- 7 -

1906

1 января. Л. Н. поблагодарил меня за гостинец — перегородки для книг на полке. Спрашивал о родных, особенно о 82-летнем старике-отце, о его духовной, религиозной жизни. Спросил, как немцы судят об остзейских событиях (погромах баронских усадеб батраками). Я ответил, что в берлинском журнале «Die Wage» читал передовую статью русского немца-барона, в которой он приписывает восстание латышей-земледельцев необдуманному (с его точки зрения) без переходных мер, освобождению русским правительством крестьян в России с землей*.

Л. Н. переспросил:

— Остзейских?

— Нет, русских¹.

Л. Н.: Гм! Sehr... plausibel**.

Потом я рассказал Л. Н-чу, что у нас среди австро-венгерских славян со страхом ожидаются нападения немцев на южных славян. Не будь нынче обостренной борьбы из-за венгерского сепаратизма, поход на Солунь, вероятно, уже происходил бы².

Л. Н. слушал внимательно, но вряд ли считал возможным, чтобы это случилось.

Я передал Л. Н. просьбу двух друзей, чеха и словака, о том, чтоб он написал предисловие к статье Шкарвана «Словаки». Л. Н. сказал, что постарается. Статья должна была появиться книжкой в «Посреднике», но не появилась отчасти из-за ее недостатков, отчасти по заваленности «Посредника» работой более неотложной. Л. Н-чу рукопись и не была доставлена.

Л. Н., спрашивая о словаках, между прочим задал вопрос, сколько земледельцев среди словаков. Я ответил:

— Семьдесят пять процентов.

Л. Н.: Это хорошо.

Л. Н. спрашивал о характере словаков, об их политическом положении. Я ответил, что они мягкие, мягче великороссов, такие, как малороссы.

Л. Н.: Блаженны кроткие, ибо они унаследуют землю³. Мягкость — это сила и у животных. Да, и у животных кроткие побеждают.

Л. Н. спросил, есть ли словацкие большие города, и какие.

Л. Н.: Получаю ежедневно письма от русских помещиков о «Великом грехе». Пишут с раздражением, злобой: «Предлагаете такую меру, а вы сами как же поступили с вашими десятью тысячами десятин?»⁴ Это отчасти неприятно, отчасти хорошо: видно, задело за живое.

- 8 -

2 января. Вечером приехал кн. Д. Д. Оболенский. Рассказывал, как всегда, бойко, живо, интересно новости: о том, как русские войска («карательная экспедиция») в Остзейском крае поступают с крестьянами, делают их бродягами. Кто от солдат убежит, дом того сжигают; сожгли целые деревни. Кажется, и расстреливают тех, у кого находят оружие. Оболенский рассказывал, что в Москве, во время вооруженного восстания, пленных бесцеремонно расстреливали. Далее Оболенский рассказывал Л. Н., что́ читал у Руссо о Петре — что он имел talent d’imitation*, а более Руссо ни в чем не признает его великим¹.

Л. Н.: Как во всем совпадаю с Руссо! Петр был пьянствен, легкомыслен, кощунствен. У него пюпитр с Евангелием. Истинные православные сторонились его, и он выдвинул льстецов, которые остались около него и около его преемников, около Екатерины, вплоть до нынешнего Николая.

Д. Д. Оболенский: Из шведских архивов исходят сведения о Петре. Шкиперы ездили в Великий Новгород и говорили: «Прежде в большом городе на Охте была торговля, ездили туда, теперь — разврат».

Л. Н. спрашивал, что слышно.

Д. Д. Оболенский: Я был у Хомякова в Богучарове. Он надеется, что вы, Лев Николаевич, еще вернетесь к православию... О Витте, у которого теперь нет никого, кто его одобрял бы, говорит, что в нем демон.

Л. Н.: Демон — дьявол — отсутствие религии. Как в человеке нет бога — он животное. Баба, которая верит в......** — это ужасно. Но все-таки у нее религия, у теперешних же людей ее нет, нет бога, они животные. Так оно и есть. У Константина Леонтьева — у него есть хорошие рассказы², надо было бы их прочесть, — есть описания местностей, где по селился демон.

В газетах о Стасове, что с ним третий удар³. Ему 82 года. Л. Н. собрал книги и рукописи (тайные манускрипты о декабристах), которые получил от него (Стасову их дал кто-то, Л. Н. не помнит, кто, думает, что помощник библиотекаря должен знать), и послал их ему через М. М. Сухотина, кавалергарда-вольноопределяющегося⁴.

У Л. Н. слабый голос, а когда он говорил, был страшный шум. Я увещевал молодых людей, но не вняли.

4 января. Читали вслух «Три неправды». М. А. Шмидт возражала Л. Н., что того не может быть, чтобы мужики могли не повиноваться властям, — ведь они смотрят на правительство, как на священное, непогрешимое.

Л. Н.: Теперь есть два правительства — другое революционное, или одно раздвоенное. Народ не знает, которому повиноваться. Выход: не повиноваться ни одному и для выгоды и по смыслу нравственности, религиозности.

Мария Александровна противоречила, опять утверждая, что народ считает правительство непогрешимым.

Л. Н.: Нет. Мужики рассуждают. Солдаты не повинуются.

Л. Н. вспомнил про войска в Сибири, куда посылают генерала Ренненкампфа.

Л. Н.: От поездки генерала Ренненкампфа в Сибирь усмирять войска я ожидаю страшных происшествий¹. По военному закону, неповинующихся солдат нельзя иначе, как расстреливать. Он того и хочет. Если солдаты это узнают, дойдут до крайностей.

5 января. За обедом М. С. Сухотин, Оболенские, Александра Львовна говорили о поездке за границу. Едут Михаил Сергеевич и Александра

- 9 -

Львовна в Рим, потом в Канн, Париж. Оболенские — в Канн. Кто-то сказал, что Рим Александре Львовне наскучит. Л. Н. на это отозвался:

— Рима на полгода хватит: искусство, художественные памятники. — И Л. Н. разговорился о своем пребывании в Риме¹. Как занятно рассказывал! Сызнова переживал те времена сильных впечатлений молодости. Сходился в Cafè Greco с русскими художниками (вспомнил брата Александра Иванова — Сергея, еще назвал кого-то) и с каким-то лысым художником*. Потом его кто-то из них водил по Риму. Вместе обедали в дешевой харчевне, и они его устроили в дешевой квартире. (Михаил Сергеевич спросил, где; Л. Н. не помнил, не помнил и того, в гостинице ли или в меблированных комнатах. Михаил Сергеевич предположил, что где-то на Via Sistina или около нее.) Вечерами опять бывал с ними. Вместе работали они, занимались. Ходил в Риме по ателье испанских, французских художников. Раз зашел на Monte Pincio: там светское тщеславие, противно ему стало.

Зашла речь о какой-то семье за границей (m-me Helbig, урожд. кн. Шаховская), посетить ли ее Александре Львовне?

Л. Н.: Непременно.

Александра Львовна сказала, что стесняется идти, потому что не умеет хорошо говорить по-французски, и что она лучше не откроет рта, чем станет плохо говорить.

Л. Н.: Читай уже теперь вслух, а там учись, говори, как умеешь. Я с англичанами смело говорю, но перед Чертковым не могу. Я отослал его, когда мне пришлось говорить с англичанином. Германия, Франция благодаря знанию языка были мне так интересны. Англия же (из-за незнания языка) потеряла значение для меня.

По-итальянски Л. Н. говорил кое-как. И теперь просматривает письма и брошюры, книги и юмористически-сатирическую часть иллюстрированного итальянского журнала, который регулярно ему присылают².

Татьяна Львовна рассказала про жизнь на парижских улицах, об итальянских трамваях. Разговоры, aimabilité** парижан.

Л. Н.: В Москве едут в трамваях с таким настроением, как если бы провожали покойника. Я раз пробовал нарушить тишину, обратился к соседу. «А вам что за дело?» — ответил он. И еще другой подобный случай рассказал.

Л. Н. (Сухотиной (Н. М.), старшей сестре и воспитательнице десятилетнего Дорика): Наташа, читай Дорику и разъясняй «Мысли мудрых людей»***. Это из самых лучших вещей. Я прочел три дня. Содержание такое, что Дорик поймет. Надо ежедневно обращать внимание на религиозно-нравственное. Я читал письмо Ромма, написанное его питомцу Строганову. Какие пошлые, дурные наставления ему дает³. Надо обращать внимание на серьезное.

Говоря все Наталье Михайловне, Л. Н. как бы мимоходом вспомнил, что кто-то (я не расслышал — кто) читает детям ежедневно Евангелие, а уж хуже Евангелия трудно найти что-нибудь читать подряд. Книга Евангелий дурно составлена. Гете говорил, что нет хуже составленной книги, чем Евангелие. Сергей Львович заметил, что в «Мыслях мудрых людей» больше всего мыслей из Талмуда, а они нехороши.

Л. Н.: Нет, они хороши. — И прочел вслух первую, какая ему попалась: «4 января. Не осуждай ближнего своего, пока не будешь на его

- 10 -

месте (Талмуд)»⁴. Больше всего — из Рёскина, — продолжал Л. Н. — Сожалею, что Рёскин труден для детей. Имея в виду детей, надо переделать «Мысли мудрых людей».

ТОЛСТОЙ

Офорт Л. О. Пастернака 1906 г. с портрета 1901 г.

На другой день Л. Н. спросил Михаила Сергеевича, не имеет ли он чего-либо против того, чтобы Дорик читал «Мысли мудрых людей». Л. Н. говорил это так, словно извинялся.

Сегодня вечером и в предыдущие дни Л. Н. едва мог говорить, такой был шум. Когда он разговаривал с Марией Александровной и другими, сидящими около него, игравшие в карты (среди них М. С. Сухотин) шумели. Вчера я М. С. Сухотину сделал замечание, но Александра Львовна заступилась за него, и продолжали шуметь. Ужасное невнимание к Л. Н. Такого, кажется, еще никогда не было, как в эти дни: его не слушали и перекрикивали. А у Л. Н. голос очень слаб, нездоровится ему.

Л. Н., увидев в какой-то раскрытой газете портрет С. Н. Трубецкого, сказал:

— Какое жалкое лицо и какой почерк! По моей графологии, очень даровит и психически ненормален⁵.

Ночью приехали Абрикосовы. Уравновешенные, спокойные. Хрисанф Николаевич работает с рабочими, занят хозяйством. Утром приехали из

- 11 -

Москвы К. А. Михайлов и С. Д. Николаев. Рассказывали про бои 6—18 декабря в Москве, стрельба продолжалась 12 дней. Еще третьего дня искавшим своих близких полиция показывала груды трупов (наверно мерзлых) в сараях за Пресней. Революционеры исходом революции, т. е. тем, что проявили такую силу, не недовольны. Михайлов и Николаев жалеют, что печать — малые, до десяти листов издания — опять стеснена, что они не воспользовались временем и не напечатали хоть «К рабочему народу». Прошли ведь такие вещи, как Записки Кропоткина⁶. С. Д. Николаев сожалеет о стеснении печати еще и потому, что опять нахлынет заграничная подпольная печать. Об этом говорилось и утром за чаем без Л. Н. и вечером при нем. Л. Н. задумчиво, молча слушал. Переспросил со страдальческим выражением лица, полусаркастически:

— Сколько же (думали напечатать «К рабочему народу») — три тысячи экземпляров?! А девяносто девять из ста печаталось возбуждающего... По французской пословице: есть говорящий и слушающий, а того, сотого, не слушают.

Разговоры были очень оживленные, интересные. Много, быстро говорили. Каждый знал что-нибудь интересное и важное для сообщения, торопился вставить. В этих многолюдных, шумных беседах яснополянских попадается премного интересного, мне кажется — самого интересного, такого, что не прошло через газеты, но все-таки большинство разговоров — отклики на то, о чем пишут в газетах. Большинство посетителей — все-таки люди партийные, политизирующие. Все сыновья Л. Н. и большинство друзей Л. Н. таковы; таковы Николаев и Михайлов. Исключение — Оболенский, Абрикосов: они не партийные. Л. Н. хвалил статью С. Смирновой, появившуюся раньше в фельетонах «Нового времени», а теперь книжкой: «Царство толпы»⁷. Эту статью читали вслух третьего дня. Она цитирует много из Тэна. Потом Л. Н. говорил о Ромме, воспитателе Строганова. Как он с друзьями, всех их было шестеро приговоренных к смерти, сами покончили с собой. Ромм первый вонзил себе кинжал в сердце, другой вырвал и вонзил его в себя...⁸ Они (Ромм и другие) переняли у Руссо одно внешнее, в остальном их характеризует безумие и бессердечность.

6 января. Вечер. Л. Н. вышел в 10.30, сел и сказал:

— Читал книгу «Contrite Hearts» Бернштейна¹. Мне жутко от нее.

Л. Н. опять советовал Наташе читать и разъяснять Дорику «Мысли мудрых людей». Открыл 6 января и прочел: «Грех всего мира есть, в сущности, грех Иуды. Люди не верят в своего Христа, а продают Его»². (Л. Н. разъяснил, что человек не верит в своего бога, продает его за удобство, тщеславие и т. д.)

Л. Н.: Если буду здоров, переделаю, своими словами изложу (труднопонятные мысли Рёскина и других).

Л. Н. спросил: кому отдать 600 р., которые получил из разных мест для голодающих. Андрей Львович рекомендовал в Ефремов (Ефремов — центр голода в Тульской губернии), Михаил Сергеевич — своему сыну. Но Л. М. Сухотин оказывает помощь деньгами, а Л. Н. рекомендует столовые.

Л. Н.: Самая лучшая форма — столовые. Самая скромная. Равняет всех. Сначала богатые стыдились. Вопрос, где открывать столовую? У самых бедных. Там и отходы употребятся. Первая столовая (когда Л. Н. помогал в Бегичевке) была у вдовы; прекрасно готовила³.

Мне кажется, что Л. Н-чу все-таки такая помощь — даром давать — кажется неморальной. Лучше доставлять заработок. Когда заходил разговор о помощи голодающим, Л. Н. неохотно говорил о своем участии, он не был удовлетворен своей деятельностью; говорил, что это была такая малая, недостаточная помощь. Он даже бросил не докончив, уехал.

Sir Tollemache Sinclair прислал Л. Н. статью о мальтузианстве⁴.

- 12 -

7 января. Вечером концерт Гольденвейзеров¹. В моцартовских вещах есть мотивы чешских народных песен.

Уехали Е. В. Оболенская с А. Л. Долинино-Иванской и внучкой. Утром поедут Сергей Львович, М. С. Сухотин с семьей, Оболенские и Александра Львовна в Тулу на дворянское собрание.

Говорилось о нем как о последнем, как если бы ехали на похороны этого собрания.

8 января. Воскресенье. Л. Н. дал мне сербское письмо по поводу «Конца века», написанное на основании английского реферата об этой статье.

Л. Н. сказал, что в «The Review of Reviews» есть реферат о «Конце века», очень слабый, в котором не понято и не подчеркнуто самое существенное¹.

Л. Н. рассказал, что, гуляя с Гольденвейзером, встретили свадьбу — десять саней. Выпивший мужик стал говорить, что их возбуждают против господ, но что они не будут громить. Говорил это так, будто они могут, но по своей доброте не будут этого делать.

9 января. Понедельник. Л. Н. расспрашивал Александру Львовну о том, что происходило на вчерашнем дворянском съезде в Туле. Под вечер возвратился Николай Леонидович с Тульского дворянского съезда. Постановления реакционные: выразить Дубасову благодарность за подавление вооруженного восстания в Москве.

Л. Н.: Ужасно!

Николай Леонидович: Просьба к губернатору, чтобы имел достаточно войска, казаков, выписать их на свой, губернский счет.

Л. Н.: Ужасно!

Николай Леонидович: Закрытие сельскохозяйственной школы в Богородицке и смещение учителей-социалистов.

Л. Н. с выражением горечи в глазах:

— Войско, полиция... Эти средства материальные, физические не действуют, одни духовные действуют. Поставить своих учителей — религиозных, где их взять, а механические средства ничего не помогут.

Николай Леонидович рассказал про 15-летнюю дочь Грушецкого, революционерку, которая ужасалась, что Аля Сухотин не принадлежит ни к какой партии.

Л. Н.: Самый серьезный возраст (15—16 лет): в нем являются вопросы жизни, особенно у мальчиков, и по внушению серьезный...

Сидели в зале: Л. Н., Софья Андреевна, Татьяна Львовна, Мария Львовна, Николай Леонидович, Юлия Ивановна, А. Б. и А. А. Гольденвейзеры и я.

Александр Борисович играл Шумана, Шуберта и много Шопена. Татьяна Львовна хвалила Шумана, Л. Н. сказал, что он неблагородный (?)¹. А о Шопене — что у него предопределенность; что он выражает, как оно уже сложено в душе человека, и только снимает лишнее.

В американском еженедельнике «The Independent» 4 января 1906 г. опубликовано письмо будто бы Л. Н. к царю и его помощникам, в котором за то, что происходит в России, обвиняет единственно правительство. Это письмо подложное, «faux», как выразился Л. Н. Он поручил Марии Львовне написать Эрнесту Кросби, чтобы опровергнуть это («that that is a mistake»*)².

Л. Н. рассказывал о смерти декабриста Волконского, Записки которого читал.

— Много этих Записок, и таких, которые не изданы до сих пор, — сказал Л. Н. — У него были опухшие ноги, но ходил. Вечером лег спать. Призванный

- 13 -

доктор сказал, что умирает, так и не проснулся³. Ему было 78 лет, как мне. Молодой человек, — сказал Л. Н. серьезно. Потом Л. Н. вспомнил, что Достоевский умер после бестолкового разговора со своей сестрой.

Софья Андреевна: Так умереть скоропостижно лучше, я так желала бы. И пусть со мной случится на лестнице, лучше чем на кровати.

Николай Леонидович рассказал новость из Тулы о скоропостижной смерти Писарева.

Вечером Л. Н. играл в шахматы с Гольденвейзером и потом сам пожелал, чтобы играли в винт.

Когда Гольденвейзеры уехали, Л. Н. рассказывал, где гулял — хотя дурно себя чувствует, голова болит, — он гулял через деревню переулком к купальне.

— Чуть меня огромная собака Герасимова не съела: ухватила за подол, — сказал Л. Н.

Не знаю, по какому поводу Л. Н. вспомнил, что Н. Н. Страхов говорил, что весь Восток, Китай застегивает поддевки на левой стороне, как в России одни женщины. Потом говорил:

— У меня на столе фотографии трех братьев. Как живо о них вспоминаю! Николай Николаевич — большой нос и свислые плечи, подвижник, герой. Героями бывают телесно слабые люди.

Софья Андреевна: Тушин.

Л. Н.: Ромм⁴; брат был бы на то же способен, Орлов — физически исполин — трус.

Мария Львовна спросила:

— Никто из детей не похож на Николая Николаевича?

Л. Н.: Андрюша — немного носом. Это грубо, но так есть, как метко выразился Тургенев о Николае, что он имеет все добрые свойства, чтобы быть писателем, но не имеет недостатков, нужных для этого, — тщеславия, желания выделиться⁵. А у Льва, наоборот, только недостатки и есть: этот зуд, нетерпеливость, только поскорее бы высказаться⁶.

Софья Андреевна: Как Николай Николаевич хорошо рассказывал!

Л. Н.: Он имел художественное чувство, искусство речи, но был скромен. Этим довольствовался.

10 января. У Л. Н. голова меньше болит, но расстройство желудка, печени продолжается.

— Я думаю, — сказал Л. Н., — что в старости все болезни, которыми страдаешь, чаще бывают и дольше, и промежутки здоровья реже. Скучно бывает, когда есть хорошая работа — а не можешь. Но стараюсь привыкать к этому состоянию.

Юлия Ивановна говорила Л. Н., что Маша хочет советоваться с докторами о хирагре. Николай Леонидович против этого; если нужны доктора, то лучше поехать в санаторий.

Л. Н.: Я тоже не за докторов. Еще в зависимости от докторов жить!

Л. Н. (к Юлии Ивановне): Писем накопилось! — и показал рукой кучу в полтора аршина. — Боюсь, что там и такие накопились, на которые надо ответить и которых я не отметил. Стараюсь отмечать, но иногда бываю в дурном, ленивом расположении. Надеюсь на вас, что вы отложите такие письма.

Л. Н. вспомнил письмо Юшко (который за участие в созыве съезда Всероссийского крестьянского союза вместе с другими находился под арестом; они объявили на 7 января голодовку): самоуверенность, самомнение и, главное, озлобление¹.

Татьяна Львовна говорила о том, что хочет продать лес. Л. Н. советовал ей самой его свести, нанять мужика, который был у лесопромышленника.

- 14 -

НАЧАЛО РАССКАЗА «ЗА ЧТО?» (ЧЕТВЕРТЫЙ ВАРИАНТ)

Машинопись с исправлениями Толстого, 1906

«Л. Н. ...дал Наталье Михайловне читать вслух из книги Максимова «Сибирь и каторга» о польской чете, жившей в Уральске после 1831 г. ...». — Запись от 20 января 1906 г.

— Купеческие дела гораздо лучше налажены, чем хозяйственные, — сказал Л. Н.

11 января. Приехала М. А. Шмидт. Рассказывала Л. Н., как говорил крестьянин из Ягодного с новоколпенским мельником Зябревым и еще другим кулаком: «Работаю о хлебе и щах, от зари до ночи круглый год, на подати и пошлины. Я земли купить не могу. Через Крестьянский банк покупают ее богатые мужики, и будет миллион новых помещиков из крестьян, которые нас будут больше жать, чем старые». Мария Александровна говорила по обыкновению горячо, взволнованно. Л. Н. слушал и в разговоре высказал мысль, что Крестьянский банк ничего доброго не сделает. Мария Александровна сказала:

- 15 -

— Пошлю Витте ваше письмо к Бондареву¹.

Л. Н.: Пошлите Витте; секретарь бросит его в корзинку.

Вечером, после чаю, огорчительный спор между Л. Н. и Николаем Леонидовичем. Без меры спорили и не уступали. Л. Н. задыхался. Началось с разговора о государственных долгах России. Дунаев полмесяца тому назад утверждал, что есть восемь миллиардов долгов и еще три миллиарда частным банкам, которые не фигурируют в росписи. Л. Н. заметил:

— Когда это будет, что люди откажутся платить государственные долги, заключенные Екатериной на завоевание и удерживание Польши, Маньчжурии, которые не нужны народу, а это стоит миллиарды.

Николай Леонидович возразил, что не могут отказаться, что другие государства принудят их платить. Спор был ужасный; больно было слушать; сидишь, как на иголках; спорят не для того, чтобы убедить, а чтобы не уступить. Знаешь, что у Л. Н. печень болит и видишь, как ему трудно, как горячится, и никто не знает, как вступиться, прекратить.

Л. Н. сдавленным голосом, почти всхлипывая, с трудом выговаривает:

— Как же я, сидя у других на плечах, могу быть нравственным? От мужиков научился жить. Нравственность возможна только при работе, при простоте жизни. Когда это узнал, это был мой путь в Дамаск. Это пробудило мою религиозную жизнь. Стыд и страдание от барской жизни.

Л. Н. видит на своих детях, куда ведет изнеженная, господская жизнь. Он вынужден проповедовать обратное: здоровую, целесообразную, активную, трудолюбивую жизнь (не на плечах других).

12 января. Татьянин день. Завтра уезжают Оболенские, М. С. Сухотин и Александра Львовна.

Л. Н. сегодня кончил «К правительству, революционерам и народу». Читали вслух в ремингтонной комнате. Читала Александра Львовна. Л. Н. ей сказал: «Как ты хорошо понимаешь! Читаешь точно с теми интонациями, как нужно».

Когда кончилась статья, наступило гробовое молчание. Л. Н. ждет замечаний от Марии Александровны и, главное, от Михаила Сергеевича. Михаил Сергеевич встал и ушел.

После Л. Н. отвел в сторону Александру Львовну и сказал ей:

— Михаил Сергеевич молчит, ну что ж он может сказать; он не может сочувствовать этой статье.

За чаем, увидя декадентскую коробку на столе, Л. Н. сказал:

— На моей памяти искусство живописи перешло от неестественного к естественному, реальному, а теперь от реального к фантастическому, декадентскому. Но у неестественного были свои законы — классическое; в декадентском их нет.

Юлия Ивановна: Я признаю декадентское в декорациях. Декоративное, если художник талантливый, хорошо выходит.

13 января. Прощались и уезжали за границу Оболенские, Михаил Сергеевич и Александра Львовна. Все, и Л. Н., очень плакали при расставании. Л. Н. дал Александре Львовне в путь книжку «Мысли мудрых людей». Мария Львовна уезжала больная (хирагра). Остались: Л. Н., Софья Андреевна, Татьяна Львовна с падчерицей Натальей Михайловной, пасынком Дориком и с дочкой, Юлия Ивановна и я.

Вечер. Тихое, семейное, любовное настроение.

Морозный день. Утром — 15°, вечером — 17°. Привезли телеграмму с тульской почты: «Reynold’s Newspaper» из Лондона спрашивает Л. Н., что он думает о результате выборов в английский парламент.

Л. Н. спросил про них; я сказал, что победили либералы против тори и юнионистов.

- 16 -

Л. Н.: Гороховые шуты! Отвечу: «Ни те, ни другие мне неинтересны»*.

Л. Н.: Получил от Черткова письмо. Советует написать в газеты, чтобы тот, кто издает мои сочинения, не издавал их с пропусками, а чтобы обращался за оригинальными текстами к нему. Исполню².

К чаю Л. Н. не выходил. Читал у себя в кабинете Записки Волконского.

14 января. За обедом: Л. Н., Софья Андреевна, Татьяна Львовна, Наталья Михайловна, Дорик, Юлия Ивановна и я. Софья Андреевна говорила о предстоящей ей ночью поездке в Москву и о концертах, на которые пойдет. Татьяна Львовна говорила, что ей Шуберт не нравится.

Л. Н.: Я люблю простоту, наивность. А гениальность и наивность всегда совпадают. А у Шумана и Шуберта ее нет.

Татьяна Львовна: У Шопена есть. Он выше всех.

Л. Н.: Нельзя Шопена сравнивать.

Потом мне говорил, что получил от Шкарвана письмо, хорошее и очень спокойное. Жалеет, что мне раньше писал жалобу на Черткова. Чешский перевод «Круга чтения» появляется, и он не мог бы два перевода сразу делать. Редактора на первую половину немецкого перевода имеет. Редактирует его Шмит. Гонораром поделятся¹.

Л. Н.: Появится ли первый том «Круга чтения»? Нецензурен в религиозном отношении. Могут его остановить**. Одна надежда — прокурор Синода. Как это странно: Алеша Оболенский управляет попами!² Я его знал мальчиком, с отцом его знаком был. Он неглупый и имеет взгляд на православие. У него православие по Соловьеву — высшее, очищенное.

Л. Н. (к Юлии Ивановне): Если мне будет работаться, как вчера, то поправлю письмо в газеты и «К правительству, революционерам и народу», и их сегодня отвезет Софья Андреевна в Москву³. Надоела мне эта статья! Все одно и то же, что в «Конце века», только с другой стороны. Если бы появилась в России, могла бы быть полезной. Но вряд ли найдет издателя.

Л. Н. вспоминал с Софьей Андреевной каких-то знакомых и заметил: — Сколько людей мне пишут, а от старых знакомых писем нет, хотя желал бы, чтобы писали. Они по скромности не пишут.

Юлия Ивановна сказала, что много людей арестовывают — и крестьян, особенно в Саратовской губернии.

Л. Н.: И в Ламинцове*** арестовали семь человек.

Софья Андреевна: Они хотели сжечь усадьбу.

Л. Н.: Там помещик Кривцов виноват. Он как поступает: поднял пруд, чтобы прибавить колесо на мельнице, этим затопил луга крестьянские. Крестьяне судились пять лет, ничего не добились. Тогда прокопали плотину, Кривцов починял ее. Бабы — они считаются безнаказанными — напали на рабочих и прогнали их. Суд приговорил крестьян к 500 рублей штрафа. Крестьяне не платили. Пришел становой отнимать скот, начал с крайней избы. Мужик не дал отнять коров, остановил лошадь станового. За это присудили его на три года в острог****. Пока там сидел, баба ходила за помощью и рассказала, что сгорела.

- 17 -

ТОЛСТОЙ ВЕРХОМ НА ТАРПАНЕ

Картина (масло) Ю. И. Игумновой, 1905—1909 гг.

Музей-усадьба Ясная Поляна

Софья Андреевна: Ведь мужики были правы.

Л. Н.: Совершенно правы. Нужно удивляться их терпению.

Л. Н. сказал, что Дорик плохо читает.

Татьяна Львовна: Да, как шестилетний, а ему десять.

Л. Н.: Поспеет. Не надо налегать. Это такая ошибка! Ребенок растет, развивается в одну сторону, от него хотят, чтобы развивался в другую сторону — умственную.

Софья Андреевна уезжала в Москву. Поручила наблюдать за Л. Н., особенно спрашивать, куда ходит гулять: «Это у меня кошмар — где-нибудь упадет и не скоро найдут его». — И вспоминала про дороги его обычных прогулок. До сих пор спрашивали его Мария Львовна, Татьяна Львовна или Софья Андреевна. Л. Н. один день ходит пешком верст семь, другой день ездит верхом верст 12—20, любит делать кругообразные прогулки. Иногда по таким местам леса Засеки, куда, кроме него, никто не заглядывает. Зимой, разумеется, может ходить и ездить только по дорогам. Но и тут ездит по многочисленным следам, по отводам, откуда дрова возят, и часто блуждает.

Я сообщил Л. Н. свои замечания к «Правительству, революционерам и народу». Л. Н. их все уважил и, кроме того, сказал, что хорошо было бы вставить то, что он мне говорил лет 12 тому назад, — что крестьяне, предоставленные сами себе, лучше развиваются, чем под опекой интеллигенции и правительства, взимающего с них подати.

Я сказал Л. Н., что либералы (и другие государственные люди) приблизительно такие же, как попы. Хорошие между ними стремятся служить народу тем, что желают делать меньше зла, чем их сотоварищи.

- 18 -

Л. Н.: И прежде всего в религиозной жизни. Прогресс происходит вопреки правительству, оно задерживает его. Либералы имеют оправдание, что делают меньше зла, чем правительственные люди.

Л. Н-ча знобит.

15 января. Л. Н. получил из «Посредника» народные издания: «Крестник», «Три старца», «Работник Емельян и пустой барабан», «Сестры» (Мопассана) и так обрадовался им, как если бы это были первые издания лет 20 тому назад* ¹. «Сестры»² дал читать Юлии Ивановне и через четыре дня спросил ее, как ей понравилось, и сказал восторженно-страдающим тоном:

— Я это без волнения не могу читать никогда. Л. Н. рассказывал:

— Сегодня был у меня крестьянин из деревни Великокняжеской. Из девяти стогов увезли четыре, это должна была быть их отава. В прошлом году поздно косили, отавы не было, потому в нынешнем году увезли четыре стога. За это сено и за фазанов принудили казаками общество отказаться от семи. Это новая безнравственная мера уже и потому, что их наделы захватят богатые мужики. Это их и склоняет поступать так. Хотел бы написать письмо к народу, что земельный вопрос поднят, ему (народу) надо только смирно ждать³. Как во время освобождения два года прошло, пока осуществилось, так и теперь может продлиться. Крестьянские бунты только на руку реакции. Во время освобождения возникли бунты в Казанской губернии, и партия помещиков, которая была против освобождения, указывала на них как на предвестников того, что будет. Чуть удалось против них провести освобождение. Уже третьи мужики были у меня, и все поняли это сравнение и согласились, что надо соблюдать мир.

Л. Н. получил от Черткова новую посылку книг. Просматривая их, сказал Наталье Михайловне о Библии (Сэндерленда):

— Хорошая книга. Ты бы прочла ее, обучаешь Дорика.

Наталья Михайловна: Он мне задает вопросы, на которые трудно ответить.

Л. Н.: Ты не отвечай ему неправду, уже и по той причине, что, как только он заметит, что ты не уверена в правоте того, что ему отвечаешь, — потеряешь авторитет.

Л. Н. вялый, и знобит его. Не обедал. Только в 10 часов вечера, перед чаем, съел суп.

16 января. Приехал И. К. Дитерихс. Рассказывал, что в газетах пишут о новых крестьянских волнениях и о новых волнениях солдат во Владивостоке, Харбине. В имении Языковых (20 верст от Ясной Поляны) казаки забили одного крестьянина до смерти. Потом в Туле они пьянствовали, и все потчевали их.

День рождения Н. М. Сухотиной. Л. Н. подарил ей «О вере, разуме и молитве» и «Мысли о воспитании и обучении» (изд. Черткова) с собственноручными надписями, имея в виду, что она учит Дорика.

Урядник принес Л. Н. бумаги.

Л. Н.: Как только официальные бумаги — ничего не понимаешь. — Но Татьяна Львовна прочла вслух, поняла и показала Л. Н., где подписать. Л. Н. пошутил:

— Нельзя ли написать вместо «получил» — «поздравляю с праздником»?

Бумаги были о том, что Л. Н. поручается за Ландера, что не убежит, когда выпустят его из-под ареста, и дает две тысячи рублей залога¹.

- 19 -

ТОЛСТОЙ И ЧЕХОВ

Гаспра, 1901

Фотография П. А. Сергеенко

«Сергеенко привез много фотографий. Показывая Чехова с Л. Н., сказал: «Какая пенная теперь, а тогда как вы были недовольны, Софья Андреевна, что я снимал». — Запись от 22 января 1906 г.

Л. Н. получил сегодня письмо харьковского помещика В. А. Шейермана. Чувствуя братство, равенство с крестьянами и чувствуя греховность отстаивания своей помещичьей земли, он созвал сходку, разъяснил крестьянам положение, отдал землю, 860 десятин, обществу и стал его членом, получив надел. Письмо это послал, как пишет в письме к Л. Н., в «Русские ведомости» и «Русское слово», но его не напечатали².

Л. Н.: Две либеральные газеты, не какие-нибудь случайные, отказали. Газетная деятельность самая скверная. Им только нужно вздор писать; как только серьезное сообщение — им не нужно. В этом письме нет ничего, кроме хорошего. Но газетам нужны платформа, пропаганда. Я как раз нынче получил севастопольскую газету... Все это так написано. Директор тульской гимназии называл адвокатов прелюбодеями слова; газетная деятельность — такое же прелюбодеяние мысли.

Потом И. К. Дитерихс читал вслух «Открытое письмо к землевладельцам» В. А. Шейермана.

Л. Н.: Какое сердечное, правдивое! И это письмо не напечатано! Это удивительно, то есть неудивительно, потому что это не платформа. Что же, тут, кроме хорошего, ничего нет.

Л. Н. помолчал, ожидая, какое мнение выскажут другие. Все пришли в восторг и умиление от письма.

Л. Н.: Подает руку крестьянам с доверием, искренне обращается к ним, разъясняет им и мирит их с господами. Михаил Сергеевич, хороший, правдивый человек, сказал после дубасовского усмирения: «Что же делать:

- 20 -

словами толковать с ними нельзя, иного не остается, как нагайки, оружие». Как легко сказано: «Словами разъяснять нельзя». — «Именно вам надо разъяснять, — сказал я ему, — открытыми письмами или найдите себе газету, найдите людей, которые растолковали бы народу значение манифеста 17 октября. Послать таких людей, как вы, Абрикосовы, или хотя бы каких-либо правдивых людей, а не становых. Крестьянам объяснить, что царь обещал решать земельный вопрос и что будет это делать Государственная дума; что сразу этого нельзя сделать, надо мирно ждать». Вопрос освобождения крепостных был поднят Александром Николаевичем во время его вступления на престол в 1856 году и был решен только в 1861 году.

— Мне, вам, а может быть, и Душану Петровичу, — продолжал Л. Н., — живущим в стороне, в тихом месте, — спокойно; Софье Андреевне, милой Тане волноваться нечего, они должны радоваться, что в Москве революционеров разгромили, потому что с этим связан вопрос их собственного благополучия. Дубасов защищает их жизнь богатую, к какой они привыкли. Когда Михаил Сергеевич утверждает: «Да, но вот на это я могу вот что возразить», — и он делает замечание, за которым я чувствую Кочеты (помещика).

Иосиф Константинович получил сегодня от Э. Моода тысячу рублей для голодающих из гонорара, полученного им за перевод «Воскресения» на английский язык³. Иосиф Константинович передал их Львову в Тульскую губернскую земскую управу. Л. Н. тоже хотел послать Львову 600 р., которые он получил для голодающих, но потом решил послать их Бобринской в Ефремов и поручил Иосифу Константиновичу попросить Львова, чтобы в отчете привел имена жертвователей.

Л. Н. с Иосифом Константиновичем ушли в кабинет. Там, как мне говорил Иосиф Константинович, по поводу предложения М. С. Сухотина на дворянском собрании, которое было на днях в Туле, переселять крестьян вместо того, чтобы приговаривать их к каторге, Л. Н. сказал:

— Он в оправдание этой жестокости говорит, что из двух зол это все-таки меньшее, потому что за бунты они отвечают каторгой. По поводу этого мне вспомнилось: один мягкий, добрый человек⁴ в старое время предлагал выкалывать глаза каторжникам на том основании, что с каторги бегут люди и их за это бьют плетьми, и будет гуманнее лишить их возможности бежать и получать жестокие наказания. То, что предлагает Михаил Сергеевич, напоминает мне эту меру.

Говорили о Чаге. Л. Н. сказал:

— Я знаю, что его вернули из ссылки, но где он, он мне не писал. Чага принадлежит к тем редким по совести людям, которые не хотят со своим я возиться и навязываться кому-нибудь. Вот и этот Шейерман, который мне прислал письмо. Письмо это прекрасное, но я ответил ему: может ли он сам себе ответить, сделал ли он это для бога или для славы людской? Я думаю, что еще много препятствий стоит на его пути. Но это удивительно напоминает время перед освобождением крепостных, когда тоже находились лица, которые решили порвать с рабовладельчеством, и к ним тоже относились отрицательно, недоброжелательно.

Иосиф Константинович рассказывал Л. Н. о пьянстве, о многочисленных шинках в деревнях, и что он думает, что без монополии не было бы такого пьянства.

Л. Н.: Запрещенный плод. На моей памяти в Малороссии можно было вольно вино курить и продавать водку, и пьянства было меньше.

За вечерним чаем в зале Иосиф Константинович рассказывал, с какими большими лишними тратами ведутся земские работы в одном из уездов Тульской губернии, где голод. (Теперь ему поручили ведение их.)

Л. Н.: Это ужасно. Народ голодающий опекают никуда не годящиеся люди, за полторы тысячи рублей жалованья.

- 21 -

Иосиф Константинович рассказал про предложение вышедшего в отставку министра Кутлера выделить из государственных земель и лесов наделы для крестьян⁵.

Л. Н.: Ко мне приходят крестьяне спрашивать, покупать ли им землю. Я им говорю: покупайте обществом. Что купит общество, это будет верно ваше, а что купит товарищество, это перейдет в руки богатых мужиков.

18 января. Л. Н., Татьяна Львовна, Наталья Михайловна, Дорик, Юлия Ивановна и я. Иосиф Константинович пополудни уехал. Л. Н. кофе не пил и мало ел за завтраком и обедом. Сказал:

— Не хочется сладкого, жирное — противно. Слабость. Тоскливое состояние и умственно-ленивое. Борюсь. Сердился на лошадь: она ужасно пугливая, палка лежит — шарахается. Нервное состояние.

Три дня тому назад Л. Н. послал Н. В. Давыдову в Москву «К правительству, революционерам и народу», чтобы поместил где-нибудь. У Л. Н. мало надежды, что в России кто-нибудь издаст это. Нового писать еще не начал. После окончания каждой работы так проводит несколько дней в отдыхе, нерешимости, что́ начать. Сегодня переписывал февраль «Круга чтения», позже озаглавленный «На каждый день», для народа и молодежи. Сказал, что ждет в эти дни И. И. Горбунова, потому что должен выйти первый том «Круга чтения». Несколько дней тому назад сказал, что скучает по Буланже.

Татьяна Львовна за обедом рассказала о Вене и о Гадерсдорфе возле Вены, где посетила Григоровича¹. Л. Н. вспоминал Сашу и Машу. «Где они сегодня?»

Вечером Л. Н. пришел к чаю поздно, когда нас уже не было.

19 января. Л. Н. получил от Марии Львовны письмо из Москвы. Настроение там нервное, подавленное. Дунаев и другие нервны, удручены. Студент пошел просто из любопытства — смотреть Пресню. Его задержали, нашли у него какую-то бумагу, избили его до смерти. Говорят, что на Ходынке каждый день расстреливают революционеров.

За обедом: Л. Н., Татьяна Львовна, Юлия Ивановна, Наталья Михайловна, Дорик и я. Л. Н-чу сегодня хуже вчерашнего. Все-таки поехал верхом в Овсянниково (туда и обратно 13 верст) и, не нашедши Марии Александровны дома, напрасно дожидался ее приезда с поездом из Тулы на станции Козлова-Засека. Там ему рассказывал начальник станции М. П. Случевский об увольнении железнодорожных чиновников и телеграфистов. «Этим могут вызвать новую беду», — сказал Случевский. Л. Н. ответил ему: «От этого беды государству не будет».

Татьяна Львовна спросила шутя:

— Начальник станции простил тебя? (Начальник станции нагрубил Л. Н. летом.)

Юлия Ивановна спросила Л. Н., все ли собаки ходили гулять с ним.

Л. Н.: Все, кроме Белки.

Юлия Ивановна: А Карая не обижали? — И пошло о собаках, потом о коровах. О животных. У Толстых очень любят животных и так тонко наблюдают, знают их характер!

Л. Н. вспомнил, что сегодня был у него молодой человек с таким вопросом: «Я слышал, что вы заводите новую веру и награждаете».

Л. Н.: Какой хороший рассказ Новикова, запасного солдата, «На войну» — превосходный. Как это сильно! Я читал его раньше в рукописи и только сегодня напечатанным. Следовало бы его перевести, напишите Шкарвану. Надеюсь, сумею написать — никогда не обещаю вперед — маленькое предисловие. Это обратит внимание — по заслуге. Думаю, наверное, напишу¹. И другая вещь Новикова: «Голос крестьянина» как хороша! Вы читали? — спросил меня².

- 22 -

Л. Н. рассказал, что читал книгу Максимова «Сибирь и каторга»³. Бежавших каторжников приковывали к тачкам или к стене. Несколько человек сидели в одной комнате, но по деревянным каморкам. Длины цепей хватало, чтобы могли голову на порог положить. Рассказывали себе сказки. Какое благодеяние правительства!.. Лунина, декабриста, тоже приковали к тачке, и умер так.

Я спросил, приковывают ли до сих пор.

Л. Н.: Нет, но и теперь что за зверства! Маша писала, что на Ходынке расстреливают пойманных революционеров. Довольно того, что рассказывают.

Л. Н. сильно протестовал против разговоров о Всероссийском крестьянском союзе, которому приписывали большое значение.

— На 100 миллионов крестьян там <на съезде> было 100 представите лей, — сказал Л. Н.

20 января. Приехал Орлов, сын друга Л. Н., сотрудник «Русского слова», спросить, что Л. Н. пишет. Л. Н. обстоятельно с ним говорил, вместе гуляли. Орлов незастенчивый, простой и, кажется, сведущий человек. Интервью будет писать неохотно, потому что Л. Н. сам лучше напишет, что́ хочет сказать. Орлов вечером уехал. Л. Н. не позабыл дать ему отправить ответную телеграмму «The Reynold’s Newspaper», London.

Софья Андреевна вернулась из Москвы. Рассказывала, что была в театре на «Франческа да Римини»¹.

Л. Н.: Что ей не дают покоя столько столетий!

Софья Андреевна рассказала содержание, давно потерявшее значение. Одна постановка красива.

Заговорили о Шаляпине.

Л. Н.: Я не слышал Шаляпина. Хорошо рекомендует его — смелость* ².

Письмо Шейермана и сопроводительное письмо Л. Н. не напечатали ни в «Русских ведомостях», ни в «Русском слове», куда их Л. Н. послал.

Софья Андреевна с Натальей Михайловной играли в четыре руки Гайдна³. Вспомнили, что Танеев, первый пианист мира, должен приехать с Гольденвейзерами играть на двух фортепьянах.

Л. Н. вышел к чаю, когда Татьяна Львовна собиралась уходить.

— Погоди, Таня, погоди, — сказал Л. Н. и дал Наталье Михайловне читать вслух из книги Максимова «Сибирь и каторга» о польской чете, жившей в Уральске после 1831 г. Как жена везла в гробу будто бы кости двух детей, умерших в ссылке, а там был спрятан ее муж; как в Саратове это заметили, его сослали в Нерчинск. Она последовала за ним, там умерла от чахотки. Эту книгу Софья Андреевна привезла для Л. Н. из Москвы**.

Читали из той же книги о Сироцинском, Шакальском, как они в Омске создали тайное общество и готовили восстание Сибири. Заговор был раскрыт. Вождей держали четыре года под следствием в тюрьме, потом наказали: давали до семи тысяч палок. Один Шакальский выдержал палки⁵. Л. Н. много говорил о самой книге. Очень трогал его, между прочим, рассказ о татарах, вотяках, черемисах.

— За благодетеля Александра II восемнадцать тысяч поляков сослано в Сибирь! — закончил Л. Н.

Л. Н. после утренней прогулки почти каждый день сам читает Дорику «Мысли мудрых людей». Пересказывает их ему самым простым, народным

- 23 -

языком, избегая иностранных слов, и так записывает их для начатого им нового «Круга чтения» для народа и детей.

ТУЛА. РЫНОК

Фотография, 1900-е гг.

Л. Н.: Иностранные слова, как они ни неприятны, но они полностью покрывают понятие, а при переводе этих слов один конец (понятия) торчит. И они очень важны тем, что сближают людей. Esprit, дух, Geist, mind, spirit — у каждого свой оттенок. Делаю второй месяц «Круга чтения» для народа. Приходится вместо иностранных слов вставлять русские. Хоть всегда можно, но иногда в ущерб смыслу, например: «хронический» так и хочется оставить, «постоянный» — не то. «Спорадический» — «порывами».

Разговор о том, как соблюдение субботы делается суеверием, хотя Христос сказал: «Не человек для субботы, а суббота для человека»⁶.

Л. Н.: Соблюдение субботы не вредно, пока не переходит в фанатизм. Но как делается уго́льным камнем, как люди расходятся из-за него — вредно. Для грубых, нравственно, религиозно низкостоящих людей соблюдение субботы — даже подвиг, но для людей высшей нравственности суббота не важна — каждый час молись.

Л. Н.: Получил от Евгения Шмита «Aufruf» — призыв к рациональной христианской религии. Очень хороший. Прочтите. Стоило бы перевести по-русски.

Когда я вошел с Л. Н. в кабинет за письмом Шмита и сказал, что сам его найду, что знаю его почерк, Л. Н. сказал:

— Я не узнал его почерка, но по моей графологии определил, что это умный человек и очень честолюбивый. Думаю, так и есть.

— Да, верно.

Говорили об Оболенских, о больной Марии Львовне, что она хочет не в Рим, а к морю.

Л. Н.: Болезнь — дурно, а боязнь болезни — того хуже.

Татьяна Львовна: Болеть дурно тем, что другим в тягость.

Л. Н.: Веди себя так: можешь — ходи, не можешь — лежи. Как же бояться болезни? Болезнь приводит к смерти. К тому же приводит жизнь.

- 24 -

Татьяна Львовна говорила о Монако, что она и за едой думала, какие номера ставить.

Л. Н.: Ты загадываешь и веришь, что это имеет значение. Упорный порок суеверия. Потому ты и упорный, страстный игрок.

Софья Андреевна говорила про концерты и потом про Аренского, который живет в Финляндии, чахоточный, потом про его сына⁷.

Л. Н.: Мне не нравятся ни отец, ни сын.

Софья Андреевна говорила, что кто-то просил ее достать отчет Кузминского о Баку.

Л. Н.: Орлов (из «Русского слова») говорил, что никакого вызова бакинского погрома со стороны властей не было.

Татьяна Львовна: Это теперь про гомельский погром евреев, по сообщениям газет, учиненный казаками, «Русские ведомости» пишут, что подстрекательства, в чем вошло в обычай обвинять власти, никакого нет.

Л. Н.: В Житомире, где погибло 80 евреев и два христианина, было не расовое, а антиреволюционное.

Софья Андреевна: Давыдов говорил, что советует твоей статьи не печатать, так как правительственные газеты выберут и перепечатают только те части ее, которые против революционеров, а остальное замолчат. Я эту статью тоже ни за что бы не напечатала.

21 января. Суббота. Л. Н. вчера только около дома гулял. Сегодня ему все еще не совсем хорошо, но поел, пришел к нашему завтраку и гулял поодаль от дома по дорожкам, которые проложил треугольником Дорик. Татьяна Львовна прочла из «Русских ведомостей», что то, что происходит в Гомеле, превосходит все предыдущие ужасы¹.

Потом я рассказал Л. Н., что полковник Корф, вынужденный отдать приказ стрелять в ливонских крестьян, залпом убил двадцать двух и там же, перед войском, застрелился.

Л. Н.: Ужасно и интересно! Желал бы прочесть. Где это было?

Я должен был это отыскать в «Новом времени», но не нашел. Прочел Л. Н-чу о фон Сиверсе, как он за три дня в Феллине расстрелял без суда 70 крестьян* ². Многих по одному подозрению. Ночью их арестовывали, брали с постелей, а на заре расстреливали. Как других пороли (по 200 плетей), у бежавших сжигали усадьбы, а у одного бежавшего застрелили двух сыновей. И это делали немецкие офицеры, командовавшие русским войском. Л. Н. прочел в «Новом времени» 19 января открытое письмо эстов из Юрьева об этом⁴. Когда дочитал, проговорил:

— Вспоминаешь слова Христа, что одни были овцы без пастыря⁵. Метались. Ужасно!

Л. Н. поехал верхом на Кабардинце. Тот пошел мелкой иноходью, но так тряс, что Л. Н. должен был ехать шагом.

После обеда Л. Н. читал «Письма из Вандеи»⁶ и сказал о них: «Очень ловко написано».

Татьяна Львовна, вспомнив автора этих «Писем», Штевен, сказала, что она в один день 70 (!) школ открыла и что она радикалка⁷.

Л. Н.: Она написала эту статью очень консервативно.

Потом Л. Н. принес Юлии Ивановне из кабинета толстый альбом, в твердом картонном переплете, чтобы переписать из него то, что написал «без ладу и складу», как он сказал⁸. Вынес из кабинета сочинения Екатерины II и просил их положить в библиотеку. Принес еще письмо И. В. Гуляева (молодого друга Л. Н.), спрашивающего, можно ли доверять

- 25 -

обещанию Сухонина дать в приложение ко «Всемирному вестнику» почти все запрещенные сочинения Л. Н-ча. Л. Н. поручил ему ответить, что Сухонин не обманет, но цензура может не пропустить⁹. Таких писем Л. Н. получает много, т. к. разные периодические издания обещают напечатать «все» или «все вышедшие за границей» сочинения Л. Н. и не сдерживают слова.

Вечером Софья Андреевна и Л. Н. играли в четыре руки на фортепьяно первый и третий квинтеты Моцарта. Л. Н. играл в левой руке. За чаем рассказывала Татьяна Львовна про Италию. Зашла речь об итальянских ослах. Юлия Ивановна удивлялась их маленьким ногам-копытам, как могут они тяжелых мужчин носить.

Л. Н.: Когда я с Сережей покупал ослов в Оренбурге на меновом дворе, высокий киргиз садился на осла, чтобы показать силу его. Ноги до земли доставали, осел свалился под ним.

22 января. Приехала М. А. Шмидт. Спрашивала о судьбе статьи Л. Н. «К правительству, революционерам, народу». Софья Андреевна ей ответила, что Давыдов не советует печатать ее, что народ статьи не поймет, а интеллигенция говорит, что при нынешних порядках неосуществимо то, что Л. Н. предлагает.

Л. Н.: Остаться при теперешнем государственном порядке — так моя статья не нужна. Так все запутано, что нужно что-то новое, и об этом новом я пишу. Я не пишу про настоящее, а я пишу о будущем. Вот до чего должен дойти народ в будущем.

Софья Андреевна: Ведь не одни революционеры, а сами либералы против твоей статьи.

Л. Н.: Еще бы, я их обличаю самым жестоким образом.

Л. Н. поспал перед обедом от 5.15 до 7.

Приехал М. П. Новиков, крестьянин из Лаптева.

— Как вы постарели! — сказал, здороваясь с Л. Н. Привез рукопись «Земельный вопрос в крестьянском разумении». Л. Н. позвал его к себе в кабинет. А вечером с 8 до 9.15 читал ее и сказал, что начало очень ядристое, характерное; дальше растянуто, повторение и озлобление. Проекта Генри Джорджа не понял. Отвергает его потому, что будто отнимает у крестьян их полоски, к которым привыкли. Предлагает или купить по 70 р. десятин пятнадцать, или выехать всем в апреле пахать с края.

— Вся статья пахнет кровью, — говорил о ней Л. Н. Марии Александровне. — Он говорит, чтобы с весны все мужики выехали пахать землю. Его захватило социалистическое движение.

Л. Н. говорил Марии Александровне, что впечатление от Новикова тяжелое. Он озлоблен против господ. Главный пункт его статьи, чтобы помещики снизили цену на землю с 150 до 60—70 р., сколько крестьяне могут заплатить. «Крестьянин уже не хочет только ту землю, которую он может обработать?!» — вопросительно, с удивлением приводил слова Новикова.

П. А. Сергеенко, приехавший в этот же вечер:

— Как он просто предлагает, чтобы мужики пахали, где попало.

Л. Н.: Этого не будет. Сжечь усадьбу — да... Кто же будет пахать? А кто будет сеять?

Петр Алексеевич: Что посеет, будет ли его?

Л. Н.: Я спрашивал мужиков о политическом положении и получил ответ от Тараса и других: «Да не разберешь», — то есть они не примкнули ни к тем, ни к другим, а в раздумье. К черной сотне — грубые, к революционерам — честолюбивые, а самая масса в раздумье. С точки зрения их выгоды: от революционеров не получат земли, а от правительства надеются получить. У народа «забастовщик» имеет смысл «бунтовщик» — ругательное.

- 26 -

Михаила Петровича не было при этой беседе в зале. Он после длинного чтения и беседы в кабинете ушел в библиотеку. Софья Андреевна не терпит, чтобы Л. Н. приводил в ее присутствии в залу мужиков.

Петр Алексеевич принес и прочел вслух о защите Л. Н. солдата Шибунина¹. Еще Петр Алексеевич читал вслух письмо Шейермана. Я ужасно устал, слушая чтение этих длинных статей, а каково Л. Н.! Ушел от Сергеенко в час ночи.

Говорили еще о статье Новикова «На войну». Л. Н. сказал, что напишет к ней предисловие.

Л. Н. за чаем говорил Сергеенко:

— Люблю, когда в исторических книгах на полях годы. Читаешь про Строганова и думаешь, сколько ему тогда лет было?

Меня попросил найти описание пути от Уральска до Саратова*, спрашивал, надо ли переезжать реку Урал? Сколько верст это будет?

— Около четырехсот.

— Я думал, ближе.

— Татьяна Львовна говорила, что десятинедельная Танечка уже узнает ее и что сама она хотела днем уснуть, лежала три часа и не уснула.

Л. Н.: Не надо думать о том, что хочу спать, — просто лежать. Как подумаешь, что хочешь спать, — кончено.

Сегодня Л. Н. с Татьяной Львовной катался на санях и выпал. Татьяна Львовна на другую сторону выпрыгнула. Она всегда, когда опасно, выпрыгивает.

П. А. Сергеенко вспоминал о том, чем занимались заключенные в Шлиссельбургской крепости, чтобы не сойти с ума, не погибнуть, — выращиванием огурцов и т. п. Кто-то из них, когда после 20 лет узнал, что должны его выпустить, просил, чтобы его оставили. Потерял связи с родными, друзьями, зачем ему в мир?

Л. Н.: Просто для пожилого человека страшно в эту суету. — Л. Н. рассказывал о французском профессоре, авторе книги «Париж в Америке», что он, читая лекции по истории, сравнивал падение Римской империи с падением империи Наполеона и ежегодно в одном месте не мог сдерживать слез². — Над этим не надо смеяться, — сказал Л. Н. — Когда он в первый раз о том говорил, вызвало в нем жалость, а второй, третий раз — воспоминание**.

Сергеенко принес с собой 33 написанных вопроса к Л. Н. и успел задать вчера и сегодня три.

Сергеенко привез много фотографий. Показывая Чехова с Л. Н., сказал:

— Какая ценная теперь, а тогда как вы были недовольны, Софья Андреевна, что я снимал.

Сегодня ни московских, ни петербургских газет не получили. Сергеенко думает, что, быть может, Дубасова убили и из-за этого осложнение. Сергеенко просит десять характерных писем из получаемых Л. Н.

Л. Н. спрашивал его о семье; у него девять человек детей, и он подробно рассказывал. Самый младший ребенок родился семи месяцев. Мать полгода с ним все ночи не спала, по двадцать раз вставала к нему, и выходила его. Теперь трехлетний, нормальной величины. А был такой маленький, что, например, обе ножки сразу мать ему во рту грела. Сколько матери посвящают забот детям! Отцы не выдержали бы и не имели бы терпения.

Л. Н. соглашался и добавил, что и у животных из нежных, слабых вырастают сильные, крепкие.

- 27 -

Л. Н. получил книжку о новом, всемирном языке: «idiom neutral», которую просмотрел с интересом. Из нее же узнал, что есть около 8000 слов, которые употребляются в нескольких языках. Очищение языков от иностранных слов Л. Н. считает естественным, но думает, что оно удаляет народы от сближения. Странно, когда такие близкие языки, как славянские, отделяются друг от друга.

Просматривая полученную им польскую брошюру, Л. Н. сказал:

— Польские слова можно понять, но латинские буквы делают слова странными, затрудняют чтение.

Сергеенко подарил много фотографий Софье Андреевне, Татьяне Львовне, Юлии Ивановне и мне.

Софья Андреевна звала его опять приехать. Кажется, настал перелом. До сих пор относилась к нему недружелюбно и с негодованием.

23 января. Вторник. Под вечер приехали к Л. Н. сын и зять Баташева, тульского богача-старообрядца. Третьего дня молодой Баташев, брат приехавшего, застрелил жандарма-шпиона. Оба были выпивши. Баташев шел вечером домой, жандарм схватил его за руку и он (Баташев) тремя выстрелами из револьвера убил его. Боятся, что брата расстреляют. Теперь это скоро — судят и исполняют. Пришли за советом к Л. Н., что́ им делать. Л. Н. посоветовал им ехать хлопотать в Петербург к Трепову, царице, через их мать. Дал им адрес Льва Львовича.

— До чего они невежественны, — удивлялся Л. Н. — Они старообрядцы, вместе с тем пьют и курят, и социалисты-революционеры. Думают, что будет лучше от этих убийств. Когда я им сказал, чтобы читали Евангелие, ответили, что «ваше» (то есть православное) Евангелие читать нельзя, оно испорченное. Нужно читать только «наше», с замечаниями Иосифа. В православном пишется Иисус вместо Исус. А сказано: кто прибавит или отнимет одну букву из Святого Писания, — анафема.

Потом Л. Н. рассказывал об их оригинальном дяде-пьянице:

— Раз ехал он с попом, который сдерживал его порывы, встретил меня на шоссе и воскликнул: «Вот он, человек! С фонарем ищу человека, вот он един, которому поклониться надо!» А проехав подале, обернулся и крикнул: «Чтоб тебе ни дна, ни покрышки не было!» Раз в Туле я ехал на извозчике. Встретил его. Он правил парой через окно кареты. Поравнявшись, закричал мне что-то. Я сказал извозчику: «Поезжай скорей!» Извозчик обернулся и сказал: «Он повернул за нами, догоняет нас». Мы повернули на Дворянскую, он за нами, обогнал нас и загородил путь и......*

— Он из своего имущества (два миллиона) дал 700 тысяч на благотворительные цели и гордится этим. Давыдов воспользовался — на устройство приюта** дал дом, землю и 30 тысяч.

Софья Андреевна с Натальей Михайловной играли в четыре руки сонаты Моцарта и «Венгерские танцы» Брамса. Татьяна Львовна их насвистывала. Потом рассказывали Марии Александровне о чешском квартете (Vihan, Suk, Hoffman, Nedbal), как играли в Хамовниках, между прочим сочинение Танеева. Такое было воодушевление! Но ведь такого исполнения нет ни у кого. Чехи — это боги. С. И. Танеев им сказал, что в их исполнении исчезают недостатки его сочинения¹.

Сегодня вечером Л. Н. был очень мало с нами. Читал книги о декабристах.

24 января. За обедом Наталья Михайловна сказала о Дорике:

— Захотелось ему поскорее вырасти. Л. Н., обратившись к Дорику:

— Напротив, желай, чтобы потихоньку.

- 28 -

Разговор о Танечке, которую мать кормит. Л. Н. говорил Татьяне Львовне, чтобы бросила чтение книг о питании ребенка и вперед не боялась за него.

Л. Н. хвалил книгу великого князя Николая Михайловича о Долгоруких¹. Просматривал альбом портретов выставки в Таврическом дворце². О каждом знал, кто он, и давал короткие характеристики. Говоря о 23-хлетнем Долгоруком и его товарищах, основавших тайное общество, о том, как они обдумывали все государственные вопросы («плохо, слабо») и о том, присоединить ли Грузию или нет.

Я сказал Л. Н., что Шкарван пишет, что второй выпуск «Круга чтения» в чешском переводе конфискован из-за места о солдатчине, но что по этому делу будет запрос в парламенте, и затем вновь, если ответ на запрос будет положительным, книгу уже свободно напечатают и распространят³. Шкарван спрашивал Л. Н. о названии в «Круге чтения» недельного чтения «Христианство и католицизм»: верно ли оно или его так переименовал И. И. Горбунов из цензурных соображений? В таком случае надо бы прибавить примечание, что протестантизм — только реформированный католицизм. Основы обоих тождественны. Л. Н. согласился и сказал:

— «Круг чтения» крестьянский все поправляю, и дописываю, и дополняю. Сколько в нем недостатков!

