонта, который Л. Н. читал и очень не одобрял.

Л. Н.: У меня, не знаю почему, большая симпатия к полякам.

Кто-то спросил:

— Есть что у Товянского серьезное?

Л. Н. ответил:

— Нет.

28 июля*. Приехала сестра Л. Н. — Мария Николаевна. Говорила, что монашки читают «Круг чтения» и архиерей Парфений. Спросила про него Л. Н-ча.

Л. Н.: Он хорошо, просто вел себя.

Л. Н., когда говорит с молодыми поколениями своих знакомых, говорит о их дедах, имея в виду их родителей.

Л. Н. (Раевскому): Вы того еще не чувствуете: у меня всегда одно поколение перескакивает.

Разговор об автомобилях. Кто-то сказал, что надо пожалеть лошадей.

Л. Н.: Надо пожалеть людей, которые строят автомобили.

Л. Н.: А это интересно: страх перед возможностью отмены крепостного права.

Л. Н. решил не ехать в Швецию.

Разговор о холере, которая второе лето свирепствует в России и в Тульской губернии: в Крапивенском и Новосильском уездах, в самой близости Кочетов.

Л. Н.: Я на холеру никогда никакого внимания не обращал.

29 июля. Приехала барыня-писательница с двумя дочерьми из Петербурга, чтобы видеть Л. Н. и оставить ему на память рукопись своей статьи.

Софья Андреевна сегодня вышла из своей комнаты и, как вчера обещала, была здоровая. Был Андрей Львович. Уехал Сергей Львович. Александра Львовна с Варварой Валерьяновной уехали в Пирогово.

Л. Н. ездил в Колпну (волостное правление) и Телятинки. Кончил, и сегодня начисто переписали, «Единую заповедь» и «Письмо о науке». Вчера и сегодня разговор о Яне Стыке, которому отвечал¹. Вечером шахматы с Гольденвейзером. Гольденвейзер играл на фортепьяно.

Пополудни очень интересный разговор между Софьей Андреевной, Марией Николаевной и Бутурлиным. Говорили о вчерашнем споре Л. Н. с Сергеем Львовичем, как Сергей Львович любит спорить, почему он такой неуступчивый. Софья Андреевна говорила, что Л. Н. был такой же

- 24 -

спорщик. Бутурлин удивлялся спору Л. Н. с Тургеневым у Фета в присутствии хозяйки. Софья Андреевна высказала свое предположение, что недоброе чувство между Л. Н. и Тургеневым происходило оттого, что Тургенев отбил у Л. Н. даму в Петербурге. Этот случай рассказал ей Л. Н. когда-то, а она приводит это в связь с распрей между Толстым и Тургеневым. Мария Николаевна рассказала, как у нее из запертого стола, приподняв (сломав) верхнюю доску, зять Варвары Валерьяновны — Г. Э. Волькенштейн* взял разные письма, между прочим рукопись «Севастопольских рассказов», письма Некрасова о них, где написано, что̀ выпустила из них цензура. Этого теперь дополнить нельзя, нет полного экземпляра².

Софья Андреевна рассказала, как Сергею Львовичу, когда она родила Машу, понадобился длинный ларь, на котором Ваня-лакей спит. И он убрал оттуда часть рукописей, уложил в кульки и велел унести. Лакей унес их в канаву. Софья Андреевна весной, когда снег стаял, нашла их и опять прибрала.

Софья Андреевна рассказала, как Лев Львович, когда поселился с женой в кузминском доме, очистил кладовую: снес все книги и рукописи на чердак, откуда большая часть книг была растаскана, так же и часть рукописей. Часть рукописей после многих лет взял оттуда Андрей Львович и отдал в музей**.

Вечером за чаем беседа с Бутурлиным.

Ложась спать, Л. Н. мне:

— Я сколько раз употреблял сравнение, что сон похож на смерть. Мне часто вечером хочется умереть, а утром иногда хочется жить. Сегодня как раз как хорошо было бы умереть.

Я сказал Л. Н., что только что вычитал в газетах, что Бичер-Стоу — автор «Хижины дяди Тома» — 98-летняя старушка — еще жива³.

— А где она живет? — спросил Л. Н. — Странно сказать, что люди сильной духовной жизни долговечны: какая-нибудь Мария Александровна. Другая, слабая духовной жизнью (на ее месте, при тех же данных телесного здоровья) уже не жила бы. Сколько раз видел, что люди малой духовной жизни рано умирают.

30 июля. Был интервьюер от «Русского слова» спрашивать, почему Л. Н. не едет на Конгресс мира в Стокгольм¹.

Здесь Мария Николаевна (сестра), А. С. Бутурлин, Варвара Валерьяновна (сегодня вечером вернулась с Александрой Львовной из Пирогова), М. А. Маклакова. Вечером был Гольденвейзер.

Вечером Л. Н. принимал живое участие в саломасовском мужике, которого привезли на двор к дому. Воз переехал ему через берцо и сломал. В сарае для дров я наложил ему гипсовую повязку. Л. Н. сначала немного сам помогал и своим присутствием и разумными замечаниями заставлял меня быть внимательнее и мягче.

Получил письмо через П. А. Сергеенко от совсем нового отказавшегося от военной службы Владимира Засосова. Л. Н. с Николаем Николаевичем прочли вслух. Его очень мягко наказали: две недели — и отпустили. Слушающие удивились малому наказанию.

Л. Н.: Хотят от него отделаться, потому что он опасен им в войске — на других подействует. Это, как в Болгарии.

Л. Н.: И Александра Соловьева (месяца полтора тому назад отказавшегося в Новгороде?) держит полковник около себя. Желает отпустить его. Робеет перед ним.

- 25 -

Мария Алексеевна сообщила мне по секрету, что Софья Андреевна, может быть, сама предложит Л. Н. поехать в Стокгольм с ней. Мария Алексеевна вызвалась привезти из Москвы и почистить ей бензином платье.

Софья Андреевна смотрит с такой точки зрения: платье, и посещение заграницы, и великолепная встреча, какая ей в Стокгольме будет. Софья Андреевна больше склонна ехать.

Вечером массировал Л. Н-чу ногу. Л. Н. сказал мне:

— Обращаюсь к вам, как к близкому другу, скромному, воздержанному человеку: я хочу из дому уйти куда-нибудь за границу. Как быть с паспортом? Так, чтобы об этом никто не знал, хоть один месяц.

Я ответил, что это можно. Л. Н. сказал, что это выхлопочет дочь. Я сказал Л. Н., что знаю от Марии Алексеевны, что Софья Андреевна хочет ему предложить ехать в Стокгольм с ней.

Л. Н.: Что же, зависеть от истерической особы? Это не телесная, а душевная болезнь. Болезненный эгоизм.

Как-то недавно Л. Н. сказал:

— «Единая заповедь» — это не литературное, а самое простое высказывание того, что чувствовал.

В тот же вечер Софья Андреевна стала бранить Спиро, говорила, что он кривляется, и т. д.

— Я ему сказала, что он тебе тяжел, чтобы он уезжал.

— Соня, что ты! — заахал Л. Н. — Зачем всегда осуждать?

— Я не всех не люблю, — возразила Софья Андреевна.

— Никогда я другого не слышу, — ответил Л. Н.

31 июля. Был Николаев с письмом к нему от Ернефельта о Конгрессе мира в Стокгольме. Ернефельт хочет сопровождать Л. Н-ча. Л. Н. решил послать доклад Ернефельту и попросить его, чтоб съездил в Стокгольм прочесть его, а то бюро может доклада и не прочесть, а просто о нем сообщить по-своему.

За обедом Л. Н. с Марией Николаевной, Бутурлиным, Варварой Валерьяновной.

Л. Н.: Память — в ущерб самодеятельности мысли. Я наблюдал это у многих и многих людей.

Мария Николаевна рассказала — этого нет у Бирюкова, — как Л. Н. ждали у княжны Дондуковой-Корсаковой, что лежала. Там были Голицына, Долгорукова. Пришел лакей, смущенный, и что-то докладывает, и слышны тяжелые шаги. Мария Николаевна подумала: «Левочка выкинет какую-нибудь штуку». И вошел Л. Н. в деревянных сабо. Разговор о другой Дондуковой-Корсаковой, которая иногда пишет Л. Н-чу. Ей 81-й год. Мария Николаевна знает ее и благодарна ей за помощь, несколько раз оказанную ей. Мария Александровна тоже знает ее, говорила, что у нее ничего нет: она все отдает нуждающимся.

Л. Н.: Я не понимаю, как можно обращать другого в свою веру.

Мария Николаевна: Когда веришь, что твоя вера истинная.

Л. Н.: Магометанин — православного, баптист — магометанина... Вся его жизнь, воспитание, привели его к его мировоззрению.

Вечером с Гольденвейзером шахматы. Я уезжал к заболевшему Диме. Перед сном массаж. Я рассказал Л. Н. о процедуре доставания заграничного паспорта.

— Очень сложно, — заметил Л. Н. — Нельзя так сделать, чтобы не стало известно?

Потом я сказал, куда можно было бы поехать — к чешской крестьянской семье Яначковых в Восточной Чехии (Круценбург). И еще к Ольге, в Туро Тридвори. Л. Н. было интересно слушать про Яначковых, расспрашивал подробно и заметил:

- 26 -

— Там бы не искали*. — Потом сказал: — Я слаб, ослабел духовно. (Я понял это так, что он недоволен, беспокоен.) О том, чтобы добывать паспорт, не сказал; наверное — в долгий ящик.

1 августа. Уехал Бутурлин; приглашали опять приехать: все его полюбили.

Пополудни Софья Андреевна читала корректуру второго тома «Материалов к биографии Л. Н. Толстого» Молоствова и Сергеенко. Место о «романе» Л. Н. с Молоствовой прочла вслух¹. Негодовала на слог Сергеенко, манеру растягивания и слащавость.

Мария Николаевна, знавшая Молоствову (училась с ней в одном классе), сказала, что ничего этого не было (романа).

Л. Н. на вопрос Софьи Андреевны ответил только:

— Она мне была симпатична.

Софья Андреевна: Как Лев Николаевич стал знаменитым, у всех были с ним романы.

Мария Николаевна: Когда он уехал с Николенькой на Кавказ, ему было 20 лет. Тогда мы и во сне не видали, что из него выйдет какая-нибудь знаменитость.

Потом Мария Николаевна вспоминала Л. Н., когда ехали из Казани в Москву шестерней. Ему было 14 лет. Кучер слез что-то поправлять на пристяжке. Л. Н. выскочил из коляски и побежал во весь дух вперед, потеряли его из виду, долго не могли его догнать. Когда догнали и он сел в экипаж, задыхался, глаза выкатившиеся, налиты кровью. «Я стала реветь. У него главное было, и когда он из окна прыгал: хотел всех удивить».

2 августа. У Л. Н. вчера вечером и сегодня утром стеснение в груди. Вечером были и перебои. В полдень, вследствие этого, Л. Н. полежал. Прошло. В три часа поехал верхом с Онисимом Денисенко. Семья Денисенко сегодня приехала из Пирогова повидать бабушку — Марию Николаевну.

В три часа дня я входил к Л. Н-чу. Л. Н. мне говорил, что Софья Андреевна согласна, сама предлагает ехать в Стокгольм. Она раздражена и говорит, что непременно нам, кому-нибудь из нас, умереть в дороге и что деньги напрасно выбросить — при таких условиях путешествовать.

— Нужно паспорт получить. Паспорт получить из этой жизни, этого постоянно хочется. Как это хорошо у буддистов, что старики уходят в леса, — сказал Л. Н.

За обедом очень шумно. Дразнили М. А. Маклакову Дмовским. Л. Н. спросил ее, когда выйдет замуж. Ответила, что она не выйдет. Александра Львовна ей крикнула с конца стола:

— Я недостаточно стара, чтобы не негодовать**.

Л. Н.: Авось я умру к тому времени***.

Александра Львовна: Нет, не надо!

Л. Н. с Марией Алексеевной говорил о поляках и сказал, что национальность — ограничение в сношениях человечества, а государственность создает новое искусственное ограничение и еще усиливает национальность.

Подали рисовые котлеты. Л. Н. сказал каламбур: «Каких кот лет, не ест котлет?» Потом еще: «Едут в вагоне отец с сыном, и у них попугай. Напротив сидит поп. Сын говорит: «Папа̀, попугаем попа попугаем?»

- 27 -

Мария Николаевна, как все старые люди, не любит шума и особенно когда несколько голосов сразу говорят: ей тошно, голова кружится. Да и речь слышит, а слов не отделяет. Просит не шуметь, но шумят.

Вечером Л. Н. мне:

— Софья Андреевна совсем собирается и вас приглашает.

В Туле выставка лесоводства и всероссийский съезд лесничих. Члены съезда сегодня осматривали питомник казенный лесничества, на шоссе в лесу против Ясной Поляны. Оттуда пришли числом двести, с местным лесничим М. М. Морозовым, хорошим знакомым Л. Н-ча. Л. Н. вышел к ним перед террасой. Хотел спросить Морозова, есть ли среди них желающие поговорить с ним, очень будет рад. Но не успел этого сказать, т. к. раздалась приветственная речь оратора среди них: «Мы счастливы видеть вас и выразить горячее душевное пожелание, чтобы вы еще долго жили и долго звучало ваше слово». Это было сказано патетическим голосом.

Л. Н. стало неловко от такого официального, непростого, ненатурального приветствия, сказал тихо: «Благодарю». Спросил, зачем сошлись и сколько их. И сейчас же, не побеседовав с ними ни одной минуты, простился и, повернувшись, пошел к крыльцу веранды, где стояли Софья Андреевна, Денисенки и прочие. Вероятно, неловко было ему, может быть и растерялся, не привыкший к толпам, овациям. М. М. Морозов, смущенный, и все смущенные, поклонились и стали уходить. Иным из них, позади стоявшим, Л. Н-ча почти не досталось видеть, только сзади, уходящего¹.

Я пошел за ними и поговорил с последними уходящими. Один, из Екатеринодара, разговорился со мной, за ним еще пять-шесть. Тут же стоял чужой человек с сумкой, попросил книжек. Я вернулся за книжками и захватил около ста «Обращений к русским людям», побежал за лесничими и отдал им на память о Ясной Поляне. Были очень благодарны. Некоторые только потому и приехали на съезд, чтобы Л. Н. увидать. Очень горячие приветы посылали через меня Л. Н. и просили еще книжек. Получили все. Л. Н. одобрил раздачу книжек*.

Вечером шахматы с Гольденвейзером. Играл Шопена «Похоронный марш». Л. Н. разговаривал с Марусей Маклаковой и Александрой Львовной, опять почувствовал стеснение в груди. Александра Львовна и я сразу щупали ему пульс. Л. Н. смеялся. До того сказал нам: «Не только вечерами, утрами желаю умереть. Я почувствовал, понял, как старикам естественно хочется умереть».

Днем Л. Н. переводил по-французски и дополнял свой доклад Съезду мира в Стокгольме². Вечером просил И. В. Денисенко помочь ему переводить, а Софье Андреевне предложил прочесть доклад на заседании съезда. Сказал, что на нее не будут грубо нападать (как на него). И кому же пристойнее прочесть, как не ей — жене.

Софья Андреевна ответила, что для этого надо хорошо одеться. Смех со стороны женщин и крик, как проявляется женщина в Софье Андреевне.

В 11 часов ночи уехала Мария Алексеевна в Москву за деньгами и туалетами для Софьи Андреевны на дорогу.

- 28 -

Софья Андреевна делает вид, что едет из-за Л. Н. в Стокгольм, чтобы он не ворчал всю жизнь на нее. И говорит, что он перестал с ней говорить, но что она не будет брать на себя обязанностей по дороге: ни еду готовить, ни билеты брать. Поедет «багажом».

3 августа. Л. Н. переводил с помощью Ивана Васильевича и Елены Сергеевны свой доклад «Съезду мира». Днем был Николаев и говорил с Л. Н. о праве.

Л. Н.: Право никогда не может быть нравственное. Право предполагает насилие. Есть один закон божий, а право ему поперек.

Николаев: Но вы признаете право на произведение труда?

Л. Н.: Вот куда вы метите! Если у вас есть две шубы, а Душан Петрович — голый, я возьму одну вашу шубу и отдам ему, и сделаю, что следует. Есть договор: ты не будешь на этом лугу корову пасти, а я не буду по этой дорожке скотину гонять.

За обедом Варвара Валерьяновна рассказала, почему перестала есть мясо: когда каждую курицу знаешь «в лицо», невозможно свою курятину есть. Вечером были братья Гольденвейзеры с дядей — киевским адвокатом, А. С. Гольденвейзером, автором статьи о «Воскресении» — кажется, разбор суда с юридической точки зрения, — которая Л. Н. понравилась¹. Умный и приятный. Разговор об индусе — убийце бывшего наместника Индии — лорда Керзона. Он убил его по политическим причинам. О нем статья в «Русских ведомостях» Шкловского (Дионео). Кто-то послал ее Л. Н., но он не прочел ее².

Л. Н.: Меня интересуют эти восточные народы (персы, индусы), как усваивают европейскую культуру. — И Л. Н. разговорился о политической газетке «Free Hindusthan», выходящей в Соединенных Штатах³, и о философско-религиозных журналах, получаемых из Индии. О Вивекананде*.

Шахматы с А. Б. Гольденвейзером, который потом играл на рояле. Гольденвейзер рассказал про Чайковского, что он не любил Шопена.

Л. Н.: Когда я вечером слышал «Marche funèbre», я еще мог понять мнение Чайковского о Шопене, но в этих вещах (которые Гольденвейзер сегодня играл), в полонезах, не могу понять Чайковского.

Разговор о Чайковском. Чайковский, говорил Гольденвейзер, за пять дней до смерти дирижировал своей симфонией, и она провалилась⁴. А после его смерти сделалась самой знаменитой. Умер молниеносной холерой. Потом о Рубинштейне.

Л. Н.: Николая я очень любил: замечательно простой.

— От чего он умер? — спросила Софья Андреевна.

— От почек. Он пил, — ответил Гольденвейзер.

Л. Н.: Пьяниц я вообще люблю.

Софья Андреевна: И Илью Васильевича?

Л. Н.: Как же!

Илья Васильевич сегодня, после двухлетнего воздержания, выпивши. Ложась спать, Л. Н. мне:

— Ах, бедный Илья Васильевич! Что он, в Туле был? Он, верно, там начал. Ах, как хорошо было бы, если бы он бросил курение. Я уверен, что одно содействует другому: маленький дурман.

Разговор о Швеции. Софья Андреевна дала прочесть Л. Н. известие «Русских ведомостей» о забастовках рабочих в Швеции и высказала свои опасения перед поездкой по морю, которой она боится, и через Петербург

- 29 -

(где холера, которой еще больше боится). Гольденвейзер-адвокат там был и рассказывал, как просто жил прежний король. Он — Гольденвейзер — был как турист в его комнатах, в кабинете, когда он дома был. В Швеции есть крестьяне, закончившие университетское образование, например медицину, и возвратившиеся к земледелию. Это последнее Л. Н. заинтересовало.

4 августа. Приехала В. С. Толстая. Вечером — Гольденвейзер. Я уехал верхом по больным. Когда вернулся, узнал, что в 8.30 прибыл становой со своим помощником и со стражниками, на двух-трех экипажах, арестовали Гусева и увезли в Крапивну, чтобы отправить его этапным порядком в Чердынь Пермской губернии на два года в ссылку. Сообщил это встретившийся мне Гольденвейзер.

Вернувшись в 10.10, застал Л. Н., читающего вслух «Единую заповедь» за круглым столом. Слушали: Мария Николаевна, Вера Сергеевна, Денисенки, М. А. Маклакова, Варвара Михайловна. Читал, как всегда, внятно, с убеждением, с жаром. Когда прочел, что всякого человека любить надо, Софья Андреевна возразила:

— Только не Столыпина и станового.

Л. Н.: Как же, именно их-то.

Когда кончил, Л. Н. подождал. Было тихо. Никто ничего не спросил. Только когда встал и прошел через залу, подошел к нему Онисим 16-летний и спросил его о «личном боге».

Л. Н. вечером мне:

— Жалко, что вас не было. Мы с такой любовью провожали его. Мне особенно было приятно, с какой любовью провожали Николая Николаевича все: и гости, и дети.

Л. Н. вернулся к столу, где был разговор как раз о том.

Л. Н. заметил:

— Помощник пристава сказал, что делает по предписанию господина министра. Говорил это таким голосом, что очевидно было: министр — бог ему.

Мария Николаевна: Помощник пристава, которого я оплевала. Я плюнула ему в спину и сказала: «С удовольствием плюну вам».

Л. Н.: Исправник — тот умный, он знает, а помощник — он начал говорить, а тот его перебил.

Варвара Валерьяновна: Когда уходили, никому в глаза не поглядели. Были смущены.

Л. Н. спросил, кто подписал акт о ссылке Николая Николаевича: Столыпин или Курлов? Если Курлов, можно на Столыпина подействовать.

Л. Н., когда ложился спать, сказал мне:

— Я радуюсь, что у меня никакого личного чувства нет, что я потерял такого хорошего сотрудника. Просто жалко мне его как человека. Я думаю, судя по его высылке, по письмам, которые получаю, из Петербурга и со всех сторон — просят книг, — что религиозное движение усиливается, правительство это чувствует и потому высылает.

Л. Н. о Николае Николаевиче и о Лебрене (я заговорил про его письмо):

— Все мы идем по одному пути и все больше сближаемся.

Говорили о 12-летней Танечке Денисенко: она очень живая, восторженная, бойкая.

Л. Н.: Много опасностей ей предстоит, между иными и та, что будет сочинять.

Потом Л. Н. сказал:

— В иллюстрированном «Новом времени» я прочел стихотворение женщины (Веры Рудич). Стихотворение как стихотворение, только один эпитет нехороший. Прочтите, найдите какой.

- 30 -

Иван Васильевич прочел раз, никто не заметил, какой. Прочел на вызов Л. Н. еще раз две строки, в которых он заключался; опять никто не нашел. Тогда Л. Н. указал: «Гнется яблонь в золотых плодах» и сказал:

— Яблоки золотые никогда не бывают. Пишут это зачем? В деле искусства нужна близость к совершенству, а если этого нет, то не стоит писать¹.

Разговор о современных стихотворениях. Иван Васильевич недоумевал над французскими стихотворениями в «Il Futurismo» — журнале на трех языках (один номер прислали Л. Н.) и прочел вслух по-французски программу этого журнала. Всех занимало, удивляло и особенно Л. Н.:

— Это злое и скверное, — сказал Л. Н.

Заговорили о том, как Петербург заражает все города европейской, городской, суетливой, пустой, модной, внешней жизнью.

Л. Н., ложась спать, мне:

— Софья Андреевна все в неврастеничном состоянии. Как будто едет в Стокгольм, но все говорит против поездки. Я предоставляю все судьбе. Я поездке не придаю особенного значения: в моем возрасте все равно.

5 (?) августа. М. А. Шмидт рассказала мне: Л. Н. написал по поводу Гусева статью «Заявление об аресте Гусева»; он переделает всю. «Единственная моя задача заключается в двух вопросах, — сказал Л. Н.: — Во-первых, книги, которые он посылал, не революционные, и он посылал их по моей просьбе. Во-вторых, он жил такой хорошей, доброй жизнью, что только за это его взяли и сослали на два года. Вот что я хочу выразить в этой статье». Затем Л. Н. сказал: «Если бы только не было у нас трудности жизни, испытаний, то не было бы настоящей, истинной жизни. Это дано нам богом на благо». С Марией Александровной Л. Н. говорил о чем-то «между нами».

Варвара Михайловна мне говорила: «Гусева взяли за вписание в цензурный экземпляр какого-то сочинения Л. Н. нецензурных дополнений из экземпляра, изданного Чертковым. Ему бы нужно было эти два года не на свободе жить, а в тюрьме, а он пользовался свободой, у Л. Н. жил. Так что Столыпин все сделал, что мог». Варвара Михайловна передавала чьи-то слова.

6 августа. Уехали Денисенки. Здесь Мария Александровна. Приехал А. А. Стахович с известием, что съезда не будет. Вечером Д. Д. Оболенский. Рассказал впечатления о загранице: Далмации, Черногории.

Пропасть гуляющих дачников. Рабочие, крестьянская молодежь — «за книжечками».

Записано с чьих-то слов: когда Л. Н. выходит гулять и встречает крестьян (нынче праздник), спрашивает: «Куда идете?» — «Идем так, погулять, в лесок». А идут по орехи.

Л. Н.: Я жалею, что у меня нет искренних отношений с ними, что они не возьмут камень и не ударят меня в голову за то, что я по 20 лет держал столько земли, это их же... А я должен оберегать права других, это моя обязанность, и сознание их права, и не написанного права, а есть высшее право, о котором говорят французы: «Loi naturelle». Народ слова «право» никогда не употребляет. У них на языке его никогда нет.

Л. Н. (ложась спать, мне): Я думаю, — нескромно с моей стороны, — что в отложении конгресса играли роль не одни забастовки рабочих в Швеции, а и то, что я собирался приехать, и мое письмо к ним, и статья газеты (интервью Спиро в «Русском слове»). Побоялись приезда. «Как нам быть с ним?» (Толстым). Прогнать нельзя. И отложили конгресс.

Л. Н-чу понравилась статья Шкловского (Дионео) в «Русских ведомостях» несколько дней тому назад об убийстве бывшего вице-короля Индии Керзона индусом (политическое убийство) и о разрушении английским

- 31 -

правительством общины в Индии (ставит параллель разрушению общины у нас). И к какому беспримерному голоду, нужде привела эта мера народ в Индии. Л. Н. говорил об этой статье несколько раз. Еще привлекла внимание Л. Н. статья Кожевникова в «Русских ведомостях», в которой он передает содержание статьи доктора-немца в каком-то журнале «Für Ethik» о том, как просвещать, учить негров. Советует только в той мере, насколько это выгодно европейцам, советует розги. Кожевников же осуждает доктора, но у Кожевникова нет опоры, кроме науки. Сам он признает культурность японцев, потому что они побили русских¹.

Л. Н. с А. А. Стаховичем о «Вехах», об интеллигенции:

— Интеллигенция — это презренная клика, которой через несколько десятилетий и помину не будет.

Л. Н. (о русских интеллигентах): Они только повторяют то, что Европа сказала, сами своим умом не думают. Я получаю письма от интеллигенции: одни глупости пишут, а нынче получил два письма от мужиков — полны смысла.

Л. Н. (А. А. Стаховичу): Вся наука в том, как прожить хорошо в этой жизни, как отнестись к нищим, прислуге. А наука говорит о всем другом, только не о том.

А. А. Стахович возражал Л. Н-чу:

— Вы сами интеллигент.

Л. Н.: Нет, я был офицером и орфографии не знаю. Я рад, что не интеллигент. Нет. (Вообще не хотел признать себя интеллигентом.)

А. А. Стахович спорил. Л. Н. разгорячился, встал и ушел, раз обошел около стола и опять вернулся и продолжал разговор.

— Зачем вы меня ругаете скверными словами? — сказал Л. Н. после.

Стахович продолжал говорить, что Л. Н. и его предки — интеллигенты.

Л. Н.: 50 лет тому назад и раньше были декабристы, которые стыдились, что они крепостники. Теперь же интеллигенты не сознают греховности своего положения. Теперь 99 из 100 интеллигентов произошли из народа и сидят на его шее, пишут «Вехи», изрекают слова, рассуждают.

А. А. Стахович: Заслуга их (писавших «Вехи») — указали на бога.

Л. Н. в этом не видит никакой заслуги: указали, что сморкаться в суп нельзя. Кто рассуждает, есть ли бог и что такое бог, у того нет бога.

А. А. Стахович про Булгакова, что он истинно верит. (Он пишет в православном духе².)

Л. Н.: Если я хочу православия, возьму катехизис, пойду к старцам. Если хочу болтовню, возьму газеты. Писателей «Вех» такие вопросы, которые существенны, не касаются.

Л. Н.: Орлов — это, по-моему, самый лучший художник России. Изображает крестьянскую жизнь. Теперь издают его альбом (альбом его картин). Разумеется, тем никто не интересуется.

Я сказал, что альбом не издается, что в прошлом году Сытин — по настоянию Черткова — взялся было его издавать, Л. Н. написал предисловие, но потом Сытин оттягивал, и кончилось тем, что отступился от издания.

Л. Н.: Интеллигенция...

Л. Н. спросил А. А. Стаховича:

— Каких людей больше на свете, умных или глупых?

А. А. Стахович: Разумеется, глупых.

Л. Н.: Тот, кто делает для выгоды, тот угождает глупым (Сытин своими изданиями, газетой).

- 32 -

Л. Н. давал А. А. Стаховичу, служащему у Сытина, поручения к Сытину насчет «Круга чтения», второго издания, который Сытин давно (с год-полтора) задерживает, не издает.

А. А. Стахович: Это чей «Круг чтения»? Ваш?

Л. Н.: Да.

А Л. Н. говорил Стаховичу, что он два месяца посвятил на переработку «Круга чтения» для нового издания и «На каждый день», которого появился Июнь и застрял.

— Я бы ему (Сытину), — говорил Л. Н. в досаде, — не дал печатать, а Чертков хотел. Если бы от меня зависело, я его к чертовой матери прогнал бы. Я с ним дела не буду иметь и с его скверной газетой!³

Характерно для современной интеллигенции русской, для передовых либеральных деятелей — не знают о выпуске «На каждый день», Июнь. Л. Н-ч А. А. Стаховичу во время его прежних посещений о «Круге чтения» несколько раз долбил.

Л. Н.: «Vivre et laisser vivre»* мало кто исполняет.

Л. Н.: Не говорю, что надо делать добро другим, но по крайней мере оставить в покое.

А. А. Стахович хотел верхом поехать с Л. Н-чем. Л. Н. просил, чтобы не ехал: утомит.

Л. Н.: Ругательное письмо. Ничего такого не было, а вдруг разделились на партии, как русские, негры, правые, левые...

Софья Андреевна приходит в нормальное состояние. Л. Н. написал о Гусеве.

Софья Андреевна (?): То, что Лев Николаевич написал о Гусеве, ни одна газета не напечатает. То, что он хочет читать в Стокгольме — (не прочтет), его остановят.

7 августа. Утром приехал Д. В. Никитин. М. А. Маклакова ездила к губернатору Кобеко хлопотать, чтобы Гусеву позволили ехать не по этапу, а по железной дороге прямо, на свои средства. Губернатор исполнил, но высказал радость, что от Гусева отделались. Мария Алексеевна рассказала очень подробно и живо их разговор, его механическое отношение.

Л. Н.: Главное, равнодушие. Раз дело официальное — официальное отношение.

— Неужели и мой брат-губернатор так относится? — сказала Мария Алексеевна.

Л. Н. вспомнил про Александра Александровича, как вчера раз десять повторял один и тот же анекдот, и заметил:

— La manière d’être trop ennyeux — c’est de tout dire**.

Мария Алексеевна, шутя, приняла это на себя: ее подробный пересказ переговоров с губернатором.

Вечером Л. Н. прочел вслух Мопассана «Одиночество» (11 августа «Круг чтения»). Слушали: Мария Николаевна, Софья Андреевна (не вставила ни одного слова, не перебивала) и другие. Мария Николаевна, Варвара Валерьяновна во время чтения поддакивали: «Это правда». Л. Н. читал с большим трудом, как если бы имел стеснение в груди и спешил, но выразительно и с большой растроганностью и убеждением. Когда прочел «Нищие духом», заметил по-французски: «Pauvres d’esprit — глупцы». В середине чтения, после упоминания о Флобере, сказал:

— Это все не так сильно, как следующее, — и продолжал читать: — «Никто никого не понимает. Да, никто никого не понимает; что бы мы ни думали, что бы ни говорили, что бы ни делали, — никто никого не понимает».

- 33 -

ТОЛСТОЙ В КРУГУ РОДНЫХ, БЛИЗКИХ И ЗНАКОМЫХ

Слева направо: Толстой, А. Л. Толстая, М. Н. Толстая, С. А. Толстая, В. М. Феокритова,
Д. А. Кузминский, Маковицкий, И. И. Горбунов-Посадов, С. Н. Семенов, А. В. Цингер, В. А. Маклаков, Т. Л. Сухотина

Ясная Поляна, 28 августа 1909 г.

Фотография Ф. Т. Протасевича

«Л. Н. исполнился 81 год... Приехали и пришли еще гости... Настроение было тихое и радостное.
Никто не шумел, не спорил». — Запись от 28 августа 1909 г.

Мария Николаевна: Действительно, никто никого не понимает.

Когда читал: «Женщины в особенности заставляют меня сильнее чувствовать мое одиночество». И «О горе, горе! Как я страдал от них!» — голос Л. Н. звучал страдальчески, как бы выражая свою мысль. «Они чаще мужчин вызывали во мне ложную надежду на то, что я не одинок».

Когда кончил, стало тихо. Никто не проронил ни слова. Л. Н., после минутного молчания:

— Молодчина!

Потом Л. Н. встал и, отойдя от стола, сказал мне:

— Мне это особенно дорого потому, что он говорит, каким способом......* — для меня это основная мысль: мы все, одно и то же начало, разделены, и наше дело (дело нашей жизни) — соединяться в боге (сближаться в боге).

Потом Л. Н. еще хвалил художника Мопассана:

— Как это написано, сколько раз все с новым интересом читаю.

Возник вопрос, откуда заглавие произведения «Одиночество»? Из «Bel ami» или есть отдельный рассказ «Solitude». Я утверждал, что такой есть. Л. Н. просил достать «Solitude».

За чаем Дмитрий Васильевич рассказал возмутительный случай, как учитель, заведомо неповинный в покушении с бомбой, был приговорен к смерти военным судом (желал этого Гершельман). Председатель суда был «за», а заседатели-офицеры — против смертного приговора. Председатель склонил их подписать смертный приговор тем аргументом, что

- 34 -

тут есть достаточно поводов для кассации приговора. Гершельман приговор утвердил, и учитель был казнен. Один из заседателей-офицеров, считая себя виновником его смерти, застрелился. И еще говорили про другие ужасы Гершельмана. Мария Николаевна же рассказала, что Гершельман позапрошлым летом гостил у ее внучки Саши (А. Л. Долинино-Иванской) и что она про него говорила, что он добрый человек.

Я заметил о бомбах, что читал в газетах: теперь изобретен способ взрывать электричеством без проволоки. Дмитрий Васильевич сказал, что изобретено бесшумное стреляние из ружей: до сих пор был только бездымный порох.

Л. Н.: Все к «лучшему»! Как Блерио перелетел через Па-де-Кале, первые рассуждения: какое применение найдет себе аэронавтика в войне.

Л. Н. сегодня писал о взятии Гусева и доклад Конгрессу мира. У Л. Н. были: М. Г. Битоев, черкес из Кеми (место ссылки), возвращающийся домой, и Г. С. Олеников, приказчик из Пятигорска. Задавали вопросы о вере.

Как вчера, так и сегодня, без Гусева справлялись с почтой и с перепиской Варвара Михайловна и Александра Львовна. Л. Н. ездил один. Мне, пожелавшему провожать, сказал, что поедет по шоссе. Поехал в лес.

Вечером шахматы с Гольденвейзером.

8 августа. Мы с Дмитрием Васильевичем сходили к Марии Александровне, к Горбуновым в Овсянниково. Мария Александровна рассказывала Дмитрию Васильевичу, что́ в последнее время написал Л. Н.: «О праве», «О науке», «Единую заповедь», об аресте Гусева, доклад Конгрессу мира. Рассказала, что пришла к Л. Н. и спросила его: «Что вы пишете?» — «Ах, Мария Александровна! Брошу писание, пора все это бросить. Довольно помарал. Жить нужно, смиряться, нести крест свой, терпеть».

Когда Л. Н. прочел письмо священника, сочувственное, полученное месяц тому назад, увидел подпись священника, — поплакал, так был тронут¹. Марии Александровне говорила Александра Львовна, что на место Николая Николаевича никто не придет, справятся она, Варвара Михайловна и Душан Петрович: к новым людям трудно отцу привыкать.

Л. Н. живет один (стал больше один бывать) в заключении (в своем кабинете) — это по наблюдению Марии Александровны. Я — Душан Петрович — этого не замечаю.

Мария Александровна еще говорила, что ей Л. Н. сказал что-то по секрету*.

Вечером были в Ясной: Горбуновы, Е. Е. Короткова, Алексеева, Гольденвейзер. Л. Н. прочел вслух свою статью о высылке Гусева.

После, когда я был один с Л. Н., сказал ему замечания о трех местах в его статье, которые следовало бы изменить.

Л. Н.: Как вы чутки! — А ложась, сказал мне: — Как приятно, что вы заметили те самые мысли, в которых я сам сомневался. Единство взглядов.

Л. Н. играл в шахматы с Гольденвейзером. Потом Гольденвейзер на фортепиано. Л. Н. рано ушел к себе. Был возбужден и утомлен. В 11 вышел и спросил корректуру мыслей Лао-тзе, принесенную Иваном Ивановичем. Иван Иванович спросил в Овсянникове, может ли Л. Н. прочесть и выбрать мысли, чтобы напечатать в «Посреднике» маленькой книжкой в пол-листа. Л. Н. через 20 минут вышел и принес. Выбрал всего 33 мысли.

— Мало, — сказал Л. Н. — Всего тридцать три мысли.

- 35 -

Иван Иванович: Труднопонимаемые.

Л. Н.: Надо строгое желание, чтобы их оценить. Мистические. Плохо выражены*, плохо переведены, к тому же — перевод с перевода².

Л. Н., узнав от Софьи Андреевны, что я вскоре собираюсь посетить отца, сочувственно, радостно отнесся к этому. Спросил о его здоровье и как память.

— Не так хороша, как у вас.

Л. Н.: У меня память плоха.

— Что вам нужно, то помните.

Л. Н.: Вот странно, как это на старости лет уничтожается интерес к прошлому и к будущему. Живешь настоящим.

Потом спросил, нужен ли паспорт за границей. Я ответил, что и нужен, и нет. В Венгрии бедно одетому или безработному нужен, богатому — нет. Потом поручил узнать, если поеду за границу, как переправляют через границу без паспорта.

— Узнайте, как можно переправиться через границу, хочется уединения, удалиться от суеты мирской, как буддийские старики делают. Вам одному говорю.

9 августа. Гусев телеграфировал из Крапивны, что сегодня будет в Ясной Поляне. Вследствие этого ни Л. Н., ни кто другой не удалился из дома и парка. В 6 часов приехал Николай Николаевич в сопровождении ясенского урядника Н. И. Сидорова и стражника. Урядник заявил, что говорить могут с Николаем Николаевичем только Александра Львовна, Мария Александровна и я (которым выхлопотала свидание Мария Алексеевна у губернатора), по четверти часа, и провел его в бывшую библиотеку. Наверх ему не разрешено взойти. Было смятение, тревога, взволнованность, спешка. Софья Андреевна негодовала, что в своем доме не может войти в комнату, где Гусев. Мария Николаевна, также и Софья Андреевна, понукали Л. Н. войти проститься с Гусевым, что́ ему, Николаю Николаевичу, будет дорого. Л. Н. не согласился и не вошел. После сказал, что он просто не хотел участвовать в этой комедии.

Л. Н. рассказал про полученное письмо от «Concert Direction Jules Sachs» (Берлин). Зовут его произнести в Берлине речь, которую должен был говорить на несостоявшемся Конгрессе мира в Стокгольме. Предлагают за одно выступление 5 000, за десять в нескольких городах — 50 000 франков вперед и путевые расходы¹.

Л. Н. получил сегодня следующее письмо, поданное на почту — по штемпелю, в Урюпинской, Донской области 6 августа:

«Милостивый государь Лев Николаевич! К глубокому нашему сожалению, ходят слухи, что вы, проездом по Балашово-Харьковской железной дороге выдали жандармерии ехавших с вами в одном вагоне троих пассажиров, которые были арестованы, и им теперь грозит смертная казнь. Мы просим вас опровергнуть или же подтвердить этот слух корреспонденцией в газете «Современное слово»».

Л. Н. на конверте написал: «Выдал и получил за это вознаграждение 500 рублей»².

Дмитрий Васильевич говорил про Свенцицкого, автора книги «Второе распятие Христа»³, речи которого на религиозную тему он слышал, что сам он не верит.

Л. Н.: Ужасно: религия — тема для сочинений, — добавил задумчиво.

Л. Н. рассказал про письмо студента, спрашивающего, кому верить: Геккелю, Дарвину или христианству, православию⁴. Л. Н. разговорился об этом и между прочим сказал:

- 36 -

— Разница между Геккелем, Дарвином, с одной стороны, и Кантом, Буддой, с другой — как между последней хибаркой и Зимним дворцом. И это еще недостаточное сравнение. Будда, Христос говорили истину, которая одна и та же 6 000 лет тому назад и теперь. Она только уясняется в большей и большей мере. А что̀ ученые говорили 1 000 лет тому назад, того и не знаем. А что нынешние ученые говорят, через сто лет не будут знать.

Дмитрий Васильевич еще говорил о Свенцицком и о «Вехах». Разговор о них. Л. Н., между прочим, заметил:

— Алексей Степанович Хомяков не был религиозным. Славянофильство — мысль политическая, национальная (народная), а никак не религиозная в его основе. Православие значительно для славянофилов, потому что большинство славян его исповедует.

Был Джонс — профессор Томского технологического института. Л. Н. читал вслух статью о Гусеве с изменениями. Потом передал ее М. А. Маклаковой свезти в «Русские ведомости» и просил, чтобы напечатали ее полностью и сообщили об этом ему телеграммой. Мария Алексеевна предложила еще «Речь», что она все напечатает. Л. Н. дал ей второй экземпляр для «Речи»⁵. Гольденвейзер поддержал «Речь». Я после сказал Марии Алексеевне наедине, что «Речь» недавно нападала на Л. Н. Сегодня же узнал, что «Современное слово» — отпрыск «Речи» — сообщает клевету о Л. Н.: будто бы он выдал трех революционеров жандармам и их впоследствии казнили.

— Разумеется, выдал и получил за это 500 рублей, хочется мне написать в газету, — сказал Л. Н., когда услыхал об этом, а еще раньше сказал: — Мне это приятно: есть ряд клевет на меня, с одной стороны революционной, с другой — церковной.

Л. Н. сказал сегодня, что главная цель его статьи — подействовать на отмену ссылки Гусева.

Л. Н. продиктовал мне ответ на приглашение «Concert Direction Jules Sachs» (Берлин) прочесть доклад, который Л. Н. хотел прочесть на несостоявшемся XVIII Конгрессе мира в Стокгольме:

«Так как конгресс отложен, а я приготовил доклад, который хотел сделать бы известным, я рад воспользоваться вашим приглашением, хотя приехать не сам, а попросить одного из моих друзей и единомышленников прочесть его в вашем собрании».

10 августа. Утром был у Л. Н-ча В. И. Засосов из деревни Павлюково, Клинского уезда Московской губернии, о котором Сергеенко писал Л. Н-чу. Высокий, тонкий, 25-летний крестьянин, письмом отказавшийся явиться на призыв. В письме усмотрели оскорбление властей, и суд присяжных приговорил его к трехнедельному аресту, который он отсидел. Болен чахоткой*. Побывал в Канаде, вблизи духоборов, работал там у англичан и в Японии. Там научился обрабатывать землю без помощи животных. Л. Н-чу был очень интересен, мил. Вечером прочел его письмо, которым отказался от военной службы: в нем доводы наполовину взяты из сочинений Л. Н. Еще читал вслух «Воспоминания» Черткова¹.

Л. Н. был сегодня слаб, сонлив. Почти ничего не ел. Спал до 10 утра, потом с 2 до 4, с 4.30 до 8, и лег в 11. С Гольденвейзером в шахматы. Приехал С. М. Сухотин, лозаннский студент. Разговор о статье-письме Л. Н. к Абрамову «О науке». Л. Н., лежа на кушетке, говорил, что нынче понял всю глубину этой мысли. Есть такие мысли, которые знаешь на 1, на 3, на 5 баллов. Ясно, что наша наука — пустяки. Ведь это истина, а не парадокс, что люди науки, нашего сословия, знают пропасть вещей, а не знают, как прожить свою жизнь перед совестью, перед

- 37 -

богом. Человек, который кормится, не будет думать пустяки. Потому письма крестьян такие умные в сравнении с письмами, получаемыми от интеллигентов.

Л. Н. спрашивал, как преподают философию. Л. Н. сказал, что хочет, когда приедет Струве, прочесть вслух свою статью «О науке».

— Как жалко, что у нас продолжают изучать науки, которые не имеют никакого значения в жизни. Когда думаешь о нынешних мыслителях, — не будут вспоминать Хомякова, Писарева, а Сковороду будут вспоминать через тысячу лет.

11 августа. Л. Н. слаб. Утром гулял и сказал мне, что желал бы, чтобы к нему вчерашний молодой человек (Засосов) не заходил.

Стал читать Канта «Религия в пределах чистого разума» в русском переводе. Делал отметки (кажется, экземпляр С. М. Сухотина, который вчера и сегодня здесь).

Вечером Л. Н. читал вслух «Воспоминания» В. Г. Черткова, написанные им в Крекшине, о его дежурствах офицером в военном госпитале. Классические. Все мы были глубоко тронуты, захвачены и поражены серьезностью содержания и художественностью подачи. Чертков оказался удивительно талантливым писателем. А как читал Л. Н.! Впечатление сильнейшее. Особенно видно было на присутствовавших С. М. Сухотине и Засосове, с которым Л. Н. опять было поговорил в моей комнате, а потом позвал его в залу.

Вечером были Гольденвейзер, Николаева. Уехал Засосов. Очень милый, серьезный, просвещенный, достойно себя ведущий, бесстрашный молодой человек.

Массируя ногу Л. Н., я сообщил ему, что̀ мне пишут Иосиф Грегор и Мичатек про назаренов: пятеро сидят шесть-восемь лет. Л. Н. был радостно тронут известием о их молчаливом терпении¹. Спросил о Грегоре и пожелал почитать его рассказы.

Стало поступать очень много писем, в которых просят книг. И прохожие стали просить — и меня поражает: большинство (серьезно хотящих книг из прохожих и странников) прямо просит Евангелие.

12 августа. Приехал П. Б. Струве с А. А. Стаховичем. Л. Н., выйдя к завтраку на террасу в 1 ч. 30, спросил Струве, откуда приехал.

Струве: С реки Шексны, Новгородской губернии — административно. Фактически — также Ярославской, Белозерского уезда. Там много озер и много монастырей.

Л. Н.: Есть старцы?

Струве не знал. Стал говорить, какие монастыри там есть. В мужских — запустелость, работой земледельческой не занимаются. Поименовал некоторые славящиеся монастыри и назвал старца, пользующегося славой.

Л. Н.: Я думаю, что этот приют (монастырь) очень полезен и нужен.

Струве согласился: особенно женские монастыри. Рассказал про казанскую кустарную выставку, там выдающиеся отделы Пермский и Вологодский. В Казани же выставка картин Поленова из жизни Христа. Поленов работал над этими картинами 20 лет.

Во время разговора перебивали и заглушали его. Перебивание и трескотня Софьи Андреевны, одновременно говор и перебивание А. А. Стаховича, и тяжелые нищие, и прохожие, отрывающие Л. Н. (Я было начал откупать Л. Н. от просителей, но боюсь продолжать: будут еще в большей мере ходить.) Софья Андреевна параллельно говорила, как она озлоблена на правительство за высылку Гусева. А. А. Стахович стал ругать правителей, что ссылают людей, и, обращаясь к Л. Н., сказал:

— Что же, Гусев в Пермской не будет опасен, а в Тульской да?

Л. Н. остановил его:

- 38 -

— Господь бог с ними!

Мария Николаевна: И у правительства не все злые люди.

Л. Н. о множестве книг, которые печатаются: человек может прочесть множество книг и ни одной дельной. Потом разговорились об интеллигенции.

Л. Н.: Тут, в том самом, в чем вы, я — plus royaliste que le roi*. Мое отношение к «Вехам», что это слишком поверхностно: тут есть более глубокие причины. О том поговорим, когда вернусь с прогулки. Ах, это количество книг, это не шутка. Я каждый день получаю письма: «Что читать?» Бесконечное количество книг. Задача состоит в том, чтобы определить, что̀ самое нужное, что̀ прежде, что̀ после.

Пришел Николаев. Заговорил о праве и сказал Л. Н-чу:

— Вы сами, возражая правоведам, употребляете слово «право».

Л. Н.: Слово «право» употребляется, чтобы оправдать насилие.

Л. Н. отходил часто к просителям и от шума: Софья Андреевна с А. А. Стаховичем. Когда совсем ушел, чтобы поехать с Александрой Львовной верхом, Струве с Николаевым разговорились о журналах, почему они так потеряли значение и опошлились. Струве говорил, что раньше в журналах можно было между строками сказать то, чего в газетах нельзя было, а теперь можно в самих газетах. Л. Н. сколько раз говорил, что будет писать только для народа, а все продолжает писать для интеллигенции.

Сегодня был босяк-фельдшер, принес стихи. Л. Н. прочел, нашел хорошими, написал записку Ивану Ивановичу, чтобы дали ему работу¹.

Струве, А. А. Стахович, Софья Александровна. При начале разговора о «Вехах» Л. Н. сказал Струве, что слово — важное дело, что надо всё сказать, не половину.

За обедом Л. Н. прочел вслух письмо о том, что в церковной газете напечатано обвинение Л. Н. в богохульстве по параграфу (статье закона) в «Учении Христа для детей»². Цитата — в чем состоит богохульство: в том, что, по учению Христа, люди жили бы в любви. Кажется обвинитель — тамбовский епископ Иннокентий³.

Пришел Гольденвейзер. Л. Н. сказал, что считает нужным повторить ему то, что говорил о его игре перед другими, и думает, что это ему может быть на пользу** ⁴.

— Я очень рад был бы быть равнодушным к музыке, но никак не могу: она всегда меня переворачивает, — сказал Л. Н.

Несколько дней очень жарких, июльских. Косят и возят рожь. Л. Н. ездил с Александрой Львовной в лес верхом.

Л. Н.: Я всегда чувствую, когда езжу по лесу, чувство самое христианское: желаю другим наслаждаться природой и жалею, что мы одни наслаждаемся этим: чаща, тишина. Сегодня попал на дорожку, по которой никогда не ездил.

Речь зашла о Герцене. Струве спросил про Огарева.

Л. Н.: Огарев малоинтересен. Герцен мне напоминает Шопенгауэра: по силе ума, по его способности высказывать общечеловеческие религиозные истины. Герцен, часто вопреки философско-политическим своим взглядам, <высказывает> такие религиозные истины, которые имеют общечеловеческое значение. Шопенгауэр был атеист; все-таки у него было больше положений о неизбежности религии, чем у Филарета.