26 января.

Л. Н. (за обедом мне): Передала вам Юлия Ивановна два письма? Одно очень милое: прочел «Царство божие», отказался от офицерства. Послать ему «В чем моя вера». Другое — немецкое от Альберта Лангена. Цитирует письмо Хесса и спрашивает, правда ли, что он будет отдавать часть гонорара за немецкие переводы мне и получать первым манускрипты? Ответьте ему, что я с 1881 года отказался от гонорара даже за русские издания¹.

Татьяна Львовна: День короток.

Л. Н.: А у меня силы коротки.

Татьяна Львовна: Читай.

Л. Н.: Чтением и занимаюсь. Я потерял сегодня в лесу при новой дороге записную книжку, до половины записанную*. Завтра поеду ее искать. Делир тем хорош, думать на нем можно. Тихий шаг у него.

Л. Н.: В......** статье о международных языках N. N. (Л. Н. назвал автора статьи) предпочитает эсперанто. Я даю первенство «idiom neutral»².

Татьяна Львовна: Он ведь романский.

Л. Н.: Чужие слова, которые неприятны, тут делают услугу. А сколько их... Этот язык сам собою вырабатывается.

Татьяна Львовна говорила, как ей Сергеенко льстил.

Л. Н.: Сергеенко мне, должен сказать, тяжел. Когда он рассказывает, он самым тихим голосом скажет что-нибудь необыкновенное: «Там все дети погибли», «Москва дотла разрушена», — проговорил Л. Н. тихо, равномерно, почти слащаво, подделывая голос Сергеенко.

— Чертков пишет, что книжный магазин Суворина в Петербурге продает его издания, — сказал Л. Н., читая приложение к письму³.

Татьяна Львовна: Теперь все позволительно.

Л. Н.: Я не разрешил бы ни за что.

Л. Н. рассказал, как во времена Екатерины мужья изменяли женам и наоборот, как с этим шутили. Екатерина сказала Нарышкину, что его

- 29 -

Арвиков есть «objet de la flamme de sa femme»*. Такие мелочи мне пригодны, интересны.

ЯСНОПОЛЯНСКИЙ ДОМ И ДЕРЕВО БЕДНЫХ

Фотография П. А. Сергеенко (?). 1903

Татьяна Львовна говорила с другого стола, где шила.

Разговор шел о супружеской неверности.

Л. Н.: Что же можно делать — как терпеть, переносить?!

Замолкли. Татьяна Львовна у другого стола посвистывала.

— Не свисти! — сказал ей Л. Н. довольно решительно. Татьяна Львовна представляла Н. Н. Страхова, как он ее срамил, когда свистела.

Татьяна Львовна рассказала, что Дорик говорил ей, что он не будет барином, но что будет где-нибудь в избушке жить на клочке земли и жить с нее и с какого-нибудь ремесла. Сегодня гадала на картах, и он спросил, сбудется ли его замысел.

Л. Н.: Дорик серьезный. Есть у него самобытность. Есть люди, которые умеют хорошо думать, но своих мыслей у них нет, берут их из книг. А другие есть, у которых есть что-то свое, а мысли ходят туго. Я предпочитаю второе.

Татьяна Львовна: Я тоже.

Л. Н. заглянул в газеты:

— Аресты сделаны у Вернадского в Ефремовском уезде⁴. Там живет Ильинский, друг Саши. Сперва был обыск у него.

У Л. Н. пополудни разболелась левая нога в ступне и в колене. В полночь Софья Андреевна пришла мне сказать об этом. Л. Н. читал текст

- 30 -

Альбома портретов в Таврическом дворце и очень следил, чтобы не помарать его, не загнуть угла листа. Л. Н. с книгами и со всякими вещами — платьем — очень аккуратен и бережлив. Софья Андреевна принесла камфорного масла. Я помассировал Л. Н. ступню. Л. Н. охал, больно ему было. Повязал. Л. Н. очень любит массаж и верит, что помогает.

27 января. Утром я спросил Л. Н., как нога.

— Удивительно! Вчера ночью еле дошел до кровати, а сегодня ничего не чувствую.

Л. Н. дал мне письмо Горбунова и статью Шкарвана «Словаки» и спрашивал о поисках в энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона. Я искал статью о польском восстании и не мог найти¹.

За ужином Л. Н. шутил; почти все, что говорилось, обращал в шутку. Татьяна Львовна и Наталья Михайловна говорили о Риме. Получили оттуда письма от Михаила Сергеевича и Александры Львовны. Уговаривали Софью Андреевну, чтобы туда поехала полечиться от насморка и бронхита. Говорили об Александре Львовне, что не знает ничего о Риме.

Л. Н.: Я читал, что̀ мне советовал Боткин, но не было на пользу.

Татьяна Львовна разговорилась о достопримечательностях Рима, между прочим, о статуе Микеланджело «Моисей».

— «Моисей» на тебя похож, только нос у него длиннее, — сказала Татьяна Львовна Л. Н.

Софья Андреевна: У Л. Н. был еще короче, опустился.

Татьяна Львовна заговорила о картине Микеланджело «Сотворение мира».

Л. Н.: «Сотворение мира» никогда не понимал. Ужасная гадость! Это и его же «Страшный суд» — из фальшивых репутаций².

В 9 вечера спросил меня:

— Где эта статья Шкварвана о словаках? Дайте мне ее. Я как раз думал над вопросом о маленьких народах, об их отношении к жизни.

Отдавая, я похвалил особенно первую главу — «О душе словаков».

Л. Н. через четверть часа пришел ко мне в залу:

— Статья, первая глава, кажется, хороша. Что же их <словаков> число не уменьшается?

Я: Оно неизменно.

— Вы мне говорили — уменьшается.

— Число жителей долин (Северной Венгрии), обжитых словаками, постоянно, но состав их меняется. Были чисто словацкие, теперь между ними 5—15% чужих: евреев, мадьяр и других. Сами же словаки усиленно эмигрируют в Америку, Вену, Будапешт, где англизируются, мадьяризируются.

— Что же, они не теряют личности?

— Я видел второе поколение онемеченных словаков. Говорят по-немецки, а по характеру — словаки: простодушны.

— А-а.

В полночь Л. Н. вышел в залу, принес статью Шкарвана.

Л. Н.: Неясно, что хочет в ней сказать. Она без практических указаний, что́ делать словакам. Надо бы высказать: не подчиняться правительству. Описание души (первая глава) хорошее, хотя написано с пристрастьем, а это подрывает доверие. Эту часть и этнографическую — она поверхностная — надо обработать, дополнить для «Посредника». А другую часть — о том, как поступать словакам, которая писана для словаков, — исключить. Лучше обдумать и написать подробнее, как практически поступать, и издать для словаков. Очень сложный вопрос. Пусть переработает³.

Помолчав, Л. Н. спросил:

— Где же гнет правительственный сильнее: в Познани или у вас?

- 31 -

Я: Одинаковый. Только в Познани по законам, а у нас — произвольный. А у поляков самооборона сильнее.

Л. Н.: То есть противодействие, создание организации, применяющей насилие, которая пока служит освобождению нации от гнета другой, а потом сама собою, своим существованием, будет угнетать как чужих, живущих среди них, так и своих. Сколько поляков в Галиции?

Л. Н.: Венгерцы организовались для насильственного избавления от немцев-австрийцев, а теперь эта создавшаяся власть сама угнетает других. Вы и Шкарван сознательно против этой деятельности национальных вождей, но большинство захвачено ею.

28 января. К обеду приехал Сергей Львович. Рассказывал Л. Н-чу как в их кружке либералов рассуждают о земельном вопросе.

Л. Н.: Новиков написал статью о земельном вопросе, бойко, сильно, но нехорошо. Читал в Брокгаузе о крестьянстве. Очень хорошая статья; очень хорошо изложена вся история освобождения. Мне хотелось узнать, каких крестьян больше всего дарила Екатерина¹.

Сергей Львович: Государственных. Раздарила их 400 тысяч, а было тогда ревизских душ 12 миллионов.

Л. Н.: И Павел дарил. Павлу внушали, что положение с переходом в крепостные улучшится. Хотелось <бы> узнать, какое было управление государственными крестьянами? Что их грабили — непременно, но каким путем? Но этого там* не нашел.

Сергей Львович: Об этом прочтешь в книге.

Л. Н.: У тебя она есть?

Сергей Львович: Да.

Л. Н.: У тебя «Первый декабрист Раевский»? Не помню, чья — маленькая книга².

Сергей Львович: Нет.

Л. Н.: Беркенгейм прислал мне список книг о декабристах, их 150³. Тут трудно выбирать.

Сергей Львович: Самые лучшие: Саблуков⁴, Чарторижский.

Л. Н.: Чарторижский у меня по-английски⁵.

Софья Андреевна: Мы с Наташей каждый вечер играем в четыре руки.

Наталья Михайловна: При Сергее Львовиче играть не буду.

Л. Н.: При двух закрытых дверях очень хорошо.

Играли «La flûte enchantée».

Л. Н.: Содержание — нелепость, рассказать нельзя⁶. Но «Хор жрецов» — такая торжественная, прелестная музыка.

За чаем Сергей Львович к отцу:

— Я виделся с Львовым. Нет у них денег. Просит, чтобы ты ему посылал, что̀ получаешь. Кормит семь тысяч детей в Епифанском уезде молоком, кашей; три с половиной копейки обходится в день. Нанимают коров. Дают книжки с купонами.

Л. Н.: Получил на днях по 50 копеек именно для детей с трогательным письмом.

Сергей Львович: Давыдов сообщил мне, что твою статью «К правительству, революционерам, народу» можно печатать только с сокращениями.

Л. Н.: Можно бы ее дать в новую газету Трубецкого. Они пишут, что будут ее издавать при моем сотрудничестве⁷.

После обеда Л. Н. сказал, что в «Новом времени» Меньшиков пишет о возможности восстания в Финляндии и захвата Петербурга.

— Мне интересно: как можно это писать, — сказал Л. Н. и попросил Наталью Михайловну, чтобы прочла статью вслух («Финский нож» —

- 32 -

«Новое время», № 10729, 26 января). Когда читала, Л. Н. ей поправлял ошибки в ударении. Когда же читала, что надо увеличить войска, стоящие в Петербурге, Л. Н. покачивал головой, недоумевая и не одобряя. — Поразительно, поразительно! — сказал Л. Н., когда Наталья Михайловна кончила читать.

Потом сам Л. Н. прочел вслух в «Новом времени» от 24 января статью «Маниловщина» о своем и шейермановском письмах⁸. Когда дочитал до конца, сказал, казалось, с сожалением:

— Сергеенко говорит, что Давыдов послал мое письмо с Шейермановым письмом в «Русские ведомости», «Русское слово», «Русский листок», «Русь», «Новое время», а напечатали его одни «Новости дня»*.

Ушел на минуту в кабинет, вернулся и сказал о статье Меньшикова «Финский нож»:

— Она до того бойка и глупа! Увеличивать войска и посылать войска в Петербург, Финляндию! Почему не в Казань, татар и чувашей сдерживать? Силой держать то, что распадается! — Потом о статье «Маниловщина»: — Это, отказ Шейермана от имения в пользу крестьян, становиться на ровную ногу с ними, это маниловщина! А Сивере, который расстреливает крестьян, жжет их дворы — это не маниловщина? — Л. Н. потом с огорчением говорил о непонимании того, что земельная собственность пережиток, и о боязни, что добровольный отказ от земли способствует тому, чтобы и другие лица добровольно, а правительство по закону, так же поступали. — Как это напоминает, — продолжал Л. Н., — времена освобождения крестьян! Тогда Александр все стоял за помещиков, назначил Орлова, архикрепостника, в председатели Крестьянского комитета. Гагарин, Панин были влиятельны. Потом Киселеву («le général Kisselev») удалось восторжествовать⁹.

Сергей Львович: И Герцен содействовал.

Л. Н. (ко мне о вчерашнем разговоре по поводу статьи Шкарвана «Словаки»): Если христианский элемент (в словацком народе) таков, почему его вместе держать? Пусть он рассеивается и в Америке и в других местах и там действует. Судьба христианства такова. Хотеть его (словацкий народ) вместе держать, его сплотить — это эгоизм.

Относительно привязанности к своему языку маленьких славянских народов, которые придают родному языку огромное значение, Л. Н. сказал:

— Нам, русским, поставленным в такие счастливые условия, что нас другие не угнетают, не приходится об этом рассуждать. Не подчиненным другому народу легко об этом рассуждать. А поляки, когда им запрещают говорить на родном языке, естественно, противятся этому. Если народ хочет освободиться, перенимает те самые способы порабощения другого народа, а потом из них сам себе вьет веревку. Это мне хочется написать Шкарвану, — докончил Л. Н.

Л. Н. вышел к чаю с томом портретов Таврической выставки:

— Упиваюсь описанием портретов. Кончил. Прочтем описание Анны Ивановны Коновницыной, — сказал добродушно, восторженно улыбаясь и показывая нам всем ее портрет. — Какое лицо, руки! И портрет ее мужа! — Л. Н. начал читать, но не мог сдержать смеха и передал Татьяне Львовне. — Читай, Таня, я не могу: буду хохотать.

Ее характеристика — цитатами из ее писем к мужу, находившемуся в русском походе на Париж, — действительно, жива¹⁰.

Л. Н.: Характерные подробности, анекдоты...

Сергей Львович: Эти описания, вероятно, составлены разными лицами.

- 33 -

Л. Н.: Нет, вероятно, одним. Я чувствую там тон один общий* ¹¹.

Софья Андреевна: Следовало бы поблагодарить Николая Михайловича за издание. Напиши ему.

Татьяна Львовна: Я напишу, если хочешь¹².

Потом Л. Н. просматривал почту из Тулы. Сначала просматривал адреса. Подержал в руке письмо с адресом рукой П. А. Сергеенко и сказал:

— С моей графологией сказал бы, что пишущий это — характера того же, что Сергеенко.

Дал Татьяне Львовне читать письмо от двух 17-летних реалистов — друзей, влюбленных в двух девиц их же возраста и желающих жениться. Чувствуют, что любовь не та. А девицы им говорят, что это естественные потребности тела. Обращаются к Л. Н. с доверием. Л. Н. охал, когда Татьяна Львовна это письмо читала.

— Они предлагают себя!

Софья Андреевна: Так теперь все эти гимназистки. Ненавижу курсы!

Л. Н. сначала было посмеялся, пошутил, а когда Татьяна Львовна шутливо отнеслась к содержанию письма, сказал:

— Стараюсь относиться серьезно.

С почтой получены две великолепные по изданию, пустые по содержанию книги американские.

Л. Н.: Желал бы знать статистику: сколько книг и особенно газет печатается в мире? Рёскин говорил о квадратных милях листов¹³.

Софья Андреевна: В последнем издании собрания твоих сочинений в 15 тысячах экземпляров было семь с половиной миллионов печатных листов — не страниц, а листов по 16 страниц каждый¹⁴.

Л. Н. (окинув взглядом ворох журналов, газет и книг): В этой массе много хорошего, но найти это очень трудно, пропадает это.

В январском номере анархистского журнальчика «L’Ere Nouvelle» Л. Н. похвалил и посоветовал Наталье Михайловне прочесть «L’art de la création» — перевод статьи Edw. Carpenter¹⁵.

Взял почту (письма), как всегда попрощался со всеми за руку, с родными — целуясь, захватил чашку чаю и в 11.30 ушел к себе.

Как получается почта: 1) С железнодорожной станции Козлова-Засека ежедневно утром привозит верховой: газеты, простые бандероли, простые письма русские и иностранные, которые адресованы в Козлову-Засеку или в другие места — все попадают сюда. 2) Из почтового отделения Ясенок приблизительно раз в неделю, иногда два-три раза в неделю, а иногда раз в три недели, привозит ее приказчик, иногда случайный человек, но чаще всего сам Л. Н. съездит верхом за этой почтой. Она необильная. Сюда получается и заказная корреспонденция, посылки, деньги. 3) Из Тулы — раз в неделю, иногда раз в десять дней, т. е. тогда, когда посылают кучера за провизией. Иногда привозит ее кто-нибудь другой, например, сын, или кто другой из близких, или гость, проезжающий через Тулу в Ясную. Этой почтой получаются еще и заграничные телеграммы, если не оплачен нарочный. Как из Ясенок, так и из Тулы от заказной корреспонденции и от неоплаченных писем, посылок, денег получаются сперва одни повестки, и только в следующий раз, после предъявления подписанных повесток, выдают самые заказные письма и прочее. Так что заказная

- 34 -

корреспонденция, посылки лежат на почте в Ясенках или в Туле обыкновенно никак не меньше, чем по восемь дней, а то по тринадцать и больше. Телеграммы же, если не оплачен нарочный, лежат в Туле обыкновенно даже до семи дней. Иногда случается, что какая-нибудь добрая душа на почтово-телеграфном отделении в Туле на конверте телеграммы напишет адрес: Козлова-Засека и отправит; тогда получается на следующий день. Почту же из Ясной Поляны отправляют: простую и заказную корреспонденцию в Козлову-Засеку; посылки, деньги — в Ясенки или в Тулу; телеграммы за границу — в Тулу. Русские газеты и журналы адресуют главным образом в Засеку (и московские получаются на следующее утро), русские телеграммы — в Засеку, Ясенки, Тулу. Заграничные телеграммы — и в Москву, Петербург; корреспонденция — больше в Ясную Поляну; заграничная — часто в Москву, редко в Крым, в Петербург, а изредка (из Америки) просто в Россию или даже просто в Европу. К Л. Н. попадает много заграничных писем и бандеролей с неразборчиво написанным чужим адресом, а также адресованных и в Ясную Поляну, Красную Поляну, Длинную Поляну, Козлов.

29 января. Приехали Буланже и маньчжурский корреспондент лондонской «Tribune» доктор медицины Cunnard, М. В. Булыгин с девицей; уехал Сергей Львович.

Л. Н. приглашал Михаила Васильевича с собой верхом, но потом сказал:

— Лучше нет, будем говорить, закружатся у нас головы. Как перепела: до того кричат, пока не закружатся головы и не упадут, так говорил Тургенев.

Вечером было очень шумно. Л. Н. сел играть в винт. П. А. Буланже, служащий на железной дороге, говорил о своих служебных путешествиях — обследованиях. Начальник станции в Нижнем Новгороде не дал отпуск сторожу ни когда жена родила, ни когда ребенок умер. В служебном отношении ценный, а какой он в человеческом — не считают.

Л. Н.: Это всегда так бывает.

Павел Александрович привез народный «Круг чтения» с 1 января по 30 июня. Печатный экземпляр, поправленный самим Л. Н. для народа и молодежи¹.

Доктор Cunnard хочет путешествовать два года по России и обновить книгу Wallace Mackenzie². Он спросил Л. Н., был ли у него Гладстон.

Л. Н.: Нет.

Л. Н. сказал ему:

— Если хотите знать крестьянский быт, читайте славянофилов: Хомякова, Самарина, Аксакова (о мире — сельской общине).

Cunnard спросил Л. Н., какого он мнения о петербургской газете «Наша жизнь»?

Л. Н.: Не читаю газет, чувствую себя так, как когда я перестал курить, — освежела мысль.

Л. Н. через Булыгина посылал Данилову, приехавшему к нему из Нижнеколымска Якутской области, «Великий грех», «Конец века», генриджорджевские статьи и говорил о нем, что он поехал в Петербург с проектом о решении земельного вопроса.

Л. Н. рассказал о судьбе письма Шейермана, что не напечатали его:

— А письмо правдивое, прекрасное; говорит: при теперешних условиях владеть землей — значит рассчитывать на убийства. Ни одна газета не потрудилась напечатать это письмо*.

Л. Н. рассказал еще про статью Новикова о земле: что сильно, бойко, но озлобленно и превратно толкует Генри Джорджа.

- 35 -

Речь зашла об исторических книгах, которые Сергей Львович мог бы достать в Москве. Тут Л. Н. сказал о Екатерине:

— Нельзя не презирать эту гадину. Раздарила любовникам, которых меняла, как чулки, 400 тысяч крестьян, то есть из вольных людей сделала рабов. Глупая, тщеславная, нерусская шкура!

Сергей Львович: Николай Николаевич (Ге?) говорил: «История русская — это история насилия над русским народом».

Л. Н. согласился, притакнул.

30 января. Приехала С. А. Стахович. Говорила, что в Петербурге все тихо, как было прежде. Вообще, кто будет судить о революции по газетам, тому она покажется сильнее, чем она есть. Русские, живущие за границей, судя по письмам, например, Чертковых, воображают ее себе преувеличенной. Иностранцы, приезжающие — тоже.

Вечер за чаем.

Л. Н.: Читал американскую книгу университетского профессора «The Universal Kinship» о возможном родстве не только людей, но и животных¹. Материалистическая книга, все обставлено наукой, дарвинизмом. Сухая, вредная книга. Об этике диких народов (своего не убивать, чужого — да), римлян, вплоть до нашего времени.

С. А. Стахович рассказала, что пробовала читать Карлейля «Sartor Resartus» и не могла.

Л. Н.: Скучная книга, я тоже не мог дочитать. А его «Heroes» еще менее сто̀ящая. «Past and Present» — добрая. Не нравятся мне его мысли, выпускаю их в корректуре «Круга чтения». Они бойки и злобны, главное — бойки и неискренни... Боткин говорил про <Д. А.> Милютина, что ему, чтобы действовать, надо было озлобление.

Софья Александровна рассказала про исполнение «Моцарта и Сальери» Пушкина². В монологе проходят слова: «Моцарт, ты бог». Как хорошо пел Шаляпин, какой он умный и с каждым годом становится умнее.

— Желала бы, чтобы вы его видели и слышали, — сказала Софья Александровна.

Л. Н.: Шаляпин мне неинтересен.

Софья Александровна рассказала о Репине, что развелся с женой и женился на другой. Осрамился, стыдно за него. Ему за 60 лет.

Татьяна Львовна: Он всегда так жил.

Л. Н.: Жалко его. Старший сын, должно быть, сильно страдает от этого.

Софья Андреевна жаловалась Софье Александровне, что сегодня ночью обокрали ледник; что подозрение на И. Цветкова, которому вчера дала три рубля, и вообще давно поддерживает семью Цветкова. И возмущалась воровством.

Л. Н.: Надо так отнестись, как рассказано в рассказе Лескова о краже под праздник³. — Л. Н. хотел было прочесть вслух этот рассказ, но оказалось, что он отдал его Илье Васильевичу, а тот уже лег спать.

Я подал Л. Н. вырезку из эдинбургской газеты «The Scotsman» — сообщение о вступительной лекции осенью 1905 г. профессора Эдинбургского университета Ch. Sarolea о французском языке. Сравнивал русскую революцию с Французской, говорил о России. Л. Н. читал внимательно, медленно. Дойдя до середины, сказал:

— Очень хорошо и верно. — Когда дочитал: — Очень умно. Какой умный малый!

31 января. М. Н. Грюнер спрашивает, какие книги Л. Н. считает лучшими для детей¹.

Л. Н.: Это трудно ответить. Если бы спросили: «Это и это хорошо?» — могу ответить, а самому вспомнить трудно. Это вопрос: сто лучших английских книг. Мы пытались его разрешить, но опять: кому читать? Для

- 36 -

кого? Авторов переименовать недостаточно. У одного есть и хорошие книги и невыдающиеся. А хорошие книги есть и у малоизвестных авторов. Как составить указатель хороших книг для детей, решительно не знаю.

За обедом С. А. Стахович рассказала, что прочитала в полученном сегодня «Новом времени» (№ 10732, 29 января), как в Петербурге в гостинице происходила сходка боевой дружины «Союза русского народа», а рабочие противной партии бросили бомбу и стреляли по бежавшим.

Л. Н.: Чувствуют, они завладели властью.

Софья Александровна с осуждением вспомнила о Короленко, напечатавшем открытое письмо статскому советнику Филонову, командующему войсками, введенными в Полтаву; об ответе Филонова Короленко и как его <Филонова> на шестой день убили². (После письма Короленко Филонов получил 30 угрожающих писем.) Короленко — фаворит у нынешних революционеров.

Л. Н.: Как же, преемник Михайловского. — Через несколько минут: — Его дело с вотяками сомнительное. Он защищал их, доказывая, что не было человекоубийства ради языческого жертвоприношения. Я читал это дело, и мне казалось, что скорее это они сделали, это было изуверство. Разумеется, было хорошо избавить их от каторги³.

Софья Александровна заговорила об искусстве. Юлия Ивановна вспомнила, что̀ рассказал Репин: «Шел я по улице. Рабочие тянут тяжелое судно. На нем пять рабочих поют, а тянущие их с удовольствием тянут, так как те их подбадривают пением». Вот искусство прибавляет сил человеку.

Л. Н.: Только тех, которые поют, уже слишком много.

Юлия Ивановна: Да, но как поют!

Татьяна Львовна заговорила о труде воспитания девочки: кормлении, качании, недосыпании.

— Хорошо с трудом лицо в лицо столкнуться! — сказал Л. Н. — Какое действие оказывает на человека упорный труд, который считается ничем! — сказал он. Л. Н. говорил с восхищением и признательностью, воодушевился, глаза у него заблестели и устремились куда-то вдаль. Плечи приподнялись. После сказал: — Генри Джордж, если не ошибаюсь, говорит: «<Есть> три способа жить: трудом, воровством, милостынею. И потому, что последними способами живут слишком многие, то живущим первым способом становится трудно»⁴.

Софья Андреевна суетилась, уезжала в Москву. Уехала парой гуськом в санях на Козловку. С прешпекта вернулась и послала за Л. Н. наверх. Л. Н. встал быстро, как молодой человек, пошел к сходу лестницы и крикнул сверху:

— Что, Соня?

— Я с тобой не попрощалась, вернулась.

1 февраля. Л. Н., Татьяна Львовна, Юлия Ивановна, я, Наталья Михайловна, Дорик и С. А. Стахович. Л. Н. заработался. Не выходил к завтраку из кабинета до четырех. Потом поехал на Делире в лес. Я пошел за ним по направлению к колодцу. Тишина, белизна снеговая, вдали чернеется лес.

За обедом Наталья Михайловна сказала, что Мария Львовна из Рима пишет, что была у доктора и он ей сказал, что ей надо больше ходить.

Л. Н.: Вот как! Это до того доктора, который скажет наоборот, что ей надо больше лежать. Сегодня читал газеты. Шлиссельбургскую крепость уничтожили, потому что дорого обходилось: 14 узников — 200 тысяч рублей в год¹.

Софья Александровна: Она была лучше Петропавловской.

Л. Н. спросил Софью Александровну:

- 37 -

С. И. ТАНЕЕВ И А. Б. ГОЛЬДЕНВЕЙЗЕР ЗА РОЯЛЯМИ В ЗАЛЕ ЯСНОПОЛЯНСКОГО ДОМА

11 февраля 1906 г.

Фотография С. А. Толстой

«С. И. Танеев и А. Б. Гольденвейзер... играли на двух фортепьяно Моцарта... Бетховена... Аренского... Мендельсона... Шуберта, Вебера...». — Запись; от 9 февраля 1906 г.

— Читали вы Максимова знаменитую книгу «Сибирь и каторга»? Историческое описание ссылки, каторги до нового времени. Прочтите. Какие люди ужасы делают! Животные не могут того делать, что правительство делает.

Софья Александровна: Но собаки?

Л. Н.: Собаки развращены людьми.

Софья Александровна: Почему?

Л. Н.: Потому что они домашние животные. А дикие не так жестоки к своим. Там во время случки самцы погрызутся, и загрызутся два самца.

Потом Софья Александровна начала рассказывать об американских, английских, французских тюрьмах. Тошно.

Л. Н.: Я сегодня утром читал — Бутурлин мне послал в письме вырезку из газеты, — как расстреливали 27 революционеров-рабочих около Москвы. Ужасно мне было и — дорожу утренними часами — бросил читать².

Софья Александровна: Вы не читали фельетон в «Новом времени»? Буренин распекал Горького за его статью о вас и Достоевском, цитируя из нее. Горький упрекает вас и Достоевского, считая, что его учение сводится к «смиряйся», а ваше — к «совершенствуйся»³.

— Какие глупости! — иронически улыбаясь, сказал Л. Н.

Наталья Михайловна вспомнила о Парагвае, Юлия Ивановна — об Аргентине, что оттуда больше всего просят автографов у Л. Н.

Л. Н.: Парагвай, Урагвай — мы их не знаем. Через сто лет это будет историческая страна. Вся Южная Америка — прелестная страна.

Вечером Л. Н. хотел что-нибудь прочесть вслух, но не нашел, что̀. Разговаривал с Софьей Александровной. Рассказал про кружок Строганова — как молодые 23-летние люди решали государственные вопросы. Совещались о том, какое ведомство какому должно быть подчинено, — это было их старание о благе народа⁴.

- 38 -

— А после ста лет то же повторяется, — сказала Софья Александровна и рассказала о комитетах, потребовавших от имени народа, чтобы было так-то и так-то, а постановляли это два телеграфиста и три учительницы.

Софья Александровна рассказала, как народ отнесся к аресту учительницы: «До сих пор она нас учила, теперь пусть она поучится, пусть терпит».

Л. Н. сказал, что лет сорок тому назад он заметил — а с тех пор не изменилось, — что между ними (народом) и нами — пучина.

— На мои, ваши хлопоты за них они смотрят так, как будто это так и должно быть, — сказал Л. Н.

Софья Александровна: Но не будут нам чужды, когда свершится то, чего домогаются революционеры: переменить их на наш лад?

Л. Н.: Избави бог, чтобы мы всех развратили.

Л. Н. сегодня был слаб. Перед чаем лежа читал. Говорил еще, как приятно приготовляться, собирать материал к большой работе.

Татьяна Львовна: Не готовься к большой работе. Я уже не готовлюсь большую картину рисовать, готовлюсь только к маленьким работам.

2 февраля. «Новое время» цитирует из «Новостей» «снисходительный» отзыв о Л. Н., что его новая статья «К правительству, революционерам и народу» лишь тем интересна, что ее писал Толстой, — иначе мизерная статья¹. Сегодня Л. Н. получил длинное письмо от рабочего железной дороги из Брянска. Смысл такой: вы для нас перестали быть ценным, наши герои — Балмашев, Дейч, а не вы².

Л. Н. (о нем): Интересное письмо. Он мыслей тех не знает, которые осуждает. Какая самоуверенность. Он человек подчинявшийся: теперь начитался революционной литературы; рад, что вышел из мрака. Ему некогда обдумывать. Это тип людей, который теперь образовался.

Мария Александровна: Он исковерканный, хотя говорит, что он из народа.

Л. Н.: Он из народа — самый далекий от народа, потому что прямо презирает серого мужика. Аристократы петербургские ближе к народу, чем эти люди, вышедшие из народа. Гораздо лучше слушать паломницу, которая рассказывает про<чудеса>, чем читать то, что пишут Гольцев, Короленко, Тан...

Софья Александровна вставила:

— В Курске доктор вел крестьян разрушать усадьбы и исчез. Крестьян арестовывают, секут.

Л. Н.: Лет 50 тому назад, когда я еще был молод и глуп, глупее чем теперь, я написал комедию «Зараженное семейство»³. Тогда это начиналось и на моих глазах разрослось. Религию уничтожили и не поставили ничего на ее место. Рана заживает так, что на месте разрушающегося новое растет, изнутри вырастает то, что ее соединяет. А тут (без религии) осталась зияющая рана. Сколько новых газет развелось! Сколько их теперь, этих платформ!

Мария Александровна: Что?

Л. Н.: Известное воззрение политическое — это платформа.

Л. Н. попросил Татьяну Львовну читать вслух переписку Александра I со Строгановым⁴.

Л. Н.: Очень характерная. Видно из нее, какая обаятельная личность был Александр I. Строганов говорит на русско-французском.

Софья Александровна стала рассказывать о Тенишеве и сказала, что он глуп.

Л. Н.: Все умные, все глупые. Я не знаю, кто умный, кто глупый.

Потом говорили о М. А. Стаховиче. Л. Н. сказал Софье Александровне о нем:

- 39 -

ВАЛЬС, СОЧИНЕННЫЙ ТОЛСТЫМ

Запись С. И. Танеева

«Толстовский ежегодник», 1912

«Танеев попросил Л. Н. сыграть свою композицию: вальс. Л. Н. сыграл. Танеев записал, и затем сыграл его». — Запись от 10 февраля 1906 г.

— Ваш брат Михаил в самом лучшем возрасте — 45, когда начинают серьезно относиться к жизни.

Л. Н. в другой раз сказал сегодня:

— В молодости ничего хорошего.

3 февраля. Л. Н. не выходил гулять: слаб, и спина у него болит. Андрей Львович, вернувшийся вчера ночью, рассказывал о том, что творилось в Тамбовской губернии, о тамошних губернаторе, дворянах.

Л. Н. просматривал иллюстрированное приложение к «Новому времени» и «Искры». В обоих портреты Достоевского и статьи по поводу 25-летия со дня его смерти. Глядя на портрет работы Перова, Л. Н. говорил душевным, выразительным, чистым голосом:

— Как хорошо! Я его никогда не видал. Так и видишь.

Заметив раскрытую книгу, лежавшую на столе, Л. Н. спросил:

— Кто это читал из Мериме?

— Читаю русские сказки, — ответил я.

Л. Н.: А-а, славянские песни. Мериме собирался путешествовать по славянским землям, деньги истратил и остался в Париже и там сочинил славянские песни. Пушкин перевел их по-русски; думал, что это настоящие народные, славянские песни. У Мериме есть «Кармен», знаменитый роман, к которому Бизе сочинил музыку и переделал в оперу.

В приложении к «Новому времени» Л. Н. увидел «Воспоминания о Тургеневе» немецкого профессора Фридлендера. Испросил Наталью Михайловну, чтобы прочла их вслух. Л. Н. спросил, как начало «Вешних вод»¹. Никто не помнил.

В статье о Тургеневе упомянуто, что он увлекался пергамскими барельефами. Я спросил:

— Чем?

- 40 -

Л. Н.: Выкопанными в Пергаме барельефами. Он мне показывал их. Я старался вникнуть, но ничего не понял².

Когда Наталья Михайловна окончила чтение, Л. Н. сказал:

— Интересно, — и стал искать, нет ли еще чего прочесть, искал о Достоевском. Не было. Я сказал, что в «Русском слове» есть фельетон о Достоевском Боборыкина³.

Л. Н.: Это для меня мало значит.

Л. Н. поручил мне ответить католику в Брянск на два вопроса о вере.

Андрей Львович мне говорил, что написал воспоминания детства и что Л. Н. нравятся⁴.

Л. Н. давал поручение Софье Александровне в Петербург, прося ее, чтобы те книги, которые Софья Андреевна не раздобудет в московских библиотеках, достала для него через Стасова.

4 февраля. Прекрасный, солнечный, морозный, синий день. Л. Н. за обедом был разговорчив.

— Я читал газеты — какие убийства в Остзейском крае, убийства, казни, — сказал Л. Н. Спросил меня об Алжесирасе: кто и что там делает¹. Я не сумел точно ответить.

Татьяна Львовна говорила, что у нее были овсянниковские крестьяне, отказались от покупки земли, просили ее на год в аренду. Хотят подождать, не получат ли землю иным образом.

Татьяна Львовна: Овсянниковские получили теперь продовольственные, «магазейные» деньги, хотя у них урожай был великолепный. Но видят, что другие деревни получают, — требовали.

Л. Н.: Что за глупость! «Магазейные» выдают в голодный год. Я ездил верхом. Подъезжаю к Косой Горе, там куча крестьян: «Вот, ужо́ будет на таких лошадях ездить!» Может быть, я не расслышал хорошо, я глух. Петр Осипов* — он мне не кланяется. Что-то у них есть.

Потом, наедине Л. Н. сказал мне:

— Если поломают эти рамы, портреты — мне ничуть не будет жаль. Только за Софью Андреевну. А будет жаль, если их <крестьян> будут наказывать.

Вчера получил Л. Н. книжку Д. А. Хомякова «Самодержавие (Опыт схематического построения этого понятия. Приложение к сочинению А. С. Хомякова. Рим, 1899 г.)»². Очень заинтересовался. Сказал о ней:

— Есть тут одно «только»: если бы он признавал христианство свободным, евангельским, а не в форме православия. Славянофилы, как всегда, правы, что русский народ не участвует во власти, а передал власть — обязанность — царю. Хомяков и пишет, что русские смотрят на власть, как на обязанность. Хомяков говорит, что «государственность — продукт грехопадения». Упоминает и меня, что отвергаю государство и что говорю, что только дураки могут верить в грехопадение, и забываю, что к числу дураков приходится отнести и Канта. А как ни думают о Канте, дураком почесть его «трудненько». Я только что третьего дня записал в дневник: «Кант, защищая грехопадение, приносит дань догматизму»³.

Буланже: Что же, вы Канта можете читать? Я не могу.

Л. Н.: Кант очень тяжелый. Голова болит.

Буланже рассказал, что в Москве (в «Посреднике») напечатано «О жизни» и будут печатать «Исповедь», «В чем моя вера», «Царство божие»⁴.

Л. Н. рассказал:

— Из Австралии пишет Henry Crawford. Там лига людей, видящих, какими подкупами, обманами совершаются выборы и кому служат депутаты

- 41 -

(трестам): не участвуют в выборах. Crawford приложил к своему письму листок о the folly election*. — Л. Н. дал этот листок Буланже, чтобы его перевести⁵.

Л. Н.: «Самодержавие» и его (Крауфорда) письмо произвели на меня сильное впечатление. Крауфорду ответить надо, только бы успеть⁶. Вы, молодые, швыряетесь временем, а у меня его так мало: завтра — восемьдесят лет.

Потом Л. Н. спросил Буланже:

— Что ваши ребята?

Буланже сказал о дочке, что, когда ходит в школу, влияют на нее подруги, она занимается политикой.

Л. Н.: Не надо (влиять) ни в ту ни в другую сторону и, главное, — вести хорошую жизнь.

Буланже: Мне много сил надо употреблять, чтобы им внушать, что не надо ненавидеть царя за то, что он царь.

Л. Н.: Жалеть, не ненавидеть — и Марата.

Буланже: Я с детьми читал Ламартина; как достойно, по-христиански вел себя Людовик XVI!

Л. Н.: Читайте с ними Тэна. — Еще Л. Н. спросил Буланже:

— А что, изложением Генри Джорджа заняты? Если есть ясная мысль, надо ее высказать.

5 февраля. Пополудни Андрей Львович, Наталья Михайловна, Дорик и я катались на санях по Засеке. Л. Н. нам навстречу с бабой, которая привезла мальчика с разбитой головой. Л. Н. за обедом рассказал про нее:

— Жили с мужем хорошо, он делал ящики для гармоний. Изредка пил. Раз выпил в Туле, это было осенью, и ехал вместе с таким, который, когда выпьет, любого убьет. По пути подрались, и он ее мужа убил. Осталась с двумя девочками — тех «бог прибрал» — и с двумя мальчиками. Теперь она без родителей, свекрови, деверя, одинешенька. Сказала: «Признаюсь, грешным делом, водкой торгую».

Л. Н.: Все читаю газеты. Сергея Терентьевича Семенова взяли¹. Куда их сажают, берут стольких и крестьян, и докторов, и адвокатов...

Я высказал удивление, что его арестовали.

Л. Н.: Он был дурно настроен и политически озлоблен. В газетах, я видел, пишут, что переход земли в крестьянские руки разорит Россию.

Я заметил, что по статистике, приводимой газетами, у помещиков родится на десятине на 18—30 процентов больше хлеба.

Л. Н.: Эти рассуждения можно без конца делать.

В другой раз, возражая на этот же довод, Л. Н. показал на примере, что в Ясной Поляне урожаи лучше у крестьян; они старательнее обрабатывают землю.

В «Daily Chronicle» напечатано интервью Стивенсона с Л. Н.**

Л. Н.: Ах, как хорошо пишет! Но после разговоров со мной описывает русскую деревню, брожения, бунты и врет по-ирландски. Мне нравилось у него, что об англичанах говорил без озлобления, хотя он держится своего ирландского патриотизма.

Андрей Львович: Не понимаю, папа̀, как тебе может нравиться книга Хомякова о самодержавии, когда проповедуешь непризнание никакой власти?

Л. Н. ответил:

— Самодержавие пока свойственно народу. Самодержавие не есть абсолютизм, прочти Хомякова². Русский народ верит в православие и

- 42 -

царя. Русскому народу дороже внутреннее спокойствие, чем политиканство. Он обязанность властвования отдал царю, а сам не принимает участия во власти, на которую смотрит не как на свое право, а как на обязанность. Но вместе с тем в народе идет внутренняя духовная работа. Тарас Ильич, Афанасий (Агеев) не верят в православие. Ивану Ивановичу посоветую издать «Самодержавие» в «Посреднике»³.

Андрей Львович: Как же Тарас Ильич ходит в церковь?

Л. Н.: По инерции ходит, а все-таки не такой православный, как был его дед. Истинное христианство пробуждается в народе, и, по-моему, близко время, когда народ созна̀ет, что он — христианский, а не православный. Уходят твои года, а все представляешь себя молодым. Придет время — сразу, в очень короткое время, сознаешь, что ты стар. Самодержавие разрушается с двух сторон: развитием империализма и развитием истинного христианства. Благо было чувствовать народу единство с царем при Алексее Михайловиче. Но теперь и цари чужды — немцы. И они присоединили народы, государства чуждые, которые держать в единстве (с Россией) можно только убийствами. И народ поймет, для чего нам Польша, Финляндия, Маньчжурия (там кровь проливать)... Не будет повиноваться <поддерживать правительство> солдатами, податьми.

Андрей Львович: Ведь ты виноват в революции; тебе, твоим взглядам приписывают, что она происходит.

Л. Н.: Революция — низвержение правительства силой, захват его и установление своего. Я, старик, думал: мне восемьдесят лет, и что выяснилось мне, о том и должен говорить. Мои мысли действуют, как действуют мысли других десятков, миллионов людей. Русский народ может жить без правительства. Если его не станет, в захолустьях, в Арзамасском и других уездах, деревенская жизнь также пойдет лучше, чем при правительстве. Как наше время подобно тому — перед освобождением! Только тогда был и царь не такой и были Милютин, Блудов, Ростовцев, Константин Николаевич. Константин Николаевич был соперником Александра II, он подкапывался под него, а Александр не хотел дать подвести себя. Были живы декабристы, они действовали... Ростовцев изменил декабристам и хотел искупить грех. Теперь же нет партии, которая бы хотела земельной реформы (в духе Л. Н.).

6 февраля. Вернулась Софья Андреевна из Москвы. Л. Н. сегодня совсем здоров. День морозный, ясный. Л. Н., гуляя, прошел восемь верст. За обедом говорил:

— Получил пропасть писем: 1) «Я пишу стихи, посылаю...», 2) «Я влюблен...», будет просить денег... Так и не дочел. У меня пропасть чтения: Софья Андреевна привезла мне мемуары, русские и немецкие книги о декабристах.

Л. Н. вечером просматривал карикатуры Каран д’Аша в приложении к «Новому времени» о бациллах в носу и о носовых платках. Прочел вслух стоящим вокруг него¹. Привезли еще почту из Тулы. В бандероли книги «Glimpes of Ruskin»² было скрыто письмо. Л. Н. был озадачен находкой, в недоумении посмотрел на Татьяну Львовну и после нескольких секунд как бы опомнился и сказал:

— В общественных делах надо быть особенно честным, только так возможны общественные учреждения.

Татьяна Львовна сказала, что тоже ненавидит обман. Л. Н., обращаясь к Андрею Львовичу, вспомнил случай:

— Вместе ехал... («Я знаю, ты мне это уже рассказывал», — перебил его Андрей Львович.) Ехал вместе с Бибиковым. На заставе он, повысив голос, сказал: «Чиновник акцизного ведомства». — Л. Н., говоря это, испытывал при одном воспоминании чувство стыда.

Л. Н.: У нас народ не злоупотребляет в этом отношении так, как интеллигенция.

- 43 -

А что у нас больше злоупотреблений, чем у других, это оттого, что столько несправедливостей.

Л. Н. просматривал номер «Vrede» (голландского толстовского журнала, кажется, самого первого толстовского журнала).

— Как это дурно у них, оглавления в этом номере нет, — заметил Л. Н. (Негодует на книги без оглавления.)

Мне сказал:

— У меня просьба к вам, злоупотребляю вашей добротой, узнать границы местности, на которой было польское восстание, захватило ли Гродненскую губернию? В Брокгаузе в статье о польской революции нет этого³.

7 февраля. Татьяна Львовна хвалила «Против власти» перевод с польского, чертковское издание¹. Потом говорила о статье Черткова «О революции»².

Л. Н.: Очень хорошо! Но слишком он основательно, подробно, так что тяжело.

Вспоминали о Келлере, которого Л. Н. привез из Иены, что он, глядя на иконы, хохотал.

Л. Н.: Мы к ним привыкли, а ему были смешны.

Андрей Львович негодовал, что Келлер мог смеяться над тем, что для других священно.

Л. Н.: Ему казалось комичным. По Шопенгауэру — комизм, где ожидаешь одно, а встретишь другое. Он ожидал «икону», а встретил черного урода.

Вечер. С 7 до 8 Л. Н. играл с Натальей Михайловной в четыре руки сонаты Гайдна, а с 11 до 12 с Софьей Андреевной*. Вечером Л. Н. читал вслух примечания в книге «Самодержавие» и любовался тем, как Хомяков хорошо пишет. Против него у Л. Н. только два возражения: 1) христианство не есть постоянное status quo, в форме православия, а движется с развитием человечества. Христианство движущимся признавали и Соловьев и... (Л. Н. назвал еще двоих); 2) самодержавие, хотя прежде и было подходяще людям, но они отходят в обратную сторону: в христианство. Самодержавие само по себе более и более извращается и подходит к империализму. Развитие самовластия, степень стеснения, которую производит власть, требует все больше и больше поступков против совести, а совесть становится все более чуткой.

8 февраля. Приехали И. Ф. Наживин и С. Д. Николаев в поисках земли — купить или нанять, где бы жить с семьей, работать и кормиться с земли. Ездили в Пирогово. Л. Н. одобрял их намерение.

Л. Н.: Богатый не войдет в царство божие¹ — как просто, все в этом сказано! Мужик едет за дровами — сам работает и лошадь заставляет работать для других. Как Генри Джордж теоретически прав, приписывая земельному труду основное значение, так практически — жизнь земледельческая — настоящая. Все наши недовольства, искания происходят от богатства, от праздной жизни. Жизнь профессоров, писателей, министров — не жизнь (праздная, скучная).

За обедом Софья Андреевна говорила, что получила обстоятельное письмо от А. М. Кузминского, рекомендует читать его доклад о ревизии в Баку и пишет об Одессе².

Л. Н. рассказывал Наживину и Николаеву о «Самодержавии».

Л. Н.: «Самодержавие» вызвало во мне ряд мыслей, хотелось бы записать их³... «К правительству, революционерам, народу» была последняя

- 44 -

политическая статья — так думаю. Чертков советует смягчить «К революционерам»⁴.

Николаев посоветовал напечатать «К правительству, революционерам и народу» у Суткового в Петербурге. Л. Н. согласился и просил Николаева предложить Сутковому издать статью⁵.

Наживин рассказал некоторые ужасы дней московского восстания. Видел, как господа в перчатках застрелили трех городовых и как городовой застрелил студента, который перевязывал раненого.

Л. Н. рассказал о солдате, который вчера приходил просить помочь вернувшимся из Маньчжурии. Он в японцев не стрелял: «Ведь их тоже так, невольных, загоняли на войну, как нас. Лежишь, трясешься. Говорили нам: «За веру, за царя». Ведь японцы веру с нас не снимали».

Л. Н.: Прежде такого солдата нельзя было найти в России, а теперь их много.

Л. Н.: Горбунов мне пишет, что «Донская речь» напечатала статью о том, что Нагорная проповедь ничего не стоит⁶. Мою «Солдатскую памятку» продают в Москве. Одну распространять — это дурно. Вместе со всем — да.

С. Д. Николаев рассказал, какие брошюры распространяют революционеры о Толстом, приписывают ему то, чего он не проповедует. Например, перепечатают интервью из «Daily Chronicle», а потом переводчик незаметно продолжает подавать свое, как будто бы Толстого.

Л. Н.: В «Review of Reviews» дурной реферат о «Конце века»⁷. Цитирует положение о линчевании и сводит к нему «безвластие»... Люди (в обществе без правительства) будут заставлять других подчиняться общественному мнению, некоторых насилием, как теперь в Самарской (сдерживают) конокрадов-киргизов. Но это насилие будет одна сотая того, что теперь при уголовном законе⁸.

Л. Н. (о «мире» — сельском сходе): «Мир» — не соглашающиеся уходят и подчиняются решению «мира». У поляков: если хоть один скажет «не позволяй» — <все подчиняются>. В парламентских выборах решает большинство голосов. Каким обманом большинство приобретается!

9 февраля. Четверг. Ночью приехал Танеев, утром — Гольденвейзеры. За обедом очень шумно. Л. Н. был разговорчив и внимателен к Танееву. Спрашивал его об Аренском — играют ли его сочинения за границей. Рассказывал, что Александра Львовна пишет, что была на приеме у папы¹. Выходит нарядная, в средневековых костюмах garde du pape*, кардиналы. Папа всех благословляет и всем им и их родственникам прощает грехи. Александра Львовна поцеловала его перстень. Потом рассказал, как Маклаков с Плевако пошли в Ватикан, просто в сад ватиканский, хотели видеть папу. Там им сказали, что могут видеть папу на приеме. Маклаков пошел с женой. Были француженки, швейцарки, было их человек двадцать. Растворились двери, все пали на колени, Маклаков остался стоять, хотел полиберальничать. Кардиналы ему махали, махали, чтоб опустился на колени — не устоял. Первой стояла на коленях дама. Когда папа ее благословил и простил ей грехи, просила и за родственников, потом за......**, папа сказал: «Per tutti»***. Вторым стоял на коленях Плевако. Начал по-латыни говорить. Папа его слушал, слушал, так и не понял. Тогда Плевако просто подал ему карточку, и папа подписал ее. Маклаков сделал так же.

С. И. Танеев и А. Б. Гольденвейзер (он сегодня стал профессором консерватории) играли на двух фортепьяно Моцарта — сонату и фугу,

- 45 -

Бетховена — симфонию, Аренского — симфонию (Л. Н. о ней: «Удивительно цельное»), Мендельсона увертюру ко «Сну в летнюю ночь». (Л. Н.: «Это не так хорошо»), Шуберта, Вебера «Фрейшютц».

Л. Н. говорил Танееву:

— Душан Петрович и его друг Шкарван знают много мотивов. У словаков бесчисленное количество песен. Тут есть их песни («Травницы»).

Говорили о г-же Виардо, сестре Мануэля Гарсиа, который до сих пор живет в Лондоне и ему больше ста лет. Берс — врач, тесть Л. Н., рассказывал ему, что когда г-жа Виардо падала в обморок, а он, Берс, здоровый весельчак, гладил ее по волосам, это ее успокаивало; а когда Тургенев — вздрагивала. Берс приписывал это магнетизму.

Л. Н.: Я думаю, что она плутовала.

10 февраля. Танеев, Гольденвейзеры. Л. Н. за обедом говорил о своем университетском товарище В. И. Якоби («Очень милый») и о его брате Аркадии Ивановиче:

— Прелестный человек. Он замечательный. Изучал математику, потом медицину. Был профессором гигиены в Харькове, потом это оставил, его потянуло к инородцам в Сибирь. Ныне служит в земстве казанском. Это чистый тип благородного либерала: должен служить доброму делу. Многие берут на себя эту роль, но неискренно.

Играли Бетховена, Аренского («Savant», «Coquette», «Polichinelle», «Rêveur», «Danseuse»). Танеев рассказывал, что у них в Москве был кружок Баха. Играли его композиции у Танеева дома.

Л. Н.: Бах — это целый океан.

Потом сказал о «Волшебной флейте»:

— Прелестна эта опера. Я ее слышал в Веймаре — Лист дирижировал¹.

Танеев попросил Л. Н. сыграть свою композицию: вальс. Л. Н. сыграл. Танеев записал и затем сыграл его².

Л. Н.: Вальс сомнительный. Мы его сочинили с Зыбиным, который играл на виолончели.

Л. Н. говорил с Танеевым (он материалист, но ведет, как говорит Гольденвейзер о нем, христианскую жизнь) о вечном, о смерти. Читал ему из «Круга чтения». Говорил о предсмертных мгновениях, что человек тогда искусством интересоваться не будет.

Танеев: Моцарт, умирая, просил ему играть.

Л. Н. не одобрил, осудил Моцарта за это.

Потом Л. Н. показывал Танееву свою комнату.

11 февраля. Вечер. Играли девятую симфонию Бетховена, сюиту Аренского. Когда сыграли первую часть симфонии, Л. Н. не был доволен, сказал:

— Трудно очень, боюсь, что это не музыка, а то, что погубило музыку.

Гольденвейзер уверял Л. Н., что дальше будет лучше; так и было. Но Л. Н. сказал о всей симфонии:

— Напускное трагическое в ней.

Потом, за чаем, разговор о музыке. Л. Н. говорил приблизительно в том смысле, что музыка вызывает уверенность и надежду. Музыка пусть остается в своей сфере; не надо примешивать к ней драматическое, поэтическое. Она — самое высшее искусство, неясное, неопределенное. Где поэтическое примешано к музыке, по воздействию оно относится как 1 : 100. Цыгане поют слова удобные к раскрытию рта, но без смысла.

Гольденвейзер возразил, что в былинах словесное содержание — важное.

Л. Н.: В былинах больше эпического, музыка на втором плане, мелодии однообразны, просты.

Гольденвейзер еще возражал, что в настоящем вокальном произведении музыка соответствует словесному содержанию.

- 46 -

Л. Н.: К грустным словам грустный напев. Но что музыка выше и главное — это показывает «Волшебная флейта», где текст ничтожный.

Гольденвейзер: Гете находил его глубокомысленным, хотел написать продолжение.

Л. Н.: Гете! Вторую часть «Фауста»......*

Потом Л. Н. с Танеевым говорил о кружке Клечковского в Москве, в котором учат взрослых и детей без принуждения.

Л. Н.: Как нельзя кормить ребенка, когда ему не хочется есть, так нельзя и принуждать учиться, когда ребенок не хочет. Математику учат преждевременно, когда тут, — Л. Н. показал на лоб, — не готово, а через год-два — будет легко.

Потом Л. Н. показывал Татьяне Львовне и Гольденвейзерам книгу портретов выставки 1905 г. Прочел вслух про Коновницыну.

Л. Н. дал Танееву три экземпляра «Круга чтения» с автографами, один — ему, другой — его племяннику, третий — Аренскому, которому надписал: «Прошу читать». И сказал:

— Аренскому может быть полезно.

Потом, явно устав, Л. Н. дал читать Гольденвейзеру вслух из книги Д. А. Хомякова «Самодержавие» примечание о земских правах женщин. Когда Гольденвейзер прочел, Л. Н. сказал:

— Остроумно, хорошо**. Эту книгу («Самодержавие») и все славянофильские труды правительство запретило¹. Они гораздо опаснее для правительства, чем социалистические.

Танеев: Алексей Степанович Хомяков, говорят, был славный диалектик.

Л. Н.: Он был блестящий, общительный человек, а Дмитрий Алексеевич — бирюк. Я у Свербеева, славянофила, в Москве видел Хомякова. Ему было 55, мне — 27 лет. Он спорил с Ешевским. Потом он позвал меня к себе — они жили на Собачьей площадке, — вероятно, чтобы узнать взгляды молодого литератора². Милое впечатление осталось.

12 февраля. После обеда Л. Н. дал читать вслух Наталье Михайловне из «Дневника» Порошина, воспитателя Павла Петровича, когда ему было 10 лет. Подробные записки ежедневного обихода: что делал, кто приходил, о чем говорили. Нравилось и слушателям и Л. Н. К месту, где кто-то рассказывает, что ребенок в животе женщины вскрикнул и что сам он это слышал¹, Л. Н. заметил, шутя: «Очевидец!». Вчера говорил: «У очевидцев плохое зрение, а у старожилов слабая память бывает».

Гольденвейзер сегодня уже не играл. Когда в 11 ночи уехали Гольденвейзеры, Л. Н. спрашивал о погоде. Было пасмурно, ветер, минус 11°. Он сидел в халате за столом у самовара.

— Как хорошо! Когда недоволен был и повернешь, станет так радостно, — сказал Л. Н.

Заговорили о Марии Львовне и Александре Львовне, о том, когда они вернутся.

Л. Н., шутя, обратился к Наталье Михайловне:

— Поедем в Тулу. В четыре часа пешком на Рвы и по железной дороге, на почту, в Чернышевскую гостиницу, там будем в бильярд играть. И в 10 часов — назад.

Когда в 11.15, попрощавшись, все стали расходиться, я спросил Л. Н., не простужен ли он.

— Нет. Вдруг ослаб.

Мы ушли, а Л. Н. пошел к себе в кабинет с тем, чтобы еще вернуться в залу чай пить. Л. Н. иногда уходит к себе записывать, когда ему уясняются какие-то мысли.

- 47 -

13 февраля. Сегодня метель, какой не было ни в эту, ни в прошлую зиму. Слава богу, что не вчера, в последний день масляной: столько пьяных замерзло бы в поле, где занесло все дороги. Больных в приемной не было. Л. Н. не выходил. В метель вообще не ходит гулять. Вид у него не совсем здоровый. Л. Н. говорил, что получил длинное письмо от Владимира Григорьевича, критику на статью «К правительству, революционерам, народу» и с советами, как поправить.

Л. Н.: Мне не хочется изменять статью. Я становлюсь на точку зрения правительства, рассматривая революционеров, народ. Я становлюсь на точку зрения народа, рассматривая правительство и революционеров. Чертков хочет, чтобы я высказал свою точку зрения¹.

Л. Н. принес в залу 15-й номер еженедельника «Япония и Россия» и, подавая его мне, сказал:

— Революционная газета. Я пересмотрел — перечел всю. Одна статья («Из путевых набросков. Ноябрь 1905 года») довольно хороша обличительностью: о причинах погрома во Владивостоке, учиненного солдатами, недовольными действиями офицеров и поставщика флота Гинсбурга².

Потом говорили о романе японца Токутоми, присланном в английском переводе.

— Он писал мне или был у меня? — спросил Л. Н., неохотно поворачивая объемистый роман в руках. Наконец, сказал: — Посмотрю.

Получена еще одна японская книга: «The Twelve Men»³. Мне дал просмотреть книгу, присланную из Лондона: «Christianity and Progress» by J. W. Petavel⁴ и номер болгарской газеты «Лев Толстой»⁵.

Сегодня Л. Н. получил открытку от крестьянина: спрашивает, выбирать ли ему в Думу и к какой партии примкнуть: к социал-демократам или к революционерам?⁶ Л. Н. сказал шутя:

— Я ему отвечу, что это все равно, как если бы спросил: пить ли ему вино, водку или пиво.

Еще Л. Н. получил письмо от Сергеенко. Он сказал, что хотел бы ему помочь, т. к. ему нужно для заработка; можно дать ему письма к Урусову, Страхову, Анненкову⁷.

Заговорили о том, как обычно пишут биографии. Л. Н. сказал:

— Как можно описывать внешнюю жизнь человека: что он пьет, ест, ходит гулять, когда в человеке есть самое важное — это его духовная жизнь. Описание внешней жизни так не соответствует тому громадному значению, какое имеет в жизни внутренняя работа.

Андрей Львович, вернувшись из Тулы, за обедом рассказывал, как лгут «Русские ведомости». В газете сообщали, например, что три члена тульской земской управы сосланы на четыре года в Архангельскую губернию, а другие подальше⁸.

— Затем и пишут, чтобы раздражать, — сказал Л. Н. и спросил его, что с Баташевым.

Андрей Львович: Не слышал.

Ваня-лакей вставил, что его две недели тому назад расстреляли, хотя жандарм был только ранен. Юлия Ивановна не верила, что Баташева все-таки расстреляли, несмотря на то, что жандарм остался жив⁹.

Л. Н.: И Никифорова расстреляли, хотя он городового только ранил¹⁰. Баташев шел со свадьбы выпивши, а жандарм, тоже выпивший, приставал к нему, и жандарм этот уже давно следил за ним...

Л. Н.: Я сегодня читал в «Новом времени», что в архиве III Отделения есть дело Пушкина, куча в аршин. Николай его боялся и следил за ним. Пушкин тяготился цензорством Николая. О нем <Пушкине> кто-то сказал: «Il n’est pas dangereux, il aime les jeux et les filles»* ¹¹.

- 48 -

Л. Н. получил сегодня французское письмо от 22-летнего турка из Царьграда, который писал, что был заключен в тюрьму за то, что перевел и издал несколько статей Л. Н. Просит, чтобы Л. Н. прислал ему некоторые сочинения и чтобы его письмо уничтожил¹². Л. Н. просил меня выбрать «более существенные» и послал ему «Le carnet du soldat» и «Le salut est en vous»*.

Я: Как странно, что от турка такое хорошее письмо. Привыкли в турках видеть башибузуков.

Л. Н.: Как много перегородок есть, мешающих людям жить разумной жизнью! Одна перегородка — расовые различия, другая — правительственные, третья — религиозные, и не только у магометан шииты ненавидят суннитов. Потом научная рамка и то, что считается цивилизацией.

Андрей Львович: Если эти рамки уничтожить, появятся новые.

Л. Н.: Почему ты знаешь, что будет? Уже теперь все больше и больше видишь людей, освобождающихся от этих рамок.

Выйдя к чаю, Л. Н. сказал о японском романе, который сегодня получил:

— В новом духе, очень слабое подражание европейскому и особенно американскому (выскочке), подражание во всех подробностях. Хотя скучно, но одолею дочитать. Интересно, что японские офицеры берут взятки, и грубый аристократизм японцев.

Л. Н. рассказал содержание романа до того места, до которого прочел.

Андрей Львович попросил отца надписать ему «Евангелие».

Л. Н.: Мне это кажется глупо и ridicule**.

Андрей Львович: А почему другим надписываешь?

Л. Н.: Другим — это понятно. А с тобой отношения серьезные.

Написал ему на «Круге чтения»: «Андрюше от отца. Читай, пожалуйста, каждое утро. Л. Толстой. 14 февраля 1906 года».

Л. Н. сказал Дорику, что к вечеру всегда нужно обдумать, как поступал днем, — дурно или хорошо.

14 февраля. Приехал Oskar Bassiner (?), старик красивый и холеной наружности, представился профессором несуществующей кафедры Варшавского университета. Едет с московского съезда Союза 17 октября. Много, много говорил Л. Н-чу о политике: о партии, о варшавских событиях после 17 октября. Рассказывал обстоятельно и старался говорить с пафосом. Если Л. Н. пробовал что-либо заметить, он сейчас же перебивал его, не давая досказать. Было тяжело, неловко за Л. Н., тем более, что у Л. Н. обычай противоположный. Л. Н. не только не перебивает, но, выслушав собеседника до конца, ждет, не скажет ли собеседник чего-нибудь еще, и только потом высказывается. Просил Л. Н. ходатайствовать о заключенных и стал развивать их идеи, за которые попали в тюрьму.

Л. Н. сказал, что эти убеждения совершенно чужды ему. Профессор, очевидно, ничего не читавший, не понимающий взглядов Л. Н., не понял этих слов, смутился и стал говорить, что он не поляк, что он русский, но лютеранин и итальянского происхождения. Л. Н. спросил его, чем отличается одна политическая партия от другой, и, терпеливо, кротко выслушав его, еще раз объяснил мягко, внятно, почему он не участвует в политической борьбе и изложил свои религиозные воззрения.

Вечер. Приехал Илья Львович. Тоже рассказывал про московский съезд Союза 17 октября. Привез рукопись новой своей повести и прочел ее вслух Л. Н-чу; ему понравилось¹.

- 49 -

15 февраля.* После полудня приехала С. Э. Дмитриева-Мамонова, говорила:

— Мой брат** очень высокого мнения о китайцах.

Л. Н.: Англичанин мне пишет, что присылает мне книгу китайца, принявшего только внутреннюю свободу, откидывая все внешнее. Я очень рад книге, буду книгу читать¹. Из романа Токутоми я получил представление о жизни высших японских сословий, о самураях, о военном духе. Они parvenus de bacivilisation***. В романе ни одного мотива нравственного.

Когда уезжала Софья Эммануиловна, Л. Н. дал ей японский роман Токутоми в английском переводе. Кроме того, книгу Д. А. Хомякова «Самодержавие», и поощрял ее перевести на английский язык, т. к. она сама высказала такое намерение.

16 февраля. Ночью приехал Сергей Львович. За обедом Л. Н., обращаясь к Татьяне Львовне, Юлии Ивановне и Наталье Михайловне, сказал:

— Читали вы письмо Маши? Трогательное. Протест против всего тона ниццких дам: одежды, крашенья лица¹.

Сергей Львович вспомнил двух милых старушек Сыромятниковых, которые живут бедно. Каждый год варили много варенья, в прошлом году не варили, потому что «все равно японцы придут, отнимут». Вспомнил их брата, который пришел к помещику Р. с тем, чтобы выкупить крепостную девку и на ней жениться. Тот вознегодовал, что дворянин на холопке хочет жениться, и на другой же день выдал ее замуж. Она убежала от мужа к Сыромятникову, и они вместе застрелились в бане. Это описал Тургенев.

Л. Н.: Жаль, что не описал так, как случилось. Трагическое.

Все старались вспомнить, как Тургенев это описал <?>, но никто не мог вспомнить.

Л. Н. (к Сергею Львовичу): Не видел ты Бутурлина? Поблагодари его за присланную мне книгу; хотел ему писать, что получил и возвращу. Прислал мне: Sorel «La mort de Paul»². Вчера читали вслух. Как описано!

Сергей Львович: Вышел следующий том Истории Ключевского, до Екатерины II (включительно)³.

Л. Н.: Ключевский бездарный. А Соловьев — архибездарный. У французов какие историки! Сорель: и умно, и художественно, и легко. У Соловьева чувствуется вся тяжесть изложения событий. А Маколей как легко читается! Я читаю теперь Порошина: дневник о десятилетнем Павле. Он был его учителем. «Его высочество встали. Попрыгали». Кто приходил, о чем говорилось за обедом. Какой богатый материал! И как мило описано, и хороший русский язык. Жаль, что описал только один год.

Сергей Львович: Умер Аренский⁴.

Л. Н.: Я только что послал ему «Круг чтения». Он один из самых лучших композиторов.

Сергей Львович: Я думаю, что слава его будет расти.

Л. Н.: Я тоже.

С 8 до 9 вечера Л. Н. читал из Порошина, выбирал смешные места. Л. Н., читая, смеялся от души. Над некоторыми местами так хохотал, что слезы выступили на глазах. Останавливался и делал замечания:

— Это было в 1762 году, Петр умер в 1725, еще были помнившие

- 50 -

Петра. «Отчесть»* — какой глагол! — Всегда «роль» мужского рода. Прекрасный русский язык. Вместо «этаж» говорит: «Дом в четыре жилья». — Он (Порошин), должно быть, очень хороший, умный был. Какой Павел маскарад сочинил! Ему было <немногим> больше десяти лет. Очень, очень умный, образованный был. Читал ежедневно «Histoires choisies»⁵. Просто милый, умный, веселый мальчик. Читали историю ассирийских королей и получили пять арбузов. Павел сказал: «Вот из пяти арбузов два хорошие, а из 30 ассирийских королей ни один не был хорош». Чрезвычайно любознательный мальчик был. Удивительно какой précoce**.

«К ПОЛИТИЧЕСКИМ ДЕЯТЕЛЯМ. СЕРИЯ НЕИЗДАННЫХ В РОССИИ СОЧИНЕНИЙ ГРАФА ЛЬВА НИКОЛАЕВИЧА ТОЛСТОГО»
СПб. 1906

Издание журнала «Всемирный вестник»

Обложка

Книга была запрещена цензурой

Л. Н. читал, сидя у большого круглого стола под бюстом работы Ге. Около него, справа Дорик перелистывал «Review of Reviews», рассматривая картинки; слева Наталья Михайловна раскладывала карты; напротив Сергей Львович раскладывал карты и довольно крепко хлопал ими о стол, а Софья Андреевна шила и шелестела бельем. Л. Н. время от времени взглядывал на них, но не говорил им ничего, и они не замечали и не переставали шуметь. Л. Н., когда читает вслух, любит, чтобы было тихо, и особенно, когда ему нездоровится и не может напрячь голос. Он чаще-то и читает тогда, когда нездоровится. Как в каждое дело, так и в чтение вкладывает всю душу и все силы: старается читать внятнее, вернее, отчетливее. Так и кажется, что действуют сами лица — чтеца не замечаешь.

- 51 -

Л. Н. ТОЛСТОЙ. «ЕДИНСТВЕННОЕ СРЕДСТВО». ИЗДАНИЕ ВТОРОЕ. СПб., 1906

Отдельный оттиск из январской книжки журнала «Всемирный вестник»

Обложка

Книга была запрещена цензурой «Ко «Всемирному вестнику» за 1905 г. издатель Сухонин обещает приложение: 50 нелегальных статей Л. Н.». — Запись от 31 декабря 1905 г.

Татьяна Львовна уходила к Танечке. Л. Н. останавливал ее, как он это часто делает. Любит, когда Татьяна Львовна около него. Софья Андреевна спросила:

— Почему Порошин писал дневник только один год?⁶

Л. Н.: Очень рано его спихнули. Он энциклопедист, приближалось время... Руссо, Монтескье... (я не расслышал).

Софья Андреевна: Видно, что Порошин Павла очень любил и хорошо влиял на него. Какой Павел был находчивый, забавный мальчик — как Сережа Сережин.

Л. Н.: Его этакая манера находить неожиданно смешную сторону.

Сергей Львович: Чей он был сын?

Л. Н.: Почти наверное, Салтыкова. Есть предположение — это едва ли справедливо — будто бы он сын какого-то чухонца, что у Екатерины детей не было, а он был подмененный. Этим объясняется ее нелюбовь к нему. Как это часто бывает, именно когда готовится какое-нибудь странное событие — наступает смерть. Она хотела объявить наследником внука, Александра Павловича, как внезапно умерла. Безнравственность того времени была необыкновенная. У Александра Павловича была жена, его фавориткой была Нарышкина, но он и этой был неверен, о неверности жене и не говорили.

Л. Н. ушел в свою комнату. Вернулся в 9.30 и сидел с Сергеем Львовичем у стола. Приехал Андрей Львович из Тулы, привез почту и подарки Дорику на завтрашние именины, между прочим, прибор слесарных инструментов. Л. Н. похвалил и сказал:

— Я хочу сделаться маленьким, чтобы получить такие инструменты.

- 52 -

Л. Н. стал просматривать почту, снял бандероль с тома XV «Œuvres complètes du comte Léon Tolstoï: Traduction de J. W. Bienstock. P. V. Stock éditeur. Paris. — «Anna Karénine». Он бросил книгу на стол и сказал:

— Отвратительно! Мне и сама обертка противна*.

Андрей Львович рассказал о Баташеве: завтра будут его судить военным судом. Маклаков защищает. Единственное, что может сделать, просить судей, чтобы ходатайствовали у государя заменить смертную казнь тюрьмой. Жандарм, которого ранил, жив.

Л. Н.: Я им советовал ходатайствовать у царя.

Сергей Львович: Чем Государственная дума займется? После Французской революции осталось изменение гражданских законов («Кодекс Наполеона»). Немцы 48-го года начали обсуждать конституцию и ничего не сделали. Боюсь, чтобы и у нас так не вышло. Следовало бы Думе заняться изменением гражданских законов, закона о крестьянах.

Л. Н.: Вопросов будет очень много. Думаю, что этим займется.

Л. Н. вскрывал письма. Попалось письмо от Шейермана⁸. Заволновался, покраснел и с жадностью стал просматривать его.

Л. Н.: Слишком он горячий. Всегда мне страшно, когда это так. У него жена, пять человек детей... — Подал письмо Сергею Львовичу, чтобы прочел.

Сергей Львович: Почерк похож на Хилкова.

Л. Н.: Почерк похож и характер страстный, вулканический. Я предпочитаю нептунический, а не вулканический характер.

17 февраля. Приехали М. А. Шмидт и И. К. Дитерихс. Л. Н. им говорил:

— Николаев писал мне, что попробует напечатать «Правительство, революционеры, народ» в Петербурге. В Москве цензура строга. Я согла сен. Написал Давыдову, чтобы отдал статью Николаеву¹.

Л. Н. дал Иосифу Константиновичу читать «Самодержавие» и спросил его о книге.

Иосиф Константинович: Хорошо противопоставлены западные взгляды на власть с восточными.

Л. Н.: Я записал о «Самодержавии» Хомякова: вопрос во времени — те, западные, пережили, мы переживаем... Русский землепашец охотнее будет переносить неприятности от власти, чем самому туда ездить и участвовать в ней, <хотя> теперь сообщение железнодорожное — легче. Русские люди должны понять, что западные правительства думали об одном: деньги нажить, а эти (правители России) — положение себе приобрести. Выходит круг. Из него выход — не повиноваться ни тем, ни этим.

Л. Н. показывал книжку, присланную ему Новоселовым, изданную им в его серии нравственно-религиозных книжек.

Л. Н.: Новоселов был блестящий студент, разделял мои взгляды, ушел в православие, издает «Религиозно-философскую библиотеку». Напечатал мои статьи «О религии и нравственности», «Об образовании»², рядом — статьи Тихомирова и «Беседа отца Серафима».

Л. Н. читал вслух части этой «Беседы»: доброе, перемешанное с церковной болтовней. Понравилось ему выражение: «стяжание духа божья», как есть «стяжание почестей». Л. Н. вспоминал письма Марии Львовны из Cannes о Монте-Карло, как там отвратительно ведут себя люди, и Александры Львовны из Женевы о студентках. Пишет о том, что русские студентки за границей носят фуражки-береты, как студенты, и что в Женеве устроили забастовку против профессоров, что-то там неслыханное³.

Л. Н.: Как это заманчиво — забастовка! Покорялся и сразу — я

- 53 -

один устрою. Есть люди, которые идут постоянно по тому толчку, который им дан извне: фуражка... Мне татарин в Казани предлагал очки; я ему сказал, что мне не нужны, а он: «Как не нужны? Теперь каждый барин очкам носит». Сергеенко мне прислал прекрасные выписки из буддийских книг и из Рамакришны⁴. Это был брамин, который недавно умер. Чертков писал мне о статье «Правительство, революционеры, народ», чтобы изменить ее. Я ответил ему, что не буду переменять, пусть не печатают.

Иосиф Константинович рассказывал, как необдуманно ведут в тульском земстве дело помощи голодающим. Крестьяне просили сперва помогать кормом одному скоту, сами крестьяне перебьются. Нет. Надо спасать жизнь людей, детей. Скоту только теперь начинают подвозить корм, тогда как скоро не будет путей. Дрова дают всем, не только бедным, пользуются больше богатые. Лишь одна шестая тех денег, которые отпускаются на помощь нуждающимся, попадает в руки истинно нуждающимся. Предоставлением работ для заработка — рыть колодцы, канавы — заведуют неспособные люди. В 23 из 56 русских губерний — неурожай.

Л. Н.: Меня всегда поражает: правительство собирает два с половиной миллиарда с этого самого народа, который теперь голодает, и дает 20 миллионов. Ведь это капля в море той нужды, которая есть. Вы рассказали, как мужики, одна деревня другой не помогает. Такой грех! А то, что ненуждающиеся тоже берут помощь, так это крестьяне видят и думают: «Вы не можете нам помогать: мы вас кормим. Все это игрушка с вашей стороны. Хотите давать по двугривенному — давайте. Всем поровну».

Л. Н. говорил о хорошем письме японца Токутоми, выражающем сочувствие и единомыслие:

— Пишет, что написал по-японски очерки......* моего учения, — сказал Л. Н. — Он был христианином, но раньше не признавал непротивления злу; теперь видит, что это необходимое условие.

18 февраля. Утром уехала Мария Александровна, остался Иосиф Константинович. Л. Н. написал пять писем¹. После обеда остался в зале. Говорили о разном.

Л. Н.: Сережа показал мне в газете, что 20 тысяч духоборов и молокан покидают Канаду и переезжают на Гавайские острова. Число преувеличено, но что уезжают — очень вероятно. Ходоки туда ездили. Мне жаль, что покидают Канаду.

Иосиф Константинович: Сережа предсказал, что духоборы больше пяти лет в Канаде не проживут. А Канада — здоровая, там нет почти никаких эпидемических болезней. Помню, когда Веригин спросил бабу, она ответила ему: «Петюшка, здесь детки дюже добре водются, почти никакие не помирают».

Л. Н.: На Гавайских островах европейцы слабеют, не могут ходить.

Л. Н. вспомнил про письмо Русанова. У него был обыск². Производивший его артиллерийский офицер поворачивался спиной, видно ему было совестно. Иосиф Константинович рекомендовал Л. Н. прочесть защитительную речь Небогатова на суде³.

— Что же? — говорил Иосиф Константинович, — потопить суда ради Андреевского флага, чтобы скрыть все грехи, недостатки судов?

Л. Н.: Я слышал о ней, но не хотел читать; знаю, что в таких защитительных речах все придумано для оправдания. Они готовятся за два месяца вперед: фраза «потопить...» придумана адвокатом. Мне этот мир был и есть чужд. Не хочу в него вмешиваться, так и умру.

Л. Н. ушел к себе. В 9 опять вышел в столовую. Л. Н. спросил Иосифа Константиновича, не намеревается ли он поселиться на земле вместе с Николаевым и Наживиным.

- 54 -

Иосиф Константинович: Нет. А они должны бы возле Булыгина поселиться.

Потом сказал о сыне М. В. Булыгина, что он тоже революционер. Для Л. Н. это было новостью. Он заметил:

— Старшие сыновья Булыгина, Сергеенко и Скороходова — три нравственных юноши.

Л. Н. прислали вырезку из «С.-Петербургских ведомостей» от 7 февраля со статьей «Голос армян против революционеров в Турции»⁴.

К разговору, возникшему по поводу этой статейки, Л. Н. заметил:

— Влияние школ; революционерство повальное. У молодого человека тысяча вопросов, между ними и вопрос государственный, но он имеет преобладающее влияние.

Ждали М. С. Сухотина и Александру Львовну из-за границы. Приехали в час ночи. Л. Н. тоже не ложился, ждал. Александра Львовна приехала оживленная, веселая, стрекотала о женевских друзьях, о растрепанных русских студентках, о приключениях в таможне.

Софья Андреевна: Что же, ты довольна, что съездила?

Александра Львовна: Как же, видела, сколько нам <до Европы>.

Л. Н.: Почему же нам доходить до Европы? Избави бог! Не нужно.

Александра Львовна: Как же, как там таможенные чиновники, полицейские, кондуктора учтивы, приятны, чисты. А наши не чисты, ругаются.

Л. Н., видимо, не был равнодушен к суждению Александры Львовны.

19 февраля. Л. Н. ездил на Делире. За обедом разговоры о загранице. Александра Львовна:

— Когда буду большая, поеду жить в Швейцарию.

Говорили о Г. Вульфе. Михаил Сергеевич сказал, что он страдает отсутствием воли.

Л. Н.: Отсутствием того, чего нет.

К чему-то Л. Н. сказал по-французски, что всегда надо ожидать неожиданное¹. Л. Н. рекомендовал Михаилу Сергеевичу читать «Самодержавие» и сказал, что Хомяков ошибается, считая самодержавие и православие постоянными. Самодержавие уходит в абсолютизм, православие — в другую сторону (уясненного христианства). То, что было возможно совершать православным раньше, невозможно теперь. А «быт» — пустое слово².

Михаил Сергеевич рассказал:

— В заграничных газетах была такая телеграмма: «Нас поражает известие, что здоровье Горького все ухудшается, а Толстого — улучшается». Что тут поразительного? — спросил иронически Михаил Сергеевич.

Л. Н.: Для них поразительны эти два имени. Когда говорят обо мне, непременно и о Горьком.

За чаем Александра Львовна говорила, что Шкарван находит в «Круге чтения» ошибки — например, о гневе не из Сенеки, а из Плутарха.

Л. Н.: Теперь я выброшу всех авторов, а изложу своими словами их мысли. Можно подписать: «Из Эмерсона». И расположу по важности, начиная от жизни, бога...

Л. Н. говорил о книге «Christian Hsi», английский перевод с китайского:

— Прочел введение. Английский cant*, религиозное, фарисейское красноречие. Не мог дальше читать.

Александра Львовна: Газеты писали, что Шейерман продал имение.

Л. Н.: Приврали. Его письмо ко мне горячее.

Александра Львовна рассказывала, что в кантоне Тессин 160 человек

- 55 -

отказались явиться на военные обучения, но не по религиозным причинам, а просто не хотели отрываться от работы. Л. Н. было приятно это известие. Помолчав, он сказал:

— Не доживу я, а они, — показал головой на Дорика, Александру Львовну, Наталью Михайловну, — доживут до великого переворота.

«Новое время» 18 февраля пишет, что Победоносцев становится близким Толстому и в доказательство приводит цитату из появившейся в Мюнхене новой статьи Толстого: «Конец одной эпохи» («Конец века»). Переводит с немецкого перевода, но об этом не упоминает³. Стыдно за «Новое время» и другие газеты: ни одна редакция не имеет в своей редакционной библиотеке сочинений Л. Н. последних 25 лет и не знают, что́ пишет Толстой. Подобно «Новому времени» и другие газеты иногда переводят с иностранных языков те сочинения, которые уже появились в русском оригинале.

Софья Андреевна уезжает в Москву. Л. Н. дал ей около 40 книг, главным образом, исторических, много номеров журнала «Русская старина» вернуть в московские библиотеки.

В комнате у Александры Львовны собралась вся прислуга, чтобы слушать о загранице. Няня ей сделала выговор: «Тут наших попов не уважаешь, ругаешь, а там чужому попу* перстень целовала, на колени перед ним становилась. Нехорошо, страм».

20 февраля. У Л. Н. болит печень. Не завтракал — несколько недель изредка завтракает. На обед ел только половину обыкновенного. Татьяна Львовна сказала ему, что мало ест, как старики.

Л. Н.: Всё, как должно быть.

В 11.30 ночи, когда вставал с кресла, попросил поддержать кресло и тяжело поднялся. Я еще не видал его таким усталым, слабым.

Михаил Сергеевич: Как вы раскисли, точно вам 77 лет.

Л. Н.: Точно, недостает двух с половиной лет до восьмидесяти.

Михаил Сергеевич спросил, нет ли у него перебоев.

Л. Н.: Нет.

Михаил Сергеевич: А у меня есть.

Л. Н.: Покажите, когда будут.

После обеда Л. Н. играл с Михаилом Сергеевичем «последний раз гамбит». К чаю вышел в начале 11-го. Михаил Сергеевич рассказывал о сегодняшнем заседании земства в Туле. Как там напали на Львова; потом рассказывал о докторе, шефе саниты**, отчаянном политикане. Л. Н. сказал на это, что доктора, ветеринары обращают все внимание на материальную науку: думают, что в других отраслях все улажено.

— Исключение — Пирогов, — говорил Л. Н. — Как трудно было ему выйти из этого узкого мира! Дмитрий Васильевич — редкое исключение.

Михаил Сергеевич рассказал про депутацию тульских дворян, бывшую у царя и просившую его о дворянских делах. Оратор поцеловал царю руку. Царь выхватил ее и сказал, что теперь хочет заботиться о крестьянах. Л. Н., видимо, был рад этому известию. Л. Н. недавно попросил Наживина найти, кто заведовал государственными крестьянами, как они были устроены. Сегодня Л. Н. сказал, что нашел прекрасную статью об этом в Брокгаузе, и что вообще «Россия», занимающая почти два тома, хорошо составлена. Три четверти часа Л. Н. читал нам вслух Порошина. Когда он устал, продолжал читать Михаил Сергеевич. Л. Н. восхищался Порошиным: «Какие подробности! Художественно описано!» Л. Н. говорил, что ему, готовящемуся писать о том же времени, чтение доставляет большое удовольствие и полезно:

- 56 -

— Как живой, передо мной этот мальчик Павел, — сказал он. Говорили о Елизавете Петровне, что она брала пример с Елизаветы Английской, жившей за 150 лет до нее, и о Марии-Терезии, что она была противоположностью Екатерине: родила 16 детей.

Сегодня был у Л. Н. раввин из Орла.

21 февраля. Л. Н. плохо спал и был до того слаб, что утром вместо прогулки просидел на террасе, но пополудни уже пошел пешком на Козловку; шел, перегнувшись на бок (от слабости или от боли в печени). Кучер Степан поехал ему навстречу на новую дорогу.

Приехали Мария Александровна и Н. П. Иванова. Михаил Сергеевич съездил в Тулу на земское собрание и вернулся.

Л. Н. говорил об истории России Шишко:

— Такая скучная тема — история, а тут так живо описано, что не хочется отрываться от нее. Порабощение крестьян как шло — постепенно, незаметно. Сперва дворяне должны были воевать, а за это им служили крепостные; потом на крепостных сложили все подати; потом у них отняли землю; потом на них наложили военную службу; потом сняли военную службу с дворян, с крестьян же работу не сняли, а прикрепили крестьян к земле: нельзя им было переселяться. Крутое обращение с крестьянами подробно описано; хорошо это помнит. И бунты Стеньки Разина, Пугачева. Но промелькнула мысль — он западник, — что панацея для него — конституция¹.

Татьяна Львовна сегодня продала землю овсянниковским крестьянам. Они платили ей аренду по четыре с половиной рубля с десятины. Теперь получит в Крестьянском банке по 100 рублей за десятину. Татьяна Львовна вспоминала брошюру Николая Хомякова, написанную для крестьян. Он вычисляет, сколько помещичьей земли приходится на душу: полдесятины.

Л. Н.: Хоть полсажени — все равно.

Татьяна Львовна: И что из-за этого не стоит им помещичью землю отнимать. И что у крестьян русских и так гораздо больше земли, чем за границей, а там крестьяне с нее живут.

Л. Н.: Это повторение. У Параши есть свои мысли, у него — никаких.

Л. Н. с Михаилом Сергеевичем играли в шахматы. Привезли почту из Тулы. Получен пакет чертковских изданий: 50 экземпляров «Конца века», прислал мой брат. Цензура не задержала. За чаем говорили о том, что «Солдатская памятка» напечатана в России и продается.

Кто-то сказал:

— Удивительно, что ее не запретят.

Л. Н.: Я бы ее запретил. Надо, чтобы это (т. е. отказ от воинской службы) вытекало из религиозного жизнепонимания, а не из того, чтобы содействовать революции. Я крестьянину дал бы ее читать, а солдату — нет. Солдату, как ни поступит, тяжко будет. Повинуется — будет убивать людей; перестанет повиноваться — его будут судить за нарушение присяги. Лучше отказаться, пока не взяли в солдаты.

Л. Н. принес письмо Архангельского, прочел его вслух. Он пишет, что обращение народа к правительству за помощью — это то же, как если бы изнутри напирать на дверь, которая открывается внутрь. Надо отступить назад, потянуть на себя — и тогда все просто сделается².

Вспоминали жену N. N., за которой ухаживал японский посланник. Александр III сам сказал N. N.: «Разведись». Он развелся. По этому поводу Л. Н. сказал:

— Все они (короли, цари) — младенцы невинные в сравнении с окружающими их мерзавцами. Наполеон, когда был у него Гете, советовал ему поучиться у Расина. Спросил его, женат ли он? Гете не был обвенчан, жил так со своей возлюбленной и сейчас же женился на ней. «Oh, ein grosser

- 57 -

Geist»*, — сказал мне проводник в Веймаре³. Мария Павловна, которая была замужем за веймарским герцогом, была дура отпетая... Это маленькие черты. Но нет мерзости, которой бы придворные не совершали. Пушкина, после того, как был на приеме у Николая, спросил знакомый: «Что вы в это время чувствовали?» — «Подлость во всех жилах»⁴.

Михаил Сергеевич сказал о «Руси», что это самая лживая газета, и рассказывал про Лазарева.

Л. Н. рассказывал о 15-летнем мальчике Куна, который говорил отцу, что надо подать петицию о том и о том. Отец ответил ему: «Хоть бы ты знал, как петицию написать!»

— Революционеры — полудети, — сказал Л. Н.

22 февраля. Л. Н. спрашивал Ф. А. Страхова, что нового. Федор Алексеевич рассказал, между прочим, о дочке, которая в пансионате в Москве и не захвачена революционным духом; подруги смеются над ней, что не принадлежит ни к какой партии. И еще, что в ресторане слышал разговор гостя с ресторатором. Гость упрекал ресторатора, что не принадлежит ни к какой политической партии.

Л. Н., помолчав, сказал:

— Моя платформа широкая, я на ней один.

Федор Алексеевич заговорил о печатании сочинений Л. Н. во «Всемирном вестнике»¹.

Л. Н.: Как это правительство браунингов боится, а мыслей — нет. Брошюры о конституции в три месяца всем надоедят. Страшно это говорить, но если хорошенько подумать, то должен сказать, что все, что происходит, — к лучшему в смысле распространения и уяснения истины.

— Как? Что убивают людей, это к лучшему? — испуганно, задыхаясь, скороговоркой, прохрипела Мария Александровна, остановив свои огромные глаза на Л. Н.

Л. Н.: Как падение листьев в осени в чем......** или как распутица, грязь в осени......** Что было скрыто, всплыло наружу. Западные народы, особенно англичане, самодовольны. У них одна часть общества с другой постоянно в борьбе.

Л. Н.: От молодого человека из Австралии получил печатный листок: «The fallacy of elections» — о том, чтобы не участвовать в выборах, так как это участие в насилии правительственном². Писал мне англичанин, что есть китаец Hsi, истинный христианин, и он написал книгу, которая меня наверное будет интересовать. Я с нетерпением ждал книги, а она такая, что нельзя читать: бог послал сына, чтобы нас спасти, искупить грех и......** А сегодня получил печатное: все епископы, пасторы английские хотят в назначенный день молиться богу, чтобы их исправил.

Л. Н. спросил Н. П. Иванову, продолжает ли учиться играть на фортепьяно.

Надежда Павловна: Да, но считаю это за грех.

Л. Н.: При вашем способе жизни — это безобидное занятие, доставляющее удовольствие.

Страхов заговорил о музыке, о концерте Танеева с Гольденвейзером.

Л. Н.: Я не хотел тогда говорить... Девятая симфония Бетховена — гадость. Почувствовал отвращение. А фуга Моцарта — что-то ужасающее. Аренского — хорошо было, особенно «Polichinelle» и «Coquette».

Сегодня Александра Львовна продала 87 десятин телятинской земли крестьянам.

Михаил Сергеевич: По 200 рублей купила за десятину, по 100 — продает.

- 58 -

Вечер. Л. Н., Михаил Сергеевич, Александра Львовна и Грушецкий играли в винт. Л. Н. с Ф. А. Страховым говорили о нравственном прогрессе в области половых отношений. Говорили о том, как на это смотрели декабристы, как братья Л. Н.

Л. Н.: Николая развращал Фонвизин. Николаю это не было нужно, он отдавался этому, потому что считалось, что так должно быть. Мне француз в этой комнате открыл глаза на то, что женщина — не предмет удовольствия, а человек. По этому поводу я говорил французу о статье Шопенгауэра, он нападал на нее. Шопенгауэр утверждает, что проституция — это вроде громоотвода, чтобы другие женщины были неприкосновенны и чисты* ³.

Федор Алексеевич: Шопенгауэр говорил это иронически?

— Нет, — ответил Л. Н. и сказал затем: — Когда я с Массеном (?) об этом говорил, я был уже женатый.

Михаил Сергеевич: Я думаю, что раньше тоже были неразвращенные юноши. Теперь знаю троих, — и назвал имена трех из аристократов, — а между моими коллегами тоже были.

Л. Н.: Тогда уже переворот начался. В мое время было так: 1 : 10000; в ваше — 5 : 10000; теперь 10 : 10000.

Федор Алексеевич: Меня развращали люди 40—50-летние, преподаватели гимназии.

— На трех вопросах: нравственности, вегетарианстве, отношении к войне виден прогресс, — сказал Л. Н. — Они на одном уровне находятся. Лучшие люди признают эти вопросы. На моей памяти крестьяне ходили в лаптях, в самодельной одежде; на полушубках сзади пришитые из черного сукна петушки; избы деревянные, крытые соломой; чаю, табаку, сахару не знали. Совершившаяся внешняя перемена видна, а внутренняя тоже идет.

Л. Н.: Вы, Душан Петрович, когда состаритесь, будете болтливы, как я. Меня свели у Чичериных с баронессой Раден, которая считалась очень умной женщиной. Мы провели вечер, и она не сказала ни слова. Я убедился, что она действительно умна.

В 10.30 Федор Алексеевич, прочитав «К правительству, революционерам, народу», спросил Л. Н., можно ли внести поправки? У него на листках были замечания стилистические, сокращение периодов. Смысла не изменял. Л. Н. был добр и терпеливо стал слушать их, но это раздражало его. Он встал и сказал:

— Свеж бываю только с утра до обеда, вечером мысль не работает. — Потом еще добавил в том смысле, что надо оставить: статья его, и не надо раздражать его поправками.

23 февраля. Четверг. Речь о Спиридоновой, смертельно ранившей вице-губернатора. Михаил Сергеевич рассказывал, как левые газеты раздувают эту историю: все печатают письма женщин, возмущающихся тем, как с ней обращались¹.

Л. Н.: Девушка из пистолета убила... Ужасные люди, которые это поощряют. Все это сделала Шарлотта Корде.

Ее (Спиридоновой) портрет в иллюстрированном приложении к «Руси». Л. Н-чу он не понравился. Увидев портреты железнодорожников, убитых в Голутвине, Л. Н. сказал:

— Лица обыкновенные, но когда узнаешь, что это люди, которых убили другие, ужасно смотреть.

За чаем Л. Н. читал комедию Буренина «Горе от глупости»², которую ему сам автор прислал (через Льва Львовича и Федора Алексеевича).

- 59 -

Смеялся от всего сердца. В это же время Софья Андреевна и Наталья Михайловна играли в четыре руки. Софья Андреевна, немного поиграв, остановилась и сказала с упреком:

М. С. СУХОТИН, М. А. СТАХОВИЧ И ТОЛСТОЙ

Ясная Поляна, 30 марта 1906 г.

Фотография С. А. Толстой

— Сразу и играть и читать вслух!

Л. Н.: Не хочу мешать, помилуй бог!

— Богатый язык, хороший, все слова из «Горя от ума». Остроумно, ловко, — сказал Л. Н. о комедии. Потом, когда все сидели за столом, он читал более серьезно третью часть, страницы с 17 по 22. Пришел Федор Алексеевич, Л. Н. позвал его и меня к себе в кабинет и прочел нам из дневника, что записал после того, как прочитал «Самодержавие». Советовал «Самодержавие» издать в «Посреднике», а он разработает в предисловие то, что прочел из дневника³. — У Хомяковых, отца и сына, ценная мысль, что власть — бремя⁴, — сказал Л. Н.

- 60 -

Л. Н.: Краткую историю России Милюкова... (Михаил Сергеевич поправил: «Собственно, Шишко») советую всем читать. Есть в ней закваска революционная. Я посоветовал бы ему ее выкинуть.

Когда Ф. А. Страхов уехал, Л. Н. говорил с Михаилом Сергеевичем о новом манифесте царя, о Государственной думе и Государственном совете⁵. Л. Н. задавал вопросы, Михаил Сергеевич отвечал.

Л. Н.: На сколько лет выберут председателя?

Михаил Сергеевич: На время сессии, а это неопределенно; государь будет распускать Думу по усмотрению. Думу созывают, главное, чтобы она заключила заем; заграничные банки не хотят иначе дать взаймы денег.

Л. Н.: Воображаю себе <сколько> будет вопросов решать Думе! How not to do it?* (О моем христианском вопросе и не говоря.) О польском, финляндском, об окраинах. Зацепятся за один вопрос и будут тянуть. Явятся и обструкционисты. Помню карикатуру на английский парламент: оратор стоит на возвышенном месте — преглупая морда, скучно глядеть, на него... Вопросы отступят на задний план, а будут подшпиливать друг друга, а партийная борьба... Маклаков, бойкий, будет длинные речи говорить...

Получаются письма от немцев, англичан, французов, финнов, чехов, которые пишут, что учатся по-русски, чтобы читать сочинения Л. Н. в оригинале.

24 февраля. Михаил Сергеевич и Софья Андреевна, намедни, вернувшись из Москвы, говорили, что опять будет восстание и забастовки, каких еще не было, что дом за домом захватывает озлобление на правительство.

Михаил Сергеевич: Сужу об этом по тому, как «Русь» пишет.

Л. Н.: Вы поразили меня этим. (Прямо страдал от этого неожиданного известия.)

Михаил Сергеевич: Уже десять дней изо дня в день письма о Спиридоновой: от матерей, от жен, от рабочих. — Прочел вслух некоторые. Кончаются клятвой, что ее смерть будет отомщена. В письмах ни слова о том, что она убила, а только о том, как ее истязали во время следствия.

Л. Н.: Есть и иные девушки, вот Страхова (Наташа), а сегодня получил письмо от 20-летней, трогательное, желал бы ответить ей. Эти тихие (не пишут в газетах), а их большинство. Пишет: окончила гимназию, поступила на историко-филологический факультет, но там только réticence**, обиняком говорят, что нет бога, нет смысла жизни. А ей узнать смысл жизни — главное¹.

25 февраля. За обедом Наталья Михайловна рассказывала о вчерашнем земском собрании в Туле. Сергей Львович говорил против......*** с точки зрения греха, Илья Львович — с точки зрения государственной.

Л. Н.: Это очень хорошо: с точки зрения греха****. После обеда Л. Н. сказал мне:

— Я читал письмо Фельтена и Суткового к вам*****. Сутковой пишет без «ъ» («ера»), вместо «ѣ» пишет «е», вместо «и» — «і». Против «і» — выделяется лучше, чем «и» — и опускания «ера» ничего нельзя сказать, а «ять» имеет некоторое основание.

В «Церковной газете», — сказал затем Л. Н., — она свободомыслящая — есть статейка (Л. Н. показал ее) «Л. Н. Толстой перед судом». Вы читали?

— Нет.

- 61 -

Л. Н. прочел мне ее: «Из-за появившихся в первой январской книжке «Всемирного вестника» некоторых произведений Льва Толстого, считавшихся до последнего времени нелегальными и напечатанных раньше за границей, возникли в С.-Петербургской судебной палате некоторые разногласия. Содержание некоторых статей дает право предъявить к редактору журнала обвинение по пунктам 100, 103, 128 и 129, но представители прокуратуры отказываются начинать уголовное преследование, находя, что возбуждать процесс против статей Льва Толстого равносильно мировому скандалу».

Михаил Сергеевич: В «Новом времени» пишут, что ожидается вооруженное восстание, но мы сомневаемся, чтобы оно произошло. «Русь» защищает лейтенанта Шмидта*, приговоренного к смертной казни. Михаил Сергеевич прочел вслух письмо Спиридоновой, напечатанное в № 27 «Руси». Л. Н-чу было тяжело слушать. Когда Михаил Сергеевич дочитал, Л. Н. сказал:

— Она из тех женщин — на днях получил от такой письмо, — у которых нет никакого мировоззрения — пусто, и они кидаются на какую угодно — тут на социал-революционную деятельность. Надо было спасать Луженовского, когда в него стреляли, а ее — когда ее ловили.

Л. Н. понимает причину освирепения казаков в первую минуту, хотя, разумеется, не одобряет, не допускает этого.

Андрей Львович, бывший в Тамбове, когда это там случилось, говорил, что доктор Богородицкий, лечивший Луженовского, получал анонимные письма с угрозами. Заговорили о министре внутренних дел Дурново. Александр III отстранил его от должности директора Департамента полиции за то, что вскрывал письма испанского посланника. Но т. к. он человек дельный и знающий сложные вопросы службы, он стал опять министром.

Л. Н.: Дельный и знающий — я это понимаю, что это очень сложный механизм и что нужно знать.

Софья Андреевна варила чай на спиртовке. Л. Н. сказал ей:

— Тебе нужно было выйти замуж за Робинзона. — И потом стал вспоминать место из «Робинзона», о том, как тот доил ламу.

Софья Андреевна: Терпеть не могу доение.

Л. Н.: Руссо говорил о «Робинзоне Крузо», что это лучшая книга (Л. Н. добавил: «Для детей»)¹. Я согласен с мнением Руссо. Есть «Robinson suisse»², но это слабое произведение. Я все хотел написать — когда рожусь в другой раз, напишу — русского Робинзона: описать такую общину, которая бы переезжала из Тамбовской губернии через степи к границам Китая. Охарактеризовать ее выдающихся членов. Это было бы интересно для детей, чтобы они знали происхождение каждой вещи, которой они пользуются. Они не знают происхождения ни шкапа, ни печки, ни чугуна — все это рассказать. Дефо не был выдающимся журналистом. Раз вернулся в Англию матрос, проживший одиноким на острове некоторое время. По его рассказам Дефо написал «Робинзона». Нравственная часть — помните? — обратился Л. Н. к Михаилу Сергеевичу, — вопросы и ответы — скучна.

Я заметил:

— На днях в «Русских ведомостях» в фельетоне об Урге говорилось, что все лучшие уголки этого края заселены «нашими колонистами»³.

Л. Н.: Там горы и плато в три-четыре тысячи футов. Потом Л. Н. спросил меня о содержании статьи. Я рассказал, между прочим, и то, что там летом, когда ездил туда автор, жили два далай-ламы:

- 62 -

ургский (монгольский) и тибетский, бежавший туда из Лхассы перед приходом англичан*.

Л. Н. негодовал на захваты англичан. Он сказал:

— Русские попробовали то же в Маньчжурии — тут не удалось, в Хиве — да; русские делают это грубо. Англичане — ловко и тем отвратительнее. — Л. Н. пожелал прочесть фельетон в «Русских ведомостях».

Л. Н. спросил меня, не попадались ли где рецензии на «Круг чтения».

— Я смотрел, ничего нигде не нашел. Наверно думают... старик ушел в себя, — сказал Л. Н.

Я сказал, что кто-то говорил или писал, кажется Лев Львович, что Буренин хочет написать.

Л. Н. говорил, что получил письмо о жене доктора, которая ревнует мужа, «что лезет под юбки», «вычитала у вас и у Вересаева, что доктора такие».

— Сам отвечу, — сказал Л. Н.⁴

26 февраля.

Л. Н.: Жаль, что есть наука: Менделеев вычислил центр России, центр в смысле густоты населения, и он оказался в Моршанском уезде Тамбовской губернии, и передвигается на восток. В Америке центр передвигается на запад. Из этого заключение, что Тихий океан будет в будущем мировой океан¹.

Татьяна Львовна: А как я страдаю от науки! Все изучаю искусственное кормление ребенка, все новые и новые методы, и узнаю, что выживает только 20 процентов детей, выкормленных искусственно. — И Татьяна Львовна, как обыкновенно, начала грустить о своей девочке, которая уже только три раза в день берет грудь, и приходится переходить на искусственное питание.

Л. Н. вспомнил про сказку о мальчике и о волке² и сказал:

— Преувеличивать ты умеешь: сама себя пугаешь тем, что может произойти. Сергей Николаевич ездил в Париж к знаменитому врачу спросить: не опасно ли это, что он всегда здоров?

Михаил Сергеевич: Успокоил он его?

Л. Н.: Успокоил. Читали вы, Михаил Сергеевич, статью о Менделееве во вчерашнем иллюстрированном приложении к «Новому времени»? Член такого-то и такого-то ученого общества — две страницы — и не член Академии. Толстой Дмитрий Андреевич был его враг, хотел его и в Сибирь сослать. Потом уже ему предложили членство в Академии, он отказался.

Л. Н. говорил, что читал Шильдера «Николая I» и прочел там, что есть еще Бенкендорфа Записки о Николае, в которых он пишет о французской революции 1830 г., что народ там выше короля и что не надо в России образовывать народ³ (то же самое — Победоносцев).

Потом Л. Н. играл в шахматы с Михаилом Сергеевичем. Л. Н. ушел. Софья Андреевна играла в четыре руки с Натальей Михайловной. Л. Н. снова вышел в 11 часов, все читал Шильдера «Историю Николая I».

— Бездарная, — сказал о ней Л. Н., — и точка зрения — справедливость, рыцарство. Николай Павлович был рыцарем в сравнении с австрийским <императором>, германскими <королями> — эти были совсем запуганы Наполеоном. И в сравнении с Александром Павловичем. Он был целиком «за право и порядок» — как Андрюша, Офросимов, а Александр Павлович колебался, принадлежал к «Союзу 17 октября»⁴. Беранже в пятидесятых годах обожал Наполеона и сочувствовал французской революции 30-го года. Некоторые вещи Беранже очень поэтичны, например,

- 63 -

в одном стихотворении жалеет, что нет у него младенческого суеверия⁵. — Л. Н. произнес наизусть некоторые стихи Беранже и сказал: «Хорошо пишут стихи французы и русские».

Е. Ф. ЮНГЕ

Ясная Поляна, 1906

Фотография С. А. Толстой

«Утром приехала троюродная сестра Л. Н., единственная его кузина». — Запись от 7 марта 1906 г.

Михаил Сергеевич хочет почитать, спросил, есть ли Беранже в библиотеке.

Л. Н.: Есть два тома из четырех, с маленькими картинками⁶. Мне тогда очень нравились.

Л. Н. рассказывал Михаилу Сергеевичу про сегодняшнего мужика из Косого:

— Я не мог сдержать смеха. Настоящий «злоумышленник»: «Они смаклачили». О земском говорил, что он слабоумный. Община решила поделить землю по наличным душам, через это лишился двух наделов, протестует⁷.

В елисаветградских «Южных новостях», которые редакция регулярно посылает Л. Н., в фельетонах появляется «Исповедь» Л. Н. Там же объявление о книге Тенеромо-Файнермана «Воспоминания о Толстом и его письма»⁸.

27 февраля. Вчера и сегодня гуляли по насту в Засеке. Волчьи следы.

Л. Н. подал мне письмо Шкарвана, которое сегодня пришло, и свой ответ Шкарвану. Шкарван перевел на немецкий язык несколько рассказов из «Круга чтения» и «Ассархадона» и издал в Штутгарте у Franckh. Bruno Cassirer, прежде издавший «Ассархадона», грозит судом. (Л. Н. ему ответил, чтобы к нему с этим не обращались)¹.

Л. Н.: Как он может сомневаться в отношении моем или Черткова к праву на перепечатку! Если тут напутано, то напутали издатели. Пусть он меня побережет и больше мне об этом не пишет.

Самуил Штефанович, словак, прислал Л. Н. свои книжки «Наша политика» (по-словацки) и «Кормошияда» (на немецком). Я прочел и рассказал о них Л. Н. Он ничего не сказал о них.

- 64 -

За обедом Л. Н. рассказал о какой-то книге о Иерусалиме, что она нравится ему². Первая книга, которую он читал об Иерусалиме, была «Voyage en Syrie» par Vogüé³. В церквах католики поют всегда везде медленно, но там, у гроба господня, служат особенно медленно, а это для того, чтобы их служение продолжалось дольше, потому что оно одно угодно богу. А был там в келье во время католического служения православный архимандрит; тот опять гневался, что там католики оскверняют место.

Михаил Сергеевич спросил Л. Н.:

— Откуда вы взяли рассказ «Два старика»?

— Это легенда давнишняя, русская.

— Где это написано?

— Не знаю, я прямо рассказ слышал⁴.

— Сергеенко прислал мне выписки из книги Мюллера «Рамакришна», — сказал Л. Н. — Выписал удивительные изречения. Рамакришна умер лет 50 тому назад. Мудрец замечательнейший.

Л. Н. прочел некоторые вслух. По поводу изречения: «Кто не вытравит из себя я, не имеет бога», Л. Н. сказал:

— Евангельское «Сберегший душу свою потеряет ее; а потерявший душу свою ради меня сбережет ее»⁵. Я прибавил бы только: в той степени, в какой вытравлено я, пребывает бог.

Сегодня Ювачев прислал оттиски из «Исторического вестника» о своем заключении в Петропавловской и Шлиссельбургской крепостях. Строил Шлиссельбургскую его знакомый радикал, а прокурор, который его предал военному суду, был тоже бывший радикал. Он хотел поиграть с ним, как кошка с мышью, спросил его, какому суду должен его предать. Ювачев отвернулся от него. Предал его военному. А тот приговорил его к смерти за знакомство с людьми, которых он не знал; военный суд не производил следствия. Царь смилостивился и заменил 15-летней каторгой. Четыре года продержали его в Шлиссельбурге. Был на Сахалине.

Л. Н. дал их читать вслух Наталье Михайловне. Чрезвычайно трогательные описания. Все внимательно слушали.

Л. Н.: Как хорошо, просто написано, сердечно! Волькенштейн (которая сидела 13 лет) холодно написала⁶.

Михаил Сергеевич заговорил о рассказе Авиловой в «Круге чтения»⁷.

Л. Н.: Авилова хорошие темы находит.

Потом Л. Н. дал читать Наталье Михайловне вслух Ювачева: «Монастырь-тюрьма»⁸.

Михаил Сергеевич: Таких сектантов, как наши самосожигатели, скопцы, хлысты, в Европе нет.

Л. Н.: Назарены в Сербии.

1 марта. За обедом Л. Н. очень смешлив. Рассказал про мужика «злоумышленника», который «косо глядит и из Косого»:

— Он был второй раз у меня. Я не могу без смеха с ним разговаривать. Первый раз я направил его к Андрюше, теперь к Михаилу Сергеевичу. Начал рассказывать: «Они смаклачили. Разделили землю вновь по на личным душам, вместо, как была, по дворам». У него были три десятины, они и остались, так что ему нет причины протестовать.

Татьяна Львовна стала цитировать из «Злоумышленника».

Л. Н.: «Злоумышленник» — превосходный рассказ. Я его прочел сто раз. — «Тоже судьи»*.

Софья Андреевна говорила, что повару пишет целые «сочинения»; что сегодня писала ему: «Л. Н. больной, потому манное пирожное».

- 65 -

Вечер. Л. Н., как обыкновенно, зашел к Татьяне Львовне проведать Танечку, потом зашел ко мне и спросил, не холодно ли мне, так как Андрей Львович открывает дверь на балкон, а Л. Н. об этом узнал. Сегодня метель. Я хвалил лошадь, на которой ездил в Головеньки, Воздремы и Хотунку. Какая умная, как перепрыгивала речку!

Л. Н.: Я ездил на Козловку. Когда поднимался влево в лес, дорога была занесена. Но прошла собака, и лошадь пошла по ее следу, зная, что справа и слева оступится в глубокий снег.

Сегодня читал Л. Н. для себя Ювачева — о сектантах. Вечер. Не было Михаила Сергеевича, уехал в Москву. Вместо шахмат с ним. Л. Н. играл в четыре руки на фортепьяно с Софьей Андреевной. В 10.30 Л. Н. вынес из кабинета оттиски статей Ювачева из «Исторического вестника»: 1) «В Шлиссельбургской тюрьме» (февраль 1906 г.); 2) «Закавказские сектанты» (январь 1904 г.); 3) «Распечатанные алтари» (январь 1906 г.); 4) «Монастырь-тюрьма» (март 1905 г.)¹.

Л. Н.: Ювачев описывает «субботников». Русские люди переняли еврейскую веру: Старый закон и Талмуд, обряды (на голову надевают рухопитель²), раввины, у них есть обрезание. Есть у вас, за границей, жидовствующие?

Я: Нет.

— Удивительное это явление — искание правды — у русского народа. Метание в ту и другую сторону.

— Но Талмуда, кажется, у них нет.

Есть и Талмуд. Сами не в состоянии самостоятельно......*

Л. Н. сегодня держал корректуру для «Круга чтения» (сентябрь). Сказал:

— Читал в «Круге чтения» — «Назарены». Слабо вышло. Зато «Смерть Сократа» — великолепно³. Это самохвальство, так как я ее перекроил.

Потом мне поручил:

— Напишите Бодуэну де Куртенэ, чтобы прислал историю польского восстания 1831 года, написанную с польской точки зрения. У Шильдера сказано, что русские были несколько раз разбиты поляками; поляков было 80 тысяч, русских войск 180 тысяч⁴: может быть, и нет? В истории и мемуарах мне нужны характеристические подробности⁵.

Л. Н. взял чешский перевод «Круга чтения» (начал появляться выпусками и весь вышел в свет раньше русского)⁶, просматривал и читал около 15—20 минут. Я спросил Л. Н., занимался ли он когда-нибудь каким-либо из славянских языков, польским, может быть**.

Л. Н.: Польским — нет, чешским — немного. Читал «Краледворскую рукопись». Не понравилась мне, как и «Нибелунги» и грузинская «Барсова кожа», — знаете? А русские эпические песни, былины нравились — может быть, оттого, что я русский. Одно время интересовался эпосами.

Читая «Kruh četby», Л. Н. сказал:

— Алфавит латинский так смущает! У Валишевского в «Истории Екатерины II» (Л. Н. читал ее по-французски), русские слова, написанные латиницей, с затруднением понимал. Надо было <бы> писать славянам одинаково. Надо было сделать прежде, теперь уже этого не будет.

- 66 -

Л. Н. не уставал, все читал и читал, и заметил неточный перевод (вместо «хотя и» — «pouze»*). Спрашивал у меня значение некоторых слов. Одно и то же слово два раза никогда не переспрашивал. Очень быстро овладевал чтением.

Л. Н.: С помощью можно бы скоро выучиться. По-голландски больше понимаю, есть у меня словарь**.

Л. Н. все читал и читал. Похвалил хорошее издание. Наконец, посмотрел обложку и прочел: «Крук четбы» и заметил:

— Два «к» смущают. А эти декадентские буквы: «k» и «h» — не различишь.

Было обидно за издателя, что книгу сочинений Л. Н. обезобразил декадентщиной.

— Теперь я уже не могу учиться языкам. Думаю, что у меня уже нет места, — это сказал Л. Н. уже в дверях.

Софья Андреевна: Да и не нужно.

Л. Н. вернулся из кабинета и стал говорить о Фельтене и Сутковом.

Л. Н.: Получил сегодня «К либералам»⁷, второй номер их издания («Обновление»). Все такие продолжают издавать и выбирают задорные.

Я: Нарочно издают эти — о политических и общественных вопросах, так как «Исповедь», «В чем моя вера» печатает «Посредник», а за ним будут печатать другие.

Л. Н.: Что Фельтен может печатать, распространять эти статьи, то я тому радуюсь. Революционеры думают, что это они сделали то, что можно печатать мои сочинения.

В 11 я простился и хотел уйти. Вошли в зал Александра Львовна и Наталья Михайловна.

Л. Н.: Девицы идут. Не уходите.

Стали говорить о пчелах, шмелях, осах, муравьях.

Л. Н.: С тех пор, как я занимался пчеловодством, замечаю: когда летит пчела мимо ушей — жужжит, как пуля.

Юлия Ивановна говорила о муравейнике, как муравьи таскают ветки и прочее то туда, то сюда, и это кажется нецелесообразным.

Л. Н.: Как революция кажется высшим существам, которые относятся к нам, как мы к муравьям.

Л. Н. рассказывал о пчелах и осах много очень интересных подробностей. Видно, как хорошо знает их. Сказал и это:

— Короли для своего оправдания приводят пример, что у пчел есть матка — королева. Только матка плодит работниц.

2 марта. Выпало про́пасть снегу. Поехали на лошади за водой к колодцу и должны были вернуться. Л. Н. ездил на Делире. Делир оступился и увяз по брюхо в снегу. Л. Н. за обедом говорил:

— Получил письмо от крестьянина, он прочитал выдержки из «Правительство, революционеры, народ» (полностью статья еще не вышла). Спрашивает, почему упрекаю революционеров?

Л. Н.: Наша чтица прочтет рассказ Вересаева «Ломайло»¹. Ужасный рассказ!

- 67 -

За чаем прочел нам его вслух сам Л. Н.

— Живо описано. Тургеневский стиль у Вересаева, — сказал Л. Н.

Андрей Львович похвалил описание. Говорил, что у китайцев не было злобы, всегда грусть. Показывал фотографии. Что-то прекрасное.

Вересаев в одном месте рассказа говорит: «Какими вернутся эти полмиллиона солдат в Россию?!»

Л. Н.: Они увезли с собой разврат, он в душах их остался.

Л. Н.: Я прочел два рассказа польские (в «Мире божьем»)².

Я: Андрей Сиротинин утверждает, что современная польская беллетристика стоит выше современной русской*.

Л. Н.: Я не нахожу. И эти рассказы Жеромского очень слабые.

Л. Н.: Получил письмо из Чикаго, полное непристойных слов, и из Норвегии от Шульца — бестолковое³.

3 марта. Приехали М. А. Шмидт и И. К. Дитерихс. Л. Н. получил хорошее письмо от И. П. Накашидзе о том, что происходит в Гурии¹. Л. Н. написал пропасть писем².

Еще Л. Н. сказал, что получил письмо от П. И. Бирюкова. Спрашивает, можно ли напечатать в «Былом» письмо Л. Н. к Александру III относительно события 1 марта и письмо к Л. Н-чу Победоносцева³.

— Он жив, нельзя, надо его спросить, — сказал Л. Н. Потом Л. Н. рассказал:

— Читал в «Crank» остроумное: как сестра молилась, чтобы ее сестре удалось убить кухарку, — <то же, что молитвы> в церкви о победе над врагами.

4 марта. Утром встретился с Л. Н. в передней, он одевался на утреннюю прогулку. После завтрака Александра Львовна, вся молодежь и я сгребали и увозили снег от подъезда к дому. Л. Н. сказал нам, что мы торопимся, что рабочие работают спокойно и выносливо.

За обедом. Софья Андреевна заболела**. После обеда Л. Н. зашел к ней, а потом к себе в кабинет. Вышел к чаю, налил себе чашку и взял с собой:

— Я пойду к себе; ждет меня занимающее о Павле Петровиче, — сказал Л. Н.

В 10.30 Л. Н. вышел в залу, но не сел к столу.

— Все читаю о Павле Петровиче, — и рассказывал о нем. — Чудо, какой милый мальчик! Рассказал Порошину, что он влюблен, но что и от матери скрыл — в кого. Драгоценнейшая книга!

Л. Н. вскоре ушел и, когда опять вышел, сказал Наталье Михайловне:

— Хочу присоединить к Дорику несколько мальчиков, вместе им излагать «Мысли мудрых людей».

Наталья Михайловна: Мы ведь дней через пять-шесть уедем.

Л. Н.: Тем скорее.

Л. Н. пошутил с Александрой Львовной и простился.

5 марта. Воскресенье. Вчера и сегодня мы убирали и увозили снег от подъезда к дому. Софья Андреевна больна, осталась в постели. Под вечер застал ее сидящей и читающей «Круг чтения». Вошел Л. Н., и Софья Андреевна показала ему места, которые, по ее мнению, неправильные. Особенно много опечаток. Спросила, примет ли во внимание ее замечания?

- 68 -

Л. Н.: Всякие указания на недостатки охотно приму; буду исправлять, для второго издания. (Но то, что казалось Софье Андреевне неправильным: гордость вместо тщеславия, апатия вместо равнодушие, Л. Н. не признал неправильным.) Вечером Софья Андреевна пришла в залу, попила черного кофе, побеседовала с Михаилом Львовичем. Боли усилились, ушла к себе. Жалела, что целые сутки ничего не делала. Она очень трудолюбива и трудоспособна. Теперь занята историей своей жизни. Дописала ее до 24-го года своей жизни.

Л. Н.: Сегодня в газете письмо Бодуэна де Куртенэ о пытках в варшавской полиции. Преувеличено, неправдивый тон. Публикует в «Руси» письмо, присланное человеком, которого пытали¹. Сегодня смотрел «Новое время» и «Образование». Буренин ругается. Читали? О чем пишет? Ругает Шкловского*, Бикермана и других евреев, которые хотят бойкотировать Думу, хотят революцию и пишут, что это — желание русского народа². В «Образовании» я читал внутреннее обозрение**. Все это ужасно тем, что в игривом тоне пишут обо всех этих убийствах, взрывах.

Я обратил внимание Л. Н. на катастрофу в каменноугольных копях в Ланси (север Франции), 1200 жертв. Л. Н. ужаснулся и прочел статью вслух³. Как только кончил читать, Софья Андреевна и Татьяна Львовна разболтались о каких-то пустяках.

Потом Л. Н. прочел нам вслух Порошина. Сперва рассказал о Павле Петровиче:

— А мой Павел Петрович — он влюблен. Говорил: «Я страшно ревнив, а если я буду женат, — по-французски сказал, — я не разрешу, чтобы мне ставили рога». Порошину: «Ах ты мой Сенюшка, как я тебя люблю!» И выражал свою любовь в математических уравнениях: свою любовь к В. сравнивал с любовью Порошина к его любезной. Павел: В. = Порошин: А. — «Кто лучший математик?» — Порошин назвал какого-то немца. — «Нет, лучший математик Семен Порошин, а потом — Павел Романов».

6 марта. Л. Н. ездил верхом поздно. В 6 часов вернулся. За обедом рассказывал с восторгом и умилением о Павле Петровиче; он сказал гувернеру Панину, что хочет выучить контрданс, чтобы плясать vis-à-vis со своей возлюбленной. Панин спросил: «A pas умеете?» — «Умею». — «Спляшите». — «Не могу, потому что не совсем хорошо знаю», — ответил Павел.

Александра Львовна: Как я это понимаю! Я тоже перед другими не могу играть, например, перед Гольденвейзером.

Михаил Львович, приехавший к обеду, рассказывал сначала о лошадях, как они, когда на скачках сломают ноги, тонким голосом пищат. Александра Львовна напомнила ему о лошади, которая была у него, которая пищала от удовольствия, когда на ней ездили. Потом — как он кору сосал десятилетним мальчиком. Он же вспомнил, как улиток ел. Татьяна Львовна уши себе затыкала при этом. Л. Н. рассказал, как он червя съел. Мальчиком удил рыбу, бежал по проспекту к пруду: в одной руке черный хлеб, в другой — черви. Вместо хлеба откусил червя — вкус навоза. Л. Н. просил Александру Львовну и Наталью Михайловну, чтобы сыграли Баха и венгерские песни. Вчера Л. Н. поплясал под звук венгерских танцев Брамса.

За чаем Наталья Михайловна говорила о сомнамбулизме Александры Львовны и что она во сне по-французски говорит.

- 69 -

Л. Н. вспомнил:

— Сижу с тетенькой в гостиной, тихо. Двенадцатый час ночи. Из-под лестницы слышится звонкий, тонкий голос Михея Иваныча (лакея). Наяву никогда не пел. Пел верно: можно попадать ближе — дальше нот. Он точь в точь попадал, — это как верный шаг сомнамбулиста¹. Отсутствие воображения дает возможность точно исполнить то, о чем думал.

— Сегодня думал, — сказал затем Л. Н., — завтра предстоит мне говорить по-французски, приедут Саломон и Карбонель. Случалось, когда говорил, подумаю: «Как славно я говорю»; как только подумал — пропали слова.

7 марта. Утром приехала троюродная сестра Л. Н., единственная его кузина, Е. Ф. Юнге с сыном. После них пришел пешком с Козловки Н. Н. Александри — бессарабский помещик, близкий по духу Л. Н., очень симпатичный. Желает переводить сочинения Л. Н., познакомить с ним румын. Он сам румын, воспитанный по-русски. Спросил Л. Н., с чего начать, чтобы был сразу успех и привлечено внимание. Л. Н. посоветовал ему перевести «Круг чтения». Н. Н. Александри думает, что «Круг чтения» будет непонятен. Румынская интеллигенция легкомысленна, любит развлечения. Александри рекомендовал Л. Н. книгу: «Записки глупца» Евгения Ноэля¹, о том, что можно и хорошо сочетать умственный труд с земледелием, пастушеством. Александри хочет заняться земледелием и устраивает у себя в своем имении нечто вроде общества людей, желающих жить одинаково (не общины, т. к. каждый будет работать отдельно — для себя). К нему переселяются Дмитриев, Крупский (оба приехали с ним) и С. Д. Николаев с семьей. Л. Н. читал им вслух письмо И. П. Накашидзе о гурийском движении. Л. Н. о нем: «Первоначальное христианское неучастие в делах власти изуродовалось». Накашидзе пишет, как грузинские крестьяне в Гурии начали просто отрицательно относиться к правительству, не обращать внимания на присутственные места, не обращаться к ним. Поселились на помещичьих землях. Потом пошли за социалистами, и как движение было после подавлено казаками.