С 8.30 до 10 Л. Н. читал вслух письмо крестьянина Абрамова об образовании и свой ответ ему — статью «О науке». Слушали: Софья Андреевна,

- 39 -

Мария Николаевна, С. А. Стахович, ее брат Александр, Струве, Горбунов, Гольденвейзер, П. Н. Ге, Варвара Михайловна.

ТОЛСТОЙ В МУЗЫКАЛЬНОМ МАГАЗИНЕ Ю. Г. ЦИММЕРМАНА ЗА ПРОСЛУШИВАНИЕМ
АППАРАТА «МИНЬОН»

Слева направо сидят: В. Г. Чертков, А. Б. Гольденвейзер, Толстой, А. Л. Толстая и И. И. Горбунов-Посадов;
стоят: родственники управляющего магазином, служащие магазина и В. В. Чертков.

Москва, 4 сентября, 1909 г.

Фотография Т. Тапселя

«Л. Н. встал рано, прошелся по саду и проехался на трамвае и на конке... Потом был... у Циммермана,
слушал «Белые миньон пиано». — Запись от 4 сентября 1909 г.

Струве возражал Л. Н. в том, что образование дает барскую обеспеченность: в Америке труд учителя и работника и в Германии труд приват-доцента одинаково оплачиваются. И спросил Л. Н-ча:

— А вы считаете нужной науку, которая продлевает жизнь человека?

Л. Н.: По-вашему, можно, чтобы спасти сто человек, убить одного? Понятие нравственности не может обусловливаться поступками предполагаемой пользы, а внутренним требованием совести. Цель поступков религиозного человека есть удовлетворение всего того, что от него требует божий закон. Есть суеверие научное: в будущем, при лучшем устройстве, достигнется благо народа, как есть суеверие церковное, что на том свете получите вознаграждение. В какой мере каждый будет совершенствоваться, в такой мере устройство общественное будет лучше. Ваша задача — деятельность; каким внешним путем установите внешнее благоустройство людей, и какое: социалистическое, анархическое? А я говорю о том, что все происходит в мысли, чтобы человек слушался внутреннего закона, совести, бога.

Струве с Л. Н. о пользе косилок, химического удобрения. Л. Н. говорил, что китайское земледелие выше нашего, а достигнуто «без науки», и что нынешней науки при простой, безнасильственной жизни не будет: она основывается на праздности класса. Какая будет наука —

- 40 -

неизвестно, но этой не будет. Если люди будут работать земледельчески, их знания будут другие, чем людей праздных поколений, подобно тому, как знания людей, живущих в природе, другие, чем людей, заключенных в доме.

— Какие будут — не знаю, а будут лучше для людей, чем нынешние.

Л. Н. (Петру Бернгардовичу о «Вехах»): Надо признать одно из двух: или верить в церковное учение, или признать христианским то, что общее во всех религиях.

Л. Н.: Я понимаю православие сестры, а православие Соловьева, Булгакова — совсем не понимаю. У ней (Марии Николаевны) есть то отношение к богу, которое — основа всего, т. е. преданность, послушание ему. А если человек в том усомнится, тогда выйдет каша, как у Соловьева.

Л. Н.: Я вижу какое-то поверхностное отношение. Не хочется все высказывать. Это не религиозность, а ужасная самоуверенность. «Нам не нужно это христианство». Но тогда надо более точную точку, с которой осуждают интеллигенцию.

Л. Н.: Я говорю не о последствиях (Струве говорил, что в будущем достигается благоустройство), а истинное знание, как мне исполнить волю Того, кто меня послал.

Л. Н. получил сегодня ругательное письмо от Великанова. Возвратил и написал ему⁵.

Л. Н. (о Великанове): Это есть такие люди, которые умеют бойко и ядовито писать и хотят эту способность использовать. Когда меня ругают, я радуюсь, так как вижу, что не живу в боге, когда ловлю себя на том, что сержусь.

Л. Н. сказал Струве, прощаясь, что будет всегда рад иметь с ним общение. Кажется, поцеловал его. Струве — конфузливый, внимательно, хорошо слушает, не спорит, а ищет разъяснения, правды, а не своей правоты.

Л. Н-чу он, очевидно, понравился.

Л. Н.: Нынче сочувственные письма по поводу высылки Гусева. Димочка еще не вернулся. Его вышлют непременно. Какая удивительная реакция пошла! Сегодня — не читали в газетах? — пять смертных казней совершено.

13 августа. Утром, перед отъездом, И. И. Горбунов отдал Л. Н. Корректуры статьи в детский журнал «Маяк» к 81-летию Л. Н-ча. Л. Н. пополудни поехал к нему верхом и свез корректуру.

Мне сказал, что отсоветует ему это печатать: во-первых, что оно о нем, хвалебное; во-вторых, что там между книгами, которые имели на него влияние и которые он рекомендует, нет Руссо, Канта, Лихтенберга и т. д. Уж если писать, то полнее. А за обедом Л. Н. рассказал, что Горбунов написал статью о его суждениях о писателях:

— Рядом с Паскалем, Ламеннэ — такими серьезными мыслителями — вдруг случайные: Поленц, Семенов, что никакого понятия не дает. Надо это серьезно обдумать и дополнить. Я уверен, что он где-нибудь найдет отзывы о Руссо.

Л. Н. еще говорил про корректуры «Маяка», что желал бы, чтобы его портрета не печатать. Приветственные письма — это нехорошо, пропустить, т. е. Иван Иванович печатает из писем, полученных к юбилею, несколько детских приветствий¹.

Разговор о том, что с купальни таскают доски, ободрали мостик. А самую купальню уже и не строили из досок, а поставили из плетня.

- 41 -

«Из холста тоже нельзя, а то давно бы ее ободрали» — браня мужиков, говорила Софья Андреевна.

Л. Н. сказал, что это не непонятно: мы их кругом ободрали.

Л. Н. поблагодарил С. А. Стахович за электрический карандаш. Два раза употреблял его.

Мария Николаевна рассказала, что ночью просыпается. Софья Александровна про бессонницу ее отца. Л. Н. сказал, что он просыпается ночью через два-три часа.

— Тогда думаешь, о чем я думал, и потом, чтобы не думать, о чем думал. И, когда думаешь, чтобы не думать, о чем думаешь, — на том засыпаешь.

Чудный, теплый вечер. До девяти на террасе. Шахматы с Гольденвейзером. С девяти Гольденвейзер играл Шумана и Шопена. Длинный разговор о музыке Л. Н. с Гольденвейзером.

Л. Н. рассказал про полученную сегодня переработку Гальпериным-Каминским и Princet рассказа «Зерно с куриное яйцо» для сцены: «Le grain merveilleux». Гальперин-Каминский пишет, что, по отзывам газет, эта вещь имела огромный успех на народной сцене в провинции французской². Разговорились про театры. Больше всего Софья Александровна. Задавала ряд вопросов о театре Л. Н-чу.

Л. Н.: Я никогда не любил театра, никогда он меня не трогал.

Софья Александровна: А смешное — это трогало?

Л. Н.: Да, Хлестаков. Когда я вижу актера, что он притворяется (старается рассмешить) — кончено. Островского вещи видал на сцене, но они меня не трогали нисколько, а его вещи хороши: «Бедность не порок» и др.

Тут Л. Н. процитировал что-то из пьесы «Бедность не порок». Повторил:

— Я все-таки говорю, что на сцене такого сильного впечатления они на меня не производили, как при чтении.

Софья Александровна вспомнила Дузе. Через 12 лет она вернулась в Россию, состарилась, испортилась: Аннунцио, который ее опозорил, внушил ей некоторые внешние приемы, как держаться на сцене.

— Как время беспощадно по отношению к женщинам, — сказала Софья Александровна, — я говорю о привлекательности: мужчины совершенствуются со временем, старики выигрывают, женщины теряют.

Л. Н.: Доля правды есть.

Софья Александровна продолжала говорить на эту тему.

Мария Николаевна: Сергей Николаевич удивительно красив был.

Л. Н.: Да. (К Софье Александровне):

— Вы знали моего брата?

Софья Александровна ответила, где его увидала и приняла за Л. Н.:

— Он был на вас похож.

Мария Николаевна рассказала, что Сергей Николаевич был так красив, что, когда Анночка Долинино-Иванская увидала его, она сделала ему реверанс.

— Николенька был дурен, — заметила она: — У него глаза были добрые необыкновенно. Застенчивый, неловкий был.

Софья Андреевна: Он бочком держался, шепелявил.

Мария Николаевна: Не шепелявил, но говорил он самые простые вещи с юмором. Он уморительно рассказывал, серьезно. Мы хохотали. Он такой чистый был.

Мария Николаевна рассказала анекдот про него.

Этот дар юмора, как у Николая Николаевича, есть и у Марии Николаевны (очень хорошо подмигивает, рассказывает с юмором смешное), и у Л. Н.

- 42 -

Л. Н. в это время, устремив глаза на пламя свечи, имел вид, как если бы его мысли были где-то далеко.

Вывела его из задумчивости Софья Александровна словами: «А я бы желала, чтобы вы увидели когда-нибудь что-нибудь хорошее на сцене».

Софья Андреевна: Лев Николаевич недавно (лет пять — десять тому назад) видел в Художественном театре «Дядю Ваню». Играли Книппер, Андреева³.

Л. Н. (про «Дядю Ваню»): Это бог знает что!

На вопросы Софьи Александровны Л. Н. отвечал:

— Мольера люблю, «Горе от ума» люблю.

Сегодня два раза, когда осуждали кого-то, Л. Н. вставил:

— Ну что же делать, простить надо.

Я рекомендовал Л. Н. ответить португальцу, 21 года, на его письмо. Л. Н. не нашел, что стоит отвечать, и отменил. И вспомнил из романских почитателей: Мороте⁴, Арлотта и 16-летнего португальского мальчика. Засосов говорил, что в альманахе Сергеенко ему больше всего понравилась статья Мороте.

Л. Н.: Альманах Сергеенко я не читал: хвалебный. У Паскаля, помните, был пояс; когда хвалили его, он локтем ударял по нем⁵. Ничто так не отвлекает человека от его долга, как хвала людская, мнение людей о нем и старание удовлетворить людей, а надо не озираться на мнение людей, а жить для одного бога. Хвала мне неприятна, а ругань приятна. Если я в слабом состоянии духа, то меня ругательное письмо огорчает; если в хорошем, то радует. Оно мне полезно, тянет к богу.

Л. Н.: Струве говорил мне, что у Эртеля, в его письмах к Черткову, есть возражения мне. Вы их читали?⁶

Я: Нет.

Л. Н. (продолжая): Эртель был нерелигиозен, и Струве пишет о религии, а сам ни то, ни се. С таким человеком говорить, как на чужих языках. Не понимаешь друг друга. А с религиозным — будь последователь Беха Уллы, татарин, будь человек чужого народа, будь он необразованный, — а он сразу близок, есть общее, с ним легко, приятно общение.

Л. Н. просил:

— Найдите мне письма Эртеля к Черткову.

Л. Н. отказался от дальнейшего массирования ноги, потому что ему совестно из-за себя задерживать меня до глубокой ночи: 11.40—12 часов. Я было просил не делать этого, но Л. Н. пока настоял. Буду стараться утром массировать и при этом не разговаривать.

Л. Н. сегодня возвратил Великанову ругательное письмо и написал ему. Письма эти его волнуют и делают ему больно за Великанова.

После обеда Александра Львовна с Варварой Михайловной и П. Н. Ге пошли на конюшню. Л. Н. с крыльца пошутил, вспомнив в двух словах, что рассказала на днях М. А. Маклакова. Раз пришла Александра Львовна в залу в валенках, полушубке, за поясом рукавицы, в шапке с выбивающимися из-под нее волосами в инее, и решительными, тяжелыми шагами подошла к Софье Андреевне, сосредоточенно что-то вышивавшей у маленького круглого стола. Софья Андреевна сразу обернулась и, увидя ее такой, испугавшись от неожиданности, вскрикнула: «Я думала, что родила дочь, а родила кучера!». И Л. Н. прибавил, что был у них немец-учитель. Про него сказал кто-то, что он точно кучер. Он на это сказал: «И кучера хорошие суть».

На днях за чаем раздался грохот. Гостья — С. А. Стахович — испуганно переглянулась с Л. Н. и Прасковьей Николаевной. Прасковья Николаевна ее успокоила: «Это ничего, это Саша сапоги снимает».

- 43 -

14 августа. Парит. Л. Н. до часу сидел в одной нижней рубашке в аллее, читал почту. В час принес ее на террасу и отдал с поручениями Александре Львовне.

Л. Н. прочел из «Русских ведомостей» вслух телеграмму: «Как сообщают, в Петербург вызывается тульский губернатор Кобеко; приезд Кобеко ставится в связь с арестом секретаря Л. Н. Толстого — Н. Н. Гусева»¹.

Присутствующие стали высказывать мысли по этому поводу. Л. Н. спросил, кто заведует теперь Министерством внутренних дел, т. к. он сомневается, чтобы это распоряжение исходило от Столыпина.

С. А. Стахович: Курлов. От него всего можно ждать. Столыпин в отпуске.

Софья Андреевна осуждала Кобеко.

Л. Н.: Простить надо. — И шутя добавил: — «И губернаторы хорошие суть».

Л. Н. был изумлен статьей в «Русских ведомостях» о самоубийствах детей в России². На первом месте процент детей среди самоубийц. Я рассказал Л. Н. про самоубийства Петенкофера, Гумпловича с женой и то, что в Японии процент самоубийств в десять раз выше процента в любом европейском государстве. Л. Н. изумлялся и убийству Герценштейна. Процесс. 25-е заседание сейчас происходит.

Обедали (вчера и сегодня, и пока только два раза за это лето, т. к. раньше не было жарких дней) «на крохоте»* под вязами. После обеда Л. Н. в 6.50 стал читать вслух первые две главы «Обида непонимания» и «Своеобразность гоголевского дара» из присланной ему месяц тому назад автором книги: Ив. Щеглов «Подвижник слова. Новые материалы о Н. В. Гоголе». Книгоиздательство «Мир». СПб., 1909. С двумя рисунками Репина. Потом при свече на террасе продолжалось чтение до 9.30. Чередовались в чтении С. А. Стахович и Л. Н. Прочли до 89-й страницы. Очень мало пропустили, почти все было очень интересно. Смотрели картинки Репина: «Гоголь с отцом Матвеем» и «Гоголь сжигает вторую часть «Мертвых душ»». К последней заметил Гольденвейзер, что в этой комнате, где сжег в камине вторую часть «Мертвых душ» и где умер Гоголь (на стене там памятная доска) живет теперь лакей А. М. Каткова. Дом принадлежит Щербатовым, а Катков женат на Щербатовой. Богатые люди, и такое неучтивое отношение к памяти Гоголя. Л. Н. не ответил на это замечание, ничего не сказал. Вся первая глава о том, как пришлось терпеть Гоголю от непонимания. Л. Н. очень сочувствовал и тихо радовался за него. В первой главе («Обида непонимания») — как не понимали, осуждали Гоголя современники. «Знаменитый критик Белинский» в последнем случае («Переписка с друзьями») тоже не понял Гоголя. И мало того, что не понял, но даже не постыдился включить в свое гневное послание к больному и нищенствующему писателю язвительный намек, будто он пользуется своим болезненным положением, чтоб «устроить себе через земных богов сладкое существование».

Л. Н.: Как же нищенствующего?

Когда кончили две главы, Л. Н. сказал:

— Да, сложны пути господни.

Спросили его, как, что̀ думает?

Л. Н.: Для меня филиация мыслей такая: нынче в «Русских ведомостях» статья о самоубийствах детей. Нигде столько детских (до семнадцатилетнего возраста) самоубийств, как в России. Все религиозное осмеивается с отвращением. Вот причина этому. Эта причина кажется далекой,

- 44 -

а для меня она так связана с последствием, как то, что если сяду на этот маленький стол, он сломается.

Читали о том, что Гоголь создал «художественную картограмму» исторически сложившихся типов русских. Щеглов пишет: «Слово «карамазовщина» «пущено критикой», «но едва ли <...> эта самая публика отдает себе в нем ясный отчет». И «каренинщина» отнюдь не вошла в оборот ни у критики, ни у публики. Между тем <...> слова «чичиковщина», «маниловщина», «хлестаковщина» отпечатлелись на спине русского человека».

Когда это читали, Л. Н. заметил:

— Это очень верно.

После Л. Н. начал читать дальше третью главу: «Метод работы Гоголя и его отношение к слову». Продолжала читать Софья Александровна: «Слова поэта — суть уже его дела», — сказал Пушкин. И этим <...> подчеркнул всю огромную важность отношения писателя к слову. «Обращаться со словом нужно честно: оно есть высший подарок бога человеку», повторяет за Пушкиным Гоголь». Когда читала, что, как писал Гоголь, «нужно переделывать восемь раз; Л. Н. поддакивал:

— Это очень интересно, очень верно.

Четвертая глава — «Три дня в городе Калуге». Когда читали про Смирнову, Л. Н., знавший ее, сказал:

— Не пленительна, а умна была.

Главы пятую «Гоголь в Оптиной пустыни» и шестую «Юмор и христианство» — я, Душан Петрович, проспал. Седьмая глава — «Отец Матвей Константиновский и его роковое значение в судьбе Гоголя». Л. Н. интересовался речами и письмами отца Матвея. О речах не высказался, но, судя по выражению его лица, глаз, не нашел в них осудительного. А про письма отца Матвея сказал:

— Письма хороши.

Прочитали из письма Гоголя отцу Матвею: «Книга моя есть произведение моего переходного душевного состояния, временного, едва освободившегося от болезненного состояния... Дело в том, что книга — это не мой род. Но то, что меня издавна и продолжительно занимало, это было — изобразить в большом сочинении добро и зло, какое есть в нашей русской земле, после которого русские читатели узнали бы лучше свою землю, потому что у нас многие, даже и чиновники, и должностные, попадают в большие ошибки, по случаю незнания коренных свойств русского человека и народного духа нашей земли».

Л. Н.: Вот как хорошо.

Про отца Матвея Щеглов пишет: «Это был человек, который стоял не на своем месте <...> Настоящее его место было не на амвоне городского храма, а в строгом монастырском скиту» (Щеглов, 80 стр.). Л. Н. выразился:

— История самая трогательная: человек стремится в подвижники, отшельники, ищет уединения в глухом месте, но есть меньшие братья, нужно их поддержать, и превращается в дьякона. Это так трогательно.

Еще сказал Л. Н. о том, чего я не слышал, когда читали:

— Это первое свидание отца Матвея с Гоголем — нехороший тон, высокомерие.

Кончили чтение. На балконе стало сыро и холодно для Марии Николаевны. Пошли в залу. Разговор про отца Матвея продолжался. Между прочим, Л. Н. сказал:

— Я люблю священников, простые между ними типы. По письмам, которые от них получаю, сужу. — И Л. Н. вспомнил, обращаясь к Марии Николаевне, сидевшей, как всегда, за столом, справа от него в кресле, знакомого им обоим отца Василия, покойного кочаковского священника:

- 45 -

— Хороший был человек, не мудрствовал лукаво, особенно не обижал народ. Его любили. Выпивал. Он делал свое дело, как ремесленник.

Мария Николаевна: Отец Василий нас всех крестил.

Потом Л. Н. по ассоциации мыслей вспомнил своего друга Дьякова:

— Не помнишь? А вы, — к Софье Александровне, — не помните? Вот этакий тип энергический, веселый, открытый, скрытого в нем нет; как пьяницы бывают: человек подрался, сделал дурное, расскажет. Это очень драгоценная черта.

Говорили о дочери Дьякова, душевнобольной, и Мария Николаевна рассказала про ее самоубийство, насколько хитро, ловко совершила его, как сумасшедшие умеют.

Л. Н. вспомнил про тульскую девочку, душевно расстроенную, сестру студента П-го, приходящего к Л. Н. У нее душевное расстройство на женской почве. Л. Н. все собирается ее посетить на даче: П-ые живут на Косой Горе. Ее брат сам развинчен; тревога внутренняя.

Софья Александровна с Марией Николаевной собираются завтра к обедне. Л. Н. расспрашивал сестру, старательно заботился, как поедет, на чем будет сидеть. Успокаивал ее, что Софья Александровна найдет ей место в церкви, где сквозняка не будет, уговаривал ее съездить. На опасение Марии Николаевны, что вовремя не доехать, Л. Н. сказал:

— Благовест слышно. Я тебе тогда скажу.

Прощаясь в 11 часов, еще раз сказал:

— Смотри же, чтобы хорошо съездила в церковь.

15 августа. Мария Николаевна утром немного суетилась, боясь опоздать в церковь. Большой праздник: Успенье пресвятыя богородицы. Л. Н. встал в семь, часто так рано встает. В 8.20 вышел к ней на крыльцо, где она сидела, дожидаясь экипажа, и сказал ей, что он съездил к церкви спросить, когда будет служба: в 8.30 будет. Народу пропасть.

Л. Н.: Я говорил со священником, будет кресло. Ты знаешь, там, в полверсте от церкви, летом живут тульские монахини.

За обедом Гольденвейзеры с женами. Л. Н. с С. А. Стахович говорили о В. Гюго. Л. Н. сказал, что у него такое чувство, как будто бы он (Гюго) еще жив.

Софья Александровна: А вы всегда любили его?

Л. Н.: Всегда. У него есть фраза и пафос, которые отталкивают, а вместе с тем есть и простота.

Софья Александровна: У него целые тома поэзии безумия.

Л. Н.: Но другого рода безумие, чем декадентское.

В дальнейшей беседе Л. Н. сказал:

— Есть еще другой поэт французский, которого я люблю.

Гадали, кто, никто не угадал.

Л. Н.: Беранже. За даровитость. Ничего безнравственного у него нет. Склад народный, благородный, нравственный и бодрый.

Софья Александровна, минутку сосредоточенно подумав, произнесла:

— Но не нравственный.

Днем был 43-летний шапочник из Тулы, сочувствующий, вегетарианец. Думал, что без строгости, ругани нельзя вести дело. А выходит, что не только можно, а лучше можно. Жена тоже заинтересовалась книгами Л. Н., видя, что муж переменился, не так вспыльчив.

Н. Б. Гольденвейзер — учитель гимназии; с Л. Н. говорили об учебном плане в гимназиях. И тут Л. Н. говорил по поводу обучения греческому и латинскому языкам, что, насколько они близки западным народам, которых язык и вера связывают с ними, настолько нам близки восточная философия, вера. Лучше этой заниматься.

- 46 -

В связи с этим Л. Н. рассказал, что читал Легге о Ми-ти, Шангу, Мэн-тзи. Никто его, Ми-ти, не знает:

— Очень полезно было бы популяризирование философии китайской, индийской. Это сбило бы нашу спесь. Я читал вашу книгу «Историю новейшей философии» Геффдинга¹. Там есть и про французского философа Бутру, которого я не знал, а Мечников о нем пишет. Наша современная философия — это такая болтовня, это такая черта ребяческой самоуверенности, как у гимназиста, который прочел книгу и думает, что все знает.

Были два тульских рабочих с ружейного завода, очень по-европейски одетые. 15—20 минут говорил с ними и дал им обоим один общий экземпляр «На каждый день». Когда ушли, сказал:

— Социалисты. Есть закон, по которому фабрики перейдут рабочим. Как это будет?

После обеда шахматы. А. Б. Гольденвейзер сказал, что он ведет запись партий, сыгранных с Л. Н.: 500 с чем-то. Из них 300 выиграл он, а 135 — Л. Н.

Вечером Л. Н. опять говорил, что мы (славяне, русские) гораздо ближе к восточной религии и философии — Индии, Китая, даже Персии, чем к западной. Побеседовав с Н. Б. Гольденвейзером об учебной программе гимназии, спросил о свободном университете Шанявского. На ответ Николая Борисовича заметил:

— А главное, что нет дипломов.

Потом вечером говорил об этих социал-демократах, бывших сегодня у него:

— Один из них не признает ничего другого, кроме социалистического учения. Другой находится под его влиянием, но в нем есть и религиозные запросы. Социал-демократ говорил, что: 1-е, есть закон, по которому жизнь поправится. Значит, можешь жить, как хочешь. А 2-е, почему любить людей? Есть борьба за существование. Закон этой борьбы противен закону, по которому жизнь сама сделается лучше. Не надо бороться с собой, надо бороться с другими.

Л. Н.: Нынешнее положение России принуждает думать (призадумываться), и этим хорошо.

16 августа. Л. Н. на следующий день по поводу письма бывшего революционера, пишущего, что «революционное движение его спасло: стал читать книги», — сказал:

— Революционное движение много добра сделало: выбило людей из сонного состояния. А фиаско революции еще больше заставило их задуматься, так что для религиозного пробуждения это очень благоприятно.

За обедом разговор о Н. С. Воейкове, бывшем кавалерийском (?) офицере, красавце, потом монахе. Впоследствии вышел из монастыря, но рясу все носил. Мария Николаевна, Софья Андреевна вспоминали его оригинальности, от которых мы приходили в ужас, недоумевали, хохотали. Л. Н. говорил, что он все-таки трогательный человек был: когда в монастырь пошел, было в нем нечто живое, что заставляло идти.

Софья Андреевна: С него списан отец Сергий.

Вечером Гольденвейзер играл Шумана и Шопена.

Л. Н.: Шуман совсем другой: я его слышу, я его сужу, а тот (Шопен) — он меня захватывает. Баллада Шопена — сценическая полнота.

Уехала С. А. Стахович. Софья Андреевна рассказала, что в материалах для «Истории моей жизни» (несколько дней, как начала ею опять после многомесячного перерыва заниматься) сегодня прочла, как умер Фет (от удушья), и рассказала, как. Вспомнила, какой друг ей был Фет. Разговор о нем.

- 47 -

Л. Н.: Фета многие считали глупым, между ними Тургенев. Совершенно напрасно. Он из тех, у которых передаточный ремень снят. Есть два разряда людей: у одних мысль руководит жизнью, а у других мысль сама по себе, а жизнь сама по себе, как вчерашний социалист: не убеждать их, перестать с ними говорить.

Мария Николаевна и Софья Андреевна вспоминали, как хорошо играл Нагорнов, деверь Варвары Валерьяновны, на скрипке.

Софья Андреевна: Лев Николаевич его описал в «Крейцеровой сонате». Он был очень богатый и развратный. Все прожил.

Очень теплые дни: вчера 45° на солнце. Теперь вечер, 11.30, в комнате Л. Н. 18°, снаружи 12°. Лунная теплая ночь.

Иван Иванович и я с Александрой Львовной, Варварой Михайловной, П. Н. Ге гуляли, пели цыганские, словацкие, венгерские песни. Иван Иванович вспомнил, что, когда он первый раз пришел в Ясную Поляну, П. И. Бирюков сватался за Марию Львовну. Мария Львовна тогда, как газель, была.

Я: Как странно, что о Марье Львовне после ее смерти ничего не появилось, не писали, кроме короткой заметки к ее фотографии в «Иллюстрированном «Новом времени»». Совсем как в жизни: добро не замечается, забывается.

Иван Иванович: Добро незаметно, шумит другое. Это именно был человек, который в душу других много вносил светлого.

Потом, гуляя около дома, Иван Иванович рассуждал:

— Лев Николаевич — как бы ось земного шара, около него мир вертится. Что тут тревог пережито, бурь, радостей!

А в «Новом времени» 13 августа пишут: «Да к тому же так называемая проповедь толстовских учений, по-видимому, уже отжила свой век». Я дал прочесть Л. Н-чу.

Л. Н.: Это мне нравится: по крайней мере откровенно пишут.

17 августа. Рано утром, в 7.30, я зашел к Л. Н. Двустворчатые двери плотно не смыкаются, и через них из кабинета виден в постели Л. Н. При неотдернутых шторах, в полутьме, лежа в постели, записывал в книжку. Просил яблоко принести и спросил, сколько среди населения взрослых мужчин, сказав, что цифрам придается мало внимания, и напрасно. Предположили, что мужчин выше 15-летнего возраста в России 35%. Откинуть 5—10% стариков, остается при 150-миллионном населении около 35 миллионов. Из них революционеров, Л. Н. полагает, от 100 до 200 тысяч: 99% людей не имеют своего мнения, примыкают к другим. Когда революционеры были в силе и определяли общественное мнение, — примыкали к ним; теперь — к правительству. Сколько людей надо, чтобы приняли воззрение?

Думаю, что Л. Н. имел в виду распространение его взглядов. В последнее время чувствуется, что, как снежный обвал, число людей, близких ему по взглядам, нарастает.

Утром был отставной штаб-ротмистр С. В. Плышевский — своеобразный первый учредитель «Русского общества в Варшаве», с проектом учредить общество толстовское. В его программе этого общества пять пунктов, между ними отказ от собственности. Л. Н. с ним очень коротко поговорил. Статей, привезенных им (напечатанных в газетах, которые из-за них закрыли), и не посмотрел. Днем и вечером Л. Н. вспоминал о нем и жалел, что с ним не побеседовал:

— Мне совестно, что его обидел. Какое его отношение к полякам?

— Говорил, что между ними чувствует себя, как на чужбине. Он объединил все русские кружки в Варшаве, — ответил я.

Л. Н.: Он хочет объединять одну народность, это мне не нравится.

Почта огромная. Множество сочувственных писем по поводу высылки

- 48 -

Гусева. Один утешает Л. Н., что его не понимают те, кто ему причинил это горе: собака кусает того, кто хочет отвязать ее. Другой пишет, что из-за высылки Гусева все сосланные и заключенные заинтересуются им и станут за него. М. А. Стахович пишет, что будет поднят вопрос в Думе.

Л. Н.: Это не поможет: они, правительство, будут отстаивать раз совершенное.

За обедом приходил Василий Копылов, попавшийся стражнику Балякину с дровами. Назавтра назначен суд у земского начальника. Пришел просить, чтобы его не судили. Софья Андреевна хотела отвильнуть, говоря, во-первых, что этот протокол составлял и подавал Балякин, не она; второе, что хозяйка не она, а сыновья — владельцы имения. Третье, что дрова, вероятно, из казенной Засеки. Сам Копылов так говорил, но боится явно высказаться, т. к. в таком случае будет более строгое преследование.

Л. Н. уговаривал ее прекратить дело:

— Разве есть человек, который желает, чтобы из-за него другой сидел в остроге?

Софья Андреевна долго отделывалась софизмами, наконец написала письмо земскому начальнику. Это было за обедом. А после обеда Л. Н. встал и, не дождавшись кофе, ушел. Александра Львовна входила к нему. После она мне передавала его слова: «Это кончится очень плохо. Я убегу». Она ему сказала: «Это уладится». — Л. Н.: «Да, и другое начнется», — и плачет.

Вечером гостей не было. Л. Н. сидел и беседовал с Марией Николаевной и Софьей Андреевной. Софья Андреевна говорила, что вот уже больше чем шесть недель ее лихорадит. Раздражительная, усталая, не купается, чего ей очень недостает.

Петерсон прислал сегодня вырезку из французского дневника Огаревой, телятинской помещицы, бабушки его, Петерсона, жены, о рождении Марии Николаевны и о смерти (через шесть месяцев после родов) ее матери от fièvre chaude* после семи лет замужества. И о том, что у нее, Огаревой, была в то время связь, свидания в лесу, с отцом Марии Николаевны, Николаем Ильичом. Это не сказано прямо, а между строк¹.

После обеда Л. Н. беседовал с тульскими 16-летними реалистами. Мальчики премилые. Родители им сочувствуют. Л. Н. дал им «На каждый день», «Учение Христа для детей», «Мысли о боге», «Любите друг друга».

За вечерним чаем Л. Н. рассказал, что́ читал в иллюстрированном приложении к «Новому времени: 1) о Цеппелине — аэроплане, что поднимает девять человек и что с него можно разрушить самые крепкие орудия и укрепления²; 2) что у китайцев будет в 1912 г. армия в миллион 200 тысяч человек.

18 августа. Наплыв гостей: семья Дубенских (доктор из Калуги), Горяинова с 12-летней дочерью-виртуозкой Ириной Энери, князь Тенишев, молодой Свербеев, М. С. Сухотин с сыном Сергеем, Мария Александровна, вечером Гольденвейзеры, Николаева.

У Ирины волосы тесно сплетены за ушами и над ними в две косы. Л. Н. спросил об этом у ее матери. Она сказала, что в Гельсингфорсе, где они жили, так носят. А лоб скрыла нарочно, потому что большой. Л. Н. советовал прическу самую простую, как у этой девицы, и указал на сидевшую тут дочь Дубенских, — в одну косу.

Ирина: Но у меня лоб ужасный.

Л. Н.: Зачем же скрывать ваш лоб, в котором столько добра?

- 49 -

Ирина — очень энергичная и смелая, самостоятельная. Ездила с Александрой Львовной, правила Чудачком, норовистой лошадью. Первый раз каталась верхом на Катьке. Вечером играла на фортепьяно. Играет очень спокойно, и техника у нее удивительная. Лучше всего нравился Л. Н-чу в ее исполнении Гендель. Был доволен ее игрой. Беседовал с ней очень серьезно, внушал ей религиозные истины, говорил ей дальше ты.

М. И. Горяинова спрашивала Л. Н., знал ли он Чайковского. Л. Н. ответил, что нет.

Михаил Сергеевич: Я поправлю вашу память — знали. Мне рассказывали: Чайковский был огорчен, что вы нападали на Бетховена; что Чайковский терпеть не мог Шопена.

Мария Ивановна: Его душа не переносила болезненного Шопена.

Л. Н.: Какое «не переносила»! Шопен поднимает. Вы не знаете эту прелесть: все забыть. Вы мне рассказываете про какого-то Анатоля — ничего не помню.

Разговор между Л. Н. и М. И. Горяиновой об обучении Ирины. Мария Ивановна говорила, что С. И. Танеев советует основательно учить ее теории музыки.

Л. Н.: Самое искусство в педагогии: c’est la suggestion — навести на мысль.

Недавно Л. Н. о музыке сказал:

— Музыка — комбинация звуков. Одним радуешься, другие скучны. Она как будто бессмысленна, а производит такое действие на человека. Музыка — это, может быть, самое практическое доказательство духовности нашего существования.

Л. Н. пробовал прочесть вслух (из полученного сегодня письма Молочникова) отрывок письма отказавшегося А. Соловьева¹, но параллельный разговор заглушил его слова. Ложась, сказал мне:

— Суеты много, из учтивости слушают, что́ я им говорю, но оно им чуждо. Тенишев — умный, серьезный человек.

Л. Н. был очень радушен с гостями. К Ирине, как дед: поцеловал ее на прощанье. Софья Андреевна ее хвалила в глаза, было тяжело. Но Ирина не принимала к сердцу похвальбу, не смущалась, не сияла удовлетворенной гордостью.

19 августа. Пополудни Л. Н. беседовал с князем Тенишевым: наставлял его, чтобы заговорил о Генри Джордже в Государственной думе. То же хочет советовать и Маклакову. Л. Н. слышал от Тенишева, что Столыпин хочет успокоить народ. Но отрубное хозяйство — не та мера. Разве мужики не знают, что выгоднее иметь землю в одном месте, чем в разных полях, по полю в ширину этого стола? Только они знают, что выгода материальная менее для них важна, чем справедливость. Это относится и к общине: это во имя нравственного начала. Выгоду понимают; как землю обрабатывать, знают лучше, чем петербургские господа. Тенишев возражал, что мужики не такие идеалисты.

Л. Н.: Вся община том основана. У них есть свои нравственные устои. Петербургские господа, в своем высокомерии, хотят учить мужиков, как им выгоднее. Это (разрушение общины, введение собственности на отрубных участках) происходит от того воображения, что мужики глупы, а мы (господа) умны. А всегда так было и будет, что кормящие умнее тех, которых они кормят. Что́ мы теперь переживаем, совершенно соответственно сознанию несправедливости крепостного права и требованию уничтожения его декабристами и после. Тогда лучшие люди понимали и против них восставали крепостники, только с той разницей, что теперь против Генри Джорджа больше восстают и что ненависть низшего сословия гораздо больше.

- 50 -

Л. Н.: Для того, чтобы успокоить народ, это средство наилучшее. У революционеров козырь — неспокойность народа — теперь сильнее, чем был во время декабристов. Основание государства — нравственное сознание народа (общинное землевладение). Теперь оно на моих глазах разрушается. Решение земельного вопроса по Генри Джорджу должно исходить от правительства*. Пусть правительство, по крайней мере, обмолвится о земельном вопросе, даст надежду. Этим внесет успокоение. Разом сделать нельзя. Пусть правительство начнет заниматься им.

Сегодня с Л. Н. ездили верхом к Марии Александровне. У Козловки стояли два конных стражника. Л. Н. спросил, зачем стоят.

— Должен государь проехать (в Ливадию на свидание с новым султаном).

Л. Н.: Когда проедет?

— Неизвестно. Говорят, 25 или 26-го (а сегодня 19-е).

Так караулят путь железнодорожный уже 14 дней. Стражники, и все деревенские старосты (и наш яснополянский), и некоторые очередные крестьяне. Нынче, во время жатвы, когда каждый день так дорог. Никакого вознаграждения за это не получают. Во сколько миллионов обойдется России такое путешествие государя!

20 августа. Утром уехал князь Тенишев. Л. Н. остался им доволен: внимательный, желающий учиться, знающий законы, государственные дела. «Внешнюю сторону», — оговорился Л. Н.

Здесь М. С. Сухотин. Вечером в семь часов приехал с двумя дочерьми М. П. Боткин, почти сверстник Л. Н., Гольденвейзер с женой, С. Д. Николаев.

Л. Н. вчера с Тенишевым и сегодня с Николаевым очень обстоятельно говорил о Генри Джордже. Гольденвейзер записал разговор.

Л. Н., ложась, когда я его массировал, сказал мне:

— С одной стороны, пора мне молчать, все высказал; с другой стороны, надо говорить, так как об этом (земельном вопросе) мало говорил. Как noblesse oblige**, так и réputation oblige***: надо удовлетворить то внимание, которое обращено на твои слова.

Приехал Д. А. Кузминский, окончивший юридический лицей.

21 августа. После полудня уехал М. П. Боткин с дочерьми. С Л. Н. был знаком в молодости, так же, как с Тургеневым, Фетом, и с тех пор Л. Н-ча не видал. Славный и крепкий старик, и дочери его милые. Утром Л. Н. был слаб, вместо работы лежал в постели.

— Когда такая слабость, — сказал он, — сам чувствую, что лучше лечь в постель, потому что инстинкт того требует.

Пополудни был крестьянин из Белевского уезда, 35-летний лепщик. Жил в городе, зарабатывал 20 р. в месяц, все проживал. Попались ему книги Л. Н., изменились его мысли, вернулся в деревню, где у него два надела, построил хатенку, но не хватает ему денег обзавестись лошадью и т. п. Пришел к Л. Н. поговорить о душе и попросить на хозяйство. Когда Л. Н. ему сказал, что этого не может, он сразу же понял и пожалел, что просил. Л. Н. побеседовал с ним, дал ему «На каждый день» и три рубля. Вечером шахматы с Гольденвейзером.

Софья Андреевна рассказывала про письма Татьяны Львовны: перечитывает их для истории своей жизни. Между ними письма Ванечки к Татьяне Львовне, восторженные, полные любви. По поводу разговора о Ванечке и других детях, Л. Н. сказал:

- 51 -

ТОЛСТОЙ В ОКРЕСТНОСТЯХ КРЕКШИНА
В экипаже: внучка Толстого Соня (на козлах, рядом с кучером), А. Л. Толстая, А. М. Хирьяков
(в светлом картузе) и В. Г. Чертков. Верхами Толстой и В. В. Чертков

5—18 сентября 1909 г.

Фотография Т. Тапселя

«Пополудни Л. Н. верхом на высокой... семивершковой вороной лошади. С большим трудом садился
на нее. Первые две версты было ему трудно с ней справляться... Потом объездил ее». — Запись
от 5 сентября 1909 г.

— Если бы я сотворял людей, я сотворил бы их старыми, чтобы они постепенно становились детьми. У детей дороги черты простоты, наивности и правдивости, главное — правдивости.

Л. Н. читает по рукописному Август «На каждый день» и чуть не каждый день жалуется, что Сытин не печатает его.

22 августа. Из Москвы приезжала княжна Енгалычева, девица-учительница, из-за места секретаря после Николая Николаевича. Есть и письменные предложения.

Л. Н. пробовал докончить Куприна «Яму»; уже раз было отложил, но не мог и сегодня (и еще, кажется, «Морскую болезнь»). Вынес книги — сборник «Земля» и рассказы Куприна — и просил убрать куда-нибудь и с возмущением на лице, с румянцем и глядя в сторону, избегая глядеть в глаза, сказал:

— Как ему не стыдно такое писать! Человек должен бы стыдиться, что это знает. Потому что, чтобы знать, нужно это проделать.

Л. Н. переделал письмо польке — ответ на анонимное письмо из Закопане — хочет послать Поссе для затеянного им журнала «Жизнь для всех». Получено письмо от Немравы. Л. Н. расспрашивал о нем. Говорили о том, как все сидящие за отказ терпеливо, спокойно переносят наказание.

День рождения Софьи Андреевны: 65 лет. Были Мария Александровна, Андрей Львович с Екатериной Васильевной, А. Б. и А. А. Гольденвейзеры. Александр Борисович играл. Особенно понравился Л. Н. полонез. «Мужественное», выразился о нем Л. Н.

Л. Н. одинок.

23 августа. Утром уехала Мария Александровна. Л. Н. ездил с Александром

- 52 -

Борисовичем верхом. Вечером были П. А. Сергеенко, В. С. Толстая. Л. Н. вчера и сегодня продолжал поправлять письмо к польке.

Л. Н. (вечером к Сергеенко): Если бы я писал художественное, то описывал бы не идейные, не художественные характеры, а психологические. (Не внешние, как Чичиков, Хлестаков.) Их восемь разрядов у меня. Есть люди (редкие), у которых мысль руководит жизнью. Тут передаточный ремень между ними не снят. Обыкновенно руководят обычаи: делают, что нравится, — тут передаточный ремень снят. Столыпин, Андрей — мне видно (психологический процесс), как они тем стали, что они есть: нельзя на них сердиться. Передаточный ремень снят, один бог может его надеть.

Сергеенко спросил Л. Н-ча, записано ли это где-нибудь у него?

— Записано¹.

Сергеенко говорил о состоявшемся на днях в Реймсе слете аэропланов и их полетах. Было их 80. Один продержался в воздухе 22 часа. Оказались управляемыми дирижаблями, маневрировали. Цеппелин поднимает 200 пудов динамита, может уничтожить военные корабли, корпус войск. Все изменяется, приведет к прекращению войн. Д. А. Кузминский заметил:

— Есть уже пушки специальные против аэропланов.

Л. Н.: Никакие изобретения, усовершенствования не могут вести к нравственному благу.

24 августа. Были днем Дима и Гусаров, вечером Мария Александровна и Иван Иванович. Иван Иванович говорил о серии «Религии мира», издаваемой в «Посреднике». Гусаров идет пешком в Бессарабию к Александри, чтобы там осесть на землю. С ним жена и трое детей, от девяти до полутора лет. Их везут в повозке на себе. Гусаров — кровельщик, а вообще мастер на все руки. Остановился на неделю у Чертковых, хочет помочь Диме построить дом бедной старушке-вдове в Ларинском.

Л. Н. сегодня сделал визит его жене. Она крестьянка, как ее муж, предана ему, смирная. Софья Андреевна спросила о Гусарове, образован ли.

Л. Н.: Очень образован.

Софья Андреевна: Где учился?

Л. Н.: Как всегда, образовался сам, читал.

Л. Н. получил второе письмо от «Concert-Direction Jules Sachs»¹. Был ему рад, но понял, что главную роль в побуждении этого приглашения играет «гешефт», реклама, но все-таки даст у них прочесть доклад о мире.

Спрашивали Л. Н. о впечатлении от игры Ирины Энери.

Л. Н.: Прекрасно играла. Особенно Генделя и Шопена «Impromptu».

Вечером был Горбунов. Иван Иванович счастлив, что Л. Н. занялся с ним серией книжечек для народа о мировых религиях: Лао-тзе, Конфуций, Будда.

25 августа. Л. Н. с Александрой Львовной вечером у Марии Александровны.

Л. Н. сегодня начал заниматься маленьким «Кругом чтения» для народа, копеечным «На каждый день» за месяц, выборкой из «На каждый день» и переработкой некоторых мыслей. Писал прямо в экземпляре «На каждый день» Июня.

Мария Николаевна прочла «Совестный Данила» в пересказе Лескова, издание «Посредника»¹, и рассказала за завтраком. Л. Н. не одобрил конец (я — Душан Петрович — не помню сам рассказа. Будто бы через его поступок прежнее им сделанное зло перестало быть злом). Л. Н. не одобрил этой мысли Лескова. Мария Николаевна не соглашалась, собственно не могла понять Л. Н.

Потом говорила о «Гоголе», книжечке, составленной Орловым в 80-х годах, изданной «Посредником»². Мария Николаевна подчеркнула,

- 53 -

удивляясь, что он в 40-х годах говорил один такие глубокие христианские истины, какие теперь говорят Л. Н. и многие. Потом стала говорить, что Гоголь был святой, потому-то его и не трогало непонимание, клеветы, ложь современников о нем.

Л. Н.: Святых никаких нет. Святых не бывает. Он сделал это никак не потому, что он не чувствовал оскорбления, а он в ту минуту сделал усилие над собой, подавил в себе оскорбление.

Л. Н. читал Э. Г. Шмита «Religionslehre für die Jugend» и продиктовал мне письмо ему. (Мне кажется слишком хвалебным.)³ Вероятно, одно это, а другое — расспрашивание* мною Николаева, что̀ говорил ему Л. Н. о статье Меньшикова, побудило Л. Н. сказать Николаеву и мне, что он нам как друзьям говорит, хотя это нескромно с его стороны, мнение о важности своей:

— Некоторые из друзей, в том числе Душан Петрович, записывают, что̀ я говорю. Я читал Конфуция, которому я в подметки не гожусь; у него рядом с превосходными, высокими мыслями — каша; глупые, а таких больше, главное, на эту кашу, на противоречия, неясное, накинулись. Я признаю своим только то, что я печатал, а письма и то, что другие за мной записали, — нет. В письмах мало ли что напишешь в слабости, противоречии? «Христианское учение» десять лет тому назад писал, точь-в-точь то и теперь пишу, а в письмах — противоречия.

Это нам Л. Н. сказал, пришедши в мою комнату, где нас застал с Николаевым.

Сегодня статья Меньшикова в «Новом времени» по поводу заявления Л. Н. об аресте Гусева. Меньшиков умаляет Л. Н., его ум, и говорит, что он уже пережил самого себя. Л. Н. в этой статье увидал упадок, проявление падения Меньшикова и сказал:

— Статья хорошо написана, но нехорошая⁴.

26 августа.

Л. Н.: Сегодня приятные письма, ни одного ругательного. Чертков, Шкарван, Засосов, Ал. Соловьев хорошо пишут.

Л. Н. первым троим ответил¹. Соловьев описывает, как он перешел к религиозному сознанию. Его письма Л. Н. нравятся. Есть в них рядом с несуразностями очень глубокие мысли.

Л. Н. получил книгу «Land and Real Tariff Reform». Edited by Joseph Edwards. L., 1909. Очень понравилась ему. Это справочная книга, handbook земельного вопроса. На первой странице портрет Генри Джорджа. Вечером Л. Н. читал из нее.

Пополудни па̀рит. Л. Н. ездил верхом, я с ним, по Черте к Кудеярову колодцу, по новой дороге к Козловке. Тут стоял стражник, не пропускавший к Козловке, т. к. должен был проехать царский поезд. Царь проезжал в Ливадию. Стражники и старосты стоят уже 18-й день около полотна железной дороги. А только сегодня проедут три поезда. Стражник стоял у мостика, где сходятся шлаковая дорога с большаком. Л. Н. хотел проехать на Овсянниково, но стражник его остановил. Мы повернули по большаку обратно².

По дороге Л. Н. спросил меня:

— Скажите откровенно: никогда не раскаивались, что не женились?

— Раньше, когда езживал домой и видел семейную жизнь братьев, да, но теперь рад, что не женился.

Л. Н.: Те, которые не женились, замуж не вышли, большинство из них не раскаивается, а те, которые женаты, большинство из них раскаивается. А ваши братья хорошо живут?

— Да. В нашей семье браки хороши.

- 54 -

Л. Н. за обедом рассказывал о стражниках на железной дороге. Софья Андреевна сказала, что не пропустили бы его.

Л. Н.: Пропустили бы. Опыта делать не хотел.

Александра Львовна: Высшие чины пропустили бы, низшие — нет.

Александра Львовна рассказывала, как ругаются старосты, которых для этого отрывают от работы на целые дни и даже недели. Вспомнили несчастный случай под железнодорожным мостом со староколпинским мужиком, везшим доски и сидевшим на них. Когда проезжал в полдень под мост, стражник его торопил, мужик погнал лошадь, доски скатились, и он попал под колеса, и размозжило ему бедро.

Л. Н. еще поправлял письмо Шмиту о его книге «Religionslehre für die Jugend». Л. Н. сказал о нем:

— Слишком смело придает словам Христа такое значение, к какому не привыкли.

Шкарван пишет, что Шмит боится прочесть доклад о мире. Если бы Шкарван его прочел! (и Л. Н-ча, и моя мысль). Я Шкарвану написал так: «Л. Н., разумеется, очень желал бы этого, но он не хочет тебя насиловать и поэтому он тебе об этом и не пишет»³.

Сегодня тихий день. Л. Н. с Марией Николаевной, Александрой Львовной и домашними беседовал задушевно. Мария Николаевна прочла в «Русском слове» 25 августа Д. Д. Оболенского «Вперед или назад» об обыске в Ясной Поляне 1862 г. и об аресте Гусева. Мария Николаевна тогда, во время обыска, была в Ясной Поляне. Вспомнила, что откомандировали тогда Николеньку Петерсона в Ясенки к учителю спрятать письма Герцена. Они были не к Л. Н., а Л. Н. взял их у кого-то прочесть⁴.

Л. Н. вечером, в 9 часов, в бывшей комнате Гусева, где готовилась почта. Александра Львовна давала ему подписывать письма, и я попросил подписать черновик ответа его «Славии», который хочу послать обществу чешских моравских учителей в Угорском Градище по их просьбе. Александра Львовна пошутила, как я заступаюсь за славян.

Л. Н.: Мы счастливы, что через Душан Петровича знаем таких интересных людей, как славяне.

Л. Н. только что написал ответ Шкарвану на его милое письмо и удивлялся его знанию русского языка. Вечером Л. Н. сказал, что желал бы читать письма Дарвина. Ал. Соловьев пишет, что, судя по ним, Дарвин очень сожалел, что всю жизнь так был занят и не мог подумать о боге и о жизни⁵.

Л. Н., когда я массировал ему ногу, опять о Дарвине:

— Я вспомнил себя, как я (на охоте) птиц убивал ножом прямо в сердце и никакого сострадания не имел. Я думаю, что военные и судьи также не видят. Эти наши Столыпины, цари указы дают, как я зайцев убивал. Разумеется, есть известный момент колебания, борьбы. Как раз увидит, если раз поймет (что это дурно), не может больше, как один-два раза (так) сделать.

27 августа. Приехал Буланже к Ивану Ивановичу. Л. Н. ездил к нему. Опять знойный день, отаву косят. Земля очень суха, опасаются за зеленя́.

Приехала Татьяна Львовна. За обедом рассказывала, как в магазине старый приказчик читал вслух тульскую газету про вчерашний проезд государя и про его семью. Когда кончил, вздохнул, пожелал им всего хорошего и перекрестился с радостной улыбкой.

Л. Н.: Что же, это хорошо, это мне нравится.

Вечером Татьяна Львовна рассказала, как обиделась на бабу, которой она, по ее мнению, много добра сделала. А она ворует у нее и отказала ей в чем-то. Потом устыдилась и смягчилась.

- 55 -

Л. Н. рассказал в том же роде, как отказал далекому человеку, просящему на погорелое место, и потом поговорил с ним хорошо. Л. Н. вспомнил обязанности господ (он только удивляется тому, что крестьяне, рабочие так мало воруют) из французского романа: фабрикант, благодетельствующий рабочих, в их глазах: «Il a dû durement nous voler quand il fait ça*. Но это не означает, что он (фабрикант) должен бросить заботиться о более сносных условиях жизни фабричных рабочих, а только еще более совестливо это делать.

Софья Андреевна: Что было бы, если бы крестьяне перестали нам работать?

Татьяна Львовна: Это самое попытались в Швеции.

Л. Н.: Сами будем делать, в этом весь вопрос. Сегодня догнал меня студент, поступающий на юридический факультет. Я ему сказал, что юридическая наука в том, чтобы оправдывать всякое насилие.

Л. Н. отклонил массаж, говоря, что ему совестно, когда я дожидаюсь его, пока он ложится. Л. Н. о своем письме польке: он переделывает его.

28 августа. Пятница. Л. Н. исполнился 81 год. Ясный, тихий, жаркий день. Косят отаву, возят сено. Утром приехали С. Т. Семенов, Цингер — профессор физики, В. А. Маклаков. Л. Н. в начале десятого отошел от работы, чтобы приветствовать гостей. С Сергеем Терентьевичем Л. Н. увиделся у меня в комнате. Сергей Терентьевич высказал сочувствие по поводу ссылки Гусева и поблагодарил Л. Н. за статью о нем. «Хорошо, что вы разъяснили этот случай. Гусев — один из миллиона таких же ссыльных».

Л. Н.: Их двести тысяч.

В. А. Маклаков с Цингером у Л. Н-ча. Л. Н. позвал Василия Алексеевича в кабинет и наставлял его в Генри Джордже. После Цингер рассказывал: «Маклаков говорил: «Земельный вопрос меня не интересует». — Лев Николаевич: «Скажи это крестьянам, что члена Думы земельный вопрос не интересует. На что же тогда Дума?»

Л. Н. с Маклаковым о Генри Джордже: внушал ему поднять этот вопрос в Думе, настраивал его. Маклаков говорил, что нельзя одному ничего сделать: единица в подчинении партии. И можно было в прошлом году, а теперь, когда закон 9 ноября вошел в силу, поздно. Сказал Л. Н-чу, что, может быть, Челышев этим бы занялся. Л. Н. вспомнил, что Лев Львович говорил ему о Челышеве, что он хочет приехать сюда, и сказал Маклакову, чтобы передал ему приглашение. Л. Н. дал Маклакову полный экземпляр Генри Джорджа и другой Челышеву (послал).

С 1.30 до двух Татьяна Львовна читала вслух статью Л. Н. о праве. По прочтении статьи — общее молчание. Л. Н. сказал, что студент-юрист, которому он написал письмо, бросил учение, теперь землю пашет.

Маклаков (по прочтении статьи): Я никогда не мог себе представить, почему право — наука. Еще скорее может быть наука — история права.

Л. Н.: История этого обмана.

Николаев: Ваша статья направлена против law**, а не против right***.

Л. Н.: Я говорю, что право — то, что̀ может быть ограждено насилием. (Я говорю, что христианин не может иметь права, а одни обязанности.) Law — существительное, right — прилагательное. Это (right) надо избегать юристам (законодателям).

Маклаков: Есть естественное право — право на землю, оспариваемое юристами. Есть право религиозного убеждения.

- 56 -

Л. Н.: Нет, это нельзя отнять, а землю можно.

Маклаков: Вы отвергаете даже право на жизнь?

Л. Н.: Без сомнения. Государственный закон нарушает право русского человека.

Д. А. Кузминский, кончивший училище правоведения, стал говорить с Л. Н. о праве. Л. Н. ему о вере в право.

— Есть научная церковь. Беда в том, что вопросы, решающиеся разумом, решаются доверием. Ведь кто-нибудь да врет.

Маклаков: Не стоит юриспруденцию защищать. Право есть искусство, а не наука. Придумают законы, а сказали, что это наука.

— Право противоречит тому нравственно-должному, к которому, по словам одного из защитников права, профессора Трубецкого, оно должно стремиться¹, — процитировал кто-то.

За завтраком Л. Н. сказал:

— Мне три года в кубе².

Л. Н. поехал верхом с Маклаковым, все внушал ему Генри Джорджа.

Приехали и пришли еще гости. За обедом нас сидело 22 человека: Л. Н., Софья Андреевна, Татьяна Львовна, Александра Львовна, Сергей Львович, Андрей Львович с Екатериной Васильевной, Мария Николаевна — сестра Л. Н., Варвара Михайловна, А. А. Гольденвейзер, Мария Александровна, Д. А. Кузминский, В. А. Маклаков, Цингер, Иван Иванович, С. Д. Николаев, С. Т. Семенов, Протасевич (фотограф из Калуги), братья Гольденвейзеры, Дима Чертков и я. Настроение было тихое и радостное. Никто не шумел, не спорил. Из посторонних по усадьбе никто не гулял, не было любопытных около обедающих. Приветственных писем немного, телеграмм еще меньше: и десятка в продолжение дня не набралось. От Ирины Энери карточка, открытка с поздравлением — милое письмецо. Пишет, что она каждый день читает наизусть молитву Л. Н.³

Разговор о музыке. Об игре Л. Н. сказал, что хороший музыкант не может поправить плохое произведение. Можно испортить хорошее произведение, это сплошь и рядом (бывает). А это во всех искусствах: только не делай дурного, не уродуй, и это уж очень много. А если сделаешь еще хорошо — благодарю. Например, чтение: если читать просто — хорошо, не беда, но фальшивая интонация... В разговоре о сравнении исполнения музыки с драматическим искусством: в драматическом искусстве исполнение имеет большее значение, чем в музыке.

Маклаков сказал, что Мечников говорил: славянам бы не быть самонадеянными, потому что пражский славянский университет ничего не сто́ит, а немецкий хорош.

Сергей Львович говорил, что Орлов написал первую картину на воздухе и что у него три сюжета, и он говорит: «Я не без денег и небессюжетный»⁴.

Л. Н. говорил:

— Это характерно, что Боткин Михаил Петрович, который здесь был, его не знает (что есть художник Орлов).

Л. Н. вечером мне:

— Неприятные письма получил от немецких газет (одно от «Berliner Tageblatt») и вырезку «Tolstoy-Heuchler».

Сами газеты присылают вырезки и пишут письма, в которых вызывают Л. Н. на ответ в свою газету. В вырезках нелепое газетное вранье о нем.

29 августа. Все еще жара. Ясно, тихо. С почтой очень мало поздравительных писем, не больше десяти, и пять телеграмм.

Во вчерашних «Русских ведомостях» за передовой статьей статья о 81-й годовщине Л. Н. Обвинение правительству, что подло ведет себя против Л. Н., пример чему недавняя ссылка его секретаря¹. Выходит

- 57 -

так, что годовщина Толстого «Русским ведомостям» — противоправительственный козырь.

Был Буланже с дочкой Галей. Л. Н. с ним о Конфуции. Л. Н. говорил, что Конфуций бога не признает, но признает моральный принцип, как Кант. Буланже утверждал, что Конфуций бога признает: в таком-то разговоре его об этом речь. Буланже перевод Легге не признает хорошим, а признает хорошим новый английский перевод какого-то китайца, появившийся года два тому назад.

Буланже взял несколько китайских, английских книг по поручению Л. Н.²

Приехал М. В. Булыгин.

Л. Н. прочел вслух полученное неделю тому назад письмо Павлова Л. Н-чу об А. Соловьеве и письмо А. Соловьева к Павлову. Последнее такое глубокое и спокойное: сообщает, что предают его виленскому военному суду. Они оба молодые крестьяне.

Л. Н. был чуть не до слез тронут, читая.

— В прежних его письмах было возбуждение, рисовка; в этом — спокойное обсуждение своего положения, — сказал Л. Н.

Вечером был какой-то помещик³. Л. Н. говорил с ним о земельном вопросе и дал ему книг Генри Джорджа.

30 августа. Утром уехала Татьяна Львовна. Л. Н. сегодня слаб: утром кофе не пил и не ел до десяти вечера. Днем много спал. Были у него два рабочих-ссыльных, один из них Макаренко, писавший Л. Н. из ссылки о насилиях властей над ссыльными и арестантами¹. Л. Н. рассказывал за обедом про него: попал в ссылку за слово на митинге после 17 октября. По прошению на высочайшее имя был отпущен из ссылки, нашел хорошее место как слесарь, мог помогать матери. Его сразу арестовали и опять выслали: это власти нашли нужным.

Софья Андреевна возмутилась, как смеют власти нарушать царскую волю. Рассказала: сегодня в газетах, что недели две тому назад закрыта касса взаимопомощи Литературного фонда, Столыпин по ходатайству членов опять восстановил.

Л. Н. сказал, что ему непонятно, как можно серьезно к царю, к Столыпину обращаться, их слушаться.

Сергей Львович играл на фортепиано шотландские песни.

Вечером Л. Н. попросил винегрета. Против этого восстали Софья Андреевна и другие, и очень. Л. Н. просил не внушать ему, что̀ есть, как не внушать, во что верить, как это делает милая княжна Дондукова в новом письме (к Марии Николаевне)².

— Я всю жизнь, или, по крайней мере, последние тридцать лет думал серьезно о вере перед богом, и я не совсем дурак. Не обращать. Дайте мне покой, не внушайте мне.

Л. Н.: Я уважаю твердость веры твоей, княжны Дондуковой, Марьи Михайловны.

Мария Николаевна возражала, что Л. Н. с Урусовым в Москве (она тогда еще не твердо верила в православие) обращал ее: не молиться.

Л. Н.: Какая молитва? Просительная?

Мария Николаевна: Конечно, не молюсь, как Мария Михайловна, чтобы выиграть двести тысяч.

Л. Н. вышел. В это время Мария Николаевна рассказала, как в обществе какая-то дама созналась, что она никогда Евангелия не читала. Были все поражены.

Я заметил, что у нас были бы поражены, если бы кто читал Евангелие. У нас католические священники отнимают Евангелие.

Тут вошел Л. Н.

- 58 -

— Ведь это неправда! Это не может быть, — сказал Л. Н. (чтобы отнимали Евангелие).

Л. Н. лег на кушетку, был раздражителен (печень?).

Л. Н. (о Н. В. Орлове): У него много задушевности. Он любит народ.

31 августа. Л. Н. мало спал, вид у него очень усталый. Утром был бывший псаломщик, просил рекомендацию.

— А я так устал и потом думал, почему же не попытаться его кому-нибудь рекомендовать?

Был Андрей Марухин из кюстендильских скопцов (Добруджа). Читал и его единоверцы читали Л. Н., послан ими поговорить с Л. Н. Я его видел, когда он пришел от Л. Н. и собирался уезжать. Вдумчивое, восторженное лицо, жилы на висках напряжены, глаза горели. Предложил ему поесть, он чуть прикоснулся. Шла в нем какая-то борьба. Единственное, что он сказал:

— Боже мой, боже мой, как же мне вернуться домой!

Он думал увидеть Л. Н. в простой обстановке, почти плакал. Красивый молодой человек, необыкновенно выразительное лицо. 18-ти лет добровольно присоединился к скопчеству, отчасти под влиянием «Крейцеровой сонаты». Первый из этой секты, которого Л. Н. видел. Л. Н. рассказал, что спорили об этом. Он, Марухин, остался при своем.

Мария Николаевна: В Евангелии ведь против этого.

Вечером был Жашкевич, парикмахер из Киева, находящийся в сношениях с Кудриным и Калачевым, заключенными за отказ в Киеве, и Мюллер, сын миллионера, глухонемой и близорукий. Оба просто одеты. Долго беседовали с Л. Н. Вечером Л. Н. с Марией Николаевной. Она рассказывала.

1 сентября. Утром приехал двоюродный брат Софьи Андреевны, А. А. Берс. Были Жашкевич с Мюллером. Л. Н. с Мюллером-глухонемым переписывался по-немецки, между прочим о женитьбе. Отец хочет его женить, но непременно на немке. Л. Н. писал ему, чтобы был осторожен: может за него выйти замуж из-за денег. Л. Н. вызывал его описать свою жизнь: интересно, как у него, живущего внутренней жизнью, она развивалась. Были трое ссыльных, революционеры, с которыми Л. Н. хорошо поговорил и дал им много книг Генри Джорджа о земельном вопросе. Вечером Горбуновы, Гольденвейзер с женой.

А. А. Берс говорил с Л. Н. об интеллигенции, спросил, «куда она придет?»

— К чертовой матери, — ответил Л. Н.

Л. Н. говорил Александре Львовне, что для него сегодня беседа крестьян с Жашкевичем была поучительна. Они (яснополянские крестьяне) не верят, что Л. Н. не входит в хозяйство; говорят, что он только притворяется. Минкина, у которой забрали лошадь в саду, ругалась: «Они, черти, жрут, а мне за лошадь рупь отдавать, а нечего есть». Все к одному: уйти из обстановки господской.

Александра Львовна говорила мне, что Софья Андреевна на днях сказала Л. Н., что, если приедет Молочников, она уедет из дому.

2 сентября. Л. Н. верхом. Я с ним. Со станции Козловка хотел по телефону поговорить с Гольденблатом. Начальник согласился, но тульский железнодорожный чиновник отказался соединить, потому что железнодорожный телефон полагается только для железнодорожной службы. Поехали на дачу Занфтлебена, оттуда поговорили. Очень хорошо слышно было. Говорил о вдове-крестьянке, мужа которой убило на железной дороге. Ей предлагают со стороны железной дороги 750 р.

По пути верхом Л. Н. вынимал записную книжку и записывал¹.

Приготовления к завтрашней поездке в Крекшино, очень беспокойные: Владимир Григорьевич боится обыска в яснополянском доме во время

- 59 -

отсутствия Л. Н-ча. Л. Н. этого тоже опасается (на него действует страх Владимира Григорьевича) и берет с собой все, что можно: рукописи, начатые свои статьи, даже и книжный материал к ним.

К тому же пришли опять Жашкевич и Мюллер, Гольденвейзер с женой. Днем был Сергей Дмитриевич, вечером Лариса Дмитриевна. Гольденвейзер играл. Л. Н. после мазурки Шопена:

— У Шопена нет ни одной ноты, которая не была бы необходима. Этого у Бетховена нет.

Потом Л. Н. просил сыграть Аренского. Речь о Дондуковой-Корсаковой. Мария Николаевна о ее страданиях от рака груди. Л. Н. высказал мнение, что есть предел страданиям, что люди почти одинаково много в их жизни перестрадают.

3 сентября. Четверг. Утром приходили Жашкевич с Мюллером. Кинематографщики. Должны были выезжать из Ясной в Крекшино. Л. Н. увещевал кинематографщиков, чтобы не снимали, но они не унимались. Снимали у столбов, перед вокзалом, на перроне. Просили Л. Н. разрешить снять его гуляющим по саду. Он им отказал, но они не постыдились все-таки снять его, когда с вокзала пошел погулять. На станцию провожали Софья Андреевна и Варвара Михайловна. С Л. Н. ехали в Москву: Александра Львовна, Илья Васильевич, Дима, Калачев, Тапсель, Гольденвейзер и я. Л. Н. по дороге был добр, шутлив. Поспал. Присел к нему офицер, рассказывал про Маньчжурию, Китай, интересно.

При прощании Мария Николаевна не поняла и переспросила Л. Н., советует ли Александре Львовне в монастырь.

Л. Н.: Лучше в монастырь идти, чем замуж.

Л. Н. с 1901 г. не был в Москве. Ему в поезде интересно, и мух нет — это одно чего стоит! Когда сел, в поезде стало ему дурно, но дурнота прошла. День знойный. Утром не было росы: можно было ожидать дождя. Не было.

В Москве на перроне за Л. Н. уцепился Спиро. Как Александра Львовна ни дергала его за рукав, он не переставал расспрашивать Л. Н., пока не разузнал все, что хотел. Встречали: Владимир Григорьевич и сотрудники из «Посредника». Л. Н., Александра Львовна, Владимир Григорьевич и я поехали в четырехместной коляске. Владимир Григорьевич сказал кучеру — под Спасские ворота не проезжать, чтобы не оскорблять верующих людей.

Вечером в Хамовники пришел безработный крестьянин Софронов, приславший рукопись своей статьи о Л. Н-че. Л. Н. нашел ее слабой и отговаривал печатать. Между прочим и потому, что не пропустят ее, потому что им нежелательно выставлять в хорошем свете деятельность Л. Н.¹ Иван Иванович рассказал, что на Казанской выставке издательство не было награждено высшей медалью потому, что «ведь оно издает сочинения Толстого».

Л. Н. сказал, что Казанская губерния черносотенная, что оттуда часто получает ругательные письма.

Л. Н. говорил с Иваном Ивановичем о задуманной им серии маленьких книжек о религиозном учении Кришны, Лао-тзе, Будды, Конфуция, Марка Аврелия, Эпиктета, Магомета, Беха Уллы. О Талмуде еще не решил. Есть знакомый хороший человек, раввин, которому можно бы поручить. Главное, в виде нравственных изречений. Иван Иванович потом написал раввину.

В Хамовниках портрет Л. Н. 80-х годов, когда писал изложение Евангелия, переживал семейную драму, основывал «Посредник»: богатырское, бледное, грустное лицо².

4 сентября. В Москве. Л. Н. встал рано, прошелся по саду и проехался на трамвае и на конке. Его узнавали не как Толстого, а как бывшего

- 60 -

жителя Хамовников. На улице прочел бабе открытку. Потом с Гольденвейзером, Чертковым, Горбуновым, Александрой Львовной был у Циммермана, слушал «Вельте миньон пиано». Понравился Шопен: «Прелестно», а потом играли Грига и Вагнера:

— Эта такая чепуха, совсем как в литературе.

Л. Н. Марии Николаевне о Сереже:

— Бедный Сережа: идут — мальчик, весь вымазанный в красках, возле — гимназист. Если бы был мой сын, кем желал бы ему быть? Красильщиком.

В час выехали на Брянский вокзал. Когда вошли в залу, все присутствовавшие сняли шляпы и настала тишина. Здесь опять Спиро завладел Л. Н-чем. Л. Н. отвел его в сторону и сказал ему то, что намеревался ему сказать, т. е. чтобы в Крекшино не приезжал и вообще не приезжал до приглашения. Спиро сейчас же оговорил, может ли встречать Л. Н. при возвращении из Крекшина? Л. Н. согласился. На вокзале женщина хлопнула Л. Н. по плечу: «Простудится старик!» Один носильщик бросил вещи и побежал смотреть Л. Н. Барыня за ним, кричит.

В вагоне третьего класса набилось столько людей смотреть Л. Н., что я одно время опасался, что будет давка, но публика менялась. Присел Черниховский, доцент-акушер, едущий на свою дачу, и разговорился с Л. Н. Рассказал, негодуя, как «Русские ведомости», «Русское слово» и «Раннее утро» не напечатали его воззвание к дачникам, чтобы вместо устройства крокетов, танцевальных мест, устраивать огороды, в которых сами работали бы. Эта мысль его очень занимает, и он уже осуществил ее в своей семье. Л. Н., говоря с ним, говорил и всем вместе едущим пассажирам. Говорил о впечатлениях московских: когда ехал к Циммерману на конке, вспомнил Гусарова, его жалость к животным, лошадям на конках. В Москве замечал грубость народа.

Черниховский: Культуры нет?

Л. Н.: Не культуры, а что у народа нет нравственного сдерживающего начала. Из религии осталась одна внешняя, обрядная часть: посты, перекреститься перед образом. А что прежде было под этим внешним внутреннего, религиозного, нравственного (не воровать), этого теперь нет. Внешнее осталось, внутреннего нет.

О памятнике Гоголю. Л. Н. смотрел его:

— Надо смотреть en face*, а со стороны дурно. Хорошее выражение, грустное и серьезное. Можно бранить и понять. (Скульптора Андреева все бранят.) Выразить духовную личность — этого нельзя. Красавца-гусара можно изобразить. Зачем это ставят памятник? И Гоголя, и Христа рисовать — образ не нужен, а дух. А что же Петр и Тотлебен, которые убивали людей? Забыть про это, а не памятники ставить¹.

Л. Н.: Многое изменилось с тех пор, как я не был в Москве.

Л. Н. поразило, что едут на извозчиках и читают газеты. Кто-то сказал: газетами стали интересоваться все. До Японской войны этого не было.

5 сентября. Крекшино. Пополудни Л. Н. верхом на высокой, семивершковой вороной лошади. С большим трудом садился на нее. Под стремя привязали петлю. Первые две версты было ему трудно с ней справляться: закусывает удила, и голову держит вниз, и внезапно круто поворачивается, и пускается в галоп. Потом объездил ее. Ездили в деревню к токарю. Сделали круг в девять верст. Провожали Л. Н-ча Дима, Владимир Григорьевич и я.

Здешний народ, говорили Чертковы, пьянствует, забитый, суеверный, ограниченнее тульского. Песни всего три-четыре знают. Живут Москвой, в достатке. Дома их больше похожи на дачи, чем на избы.

- 61 -

ТОЛСТОЙ

Крекшино, 5—18 сентября 1909 г.
Фотография В. Г. Черткова

6 сентября. Крекшино. Прошло более трех недель, как Л. Н. ничего не писал, кроме дневника и коротких писем. Последняя его статья была «Заявление об аресте Гусева». Л. Н. теперь пишет «Письмо польке» и исправляет корректуру учения Лао-тзе. Очень много поправок в тексте выбранных мыслей из «Тао-те-Кинга». Л. Н. тут не справляется ни с оригиналом, ни с переводами, а поправляет, переделывает по своей догадке. Поступает по тому способу, что во втором издании «Круга чтения», где мысли других мыслителей поправлял, переделывал по-своему.

Я читал сегодня вырезку «Оторванный от жизни» А. М. Хирьякова из «Киевских вестей» 21 августа. Резкий ответ «Голосу Москвы», очень хороший¹. И в «Русских ведомостях» 5 сентября статья И. И. Горбунова о пребывании Л. Н. в Москве 3 и 4 сентября. Зато статьи Спиро в «Русском слове» 4 и 5 сентября и еврейского корреспондента, бывшего вчера, в сегодняшних «Русских ведомостях» 6 сентября — перечень событий, больше внешний, и не подчеркнуто ничего нежного, задушевного, важного у Л. Н.²

- 62 -

Пополудни привезли от Циммермана «Пиано Вельте» и фотографии, снятые с Л. Н. и с ним бывших и служащих фирмы. Л. Н. очень понравился этюд Шопена в исполнении Падеревского.

Л. Н.: Шопен совсем под его линию подходит, веселый. — Потом понравилась баллада Падеревского: — В ней крещендо удивительно.

Л. Н-чу нездоровится.

7 сентября. Утром Л. Н. гулял к Брянской железной дороге. Писал статью о польке. Исправлял корректуру Лао-тзе. Пополудни ездил с Владимиром Григорьевичем. Утром Анна Григорьевна рассказала, что говорил урядник, будто бы становой намерен произвести обыск. Очень неприятное впечатление. Владимир Григорьевич все, что было в одном экземпляре, отсылает в Англию.

Утром уехал Хирьяков на суд. Перна. Пополудни Димочка с Крутиком — в Телятинки.

Вечером играли на «Миньоне». При увертюре вагнеровского «Тангейзера», сыгранного Листом, Л. Н. чуть не уснул. Остановили эту увертюру. Потом играли рапсодию Листа. Л. Н. не высказался о ней.

Огромная почта. Ламанский пишет и присылает две книги. Одна из книг — «Три мира европейско-азиатского материка» — прислана в связи со статьей «Письмо польке»¹.

Поздно вечером телеграмма от Софьи Андреевны, что она встревожена известием газет о нездоровье Л. Н-ча. Л. Н. ответил: «Совершенно здоров. Очень ожидаю тебя и все Чертковы. Лев»².

Владимир Григорьевич возмущался неверными газетными слухами (для сенсации) и перевираниями корреспондентов последних дней. Первое о Москве: будто бы Л. Н. пожалел, что отстранился от городской жизни. А Л. Н. сказал, что ему множество людей (городских), живущих совсем чуждой ему жизнью, чуждо, а вместе с тем сознает, что он составляет часть их жизни, участвует в их жизни. Второе: о памятнике Гоголю. Л. Н. совсем не критиковал его, а сказал, что он понимает художника, что́ он хотел выразить. Гоголь смотрит на гуляющую внизу публику серьезно, грустно. Но духовное нельзя выразить скульптурой. Третье: о «Миньон-пиано», что журналисты приписывают Л. Н. мнение, высказанное Гольденвейзером. Л. Н. «Миньон-пиано» не считает достижением в популяризации музыки. Это ведь ему с изуродованным вкусом Шопен (в передаче «Миньон-пиано») нравится, а чтобы это была музыка всеобщая, Л. Н. не думает. В Германии будет нравиться Штраус, в России — наша народная.

Л. Н. хорошо настроен. Сегодня не было гостей. Л. Н. спрашивал Владимира Григорьевича про его дядю Пашкова, высланного из России за евангелическую пропаганду. Его выслали и сделали обыск в том же доме в Крекшине, в котором теперь живут Чертковы.

8 сентября. Утром приехали А. П. Алексеев, С. М. Соломахин, 50-летний автор «Дяди Фаддея» и других рассказов «Посредника», с дочерью, четверо из Москвы, молодой крестьянин из Рекинки. Л. Н. с ними после завтрака гулял. Несмотря на вчерашнее кровотечение, Л. Н. гулял и ездил верхом.

Приехала Софья Андреевна. Получен «Маяк» — номер, посвященный Л. Н. Сонечка очень любит читать «Маяк».

Вечером за чаем Л. Н. прочел вслух свое новое «Письмо польке» о том, что̀ делать угнетенным народам и сословиям.

— А теперь «вальс», — сказал Л. Н. и прочел «Недельное чтение» из старого «Круга чтения» — «Беглец» Чехова.

— Как это хорошо читать! Я иногда, когда трогательно или смешно, волнуюсь.

Анна Константиновна: Этот рассказ в «Новом круге чтения» не будет?

- 63 -

Л. Н.: Будет.

Анна Константиновна: Николай Николаевич говорил, что вы выпустили его, потому что несодержателен.

Л. Н.: Жалею, он несодержателен. Это у Чехова всегда. Но трогателен, мил.

Присутствовавший Могилевский, виолончелист, спросил Л. Н., читал ли «Яму» Куприна, что это несравненно грязнее, чем Мопассан.

Л. Н.: Я пробовал читать и не мог. Потом мне кто-то что-то сказал про Куприна, и почувствовал, надо прочесть. Попробовал, но опять не мог дочесть.

Сегодня с 2 до 3 и с 8 до 9 концерт «Миньон». С 9 до 10 Могилевский на виолончели под аккомпанемент Ольги Константиновны.

Вечером Л. Н. мне:

— Опасаюсь за Черткова. Тронут его отсюда.

9 сентября.

— Мне сейчас хочется работать, есть такое, чтобы не расплескать, — сказал Л. Н., вернувшись с утренней прогулки, и потом написал разговор с молодым человеком, с которым только что встретился¹.

Л. Н.: Мне говорят, что преступление — не учить детей, а я говорю, что двойное — учить. В Евангелии сказано, что «жернов на шею»²...

Л. Н. занят «Письмом польке».

Л. Н.: Я замечаю, вы довольно свободны от тщеславия, которое мешает свободе, искренности, правдивости. Это большое преимущество.

9 сентября вечером я выехал из Крекшина в Жилину, Мартин — и дома в Ружомбероке 13—30 сентября.

3 октября. Пополудни я вернулся в Ясную Поляну. Л. Н. до 19 сентября пробыл в Крекшине, потом уехал в Ясную¹.

Л. Н-ча встретил на шоссе около колодца гуляющим. Я шел пешком впереди извозчика. Подошел к Л. Н. поздороваться.

Л. Н.: Видел, кто-то едет — неприятно. Увидав вас, рад.

Л. Н. постарел, ослаб. Я слышал, что, когда он проезжал через Москву, толпа на вокзале его чуть не задавила. И, когда вернулся в Ясную, с ним был сильный обморок. С Л. Н. приехал Беркенгейм и сегодня утром уехал. Л. Н. ободрал себе ногу. Вечером Л. Н. мне:

— Вы должны рассказывать.

Я рассказал о родине, о впечатлениях в пути. Между прочим, я заметил, что кондуктора, рабочие читают газеты.

Л. Н.: В газетах столько новых сведений (самоубийства, грабежи и т. д.), что у читающего их места не остается для серьезного размышления. Газеты — опий, сокрытие того, что нужно.

Л. Н. поставил вопрос: есть ли идейная газета?

Павел Иванович: Были опыты, не окупается. Будет, когда пожертвуют миллионы. Как возникал «Посредник»? Чертков покрывал все расходы, только бы книжки распространялись минимум по 10 тысяч экземпляров.

Л. Н. рассказал, что в «Посреднике» печатаются учения Лао-тзе, Кришны, Конфуция.

— Поссе мог бы издавать идейный журнал. Он и хочет², — сказал Л. Н.

Кто-то заметил что-то о Поссе.

Л. Н.: Так Поссе легкомысленен?

Л. Н. сказал, что нужно бы такой журнал издавать и что он с Чертковым поговорит об этом.

Л. Н.: Николай Николаевич пишет, что придает важность посещению меня Струве. По-моему, Струве никакого впечатления не оставил, будто бы он и не был³.

- 64 -

От 10 сентября до 3 октября Л. Н. написал в форме разговора с крестьянами две статьи: о курении и о податях, военщине; эту продолжает писать⁴. А кончил и послал Поссе «Письмо польке»⁵.

В Крекшине, когда приходили к Л. Н. мужики с хлебом-солью, он сказал, что говорили, будто крепостное право никогда не отчеплется, а прошел год-два... и оно так будет и с землей.

4 октября. Л. Н. переделывал свою статью об анархизме, хранившуюся у Черткова в Англии¹. Пополудни Л. Н. ездил верхом. Я с ним.

— Вам не скучно? — спросил, подождавши и поровнявшись со мной.

Под вечер приехал публицист Градовский, 65 лет, либерал. Очень робел перед Л. Н. и умилялся, восторгался им и был очень тронут, благодарен за его доброту, внимание. Л. Н. говорил с Градовским об общих знакомых. О Бирюкове Л. Н. сказал, что он один из редких по качеству правдивости людей. Ему нетрудно быть всегда правдивым. О Пархоменко. Градовский говорил, что Пархоменко писал и его портрет, быстро, но ему не нравится.

Л. Н.: Недавно получил второе письмо от еврея. Укоряет меня, что в «Азбуке» привожу слово жид, а это оскорбительно для евреев². В мое время оно таковым не было. Другого слова (еврей) и не употребляли. У славян до сих пор не употребляется.

Я: И у малороссиян.

Градовский: У Тургенева есть рассказ «Жид».

Александра Львовна: Тут в презрительном смысле.

Л. Н.: И тут не презрительное — в заглавии не может быть.

Градовский говорил, какая каша теперь среди революционеров: не знают, кто шпион, кто не шпион. И среди правительственных людей. Недавно покончил самоубийством сенатор Коваленский*. Перед смертью выдал Бурцеву материал (тайны правительства): шпионаж, провокаторство.

Л. Н. сказал, что, сколько ему ни рассказывали про Лопухина, Азефа и т. п., он ничего не понимает, так же как слова: «Лампа поехала в Тулу»; не понимает логики, смысла в этом деле (Лопухин — Азеф).

Градовский рассказал, что сейчас 300 тысяч заключенных, а места в тюрьмах для 150 тысяч. Бертенсон рассказывал ему, что на Кавказе есть тюрьма, в которой заключено в девять раз больше, чем полагается. Сосланных больше, чем 100 тысяч. За дела, бывшие три — пять лет тому назад, теперь ссылают. Отрывают людей от работы и еще содержат их на счет народа. Разорение.

Л. Н. рассказал, что на Севере (люди из народа) недоумевают, почему ссыльным дают паек, по семь рублей в месяц. «Где же им самим найти место, чтобы наняться за семь рублей?» Они думают, что ссыльные — это доносчики (на них, т. е. на народ, среди которого сосланы на поселение).

Градовский говорил, что встреча Толстого в Москве 19 сентября имела громадное влияние. Говорил еще, что баварский ландтаг единогласно постановил прекратить конвенцию о выдаче преступников России, даже за цареубийство, потому что там нет правосудия. К сожалению, это совпало с казнью Фарера в Барселоне³.

Градовский о черносотенцах, монархистах, озлобленно.

Л. Н.: Они обманывают высшие сферы, что представляют массы (а их мало).

Разговорились о духоборах. Градовский знал их с Кавказа, с 1877 г.

Л. Н.: Свободники (среди канадских духоборов) — это лучший образец возможности анархизма: им ничего не нужно от правительства.

- 65 -

Л. Н. рассказал, что прочел в «Газете-Копейке», что к М. Н. Толстой в монастыре Шамордино проникли два грабителя.

Софья Андреевна: В московских газетах не было об этом, и Мария Николаевна не написала.

Разговор о газетах. Градовский о возникновении «Копейки».

Л. Н.: А я далек газетному миру. В Москве видел, как читают теперь газеты и какое это страшное влияние. Как хороша была бы хорошая газета, в которой устранен был бы вопрос денежный.

Градовский: И которая, кроме того, не гонялась бы за новостями. Явилась потребность в чтении.

Л. Н. сказал, что получает письма, и очевидно: все сведения из газет. Л. Н. говорил, что теперь получает письма от крестьян: главный предмет — это о личном боге, второе — о вечной жизни. Простолюдин обыкновенно не может себе представить вечное будущее иначе, как временное, а не как безвременное. Л. Н. был Градовскому приятен, но Градовский не был ему интересен: насквозь либерал. Градовского позвала, собственно, Софья Андреевна⁴.

Л. Н. и вчера и сегодня рассказывал с подробностями сны, какие видел.

Вечером читал про Суфия (суфизм) — подвижничество в магометанстве (в Брокгаузе)⁵, сказал, что ему это было известно: молоканин ему советовал в письме читать о Суфии и о нескольких магометанских подвижниках⁶.

5 октября. Понедельник. Вчера вечером Л. Н. сравнивал алхимию, схоластику с нынешней наукой и в чем-то давал преимущество схоластике.

Утром приехал Гольденвейзер. С ним Л. Н. ездил верхом. Он рассказал Л. Н-чу содержание двух новых пьес Л. Андреева. Вечером Л. Н. смотрел в газете «Голос Москвы» фельетон о пьесе Андреева «Анатэма»¹. Недоумевал, жалел Андреева и огорчен был им, что такие глупости, неясности пишет. Градовский говорил про его нескромность: учредил в Петербурге театр, в котором идут его пьесы, вроде театра Мольера — театр Андреева. Говорил про его пьесу из жизни студентов — «Дни нашей жизни», которая давалась в Петербурге 60 раз. Какая неправдивая, грубая и нехудожественная. И Градовский и Гольденвейзер в разговоре о студентах говорили, что они теперь серьезнее, чем прежде (в их времена), и что теперь разврат больше среди гимназистов, чем среди студентов.

Л. Н. говорил про новую манеру писания — метерлинк-андреевскую, что она только внешняя, а надо художественно новую. Старая манера: «Была прекрасная ночь» — уже не годится. Пережиток. Происходит искание новой.

Гольденвейзер спросил, где сказано, что́ ему сегодня рассказал Л. Н., что бог создал человека, чтобы проявить себя.

Л. Н.: В изречениях Магомета².

Л. Н. (о Делире): Мы оба стары становимся. У него, вероятно, то же с глазами делается, что у меня. Всего пугается. Я маленький, близкий предмет принимаю за далекий, огромный (и он, вероятно, так). Наоборот — нет.

С 9 до 9.30 Л. Н. читал нам вслух новейшую, в Крекшине начатую, с тех пор переработанную статью — второй разговор с крестьянином о самопорабощении³. Крестьянин сам обрабатывает и караулит землю землевладельца, идет в солдаты.

Л. Н. на замечание Гольденвейзера констатировал с радостью, с удовлетворением, что люди не из-за выгод должны не участвовать в самопорабощении, а потому, что бог так хочет, а что̀ будет — это не наше дело.

- 66 -

Л. Н. (Градовскому): у Столыпина своих мыслей нет, а все заимствованные у Европы, подражание Европе и хуторское хозяйство. А у 150-миллионного народа должны же быть свои основы.

Говорили о земле, что в Турции она государственная. А в Китае? Никто не знал.

— В Индии, — сказал Л. Н., — земля не считается собственностью.

Разговор перешел на Китай. Гольденвейзер сказал, что Китай вооружается. Л. Н. усомнился, насколько обосновано утверждение, что у китайцев миллион солдат.

Насчет принятия китайцами западной цивилизации, конституции и т. д.:

Л. Н.: Ох, не думаю! У них свои основы, чуждые нам. — И разговорился о книге Ламанского «Три мира европейско-азиатского материка», рассказав содержание ее⁴.

Л. Н. решил начисто переписать второй разговор с крестьянином.

Уехал Градовский. Л. Н. сказал ему, что желает быть с ним в общении. И Гольденвейзер уехал. Л. Н. сказал мне о Гольденвейзере, что он интересен ему тем, что никакого школьного образования не получил, а до чего он образован.

Софья Андреевна рассказала Градовскому, что Л. Н-чу иногда приходила тревожная мысль о психической болезни, и она давала ему обещание ни под каким предлогом не отдавать его в больницу или на произвол врачей.

6 октября. Приехал Андрей Львович с Екатериной Васильевной и дочкой, которая остается, а они уедут в Петербург.

Третьего дня были у Л. Н. телятинские мужики, вчера был староста — жаловаться. На их зеленях паслись 12 лошадей арендатора Звегинцевой. Они загнали их. Становой послал за их старостой, посадил его в холодную, а там ночью был избит (становым? стражниками?). Л. Н. ездил расспросить другую сторону. Звегинцева ему рассказала: старший стражник сознался, что он бил старосту, но за ругань: староста был пьян. Л. Н. советовал помириться. Станового, живущего в усадьбе Звегинцевой, не застал. Звегинцеву спрашивал, кто исполняет должность губернатора. На обратном пути заехал к старосте и просил меня осмотреть его: (увечья). Синяки, ребра подбиты, один зуб сломан, другой — корешок — почти вышиблен и шатается.

День прекрасный. Л. Н. ездил грумантскими, телятинскими и яснополянскими полями и Лимоновской посадкой по таким местам, где десятки лет не бывали. Я с ним.

А. Е. Звегинцева вышла Л. Н. навстречу на двор, приветствовала его, предполагая, что он к ней едет, «наконец». Л. Н. долго не слезал с лошади, так разговаривал с Звегинцевой, потом на повторные приглашения, вошел к ней в дом. Побыв минут шесть и расспросив обо всем, что ему было нужно, уехал. Звегинцева провожала нас через парк до калитки. Л. Н. старался не быть нелюбезным, но не мог не быть в некоторой степени schroff*: не мог быть иным из-за Черткова, в высылке которого она так деятельно участвовала.

Вечером телеграмма от Маклакова: может ли приехать Челышев? Ответила Софья Андреевна: «Просим». Л. Н. был очень рад, когда я ему достал из библиотеки брошюру Челышева. Л. Н. интересуется им как противником вина, поднявшим этот вопрос в Думе, «единственным порядочным членом Думы» (так о нем выразился Лев Львович) и как единственным, который может поднять земельный вопрос по Генри Джорджу (так сказал Л. Н-чу Маклаков), и как самостоятельным и смелым, простым

- 67 -

русским человеком. Челышев все время посылал Л. Н-чу свои речи и статьи против вина¹. За обедом разговор о нем, потом о Л. Андрееве.

Л. Н. спросил, знает ли он (Л. Н.) лично Андреева? Никто (Софья Андреевна, Андрей Львович, Александра Львовна) не мог вспомнить.

Л. Н.: Это нескромно с моей стороны: я его принимаю потому, что могу быть ему полезным.

Андрей Львович: Переделаешь его?

Л. Н.: Этой опасности нет.

Андрей Львович: А помнишь ты Горького в Москве? Ты полтора часа увещевал его и спросил, не обижаешь ли его?

Л. Н. не мог вспомнить².

— Ты говорил ему, — продолжал Андрей Львович, — то, что он писал про босяков, то, что он сам пережил, — было хорошее, а как стал писать рассказы, вроде «Вареньки Олесовой», пошла такая околёсина.

Л. Н. (ко мне): «Я чуть не написал вашему другу Меньшикову. В статье о политике П. А. Столыпина он в конце написал: «Faire bonne mine au mauvais jeu»* вместо «à mauvais jeu». Употребил одно французское слово, и то ошибка³.

И Л. Н. вспомнил кого-то, продекламировавшего «Erlkönig» Гете по-русски и только в конце сказавшего по-немецки: но «der Kind war tot»** ⁴.

Андрей Львович и Александра Львовна заговорили об «Erlkönig» и стали его по-немецки декламировать.

Л. Н.: Я его никогда не понимал: ничего в нем нет.

Вечером Л. Н. прочел что-то из Л. Андреева, и Андрей Львович читал некоторые рассказы из «Рассказов» первого тома. О рассказе «Молчание» Л. Н. сказал, что фальшиво. В рассказе «Жили-были» с одобрением выразился о дьяконе, но сказал, что конца рассказа нет и, кажется, сказал, что нет содержания, а одни картины.

7 октября. Утром Л. Н., когда я ему перевязывал ободранную ногу, сказал:

— Ночью ничего не спал, теперь хочется.

Я: Вы бы легли.

Л. Н.: Нет, утро хорошее, пойду гулять. Пойду к телефону, поговорю с адвокатом или губернатором. Они уже встали. (Л. Н. по делу избитого стражником телятинского старосты.)

Я: Мой отец три четверти дня проспит сидя.

Л. Н.: А ночью спит?

— Да.

Л. Н.: Сон для нашего брата-старика — дело хорошее.

В девять часов Л. Н. пошел пешком к телефону в лесничество. Встречать его поехала Александра Львовна. Пополудни Л. Н. был очень усталый. В 2 часа лег спать. Встал в 5.30.

Приехала Мария Александровна.

Л. Н. о Л. Андрееве — хвалил его маленький рассказ «Валя»:

— Превосходный! Вечером прочтем его вслух. — Про способ писания Андреева Л. Н. говорил, что «Молчание» (рассказ, вчера читанный вслух) очень хорош вначале, но потом переходит в фантастическое, недействительное. Раньше он так писал, а теперь пишет только фантастическое, а это плохо.

Л. Н. припомнил, как верно сказал Гольденвейзер, что ему при чтении Андреева бывает стыдно за него, когда идут фальшивые разговоры.

- 68 -

Софья Андреевна вчера возмущалась тем, что из Крапивны ее спрашивают про ее доход от изданий сочинений Л. Н. Это вводится подоходная подать в России. Не знает, что́ считать доходом. Л. Н. ей довольно долго отвечал, объяснял.

Л. Н. рассказал, что сегодня получил письмо от знакомого Молочникова. Ему определили доход в три тысячи рублей и назначили налог 90 рублей, а у него доход 300 рублей. Он ответил им (земству?) резким письмом. Его за оскорбление заключили, а он только что отсидел 15 месяцев. Просит Л. Н. пособить ему. Л. Н. хочет, но не знает, куда ему обратиться. Просил Александру Львовну спросить об этом Молочникова¹.

Л. Н. после обеда просматривал «Вестник Европы» и взял читать «Новое время». Говорил Марии Александровне, что страшно читать газеты, что смотрел оглавление «Новой Руси», думал, все хорошо, но при самом конце — 12 смертных приговоров.

С 9.30 до 10 Софья Андреевна читала вслух по предложению Л. Н. им вчера уже прочитанный рассказ Л. Андреева «Валя». Меня не тронул, хотя тема выбрана трогательная: о ребенке-приемыше, полюбившем новых родителей, но после суда переходящем к матери. Л. Н-чу понравился, но, по-моему, только относительно, в сравнении с другими. Еще хвалил «Молчание», «На реке» и «В темную даль». Л. Н. рассказал их содержание. В «Молчании» дочь дьячка, революционерка, приехала домой, все молчит, потом бросается под поезд. «В темную даль» — сын-революционер уходит от родителей из богатого дома и потом возвращается. Но почувствовал, что он в таком богатстве не может найти никакого удовлетворения, так ему претила эта роскошь, и снова ушел.

Л. Н. говорил про Андреева, что это большой талант, но в его рассказах надо отчеркнуть, где начинается фальшивая чепуха (и эту часть выпустить). В «На реке» — там, где начинается ненужная сцена на крыше дома. Кажется, в «Молчании» — до кладбища, где начинается сцена на кладбище.

Л. Н. рассказал «В темную даль» и «Молчание» так, что его пересказ мне очень понравился.

Л. Н.: В художественных вещах надо, чтобы было естественно, правдиво. Когда вы читаете, то вы сами должны это переживать, тогда это естественно: ни одной фальшивой ноты, а вместе с тем, чтобы было чувство, которое бы вас постоянно волновало. Когда эти две вещи соединены, тогда естественно.

Л. Н., помолчав, прибавил:

— Я бы Андреева не читал, но он приедет, надо тогда это ему сказать.

Александра Львовна с Варварой Михайловной ушли спать. Остались Софья Андреевна, Екатерина Васильевна, Мария Александровна. Л. Н. продолжал лежать на кушетке, как слушал чтение, и после беседовал о нем. Вставая и подходя к круглому столу проститься, с просветленным лицом и широкой улыбкой сказал:

— Хотел бы сделать Душану Петровичу неприятное, — и Л. Н. посмотрел на меня. — Он не догадается: умереть.

Софья Андреевна: Разве скучно жить? Все тебя любят.

Л. Н.: Нет, чего же лучше, а пора. Знаю, что всем, которые меня любят, неприятно, но ему особо, профессионально неприятно, — с улыбкой договорил Л. Н., уходя.

О Челышеве, которого сегодня ждали, Л. Н. говорил Марии Александровне (по ее словам), что ему очень интересно будет с ним повидаться, так как он сделал расчет на душу — шесть рублей податей, именно такой расчет, какой сделал и Л. Н.

Л. Н. предварительно прочел одну его книжку.

- 69 -

ТОЛСТОЙ ИДЕТ ПО ДОЛГОХАМОВНИЧЕСКОМУ ПЕРЕУЛКУ

Москва, 18 или 19 сентября 1909 г.
Фотография В. Г. Черткова

8 октября. Л. Н. плохо спал. Все-таки бодрее вчерашнего.

Л. Н.: Брошюра Челышева интересна. Я вперед напишу, что хочу ему сказать. Есть мысли.

Я: Челышев посылал всегда свои речи.

Л. Н.: А вы достаньте мне их.

Помолчав, Л. Н. сказал:

— Ученые, члены Думы... На неученых одна надежда. Мух сколько — это они знают. Какой-то Вейерман вычислил, что их семь тысяч видов, и их свойства известны¹. А их, наверно, еще семь тысяч, 170 тысяч микроскопических. Он — Челышев — против государственного, правительственного вмешательства в духовную свободу человека.

Я (Л. Н-чу): Леонид Семенов говорил про Леонида Андреева, что он очень хороший человек. Они большие друзья.

Л. Н.: Какой вы добрый человек, что это напоминаете! Он неясный, но у него чувствуешь стремления к самому высокому, духовному.

Пополудни Л. Н. пошел гулять на шоссе. Варвара Михайловна за ним, опасаясь, чтобы с ним чего не случилось. В шесть часов вечера приехал М. Д. Челышев, член Думы от города Самары.

Челышев — богатырского сложения, с энергичными движениями, красив лицом, с черными, как смоль, усами, густой, длинной гривой, в рубашке и черной курточке. Говорил с убеждением и, может быть, преувеличенным пафосом.

Л. Н. интересовало, что́ он рассказывал о родителях-крестьянах и про свое детство. Родители были странноприимные. Один старик-странник остался у них жить: был болен. Челышев мальчиком спал с ним на печке и с благодарностью вспоминает его поучения.

Еще Л. Н. оценил в Челышеве его убежденность во вреде водки и в том, что должны с пьянством бороться, прекратить его.

- 70 -

Челышев приехал к Л. Н. поговорить о борьбе с пьянством и просить его помочь ему склонить к этой борьбе Маклакова в Думе.

Проекты Челышева о прекращении продажи водки поддерживали в Думе священники, крестьяне из правых и некоторые депутаты из всех партий, но больше из правых и октябристов.

Он приехал просить содействия Л. Н., чтобы склонить кадетов.

— Вот моя просьба: духовные, в школах, в армии должны ввести преподавание о вреде алкоголя. Столыпин тоже желает трезвости и царь. Но многое зависит от интеллигенции. Повлиять на них можете вы.

Л. Н.: Моя вся надежда в России на мужика, который знает бога и знает, что надо жить для души. Интеллигенция отпета. Одна надежда на народ, на его религиозное воспитание, но не на то, чтобы молиться иконе. Интеллигенция <стремится залезть> на шею народу. «Мы хотим служить народу» — это патент. Я всюду стою за радикальные средства: нравственное, религиозное пробуждение, чтобы пьянства не было.

Челышев: Считаю, что «пьяный вопрос» я почти кончил. Я просил Маклакова. Попросите вы Маклакова: с юридической стороны помощь нужна. Непременно!

Л. Н.: Нет, не думаю. Нужно нравственное религиозное чувство — вот что главное; а чем больше насилие, тем больше оно (чувство) уменьшается. Все эти виселицы развращают народ. Закон состоит <в том, чтобы> предоставить право всякому (обществу) селу определить, нужен ли ему кабак.

Челышев: Чтобы шинков не было.

Л. Н.: Как же им не быть?