Вечер. В 7 приехали Саломон с Карбонелем, секретарем французского посольства. Л. Н. побеседовал с ними в зале до 8.30. Потом пришел в мою комнату проститься с Александри, Дмитриевым и Крупским. Рассказал, что, когда говорил Карбонелю, что надо работать на земле, тот ответил ему насмешливо: «Ridicule!* — всем нельзя».

— Непременно всем. Это мы ведем такую сложную жизнь, что нам трудно сразу повернуть, — сказал Л. Н.

В разговоре о том, что жен трудно заставить, Л. Н. сказал:

— Женщин нельзя упрекать за то, что они не хотят жить на земле. У них нет никакого мотива, который побуждал бы к тому.

Л. Н.: Hunter** в книге «On Poverty» пишет, что в Соединенных Штатах 10 миллионов людей бедных. Описывает, сколько должен зарабатывать американец, чтобы иметь соответственную пищу, без которой он будет считаться бедным (голодным). Для той работы, какую он должен делать, требуется пища дорогая (мясо, виски). Русскому на щах, хлебе той работы не сделать. Русский, у которого есть щи и хлеб, еще не считается голодающим, американец — да. Бедность относительная².

Л. Н. рекомендовал Дмитриеву журнальчик «The Crank» (C. W. Daniel) и советовал переводить из него. Еще дал ему книгу Хёнтера, чтобы сделал выборки из нее и перевел.

- 70 -

Крупский (проживший пять лет в Якутской области) рассказывает, что в Петербурге мальчики продают «Стыдно»³, выкрикивая: ««Стыдно Семеновскому полку» Л. Н. Толстого!!!» Семеновский полк 75 лет тому назад первый решил не наказывать палками, а теперь усмирял революционеров в Москве. Разговорились о влиянии политических общественных статей-брошюр Л. Н.

Л. Н.: Иван Иванович не хочет напечатать «К правительству, революционерам, народу». Ему «К революционерам» — часть статьи моей — не нравится, потому, что он сам склонен к революционерам. Он все нападает на правительство за то, что оно делает, сильно осуждает его⁴.

Крупский попросил портрет с подписью. Л. Н. отказал. Когда гости ушли (опять пешком на станцию), Л. Н. сказал мне о Дмитриеве:

— Какой горячий, решительный! Ничего не жду от их житья на земле: шансов 999 из 1000 — разойдутся.

Л. Н. вернулся к французским гостям, которые уезжали в 11 часов к полуночному поезду.

Л. Н. в разговоре спросил Карбонеля, пишут ли дипломаты мемуары.

Карбонель: Теперь не пишут.

Ночью приехал М. С. Сухотин. Л. Н. был сегодня усталый от стольких гостей, по духовному облику различных. На утренней прогулке встретился с Александри, Дмитриевым и Крупским и беседовал с ними. В течение дня было еще несколько напряженных бесед. Несколько раз беседовал с живой, умной, оригинальной старушкой Юнге, старательно, внимательно, с большим удовольствием и, по-моему, с интересом.

За обедом и вечером с французами и со всеми. Л. Н. шел всем навстречу. Каждый «выуживал» Л. Н. по-своему, и Л. Н. отвечал и напутствовал каждого соответственно его пониманиям — иначе дипломата, иначе революционера и так далее. Л. Н. не жалеет себя. Я сегодня мало был дома из-за больных*.

- 71 -

ТЕТРАДЬ МАКОВИЦКОГО
С ЗАПИСЯМИ ОТ 2 МАРТА — 12 АПРЕЛЯ 1906 г.

Внутренняя сторона обложки

8 марта. Тает. Уехал Юнге, тихий, очень застенчивый, симпатичный молодой человек. За обедом: Л. Н., Софья Андреевна, Татьяна Львовна с семьей, Александра Львовна, Юлия Ивановна, Е. Ф. Юнге, М. А. Маклакова. Наталья Михайловна мне говорила, что вчера Карбонель и Саломон разговаривали с Л. Н. о русской политике. Карбонель говорил, что борьба — хорошее дело. Это Л. Н. огорчило.

Л. Н. заметил:

- 72 -

— У Карбонеля добрые глаза. Он, как настоящий дипломат, ждет случая placer le mot*. Как его пласировал**, опять молчит.

Михаил Сергеевич: Либерально-революционные газеты ни слова не пишут о «Круге чтения», хотя уже прошел месяц, как появился. Они после вашей телеграммы об освободительном движении в «The North American Newspaper» решили бойкотировать вас молчанием.

Л. Н.: Дорик, — показал на него, — меня одобряет. Вот для меня главное.

Л. Н. спросил Михаила Сергеевича, что нового. Михаил Сергеевич сказал, что «Русь» и другие либеральные газеты назойливо повторяют вопрос о лейтенанте Шмидте, будет ли казнен?

М. А. Маклакова рассказывала об обысках в Москве. Полиция перехватила письмо, в котором говорилось: «То, что должно было совершиться 6-го, отложено». (Покушение на жизнь Дубасова.) Полиция сделала обыск у девушки, жившей в консервативной семье. Нашли бомбу, которую она перевезла из-за границы. Полиция прихватила и тех, которые пришли туда квартиру искать, и продержала в заключении десять часов.

Вечером винт. После винта Л. Н. беседовал с Е. Ф. Юнге. Она рассказала, что ее мать из ревности сожгла рукописи и ящик в вышину стола переписки ее мужа (Ф. П. Толстого) с декабристами: она была второй женой, а он в письмах отзывался о первой жене с любовью и благодарностью.

Л. Н.: Это свойственно вашей сестре.

Е. Ф. Юнге: И вы хороши!

Л. Н.: В ином, только не в этом.

Е. Ф. Юнге рассказала преинтересную историю женитьбы Костомарова¹.

Л. Н.: Действительность всегда интереснее романического.

Юнге говорила о поэзии Пушкина, какая она простая, правдивая.

Л. Н.: Новые стихотворения, какие они гладкие, технически отделанные, а недостает им брюлловского «чуть-чуть»². Как в игре на скрипке есть математическая точка тона и математическое время долготы тона, которые вполне не достигаются, но истинный художник к ним близок, так и во всем искусстве.

Юнге: Брюллов говорил еще: «Эта картина по́том пахнет, а этого не должно быть». Нынешние поэты подбирают слово к слову.

Л. Н.: Почему нет? И Пушкин кропотливо работал.

Е. Ф. Юнге рассказывала о магнетизме. Когда ей было 14 лет, она видела человека в каталепсическом состоянии. Несколько человек повисли на его протянутой руке; как оцепенелый, падал он затылком на землю и не ушибался и т. п. Муж-врач³ упрекал ее, когда она об этом говорила, просил ее при нем не говорить вещей, несогласных с медицинской наукой. Через несколько лет он был на сеансе в Москве, где видел загипнотизированную особу, которая проделывала то же самое.

Л. Н.: Ничего необыкновенного не случается в мире. Со времен Сократа, Платона... Всегда была область, которой приписывали таинственность: месмеризм, магнетизм...

10 марта. Л. Н. ездил верхом. Просо́вы¹. За обедом Л. Н. разговаривал с Юнге.

Л. Н.: Встретил мужиков, которые покупают землю за Хотункой. Один задержался со мной, другие на подводах далеко вперед ушли. Я ему сказал, чтобы он крикнул им, чтобы его дождались. Он им махнул рукой: все гурьбой побежали к нам. «Земля!» Восторженные, возбужденные, хотели

- 73 -

ждать; думали, наделят их землей, но теперь покупают по 150 рублей десятину и с усадьбой, всего за шесть тысяч рублей. Без усадьбы барыня не хотела продавать. Какое время! Много злобы, озлобления от революции, но и пропасть добра: свобода печати, могут читать Герцена, декабристов. Все это скажется через 20 лет, когда молодежь, от которой это было скрыто, будет действовать.

Л. Н. рассказывал о мужиках, о земле с оживлением, восторженно, радостно. Е. Ф. Юнге в разговоре цитировала Гете.

Л. Н.: Я вашего Гете терпеть не могу. Про христианство сказал, что оно недраматическое. Надо такое <сказать> — для игрушки! Я хочу пригласить мальчиков из школы, чтобы присоединить их к Дорику для уроков по вопросам нравственности (читать им «Мысли мудрых людей»).

Потом Михаил Сергеевич сказал Л. Н.:

— Брошюру Дмитрия Алексеевича Хомякова читайте: первая половина скучна, вторая — интересна. Хомяков говорит, что у западных народов была выработана своя мифология, они христианство приняли с внешней стороны, а не с внутренней. У славян же мифология только начиналась, они переняли сущность христианства².

Л. Н.: А не вспоминает того, что русские на 400 лет дольше читают Евангелие, чем западные народы? Я все записываю мысли о его «Самодержавии»³.

Михаил Сергеевич: Нет.

Л. Н.: Правда, что у славян сущность христианства схвачена: молокане, духоборы; у чехов были моравские братья, у сербов — назарены.

Е. Ф. Юнге рассказывала, что учит рисовать, дорожит этим и с любовью учит.

Л. Н.: У каждого человека есть что-то особое, — говорит Эмерсон, — чем он может служить человечеству. У каждого есть известное сочетание ума и сердца. Вы говорите, — Л. Н. обратился к Екатерине Федоровне, — что нет того, чтобы один закат солнца походил на другой: так и люди.

Л. Н. просил Екатерину Федоровну достать ему La Bruyère «Pensées» и Montesquieu «Lettres persanes». Говорил с восхищением о Монтескье. Екатерина Федоровна рассказала о барышне, которая у нее живет, снимает комнату:

— Какая жалкая, несчастная! Дает уроки, поддерживает сестру, брата-студента. Сама ничего не ест, кроме творогу и хлеба. Ожидает, что получит домик в саду. Когда я ей сказала, что это будет, может быть, через сто лет, она заплакала. Когда ее упрекала, как может верить в социалистические утопии, она ответила: «Но ведь другие, умные, так думают». На что такие валят в Москву? Лучше бы им дома оставаться.

Л. Н.: Не проходит дня, чтобы не получал от таких писем: «Хочу образоваться», «быть учительницей».

Михаил Сергеевич привез Л. Н. из Москвы книгу Ламба (Lamb) о польском восстании 1831 г. на немецком языке, очень обстоятельную. Но Л. Н. ею недоволен, между прочим потому, что автор ее был в штабе русского войска.

Софья Андреевна жаловалась на свое настроение. Л. Н. сказал ей:

— Поспорим с тобой в настроении. Я в дурном.

— Я борюсь со злобой, — сказала Софья Андреевна.

— Так и надо, — сказал Л. Н.

Л. Н.: Смотрел «Былое» ...

Татьяна Львовна: Ваня* страшный революционер. О Шмидте очень сокрушался. Раньше всех нас читает газеты.

Софья Андреевна спросила меня:

- 74 -

— Вы читали? Обокрали «Общество взаимного кредита» (Купеческий банк). Украли 800 тысяч рублей. — И Софья Андреевна рассказала об этом событии со всеми подробностями и остротами ликующих по этому поводу.

Л. Н.: Как они хохотали над удачей! Давайте напишем в газеты, что я умер, чтобы не было никакого отношения людей ко мне.

Софья Андреевна: И так уж перестали писать о тебе*.

Михаил Сергеевич: Ах, Лев Николаевич! Приедут ведь на похороны. Дмитрий Алексеевич Хомяков знает, что у вас были крестины внучки и что вы присутствовали на них. (Что неправда.) Ему доносит священник-выкрест.

Л. Н. (за чаем Михаилу Сергеевичу): Не ездите в Тулу ради выборов, а поезжайте в Кочеты и не читайте газет. Лучше подарю вам стаю гончих или борзых собак.

Михаил Сергеевич: Разве это лучше?

Л. Н.: Без сравнения. Или играйте в винт. Обедни и вечерни тоже лучше митингов. То, что мне рассказали (грабеж в банке в Москве) и что я читал в «Былом» о Мышкине⁴, и газеты — возбуждают недоброжелательные чувства к людям, тревогу, беспокойство, нарушают душевное состояние.

Л. Н. прочел нам вслух из Записок Порошина конец, где автор описал, как ему Павел Петрович рассказал, что́ помнит из детства. Л. Н. умилялся и удивлялся, какие подробности Порошин замечал и записал.

Л. Н.: Порошин перестал писать Записки, потому что потребовала их читать Екатерина, а его после сместили, послали в армию на юг полковником.

Пругавин просил позволения напечатать, наверное, в «Былом», письмо Л. Н. к Александру III, чтобы не казнили участников покушений, и письмо К. П. Победоносцева к Л. Н.⁵

Л. Н.: Хотят воспользоваться для революционных целей моим письмом к Александру III. Чертков чуток. В его письме, которое завтра получу, наверное, советует не давать их им⁶. Бирюков попался.

Уехала Е. Ф. Юнге.

11 марта. Суббота. Татьяна Львовна с Михаилом Сергеевичем, ездившие сегодня в Тулу, рассказывали про выборы: выборщиков не баллотируют, а выбирают их по жребию. Выборщики же из своей среды будут выбирать члена в Государственную думу.

Александра Львовна: А если бы Филечка попал? (Филечка — простодушный, глупый конюх.)

Л. Н.: Что же, Филечка лучше Сипягина.

После обеда Л. Н. позвал меня и дал мне два письма, просил ответить.

— Я злоупотребляю вашей добротой не из лени, — сказал Л. Н., — а самому нельзя ответить коротко, а вы можете.

Просматривая письма, Л. Н. сказал:

— Тут юноша мне пишет: «Прочел вашу «Исповедь», она теперь пропущена в России, хочу приехать к вам работать». Этому сам отвечу¹. — Отдав мне письма, сказал: — Еще были письма для ответов, одно с векселем — его отдал Юлии Ивановне. Так что я все более склонен исполнить мой план: написать в газеты, что я помер и похоронен.

Потом, встретив меня внизу у лестницы, когда шел под своды проведать Танечку, Л. Н. сказал:

— Вы письма уже написали? А я теперь два дня в ужасно скверном расположении. Иногда бывает настроение очень высокое, духовное,

- 75 -

а иногда одно плотское, животное остается. Бог скрылся, физическое, эгоизм, выступает. Надо его побороть нравственно. Пробовал всячески — не идет. Очень интересная борьба. Стараюсь помогать другим, отвращать внимание от себя и обращать его на других. — Но говорил с веселым, даже радостным выражением лица. Я ни вчера, ни сегодня не замечал, чтобы Л. Н. был не в духе.

Приехал П. А. Сергеенко с дочерью. Привез от душеприказчицы покойной графини А. А. Толстой портреты Софьи Андреевны (ее сестры), записные книжки с инициалами Александры Андреевны и свой экземпляр русского перевода Талмуда². А показать привез письма Л. Н. к А. А. Толстой, написанные лет 50 тому назад. Л. Н. смотрел портреты. С одним подошел ко мне:

— Какой хороший портрет! Кажется, что видишь это лицо, схвачено самое милое выражение лица. — К Юлии Ивановне: — В самом деле, не пишут теперь так! — Смотря на один из портретов: — Просто мне хотелось бы с ним жить. Юнге восхитилась бы.

За чаем Л. Н. спросил:

— Что нового в Москве?

П. А. Сергеенко: Ограбление банка...

Л. Н.: Я не удивляюсь, что Мария Александровна этим грабежом так смущена. Отвратительное, страшное...

П. А. Сергеенко: Но лучше, чем убийство.

Л. Н.: Это самое убийство и есть. Совершается ведь под угрозой убийства и во имя «Цель оправдывает средства». Развращению тогда нет предела.

П. А. Сергеенко: В Варшаве одного из грабителей поймали. Были простые жулики, не революционеры.

На круглом столе в зале лежал роман Токутоми. Л. Н. показал его П. А. Сергеенко и сказал, что художественно — подражание «европейским писателям и мне», нравственно — низок. Герой — моряк, сражающийся отважно...

Л. Н.: Токутоми — самый выдающийся японский писатель, я грешен, я ему не ответил. По-английски надо, а трудно.

П. А. Сергеенко говорил о выставке передвижников, на которой есть портрет Стасова, в один сеанс сделан — лучший портрет кисти Репина³.

Л. Н.: Что Стасов?

П. А. Сергеенко: Стасов поправился после удара, но очень постарел. Жалуется: «Взойду на третий этаж — задыхаюсь!». 82-летний старик.

Л. Н.: Я брату Сереже говорил: «Старость чувствуется так: в ваши года — 40 лет — один день из шестидесяти, а чем старше, тем чаще». В некоторые дни я совершенно такой, как в 40 лет, в смысле физическом: не устаю, не задыхаюсь.

П. А. Сергеенко говорил Л. Н., что во «Всемирном вестнике» печатаются сочинения Л. Н. в искаженном, сокращенном виде, не отмечаются пропуски.

Л. Н. читал в присланном ему издании «Посредника» для народа «Емельян Пиляй» Горького⁴. Очевидно, был усталый (от беспрерывных вопросов Петра Алексеевича и вообще сегодня в дурном настроении), поэтому принес и читал нам — и как! художественно! Когда читал в средине — сцену в степи с чабанами, — похвалил: «Как художественно, хорошо!» — А дальше, как поджидал под мостом почту, чтобы ее ограбить, а пришла девушка топиться, сказал: «Фальшиво. В мое время эту вещь не пропустили бы без критики: теперь все возможно».

Юлия Ивановна спросила Л. Н., куда деть Талмуд.

Л. Н.: В библиотеку. — Но так как она несла его, шесть тяжелых томов, в охапке и встала с ним в дверях гостиной и тут был принесший его

- 76 -

в дар Петр Алексеевич, то, чтобы не обидеть его, сказал: — Впрочем, положите сюда на стол, в гостиной.

12 марта. Утром уехали Наталья Михайловна и Дорик (жили здесь четыре месяца), Сергей Львович с П. А. Сергеенко и его дочерью Наташей. Приехали М. А. Шмидт и Н. Г. Русанов.

Я сегодня ездил по больным и не слышал разговоров. Андрей Львович мне передавал, что Л. Н. сидел долго за чаем и рассказывал, что сегодня не занимался (ничего не писал), читал «Новое время». Меньшиков пишет, что надо вооружаться против японцев¹. В «Русских ведомостях», № 67, 10 марта читал статью о Гурии. Пишет бывший кутаисский губернатор².

13 марта. Сегодня Л. Н. получил письмо с вырезками из «Нашей жизни», чтобы отозвался на истязания Спиридоновой¹. Сказал на это:

— Неужели меня в мои года и в моем положении не оставят в покое?

За обедом: Л. Н., Софья Андреевна, Татьяна Львовна, Андрей Львович, Юлия Ивановна и я. Татьяна Львовна говорила о письмах Л. Н. к А. А. Толстой:

— Как ты хорошо предсказал, что выйдет из детей: Маша вечно будет искать; обо мне — что я на твою мать похожа².

Л. Н.: О Пете не писал, как будто бы чувствовал, что помрет. Получил письмо от Фельтена. Пишет то же, что Иван Иванович, Чертков: статья хороша, но остра, против революционеров³. Я нарочно прочел ее, и ничего нельзя убавить...

Через некоторое время Л. Н. договорил мысль:

— Фельтену в городе трудно устоять, со всех сторон влияние раздражающее. Газеты вносят ужасное раздражение. Они все ворочают к партийности, гипнотизируют. Одни за правительство, другие — за революцию.

Л. Н. сознался, что сегодня не работал, не писал. Прочел все «Новое время» за 11 марта. Узнал много интересного (нового).

Еще Л. Н. сказал:

— Для того, чтобы уничтожить форму правительственную, есть сила физическая и есть сила духовная — новое мировоззрение, а пользоваться этой духовной силой никто никому не может препятствовать.

— В английском парламенте предложил кто-то завести пошлину на русский керосин в ответ на заведение русскими пошлин на цейлонский чай. Министр сказал: «Уже ответили, завели пошлины на русский сахар». Господа <ссорятся>, а у мужиков головы трещат. Правительства <ссорятся> — народ плати.

Андрей Львович: Ты читал статью Меньшикова? Начнут японцы новую войну?

Л. Н.: Думаю, не начнут. А никто не может предсказать. Маклаков, Долгоруковы и другие забаллотированы. Пока один Иван Ильич Петрункевич (единственный либерал) прошел в Думу. В Торжке живет долго, наверно имеет большое влияние. Выбраны консерваторы — знак несочувствия крайним взглядам. Какой переворот деется! Дёминские* — товариществом купили землю, больше всех нынешний арендатор (Ерухов); у него будет 60 десятин. Предлагают усадьбу с 10 десятинами леса, луга и поля Николаеву. Сколько плугов везут из Тулы! земство тысячи продало.

Ваня-лакей: И Зябрев между ними. Купил 14 десятин.

Л. Н.: Где взялись у него деньги?

Ваня: Ни он, ни его сын не пьют, а сын извозчиком.

Л. Н.: Молодцы! Как только не пьют, сейчас богатеют, но, главное, потому богатеют, что у них самые простые потребности.

- 77 -

Татьяна Львовна: Телятинские мнутся, хотят подождать Думы, не получат ли земли от нее.

Л. Н.: Разумеется, Дума ничего не сделает.

Потом дал мне письма отвечать, которые отобрал из папки «Для ответа».

— Многие отлежались, — сказал Л. Н. — Под первым впечатлением хотел на них ответить — например, Токутоми, а когда вникнешь хорошенько, не содержат ничего важного, — лучше не отвечать.

Сегодня с 7 до 9 вечера у Юлии Ивановны в комнате Андрей Львович пел русские и цыганские песни под гитару, и все пели.

14 марта. Приехал Наживин. Его жену, еврейку, врача, выслали из Москвы потому, что практикой не занимается. Приказали «немедленно» ей выехать. Иван Федорович возражал, говорил, что у нее грудной ребенок, квартира. «Это нас не касается», — ответили ему. Они приехали к Марии Александровне.

Л. Н. сегодня опять не работал. Вчера все-таки письма писал. Читал присланные ему кем-то описания усмирения — расстрела железнодорожных служащих на станциях Уральской железной дороги, близ Москвы.

— К известиям из «Руси» надо относиться особенно, — сказал Л. Н. (вырезки о расстрелах были из «Руси»). — Непосредственное впечатление — что сильно преувеличивают, неправдивы. (Однако Н. Е. Фельтену Л. Н. говорил, что не мог заниматься в тот день именно потому, что прочел эти статьи, которые произвели на него очень сильное впечатление.) Потом спросил И. Ф. Наживина: — Неужели не ошибаетесь, что в Москве готовится восстание?

Иван Федорович: Нет. Готовится. А уж в Финляндии совсем наверное. Там уже приготовились. Из Москвы лучше уезжать.

Л. Н.: Грядет распад. 50 лет тому назад в России — была скована — никто и не думал, что может разъединиться, а теперь...

Иван Федорович: И офицеры этому сочувствуют.

Л. Н.: Мальчишки, продающие «Солдатскую памятку» и «Сумасшедший дом» (о Спиридоновой, которая 40 дней находится в сумасшедшем доме) — они сильнее распространяют просвещение, чем попечители, университеты...

Л. Н.: Получил письмо от Фельтена. Он, как и Иван Иванович, сочувствует революционерам. Он спрашивает: «Вероятно, для революционеров у вас совсем другая мерка, чем для правительства? С революционеров вы больше спрашиваете, чем с правительства, так как вы ставите их нравственно несравненно выше правительства». Но он уже решил, что сравнения никакого нет, что революционеры лучше¹.

Иван Федорович: Зависит от того, как определить революционеров. Теперь это понятие стало очень широким.

Л. Н.: Я старался определить революционеров в самом широком смысле: людей, желающих переменить внешний строй и, должно быть, знающих, как лучше (его) устроить.

Иван Федорович: Картушин, Сутковой и Фельтен начали издавать ваши статьи по 25 тысяч экземпляров. Фельтен готовится сидеть в тюрьме. Ожидает, что его привлекут к ответственности и посадят на четыре месяца в тюрьму. «Москвич» издал «Солдатской памятки»² 60 тысяч экземпляров, все разошлись, правительство отняло десять экземпляров.

Л. Н.: Они, найдя браунинг, почти смертью карают, а этот браунинг пропускают, а он куда опаснее для них.

Иван Федорович: Они не могут всех изданий остановить. Издателей стало тысячи. Есть брошюры, в которых призывают солдат убивать своих

- 78 -

офицеров. Эти забирать кажется им нужнее, чем вашу «Солдатскую памятку».

Л. Н. ездил верхом в Тулу стричься. Когда, вернувшись, слезал с лошади, зашатался. Очень устал. Туда поехал в 1.35 и вернулся в 4.50. Объездил и проходил 30 верст. Лошадь оставил на постоялом дворе, сам в тяжелой одежде ходил в парикмахерскую.

В Туле Л. Н. виделся с И. К. Дитерихсом.

За обедом: Л. Н., Татьяна Львовна, Юлия Ивановна и я.

Зашла речь о Наживиной.

Л. Н. (мне): Вы слышали, ее выслали.

Татьяна Львовна: Приказать так «немедленно» выехать из Москвы! У нее один ребенок, а если бы было пять, как у Николаевых? Я бы не послушалась, подождала бы, пока они (жандармы) не проводили бы меня на вокзал. Ничего другого не сделают.

Л. Н.: Ох, если бы ты прочитала гору вырезок о происшествиях в Перове и на станциях Рязанско-Уральской железной дороги! Говорят с ужасом о каторжнике, у которого пять душ на совести. А там офицер двадцать человек и больше сам приговорил к смерти и велел расстрелять! В присутствии матери расстреляли сына! Суд, тюрьма, казнь — вина разложена на многих, а тут страшно, ужасно то, что сделал это один человек. Сначала решил не читать, но теперь рад, что прочел, на серьезные мысли наводит.

Я рекомендовал Л. Н. прочитать фельетон Меньшикова в «Новом времени» от 12 марта. Л. Н. спросил о содержании.

Я ему рассказал. «Выбирайте в Государственную думу трезвых. Алкоголь в истории России: Иван Грозный, Петр Великий — алкоголики. Наследство алкоголизма: Манилов, Обломов, Тентетников, одичание стиля литературы, ругань, внешнее связывание мыслей у публицистов, писателей. Глеб Успенский, Решетников погибли».

Л. Н.: Решетников, Глеб Успенский — это капли в море; из народа сколько даровитых людей пропадает! Один француз утверждал, что французы деградируют из-за алкоголизма, абсента. Швеция была страной, где более чем где-либо пили, а теперь самая абстинентная*.

Л. Н. принес из кабинета письмо Бирюкова и сказал:

— Благодарит меня, что я согласился на напечатание в «Былом» письма к царю Александру III о 1 марта и что и Чертков согласился. А Чертков в письме ко мне высказался, что не надо печатать этого письма, да и Бирюков теперь получит письмо от меня (оно в пути), чтобы не печатать³. Я держусь теории: умер и похоронен.

За чаем: Л. Н., Татьяна Львовна, Юлия Ивановна и я. Разносчик телеграмм принес известие, что Николаевская железная дорога забастовала. Татьяна Львовна ахала; говорила, что же опять будет? Ее пасынок — Миша — кавалергард, могут его заставить идти против бастующих; Саша — сестра — в Калуге — может застрять. Л. Н. удивился, что ее это беспокоит.

Татьяна Львовна: Меня мучает, главное, то, что будет опять литься кровь, насильственное подавление.

Л. Н.: Вот то-то и есть.

Татьяна Львовна: А они рассчитывают теперь на большую поддержку и победу, на достижение цели.

Юлия Ивановна: Начали опять в беспутицу. Хотят препятствовать, чтобы собралась Дума.

Л. Н.: Не то. — После минутного молчания: — Все хорошо, хорошо... Право, хорошо.

- 79 -

Татьяна Львовна заговорила о Танечке, потом о финиках, которые посадил Л. Н. Из одного выросло дерево в рост человека.

Л. Н.: Я заказал ящик с землею. Посажу апельсиновые семена.

Татьяна Львовна: Жаль, что не посадили четыре месяца тому назад, тотчас, как Танечка родилась. — Разговорились об апельсинах, финиках, о смоковницах. Татьяна Львовна рассказывала о тихом, скромном городе Ассизи, где родился Франциск Ассизский. Пробыли там с мужем, семьей и Сабатье* неделю. Жили в чистой гостинице. Давали им свежие смоквы и черствый хлеб. Сабатье с коричневатыми живыми глазами, румяный, седой, подвижной. Ему францисканцы не давали читать всех рукописей монастырской библиотеки. Он негодовал. Как художественно описывала Татьяна Львовна Ассизи и окрестности! Л. Н. с наслаждением слушал и вспоминал свое пребывание в Италии.

Л. Н.: Он не католик?

Татьяна Львовна: Кажется, нет. Наверное, нет. И какой там большой, богатый монастырь францисканцев! Какой контраст!

Л. Н.: Всегда так бывает, как бы в насмешку.

Татьяна Львовна: Он был основан еще при жизни Франциска.

Л. Н.: Помнишь «радость совершенную»? — И Л. Н. рассказал содержание⁴. — Все тут: и революция... Ничто внешнее не даст спокойствия. Только смирение. Я только недавно хорошо понял это. Всегда трогало меня, но в сущность не вникал.

Татьяна Львовна сказала, что прочла шесть книг об уходе за грудными детьми и поняла, что медицинская наука мало знает.

— Думалось, — сказала она, — столько людей этим занимается, должно бы быть больше опытов, наблюдений, а во всех книгах одно и то же.

Л. Н.: То же самое в истории. Читаешь исторические книги по какому-нибудь вопросу, и все они возвращаются к тем же источникам.

Л. Н.: Танечка напоминает мне тургеневскую обезьянку**. Ухватит меня за палец, смотрит, глаз не спускает с меня. В ней уже соображение работает.

Танечка, когда видит Л. Н., протягивает обе ручки и хватается за него. Л. Н. ходит проведать ее, ходил и нынче к ней. Татьяна Львовна рассказала:

— Вошла кухарка, Танечка посмотрела на нее и начала плакать.

Л. Н.: Танечка видит — она женщина, а не мать и не няня, и беспокоится. А нас, мужчин, не боится.

— Опять прочел письмо Токутоми и смотрел роман «Намико». Хотел ему ответить. Не ответил, оно неискренно... Он затрагивает и непротивление... — сказал Л. Н.

Рано, в 10.30 разошлись. Ждали Андрея Львовича, что приедет. Нет, загулял.

15 марта. Л. Н. промок на прогулке. Вечером вял.

16 марта. Л. Н. после нескольких дней вялости сегодня первый день работал и ездил верхом. Жаловался, что второй том «Круга чтения» так медленно печатают. Мысль его работает в этом направлении. Л. Н. знает почти наизусть сочинения, которые пишет, и те, которые печатаются. Ему хочется поправить и дополнить, и корректуры так и дожидается.

Пополудни приехали Фельтен (от П. А. Сергеенко из Клина) и М. А. Шмидт. Фельтен приехал предложить изменения в статье «Правительство, революционеры, народ». Нашел противоречие: в «Предисловии к статье В. Г. Черткова «О революции»» Л. Н. пишет о некоторых революционерах как о нравственных людях (о Перовской), идущих на убийство,

- 80 -

а в «Правительство, революционеры, народ» всех революционеров осуждает. Л. Н. сказал ему, что не хочет никого обижать, и просил показать ему поправки, стилистически обработал и некоторые принял¹.

В разговоре с Фельтеном Л. Н. говорил, между прочим, следующее:

— Сергеенко привез мне мои письма к Александре Андреевне Толстой. Я читал в них, какой я был в молодости, как горячился из-за суда надо мной, когда бык забодал пастуха, хотел оставить Россию и так далее². Я понимаю чувство обиды, даже мести, у молодых людей.

Фельтену Л. Н. сказал:

— Жалею, что ваша деятельность так коротка будет, что вас скоро заточат в тюрьму.

Фельтен рассказал о своем одиночном заключении в предварительной тюрьме в Петербурге. Самая скверная тюрьма, потому что самая усовершенствованная. Но теперь он хотел бы отдохнуть. Ездит через день за чертковскими изданиями в Финляндию, перевозит их на себе. Нервничает.

Л. Н. говорил, что читал Ашенбреннера в «Былом» и нравилось ему. Л. Н. сказал, что нет большой разницы между тюрьмой и не тюрьмой³. Делал ли Ашенбреннер конфетки в тюрьме (12 штук) или Абрикосов (владелец кондитерской фабрики) перед Рождеством на 40 тысяч рублей — все равно. Дело в том, что заинтересован чем-то.

Фельтен: «Хаджи-Мурата» не издаете?

Л. Н.: Не знаю. Мне не нужно. Когда понадобится Черткову, а мне не надо⁴.

Заговорили о С. Т. Семенове, и Л. Н. сказал:

— У Семенова образность, талант небольшой, но нравственные основы верные. В последнее время он начал портиться. Помню Семенова с тех пор, как он, будучи мальчиком в керосиновой лавке, прочел «Чем люди живы» и пришел ко мне. Он поехал в деревню жить крестьянином, женился; руки в мозолях; к нему ходили крестьяне на беседы; его ругали, что в церковь не ходит. Чего же лучше такой жизни? Была закваска. Но он вступил в кружок народных писателей. Заразился кружковством, подчинился внешним обстоятельствам. Тургенев говорил: «Schrecklicher aller Schrecken ist ein «Кружок»»* ⁵. Потом участвовал в Крестьянском союзе. В «Дон-Кихоте» одна из лучших сцен — как осел Санчо Пансо издох, а Санчо над ним вопит. А в следующей главе Санчо на нем верхом едет — реалистически неверно, психологически верно. Содержание драмы Семенова — горьковское, психологически неверное.

Андрей Львович прочел вслух из «Нового времени» от 14 марта статью Меньшикова: «Империя в опеке».

Л. Н.: Ловко пишет — и глупо. Главная мысль, что при самодержавии страна слаба и надо конституцию, чтобы стала сильной. А это неправда: при Николае, Александре Втором, даже Третьем, Россия была сильна.

Андрей Львович: Но правда, что самодержавные государства — в зависимости от конституционных.

Фельтен просил надписать Н. П. Сергеенко «Круг чтения». Л. Н. надписал, но без эпиграфа.

— Не придумал ничего, — сказал Л. Н. — Скажите ей, что весь «Круг чтения» сосредоточен в притче о талантах⁶.

Л. Н. дал Фельтену поручение к Стасову, просить его достать книги о польском восстании 1831 г.⁷ Сказал:

- 81 -

ТОЛСТОЙ И Н. Г. РУСАНОВ (?)

Ясная Поляна, 13 марта 1906 г.

Фотография П. А. Сергеенко

— Надо прочесть много книг, чтобы написать пять строк, разбросанных по всему рассказу.

Когда Фельтен уехал, Андрей Львович заговорил о нем.

Л. Н.: Я боюсь, что его посадят.

Андрей Львович: Раз он хранит вещи революционеров, то этим он способствует косвенно насилию.

Л. Н.: Да, это верно. Но он это делает не для того, чтобы способствовать революционерам. И есть революционеры, которые не за насилие.

Намедни Л. Н. говорил кому-то (кажется, П. А. Сергеенко), что появился «Круг чтения» и встречен единодушным молчанием. Ни одна газета и не заикнулась о нем.

Кто-то: Нет, в «Нашей жизни» был отзыв. (И я знаю, что был в последнем номере «Иллюстрированного приложения» к «Новому времени», но какой позорно серый.)⁸

Л. Н.: Вы меня разочаровали. Мне было бы приятнее, если бы написали: «Старик выжил из ума».

- 82 -

17 марта. Без гостей. Андрей Львович сообщил две интересные новости: Витте уходит в отставку по болезни, и не пришли петербургские газеты.

Л. Н.: У меня к Витте чувства более дурные, чем к Сипягину. Как ты?

Андрей Львович: У Сипягина было убеждение, а у Витте никакого нет, старается угождать то тем, то другим.

Л. Н. сказал мне:

— Милый Бодуэн мне прислал книги о польском восстании. Возьмите их на свое попечение, чтобы, когда прочитаю, назад возвратить¹. Сегодня получил только одно хорошее письмо от семинариста.

Л. Н. (за чаем): Читаю про революцию польскую 1831 года. Похоже на нынешнюю и на Французскую. Вообще все революции похожи друг на друга. Революционеры осуждают правительство за его жестокости, а оно осуждает революционеров.

Андрей Львович прочел вслух из «Журнала для всех» стихи, призывающие к кровопролитию².

Л. Н.: Восьмой класс устроил Дмитрий Андреевич Толстой, и это очень глупо. В мое время были в гимназии все дети, а теперь в восьмом классе уже бородатые, и их заставляют повторять пройденное. Это им скучно и ненужно, и они поневоле занимаются политикой.

18 марта. Приехала М. А. Шмидт. После обеда Л. Н. принес мне книгу: D-r Johannes Müller. «Die Bergpredigt verdeutscht und vergegenwärtigt». München, 1906¹.

Л. Н.: Остроумно, красноречиво пишет о положениях (заповедях) Нагорной проповеди, одно за другим разбирает их, и в конце выходит, что так можно будет жить когда-нибудь, а теперь, о военной службе и не говоря, нужны суды и <надо> все эти обязанности исполнять. Все делает так, чтобы из его рассуждений ничего не вышло. Просмотрите, очень интересная книга, и как хорошо напечатана, переплетена!

За чаем с 10 до 11.30 Александра Львовна рассказала, что в деревне взволнованы, обижены. К рождеству приходили ясенские мужики к Софье Андреевне просить земли в аренду. Она обещала им. Приказчик был против. Теперь, уезжая, она ему сказала, чтобы им дал каких-нибудь 25 десятин, чтобы им зажать рот. Это они — их 80 дворов — отказались взять. Надо их удовлетворить, — говорила это Александра Львовна, взволнованно и с жалостью. Л. Н. молчал. Тогда Александра Львовна его спросила, не будет ли из этого зла? Л. Н. ответил, из чего я слышал только отрывистые фразы: «Все будет хорошо...»

Л. Н. дал мне два письма: крестьянин ярославский, который уже получил книжки, раньше посланные ему, просит разъяснения, признает ли Л. Н. Христа богом². Он в журнале «Старообрядец» читал, что Л. Н. против Христа. Л. Н. поручил послать ему «О вере, разуме и молитве» и «Как читать Евангелие». Я первой книжечки не нашел, а вторую статью нашел в издании «Обновление», где она издана вместе с «Ответом Синоду». Л. Н. пошел — это было в половине двенадцатого ночи — в свою комнату искать и со свечой в руке искал. С трудом пересмотрел около 200 книжек и нашел «О вере, разуме и молитве». Через 10 минут пришел ко мне вниз. Мучило его то, что простой крестьянин получит вместе с «Как читать Евангелие» и «Ответ Синоду». «Ответ» хотел оторвать.

— Если бы было можно отделить. Это («Ответ Синоду») его растревожит, — сказал Л. Н.

А так как оторвать нельзя было, потому что на одной странице кончался «Ответ» и на другой начиналось «Как читать Евангелие», то Л. Н. хотел не посылать. Но у меня нашлось отдельное (чертковское) издание «Как читать Евангелие», и оно было послано.

- 83 -

А вчера поручил мне дать прохожему социал-демократу книжки, которые бы и он сам мог читать и продавать. Я ему дал издание «Обновления» №№ 1—6 («Обращение к духовенству», «Письмо к либералам», «Ответ Синоду», «Патриотизм и правительство», «К политическим деятелям», «Приближение конца») и другие статьи, некоторые издания «Посредника» и другие. Л. Н. встретился с ним, а может быть нарочно пошел за ним, просмотрел книги, которые я дал ему, взял их у него — побоялся, что собьют его с толку, и дал ему другие.

Заговорили о собаках. Кто-то сказал, что Белка не хочет идти в дом — наверное, ее кто-нибудь ударил.

Л. Н.: Умная собака! Из прошедшего выводит руководство к жизни.

Александра Львовна побежала попробовать звать ее. Никак не шла.

Л. Н.: Все эти лайки самостоятельны. У нее самостоятельный характер, оригинальный.

Было слышно, как Белка лает.

Л. Н.: У нее звучный, приятный голос, как будто зовет лаем... Они (собаки) бывают в разном расположении духа.

19 марта. Утром вернулась из Москвы Софья Андреевна. В полдень приехала В. С. Толстая. Славная христианская душа — другая Мария Александровна. Сидели с Марией Александровной в зале, когда пришел Л. Н. Встретил Веру Сергеевну с такой радостью, с какой никого еще не встречал при мне. Л. Н. собирался было посетить их (Веру Сергеевну и мать ее). Намедни говорил о том.

Татьяна Львовна говорила об Илье Львовиче. Вера Сергеевна спросила, почему живут в Калуге, а не в имении.

Татьяна Львовна: Для воспитания или для развращения детей.

Л. Н.: Да, да.

Александра Львовна: Для образования. — Александра Львовна хвалила Илюшка (Ильича), хотела бы его свести с Дориком.

Л. Н.: Я гулял с ним, и тяжело было. Он рассказывал, как вор воровал, как надо вора поймать, убить. Что его отец кормил медведя, а потом его убил.

Татьяна Львовна: На пятом году ребенок выучивается грамоте.

Л. Н.: Матери торопятся учить, а это нехорошо. Пусть дети в таком возрасте еще не читают.

Л. Н. хвалил старшего сына Булыгиных и его мать (Анну Максимовну). Сказал:

— Она перегоняет мужа. Ей сдается несправедливым пользоваться 30 десятинами. (А раньше она негодовала на влияние Л. Н. на ее мужа.)

Вера Сергеевна уехала в 7 часов. Вечером пришел сын сторожа из Телятинок за лекарствами для отца и просил у Л. Н. книг. Л. Н. сам ему выбирал издания «Посредника».

Марии Александровне на ее вопрос о здоровье Л. Н. ответил:

— Давно не продолжалось дурное состояние — в физическом смысле — так долго, как теперь. Изжога, желчь выливается, знобит. Сегодня читал одни газеты. Вечером хорошо читал историю Николая¹.

Мне Л. Н. сказал вечером:

— Уж совестно мне утруждать вас! Найдите мне историю Соловьева, томы о Екатерине II, о разделе Польши².

Л. Н. дал мне прочесть (трудный почерк) немецкое письмо И. Мюллера, от которого на днях получил книгу «Die Bergpredigt».

Л. Н.: Я ему не буду писать. Если бы ему писал, написал бы daß das Buch zu klug ist* Два года тому назад ему уяснилось Wiedergeburt**,

- 84 -

Весь смысл Евангелия в этом Werden*, как сказано в беседе с Никодимом³; к галатам же: что вера без дела мертва⁴.

Л. Н. читал вслух из «Былого» о декабристах: о Пестеле и показывал нам его портрет⁵. Слушали: Софья Андреевна, Мария Александровна и Юлия Ивановна.

Софья Андреевна настаивала, чтобы я полечил Л. Н. Я пошел к нему. Он отклонил.

— Бисмарк сказал, что после 40 лет приходят слабости и их нечем лечить. Я для себя лучший врач, — сказал Л. Н.

Софья Андреевна сердилась на Сергеенко за то, что просил читать дневники, письма. Не дала ему.

Л. Н. сегодня вечером принес коробку с виноградом, чтобы нас угостить. Когда нес ее, шел совсем по-стариковски, широкой, покачивающейся походкой. Мужик дёминский, не видавший Л. Н. пять лет, сказал мне: «Постарел, борода поредела и стала вся белая. У него борода была густая и с рыжинкой».

Софья Андреевна говорила о предстоящем новом издании сочинений Л. Н. в 15 томах, о статьях закона, наказывающих издателя. Она хочет подчиниться им и исключать нецензурное. Советники ее: Н. В. Давыдов и Макаренко, оба судьи.

20 марта. Л. Н. после обеда пошел гулять, перед крыльцом встретил Жарову, вдову, вернулся и спросил меня:

— Я вам ничего не должен? Есть у вас два рубля? Сегодня был у меня юноша, прекрасный человек; жаль, что вы его не застали. Служит на Московской железной дороге. Нарочно приехал. Говорил: «Я прочитал «О жизни», это меня спасло. Я готовился идти убивать людей». Я ему дал много книг и записочку к Николаеву¹.

Вечером говорил об этом же юноше:

— Ему тягостно жалованье, которое получает, потому что несоответственно высоко оплачивается его труд в сравнении с крестьянским. Бывшие же несколько дней тому назад телеграфисты желали повышения жалованья.

Уехала Мария Александровна. Л. Н. говорил:

— Как вышел, ждет баба из Телятинок, брат умер... Тот, в лохмотьях, сапожник, который, когда его спросил: «Смерти боишься?» — ответил: «Чего бояться, разве от Него уйдешь?...» Ждал Фаддей, дочь двух лет умерла, он ее воспитал после смерти матери, белый хлеб покупал ей... Ждала Жарова, просила помощи... На Косой Горе встретил высокого сторожа, нес ковригу хлеба из Тулы, жена помирает в чахотке, четверо детей. От нее не может отлучиться на заработок.

С болью в сердце Л. Н. сказал:

— Сколько нужды!

Татьяна Львовна: Моя девичья мысль была детский приют устроить. И теперь желала бы.

Л. Н.: Что ты! Заплаты!

Татьяна Львовна: Деревенский приют.

После обеда.

Михаил Сергеевич: То, что Дмитрий Алексеевич Хомяков и вы говорите, что мужики не желают власти, оказалось на этих выборах** неверным. Мужики жадны до власти, выбирают только мужиков.

Л. Н.: Тут начинается развращение народа. Но разврат касается, слава богу, небольшой части.

- 85 -

Михаил Сергеевич: Один мужичок говорил: «Бог покажет, кого выбирать». Встал другой и говорит ему: «Бог-то покажет, да ты, дурак, не увидишь».

Мы расхохотались. Л. Н. заметил:

— Это препирательство. Дурак — не mon honoré préopinant* — имел успех, хотя не сказал ничего умного.

Вечер. Л. Н. просил найти ему в библиотеке Соловьева о Петре². А когда я ему принес, сказал: «Ах, благодарствую!»

Л. Н. говорил Татьяне Львовне о Софье Андреевне, что все сочиняет целый день. А у нее нет того, что Брюллов называл «чуть-чуть», одно внешнее; копировать может. Критики могут писать, писать — им все ясно, видят одно внешнее — именно потому, что у самих нет ничего художественного (сами не художники), не знают, как трудно творить.

Александра Львовна была в Туле, рассказала, что незнакомый помещик из-под Крапивны ей говорил, что крестьяне, арендующие его землю 11 лет, хотели откупить ее, и он им сказал, чтобы сами оценили и предложили ему цену. Предложили 200 р. за десятину. Он им сказал: «Этого не стоит, возьму 175».

Л. Н.: Такое отношение к землевладению! Начинается такое, какое было к крепостному праву.

Александра Львовна: В Туле, говорят, крестьянам посоветовал директор Крестьянского банка не давать больше 100 рублей, так как землю теперь везде продают охотно.

Татьяна Львовна: Это соврал.

23 марта. Был здесь с вчерашнего дня Л. М. Сухотин. Утром вернулся Андрей Львович и рассказывал про избирательную кампанию.

Л. Н. поручил мне ответить Петру Романовскому в Тамбов о присланной рукописи его статьи: «В чем польза медицины». Л. Н. просил ему ответить: «Мне кажется, мысль верна, но не новая»¹.

Александра Львовна сказала мне, что средства ее оскудели, чтобы лечебницу (как называют амбулаторию в Ясной Поляне) содержать.

Вечер. Винт.

24 марта. Пятница. Ночью Андрей Львович стонал от воспаления толстой кишки. Днем его все навещали: Л. Н., Татьяна Львовна, Александра Львовна; Софья Андреевна много раз у него была и читала ему письма. После обеда Михаил Сергеевич, вернувшись наверх и садясь за шахматы с Л. Н., сказал ему, что Андрюше скучно в Ясной Поляне, а чтобы в Петербурге или Москве веселиться — недостает денег.

Л. Н.: Удовольствия, чтобы они ими были, увеличиваются в арифметической прогрессии, а напряжение, чтобы их доставлять, должно увеличиваться в геометрической.

Л. Н.: Я читал казнь Шмидта по описанию священника. Страшна! Ни на чем <так> не видна несовместимость христианства с насилием, как на этом.

Михаил Сергеевич: Один из матросов сказал: «Лучше водки подали бы, чем вас (священников) присылать».

Л. Н.: Но это сказал один из них накануне. А потом были рады, плакали.

Михаил Сергеевич: Через три дня будут значительные дни для России: выборы в Первую Государственную думу.

Вечером в 9 часов вошел ко мне Л. Н. и сказал:

— Напишите Фельтену, что если он не начал печатать статью, то лучше не печатать. Не то, чтобы запретить, а если можно без убытка прекратить, то лучше не печатать¹.

- 86 -

Почему? Получил ли письмо от Черткова? Не хочет ли перед созывом Думы огорчать революционеров — не знаю.

Пополудни Л. Н. спросил меня:

— Андрюша не дал вам спать ночью?

— Не очень.

— До которого часа?

— Я ложился в полтора часа.

Юлия Ивановна и Александра Львовна расхохотались.

Л. Н.: Надо сказать: в половине второго. — А вечером Л. Н. сказал Юлии Ивановне: — Душан Петрович сегодня ложился в два с полтиной.

Хохот.

Вечером за чаем Л. Н. говорил Михаилу Сергеевичу про книгу о декабристе Раевском, которую читает, хвалил ее². Потом рассказывал предлинно о В. И. Алексееве, бывшем учителе Сергея Львовича. (Пять лет жил у них, пока они не переехали жить в Москву, пока Сергей Львович не поступил в университет.)

Василий Иванович был народоволец из кружка Чайковского, не такой, как теперешние революционеры, а типа Лизогуба. Л. Н. рассказывал подробно всю жизнь его, о его ссылках. Как entrait dans le mariage* с дочерью кучера из Вологды — места первой ссылки. В отношении к ней не было ничего дурного, привез ее в Петербург, там она училась, он ее воспитывал и там с ней сошелся. Были дети. Потом его схватили и сослали в Архангельск. Там сошелся с дочерью Пругавина. Когда он с Чайковским, Фреем и другими поехали в Америку основать общину, присоединились к нему обе жены. Он предложил Маликову жениться на первой, тот согласился. Как это бывает в общинах, на первом, месте выступает половой вопрос. Старую форму брака бросили... новое... В Канзасе жили самой суровой жизнью.

Софья Андреевна: Из-за этих женщин община распалась.

Л. Н.: Община распалась из-за жены N. (Л. Н. назвал, я не запомнил.) У нее был грудной ребенок, и у нее в грудях пропало молоко. Решили прикладывать ребенка к корове, и это делалось по несколько раз в день, и она держала корову в огороде. У коровы убавилось молока. А это была единственная корова общины, в которой было несколько семей с детьми и питались одной кукурузной мукой, забеленной молоком. Из-за коровы вышел раздор, и распалась община. Со второй женой (Алексеев) разошелся, — продолжал Л. Н. — Потом жил он у нас, прекрасный математик и кузнец, столяр, сапожник, пахарь... Потом он женился на старой девушке.

Софья Андреевна: Не старой.

Л. Н.: Стареющей девушке, ей было 26 лет, самого аристократического воспитания. Через нее получил место инспектора Чижовской школы в Костромской губернии (Чижов, купец, пожертвовал два миллиона на устройство школ), и теперь из него вышел bourgeois в красном галстуке.

Софья Андреевна: Как могла третья жена в него влюбиться?

Л. Н.: Почему же нет? Премилейший, предобрейший человек. Я бы в него влюбился. Когда у него не было занятий, я ему посоветовал составить русский словарь вроде Larousse, такого до сих пор нет. У вас есть, — спросил Л. Н. меня, — немецкий?

— Нет.

Л. Н.: В Англии каждый ученик, выходя из школы, получает такой словарь (о значении слов). Он начал его писать и оставил.

Л. Н. сказал еще о В. И. Алексееве:

- 87 -

Л. Н. ТОЛСТОЙ. «КАК ОСВОБОДИТЬСЯ РАБОЧЕМУ НАРОДУ?»
КНИГОИЗДАТЕЛЬСТВО «ОБНОВЛЕНИЕ».СПб., 1906

Обложка

В июне 1906 г. на брошюру Петербургской судебной палатой был наложен арест

«Л. Н. говорил... что... его самые резкие сочинения печатают соступившиеся молодые люди «Обновления» в Петербурге и, кроме них, многие ему неизвестные люди». — Запись от 30 марта 1906 г.

— Вот мой друг, которому я многим обязан. Мы с ним вместе много пережили. Софья Андреевна ревновала его.

Софья Андреевна (об Алексееве): Он имел большое влияние на Льва Николаевича в смысле упрощения жизни, на Сережу — в смысле революции. Он был добрый, никогда ни с кем не ссорился.

Л. Н. сегодня ответил Вимпфену, желавшему посетить его, вежливо прося не приезжать³. Писал Ольге Константиновне. Ее и Анны Константиновны письма, вчера полученные, Л. Н. принес больному Андрею Львовичу читать, и самые тяжелые места сам ему прочел⁴.

Л. Н.: Можно со своим имением поступить так, чтобы его дешевле продать крестьянам или земству. Андрей прав — недоволен тем, что это имение, которое он устраивал для детей, решили продать земству дешево, без его ведома. Или будет разгром или будут исправно платить. Середины я себе никакой не могу представить.

Михаил Сергеевич: У меня серединка. Поле в аренде у четырех деревень. Один староста отказался подписать условия, потому что, если подпишет, должен заплатить аренду, если нет — нет, а рожь посеяна на поле.

Л. Н.: Надо с них взять перед уборкой.

25 марта. Первый весенний день. Заря красная. Вечер. Л. Н. принес книгу, сел к Татьяне Львовне за круглый стол и читал письмо Мазепы к Головину о Карле XII. Рассказывал про Мазепу:

— Он был беспринципный человек. Карл склонил его к себе. Мазепа пристал к нему по расчету. Знал, какой он полководец — разбил Петра при Нарве. Когда Карл пришел в Полтаву, Мазепа пристал к нему. Старый Кочубей и Искра, молодой казак, донесли на него Петру. Петр не поверил, а пытал их, не хотели ли они, будучи сами Карловы, возбудить недоверие к Мазепе, лишить его гетманства и выбрать гетманом приверженца Карла. — И Л. Н. рассказал, как Кочубея пытали¹.

- 88 -

Л. Н.: Пушкин в «Полтаве», взяв из этого трагическое, испортил историческое. Сергей Николаевич говорил: «Бетховен возьмет хороший мотив — и испортит его». И поэт возьмет хорошую вещь — и испортит ее. Пушкин испортил Мазепу. О его трагической любви к дочери Кочубея есть в истории.

— Многие говорят, что теперь бы надо Петра или Николая Павловича, что они своей энергией не дали бы дойти туда революции, куда дошла. Все делают ошибку — и я делаю ее: думаем, что жизнь стоит, а она движется, прогрессирует. И мама̀ делает ошибку, что она говорит, что хорошо вернуть детство, — сказал Л. Н., обращаясь к Татьяне Львовне.

Софья Андреевна: Я не хочу вернуть детство, а невольно вспоминаешь иногда и возвращаешься к детству.

Л. Н.: Формы жизни переменились. Человек, который был хорошим палачом, теперь не нужен. Какое издевательство это было над народом? Представьте себе: такие люди как Авдотья Васильевна*, няня, а Петр прикажет по городам немецкое платье носить, шить платье по кукле, которую выставляет... Елизавета Петровна запрещает носить шелковые и бархатные платья, и кто хочет донашивать такие старые, пусть принесет комиссии, которая ударит на них печать на незаметное место... Сделали наподобие Мазепы куклу, палач казнил ее, и архиерей проклинал. Этот обряд проклятия соблюдался до недавнего времени.

Пришла Александра Львовна с рукописью Л. Н., которую переписывает, и спросила об одном месте, которое не может разобрать. Л. Н. тоже не мог и посоветовал вырезать его и вклеить в копию. Он спросил ее, знает ли она про совет, данный писцу, спросившему, поставить запятую или нет? Ему ответили: «Поставьте маленькую».

— И я иногда ставлю маленькую, — сказал Л. Н. — Я дополнил бы пунктуацию, она недостаточна. Теперь не помню, именно как.

Татьяна Львовна: Двоеточие надо разных оттенков и знаки введения перед другим предложением. Л. Н. с этим согласился.

Фельтен прислал «Одумайтесь» (9-й номер «Обновления»). Л. Н. недоумевал, как это не конфискуют.

Бирюков прислал Л. Н. свою статью о смертной казни.

Л. Н.: Очень хорошо, не знаю, печатать ли, нет ли. В «Былое» мне не хочется отдать, такой задорный журнал.

Юлия Ивановна: Можно в другой.

Л. Н.: A в другой — обидишь «Былое», как его, этого, Пругавина².

Я принес от Наживина «Конец века». Л. Н. взял в руки:

— Чудеса, чудеса! Этому я очень рад. Вместо «Одумайтесь» ему бы издать «Единое на потребу»³. Как это пропускают — удивительно! Или не замечают? Фельтен осторожно поступает, рассылает по провинции, а в Петербурге только после 14 дней пускает в продажу. Или, скорее, в эти времена не хотят поднимать шум.

Л. Н. спрашивал о крестьянах в Венгрии. Было ли крепостное право и чья была земля.

Л. Н.: В России это закрепление медленно совершалось. Раньше не было вопроса о земле. Было просторно.

26 марта. Дома Л. Н., Софья Андреевна, Татьяна Львовна, Андрей Львович, Александра Львовна, Юлия Ивановна, Аля Сухотин, Н. П. Иванова. Утром телеграмма от М. С. Сухотина, что избран в Думу. Под вечер приехал. Все сбежались в переднюю ему навстречу.

Михаил Сергеевич: Избран вместе с помещиком-земцем, врачом Гвоздевым и тремя крестьянами.

- 89 -

Вышли в залу. Михаил Сергеевич говорил, что губернатор растерян: получает телеграммы, везде проходят «кадеты» и мужики-революционеры. Кадеты обещают им землю. Но ведь это надо постепенно, законом. Будет революция. Государственную думу разгонят пулеметами.

Пришел Л. Н.

— И рад и не рад, — сказал он Михаилу Сергеевичу, когда тот рассказал ему, что избран и с кем. Л. Н. спросил, какие это крестьяне.

Михаил Сергеевич: Один из них писарь, прогнанный с разных мест, другой — самый образованный из них — только что уволен. Он из Петербурга, где продавал и читал газеты.

Л. Н.: Который газеты продает, это finis Russiae*. Я сравнил бы вас с стариком Шеншиным**. Он знает, как обходиться с людьми; разумный, честный, добрый... Скорее мне приятно, что вас выбрали, в вас есть сдерживающий центр.

За обедом и после кофе Михаил Сергеевич обстоятельно рассказал про выборы в Туле. Конституционные демократы («кадеты») пригласили крестьян-«избирателей» на три дня раньше выборов и склоняли их на свою сторону. Приглашали их письмами, обещали им обеспечение.

Л. Н.: Какие это представители народа!.. Никакого представительства воли народа.

Михаил Сергеевич сказал Л. Н., что Государственную думу Тренов разгонит пулеметами.

Л. Н.: Захотят быть Учредительным собранием, заявлять требования, которые идут crescendo.

За чаем Михаил Сергеевич рассказывал, что есть 41 партия. Аля принес кипу книжек и брошюр о партиях и разложил их около себя на столе.

Михаил Сергеевич: Шипов сказал, что партии исчезнут и останутся только правая, левая и центр.

Л. Н.: Эти книжки, эти разделения на партии — по-заграничному — тут ничего своего нет.

Михаил Сергеевич: Есть. Вопрос земельный у конституционных демократов...

Л. Н.: За границей у социалистов есть.

Михаил Сергеевич: Нет. Положим, у конституционных демократов это ложь: насильно или выкупом отнять землю у помещиков, так же и обещанная автономия Финляндии, Польши. Могут дать федерацию.

Л. Н.: Федерация желательна. Трудно будет писать историю России за этот и прошедший год.

Михаил Сергеевич: Варшавер (директор банка в Туле) спросил меня, как насчет еврейского вопроса. Я ему сказал, что я за разрешение евреям прав получения высшего образования, но за ограничение в расселении и покупке мужицких земель. Община распадается, крестьяне станут продавать, пропивать землю, покупать ее будут, главным образом, евреи.

Л. Н. сказал, что закон, ограничивающий евреев, безобразный. Полное равноправие должно быть в основе законов.

Михаил Сергеевич: Нужна некоторая защита крестьян, которые становятся собственниками земли.

Л. Н.: Надо оградить законом продажу крестьянской земли, но не одним евреям, а и русским.

28 марта. Утром пришел Лебрен. Л. Н-чу нездоровится.

Лебрен: Меньшиков, что и сколько, как машина, пишет.

Л. Н.: Ушел в писательство (главное ему — писать за деньги, профессия).

- 90 -

Л. Н. после обеда читал нам вслух из «Истории» Соловьева про Аввакума¹. Прослезился. С большим уважением и любовью говорил об Аввакуме. Хвалил выдержки из Аввакума* и другие, приводимые Соловьевым: «Коротко и образно».

Александра Львовна играла и пела в «угловой» комнате, внизу (где другое фортепьяно). Софья Андреевна с Надеждой Павловной в зале играли Моцарта.

Л. Н. (за чаем): Получил письмо из Чикаго от Набокова, русского, о бегаизме**, центре его в Чикаго. Сын основателя секты бегаизма, казненного в Персии, живет в Акке в Сирии. Английская брошюрка, коротенькая: изложение бегаизма².

Лебрен: Бегаизм — очищенное магометанство?

Л. Н.: Да, рационалистическое. Набоков пишет мне, что есть сходство их учения с моими взглядами.

Л. Н. вспомнил что-то из истории.

Лебрен: Я все желаю систематически прочесть историю. Нужно ли это?