Челышев: Первое — сделаем бездоходным это средство: кабаки могут открываться только в селах, где свыше 500 жителей, и они могут запрещать открытие, и второе — ярлыки на бутылках, номер лавки. Третье — только одну бутылку в день можно продать одному и тому же лицу. Нужны кадеты, нужен Маклаков, чтобы говорил. Всей душой стою за него (непременно Маклакова). Вы за свободу? Дайте мне, дайте мужикам свободу закрывать кабаки. В Первой думе меня осмеяли. Это не введение питейного налога, а освобождение от рабства.

Образчик этикетки, привезенный Челышевым и исправленный Л. Н-чем*: «Водка — яд, от нее большой вред и душе и телу».

Л. Н. второпях сказал. Подробнее обдумавши, думает что так: «Водка — яд, и пить ее — большой вред для души и тела. А потому и большой грех потреблять ее, угощать ею и также приготовлять этот яд и торговать им».

Челышев: Мои мечты: когда же народ будет трезв?

Л. Н. (с усмешкой): Да, да, да. О вреде народного образования — надо прибавить семь тысяч видов мух. А о смертной казни? никто не подымал (в Думе) этого вопроса?

Челышев: Были попытки, теперь нет.

Л. Н.: Это ужасно!

Челышев начал:

— Вот вы указали прекрасно на подати, которые берутся с крестьян. Я думаю, что для меня разрешение питейного и земельного вопроса — это все.

Челышев о торговле хлебом:

— Должна быть регалия государства. Государство должно определять, какое количество мы дадим на мировой рынок.

Л. Н.: Позвольте, как в подробности вы представляете себе это? Как в деревне определить?

- 71 -

Челышев: Государство определит, сколько оно вывезет, и определит, сколько волость будет ссыпать в волостные амбары и сколько сеять на будущее. Может вспыхнуть война; в голодный год, чтобы народ не покупал по полтора рубля пуд, а цена ему рубль. Ведь голодный год съедает три года. Одна цена должна быть.

Л. Н.: Этого я не понимаю: как одна цена?

Челышев: Это цена хлеба, который вы ссыпаете в волостной амбар.

Л. Н.: Теперь положение, как было при крепостном праве; народ чувствовал, что нельзя продавать людей. Случайно Александр II сделал, потому что это сделано было в Европе. Подражал так, как теперь Столыпин подражает. И теперь крестьяне становятся рабами: владеет ими тот, кто владеет землей, а этот глупый человек — Столыпин — думает, что он поможет, когда наделает новых рабов. Но нам надо подражать только, а своим умом ничего не сделают; кто же это сделает, оставит добрую память по себе. Вы — такой человек, который думает своим умом: свели все подати на землю, не посылаете сына в город.

Челышев: Приношу вам мою искреннюю благодарность за внимание.

Л. Н. сказал про Н. В. Орлова: «Вот мой любимый художник».

Про картину «Шинкарка»: «Он нарядился в онучи и ее уличает».

Про картину «Со службы»: «Солдат пришел, а она нажила с другим ребенка».

Челышев: Он простил ее — машет рукой. Мужик может это сделать.

Л. Н., уходя в свою комнату, взял французский роман.

— Пока полежу, почитаю «L’immol黲.

9 октября. Л. Н. поручил переписать и переслать Челышеву письмо владимирского крестьянина о том, что Крестьянский банк продает купцам земли, которые у него арендовали крестьяне¹. За завтраком Л. Н. рассказывал, что́ слышал от приказчика: приказчик сегодня утром на Воронке около купальни видел двух лосей. Один, верно, теленок, подложил голову под морду матери, и так стояли. Л. Н. захотел увидеть их и пополудни поехал верхом в те места. Я с ним, лесами за Воронкой и по краю глубокого барсучьего оврага. Из него вышли лоси. Приказчик говорил, что он ни за что не убил бы лося. Вечером приехавший Илья Львович, месяцев пять не бывший дома, которому Л. Н. тоже рассказал про лосей, говорил тоже, что больше не мог бы убивать их. Он убил двух. Лоси кормятся зимой верхушками ветвей ветлы.

Л. Н.: Не скачут, рысью бегут.

Сегодня было очень много нищих, бедных вдов, за советами. С административно-ссыльным Л. Н. поговорил.

Илья Львович рассказал про 16-летнего сына Мишу, учившегося в Москве, откуда исчез. Одна телеграмма, которую получили, гласила об этом. Другая: «Скончался». Поехали мать и отец разными поездами хоронить его в Москву. Оказалось, телеграфист ошибся, телеграфировав «скончался», вместо «скрылся». Миша ездил к казакам около Новочеркасска наниматься на работу. Его, по паспорту узнав, старики-казаки уговорили новой жизни (рабочей) без благословения родителей не начинать. И он через неделю вернулся домой. Он учиться не хочет; говорит, что он прокормится: хочет быть кучером-наездником. Отец хочет, чтобы он получил хоть какое-нибудь образование, хоть техническое училище, хоть в машинисты. Софья Андреевна тоже стоит за образование, хотя вперед уверена, как говорит, что Миша учиться не будет.

Л. Н. отвращение Миши к учению в школе разделяет (не осуждает): это (у Миши) признак здравого ума. И Л. Н. говорил, что надо бы узнать, какая его нравственность, нравственное отношение, жизнепонимание: пьет? курит? здравый (т. е. свой самобытный) ум? и половое?

- 72 -

Отец говорил, что Миша курит, пьет лишь изредка и мало, и в денежных требованиях и расходах скромен.

Спрашивали про газетные известия, будто бы в Шамординском монастыре к Марии Николаевне ворвались грабители. Хотя оно было в нескольких газетах, никто в Ясной Поляне — ни Андрей, ни Илья Львович — не спросил Марию Николаевну, что́ было. Она же сама не пишет. Илья Львович подтвердил, что это было: калужский судебный следователь ездил туда и негодовал, что из-за десяти похищенных рублей должен производить следствие. Подробностей Илья Львович не знал. Л. Н. говорил, что представляет себе, как испугалась сестра, и «эта характерная точка зрения следователя».

Софья Андреевна очень ласково встретила Илью Львовича. Л. Н., лежа на кушетке, очень дружески, как с давно не виданным другом, спокойно побеседовал и после обеда и вечером. Я после обеда ушел, а в 10.10 застал разговор на том, что Илья Львович рассказывал, как молодое поколение развращено.

Л. Н.: Это ничего, а на всех экзаменах задают из закона божия вопрос: «А что, убивать можно?» — «Нельзя». — «Всегда нельзя?» Следует ответ, что не всегда, а можно на войне, по приговору суда и т. д. — И Л. Н. рассказал, какие письма получает сплошь и рядом. (Цитировать мне письмо крестьянина Владимирской губернии, полученное вчера. Л. Н. прочел его Челышеву. Удивительное письмо.)

Л. Н. рассказал о Челышеве, о его проекте ограничения продажи водки.

О деятельности Крестьянского банка. Про сегодняшнее письмо владимирского крестьянина Фомина о том, что Крестьянский банк землю, арендуемую у него же крестьянами, продал купцам. Отруба.

— Гадкая деятельность, — заключил Л. Н.

Илья Львович: Не совсем: без Крестьянского банка не могли бы крестьяне покупать. — Илья Львович рассказал из своей практики некоторые дела, где помог крестьянам.

Л. Н.: Можно на всяком поприще добро делать.

Разговор о Л. Андрееве.

Л. Н.: Его прежние рассказы с 1901 года: «Молчание», «Валя» — превосходны. «На реке», «В темную даль» — прекрасные, но там уже начинается чепуха, преувеличенные чувства.

Илья Львович сказал что-то, что у Андреева своя манера писать.

Л. Н.: Одна манера должна быть у всех: писать ясно и чтобы было понятно. А он вступает в область запутанного, непонятного, сумбур, как в рассказе «Тьма», «Семь повешенных». (Об этих рассказах говорил Илья Львович.) Ты расскажи приготовления одного повешения, только было бы правдиво, и по коже мороз пробежит.

Л. Н. говорил про какую-то нагроможденностъ картин, развинченность чувств у Л. Андреева. Илья Львович сказал, что ему доктор заведения, в котором Андреев лечился водой, рассказал, что он был пьяница и у него осталась нервность, впечатлительность.

Л. Н.: Мне это очень жаль, это мне объясняет многое у Андреева. У него, как в клинике живут, прекрасно описано.

Л. Н. желает читать и «Семь повешенных» и «Красный смех», но прямо не просит найти ему их в библиотеке, чтобы не утруждать.

Когда Илья Львович уезжал в 10.45, Л. Н., прощаясь, целуясь, как всегда, со всеми родными, сказал:

— Очень тебе рад был, хорошо поговорили.

Когда остались Л. Н. и я одни, я сказал, что меня Андреев не захватывает. Пересказ Л. Н. «Молчания», «В темную даль» — да. А сами эти рассказы Андреева — нет. Они натянуты, неестественны.

- 73 -

Л. Н. ответил:

— Вы слишком строги, а может быть я ошибаюсь, потому что я хочу найти хорошее у него. Тут что́ интересно: пока он так (хорошо как в 1901 году) писал, его не замечали.

10 октября. У меня ночью и днем было сильное головокружение. Встал только в пять вечера. Л. Н. три раза посетил меня: не может ли мне чем послужить? Большое участие проявили все домашние.

Л. Н. говорил третий раз про полученные письма:

— Копыл из Новой Басани все бранится¹. Автографы — хочу написать раз навсегда, чтобы не обращались². И написал русскому учителю³. Другим же — без ответа. И письмо от толстовцев об образовании из Пятигорска. Знаете, там колония толстовцев. Оттуда пишет молодой человек: «Какие мы толстовцы? и пьянствуем, и деремся, какую жизнь ведем?» и что он хочет уехать, чтобы получить образование. Я ему хочу написать и выбрал из каталога Павла Ивановича книг на 11 рублей 70 копеек, которые, прочитавши, может, получит полное образование⁴. А там и дорогие: Кропоткин — 80 копеек, а то по 3, 5, 10 копеек.

Л. Н. хотел сегодня поехать в волостное правление на суд Резунова с мачехой. Он, женатый на москвичке и живущий там кучером, хочет дом продать, хотя имеет двух сыновей. Тем мачеха, и так им прогнанная, будто за воровство, лишится крова. Но пошел пешком на шоссе встречать Александру Львовну из Тулы. Она привезла три тома Андреева: пятый и шестой полного собрания и первый том мелких рассказов. Л. Н., просматривая содержание их, сказал:

— Я раньше читал и слишком строго отнесся к ним.

Л. Н. рассказал, что он сегодня камень бил на шоссе. Два камня разбил.

— Вы не одобрите, — обратился ко мне, — хорошая работа.

Варвара Михайловна: Он сидит, камни бьет, а Белка рядом сидит. Она гуляет со Львом Николаевичем.

Вечером Л. Н. не выходил, чай не пил: устал от прогулки, лег в 11.30.

11 октября. Утром был у Л. Н. Сережа Попов, автор писем к В. Скороходову о путешествии с братом Львом без паспортов, на пути к матери в Петербург, пешком и товарными поездами. Очень скудно одет, маленький, белокурый, вида детски невинного. Он вышел из гимназии, прожил три-пять лет у Скороходова и еще где-то на земле. Белинький спросил его, сколько десятин земли у Скороходова.

— Двадцать пять присвоенной, а двадцать десятин арендует.

Были еще Гусаров, проживающий с семьей в Телятинках у Чертковых, оклеивающий дом, Перевозников и Белинький. Перевозникову предстоит, может быть, военная служба, он еще не решил, отказаться ли. Л. Н. говорил ему, что быть или не быть солдатом — это дело между ним и богом. Но, если служить — не оправдывать служения, знать, что это грех. Оправдывать — самое худшее.

Л. Н-ч С. Попову о рассказах Андреева «Семь повешенных» и «Тьма»:

— Слабо, психологически неверно, много лишнего. — Л. Н. вспомнил некоторые подробности о казни цыгана как верные.

Как вчера, так и сегодня — тяжелые просители. Л. Н. слаб. В кабриолете ездили в Казначеевку к больным. Л. Н. пешком домой. Вечером написал семь страниц писем: Лебрену, Желтову и Черткову¹.

Получен октябрьский номер ньюйоркского журнала «The World’s Work» со статьей «Tolstoy in the Twilight» и фотографиями посещения Ясной Поляны летом Генри Джорджем-сыном. Довольно хорошее описание и очень тактичное, учтивое².

- 74 -

Л. Н. заметил в «Новом времени» неприязненную критику Кравченко на появившийся альбом Орлова «Русские мужики»: девять картин Орлова с предисловием Л. Н. Толстого. «Заслуга же Орлова только в том, что он о народном горе рассказывал в целом ряде картин, тогда как другие делали это между прочим, лишь изредка заглядывая и сюда». Картины находит вялыми, фотографическими, тенденциозными³.

Л. Н. вял.

12 октября. Понедельник. Л. Н. написал много писем, также и Александра Львовна. Она пишет каждый день не менее пяти, а то и двенадцати от имени отца или от своего имени за отца. И Софья Андреевна сегодня написала семь писем, главное — за Л. Н. Иные к ней обращаются, чтобы не тревожить Л. Н.

Я с Л. Н. ездил на Воронку мимо Угрюмов, Горюшина, Рвовской казармы. Делир три дня стоял, поэтому горячился. Л. Н. пускал его рысью и галопом в гору. К концу так горячился, что Л. Н. надоело.

Утром был молодой человек, говорил с Л. Н. об искусстве и науке и ждал книжек. Посетителей никого. Александра Львовна спрашивала Л. Н., читал ли дальше Андреева. — «Читал». — Александра Львовна хвалила, как хорошо читать с отметками Л. Н.: от 0 до 5. Эта книжка, рассказы Андреева, находится у Александры Львовны. Софья Андреевна предлагала вечером читать вслух; Л. Н. и Александра Львовна высказались за чтение про себя. Л. Н. сказал, что вслух надо все читать, а тихо, для себя, пропускаешь, и потому очень быстро читаешь.

Софья Андреевна: Талант у него есть?

Л. Н.: Талант это несомненный, <но> отсутствие чувства меры и самокритики.

Александра Львовна спросила, какие мелкие рассказы хороши и читал ли большие и драмы.

Л. Н.: Из рассказов «Собака» («Кусака») вам понравится. «Праздник» хорош, но опять испорчено. Больших (рассказов) и драм не читал.

Софья Андреевна: Андреев все замечает. Его художественные подробности — это способность наблюдения или дарование?

Л. Н.: Дарование в этом и состоит. Язык прекрасный (каким говорят).

Л. Н.: Если бы я знал Андреева, я поместил бы его рассказы в «Круг чтения». Есть места хорошие, но потом, когда начинаются фантастические соображения...

За чаем Александра Львовна опять спрашивала об Андрееве.

Л. Н.: Очень хороший рассказ «Христиане». Это — такая сатира на христианство, на квазихристианство. Это, вероятно, действительно происходило в суде и он присутствовал¹.

Л. Н. получил анкету редакции берлинского журнала «Neue Gesellschaftliche Korrespondenz» с вопросом: «Sind Sie für Beibehaltung oder Abschaffung der Todesstrafe?»*

Л. Н. подписал, но не отослал следующую версию: «Es thut mir herzlich leid, dass Sie eine Frage, die für wirklich aufgeklärte Leute schon lange her keine Frage (mehr) ist, stellen mir, der durch nichts, wie mir scheint, bewiesen hat, dass er ein Schelm oder Dumkopf wäre»**.

Кроме нее, написал еще несколько коротких ответов. Вечером я спросил, который нужно отослать. Л. Н. ответил:

— Колеблюсь, не было бы обидно.

Потом смягчил один и поручил переписать и подписал².

- 75 -

ТОЛСТОЙ В РОЗОВОМ КРЕСЛЕ

Ясная Поляна, 1909
Портрет (масло) работы И. Е. Репина

13 октября. У Л. Н. изжога. Слаб. Пополудни гулял. Пишет в письмах к Лебрену, Черткову и говорит, что желал бы умереть, и говорит, что из его проповедей ничего не выходит (никакого эффекта не видать). А как раз теперь больше, чем когда-либо, распространяется книжками и усваивается жизнепонимание Л. Н. Доказательство: почти ежедневно получаемые одно-два сочувственных письма, большинство от крестьян. Ругательными письмами, которые в последние полгода стали очень часты, по нескольку в неделю, Л. Н. тяготится: действуют на него удручающе. Александра Львовна мрачна тем, что Л. Н. думает, ожидает и говорит о смерти. Она живет им. Она с Варварой Михайловной теперь усердно секретарствует Л. Н-чу и прекрасно преуспевает в новой для нее роли. Близка и жизнепониманием, и детской любовью к отцу. Ей будет ужасна потеря отца.

Л. Н. за обедом показал серию книжек «Библиотека-копейка», издаваемых Миролюбовым, издателем «Журнала для всех».

Л. Н.: Я бы хотел посоветовать им, чтобы не одни рассказы печатали из «Круга чтения». Спрашивают, что им печатать¹. Я хотел бы предложить им те же книжки, что Ивану Ивановичу. А ему это неприятно не будет? Я хотел бы посоветоваться с вами.

- 76 -

Я сказал, что, разумеется, надо это посоветовать им. У них свой круг читателей, а у «Посредника» — свой. Л. Н. сказал, что он так же думает.

— Как они («Библиотека-копейка») оплачиваются? (получают доход).

Я: Во-первых, чужими объявлениями на обложке; во-вторых, (своими) объявлениями, также на обложке журнала. Живая и оплаченная реклама.

Л. Н. за обедом просил написать Ивану Ивановичу об этом и задержать ответ «Библиотеке-копейке».

Я прочел письма сербки и болгарки. Обе спрашивают, что им выбрать. Сербка спрашивает, есть ли для девушки иной, лучший путь «христианской общественной жизни», чем брак, материнство. Вторая, болгарка: учиться ли ей и чему (философии?), чтобы воспитать себя, или выйти замуж. Каково назначение девушки? И рассказал о них за обедом Л. Н-чу и после снес ему письма в кабинет². Тут мне Л. Н. сказал:

— Я теперь думаю о женщинах, что существенная их сила — материнство. Суфражистки, государственные женщины: Екатерина II или (королева) английская — (их деятельность) не первостепенная. В области религии ни одной женщины-учительницы. Но это не исключает, что они не могут быть полезны во всяких отраслях (занятиях, областях).

В 9.25 Л. Н. пришел в столовую с книгой Л. Андреева, сел к круглому столу и читал «Проклятие зверя».

— Описание города, — сказал он, — восхитительно! Теперь я буду хохотать, — и передал Софье Андреевне — читать вслух. Потом сам продолжал читать и сказал:

— Длинно, а в конце скучно.³

Мы — Софья Андреевна, Александра Львовна, Варвара Михайловна и я — пили чай. Л. Н. все читал для себя за круглым столом. Чаю не пил. Попробовал кефир. В 10.50 снес книги Андреева Александре Львовне.

— Надо прибрать их, чтобы они ему не попались. А то я сделал там замечания, для него нелестные.

Я: Ему будут интересны и полезны.

Л. Н.: Очень резки: «Чепуха» и в этом роде.

Александра Львовна все свободное время читает Андреева.

14 октября. За завтраком Белинький, выбиравший и переписывавший сегодня письма к Л. Н. для Черткова (раза два в неделю приходит отбирать их), заговорил о Веригине, что пришлось ему заступаться за него.

Л. Н.: Его положение такое: верят в него, он должен быть деспотом. В чем же его обвиняют?

Белинький: Что велел свободников сечь. Не знаю, верить ли.

Л. Н.: Лучше не верить. Осуждать очень легко.

За обедом Л. Н. сказал:

— Сергей Попов, не тот, который был на днях, а крестьянин, пишет хорошее письмо, просит выписать ему газету.

Софья Андреевна спросила, какую.

Л. Н.: Это не пишет, а «Газету-Копейку». Что она стоит?

— Три рубля 60 копеек в год.

Л. Н. подумал:

— Напишу ему, что я не советую ему газету, а вместо того пришлю побольше книг¹.

Л. Н. (ко мне): Славянские девушки об одном и том же пишут. Вы можете писать по-сербски?

— Нет.

— А по-болгарски?

— Уж совсем нет.

- 77 -

— Как же им отвечать?

— По-русски.

Когда я в 10.15 пришел в залу, застал Л. Н. с Софьей Андреевной, играющих в четыре руки. Александра Львовна и Варвара Михайловна ушли спать. Л. Н. вышел в 10 часов к чаю в залу и сказал:

— Сегодня хочется или в карты играть или в четыре руки на фортепиано.

— Л. Н. отвык совсем от игры. И мне с ним, тоже не игравшей, трудно, — говорила Софья Андреевна.

Играли симфонию Гайдна и по нескольку раз повторяли отдельные части. Играли с час.

Перевязывал рану на ноге Л. Н. Он говорил мне:

— Хорошая статья индуса, хочу ему написать.

Вчера я показал Л. Н. статью в «The Vedic Magazine», № 4, «Plato and Shankaracharya».

Л. Н.: Я люблю индийскую философию. Завтра напишу ему². Две крайности у молодых людей*: игнорирование того, что думали старые, а у индусов (и у нас) — вера в авторитетность, придавание значения и объяснение каждого слова их (индусских) мудрецов (и нашей Библии), которых они и не говорили, а писавшие их переврали.

Главная черта домашней жизни у Толстых нынче та, что несуетливо. Л. Н. так спокойно и, по-моему, так плодотворно работает, как никогда. Гостей, посетителей очень мало**. О политике никто не говорит. Софья Андреевна спокойна, не раздражена ни семейными, ни хозяйскими, ни издательскими, ни политическими (казни), ни общественными делами, ни высылкой Черткова, Гусева, полемикой с кем бы то ни было. Отпала и та доза суетливости, которую вносил Чертков, особенно когда бывал возбужден и рассказывал Л. Н-чу подробно о множестве дел. И та доза задорливости, которую вносил Гусев, волновавшись обидами, причиняемыми правительством единомышленникам и революционерам.

15 октября. Л. Н. утром поздно, в 8.30, проснулся. Звонил, никто не услышал. Когда я перевязывал ногу уже насухо, одной ватой, чтоб беречь струп, Л. Н. сказал:

— Осенняя погода. Ваши девицы озадачили меня (задали мне вопросы). Раньше я отвечал просто: целомудрие выше материнства. Нынче вижу, что и материнство есть......*** Ответить можно, но не знаю еще, как выразить. Но вопрос нельзя ставить так, что дилемма между наукой и материнством. Заметил, что она (сербка) даже пишет о «браке», а не о «материнстве».

Илья Васильевич спросил из другой комнаты:

— Протопить вам не надо?

Л. Н.: Нет, нет.

Я сегодня ездил в Колпну, Кочаки, Угрюмы, Воздремы, Телятинки. Как мне передали Варвара Михайловна с Александрой Львовной, за обедом Л. Н. говорил, что он теперь боится Андреева, увидав иллюстрации в «Искрах» из представления «Анатэмы» в Художественном театре¹.

Л. Н.: Из искусств драма и музыка имеют две стороны: одна — исполнение, а другая — сама вещь. При исполнении забывают саму вещь, потому что хорошее исполнение затемняет произведение. Иной раз спутывают содержание вещи с исполнением: хорошее исполнение, а содержание никуда не годное. В музыке аккорды великолепны: иногда слышить аккорды — плакать хочется, — техника удивительная, а вещь

- 78 -

никуда не годится, но производит впечатление. А эти похвалы и впечатление от исполнения портят автора, который принимает похвалы на свой счет. Если эту самую драму будешь читать, так бросишь: такая скука. А между тем, при талантливом исполнении на сцене, смотришь с удовольствием. То же самое можно сказать и про музыку. Это не то, что наше ремесло — литература и всякая поэзия.

За чаем Александра Львовна рассказала, что сегодня телушка катала пастушка Петюшку, сына кумы Аннушки. Он дразнит ее.

Л. Н.: Он, должно быть, без надобности ее стегает. У них свои счеты.

Л. Н. принес буддийскую книжку и оттуда прочел одну из пяти буддийских заповедей: никакое животное умышленно не убивать.

Л. Н.: Это хорошо: умышленно. А то муху нечаянно убьешь.

Просил выписать ему две индийские буддийские книги о европейцах:

— Эта тема была использована Вольтером или кем-то. Благодарная тема, когда человек живет вне этой (своей) цивилизации.

Л. Н.: Меньшиков пишет, что одного недостает: обучения военному строю в сельских школах, как в Германии. И что надо набирать солдат помоложе, пока еще доступны воспитанию².

Л. Н. говорил о письме Жашкевича и Мюллера:

— Их в тюрьму сажали. Как я с ними говорил, по-русски? Очень хорошо пишет³.

16 октября. Был С. Т. Семенов. Разуверился в пользе землеустройства по закону 9 ноября: закон внес недовольство, раздор среди народа. В их местах поджигают поселившихся на отрубах и собираются перевешать стариков, закрепивших за собою землю.

Сергей Терентьевич желал бы, чтобы Л. Н. именно теперь написал об этом, и думает, что теперь решение земельного вопроса единым налогом внесло бы успокоение.

Л. Н. утром, поздоровавшись с Сергеем Терентьевичем в зале, сошел. Я за ним: пора было в лечебницу. Л. Н. в передней с озабоченным выражением лица спросил:

— Ведь он за отруба?

Я ответил, что был, но теперь мнение его изменилось. Именно об этом пришел поговорить. Л. Н. очень обрадовался.

За завтраком застал нового гостя: М. А. Липинскую — женщину-врача, польку, практикующую в Вогезах, во Франции. Проповедует гигиену. Пришла посоветоваться с Л. Н. о своей работе, которую пишет. Л. Н. с ней много беседовал. Впечатление приятной, тактичной, умной¹.

Пополудни я поехал с Л. Н. к волостному правлению. Л. Н. просил позвать старшину. Вышел исполняющий его должность, позже писарь. Л. Н. спрашивал, есть ли закрепление за собой земли. Ответили, что в волости 45 случаев.

Л. Н.: В каких деревнях?

— Во всех по одному — по два случая. В Городне больше всех: переселившиеся в Сибирь закрепили и продали. В Подыванькове двое, живущие в Москве и в Туле. Богатые закрепляют, у стариков власть против сыновей. Бедные видят, что переделов не будет.

Л. Н.: Это грех (закрепление). Не надо вам способствовать этому.

Писарь: Нам начальство в вину ставит, что мало закрепляющихся. Говорит: «Долой вас со службы».

Л. Н.: Правительство сегодня одно, завтра — другое. Думу можно сменить; а тут землю покупают дешево кулаки — новые помещики, и в их руках очутятся пастбища, будут жать крестьян.

Присоединившийся к нам мужик сказал:

— Известное дело. А продавшие землю останутся нищими. Кто продал, прожил.

- 79 -

Л. Н. спросил, когда будет суд над Резуновым с мачехой, хочет присутствовать.

Вечером беседа с Сергеем Терентьевичем и М. А. Липинской.

Л. Н.: Мясная пища держится по инерции, так как довода в ее пользу никакого нет.

М. А. Липинская (?): Эта книга — психотерапия.

Л. Н. (?): Почему же вы такое скверное слово употребляете? Из Горького что́ вам нравилось?

— Драматическое искусство.

Л. Н.: Надо, чтобы искусство было просто, ясно, доступно всему народу и вместе с тем захватывало струи жизни. До́лжно писать, чтобы забирать душу, и ясно. Тут же никакого искусства нет. Там много литературы, но они все пишут для высших сословий; низкий, мерзкий уровень высших сословий. У народа — наоборот.

17 октября. Л. Н. третьего дня и вчера получил письма с возражениями против его слов, сказанных на прощание Челышеву: «Когда у нас в Думе отменят смертную казнь?» Анонимная аристократка и рабочий, оба, негодуя, пишут, что надо убийц вешать. Л. Н. написал сопроводительную статью к этим письмам и хотел отправить в «Новое время» и «Новую Русь», но передумал: «Вызовет раздражение и толки обо мне». Кажется, не пошлет никуда¹. Это мне рассказала Варвара Михайловна.

Л. Н.: Много интересных писем. Из 14 только два просительных. Письмо от Челышева. Видно, что он поглощен своими думскими делами, выражает охоту делать, о чем говорили с ним, и просит ярлык на бутылки с водкой моей рукой написать.

Л. Н. так и сделал². Л. Н. говорил про только что полученную им русскую книгу из Баку о бехаизме³ и покачал головой. Александра Львовна спросила, почему качнул головой.

Л. Н.: Бехаизм — это высочайшее учение, написанное с восточным пафосом, о том, что не может быть насилия (ясно показывающее, что зло не может побеждаться насилием). Главные враги религии не те, которые убивают, а те, которые искажают религию, учение, как здесь (в бехаизме) — раздор между сыновьями. У Беха Уллы два сына (две партии) и спорят, кто из них настоящий наследник проповеди отца, и они один на другого клевещут. То же самое было у нас с Иисусом Христом. Это все, наверное, было и у Павла. Вопросы у Христа — вечные, а у него (Павла) интересы мелкие.

Александра Львовна, разбиравшая полученные сегодня письма:

— Ты получил письмо от человека, который раньше писал тебе, что видел. А ты ему ответил, что спиритизм — это глупости.

Л. Н.: И он (в нынешнем письме сознается) что он-то не видел, а слышал от другого⁴. Какое это влечение к чудесам! Бабу принес его поклонник книгу, где описал три тысячи им (Бабом) совершенных чудес. Баб велел уничтожить эту книгу и сказал: «Мои последователи должны верить только моим словам и написанному мною. Время чудес прошло»⁵.

Пополудни я ездил с Л. Н. верхом к телефону на Занфтлебенскую дачу*, поговорить с Ольгой Константиновной, которая с детьми у Кунов, и назначить свидание на шоссе на Косой Горе, потому что в доме гость. Потом к П. А. Буланже поговорить насчет книги о бегаизме и работах Павла Александровича⁶. Обратно ехали стремглав, крупной рысью, около четырех верст.

Вечером приехали от «Общества деятелей печати» с фонографом и фонофоном, в который хотят записывать голос Л. Н. по-русски, по-английски

- 80 -

и по-французски. Вечером представляли фонофон: песни соло и хоровые, балалайку, скрипку, фортепьяно и комические монологи. Вышло неудовлетворительно: инструмент нечисто передает звуки (далеко не так чисто, как граммофон у Чертковых или фонограф эдисоновский у Л. Н.), и выбор был неудачен, безвкусен*. Еще хорошие песни выходили кое-как.

О монологе городничего из «Ревизора», произнесенного Борисовым, Л. Н. сказал:

— Нехорошо, неталантливо.

Л. Н. просил к чаю прекратить игру. Потом из любезности похвалил Трояновского. О фонофоне выразился:

— После «Миньона» нельзя слушать.

С фонофоном приехали: поэт И. А. Белоусов — товарищ председателя «Общества деятелей периодической печати и литературы», И. И. Митропольский — редактор «Столичной молвы», А. Г. Михелес от общества фонофонов и механик Hampe. Очевидно, цель — не сохранение голоса Л. Н. для «Общества деятелей печати», а скрытая — добыть пластинки с голосом Л. Н. на русском, английском, французском языках для Общества граммофонов⁷.

18 октября. Утром фонофонщики томили Л. Н. вместо 20 минут, как обещали, целые часы. Говорил в трубу Л. Н. в отвратительном, нагретом и пропитанном запахом масла и испарениями воздухе по-русски и по-английски, по-французски и по-немецки будто бы для общества русских писателей, а в действительности для фирмы «Граммофон». Сказали Л. Н-чу, что он будет говорить для школ, как кинематографщики сказали, что будут снимать для педагогических целей, а после сами признались, что врали. Приемы одни и те же. Да и вся затея Общества писателей — собрать голоса живущих знаменитостей (Вересаева, Муромцева, Толстого) — скорее всего внушение этой фирмы, чтобы иметь работу и, главное, раздобыть голос Толстого.

Утром Л. Н. сказал мне, чтобы им еще раз внушить, что подарка, фонофона, он принять никак не может:

— Как тяжело это нашествие вчера, ах, как тяжело! Одно утешение: кто бы они ни были, как ни чужды своими взглядами, надо отнестись к ним, как к братьям.

Л. Н.: Белоусов очень добрый, симпатичный.

Белоусову, которого встретил сегодня на лестнице, Л. Н. сказал:

— Наговорил в граммофон и насилу отделался от подарка. Но одно утешение: не глупости же я туда наговорил.

Я похвалил стихи Белоусова, книгу которых он подарил Л. Н. и мне.

Л. Н.: Не содержат ничего дурного, вредного, но не новы и не сильны¹.

Здесь приехавшие вчера из Петербурга Андрей Львович с Екатериной Васильевной. Приехала Мария Александровна, к обеду Звегинцева. За обедом Софья Андреевна сказала Звегинцевой:

— Я кур очень люблю.

— Они того не любят, потому что их режут, — заметил Л. Н.

Андрей Львович рассказал про повесть Ропшина (псевдоним) «Конь бледный» в «Русской мысли»². Про эту повесть и писал А. А. Столыпин на днях в «Новом времени», что она тем сильно действует (описание убийства, анализ душевного процесса), что сам автор совершил убийство; потому так хорошо описывает и потому такой успех³.

Л. Н.: Тем больше успех, если сам совершил убийство! Рассказ большой?

- 81 -

Андрей Львович: Семьдесят страниц, и в стиле Андреева.

Л. Н. посмотрел, почитал несколько строк, и рассказ совсем ему не понравился и не заинтересовал его. Александра Львовна принесла только что полученный экземпляр альбома Н. В. Орлова «Русские мужики». Л. Н. стал смотреть и удивлялся:

— Я не понимаю, как его художники не оценят. Я бы его расцеловал. Я это буду каждый день смотреть.

Софья Андреевна похвалила рецензию в «Русских ведомостях» на днях. А дня четыре тому назад была рецензия, не очень сочувственная, в «Новом времени»⁴.

Встали от стола. Остались Софья Андреевна с Звегинцевой и Л. Н. с Марией Александровной. Л. Н. стал рассказывать Марии Александровне про Беха Улла и про полученную им на днях книгу Атрпета «Имамат». Хвалил книгу и советовал Марии Александровне читать ее. Ужасные картинки в книге. Бабистов 15 миллионов, но разделены на секты.

Софья Андреевна рассказала Звегинцевой, говорившей про картежную игру, что Сергей Львович выиграл 6 000 и как ее это беспокоит. Эта страсть у него в крови: оба его прадеда проиграли имения, были игроки.

Л. Н.: Дед Андрей Толстой игроком не был: он не играл, чтобы выигрывать; он играл спустя рукава; был богатый человек, гости. Проигрывал им 100, 150 рублей в вечер.

Л. Н. рассказал про шантажиста, бывшего недели три тому назад в Ясной у Беркенгейма, Булыгина, Семенова (я его не видел). Беркенгейм к нему сошел. Прием у него верный: он приходит не со словами: «Дайте мне 10 рублей», а «Мне некуда деваться, должен скрываться, дайте мне три-четыре дня у вас пожить». Каждый рад откупиться. И Л. Н. рассказал, между прочим, как он показывал револьвер:

— Жалко, что я его не видел, я бы у него револьвер отнял и бросил в пруд.

19 октября. Л. Н. о фонофоне:

— Как запели первую песню, меня поразило что-то сильное, грубое. Каторжная песня должна вызывать сострадание, а тут делают из нее игрушку.

Л. Н. мне, говоря про ответ Черткова о затянувшемся печатании у Сытина «На каждый день»¹:

— Я нынче четыре «Круга чтения» читаю, и, должен сказать, с истинной пользой. Они для меня — Библия².

После обеда Л. Н. прочел вслух смешную вещь: «Агафия. Моральная трагедия». Просят не смешивать с аморальной «Анфисой»*. Фуриозо». «Русское слово», 18 октября, № 239³. Александра Львовна выразила некоторое негодование, Софья Андреевна же — большое на прочитанное. Л. Н., когда кончил, ответил:

— Как пародия, очень хороша, и рифмы комические. Та же неопределенность выражения, и вычурность, и опять неопределенность. Некто в черном⁴.

Л. Н. принес «Русскую мысль» за январь 1909 г. В ней читал Ропшина «Конь бледный», какую-то повесть Ф. Сологуба (псевдоним) и стихи и еще что-то. Говорил взволнованно и недоумевающе, что это все сумасшедшие, что это не шутка, а действительность. В «Коне бледном» Л. Н. отмечал и подсчитывал пустые строки вроде: «Ну» десятки раз; точек — целые строчки:

— Это ни к чему не нужно и корыстно, чтобы было больше строк. Цитирует длинно Евангелие и стихи, какие стихи: «Если вошь в твоей

- 82 -

рубашке крикнет тебе, что ты блоха, Выйди на улицу и убей...» Что это значит? Как Столыпин мог об этом писать?⁵

Софья Андреевна касательно коротких строчек:

— Это с легкой руки Дорошевича, потому что им платят построчно.

Л. Н.: Сколько этих «ну» постоянно, без всякой надобности (в «Коне бледном»). Страшно интересно в устах революционеров: есть один, который говорит о любви. Это о чем пять лет тому назад никто не говорил. Нынче ты читала, — Л. Н. обратился к Александре Львовне, — письмо присяжного, который отказался участвовать в суде. Оштрафовали на десять рублей, которые он очень охотно внес. Письмо простое⁶. Я удивлялся, что это в январской книжке. Раньше, — и Л. Н. назвал имена редакторов 1860-х годов, — старались критически составлять январский номер. А эта вся книжка, с начала до конца, — полнейшее сумасшествие. Все это глупо, бездарно, самоуверенно, все бред. Не знаю, которые сумасшедшие; в твоем соседстве ли, в Петелине, — Л. Н. обратился к Андрею Львовичу, живущему рядом с психиатрической больницей, — или эти забавнее.

Л. Н. говорил от стола, где играл в винт, первый раз после, кажется, пяти месяцев. Потом говорил по этому поводу:

— Андрееву я прямо соболезную, потому что печатается вся эта дребедень; что̀ пишет Леонид Андреев — все-таки лучше. Что печатают! Газет сотни, журналов... из-за денег составляются. Принято их выписывать из приличия, как крахмальные рубашки носить. У купцов Гучковых, Михайловых это валяется, как у нас, никто не читает их.

20 октября. Утром приехали И. И. Горбунов с Дурылиным (милым юношей, сотрудником «Свободного воспитания» и «Маяка») по делу издания серии книг для народа о религиях мира. Иван Иванович принес некоторые новые книжки (изречения Магомета и другие).

Пополудни уехал Андрей Львович с Екатериной Васильевной и Машенькой. После приехала Ольга Константиновна с детьми.

С Л. Н. верхом. Л. Н. на Кривом, чтобы испробовать его. Низенький, легче садиться, спокойный и не пугливый. Я на Делире. За обедом Л. Н. спросил:

— Какое самое сладкое кушанье? По изречению Магомета, когда во рту дурное слово и ты его проглотишь¹.

Говорил про книгу Атрпета «Имамат», которую прислал бехаист.

Л. Н.: В духовных делах Магомет был истинный пророк, но в практических делах был слабый, податливый. Автор описывает слабые стороны нынешнего руководителя бехаизма.

Л. Н. еще говорил, что Магомет воспользовался послехристовой литературой.

Зашла речь об И. А. Белоусове. Л. Н. рассказал, что он был портной, и отец его. Он был с отцом в довольно хороших отношениях. У отца было 150 тысяч капиталу. К отцу пристроился священник и стал уговаривать его завещать на богоугодные дела. Отец сам мало делал и был медлительный. Иван Алексеевич ему сказал: «Мне ваши деньги не нужны. Если вы их дадите на общеполезные дела, хорошо поступите». Другой брат в ссылке. Священник пригласил митрополита. Старик Белоусов был тщеславен (митрополит его посещает!), согласился. В один прекрасный день 18 числа поехали к нотариусу совершить духовное завещание, но опоздали, и нотариус назначил им на завтра. На другой день отец, отправляясь к нотариусу, волновался; умер. Деньги остались его сыновьям.

Иван Иванович рассказывал про Ивана Алексеевича, какой он добрый, ласковый человек. Рассказал, как Иван Алексеевич с Л. Андреевым путешествовали.

- 83 -

ТОЛСТОЙ И Ф. А. СТРАХОВ

Телятинки, 1909
Фотография В. Г. Черткова
«Утром... Ф. А. Страхов с поручениями от Черткова относительно завещания Л. Н.». — Запись от 26 октября 1909 г.

Л. Н. про вчерашнюю пародию — «Агафию» на «Анфису»:

— Что они с рифмами делают, как умело.

Л. Н. говорил, что Андрееву скажет, если он это может понять, что у него в первых вещах есть хорошее, но уже и в них начинается пафос, преувеличенное рассказывание. И выходит, что он последнее (пафос, преувеличения) положил в основу последних сочинений.

Л. Н.: Мне его жалко, он одурен своей славой. Про его рассказы сказал: «Сергей Петрович» — слабо, «Кусака» — так себе.

Присутствовавший сотрудник «Посредника», друг Ивана Ивановича, знал хорошо все рассказы. Он уехал сегодня.

Л. Н.: Тютчев хорош: каждое его слово нельзя заменить другим.

Уезжала Софья Андреевна с Ольгой в Москву, но на новой дороге в темноте наткнулись на сломанный автомобиль. Приняли его за пролетку, предполагая, что лошадей, верно, увели, седока ограбили и убили, как и извозчика: они, может быть, там и валяются мертвые. Никто не откликнулся — вернулись. Софья Андреевна сказала, что больше ночью не будет ездить.

22 октября. Остался до вечера Иван Иванович: все по поводу издания книжек для народа о религиях мира. Утром приехал неприглашенный М. Г. Эрденко, двадцатитрехлетний скрипач, ученик Гржимали, с женой¹. Хотел показать «свою манеру декламативного искусства» (исполнение) русской музыки, и задачей своей считает сделать ее доступной для народа. Л. Н-чу, когда я ему передал, не понравились эти его речи, и Л. Н. пожелал, чтобы не остались. Дал решить Александре

- 84 -

Львовне и Ольге Константиновне, а они решили так же. Эрденки уехали обратно в Щекино, но, не достав билетов на скорый поезд, вернулись обратно в Ясную вместе с Фридманом, гостившим у Толстых, тоже не доставшим билета, и вечером играли. Кроме них, к обеду приехали: католический ксендз из Тулы, литовец 28 лет, Мажонович² с учителем французского языка в гимназии, мосье Сильвестром. Этот сказал Л. Н. лестную фразу, как son nom rayonne en France*. Л. Н. ему ответил русской пословицей, что, когда вспоминают его имя, on a mal à l’estomac**. Француз на это возразил, что, может быть, это ему не неприятно.

Л. Н. сказал:

— Ce mal m’incommode beaucoup***. — Потом после молчания сказал, чтобы что-нибудь сказать:

— J’aime la France et les Français****.

Француз поблагодарил от себя и именем родины.

Эрденко сыграл какой-то шведский романс, который Л. Н-чу не понравился. Потом Шопена «Ноктюрн», что Л. Н. привело в восторг.

— Какая у вас нежность, грация, сила, чувство меры!

Потом Л. Н. спросил:

— Есть такая вариация к «По улице мостовой»?³

Л. Н. говорил, что музыканты — хорошие шахматные игроки.

Л. Н.: Музыкант, играя, воображает, и в шахматной игре воображает, что́ будет.

Л. Н.: Еврейская молитва — вопль, экстаз.

Эрденко говорил, что его предки по отцовской линии были цыгане. Внешне исповедовали христианство, в душе — иудейство. Он сыграл еврейскую скорбную песню, которую евреи поют в Судный день. Говорил, что он 15-летним давал концерт.

Л. Н.: Что̀ он играл, мы не знаем, но так сыграл, что в душу ударил, особенно ритмические вещи, мазурки. Эрденко — самоучка, но я никогда не слышал, чтобы кто-нибудь так играл⁴. В искусстве — первая вещь, чтобы не слышно было личности, что я это выдумал. Челышев — единственный свежий человек в Думе, и Эрденко — самоучка; я никогда не слышал, чтобы кто-нибудь так играл, эффекты страстные.

Л. Н. написал на портрете, который дал Эрденкам: «В память большого нам доставленного удовольствия».

Утром Л. Н. ходил на деревню, откуда уходили семеро парней на призыв в Крапивну. Л. Н. провожал их в Дворики; думал, что там застанет бабуринских и из других деревень, но ясенские приехали первыми. Л. Н. говорил с ними и плакал, и многие плакали.

— Это так глупо, что <про> самый существенный вопрос индийской философии: в чем состоит нравственность — ни слова.

— Грех — ничего, а оправдывать грех — это плохо.

— Лев Николаевич! Когда мы умираем, останется что-нибудь от нас, от души нашей?

Л. Н.: Этого я ничего не знаю.

23 октября. После вчерашней езды верхом 12 верст по заросшим тропинкам и оврагам Засеки, пригибания под деревьями — сплошная гимнастика — Л. Н. сегодня жаловался на боль в спине и пояснице. Пульс —

- 85 -

90, вместо обыкновенного 72. Температура не повышена. Л. Н. не поехал верхом, а в новом экипаже Александры Львовны, в котором должен был поехать в Телятинки с кучером. Он один поехал, правя, на новой паре чалых (Чудачок и Дурачок).

Л. Н. сегодня написал 17 страниц нового, сегодня начатого художественного произведения. Наверное, «Песни на деревне»¹.

Л. Н. сегодня получил письмо от Черткова и другое от Черткова к П. А. Сергеенко о том, чтобы Сергеенко напечатал на своем издании писем Л. Н., что «перепечатка разрешается». Л. Н. сделал приписку к письму Сергеенко, что Чертков выражает его желание, чтобы письма его к другим так же не составляли ничьей собственности, как и другие его сочинения последних 30 лет². Л. Н. спросил об этом и наше, присутствовавших, мнение: Александры Львовны, Варвары Михайловны, Ольги Константиновны и меня. Согласились.

Еще Л. Н. спрашивал вот о чем: Чертков предлагает новую копировальную множительную машину — ротограф, на которой можно получать 1 000 копий, но на которую требуется разрешение начальства. Чертков хочет раздобыть это разрешение для Л. Н. Это нашли неудобным, и Л. Н. сказал:

— Во-первых, не затевать новое, само собой в будущем сделается. Нужно скрывать, это уже одно нехорошо. Во-вторых, будет много таких изданий, будешь давать их людям, а люди могут попасться за это и пострадать. Главное же то, что, на мой взгляд, это совсем не нужно. Если есть что в моих писаниях доброго и нужного людям, то они найдут себе путь. У бога времени много. Вообще это дело не настоящее, а такое, которое может только отвлекать всех, кто будет этим заниматься, от настоящего дела, того самого, которое мне, да и всем нам, надо делать до смерти, не желая ее ускорения.

Л. Н. написал об этом Черткову³.

Завтракал и обедал Белинький. Рассказывал, что в Маньчжурии не доят коров. Они подкованы и работают, как волы. Молока их не пьют и для мяса их не убивают, а мясо их едят только когда скотина падет. Масло едят бобовое и гаоляновое. Л. Н. спросил:

— Сильны ли маньчжурцы, китайцы?

Белинький: Телом они худощавы, сухопары.

Л. Н.: Это и у нас: худощавые самые лучшие работники, а не мускулистые.

Л. Н.: Если вы хотите быть умным человеком, забудьте Челпанова. Грамотные, мы имеем счастье общения со всеми, выбранными из миллиарда, людьми: Евангелие, Будда. И вдруг будем слушать Челпанова. Это большая ошибка.

Л. Н.: Мы не видим по нашей слепоте истину. Величайшее бедствие происходит <потому, что есть> устраиваемые и устраивающие. От этого происходят бедствия и семейные, и государственные. Я изобрел — величайшее мое изобретение, — что устраивать других есть величайшее суеверие.

24 октября. Утром на вопрос, как спал, Л. Н. ответил, что плохо.

— А спина болит?

Л. Н.: Еще не знаю; когда похожу, узнаю.

Потом заговорил по поводу предлагаемой Чертковым машины:

— Надо отказать совсем. Черткову хочется деятельности, а этого не нужно. А если будет много экземпляров, будем рассылать, и многие попадутся.

Я: Не попадутся: ведь по одному экземпляру можно иметь, особенно писаного (не печатного).

Л. Н.: В деревне будут читать, говорить, что священник...

Л. Н. заснул в кресле и крепко спал. Александра Львовна перепугалась.

- 86 -

Слабость. После двух часов просил позавтракать и прогулялся по саду.

За обедом Л. Н., Александра Львовна, Варвара Михайловна, Ольга Константиновна с детьми, Белинький.

Л. Н.: Беседа миссионера Боголюбова с И. М. Трегубовым интересна (просил ее вырезать из «Новой Руси» и наклеить)¹. Я Трегубова очень ценю, его деятельность. И как ведется эта беседа: когда он уличил их всех, говоря: «Не убий», «Не клянись», сказали: «Давайте помолимся». И они запели.

Л. Н.: Я ходил (по аллеям) и вспоминал, как немец учил детей нравственности. — И Л. Н. подозвал к себе Соню, взял за руку и, пересчитывая по пальцам, говорил: «Благочестие, трудолюбие, аккуратность, чистоплотность» — и, дергая за мизинец, повысив голос, решительно повторял: «Не лгать, не лгать, не лгать!»

Спросили:

— Какой немец так учил?

Л. Н.: Не помню, кто. Немецкий катехизис.

Л. Н. говорил о письме женщины, просившей написать «Историю Иисуса» для детей. Почему запретили его (Л. Н-ча) книгу «Учение Христа, изложенное для детей?» Потому что там хотя очень осторожно сказано: «Иисус родился от Марии, жены Иосифа»².

Белинький говорил о прохожем с волчьим паспортом. Он весь в лохмотьях и не находит работы.

Ольга Константиновна сказала что-то про нашу безучастность, как мы запутались.

Л. Н.: Главное — условность. — И похвалил Гусарова (мастеровой, пробирающийся босиком, с тележкой, с семьей в Бессарабию).

Л. Н. о Поссе (писал мне, что начал питаться безубойно):

— Я записал о нем: типичный интеллигент, но милый человек. Он ищет, движется³.

Я сказал о письме Алейникова ко мне о «Круге чтения».

Л. Н.: Как об убийстве Караваева ни слова не писали газеты, так и о «Круге чтения», который я считаю самой полезной из моих книг, ни строки в «Русских ведомостях», ни в одной другой газете.

Сегодня, как почти каждый день, одно-три письма от людей, читавших сочинения Л. Н. и нашедших в них то, что́ в глубине души сами чувствовали и думали. И. М. Трегубов говорит о них уже на миссионерской беседе с кафедры. Поссе затевает периодическое издание и хочет в нем провозглашать главные идеи Л. Н. и близкие ему. «Новая Русь» объявляет, что с ноября будет печатать «На каждый день»⁴.