Л. Н.: Нет, и не только историю, но и критику, географию не надо. Забудете, как забыли систематически изученный греческий, латинский языки. Что знаете из греческого языка? Учиться для того, чтобы в обществе могли о том говорить? Можно промолчать. Надо изучать тогда, когда возник вопрос. Я теперь о крестьянах изучаю историю основательно. Как она писана?! История содержит почти только то, что не нужно. Теперь я читаю всю историю, чтобы найти хоть немного сведений о крестьянах, что нужно знать. Теперь знаем, что народ составляют труженики, которые кормят и нас, а раньше о народе в истории не писалось, а о царях, боярах, ратных людях, гостях (купцах). Есть Садко богатый гость.

Л. Н. рано, в 10.30, ушел к себе. И другие рано разошлись.

29 марта. Л. Н. утром и вечером подолгу беседовал с Лебреном на веранде. Лебрен читал утром программу социалистов-революционеров. Основа хорошая: признают божественную природу человека; земли, фабрики — народу.

Л. Н.: Это все слова. Вот в чем ложь. Если бы были искренни, первое — старались бы слезть с плеч народа. Кто начинает, — продолжал Л. Н., — начинает с самого начала. Это — программа — путь славы людской; всегда примешивается к настоящему делу.

В 7 вечера Андрей Львович пошел на тягу на Воронку, с ним зрителями Михаил Сергеевич, Александра Львовна, Юлия Ивановна. Вечером приехали князь Г. Е. Львов — председатель Тульской губернской земской управы, Арбузов — член управы, Гаярин и Лопухин. Эти два были в Маньчжурии. Сперва говорили одни с Л. Н. и Софьей Андреевной, Через три четверти часа вошли в залу мы, остальные. Львов говорил красиво, умно о политике; что будет раскол между конституционными демократами; что часть их пойдет вправо; что много крестьян прошло в Думу. Л. Н. говорил Львову о Генри Джордже:

— Если есть лучшее решение, милости просим. В этом, генриджорджевском, решении отношение бар и земледельцев к земле одинаковое, А если нет такого решения — лучше ничего не делать, лучше вопрос так оставить, не трогать. Заплаты не помогут. Со мной шел крестьянин, заговорил о земле: «У вас не отымут, вы сами работали на ней». Но чувствовалась неискренность, снисхождение. Я наблюдаю двоякий тип крестьян. Один — Тарас Фоканычев — хороший хозяин, семью в порядке

- 91 -

держит, его отец, дед были таковы. Другой — Михаил Петрович Новиков — положительно умен. Этот тип по своему достоинству не попадет в Думу. Попадут средние между этими двумя: эти — приличные и красноречивые. Что же, перемена формы, ничего не сделает. Если я могу извнутри действовать, не оглядываясь на форму, могут и десятки, сотни. Форма есть последствия.

И Л. Н. вспомнил изречение из «Круга чтения» о жидкости в посуде, реке, принимающей разные формы¹.

Л. Н.: Религия — такое мировоззрение, которое одинаково свойственно Канту и......* Ничего не предвижу. Il faut attendre l’inattendu**.

Это и самое интересное.

Лопухин: Есть опасение, что разгонят Думу.

Л. Н. пожал плечами и повторил:

— Ничего не предвижу.

Л. Н. советовал Лопухину написать историю продовольственной помощи пострадавшим от недорода в Тульской губернии. Потратили на Тульскую губернию 12 миллионов рублей. В этом году дало правительство 77 миллионов на продовольственное дело, а в 1891 — 156 миллионов. Из них возвратили 7.

Лопухин: Развращают народ, дают не одним бедным, а поголовно, а мужики берут.

Львов: У крестьян развились хищнические требования земли.

Л. Н.: Отличающая черта: они недовольны.

Л. Н. читал вслух Саблукова «Воспоминания о Павле Петровиче» в «Историческом вестнике» (1906, № 2). Как Нелидова бросила башмаком в Павла. Л. Н. хвалил Порошина, Саблукова, что с любовью они описывают Павла Петровича.

Гости уехали в 10.25. Были милы, приятны Л. Н. и всем. После их отъезда винт: Л. Н., Татьяна Львовна, Андрей Львович, Михаил Сергеевич. Этой зимой до сих пор процветает игра в волан в зале. Л. Н. тоже играет, и ловко.

30 марта. Утром приехали М. А. Стахович, избранный в Думу, и С. А. Владимиров, предводитель орловского дворянства. Михаил Александрович рассказывал, как выборная кампания волнует. В Орловской губернии выбрали в Думу только двух не крестьян, а шесть — крестьян.

Михаил Сергеевич: У нас была борьба с крестьянами острая, но не было того, что в Подольской губернии. Там никого из дворян не избрали — вражда между крестьянами-малороссами и дворянами-поляками. Все тринадцать — крестьяне, два неграмотные, один кучер, один зовется Бий, какая фамилия! По сообщению «Русских ведомостей», выбранные не принадлежат ни к одной партии, т. е. еще не опропагандированы кадетами.

Л. Н.: У них своя партия есть — против дворян. Аля (обратился Л. Н. к А. М. Сухотину), этой нет в списках партий?

— Нет.

— Это одна настоящая партия, ее в списках и нет.

Перед обедом Л. Н. с Владимировым говорили о воспитании.

Л. Н.: Главное — религиозная основа. Тогда можно себе сказать: «Я сделал, что мог». Воспримут ли дети — это не в нашей власти. Французский, английский языки, география, геометрия — второстепенны. Надо единство убеждений (пример детям).

Л. Н. спросил Юлию Ивановну, найдено ли письмо Чернавина?

— Нет.

- 92 -

Л. Н. (ко мне): Но вы-то отвечали ему?

Я не мог вспомнить.

Л. Н.: Ну, бог с ним! (К Владимирову): Нехорошее чувство, но выскажу его. Иногда колеблешься: ответить или не ответить на письмо, — и ответишь. Потом получишь ответ с упреками... и... <попадешь> в такую кашу, что жалеешь, что отвечал. Во втором письме пишет: «Получил «В чем моя вера», но тут нет ответа на мои вопросы»¹.

Была речь о Кабардинце, вороной лошади, подаренной Л. Н-чу Глебовым. Горячая и притом шалящая и пугливая лошадь. Л. Н. остерегал Александру Львовну и других ездить на ней. Сам он ездит, но гораздо охотнее на Делире. Сегодня Михаил Александрович видел, как Кабардинец под Л. Н. бросился в сторону перед быстрым ручьем. Михаил Александрович остерегал, чтобы не давать ездить Л. Н. на нем. Убьет.

Когда должны были садиться за стол обедать, Л. Н. заметил: «Не хватит приборов». Л. Н. рассказал про отца приезжавшего вчера Ф. И. Гаярина. Он был директором гимназии в Туле и получил приглашение к царскому обеду: Александр II был в Туле. Гаярин рассказал ученикам о том, как царь уважает гимназию, и пошел <на обед>. Там встретил его Шувалов (?), просил простить, что вышла ошибка: нет приборов. В это время вошел Александр. Гаярин первый пошел за ним.

— Отлично поступил: как какого-нибудь мальчишку его бы прогнали, — сказал Л. Н.

Вспоминали Дьякова, который, не будучи естественником, занял место преподавателя естественных наук в женской гимназии в уездном городе Костромской губернии. Ученицы смеялись над ним: принесли кирпич в школу. Андрей Львович и другие осуждали его за это.

Л. Н.: Прекрасно поступил. Своим трудом кормится. Если и не естественник, он умный человек, выучится.

Говорили, что Михаил Сергеевич сам не курит, но любит, когда его окуривают.

Л. Н.: Когда болен, иногда думаю о курении.

После обеда Л. Н. с Михаилом Сергеевичем — в шахматы. Софья Андреевна читала сегодня М. А. Стаховичу историю своей жизни. Распорядится не печатать ее раньше, чем через 50 лет после своей смерти. Но при жизни дает ее читать знакомым. Приехал И. К. Дитерихс.

Вечером М. А. Стахович с юмором рассказывал о крестьянах, о том, что говорят о московских событиях, и т. д. С. А. Владимиров и М. С. Сухотин рассказывали о выборах предводителя дворянства, что они были последние, что это предводительство доживает последние дни, не продержится и трех лет. Л. Н. советовал записывать современное. Это будет драгоценнейший исторический материал. С. А. Владимиров обстоятельно рассказывал о своем зяте, который признает вполне «Что такое искусство?» и старается в архитектуре дать выражение нравственности.

Л. Н. говорил, что наше искусство не может быть настоящим: она выросло из паразитарного класса, а настоящее искусство должно соответствовать широким слоям. Искусственность дорогого дворца Николая раздражает нас, потому едут в Швейцарию, в деревню, тут простота изб... искусство.

Л. Н.: Увезли моего сотрудника (Дорика). Мне так жалко, что я его лишился. Я с ним читал ежедневно пять минут «Мысли мудрых людей», он не соскучился, с большим удовольствием приходил заниматься. Я ему говорил понятным языком, иные трудные мысли пропускал. Дети гораздо способнее нас в вопросах религиозно-нравственно-философических.

— Советую вам, — сказал Л. Н., обращаясь к Владимирову, — с детьми читать «Мысли мудрых людей» или «Круг чтения».

Л. Н. говорил Владимирову и Стаховичу (уже раньше с каждым из

- 93 -

них отдельно, без посторонних, по полчаса поговорил) о том, что заказанные книги исторические Готье (московский книжный магазин) не выписывает иначе, чем с подачей прошения в цензуру, а его (Л. Н.) самые резкие сочинения печатают соступившиеся молодые люди «Обновления» в Петербурге и, кроме них, многие ему не известные люди. Л. Н. дал Владимирову издания «Обновления». Потом прочел сегодняшнее из «Круга чтения» (30 марта, Эпиктет)².

Л. Л. ТОЛСТОЙ

Рисунок (уголь, сангина) И. Е. Репина

Куоккала, 19 апреля 1905 г.

«Лев Львович рассказал о Репине. Написал его (Л. Л-ча) портрет цветным карандашом... Жена недовольна портретом. Некрасив, худ вышел». Л. Н.: Должно быть, хорошо написал». — Запись от 4 апреля 1906 г.

Л. Н.: Мне Страхов (Николай Николаевич) послал Эпиктета (в 1882 г.). Я прочел. «Все сам знаю», — подумал. Проскользнуло, не оставило никакого следа³. А теперь не могу читать без восхищения. Излагает так просто, понятно, как если бы здесь, между нами сидел. Поучительно для меня.

М. А. Стахович: Почему?

Л. Н.: Когда сам хочешь как писатель передать что-нибудь, другой не понимает, у него направлена мысль на другое. Так со мной было, когда первый раз читал Эпиктета. Не надо сердиться на это.

Л. Н. обстоятельно говорил с Владимировым об управлении — самодержавием ли или......*

— Что может быть вреднее, — сказал Л. Н.: — не оправдавшее себя управление малоумного царя или борьба партий, целью которой является не благо народа, а борьба интересов партий?

Потом говорил об установлении равных прав всех на землю. Стахович сказал, что насчет аграрного вопроса надо повернуть влево.

Владимиров: Земля обеспложивается. Надо все больше труда и капитала, чтобы она давала доход.

- 94 -

Л. Н.: Когда будет доступна земля всем, у кого охота и любовь возделывать ее, тогда будет то, что вы говорите, то есть затратят труд. Переход такой, который произведет меньше пертурбаций, — медленный.

Л. Н. дал Владимирову брошюры Генри Джорджа. Разошлись в 12.30. Уехали: Стахович в 11.30, Владимиров с Алей в 1.30. Завтра утром в 8 уезжают М. С. Сухотин с Александрой Львовной.

31 марта. И. К. Дитерихс уехал к Марии Александровне. Л. Н. вял, и холодно ему. За обедом: Л. Н., Софья Андреевна, Татьяна Львовна, Андрей Львович, Юлия Ивановна.

Татьяна Львовна: Начинаю беспокоиться, что Миша в Думе. Болен сердцем, волноваться будет. Что они будут делать?

Л. Н.: Комическая роль! Николай II, какой он ни на есть, воспитан. Привыкли к существующему строю. А теперь в Думе будут сидеть: еврей, Петрункевич, неграмотный мужик, которые будут издавать законы, и нам, населению, придется подчиниться. Население такое, которое не умеет репрезентоваться* достойно.

Я читал вслух вечером у Ореховых-Ромашкиных «Солдаткино житье». Марфа (55 лет) смеялась; говорила, что эта сказка сначала совсем на их двор похожа. Потом я прочел «Рассказ мужика о том, за что он старшего брата своего любит»¹. Марфа сказала: «Мой брат старший (Макаров, жив, до сих пор в Ясной) пошел служить за младшего брата, по просьбе матери. Прослужил 15 лет. Оставил дома дочь и сына». Когда кончил чтение и похвалил сказку, младший сын Марфы, Коля, девяти лет, лучший ученик Л. Н., возразил: «Это не сказка, это правда».

Л. Н. нездоровится. К чаю не выходил.

1 апреля. Великая суббота. Л. Н. вышел гулять в 9.30 и очень немного гулял. Возвратившись, зашел в залу. Юлия Ивановна спросила его:

— Как вы чувствуете себя?

— Скверно.

— Вчера вечером спали?

— Да, все время спал.

К полудню приехал Сергей Львович. Ликует по поводу торжества кадетов:

— Мелкие лавочники, почтальоны шли с ними; они чувствовали, что это торгово-промышленная партия. «Союз 17 октября» — это господа.

Он (Сергей Львович) не выступил выборщиком, потому что не сочувствует их аграрной программе. Софья Андреевна предупредила Сергея Львовича, чтобы с отцом о политике не разговаривать. Вышел Л. Н. с усталым видом. Вчера и третьего дня был северный, очень сильный ветер. В деревне снес половину крыш. И холод. Кажется, тоже дурно действует на Л. Н-ча. Л. Н. спросил Сергея Львовича, видел ли общих знакомых: Бутурлина, Дунаева, Ивана Ивановича, Николаева, Буланже, и почему опоздал поезд: был, наверное, наплыв пассажиров? Андрей Львович прочитал частную телеграмму в «Русских ведомостях», из Тифлиса, что войска стреляли в офицеров¹. Л. Н. как бы механически повторил слышанные слова. Потом принял почту от Юлии Ивановны. Посмотрел «Былое», сказал:

— Благодарю бога, что тут не участвовал. «Былое» — совсем революционного направления. Пругавин обратился ко мне, можно ли поместить мое письмо к Александру III (по поводу убийства Александра II). Потом Бирюков. Я отказал телеграфически². И слава богу, вот куда я попал бы!

Вдруг Л. Н. заметил статью о себе. Подпись под ней: A. Хирьяков. Сказал:

- 95 -

— И не заметил. Но хоть не прямое мое участие³.

Л. Н.: Прочел «Записки Екатерины»⁴. Советую, Соня, тебе прочесть.

Софья Андреевна: Что ж, ради указаний, как мне писать свою историю жизни?

Л. Н.: Нет, а интересны. Нет сомнения, что она сама их писала. Туг есть и указания на связь ее с Салтыковым и что Павел — сын Салтыкова. Как выказывается женщина: идут важные события — война с Пруссией, пишет о ней и о том, какое платье надеть, и этому посвящает больше внимания.

Сергей Львович: Есть такой адвокат Сахаров. Готовит сборник против смертной казни, просит, чтобы ты написал туда; получил ведь от него-письмо?⁵

Л. Н.: Нет. Что мне туда писать? Во всех моих писаниях есть это.

Сергей Львович: В Москве продают «В чем моя вера?»⁶ Купил и привез.

Л. Н.: Фельтен издал семь самых резких моих статей.

Л. Н., открывая почтовые посылки, достал толстую книгу: «Masonia. Ein Blick in eine andere Welt. Von Diedrich Bischoff. Leipzig, 1905».

Я напомнил Л. Н., что Bischoff писал ему об этой книге, что это — философия масонства⁷. Л. Н., подержав несколько времени в руке, отложил:

— Читать не буду. Смотрел «Былое», там между прочим три портрета N. N., это так ужасно: прямо «преступный тип Ломброзо»... Про декабристов там интересное. И странно: чем больше подробностей узнаешь о декабристах, тем более разочаровываешься.

Софья Андреевна посмотрела этот № «Былого» и про одно лицо сказала: «Обезьяна».

Кто-то поддакнул.

— Почему вы это говорите? — сказал Л. Н. — Все мы люди.

За обедом: Л. Н., Софья Андреевна, Сергей Львович, Татьяна Львовна, Андрей Львович, Юлия Ивановна.

Принесли телеграмму: «Скорым Щекино. Лева». В 7.30 вечера приехал. Похудел. Л. Н. вышел из кабинета ему навстречу и был с ним особенно мил, наверное, вспоминая прошлогоднее его пребывание в Пасху — два дня, и внезапный отъезд: уехал огорченный тем, что не одобряли его воинственного настроения — за продолжение войны с Японией.

Лев Львович рассказал, как ехал с мужиками, рабочими, какая ненависть к господам. Потом о выборах в Петербурге. Он считал голоса. Был в партии 17 октября, проиграли, но не жалеет. Теперь, кажется, кадет.

Л. Н.: Дума комическая. — Спросил Стаховича, почему Новиков не избран в Думу? Стахович сказал: «Он неправославный». — Стало быть, серезные, действительно свободные люди туда не вошли.

Стахович рассказал про мужика, вернувшегося из Москвы, где работал. Ходил на митинги, «а то заметят, что не ходишь». Стоял. «Оратели — им-то легко орать, они сменные, а нам стоять и слушать не то. Когда закричали: «Долой самодержавие!», — тогда полегчало — знал, можно домой». Этот рассказ рисует положение.

Сергей Львович тоже вспомнил, что это весна и что позже, когда «революция пройдет», начнется борьба конституции с самодержавием, с Государственной думой и народа — с господами. Вспоминали, что Илья Львович говорил речь в Брянске на кадетском собрании.

Л. Н.: Мне противно название «кадеты», и, кажется, оно уже принялось.

Л. Н. ходил по зале, обеспокоенный, что его сыновья и невестки так увлечены политикой, хотя они ему ближе, чем год тому назад. Л. Н. ушел к себе в кабинет. Разговор на политические темы продолжался долго.

- 96 -

Сергей Львович: Интересно, что Лев Николаевич теперь то самое говорит, что в 1862 году в предисловии к «Декабристам»⁸.

Софья Андреевна: Он всегда все отрицает.

Лев Львович: Он стар, для него весна прошла, а мы в весне.

Когда Л. Н. вернулся, Лев Львович рассказал, что приходят священники в его лавку покупать «Ответ Синоду» и поговорить с ним. Есть священники-революционеры.

Л. Н.: Как же, семинаристы!

Лев Львович рассказал, что в Петербурге церкви полны, как никогда не бывали.

Л. Н.: Я этому очень верю. На днях сошел в девичью искать Сашу. Там няня, Дуняша, Ольга, иконы, горят три лампадки. Это поэзия религии, они ею живут, не просто зрители, как мы. От нее отстать можно только при глубоком религиозно-нравственном понимании. Но как же нам отнять ее у них, старушек, у народа? Она вызывает невинное доброе чувство в них.

Сергей Львович стал говорить о том, что южнее Орла сеют, никаких крестьянских волнений нет*.

Л. Н. был сговорчивый. Сыновья ему ближе, чем год тому назад. Но вышел спор с Сергеем Львовичем. Сергей Львович, видимо, сдерживался, а Софья Андреевна и Лев Львович успокаивали, так что так далеко не зашло, как при прежних спорах. Л. Н. советовал всем читать Записки Екатерины и читал из них кое-что вслух. Андрею посоветовал читать вслух maman; в неделю-две прочтут. Задерживал Татьяну, когда уходила, и Льва. Сергея попросил сыграть сочинение Сони Мамоновой — нравилось ему — и Аренского. Л. Н. сегодня вечером гораздо легче, чем вчера. Мне говорил о письме немца, который возражает на «Единое на потребу»⁹ и сказал:

— Он материалист: мир <в его представлении> идет по материальным законам, а нам — бороться междоусобно. Мне хочется написать, что, кроме того, существует другая сторона жизни, что́ показали Кант, Шопенгауэр.

Сергей Львович: Но как к этой правде народу добраться? Тут надо свергнуть, что́ мешает просвещению (самодержавную систему).

Сегодняшний день очень недостаточно записан.

Лев Львович спрашивал, какое направление выйдет из революции.

Л. Н.: Ничего не предвижу. Самоуверенность. Я ничего не знаю, что́ будет. Главное — субъективная личная жизнь, важнее внешней. Что же, по внешнему, величественнее соединения Германии? А Бисмарк перед смертью сказал: «Все это стоит между мной и богом»¹⁰. Человек в середине шара, от него радиусы к поверхности дотрагиваются разных мест: отношение к семье, друзьям, и так далее, и маленькое местечко занимает государственная деятельность, а теперь эту вознесли.

На дальнейшие возражения Льва Львовича Л. Н. сказал (иронически):

— Ты и «Новое время» — вы всегда правы.

Во время этого разговора Л. Н. взволнованно ходил по зале. Ему было тяжело, что его сыновья так увлечены политикой. Потом он остановился и сказал:

— Пришло мне в голову сравнение: из пруда хлынула вода, загаженная, вонючая и все люди берут оттуда, несмотря на ее грязь, потому что ее много, и не идут к ключам за свежей водой.

- 97 -

Сергей Львович: Но ведь власть нужна?

— Власть над собой, — ответил Л. Н. и ушел к себе в кабинет.

2 апреля. Светлое христово воскресенье. Чудный весенний, ясный, теплый день. Травка пробивается, зеленеет. Пчелы летают. Дрозды свистят; иные наподобие соловьев. Журавли кричат, летя на север. В деревне поют. Колокол. У Л. Н. удрученное состояние (нездоров). Все-таки ездил на Делире.

Л. Н. получил от Шкарвана его с Е. Г. Шмитом немецкий перевод «Круга чтения» («Für alle Tage»). Л. Н. сравнивал и находит перевод хорошим.

Л. Н.: Некоторые выражения казались мне неправильными по-немецки, и я приписывал бы их неточному знанию немецкого языка, но когда тут Шмит... чему я очень рад. Шкарван отыскал подлинники: тут четверостишия Гете, которые у меня в прозе. Издание прекрасное. — Л. Н. показывал его Сергею Львовичу, а потом понес к столу Татьяне Львовне¹.

Л. Н. спросил меня, что нового в газетах.

— Я сегодня не читал, опять решил бросить. Не знаю, долго ли выдержу.

Л. Н.: Это хорошо. Что вам пишет Страхов?

— Пишет, что Битнер в «Неделе» хочет печатать еженедельно 96 страниц ваших сочинений. Страхов ему посоветовал начать с социально-религиозных, как с более интересных. Но Битнер просит авторизации от вас, чтобы его издание, которое должно быть точным (пропуски будут обозначены точками), выделялось среди других.

Л. Н. прочел письмо Страхова и сказал, чтобы В. В. Битнер издавал его сочинения, что он очень рад этому. Но письма не напишет². Издатели этим пользуются — хотя этого не предполагает о Битнере. Снял с полки моодовский перевод «Resurrection»³ и показал на четвертой странице обложки напечатанное факсимиле: «This English version of «Resurrection» is published by Dodd, Mead and Company by my authority»* и сказал:

— Выходит двусмысленно. Можно думать, что именно это издание — единственно авторизованное. Эта книга заставила меня дать себе слово, чтобы никогда не писать ничего поощряющего издателей.

Л. Н.: Я сегодня получил три религиозных письма. Одно из Канады от духоборца — что обряды венчания и крестин не нужны, что это противорелигиозное⁴. Мелкое, но на религиозном основании. Второе — от молоканского периодического издания (с Кавказа), хорошее⁵. Третье — от брата Сиксне из Пскова, отказавшегося от воинской службы, приговоренного в дисциплинарный батальон на два года, но полковник смягчил на год. Но от розог не освобожден. Подчиниться — быть солдатом — не намерен. Придется ему терпеть⁶.

За чаем разговоры о Петербурге. Лев Львович говорил, какая пустая и отвратительная жизнь там: одни театры, концерты, цирки, гулянья, карты. Лауниц, градоначальник, запретил женщинам посещать игорные клубы. Разговор о «Былом». Несколько недель тому назад Л. Н. читал в нем Ашенбреннера. О редакторе «Былого», Пругавине, Л. Н. сказал, что он нерелигиозный. О письме Токутоми Л. Н. сказал:

— Они, японцы, такие учтивые, готовы приятное сказать, но есть в них что-то льстивое, неискреннее. О царе — что он склонен к реакционерству.

Сыновья с Л. Н. играли в винт.

- 98 -

Вчера, сегодня с Л. Н. мы были близки (друг с другом). Меня удивляет, как мало внимания в последнее время обращают журналы, газеты, «общество» на Л. Н. Даже и его друзья все меньше о нем заботятся — например, московские, кавказские, петербургские. Ему это пренебрежение, скорее, мило.

Вчера Карай брехал под окнами Л. Н. и не унимался. После пяти минут Л. Н. вышел на балкон, засвистел тихо и крикнул: «Перестань!». Утих.

3 апреля. Теплый день. Белка, сибирская лайка, несколько раз купалась в Воронке. На прудах лед еще не растаял. Л. Н. пешком гулял. Лев Львович застрелил двух вальдшнепов. Вспоминал, как Тургенев застрелил одного и не нашел. Л. Н. застрелил тогда нескольких. Тургенев ему сказал: «Вы во всем счастливы». Л. Н. заметил какую-то неисправность в воспоминаниях Льва Львовича, сказал:

— Раз в воспоминаниях ошибся, соединив вымышленное с правдой, — кончено: будущие разы все будешь ошибаться.

Пересматривали японскую книжку Токутоми о Л. Н.

Л. Н.: Так я ему и не написал. Жаль. Но не мог.

Винт до 12 ночи. Я читал proceedings* в «Annales of Anglo-Russian Society»¹ и «Review of Reviews».

Л. Н. (мне): Хуже газет! (Т. е. в том смысле, что баламутят голову.)

4 апреля. Прекрасный день. Л. Н. в 9 часов выходил гулять. Вернувшись, посидел в зале, посмотрел почту.

— Halpérine обижается на Bienstock, — сказал Л. Н. и отдал мне длинное письмо. — Не нужно отвечать¹.

Я прочел письмо Фельтена о «Едином на потребу». Присылает отмеченные места, которые типографщики не берутся печатать, приблизительно 1/18 всего. Л. Н. посмотрел: — Пускай пропустит их².

Л. Н. вскрыл и «Daily Chronicle» — единственную заграничную газету, которую ему присылают. На первой странице просмотрел «Summary of news»** и на одном месте улыбнулся, прочел мне его: «More beautiful gowns and coats, made in London for Princess of Battenberg’s trousseau are described»***. Просматривал дальше письма. Одна спрашивает, что с ее рукописью. Л. Н. спросил, был ли послан ей ответ, и если не был, рукопись вернуть³. Рабочему, просящему книги — послать издание «Посредника» и Фельтена⁴. В 9.45 ушел к себе и писал до 3.45.

Сегодня опять ясный, теплый день. Софья Андреевна ходит около дома, смотрит клумбы — она любительница цветов; те, которые кажутся ей сухими, посыпает снегом. Сергей Львович сочиняет романсы за фортепьяно. Юлия Ивановна рисует обезьян. Лев Львович ездил верхом. Решил приехать жить в Ясную с семьей на лето. Намерен написать сатирическую пьесу «Братья-помещики».

Сергей Львович вспоминал о Чехове. Он его видел перед отъездом в Баденвейлер, где тот скончался. Был скелет. Тогда происходили «черносотенные» манифестации в начале войны. Чехов заметил: «Вот к чему приучают людей: будут громить». О царе: «Одни говорят, что он малоумный, другие — что он идиот. Я его видел несколько раз: он просто гвардейский поручик». Лев Львович припомнил слова Чехова о Горьком: «О чем он будет писать?!» (т. е., что он узкий, повторяется), и о себе (Льве Львовиче): «С ним стало можно обо всем говорить».

Зашла речь о Ювачеве (Миролюбове), бывшем недавно в Ясной и оставившем такое хорошее впечатление. Л. Н. о нем с приятными воспоминаниями говорил.

- 99 -

Л. Н. намедни сказал:

— Давно так долго не длилось дурное физическое состояние. Прежде думал: так и помрешь, потом проходило. — У него лицо усталое, но проясненное, одухотворенное. Глаза голубые, открытые, не в глубине под бровями, как обыкновенно. Брови с рыжинкой, седая борода начинает желтеть.

За обедом: Л. Н., Софья Андреевна, Сергей, Лев Львович и Татьяна Львовна, Юлия Ивановна. Л. Н. говорил, что читал Дашкову. Екатерина писала свои мемуары, пока была великой княгиней, а Дашкова дальше о Екатерине, Орлове...⁵

Л. Н.: Дашкова была везде. У Вольтера в Ферне, ему, 86-летнему, заболевшему, кровь пускали. За границей дороги грязные. Возят на лошадях, быках. Екатерина II на троне какая была! Но эти мужчины около нее — вот кто хуже и отвратительней.

Сергей Львович: Таких подбирала.

Л. Н.: Насколько менее распущенность была при Александре I, Николае Павловиче, Александре II! А Александр III и Николай Александрович нравственно живут.

Сергей Львович: У Николая Александровича — Кшесинская.

Л. Н.: Что же, до брака.

Сергей Львович: Нет, и после.

Речь о перноспоре⁶ яблонь. Сергей Львович говорил, будто на сибирских диких яблонях ее нет. Чтобы яблони родили, надо их глубоко сажать. Так делают в Калифорнии. Л. Н. с этим мнением не соглашался.

Потом заговорили о Генри Джордже и о том, что свободный, независимый дух американцев проистекает оттого, что у них на Западе есть свободные земли. То же у русских — на Востоке. Сергей Львович спросил, что будет делать Дума с земельным вопросом. Конституционные демократы обещали отдать землю крестьянам: кому из них и где ее взять?

Л. Н.: Надо установить равное отношение к земле всех людей и постепенно, переход не будет заметный. Поставить вопрос правильно — будет решен. По Генри Джорджу ли, иначе ли. А поставить вопрос неправильно — как разделить землю, у кого ее отнимать — будут бесконечные споры.

Сергей Львович: Правительство решило, что земельная собственность неприкосновенна; значит, у помещиков отнимать ее не будут, и что община будет уничтожена.

Л. Н.: Пусть. Крестьяне сложатся в новые общины, артели. Что духоборы в Канаде зажили деревнями, а не отдельными фермами, это не потому, что они духоборы, а потому что они русские крестьяне... Создадут условия, на основе которых устроят общее землепользование. Какие законы это будут — не знаю, не предвижу.

Сергей Львович: Но недостаточно национализировать одну землю: надо и капитализм уничтожить.

Л. Н.: Дело не в капитализме, а в устранении несправедливости земельной собственности. Это несправедливее, чем капитал; капитал не всегда происходит от привилегий, иногда от сбережений.

Сергей Львович: Подоходный налог должен быть.

Л. Н.: Подоходный налог будет иметь смысл после устранения земельной собственности.

Сергей Львович: В Сибири, где много земли, вопрос о земле не существует. Как ее становится меньше, образуется община. Так что община двигается с запада на восток. Около Никольского* крестьяне купили

- 100 -

землю по дворам и так разделили ее. Через три года разделили сызнова — по душам. Не знают иного владения, кроме общинного.

— Все стесняющие меры надо снять. Сложатся новые, — сказал кто-то.

Сергей Львович: Как уничтожится община, настанет скупка земли кулаками. Я в Никольском уже могу показать людей из крестьян, будущих скупщиков.

Л. Н.: Как мне это ни неприятно — такой порядок, а должен стоять за устранение стеснений.

На столе лежала японская книга Токутоми с заглавием, напечатанным и по-английски: «The Twelve Men of Letters».

Л. Н.: Интересно бы знать, кто эти двенадцать? Если бы меня спросили, я бы им посоветовал двенадцать или двадцать писателей или книг, которые им, японцам, годились бы. Гете написал 42 тома, всего нельзя рекомендовать читать. А к Токутоми начал писать — но не шло, не окончил. Не на что отвечать. Неискренно его письмо, а все-таки я не вправе судить, письмо доброе, надо ответить и послать книгу.

Лев Львович рассказал о Репине. Написал его, Льва Львовича, портрет цветным карандашом. Купила Галерея⁷. Жена недовольна портретом. Некрасив, худ вышел.

Л. Н.: Должно быть, хорошо написал.

Лев Львович говорил о Репине, что он женат на финской шведке, ламаистке-вегетарианке (десять лет живет с ней). У нее культ Репина. Собирает все его портреты. Л. Н. спросил про сына Репина.

Лев Львович: Женился на некрасивой горничной. Кроме отца, никто из родных не был на свадьбе.

Л. Н.: Наверно, женился по нравственному долгу. — Л. Н. еще о нем отозвался с любовью, похвалой.

Лев Львович говорил о тяге и что мне (бывшему с ним) не было жаль убитого вальдшнепа. И что он сам, когда идет на охоту, не думает, что делает, не жалеет.

Л. Н.: Вот и надо думать, что убиваешь.

5 апреля. Софья Андреевна предлагала Сергею Львовичу заняться изданием последних томов сочинений Л. Н., т. е. тех сочинений, которых в ее издании нет¹. Говорила ему, что ей не хочется ни текст составлять, ни в цензуре хлопотать, ни корректора искать, ни денег наживать.

— Может, пять тысяч дохода будет, возьми его себе, только мне — покой. — Сергей Львович обещал.

Софья Андреевна: Как повернешь к «вышке», там береза с корнями вывалилась и нагнулась на другую. Если бы она была молода, можно бы ее назад поставить, а двухсотлетнюю остается только срубить.

— Может ли быть, чтобы березам в парке было по 200 лет? — спросил я.

Л. Н.: Николай Дмитриевич, наш дядька — он был на сорок лет старше меня², — нам рассказывал, что березовую аллею сажали по копейке за посаженное деревцо. Если ему было тогда 10 лет, то сажали около 1800 года.

Привезли почту из Тулы. Одни просьбы об автографах.

Л. Н.: Ничего нет.

Л. Н. ждал книгу Валишевского, посылал подписанную повестку³. Но так как пришлось бы заплатить 1 р. 80 коп., кучер Адриан без разрешения графини не посмел ее взять. Л. Н. было жалко и досадно, но подавил в себе. За книги из-за границы, получаемые не бандеролями, а посылками, взимают таможенный сбор, если они переплетены. Но случается иногда, что и за непереплетенные требуют пошлины, и совсем несоразмерно: иногда треть стоимости. Л. Н. приходится платить иногда за книги, присылаемые ему для подписи (автографа). И утренняя почта из

- 101 -

Засеки была сегодня небольшая. Случайность или предстоящее открытие Думы? Софья Андреевна выражала удивление, что так мало гостей было на Святой (неделе). «Темных» не было. За чаем Сергей Львович рассказывал о Верне.

Л. Н.: Как посредственные писатели — Дюма, Верн — имели влияние на читателей! Тургенев говорил о Верне — он раз был у мадам Виардо, — что это самый глупый человек во всем французском государстве. Но тут Тургенев преувеличивал.

Сергей Львович вспоминал «роман будущего» Анатоля Франса⁴.

Л. Н.: Я все их («романы будущего») терпеть не могу.

Сегодня, сдается, Л. Н. не писал. Вчера порядочно: предисловие к «Самодержавию».

6 апреля. Пополудни я сел на лошадь, чтобы проводить Александру Львовну в Телятинки. Л. Н. вышел без шапки, дал мне советы о стремени, как его примерить, сам его вытянул по руке, как в нем ногу держать, как поводья держать. (Л. Н. держит так: поводья проходят сначала между безымянным пальцем и мизинцем, потом под средним и указательным и выходят между указательным и большим пальцами.)

Приехали П. А. Сергеенко, Д. Д. Оболенский, И. К. Дитерихс. Говорили о современных событиях. Через три недели станет заседать Дума. Что будет?

Л. Н.: Я ничего из ничего не жду. Внешние события не имеют той важности, как внутреннее отношение к жизни. У человека столько отношений: к семье, труду, науке; отношение к государству занимает последнее место между ними. А теперь все только об том думают: ветеринары, гимназисты только этим заняты. Массовый гипноз. Когда другой человек горячится, горячишься и ты. Общее возбуждение — и ты ему поддаешься. Я отда̀вна замечаю, что политикой, общественными делами больше всего занимаются люди, у которых их дела плохо ведутся. И понятно. Наделал долгов, надо платить, изменяешь жене, жена тебя поносит, все это видно, а что делаешь в политике — все последствия этого в будущем. От Думы не будет лучше, а только хуже.

Л. Н. (к И. К. Дитерихсу): Черткова, может быть, обидел. Жду его ответа, как он отнесется к моему письму. Он предлагает выпустить некоторые места из «К революционерам». Я всегда рад его указаниям и всегда соглашался, теперь первый раз нет¹. В отношении к революции есть благоговение — «awe»*, никто не смеет осуждать революционеров**. Царя можно ругать, Петрункевича нельзя.

Сергеенко: Какой Петрункевич революционер?

Л. Н. ушел в кабинет. Пока он там оставался, один из присутствующих зло пошутил над Петрункевичем, вспоминая, как он проявил нетерпение, что Л. Н. не умирает. В то время, когда Л. Н. в Крыму был очень плох — казалось, кончится, по мнению одного ялтинского доктора, не проживет и полчаса, Петрункевич уезжал, но остался ждать кончины. Но прошло полчаса и больше².

Л. Н. сказал о своей болезни: «В Крыму был упадок сил, я был близок к смерти, выдержал».

Л. Н.: Когда мне было 15 лет, я любил Руссо. Носил медальон с его изображением. Самый «страшный» писатель: не надо ни суда, ни правительства. Не читают его.

- 102 -

Л. Н. возмущался разгромом усадеб. П. А. Сергеенко рассказывал, что в Тамбовской сожгли живыми пять тысяч овец в загонах, а тамбовский делегат на Всероссийском крестьянском съезде говорил: крестьяне не обижали никого, кроме скотины. Это самое худшее.

Л. Н.: «Без стыда лица не износишь». Я сказал эту пословицу мужику, а он добавил: «Как платье без пятна». Надо бы ее записать.

7 апреля. Утром у Л. Н. три учителя из Тулы и Наживин. Пополудни Л. Н. просил достать ему из библиотеки исторические книги о Петре. Приходили бабы из села Ламинцова, мужья которых в тюрьме из-за громления усадьбы, просить помощи — у одной пять человек детей — и прошение написать. Л. Н. выполнил — за него Сергеенко написал. Потом были еще другие, между прочим рабочий с самоварной фабрики в Туле. За обедом Л. Н. говорил о нем:

— Искренний, серьезный, тяготится своим положением и работой, хочет жить земледелием, поехать в Сибирь. (Л. Н. ему советовал осторожно поступать.) Дядя у него старообрядец, начетчик. Требует, чтобы он в церковь ходил и прочее. Он не хочет, ему это неприятно. Не верит в обряды. Спросил: как быть?

Л. Н. его спросил, как он с солдатчиной. Ему ведь это куда противнее, а не противится. В церковь ходить — гораздо меньшее зло, отношения к дяде не надо портить, говорил ему Л. Н. Гораздо хуже, когда не исполнил более важное.

Л. Н.: Я читал историю. История поучительна; как ни плохо живем, в сравнении с тем, как жили, все-таки прогресс.

П. А. Сергеенко: Петр собственноручно казнил 70 стрельцов.

Л. Н.: Был особенный зверь.

8 апреля. Л. Н. днем от слабости лег на диван и поспал. За последнее время Л. Н. похудел. За обедом рассказал:

— С нижнего пруда вытаскивали пни и увозили. К одному тяжелому позвали на помощь девок. Пели «Дубинушку», и каждым разом новое (новый стих). Я не устоял и стал с ними тянуть канат и ухать. Что думаете: как его подняли?

Андрей Львович: Подставили валки? Крышку с телеги?

Л. Н.: Нет, колеса.

После обеда Юлия Ивановна с Марией Александровной, приехавшей с И. К. Дитерихсом перед обедом, проверяли копии писем Л. Н. (нужно их переписать и перевести). Л. Н. расспрашивал Иосифа Константиновича о Булыгиных. Он хвалил сыновей М. В. Булыгина, что они помощники отцу (по хозяйству работают, как рабочие). Л. Н. с удовлетворением констатировал, что молодое поколение серьезно относится к простой жизни, соглашается исполнять черную работу: сын П. А. Сергеенко, Репина и прочие.

Приехала невестка Софьи Андреевны, жена В. А. Берса, с мальчиком и дочкой (приятная, милая, умная). Говорила, что Петербург веселится без конца. Не думает ни о голоде, ни о чем. Все деньги идут на итальянских певцов. Софья Андреевна прочла в газетах, что Горького с Андреевой не приняли несколько гостиниц в Нью-Йорке¹.

На прошлогодней передвижной выставке Репин вывесил картину: Л. Н. Толстой с Горьким. Один пожилой офицер синим карандашом провел линию между ними.

9 апреля. Утром уехали Мария Александровна и И. К. Дитерихс. Л. Н. вышел в 9 часов на прогулку; попросил найти в библиотеке книгу Ливанова «Раскольники и острожники»¹. Пополудни вышел ко мне, поблагодарил за книжку Ливанова:

— Она мне пригодилась. Что читаете?

— «Samostatnost» (чешский радикальный орган).

- 103 -

— Пишут много про русские дела?

— Да. Но радуются победе кадетов, революционеров².

Вчера Л. Н. поручил Сергею Львовичу выписать «Исторический вестник». Сказал: «Теперь будет интересный».

Перед обедом пришел киевский журналист, стихотворец, талмудист Баскин-Серединский. Спрашивал Л. Н. о непротивлении злу, декадентстве, говорил о Талмуде. Читал ему свои стихи. Просил автограф на портрете. Принес два экземпляра роскошного издания книги стихотворений Ратгауза³. Л. Н. пробыл с ним около часу. Вечером Л. Н. не выходил до одиннадцати.

10 апреля. Извержение Везувия. Землетрясение в Сан-Франциско, Калифорния. Погибших 10 тысяч, два с половиной миллиарда убытка, Рокфеллер пожертвовал 100 тысяч.

Пополудни играли в городки. За обедом Л. Н. говорил со свояченицей. Она хвалила своего мужа, В. А. Берса.

Л. Н.: Мужа хвалить нельзя, как и себя.

— Что будет? — спросила Берс. — Ожидается, что Думу взорвут. Все депутаты взволнованы.

Л. Н.: Не предполагаю никогда ничего, что́ будет. Но скорее думаю, что Думой не кончится, что Дума не удовлетворит всех. Сегодняшний номер иллюстрированного приложения «Нового времени» интересен. Статья Мопассана об искусстве, афоризмы Альфонса Карра — некоторые из них я знал¹. Юлия Ивановна! видели картинку «Храм обезьян в Индии» с посетившим его Уэльским принцем? — И Л. Н. прочел подпись.

Я спросил Л. Н., чем знаменит Альфонс Карр.

Л. Н.: Это был в моей молодости известный романист времен Людовика-Филиппа. Чрезвычайно остроумный, даже глубокий. — Л. Н. прочел вслух несколько его афоризмов².

Юлия Ивановна показала в иллюстрированном приложении «Нового времени» картинку: люди взломали дверь церкви, вынесли статую св. Анны, носили ее процессией, были в экзальтации, избили встречных, недостаточно почтительно преклонявшихся³.

Л. Н.: И эти люди будут конституцию писать и сами собой управлять!

Л. Н. спросил тринадцатилетнюю Любочку Берс, не было ли у них в школе «революции». Любочка ответила, что ограничились пением «Марсельезы», проходя мимо городового, и что шесть дней не ходили в гимназию, бастовали.

Л. Н. скоро, в половине седьмого, ушел к себе.

11 апреля. Утром много посетителей. Между прочим, самарский усатый мужчина, по-моему профессиональный попрошайка. Ждал Л. Н. и требовал от него побольше поддержки. Л. Н. не мог отказать.

За обедом Л. Н. спросил Илюку Берс о гимназии. Услышав, что греческий язык вообще не учат, один только латинский, сказал:

— Как это глупо! Греческий только и нужен русскому. Латинский совсем не нужен. И греческая литература прекрасна. Отда̀вна это так?

Илюка: Четыре года.

Л. Н.: Прочел Меньшикова. Хорошо пишет о молодежи, что раньше увлекалась поэзией, естественными науками, а теперь одной борьбой, революцией¹.

Потом Л. Н. пересказал, что̀ слышал от Татьяны Львовны: в Швейцарии дошло до того, что в объявлениях о сдаваемых комнатах пишут: «Pas des Russes»*.

- 104 -

— В православную церковь в Женеве пришли к пасхальной заутрене в шапках, шумели, курили. Даже швейцарцы на это негодуют, — сказал Л. Н. — Происходит это революционерство молодежи оттого, что ни у родителей, ни у молодежи нет религиозных основ.

Илюка: Александр Михайлович Кузминский, когда производил сенаторскую ревизию в Одессе, спросил отца еврейского гимназиста-забастовщика, почему не поучает сына? «Я не могу насиловать политические убеждения моего сына», — а сыну 10 лет, ходит в первый класс.

Разговор зашел о евреях.

Л. Н.: У них задор потому, что не имеют тех прав, как другие. Это привлекает и русских на их сторону. Я против ограничения в школах, против черты оседлости. Весь народ, живущий на земле, имеет право жить там, где хочет. Почему нам можно жить в Ясной Поляне, а другим надо в Мамадыше? Я за уничтожение всех исключительных законов, касающихся евреев. Безобразие эти законы!

А. А. Берс: Они (евреи) полезны.

Л. Н.: Полезны ли, этого я не знаю, а ограничивать права людей нельзя. Лучший из евреев, которых я знал, был Лондон*. Есть три разряда евреев: первый — Лондон, евреи, не отступающие от своей религии и верующие, берущие из Талмуда нравственное учение. Второй разряд — атеисты — евреи, которые отстали от еврейства, не пристали к христианству, sans foi ni loi** — Варшавер — самый неприятный тип, но он всегда за евреев. Третий — космополиты, для которых все люди равны, как Беркенгеим.

Андрей Львович: Таких ведь нет.

Л. Н. подумал и не мог вспомнить других. Потом назвал жену Наживина.

Л. Н.: Но хоть к этому (космополитизму) надо стремиться евреям, отходящим от Талмуда и не пристающим к христианству. Баскин-Серединский мог бы быть таким.

Потом Л. Н. поговорил с А. А. Берс и с детьми о религии. После сказал, что Илюка, как и его отец, не религиозен, Любочка, как и ее мать, религиозна. Она, когда Л. Н. начал говорить с матерью, хотела уйти, чтобы не мешать. Л. Н. побеседовал с ними внимательно и долго.

Л. Н.: Детей не надо муштровать, чтобы они вели себя, как взрослые. В известном возрасте сами поймут, что это необходимо.

Приехал Михаил Сергеевич из Москвы. Рассказывал, что делали кадеты с Минором и Рафаловичем у Фальера, Клемансо, Жореса, ратуя за то, чтобы французы не давали русскому правительству займа. Этого не добились, но курс понизился. Тем принесли русскому государству 80 миллионов убытка. Они это скрывают, но Нелидов прислал фотографию кадетов с Минором и Рафаловичем вместе. М. А. Стахович сказал, если бы правительство этим воспользовалось, могло бы у мужиков доверие к кадетам подорвать. Но оно вяло.

Л. Н.: Еще может сделать.

Потом Михаил Сергеевич рассказал, как тульский крестьянин пишет в «Новости дня», что выдавали гнилой продовольственный овес. Мужики потребовали губернатора и «наклали ему в шею». Решено, что царь приедет в Думу — Петрункевич настоял, — а не Дума, в Петергоф. И Михаил Сергеевич рассказывал много подробностей — главное, о борьбе партий.

Л. Н.: Мне это интересно с другой стороны: серьезные вопросы, которые предстоят, они уже теперь загромождаются такими мелочами, как Стахович рассказал — борьбой партий, приемом царя. Клемансо — мой

- 105 -

приятель, я его знал. Я его знал просто как человека, но никак не ожидал, чтобы он мог быть министром внутренних дел². — Л. Н. ахал над этим.

УГОЛОК ПАРКА У НИЖНЕГО ПРУДА

Ясная Поляна, 1906

Фотография С. А. Толстой

«Л. Н.: «Удивительная весна, как быстро наступает! Вот-вот соловьи запоют». И действительно, сегодня вечером запели». — Запись от 14 апреля 1906 г.

Юлия Ивановна: В Северной Франции забастовки (по газетам). Убито 50 солдат. Солдаты не стреляли.

Разговор о том, что в Саратовской губернии девять миллионов убытка, в Самарской — три миллиона.

Л. Н.: Я спорил с Колей, что убыток от аграрных беспорядков составляет очень маленький процент сравнительно с тем, что тратит правительство.

Михаил Сергеевич: Витте подал в отставку³. Нервен.

Л. Н. сказал на это:

— Сергеенко очень хорошо говорил о Витте. Говорил о нем, что по пятибалльной системе ему можно за ум поставить четыре. Потом, очень хорошо говорит, политически честен — например, взяток не берет, закон издает — исполняет, трудолюбивый, может 24 часа работать.

Михаил Сергеевич: Только у него нет никакого политического идеала, это его недостаток. Хочет угодить всем.

Татьяна Львовна: Мне жаль Витте. Я консерваторша. Его наследник будет хуже.

Л. Н.: Вероятно.

Михаил Сергеевич: На его место хотят поставить 80-летнего графа Палена, который не знает русского языка. Бывший министр юстиции.

Л. Н.: Екатерина Ивановна сама подняла уровень, пришла к доброте, а Варя от природы добра, поэтому она не может быть удовлетворена. У человека,

- 106 -

стремящегося и достигающего нравственного развития, является удовлетворение. Вместе с тем у человека же, самого по себе стоящего на известном нравственном уровне, этого удовлетворения быть не может.

12 апреля. Утром спросила Александра Львовна:

— Как тебе, папа̀?

Л. Н.: Как будто легче.

Л. Н. пришел к завтраку и рассказал мне:

— Интересны сны, так как в них нет личности, времени, пространства. Вы (к Михаилу Сергеевичу) будете в Думе говорить pro или contra, это не важно, это уже есть. Время и пространство — только в отношении, в движении.

Л. Н. прочел вслух письмо Сиксне-брата, приговоренного за отказ в дисциплинарный батальон. Хорошее, трогательное. Потом вспомнил, что получил письмо от Arthur St. John¹ и что написал к Токутоми. Поручил послать ему из учтивости «Конец века» (по-английски)².

Приблизительно к 12 апреля 1906 г.*

Разговор об общей школьной повинности. Л. Н. против нее.

Л. Н.: Школы с правительственной (определенной) программой, они все зловредны. Между ними, просветителями через такие школы, и нами — пучина. Избави господи, чтобы мы всех крестьян развратили!

Л. Н.: Если друг женится, бывает особенное хорошее, дружеское отношение к его жене. Что стоит на пути дружбы мужчины к женщине, тут того нет (оно не мешает), и отношения бывают просты.

Софья Андреевна: Вот дружба Дьякова ко мне.

Дома Л. Н., Татьяна Львовна, Александра Львовна и Андрей Львович, Юлия Ивановна и я. Софья Андреевна в Москве.

Л. Н. здоров, бодр, весел, но мало участвует в разговорах, молчалив, созерцателен уже долгое время.

Л. Н. спрашивал про жертвы землетрясения в Сан-Франциско, и, как бы не веря сообщениям русских газет, открыл «Daily Chronicle», прочел оттуда, что погибших пять тысяч. И успокоился насчет надежности известия.

За обедом Л. Н. спрашивал, в каком парламенте (английском, французском, австрийском) по сколько членов. Говорилось о том, какие сложные и дорогостоящие были выборы в Думу в России.

Л. Н.: Слово «воля» гораздо верней и понятней для народа и хорошее слово русское. Означает и liberté** и volonté***. А «свобода» для народа непонятна.

Михаил Сергеевич: Поэтому и не так понимают мужики свободу, которую дали теперь. «Свобода» — «теперь свобода» — народ понял в смысле, что все можно делать.

После посещений «политиками» (друзьями, родными) Л. Н. не читает газет.

Л. Н. хотелось проверить, что́ есть в стариках. Л. Н. пригласил на чай Курзика 84-летнего и Адриана Фоканычева 74-летнего, яснополянских крестьян. Посидели с 8 до 9 все в кабинете. В то же время Андрей Львович затеял цыганские и русские песни на гитарах в комнате Юлии Ивановны.

Вечер. Л. Н. с Михаилом Сергеевичем сыграли партию в шахматы на прощание, потом винт.

- 107 -

13 апреля. Утром уехал М. С. Сухотин и вернулась из Москвы Софья Андреевна. Сейчас взялась укладывать новые книги в библиотеку. За обедом рассказывала об А. А. Берс, как она была счастлива своим пребыванием в Ясной. Хвалила всех, Сашу.

За обедом Софья Андреевна показывала иллюстрированный каталог Московской художественной выставки¹. Портреты Стасова, Левы — Репина, Маковского — «Дети». Л. Н. понравились.

— Кому это нужно? Голые женщины? — сказал Л. Н., просматривая множество таких картин.

Л. Н. прочел в только что полученной корректуре «Круга чтения» из Рёскина об искусстве (31 августа), что плата за искусство только развращает людей; несколько настоящих художников будут творить и голодая; теперь расходуются версты печатной бумаги.

Л. Н. подарил Ване Шураеву книгу стихотворений Ратгауза, роскошное издание, которую получил в двух экземплярах. О Баскине-Серединском, который привез их, Л. Н. сказал:

— На днях был здесь лирик-старик, который привез эти книги своего друга. Он читал и свои стихи. Я, — сказал Л. Н. иронически, — очень люблю стихи и особенно <стихи> евреев. Но у него* талант.

Л. Н. говорил:

— Ездил к Кулешеву спросить, не могут ли там осенью жить Чертковы². Можно будет. Там видел земского инженера, фотографировал пруд для какой-то работы. На что? Как бросают деньги! В Новой Колпне, где живет несколько богатых людей, у которых по 100 тысяч, земство выкопало два колодца, которые обошлись в две тысячи рублей. В другой деревне, где река, выкопало колодец за 600 рублей.

В 7 часов приехала С. А. Стахович. Приняли ее, как всегда, сердечно и торжественно. Села к столу, а все кругом. Обедали и беседовали. Она сразу заявила, что приехала только на полтора дня, что она будет слушать в Ясной Поляне, а не рассказывать.

Л. Н.: Из книг, которые вы мне достали в Петербурге, две вам верну, а одну еще подержу.

Софья Александровна: Вы все историю читаете?

Л. Н.: Забирает меня Смутное время.

Софья Александровна: И теперешнее?

Л. Н.: А теперешнее ничего.

С. А. Стахович говорила о брошюре Хомякова «Православие», которую она послала Л. Н. Потом говорили о книге «Самодержавие». Я ушел в библиотеку. По словам Андрея Львовича, Л. Н. говорил, что самодержавие хорошо тогда, когда не видят его недостатков, когда идет ровная жизнь. Но когда оно начинает безумствовать, как при Петре, — оно становится невыносимым. Тогда люди стремятся к новому, но этим возвращаются к старому, что еще хуже, так что нужно искать что-нибудь другое.

С. А. Стахович: Дмитрий Хомяков любит самодержавие.

Л. Н.: Его можно любить, как детство. Но как нельзя детство возвратить, так и самодержавие. Мы уже доросли до того, что нам не надо ни самодержавия, ни конституции, от которой там, где она есть (в Европе, Австралии), лучшие умы уже уходят.

О брошюрах Д. А. Хомякова — о «Самодержавии» и о «Православии» — Л. Н. сказал:

— Каждый чувствует, что это новые, свои мысли, а не версты печатной бумаги, как говорит Рёскин. Дмитрия Хомякова я уважаю: самобытный, новое сообщает, остроумный, как и его отец. Никто из русских не имел на меня, для моего духовного направления, воспитания такого

- 108 -

влияния, как славянофилы, весь их строй мыслей, взгляд на народ: Аксаковы — отец и Константин, Иван — менее, Самарин, Киреевские, Хомяков.

За чаем, пока Л. Н. не вышел, Софья Александровна читала из американских и английских газет о Горьком и Андреевой в Америке: как Горький говорил речь перед статуей Свободы, как его приветствовали, а потом из отеля выселили, потому что выдавал Андрееву, жену железнодорожного чиновника, за свою жену. Когда Л. Н. вошел, он слышал выражение радости по поводу скандала с Горьким в Америке.

Л. Н.: Мне это очень жаль. Знаете... — Л. Н. начинает говорить, его перебивают. Он замолкает. Если мысль очень важна для собеседников, после некоторого времени опять пробует ее высказать, но обыкновенно не добивается возможности сказать. Так сегодня было три раза.

Опять показали Л. Н. в иллюстрированном каталоге художественной выставки какую-то картину. Понравилось ему, сказал, что репродукция эта ему больше нравится, чем сама картина, если бы увидел ее в красках.

Л. Н.: «Тайную вечерю» Ге я знал по репродукции; когда я увидел ее в красках, меня разочаровало.

Юлия Ивановна: Портреты хороши так, а пейзажи требуют красок.

Л. Н. согласился. Речь зашла о картине Касаткина.

Л. Н.: У Касаткина манера сильная... Син-Джон прислал роман «Jean» b. Blair³. Написал рабочий английский. Пьющая семья. Посмотрел в середине — так интересно, что не оторвался, пересмотрел до конца. История обыкновенная, простая.

Л. Н. рекомендовал прочесть эту книгу Татьяне Львовне. По поводу темы этой книги вышел спор Андрея Львовича с Л. Н. Андрей Львович твердил, что бедные люди не могут быть счастливы, только богатые. — «Я богатых знаю счастливых», — говорил он. Л. Н. — наоборот. Спорили остро. К концу Л. Н. сказал:

— Кощунство — твои речи. Тошно, переворачивает от них.

Андрей Львович в задорный, раздражительный тон не вошел и скоро замолк. Он всегда, споря с отцом, сдерживается. Юлия Ивановна заявила, что она без денег спокойна.

Андрей Львович: Но вы бы согласились, если бы имели в месяц вместо 50 рублей 150.

Л. Н.: Она употребила бы их не для себя.

С. А. Стахович передала Л. Н. предложение ее брата напечатать без пропусков «Правительство, революционеры и народ» в «Маленькой газете» Столыпина, которая расходится в 13 тысячах. Она сказала, что, по ее мнению, Л. Н. теперь менее всех влияет, он не находится в современном круговороте мыслей.

Л. Н.: Было бы отсутствие смирения думать, чтобы это («Правительство, революционеры, народ», предисловие к «Самодержавию») повлияло. — Дальше Л. Н. говорил, что он сомневается, принесет ли он пользу тем, что он ее (статью) написал, и будут ли ее читать. Dans le doute abstiens-toi*. Что я и делаю. Печатать предложил Фельтен. Его изданий — удивительное дело! — не трогают. Они (цензора) ко мне относятся иначе, чем к другим.

Потом Л. Н. еще сказал, что не хочет печатать в «Маленькой газете», она бестолкового направления.

Л. Н.: Хотели напечатать по поводу 1 марта мое письмо к Александру III в «Былом», я отклонил. «Былое» такого революционного направления, определенного. Прочел книги №№ 1 и 2.

- 109 -

С. А. Стахович привезла книгу Le Bon: «Psychologie du socialisme» и читала вслух отрывки против университетов и против ученого пролетариата⁴. Л. Н. похвалил.

Софья Александровна: Мы думаем, что только мы, русские, славяне, в упадке, а Лебон показывает то же во Франции: как немцы завоевывают ее коммерчески. Это удается им потому, что французы ленивее и недобросовестнее. Лебон указывает, как латинские народы приходят в упадок. Лебон пишет против социализма. И Евгений Рихтер. Читали вы его брошюру о будущем социалистическом государстве в русском переводе?⁵

Л. Н. знал ее.

Л. Н. принес «Историю России» Соловьева. Очень долго искал и прочел вслух о еретичке, которую мучили в Москве вместе с другими при Петре. Удивлялся ее убеждениям («все равно, что духоборческие») и выдержке: она вытерпела мучение дольше, чем мужчины. Потом Л. Н. показывал, как это «вывязать на дыбу», и как ее били кнутом четыре раза по 30 ударов. — «Ведь это подумать! А-а?!» — Лицо у Л. Н. было бледно, глаза шире раскрылись и выражали недоумение и ужас. Сказал:

— Каков бы ни был прогресс, теперь такое немыслимо.

Л. Н.: 30 лет тому назад я читал Соловьева, все книги заложены листами.

Л. Н. принес книгу мистика Силезиуса, которую ему привез, сдается, Сергеенко: Des Angelus Silesius. «Cherubinischer Wandersmann». (Verlegt bei Eugen Diederichs. Iena und Leipzig, 1905). В этой книге Л. Н. сделал на широких полях много пометок и своих переводов, в прозе, немецких религиозных двустиший⁶. Сегодня днем искал немецкий словарь; не понимал некоторых слов, например: Lauterkeit*, Ledigkeit**. Силезиус ему очень нравится своей глубиной и лапидарностью. Л. Н. замечательно знает французский язык, хорошо немецкий и английский, менее — итальянский и голландский. И все продолжает учиться. Попадется непонятное английское слово — никогда не ленится поискать его в словаре.

Л. Н.: Как неверно ожидали весной беспорядков и говорили про это! Я езжу, и невольно подъезжаешь к мужикам и говоришь с ними. Они все так добродушны и так ушли в свою работу, им ничего больше <не нужно>. Другое дело — зимой, в праздники, особенно если монополия близко.

Я в 11.15 ушел, остальные еще не расходились.

14 апреля.

Л. Н.: Удивительная весна, как быстро наступает! Вот-вот соловьи запоют.

И действительно, сегодня вечером запели. Много ужей. И на балконе Л. Н-ча. Авдотья Васильевна их прогоняет палкой, стуча возле них и уговаривая, чтобы слезали. Но сама их палкой не трогает, не может по своей доброте к животным.

С. А. Стахович (за обедом): Заметили вы в «Самодержавии», что Хомяков коснулся вас, что вы говорите, что Кант глуп?

Л. Н.: Я не сказал, что Кант глуп. Он к глупости догматов подвел Канта. Я как раз накануне чтения «Самодержавия» записал себе в дневник: «Как жаль, что Кант поддался требованиям оправдать существующие догмы¹».