25 октября. Утром приехал А. В. Цингер. Александра Львовна ожидала, что приедут Дунаев, Гольденвейзер для подписания завещания Л. Н., в котором он отдает свои сочинения после 1881 года в общую собственность¹. Не приехали. Гольденвейзер прислал Цингера. Л. Н. был слаб, живот и спина у него болели, и насморк продолжается. Утром лежал до десяти, пополудни не выходил гулять. Цингер за обедом говорил о комедии «Цезарь и Клеопатра» Б. Шоу, которую видел в Москве².

Л. Н.: Бернард Шоу меня заинтересовал. Он очень остроумный и самобытный. Это один из лучших современных писателей.

О Л. Андрееве Л. Н. сказал:

— Тем, что он портит свои первые добрые рассказы — пафосом, преувеличением, — полны его новые сочинения.

Цингер об «Анатэме».

Л. Н.: «Анатэму» читать не буду.

- 87 -

Цингер о декадентах, об А. Белом.

Л. Н.: Я бы желал видеть такого человека и спросить, что́ они хотят сказать. Я прочел январский номер «Русской мысли». Это бред сумасшедших. Я никакого общения не имею с этими людьми. Я хотел бы спросить, что они хотят сделать.

И Л. Н. расспрашивал Цингера, который с ними знаком, дружен с А. Белым, чего они хотят. Цингер отвечал, он их не понимает. Если их спросят, сколько 2×2, они ответят фразой вроде: «Дважды два для меня — фиолетовое дуновение облаков». Измайлов написал книгу пародий на декадентов, но, подойдя к А. Белому, пишет: «Пародировать такого господина я не берусь». И выписывает цитату из его, А. Белого, критики Чехова — набор слов.

Л. Н.: Но как же с ними разговаривать, когда редакторы печатают их? Ведь это характеризует вообще публику.

Цингер говорил, что главное, с чем считаются декаденты, — тщеславие и гонорар, который всегда получают. У Андрея же Белого, главным образом, виноваты девицы, его поклонницы.

Л. Н.: Я получаю письма от разных писателей. Нынче, кажется, три, и пишет товарищ Максима Горького.

Л. Н.: Публика стала большая, и всегда видны глупые.

Цингер: Но ведь раньше были же Пушкины?

Л. Н. после обеда очень серьезно, не торопясь, подробно поговорил с Цингером о физике. Л. Н. говорил ему о том, что нынешняя наука хуже, чем схоластика, что физика основывается на понятиях материи, пространства, времени, которых нет, вместо того, чтобы основываться на восприятии нашего зрения, осязания и т. д.

Позднее мне сообщено Цингером следующее:

Л. Н. о науке: «Прежде всего — единственная действительно нужная наука, единственное нужное знание есть знание того, что́ я должен делать, как я должен жить, чтобы прожить жизнь наилучшим образом. Все так называемые научные знания, не ведущие к ответу на этот основной вопрос, не нужны. Математические, а также отчасти физические и астрономические знания — привлекательны и ценны как средство изощрения и дисциплинирования ума. Но, признавая это, нельзя забывать, что, как говорит Лихтенберг, «вместимость мозга конечна»³.

Л. Н. (о пространстве и времени): «Представления пространства и времени есть способ мыслить. Пространство нужно мне, чтобы в этот момент времени представлять себе, как отдельно существующие «меня самого» и «что-то вне меня». Время нужно мне, чтобы сопоставить, как нечто единое, «меня сейчас» и «меня несколько лет назад». Представление пространства и времени, как чего-то реального, ведет к непонятным и ненужным представлениям и рассуждениям. «Земля движется вокруг солнца, солнце движется вокруг чего-то, это что-то движется еще вокруг чего-то, и т. д. очевидно без конца». И то же самое со временем: «Что было прежде? А еще прежде? Еще прежде?» и т. д.

Л. Н. (о физике): Внешний мир, все материальное, мы познаем только через чувства. Главная задача в физике должна была бы заключаться в изучении восприятий чувств. Рассуждения физики о том, что́ не воспринимается чувствами (атомы, эфир и пр.), представляют собой ненужные измышления».

Какой интерес у 82-летнего старика к науке, к радию! Цингер ему показывал⁴.

Л. Н. просил Цингера выписать дополнительные томы к Брокгаузу⁵. Цингер говорил, что составляет учебник физики для третьего класса гимназии. Просмотрел множество, и что самый лучший учебник нашел японский.

- 88 -

Разговор о японцах, о Кониси⁶, которого Цингер хорошо знает. Говорил о нем, что он приехал учиться православию. Потом Грот убедил его, что ему нужно учиться философии, а не православию. Потом В. Соловьев, что это чепуха — учиться. Потом Л. Н. сказал ему (Кониси), что не им, японцам, китайцам у нас учиться, а нам у их Лао-тзе, и внушил ему перевести Лао-тзе на русский язык. Л. Н. говорил, что Кониси несколько недель тому назад хотел приехать, но Л. Н. просил отклонить его приезд, потому что слух такой, что он японский шпион. Он не был огорчен.

Речь о Токутоми. Л. Н. о нем:

— Токутоми другой человек. Сущность христианского учения имела на него влияние.

Л. Н. принес французский роман «L’immolé». Говорил, что это вроде Андреева, и прочел как образец несколько строк. Л. Н. о прочтенном:

— Никакого образа не дает.

Л. Н. просил принести полученное сегодня письмо ссыльного П. М. Рындина, крестьянина Воронежской губернии⁷.

— Он говорит то, что испытывают тысячи людей, — сказал Л. Н.

Л. Н. получил письмо от Л. Семенова. Очень ему обрадовался, сразу стал его читать вслух. В письме прочел, что Семенов просит уничтожить его письмо. Уничтожил⁸.

26 октября. Утром приехали Софья Андреевна и Ф. А. Страхов с поручениями от Черткова относительно завещания Л. Н. Так как завещать нельзя всем, а нужно кому-нибудь, Л. Н. свои сочинения завещает Александре Львовне с тем, что она предоставит печатание всем¹. Эта тайна мало кому известна. Страхов вечером уехал.

Речь об Эрденко. Софья Андреевна говорила, что ее знакомые музыканты его не знают.

Л. Н.: Он им не понравится, он не классик. Это не Сибор. Одну ноту услышишь его игры — именно та точка, которая одна есть для известного тона.

Софья Андреевна рассказала, как дело произошло с грабителями у Марии Николаевны в Шамординском монастыре месяц тому назад. Они ломились в ее дом, он стоит отдельно. Мария Николаевна открыла форточку и высунула им 10 рублей. «Вот вам, и уходите». Л. Н. был очень доволен ее поступком.

Разговор о нынешних писателях.

Л. Н.: Сказать, что «Некто в черном» страшен — это все поймут и каждый может. А рассказать, как люди живут, как работают, чувства, столкновения — не каждый может. Толпа читателей усотерилась: что были в мое время десятки, теперь сотни. Большинство (читателей, толпы) глупо. Потворствуют ей.

27 октября.

Л. Н. (утром): Без всякой причины не заснул до трех.

Пришли пешком из Рязанской губернии Л. Семенов с братом (духовным) Михаилом, рязанским мужиком его же лет. Он раньше знакомства с Л. Семеновым слышал про «Краткое изложение Евангелия» и купил себе его, также «В чем моя вера?». Леонид с прошлогоднего августа, как был у нас, прожил полгода в Самарской губернии среди братьев (добролюбовцев), работая. Потом по их поручению, на их средства съездил повидать заключенных за отказ от воинской повинности братьев: Кудрина и Шнякина в Полтаву и Киев (?). Свез девочку пяти лет Кудриных к братьям. Потом прожил полгода в Рязанской губернии, в деревне Гремячки Данковского уезда. Шли шесть дней вдоль железной дороги, без копейки, побираясь.

Я спросил, не совестно ли бывает принимать от бедных.

- 89 -

ТОЛСТОЙ

Ясная Поляна, конец ноября — начало декабря 1909 г.

Фотография С. А. Толстой

«Софья Андреевна показала портрет (фотографию) Л. Н., сделанный ею недавно. Л. Н. пишет
за маленьким круглым столом. Л. Н.: «Портрет прекрасен, потому что не позировано. Руки
прекрасны, выражение натурально». — Запись от 4 декабря 1909 г.

Л. Семенов: Нужно смирение.

Пришел в изношенной крестьянской одежде, в лаптях.

Л. Н-чу говорит: «брат», «ты». Л. Н. ему отвечает на вы и на ты. Говорит: «брат Александр», «брат Михаил Иванович», с которым пришел. Л. Н. спросил его про сестер и братьев. Семенов прибавил: «Плотские». Прощаясь, Семенов говорит: «С миром». Л. Н. тоже употребил это выражение, прощаясь ночью со мной.

Леонид со мной говорил о том, что видел сон (он верит в сны), что Л. Н-ча больше таким, как теперь, не увидит, потому что его жизнь скоро изменится (жизнь во плоти кончится).

Илья Васильевич с большим уважением о Леониде:

— Вот это настоящий, единственный последователь.

Когда я напомнил М. С. Дудченко, Илья Васильевич сказал, что не помнит его, он больше таких не видал.

После еды Семенов сказал:

«Благодарен тем, кто трудился».

- 90 -

Про «брата» А. Добролюбова говорил, что он больше чем полгода где-то далеко за Ташкентом, на китайской границе, в уединении.

Л. Н. говорил об этом и вообще об их скитаниях по миру (Сибири) с Леонидом, сказав:

— Где ты проснулся к настоящей жизни, там живи. А что из того выйдет, это не мое дело. Как я сам начну устраивать мою жизнь? Могу ошибиться.

Л. Н. сходил вниз, в бывшую библиотеку, где живут Семенов и Михаил. Они там и обедали. Л. Н. был очень рад приходу Семенова и поговорил с ним по душе. Дал ему читать свои статьи, особенно рекомендовал «Единую заповедь». Вечером с 7.30 до 9 просидел с ними и опять еще приходил:

— Вот какая моя жизнь: стыдно мне вас позвать с собой обедать, — сказал он.

Семенову самому было тяжело, что ставит Л. Н. в неприятное положение.

Л. Н.: Это самое точное выражение моего чувства.

Пополудни с Л. Н. верхом в Телятинках у Гусарова. Хорошая семья у него: смирная, работящая жена, девятилетняя Зиночка — умница. Там же Маша Кузевич учила телятинских детей грамоте.

Когда ехали обратно, поехали мимо Черкасовских прудов — Л. Н. их так называл — вдоль сада, где теперь жгут кирпич и раньше стояла баня. Там раньше жила помещица Черкасская, у которой отец Л. Н. купил именьице, сад. Были три пруда. Давно прорвало плотину, все три вытекли. Когда спускались из-за сада к этим прудам — очень крутая тропинка — Делир не хотел спуститься, заартачился. Л. Н. повернул и сказал:

— Бояться стал.

Л. Н. сказал про себя: «Поехать обратно?» Я предложил вернуться, но Л. Н. повернул, понукнул Делира и съехал по крутизне. Я слез со своей лошади и провел по крутизне в поводу.

Л. Н. третий день, как перестал пить кофе и не ест суп. Получил такое письмо от последователя Ламана, Хэйга.

28 октября. Л. Н. устал от езды к Марии Александровне: туда и обратно много рысью. Там долго пробыл, беседуя и разговаривая. По дороге говорил, что Мария Александровна читала письмо племянника с каторги, хорошее. Спросил, кто такой Николай Максимович?

— Кузьмин.

Слезши с лошади, медленно таща ноги, вошел в дом. Я последовал за ним в спальню и предложил снять ему сапоги.

— Не надо.

Просил накрыть себя:

— Спину мне хорошо накройте. Который час? Четыре? Еще посплю.

— Поспите подольше: утром рано встали, не выспавшись.

У Л. Н. сосредоточенный взгляд, лицом бледен. Пульс неравномерный — 80.

— Можно потушить свечу?

— Я потушу, — ответил Л. Н.

29 октября. Со вчерашнего дня М. С. Сухотин. Сегодня приехал и Сергей Львович и Мария Александровна. С Л. Н. ездили по Засеке. Прекрасный день: чистый, прозрачный воздух, как весной. Л. Н. предполагал сделать малый круг, семь верст, а все забирал дальше, не хотелось ему вернуться. Да и Делир не хотел через ручей переходить. Поневоле пришлось ехать высоко против течения у двух-трех ручьев. Сделали 15 верст.

Шахматы. В зале был Л. Семенов, в лаптях не хотел идти наверх,

- 91 -

хотел переобуться, потом пошел. Пишет Л. Н-чу письмо о недоговоренном. Л. Н. читал фельетон в «Новом времени» о новой книге «Наше преступление»¹.

— Теперь почитаю книгу (роман). Он из крестьянской жизни.

О поджогах. Сознание несправедливости. Маклаков об этом не думал.

Л. Н.: Их развращают и законом 9 ноября, и казнями.

Л. Н. о «Christian», а может быть о «Нашем преступлении»:

— Преувеличенность, пафос, на них строит все, а хорошее пропало.

30 октября. Л. Н. утром, в 10 часов, вышел гулять. В 12 поехал верхом один в Ясенское волостное правление: судился яснополянский мужик Резунов с мачехой. Поделились. Л. Н. хвалил судей волостных (они из крестьян), что умны, совестливы. Вечером с 10 до 12 читал роман Родионова «Наше преступление». Местами хорошо. Видно желание в дурном виде показать деревню. Хорошо описан суд, но очень длинно. Ясно видно, что автор желал, чтобы виновника строго наказали.

31 октября. Выпал снег. Приехала С. А. Стахович. За завтраком сказала Л. Н-чу, что читает «Прогресс и бедность»¹ и что скучно.

Л. Н. о Генри Джордже:

— Какой он христианин! — И Л. Н. прочел вслух из «Круга чтения» 31 октября Генри Джорджа². Потом сказал:

— Я во сне видел разговор о Генри Джордже, что другие говорили, и стал его писать. Но вышел такой вздор, что бросил.

За обедом С. А. Стахович рассказала Л. Н., что читала, кажется в «Вестнике Европы», в одной из последних книг, как Мериме при публике говорил Виктору Гюго: «Quand je parle du plus grand poète de notre siècle...»* и Гюго его остановил: было ему неловко, Мериме поправился, что он подразумевает Пушкина: «Je parle de Pouchkine»³. Дальше рассказала, как Мериме своими стихотворениями («Гузла») ввел в заблуждение Пушкина: Мериме написал в «Гузле», что это перевод славянских народных песен. Пушкин поверил.

Л. Н.: Прежде чем я узнал, что это подделка, я удивлялся: что тут находят? Что древнее — должно быть, это важно.

Софья Александровна: Просто национальные песни.

Софья Александровна рассказывала про Григоровича и спросила, знал ли его Л. Н.

— Знал. Премилый: добродушный, легкомысленный, остроумный.

В дальнейшем разговоре о Григоровиче Софья Александровна вспоминала его — в какой обстановке в высших кругах Петербурга его видала и говорила, что вопрос нравственности для него совсем не существовал. О «Нашем преступлении» Л. Н. говорил С. А. Стахович:

— Талантливо, но мысль нехороша. Описывает разврат народа. Это хорошо описано: он знаток, но односторонне.

Л. Н. вспомнил слова Маклакова о Челышеве: «Он, слава богу, неученый, он один может этот вопрос (о земле) поднять».

Л. Н. рассказал, как он уговаривал его (Челышева) поднять этот вопрос в смысле Генри Джорджа, но что он, очевидно, не может.

Л. Н. сегодня слаб. С трех до шести спал и сказал, что по слабости будет подписывать автографы. Софья Александровна попросила автограф для актера Вишневского:

— Так вы мне это сделаете?

— С величайшим терпением. Я не могу понять, зачем автографы. Это одна из мод.

Говорили, какой Илюшок был толстый, а теперь худой. Л. Н. вспомнил, что и он маленьким был толст.

- 92 -

— Ты знаешь, как меня звали, когда я был маленький? — спросил Л. Н. у Илюшка: — Левка-Пузырь.

Навроцкий, редактор «Одесского листка», телеграфно спрашивает Л. Н., может ли отпечатать «Круг чтения» как премию для подписчиков «Одесского листка». Л. Н. протелеграфировал: «Печатание предоставлено всем, рад вашему намерению»⁴.

1 ноября. Утром ушли Л. Семенов с братом Михаилом. Выпал первый снег, но стаял. По снегу и грязи пошли пешком на Тулу.

Приехали: Ф. А. Страхов, Гольденвейзер. Л. Н. собственноручно написал завещание, и они подписали как свидетели¹. Страхов с завещанием вечером уехал в Москву и оттуда к Черткову.

Пополудни приехал Булыгин. Вечером рассказал, что в Брокгаузе читал о богомилах: это были совершенные христиане. Достали словарь и прочли вслух².

Л. Н.: Богомилы были в Болгарии. Оттого в Болгарии теперь так горячо принимается христианство.

Булыгин читал в словаре, что богомильство проникло в Италию, Францию (катары, альбигойцы).

Л. Н.: Кто знает, насколько это верно. Я думаю, что возникало одновременно из злоупотреблений церквей: вставало в разных местах.

Л. Н. о книге истории катаров:

— Как это «научно», а сущность... Теперь в науке беда... Вы сказали это, «а он? а Вейсман что говорят?». В песне погудка важна.

Л. Н. о книжке «Die Greuel der christlichen Civilisation»:

— Лама был в Германии, усвоил европейскую цивилизацию, излагает свои взгляды, ужасы европейской цивилизации. Переведите на русский язык, — сказал Л. Н-ч Гольденвейзеру³.

Л. Н. о «Нашем преступлении»:

— Прекрасный язык, народный. Он подтрунивает над судьей, который старается освободить (преступников). Суд ужасно длинен, но прекрасно, верно описан.

Л. Н. говорил о письме от офицера — коменданта крепости, в которой заключен отказавшийся А. Соловьев.

— Он сидит в Минске, и я послал ему книги. «Вами присланные книги не можем ему передать, но, так как книги уже у меня, нельзя ли их оставить мне? — пишет комендант. — Они полезны». Я ему пишу, нельзя ли передать их арестанту, ему же с удовольствием другие книги пошлем⁴.

Л. Н. рассказал о Л. Семенове. Софья Андреевна предсказывала, что он ослабеет.

Л. Н.: Он усилится. Пришел оборванный, в лаптях, без паспорта, без копейки денег. Серьезный, умный, спокойный, может работать. (Л. Н. говорил словами Семенова: «Работать мне бог дал».) Он видел во сне, что ему нужно со мной видеться: «Нужно с тобой видеться, общение с тобой»; «Я живу среди крестьян». Отец и мать смотрят на него, как на сумасшедшего. Он просил их часть земли отдать крестьянам: «Я не имею права пользоваться трудами других». И говорил, что у него не было тяжелых минут.

Л. Н. это рассказал, перебиваемый вопросами и замечаниями.

Л. Н.: Я ему говорил, что мне не нравится внешнее: «брат», «ты», но потом думал, что тут дилемма — или говорить одному ты, другому — вы, или раз перестать. — Л. Н. кончил серьезно: — Прямо, как он побывает, стыдно за свою жизнь. Не рассуждает, а делает. — Л. Н. заплакал.

Л. Н. поехал на «пауке» в Телятинки — привезти Александру Львовну и еще кого-то. В деревне сказал кучеру Адриану, чтобы слез и вернулся, только чтоб не сказывал графине, а сам сел на козлы и поехал к Александре Львовне. Ее не застал в усадьбе, поехал к Чертковым. Видят,

- 93 -

подъезжает Л. Н. и великолепно правит: вожжи лошади, которая больше тянет, натянуты, у другой — свободнее. Александра Львовна его встретила.

Л. Н.: Однако правая дышловая здорово тянет.

Потом сказал ей:

— Знаешь, что я сделал? В Воробьевке насажал полный «паук» детей и катал их.

2 ноября. Здесь С. А. Стахович, А. В. Моравов — художник, иллюстрирующий детские рассказы Софьи Андреевны, приехавший писать осенние картинки к ним, на два дня. Пишет также два портрета Л. Н., остается дольше. Молчаливый¹. Утром уехал Булыгин.

Софья Андреевна получила письмо от Марии Николаевны о том, как в 5-м часу утра проник к ней на кухню грабитель и грозил зарезать ее, как она высунула ему в форточку два золотых.

Софья Александровна говорила Л. Н., что ее брат знал Гюи де Мопассана и видел, как он нежно относился к своей матери.

Л. Н.: Отношение к матерям у французов общее: исключительной любви с оттенком сентиментальности.

Пополудни ездили с Л. Н. верхом два часа. Делир своим широким, ровным шагом, как считает Л. Н., проходит в час семь верст с чем-то.

В 4. 30 пополудни у Л. Н. были В. С. Морозов с 25-летним землекопом, сосланным из Козельска в Белев за то, что он что-то сказал во время забастовки. Здоровый малый, высокий, сильный. В Белеве не находил работы. Просил пособия, ему не дают; просил: «Посадите меня в тюрьму», ему отвечали: «Если бы провинился», а так не могут. Так он и ушел. Взял чужой паспорт, ищет места. У племянника Морозова есть место, 20 р., занято стариком, тоже сосланным в Тулу за то, что он сказал, что податей платить не надо. Морозов сказал ему, что племянник примет его на место старика, но он не хочет, чтобы из-за него старик лишился места. Л. Н., — говорил дальше, — придумал так: не взяли ли бы Чертковы старика в сторожа, и тогда этот поступил бы к племяннику Морозова. Л. Н. обо всем этом говорил за столом и поручил спросить у Апурина и у Чертковых.

Л. Н. Софье Александровне сказал:

— Герцен говорил про Чингисхана с телеграфом², теперь можно сказать — с аэропланами. — И Л. Н. сказал, что, по его предположению, аэропланы сделаются самыми обыкновенными орудиями.

Софья Александровна: Через четыре часа после объявления войны могут чужие враждебные аэропланы появиться над Петербургом.

Л. Н.: Поэтому-то Меньшиков защищает патриотизм, но точно так же немцы. И потому разумно противоположное.

В. С. Морозов — христианская душа, привязанная к Л. Н., настоящий ученик его. Л. Н. его и его спутника, серьезного, разумного (тоже понравился Л. Н-чу), наградил книгами.

После обеда Софья Александровна спросила Л. Н., позволит ли ей прочесть рассказ Мопассана «Le pain maudit»* и, чтобы не лишить его обычного в это время пасьянса, подала ему карты — его очень изношенную колоду. Прочитав, сказала:

— Мопассан не любит мужиков.

Л. Н.: Он знает мужиков, но он жесток к ним. Он меня прельщает своей прекрасной техникой, как в музыке, но очень часто композиция не удовлетворяет.

После Л. Н. прочел вслух рассказ Мопассана «Le petit fût.». Очень хорошо читал.

- 94 -

Л. Н.: Мне французы симпатичны. И язык, и литература, и люди самые.

Винт. За чаем Л. Н. рассказал, как его отчасти подвели с фонографом: в Москве в сентябре 1909 г., в этой суете, через С. Т. Семенова немецкая компания «Граммофон» просила его наговорить в фонограф. «Не могу». Чертков: «Почему им отказать, когда американцам (Эдисону) не отказали»? Согласился. Получил телеграмму: «Завтра приезжаем». Отклонил. Приехал Семенов и сказал, что «Общество русских литераторов» выписало мастера нарочно для этой цели из Лондона (оказался немец, живущий в Москве). Приехали.

— Меня зовут говорить — я не могу: надо говорить в трубу — задыхаюсь. Надо читать. Ужасно конфузился и путал. Наконец (после русского, французского, английского текстов) механик просил еще по-немецки. Я и по-немецки (из «Круга чтения»), хотя это сомнительно, чтобы что́ запало.

Софья Андреевна и Софья Александровна вспомнили картины Поленова из жизни Христа³.

Л. Н.: Это (жизнь Христа) нам так задушевно близко — этого не трогать.

Софья Александровна: Тогда не было бы искусства XVI века, Рафаэля.

Л. Н.: Ну что же! Хотя бы Мадонна (Рафаэля) — это так гадко, несмотря на то, что у меня висит.

Софья Андреевна: А сестра твоя молилась, когда грабитель грозил зарезать.

Л. Н.: Это умилительно, когда старушка. А как начнут об этом рассуждать, изображать — (нехорошо). Серьезно: как могут эти вопросы трогать? — Л. Н. говорил очень серьезно, растроганно.

Л. Н. искал книгу «My Master» (Шри Рамакришна).

Он выбрал из «The Sayings of Ramakrishna» 100 изречений и к ним хочет что-то из «My Master»⁴.

Очень часто и легко посетители и друзья берут книги — единственные экземпляры у Л. Н. — или для того, чтобы перевести их, или для прочтения, и часто очень долго или никогда не возвращают.

3 ноября. Приехала Мария Александровна. Л. Н. сегодня слаб, долго спал и был особенно мил к Александре Львовне, как всегда, когда слаб. Гулял в Елочках. За завтраком и обедом ничего. Л. Н. читал книжку «Die Greuel der christlichen Civilisation», которую после послал Гольденвейзеру для перевода. Отметил места, которые не надо переводить*.

— Это отношение человека, совсем свежего — <сам> он не свежий, он буддист, — наблюдающего ужасы наши: казни, войны, вивисекцию, скачки, дуэли, самоубийства. Слава богу, теперь мы похожи на Запад: теперь и у нас самоубийства**.

Лама из Тибета, пишущий эти письма, был в Германии (учился в университете), вернулся в Гималаи, вполне усвоив европейскую цивилизацию.

Л. Н.: Мой буддист (лама) пишет о нетерпимости христианской церкви: наших буддистов обращают, а в их церкви бог (Иосафат) признан святым.

Как Л. Н. проповедовал христианские взгляды каждому, с кем пришлось побеседовать, — например, детскому врачу, и как не было отзыва.

Вечером художник А. В. Моравов писал Л. Н., сидящего у круглого стола в обществе. И Л. Н., чтобы ему доставить возможность подольше

- 95 -

писать его, взял «Goethe Kalender auf das Jahr 1909», перелистывал и читал вслух (переводя по-русски), выбирая¹.

Л. Н. к чему-то сказал:

— Любовь к народу, из-за которой борются (политические партии), есть вывеска, а, в сущности, борются из-за личных, эгоистических интересов.

Л. Н.: Он (Гете) совершенно атеист. Он с большими способностями, но с отсутствием одного из самых больших человеческих чувств — религиозного.

Л. Н., читая слова Гете: «Наполеон — der größte Talent»*, — сказал: «Болван!».

Софья Александровна что-то возразила.

Л. Н.: Я во всяком ищу основу — миросозерцание (она в Лихтенберге есть). Когда это отсутствует, тогда все по́шло, мерзко.

Л. Н. прочел изречение Гете: «Суха та душа, которая в молодости не любила Шиллера».

— Совершенно правильно, — согласился Л. Н.

Прочел что-то о Лоренсе Стерне и спросил:

— А у нас есть что-нибудь его?

В библиотеке нашлось его «A Sentimental Journey through France and Italy» старого издания. Я ее принес. Л. Н. взял ее в кабинет и через некоторое время пришел с ней в руке и прочел несколько строк о Париже и дал Софье Александровне прочесть. Софья Андреевна вспомнила, что Л. Н. переводил эту книгу молодым человеком, но никогда не печатал².

Л. Н.: Стерн — это самобытный (остроумный).

Профессор, доктор медицины Демостен послал Л. Н-чу номер бухарестской газеты «La Roumanie» со своей статьей: «Les persécutions des Magyars».

Л. Н. понял так, что это преследуют мадьяр в Румынии, а описано преследование румын мадьярами в Венгрии.

Демостен напоминает мадьярам слова Л. Н. из его «Le testament...» <?> о любви: что любовь вызывает любовь и уничтожает вражду.

Л. Н. рассказывал о речи священника Образцова в Думе 1 ноября за общину; назвал ее «превосходной».

4 ноября. Л. Н. за завтраком восхищался сегодняшним «Кругом чтения», говорил о нем Марии Александровне и добавил:

— Это Толстой написал книжку, наверно уж хорошую.

Л. Н. вспомнил вчера читанное им изречение Гете в «Goethe Kelender 1909», что, когда пишешь прозу, в прозе надо что-нибудь сказать, а когда в стихах, одно слово подает другое, и в конце выходит что-то.

Л. Н. поручил Ольге Константиновне прочесть три письма: одно неразборчиво написанное французское о книге стихов уроженца острова Таити¹, другое — неразборчиво написанное английское от квакеров² и третье — английское от индуса о том, что английское правительство запрещает, ограничивает иммиграцию индусов в Южную Африку (Трансвааль и др.), даже высылает часть уже там осевших индусов-магометан. Просят Л. Н. заступиться за них³.

Разговор. Ольга Константиновна говорила о том, как англичане и в Англию ограничивают иммиграцию евреев и итальянцев и как хорошие англичане не покупают товаров, добытых sweating labour system** и продаваемых будто бы «распродажей остатков», чтобы не поддерживать sweating labour; и что англичане поддерживают теперь у себя кустарное

- 96 -

производство. Эти иммигранты сбивают заработную плату и делают возможным «выжимание пота».

Л. Н.: Англичане достигли удивительно многого в том, что правительство своим действием полезно английскому народу. А у нас оно только своей дурной стороной чувствуется народом.

Еще Л. Н. подчеркнул, что в Англии свобода слова. Ольга Константиновна возразила, что во время бурской войны ее не было: нельзя было говорить против войны, и Бурцева осудили на полтора года⁴.

Л. Н.: Это общественное мнение (не давало свободы слова, а не правительство).

С. А. Стахович рассказала мне, как вчера Л. Н., играя в винт, охал. Она спросила, почему охает. Л. Н. ответил, что пишет художественное и перед ним проходит множество картин, как грезы, и он не может их схватить. И Л. Н. цитировал немецкое изречение, кажется Гете, что художник в подробностях должен упорно напрячь все силы, а этого-то он (Л. Н.) не может и, может быть, никогда и не сможет; что он рассеивается.

— Бросьте вы своего проклятого Рамакришну, — сказала ему с упреком Софья Александровна. Л. Н. расхохотался и так хохотал, что голову опустил к самому столу.

Софья Александровна начала, а продолжали Ольга Константиновна и Л. Н. говорить о римских императорах, их статуях в Капитолии и о царях, как они верили в себя и народ — в них, до самого Николая Павловича, даже и в Екатерину-развратницу.

Софья Александровна: А в Елизавету Петровну?

Л. Н.: Елизавету я всегда любил и продолжаю любить. Тем, что она отменила смертную казнь, она искупила всё.

Софья Александровна возразила, что уже Владимир Мономах в поучении сыновьям отменил смертную казнь.

Л. Н.: Это такое красноречие (на деле не отменил).

Вечером уехала Софья Александровна. Л. Н., как всегда, дал ей поручения такие, с которыми много хлопот, и сложных. На этот раз, между прочим — выхлопотать смягчение участи солдата Крапивенского уезда в бессрочной каторге, замахнувшегося поленом на офицера-армянина⁵. Никто столько и так охотно и точно, не исполняет поручения Л. Н., как Софья Александровна и ее брат Михаил. Она скоро уедет в Париж на две недели. С Софьей Александровной было очень приятно, живо, весело в семье Толстых.

Л. Н. получил августовскую книжку «На каждый день». Любовался ею, читал вслух, над некоторыми местами качал головой, удивляясь, что Хирьяков оставил их, т. е. не вычеркнул из-за цензуры:

— Боюсь, что запретят, а мне жаль потому что не будет дешево*.

Я получил от К. Калалы книжку «Životni program»⁶ педагогические статьи. Очень многое в духе Л. Н. Сказал с радостью о ней Л. Н-чу. Л. Н. сегодня снова прочел «Das höhere Leben, oder die Regeln des Radscha Joga» (Leipzig. Buddistischer Verlag). Похвалил. И «Der Weg zur Glückseligkeit». Von Swami Abhedânanda (Leipzig. Jäger’sche Buchhandlung Vedanta Philosophie. XII). Написал на ней: «Превосходно». Обе книжки поручил передать Ивану Ивановичу для использования при составлении книжек для народа о мировых религиях.

Александра Львовна с радостью заметила, что «папенька входит в норму; вчера еще был слабый, милый»: «Когда слаб, бывает особенно мил», — заметила Александра Львовна.

5 ноября. Л. Н. за завтраком о 50-летии «Литературного фонда», которому вчера посылал поздравление и по поводу которого картинки в

- 97 -

«Искрах»¹. Эти смотрел. Пропало пять номеров «Искры» из пачки на этажерке. Софья Андреевна ругала того, кто взял, и в продолжение двадцати минут вслух перебирала, кто мог их взять. Л. Н. успокаивал, останавливал ее, но Софья Андреевна все повторяла свое. Наконец, угомонилась.

Ольга Константиновна спросила Л. Н., знает ли он о том, о чем в «Русских ведомостях» пишут: что во многих местах сажают в тюрьмы крестьян за то, что не хотят идти на отруба. Л. Н. со страдальческим выражением:

— Не будем осуждать, не будем о том говорить.

Ольга Константиновна еще что-то добавила.

Л. Н.: Бог с ними!

Это его больное место. Старался действовать против разрушения общины, против насильственного введения отрубов.

Пополудни — верхом (выпал глубокий снег). По дороге Л. Н. остановил лошадь, сказал мне, что в «Новой Руси» появляется ноябрьский «На каждый день».

Вечером Л. Н. о полученном сегодня письме:

— Очень хорошее письмо Якубовского про общину Репина (В. А.), про генерала Мищенко (который ходатайствовал о помиловании стрелявшего в него рядового)². Как это естественно, а люди удивляются. Как это другие — Столыпин — тем случаем не пользуются?

Ольга Константиновна: Сипягин или Боголепов просил о помиловании.

Софья Андреевна: И великая княгиня — убийце ее мужа Сергея Александровича.

Л. Н.: Помиловали?

Софья Андреевна: Нет.

Л. Н.: Неужели она не могла достигнуть? Не верится.

6 ноября. С Л. Н. верхом. Останавливал лошадь, хвалил, как хорошо. Был тихий день: безветренно и не холодно. Мы ехали лесом. Над нами проносились три раза стаи перелетных птиц. Одни — большие птицы и высоко летящие — к северу; две стаи — дрозды или грачи — к югу.

Л. Н. долго не выходил к завтраку. Писал¹ и заодно позировал Моравову. Моравов его не стесняет. Один из тех людей, которые не стесняют: он молчаливый, деликатный. За завтраком Л. Н. говорил, что получил книгу «Педагогията на Л. Н. Толстоя». П. М. Нойкова (София, 1909, 230 стр.). Просматривал ее и прочитывал, находил очень основательной и подробной по изложению. Видимо, был приятно удивлен ею. Автор написал ему письмо по-болгарски. Болгары, за редкими исключениями, пишут Л. Н. по-болгарски. Поручил мне ответить и поблагодарить автора².

Л. Н. говорил, что получил нынче от незнакомого ему человека — Полилова — прекрасное письмо и чудо какое хорошее предисловие к его (Полилова) книге о Генри Джордже. Л. Н. ему ответил на трех листах. В предисловии первая часть — о несправедливости владения землей, вторая часть — о государственных проектах землеустройства, третья — о Генри Джордже.

— У него свои мысли очень умные; видно, основательно. Приятно³.

Л. Н. рассказал, что опять получил письмо по поводу его вопроса Челышеву при прощании: «Когда же в Думе отмените смертную казнь?» Есть группа людей, отстаивающих ее. Софья Андреевна защищала отстаивающих смертную казнь за убийство и сказала Л. Н., что он тем защищает убийства.

Л. Н.: Никто не защищает убийства и никто не может запретить их. Но тут разрешается правительством задняя мысль, что казни прекратят убийства.

- 98 -

С тем, что казни не прекратят убийств, согласилась и Софья Андреевна.

Л. Н. интересовался номером «Новой Руси» от 1 ноября, в котором начался ноябрьский «На каждый день».

— Откуда получили «На каждый день»? Верно, от Черткова. Есть ли вступление?

Его не оказалось. Просил выписать еще экземпляр. Как Л. Н. рад, что печатают «На каждый день»! Еще был рад тому, что в «Новой Руси» рубрика «Борьба с пьянством», в номере от 4 ноября, кроме того, и беседы миссионера Боголюбова против пьянства, и тому, что так серьезно, внимательно и часто следят за сектантской жизнью.

Вечером Л. Н. больше сидел в кабинете. Вышел накоротко и хорошо, весело беседовал. Были: Софья Андреевна, Ольга Константиновна, Александра Львовна, Варвара Михайловна и художник Моравов. Я проспал это время. Говорили мне, что Л. Н. так искренне, весело сказал, что читал свои «Севастопольские рассказы»:

— Как это глупо! Какая это гадость! Кто это читает? Верно, никто не читает. С одной стороны какой-то юмор, с другой — какой-то патриотизм.

На замечание чье-то, что он в то время не чувствовал ужас войны, Л. Н. сказал:

— Как же не чувствовал? Тут умирают. Пошел в солдаты и должен был оправдывать свое положение.

На книжке «На каждый день», Июнь, Л. Н. сделал надпись: «Милой сестре и другу Машеньке. Надеюсь, если не все, то все-таки большая часть того, что написано в этих книгах, не вызовет твоего негодования и не будет неприятно тебе. Любящий тебя брат Левочка.

6 ноября 1909 г. Ясная Поляна».

7 ноября. Л. Н. плохо спал. Утром бегал за Илюшком вокруг стола и по комнатам, пугал его и кричал: «Вот, вот поймаю!»

Л. Н. рассказал мне, что утром получил телеграмму из Женевы от Шкарвана: можно ли прочесть доклад стокгольмский на антимилитаристском собрании в Биенне. Л. Н. ответил, что согласен на прочтение без пропусков¹ Шкарван не сообразил, что статья должна появиться 30 ноября / 12 декабря, что Черткову будет очень неприятно это чтение раньше срока появления. Л. Н. об этом забыл, меня в этот день дома не было.

Л. Н.: В «Новой Руси» в один день — девять смертных приговоров, четыре казни!

8 ноября. Утром Л. Н., вышедши на крыльцо, увидал рыжего 30-летнего человека в лохмотьях. Он хотел что-то сказать Л. Н-чу, но не смог, только заплакал. Л. Н. вернулся к себе наверх, всхлипывая и задыхаясь. Послал ему пальто. Я шел в деревню, и человек этот, бывший газетчик, сосланный за продажу запрещенных брошюр, мне сказал: «Спасибо ему — на ноги меня поставил. А то оборванного ни на какое место не принимают. Теперь в Москве работу найду». Был очень тронут добротой Л. Н. и очень благодарил в душе.

Пополудни верхом 12 верст. Когда вернулись, Л. Н. поблагодарил меня, что с ним ездил. Всегда или благодарит, или спросит, не устал ли, не озяб ли, и т. п. Говорил: «Брат Сергей Николаевич провел семь лет на лошади, я — больше. Если провожу в день два часа, в год — месяц. В 60 лет — пять лет».

Смотрел «Новую Русь». Разговор о ней, что там постоянно против пьянства, о сектантах. Л. Н-чу нравится, и высказал удивление С. Т. Семенову, который недавно осуждал ее. Семенов поверил клеветам ее соперницы «Речи».

- 99 -

9 ноября*. Маляр Алексей. Анночка Хольмберг родила сына.

Л. Н.: Я забыл, что они протестанты. Это много значит. Какие они способные!

Это Л. Н. говорил о садовнике А. Д. Соансе и, кажется, о его двоюродном брате, о которых завела речь Александра Львовна.

Л. Н.: Нынче я письмо кончил, такое серьезное. У него сомнения насчет икон. Стаховичу послал мои советы¹. Один корреспондент мне посоветовал ванны, и массаж, и чурки под ножки кровати подставить. Даже теперь что-то мне неловко: ноги — ровно, так привык.

Л. Н.: Горького читал. Болеслав Прус пишет о современном положении Польши, что надо в каждом положении жить спокойно, не терять спокойствия. Это тот самый патриотизм русский, который развивается у поляков, финляндцев. Как это не видят? Когда человек свободен от этого, то видит.

Л. Н.: Читал все Горького. Он как материал — превосходный. Язык хороший, когда он описывает то, что он знает, — эти разговоры босяков, их чувства, — превосходен. Но когда составляет из этого......**, приписывает им чужие чувства, тогда ерунда.

Л. Н.: Горький вкладывает чувства невозможные, фальшивые.

— А кто талантливее?

Л. Н.: Он (Л. Андреев — кажется, его приезд предстоит) талантливее. С ним тяжело будет мне, если приедет. Перечитывал Горького. Он мне был тогда несимпатичен. Боялся, что я несправедлив. Нет, не изменилось мое мнение.

10 ноября. Ольга Константиновна с детьми. Александра Львовна, Варвара Михайловна ездили на санях к Марии Александровне. Л. Н. со мной туда же.

Привезли Марию Александровну к нам. Л. Н. за обедом (меня не было: ездил к больной; по пересказу Марии Александровны) рассказал, как провел день: впечатление тех полуголых, сильных, молодых, бедных прохожих-безработных:

— Хожу гулять, встречаю молодых людей с башмаками на плечах. Что бы это было, если бы только не было деревни, которая дает им приют? Куда бы они девались? Все это кончилось бы тем, что они нас убили бы или повесили перед нашими окнами.

Л. Н. говорил о том, как мы обязаны крестьянам, которые их (прохожих) пригревают.

11 ноября. В «Русских ведомостях» 10 ноября ответ Л. Н. крестьянину Абрамову о науке под неверным заглавием «О ложной науке», с большими пропусками. Л. Н. попросил выписать побольше номеров. В «Биржевых ведомостях» ответ Л. Н. семилетней Соне Рубинштейн о боге и молитве¹.

Л. Н. увидел, сказал:

— Они всё печатают. Как надо быть (отвечая) осторожным!

Л. Н. за завтраком говорил, что ему всю ночь представлялось, как вправить вывихнутые салазки, и как зовут Ольгу Алекс<еевну?>. Это я вчера вечером рассказал про соскочившие салазки — нижнюю челюсть — у 15-летнего дёминского парня, пришедшего ночью вправить их. Я сказал, что сегодня утром у него опять соскочили: он зевнул, и я опять вправлял в амбулатории. Л. Н. по этому поводу, с намеком на свою статью о науке, заметил:

- 100 -

— В случаях, как этот, нельзя отрицать полезности медицины. Но такие знания подачи первой помощи должны бы быть более распространены и более доступны. Медицина загромождена, много лишних знаний, которые требуют специализации.

Пополудни верхом (3°) на купальню, станцию Рвы по шлаковой дороге — по бывшей насыпи железной дороги — до старого завода под Косой Горой. По шоссе домой до 20 верст. Я сбил Л. Н.: он хотел свернуть от новой шлаковой дороги в лес, чтобы выйти на Горелую Поляну, но я боялся заблудиться и того, что там ямы теперь под снегом не видны возле дороги, да и на самой дороге, где копали руду.

Вечером Л. Н. пришел в залу в 10. Там за чаем Софья Андреевна, Мария Александровна, Ольга Константиновна и я. Сел в кресло и на вопрос Марии Александровны, что делал, сказал, что перечитывал «Гетевский календарь 1909 г.», что Гете был ему всегда несимпатичен. Боялся, что несправедлив к нему, и перечитывал.

— Нет, не изменилось мое мнение о нем, — сказал Л. Н. — Он низменный.

Мария Александровна очень подробно и интересно рассказывала об общих знакомых женщинах, воспитательницах в Смольном, Николаевском и других институтах, и как она познакомилась в 1883 г. с Л. Н.: напрасно ища его книгу «Евангелие» в московских книжных магазинах, решила пойти за нею к нему и пошла с приятельницей О. А. Баршевой. Л. Н. внимательно слушал и вставлял вопросы.

12 ноября. Приехала Татьяна Львовна. Здесь Мария Александровна. Л. Н. ездил один: я был занят больными до самого вечера. Делир споткнулся и, быстро поднявшись, ударил головой Л. Н-ча по лбу.

Татьяна Львовна сказала Л. Н., что Полилов, на днях писавший ему о Генри Джордже, — это она. Л. Н. даже не было приятно: он думал, что явился новый сторонник Генри Джорджа не из его близких.

Л. Н. проводил больше обыкновенного времени в зале из-за приезда Татьяны Львовны, которую так любит. Рассказывал ей происшествия: об Эрденко, как он играл, — скрипка какая идеальная: для каждой ноты на струне одна только точка, которая верна, о Крекшине и т. д. Татьяна Львовна за обедом говорила Л. Н., ужасаясь проводами в Москве — как им было, когда еще теперь Александра Львовна, рассказывая про эту давку, трясется от ужаса.

Александра Львовна сказала Л. Н., что он не знает, как она вытолкнула из вагона влезшего за ними еврея, хотевшего их снимать. И Дима ей помогал: это не было непротивление. Л. Н. по поводу непротивления вспомнил, что ему самому понравилось, что̀ на днях написал в письме; закон непротивления — стрелка компаса, к направлению которой надо стремиться, приближаться. Это не закон, а направление¹

Л. Н. рассказал Татьяне Львовне о том, что ожидали Андреева, что он читал его и Горького. Александра Львовна вставила что-то про Чехова.

Л. Н.: У них (Андреева, Горького) такие же бессодержательные темы, как у Чехова, но у Чехова комизм, наблюдательность.

Татьяна Львовна в Риме была у Бьёрнсона. Он ее просил: «Et votre père, croit-il à Dieu?» — «Oui, et je pense que vous croyez aussi». — «Moi? Jamais. Ni à toutes ces choses saintes ni à la vie future». — «Mais d’où prenez-vous la morale? Vous êtes dans vos ouvrages pour la morale». — «Pour être heureux dans la vie matérielle on doit être honnête et bon»*.

- 101 -

Бьёрнсон умер 78-летним от воспаления легких.

Софья Андреевна находила сходство с кончиной Марии Львовны. Говорили про докторов. Мария Александровна про докторов, мучивших умиравшего Гоголя, как она их вмешательства боится. Потом о мучительных освидетельствованиях больных, бесконечных, повторных, когда их демонстрируют ученикам-фельдшерам в Туле.

Л. Н.: Когда люди ставят науку, общественное благо выше отношения к человеку, то и выходит это уродство. В «Русском слове» 11 ноября статья Боборыкина «Нет ложной науки!»². Уморительная! Наука ему то, что иным — православие: это суеверие.

Я вспомнил во вчерашней статье редакции «Русских ведомостей» о статье Л. Н., что они повторяют возражения, приводимые, предусмотренные уже Л. Н. в его статье.

Л. Н.: Заметили? Я вчера не хотел о том говорить.

Л. Н. говорил дней десять тому назад, что он рад: Андреев не приехал; ему было бы тяжело с ним, говорить ему о его недостатках.

Л. Н. сегодня много писал³. Винт.

13 ноября. Утром уехала Мария Александровна. Л. Н. рано встал и в 7.30 пошел гулять. Зашел в деревню к Семену Резунову, 60-ти лет, бывшему ученику, спросить его о порядке, в каком ночуют по домам прохожие. Их распределяет и водит по домам десятский, распределяя по количеству наделов. Приходится в каждом дворе каждые четыре-пять дней иметь гостя. Им дают ужинать: «Нельзя не дать». Столько прохожих, что каждый день раздают им ковригу. Яснополянцы обижаются на Л. Н., что к нему столько прохожих сворачивает с шоссе и они должны им подавать и пускать ночевать.

Вечером пришел Буланже из Овсянникова. Он работает очень удачно над переводами и изложениями восточной мудрости¹. За обедом Татьяна Львовна с Буланже об «Альманахе» Сергеенко:

— Все было бы хорошо, только Тенеромо гадит про Марию Александровну, и про сестру Машу — вранье².

Буланже: У Сергеенко отвратительная манера это делать. И все его описания Л. Н-ча противны. А у Тенеромо — подло.

Поздно к обеду явился Л. Н. Ночью дурно спал, в полдень поспал. Пополудни не выходил гулять.

Л. Н.: Нынче я получил письмо американки царю, в стихах, обличительное, упрекающее царя³.

Л. Н. про вчерашнее известие в «Русских ведомостях» о том, что члены криницкой толстовской колонии были приговорены от полугода до полутора лет тюремного заключения за участие в революции. А в сегодняшних «Русских ведомостях» есть письмо о них, что людей, которые считали должным делать добро, непротивление, смешали с революционерами⁴. Л. Н. спрашивал Буланже, Татьяну Львовну, меня, кто был членом криницкой колонии. Никто не знал, гадали: Юшко? Скороходов?

Татьяна Львовна рассказывала Буланже о своей беседе со Столыпиным, которого она считает тупым. Между прочим, он ей сказал: «Я считаю, что толстовцы гораздо опаснее для правительства, чем революционеры». Татьяна Львовна говорила, что на днях их посетил бывший обер-прокурор Синода Извольский; он ей, извиняясь, говорил, что в провозглашении Синода по поводу празднования 80-летия Л. Н. он не участвовал⁵. Это без него его секретарь написал:

Л. Н. рассказал Татьяне Львовне про фонофон и фонограф, как навязались обманом, как его заставляли говорить в фонограф.

— Трудно я говорил в эту штуку: надо на известном расстоянии говорить и притом читать. Несмотря на всю почтительность обращения, мне голову сзади пригибали к трубе. Говорил два раза по-английски,

- 102 -

по-русски, по-французски, а потом механик-немец попросил еще по-немецки.

Л. Н. про письма:

— Письма мне интересны и тяжелы.

Александра Львовна рассказала Татьяне Львовне про учителей в Крекшине, как они внимательно слушали Л. Н.⁶ Татьяна Львовна вспомнила, как во время революции были богородицкие учителя и что в их разговорах с Л. Н. ясно было, что они обращают «дурака»⁷. А Л. Н. говорил с ними со слезами. Какая перемена в отношении к Л. Н. за эти годы! Л. Н. не соглашался насчет этой перемены, как ее понимала и оценивала Татьяна Львовна, и заметил:

— Перемена сделалась, что я дожил почти до (такой же) репутации, что Андреев. И толпа идет за мной потому, что Толстой почти такой, как Андреев.

Татьяна Львовна, Ольга Константиновна, Буланже (в один голос): Нет!

Л. Н.: Я хочу сказать, тут есть имя, которое привлекает именно толпу.

Ольга Константиновна по поводу перемены отношения социал-демократов к Л. Н.:

— Когда случились азефские разоблачения — страшный разгром партии (эсеров), то на одном собрании русских учащихся-инженеров в Германии шли большие дебаты: как могла партия (эсеров) дойти до такого развращения, что в ней явились провокаторы. Все были страшно расстроены, ошеломлены, подавлены. Тогда встал один пожилой инженер и сказал: «Позвольте, господа, по поводу всего сказанного напомнить вам того, кто давно остерегал нас от того пути, по которому мы пошли и дошли до таких результатов. Вспомните Льва Николаевича Толстого». Все присутствующие почтительно встали, и никто ничего не возразил.