С. А. Стахович: Опять был у вас посетитель, который читал вам стихи? Я видела, как он держал широко раскрытую рукопись и вам читал.

Л. Н.:. Представьте себе, этот сочинитель — рабочий из Орла. У него восемь человек детей. Просил помощи. Я ему советовал от моего имени обратиться к Михаилу Александровичу Стаховичу, предводителю дворянства.

- 110 -

«Он теперь не поможет, — ответил мне, — он теперь за царя и порядок, он не пожалеет рабочего». Мне это очень не понравилось, — заметил Л. Н.

Все встали из-за стола и ушли. Остались Л. Н., С. А. Стахович и я. Софья Александровна говорила о Пушкине, что у него речь в стихах так легко течет, что мысль не страдает от того, что выражена в стихах, а не в прозе. Сказала Л. Н-чу:

— Итак, вы не вполне правы, когда ставите в упрек поэтам, что они ради формы жертвуют ясностью мысли.

Л. Н.: Это так. И есть высшие темы, которые не подлежат поэтам. Вчера я читал Силезиуса мистические рифмованные изречения, и на них видно, что поэт их...*

Софья Александровна: Женщины, читая Послесловие к «Душечке», говорят с радостью: «Вот как думает Лев Николаевич о женщинах».

Л. Н.: Получил письмо-циркуляр от журнала «Krytyka»² из Кракова. Спрашивают мое мнение о самостоятельности Польши с сеймом и войском и об отторжении ее от России. Я им отвечать не буду.

С. А. Стахович: Ответ им будет в «За что?» Последние строки о Николае³.

Л. Н.: Осуждать раздел Польши могу, но решать, как должны устроиться, — не берусь. Я думаю, что Польшу восстановить нельзя, не те идеалы. Разрушение исторической Польши был грех. За Екатерину, за три раздела мы платимся.

С. А. Стахович: Но и другие — и Пруссия...

Л. Н.: Немцы, боюсь, этой несправедливости не чувствуют. Мы, русские, чувствительнее.

Л. Н. (мне): Получил письмо от Хирьякова. Хочет издавать газету, посвященную религиозно-нравственным вопросам. Просит статью Павла Ивановича**, мое письмо о 1 марте. Я в сомнении, не знаю, какая это будет газета. Я знаю, что он более близок к христианским взглядам, чем другие. Не знаю, как решить, — сказал Л. Н. в мучительном раздумье⁴. — Сколько новых газет! — сказал со вздохом, выражающим удивление, — и все это ни к чему.

Л. Н. пожелал читать книгу Лебона. Софья Александровна сегодня дочитает и оставит ему.

Л. Н. (мне): Иван Иванович Горбунов — его жена мне пишет — издергался нервами⁵. Я понимаю, как его тормошит это разросшееся дело, а у него никого нет из практических людей. Алексеев? Гусев?

— Я читал Валишевского. Искусственный язык. К концу истории Петра пишет о русской истории, чего мы, русские, не замечаем. Сперва легенды, хроники, которым придают историческое значение: Олег, Игорь; потом: варяги, татарское иго, завоевание России татарами, Москвы — поляками; Россия как государство перестала существовать; потом Романовы. А мы предполагаем, что Россия все время, от Рюрика, была. Было время, когда не было русского государства, русский народ же жил полной жизнью⁶.

Вечер. Л. Н. лежал на кушетке в зале.

— Мне точно семьдесят лет, — сказал Л. Н. В разговоре не участвовал, только изредка отвечал или замечал, что-то вроде: «Как некоторые люди — я в том числе — пристрастны к лошадям!».

15 апреля. Утром, в 9, Л. Н. пришел в зал. Сказал мне:

— Все как было. Ничего особенного, так и должно быть. Я теперь по-стариковскому вслух говорю. Иду и говорю: «Как скверно! Как скверно!»,

- 111 -

а через некоторое время, напротив: «Прекрасно!» Точно в мире два человека. Высшему, божескому физические страдания в пользу. Когда нездоров, мысль не работает; но как нездоровье проходит, наступает convalescence*, тут мысль особенно сильно работает. Все прекрасно. Все хорошо. У меня часы наклонно стояли. Был осьмой, а мне показался девятый час. Проснулся, встал. А то мог еще заснуть. — Л. Н. пересматривал письма: получены сразу два от Марии Львовны, одно из Лозанны, другое из Баден-Бадена. Пересмотрел и полученный «Журнал для всех».

Л. Н.: Какие теперь эти журналы стали скучные, все одна и та же нота. «L’Ere Nouvelle» — тут горизонт шире.

За завтраком С. А. Стахович рассказала, что когда около 20 марта убили бомбой Слепцова, тверского губернатора, возвращавшегося с земского собрания, кто-то предложил выразить в этом собрании сострадание и сожаление. Петрункевич встал и говорил против, потому что этим осуждалось бы политическое убийство. (Л. Н. не верилось.) В ответ на это в «Новом времени» кто-то из выборщиков Петрункевича писал, что выходит из партии кадетов, которая требует прекращения смертной казни, а сама за политические убийства. Последовало письмо Петрункевича в «Речи» или в «Стране», что поводом к его возражению была неуверенность в том, не вызвано ли убийство Слепцова личной местью¹.

Л. Н.: На это может возразить Танечка.

Андрей Львович (матери): Вот твои конституционные демократы!

Софья Андреевна: Этот — дурак...

Софья Александровна: Петрункевич — самый умный и добрый человек. Гучков предсказал ему в октябре, что он и его партия будут аплодировать убийствам. И, читая левые газеты, это и чувствуешь.

Л. Н.: Виноваты все мы, которые в такой среде вращаемся. Сегодня читал в «L’Ere Nouvelle» воспоминания Luigi Galleani об Elisée Reclus². Galleani был уставшим, Reclus советовал ему отдохнуть. В это время кухарка принесла карточки пришедших к Elisée Reclus — Freycinet и Floquet**. Elisée Reclus им велел сказать, что не примет их: «Je ne veux voir ces crapules»***. Потом кухарка вызвала Galleani; его искал товарищ, идеалист, возвратившийся из Италии, оборванный, без обуви. Galleani дал ему адрес своей квартиры, чтобы он туда пошел прибраться. Reclus, услышав, кто пришел, позвал его. — «Crapules»**** их не надо называть, но не надо с ними общаться. Это будет так.

Татьяна Львовна: Это будет через 150—500 лет.

Андрей Львович прочел итоги убытков, причиненных отдельным губерниям крестьянскими погромами.

Л. Н.: Как это интересно и как это сравнительно мало с тем, что тратится правительством.

Л. Н. читал из «Нового времени»: состав до сих пор избранных членов Думы по партиям, вероисповеданию, национальности, занятиям³. Есть и учителя, и неграмотные и восемь магометан. Л. Н. был доволен составом, пестротою, соответствующей пестроте населения.

Татьяна Львовна: Митя Олсуфьев выбран в Государственный совет.

Л. Н.: Я рад.

Татьяна Львовна: Он может сказать то же, что Петрункевич, только с другой стороны, то есть насилия правительства оправдать.

Л. Н.: Да, у него есть задор.

Андрей Львович прочел интервью Долгорукова. Он отказывается от кандидатуры в Думу в пользу Герценштейна⁴. Л. Н. цитировал сегодня

- 112 -

из «Мыслей мудрых людей» на 15 апреля следующую: «Только духовные идеалы достигаются без борьбы людей между собою, а, напротив, достигаются тем скорее, чем более соединены люди любовью. В наше же время закон борьбы признан законом жизни человеческой: доказательство того, что идеалы нашего времени — идеалы не духовные». Джон Рёскин.

Вчера приехала М. А. Рыдзевская, урожденная Стахович. Обе сестры очень приятны, и все были им очень рады. С каким восторгом, радостью они едут навстречу брату, гвардейскому полковнику, возвращающемуся с войны, с Дальнего Востока.

Винт: Л. Н., Татьяна Львовна, М. А. Рыдзевская, Андрей Львович. Говорили о Самарине.

Л. Н.: Когда ему было лет пятьдесят, я его видел⁵ и удивился, как он похудел. Это от американского лечения: ел одно мясо и пил вино. Потом уехал за границу, заболел чирьями-карбункулами, лег в Берлине в больницу — это скромность: был из замечательнейших русских людей и богатый, — и там умер.

С. А. Стахович сказала, что их знакомую, лечившуюся в Берлине, выслали. Почему — не знала. Из Германии в это время вообще периодически массами высылают русских и австрийских подданных: особенно евреев, поляков, чехов, словаков. Л. Н. заинтересовался этим: «Неужели?» — не верилось ему.

Когда С. А. Стахович, уезжая с сестрой в полночь, надевала шляпу, Л. Н. сострил:

— Когда будем привязывать ботинки сбоку к ногам так, как вы привязываете, а не надеваете шляпу?

Л. Н. за обедом рассказал, что на балконе есть ужи.

— Слышу Дунечку на балконе. «С кем она говорит?» — думаю. «Уйдите, иди, иди же» — и палкой стучит. Думаю: кого она гонит? Она стоит над двумя ужами.

Л. Н. рассказал про прибавление к статье И. М. Трегубова, появившейся в «Полтавщине», где Иван Михайлович говорит про христианское отношение к политике: редактор вставил, что христиане поступают так, как сторонники партии «Народной свободы»⁶.

16 апреля. Письмо от Гончаренко из Сибири¹. Отказался от военной службы, но не переносит кротко тюрьму и лишения. Отчаивается, и письма к Л. Н. дышат отчаянием. Теперь, сдается, подружился с писателем Сорокиным и при русской взаимопомощи между друзьями, знакомыми не бедствует хоть материально. Это первый из всех тех многих десятков отказавшихся в Венгрии, южных славянских землях, России и других, коих мне посчастливилось узнать, который не несет свой крест терпеливо. Л. Н. сильно страдает за него, жалеет его и огорчается, что внутренне не готовый пошел на внешний подвиг.

Утром в лечебницу заехал Владимиров с письмом от И. И. Горбунова, чтобы устроить ему свидание с Л. Н-чем. Л. Н. в это время, как обыкновенно после 8 утра, гулял и поговорил с ним в аллее. Владимиров приехал за статьей в сборник против смертной казни, который составляет адвокат И. Н. Сахаров, просивший статью туда у Л. Н. уже раньше письменно. Л. Н. сразу не знал, с кем имеет дело, только когда вскрыл письмо, которое принес Владимиров, где писалось о нем, что это тот самый Владимиров, который оказал неоценимые услуги в деле Спиридоновой и других.

— Я рад, что не проговорился. — сказал мне после Л. Н. — «Я не могу писать туда, — сказал я ему. — Все мои сочинения — против смертной казни». — Владимиров возразил, что ведь надо сжато высказаться вместе в сборнике. Л. Н. ему на это, что сборник никому разом не вобьешь в голову. Написано в разных сочинениях: кто не хочет читать их, и в сборнике не будет.

- 113 -

Татьяна Львовна рассказала, что возле станции Засека казна будет копать для дачников пруд за три тысячи рублей.

Л. Н.: Казенные деньги швыряют для роскоши, для богатых людей. При Петре при 10-миллионном населении был 10-миллионный бюджет, теперь при 130-миллионном населении — 2 миллиарда, на душу 17 рублей. Впрочем, тогда был рубль дороже.

Л. Н. получил письмо от Гончаренко.

Л. Н.: Какое раздраженное письмо от Гончаренко! — И дал мне его прочесть. Увидел на конверте одного письма марку с Мальты: — Первое письмо с Мальты. — Оказалось эсперантским — об автографе. Л. Н. прочел вслух, все можно было понять.

Вечер. Запели соловьи. Андрей Львович позвал меня на террасу перед бывшей библиотекой. Роса падала. Андрей Львович спросил:

— Кто идет по аллее?

— Толстой.

— Лев Николаевич?

— Так точно.

Показалась черная фигура с белым пятном на груди: бородой. Пришли Александра Львовна с Надеждой Павловной на террасу. Л. Н. с балкона указал на Льва в зодиаке:

— Напротив мой тезка. Четыре звезды в трапеции. А в зените Большая Медведица, хвост на юг. Есть китайское изречение: «Весной хвост Большой Медведицы — на восток, летом — на юг, осенью — на запад, зимой — на север».

За чаем Л. Н. говорил:

— Я ехал по шоссе, раздал богомолкам книги и малому дал книжку о вреде пьянства, над чем тот засмеялся. Потом видел мужика, как он......*

Андрей Львович: Самое желательное для народа — чтобы перестал пьянствовать. Финляндия уничтожила пьянство. Я понимаю, когда пьют за столом, за разговором, а не понимаю, когда отравляют себя таким путем.

Л. Н.: В Малороссии была вольная, не обложенная акцизом продажа вина, и тем не менее было меньше пьянства.

Когда Андрей Львович спросил, почему, Л. Н. сказал:

— Не знаю.

Андрей Львович: Если бы настала вольная продажа водки, тогда, очевидно, первое время было бы больше пьянства.

Л. Н.: Совершенно верно, так же, как после крепостного права, когда откупы уничтожили, когда кабак имел право открывать всякий, тогда как раньше кабаки имели право открывать только в назначенных местах. Я помню, когда Ермилин держал кабак, я спросил, как не совестно таким грешным делом заниматься, на что он ответил: «Да ведь царская печать на нем». Тем, что правительство участвует в продаже водки, оно этим поощряет пьянство. Искоренить пьянство может только общественное мнение лучших людей. — Л. Н. спросил Андрея Львовича: — Ты бываешь в разных домах, существует ли предобеденная водка?

Андрей Львович сказал, что везде.

Л. Н. сказал по этому поводу, что при Петре было сильное пьянство, и он его поощрял, и напаивал даже женщин, которые валялись пьяные. Перешел разговор на евреев. Андрей Львович рассказал, что он слышал от одного человека, жившего долгое время среди евреев, что если еврей дурной, то он совсем дурной, а если хороший, то очень хороший.

Л. Н.: Да, это так. Я ехал, не помню, кажется, к Черткову, в третьем классе, и было несколько евреев. Один был пьяный, что редко бывает, и

- 114 -

шутил со священником очень остроумно. Другой же — молодой, интеллигентный, силач. Я с ним заговорил о религии, на что он мне ответил, что религии никакой нет, только бы не входить в столкновение с законами. На что я сказал ему: «С вами опасно пойти в лес: потому что вы убьете и ограбите». На что он сказал: «Да отчего же нет, если можно скрыть». Какова откровенность?!

Андрей Львович: Все люди похожи друг на друга, а евреи имеют свои особенности.

Л. Н.: Нет, это неверно, так как все национальности имеют свои особенности.

Андрей Львович: Все национальности могут обрусеть, а евреи остаются евреями.

Л. Н.: Я думаю, они могут обрусеть — например, этот кузнец на Косой Горе.

Надежда Павловна: Он крещеный мальчиком, он из кантонистов.

Л. Н.: Они такие потому, что они везде чувствуют себя стесненными.

17 апреля. К завтраку вышел Л. Н., рассказал, что он сейчас читал в английском журнале, каким образом спириты читают мысли. Вопросы пишутся на твердой бумаге, которая влагается в конверт и заклеивается. Письмо это положат перед собой, смажут жидкостью, которая сделает бумагу прозрачной и вскоре бесследно испарится. И так прочтут. Или дают пластинку, смазанную веществом, на котором отпечатывается. На пластинку кладут бумагу и пишут на ней, и эту бумагу прячут себе в карман. Спирит же прочтет отпечатавшееся на пластинке. Разумеется, он делает всякие фокусы над головой спрашиваемого, чтобы отводить внимание. Л. Н. рассказал еще про несколько более сложных обманных приемов. Важно это разоблачение. Сколько людей приводится спиритами в недоумение, в заблуждение!

— Иван Михайлович Трегубов, — сказал еще Л. Н., — прислал мне статью (из полтавской газеты) о том, что Думе надо заняться вопросом об отказывающихся от воинской повинности. Не совсем согласен, изменю и припишу несколько слов и пошлю Ивану Ивановичу¹.

За обедом Л. Н. рассказал:

— Читаю в «Daily Chronicle» на первой странице Summary of day*. Вчера там было: 1) Англичане в прошлом году сделали военную экспедицию в Тибет и теперь требуют издержки с китайского правительства — 300 тысяч фунтов стерлингов. (Л. Н. изумился этому бесстыдству.) 2) Приехали в Лондон 4—15-летние наследники чикагского богача. Их доход ежегодный — 12 миллионов рублей.

Юлия Ивановна: Столько истратить! Ведь надо подумать, как.

Л. Н.: Это и при меньших доходах... В малых размерах не видно, в больших размерах видно, что деньги владеют человеком — не человек деньгами. Когда деньги есть, ведь надо их израсходовать.

Л. Н. принес новый номер «The Monist» и показывал на первой странице картинки японские и стихи на японском и английском языках о том, что надо врагу нанести сильный, решительный, смертельный удар, но в то же время помнить, что надо любить врага.

— Как это соединить? — спросил Л. Н.

За чаем Татьяна Львовна чувствовала себя слабой.

Л. Н.: И я сегодня слаб. Дурно себя чувствую. Сергею Николаевичу понравилось, что̀ я говорил о старости. Физическая слабость, дурное расположение духа, когда 30 лет, бывает два раза в год; когда 35 — четыре раза; а 40 — шесть раз, и так далее. Постепенна прибавляются периоды

- 115 -

слабости. Я тогда говорил, что мне точно 70 лет, а теперь это — три раза в неделю.

Т. А. КУЗМИНСКАЯ И С. А. ТОЛСТАЯ

Верхняя библиотека яснополянского дома, 1906

Фотография П. А. Сергеенко

Л. Н. (Андрею Львовичу): Завтра будешь в Туле, спроси, неужели правда, что правительство дало заказ на ружья за границу и прекращает работу на тульском оружейном заводе, а в патронном рассчитывают половину рабочих? По какой причине? Скорее всего потому, что за границей в частных заводах им дешевле обойдется; работа на казенных заводах всегда дорого обходится. В этом ничего худого нет. Что Витте и......* хотели по образу заграничных государств, сделать из России промышленную страну, это не нужно. Пусть русские производят хлеб, кожи и за них покупают заграничные произведения. Надо самому удовлетворять свои потребности. Хлеб и кожа, наверное, всегда будут нужны, а браунинги, ружья и шелковые материи будут ли нужны — это вопрос. Часть этих рабочих вернется к земледельческой работе и тем более вернется при выгодном распределении земель.

Л. Н. говорил, что читал Le Bon: «La psychologie du socialisme» — хорошая книга; что посоветует Лебрену сделать извлечения на русском языке. Лебон утверждает, что социализм — вера. Что рассуждениями нельзя его опровергнуть. Что есть философия социализма — рабочие фанатически верят в него; что слабые достигнут справедливости. Как это может сделаться, не знаю. Le Bon сам — агностик.

18 апреля, вторник. Вчера и сегодня была знойная погода, к ненастью. Татьяна Львовна от нее совсем раскисла. Л. Н., Софья Андреевна, Александра Львовна, Андрей Львович поехали в Тулу. Л. Н. ездил верхом. Написал прибавление к статье И. М. Трегубова по поводу отказавшихся от военной службы, присуждаемых в дисциплинарные батальоны, что этим надо заняться Думе, дать им другую, не военную, службу. В прибавлении

- 116 -

Л. Н. говорит, что правительство имеет два пути перед собой: или уничтожить воинскую повинность, или уничтожить христианство, остатки христианства.

Лебрен спросил Л. Н., слабеет ли христианство? Л. Н. утверждал, что да.

За обедом Лебрен. Говорили, что̀ в газетах: Гапона убили¹. Нельзя разобраться, кому служил Гапон и кто его убил.

Л. Н.: Одно средство: не слушать. Можно не читать.

Убийства продолжаются. Убиты где-то опять городовые, полицмейстер.

После обеда Лебрен пошел к Л. Н-чу. Л. Н. ему посоветовал сделать извлечения из Le Bon: «La psychologie du socialisme» и продолжать за началом, которое сделал Л. Н., переписывать для народа «Мысли мудрых людей»². Читали вслух статью сокращенную И. М. Трегубова и что̀ к ней приписал сегодня Л. Н.

Вечер. Л. Н. вышел в залу на полчаса. Лебрен прочел вслух рецензию на «Историю» Шишко из «Исторического вестника»³.

19 апреля. В полдень ушел Лебрен, взял с собой «Мысли мудрых людей» — экземпляр, который начал переписывать для народа Л. Н., и немецкую брошюру о Спире (Шпире)¹.

За обедом получена телеграмма, что Гаярина с Дубасовой (женой московского генерал-губернатора, сестрой министра Сипягина) отложили приезд. Легче стало и Софье Андреевне и Александре Львовне. Софья Андреевна сказала Л. Н., что звала Гаярину, чтобы приехала с дочерьми.

Л. Н.: Дубасов, историческая личность, будет покрыт позором.

Софья Андреевна возразила Л. Н., что его посещают революционеры, например, Файнерман, Щербаков.

Л. Н.: Файнерман не революционер, а Щербаков был против насилия и говорил, что будет действовать, чтобы мужики насилия не допускали.

Л. Н., однако, признал, что правительственных лиц и революционных одинаково надо сторониться.

Потом Л. Н. рассказал:

— Получил 30 рублей, чтобы их раздать многодетным вдовам, у которых нет коровы.

Сегодня были у него две бабы из Пирогова, у одной шесть, у другой четверо детей. У одной пала корова и лошадь. Сперва им дал Л. Н. — той, что с шестью детьми, — два рубля, другой — рубль. За ними пришел погорелый, знающий их, и подтвердил, что̀ они говорили. Л. Н. дал одной 30 рублей, а другой три и этой сказал: «Смотри, не завидуй ей». — А у нее восторгом лицо сияло, — рассказывал Л. Н. — что ее более бедная подруга получила эти деньги. «Как же завидовать! Она со мной молочком поделится»².

Л. Н. спросил, знаю ли я лично Бодуэна де Куртенэ, и сказал:

— Корректуру «За что»? пошлем ему³. Там имена исторические, может быть, что-нибудь историческое неверно.

Л. Н. просил вчерашнюю вырезку из «Daily Chronicle» со статьей Bryce о «Garden Cities», где написано, что в Англии ⁶/₇ жителей живет в городах, а только ¹/₇ в деревнях. Л. Н., читая про этих ⁶/₇, произнес вслух: «Back to land!»*

Вечер. Городки, потом с Андреем Львовичем верхом. Андрей Львович сегодня потерял по дороге из Тулы, в экипаже, золотой портсигар. За чаем Юлия Ивановна рассказала, что Танечке привела Белку (сибирскую лайку). Танечка (ей полгода) смотрела на нее, была поражена, Белка же была смущена.

- 117 -

Л. Н. рассказал:

— Ехал из Горелой Поляны. Там снесли сторожку, остался фундамент, а напротив него низкая качалка. Под ней увидел что-то черное. Я близорукий, не разузнал, что̀. Подъехал: лежит собака, старая, голодная. Стала лаять и побежала за мной, лаючи. Как она лежала, свернувшись клубком! Наверно, старая домашняя собака, которая не уходит с места, где стоял дом. Завтра поеду посмотреть ее и привезу ей хлеба.

Л. Н. спрашивал об эстонцах: не помнит, чухонцы ли они? О Сиксне — эстонец ли он? Потом говорил, что в апрельской книжке «Исторического вестника» три страницы заглавий конфискованных изданий⁴.

— До моих сочинений, изданий Фельтена, не доходят, потому что других — революционных — так много, которые им кажутся опаснее, — сказал Л. Н.

Там же Фаресова статья о настроении в псковской деревне⁵. Об этой статье Л. Н. сказал, что она нехороша, неверная, все на известный лад подобрано (односторонне), разговоры крестьян искусственны. Л. Н. удивлялся, что цензура пропустила ее: там места, касающиеся царя.

Л. Н. общение с людьми предпочитает своему писанию.

20 апреля. Зеленеет не по дням, а по часам. Пополудни (в 2.30) Л. Н. поехал верхом на Горелую Поляну. Мы с Александрой Львовной через час за ним. Должны были встретиться на Горелой Поляне, но встретились за ней, у моста через Воронку. Л. Н. рассказал, что был у пчельника, но напали пчелы, лошадь — Делир — горячилась. Одна укусила Л. Н. в лоб: слез с лошади, потер землей. Видно было на лбу, когда вернулся домой, забыл смыть. В бороду залезли. С нами опять туда поехал. Ехали по молодняку, подымались и спускались и опять подымались. Остановились далеко от пчельника. Л. Н. позвал пчеловода — худенького старика Михаила Васильевича, бывшего семинариста. В 1866 г., когда Софья Андреевна родила Илью, был переписчиком «Войны и мира» у Л. Н.

— Вы рассказывали, я писал, — вспоминал он в разговоре с Л. Н.

Л. Н. поскакал ближайшим путем домой: предложила ему это Александра Львовна, чтобы мог дольше быть один, думать. Как он ловко ездит через молодую поросль, на бегу круто поворачивает.

Л. Н. (за обедом): Получил раздраженное письмо от Ивана Ивановича — Чертков не ждет, пока второй том «Круга чтения» выйдет по-русски, и издает новые рассказы по-английски¹.

Софья Андреевна: Темные грызутся между собой — Шкарван, Чертков, Бирюков, Моод. Если бы ты мне предоставил издание, было бы спокойно. Теперь Аскарханов, который голых женщин рисует и находится под судом, издает твои сочинения².

В 9 вечера Л. Н. пришел ко мне. Я лежал.

— Ах, виноват! — сказал, заметив меня, поднимающегося с кровати, и взял меня за плечо, уложил. — Лежите, лежите, голубчик! Они вас замучили сегодня. Мы потом с вами о польском вопросе поговорим.

Л. Н. пошел гулять по саду. Теплый вечер, месяц светит, соловьи поют.

Вернувшись, Л. Н. сказал:

— Гулял по саду. Как хорошо! Думал о революции. Люди обязаны быть счастливы. Бог все дал. Надо стараться так жить, чтобы другим, хоть Белке, делать добро и себе. Думал о революционерах: они не так поступают.

Софья Андреевна: Как же, Андрюша несчастлив, весь день скучает, потому что нет денег.

Л. Н.: Это что портсигар потерял? Бог на него, как на Вареньку, оглянулся³.

- 118 -

К чаю Л. Н. принес Мохнацкого историю польского восстания 1831 г. (в «Русской старине» или «Историческом вестнике»?)⁴ и прочел вслух польские цитаты; кажется, некоторые хочет использовать в «За что?».

Л. Н.: Мохнацкий — радикал польский — пишет о Лелевеле, что он был двуличный; не уважает его.

Л. Н. знал Лелевеля уже стариком. Потом Л. Н. хотел узнать, какие области требовали поляки присоединить к Польше в переговорах с Константином Павловичем во время восстания.

Л. Н.: Они восстали из-за глупостей, которые делал Константин Павлович, но эту причину не называли, а выставляли другую: присоединить бывшие польские владения: Литву, Белоруссию, Малороссию к Польше, но чтобы Польша оставалась при России.

Работа Мохнацкого Л. Н. нравится.

Л. Н. спросил Татьяну Львовну про Анненкову.

Татьяна Львовна: Она в Москве.

Л. Н.: Несчастные люди в Москве! И их счастье, спокойствие духа зависит от того, которая партия победит. — Помедлив немного, продолжал:

— Мне ясно, что кадеты и победили потому, что они себе присвоили все выборные приемы европейские.

Татьяна Львовна перебила:

— Они устраивают квартиры в Петербурге для выборщиков-крестьян, будут их кормить, поить, только бы они шли с ними. Теперь увидят другие партии, при будущих выборах будут и они так же поступать.

Юлия Ивановна вспомнила письмо (статью?) Ратгауза о том, что газеты не содействуют миру, а ссорят народы, и о его желании, чтобы Л. Н. об этом писал.

Л. Н. сказал:

— Что̀ об этом писать! Незаметно пройдет.

Потом спросил Юлию Ивановну:

— Помните Христа? Беседу, которую кончил, народ разбежался, никто не слушал. У Анатоля Франса есть рассказ: преемник Пилата с ним (Пилатом) разговаривает в Риме о Палестине. Вспоминает красавицу Магдалину, которая ходила за чудаком Иисусом. «А что с ним?» — «Его, кажется, повесили»⁵.

Как современники не замечали, не понимали Христа! Подобно как теперь Л. Н-ча, его разъяснения (истины), предостережения. Люди уничтожают остатки христианства. А может случиться то, что̀ с Христом: через несколько десятилетий или столетий им, Л. Н-чем, будет жить мир.

21 апреля 1906 г. я с Михаилом Львовичем уехал к ним в Чифировку и вернулся ночью с 22 на 23.

23 апреля. Л. Н. вышел к утреннему чаю в одной нижней белой полотняной рубашке, с расстегнутым воротником, как иногда в жаркие дни ходит (сегодня с утра знойно).

— Я вам сказал? — спросил меня, — получил от Иван Ивановича раздраженное письмо, а теперь получил второе, хорошее; жалеет, что пенял на Черткова¹.

Я дал Л. Н. письмо Ch. Sarolea, спрашивающего, может ли приехать по поводу своей книги о Л. Н. на четыре дня в Ясную.

Л. Н.: Лучше отказать. Чтобы пожил тут — ничего, но мне будет тяжело, и это ни к чему.

Л. Н. теперь всем (исключения редки) желающим посетить его и пишущим ему об этом, отвечает, чтобы не приезжали. Стал прямо тяготиться посетителями. Раньше делал усилия, принимал всех, но т. к. почти все приходящие к Л. Н. люди теперь опропагандированы политически, загипнотизированы, полемизируют с Л. Н., ему тяжело, и обыкновенно находит бесполезным с ними беседовать.

- 119 -

За обедом (третий день на веранде): Л. Н., Татьяна Львовна, Александра Львовна, Юлия Ивановна, Мария Александровна. Разговоры шли шуточные, простые, милые. Меня отозвали к больным в село Ламинцово. По пересказу Марии Александровны Л. Н. говорил: «Кто живет личной жизнью, тому хочется перемены политической, общественной деятельности; а если она ему не удается, он винит препятствия (правительство). Нам с вами, старикам, у которых есть внутренняя жизнь, живется здесь хорошо; а Андрюше, Саше хочется перемены (Александра Львовна только что поехала к Звегинцевой, а Андрей Львович — в Москву). Люди, живущие внутренней жизнью, не участвуют в общественной жизни».

Л. Н. просил Ваню Шураева, молодого лакея, сетью снять с нижнего и среднего прудов шульки с берез, которые туда нападали, чтобы вода не загнивала и осталась все лето чистой, прозрачной.

24 апреля. Понедельник. Сегодня вечером Л. Н. сказал то же самое Федору Кочеткову, дворнику, что́ вчера Ване. Сегодня были трое погорелых и две старушки-мещанки из Тулы, просить на «бедность». Одна из них показала Л. Н. письмо сына, высылаемого из Тулы. Просит дорогих папашу и мамашу, что̀ ему приготовить к отъезду.

Л. Н. (о письме этом): Какое озлобленное: «Их, всю сволочь: Трепова, Дурново, истребить надо».

За обедом на веранде Л. Н-ча, Татьяну Львовну, Юлию Ивановну донимали огромные шершни. Л. Н. рассказал, куда ходил гулять:

— Засекой к Судакову. Все новые виды, овраги, черемуха рано расцвела, пахнет как! Дуб развернулся...

Я спросил Л. Н., может ли это быть, чтобы волки домашнее стадо не трогали, а только по сторонам ловили, что мне вчера рассказал работник, который вез меня в Ламинцово. Л. Н. сказал, что да; что волки там, где живут, не ловят и что бросаются только тогда, когда начнут на них нападать. Поэтому крестьяне не любят, когда охотятся на волков: они тогда и там, где до сих пор жили и покой был от них, нападают на скотину.

— Слышали ли что-нибудь про ламинцовских революционеров? — спросил Л. Н.

— Старался узнать у везшего меня, но не добился толку. Он говорил, что от господ землю отнимать нельзя; что они ее себе заработали или давно живут на ней; что крестьяне ходили в Ламинцове с красным флагом.

Л. Н.: Это (первое) для господ. А что ходили с красными флагами, это может быть. Я так думаю, что русский народ или равнодушен к политике, или жестоких воззрений.

Я рассказал про статью Меньшикова в «Новом времени» 23 апреля¹; об уходе Витте и товарищей министра; что Витте — талантливый государственный человек, жаль его, но что с уходом его и приходом нового министерства Государственной думе нельзя будет критиковать правительство и этим исчерпывать все задачи Думы. Должна будет заниматься более важными и трудными делами.

Л. Н.: Ни в одном государстве нет — может быть, было когда-то — столько дел Думе, как у нас. С чего начать? Бесчисленное количество вопросов, и все изменять от основ, невзирая на партийные споры, которые сами себе создают. О земле, войске, печати, законодательстве рабочих, окраинах: Польше, Финляндии... Всеми этими учреждениями, как они есть, недовольны. Не сумеет Дума сладить с этими задачами. Будет полное фиаско Думы.

Л. Н.: Получил письмо от Сиксне*. Пишет: «Книги получены, завтра еду в дисциплинарный батальон, и радуюсь этому»².

- 120 -

Принесли третью еду.

Л. Н.: Много едим. Четыре блюда. Должно бы быть довольно двух... Стасов мне пишет: «Не могу приехать, нездоров; нельзя будет рассказать про глупости и отвратительности, которые совершаются». Что̀ он считает глупостями и отвратительностями — не знаю³.

Татьяне Львовне принесли к столу Танечку, веселую, жизнерадостную. Л. Н. щелкал языком и играл с ней. Вечером в восемь часов Л. Н. поехал верхом на Кабардинце на шоссе, в елки поручика*. Вернувшись, застал меня с Юлией Ивановной сидящими под вязом, названным П. А. Сергеенко «деревом нищих». Посоветовал Юлии Ивановне туда пройтись, а мне предложил сесть на Кабардинца, и пожалел, что не позвал меня с собой.

Художница Юлия Ивановна, приглядывавшаяся к Л. Н., когда подъехал верхом, теперь, когда ушел к себе в дом наверх, заговорила о своей картине: Л. Н. верхом на Тарпане. Намеревается кончить ее и повесить у себя. Картина висит в Кузминском доме, а туда приедет скоро жить на лето Лев Львович с семьей. Юлия Ивановна пишет по памяти, Л. Н. ей не позировал. На выставку ее не пошлет. Нет самолюбия; что̀ ей было дорого — сделала. На картине, по-моему, почти готово лицо Л. Н. и голова и перед лошади**

Л. Н. пришел к чаю в халате. Халат днем или по вечерам надевает только когда ему нездоровится.

Александра Львовна рассказала ему про своих пчел в Телятинском имении, что некоторые ульи — воровки.

Л. Н.: Это признак, что в них непорядок, матка стара.

Татьяна Львовна посоветовала Саше книгу о пчеловодстве достать себе. У нее, Татьяны Львовны, их с пятнадцать, все прочла, больше чем о питании ребенка.

Потом о коровах, масле. Л. Н. поддерживал разговор может и с тем, чтобы не охлаждать интереса Александры Львовны к хозяйству. Сегодня била масло в Телятинках сама, новым способом, сварив сливки.

Юлия Ивановна спросила Л. Н., что̀ сделает для учителя? В селе Ламинцове побили станового. Арестовали девять человек, в том числе и учителя-крестьянина. Потом его выпустили. На днях в Тросне бросили бомбу в квартиру станового; бомба никому не сделала вреда. Ламинцовского учителя опять арестовали. Сегодня приходил его дядя к Л. Н., говорил, что учитель тут не при чем. Л. Н. обещал ему поговорить с губернатором или лично, когда приедет посетить Л. Н., или через Андрея Львовича. (Л. Н., что̀ обещал, не забывает исполнить.)

Л. Н. спросил, поеду ли еще в Ламинцово. После моего отрицательного ответа, сказал:

— Хорошая деревня, ловкий, умный народ, потому и попал в революционеры.

Л. Н.: Читаю Валишевского «Pierre le Grand». Интересно. Его язык французский искусственен.

25 апреля. Л. Н. вышел к нашему завтраку. Вид у него хороший. Похлебал супу и съел только пирожок.

- 121 -

Л. Н.: Надо не есть. И пирожок напрасно съел.

<Л. Н.>: В английском журнале читал: американский пастор проповедует, что христианину надо быть реформатором и только реформатор — христианин. А тот, кто исполняет одни обряды и не заботится об улучшении общественных учреждений, — не христианин.

Юлия Ивановна рассказала о Белке, какая она хорошая. Когда на прогулке идет впереди и на перекрестке пойдет другой дорогой, чем Юлия Ивановна, то сейчас начнет что-нибудь таскать или копать, чтобы сделать вид, что она за тем туда пошла. Иногда останавливается на перекрестке и смотрит как бы в сторону, но она следит за движениями Юлии Ивановны, куда она намерена идти. Или если она побежит вперед, а ты возвратишься, какая она смущенная.

— Замечали вы это, Лев Николаевич?

— Да. Иногда хочешь возвратиться домой и ради них еще дальше гуляешь. Это — нет другого названия — разум. Разум, соображение о том, что было и будет.

Вечером мы с Юлией Ивановной сидели на ступеньках каменной террасы. Л. Н. липовой аллеей возвращался с прогулки. Юлия Ивановна спросила, видел ли ландыши: уже цветут. (Л. Н. любитель цветов.)

— Сорвала цвет дикой груши: навозом пахнет, — сказала Юлия Ивановна.

Л. Н.: Это бывает, а у яблони нежный запах.

— Как вы себя чувствуете? — спросила его Юлия Ивановна.

— Прекрасно. Воздерживаюсь в пище. Хорошо думается. Радуешься на жизнь.

Л. Н. спросил меня (третий день спрашивает), купался ли я?

За вечерним чаем Л. Н., Юлия Ивановна, недолго Александра Львовна, после Татьяна Львовна. Александра Львовна говорила про хозяйство в Телятинках:

— Как трудно хозяйничать. Бык двухлетний брухается; приходится его резать, а я не могу. За то, что он брухается и что перепрыгнул забор и побежал к телятинскому стаду, его избили.

Л. Н. (неодобрительно): Этим раздражают его; он будет помнить, что люди ему это сделали. Я всегда любил животных. На выставке купил барана для породы. Он брухался. В Никольском на пастбище побежал на меня, я удирал от него, успел захлопнуть калитку.

Александра Львовна говорила, как в Телятинках читают прокламации. Принесла две социал-революционеров тульских: одна — к рабочим, другая — к крестьянам. В них об Учредительном собрании, уничтожении правительства, отказе платить подати.

Л. Н.: Не платить подати — не подходит к прочему революционному содержанию.

Александра Львовна передавала разговоры с мужиками телятинскими. Один ей говорил об N.: «Пьяный, готовится сжечь усадьбу. Такие люди, как он, как Петр Цыганков, которые живут конокрадством (землю сдают в аренду, изба только на топливо годна, N. трех рублей за нее не получит), ничего не теряют. Посидеть под арестом ему — ничего. Мне же — у меня лошади, коровы, овцы — нельзя того делать».

Юлия Ивановна сказала про Ваню, какой он революционер. Как сегодня с восторгом передавал известия, что было покушение на Дубасова¹. Потом говорил, что из Тулы выслали трех рабочих — верно, тех, для которых просили вчерашние тульские старушки. Потом говорила о появившемся памфлете, в котором пишется, что Толстой против помощи голодающим, и цитируются его письма.

Л. Н. вставил:

— Я ведь помогал голодающим.

- 122 -

Еще Юлия Ивановна говорила о каком-то фельетоне (какого-то посетителя Ясной Поляны), что Толстой хочет казаков привести².

Татьяна Львовна: Ванька — революционер; нянька говорит, надо бы пострелять всех революционеров; Авдотья Васильевна жалеет Дубасова и революционеров. Илья Васильевич жалеет и тех и других.

Л. Н.: Авдотья Васильевна — продукт прежней жизни. Рядом с ней живут совершенно иного воззрения люди, откуда же ее воззрение взялось? В старые года, когда скоро умирать... Мне совершенно ясно, что ключ к христианству — непротивление, а они откинули его, христианами же себя мнят. Его же (непротивление) надо соблюдать и против быка и против Дубасова.

Юлия Ивановна: Теперь Дубасова не приедет.

Л. Н.: Я просил и Софью Андреевну и Михаила Сергеевича, чтобы ее не звали. Брат Каракозова просил позволения переменить фамилию свою. Дубасов — будет такое же имя. Михаил Сергеевич мне ответил, что не может Дубасова <отвечать> за мужа. Не принял ли бы я и мужа Спиридоновой?.....*

Л. Н. сказал приблизительно так:

— Началось японской войной и продолжается революцией... Престиж русского государства (могущества) потерян. Одно светлое впереди из теперешнего безыдейного брожения: ослабление центральной власти. Французская революция проявилась......* Наполеоновские войны были за величие Франции; это соответствовало тогдашнему идеалу, и подъем сил происходил вследствие революции. У нас же идет к распадению России. Польша, Финляндия отпадут. Федерализм имеет основание в обороне против соседа. Русскому народу будет только легче без них. Величие государства желательно тем, кто стоит у власти.

— Читаю историю Швеции³, — говорил далее Л. Н. — Какое это было могущественное государство! Все считались с ним. Потом — Карл XII, страстный, легкомысленный, Полтава — <могущество> ослабело. Швеции от этого только лучше стало. Ей теперь лучше, легче. На моей памяти, в пятидесятых годах, в Германии было много самостоятельных культурных центров, она шла впереди мира в искусстве, в науке. После семидесятого года, после соединения, уровень умственного, духовного развития понизился. В последнее время не было и нет ни одного выдающегося <немца>.

Я вспомнил Вирхова.

Л. Н.: Да, Вирхова я хотел назвать. Самые известные <писатели> — реклама им делается, — Фогаццаро, Сенкевич, английские (а не немецкие).

В продолжении беседы я сказал, что распад России пока не предвидится, а настал конец только русификации.

Л. Н.: Русификации никогда не было.

Я: Натуральной, расселением русских среди инородцев и смешением их. На Кавказе и в Туркестане русский элемент дальше теперешних границ не распространится. А могущество России может еще расти, пример — Соединенные Штаты.

Л. Н.: У них это от изолированности. Мне интересен распад России и упадок центрального правительства. Он повсеместно должен совершаться; в одной только России не может настать (разве лишь ее бы покорили).

Л. Н.: Завтра приедет Софья Андреевна и привезет кого-нибудь из добрых людей. Теперь время им видеть природу.

В половине первого ночи Л. Н., видя свет у меня, прошел через мою комнату погулять. Через десять минут возвратился.

- 123 -

ЛИСТ С ЗАПИСЬЮ МАКОВИЦКОГО: ПЕРЕЧЕНЬ ПИСЕМ, НАПИСАННЫХ ИМ ПО ПОРУЧЕНИЮ ТОЛСТОГО, МАЙ 1906 г.

Вложен в тетрадь XIV. Письма на английском, русском и немецком языках

26 апреля. Софья Андреевна возвратилась из Москвы. За завтраком рассказала про свадьбу, на которой была с Елизаветой Валерьяновной, Михаилом Сергеевичем, Андреем Львовичем¹. Андрей Львович был обаятелен. Л. Н. заметил про его огромный чемодан, в котором возит платье, чтобы не мялось: «Так бросает деньги!»

Софья Андреевна: За разговор по телефону с Мери уплатил 11 рублей.

Татьяна Львовна заступалась за него, говоря, что у него мало долгов.

Л. Н.: Безнадежный! Помнишь, что Фет говорил про......* Приехал к нему с 58 людьми и 20 лошадьми. — «Почему не отправишь своих лошадей? Обойдется в 20 рублей в день». — «Это что мне! У меня полтора миллиона долгов». Видит, что его состояние непоправимое.

За обедом разные шутки, остроты насчет рассказов Софьи Андреевны о концертах, кто как пел. За чаем Л. Н. отправлял книги о польском восстании 1831 г. библиотеке Академии наук (Бодуэн де Куртенэ распорядился, чтобы их ему выслали) и другие книги в другие места. На книгах библиотеки Академии наук не означено, чьи они. У Л. Н. есть такие: посылал Историческому музею в Москве, думая, что принадлежат ему, вернули их. Теперь не знает, куда их послать. Никто не помнит, откуда получены, потому что Л. Н. получает книги из многих мест (из публичных библиотек и других).

За чаем Л. Н. не было. Просил поискать в домашней библиотеке Ясной Поляны Мережковского роман из времен Петра Первого (в журналах «Новый путь» и «Вопросы жизни»²) и Посошкова историческое дело (?) о Петре Первом³. Этого в библиотеке не нашлось.

27 апреля. Четверг. Опять прекрасный весенний день. У Л. Н. был молодой иркутянин Никандр Можаров. За обедом Л. Н., Софья Андреевна, Татьяна Львовна, Александра Львовна шутили. Татьяна Львовна рассказала о ремонте домов и о даче, которую хочет построить в Овсянникове. Л. Н. ей сказал: «Глупости». Татьяна Львовна привела доводы,

- 124 -

почему хочет строить (лес рубит, есть у нее из чего строить). Л. Н. извинился, что обмолвился:

— По-стариковски мне кажется, что то, что наклонилось, крепче стоит.

Потом говорили о «бедах». Л. Н. отозвался иронически:

— Фиксатуар вышел, одеколону только полбутылки, сундук такой, что два человека в него влезут! Вот беда!

Л. Н.: Получил письмо от друга Шмидта* и «Aufruf»** — под которым просит подписаться — новой, мистической религии¹. Все справедливо, но не довольно ясно, не довольно определенно. Говорит, что и религия (церковь) дурна, и люди. Нехорошо, что хочет проповедовать.

— Что нехорошего в проповедовании? — спросил я.

— Высокомерие. «Ваша религия нехороша, а мы вам будем проповедовать нашу — хорошую». Я уверен, что Христос не проповедовал свое учение, а просто жил и говорил только тем, кто спрашивал, и по его жизни создали его учение.

Приехал Клечковский с письмом и корректурой от Ивана Ивановича². Пошел в кабинет к Л. Н., только что расставшемуся с Можаровым из Иркутска, и сидел с ним на балконе с 8.15 до 9.30, а потом до 11.30 ночи. Говорил Клечковский о том, что в Москве хотят основать школу, где дети учились бы (или приглядывались бы и помогали) по возможности разным ремеслам по их выбору³.

Л. Н., кажется, не понравилась эта мысль.

— Придет время, — сказал он, — будут удивляться тому, что заставляли силой детей учиться. Как теперь уже признаем, что не надо пичкать пищей ребенка, когда ребенку не хочется есть, так и обучать его не нужно, когда он не желает учиться. Ребенку час учиться — столько, как нам десять часов работать. Десять минут заниматься одним предметом, уже много, пять минут достаточно***.

Татьяна Львовна: Какому ребенку?

Л. Н.: Ребенку до десяти лет. Поэтому надо программу обучения приспособить, то есть учить сути вещей и живо передать вкратце, ибо ребенок с интересом, внимательно будет короткое слушать. Кросби мне писал, что ему говорил учитель, преподающий по яснополянскому способу, что успехи лучше, чем в других школах⁴. Люди будут удивляться, как мучали детей в школах — как мы удивляемся пытке. Ведь занятие школьное нынешнее — долгое сидение в школе, вынужденная внимательность, обучение латинскому языку — каторга.

Татьяна Львовна с Клечковским говорили о воспитании детей, спорили. Клечковский за свободу детей, не насиловать их. Татьяна Львовна за то, чтобы отучать их от злых привычек, приучая их к добру строгостью, последовательностью. Л. Н. больше молчал. Еще до беседы о воспитании Л. Н. спросил Клечковского о теории музыкальных композиций. Клечковский изложил.

Л. Н. сегодня докончил обработку статьи И. М. Трегубова: обращение к Думе о христианах, отказавшихся от военной службы, и послал его М. С. Сухотину, члену Думы⁵. Сегодня открытие Думы. В Туле почта, магазины закрыты, как в праздник.

Л. Н. принес книжку, на обложке стоит: «Земля и труд» (так называется серия изданий), издание Беляева. Содержит: «Что такое религия». Цена 7 коп. Опять прибыло новое издание сочинений Л. Н. Сейчас печатают их: «Всемирный вестник» (журнал), «Северное сияние» (журнал),

- 125 -

«Неделя», «Обновление» (Петербург) и «Посредник» (Москва), Аскарханов, Метальников (в Петербурге) и многие другие.

28 апреля. Л. Н. пожалел лошадей Делира и Кабардинца, велел их расковать и пустить в табун, а сам гуляет ежедневно пешком по два — два с половиной часа (от 2 или 2.30 до 4 или 5). До сих пор же один день ходил пешком, а другой — ездил верхом. Сегодня до того устал, что после прогулки пролежал до 7 часов.

Л. Н.: Получил письмо от Ивана Михайловича Трегубова со статьей Малеванного: воззвание к людям, чтобы обратились к христианству, и предисловие Ивана Михайловича¹. Предисловие хорошее, незаслуженно хвалит меня, а статья Малеванного, как у необразованных людей, содержит такое, над чем можно посмеяться, а сочувствующий человек находит хорошим. Трегубов пишет, что Малеванный учит тому самому, что Толстой, только его за это сажают в сумасшедший дом. Малеванный просидел 15 лет! Я научился тому, что̀ знаю, от народа, Сютаева; а от всего синедриона профессоров — ничему.

Приехал М. П. Новиков. Спрашивает у Л. Н. совета: отец и братья желают его вытурить и не дать части, какая ему принадлежит. Он работает на всех, кормит жену брата, а тот не дает принадлежащей ему части. Что ему делать? На избу в семь аршин нужно 300 р. Идти ли в лакеи? Л. Н. ему посоветовал примириться.

Обращаясь ко мне, Л. Н. сказал:

— Говорят, есть разные сословия: врачи, учителя, крестьяне. А я говорю: есть только одно сословие — крестьянское, а другие — врачи, учителя — постольку, поскольку крестьянскому сословию нужны. — Обращаясь к Новикову:

— Вы свободно проживете так век, а то идти делать — и весь век делать — ненавистную, такую, которую не одобряете, работу.

Новиков, читавший за три часа до прихода Л. Н. «Конец века», а в нем о русском народе как о чем-то добром, упрекал Л. Н., что идеализирует русский народ. Если бы он (Новиков) был богом, он бы заморил всех. Это завистники, смотрят, как бы другого угнести и стать на его место, пьяницы, теперь суются в стражники. А бабы-крестьянки — нет между ними ни одной хорошей.

Л. Н.: То самое между императрицами. (Смех.) А насчет крестьян — вы из-за деревьев леса не видите. Из-за пороков их не видите Сютаева, Малеванного. Ведь как трудна их жизнь! Вы теперь говорили, что вы, если вас выделят, останетесь как бы выброшенным — тесно стало, сгибают спину, заискивают. Да, как крестьян портят и закабалением земли, и податями, и водкой. А бабы — подчинение их мужьям домостроевское кончилось, а равенства нет. Они в презрении, будто бы в подчинении, а они властвуют. Сегодня говорил с телятинским мужиком, пришла его баба: «Что он понимает, он у меня такой глупый», — и подобные примеры.

Новиков признал, что бабы ведут верх в крестьянских семьях. Новиков спрашивал Л. Н. о Ренане.

Л. Н.: Время Ренана прошло. Он сорок лет тому назад был в ходу.

Я: Это был гипноз. Читали его люди, которым до серьезных книг дела не было.

Л. Н.: Да, гипноз, мода. Ренан сочувственно, с любовью относился к Христу, а Штраус с озлоблением относился к Христу, отрицает Христа.

Л. Н. поговорил сначала с Новиковым на веранде с 7 до 8, потом внизу в бывшей библиотеке.

Вечер. Приехал Андрей Львович из Петербурга. Л. Н. простился с Новиковым.

Андрей Львович рассказывал про петербургские события. Главное, подробно про покушение и борьбу полиции с революционерами, об открытии

- 126 -

Думы, о Лаунице и других, об императоре. Теперь намечены на убийство великий князь Николай Николаевич, потом Лауниц.

За чаем Андрей Львович предложил прочесть вслух из принесенных им «Русских ведомостей» об открытии Государственного совета и Думы².

Л. Н.: Коли все хотят, читай.

Андрей Львович читал. На тронную речь государя Л. Н. сказал: «Трудно слушать». На речи Фриша и Петрункевича сказал то же самое: «Однако трудно слушать». Выразил удивление, что царь полез на трон: «Как это он мог туда сесть!» Повторил: «Однако трудно слушать». Андрей Львович читал предложение Петрункевича об амнистии.

29 апреля. Л. Н. получил письмо из села Патровки, Бузулукского уезда, Самарской губернии от И. Белоусова, что Андрей Кудрин, один из наших братьев, «был взят земными властями за отказ от военной службы» и отправлен в Тулу. Просит посетить его и написать о нем¹.

Л. Н.: Он будет из молокан. Там живут молокане, и среди них есть движение от формы к христианству.

Я ездил в Тулу отыскать Кудрина. В Туле встретил М. В. Булыгина, пошли вместе в канцелярию воинского начальства. С готовностью отнеслись к поискам, но Кудрина в Туле не оказалось.

В Туле в земском книжном магазине «Круга чтения» нет! Появился с новыми рассказами Л. Н. полгода тому назад².

За обедом: Л. Н., Софья Андреевна, Татьяна Львовна, Александра Львовна, Андрей Львович, Юлия Ивановна. Александра Львовна говорила, что Дума ее интересует, и говорила о политике с Татьяной Львовной.

Л. Н.: Какое внушение производит печатное слово!

Татьяна Львовна: Видим здесь этих корреспондентов, какие они жалкие люди. А когда напишут, хоть как наврут, с этим считаются.

Л. Н.: Я перестал читать газеты, и интерес пропал. В мои года особенно видна вся эта лживость, а в сущности глупость, злоба, когда вижу причину.

Вечером за чаем Татьяна Львовна собиралась сокслетовские бутылки мыть, молоком наполнить и ложиться спать.

— Как хочется спать и как скоро засыпаю!

Л. Н.: Я боюсь — не боюсь, а не желаю — смерти из-за этого приятного состояния, когда вечер, ложишься спать, ничего не болит, мысли хорошие.

Софья Андреевна: Для меня это самая тяжелая минута, скучно.

Л. Н.: Мы с Душаном Петровичем, чем старше становимся, тем лучше живется, тем больше сознаешь. Вы, Душан Петрович, не заметите, как год за годом пройдут и сразу почувствуете себя стариком. На моем веку русский народ из молодого стал старым. В моем детстве народ ходил в домотканой одежде, петушки на спинах; когда привозили большую бочку с водой из Груманта, около нее сходилась дворня, там было место свидания; мать ходила к нижнему пруду смотреть на большую дорогу, шли коляски, волами тянутые возы, а теперь — Государственная дума.

Зашла речь о М. В. Булыгине, с которым я вчера ходил насчет Кудрина. Юлия Ивановна восхищалась им. Л. Н. удивлялся его правдивости:

— Он такие вещи о себе станет рассказывать, что никто не рассказывает. Добрые люди не знают о своей доброте, правдивые — о своей правдивости, скромные — о своей скромности.

Говорили о ранней и необыкновенно теплой весне, хвалили, как цветут яблони, сирень. Л. Н. позвал нас к себе на балкон слушать соловьев. Не переставая поют пять-шесть.

Софья Андреевна: Слышат они друг друга?

Л. Н.: Слышат, и они возбуждают друг друга.

- 127 -

30 апреля. Приехал Сергей Львович. У Л. Н. был пьяненький мужичок, будто бы сосланный из Петербурга. Поговорив с ним, Л. Н. послал ему несколько гривенников и книжечек посредниковского издания.

За обедом Сергей Львович вспоминал, что утром приедет Сережа Сергеевич с Miss Gentsch из Ялты.

Сергей Львович рассказывал о картежничестве, что, чтобы выигрывать, надо уметь хорошо играть, к тому нужна практика. Говорил, что в Москве много картежных клубов, и в частных домах рулетки, а в Петербурге еще больше.

Л. Н.: Следовало бы запретить.

Софья Андреевна: Как? В частных домах?

Л. Н.: Отчего же нет?

Разговор о велосипедах, о ранней весне. С 1784 г. (?) не было-де такой.

Сергей Львович рассказал о князе Долгорукове, который хотел быть болгарским князем, и был бы им, если бы его поддержало русское посольство.

Вечером Л. Н. поощрял Сергея Львовича играть на фортепьяно. Мне казалось, не хотел, чтобы речь зашла про Думу, про политику.

Сергей Львович сыграл две вещи Грига. Л. Н. о первой: «Это не музыка, а какое-то изображение поэтическое». О второй: «Это прекрасное». — Потом Сергей Львович играл из «XX века» Глазунова композицию «Деятелям думы». О ней Л. Н.: «Нет музыкального вдохновения»¹.

Л. Н. взял в библиотеке Некрасова. Потом заговорил о нем:

— Невозможно его читать!

Софья Андреевна: А раньше как его читали!

Л. Н.: Как он подгоняет рифмы и мотивы!

1 мая. Пополудни был молодой рабочий из Тулы, старообрядец. Л. Н. поговорил с ним от 3 до 3.30. Жаловался, что ему тягостно жить с дядей, старообрядческим наставником, и молиться по четыре часа в сутки. Желает уехать в Сибирь или в колонию. Л. Н. ему советовал ужиться. О колонии обещал списаться и написать ему. Спросил Л. Н-ча:

— Правда ли, что говорят товарищи: что, чтобы жить по-вашему, надо быть глубоко разумным, а это мало кому дано, а массе доступно устроиться социалистически, что не требует глубокого разума.

Л. Н.: Разум дает понимание жизни — с ним человек родится. Ум — как сделать машину.

Л. Н. пошел на обычную прогулку, но просил на полдороге встретить его (собственно, на половине круга). Л. Н., гуляя, делает обыкновенно круг: идет одной дорогой, вернется другой. Этот раз пошел через сад, поле, лес на Черту, потом вдоль Воронки, возле Кудеярова колодца к большому мосту на шоссе. Сюда поручил выехать на шарабане. Вернулись по шоссе (потом большаком). Круг в восемь-девять верст. Л. Н. радовался на цветы: горчишник, незабудку, лютик.

— В этой лощине были белые тюльпаны, их нет. Должно быть, они вывелись.

— Думал о Думе, — говорил мне Л. Н., — чем это разрешится. Скорее всего, свержением Романовых и провозглашением республики. Молодой рабочий из Тулы говорил мне две недели тому назад, что была сходка в Засеке (в лесу). Государственная дума — мало, хотят осуществления социализма. Одни будут хотеть социалистическую, другие — государственную республику, будет резня. У меня нет никакого предположения, желания, воображения о будущем. Но из вероятнейших — предположение, что будет наполеоновская диктатура Куропаткина или кого... Давайте я поправлю, — Л. Н. натягивал вожжи и крутил их в руках.

В 7 вечера пришли Лебрен с Наживиным. Была речь о ранней весне, засухе. В 8 вечера приехали из Тулы Сергей и Илья Львовичи. Разговоры

- 128 -

на политические темы. Спор Л. Н. с Ильей Львовичем был острым, говорил мне Андрей Львович. Меня не было. Потом с Сергеем Львовичем о Генри Джордже. Сергей Львович, которому освобождения земли по способу Генри Джорджа мало, требует и обобществления капитала; Л. Н. доказывал, что это освобождение земли — первый шаг, после которого нельзя остановиться, что Думе надо установить одинаковое отношение к земле всех людей. Таковое — рента Генри Джорджа.

— Если знаете другое — милости прошу, — сказал Л. Н.

Наживин: Но Дума, кадетская партия, о Генри Джордже слышать не хочет. Я послал в «Русские ведомости» заметку о том, что «Public» собирает фонд для издания «Великого греха» в миллион экземпляров. Не поместили¹.

Л. Н.: Что они делают! Теперь во втором или первом номере «Голоса» напечатано, что если Дума не даст крестьянам земли, будет такая революция, такое зарево, какой свет не видал². Видели вы газету Хирьякова? — спросил Л. Н. — Такая либеральная, не отличается от других, тон озлобленный.

Наживин: Когда в Петербурге издается, трудно быть мирному тону.

Л. Н.: Думал, будет примиряющей обе стороны, а в ней повальное осуждение правительства. А это плохо. (Есть поступки правительства омерзительные.) В английской газете читал речь Рузвельта. Верно говорит, что повальное осуждение действий правительства портит деятельность правительства³.

Разговор шел о том, что теперь кадетов от террористов нельзя размежевать. О страшной силе газет, внушении с их стороны; что либеральные политические дела первые, самые важные, о подавленности, несмелости людей не этих мнений. Наживин говорил Л. Н., что он должен именно теперь поднять голос.

Л. Н.: Комариный писк! Мой голос не будет слышен. Трепет перед либералами есть и у Черткова. Я ему писал об этом, ему это — awe*. Я освободился от него⁴. Царя можно ругать, но... Петрункевича нельзя. Шаховского, Долгорукова...

Наживин: Их можно. «К рабочему народу» очень читают, и действует.

Л. Н.: Это написано шутливым тоном, а в «К правительству, революционерам, народу» сказано — не участвовать во всем этом.

В разговоре о капитале Л. Н. произнес:

— В «Public» читал конец речи, что богатство надо различать. Есть нажитое трудом, справедливо, а есть — плутовством. Мысль верна. Но кто их там разберет! Малые <состояния> можно так нажить, миллионные — нельзя. Само состояние богатого безнравственно.

2 мая. Утром Л. Н. сказал мне:

— Печень болит, от этого зол и делаюсь. Стараюсь держаться.

На предложение полежать и диктовать Л. Н. сказал:

— Заниматься сейчас не буду, не могу. Буду читать.

Не выходил пополудни. В 4 часа я зашел к нему в кабинет. Читал Le Bon «La psychologie du socialisme». Книга эта ему нравится.

Л. Н.: Давно не было таких болей. Как вздохну, так заколет. Наощупь не болит. (Причина вчерашних споров с Ильей и Сергеем Львовичами — печень и утомительные, слишком продолжительные разговоры с 6 вечера до 11.30 ночи беспрестанно.)

Ради Л. Н. обедали в столовой, а не на веранде. Вечером холод — плюс 7°. Л. Н. пришел за чаем, но не разговаривал. Взял чашку с собой.