Потом Буланже прочел вслух Л. Н-чу за круглым столом в зале свое предисловие к популярной книжке о Конфуции для «Посредника»⁸. Для Л. Н. было новым, что Мэн-тзи жил после Ми-ти, а не был его современником, и то, что последователи Конфуция преследовались: их живыми зарывали в землю, а менее опасных заставляли строить китайскую стену.

Л. Н.: Предисловие хорошо, очень хорошо, такое прекрасное, интересное. Ново для меня, а для других, не изучавших восточных учений, тем более ново.

Потом Буланже разговорился об Упанишадах: что из них можно тоже почерпнуть для «Посредника», как высоко их ценили Эмерсон, Торо, Шопенгауэр. Л. Н-чу Упанишады мало знакомы. Прочли вслух про них из Брокгауза⁹. Упанишады, оказывается, — комментарии к Ведам. Упанишад очень много. Пока известно около 250.

Л. Н. (Павлу Александровичу): Какую Упанишаду перевести, когда их 250? Вступите в сношения с «Vedanta Society», Ney York. Спросите их, какие лучшие, воспользуйтесь моим именем. Какую же из них?

Л. Н. все время шутливо путал имена.

Л. Н. дал Буланже несколько книг восточной мудрости, между прочим «Бхагавад-Гиту». Потом Л. Н. хотел прочесть нам из «Русских ведомостей» от 12 ноября «Великая слепота» — письмо в редакцию С. Ордынского. Выражает недоумение, боль, тоску по поводу судебного приговора над членами криницкой толстовской колонии. Еще хотел Л. Н. прочесть статью оттуда же о борьбе с клерикализмом параллельно во Франции и Германии, но не прочел. Буланже говорил, что старые китайцы, индусы переживали и решали те вопросы, которые нашим современным культурным людям, по незнанию браманизма, буддизма, кажутся только что представшими, новыми, требующими решения.

Л. Н.: Иногда пишешь ненужное только для того, чтобы видеть, что

- 103 -

его надо выкинуть. Пока оно в мыслях — затрудняет, пока не напишешь и не увидишь, что оно — лишнее.

Прощание с Татьяной Львовной, которая рано утром уезжает.

14 ноября. В один из этих вечеров Л. Н. читал книгу генерала Бутса «In darkest England» и был доволен ею¹.

— У генерала Бутса видят сектантство и отворачиваются от него, а на другую сторону не обращают внимания, — сказал Л. Н.

Кажется, Сонечка спросила, о ком речь.

Л. Н.: Есть такой генерал Бутс, который занялся тем, чтобы спасать бедных.

Л. Н. показал на картинку в книге Бутса, где изображены всякого рода места: ночлежные, мастерские, переселенческие пункты и т. д., которые устроены для того, чтобы облегчить жизнь бедным. Там главное — город, у нас — деревня. Л. Н. попросил Ольгу Константиновну спросить близких Бутсу людей, каковы дальнейшие результаты деятельности Бутса. Написать им (центральной конторе), что он прочитал книгу Бутса и очень восхищался ею и желал бы знать, какие дальнейшие результаты.

Л. Н. рассказал, что получил: 1) письмо от отказавшегося крестьянина-парня. Он слабосилен и притом отказывается от мясной пищи, так что арестованный голодает. Спрашивает, как ему быть с пищей²; 2) от Завадского: просит письмо покойной Дондуковой к Л. Н., чтобы их вместе с его ответом напечатать. Пишет, что Дондуковой какой-то церковный сановник написал ответ на письмо Л. Н. к ней и она не одобрила его³. Это было Л. Н. приятно.

Меня в 11 ч. ночи отозвали к родам Натальи Михайловны в Пирогово. Там пробыл весь день 15-го, когда она родила сына. В этот день был в Ясной Андрей Львович. Вечером, как я слышал, Л. Н. волновался, был не в духе. Долго сидел в зале. Разговаривал с Ольгой Константиновной. И слезы на глазах.

16 ноября. Утром вернулся в Ясную. Л. Н. в 7.30 вышел гулять. Утром зашел к нему Гусаров по пути из Крекшина с известием, что в типографию, где печатали «На каждый день», явилась полиция, захватила набранный Сентябрь и еще другие месяцы из-за изречений о земле¹.

Л. Н. раскрыл «Новую Русь» от 14 ноября и в «На каждый день» указал последнюю мысль — заключение о земле: «Тот, кто владеет земельной собственностью в бо́льшем размере того, что нужно ему для пропитания своего и своей семьи, не только участник, но и виновник той нужды, тех бедствий и того развращения, от которого страдают народные массы». Теперь такое изречение поражает, как поражало лет 35 тому назад непротивление или безубойное питание. И Л. Н. сказал:

— Не это ли место послужило причиной арестования «На каждый день»?

Ему кажется, что именно оно. Да, о земле было во всех вышедших книжках «На каждый день» — Июне, Июле, Августе. Л. Н. говорил об этом событии с тихой серьезностью, торжественностью.

Л. Н. рассказал еще, какое письмо получил от поручика, временно исполнявшего должность коменданта крепости г. Минска, под арестом у которого находился А. Соловьев: «Ваши мысли неоспоримы». Книжки Соловьему отдаст («Круг чтения»), и просит другой экземпляр для себя².

За завтраком, когда я подавал Л. Н. еду, притом встав, Л. Н. полушутя-полусерьезно запротестовал, говоря, что я не должен вставать, прислуживать, усталый, невыспавшийся. Л. Н. за завтраком и все интересовались родами Натальи Михайловны. В продолжение нескольких недель у Л. Н. родилось пять внучат, правнучат, внучатных и правнучатных племянников.

Л. Н. поручил мне ответить на два письма: армянки³ и немца⁴.

- 104 -

Пополудни Л. Н. чувствовал слабость и поехал в санях в Овсянниково. Услышав от Александры Львовны, что заболел кучер Иван Матвеев и я у него еще не был и собираюсь только под вечер идти, Л. Н. решил посетить его, заехать сначала к нему и пригласил меня. Это тонкий способ заставить меня идти пораньше к Ивану Матвееву. Л. Н. тоже вошел к заболевшему. Оказалось — воспаление легкого.

Л. Н. ехал в валяной шапке без мехового пальто и не хотел его надеть, говоря, что пальто на вате достаточно теплое, хотя температура была минус 7° и сильный ветер. Вернувшись, сказал, что рукава холодны. На санях нет спинки, устал. Александра Львовна, ездившая с ним (правил кучер Адриан Павлович: новая пара лошадей), рассказала, что Л. Н., закрыв глаза, покачивался от слабости. На обратном пути была метель. Наверх поднялся Л. Н. медленно, но душевно свеж. Лег, и спал до 9.30. Мы входили к нему. Л. Н. спрашивал, утро ли или вечер. В 10 ч. вышел в залу. Ничего не ел, не пил: во рту было противно, и есть не хотелось. М. В. Булыгин сегодня в метель, заблудившись, попал в Ясную Поляну вместо Телятинок. Л. Н. проговорил ему несколько фраз. Михаил Васильевич сказал, что он просто не пойдет на службу, и это — самый лучший способ разрушения государственного строя: не идти к ним. И по поводу этого вспомнил легенду из «Четьи Миней» и рассказал ее очень интересно, и еще другие. Л. Н. слушал, но с трудом делал реплики: легенда эта с большим, глубоким смыслом. Л. Н. лег на кушетку, закрыв глаза, лежал. Началась сумятица — Софья Андреевна, Александра Львовна. Л. Н. вскоре встал и лег на кровать. Не забыл ни часы завести, ни записную книжку, ни электрический карандаш положить на место на тумбочку. Съел ложку миндалю от изжоги, просил полрюмочки вина Рафаэль; не допил: горько.

— Я думаю, что это мозговое, — сказал мне Л. Н. — Все забыл: не помню, кто сыновья Михаила Васильевича.

Раздеваясь у кровати, покачнулся; ложась сказал:

— Я думаю, что это смерть. Так и хорошо. Пора.

Когда потушили:

— Я думаю, это удар. Все забыл: сколько мне лет. Ноги какие холодные!

Я спросил:

— Растереть их или принести горячие кирпичи?

Л. Н.: Нет, ощупайте.

— Ноги не очень холодны.

— Засуньте мне одеяло под спину хорошенько.

Глубоко стонал. Отослал меня спать.

17 ноября. Л. Н. спал хорошо. Утром проснулся после восьми. Вошли к нему Софья Андреевна, которая и ночью проведывала его, Александра Львовна и я. Говорили о его сне, желудке. Софья Андреевна предложила ему боржому попить хоть для освежения рта. Я — массаж желудка. Л. Н. отклонил и то и другое. Я остался. Л. Н. говорил мне, что чувствует усталость, нервную слабость. После работы делается вял, шалеет, и, когда в таком состоянии развлекают, — вчера проситель приставал, — разгорячился на него.

— Я беру пример с вашей духовной медицины: внешняя медицинская помощь мне не нужна; надо молчать, надо жалеть себя побольше.

Л. Н. спросил про Михаила Васильевича и просил извинить его и передать ему, что ему неприятно, что забыл его сыновей, которых он, Л. Н., так любит. Л. Н. хотел встать. Я ему сказал, чтобы остался лежать, что еще нужно отдохнуть: видно по тому, что язык у него тяжело ворочается. Л. Н. остался лежать и даже позвал задернуть шторы.

— Надо полежать.

- 105 -

Почту принесли к кровати. Л. Н. просмотрел «Новую Русь» от 15 ноября, где продолжается печатание «На каждый день», и был озабочен что̀ ей будет: не будет ли оштрафована, верно, как газета больше, чем типография «Труд», где Сытин печатает «На каждый день». Заметил статью Буланже там же о том, как возник «На каждый день», но боится, что она может повредить печатанию «На каждый день».

Приехал человек из Донской области об «очень серьезном деле» поговорить с Л. Н. Александра Львовна сказала ему, что он болен и что он ни о чем не разговаривает с приходящими, кроме как о религиозных вопросах. Он сказал на это, что он именно об этом и хочет поговорить и что охотно подождет один-два дня. На следующий же день пополудни Л. Н. оторвался от работы и принял его. И человек попросил найти ему место. Л. Н. волей-неволей написал ему три письма: к И. И. Горбунову¹, к Дунаеву и к М. Н. Толстой — невестке².

Л. Н. заметил в «Вестнике теософии», № 11, Петербург, 1909, перевод Бхагавид-Гиты; поручил передать Буланже³. На вопрос Ольги Константиновны о теософии Л. Н. говорил, что теософы любят браминское учение:

— Но вздору там (в теософии) много, ужасно много: четвертое измерение — (будто бы возможность) читать письма закрытые, — сказал Л. Н.

Л. Н. все у себя сидел. Пришел в 10-ть. Софья Андреевна собиралась в Москву. Заговорила что-то про М. А. Стаховича, что он хитрый, и другое недоброе. Разошлась и что-то спросила о нем, ожидая согласия. Л. Н. ответил с укором:

— Он добродушный, привязанный, друг нам. Все люди добрые, тем паче Стахович.

Д. В. Никитин пишет, что Л. П. Никифоров очень нуждается в заработке и слышал, что у Л. Н. есть какие-то прочтенные им рассказы, которые он находит хорошими, и просит их для перевода на русский язык. Л. Н. ничего такого не знает, но стал искать. Я ему принес из библиотеки десяток книг. Шоу Л. Н. не одобрил и не мог советовать. Болтона Холла тоже не одобрил. Просматривая Давидсона-Моррисона, Л. Н. нашел что-то лестное про себя. Неодобрительно сказал:

— Я вчера думал, какой я дурной и ничтожный человек. Право, я характером......* Когда же найдется ein kleines Kind**, который крикнет: «Er hat nichts an!»*** ⁴.

18 ноября. Л. Н. был сегодня особенно мил.

Сегодня вечером было очень уютно, приятно. Л. Н. принес из кабинета с собой полученную сегодня книжку: Фидэль «Новая книга о Чехове (Ложь в его творчестве)». СПб., 1909¹.

Л. Н.: Книжка хорошая. Смешной Чехов. Мне книжка понравилась, потому что я всегда то самое находил. Он выкупает все своим юмором. У него никакого убеждения: насмешки над всем, а во имя чего — неизвестно.

Вспоминали Ольга Константиновна, Александра Львовна, что он (Чехов) был добр, мил. Л. Н. согласился с этим:

— Он был умен, талантлив, но он не был мне близок. Во что он верил, один бог знает.

Л. Н. посидел минут 20 с нами за столом. Сел со словами: «Кто расскажет, что̀ интересного?»

Этот раз вызвался я рассказать про ссыльного черкеса, живущего с месяц у нас объездчиком. Он сослан за то, что убил родного брата. Соскучился

- 106 -

в двухлетней ссылке (еще ему шесть лет пробыть), хочет домой и убить старшину, против него показывавшего на суде, потом хочет убить жену. Я ему прочел мысли Магомета, избранные Л. Н-чем, месяц тому назад появившиеся в «Посреднике». И как он все понял, попросил себе книжку, сказав, что будет ее читать, когда ему будет скучно, и товарищам грамотным даст ее.

Л. Н. встал, прошелся около нашего стола и отошел к круглому, сел один и взял «Вестник Европы», ноябрь. Нашел там статью: «Петр Хельчицкий, чешский Толстой XV столетия» (По поводу 500-летия Кутногорского декрета)», профессора С. Кульбакина. И прочел всю, похваливая: «Как это интересно, прекрасно изложено!» Просидел около 25 минут за ней. «Мне это ново, я его забыл. 500-летие!»

Л. Н. очень много читает и очень быстро. Вчера вечером прочел всю огромную книгу Бутса; сам сказал, что всю. Ольга Константиновна удивилась, как это мог прочесть. Л. Н. сказал, что перелистывает, а когда что не понимает, идет назад. Я спросил вчера и сегодня Л. Н. его мнение о коэдукации*, о чем спрашивает чешский учитель К. Калал.

Л. Н.: Я думаю, что в этом ничего нет дурного.

Второй вопрос Калала, как воспитывать детей в половом отношении.

Л. Н.: На это могу очень определенно ответить, мне очень понравилось: Рамакришна одевался женщиной и жил с женщинами для того, чтобы уничтожить в себе сознание полового различия**. Я думаю, что самое желательное это то, чтобы женщины смотрели, как на братьев, на мужчин, а мужчина, как на сестер, на всех женщин. Вот идеал. Я думаю, что <следует> опасаться всякого подчеркивания различия полов.

Л. Н. сегодня просмотрел, прочел, еще три книжки и Давидсона-Моррисона, ища для Л. П. Никифорова подходящее для перевода.

— Блестящий, остроумный писатель, — сказал он о Давидсоне-Моррисоне — «The New Book of Kings» не пропустит цензура. Пишет, что в укор ставят бедным рабочим, что родят детей, которые не могут себя прокормить. Французские аристократы после революции сделались учителями танцев, потому что другого не умели, а Эдуард (нынешний английский король) и на это не годится: слишком толст и неуклюж. «That Great Lying Church» цензура не пропустит.

Потом прочел книжку и отметил в ней некоторые места: «Prisons, Police and Punishment» by Edward Carpenter. (London, Fifield, 1905). Рассказал ее содержание, что он против наказаний, полиции.

— «Who shall watch the watchman?»*** спрашивает Карпентер. Эту книгу пусть переведет Никифоров, — сказал Л. Н. — Я очень охотно напишу к ней предисловие, в котором выражу, в чем я не согласен с Карпентером (в его понимании христианства)².

19 ноября. Оттепель. Утром встретились с Л. Н. Он искал меня. Спросил, написал ли я чеху (Калалу) и поручил добавить: «Я на днях перечитывал Хельчицкого и думаю, что если бы они (чехи) вполне поняли и следовали учению этого великого учителя, то все вопросы были бы разрешены, которые они мне задают. Я думаю, они его совсем не знают».

Пополудни верхом, обратно — ветер навстречу. Л. Н-чу не повредил. В 4.35 получена телеграмма от Гольденвейзера: может ли привезти контрабасиста Кусевицкого и парижское Общество старинных инструментов —

- 107 -

шесть музыкантов? Александра Львовна спросила Л. Н.: «Надо же сейчас ответить?». А он второпях согласился. Вечером сказал, что теперь испугался, не согласился бы, потому что это лишнее. «Если бы я теперь отвечал этим господам, я бы отказал».

ТОЛСТОЙ И МАКОВИЦКИЙ

Ясная Поляна, 31 января 1910 г.
Фотография А. И. Савельева

Из сегодня полученных писем обратили особое внимание Л. Н. письма Леонида Семенова о том, в чем несогласен с Л. Н. Ему ответил длинным письмом, обстоятельно¹. И второе — живущего, работающего в деревне Пимена Карпова, который прислал и свою книжку «Говор зорь. Страницы о народе и интеллигенции» (Петербург, 1909). Ему тоже отвечал².

Еще Л. Н. поручил Александре Львовне переписать письмо Кореневского, автора «Крестьянского Генриха Блока», о Крестьянском банке, и за это уволенного оттуда со службы, и переслать его Дунаеву, Коншину, рекомендуя найти ему место³. За чаем: Л. Н., Ольга Константиновна и я. Л. Н. принес письма Семенова, Карпова и его книгу. Рассказал, что получает письма обличительные, ругательные по поводу «О науке», и от кого? — от крестьян и интеллигентов, которые потратили

- 108 -

столько труда, чтобы выбраться в интеллигенты. И вдруг им скажут, что это занятие бесполезно.

Ольга Константиновна спросила:

— Папа̀, у вас не болят вечером глаза?

— Нет, я принимаю некоторые предосторожности: я избегаю слишком сильного света от лампы, читаю при свече.

Потом спросил меня:

— У вас партийность развита?

— У словаков — не очень: мы мало участвуем в политике. А у чехов — очень.

Л. Н. вспомнил про сегодняшнюю езду, как лайка Белка бежала впереди его лошади, и вспомнил про охоту, по поводу замечания Ольги Константиновны, что Сонечка, когда ей было шесть лет, сказала ей: «Как ты могла выйти замуж за охотника?» Рассказал очень художественно, как впереди все время бежит борзая — «передняя рыска» — молодая, менее быстрая, чем задняя рыска. Как эта, когда покажется (впереди) заяц, быстро обгоняет переднюю. В охоте эта быстрота движений увлекает, красива быстрота. А результат плачевный: замечаешь не убийство, а процесс.

Л. Н. о книжке П. Карпова «Говор зорь»:

— Очень бойко, слишком бойко, неглубоко, озлобленно и многословно пишет об интеллигенции, виноватой перед народом, и возвеличивает народ.

Л. Н. говорил с Ольгой Константиновной об И. С. Гусарове, кровельщике из Москвы, побывавшем в общине Шейермана, завтра уезжающем с семьей из Телятинок в Кельменцы (Бессарабия) к Александри. Он в такой одежде летней, босой поедет. Л. Н. говорил, что он очень умен и вообще ему нравится. Гусаров был среди дня у Л. Н., и с Л. Н. прочли письмо Л. Семенова. Л. Н. говорил про письмо Семенова, что он отстаивает пение духовных песен, придает значение загробной жизни Иисуса; что это еще не чистая, настоящая религия; истинная религия — когда не нужны никакие поддержки.

— Когда человек достигнет, доживет до того, как я, что ему жить или умереть — все равно, и старается только, как бы хорошо прожить жизнь, исполнять волю божию, тогда узнает истинную религию. Может быть, это (песни) и нужно на той ступени. Прекрасные люди! У каждого свое. Страшно разъединение с людьми, которых уважаешь. Лучше всего молчать. Я желал бы знать, есть ли у меня особенности, как у них (которые у них я вижу), особенности, которые (они) считают у меня лишними.

В «Новой Руси» 17 ноября о «На каждый день»: «К сожалению, мы принуждены пропустить изречения сегодняшнего дня, так как в них Л. Н. излагает свои взгляды на современное государство. Взгляды эти общеизвестны, но это еще не дает им места в современной русской печати».

20 ноября. Утром приехали Гольденвейзер с пятью членами «Société des instruments anciens (fondée par Henri Casadesus)». Quatuor des violes*.

Quinton: Maurice Hewitt,
Viole d’amour: Henri Casadesus.

Viole de gambe: Marcel Casadesus,
Basse de viole: Maurice Devilliers.
Clavecin: Alfred Casella.

- 109 -

и с контрабасом С. А. Кусевицким, который сказал, что никогда ему не хотелось так играть, как сегодня. Играли с 2 до 3.15 и с 7.15 до 10. Л. Н. понравилось больше всего первое, что играли: 1) «Les plaisirs champêtres» (Ballet) par Fontclaire.

Дальше играли:

2) Symphonie concertante pour viole d’amour et contrebasse — Lorenzetti,

3) Adagio di Concerto pour les violes — Ph. Bach,

4) Ballet divertissement — Montéclair,

5) Marche turque — Mozart; Gavotte — Bach,

6) Sonate — Borghi,

7) Quatuor pour les violes — W. Nicolay.

Л. Н. указывал на сходство старой французской музыки, когда еще не отошла от народной, с народной музыкой русской. Говорил, когда играли, и о старинной музыке:

— Они чувствуют вдохновение, а новые — ils se battent les flancs*, чтобы что-нибудь создать.

На лестнице слушали из прислуги (дворник, кучера и пр.). Л. Н. позвал и сам усадил их в зале.

Л. Н. был очень тронут, восхищен. Французы оказались все — живые, интересные, симпатичные, простые люди.

Прочли вслух Л. Н-ча доклад для Конгресса мира по-французски¹.

Сытин отказался дальше печатать «На каждый день» под своею ответственностью. Владимир Григорьевич предложил Ивану Ивановичу взять ответственность на себя и делиться с Сытиным, который по-прежнему будет издателем, пополам в прибыли. Иван Иванович не согласился. Александра Львовна решила сама издавать эту книгу².

21 ноября. Суббота. Праздник**. Теплынь стоит. Туман снег ест. Утром уехала Мария Александровна. Днем приехали П. А. Буланже, Белинький: переписываются интересные письма к Л. Н-чу. Софья Андреевна в Москве. Здесь Ольга Константиновна с детьми, Александра Львовна, Варвара Михайловна, Дорик Сухотин.

Утром пришла пешком с Козловки девица из Москвы, очень нервная, расстроенная, за успокоением к Л. Н-чу. Л. Н. побеседовал с ней.

Приезжал на два часа редактор московской газеты Лопатин, напечатавший «Нет худа без добра» Л. Н-ча и отсидевший за это три месяца¹. Он понравился Л. Н.: нашел его умным и скромным человеком. Посоветовал ему печатать «На каждый день» в «Утре России», где он работает.

Пополудни Л. Н. дал П. А. Буланже читать вслух полученное письмо Молочникова и вложенную в письмо беседу его с заключенным в сумасшедшем доме «неизвестным Мишей», давшим обет не говорить своего имени, арестованным за то, что говорил толпе во время революции, как он выражается, «от бога». Что-то очень сильное, вроде чеховского рассказа «Палата № 6», только получше и сильнее. Между прочим, «неизвестный» отвечал Молочникову, когда Молочников сожалел, что у него нет книг в заключении: «Плохая привычка проводить большую часть времени за книгой».

— Какой умница! — сказал Л. Н., довольно долго рыдавший во время чтения².

К концу чтения Л. Н. записывал что-то и ушел на десять минут в кабинет — наверно, записать возбужденные этим чтением мысли. Еще

- 110 -

хотел Л. Н. прочесть вслух полученное сегодня письмо Иконникова об отказе от воинской службы пяти каторжан-солдат³. Но отложили до вечера.

Для Л. Н., для его духовного движения такие люди, как Кудрин, Иконников, умирающий чахоткой в зеньковском тюремном замке Савелий Шнякин, умершие Дрожжин, Сиксне, и прежде Сютаев, Бондарев — гораздо влиятельнее, чем Андреев. Еще читали письмо Соловьева. Л. Н. плакал при чтении места, где говорилось о счастье быть заключенным.

Л. Н. спросил робко, как и вчера, поедем ли вместе верхом. Л. Н-чу кажется, что мне это тяжелая обязанность. Л. Н. поехал в Новую Колпну к вдове, просившей определить ее сирот. Л. Н. заходил в дом, расспрашивал там и записывал, а после удалось ему определить их⁴.

Л. Н. мало спал ночью и потому был усталый, находила на него слабость: спрашивал, например, про дорогу и путал раза три. Туманно. На шоссе встретили сани с кочаковским священником, дьячком и отцом-дьяконом Алексеем; последний чувствительно раскланялся: «Здравствуйте, ваше сиятельство! Люблю — беда!»

Л. Н. проспал до 7.15. За обедом рассказал, что слышал в Колпне, как пьяные мужики и отец-дьякон этой же ночью (т. е. в пятом часу) с гамом хоронили убитого поездом сторожа.

Я рассказал про немецкое письмо к Л. Н. старокатолического священника А. Розенберга (чех из Нижковиц, Моравия)⁵, и про статью «Ein Bahnbrecher des zukunftigen Christentums». Автор ее пишет, что без государственного и церковного строя человечество жить не может, и потому учреждение анархического строя и первобытного способа жизни, одним ученым из истории известного, а народом забытого, Л. Н-чу не удастся: оно невозможно.

По этому поводу разговаривали о старокатоличестве, о догматах непорочного зачатия.

Буланже удивлялся произведенному сегодня провозглашению Жанны д’Арк святой. Что в ней святого? Это заискивание Рима у французов, игра на патриотических чувствах.

Беседа была прервана принесением телеграммы. Александра Львовна вскрыла и прочла: «Из Москвы, Засека, Л. Н. Толстому. Пожалуйста, не болейте. Если и можно еще теперь жить, так только со знанием, что вы здоровы». Это, верно, в Москве разошелся слух о недомогании Л. Н. 12—18 ноября. Александра Львовна и Буланже выразили одобрение телеграмме.

У Л. Н. немного оборвалась нить мыслей:

— Да, да. — Лицо у него сморщилось; перемогает что-то неприятное в себе.

Буланже сказал, что трудно священникам и скучно исполнять обряды (причастие), в которые не верят. Не чудо, что отдаются питью как православные, так и католические. Л. Н. спросил меня насчет католических и удивился, когда я подтвердил, что среди них порок пьянства не меньше, скорее больше, чем среди православных.

Буланже: У них только более скрыто. Пьют в одиночку.

Л. Н.: Я думаю, священники меньше верят, чем лаики (миряне).

Л. Н. рассказал заветную свою мечту: он желал бы, чтобы был написан, им или другим, рассказ про священника, разуверившегося в вере, которую он исповедует, написать о его сомнениях, страданиях, о том, что семья заставляет его продолжать этот путь. Л. Н. говорил, что он сам стал писать (от лица священника), «но не кончу», сказал он; не знает: мог ли бы священник писать это действительно⁶. Л. Н. предлагал эту тему неоднократно посещавшим его писателям (точно не помню,

- 111 -

кому, неясно: кажется мне, что Л. Семенову, Наживину). «Мы часто не понимаем, осуждаем, а ведь это такая сильная связь, так трудно отделаться», — говорил Л. Н.

Буланже сказал, что «Вестник теософии», данный ему Л. Н-чем для ознакомления с помещенным там переводом начала «Бхагавад-Гиты», слаб⁷.

Л. Н.: Теософы переступают пределы ума, определяют будущую жизнь, говорят о ней с точки зрения времени и пространства. А она вне этих условий. У Канта этого нет. Кант выгораживает, что́ может решать ум и что́ не может. Гегель — это такая каша, путаница. Вы чувствуете, что внутреннего содержания нет. Pour être repoussant, c’est de tout montrer*. Женщины часто <этого> не понимают.

Л. Н. играл с «китайцем» (игрушка для детей: голова китайца и чехол, представляющий платье, которое надевается на руку) и хохотал — очень ему понравилась.

В 10 ч. принесли еще телеграмму: избрали Л. Н. почетным членом какого-то общества. Никто, и Л. Н. меньше всех, не обращает внимания и не помнит, где, в каких обществах состоит Л. Н. почетным членом и председателем и т. п. За доставление телеграммы уплатили 50 коп.; сегодня же за четыре доплатных письма — 72 коп. (все четыре — просительные). Вчера уплатили 43 коп. таможенного сбора за брошюрованный экземпляр «Закона насилия и закона любви», присланный из Швеции для подписи (автографа).

Винт. После Л. Н. записывал в дневник.

Датчанин Маделунг просит статью о современном состоянии России для рождественского номера «Berliner Tageblatt». У Л. Н. такая есть: «Чингисхан с телеграфом» (написал месяц тому назад). Согласился послать через Черткова⁸.

Л. Н. всем серьезным и небогатым, стремящимся познать его учение и обращающимся к нему за книгами, посылает их. Также и всем нуждающимся, заключенным за отказ, посылает месячное пособие.

Пока жив, один действует: один в поле воин.

22 ноября. Воскресенье. Л. Н. сегодня стал переделывать предисловие к «На каждый день» и самое «На каждый день», приноравливая их так, чтобы содержание дней в обоих соответствовало, и поправляет текст в «На каждый день». Л. Н. высказал даже, что не беда, что с сентября месяца конфисковали «На каждый день», т. к. можно поправлять.

Л. Н-чу было холодно. В 2 ч. лег и до 3.30 спал. Пошел гулять. За обедом Л. Н. спросил нас, читали ли мы обвинительный акт против Ивана Ивановича. По статье, под которую его подводят, меньшая кара — пожизненная ссылка¹.

Л. Н.: Обвинительный акт этот — это такое удивительное, короткое, неоспоримое изложение взглядов Генри Джорджа. Это то самое, на что русский народ никогда иначе не смотрит — что земля есть общее достояние всех и что кто владеет землей, тот снимает ее у всех и должен платить аренду всем в форме подати, единого налога. Верно, Муравьев будет защищать его.

В «Биржевых ведомостях» 20 ноября молодой писатель передает будто бы слова Л. Н. о современных писателях.

Л. Н.: Какой вздор! Никогда ничего такого не сказал. Все выдумано. Да и язык не мой.

Александра Львовна спросила, не опровергнуть ли. Л. Н. согласился:

— Пусть кто-нибудь из вас опровергнет².

Л. Н. с месяц как не пьет за обедом. Сегодня сказал:

- 112 -

— Питье за обедом и потому нехорошо, что с питьем можно съесть лишнее, прихлебываючи.

Л. Н. поправлял корректуру «Конфуция» для народного издания «Посредника». Л. Н. сказал, что трудно переводить с китайского языка: у них пишутся не слова, а понятия-знаки. Чувствуешь, читая перевод, что мысль глубокая, а плохо выражена. Потому позволяешь себе поправлять, по-иному выражать (изменять).

Ольга Константиновна спросила Л. Н. о пасьянсах — какие делает?

Л. Н.: Всегда один. Газеты читаешь — досадуешь, роман читаешь — осуждаешь автора, а при пасьянсе внимание напряжено (без выражения чувства злобы), и известные умственные способности отдыхают.

Александра Львовна говорила про новые случаи воровства в деревне и на усадьбе. Воровство есть своего рода охота.

Л. Н.: У нищих тут вопроса нет, что у Толстых нельзя брать. Я заметил это даже в себе: у Софьи Андреевны были пряники. Я ходил в ее комнату брать их. Она поставила их ко мне — не ел: чего-то недостает.

Винт с 10.30 до 11.30. Обучали Ольгу Константиновну и меня. Л. Н., уходя: «Il n’y a pas de société agréable qu’on ne quitte»*.

23 ноября. Л. Н. пополудни ездил верхом к Марии Александровне и Буланже поговорить с ним о его корректурах «Конфуция». Просил Буланже, чтобы, если не согласен, изменял его (Л. Н-ча) поправки.

Сегодня не было посетителей. Л. Н. сказал, что кто-то пишет ему, что в Шотландии пасторы цитируют в проповедях своих его мысли. Л. Н. по поводу дуэли Уварова с Гучковым. Уваров был оскорблен, принужден к дуэли Гучковым и ранен в грудь. По газетным сведениям, Гучков не подал раненому руки, не осведомился о его ране, состоянии, а так уехал после дуэли.

— Все эти приготовления к дуэли, к убийству — хуже убийства. Все эти убийства, про которые все знают (всеми это допускается), хуже других убийств.

В иллюстрированном приложении к «Утру», № 899 (харьковская газета) есть перепечатанное из «Нивы» «сказание» Л. Н., которое будто бы когда-то он рассказывал крестьянам. Ольга Константиновна вкратце передавала ему его. Л. Н. с трудом мог вспомнить:

— Да, что-то вспоминаю. Вероятно, это пересказ.

Л. Н. (о сегодняшней поездке): Мне хотелось спать на лошади.

— Ты никогда не засыпал на лошади? — спросила Александра Львовна.

Л. Н.: О, сколько раз в походах.

По поводу задавления поездом мужика, отвозившего снег от Щекинской станции третьего дня, Л. Н. разговорился о железных дорогах:

— Так и помру с мыслью, что железные дороги вредны. Убить человека! Они для того, чтобы приехать поскорее, а спешить некуда. Непосредственные чувства. Вывозят и привозят те же товары. Можно и на лошадях.

Я рассказал про статью Меньшикова о железных дорогах (недели три тому назад), что они и невыгодны, когда их больше построено, чем нужно (что̀ уже в России чувствуется)¹.

Л. Н.: Материальная выгодность — ее нельзя определить, а непосредственное чувство, я его ясно высказать не могу (не умею), против железных дорог.

Моод просит «a message to Temperance Society»** ². Л. Н. поискал в «Круге чтения»; ища, сказал про «Круг чтения», что (эта книга) становится

- 113 -

литературной, библиографической редкостью. Решил послать последнего издания «1 сентября» («Одурманивание»).

Александра Львовна: Не ездили бы на концерт Гофмана в Москву, и свежие цветы не получали бы. Сегодня телеграмма от какой-то дамы, что присылает свежие цветы.

Другая телеграмма, что завтра приедут Даниель и А. П. Сергеенко. Л. Н. спросил, что с его (Сергеенко) военщиной?

Ольга Константиновна: Освобожден. Не призывается, не является: отец его, вероятно, взяткой освободил.

Я предложил Л. Н. прочесть иллюстрированное приложение к «Новому времени» от 21 ноября. В нем письмо И. С. Аксакова к Ф. М. Достоевскому* и его ответ³. Л. Н. с трудом читал (изжога?), но стал читать и прочел до конца вслух. В начале письма Ивана Сергеевича, где слишком издалека подходил к главному вопросу, Л. Н. сказал:

— Ах, этот Аксаков... Не люблю.

Когда кончил, Л. Н. сказал:

— Очень интересно! Я благодарю вас, Душан Петрович, что показали, Достоевского давно не читал. Вот кого надо мне хорошо перечесть.

Л. Н. сегодня много работал⁴. Еще и в 11 ч. продиктовал письмо⁵.

24 ноября. Утром вернулась Софья Андреевна из Москвы. Нашла места в приютах мальчикам-сиротам новоколпнинским. Л. Н. пополудни поехал известить их мать об этом. От Двориков до самой Новой Колпны ехал без остановки быстрой рысью.

За обедом Ольга Константиновна спросила, кто такой Беха Улла.

Л. Н. ответил:

— Баб был предвестник (Иоанн Креститель): настоящий учитель был Беха Улла. Теперешний же глава бабидов Беха Уллы сын, Аббас Эффенди. Беха Улла был больше.

Софья Андреевна рассказала, что встретила скульптора Андреева, поговорила о памятнике Гоголю. Софья Андреевна ему высказала свое неодобрение. Он спросил мнение Л. Н-ча. Софья Андреевна сказала ему: «Лев Николаевич смог перенестись в вас, (понять), почему вы сделали его, Гоголя, таким, каким вы его сделали». Андреев ответил, что его совесть спокойна: сделал Гоголя так, как понимал его.

Софья Андреевна рассказала про свою встречу с Е. П. Ермоловой, больше чем 80-летней старушкой-фрейлиной, которая давала ей наставление, как сохранить здоровье Л. Н.: не допускать к нему посетителей, не волноваться ему. «Молиться, и довольно дела».

Л. Н. вспоминал, что он с ней танцевал, что она не возбуждала влюбленности. «Хотя я более красивой женщины не видал», — сказал Л. Н. Софья Андреевна описала ее облик, сказала, как она и теперь красива, и что она была тип целомудренной красавицы. Л. Н. согласился и добавил, что ее сестра, Самарина, была тип женственный.

Л. Н.: Зося то же самое, что Екатерина Петровна.

Софья Андреевна рассказала, что слышала от Екатерины Петровны про царицу, что она нервная, все нервные узлы у нее болят: дрожит за жизнь царя и детей. Прекрасная мать-наседка, семьянинка. Детей сама обучает. Безличная. Софья Андреевна рассказала еще про вдову убитого Сергея Александровича, великого князя.

Л. Н.: Она, если бы была хорошая, могла бы влиять на царя. Несчастные они все.

Я принес Л. Н-чу в кабинет I—III тома «Дневника писателя» Достоевского, по изъявленному вчера желанию Л. Н. прочесть его. Л. Н.

- 114 -

продержал один вечер и в 11 ч. сказал, что можно убрать, что не будет читать:

— Он труден.

Л. Н. о французах, игравших четвертого дня:

— Превосходно играли. Французы всегда очень приятный народ: в обращении милы.

25 ноября. Сегодня приехали А. П. Сергеенко и мистер Даниель, издатель «The Open Road Magazine» (London), редактированного в свободно-христианском духе, с особыми взглядами на половую любовь и другие особенности. Л. Н. с обоими поодиночке внимательно побеседовал.

Вечером за чаем Л. Н. о статье Даниеля о вегетарианстве, об употреблении яиц, соглашаясь и изумляясь:

— Ведь на самом деле мы их (кур) заставляем нестись, а когда снесут несколько яиц, их рассиживаем. Потом всех цыплят-петушков уничтожаем.

Софья Андреевна: А куда их девать?

Л. Н.: Я не говорю, куда их девать, а что это жестокость.

Софья Андреевна. Не есть яйца — это крайность.

Л. Н. с этим согласился. Александра Львовна сказала, что это зависит от породы: есть и такие породы кур, которых никак не посадить.

Л. Н.: Да, я думаю, что такую породу вывели, которая не рассиживается.

Л. Н. просмотрел книгу, потому что о ней заговорили Даниель и Сергеенко: «Tolstoy on Land and Slavery»*, составленную Веджвуд из сочинений и писем Л. Н.

— Хорошо составлена, — сказал Л. Н. — Хорошо было бы по-русски такую составить. Вот бы Николаеву.

Л. Н. нашел еще интересным в «Open Road» «On the women» — Odd Man.

С Сергеенко Л. Н. поговорил хорошо о молитве. Вечером Л. Н. прочел вслух ответ офицеру (А. М. Завадскому) о боге. Очень хорошее определение бога («бог никак не может быть существом»)¹. Был Буланже. Он очень хорошо себя чувствует, счастлив, что видит Л. Н. и что занят такой интересующей и поглощающей его работой — изучением восточной мудрости (браминской, буддийской, конфуцианской). Сейчас изучает зороастризм, но у него сомнение, овладеет ли, поймет ли его.

26 ноября. Приехал Христо Досев. О нем мы слышали месяца два тому назад, что он женился на дочери Скороходова. И приехала Мария Александровна.

За завтраком Л. Н. разговаривал с Даниелем. Даниель сообщил Л. Н. поразившую его (Л. Н.) новость, что Вивекананда был убит лет десять тому назад. Его настоятель послал проповедовать в Англию и дал ему строго определенные указания, что́ проповедовать. Он принадлежал к высшей касте. Он жил среди христиан и не исполнял требований своей веры, за это по возвращении в Индию был своими убит.

Л. Н. спросил Досева, лучше ли женатому или неженатому.

Досев: Иногда лучше, иногда хуже.

Л. Н.: Молочников пишет о «неизвестном Мише» в сумасшедшем доме, который говорит, что холостой связан по ногам, а женатый по ногам и по рукам.

Досев потом добавил, что они еще не женаты. Л. Н. спрашивал Досева про В. И. Скороходова и его материальные дела. Досев, в свою очередь, спросил:

- 115 -

— Отчего это так, что, читая ваши книги («Изложение Евангелия»), некоторые не бывают удовлетворены, а читая синодальное Евангелие, бывают удовлетворены (например, некто Коган). А Владимир Иванович ушел в толстовство.

Л. Н. сказал, что он многих таких знает и понимает их: это не вполне религиозные люди, это идолопоклонство. Вот почему им трудно с ним (каноническим Евангелием) расстаться.

За обедом Л. Н. спросил Даниеля:

— Who is the most prominent english writer?* (нынешний).

Даниель не умел ответить:

— I have no interest in the literature**.

Л. Н. согласился, что и он не интересуется литературой. Даниель сказал, что ему раз какой-то англичанин сказал, что лучший английский писатель — Толстой.

Л. Н.: I am very flattered by my success between the english people***.

Л. Н. верхом 12 верст Засекой. Провожали Ольга Константиновна с Даниелем в санях, я — верхом. Л. Н. вечером долго беседовал с Даниелем; с А. П. Сергеенко — в одиночку.

Л. Н.: Я очень сочувствую тому, что Чертков хочет писать о либеральной цензуре моих сочинений¹.

И Л. Н. рассказал, что и «Новая Русь» и «Русские ведомости» исключили из статьи «О науке» некоторые неоспоримые места, обличающие их.

Л. Н. нашел полемику с крестьянином П. Карповым в газете «Новая Русь» от 24 ноября, а в «Русском слове» от 25 ноября, где (в критической статье Философова) Карпов назван «новым врагом интеллигенции»². Карпов на днях писал Л. Н. и прислал свою книгу «Говор зорь».

Л. Н. (о нем): Он пишет замечательно бойко об интеллигенции, о незаслуженном отношении к тому народу, который всех кормит.

Мария Александровна: Карпов пишет, что народ не может читать то, что интеллигенты пишут, настолько их язык ему далек, непонятен — «индивидуальный» и тому подобные слова — и ей (Марии Александровне), живущей в деревне, такой язык труден.

Л. Н. сказал, что он теперь старается избегать чужих слов, например, «идеал»:

— Я сейчас останавливаюсь, пишу «образец»... Или как «материализм»...

Прочли вслух письмо Н. Н. Ге о крестьянах-интеллигентах, т. е. о существующем старании интеллигенции окультурить русских крестьян, чему он ужасается, и о русских интеллигентах, которых он называет дикарями. Он написал статью об этом и послал Ивану Ивановичу в журнал³.

Л. Н. вчера и сегодня очень усердно перерабатывал введение и самый текст «На каждый день». Л. Н. очень рад тому, что Александра Львовна хочет его издавать с января.

Л. Н. заметил в «Новой Руси», что в печатании «На каждый день» один день перескочили; оглавление отстало от всего. Там, где в оглавлении «О праве», в тексте — «О смирении». Поручил мне написать им.

Л. Н., как всегда, и сегодня, написал несколько длинных ответов на конвертах писем, некоторые карандашом.

27 ноября. Сегодня были: М. В. Булыгин с Сережей и его другом, бывшим телеграфистом <?> Скипетровым из Владимира, кроме Досева, А. П. Сергеенко и Даниеля.

- 116 -

Получены 33 письма, из них 11 от евреев. Всего одно хорошее письмо от крестьянина Пермской губернии¹.

М. В. Булыгин говорил об окружном суде в Туле, где он будет защищать обвиняемых в богохульстве крестьян из Потемкина: три дела о богохульстве.

Л. Н.: Я непременно поеду слушать судебное разбирательство. Те люди, которые, в сущности, ни во что не верят, и интеллигенты, как они могут продолжать свое дело?

Софья Андреевна: Будет давка, как в Москве.

Л. Н.: Я удивляюсь прокурорам.

Л. Н. принес обвинительный акт И. И. Горбунова за напечатание книжки Г. Спенсера «Право собственности на землю» — извлечение из книги «Запутавшийся философ» Генри Джорджа. В обвинительном акте очень хорошо изложено учение Генри Джорджа.

Л. Н.: Это обвинение за то, что он говорит, что дважды два — четыре.

Акт прочли вслух. Сергеенко читал.

Л. Н.: Если бы я не знал, что это подлинная бумага, я думал бы, что это ирония.

Еще читали вслух: 1) письмо отказавшегося Смирнова к Молочникову² и 2) письмо Черткова о Гусеве в редакцию «Русских ведомостей»³, и еще читали вслух хорошее письмо старообрядца-беспоповца. Л. Н. подолгу беседовал в кабинете с Булыгиным и Досевым. Меня не было: я разговаривал со Скипетровым.

Варвара Михайловна рассказала характерное, милое про Л. Н.:

— Я вчера сижу — стучат немножко. Пошла к Л. Н.: «Вы стучали?» — «Да», — с виноватым видом. — Стыдно сказать, такие пустяки: кренделя хочется выборгского».

Скипетров Л. Н-чу очень понравился: милый, искренний. Он мне (Душану Петровичу) говорил про своего отца, священника, умершего чахоткой (которой и он сам болен), что он был человек кроткий и простой, как дитя. Такой же вот и сам Скипетров.

Ночью ушли в Телятинки и завтра уезжают: Даниель, А. П. Сергеенко, Сережа Булыгин с другом Алешей Бирулей, Досев. Даниелю Владимир Григорьевич передает «The Free Age Press», т. к. Томпсон уходит от Владимира Григорьевича. Даниель издает «The Open Road». Он вполне сочувствует Л. Н. Утром уехали М. В. Булыгин со Скипетровым.

28 ноября. От французов-родителей второе неграмотное письмо, в котором извещают Л. Н., что они его записали крестным отцом их новорожденного сына и просят прислать ему портрет. Л. Н. сегодня послал им (отец — парикмахер вблизи Парижа) портрет, подписав на нем следующие слова: «J’envoie mon portrait à mon filleul et remercie ses parents pour les bons sentiments qu’ils ont pour moi.

Léon Tolstoï»* ¹

11 décembre 1909

Л. Н. сегодня слаб умственно, много спал. Ездил 12 верст. Вечером винт. Приехали Н. П. Иванова и Дорик.

29 ноября. Л. Н. за завтраком говорил Александре Львовне, что сегодня столько сработал, сколько за десять дней¹. Александра Львовна реферировала письма: она их вскрывала и читала; это, кажется, первый раз.

— Писем 29; только одно от П. И. Бирюкова об отказавшемся Платонове — хорошее². Двое просят книг, прочие письма — пустые. Много писем от евреев, — сказала Александра Львовна.

- 117 -

Л. Н. остановил Александру Львовну, показав через открытые двери на Белинького, работающего в ремингтонной. И поговорили о Белиньком, как он быстро и хорошо переписывает и какой симпатичный человек.

По поводу порчи памяти, забывчивости своей Л. Н. сказал:

— Я очень рад, что забываю; что́ мне нужно, то помню.

Софья Андреевна получила письмо от оперной певицы, исполнительницы и русских и славянских народных песен М. И. Горленко-Долиной, желающей приехать петь с двумя аккомпаниаторами. Советовались, что ей ответить. И так как Софья Андреевна в тот день будет дома, и так как Александра Львовна, слышавшая ее, не одобряла ее пения русских народных песен (поет, как поют в операх: ненатуральным голосом — «кривлешен», — как выразилась Софья Андреевна), то Софья Андреевна не пригласит ее. Картинки на ее книжечках «Славянские песни», которые прислала, — «чешское», сентиментальное, театральное изображение представителей разных славянских народов. Костюмы (а не kroj*) не понравились Л. Н., и он согласился.

Л. Н. за обедом рассказал, где мы были: в Крыльцове у 50-летнего больного мужика. Л. Н. в Крыльцово больше чем половину дороги ехал рысью.

— Изба в четыре-пять этих столов, низкая. Молодайка качает в люльке ребенка. «Где же больной?» — «На печке». — «Как его звать?» Молодайка кликала его, он что-то отозвался на печке. Душан Петрович полез туда, попросил лампу и позвал меня посмотреть: агония. Лежит без памяти, синее, худое лицо, трудно дышит, скулой нижней движет, ничего не постлано...

Тут Л. Н. оборвал — не мог продолжать из-за слез. Потом добавил:

— Как после такой тесноты совестно так просторно жить, как мы живем.

Разговор начался с того, что говорили о гигиене жилища.

Лопатин, один из редакторов «Утра России», просит «На каждый день», хочет печатать с декабря. Л. Н. очень рад. («Утро России» получило «На каждый день», не стало печатать его). Тоже обрадовался Л. Н. присылке копеечной книжки: Л. Н. Толстой «О разуме и вере». Главный склад издания А. С. Балашова. Москва, Трубная площадь. Выписал за деньги 500 экземпляров, но вскоре затем узнал, что запретили это издание.

Сегодня были у Л. Н.: 1) одиноко живущая, от деверя отдельно, баба с двумя детьми из Дёминки, у которой взяли мужа в солдаты. Л. Н. хотел ехать к телефону поговорить с Гольденблатом (вызвалась и поехала Александра Львовна), спросить его, как поступить, чтобы мужа-солдата вернуть. Гольденблат посоветовал попросить командира полка. За нее хлопочет еще и Булыгин. 2) Вдова мужика, задавленного неделю тому назад локомотивом на Щекинской станции. Л. Н. ее направил со своей карточкой к Гольденблату же³.

За чаем разговоров не было.

В Крыльцове пропал щенок Пушок, бегавший с нами. Александра Львовна, Варвара Михайловна, Авдотья Васильевна и все грустят о нем. Утром Александра Львовна поедет за ним.

Ольга Константиновна показала мне в «Новом времени» 27 ноября извещение в черной рамке: «26 ноября скончалась Евгения Владимировна Липранди, о чем извещают сын, дочь, зять и внуки покойной. Панихида в 2 часа дня и 7 часов вечера в квартире: Н. Стаденская 3, Петербург». Умерла сестра той Валерии Владимировны, на которой Л. Н.

- 118 -

хотел жениться (Судаковская). О намерении Л. Н. рассказано в двухтомной биографии Бирюкова. По требованию Софьи Андреевны Бирюков должен был во втором томе биографии пропустить письма Л. Н. к ней.

30 ноября. Вечером Л. Н. говорил, что сегодня не работал; чувствует, что стар. Утром был у Л. Н. яснополянский мужик, у которого за подати взяли самовар.

Пополудни Л. Н. колебался, поехать ли верхом или остаться дома. Потом пошел пешком в Колпну узнать в волостной канцелярии. Там узнал, что старшина увез самовар в Городню продавать. Сперва описывают овец, кур и т. д., потом земский начальник — Миша (хорошее занятие!) решает, что̀ можно взять. Взятое три дня держат у себя в волости, и если до пяти дней не выкупают вещей, продают их.

Л. Н. заговорил о нуждающихся в помощи и попросил Софью Андреевну дать одной вдове на подати. Софья Андреевна говорила о средствах Л. Н. и о своих суммах, определенных на раздачу.

Л. Н.: Надеюсь, что мои деньги вместе со мной умрут — кончатся*.

Пополудни заезжал Андрей Львович по пути из Крапивны.

Л. Н. заметил в «Русских ведомостях» 29 ноября свое письмо к умершей Дондуковой-Корсаковой¹. Л. Н. о статье Меньшикова в «Новом времени» 28 ноября о национальном союзе²:

— Меньшиков плох, думая, что можно только по-ихнему верить.

Л. Н. как почетный член Общества Руссо получил сегодня «Annales Jean-Jacques Rousseau», tome IV. Genève, 1908. Читал в нем «Confessions» и говорил, как многое из того, что Руссо говорил, и теперь ново: свободное воспитание; чтобы не было внушения, а suggestion — навести на мысль³. Л. Н. говорил про роман «Immolé», что местами хорошо, но язык уже не тот, старый, хороший, как у Руссо, а малопонятный, какой и у нас, русских. Рассказал подробно из романа «Immolé» (сцену у доктора, сцену в Лурде — исцеление) и удивлялся, как автор, который в курсе дел, знает и социализм, и анархизм, верит в чудесное исцеление в Лурде. Удивлялся католицизму, вере в католицизм: credo quia absurdum**.

Л. Н. переделывает предисловие к «На каждый день», потому что недостаточно ясно, а это (предисловие) очень важно.

1 декабря. Л. Н. ездил к Марии Александровне, куда приехал Иван Иванович с семьей.

Был 20-летний литовец, поэт, портной, семейный, ссыльный в Туле. Чистое, хорошее лицо. Л. Н. говорил с ним коротко, серьезно, внушительно о стихотворстве. Мне рассказал Иван Иванович, что̀ слышал от М. Н. Толстой (невестки): ее брат был у Столыпина, и был разговор о Гусеве, может быть, по поводу статьи Черткова о нем в «Русских ведомостях» пять дней тому назад¹. Столыпин будто бы выразился, что Толстому до сих пор делали поблажки, но отныне не будут: пора закону восторжествовать.

Иван Иванович томится и предстоящими судами над ним, и пошатнувшимся состоянием «Посредника». Поблагодарил Софью Андреевну, что выручила второй том «Биографии» (Л. Н.), с которого снят арест

- 119 -

московским градоначальником². Но ни одна газета не берется печатать объявление, в котором это (снятие ареста) упоминается. Говорил Иван Иванович про книжку о Ми-ти, что Буланже погрузился в Индию, в браманизм: это такая бездна премудрости!

Л. Н. говорил о какой-то бабистской книге «Лучи», что это восточная риторика без содержания³. Александра Львовна, шутя, упрекнула отца, что введение к «На каждый день», как его переделал, еще менее цензурно: прибавил «соблазн государственности»⁴.

Софья Андреевна: Я нынче нашла изречение Василия Великого о злословии. — Встала от стола, прихрамывая, и принесла из своей комнаты отрывок сытинского настенного календаря. Прочла Василия Великого — прекрасное и еще другое без подписи, тоже о злословии.

Л. Н.: Это мое (из «Круга чтения»)⁵.

Иван Иванович спрашивал про Даниеля — издателя журнальчика «Открытый путь», — как Л. Н. перевел «Open Road».

Л. Н.: Я о нем вспоминаю: он и по книгам, и по жизни — вегетарианец, кормится орешками. И жена его одних взглядов. Единственный недостаток у него — fun*, общий всем англичанам: с шуткой говорит о серьезных вещах.

Еще Иван Иванович говорил о «Цезаре и Клеопатре» Б. Шоу на сцене в Москве. Иван Иванович говорил, что Клеопатра не величава.

Л. Н.: Это английский fun. Сущность в том, чтобы третировать исторических лиц по-домашнему.

Иван Иванович говорил о копеечной книжке Балашова: она уже запрещена. Иван Иванович говорил с возмущением о том, что перепечатанный со стереотипа первый выпуск второго тома «Круга чтения» арестован из-за двух мест: о Генри Джордже и о......** Новый цензор, выбранный председателем московского отделения Национального союза, арестовал его, но сказал, что можно вырезать эти страницы и вложить другие.

Л. Н. по поводу ареста «Круга чтения» из-за изречения Генри Джорджа:

— Это арестовали только из-за того, чтобы не говорить противное Столыпину⁶.

Говорили о предстоящем суде над Иваном Ивановичем из-за брошюры «Право собственности» (из-за выдержек из «Запутавшегося философа»).

Л. Н.: Я бы приехал на суд.

Софья Андреевна: Повторилось бы то же, что было с проводами (в Москве).

Л. Н. (устремив глаза вдаль): У нас могла быть Ходынка.

Л. Н.: Для меня самый низкий тип в организации правительства — прокурор. Как же он может обвинять? Я не понимаю, откуда этот тип взялся.

Л. Н. говорил про сытинское остановление печатания «На каждый день»:

— Говорил мне Гусаров, приехавший от Черткова и им осведомленный, что конфисковали Сентябрь («На каждый день») и шрифт. Иван Иванович говорил, что ни о какой конфискации в их издательском «журнале» не было упомянуто. Я думаю, что тут история такого рода: как была конфискация нашего «Круга чтения», Сытин испугался и остановил печатание

- 120 -

«На каждый день». И, если он писал Владимиру Григорьевичу, — он имеет обычай гиперболически выражаться, — Сытин просто струсил.

Иван Иванович говорил про печатание «Круга чтения» «Ясной Поляной»⁷ — есть такое издательство, довольно темное: наряду с Л. Н. печатает революционное и прочее. Дает взятки и может печатать — это очень просто. Потом говорил, что они напечатали теперь копеечных брошюр («Ивана-дурака» и др.) 80 — по 20 000: вместе один миллион 600 тысяч. Л. Н. это интересовало, поражало.

Иван Иванович говорил про новый роман Э. Синклера из жизни миллионеров (он нанялся лакеем к Рокфеллеру; узнали — рассчитали); как им скучно⁸. Говорил о набирающих, печатающих машинах и др.

Л. Н. по поводу всего этого сказал, что в материальных делах прогресс, усовершенствование до известного предела хороши, а перейдя его, теряют смысл, делаются безразличными, — например, газеты, автомобили.

— Газеты потеряли всякое значение, так как их много, лгут, лгут. Нельзя не лгать: надо заполнять, надо получать редакторам жалованье, а «в духовном совершенствовании нет предела», — сказал Л. Н.

Иван Иванович говорил про вегетарианский ресторан — 204 посетителя; про лекцию доктора Блюменталя о вегетарианстве, об алкоголизме, что только наука может сделать переворот. Но в конце лекции указал пример Л. Н-ча.

Л. Н.: Наука ничего не сделает. Надо, чтобы изменилось общественное мнение (утверждающее), что пьянство это не грех, что это хорошо.

Л. Н. сегодня очень много, около четырех часов, беседовал с Иваном Ивановичем. Был очень внимателен, мил. Иван Иванович же был убит, грустен, нервен, расстроен, хотя много шутил и много юмору подпускал.

Л. Н. меняет костюм: на днях стал одеваться в темно-синюю русскую поддевку вместо блузы, в которой стало холодно коленям в комнате.

2 декабря. Остался И. И. Горбунов. Приехали Е. Е. Горбунова и П. А. Буланже. Софья Андреевна рассказывала им о своей печатающейся детской книжке «Куколки-скелетцы»¹ Л. Н. начал было писать такую сказку «Скелетцы» и потерял рукопись: чемодан с рукописями и редкими книгами Страхова выпал из саней и не был найден².

Иван Иванович с Павлом Александровичем про книжки о религиях, что надо поторопиться их составить при жизни Л. Н., чтобы их Л. Н. просмотрел, поправил.

Л. Н. рассказал про недавно, недели две тому назад, отказавшегося Смирнова (из его, Смирнова, письма к Молочникову): тут трогательно, что младший командир взял его к себе и стал уговаривать. Пришел старший командир и грубо обращался с ним: «Как стоишь? Стой твердо! Носки врозь, руки по швам!» Этот контраст, что у того и у Смирнова в душе идет, и внешнее.

Говорили, что в сегодня полученном «Русском слове» стоит, что Герцика за издание «Царства божия» приговорили к году тюрьмы³.

Софья Андреевна: А что, если я напечатаю, меня тоже посадят?

Л. Н.: Если ты держишься моих убеждений, то надо печатать и садиться в крепость.

Буланже изучает зороастризм: он соприкасается с браманизмом. Буланже находит в нем много драгоценного, особенно любовь к природе, к земле — параллелизм с Торо. Зороастризм этим дополнит христианское учение, как буддизм дополняет его любовью к животным, отречением, состраданием к живым существам. Это рассказал Буланже Горбунову. Л. Н. выразил сомнение в зороастризме: ему казался неясным.

Буланже хочет разработать браманизм; особенно, как вылился из браманизма буддизм: «Зороастризм и буддизм». Буланже браманизму

- 121 -

придает большое значение. Л. Н. браманизму не придает большого значения.

Л. Н.: У Конфуция нет того грубого личного понятия бога, как у евреев. У Конфуция нет понятия о загробной, о вечной жизни, но о боге-начале есть.

Л. Н. сказал, что буддизм, с одной стороны — идолопоклонство, с другой стороны некоторые буддийские секты бога отрицают. Трудно найти путь. Л. Н., по словам Горбунова, видит центр тяжести в легенде — для такого массового распространения, которого браманизм не дает.

Буланже: Теперь разрушается эта легенда: отец Будды не был могущественный царь, а наш старшина.

Л. Н.: Это не важно. В каждой религии известная сторона: в браманизме — метафизическая, а в буддизме его, Будды, жизнь. В этом главная черта трогательная, которая привлекает к его, Будды, учению.

Буланже: У индусов, по мере развития сект, выдвигается то один, то другой бог, выдвинулся и Кришна — полубог.

Л. Н. поправил:

— Обоготворенный человек.

Принесли словарь Брокгауза и прочли «Кришну»⁴. Оказалось, что в легенде о Кришне есть сходство с легендой о Христе. Буланже высказал предположение, что Иисус знал учение Кришны. Л. Н. сказал, что он думает, что Иисус не был знаком с учением Кришны, потому что у самого Христа не было такого метафизического понимания, но, может быть, то лицо, которое писало Евангелие Иоанна, было знакомо с ним и заимствовало, потому что в Евангелии Иоанна есть эта глубина о христианстве.

Л. Н.: Мне всегда казалось, что Иоанн заимствовал: у Иоанна такое ясное метафизическое понимание, которое отсутствует у тех, других евангелистов.

Горбунов: Буланже говорит Льву Николаевичу, что хочет основательно изучить браманизм, буддизм, чтобы критики не могли упрекнуть его в незнании.

Л. Н.: Вы только не увлекайтесь научностью. Всегда, что бы вы ни делали, всегда будет: «А что говорит Хвольсон?» Надо махнуть рукой на критики. У меня столько в голове, такие планы, а вместе с тем слабость.

Последняя книжка о бегаистах разочаровала Л. Н.

Вторая серия книжек: Рамакришна, Беха Улла, американские, Чаннинг — американский религиозный мыслитель нового века. Горбунов спросил о пророках еврейских: написать о них предложить Гусеву?

Л. Н.: Не знаю, как с ними быть: это были скорее вспышки; религиозного чувства у них нет.

Л. Н. с 8 до 10 работал над корректурой Ми-ти и принес ее Павлу Александровичу и сел за винт, очень живой, в 11.15. Потом побеседовал. Горбунов рассказал Л. Н., что Чайковского будут судить за принадлежность к социал-революционной партии.

Л. Н.: Были ли у меня личные сношения с Чайковским? Чайковский — это именно один из того типа революционеров, которые бессознательно чисты. Он в душе религиозный человек; сознание в душе несправедливости, которая совершается.

Буланже: Я его близко знаю. Он рассказал о своих путешествиях пешком с Фреем (позитивистом) по Северной Америке, тысяча верст. Он описал свою жизнь.

Л. Н.: Форма описания своей жизни — одна из самых лучших.

Софья Андреевна возражала:

— Что может быть интересного описывать свою монотонную жизнь?

- 122 -

Л. Н.: Только углубиться, каждая, всякая жизнь получит глубокое значение. Леонид Семенов пишет мне, как в художественных произведениях описания, выдумка — плохи. Он в тюрьме рассказывал «Воскресение», и слушатель спросил: правда ли, было ли это, и, когда услышал, что нет, — был разочарован. И Семенов пишет, что надо писать правду и что̀ было. И я понимаю это и соглашаюсь с этим, что эта форма — описать, что̀ было, что̀ пережито, — совершенно достаточна. На днях хотел записать, что̀ мне рассказал рабочий. А переноситься в другого человека, рассказывать, что́ он чувствует, — часто в подробностях лжешь, рассказываешь то, что́ он не может чувствовать. Свойство художника — в том, что̀ он рассказывает, есть большая лестница состояния душевного: <он может> опускаться и подниматься. Большая широта — это главное свойство художника (может переживать разные впечатления, даже — низкие, почти животные)⁵. Чертков имеет эту способность.

Уехали Е. Е. Горбунова и Буланже.

Л. Н. (о П. Карпове, крестьянине 22 лет): Блестящая манера писания, это обвинение интеллигенции с точки зрения крестьянина.

Л. Н.: Краснов, которого жду, писал мне, что он приходил ко мне в Москве и рассказал мне про свое намерение раку Сергиеву взорвать и что я отговорил его от этого. И он хотел приехать и привезти свои записки, должно быть очень интересные, потому что он был крайний революционер⁶. И как удивительно — эти революционеры — какие у них резкие переходы! Даниель мне рекомендовался: «Я был самый ярый противник непротивления».

3 декабря. Л. Н. ходил поздно гулять к шоссе. На обратном пути за ним двое розвальней. В передних сидела Пелагея Болхина* и пригласила Л. Н. садиться, но не могла остановить лошади. Л. Н. на ходу сел, на раскате около Границы вывалился.

Л. Н., как бы чувствуя себя виновным, что чересчур изменил труд Буланже, что очень перемарал корректуру, справлялся у Ольги Константиновны, ездившей сегодня в Овсянниково, где живет Буланже, как он отнесся к вчерашним его поправкам Ми-ти.

Ольга Константиновна: Павел Александрович все понял и высказался, что великолепно.

Л. Н. мне сказал, что получил интересное письмо И. М. Трегубова и письмо Л. Семенова; пишет, между прочим, что не получил книжек (очень часто пропадают наши бандероли. Придется заказными посылать, как посылала их Юлия Ивановна); присылает выписки из Плотина¹. Л. Н. сказал, что он его читал и помнит, что у него мало можно почерпнуть. Но все-таки попросил Ивана Ивановича достать ему книжку Плотина. О Плотине сказал Л. Н., что он напоминает Иоанна Богослова. Его — Иоанна — причисляют к апостолам, но он был другого типа. Это признают и новые исследователи.

Л. Н. говорил о письме Фельтена:

— Пишет о своем судебном деле. Помощник Маклакова посоветовал ему, чтобы сам Маклаков защищал его — он умеет гипнотизировать судей. Надо будет Маклакову написать, чтобы он лично защищал его. Фельтен пишет, присылает рассказ Марка Твена об австралийском Робинзоне,

- 123 -

пошедшем к обиженным, ожесточенным аборигенам (их истребляли, осталось их 300) и жил между ними мирно².

КОНВЕРТ ПИСЬМА А. В. ВАРНАВСКОГО К ТОЛСТОМУ

от 24 декабря 1909 г. На лицевой стороне надпись Толстого:

«Узнать от кого и отвеча<ть>. Оч<ень> хор<ошее> пись<мо>». На оборотной стороне
помета В. Ф. Булгакова: «Отв<етил> Л. Н. 8 янв<аря> 1910 г.» и Маковицкого: «Варнавский.
Херсон. Очень хор<ошее> письмо». Почтовые штемпели: «Херсон 2.I.10» и «Ст. Засека
5.1.10»

Ольга Константиновна: Квакеры, благодаря Пенну, тоже мирно жили с индейцами, и индейцы их не трогали, кроме нескольких случаев, когда некоторые квакеры смалодушничали и выходили вооруженные: их по ошибке смешивали с другими, враждебными европейцами.

Л. Н. получил еще вчера новые издания «Посредника», между прочим Лао-тзе. Сегодня давал из них мальчикам. Просил нас разделить эти книжки на кипы для детей и взрослых. Александра Львовна спросила Л. Н., нет ли у него чего-либо для «Маяка». (Иван Иванович сказал, что он никогда не смеет просить у Л. Н. для его журнала.) Л. Н. очень охотно предложил послать ему из «Детской мудрости»³.

В газете «Приднепровский край»* с 1 декабря появляется «Чем интересуется гр. Л. Н. Толстой. Учение о жизни, изложенное в изречениях» и т. д., т. е. «На каждый день»⁴.

Ольга Константиновна говорила о Сонечке, что она еще трехлетним ребенком спрашивала ее, откуда происходит человек: «Я произошла от тебя, ты от мамы...»

Л. Н.: Эти вопросы о происхождении человека, мира (у детей) навязаны, навеяны. Я не помню — а мог бы вспомнить, — что̀ я об этом в детстве думал.

Л. Н. сегодня нарисовал лошадь внучку Илюшку в его тетрадь**.

4 декабря. Л. Н. эти дни очень много работает — удивительно бодр и легко работающий, помнящий, соображающий, совсем не как старик¹.

- 124 -

Были Лев Рыжий (я его не видел) и Досев. Досев простился, уезжает к Чертковым и оттуда в Майкоп.

Утром Л. Н. ходил к учителю предложить ему быть библиотекарем в библиотеке, учреждаемой в деревне Ясной Поляне деятелями московского земства: Долгоруким, Звегинцевым, профессором Анучиным и т. д. Учитель выразил готовность, но после, посоветовавшись со священником, должен был отказаться.

От Черткова получено какое-то извинительное письмо².

Ездили верхом лесом. Вечером с 10.30 до 11.20 винт: Л. Н., Ольга Константиновна, Александра Львовна, Варвара Михайловна.

Перевязывал палец Л. Н-чу вчера и сегодня: Л. Н. помял себе указательный палец. Когда я уходил от него, сказал мне:

— Прощайте, благодарствуйте, мой друг!

От Шкарвана длинное письмо, интересное: возражения три листа против «О науке». Л. Н. написал длинный ответ Шкарвану на эти возражения³.

Софья Андреевна показала портрет (фотографию) Л. Н., сделанный ею недавно. Л. Н. пишет за маленьким круглым столом,

Л. Н.: Портрет прекрасен, потому что не позировано. Руки прекрасны, выражение натурально.

Л. Н. сегодня на прогулке спросил меня, что за книга «Наше преступление»; Т. А. Кузминская пишет, что ее муж читает и восхищается ею. Это роман, который Л. Н. получил месяц назад и прочел, но забыл. Я кое-что рассказал из него, и он его вспомнил⁴.

5 декабря. Утром Л. Н. поправил ответ Шкарвану на возражения Шмита против статьи «О науке» и сказал мне, что, кроме этого письма, стал писать (пишет со вчера) новую статью «О науке»¹.

Когда Л. Н. вышел в 2.15, ждал его прозябший, душевно помешанный человек и говорил, что он изобрел решение социального вопроса, но не сказал, в чем оно, хотя Л. Н., прогуливаясь с ним, спрашивал его несколько раз. Вечером, вспоминая про этого сумасшедшего, Л. Н. говорил, что он часто видел, что у сумасшедших — эгоизм: они не переносятся в положение другого человека, считают, смотрят на другого человека, как на орудие своих целей.

Верхом на купальню до половины дороги ко Рвам, Кудеярову колодцу, Козловке. Л. Н. спросил меня, кто такой был Гюйо? Гагина посылает выписки; его мысли превосходны².

Л. Н. сел на лошадь. Помешанный, жалкий сказал ему, что он подождет. Л. Н. ответил, что нечего ждать, что ему, Л. Н-чу, тут дела нет. Этот человек вечером зашел в кучерскую, спросил, какая деревня это, тут ли живет Толстой. Верно, ничего не ел, ходил, еще больше прозяб. Я его звал на кухню согреться, когда дожидался Л. Н., а после свидания кучер Адриан предлагал ему сесть в сани, сказал, что довезет его до Козловки. Отказался и оба раза отошел. Смотрит в сторону: шея свернута вправо, глаза мутные, как у факиров, ничего не фиксируют, бледный, зубами стучит. Нас всех, говоривших с ним (Александру Львовну, меня, Л. Н-ча) очень грызет совесть, что не приняли в нем участия, не приютили, не согрели его, не направили на дорогу. На прогулке Л. Н. и вечером несколько раз вспоминал о нем. Через неделю о нем спрашивал меня урядник. Его привели в участок и отправили на родину.

Сегодня узнал Л. Н. из писем Гали и что Кенворти поместили в дом сумасшедших, и что Репин, основатель и член процветающей ташкентской колонии, помешался. Обе вести очень тронули его, и Репина ему очень жаль³.

Л. Н. рассказал, что получил письмо от ссыльного малограмотного, очевидно крестьянина, озлобленное: «Не дают вам правды говорить. Как

- 125 -

же им (правительству) не мстить?» Очевидно, не знает христианских взглядов. От образованных, которые ему импонируют, слышит о том же мщении⁴.

Л. Н. про письмо от Гагиной и ее дневник (наверно, продолжение того же рода дневника, что раньше посылала, — о занятиях с учениками, их оригинальные вопросы, ответы, рассуждения).

— Я не мог от него оторваться, — сказал Л. Н. — Интересен. Хотела приехать на Рождество играть с учениками «Где любовь, там и бог». Я ей отказал⁵.

Приедет на Рождество осведомлявшийся у Софьи Андреевны и приглашенный ею писатель с волшебным фонарем. Софья Андреевна за обедом говорила, как много гостей ждет на Рождество.

Л. Н. дочел, наконец, роман «L’Immolé», принес в 10.15 в залу.

— В высшей степени интересная книга, — сказал Л. Н. — В России невозможна (т. е., что русский писатель не мог бы написать такую абсурдность, серьезно веря в нее, как в этой книге — вера в исцеление лурдской водой): «œvre couronné par l’Académie»*. Написана прекрасно, самый утонченный декаданс.

Л. Н. не сказал «декаданс», а скорее — «декадентизм»⁶.

— Слишком много сцен, язык современный, а вместе с тем проповедь католицизма. Я рад, что это прочел. Французский народ какой! Верит в католицизм. Описано в нем, как больная женщина — рана бедра — лурдской водой исцелилась. Потом рана снова открылась. Потом повела в Лурд слепую товарку и молилась: «Я благодарю за себя, а Ты исцели товарку слепую». Как она только это сказала, товарка закричала: «Я вижу!»

Приехал на праздник Дорик Сухотин.

6 декабря. Приехал Дима с другом — англичанином Бобом. Рассказал, что свезли «Круг чтения» в редакцию «Утра России». Хвалил эту газету. Рассказал про фельетон «Утра России»: «Неприкосновенность личности¹. Нравился его отцу.

Л. Н.: Лопатин, человек, который издавал газету, приехал ко мне, был у меня, кажется, после появления «Не могу молчать». Я ему написал (продиктовал) несколько строк «Нет худа без добра». Он напечатал это, и его за это заключили на три месяца. Теперь он работает в «Утре России». Он приезжал неделю тому назад, вышедши из заключения. Это меня свело с «Утром России»².

Л. Н.: Нынче письмо странное от московского богатого купца. Пишет о том, что̀ меня очень занимает: о нищих. Их число все увеличивается. Он придумал чеканить копейки для милостыни, чтобы их принимали только в ночлежных домах и в столовых, а никак не в трактирах. Я думал, что он придумал рабочие биржи, которые очень хороши. Меня одно время очень занимала эта вещь — устроить такие дома, где дадут работу, накормят, пригреют.

Л. Н. написал новую статью «О науке» (в два-три дня) и письмо Шкарвану — ответ на возражения Шмита против статьи Л. Н. «О науке». В этом возражении Шмит пишет, между прочим: «Falsch ist der Vorwurf. den Tolstoy den Männern der Wissenschaft macht, daß sie meinen, die Welt sei wirklich so beschaffen, wie sie sich den äusseren Sinnen der Menschen biete... Es glaubt, zum Beispiel, kein Naturforscher, daß sich die Sonne um die Erde bewege, wie der Sinnenschein zeigt»**. — Дальше очень непонятно.

- 126 -

Л. Н. по этому поводу сказал, что теперь думал, кто имеет более реальное знание о Солнце: мужик ли, который знает, где, когда восходит и заходит Солнце и какую работу до своего восхода сделало, или ученый, который этого не знает, а знает какую-то воображаемую линию, по которой Земля движется вокруг Солнца. Но эта линия неточная: есть отклонения от нее притяжением Земли небольшими небесными телами.

Л. Н. пополудни (по случаю престольного праздника все яснополянцы дома: извозчики, солдаты) ходил по деревне. Был у Морозовой, его ровесницы, у которой невестка померла.

За обедом Л. Н. рассказал, что Гагина в своем дневнике пишет, что в их местах, те винопольщики, которые продали больше водки, получили награду.

7 декабря. Сегодня Л. Н. очень много написал беллетристического под заглавием: «Воспоминания врача»¹. За завтраком мало ел: чувствовал во рту горечь. Потом (на ветру) поехал в санях с кучером в Овсянниково. С 4.15 спал до 9.15. Язык отяжелел, лицо бледное, гладкое, глаза усталые, и все забыл: что̀ писал сегодня, были ли какие письма, что ездил в Овсянниково. В 9.15 вошла к нему Софья Андреевна. Л. Н. проснулся и вышел в залу, сел в кресло и дремал до 11.15. Потом (не емши, не пимши, только от изжоги одну-две чайные ложки тертого миндаля) пошел в спальню, разделся; говорил, что он никогда такой слабости не чувствовал, и с холодными ногами (грелку отклонил) лег спать в 11.25.

На дворе поземка, очень бушует ветер.

Александра Львовна перепугалась и взволновалась и спрашивала, не прислать ли докторов на помощь мне, и, главное, стерегла Л. Н., чтобы Софья Андреевна к нему не входила, его не волновала, не нарушила бы нужный ему теперь покой упреками, что он ездит далеко в Овсянниково и что после каждого раза ослабевает и делается сонлив. Но, слава богу, Софья Андреевна сегодня меньше обыкновенного суетилась, не принуждала Л. Н., как в других случаях при подобном состоянии, ни к еде, ни к питью, вину, рому, к грелке и т. д. Ольга Константиновна, Варвара Михайловна соблюдали спокойствие.

8 декабря. Л. Н. спал ночью хорошо (от 4 до 5.30 не спал), встал в 8.30. Днем мало работал, больше читал. Утром погулял, пополудни не выходил. Вчера поправил «Пора понять», Белинький переписал. После полудня Л. Н. опять внес, в конце, поправки. Тоже поправлял новую статью «О науке», собираясь ее послать Шкарвану. Но потом поколебался и не решил, кому пошлет.

О статье «Пора понять», которую вчера или третьего дня намерен был никуда не посылать, не печатать, а нынче, поправивши, решил послать Черткову, сказал мне приблизительно так: в ней, с одной стороны, недоброе чувство осуждения, с другой стороны обращается внимание на то, что́ делается правительством, а это надо¹.

Перед обедом Л. Н. в кресле задремал, читая рукопись какую-то, и поручил отправить ее Поссе².

Сегодня получен первый номер (декабрь 1909 г.) нового журнала Поссе «Жизнь для всех», где появилось «Письмо польской женщины к Л. Н. Толстому» и «Ответ польской женщине» Л. Н. Толстого. Пропуски обозначены точками.

Л. Н.: Я боюсь, за эти точки его накажут, это возможно. Вот какая фраза (и Л. Н. цитировал без пропусков).

Софья Андреевна рассказала, что сместили крапивенского исправника,

- 127 -

станового Грессера, пятерых стражников и еще кого-то за то, что выдали Софье Андреевне бумагу «секретную» о взыскании четырех рублей с Л. Н. за фотографирование Гусева в крапивенской тюрьме: бумагу эту Градовский потом напечатал³. Исправник должен был написать другую бумагу, а этой — с означением «секретно» — не показывать. Привез же ее урядник Н. И. Сидоров, и его сменят. А жалко: он порядочный человек. Грессер плакал, т. к. его отрешили от должности, не дав другой.

Л. Н. о номере «Жизни для всех»: хвалил статью И. И. Горбунова о Кросби — «Поэт нового человечества». Хорошими нашел статью «Куда идет Л. Андреев» С. А. Адрианова и статью Поссе «Общественная жизнь». Нехорошей нашел «Дорожные разговоры» Чирикова.

9 декабря. Л. Н. ездил верхом с кучером в Овсянниково. Заболела Мария Александровна.

Был П. А. Буланже; рассказал, что сыновья Булыгина возили с другими дрова в Тулу. В Туле полицейский потребовал, чтобы слезли с саней и шли рядом с санями. Ваня Булыгин не слез. Его привели к полицмейстеру, а тот его позвал за перегородку, быстро поднял руку, ударил и быстро опустил руку. Когда отец узнал об этом, он помчался в Тулу. Полицмейстер не принял его; он к губернатору. У губернатора полицмейстер отрицал, что он ударял.

Л. Н.: Должен <был> подставить другую щеку.

Буланже: Ваня Булыгин совершенно спокойно перенес.

Буланже сказал, что Конфуций не был государственником; он учил: чем других насилием заставлять не делать зла, самого себя обуздывай.

Л. Н.: Какие растут молодцы! — И Л. Н. рассказал про Е. П. Кузевича из Ясенков, 20-ти лет. Призывался к набору. Они (комиссия) пошептались и отпустили его, несмотря на то, что взяли младшего брата, который меньше его ростом. Молодой человек совсем спокойный и твердый. Его сестра, милая, учит телятинских детей. — Ах, эти молодые люди!

Буланже с Л. Н. о Вивекананде. У него умствование бесконечно, а вместе с тем — военная служба. Даниель говорил, что Вивекананда в Англии вращался только в богатых кругах. Он как будто отошел от браманизма, от такого искусственного выхода из материального мира. Нравственного учения у Вивекананды не найдешь.

Буланже говорил, что буддизм произошел из браманизма.

Л. Н.: То самое евреи говорят о христианстве — что оно вытекло из пророков, что̀ и могло быть.

Буланже предложил Л. Н-чу просмотреть его работу о Конфуции, если у него есть досуг.

Л. Н.: У меня есть работа. Но корректуру Конфуция оставьте непременно. Я посмотрю самое существенное с моей точки зрения.

10 декабря. Сегодня должен играть в Туле Кубелик. Александра Львовна с Варварой Михайловной желали пойти слушать его и желали бы, чтобы он приехал играть в Ясную. Ища в газете «Тульская молва» объявление, нашли другое — про «Анну Каренину» на сцене (один-два месяца тому назад). Варвара Михайловна к Софье Андреевне:

— Не желали бы посмотреть?

Софья Андреевна: Боже избави!

Александра Львовна припомнила, как, давно, в Туле на сцене шла «Анна Каренина». И, когда поезд задавил Анну, публика кричала: «Бис! Бис!», и поезд дал задний ход и снова произвел задавление.

Софья Андреевна вспомнила давнее изречение Л. Н. о переделках: «Как вылилось художественное произведение в художественной форме, так и должно оставаться».

Некто Сулимов выписывал на 5 р. «Не убий!» и др. Л. Н. сначала думал не посылать; полагая, что это пропаганда, не желал подвергать

- 128 -

людей опасности; есть столько незапрещенных книг, из которых можно вычитать то же, что из «Не убий!» и др.

— Я ему напишу, — сказал Л. Н. — Но потом решил послать¹.

Л. Н. сегодня прочел рукопись В. А. Лебрена «Труд и наука», присланный Лебреном Досеву по моему адресу. Л. Н. понравилось: бойкий, смелый стиль усвоил себе у Герцена. Но еще лучше было бы, если бы еще над ней поработал. Но она и так очень хороша.

Сегодня мне 43 года. Л. Н., узнав об этом: «Поздравляю вас!» — и чокнулись «Мостом» (виноградным соком, который он в это время пил).

Софья Андреевна только что говорила, что Святейший синод хочет приступить к провозглашению святым какого-то старца Иоасафа, в XVIII веке жившего; жаловалась, что много прохожих, что сегодня семнадцати подавала.

Л. Н. опять говорил то же, что и недавно: не будь деревень, где и кормят, и пускают ночевать, что̀ было бы с прохожими? Правда, что, не будь этого отношения народа к ним, их бы столько не было. Это соблазн (деревни) для них: порочный круг. Л. Н. разговаривал об автобиографии, посланной сибиряком, «незаконным ребенком, не знавшим ни отца ни матери». Его судьба очень интересна. По поводу этой автобиографии, напоминающей немного автобиографию Горького, Ольга Константиновна заговорила о Горьком. Да еще и потому, что на днях Дорошевич в «Русском слове» счел уже своевременным занести на него руку².

Л. Н. вспомнил рассказ Горького «На плотах». Он, Горький, в том поступке видит что-то поэтическое, сильное, а оно отвратительное³, и Л. Н. высказался в том смысле, что он Горького не любит.

11 декабря. Л. Н. только гулял; этой осенью прогулку делает только если слаб: предпочитает верхом ездить. Очень изредка, если совсем здоров, гуляет. Раньше же чередовал прогулку пешком с поездкой верхом.

В иллюстрированном приложении к какой-то газете голые тела. Л. Н., негодуя, поражался:

— Тело — оно есть, бороться с ним <надо>, а тут выставляется, как какая-то прелесть.

Ольга Константиновна рассказала, как Димочка, когда приехал в Англию, хотел в отеле выйти в коридор, высунулся в дверь, но захлопнул и с удивлением сказал: «Мама, там какие-то неодетые». Это дамы декольте шли к обеду.

Александра Львовна же припомнила термин «бабы моются»: девочка кухарки Аннушки перелистывала иллюстрированную книгу и, где были голые, определяла: «Бабы моются». Это выражение и употребляется с тех пор у Толстых для обозначения неприличных картин. Л. Н. понравились эти воспоминания и сказал, что это поместит в «Детскую мудрость»¹.

Софья Андреевна укоряла Л. Н., что сегодня столько работал (с 9 до 3-х и с 7 до 9.30) и теперь еще полтора часа без перерыва писал.

Л. Н.: Мне это легче, чем когда перерываю. Тогда прямо боль в голове. — И лицом выразил и рукой показал.

Л. Н. третьего дня ходил к учителю и сегодня спросил:

— А что, учитель слуху не дает насчет библиотеки?

Софья Андреевна: Предлагается сапожник Арбузов, но я, попечительница, не допущу: у него кабак.

Софья Андреевна уехала в Москву на пять-шесть дней.

12 декабря. Л. Н. гулял. После обеда остался сидеть. За столом спросил меня, что новенького. Я рассказал, что́ вычитал в «Новом времени» о Южном Сахалине, цитируя харбинскую газету: с прогрессом японской

- 129 -

части Сахалина дело не так обстоит, как пишут, — только рыболовство и лесопромышленность выгодны, а прочие японские колонисты покидают Сахалин. Ольга Константиновна усомнилась, правда ли это, если это пишет «патриотическое», националистическое «Новое время».

ТОЛСТОЙ В ДЕРЕВНЕ ЯСНАЯ ПОЛЯНА

1908—1909 гг.

Фотография В. Г. Черткова

«Л. Н. ... этой осенью прогулку делает только если слаб: предпочитает верхом ездить...
Раньше же чередовал прогулку пешком с поездкой верхом». — Запись от 11 декабря 1909 г.

Л. Н.: Ах, «Новое время»! Да все они, эти газеты!

Л. Н. заметил о Финляндии, что там неспокойствие: слухи о войне с ней.

Л. Н.: В «Новом времени» в фельетоне 10 декабря какой-то Перцов меня вдребезги разнес!¹

*Была в Ясной Поляне сотрудница «Русской мысли» В. Г. Малахиева-Мирович. Привезла свой перевод книги В. Джемса «Многообразие религиозного опыта». Эта книга была впоследствии сильно рекламирована «Русской мыслью». Л. Н. просмотрел ее, и очень не понравилась ему: 1) потому что пишет о религиозном вопросе поверхностно; 2) тем, что в ней множество иностранных слов (Л. Н. прочел вслух несколько таких слов, которые даже он сам не понимал, прочел и целые непонятные предложения); 3) большим объемом и положенным на печатание ее большим трудом².

Л. Н. поговорил с Малахиевой-Мирович о редакционных делах «Русской мысли» и дал ей рукопись крестьянина, автобиографию Елисеева, которую было предназначил для Поссе, для его журнала «Жизнь для всех». Эта автобиография крестьянина не была напечатана в «Русской мысли», редакция вернула ее с какими-то отговорками. Малахиева еще просила Л. Н. позволить приехать ее другу Шестову³.

- 130 -

13 декабря. Л. Н. ездил верхом в Овсянниково, обратно на санях. Делир свободно бежал за санями. У Марии Александровны (Буланже, Александра Львовна, Варвара Михайловна и я) рассказал Л. Н., что в «Русском знамени» фельетон о нем, в котором несколько раз повторено, что он проповедует материализм и «живи в свое удовольствие»¹.

Л. Н.: Как же не радоваться таким статьям? Потому что ничто так не указывает, что не стоит заботиться о мнении людей, о славе людской — не о славе, не в смысле gloire, а о славе на народном языке, в смысле «осуждения».

Буланже заговорил о буддийском распределении любви; троякую различают любовь: 1) какую чувствуешь к жене, 2) к родным, друзьям, 3) к врагам.

Л. Н.: Последнее это — христианская любовь.

Кто-то из нас заметил, что врагов любить трудно.

Л. Н.: Трудно-то трудно, а надо, как пахать землю: трудно ли, нет ли, а надо.

Когда ехали обратно на санях, Л. Н. молчал, только, подъезжая к лесничему, Л. Н. спросил* меня про Лопухина, Азефа, изумлялся тем, что человека наказывают за то, что он открыл гадость.

Около «границы» Л. Н. вздремнул, стал покачиваться и, наконец, лег. Раньше отгонял Делира, который имеет обычай просовывать голову свою между головами сидящих.

Л. Н. обедал с нами. Ел мало, после обеда читал за обеденным столом минут 10—15 книгу Джемса, то место, где о нем пишется, что у него религиозное учение выросло на почве меланхолии. Потом встал и, жалуясь на холод, пошел в кабинет.

Л. Н. в этот вечер заболел сильным припадком инфлюэнцы: температура 40,4, дыхание — 35, пульс — 120**. Уехал Андрей Львович.

Л. Н. пожаловался Александре Львовне, что его знобит. Стало его трясти. Губы тряслись, не мог ясно говорить; лицо, особенно нос и губы, посинело. Оделся в халат, сел в кресло, ноги окутали ему пледом и поставили на скамейку; к ногам — бутылку с горячей водой, на живот — мешок с горячей водой, на голову — шапку. Л. Н-ча лихорадило, охал все чаще и чаще. В восемь согласился выпить чаю с ромом. На просьбы, чтобы лег в постель, не соглашался: «Когда время будет».

Пульс в восьмом часу — 70, довольно сильный, без перебоев, руки холодные, ноги теплые. После восьми озноб усилился, пульс стал слабеть и частить, и до того ослаб, что нельзя было его хорошенько ощупать. Л. Н. охал, стонал, но в то же время старался читать «Русские ведомости».

Предложили смерить температуру, не согласился. Опять предлагали ложиться в постель, говоря, что лучше будет.

— Никак не будет лучше, — ответил Л. Н. — Идет, как должно быть.

Пульс в 8.30 — 88, трясение ослабевает, нос менее синий, ноги не холодны на ощупь. Стал согреваться, но всему нехорошо, охает, изредка зевает, раз чихнул. Иногда охает и стонет подряд, бормочет, заговариваясь, бредя. Вновь предложили смерить температуру, Л. Н. позволил. Температура — 40; пульс — 96, с перебоями.

Послали срочные телеграммы Софье Андреевне, Черткову, Д. В. Никитину, Грушецкому, послали за П. А. Буланже. Л. Н-ча, несмотря на его отказы, раздели и переложили на кровать, которую притянули к

- 131 -

креслу. Был тяжел, опускался, ложился очень плохо, голова свалилась в глубь постели, но не хотел, чтобы его лучше положили. Задремал.

Бредит. Всему оказывает сопротивление.

Л. Н. лежит в постели, в кабинете. Вздремнул.

— Эх, Душан Петрович, вы не спите? — спрашивал два раза.

— Эмсу с вином не выпьете?

— Нет, не надо.

Это уже говорил кротко и не протестуя, и не бредит, а спокойно говорит. Узнал Буланже, который приехал в 11, и несколько раз спрашивал: «Как, почему он так поздно здесь?» С ним, Александрой Львовной, Ильей Васильевичем наложили ему компресс.

— Ах, как холодно! Это не может быть хорошо, такой холодный!

В 11.5 пульс — 110, слабый, с перебоями. Руки то холодные, то горячие. Александра Львовна подержала его руки, не заметил.

В полусне говорил: «Пять, восемь... Душан Петрович, вы бы спали».

В полночь приехал Андрей Львович с доктором Сухининым. В 12.25 температура 39,7. Сухинин считал пульс — 120, дыхание — 35.

Л. Н-ча совсем раздели. Кожа влажная, потеет. Бред прекратился.

В половине второго Л. Н-ча перевезли в его спальню; он выпил две чайные ложки виноградного сока, после некоторого времени еще одну. П. А. Буланже остался дежурить.

14 декабря. Утром в 4.25 дыхание — 28, пульс — 92, перебои — 3—4. Л. Н. стонет.

— Болит что?

— Ничего не болит, только тоскливо... Совсем не помню.

С двух до четырех спал спокойно. В пять позвал Буланже, сообщил ему что-то и сказал, что не может заснуть. После заснул и спит.

В восемь часов охал, перевернулся к стене. Я просил смерить температуру. Л. Н. сам себе ставил градусник: 37,4°. Пульс — 92. Спросил: «А ночью сколько было?»

Попросил у Ильи Васильевича подушки — красную и другую, потом содовую лепешку.

Вошла Александра Львовна. Я спросил Л. Н-ча, болит ли что.

— Голова немножко. Если что болело эти дни — печень. А теперь не болит, немножко чувствую. Идите спать, голубчик.

Вообще ночью Л. Н. о всех заботился, отсылал спать. До шести дежурил Буланже. В восемь утра послали Софье Андреевне срочную телеграмму успокоительную.

Приехали Михаил Львович, Андрей Львович. В 12 часов дня — 37,3°. Глаза не режет, насморка нет, кашля нет. Л. Н. думает, что будет малярия.

Л. Н.: Надо всех людей любить.

Из Севастополя хорошее письмо еврея. Ответил¹.

15 декабря. Вторник. Л. Н. не спал до двух; холодные ноги, изжога. Как ему неприятно беспокоить ночью и как благодарен за помощь!

Переделал «Сон»: ни строки не осталось прежней.

Л. Н. утром встал, оделся, но был очень слаб. Не ел до 6 часов вечера. Утром уехал Сергей Львович. Приехала Татьяна Львовна. За обедом и после Л. Н. разговаривал с Д. В. Никитиным и Татьяной Львовной. Дмитрия Васильевича спросил: «Вивисекцией вы занимаетесь?»

Разговор о какой-то статье (книге) «Le crime d’obéir». Разговор о какой-то семье, в которой один сын сгорел, другой застрелился, третий жену застрелил.

Л. Н.: Как вопросы религиозные, философские, они требуют сильного напряжения мысли, а тут — в стихах. Отвратительно! В древности не могли иначе, они до той точности не дошли. Но после Канта в стихах

- 132 -

писать (философское) — отвратительно! О религии писать в стихах... я никогда этого не мог терпеть.

Л. Н.: Чайковский*, я его хорошо знаю, необыкновенно добрый человек, отзывчивый, деликатный и совсем не революционер. Человек, который много испытал. Были у меня личные сношения с ним?

16 декабря. Здесь Татьяна Львовна, Д. В. Никитин.

Л. Н. ночью страдал изжогою, ноги были холодные, не мог заснуть до 2.30. Стонал, но не звал. Я сам к нему зашел, растер голень левую, обул в чулки. Л. Н. просил на него не сердиться за беспокойство, просил накрыть его хорошо. Утром массаж голени. Л. Н. встал поздно.

Ночью телеграмма от Стаховичей; я больше не заснул, как это часто бывало после получения ночью телеграмм. Я весь день до 6 часов вечера отсутствовал, был у истекавшей кровью, беспульсной женщины в Новой Колпне. Родила семь часов тому назад. Потом был в Засеке около Крыльцова.

Л. Н. за обедом спросил о больной и родах ее.

Я: Die Operation ist gelungen, jedoch die Patientin, wahrscheinlich, stirbt**. У нас на столе чудные цветы, полученные от неизвестной.

Л. Н. переспросил и спросил, глубоко тронутый:

— Там цветов не было?

— Нет, там было очень тесно, нечисто. Негде было больной лечь, чтобы протянуться. Надо было в середине комнаты устроить ложе из двух сундуков. Я сказал себе, что буду поскромнее жить: пирожного не есть.

У Л. Н. очень слабый голос. Л. Н. сам исхудал, ослаб, охрип. Никитин спросил Л. Н. про книги: учебник японского языка и японские книги для чтения, которые он вчера передал Л. Н., как подарок врача Гедговта. Составлены эти книги (по японскому образцу) православным русским священником в Токио¹. Л. Н-чу понравились, но о японцах высказался опять же нелестно в том смысле, что они в нравственном смысле — дикари. На них видно, как люди, малопросвещенные религиозно-нравственно, легко усваивают себе то, что называется просвещенностью — культурой. У них нет сдерживающего нравственного начала, что у нас, русских, все-таки есть.

Л. Н. после разговорился о том, как прохождение через школы поощряет воспринимающее, а заглушает самобытно мыслящее начало в человеке. Л. Н. хочет еще читать эти «Книги для чтения», пока только просмотрел их. Японское письмо иероглифическое назвал изобразительным.

Л. Н. спросил Дмитрия Васильевича про японскую медицину. Дмитрий Васильевич ответил, что она подражательная — самобытного японцы ничего не вложили в медицину — и что она ниже русской.

Александра Львовна заговорила с отцом о письме Черткова, оставить ли издание «На каждый день» Сытину, который не хочет издавать его на свою ответственность, или ей самой издавать его? Она желает, но опасается заключения. Вмешалась Софья Андреевна: потребовала, чтобы ей передать издание «Круга чтения» и «На каждый день» (или не помню), и осталось за ней. Татьяна Львовна не поддержала Александру Львовну, предполагая все-таки, что ее не заключат. Александра Львовна не желает передачи Софье Андреевне: будет дорого продавать и для даровой рассылки Л. Н-чу не отпустит экземпляров.

- 133 -

Дмитрий Васильевич спросил Л. Н. про Мечникова. Л. Н. сказал, что у него кастрировано нравственное чувство. По его мнению, надо только смотреть за состоянием ретирад, чтобы микробы не попадали на растения, и тогда все хорошо.

Приехал Спиро интервьюировать, но Л. Н. просил обойтись без него, и поговорили с ним Александра Львовна (за которой Спиро записывал)², Дмитрий Васильевич и Софья Андреевна, которая воспользовалась им, чтобы через него в «Русском слове» добиться объявления о ее появившейся вчера книжке детской. И за это ему льстила и его хвалила у Л. Н.

17 декабря*. Здесь М. С. и Т. Л. Сухотины, Д. В. Никитин. Л. Н. первый раз выходил, прошелся к конюшне. Голос и вообще — крепче, работает.

Утром вторгся в дом американец.

Л. Н. прочел из «Круга чтения» сегодня. Л. Н. прочел «L’immolé» и сказал, что этот роман превосходно написан. Но он проповедует католичество.

— Иоасаф нижегородский. А у нас мощи открываются.

Л. Н. вспомнил, что завтра будет суд над Иваном Ивановичем за «Право собственности на землю» Спенсера. Муравьев построил защиту не на том, чтобы доказать правоту взглядов Генри Джорджа, а на том, что Иван Иванович не читал, что́ перепечатывает.

Л. Н.: Буланже мне говорил о Бурцеве, что он мученик революции, искренний, преданный, Он ходил к нему по поручению Черткова насчет типографии, отыскал его на пятом этаже, в крошечной комнате. Постучал. «Come in!»** Лежал на кровати накрытый, встал — голый. Надел верхнее платье, пристегнул воротничок и пошел с ним.

Ольга Константиновна: Бурцев — добрый человек.

Л. Н.: А все, что делается, это пережитки. Мне все эти вещи указывают до того явственно, что все дело в человеке, в нравственном усовершенствовании людей.

Разговор о покушении Вознесенского на Карпова. Он был Азефом с большой склонностью влево. Он должен был убить государя, но на это не хотел рискнуть, а устроил покушение на Карпова.

Л. Н.: Ведь ему все равно — виселица и так, но тут он мог исчезнуть, а при покушении на государя — верная смерть. Он вниз, в отдаленные комнаты... Ушел бы, если бы не пошел за шапкой и потом побежал.

Л. Н. (Михаилу Сергеевичу, прощаясь): Желаю вам, чтобы нашли Танечку здоровой. Мне это так видно: она висит на очень некрепкой ниточке, а вы за нее ухватились. Ее жизнь вне воли, не только воли, а соображений наших.

Насколько Л. Н. русский: он, когда стучат, очень редко отвечает «Войдите», а обыкновенно: «Come in». У народа не принято стучать и звать войти, и он чувствует, что тут что-то неестественное. У народа приходит человек к человеку, когда нужно.

Спросить, что говорил о японских книгах?

Л. Н.: Японцы очень умеют подражать, но мало создают, потому они прогресс в технике обнаружили, особенно морской. Они же сами остаются совершенно дикими людьми, которые приняли только облик европейской цивилизации.

18 декабря. Л. Н. спал хорошо, восемь часов. Изжоги не было. Еще вял. Встал в 9. Приехал из Саратовской губернии крестьянин, очень интересный, самостоятельный¹. Ему предлагают вступить в молокане, а у

- 134 -

них — троица, которой он не признает. У них в деревне семь сект. Его с товарищем зовут безбожником. К Л. Н. уехал украдкой. Только жена и товарищи знают, куда он поехал. Толстого у них зовут «ненавистником» и не читали его книг. Приехал посоветоваться, какую веру избрать. Пополудни ходил гулять с Л. Н. к мостику. Александра Львовна их догнала, посадила в сани; они продолжали беседовать. Проехали Черту, Воронку и купальню.

Л. Н. (о нем): Мужичок самый серый, из беглопоповцев. Почти то самое, что старообрядцы. Попалась ему «В чем моя вера», а первой книжкой — «Восстановление ада», где поразили его слова о троице.

За обедом Л. Н., Дмитрий Васильевич, Ольга Константиновна, Александра Львовна, Варвара Михайловна.

Александра Львовна спросила Л. Н-ча:

— Что, этот крестьянин вегетарианец?

— Нет, он совсем дикий, он в глухом месте живет.