- 129 -

РАССКАЗЫ ТОЛСТОГО В ИЗДАНИЯХ «ПОСРЕДНИКА» (МОСКВА, 1900-е ГОДЫ)

Обложки (монтаж)

3 мая. Л. Н. бледный и немножко желтый. В 4 часа пополудни ходил с собаками недалеко гулять. После обеда тоже. С почтой получил книгу: Haig. «Uric Acid. An Epitome of the Subject»¹.

Л. Н. заговорил о Хэйге, что он вегетарианец, враг яиц и стручковых: бобов, чечевицы. Свои основные положения он строит на научных и нравственных доводах.

— Я говорил о нем Щуровскому, — сказал Л. Н., — он его утверждениям придавал мало значения. Я на себе нахожу подтверждение их.

Сергей Львович предложил Л. Н. некоторые книги о сектантах и раскольниках. В разговоре о них Л. Н. вспомянул каких-то двух братьев, поселившихся при Петре в Олонецкой губернии, разбогатевших, подкупавших в Петербурге (чиновников), шедших на компромисс. Потом из их общины выделились «странники», вполне рационалисты.

— Я много о сектантах нахожу у Соловьева, — говорил Л. Н. — Я в молодости имел отвращение к истории, теперь же, чем старше, тем глубже роюсь в додревнейших и древнейших — допетровских временах. У Петра был Перри, англичанин. Описал приазовские степи. Азов одно время, до Петра, был русским, потом опять уступлен туркам. Перри служил 15 лет, не заплатили ему, чуть голову не срубили. Петр был суровый, бестолковый, пьяный. Как Перри приехал, поручил ему копать канал между Волгой и Доном, дал ему 30 тысяч рублей. Потом поручил ему копать Мариинскую водную систему².

4 мая. Пополудни, идучи с Сергеем Львовичем купаться на Воронку, встретили Л. Н. верхом без седла на рабочей лошади. Л. Н. усталый, встретил работника Александры Львовны с лошадью и сел на нее. Л. Н. третьего дня и сегодня не в духе с просителями и нищими. На вопрос, как себя чувствует, Л. Н. ответил, что так же, как было, нехорошо; думает, что серьезное. Боли в боку, аппетита нет... И сейчас, чтобы кончить разговор о здоровье, спросил о чем-то, а затем спросил, что за толстое письмо я получил.

- 130 -

— От Фельтена. «Единое на потребу» не берется издавать, наборщики отказываются; посоветовал «Донской речи» издать его.

Л. Н. не сказал ничего. Фельтен послал это письмо через Е. Д. Вагнер, бывшую учительницу у духоборов. Она только что отсидела три месяца в тюрьме по делу Крестьянского союза. Фельтен пишет о ней, что она уважает Л. Н., хотя, по-видимому, его сочинения мало читала.

Л. Н.: Это обыкновенное: уважают, но не читают. Читали письмо Михаила Сергеевича?¹ Попросите его у Тани. Передает мрачное впечатление, которое произвели на него Дума и прием у императора. Это вместе с убийствами (Гапона и рабочим вице-адмирала К. П. Кузмича²) на меня произвело сильное действие.

С тем Л. Н. ушел с веранды наверх в свой кабинет.

Вечером Л. Н. гулял по шоссе с пчеловодом М. В. Дагаевым. Приехал оттуда на шарабане. Сказал, что старость чувствуется, когда трудно на лошадь садиться. Сегодня первый раз почувствовал это: тяжело подымал ногу и заметил, как просто и приятно без напряжения везтись (в экипаже): не устаешь, передвигаешься быстро.

Вечер. К чаю Л. Н. пришел на короткое время. Были Сергей Львович, Татьяна Львовна, Юлия Ивановна, miss Gentsch. Андрей Львович уехал в Чифировку, Софья Андреевна с Александрой Львовной — в Тулу на концерт.

Сергей Львович из-за засухи опасается голода. Ржи совсем плохи.

Я заметил, что в атласе России 1800 г. есть много озер, которых теперь уже нет. В поле яснополянском есть название Озерки, которых уже нет.

Л. Н. сказал, что он охотился на бекасов в болотах, которые уже высохли. Сергей Львович рассказал то же про Никольское, где на карте озерки, там их уже нет. Нужно заводить пруды, водоемы для снежной воды.

Л. Н. говорил о том, что в старину было больше роскоши и искусного изящества, чем теперь, только не было так распространено. Приводил примеры: бриллиантами обшитые одежды, кареты в десять тысяч рублей (Павел Петрович запретил их ввоз из-за границы), шестерни лошадей, ефрейторы и т. д.

Сергей Львович просматривал книгу Boyer «Langue russe»³ и похваливал. Я сказал Л. Н., что Буайе взял в свою книгу 60 страниц рассказов из его «Книг для чтения» и констатирует, что в них не менее 2700—3000 разных слов. А во всем Шекспире, насколько помню, четыре <!> тысячи⁴ — а его язык считается богатым выражениями.

Л. Н.: Неужели 2700? Я старался коренной русский язык употреблять.

Сергей Львович пожалел, что нет «Кавказского пленника» в книге Буайе. Татьяна Львовна говорила про Горбуновых, что решили детей учить в Германии, т. к. тут нельзя: школы закрыты, и мальчики будут терроризированы коллегами, принуждены стать революционерами.

Л. Н.: Это временно, не могут так остаться закрытыми.

Л. Н. сегодня, да и вчера и третьего дня, был неразговорчив. Скоро взял чашку чаю с собой — ушел к себе. Заметно похудел и как бы осунулся.

5 мая. Теплый весенний день. Л. Н., кажется, много работал¹ — по крайней мере, Александра Львовна много переписывала. Л. Н., пришедши к обеду, — я не встал ему навстречу — сам пришел ко мне поздороваться за руку. Как мне неловко, стыдно стало! У Толстых обычай утром и днем, когда впервые видятся, здороваться, и вечером, когда расходятся спать, прощаться. Дети с родителями и между собой целуются, также и с близкими родственниками, и женщины с подругами. Постоянно живущим у них и гостям пожимают руки.

- 131 -

Л. Н. дал мне письмо А. М. Хирьякова², в котором тот извиняется за революционный тон «Голоса», где в первом и втором номерах появилась статья П. И. Бирюкова «Л. Н. Толстой и 1 марта». Пишет, что он не в состоянии добиться у сотрудников иного тона; что надо быть начальством требовательным, а он к этому не приспособлен. Л. Н. поручил ответить Хирьякову, что он, видя его газету («Голос» от 1 и 2 мая), действительно, пожалел, что не дал статью в «Былое». Но что ему приятно было видеть, что он (Хирьяков) сам это чувствует. Еще у Л. Н. отлегло от сердца потому, что он посылал письмо не прямо в редакцию.

К обеду приехала М. А. Шмидт. Л. Н. принес мне в подарок полотняную шляпу с широкими полями, сшитую ему Татьяной Львовной. Л. Н. носил ее в Крыму и снят в ней с Чеховым на балконе в Гаспре.

Вечером сидел на балконе, потом гулял по саду и садился. Потом посидел на нижнем балконе, в 10 часов пришел к чаю. Сергей Львович играл Шопена и других. Сергей Львович спросил отца, читал ли в «Современности» за апрель описание врачом казни китайцев в Маньчжурии³.

Л. Н.: Я начал читать, но показалось ужасным, бросил не дочитав. «Хоа» — оцепенение, происходит и в нас, когда читаешь описание этой казни, кажется ужасно, и все-таки дочитаешь.

Мария Александровна заговорила о Думе. Л. Н. достал полученный сегодня номер «Нового времени» от 3 мая и прочел вслух в статье А. Суворина цитату из Кропоткина о недостатках избирательной системы: как кандидаты льстят толпе и покупают голоса⁴. Потом взял газету к себе:

— Может быть, мне будет нужна.

Мария Александровна заговорила об ужасах в Петербурге, что император после приема членов Думы плакал.

Л. Н.: Он просто напуган. Около него люди, как Андрюша, то есть консерваторы, которые видят все черно.

Мария Александровна спросила Л. Н., почему не издает статью «К правительству, революционерам, народу». Надо обличать революционеров. Л. Н. ответил ей, что говорить — серебро, молчать — золото. Что промолчать — и станет ненужным твой голос, само изменится.

Л. Н. хотел налить себе чаю и стеснялся из деликатности ко мне. Я ему третьего дня на диетном листке не рекомендовал чая. Налил себе, извиняясь, очень слабого и ушел к себе в кабинет.

6 мая. Утром приехал А. Б. Гольденвейзер. За обедом Л. Н. спросил меня, читал ли я письмо Хирьякова.

— Он одинаково чувствует с Михаилом Александровичем Стаховичем. Михаил Сергеевич пишет, что Михаил Александрович сказал ему, выходя из Думы, что ему стыдно¹. А Хирьяков пишет, что сильнейшее чувство у него за свою газету, когда видит, что кто-то покупает ее: стыдно, стыдно. Я ему ответил, что если бы я знал, что его газета будет такая революционная, не отдал бы в нее свое письмо к Александру III. Он мне писал, что хочет издавать газету умиротворяющую, религиозную, христианскую, а издает точь-в-точь «XX век». Не может устояться — давление со всех сторон.

Гольденвейзер: Это такой гипноз, как был дрейфусовский.

После обеда приехали М. С. Сухотин, И. И. Горбунов и три врача: Никитин, Беркенгейм, Бутурлин. Михаил Сергеевич рассказывал про Думу. Торги. Депутатам-крестьянам избиратели сказали: «Если нам не достанете земли, убьем вас, а если ее дадите евреям скупать, тоже вас убьем». А кадеты не хотят иначе добиваться крестьянам земли, только если депутаты-крестьяне дадут свободу покупать землю и евреям. Они, крестьяне, уже отголосовали: 106 — против, 6 — за равенство прав.

- 132 -

А. С. Бутурлин, И. И. Горбунов с Л. Н. спорили, утверждая, что Дума — выразитель народа (так она сама себя зовет в ответе кадетов на тронную речь). Л. Н. говорил, что там не народ, а 300—400 людей, которых там заразят духовным сифилисом и что они уже сильно заражаются этим сифилисом.

Бутурлин: Но это ведь представители крестьян! Ведь нарочно делали выборные законы такие, чтобы больше консерваторов выбирали. Если же выбирали свободомыслящих...

Л. Н.: Выбирали тех самых, которые уже начали загнивать, которые наполовину уже сгнили. Народ — тот, который делает эти платья, полы, хлеб, все то, чем мы пользуемся, и которому некогда заниматься этими глупостями; а этот народ они душат. Тут никаких представителей народа нет.

Михаил Сергеевич сказал, как его случайно выбрали.

Л. Н.: Тут (в выборах депутатов крестьянских) — ряд случайностей и ряд интриг, которые не имеют ничего общего с народом.

Горбунов защищал депутатов. Л. Н. назвал их фарисеями.

Л. Н.: Это желание устраивать жизнь других — за это берутся особенно такие, которые не умеют устроить своей жизни. Фарисейство, а общее увлечение политикой — гипноз эпидемический.

Михаил Сергеевич изображал Думу: соседа-татарина, который на каждую сильную фразу аплодирует; кадетов-торгашей, которые насильно удерживают стариков-крестьян, желающих садиться вправо, стращая их, что им не дадут земли.

Гольденвейзер уехал. Л. Н. с 7.15 до 12.15 постоянно был с гостями, гулял с ними по саду, на крыльце слушал представление Михаила Сергеевича, беседовал, спорил.

За чаем Бутурлин говорил:

— Я должен сознаться откровенно, что я одобряю убийства политические. Если убивают знакомого — жалею, но одобряю.

Л. Н. поглядел на него сбоку и как будто вздрогнул. Бутурлин рассказывал про сына, приехавшего из Колымска. Тот рассказывал об одном политическом ссыльном в Колымске, который единственный после 17 октября там остался. Он там, под Полярным кругом, вырастил ячмень и овощи. Суслики у него поедали плоды, он их лопатой отгонял, но не убивал. Они это поняли и бросались на него. А такой человек, который сусликов не убивает, вегетарианец, сослан за вооруженное сопротивление власти! Действительно что-то такое, оборона в квартире была.

Иван Иванович рассказал про книгу доктора Картамышева². Живет под Москвой и годы делает опыты с пересаживанием, выращиванием хлебов — и замечательные результаты. Издал научную книгу о своих опытах. Принес несколько экземпляров в книжный магазин «Посредника», но потом пришел просить барышню, чтобы их крестьянам не продавали, т. к. «Московские ведомости» по поводу его опытов написали, что крестьянам больше земли не нужно, а нужно им так растить хлеба, как он указывает.

Л. Н.: Получил телеграмму от жены Моода. Желает в среду приехать на несколько часов.

Софья Андреевна: Ты ее пригласил? Но сиди ты с нею, это не мой гость, а твой.

Л. Н. рассказал о ней и ее муже, как они точно и основательно переводят его сочинения. К «Севастопольским рассказам» приложили план Севастополя, указатели, оглавление. В статье «Об искусстве» французские стихи Бодлера перевела по-английски в стихах.

Бутурлин похвалил. Любит, умеет оценить такие книги. Потом Бутурлин рассказал, какие тяжелые, глупые стихи — 50 страниц прочел! —

- 133 -

перевод с польского; читал в книжках «Знания», где печатается Горький. Там же прочел «Дети солнца». Очень не нравятся ему³.

Л. Н.: Самомнение у него. Мировоззрения (нового, религиозно-нравственного) у него нет. Сочинить его нельзя, а он думал, что его можно сочинить. И у милого Тургенева никакого мировоззрения не было; он описывал, что́ есть. Он просто откликался.

Бутурлин: В Америке не повезло ему (Горькому), жаль его.

Л. Н. спросил, почему Горький выдавал Андрееву за свою жену?

Бутурлин: Он откровенно поступал. Если бы наняли отдельные комнаты, избежали бы (преследований).

Л. Н. движением головы выразил согласие с мнением Бутурлина и сказал:

— Жаль ее.

Л. Н.: Иван Михайлович просил меня написать предисловие к сочинению Малеванного, просидевшего 15 лет в доме умалишенных. Он убедительный, хороший учитель речью, но в писаниях его есть места, которые можно на смех поднять.

Л. Н. тут вспомнил Сютаева, что у него изречения глубокие, но доводы не по ним.

Бутурлин: И у Христа так, например: не клянись ни небом, ибо оно престол божий, ни землей, ибо она подножие ног его⁴. Почему же не клясться землей?

Л. Н.: Христос хорошо сделал, что не писал сочинений, что ученики из его слов выводили его учение.

Приходила сирота-девочка из Ясной с двумя билетами по рублю из мошеннической лавки башмачной, продавать их. Татьяна Львовна объяснила Л. Н., в чем дело: купит за рубль билет, на это получит двенадцать билетов; и если их продаст и принесет за них 12 рублей, то получит товару на 12 рублей. Кто купит у нее билет, опять их получит 12 и должен их продавать (?).

Л. Н.: За это в острог не сажают. — А потом добавил: — Это хуже Думы.

7 мая. Воскресенье. Л. Н. пришел в половине второго к нам под вязы («на крокет») и завтракал творогом с молоком. Разговаривали, сидели: М. С. Сухотин, А. С. Бутурлин, Сергей Львович, Татьяна Львовна, Юлия Ивановна.

Бутурлин сказал, что Кропоткин собирается приехать в Россию.

Л. Н.: Я бы желал его видеть. Читал его мало. И должен сказать, что «Fields, Factories and Workshops»¹ меня не интересовало и «Conquête du pain». Слишком узкое, экономическое. Пишет, что революция в Париже (Коммуна) не удалась потому, что привоз съестных припасов прекратился. Усовершенствованным земледелием два ближайших департамента могут прокормить Париж.

Бутурлин: А мне его «Записки» (революционера) не особенно интересны.

Разговор о Кропоткине продолжался, у меня не записан.

Л. Н. сказал о своем предисловии к статье Хомякова «Самодержавие»², что он его переработал и упоминание о самодержавии выкинул. Остались одни мысли о власти, которые вызвала статья.

Л. Н. любит дарить Евангелие (синодальное) вместе с «Как читать Евангелие» (издание Чертковых, а не издание Фельтена, где оно в одной тетради напечатано вместе с «Ответом Синоду»)³. Не любит внушать свои взгляды.

Л. Н. говорил, что получил письмо от крестьянина К. Н. Похвалова из Кириллова, Новгородской губернии — о религии⁴. Очень хорошее письмо.

— Это тип крестьянина, который еще есть, — сказал Л. Н.

- 134 -

Л. Н. сегодня первый раз купался в Воронке, ходил шесть верст. После, за чаем на веранде, разговор о разном. Бутурлин спросил Л. Н., есть ли поэт, который бы просто, без лишних слов ради рифмы, выражал мысли. Л. Н. не смог ответить. Бутурлин назвал некоторых. Л. Н-ч Некрасова порицал, Шиллера похвалил некоторые вещи и Гете короткие стихотворения и введение к «Фаусту». О второй части «Фауста» сказал, что это чепуха, что не понимает ее, хотя он в тех летах, в которых Гете ее писал. Ему, в его старые годы, хочется все яснее и проще, а не мистически. Любит Беранже.

Л. Н. спросил, крепнет ли социализм или слабеет. Бутурлин, Никитин ответили — крепнет; Беркенгейм утверждал, напротив, что слабеет.

8 мая. Ночью приехала Н. М. Сухотина и утром М. С. Сухотин, днем пришел Лебрен. Никитин сегодня освидетельствовал Л. Н. Сегодня заметен цианоз губ и лица, приписывает рефлекторному влиянию печени, которая немного увеличена, особенно левая часть ее, на сердце.

Никитин в раздумье: оставаться ли ему в земстве или баллотироваться при Московском университете. Пишет диссертацию о тифе. Я ему предложил: не хочет ли вернуться врачом к Л. Н., сказав, что я охотно уступлю ему. Ответил, что пока не хочет, и спросил, не тяготит ли меня господская жизнь. Его тяготила. У него желание заниматься своим делом при больнице.

Л. Н. сегодня третий вечер гулял со всеми гостями и семьей. Главное лицо, с кем на этих прогулках разговаривал, был Бутурлин. Тема: современные общественные события, политическая борьба с правительством, и Л. Н. в этих беседах подал в форме ответов Бутурлину то, что в новейшей статье, над которой сейчас работает, написал¹. Как бы проверяя и перерабатывая их в споре с таким даровитым, убежденным, искренним человеком, как Бутурлин, Л. Н. творил в этих беседах, говорил убедительно, иногда горяча ими всех собеседников, не понимающих его или не разделяющих его взглядов, исключая разве Лебрена, который свободен от политических и общественных соображений. Эти беседы были одни из лучших, какие я слышал.

За чаем Бутурлин говорил про «Жизнь и труды Погодина», издаваемые Барсуковым на средства Шереметева и дошедшие до 20 тома², и сказал:

— Хоть Погодин неприятный, а Барсуков глупый, все-таки дело это очень замечательное, и рекомендую вам, Лев Николаевич, читать его.

Л. Н. сказал, что он рад его прочитать*.

Бутурлин: Интересны письма Герцена, споры его со славянофилами в 1841, 1844, 1859—61—62 годах. Погодин оставил свой дневник в десятках томов, все письма, которые получал от друзей, оставил в переплетах. Конца этому делу не будет. А дневник Пирогова, Лев Николаевич, знаете? Он его начал писать стариком в 1881 году. Говорит, что человек — «орган божий». Он был против вивисекции. Цитирует какого-то немецкого врача XVIII века, впавшего в меланхолию, который приписывает эту свою болезнь укорам совести за то, что он мучил животных.

— Это ужасно — вивисекция, но нельзя без нее, — закончил Бутурлин.

Л. Н.: Пирогова части (дневника) читал³. Я его знал. В Севастополе он читал лекции по анатомии врачам. Долгорукий — один из 300 назначенных Николаем Павловичем изучать медицину — облокотился на мышку трупа, чтобы меня удивить. Пирогов — умное лицо — секцировал** труп и показывал операцию, которую врачам приходилось делать. Пирогов

- 135 -

много доброго сделал. — Л. Н. говорил о Пирогове с симпатией и уважением.

Бутурлин вспомнил: где-то есть письмо Петра Андреевича Толстого о том, как поймали Алексея. Это и как Екатерина II поймала княжну Тараканову (жила в Италии, Алексей Орлов женился на ней, подставной священник повенчал, привез в Россию) показывают, что мы менее безнравственны, чем тогда были. Когда болгарские офицеры плыли с пойманным Баттенбергом на пароходе по Дунаю, спросили телеграфически Александра III: «Что́, если бы Баттенберг нечаянно утонул?» Александр ответил, что этого не смеет допустить. Хоть Баттенберг был ему врагом⁴.

Л. Н. знал письмо П. А. Толстого к Петру⁵.

Зашла речь о романе Мережковского из времен Петра.

Л. Н.: Я читал конец. Мережковский не художник.

Дальше говорил о нем, что некоторые события описывает по источникам художественно, а потом рассказывает от себя как историк — не выдерживает художественного тона. Он очень умный и образованный, но не художник. В первом томе трилогии, в «Юлиане Отступнике», описывает борьбу язычника и не знает христианства, уравнивает его с православием, католичеством.

Бутурлин: И странные названия дает своим сочинениям. За границей его читают, переводят по-французски. В сочинении «Толстой и Достоевский» вас критикует⁶.

Л. Н. заметил что-то, из чего видно было, что знает это сочинение, но не досадует на него и не приходит ему на ум нападать на него. Дальше Л. Н. сказал, что жена Мережковского, Гиппиус, скорее художница; читал ее рассказ (Л. Н. назвал его, но я не запомнил какой) — «художественный».

Бутурлин говорил об Артемьеве, редакторе, историке, у которого рассуждения плохи, но много фактов⁷.

Л. Н.: Я говорю об Артемьеве, что он кран: повернешь — и текут и горячая и холодная вода, и... и... и...

Перед отъездом Бутурлин сказал Софье Андреевне, что благодарит и что еще раз приедет, потому что Л. Н. ему позволил, пригласив его приехать еще раз перед отъездом в Углич, куда он ездит на лето. Кроме Бутурлина, Л. Н. ни с Лебреном, ни с кем не говорил. Уже устал. Третий вечер постоянные разговоры с одними и теми же гостями. А, может быть, его удручает (наверное, узнал про него) вечернее происшествие: Андрей Львович велел арестовать трех прохожих, которые вели себя подозрительно, подстрекали мужиков поджечь усадьбу.

9 мая. В сегодняшней газете программа Конституционно-демократической партии по земельному вопросу, или, как они, кадеты, его называют, по аграрному вопросу¹. Михаил Сергеевич стал излагать ее. Она состоит в отчуждении кабинетных, казенных, монастырских, церковных земель — безвозмездно; частновладельческих по усмотрению комитетов с вознаграждением от казны.

Л. Н. получил книгу от Александра Пе́тровича: «Wahrheit und Trug im Sozialismus».

Л. Н.: Видна начитанность, эрудиция, но даже слишком много ее. Не проверяет факты; утверждает, что всех на жалованье живущих людей на земле два процента. Это мало, скорее четыре процента. О социализме пишет верно, что он в стремлении людей к благу, но что политико-экономическая сторона социализма — ничтожная часть его, а учение Будды, Конфуция, пророков, Христа, есть социализм. Он сам анархист, хороший анархист. К концу восхваляет меня... (Л. Н. это не нравится, и потому велел остановить отсылку письма автору, в котором благодарил и похвалил книжку)².

- 136 -

10 мая. Утром вернулись из-за границы Оболенские. В 7 вечера приехала госпожа Моод с сестрой, мисс Шанкс. Оболенские веселы. Мария Львовна похудела. Подагра у нее стала слабее. Николай Леонидович хвалил чистоту германских городов и осуждал нечистоту романских городов.

Сегодня были у Л. Н. две бабы из Мясоедова. Их мужья погибли на броненосце «Александр III». Были три-четыре бабы ламинцовские, просили хлопотать за мужей и сыновей в тюрьмах. Был паломник, идущий в Иерусалим.

За обедом Л. Н. разговаривал с Оболенскими. Николай Леонидович рассказывал о заграничных евреях, как они интересуются событиями в России и какие пошлые анекдоты циркулируют у них насчет правительства.

Л. Н.: Россия дорого расплачивается за свои грехи, за черту оседлости.

Оболенские привезли книги Валишевского, те, которых у Л. Н. нет.

Л. Н.: Валишевский немногими штрихами живо передает главное, характерное. Соловьев, наоборот, заваливает материалом.

С госпожой Моод Л. Н. был очень учтив, внимателен, мил. Спросил ее о Петавеле и сказал: из его книги видно, что его отношение к христианству неопределенное, наполовину христианское, наполовину церковное. Петавел просит, чтобы Л. Н. рекомендовал его книгу «Христианство и прогресс» на английском языке.

Л. Н. привел английских дам в залу, где Софья Андреевна писала за круглым столом, и подвел их к ней. Софья Андреевна сначала делала вид, что не замечает их, потом, не вставая, подала им руку и опять продолжала писать.

Вечером Л. Н. уговаривал Михаила Сергеевича, чтобы в Думе проронил слово, что убийства оправдывать нельзя. Михаил Сергеевич трусит и говорит, что это не произведет никакого впечатления.

Л. Н.: Эта Дума в истории не оставит впечатления, потому что она не выразитель воли народа.

Много комаров на крокете и на веранде; они невыносимы. Но я никогда не видал, чтобы Л. Н. отмахивался от них или убивал. Недавно говорил про муху, которая залезла в какую-то сетку в его комнате, что думал: надо ее освободить, забывал, и сегодня увидел, что она «умерла». Л. Н. старается жить по воззрению — all life is one*.

11 мая. Л. Н. пришел к завтраку в сандалиях. Пересматривал иллюстрированное приложение к «Новому времени», потом пошел в библиотеку на втором этаже, где теперь по утрам работает. Дал мне письма для ответа и посылок книг и сказал:

— Читал в корректуре Хельчицкого; как хорошо! Удивительно, что так мало известен¹.

Уехали в Петербург: Михаил Сергеевич — утром, Сергей Львович — пополудни; Оболенские — в Пирогово; Наталия и Сергей Сухотины — в Кочеты. Приехали: Лев Львович с семьей на все лето. С Сережей Сергеевичем ходил купаться. Пришел Л. Н., поплавал недолго, потом пошел вниз по Воронке и кругом домой. Разговор о детях.

Л. Н.: Как трудно новые существа происходят! Апельсиновые зерна выпускают корешки вниз, потом пробивают верхний слой земли, потом становятся прямо.

После обеда я остался с Л. Н. один. Л. Н. о Сереже Сергеевиче:

— Странный у него язык, литературный («Я согласен»).

- 137 -

ТОЛСТОЙ СРЕДИ РОДНЫХ И БЛИЗКИХ

Стоят: Толстой, Ю. И. Игумнова, Т. Л. Сухотина, С. Л. Толстой и М. Гентш; сидят: няня с Таней Сухотиной на руках, С. А. Толстая и Сережа Толстой

Ясная Поляна, май 1906 г.

Фотография П. А. Сергеенко

Л. Н. спросил про Хэйга, что нового в его новой книге, есть ли где резюме и сказал:

— Я перестану пить чай и кофе. — Вспомнил какого-то француза: его утверждение, что кофе дает иллюзию энергии. Правда, человек, выпивший кофе, пишет, пишет, может много быстро сочинять, а все ни к чему.

Л. Н.: В......* читал хорошую статью — как в «Crank», только там не окончена и не так ясна, — о том, что, когда не будет монополии земли, тогда капитал получит соответствующее значение, будет служить обработке земли.

За чаем Лев Львович рассказывал про Думу — берут верх социал-демократы и социалисты-революционеры над кадетской партией. Гучков выразился о Думе: социалисты-революционеры и социал-демократы хотят крестьянам всю землю, рабочим — все фабрики.

Л. Н.: Теперешняя Дума — комическая, первая сцена из пятиактовой драмы. Крестьян успели раздражить, то есть верхние слои крестьян. Сегодня был старик; начал: «Земли мало», и так далее, общие речи.

Вечер был приятный, как бы торжественный. Софья Андреевна была очень рада приезду Льва Львовича с семьей. Дора Федоровна была спокойная, довольна приготовленным помещением (Кузминский дом). Татьяна Львовна поговорила с Дорой Федоровной о детях. Л. Н. старается быть еще более приветливым — может быть, потому, что в прошлую Пасху не отнеслись мягко к Льву Львовичу после его писем за войну. Лев Львович перебивал отца, говорил громко в то время, когда Л. Н. говорил с

- 138 -

другими. Софья Андреевна позвала меня в другую комнату и просила, чтобы я ходил с Л. Н. купаться, чтобы узнавал, куда идет гулять. Это ее кошмар, представляет себе, что Л. Н. может где-нибудь в глуши упасть. Софья Андреевна уезжает в Москву. Л. Н., простившись, ушел, а потом нарочно вернулся:

— Душан Петрович, я с вами не простился.

После разговора о Хэйге Л. Н. и я перестали пить чай.

12 мая. С 9 до 5 в амбулатории.

Был Вильям Инглиш из штата Нью-Йорк с двумя сестрами Струнскими, рекомендовал их Горбунов¹. Все к ним отнеслись внимательно, водили их по окрестностям и т. д.

У Л. Н. был погорелый, здоровенный мужик из Тамбовской губернии. Л. Н. сказал ему:

— Почему не работаете? Ведь вы в день больше выработаете, чем то, что я вам дал.

Он ответил:

— Раньше работал, а когда земля будет, опять буду работать; долго ждали, теперь уж скоро будет.

Александра Львовна была в Туле. Вернувшись, рассказала новости из газет. Амнистия провинившимся до 17 октября...²

Л. Н. пополудни шел на Воронку — задумавшись, ударился о сук до крови; возвратился домой, обмылся и опять пошел гулять.

Вечером говорили об Инглише. Л. Н. сказал, что он ему приятен, потому что он друг Hunter. Инглиш — жених старшей сестры Струнской, которая сама писательница и привезла свою книгу о любви³.

— Мне было приятно, — сказал Л. Н., — что хотел сам рассказать про ее книгу, но дал ей рассказывать и слушал ее.

Татьяна Львовна посмеивалась над Марией Александровной, припоминая ей, как она была влюблена в врача.

Мария Александровна не вспомнила, хотя старалась. Удивлялись ей. Тогда Л. Н. сказал:

— Вы, молодые, охваченные любовью, и Юлия Ивановна и Душан Петрович. Только мы двое старики. Я бывал много раз влюблен, но могу сказать, что о любви никогда не вспоминаю. О дружбе, отношении к людям, об охоте, о работе живо думается — и особенно о работе — воспоминания очень живы, а о влюблении, любви, без всякого кривляния говорю, не вспоминаю. Должно быть, оно неважное дело. Как еду овсяным полем и русак выскочит, вспомню об охоте, и особенно о работе вспоминаю.

Утром уехали miss Gentsch, воспитательница Сережи Сергеевича, с ним же.

13 мая. В полдень приехал князь Тенишев. Рассказывал про выборы в Орловской губернии. Прошли семь крестьян и М. Стахович. М. Стахович говорил крестьянам: нельзя ли сделать так, чтобы от больших землевладений с десятины налогу бралось больше, чем с малых (прогрессивный поземельный налог). Тенишев назвал это переделкой Генри Джорджа и сказал, что Стахович этим склонил на свою сторону крестьян. Говорил о том, что Илья Львович приезжал в Брянск агитировать за партию кадетов.

Л. Н.: Должен сказать, что меня это совсем не интересует. Прогрессивная подать несправедлива.

Тенишев: В Австралии она есть.

Л. Н.: Нет, в Австралии ее нет. Я знаю это хорошо. То, что теперь делается, это комическое интермеццо в серьезной (грозной) драме, которая еще не началась.

Тенишев: А какая она будет, что произойдет?

- 139 -

Л. Н.: Если бы я ее знал, я бы не смотрел......*

Тенишев: Ведь теперь, после установления конституции, можно ожидать мира, работы. Так было в других странах.

Л. Н.: История не повторяется. Беда, <что> у них ничего нет своего, все по-западному.

Тенишев: Да ведь, может быть, мы настолько отстали, что у нас надо сперва то делать, что у них уже сделано.

Л. Н.: Нет, рост идет у всех народов. Как ребенок — один растет в первом, другой больше во втором году — так и отдельные народы. Наш в духовном росте опередил другие народы. Даже такой вопрос, как земельный, в котором им следовало бы идти впереди России, и в том они позади.

Тенишев сказал Л. Н., что он читал его статью¹.

Л. Н.: Жалею, что ее напечатал. Золотое слово — несказанное. Я читал анархические книги, которые теперь появились в России с пропусками: Кропоткина, Бакунина, Эльцбахера (пока четыре главы: Годвин, М. Штирнер, Бакунин, Прудон). Читаю эти брошюры анархистские², что̀ пропускают! Кропоткин пишет: «Строят памятники царям, а следовало бы строить их героям крестьянских восстаний».

Тенишев (за обедом): Какое впечатление производит на вас Дума?

Л. Н.: Комическое.

Л. Н. говорил Тенишеву, что, может быть, будет диктатура: вроде Буланже, Гамбетты.

Третьего дня Л. Н. на вопрос, что будет делать правительство, сказал:

— Нельзя предсказать. Оно мечется. Для шоферов автомобилей есть известные правила, когда встречают прохожих, куда объезжать, когда сдерживать ход и так далее. Когда же встречается старуха, никаких правил нет: она мечется непонятно куда, то в ту, то в иную сторону, так и русское правительство.

Л. Н. говорил, что он до взрослых лет думал по-французски. С теткой по-французски переписывался³.

14 мая. Приехали Е. В. Молоствова и Мария Александровна. 10-летний юбилей со дня свадьбы Льва Львовича. Погода обещает дождь. После речей о Думе, амнистии и т. д. Л. Н. заметил:

— Как странно: меня ни Дума, ни дождь не интересуют! Как должно быть, так будет.

Чрезвычайно интересный разговор Л. Н. с Молоствовой, Лебреном, Тенишевым. Присутствовали: Юлия Ивановна, Мария Александровна и я. Андрей Львович, Александра Львовна, Анна Ильинична не слушали.

Л. Н.: Паскаль говорил: чтобы забыть вопросы жизни, человек гоняется за зайцем. Дай ему четырех зайцев — ему не нужны, а нужно забытье. Дума — тоже заяц.

15 мая. Л. Н. здоров. Не завтракал, но за обедом много ел и простоквашу мечниковскую опять пил.

Лев Львович (отцу): Ты сохнешь, мало питаешься.

Л. Н.: Это старость, а сил у меня много, удивляюсь. Сегодня проехал (верхом) верст 30, теперь ходил к поручику в питомник, там сидел.

Это любимое место Л. Н.

Татьяна Львовна и Лев Львович говорили о барском бросании денег Андреем Львовичем.

Л. Н.: Мне очень жалко. Говорил Андрюше: почему Семену ухаживать, а не тебе. Семену 25 рублей в месяц — лишняя трата. Но он это нужным считает, как великий князь.

- 140 -

— Прощайте, милые, добрые люди, — простился Л. Н. со всеми, уходя в 12-м часу в кабинет, сделав рукой жест, как делают артисты, уходя со сцены.

16 мая.

Юлия Ивановна: Лев Николаевич, как вы себя чувствуете?

Л. Н.: Не знаю, как. Умственных сил мало, не мыслится, не работается.

Горбов, Николаев (?)*

Л. Н.: Пусть будет отношение к земле всех людей одинаково, а одному сословию давать и у другого отнимать — это глупо и зло.

Мужики очень хорошо понимают Генри Джорджа. Граф Рибопьер продает в Потемкине, селе в 20 верстах от Ясной Поляны, землю, далекую от его имения. Мужики спорят о ней — три соседние деревни и с ними его бывшие мужики: «Как это они хотят нашу землю покупать?» То же самое происходит и с Селезневской землей в Спасском. Там мужики не хотят позволить Крестьянскому банку продавать землю не мужикам. Овсянниковские же — один из них собирался к царю это сказать — за то, чтобы разделять землю по Генри Джорджу, говорят: «Как же тут будет другой дележ! Разве я не знаю, где земля лучше: туда пойду пахать, а другие тоже». Такая война будет — хуже японской.

Л. Н. (о 79-летнем бывшем крепостном крестьянине А. С. Хомякова): Писал мне из Иркутска......** Боже, открой мне истину. Хорошо рассказывал про свою старуху. Он пахать не может, но еще косит. На трех наделах один с работником управляется. Сыновья подают.

Татьяна Львовна: Софья Андреевна писала, что в Москве раздражение, слух: Трепов будет диктатором, и в Туле раздражение. 16-летний гимназистик убил директора.

Л. Н.: К тому дойдет.

— Время уже пришло?

Л. Н.: Приходит.

Татьяна Львовна: Треповым извозчики, дворники не будут довольны.

Л. Н.: Полицеймейстер — звание <?>......** Это раздражение давно началось. Читали «Былое»? Волкенштейн, Фигнер... Добрые чувства к людям, а вместе с тем убийство¹.

Л. Н.: Хомяковский крестьянин спросил: был ли Дмитрий настоящий царевич или нет. Он осилил три тома Соловьева из 12. Я ему сказал: «Да, был». Последние исследования показывают, что Гришка Отрепьев был настоящий Дмитрий².

Пришел меня посетить Л. Н. Мне нездоровится.

18 мая. Утром к чаю вышел Л. Н. Сел против Е. С. Денисенко, которая приехала с дочкой вчера. Перед ним на столе лежала куча газет, только что полученных с почты, «Новое время» разложено наверху. Л. Н. тронул их ладонью таким жестом, как если бы их оттолкнул:

— Экая гадость!

Елена Сергеевна: «Новое время»?

Л. Н.: Нет, все.

Елена Сергеевна: Ваня тоже его не читает. Читал «Русские ведомости», а теперь «Русское слово», а «Новое время» считает гадостью.

Л. Н.: Не скажу. Оно многостороннее, есть в нем и о литературе... А «Русские ведомости» — перечень событий в известном направлении.

За обедом Л. Н. сказал, что ездил в Тулу на Запорожце обстричься. Прочел мне с балкона письмо Краморева (благодарит меня за письмо, ответ на письмо к Л. Н.)¹.

- 141 -

Вечером пришел ко мне Лебрен. Л. Н., слыша говор, зашел к нам.

— О чем вы рассказываете? — спросил он.

Я: В чешском журнале «Naše Doba»² («Наше время») пишут, что родина Вед — арктическая земля.

Л. Н.: Вот пустая наука! Кому это нужно? Какое заглавие журнала?

Потом Л. Н. поинтересовался содержанием этого журнала. Я прочитал. Там была «Исповедь доктора К. Крамаржа». Л. Н. спросил, нет ли в ней чего духовного?

— Нет. Чисто политическое: ошибки младочешской партийной политики.

Поинтересовался статьей «К истории Чешского братства», спросил о содержании. Я не смог ответить: пересмотрел статью, но не сумел пересказать содержание. О статье «Петр Россеггер и его религиозное credo» Л. Н. спросил, против папизма ли он?

— Нет, он католик (но опять не смог верно пересказать).

Л. Н.: Читаю Лебона. Некоторые главы совсем выпустил бы. Есть у него очень слабые места. Он смотрит на учреждения как на неизменимые. (Он так рассматривает жизнь человеческих обществ, как будто люди совсем не в состоянии изменить порядка своей жизни.) Это не моя книга*, а то бы я отметил части, которые можно выпустить при переводе³.

Вечер за чаем. Л. Н. принес апрельскую книгу «Былого» с описанием каракозовского кружка⁴, покушения на Александра II, казни Каракозова, его портретом и рассказал, что каракозовский кружок 1864 г. был первый затеявший убийство царя и влиятельных правительственных лиц, чтобы тем добыть свободы России.

— Лицо у Каракозова хорошее и симпатичное. — И Л. Н. прочел его характеристику. Потом Л. Н. сказал от себя: — Каракозов был с хорошими стремлениями, но недалекий. Подчинялся влиянию других (террористов).

После Л. Н. рассказал историю Комиссарова, спасшего Александра II от нападения Каракозова. Как его сделали дворянином, встречали его овациями, имениями наградили. Он поступил в гусары и спился.

Татьяна Львовна негодовала на статью Герценштейна в полученных сегодня «Русских ведомостях»⁵. Как это может не понимать Генри Джорджа! Она рассказала про Генри Джорджа няне, и та сразу поняла, а господа в «Русских ведомостях» и в Думе не понимают и пишут, как Герценштейн.

Татьяна Львовна обратилась к отцу:

— Не хочешь читать, какие глупости пишет? — Л. Н. махнул рукой, что нет. — Это ниже всякой критики.

Лебрен: Как это можно про земельный вопрос столько болтать, писать, усложнять, запутывать его?!

Л. Н.: Потому что, когда что ясно, просто, тогда приходится это делать (проводить в жизнь), а тут не надо ничего делать, только рассуждать без конца.

Лебрен говорил про «Круг чтения», как он незаметно прошел**.

Л. Н.: Не к этому говорю, а вообще: как понизился умственный уровень! Теперь серьезным духовным не интересуются. Читают, что говорят Аникин и Аладьин, а они говорят то, что Чемберлен: нападают на правительство, а правительство отбивается. Происходит та же самая ругань, десятки лет ни к чему не ведущая, как между мужиками и приказчиком: я слышал их крик сегодня.

- 142 -

Елена Сергеевна рассказала об убийстве Слепцова. Был крутой, привлекательный, любимец общества, пока был губернатором в Воронеже.

Лев Львович: А все-таки они добьются своего своим упорством и террором. Правительство понемногу уступит.

Л. Н.: Старый порядок проходит, и пассивность, терпеливость русского народа проходят; что́ создастся — неизвестно.

Лев Львович: Дума принесет свободу...

Л. Н.: Чтобы каждый сам себе был законодателем? Но этого нигде нет. Представительства народа нигде нет, ни в Америке, ни во Франции, <и парламенты> не принесли ни прогрессивного налога, ни уничтожения милитаризма. В Англии, Италии, Франции стать депутатом стоит известную сумму денег: ловкие и богатые люди завладевают властью и издают законы.

Елена Сергеевна говорила про новый вологодский погром, будто бы он произошел вследствие шифрованной телеграммы из Петербурга.

Л. Н.: Этому нельзя верить. Я несколько раз справлялся, когда укоряли правительство в устройстве погромов, и ни разу не уверился в этом. Заграничные газеты напечатали письмо — будто бы Плеве, — поощряющее кишиневский погром. Было фальшивое, это мне говорил Кузминский.

Татьяна Львовна: Один погром был инсценирован правительством: в Кишиневе.

Елена Сергеевна говорила, как мужики покупали газеты по всему пути железной дороги. (Третьего дня был ответ в адрес Думы: частная земельная собственность неприкосновенная, кабинетские земли отдают⁶.)

Л. Н.: Дума и газеты раздражают народ.

Александра Львовна рассказала:

— Сегодня ехала с Аннушкой на шарабане по шоссе, встретили две подводы. Мужики кричали им: «С дороги!» Они — объезжать. Мужики закричали: «А земли нам скоро дадите?» Ответили: «Скоро, скоро!». Вчера подобный разговор с телятинскими (у Александры Львовны в Телятинках есть земля). Сегодня мне Илья Васильевич говорил о прирезках земли: «Вот у дворового (Семена Николаева) земли нет, а у него шесть сыновей».

19 мая. Пятница. Утром приехал и пробыл до вечера Ф. Д. Быков, плотник из деревни Бобровой Коломенского уезда. Пополудни уехал Лебрен, под вечер приехал Андрей Львович.

Быков весь поглощен «Учением Христа...» Л. Н. Он твердо убежденный, прирожденный христианин. Он читал из своих тетрадок разъяснения евангельских притч и оставил тетрадки¹. Л. Н. дал ему много своих сочинений. Быков просил «Исповедь». Перед отъездом ждал Л. Н., чтобы проститься. Когда Л. Н. пришел к нему, Быков сказал ему, как он рад, что видел учителя, второго Христа. Заметив, что Л. Н. это было неприятно, Быков добавил: «Может быть, будут наследовать и третьи и другие Христы». В своей речи (он говорил торжественно-серьезно) он упомянул, что Л. Н. страдает за правду.

Л. Н.: Я не страдаю, а следовало бы.

Быков прочел Л. Н. прочувствованную благодарственную прощальную речь, потом поклонился в ноги.

Л. Н.: Не кланяйтесь... Есть люди, которые кланяются каждому человеку, подразумевая, что кланяются духу божьему в нем. Так понимаю я ваш поклон.

Поцеловались. У Л. Н. задрожал голос от волнения.

Я провожал Быкова на станцию Козловку*. Он говорил мне: «Два

- 143 -

года, как знаю Льва Николаевича, и теперь, как простился с ним, и жить мне будет радостно, и умирать. Могу сказать, как Симеон: «Ныне отпущаеши раба твоего»².

Л. Н. дал ему два совета. Первый: «Своим писаниям не придавайте значения; пишите только тогда, когда вам очень ясно и хочется высказать, и пишите так, как если бы это никто не узнал, как только после вашей смерти, чтобы слава людская вас не заставляла кривить <душой>. Второй......*».

Когда я вернулся, был вечерний чай. Л. Н. мне сказал:

— Меня всегда трогают старики, которые не окостенели. Обыкновенно старики бывают непоколебимы в своих взглядах, а он движется. Я очень рад, что он вам понравился.

На днях Л. Н. говорил, что религиозные, самобытные люди, старики редеют.

Л. Н. сегодня свеж, работалось ему. К обеду опоздал, проспал, потому что слишком много ходил. Л. Н. гуляет с половины третьего до половины пятого, иногда дольше, один день пешком, другой — верхом. За чаем читал вслух часть письма С. В. Бодни, 18-летнего крестьянина из Полтавской губернии, узнавшего и признавшего христианство³. Как начал читать, Андрей Львович, только час тому назад приехавший из Москвы и рассказавший про раздраженное настроение крестьян, встал из-за стола. Л. Н. спросил его, почему не слушает.

— Мне это неинтересно.

После него встал прямо демонстративно Лев Львович и ушел. Анна Ильинична дочла письмо вслух. Когда Андрей Львович рассказывал про настроение крестьян, Л. Н. заметил:

— Я не думал, что будет такое раздражение.

20 мая. Утром Л. Н. гулял с Ефимом Дымшицем. Вышедши на утреннюю прогулку, Л. Н. встретил этого молодого человека и, поговорив с ним, пригласил его с собой, продолжал с ним гулять. Вернувшись, сказал мне:

— Этот молодой человек — еврей, он против революции. Дал мне читать свои мысли — превосходные, какие могут быть у 22-летнего! Хочет отказаться от военной службы. В сентябре написал об этом воинскому начальнику, что в случае призыва не явится в присутствие. Теперь едет в Витебск отказываться. Ему как еврею будет особенно тяжело. Не поверят ему.

Мне говорил, что таких, как он, между евреями-друзьями есть несколько. Молчаливый; очевидно, бедный. Оборванный. Когда я приглашал его поесть, не пошел, ушел в Козловку.

Л. Н. не работалось. Когда взялся за работу («Две дороги») — Л. Н. пишет на четвертушках и, пока работа не разрастется, не номерует их, — листы разлетелись от ветра; и покамест искал и с трудом складывал — один полетел в спальню, — у него прошла охота к работе. Послал Анну Ильиничну за Дымшицем ко мне в лечебницу, чтобы с ним поговорить. Узнав, что он ушел, сказал:

— Удивительная скромность!

Мне Л. Н. говорил, что прочел из его рукописей разбор Нагорной проповеди: хороший, и что его рукописи надо отдать Горбунову, чтобы выбрать пригодное для печати¹.

До полудня пришел А. Офицеров из Самарской губернии. Девять дней пешком, три дня — по железной дороге, где его везли даром. Говорит только о духовном.

— Весь горит этим огнем, — сказал Л. Н.

- 144 -

Пополудни на террасе был разговор, меня не было. Андрей Львович пересказал мне слова Л. Н. о Тургеневе: «Тургенев сказал: «Если бы мне выпустить из сочинений все места, которые не нравятся людям, тогда бы ничего не осталось»».

Л. Н.: Вот, Андрюша, когда Аникины, Аладьины кончатся, тогда явятся Наполеоны, начнут всех вешать.

После обеда играли в лаун-теннис, и Л. Н. немного играл. Лев Львович подавал ему так низко и в такие места, что Л. Н. не мог принимать, а так хотелось ему! (И здесь проявился характер Льва Львовича. Поэтому Л. Н. бросил скоро играть.)

С 7 до 8 часов Л. Н. ходил гулять с Офицеровым.

Вечер. Письмо от Моррисона-Давидсона; пишет почти то же, что писал Кросби, т. е. что Россия пойдет впереди мира и что в Думе разочаровывается за то, что копирует <Запад>². Еще письмо от Токутоми из Порт-Саида. Едет посетить Л. Н.³

— Он считает себя христианином, — сказал о нем Л. Н.

Елене Сергеевне, когда она говорила, что ее муж ни одной газетой не доволен, Л. Н. сказал:

— Пусть их бросит читать. Я, как их бросил, свет увидал.

Л. Н. в полночь пришел к нам — к Андрею Львовичу и мне. Сказал:

— Я взволнован письмами Моррисона-Давидсона и Токутоми и тем, что вчера и сегодня были такие хорошие посетители: Быков, Дымшиц, Офицеров.

21 мая. Троицын день. Утром Л. Н. зашел в деревню к Ромашкиным, к А. Офицерову. Довольно долго с ним беседовал. Приехал скульптор Андреев. За завтраком Л. Н. рассказал, что получил письмо от И. М. Трегубова, присылает благодарственное письмо крестьян Шейерману; в нем пишут, что они не признают землю своей собственностью¹.

Татьяна Львовна: Это говорил и один из депутатов-крестьян, что земля не может быть собственностью.

Пополудни лег до 5.30. Перед домом водили хороводы бабы, девки, дети и парни деревенские. Играли песни, плясали под пение и гармошку. Пестрота костюмов и цветов. Некоторые щеголихи-девки носят уже кофточки, большинство еще расстегаи и сарафаны.

Л. Н. ходил гулять и купаться.

Вечером Л. Н. мало говорил. Приехал Михаил Львович. Балалайка, гитара, песни, пляски, фортепьяно, скрипка. Все Толстые музыкальны. Михаил Львович играет без нот и почти одни народные песни, и, по-моему, он самый даровитый. Андрей Львович плясал «Барыню» с Татьяной Львовной, потом с Анной Ильиничной. Татьяна Львовна — японский танец. Михаил Львович представлял виртуозно негритянский танец. Играли чудно. После «Камаринской» я заметил:

— Это можно слушать без конца.

Л. Н.: Это славянская — наша общая.

Татьяна Львовна: И «Барыня» не надоест!

Л. Н.: И «Под яблоней»... Сыграйте «Под яблоней».

Около половины 12-го Л. Н. взял чашку воды с лимоном и ушел к себе, улыбаясь на пение и пляску. Когда слышал новый танец, выходил смотреть. Видимо, любовался, даже подтягивал пению. Раз Л. Н. сказал (приблизительно так), что если бы не был писателем, был бы танцором. И действительно, его движения при пляске других очень ловки.

22 мая. Понедельник, после Троицы. Пополудни опять хороводы под вязом перед домом. Приехал и вечером уехал Иосиф Константинович. Кабардинец, верховая лошадь, подаренная Л. Н-чу Глебовым, перед канавкой заартачилась и сбросила Иосифа Константиновича. И Л. Н. с нее падал. Решено завтра же отправить лошадь к Глебовым.

- 145 -

Л. Н. поехал в Овсянниково, повез корректуры «Круга чтения» Ивану Ивановичу.

За обедом очень шумно. Кроме Ильи Львовича и Марии Львовны, все братья и сестры дома; кроме того, Е. С. Денисенко с дочерью, Мария Александровна, Анна Ильинична.

После обеда Лев Львович доказывал полезность мясной пищи. Сергей Львович спорил с ним.

Л. Н.: Поставить вопрос с нравственной точки — и не нужно будет рассуждений о полезности.

Рассуждали, что будет: лишат ли земли, будут ли вешать помещиков.

Л. Н.: Нельзя предсказать, что будет, но если будет лишение земли, денег, оно будет одно облегчение.

Андрей Львович возражал:

— Папа̀, ты стар, тебе легко говорить, а молодым?

Мария Александровна: Будет больше любви. Нужда и бедствия соединяют людей.

Андрей Львович: А я думаю, от лишения будет больше раздражения у лишенных.

Л. Н.: В новом периодическом издании «Tolstoy House» читал из Рёскина. Он перед смертью жалел, что не раздал все свое имение, а только половину.

Вечером с 7 до 9 Л. Н. гулял в саду. Встретились.

От друзей Кудрина (Григория Миронова из села Алексеевки Самарской губернии) Л. Н. получил известие, что Андрей Кудрин переведен из Тулы в Харьков, там под арестом, духом спокоен. Поручил послать им все книги, какие у нас есть. И он сам напишет им¹.

Зашла речь об Офицерове. Я сказал, что в нем вижу себя, каким был лет 15 тому назад.

Л. Н.: Вы такой и остались. А когда вижу горячего, боюсь за него, скоро охладеет.

Л. Н. сказал Сергею Львовичу, что сидел в аллее, и там слышна была его игра.

— Там ясно, божественно, спокойно, а что ты играл — то страсти, возбуждение, мешало там. В комнате люблю...

Л. Н.: В «Tolstoy House» — это женщины устроили — есть хорошие мысли о бедности, смирении, желал бы прочесть Марии Александровне, но трудно.

Маленькая Таня Денисенко простилась — шла спать. Л. Н. спросил ее:

— Скажи, что думаешь, ты умрешь?

— Когда-то умру.

Л. Н.: Николай Николаевич Страхов рассказывал, что спросил Татьяну Андреевну: умрет ли? «Вот глупости», — ответила ему.

Софья Андреевна спросила Л. Н., что он замечает, идя в городе по улице. Она замечает детей и наряды, Саша — лошадей, сбрую.

Л. Н.: А я стариков.

Андрей Львович потом прибавил:

— И лошадей. Папа̀ ни одной лошади не пропустит.

23 мая. Состязания на трапеции. Лев Львович делает некоторые тяжелые упражнения — например, поднимается на одной руке и держится несколько времени. Он помнит, что Л. Н. делал «Ивана Михайловича». Так называлось следующее упражнение: повиснуть на руках, просунуть между ними ноги и, приподнявшись кверху, сесть на перекладину. Лев Львович и я не можем этого сделать. Л. Н-чу было тогда около 50 лет и не был легок. Какой, должно быть, был он гимнаст!

- 146 -

Лев Львович говорил, что амнистия не дана, даже заметно усиление преследований.

Л. Н.: Если амнистия, так дать ее четырем дёминским, укравшим фанеру.

Л. Н. дал отчет, куда ходил, и рассказал про этих дёминских крестьян, посаженных в острог.

Л. Н.: Одни из первых, которые для достижения известных целей допускали убийства, — каракозовцы.

Вспоминали именины и дни рождения. Между прочим, Л. Н. сказал:

— Когда будут столы ставить, Авдотье Васильевне будет тяжело. Еще Сергеенко приедет с аппаратом. Чик.

Говорили о Сергеенко, что продал свою коллекцию фотографий Л. Н. и видов Ясной Поляны Сойкину. Будут издавать альбом¹. Потом говорили о характере Сергеенко.

Л. Н.: Я, кроме хорошего, ничего не видел от Сергеенко. Правда, бывает тяжелый. А я знаю его семью; у него восемь человек детей, живут в деревне, мальчик не учится, живет дома; тяготился домашней господской жизнью, хотел уйти из дому — тут, под влиянием Фельтена, я ему советовал остаться.

24 мая. Л. Н. о книге «The Son of Man», что она хороша¹. Хвалил письмо М. С. Сухотина, в котором описывает настроение и речи в Думе². Была учительница-писательница.

Л. Н. с Лебреном говорил о свободе воли и о том, что идеи есть сущность.

В «Новом времени», иллюстрированном приложении, с № 10838 начала появляться «Автобиография гр. Льва Толстого». Скверный перевод с иностранного перевода бирюковской «Биографии»³.

25 мая. Л. Н. говорил о статье Успенского, которую читал в рукописи: «О веротерпимости»¹. Очень недоволен.

Л. Н. говорил о ком-то: «Кидал деньги в нищих. В этом самом смысл юродства и есть».

Л. Н.: Беспокойство о земле. Телятинские мужики остановили меня: «Дума не добыла земли?»

Лев Львович говорил о том, что, может быть, вспыхнет настоящая революция: неповиновение солдат, захват помещичьих земель крестьянами. И если правительство не совладает с ними, то заграничное войско заставит нас восстановить порядок.

Л. Н.: Что же нас заставлять! Это то самое, что погубило Францию и выдвинуло Наполеона. Рассчитывать на это плохо.

Л. Н. говорил про сны, что они психологически верны. Сновидение — мгновение между пробуждением и бодрствованием. В крепком сне сновидений не бывает.

В полдень ушел А. Офицеров. Лебрен говорил, что третьего дня Л. Н. у них (Лебрен работает у Марии Александровны) был веселый, каким он его еще не видал. Когда уезжал на Делире, то хотел перепрыгнуть через ворота (они высотою по грудь) и сказал: «Это мы перескочим». Но Лебрен не допустил, быстро раскрыл их. Вечером, когда Лебрен приходил в Ясную, на прешпекте встретил пять тульских мальчиков, которые крикнули ему: «Здравствуй, товарищ». Спросил их, кто они и где были. — «У Льва Николаевича». — «Кто вас надоумил?» — «Мы сами хотели с ним поговорить и книжек попросить».

Лебрен рассказывал:

— Лев Николаевич спросил, какое впечатление произвел на него Офицеров. Он ответил: «Очень хорошее, снизу вверх мне на него смотреть; он куда лучше меня, только шатается без дела».

Л. Н.: Есть три способа пропитания: милостыней, грабежом, трудом.

- 147 -

Все люди живут всеми тремя. Если трудом живем на 51, а другими двумя на 49 частей, это уже хорошо².

ТОЛСТОЙ

Ясная Поляна 2 или 3 июня 1906 г.

Фотография Н. Любошица

«Под вечер приехал английский журналист, иллюстратор N. E. Luboshey. Он снял Л. Н-ча». — Запись от 2 июня 1906 г.

Л. Н. за обедом спросил меня, у каких больных я был в Овсянникове.

26 мая. Утром Л. Н. сказал Лебрену:

— Науку нельзя противопоставить религии. Обе одно — просвещение.

После обеда были две барышни. Л. Н. дал им «Как читать Евангелие». Вечером Л. Н. просил Елену Сергеевну поиграть на фортепьяно.

Лев Львович говорил о статье Меньшикова, в которой требует ответственных министров¹.

Л. Н.: Рёскин или Карлейль пишет: «Как это читать газеты утром, когда мысль свежа, — загадить ум». Надо перескакивать разные отделы. Я каждый день читаю «Круг чтения» и «Мысли мудрых людей». Сегодня

- 148 -

хорошее — Эпиктета. — И Л. Н. передал мысль, что человек не может осуждать людей².

27 мая. Сегодня пополудни очень жарко и душно. Л. Н. купался в Воронке. Гроза. Лев Львович боялся ее, перешли с балкона в залу. Л. Н. поздно пришел к чаю.

Татьяна Львовна говорила, что в Думе терроризируют. Приходят крестьяне, посланные из уездов, и грозят своим депутатам-крестьянам, если будут против выкупа земли: «Я справлюсь с тобой дома!» Стахович три слова по-своему не смеет сказать, виляет. Михаил Сергеевич еще не говорил, не посмел.

Лев Львович: По Стишинскому, будет то же отчуждение, только чересполосное. В Ясной Поляне не отнимут.

Л. Н. качал головой над «отчуждением». Сказал о кадетском отчуждении земли, о том, что крестьяне к трем десятинам получат четвертую:

— Понятия «норма продовольствия», «норма вымера» я не понимаю. Ведь обработка какая, земля какая, огород может прокормить семью.

Лев Львович спросил его о Генри Джордже.

Л. Н.: Принеси апрельский (?) номер сиднейского «Standard».

Татьяна Львовна прочла по-английски, а Л. Н. тотчас же переводил короткие, ясные четыре пункта проекта Генри Джорджа, высказанные редактором «Standard»¹.

Татьяна Львовна взяла «Standard» для перевода. Сказала, что она целый день о политике думает — то царю пишет письмо о Генри Джордже, то ответ Герценштейну.

Л. Н.: Правительству одно спасенье: идти впереди, с ним пойдет народ, а не в хвосте партий. И революции не будет.

Татьяна Львовна: Царя бы надо убедить. Это можно?

Л. Н.: Нельзя...

Тут его Лев Львович перебил.

Л. Н.: Это решение не одного земельного вопроса, а всех экономических вопросов. Труд не будет обложен податьми, собирание податей не будет дорого (как теперь).

Татьяна Львовна: Рента с земли сама будет устанавливаться; как только она будет слишком высока, никто ту землю брать не будет; станет видно, что надо понизить подать.

Л. Н.: Раздражение народа какое! Я не могу теперь говорить с крестьянами, с Тарасом — затаенная злоба. Я чувствительнее других — может быть, потому не могу.

Елена Сергеевна спросила:

— Скажи, революция прошла или будет?

Л. Н.: Она теперь в разгаре. Леруа-Болье определил: «Vous en avez pour 50 ans»*. Французы в этом эксперты. Великая французская революция продолжалась пять лет (1789—1794).

Л. Н. встал, хотя ему, видно, тяжело было вставать и ходить, пошел в свою комнату, принес книжку Кропоткина, большую, в красной обложке, которую как раз читает², и прочел около двух страниц: признаки, предшествующие революции.

— Написано в 1881 году, а совершенно подходит к тому, что происходит у нас, — сказал Л. Н. — Тут и правительство хорошо описано и то, как шла революция во Франции.

Елена Сергеевна: А что будет у нас?

Л. Н.: Предсказать нельзя. История не повторяется. Il faut attendre l’inattendu**. У Кропоткина закваска революционная портит его писания.

- 149 -

Характеристика беспомощности государственного строя — великолепно.

Л. Н. удивлялся его описанию и спрашивал про Кропоткина. Лев Львович его знает. Подвижный, суетливый.

Лев Львович спросил, когда появится книга для всего человечества, которую положишь на стол и сможешь сказать: «Тут единая религия».