Старинный, хороший русский язык; он еле-еле грамотен. Он продал лошадь, чтобы сюда приехать: «Писать боимся». Сюда ехал — и то сказал, что поехал в клинику лечиться. Задает самые обычные вопросы: иконы, таинства, крещение.

Дмитрий Васильевич спросил, где больше ищущих: среди народа или интеллигенции.

Л. Н.: Люди, которые, живут преданием, гипнозом общественного мнения, их 99 процентов, а люди, которые ищут, — один процент. Их процент одинаковый у крестьян и у интеллигенции, но у интеллигенции восприимчивость (для религиозно-нравственных вопросов) меньше, потому что там, вместо церковных суеверий, — Дарвин. Ища в Брокгаузе Сметану, я посмотрел «смерть». Я искал, что́ люди, которые мыслят, разумеют под смертью. Нет там. Есть «смертность», «юридическая смерть» и т. п.

Дмитрий Васильевич: А что, из раскольников много обращаются к вам?

Л. Н.: Мало, особенно мало от молокан. Только из старообрядцев. От Молочникова письмо: был обыск у него, конфисковали его библиотеку, которой он очень дорожил, и рукописи. Она пропадет. Присылает два прелестных письма от отказавшихся Смирнова и Соловьева, которого уже приговорили к четырем годам².

Речь о Чудачке и Дурачке, лошадях Александры Львовны, какой они масти: буланые или соловые. Говорилось о разнице между буланой, соловой, саврасой, игреневой. Александра Львовна утверждала не то, что Л. Н-ч. Л. Н., такой знаток русского языка, наконец допустил: «Может быть, я ошибаюсь».

Л. Н. просмотрел и карандашом отметил места в книге: Augustin Smetana «Geschichte eins Excommunicirten»³.

Л. П. Никифоров просит какую-нибудь книгу для переводов. Л. Н. послал ему эту и, кроме этой, еще: J. J. Doke «M. K. Ganghi: an Indian Patriot in South Africa». L., 1909. В этой книге описано, между прочим, пассивное сопротивление индусов, переселившихся в Южную Африку: в тюрьмах отказались от невегетарианской еды и жили впроголодь, т. к. английские власти не переменили им еду. Часть их англичане выслали обратно в Индию и ограничили переселение новых в Южную Африку⁴.

Л. Н. говорил, что искал Сметану в Брокгаузе: нет. Л. Н. советовал Дмитрию Васильевичу, чтобы Л. П. Никифоров перевел книгу Сметаны на русский язык.

— Книга Сметаны, по-моему, очень интересна, — сказал Л. Н., — но подлежит сокращению: надо выпустить его письма к полиции и ответы,

- 135 -

потому что это касается вопроса щекотливого, который, вероятно, у нас не пройдет. Монах, ученый, философ. Я уж, в конце концов, пожалуй, предпочел бы написать предисловие. Боюсь, что мое предисловие сделает ее вредной. Что знаете про Сметану? — спросил меня Л. Н. — У него про церковь то самое, что в «Круге чтения». Как только о церкви, — у него очень хорошо. Как возникало сомнение несколько раз... Он не признает «религии» вследствие религии. В предисловии можно выдвинуть достоинства книги, не упоминая аналогии с русскими. Он раскрывает лицемерие священников, как они ни во что не верят; потом грубое отношение к деньгам деревенских священников: они пренаивно берут их себе. Их католическое отношение к кухаркам и наказание, потому что кухарка получает над ними огромную власть. Потом кафедра... Очень интересно. Как жалко, что мне нельзя......*

19 декабря. Со вчерашнего дня продолжает здесь быть саратовский крестьянин А. А. Станков, 51 года, продавший лошадь, чтобы съездить к Л. Н-чу. Л. Н. утром и пополудни с ним гулял и велел ему дать книг. Станков мне сказал, что Л. Н. ему сказывал про свое писание, что «еще надо написать истинную правду».

Л. Н. недавно принял почетное крестное отцовство, и сегодня прислали ему благодарственное письмо и фотографию его крестника. Порадовала Л. Н.: «А крестник мой хорош!»¹

Л. Н. с тихой радостью вспомнил об освобождении из-под суда И. И. Горбунова вчера².

Во вчерашних «Русских ведомостях» Л. Н. прочел в статье Рубакина, что Россия недавно была по изданию книг на последнем месте в Европе, а в 1906—07 гг. стала на первое место. Л. Н. рассказывал и удивлялся. Разгадка простая: в 1906—07 гг. издавались особенно много политические брошюры, листки³.

А. А. Станков выражается вместо «делать усилия» — «надо трудиться и удерживаться». Л. Н. о нем:

— Тип того огромного количества коренного, основного русского народа. Ничего они там не знают. Как-то попали туда «В чем моя вера», «Восстановление ада».

Станков говорил, что там, в волости, урядник всякое письмо вскрывает. Себе просил письма посылать в Саратов.

Ольга Константиновна рассказала, что сегодня вычитала в «Русском слове», что в Южной Японии три урожая риса; нет ни безграмотных, ни нищих.

Л. Н.: Вот это и беда! Все они читают ту книгу (Л. Н. намекал на «Токухон, или Книга для чтения и практических упражнений в японском языке»**) — вера, житейские рассуждения.

Вчера Л. Н. об этой книге: что воспитание верноподданнического долга у нас делается неумело и грубо; там делается тонко и умело.

Софья Андреевна заговорила о конфискациях книг и привлечении издателей к суду. Кому это нужно? Кто это делает?

Л. Н.: Награждают их, хотят подслужиться.

И Л. Н. сравнил русскую цензуру, австрийскую (какая была во время Августа Сметаны в 40—60-х годах) и японскую. Япония в этом превзошла Россию и Австрию.

Софья Андреевна сообщила Л. Н. просьбу Градовского написать в газету (не разобрал что̀)⁴. Л. Н. отклонил эту мысль, потому что тут (в этой анкете) пружиной — газетное дело, денежное. Пускай бы он торговал, деньги наживал вином, табаком, публичными домами, а не словом.

- 136 -

Л. Н. просил Софью Андреевну привезти из Москвы сочинения Гюйо. Софья Андреевна рассказала, что Гюйо по-французски запрещен, в магазинах не продается, а позволен по-русски.

Софья Андреевна привезла из Москвы два номера юмористической газеты «Кривое зеркало». В Ясной Поляне юмористическо-сатирической газеты не видали, не получаются. Я заметил: как в России — слава богу — сравнительно мало развита отрасль юмористическо-сатирической периодической печати. Сколько ее в Германии и особенно в Австрии! Л. Н. не одобряет, ему противны юмористически-сатирические листки: на все вопросы смотреть вскользь, чтобы они были забавны.

20 декабря. Здоровье Л. Н. пришло в нормальное состояние: гулял, пополудни верхом на Козловку, Воронку, Черту.

Пополудни приходили Лев Рыжий с Алешей Бирулей. Л. Н. с ним около 40 минут беседовал. Л. Рыжий спорил с Л. Н., утверждая, что нужны дела, а не самосовершенствование. Самосовершенствование проповедовать и самосовершенствоваться и этим успокаиваться — одни слова Л. Н.

Лев Рыжий с Алешей идут в Ташкент.

Утром приехал А. Н. Дунаев с Б. Г. Русановым, 30-ти лет, инженером железной дороги в Самарканде. Вечером Л. Н. дал прочесть вслух новополученную ремингтонную статью Черткова «Две цензуры для Толстого», в которой Чертков уличает либеральные и профессорские «Русские ведомости» за пропуск ими мест (цитирует двенадцать крупных) из-за несогласия и из-за того, что доказывать тут (опровергать Толстого) нечего, цензуровать надо!¹

Л. Н.: Места изъяты редакцией «Русских ведомостей», когда находили их неудобными, — инстинкт самосохранения. Редакторская цензура либеральной прессы опекает читателей.

Кто-то: Тут мы присутствуем при либеральном произволе и нетерпимости.

Л. Н.: Гагина, рязанская помещица, которая всю жизнь свою посвятила школе, послала мне свой дневник. Там цитирует Гюйо². Софья Андреевна привезла мне эту книгу из Москвы. Пустейшее сочинение! Человек, который сам не знает, что̀ религия, описывает, что переживали религиозные мыслители, пишет историю религиозных движений.

О суде над И. И. Горбуновым за печатание «Права собственности на землю» и об освобождении его. Прокурор был особенно жесток.

Л. Н.: Я не могу понять такого типа прокуроров.

Л. Н. об обвинительном акте:

— Это квинтэссенция о праве всех людей на землю.

Л. Н. хотел до суда напечатать этот обвинительный акт и комментировать его, но предупредили его, что этим мог повредить Ивану Ивановичу, и Л. Н. оставил это.

Л. Н.: У меня вчера был гость (саратовский крестьянин), который нарочно приехал, чтобы поговорить о боге, и душе, и вере. Человек высокого религиозного понимания, а между тем, так как «там около Толстого приставлены стражники, и сейчас схватят», он готов лгать вследствие того, что он запуган стражниками, которые около дома*. Он произвел на меня сильное впечатление; боюсь сказать, о чем и говорить не следует, надо перестать говорить миру интеллигентному — «Русских ведомостей», а (говорить) тому миру — ста миллионов людей. И если б бог дал жизни и писать буду, тогда я буду иметь в виду эту публику (это будет моя публика), этот grand monde**.

- 137 -

Александра Львовна мне сказала, что Л. Н. на днях поедет в Крекшино. «Вы рады?». — «Я — нет. Я и не поеду», — сказала.

Уехали Дунаев, Русанов. Лев Рыжий и Бируля ушли в Овсянниково.

21 декабря. Днем был Сережа Булыгин. За завтраком Л. Н. вспомнил статью Розанова во вчерашнем «Новом времени»: что он писал «Войну и мир» и «Анну Каренину» — это было весело, а что́ он теперь пишет — это скучно¹. Розанов рассуждает с точки зрения веселости и скуки.

Л. Н. с Сережей. Л. Н. привел определение Иоанна: «Бог есть любовь; пребывающий в любви пребывает в боге»². Человек верующий живет любовью, а который рассуждает, тот не верит в бога-любовь.

Л. Н. говорил вяло, он не в ударе; после записывал в дневнике.

Сережа Булыгин спросил про его новую статью о земле — «Сон». Л. Н. сказал, что запутался в ней. Сегодня перед полуднем выпустил все осмеивание (разговор княжны и графини) и др. и оставил одну речь «кого-то». Еще Л. Н. сказал, что речь эту видел во сне, особенно сильно³.

Вечером с 10.15 до 11.10 Л. Н. разговаривал с Сережей о боге.

Л. Н. получил сегодня письмо о Кудрине, что в чахотке, умирает.

22 декабря. Сегодня Л. Н. при разговоре сказал, что думал о вчерашнем:

— Я всегда чувствую: без бога ни до порога, но знаю: чем яснее себе его представляешь, тем слабее вера в него.

Утром были от «Русского слова»: тульский корреспондент с управляющим провинциального отдела Брио. Спрашивали о здоровье Л. Н-ча.

Пополудни Л. Н. верхом 16 верст. Утром уехала в Тулу Ольга Константиновна с детьми. Днем ушел Сережа Булыгин и приехала Мария Александровна; вид у нее болезненный.

Л. Н. после обеда долго беседовал с Марией Александровной. Софья Андреевна спросила его, и он говорил о статье Розанова в «Новом времени»:

— Тут самое забавное то, что́ Толстой говорит о христианстве; это все скучно, — сказал Л. Н. — Это манера Зоси Стахович, которая говорит: «Как-то ваш мудрец в «Круге чтения» говорит очень нелюбезно про дам: он говорит, что не надо много говорить». Эта точка зрения скучности, нелюбезности и у Розанова.

Сегодня Л. Н. имел тяжелый разговор с Андреем Львовичем. После Л. Н. спросил его, не сердится ли. Андрей Львович искренно ответил, что нет, и видно было у него любовное отношение к отцу.

Мария Александровна заговорила о том, что в Германии в школах унитарианские пасторы учат по книге Л. Н. «Учение Христа для детей», по немецкому переводу Шкарвана. Это рассказывал Дунаев, видевший это в школе в Баденском княжестве. А у нас «Учение Христа» запрещено.

Л. Н.: «Учение Христа для детей» запрещено за то, что там сказано: «В семье Иосифа родился сын».

Л. Н. вечером говорил, что прочел сегодня Эпиктета в новом русском переводе с новым удовольствием. Потом говорил про Марка Аврелия, про которого в той же книжке читал, что общее распространенное мнение, будто бы Марк Аврелий преследовал христиан, несправедливо.

Вечером Александра Львовна прочла вслух «Сон», проверяя только что подготовленный экземпляр ремингтонный в новой отделке Л. Н. Очень сокращен: оставлен один сон, пропущена обстановка, разговоры княжны с графиней и пр. Взгляд на несправедливость и неудержимость земельной собственности особо, небывало ясно, сильно выражен в «Сне». Но мне казалось, что Л. Н. еще недоволен, что еще будет обрабатывать «Сон»¹.

- 138 -

23 декабря. Уехала Мария Александровна. Под вечер вернулась Ольга Константиновна с детьми.

Утром в 9 часов у веранды молодой человек дожидался Л. Н. Я спросил его, зачем пришел. Показать свою работу Л. Н., у которого уже был и переписывался с ним, но ничем не проявлял желания войти в дом. Только когда я его пригласил, — вошел. Вел себя очень скромно. Его начисто переписанная работа в 200 страниц фолио — «Христианская этика». Это изложение учения Л. Н.

Булгаков, 23-х лет, из Томска, студент философского факультета Московского университета. Разделяет взгляды Л. Н-ча. О себе мне отвечал, как он нашел Толстого: «Я был прирожденным христианином и все больше и больше находил правды в его учении». Говорил о радости, что Л. Н. жив. «Когда умрет, осиротеем все — такое чувство. И тогда поднимутся все, кто против него и которые теперь стыдятся подняться». Намерен отказаться. Спросил мнение мое: не будут ли впоследствии, когда все больше будет отказов, вешать отказывающихся для устрашения. В Московском университете мало разделяющих взгляды Л. Н. (один — пять человек). Интересующихся много. Из томичей — одиннадцать вегетарианцев.

Л. Н. съездил верхом с Филей в Дёминку к больной солдатке, снес ей денежную помощь. И, вернувшись, просил меня к ней и к больной сторожихе железной дороги съездить.

Л. Н. пришел в 10. 20 с рукописью Булгакова.

Л. Н.: Прочел до половины внимательно (я усердно читал), дальше пробежал. — Л. Н. показал Булгакову места, которые до́лжно поправить (понятие о грехах — неясно). — Сделайте его доступным, цензурным, кое-что выкиньте. Необходимо заключение — резюме. Переработайте, дополните новейшим: «О науке».

Какой труженик Л. Н.! Прочел такую большую рукопись чуть ли не сразу, пополудни — одну главу.

Софья Андреевна рассказала, что́ сегодня писала о Фете, и прочла вслух Л. Н. и Булгакову частицу из 1892 г. о Фете перед его кончиной. Очень интересно — хорошо.

Л. Н.: Удивительно: Фет, Тургенев и я — мы были близки трое, и Тургенев считал Фета глупым, а, по-моему, у Тургенева не было сотой доли того здравого ума, что у Фета.

Я говорил про новонайденный рассказ Мопассана «Страх» («Утро России», 20 декабря), где он пересказал и Тургеневым испытанный большой страх. Л. Н. пожелал прочесть вместе. Номер не нашелся, не читали, я рассказал.

24 декабря. Минус 16 градусов. Из-за мороза Л. Н. не поехал верхом, а гулял. Со вчерашнего дня здесь Булгаков; утром пришел Иван Васильевич и ушел вместе с Булгаковым.

Приехал крестьянин из Воронежской губ. (был уже раз 20 октября 1909 г.) — Н. С. Логунов. Логунов мне говорил, что то, что он раньше думал так, как Л. Н., то после читал в книжках («Ответ Синоду») Л. Н.: оно сошлось с его мнением, потому понравилось. А другие говорят ему: «Что ты слушаешься Льва Николаевича?». Приехал посмотреть личность, и книжек выпросить, и узнать прием. Говорил про закон 9 ноября: этот закон развращает общество, его надо остерегаться. Отцы, такие слепые, стали продавать землю (а у него дети) и оставлять поколение свое без всего. Писал Л. Н-чу о законе 9 ноября, и Л. Н. ему ответил и вызвал его¹. Дома сказал, что едет работу искать. Л. Н-чу приятен (Л. Н. рад ему); желает пробыть денька три. Илья Васильевич свел его на кухню жить. Ольга Константиновна озабочена, чтобы не узнала про него Софья Андреевна, а то прогонит.

- 139 -

ТОЛСТОЙ

1910

Портрет (уголь) работы В. Н. Мешкова

Л. Н. после полудня пришел в библиотеку, где мы трое завтракали (Булгаков, Иван Васильевич и я). Спросил, о чем говорим. Стоял, а нам не дал вставать, стул ему принести. Заговорил о работе «Христианская этика» Булгакова. Булгаков рассказал, что заметки Л. Н. все пересмотрел и переделает по ним.

Л. Н.: Предстоит вам большая работа: заключение написать, вкратце повторить.

Булгаков: В нем резюмировать все.

Л. Н.: Чтобы сказать все, что нужно, и ничего лишнего. Это большой труд.

Булгаков: Вы сказали, что вы мне поможете.

Л. Н.: Да, тут вам помогу.

Потом Булгаков заговорил о том, что он хочет изложить и опровергнуть еще самые известные критики на Л. Н-ча: популярная — Михайловского, а из новых — Мережковского и Шестова².

- 140 -

Л. Н.: Мережковского, слава богу, я не читал. А Шестова я первый раз слышу. Вы слышали про него, Душан Петрович?

Я: Нет.

Л. Н.: Это вы взяли на себя большую работу, — чтобы не впали в полемическое многословие!

Булгаков: А Мережковский и Шестов — самые популярные среди студенчества, всё в новых изданиях появляются. Надо опровергнуть их неверные изложения вашего учения.

Л. Н.: У меня учения никакого нет. Правда одна во всех учениях; только то, что противоречит в них, надо исключить.

Когда Л. Н. ушел, Булгаков сказал:

— Хочется фактами доказать, что нет правильного понимания Льва Николаевича. В обществе общеприняты взгляды неверные, к тому же и устарелые, Михайловского на Льва Николаевича. А Лев Николаевич сегодня не тот, что вчера был: он движется.

Иван Васильевич пришел посоветоваться к Л. Н. (читал его сочинения): хочет уйти из города — он в Москве электротехником. Сам — смоленский, 27-ми лет, раньше учился в учебном заведении, но увидел, что это — второстепенной важности, бросил его, чтобы чтением — главное сочинений Л. Н. — образоваться, уйти. И ушел. Книги там оставил. Хочет в земледельческую общину.

— Лев Николаевич ему сказал, — говорил мне Булгаков, — чтобы остался в городе, только для того, чтобы он утвердился в том, что нужно из города уйти (чтобы, рано уехав, — не раскаяться).

В 3 часа Л. Н. опять пришел в библиотеку с рекомендательными письмами им — Булгакову и Ивану Васильевичу — к С. Д. Николаеву и Черткову³.

Еще принес письмо Шкарвана, в котором пишет о том, как анархические, даже социалистические рабочие (немецкие, швейцарские, австрийские, французские, испанские и Берта Зуттнер) усердно взялись за распространение «Доклада», предназначенного для прочтения перед Конгрессом мира в Стокгольме. И Шкарван просит Л. Н. написать то «Воззвание к народам», о котором Л. Н. говорит в «Докладе». Письмо это прочли вслух. Л. Н. не помнит, что он о каком-то воззвании упоминал. На конверте Л. Н. написал: «Подумать». А теперь сказал, задумавшись и, очевидно, желая исполнить: «Нельзя писать на заказ».

Шкарван пишет: «Время антимилитаризма очень назрело. Не только романские, и германские даже народы в высшей степени недовольны военщиной, много думают о ней, и многие, очень многие готовы на крайнюю жертву за эту идею. «Доклад» приготовил целую сеть хороших людей, которые мгновенно и очень легко распространили бы такое воззвание»⁴.

Л. Н. принес еще японское письмо к нему некоего C. Mizuochi, приславшего ему целую кипу японских книг с картинками, и передал письмо Булгакову, чтобы он лично попросил Кониси перевести его.

Л. Н. рассказал, что̀ нынче в «Русских ведомостях» читал о Японии (письмо путешественника), что там хлеба вырабатывается вдвое больше, чем нужно для своего населения; что там нет нищих; что готовятся напасть на Россию в 1911 г., и потому советует русским заключить союз с Китаем⁵.

Л. Н. заговорил об уже дней 14 продолжающихся в печати слухах о грозящей новой войне с Японией и сказал, что (ему) кажется, что будет, и что солдаты из народа (вроде нашего яснополянского Филиппа Макарова) говорят, что воевать не будут, что тут не откажутся, а там, в Сибири. Еще говорил Л. Н., намекая на приведенное место из письма Шкарвана, что уже и на Западе антимилитаризм, только в Японии еще —

- 141 -

милитаризм*. И Л. Н. рассказал про учебную книгу школьную японскую, где преподается самая пошлая мораль; аккуратность, терпеливость, трудолюбие, главное — почитание императора.

Уходящим Булгакову и Ивану Васильевичу Л. Н. дал «На каждый день» Июнь, Сентябрь с надписью и сказал:

— Это не то что я вам подписываю — автограф. Это я вам очень советую читать. Я каждый день читаю, это моя молитва.

Иван Васильевич на какие-то речи Л. Н.:

— В деревне тоже есть люди, которые живут гипнозом, инерцией. Как ему о вере не хочется слушать, потому что ему нужно бороться со священником: «Почему мне бороться?»

Прощаясь, Л. Н. сказал обоим:

— До свидания, до весны. — И что если будет в Москве, увидится там с ними.

Иван Васильевич: Я в Москве виделся с вами.

Л. Н.: Тоже давили меня? — и ушел.

За обедом Софья Андреевна:

«Это ужасно!» (говорила про давку, когда толпа провожала Л. Н. к поезду).

За обедом: Софья Андреевна, Александра Львовна, Ольга Константиновна с детьми, Варвара Михайловна. Кроме цветов на столе и праздничной одежды Софьи Андреевны, Александры Львовны, ничто не напоминает, что сегодня сочельник, никакого намека в разговорах на него. Софья Андреевна говорила только о гостях, которые желают приехать на праздник, и кого на когда позвать. За обедом, по поводу не помню чего, Софья Андреевна произнесла:

— Я не была бы так глупа, если бы я бывала за границей.

Л. Н.: Неужели ты за границей не была? Удивительно! Я думаю, никто не поверит.

Потом позже Софья Андреевна упрекала Л. Н., что делал гимнастику с Илюшком, перевертывал его в воздухе и готов проделать ее и со мной (перевернуть меня в воздухе), что неблагоразумно, что может себе кость сломать, что-де у стариков они хрупки.

Л. Н. (шутя): Что значит за границей не была!

Веселый хохот.

Ольга Константиновна рассказала про китайцев (мужей, жен, детей), которых видала на вокзале в Туле: на коромыслах несли свои пожитки. Женщины в шароварах, и у них маленькие ножки, по которым их можно отличить от мужчин. Маленькие дети за спиной. Все тепло одеты: наверное, северные китайцы.

Л. Н. интересно было это сообщение, расспрашивал, задавал вопросы о них. Л. Н. после обеда зашел к воронежскому крестьянину и в 10 часов, когда за чаем увиделись, и меня спросил, был ли я у него (крестьянина). И напомнил мне, чтобы заглядывал к нему.

Я после обеда дал Л. Н-чу «Утро России» 20 декабря со «Страхом» — новооткрытой повестью Мопассана. Л. Н. взял к себе. После, увидавши меня, сказал:

— Отвык я от этой манеры писания, неверного описания природы.

«Страх», очевидно, не понравился ему. Еще читал в газете «Русские ведомости»** 23 декабря посмертные мысли Ренана⁶.

— Лучше бы не печатали их: болтовня легкомысленная, — сказал Л. Н. Л. Н. спросил меня, как мне понравились молодые люди.

- 142 -

Я: Булгаков — очень, а другой, Иван Васильевич, так себе.

Л. Н. сказал, что ему оба понравились:

— Он (Иван Васильевич) — искренний.

Винт. В 11.50 Л. Н. ушел и возвратился с известием: 24° мороза.

25 декабря. Утром минус 27°. Л. Н. вышел в 10 часов. Гостей никаких. Один прохожий. Л. Н. пришел в залу, когда мы сидели за завтраком, и тоже сел завтракать. Принес старое издание Лоренса Стерна «A Sentimental Journey through France and Italy». Л. Н. перелистывал книгу, что-то в ней искал, и потом дал прочесть вслух.

Л. Н.: Я, когда мне было 15 лет, переводил это. Удивительно, до чего это смешно!

Софья Андреевна: Рукопись перевода сохранилась в Музее. — Ольге Константиновне она стала читать по-английски: — Что же, это английская, а не французская книга? Я думала, ты перевел ее с французского. Ты знал тогда по-английски?

Л. Н.: Я тогда на этом самом учился по-английски¹.

Ольга Константиновна указала в «Русском слове» письмо Черткова о печатании писем Л. Н., чтобы печатающие: 1) знали и заявляли — после первого печатания можно свободно перепечатывать, и 2) чтобы перед печатанием посылали их для пересмотра ему, Владимиру Григорьевичу: не нужно ли что неприятное кому-нибудь выпустить².

Л. Н.: Это справедливо.

Софья Андреевна обратила внимание Л. Н. на объявление: «Жить не стоит... Безумец! Есть гильзы Катыка!» И картинка: стреляющийся в висок. Я заметил:

— Какая отвратительная картинка!

Л. Н.: Это меня психологически интересует: кто попадается на эти объявления?

Л. Н. сегодня что-то грустен, как будто нездоров. Кажется слабым: чихает и кашляет. Перед обедом просматривал детские рыночные книжки, которые в подарок получили Сонечка и Илюшок. Спросил меня: поговорил ли я с воронежским мужиком. И после обеда спрашивал о нем: не скучает ли и не позвать ли его к нему. Потом решил, что лучше — нет: «слаб».

Александра Львовна думает, что Л. Н-ча удручило сегодня полученное обличительное письмо, что он миллионы наживает, а только притворяется³. За обедом не разговаривал. После обеда читал Стерна «Sentimental Journey» и просил, если есть, его же «Tristram Shandy». Не оказалось в библиотеке. Сегодня Л. Н. опять работал над «Сном».

Хирьяков спрашивает письмом Л. Н., кто в русской литературе недооценен историками литературы. Л. Н. вспомнил Фета, Тютчева, Сковороду и дальше не мог. Решил, что не будет отвечать⁴.

26 декабря. Утром — минус 33° Цельсия. Л. Н. гулял, а пополудни гулял целый час. Ушел воронежский мужик, Л. Н. жалел, что не повидался с ним перед уходом.

Под вечер приехал Андрей Львович. За обедом Андрей Львович говорил, что вице-губернатор Лопухин назначен губернатором в Пермь.

Л. Н. просил Александру Львовну принести из его комнаты газету «Утро России» от 25 декабря.

— Вся газета нынешняя просто дом сумасшедших, ложь такая, этот язык ужасный.

И Л. Н. рассказал содержание фельетона-рассказа «Красногубая гостья» Ф. Сологуба*:

- 143 -

ТОЛСТОЙ В ЯСНОПОЛЯНСКОМ КАБИНЕТЕ

17 марта 1910 г.

Рисунок (соус, сангина, пастель) В. Н. Мешкова, с автографической подписью Толстого:
«Лев Толстой, Ясная Поляна, 1910, 17 марта».
«Л. Н. предложил Мешкову утром в кабинет приходить писать». — Запись от 12 марта 1910 г.

— Был такой господин, очень богатый, молодой. Он скучал и встретил госпожу, у нее кривой рот, и из него кровь течет. Она ходит к нему и требует от него, чтобы он ее любил, и она будет сосать кровь у него. Он хочет развязаться с ней, но не может. Потом его лакей говорит ему, что у него родился ребенок. Он его крестит. Тут он чувствует, что он может с ней бороться. Она опять пришла к нему. Вот между ними встал отрок в белом хитоне. — И Л. Н. тут прочел вслух конец столбца предпоследнего и половину последнего: «Он ей сказал: «Уйди», и она исчезла». Л. Н. читал, подчеркивая бессмыслицы.

Л. Н.: И, верно, платят ему за это рублей 500 (большой фельетон на две страницы). Это хорошее сочинение? Ужас, ужас, ужас!

И Л. Н., просматривая, читал и спрашивал: «Что значит «жестокая нежность»? И тут же «нежная жестокость», «Золотом звенящие слова». И Л. Н. прочел еще стихотворение «Разлука»¹. Его нельзя понять!

Л. Н.: В кабаке пьяные мужики, ругающиеся матерщиной, говорят, несомненно, лучше этого.

Потом Л. Н. разговаривал с Андреем Львовичем и Софьей Андреевной в зале. Винт. Варвара Михайловна пожаловалась, что у нее голова начинает болеть. А Л. Н. сказал, что у него не перестает голова болеть и конечности холодны — от старости.

После винта и отъезда Андрея Львовича Л. Н. долго ходил решительно, быстро вдоль по зале. Л. Н. сегодня читал вторую корректуру Ми-ти. Днем поправлял «Сон»².

27 декабря. Утром приехала М. А. Маклакова, днем — Дима Чертков, под вечер — Сергей Львович с женой и сыном, а также сын-студент и дочь-девица С. А. Берса.

Холода третий день, мороз между 15°—35°С. Л. Н. проехал верхом десять верст; в Заказе показал лисий след.

- 144 -

Все пишет «Сон». Я сказал Л. Н., что только «Сон» мне вполне уяснил несостоятельность земельной собственности. Л. Н. сказал мне, что сон был убедительный, но не все во сне видел, что пишет; многое ему теперь уяснилось.

Л. Н. рассказал гостям новости, они не могли рассказать ничего. Их ничто не волнует из того, что в газетах. Винт до 11.35.

В полночь Сергей Львович сыграл какие-то русские народные песни. Л. Н. вышел из своей комнаты и ходил по зале, слушая. Потом Сергей Львович сыграл что-то Шопена.

Л. Н.: Хорошо сыграл, — и сказал растроганно: — Это — музыка: это — Тютчевы, Пушкины, а ваши Григи — это Федор Сологуб.

Софья Андреевна искренно:

— Сережа лучше играет, чем Гольденвейзер. У Гольденвейзера техника лучше, но я ничего не чувствую, когда Гольденвейзер играет.

28 декабря. Л. Н. спал до десяти хорошо. Вял, слаб, аппетита нет. Съел половину яблока. Не завтракал, не обедал, не ходил гулять пополудни. В 3 ч. пульс 78. В 7 вечера температура 36,7. Выходил в залу только на 15 минут.

Л. Н. принес письмо из Америки от Кирка, пишущего, что читал в газетах, что Феррейра был с Л. Н. personal friend*. «Правда ли это?» — спрашивает Кирк¹. Л. Н. спросил, кто такой Феррейра? Сергей Львович объяснил, что он был испанский либерал, боровшийся с клерикализмом посредством школ, которые он сам основал. И что после барселонского восстания анархистов (1909 г.) его казнили, хотя он не был ни анархистом, ни социалистом. Это версия либеральных газет. Л. Н. с Феррейра никогда ни в каких сношениях не был, а personal friend’ство с Толстым придумали, приврали для вещей славы Феррейра его единомышленники.

Должны приехать Ландовские.

Сергей Львович: Лучше бы они не приезжали. Ванда, ее слава — дело рекламы. Правда, она изучила малоизвестный клавесин и играет хорошо, но ничего особенного в ее игре нет, так же и в игре Гофмана, который положительно стал играть хуже. Между Танеевым, Гофманом, Гольденвейзером и их техникой игры — такие маленькие оттенки. В композиции разница огромная. Слушатели всех концертов — это как слушатели чтеца на испанском языке, которого никто не понимает. Сыграют «Экстаз» Скрябина — аплодисменты, хотя никто ничего не понимает. Повальный стадный идиотизм. А композиторы (Скрябин) нарочно пишут непонятно.

Это Сергей Львович говорил, отвечая матери на ее восхваление Ванды и Гофмана. И прямо ей сказал, что она в музыке ничего не понимает, т. к. не узнаёт после нескольких дней пьесы, которую уже слышала. Л. Н. при этом разговоре за обедом не было.

Ландовские приехали в 7 часов. Л. Н. пришел в зал только в десятом часу. Не ел. Закончил «Сон», переписывается начисто в шести экземплярах. Л. Н. сел в кресло, после на кушетку. Нездоровится ему. Духом не присутствовал, хотя показывал интерес и был мил с Ландовскими. Мне стало ясно, что больше Ландовских звать не будут.

Л. Н. говорил долго с Ландовским и Вандой о музыке; между разговором спросил, подают ли чай. Потом Ландовского отозвали нарочно к чаю.

Ландовская играла. М. А. Маклакова пела под аккомпанемент Сергея Львовича и Ландовской шотландские песни.

Софья Андреевна говорила про Танеева, что он желал и обещал приехать, но не приехал, потому что на дорогу денег у него нет, каких-нибудь 15—20 рублей. Пенсии не просит, хотя право на нее имеет. Живет

- 145 -

в деревне в избушке, а 83-летняя няня его с прислугой в Москве: он ее содержит. Уроков не дает, чтобы не мешали ему заниматься композицией. У него плохое фортепиано. Ученики и почитатели поднесли ему новое; он не принял, потому что слишком дорогой подарок. Концерты дает очень редко.

Л. Н. опять получил письмо. Таких писем-воззваний получает много, чтобы высказался, протестовал по поводу казни 13/26 октября в Барселоне анархиста Феррейры. Но так как газеты страшно шумели о Феррейре, Л. Н. был недоверчив к поднятому шуму — и, главное, по этой причине недоверчив — и отмолчался.

29 декабря. Были Дима с Бобом-англичанином, его другом; и Кузьмой из Ясенков, у которого был обыск. Л. Н. дал ему прочесть 28 декабря из «На каждый день». Просил прочесть внимательно: это относится к его положению.

Л. Н.: Я теперь читал «Круг чтения» несколько дней. Как жалко, что его запретили. Сколько в нем хорошего!

Сергей Львович рассказал про Андреева-скульптора.

Л. Н. (Марии Александровне): По секрету вам скажу, что скучно мне. Надо говорить (т. е. с Ландовскими о музыке, расспрашивать их об их концертах, о Париже и т. д.). Все это фальшиво.

Я чувствую, как их присутствие стесняет Л. Н-ча. Софья Андреевна, Мария Александровна, Александра Львовна не видят этого. Их больше не <следует> приглашать: оба Ландовские имеют свойство много говорить с Л. Н., не оставлять его в покое, — как сделали бы русские художники, — его любезность исчерпать всю.

30 декабря. Сегодня Л. Н. поручил мне написать В. А. Лебрену, приславшему ему свою статью «Основатель научной метафизики — А. Шпир» следующее: «Я нахожу, что он приписывает слишком большое значение Шпиру, называя его основателем метафизики. Это слишком большое значение, и это отталкивает читателя. А вместе с тем я желал бы это напечатать и постараюсь издать».

— Напомните мне, — сказал мне Л. Н.*

31 декабря. Утром уехала М. А. Шмидт. За обедом Л. Н. говорил, что нынче получил книгу: «Кавказский сборник». «Сборник материалов для описания местностей и племен Кавказа» (Выпуск XL. Тифлис, 1909).

— Страницы 54—70 в статье «Предание о шамилевском наибе Хаджи-Мурате» С. Н. Шульгина. И там история Хаджи-Мурата интересно рассказана и сходится совершенно с тем, как рассказывают, с моим рассказом, как он бежал, как он был убит.

И Л. Н. рассказал для всех присутствующих, что Хаджи-Мурат был главным из наибов (мюридов) Шамиля. Он убежал, поссорившись с Шамилем, к русским, и от русских бежал. Как голову его носили.

- 146 -

— Это было в мое время кавказское, очень характерно.

Сергей Львович: Ты его никогда не видел?

Л. Н.: Нет.

Л. Н. говорил Ландовскому (Ландовские едут концертировать в Астрахань) про сегодня им полученное письмо из Астрахани, очень интересное, автобиографическое¹.

Вечером шахматы с Сергеем Львовичем.

Ванда Ландовская играла преимущественно танцы, хорошие, например, «Danse des jeunes» par Brissaire. В разговоре с Ландовскими Л. Н. внушал им, что есть нечто высшее, более важное на свете, чем искусство.

Л. Н-ч Ландовскому, бывшему журналисту, хвалил «Wohlstand für Alle» — анархический журнальчик.

В 11 часов ночи получена телеграмма от сотрудника «Figaro» Marchand, что он с Шаляпиным желали бы приехать 2 января².

Л. Н. не решался ответить, советовался с Софьей Андреевной.

— Я бы лучше обошелся без них.

Софья Андреевна отказалась решать, т. к. она их и так не увидит: будут у него в кабинете.

С 11 до 12 Л. Н. говорил с Ландовским: расспрашивал его про крестьян и рабочих французских, кто делает тяжелую работу, откуда берутся эти lourds ouvriers*. Ландовский рассказал про состоятельность французских крестьян, про хороший заработок ремесленников (подмастерьев), про их организованность в синдикаты, про то, что синдикаты диктуют работодателям заработную плату. И очень гордился борьбой синдикатов с капиталистами и с штрейкбрехерами — рабочими-несиндикалистами (не членами синдикатов).

Л. Н. говорил ему, что синдикалисты — это уже буржуа, господа по отношению к несиндикалистам и что le progrès, la lutte des syndicalistes contre les lourds ouvriers doit être remplacée par......**. Ландовскому этот взгляд был чем-то новым, неожиданным и непонятным.

В полночь приехал Д. А. Олсуфьев. За столом: Л. Н., Софья Андреевна, Сергей Львович с женой Марией Николаевной и 12-летний Сережа, Ольга Константиновна с детьми, Александра Львовна, Варвара Михайловна, Н. С. Берс 20-ти лет с сестрой 17-ти лет, М. А. Маклакова, Генрих и Ванда Ландовские, Олсуфьев.

Шампанское, настроение невеселое. Л. Н. серьезен и один.

Сноски

Сноски к стр. 8

^* Этот и следующий день переписаны с листков через два года — 29 мая 1911 г.

Сноски к стр. 11

^* Шмита.

Сноски к стр. 12

^* с высоты интеллигенции.

Сноски к стр. 13

^* «Мое мнение о вивисекции то, что если люди считают, что они имеют право отнимать или подвергать опасности жизнь живых существ ради блага многих, то границ не будет их жестокости» (англ.).

Сноски к стр. 14

^* Пропуск в подлиннике. — Ред.

Сноски к стр. 16

^* А на следующий день, когда эгоистически капризничала, припомнил ей сегодняшнее поведение (с квасом) как противоположное.

^** В главе из «Essais optimistes» цитирован Бурдук <!>, никому из присутствовавших не известный.

Сноски к стр. 18

^* изнурительная лихорадка (франц.).

^** Дальнейшее до 22 июля записано поздно и неточно.

Сноски к стр. 19

^* Пропуск в подлиннике. — Ред.

Сноски к стр. 22

^* Этот день переписан мной с черновых записей через четыре года.

^** Записано 29 мая 1911 г.

Сноски к стр. 23

^* Очень неточно записано 29 мая 1911 г.

Сноски к стр. 24

^* муж ее дочери Татьяны.

^** Я же летом 1907 г. 14 книг «Современника» перенес в библиотеку.

Сноски к стр. 26

^* Меня поражало, что Л. Н. хочет ехать на Конференцию мира в Стокгольм. Я думаю, что Л. Н. тогда имел и мысль осмотреться, нельзя ли устроиться, где устроиться и не вернуться домой. Софья Андреевна, может быть, чуяла это и потому не хотела его отпустить. — Позднейшее примечание Маковицкого.

^** Т. е. что она еще слишком молода и не замужем, чтобы не негодовать на Марию Алексеевну, если та выйдет замуж.

^*** Т. е. к тому времени, как Александра Львовна выйдет замуж.

Сноски к стр. 27

^* «Лесничих у Л. Н. было 180 человек. Речь произнес Нестеров, профессор Московского сельскохозяйственного института по лесоводству. Говорил, как с кафедры (всегда так говорит), с пафосом, увлекаясь, но от души. Л. Н. ответил быстро, отрывисто, и я не расслышал, не понял, как говорил: провел параллель между тем, что «вы живете непосредственно с природой; старайтесь, чтобы так же просто, непосредственно относились к людям». У членов съезда лесничих осталось самое отрадное впечатление от посещения Л. Н. На следующем съезде в Петербурге, в январе 1910 г., благодарили меня, что я устроил посещение». — Записано Маковицким позднее со слов М. М. Морозова. — Ред.

Сноски к стр. 28

^* Индийские, английские власти сравнительно недавно (четыре года тому назад) наказали плетьми Вивекананду за политический проступок. Вивекананда — старик, индусский Толстой. Можно ли подумать, чтобы русское правительство так поступило с Л. Н.? Бутурлин того мнения, что правительство не трогает Л. Н. только потому что он доживает последние годы и потому не стоит трогать его.

Сноски к стр. 32

^* «Жить и давать жить другим» (франц.).

^** Чтобы всем очень надоесть, надо рассказывать всё подряд (франц.).

Сноски к стр. 33

^* Пропуск в подлиннике. — Ред.

Сноски к стр. 34

^* О том, что хочет уйти из дому? Моя догадка.

Сноски к стр. 35

^* И Евангелие плохо написано.

Сноски к стр. 36

^* Через год умер.

Сноски к стр. 38

^* более роялист, чем король (франц.).

^** Наверное, говорил ему, что чувствуется искусственность, выученность, не непосредственная простота.

Сноски к стр. 43

^* «На крокете». — Ред.

Сноски к стр. 48

^* горячки (франц.).

Сноски к стр. 50

^* Беседуя с Николаевым, Л. Н. был с ним одних мыслей: решение земельного вопроса по Генри Джорджу состоится и помимо правительства.

^** положение обязывает (франц.).

^*** репутация обязывает (франц.).

Сноски к стр. 53

^* Когда Л. Н. вошел к нам в мою комнату, я как раз расспрашивал Николаева.

Сноски к стр. 55

^* «Здо̀рово же он нас, должно быть, обворовал, раз так поступает» (франц.).

^** закона (англ.).

^*** права (англ.).

Сноски к стр. 60

^* спереди (франц.).

Сноски к стр. 64

^* Градовский характеризовал его как карьериста. Бывший шеф департамента полиции.

Сноски к стр. 66

^* резким (нем.).

Сноски к стр. 67

^* «искусно скрывать досаду» (франц.).

^** «эта ребенок был мертв» (нем.).

Сноски к стр. 70

^* К записи приложены две напечатанные в типографии этикетки с изображением черепа и скрещенных костей и надписью «Яд». — Ред.

Сноски к стр. 74

^* «Вы за сохранение смертной казни или за отмену ее?» (нем.).

^** «Мне искренне жаль, что вопрос, давно уже решенный для истинно просвещенных людей, вы задаете мне, хотя, кажется, я не показал себя ни плутом, ни дураком» (нем.).

Сноски к стр. 77

^* Л. Н. имел в виду наших русских и европейских.

^** И прохожих сегодня всего три человека.

^*** Пропуск в подлиннике. — Ред.

Сноски к стр. 79

^* На Засеке железнодорожник пробовал, но не мог: тульский чиновник отказался соединить с центральной.

Сноски к стр. 80

^* Например, из песен каторжан: сильный баритон соло пел совсем безучастно, сурово, не трогательно.

Сноски к стр. 81

^* Новейшая пьеса Л. Андреева.

Сноски к стр. 84

^* имя его блистает во Франции (франц.).

^** живот болит (франц.). Здесь, возможно, в смысле «ему икается». — Ред.

^*** Эта боль меня очень беспокоит (франц.).

^**** Я люблю Францию и французов (франц.).

Сноски к стр. 91

^* «Когда я говорю о величайшем поэте нашего века...» (франц.).

Сноски к стр. 93

^* в томе рассказов «Les sœurs Rondoli».

Сноски к стр. 94

^* Появилась в «Вегетарианском обозрении».

^** После Японской войны, революции, со времени забастовок — самоубийства стали обыденным явлением.

Сноски к стр. 95

^* величайший талант (нем.).

^** потогонной системой работы (англ.).

Сноски к стр. 96

^* дешевого издания.

Сноски к стр. 99

^* Это число переписано мною с черновых записей через четыре года.

^** Пропуск в подлиннике. — Ред.

Сноски к стр. 100

^* «А ваш отец верит в бога?» — «Да, и думаю, что вы тоже верите». — «Я? Конечно, нет. Не верю и во все эти святые истины и в загробную жизнь». — «Но откуда же вы черпаете нравственность? В своих произведениях вы за нравственность». — «Чтобы быть счастливым в земной жизни, надо быть честным и добрым» (франц.).

Сноски к стр. 105

^* Пропуск в подлиннике. — Ред.

^** маленький ребенок (нем.).

^*** «Он голый!» (нем.).

Сноски к стр. 106

^* совместном обучении мальчиков и девочек (от лат. coeducatio).

^** Л. Н. прочел об этом в книге «My Master (Ramakrishna)» by Swami Abhedânanda.

^*** «А кто будет надзирать за надзирателем?» (англ.)

Сноски к стр. 108

^* «Общество старинных инструментов (основано Анри Казадезюсом)». Квартет виол (франц.).

Сноски к стр. 109

^* они из кожи лезут (франц.).

^** Введение во храм пресвятыя богородицы.

Сноски к стр. 111

^* Чтобы вызвать отвращение — надо показывать всё (франц.).

Сноски к стр. 112

^* «Нет такого приятного общества, которое не пришлось бы покинуть» (франц.).

^** «послание Обществу трезвости» (англ.).

Сноски к стр. 113

^* О тоне его «Дневника писателя»: Иван Сергеевич ставит в упрек ему, популяризатору христианства, непристойный тон.

Сноски к стр. 114

^* «Land Values», 376—377. Strand, London, W. C.

Сноски к стр. 115

^* Кто самый выдающийся английский писатель? (англ.).

^** Я не интересуюсь литературой (англ.).

^*** Я очень польщен своим успехом у английского народа (англ.).

Сноски к стр. 116

^* «Посылаю свой портрет моему крестнику и благодарю его родителей за их добрые ко мне чувства. Лев Толстой». 11 декабря 1909 года.

Сноски к стр. 117

^* национальный костюм (словацк.).

Сноски к стр. 118

^* Л. Н. дает ежемесячно около 25 р. отказавшимся, около 90 р. вдовам, погорелым, нищим. Его же доход от «Власти тьмы» около 1500 р. в год. На днях Моод послал из английского издания «Воскресения» — 500 р. на имя Софьи Андреевны. Она должна была бы отдать их Л. Н., но удержала для своих благотворительных целей. Л. Н. убавляет по 50 коп. с 1¹/₂ р. вдовам, чтобы сводить концы с концами. По-моему напрасно, хватит. У Л. Н. сейчас, если верить словам Софьи Андреевны, 3000 р. — Примечание от 31 марта 1911 г.: Деньги эти экономил Л. Н. и потому, что предполагал уйти из дому, и тогда были бы нужны средства для жизни. Так понимаю теперь.

^** верую, потому что бессмыслица (лат.).

Сноски к стр. 119

^* шутливость (англ.).

^** Пропуск в подлиннике. — Ред.

Сноски к стр. 122

^* Эта же Пелагея рассказала Л. Н-чу, что ее зятя взяли в солдаты. У дочери, только что родившей, от горя пропало молоко в грудях, коровьего молока у них нет, теперь месячного ребенка кормит жванками — хлебом в воде, — и она просила молока у Л. Н-ча. Л. Н. попросил Александру Львовну давать ей молока из ее телятинского хозяйства. Л. Н. рассказывал это, тронутый и с участием, удивляясь, как кормят ребенка.

Сноски к стр. 123

^* Ее присылают Л. Н-чу.

^** Не помню, чтобы с декабря 1904 г. Л. Н. когда-нибудь что-нибудь нарисовал.

Сноски к стр. 125

^* «Произведение, премированное Академией» (франц.).

^** «Толстой ложно упрекает ученых, будто они полагают, что вселенная действительно такова, какою представляется внешнему восприятию человека... Ни один ученый, например, не считает, что Солнце вращается вокруг Земли, как это можно было бы по видимости заключить» (нем.).

Сноски к стр. 129

^* Записано 3 марта 1911 г.

Сноски к стр. 130

^* Дальнейшее, до окончания записи этого дня, а также вся запись 14 декабря, переписаны мною с черновых записей через четыре года.

^** А за завтраком достаточно ел и разговаривал с Ольгой Константиновной про новейшее письмо Черткова к нему (Л. Н-чу).

Сноски к стр. 132

^* Кажется, Н. В. Чайковского арестовали в то время в России и, кажется, дочь его из Лондона писала Л. Н-чу, прося сделать, что может, для отца.

^** Операция удалась, однако, больная, вероятно, умрет (нем.).

Сноски к стр. 133

^* Числа 17 и 18 декабря переписаны мною с черновых записей через четыре года.

^** «Войдите!» (англ.).

Сноски к стр. 135

^* Пропуск в подлиннике. — Ред.

^** «Токухон» введен японским министерством в качестве обязательного учебника для всех японских подданных.

Сноски к стр. 136

^* эти стражники на днях сменились.

^** большой свет (франц.).

Сноски к стр. 141

^* Л. Н. не этими словами выражался.

^** Л. Н. читал еще «Новое время», которое почти каждый день читает, и «Новую Русь».

Сноски к стр. 142

^* Есть такой молодой писатель, который явился к Федору Сологубу и просил позволить ему взять его имя.

Сноски к стр. 144

^* личным другом (англ.).

Сноски к стр. 145

^* Через несколько дней Л. Н. поручил мне написать Лебрену еще следующее:

«Я остался при своем мнении; очень жалею, хотел с вами согласиться.

До 34-й страницы, 2) — совершенно справедливо, а здесь начинается произвольное, совершенно произвольное определение лжи и истины посредством мысли и добра и зла посредством чувства. Это я нахожу совершенно произвольным и недоказанным.

Как существующая иллюзорность мира верно определена и верно показано, что действительно существует только сознаваемая нами зависимость (?) явлений, как справедливо это, так произвольно определение истины и добра и все дальнейшее, даже до самого конца. А мысли, которые начинаются с 39 страницы, слишком отрывочны и тоже безосновны. Вообще этическое учение совершенно отсутствует и не может даже быть выведено из метафизического учения Шпира. В этом, по-моему, главный и большой недостаток. От этого и понятия бога и добра, которые входят в его избранные мысли, совершенно произвольны»¹.

Сноски к стр. 146

^* чернорабочие (франц.).

^** преуспевание, борьба членов профсоюза с чернорабочими должна быть заменена (франц.). Далее пропуск в подлиннике. — Ред.