Л. Н.: Единая религия — избави бог! Она есть в сердцах всех людей. Откинуть суеверия.

Л. Н. прочел «Савойского викария» из «Круга чтения»³.

— Ведь это написано уже 200 лет, а люди не знают.

Л. Н. прочел вслух из книги Александра Петровича «Wahrheit und Trug im Socialismus» цитату из Вед.

Л. Н. с Е. С. Денисенко поздно вечером.

Елена Сергеевна: Как успокоиться, когда помрет единственный ребенок?

Л. Н.: Решение одно. Если цель жизни — самосовершенствование, приближение к богу, тогда потеря ребенка только усиливает это приближение.

Л. Н.: Есть умные, чуткие <люди>, такие, которые за других чувствуют, страдают; они конфузливые, религиозные. Умные делают успехи в науке, так как их ничто не связывает. Между чуткостью и религиозностью разница мне не совсем ясна. Разумные люди — те, которые знают, что̀ важно. Они притом и не бывают умные. У Вари Нагорновой чуткость — 4, ум — 1, разумность — 1. У Елизаветы Валерьяновны чуткости меньше, разумности больше и ума больше. У Сухотиных ума много. Я с Дориком каждый день читаю «Мысли мудрых людей» (и «Круг чтения»), Дорик с напряжением ждет чтения. Продолжается пять минут. Выбираю подходящее ему философское, религиозно-нравственное. Все понимает. О литературе, искусстве я пропускаю. Советую тебе (Елене Сергеевне) читать так с твоими детьми. Дети ходят около цветов и говорят: «Их нельзя рвать» — слышали от старших, родителей, которым доверяют, им внушено, и это у них остается. Слышал, что бог сотворил мир в шесть дней, и это остается до тех пор, пока ему не придется разувериться. А настоящие религиозные, нравственные положения, что свойственно душе, запечатлеваются навсегда.

28 мая. После вчерашней грозы свежо. Приехали: Илья Львович, вечером С. А. Бибикова, М. С. и А. М. Сухотины.

Михаил Сергеевич вместо того, чтобы рассказывать про Думу, прочел последнее свое письмо от 26 мая к Татьяне Львовне¹. Содержание приблизительно такое: у крестьян видны жадность к земле, желание воспользоваться выгодным положением, временем. Если они захватят власть — беда. Они не такие, как Л. Н. их описывает в «Народе» («Обращение к русским людям...»). Л. Н. заметил на это, что он пишет, чтобы они не подчинялись власти, а сколько тут, в Думе, скверных страстей! Да то и не крестьяне, а ниже их среднего уровня.

Михаил Сергеевич говорил, что Думу не интересует справедливость, но все, что может, старается достичь. Крестьянские аппетиты требуют скорого отчуждения и получения в собственность удельных земель, помещичьих земель. Национализация — медленный процесс, потому о ней нет речи. Правительство слабеет, войска в провинции развращены, распропагандированы. Сама гвардия слаба. Если правительство разгонит Думу, западные банкиры денег не дадут взаймы. Царь окружен людьми, которые хотят вешать. В комиссиях распоряжаются кадеты, пропускают туда много революционеров и мало из правых, а из них — тех, которых сами кадеты выбирают.

- 150 -

Л. Н. кивал головой утвердительно. Потом принес из кабинета Кропоткина «Речи бунтовщика».

— Это необходимо прочесть после вашего письма. — И дал Але Сухотину прочесть о партийной, задорной деятельности парламента. Он состоит из людей ниже среднего нравственного уровня².

Михаил Сергеевич опять поддакивал Кропоткину:

— Это так в Думе.

Л. Н.: Это было написано в 1881 году.

Между Татьяной Львовной и Ильей Львовичем зашел спор о Генри Джордже. Л. Н. входил в это время. Отозвал меня в кабинет, дал мне письма отвечать и сказал на разговор в зале:

— Неинтересный, буду читать.

Вернувшись из кабинета в залу, Л. Н. принес Михаилу Сергеевичу статью Успенского (из Харькова), по мнению Л. Н. — адвоката. Сказал:

— Статью вам дам для Думы. Он с очень глубокой и широкой точки зрения рассматривает вопрос о веротерпимости, хочет хлопотать о внесении его в Думу. Я ему возразил только на слова: «Амнистию распространить на отказавшихся от военной службы» — это я вычеркнул. Ведь они не преступники, зачем на них так смотреть, смешивать их с преступниками.

Л. Н. говорил И. И. Горбунову, что приходят люди и письма с вопросами о вере. Такие, что раньше молчали, сами про себя думали, ныне, читая его сочинения — они стали теперь доступными, — отзываются.

Л. Н.: Что̀ читаете?

Я: Бирюкова, вашу биографию на чешском языке³.

Л. Н.: Мы не можем, а он может ее читать! Скоро ли выйдет по-русски?

Иван Иванович: Кончается и у нас⁴. Читал Дымшица, очень хорошее.

Л. Н.: Превосходно.

Иван Иванович: Следовало бы напечатать.

Л. Н.: Непременно! Все у него выходит из одного центра. Он, видимо, способный. Давал уроки гимназистам, бросил. «Гимназии — погибель. Что̀ подготовлять туда молодежь», — сказал он. Я ему, как обыкновенно, — что ведь надо жить чем-нибудь. Все живем трудом, грабежом, милостыней. В наше время иначе нельзя — ведь земельным трудом жить — надо плуг, лошадь (уже грабеж). Только надо нам стараться, чтобы процент труда был больше, чем грабежа, милостыни. Но, видимо, он (Дымшиц) этим (преподаванием) не может заниматься. У него приятное лицо, хотя еврейское, белокурый. Он из Екатеринослава*. Адреса не знаете? Как это странно! Прежде старые архиереи писали такие вещи, а теперь молодой еврей, а архиереи подделывают под правительственные условия свою веру.

Иван Иванович сказал, что печатают Бондарева. Какое это сильное! Мужицкие доводы, некуда податься. Выйдет его статья «Торжество земледельца»⁵, Письмо Л. Н. к французу о труде и из «Круга чтения» — тоже о труде⁶.

Л. Н. был очень рад этой вести; спросил, будет ли приложен портрет Бондарева и нет ли статьи Великанова о нем. Великанов иногда хорошо пишет.

Л. Н.: У Бондарева язык чистый, народный, короткие положения, шутка... Равняется русскому языку Аввакума. Нам нельзя освободиться от примеси литературного языка.

Иван Иванович: У Великанова просили, не ответил.

Л. Н. советовал Ивану Ивановичу издать книжечку о Сютаеве⁷. Речь зашла о друзьях. Кто-то сказал про Трегубова, что он нерелигиозный, что его поглощает внешняя христианская деятельность.

- 151 -

Л. Н.: Трегубов о себе не думает, он очень добрый и полезный.

Л. Н.: У Андрюши искренность... Может увлекаться всей душой.

Разговор о Москве, какая там революционная атмосфера. Беркенгейм там, дома, слывет черносотенцем, а в Ясной — революционером.

1 июня. Декламировали стихи. Вызвали Дору Федоровну, чтобы она декламировала по-шведски, а я — по-мадьярски. Коснулись Брюсова. Л. Н. сказал:

— Некоторые стихи недурны.

Еврейская фабрика сигар просит позволения назвать сорт сигар именем Л. Н.¹

Пишущие письма к Л. Н. так обращаются к нему: «Великий учитель истины», «Дорогой учитель», «Dear great leader of men!»*. Некоторые пишут благодарственные письма, лестные, но искусственные, и не подписываются.

За обедом обсуждался вопрос о вегетарианстве. В разговоре участвовали многие, и он долго длился.

Л. Н.: Больше всего помешало мне в утренней работе резание курицы. Ее крик, битье о землю, обтирание кровавого ножа о траву. Как это можно делать — курицу есть!

Лев Львович: Все-таки очень вкусно.

Софья Андреевна: Попробуй не дать прислуге мяса.

Л. Н.: Это их дело — сами едят ли мясо, режут ли для себя. Но не надо их заставлять для других.

Л. Н. говорил с таким огорчением и трогательностью, что у него горло защемило и слезы стояли в глазах.

Л. Н. смотрел в Брокгаузе процент земледельцев среди населений разных европейских государств и читал о зависимости России от Германии².

2 июня. Л. Н. на мой вопрос ответил:

— Сегодня здоров. Очень много работал.

Завтракали на террасе, ели ягоды.

— Земляника лучше клубники, — сказал Л. Н.

Л. Н. написал статью о земельном вопросе для корреспондента, который сегодня приедет.

— У Саши будет много переписки; статью ему отдам, чтобы не переврал разговор.

Л. Н. (мне): Получил брошюру Бодуэна де Куртенэ, очень материалистична. Он русских не признает славянами¹.

Л. Н.: Есть красивый тип владимирский, с орлиными носами. Эти будут славяне, и вообще те, у кого выговор на «о».

Татьяна Львовна уходила с веранды. Л. Н. спросил ее, снести ли на Козловку ее письма.

Татьяна Львовна: Они не написаны.

Л. Н. (шутя): Таких и у меня есть много.

Под вечер приехал английский журналист, иллюстратор N. Luboshey. Он снял Л. Н-ча. Л. Н. попросил его послать по снимку Бирюкову и Сергеенко².

Александра Львовна встречала Гольденвейзеров, приехавших на лето в Телятинки, и поспорила с Александром Борисовичем о революционерах. Он оказался на их стороне, так же, как Бутурлин, который откровенно сказал, что преклоняется перед Спиридоновой, одобряет ее поступок.

Вечером пришел к Л. Н. колбасник из Москвы. Поклонился Л. Н. в ноги, чего тот не любит и после чего его обращение становится жестким.

- 152 -

Спрашивал, почему проиграна война. «Ведь мы, русские, были дружны» (дружно бились). Л. Н. понравилось это выражение.

Л. Н.: Душан Петрович, вас можно спрашивать про медицину, этнографию, статистику. Сколько во Франции, Баварии, Пруссии земледельцев?

Я прочел Л. Н. данные из речи Гурко в Государственной думе³.

Л. Н.: А в Испании, Португалии? По Лебону, в этих странах прироста населения нет, государственные финансы в упадке, голод... Лебон приписывает это упадку латинской расы. Раньше она была первенствующая — пока требовалось мужество, храбрость, владение словом; теперь же решают не войны — и народы не терпят столько от поражений в войнах, сколько от поражений в промышленности и коммерции, а промышленность, коммерция — это упорный труд, выдержка, аккуратность в изготовлении товаров, честность. Французы не только вытесняются немцами с чужих рынков, но и дома. Французские фирмы покупают немецкие товары и перепродают их как свои изделия (например, фотографические аппараты).

Л. Н. играл в шахматы с Михаилом Сергеевичем. В 11 вечера Л. Н. спросил, о чем я читал.

— О новом способе добывания селитры из азота воздуха; способ этот уже применяется в Норвегии.

Спустя некоторое время Л. Н. сказал:

— Ваше сообщение меня не интересует. Такие изобретения, кажущиеся важными, усовершенствования возможны только при нашей извращенной жизни. Этих моторов, бициклетов и других технических изобретений, я уверен, при нравственной жизни не было бы, а были бы совсем другие изобретения, какие — не можем знать. Те изобретения, которые теперь делаются, возможны только при разделении людей на господ и рабов, когда есть рабы, которых гибнут тысячи в каменноугольных копях. Поучительное в этом чтение Лебона: он видит, что Европа отдана промышленности, сама себя кормить не может (что она рубит сук, на котором сидит). Но он смотрит на эти условия как на нормальные, хоть видит, что все народы не могут так жить.

3 июня. Вернулся Андрей Львович с садков на зайцев у вел. князя Николая Николаевича. Николай Николаевич — дядя Николая II. Меня поразило, что в разговоре с Андреем Львовичем он не спрашивал про Л. Н.

Л. Н. мне за завтраком:

— Какой трогательный был сегодня утром молодой человек! Он из Новгородской губернии, живет в Ялте, студент технологического училища, чахоточный. «Прежде разделял ваши взгляды, но теперь, после ужасов, которые происходят, нельзя обойтись без террора. Я за него». Но он мягкий, добрый, поддается (на доводы, которые я приводил). Жаль его.

Юлия Ивановна: Вы книжки ему дали?

Л. Н.: Нет, он все читал. Пришел так, меня видеть.

Когда это рассказывал, заметили, что по дикой лозе балкона пробиралась мышь. Смотрели на нее; разумеется, никто ее не трогал.

Сегодня был еще странник, бледный, слабый. Когда Л. Н. его спросил, почему он такой сгорбленный и слабый, ответил:

— На мне пуд железа (т. е. вериги).

Другой был на Сахалине. Когда ему было 16 лет, участвовал в убийстве еврейского семейства, трех человек, в Туле. Пять товарищей померли на каторге, он 20 лет пробыл на Сахалине. Попал в японский плен, шрапнелью ранен в спину. О японцах, как все, хорошо отзывается.

Еще был сегодня вчерашний Любошиц-Любошей. Опять фотографировал Л. Н., Софью Андреевну, М. С. Сухотина и его семью.

- 153 -

БЕРЕЗОВЫЙ МОСТИК В НИЖНЕМ ПАРКЕ

Ясная Поляна, 1905—1906

Фотография В. Г. Черткова

Когда вышли к чаю, Софья Андреевна, Лев Львович и Гольденвейзер (сегодня приехал в Ясную Поляну) оживленно говорили.

— От бывшего вчера колбасника я слышал замечательное слово. Он пошел из Москвы на юг. В Туле встретил знакомого, который сказал ему: «Нынче такое время, что всем надо быть в Москве» (т. е подготовляться к восстанию). Есть задор, люди, которые задирают, которые хотят восстания и сделают его, — рассказывал Л. Н.

Татьяна Львовна: Я сегодня в Туле видела реалистов, покупавших кавказские ножи.

Михаил Сергеевич: Прокламация черносотенная показывает, что готовятся обе партии.

Л. Н. (ко всем, но, по-моему, как бы по адресу Александра Борисовича, который начал рассказывать Л. Н.: «Слышали, что в Риге между казненными из восьми — шесть было невинных, доказано их алиби»): Можно ли этому верить? Газеты как врут! У тех, которые метали бомбы в Севастополе, тоже бы́ло алиби. После смерти о том писать.

Михаил Сергеевич: В Думе кто-то поправил оратора, когда утверждал неправду. На него за это напали, говоря, что это бестактно и несвоевременно — защищать правительство от подозрения, обвинения.

Л. Н.: Как в Севастополе хотели убить Неплюева¹ и убили 20 посторонних или в Мадриде вместо королевской молодой четы — 30 посторонних², так и правительство не всегда попадает на настоящих. Но нельзя брать сторону ни той ни другой стороны: идет свалка; теперь один внизу, другой — сверху, и нельзя говорить, потому что он внизу, что он прав:

- 154 -

в ближайшем моменте он может быть наверху, выхватит нож... Идет свалка, оба виноваты. Я всегда рассказываю анекдот про вырванную бороду.

Л. Н. взял «Былое», майскую книгу, и сказал:

— «Былое» — самый революционный журнал. Если бы я был молод, то после чтения «Былого» я взял бы в обе руки по револьверу. — И Л. Н. приподнял руки, смеясь. Потом сказал:

— Как я стар! Тут об убийстве Мезенцова (в 70-х годах). Мезенцов был мой знакомый, друг, пел тонким голосом. Непривычно читать такие вещи по-русски: и грубо, и задорно, и неприлично писано³. Вчера читал в «L’Ere Nouvelle» по-французски — другое, там прилично. Каляев убил бомбой московского генерал-губернатора, великого князя Сергея Александровича. В «Былом» о нем: когда пред казнью пришел к нему священник, сказал ему: «Я не верю ни в какие обряды. Но вы добрый человек, который пришел утешить меня; позвольте вас поцеловать»⁴.

Сегодня Л. Н. получил письмо и рукопись от доктора-юриста Гольдберга из Петербурга. Присылает немецкий перевод драмы Алексея Толстого, чтобы Л. Н. его пересмотрел и поправил⁵.

Л. Н. (мне): Вы читали, знаете, о чем речь?

— Нет.

Л. Н.: Высший суд нашел, что в сочинениях моих, ни в религиозном, ни в политическом содержании, нет преступления против 129-й статьи закона, что печатание их в России не подлежит стеснению (преследованию)⁶.

Лев Львович говорил, что он об этом писал царю и говорил с высшим цензором⁷:

— Я им объяснял, что твои взгляды, писания — противореволюционные и что не следует их преследовать. Царю написал в письме — наверно запомнил и сказал слово.

Л. Н.: Они этого не понимают.

Я сказал Софье Андреевне, чтобы теперь поскорее печатала полное собрание сочинений Л. Н.

Софья Андреевна: Печатают столько издателей, мне нельзя с ними конкурировать. А печатание стало дорогим. У Кушнерева забастовка.

Вчера узнали о выходе «Недели» Битнера с 96-страничным приложением сочинений Л. Н., выпуск — 10 копеек. Это приблизительно десятое (разумеется, неполное) издание сочинений Л. Н.

Говорили о земле. Татьяна Львовна и Александра Львовна негодовали на чиновников Крестьянского банка, что продажу их земли крестьянам с февраля до сих пор не устроили. Мужики землю поделили промеж себя, обрабатывают, а она ими еще не куплена. В этом году очень много куплено земли крестьянами. Михаил Сергеевич сказал, что местами крестьяне купили землю, но нет у них инвентаря, лошадей и т. д.

Л. Н.: Вопрос об отчуждении земли неправильно поставлен (кадетами), что «есть нужда в земле, которую надо удовлетворить». Можно быть без земли богатым, а с землей — бедным. Надо поставить его так: равное отношение к земле всех.

Л. Н. вспомнил телятинского мужика, который с сыном сейчас рубит на дрова березы в саду. Зарабатывает в месяц 30 р. Он свою землю сдает в аренду и живет посторонним заработком.

Сегодня Софья Андреевна получила от Бирюкова английский перевод биографии Л. Н.⁸

Эггер-Линц из Тироля послал Л. Н. олеографию своей картины «Wallfahrer». Красивые пустертальские типы женщин и мужчин. Понравилась⁹.

Михаил Сергеевич: Напрасно написал Христа так низко на кресте висящим; ведь ему на копье губку с уксусом подавали.

- 155 -

Л. Н.: Это могли и так. Ренан писал об этом. Ге исследовал этот вопрос.

Михаил Сергеевич: Христос был распят сидя. Сухожилия разорвали.

Л. Н. вчера и сегодня переводил из «Standard» короткое изложение редактором проекта Генри Джорджа, приписал свое — приготовил для сотрудника «Нового времени» (который вчера должен был приехать) — чтобы не переврал. А о политике (что будет говорено) там уж переврет (как почти все интервьюеры).

4 июня. Л. Н. за завтраком:

— Я огорчу Душана Петровича на всю его жизнь. Я хотел есть картошку, а он ее съел. Я, по Хэйгу, перестал есть яйца, и мне хорошо. В последние дни могу немного работать.

За обедом ни о чем интересном не говорилось.

Вечером в 11 Л. Н. о Лебоне:

— Неосновательный, но много сведений, которые мне интересны именно теперь¹.

Потом прочел из немецкой брошюры вслух: «Хотя религия — дело частное, все-таки мы, марксисты, — атеисты»².

Л. Н.: Был здесь сын Николаева (?) — я не мог припомнить, потом припомнил, — с которым переписывался. Просил. «Что же я вам могу дать?» Я ему дал 10 копеек, как всем.

Татьяна Львовна: Ты бы ему дал хоть полтинник.

Л. Н.: Я этого не могу. После пришла вдова, той дал больше.

5 июня. Понедельник. Приехали И. В. Денисенко с 12-летним сыном Онисимом и Илья Львович. Известие, что Сергей Львович женится¹. Приехал Юрий Беляев, корреспондент «Нового времени». Вечером Иосиф Константинович, Лебрен, Миша Булыгин. Вечером приехали А. Е. Звегинцева и М. А. Болдырева.

Л. Н. прочел из Лебона о том, как понижается нравственный уровень общества вследствие парламентских прений. Лебон интересный. Много знает, наводит на мысли².

Анне Евгеньевне на ее слова о Думе Л. Н. ответил, что......* самоуверенность и......* И Дума плоха, и старый режим плох. Но от Думы нельзя вернуться к старому режиму, а надо новое.

Илья Львович рассказал:

— В Калуге отказались солдаты взять ружья наперевес и вытеснить железнодорожных рабочих с платформы.

Анна Евгеньевна сообщила, что великий князь Николай Николаевич говорил, что земли (крестьянам) не дадут.

6 июня. После обеда Л. Н. на балконе с Ю. Д. Беляевым. Около полутора часов разговаривали. Потом гуляли. Л. Н. дал ему записку с переводом из сиднейского «Standard» о системе Генри Джорджа¹.

В 9 вечера Михаил Сергеевич на крыльце очень удачно представлял разных депутатов на трибуне и скамьях, Муромцева, как кавалергарды разгоняют Думу. Л. Н-чу больше всех нравился Недоносков. Остальным — депутат-татарин на скамье — как аплодирует. Все, и Л. Н. тоже, добродушно смеялись, и особенно дети Денисенко.

За чаем Л. Н., будучи слаб и нездоров (сердцем), сел к открытому окну.

— Только при открытом окне можно дышать, — сказал он.

В комнате было душно, и, думаю, Л. Н. вздремнул.

Беляев рассказал интересно, как революционеры напечатали в типографии «Нового времени» прокламации. Потом сообщил, что в Москве остановится на два дня — поговорить с типографщиками, которые опять

- 156 -

бастуют. Нужно будет удовлетворить их требования, а то испортят наборные машины. Внутренняя конструкция этих машин очень тонка. В Москве в редакции «Русской земли» есть три таких машины по 30 тысяч рублей.

Я говорил Беляеву, чтобы не переводили воспоминаний детства Л. Н. с английского, а достали оригинал у Горбунова, и чтобы завели в библиотеке редакции чертковские издания Л. Н., т. к. и «Новое время» и другие газеты иногда приводят цитаты из них по переводам с переводов.

Когда Беляев прощался, Л. Н. сказал ему:

— Кланяйтесь от меня Суворину, советую ему прочесть Хомякова «Самодержавие». Он <Хомяков> самобытный мыслитель. Можно с его мыслями не соглашаться, но они наводят на размышление, дают новые мысли. И спросите, не издаст ли Валишевского — книги интересные. В таком порядке, как он писал; начать с Екатерины.

Беляев: Нет, переводчики плохо переведут.

Л. Н.: Узнайте, не переводит ли кто-нибудь, и напишите мне. Я нашел бы переводчика — Машу; книги у меня есть. (Маша хочет заработать.)

Пожали руки. Когда Беляев уехал, говорили о нем, удивлялись, что ему только 27 лет.

Л. Н.: Не надо быть требовательным к 27-летнему. Кажется: дозрелый и должен все знать, что другие дозревшие и старые люди. Мы, когда нам 50 лет, видим разницу между нами, 50-летними, и 27-летними. Человек постоянно растет (духом) до 100 лет.

Потом Л. Н. говорил о том, как у Валишевского описана смерть Екатерины.

Л. Н.: Мы ее раздел Польши расхлебываем.

Потом Л. Н. говорил «О польском вопросе» Бодуэна де Куртенэ. И между прочим сказал, что он правильно советует о границах вперед не говорить, а дать автономию, и потом пусть население уездов выбирает — куда хочет быть присоединенным (к России или к Польше).

— Книга очень разумная, но тон материалистичный.

Лев Львович, когда была речь о старом Суворине, заметил, что Суворин не признает души, говорит: «Что̀ о душе говорить, ее нет».

Л. Н.: Души нет, ах!? — И встал и пошел в кабинет.

Лев Львович: Он человек очень добрый.

— Он бессознательно добрый, не сознает души, — сказал из дверей Л. Н. А потом принес из кабинета книжку: «Wahrheit und Trug in materialistischer Philosophie» von einem Selbstdenker. И прочитал из нее сперва, что религия не начинается признанием бога, но самосовершенствованием, сознательным служением другим. Потом читал оттуда же: «Der grösste Hypnotiseur der Welt ist...* — кто? найдете, Душан Петрович? — ... die Wissenschaft»**, — и читал дальше Денисенкам, Михаилу Сергеевичу и мне.

Л. Н.: Какие хорошие мысли! Подписался Selbstdenker***. Дума — не Selbstdenker, ни одной серьезной оригинальной мысли не было в ней высказано. Скажите, что̀? — обратился к Михаилу Сергеевичу. Тот качал головой.

Л. Н.: Говорит, что материалистическая нравственность — without legs — без основ; ее не может быть, она заимствована из духовной области. И в этой книге есть ложка дегтю. Автор — спирит. Верит в существование отдельных душ.

Потом Л. Н. еще перечитывал из немецкой брошюры Selbstdenker, а потом из «World’s Advance Thought» — Денисенкам. Меня отозвали

- 157 -

зашить рану двухлетнему мальчику. Когда я ее зашивал в моей комнате внизу, мальчик кричал. Наверху затих разговор. Л. Н. сошел: «Не могу ли помочь?» Но уж было готово. Потом послал через Юлию Ивановну молока и калач мальчику.

7 июня. За завтраком Л. Н. с Михаилом Сергеевичем.

Сухотин: Почему партии в Думе — это подражание? Люди соберутся и по мнениям разделятся.

Л. Н.: Но почему им вперед составлять партии? Это глупо и несвободно.

Михаил Сергеевич: Это один из старых, готовых в Европе приемов.

Л. Н. (позже): Когда читаю речи в Думе — как в грязь попадаю. (На днях кому-то выговаривал за чтение газет и особенно о Думе.)

За обедом Л. Н. задавал задачи о тростнике: смерить высоту тростника из данной длины части, находящейся над водой, и т. д. О косцах: были два луга, один вдвое больше другого, косцы скосили большой за полдня, потом половина их косила меньший луг полдня, и скосила столько, что на другой день его один косец докосил, и т. д.

Л. Н. был сегодня особенно прост, мил с Денисенками и с нами. Вечером ходил гулять в Елочки. Винт. Л. Н. спросил Александру Львовну, помнит ли Ch. G. Bonet-Maury.

— Он пишет о «Христианстве и патриотизме» и с французской любезностью уничтожает меня¹.

Михаил Сергеевич: Почему теперь? Ведь это давно написано.

Л. Н.: Должно быть, по-французски теперь появилось.

Вечером при шахматах Л. Н. спросил меня:

— Вы читали Талмуд?

— Нет.

— Кто это читал?

Елена Сергеевна: Я.

Л. Н.: Где ни откроешь — чепуха. «В субботний день...»

В яснополянской библиотеке имеются 6—7 томов Талмуда, издание Сойкина. Один из этих томов лежал открытым на столе.

И. В. Денисенко решил уехать завтра с семьей, боясь, что 10-го начнется стачка на железных дорогах.

Денисенко: Стачки раньше были незаконными, теперь позволены, но всегда можно их подвести под некоторые статьи.

Л. Н.: Стачки — сомнительные проступки; иногда нельзя сказать, что проступки, иногда — поступки. Теперь говорят, что где-то земледельческие рабочие хотят три рубля, женщины — два рубля в день. Давно пора! Только нельзя им не давать работать тем, которые хотят работать по 75 копеек, как и их, требующих три рубля, нельзя насилием заставлять работать за плату, которую другой установит. На стачки смотрю, как на пассивное сопротивление. Но как <только> они делаются из корыстных целей, так они становятся орудием борьбы.

Денисенко: У нас в стачечников стреляют.

Л. Н.: Во Франции, Америке тоже расстреливают.

Денисенко: После требования разойтись. На Западе первый залп холостыми, у нас — сейчас же боевыми.

Разговор Михаила Сергеевича, Михаила Львовича, Александры Львовны, Софьи Андреевны, Сергея Львовича и Льва Львовича о мужиках. Лев Львович утверждал, что порубки леса, главное за Воронкой, причиняют больше 10 тысяч убытка. Михаил Львович говорил, что у него собираются мужики косить для себя. Это допустит, но свозить — нет. Казаков!

Александра Львовна сказала, что где-то половину свезли барину, половину себе; она на это согласна.

- 158 -

Софья Андреевна: Я вчера исполнила их требования, у нас будет тихо.

Дора Федоровна опасалась, что в Ясной порежут господ. Софья Андреевна ее успокаивала. Но, кроме Л. Н., никто не считает невозможным поджог и ограбление. Татьяна Львовна полагает самым безопасным местом хутор в Овсянникове.

8 июня. Уехали Денисенки.

9 июня. Утром уехали Сухотины. Татьяна Львовна пробыла здесь с августа 1905 г. Тут у нее родилась Танечка, теперь со всей семьей уехала. Пополудни в 4 я с Александрой Львовной выехали верхами на Делире и Мушке в Пирогово. Там пробыли день 9 июня.

10 июня. Вернулись верхами из Пирогова в Ясную. Выехали утром в 6. Приехали С. А. Стахович с племянницей Евгенией Сергеевной* и Гольденвейзеры из Телятинок. Л. Н. вчера нездоровилось. Сегодня лучше. Лев Львович рассказывал, что̀ произошло в Государственной думе. Когда министр говорил: «За время беспорядков убито городовых 288, а ранено 383», раздались крики: «Мало».

Софье Александровне передавали, как Михаил Сергеевич изображает деятелей Думы. Л. Н. особенно понравился Недоносков и рассказал о нем, но заметил про смех:

— Нехорошо смотрим на это, с юмористической стороны.

Говорили о Столыпиных.

Л. Н.: Их отец был человек прямой, мужественный.

Софья Александровна говорила о Герценштейне и напомнила Л. Н.:

— Вы тогда, когда Герценштейн говорил в Москве, сказали о его речи: «С чисто профессорской тупостью...»

Л. Н. спросил Софью Александровну про племянников — студентов в Монпелье:

— Чему они <там> учатся, я понять не могу.

Л. Н. рассказывал о Лебона «Psychologie du socialisme»:

— Лебон материалист. Книга так растряслась, надо будет достать новую и вернуть вам, — сказал Софье Александровне, которая одолжила ему эту книгу.

Софья Андреевна каждое воскресенье в белом платье.

Племянница С. А. Стахович ушла с Александрой Львовной. Софья Александровна о них:

— Теперь политизируют, племянница страшно занята политикой. Она благовоспитанна, молчала за обедом, когда другие говорили о политике.

Л. Н.: Она кадетка?

— Нет, левей.

Л. Н.: Молодым нельзя не сочувствовать народу. Только пути нехороши. Убийство нарушает религиозное чувство. Был Миша и рассказал, что он в ссоре с Линой два дня. Поссорился из-за того: был у них Лопухин и говорил, что убийство полезно, — например, Плеве. И Лина сочувствовала. Когда есть религиозное чувство, нельзя рассуждать о пользе убийства Ивана Ивановича, Семена Семеновича. В этом — чему выражается сочувствие (сочувствие к убийствам) — qui pro quo. (Это говорил по адресу присутствующего Александра Борисовича, который сочувствует убийству правительственных лиц.)

Л. Н. спросил меня, устал ли я, когда ехал из Пирогова домой верхом.

— Да.

— Но теперь получил «шлюс»** и équilibre***.

- 159 -

Меня отозвали. Когда вернулся в залу, Л. Н. сидел за круглым столом с Гольденвейзерами, говорил им о партийности, о политике, что надо соблюдать спокойствие, не озлобляться и не вносить озлобления. Потом попросил «Русские ведомости» с отчетами о заседании Государственной думы и посмотрел речи Столыпина и Урусова¹. Последнюю хвалил ему Александр Борисович, утверждая, будто бывший товарищ министра сознался, что погромы подготовлялись правительством.

— Это очень глупо, неясно, ничего определенного, какая-то группа лиц подозревается им и полно человеконенавистничества, — сказал смущенный Л. Н.

Софья Александровна пояснила, что «группа лиц» — Трепов и другие придворные, имеющие больше влияния на государя, чем министры.

Софья Александровна: А если это так, как он утверждает, то есть что погромы подготовлялись, то почему же он оставался тогда товарищем министра?

Лев Львович: Я Урусова знаю, он бестолковый человек и болтун.

Кто-то: Но он себе портит карьеру.

Л. Н.: Карьеры теперь через Николая II не делаются, а наоборот.

Софья Александровна рассказывала о том, что в Думе говорилось о погроме имения ее дяди; рассказывала и о письме своей матери, которое тут же получила и читала: о требованиях рабочих на время уборки: мужчинам — 25 р., бабам — 15 р.

Л. Н. это признавал:

— Только без насилия, чтобы они не прогоняли тех, которые хотят работать за меньшую плату.

Софья Александровна говорила, что все идет к худшему, к европейскому положению, подгоняют по рецепту.

Л. Н.: Я могу себе представить, что это приведет к хорошему; это нарыв, который вскрылся; течет гной, который там сидел. Если будет так, как в Европе, будет плохо. Там полное нагноение, просачивается. Этому я не верю, чтобы у нас стало, как в Европе.

Софья Александровна: До сих пор все идет к тому, даже и требования сельских рабочих туда ведут.

Л. Н. не согласился, а потом сказал:

А может быть, что будет так. (Как в Европе.)

Л. Н. (племяннице Софьи Александровны): Поедете за границу, поедете учиться?

Нет.

— Слава богу, а я испугался. Постоянно получаю письма от людей, которые хотят служить народу, а для этого им нужно идти на курсы, недостает одному 150, (другому) 300 рублей, и это я должен им дать.

В разговоре с Евгенией Сергеевной зашла речь о ее родственниках.

Л. Н.: Ехал по железной дороге, и в том же поезде ехал Барятинский с Шамилем к Орлову-Давыдову* в Отраду. Тут <?> один раз видел Шамиля².

Л. Н. (о книге Лебона): У него есть свои социологические законы, у Маркса — свои. Беспристрастно рассматривает людей, как животных. Он дерзок, смел.

Л. Н. спросил про Новую Зеландию, о ее пространстве, количестве жителей.

Лев Львович утверждал, что в Японии введен единый налог, и Меньшиков писал, что с того времени Япония подвинулась вперед³.

Л. Н. не верится; сказал, что писали бы об этом приверженцы Генри Джорджа.

- 160 -

Юлия Ивановна говорила Софье Александровне, что я страшный политик.

Л. Н.: Душан Петрович не политик, его склад духовный не такой. Из газет выбирает этнографическое.

Л. Н. вспомнил, что Миша рассказал, как решили: кто заговорит о политике, платит 20 коп. штрафу. Собрали 3 р.

— Так и мы сделаем, — сказал Л. Н.

Л. Н. позвал меня к себе, дал отвечать на письма и послать книги:

— Записывайте, кому какие книги посылаете. Бузулукские семинаристы просят опять книг, неизвестно, какие посланы в первый раз. — Просил найти данные об Англии, Франции, сколько там земледельцев, сколько хлеба производят (Англия только одну пятую нужного), найти в «Новом времени» речи Петражицкого и Стишинского⁴. Потом говорил:

— Получил эту брошюру (в красной обложке маленького формата). В ней подтверждения того, что мне писал Кросби: что в Америке две трети единого налога ляжет на города. Есть акры, которые стоят по 10 миллионов (наверно в Нью-Йорке, Чикаго), и что Single Tax* принесет в два раза столько, сколько нужно для расходов государства и коммун. Мы с Николаевым вычисляли для России и нашли, что в России (единый налог) покроет все государственные расходы.

Потом Л. Н. разговорился о Звегинцевой, которая против всяких требований свободы.

— Я ей сказал всю горькую правду, — заметил Л. Н.

Александра Львовна, переписывавшая статью, в 11.15 кончила и пришла к чаю. Л. Н. был рад, что дописала. Сказал:

— К концу плохо. Завтра снова напишу⁵. — А потом, обратившись ко всем, удивляясь той медленности, с которой пишет эту статью в 20 страниц — три месяца, сказал: — Как карандаш, когда застрагиваешь и он обламывается, все сначала должен зачинять.

11 июня. Гости: С. А. Стахович с племянницей, вечером — Гольденвейзер, до половины десятого Звегинцева с Н. Н. Кровном (чиновником Министерства торговли).

За обедом Л. Н. с Софьей Александровной, между прочим о ее племяннице Евгении, которая социал-демократка, сказал:

— Блажен, кто смолоду был молод¹, наслаждался природой; интерес к политике говорит, что не молод... Старики, люди, которые пережили новую историю, могут политикой заниматься.

Звегинцева: Вы признаете, что наша культура выше крестьянской?

Л. Н.: Напротив.

Звегинцева: Николай Николаевич (Кровн) изучал этот вопрос и доказал, что крестьяне плохо обрабатывают землю; отдать им землю — будет беда (голод).

Л. Н.: В Ясной Поляне наша рожь, овес плохи, крестьянские — хороши.

Звегинцева: Если земля перейдет крестьянам, не будет такого урожая. Николай Николаевич изучал этот вопрос и доказал это.

Л. Н.: Неправда. Посмотрите нашу рожь, наш овес и крестьянские — крестьянские лучше.

Л. Н.: Мне постоянно стыдно, что у моих родственников есть земля.

Звегинцева: Какой выход будет — диктатор Трепов, Наполеон?

Л. Н.: Возврат к старому невозможен. Правительства нет, в сознании народа его нет. В России возможно неповиновение правительству. Повиновение человека человеку — грех.

- 161 -

ТОЛСТОЙ, КЭНДЗИРО ТОКУТОМИ И А. Л. ТОЛСТАЯ

Ясная Поляна, 18 июня 1906 г.

Фотография С. А. Толстой

«Утром приехал Кэндзиро Токутоми... Приехал прямо из Японии». — Запись от 17 июня 1906 г.

А. Е. Звегинцева взяла с собой ветвь ольхи, которую ей сорвал и подал Л. Н., тем отводя речь от политики — на запах лип, на деревья, которые сажал, и прочее.

Вечером с 10.30 до 11.30 Л. Н. разговаривал с Евгенией Сергеевной, Софьей Александровной, Н. Н. Кровном у малого круглого стола. Евгения Сергеевна последние полгода ничего другого не делала, кроме чтения газет — «XX век», «Волна», «Вперед» — и социал-демократической литературы. Хотела изучить рабочее движение. Л. Н. ей говорил, что политика и политическая экономия имеют малое значение в занятиях человека.

— Если вообразить себе интересы людские шаром и в середине его человека, то очень маленький конус выпадет на долю политики. Внутренняя жизнь, дружба и так далее куда важнее политики. Самое главное — внутренняя жизнь, и воздействие на других через нее самое сильное. Из газет чему научитесь? Газеты врут, только представьте себе, что ни одна из них никогда не неправа! Через газеты не узнаете рабочего движения. Они вас только запутают. Я 80 лет прожил, а во мне пороков сколько; еще 80 лет прожить — и не избавишься от них всех, но хоть от немногих избавился. Они есть и в вас. Надо непосредственно выработать внутреннего человека, а посредством кадетов выработаете урода. Кадеты, социал-демократы — рабы западных учреждений. Читайте хорошие книги, хотя, кажется, Эмерсон сказал: «Нельзя прочесть всех хороших книг».

- 162 -

Л. Н. подарил ей «Речи и статьи», «Прогресс и бедность» Генри Джорджа и «Конец века».

Н. Н. Кровн не знал о существовании «Круга чтения».

12 июня. Вчерашние гости. Л. Н. сегодня очень слаб, но ездил верхом. Под вечер был ученик технического училища. Л. Н. дал ему книги. За обедом Л. Н. сказал про статью «О веротерпимости» Успенского, что хороша.

Л. Н.: Теперь мне пишет, что ни одна газета, куда я его посылал, не хотела ее напечатать¹. То же самое было с письмом Шейермана. Прекрасное письмо, а его ни одна газета не напечатала. Все, что благоразумно, серьезно, правдиво, — им не нужно. Им нужно вранье. Успенский мне писал, что посетит Андрея Кудрина и Савелия Шнякина в Харькове. Они услыхали от Добролюбова, что убивать грех, и отказались от воинской повинности.

Л. Н. рассказал Софье Александровне о Добролюбове:

— Был у меня в лаптях, белокурый. Я с ним говорил около часу, не подозревая, что он не крестьянин (новгородский). Это был Добролюбов, который написал томик декадентских стихов. Он живет в Самарской губернии. Эти два (Кудрин и Шнякин) — молодые люди, отказавшиеся от военной службы под его влиянием. И два казака оренбургских (?) — тоже отказались от военной службы. Еще одна книга его, бестолковая, туманная, местами искусственная. Он ведет аскетическую жизнь, шесть месяцев просидел в Петербурге в тюрьме (из-за этих казаков)².

Александра Львовна: Он говорит всем ты и требует, чтобы и ему так говорили.

Софья Александровна говорила о забастовке крестьян и что они снимают чужих рабочих без насилия.

Л. Н.: Эта черта мне нравится.

Л. Н. (после обеда): Пойду читать Лебона. Прочту его за два года.

Вчера Л. Н. сказал А. Е. Звегинцевой, когда она спросила бывшего с ней молодого человека Н. Н. Кровна о револьверах (она всегда, приезжая, вынимает револьвер и кладет в передней на окно): «Бросьте в воду».

Вечером с 8.30 до 9 Л. Н. гулял с Софьей Александровной и Евгенией Сергеевной. Сегодня слышал о Евгении Сергеевне, что она, чтобы повидать Л. Н., когда родители не пускали ее, переоделась в крестьянское платье и тайком уехала.

К вечернему разговору опоздал. Писал Анне Константиновне.

Лев Львович говорил, что движение остановится на конституции, т. к. на Западе, кроме Французской республики, многие любят царя и не допустят его свержения.

Л. Н.: На конституции нельзя остановиться, как на реформации. Или ортодоксия, или свободное христианство.

Уехали Софья Александровна с Евгенией Сергеевной.

Русское «Свободное слово» (Петербург, Троицкая, 6) начало издавать первое полное собрание запрещенных сочинений Л. Н., 4 р., около 4 000 страниц.

13 июня. За обедом: Л. Н., Софья Андреевна, семья Льва Львовича, Александра Львовна, Юлия Ивановна. Л. Н. спросил Александру Львовну, как ей нравится Евгения.

Александра Львовна: Она милая, красивая.

Л. Н.: Меня удивила Софья Александровна, какая она строгая к племяннице.

Александра Львовна: Я ее (Софью Александровну) очень люблю, уважаю. Она очень умна, способна, но упряма и деспотична. С племянницами у нее беда — они клонятся к революции.

Л. Н.: Когда же японец приедет? Я его расспрошу про Японию, Китай. Если нарочно едет, пусть поживет.

- 163 -

Александра Львовна рассказала, что неудачно возила в Овсянниково чужую собаку, которая ощенилась в будке. Оказалось, что она не оттуда. Еще возила ее и в Козловку — напрасно. Уверена, что сумела бы всех шестерых щенят разместить, как это умеет каждый год Мария Александровна. Но Параша (дурочка) по приказанию Софьи Андреевны потопила их. Никита и Паля Львовичи, когда услышали про это, ужасно плакали.

Л. Н.: Подобное было с нами, когда мы были детьми. В овраге нашли убитых щенков и тоже плакали. Вероятно, мальчишки убили их камнями.

Лев Львович спросил отца:

— Что было бы, если б не топили щенят, не резали домашних животных? Как бы они расплодились!

Л. Н. (спокойно): Это касается домашних животных, их не надо <разводить сверх меры>. Дикие сами себя ограничивают.

На чье-то возражение Л. Н. сказал:

— Идеальное положение — есть фрукты. Не надо ни яиц, ни кур, ни лошадей.

Лев Львович: Без домашних животных будет скучно, с ними приятно жить.

Л. Н.: Дикие будут, <как> во времена Франциска Ассизского, садиться на плечи.

Тут я ушел, еще слышал слова Л. Н.:

— Как неприятно убивать крыс, мух! На Соловецких островах птица и иной зверь не боятся людей*.

Александра Львовна рассказала: была у Надежды Павловны; там видела барышню, которой она год тому назад подарила Мушку. Шпиц с ней. Александра Львовна позвала Мушку, Мушка глядела, глядела на нее, затем кинулась ей на колени, вся дрожа, стала ее лизать в лицо. Барышня отнесла ее на руках.

Л. Н.: Память.

За чаем Л. Н. сказал:

— Я дочитал Лебона. У Лебона о трестах, что они хуже подорожных разбойников.

Я сегодня читал сначала «Христианское учение», которого не читал четыре года, теперь вполне понимаю. На другой день утром сказал об этом Л. Н-чу.

Л. Н.: Неужели вы не понимали до сих пор? Радостно, когда выяснится.

Я сегодня под яблоней записал (и он прочел приблизительно так): «Мы поставлены в необходимость делать (любовь ко всем), делание чего и для меня и для других к лучшему. Как это просто, и только в старости лет это ясно видишь»¹.

Л. Н.: Почему Иван Иванович не издает «Христианского учения»?

Я сказал, что появилось во «Всемирном вестнике»² и что теперь объявлено опять новое издание сочинений Л. Н. уже девятой, что ли, фирмой.

Л. Н.: Те мало распространяются, издать бы Ивану Ивановичу³.

14 июня. Утром уехали Софья Андреевна с Дорой Федоровной к Михаилу Львовичу и Марии Львовне. Л. Н. их провожал с крыльца. Я опоздал к общему завтраку; пришел, когда завтракал Л. Н. (он всегда завтракает, через час-полтора после всех, ему оставляют на столе).

Л. Н. отошел от холодного завтрака (сегодня забыли подогреть) и ушел к просителям. Я взял читать «Новое время». Л. Н., возвратившись, спросил, что читаю.

- 164 -

— Фельетон Меньшикова о Рамишвили¹.

Л. Н. посмотрел и сказал:

— Очень хорошо рассуждает Меньшиков. — Некоторое время спустя добавил:

— Такую ложь и глупости вряд ли говорят в другом парламенте. В английском уже, наверно, нет. Но достаточно, что это рассуждение в «Новом времени», чтобы его девять десятых не читали (с ним не считались).

Л. Н. поехал купаться. В купальне встретились. Л. Н., быстро выкупавшись, ускакал галопом на Андрюшином Запорожце.

За обедом: Лев Львович, Александра Львовна и Юлия Ивановна. Александра Львовна спросила, может ли прочесть вслух из газет одно сообщение. Л. Н. поощрил ее. Она прочла о забастовке земледельческих рабочих (в Орловской губ.) и что они, кроме снимания с работ работающих, не производят никаких насилий. Это ей нравится. Л. Н. ничего не сказал.

Юлия Ивановна заметила, что пчелы с дикого винограда, вьющегося вокруг террасы, не берут цвета, а только пергу́* на ножках. Ножки точно обернуты плотной пергой, трудно им лететь.

Л. Н.: Это пища детей. Желтая висит на ножке, и она всегда желтая в рыльце (цветка), откуда они берут ее.

Л. Н. играл с внуком Китой. После обеда читал на балконе. Подъезжала телега, Л. Н. спросил:

— Кого вам?

Мужики: Позволите проехать туды?

— Сделайте одолжение.

В 9 Л. Н. опять пошел гулять. В 10.15 вернулся с прогулки, сгорбленный, в суконном пальто. Сказал:

— Я ходил до шоссе и ужасно устал. Ходил потому, что холодно, пока согреюсь.

Вечером дал мне два письма, по которым следует послать книги, и собрал в кабинете со стола книги, которые нужно положить обратно в библиотеку. Еще приходил за горячей водой с лимоном. Смотрел издание И. М. Трегубова: Л. Н. Толстой. «О военной службе». С предисловием И. Трегубова. Полтава, 1906.

15 июня. Теплый день. Л. Н. ходил пешком гулять. После обеда звал всех верхом встретить Софью Андреевну с Дорой Федоровной. Но никто не поехал. Предпочли играть в теннис. Я сшивал сухожилия на пальце мужику, поранившемуся косой.

Утром был проситель: рабочий, чинивший котлы на патронном заводе. Испортил себе глаза на этой работе. Грозит ему увольнение. Просил ему посоветовать, как добиться помощи за потерянное зрение. Л. Н. ему дал записку в несколько строк к Гольденблату¹.

Перед обедом приехал Лебрен.

Лев Львович рассказывал, что идет сильная революционная пропаганда в войске; что восстание начнется в Петербурге в гвардии (третьего же дня Лев Львович говорил, что одна гвардия останется верной, не поддастся революционным пропагандистам). Разговор о ненадежности войск.

Л. Н.: Милютин-либерал с легкой руки ввел общую военную повинность. Военная служба дает нам равное право быть убийцами. Введение общей воинской повинности было глупо с точки зрения государственной обороны и с точки зрения обеспечения правительства. Сто солдат 15-летней службы сто̀ят тысячи общей военной повинности. Одна Англия имеет хороших солдат; это тот самый дух либерализма, не доведенный до конца. Если либерализм довести до конца, то надо всякое государство уничтожить,

- 165 -

чтобы человек действительно был свободный. В милитаризме нет духа правды, а только целесообразность. Введением общей воинской повинности сами себя гонят.

Лев Львович: Все-таки они (солдаты) пристанут к революционерам и переменят государственный строй.

Л. Н.: Переменять нечего. Может последовать только неповиновение власти. Это та garde nationale*, которая во время Коммуны вся восстала против правительства. Во Франции весь народ был с революционерами.

Л. Н.: Что видел, хватило бы на целый рассказ. Сегодня ездил в Судаково. Там перед домом на столе высокие букеты. Спросил, почему? «Царица небесная ходит». Если бы ее одну пустили, не стала бы ходить. Государственная дума, а рядом рудаковский священник ходит с царицей небесной. Вы у него были, Душан Петрович, он старый?

Я: Лет сорока — сорока пяти.

Л. Н.: А ведь ходит, ах! В Думе, что ли, поднять вопрос об этом хождении?! И рядом с этим — я дал подержать лошадь мальчику, водящему слепого нищего. Когда вернулся, сказал ему: «Ты бы сел на нее да и увел». А он: «А душа где?» Я ему дал гривенник. Он: «Этот гривенник дороже всего — это трудовой, а то ведь ходишь и грабишь людей. Недавно ко мне так приходила царица небесная; лакей мне сказал: «Одна глупость». Я поотошел, а он закричал: «Подай с постели простыню!»» (стлать священнику под ноги: как пройдет по ней, она — его). Так поступил, как те женщины, которые вышли с мужьями ждать конца мира и спрятали добро.

Рассказ, показывающий половинчатость веры у женщин, я слышал от Шкарвана, который его слышал от Л. Н. в 1896 г. В какой-то местности пошел слух, что наступает конец мира. В известный день все жители вышли на гору ждать его, причем мужчины постарались заранее пропить что можно было. Когда конца мира все-таки не было, мужчины стали жаловаться, что теперь нечем будет кормиться, так как все пропито. Но женщины утешали их, говоря: «Не бойтесь, мы припрятали».

Л. Н.: Вчера и сегодня я не мог заниматься, взял «Новое время» и прочел с начала до конца. Впечатление: «Руки вверх!» Убийства, убийства. Как страшно! Я читал мистика Силезиуса, мысли прелестные, а после того — «Новое время».

Вчера вечером я застал Л. Н. читающим Силезиуса. Отмечал в нем для «Круга чтения». Сказал: «Трудное, долго нельзя читать».

Л. Н. читал для себя «Мои воспоминания» Боборыкина («Русская мысль», февраль).

— Он был после меня в Казанском университете. Описывает тамошнюю жизнь, мне это интересно, — заметил Л. Н.

Л. Н. прочел вслух письмо горничной, читавшей его сочинения и нашедшей в них «христианскую веру», которая ей по душе. Просит книг. Л. Н. велел ей послать «Так что же нам делать?», «Неужели это так надо?»²

— Получил письма, просят опять книг. Мне это приятно.

Лебрену, когда тот говорил Л. Н. что-то о философии, Л. Н. сказал:

— Об этом буду писать, если буду жив, зимой. Вечера длиннее, тогда и по вечерам пишу, теперь хочется гулять да и уставши бываешь.

Сегодня и вчера Л. Н. искал статью-вырезку «Буддийские мысли», присланную ему Сергеенко для «Круга чтения»; не нашлась.

16 июня. За обедом: Л. Н., Софья Андреевна, семья Льва Львовича, Александра Львовна, Юлия Ивановна, Лебрен, Н. П. Иванова. Л. Н.

- 166 -

рассказывал, что́ слышал от урядника. Член Думы, крестьянин Тульской губернии говорил: «Бог знает что такое, только всё хотят мутить, а толку никакого нет». Потом Л. Н. рассказал об Алеше Горшке:¹

— Все жалеет о жене. «И пары нет, — сказал, — сено убирать». На днях сам едва не лишился жизни: стоя на возу сена, привязывал жердь, — я помню, когда сам это делал, трудно, — веревка оборвалась, жердь его откинула и опрокинула. Несколько минут прошло, пока очнулся.

Л. Н. спросил меня о больном плотнике, вчера заболевшем холериной.

— Я не был сегодня у него.

Сегодня отсылал десять посылок с книгами — тем, кто просил их у Л. Н. В год, наверно, 300—400 посылок; кроме того, каждый день раздает сколько, иногда 100 экземпляров. Горбунов, Фельтен, Картушин, Сутковой, Чертков добросовестно снабжают Л. Н. изданиями его сочинений. Горбунов — еще книгами Семенова, Генри Джорджа и другими народными книжками религиозного содержания.

Л. Н. дает читать присылаемые ему рукописи Лебрену, доверяет его мнению. Лебрен очень рад, что по совету Л. Н. не пошел дальше учиться, вышел из гимназии, сохранил самобытный ум.

Вечером за чаем на террасе Л. Н. разговаривал с Марией Львовной и Николаем Леонидовичем.

Николай Леонидович, Мария Львовна рассказывали, как пироговские крестьяне покупают землю; как Крестьянский банк исключает тех, у которых земли достаточно, больше трех десятин на душу, и у которых нет лошадей — не по бедности — таким дает земли — а потому, что живут по городами там у них достаточный заработок. Чиновники Крестьянского банка самовольно делают то, во что им не следует вмешиваться.

Л. Н.: По старому преданию опекают крестьян, думая, что опека им нужна, сами не сумеют свои дела решать. Регулирование сверху.

Мария Львовна рассказала, как знакомый старик хвалил крепостное время: хлеба были горы, сыты были, судов не знали, порядок был, а теперь суды, непослушание, забастовки.

Л. Н.: Читал Боборыкина. Пишет, что крепостное положение совсем не было ужасным. Это мне приятно было читать. Тогда все зло приписывали крепостному праву, как теперь правительству. Нападали на него, как теперь на правительство.

Л. Н.: Есть такой Молчанов, молодой человек, он мне пишет: «Хотя у меня правило — не писать тем, кто не отвечает, и вы два раза не ответили мне, все-таки пишу вам, и прошу написать мне, как вам живется при преступлениях, совершаемых правительством...»² Повальное внушение! Того, что делают революционеры, не видят. Не дать захватить себя ни той ни другой стороне, не участвовать.

Тут вошла Софья Андреевна, и разговор перешел на другое.

Софья Андреевна жаловалась, что сучья лип затеняют ее комнату. Михаил Зорин, очень ловкий 50-летний яснополянский крестьянин, влез на липу и срубил сначала те сучья, которых не нужно было рубить, а потом уже те, которые мешали. Всем было как-то жалко, и расставались с сучьями, как с живыми существами.

Осуждали Брайана за то, что с Аладьиным снимался, и еще раньше за то, что от Л. Н. поехал к папе и в своей книге поместил рядом портреты царя, Л. Н. и папы³.

Л. Н.: Брайан — симпатичный, умный, мужественный, но, как европейские люди, малообразованный. У него шоры.

Мария Львовна: Его речи хорошие.

Л. Н.: Это его специальность.

- 167 -

ТОЛСТОЙ И В. Г. ЧЕРТКОВ

Ясная Поляна, 26—30 июля 1906 г.

Фотография С. А. Толстой

Николай Леонидович говорил о Думе, об убийствах, об Аладьине.

Софья Андреевна: Как это люди не понимают, что все люди одинаковые, с теми же страстями, слабостями, желаниями! Отделять правительственных, считая их совсем дурными, а противоправительственных — хорошими!

Николай Леонидович: Это психоз.

Л. Н.: Да, это болезнь. Видеть только то, что правительство делает, находить все злым... И Сережа...

Кто-то: Сережа ругает правительство за то, что провоцировало погром в Белостоке.

Софья Андреевна говорила о забастовках, снимании с работ в Ефремовском, Епифанском и Тульском уездах и что в Ясной не будет ничего. Но притом сказала, что имеет в Берлине на всякий случай положенные деньги, слава богу.

- 168 -

Николай Леонидович: А у Жекулиных (родителей его невестки) пришли к старику с хлебом-солью; говорят, что хотят его в члены Думы. До тех пор были самые хорошие отношения. Он уехал в Киев, на третий день сожгли все три имения. Пьянство и внушение агитаторов.

Софья Андреевна: Но не может случиться, чтобы меня из-за угла кто-нибудь убил.

Л. Н.: Лебон говорит: толпу легче обмануть, чем одиночек.

В 9.45 я ходил к больному на деревню. Мужики, едущие в ночное, с которыми поровнялся, говорили, что у Михаила Львовича забастовка, что сено возят себе мужики, что Толстой обижается (так говорил бывший ученик Л. Н. его первой школы), «а должен благодарить нас, что и мы так не поступаем».

Когда вернулся к чаю, Лев Львович рассказывал Доре Федоровне, что когда рассказывал отцу, что в Стокгольме на состязания женщин в плавании смотрят старики, Л. Н. сказал:

— Это варварство.

Дора Федоровна: В том ничего нет, они в костюмах, большее варварство это говорить.

Л. Н.: Это мне жаль.

Все мы рассмеялись на слова Доры Федоровны, как если бы их одобряли. Л. Н., наверно, почувствовал, какие мы ему далекие, как не придаем значения тому, чему он придает. Кажется, что больше ничего не говорил, раньше обыкновенного встал и ушел.

17 июня. Утром приехал Кэндзиро Токутоми. Л. Н. представил нас: «My friend — Dushan Macovicky, doctor. Mr. Tokutomi — my new friend»*. Токутоми лицом похож на японского микадо Муцухито и на Г. М. Беркенгейма. Приехал прямо из Японии. Японский роман в русском переводе, находящийся в нашей библиотеке Ясной Поляны оказался его¹.

Очень жаркий день. Л. Н. в полотняных портянках и сандалиях. Вышел в 2.30 позавтракать.

Токутоми — малый, низкого роста, широкобедрый, коротконогий. Голова наклонена вперед на короткой шее. Движения медвежьи, черные очки; благодарный. Илью Васильевича поблагодарил за уборку комнаты.

Л. Н. в последнее время под влиянием Хэйга перестал пить молоко и есть яйца. Утром пьет горячую воду с хлебом и маслом. Л. Н. часто не завтракает, даже чаще, чем завтракает, а иногда сядет к столу и поест, что́ остается холодное, не дожидаясь, пока согреют.

Л. Н. сел под вязами («на крокете»), ждал завтрака. Пришли Оболенские и Юлия Ивановна. Я пошел за Токутоми, он спал. Пока Токутоми пришел, Л. Н. говорил о японцах. Рассказал, как утром гулял с Токутоми, остановились около косца. Японец не видал такой большой косы, показывал, как у них маленькой косой — вероятно, серпом — косят, и Л. Н. повторил его быстрые движения, которые он при этом показывал. Л. Н. сам покосил, за ним японец — и хорошо. Удивительно, какой практический народ!

Пришел Токутоми, позавтракал и уехал с Л. Н. кататься.

Л. Н. долго гулял, с 2.30 до 6.15, и купался с Токутоми в Воронке. Токутоми долго купался. Л. Н. не хотел лишать его удовольствия и ждал.

Токутоми вегетарианец. За столом Лев Львович советовал Л. Н. прочесть письмо Достоевского, очевидно к еврейке, о повести о евреях («Новое время», 15 июня)².

- 169 -

Николай Леонидович говорил про статью Розанова³.

Разговор о Библии, Талмуде весь не расслышал.

Л. Н.: Талмуд — бедность мысли, чепуха. Я искал и ничего не мог найти. Есть выписки из него, ими я пользовался при составлении «Мыслей мудрых людей».

(В библиотеке есть только семь первых томов.)

Я спросил Токутоми, почему японцы могут так долго бегать. Ответил: «Потому что не едят столько мяса, как европейцы». На вопрос, почему так долго был в пути, три месяца, ответил: «Я христианин, пробыл три недели в местах, где проходила жизнь Иисуса». Его отец 85-летний читает каждый день правила Конфуция и сажает каждую весну деревца и другие растения.

Вечером приехал к Л. Н. юноша с матерью. Мать ждала в пролетке. Л. Н. о нем:

— Он в прошлом году был. Он удержался (т. е. не заразился революцией).

Вечером чай на террасе. Мария Львовна передавала свой разговор на сенокосе с яснополянскими мужиками. Старшие (Тарас Фоканов) были тише, младшие — особенно Евстигней — озлоблены. Знал, говорил и разделял все то, что пишет «Тульская жизнь». Осуждал правительство, надо убить Дубасова; есть умные, хорошие господа, которых целыми поездами выслали в Сибирь; правительство устроило белостоцкий погром; жидам надо равноправие; на землю жид не пойдет, а будет торговать в городах, он там нужен; Генри Джордж не годится, нужно отчуждение всей не крестьянской земли и отдача ее одним крестьянам. Мы еще терпим, но иногда выхода нет, кроме погромов усадеб.

Л. Н. очевидно страдал, слушая это, как вообще страдает во все время революции. Мария Львовна говорила еще что-то. После Л. Н. сказал:

— Тут доводами ничего не достигнешь, тут настроение надо изменить, а это можно только делами, жизнью, не словами. За его взглядами есть чувство злобы, ненависти. Тут как рогульки, наклоненные на себя и сцепленные — не разъединишь, расправляя одни концы, а надо расправить корни. Не Евстигнея, а Илюшу убедишь умственными доводами. Прошлый раз говорил про пытки...

Мария Львовна: Я чувствововала, что при Евстигнее о боге заговорить мне нельзя; при Тарасе и других говорила бы.

Лев Львович: Если б я был помещиком в Ясной Поляне, я отдал бы крестьянам половину дома, учил бы их детей вместе с моими, поле разделил бы и вместе работал бы.

Л. Н.: Что же тебе мешает это делать? Прекрасно. Это такое дело, на которое можно жизнь положить.

Лев Львович: У меня имения нет.

Л. Н.: Купи и делай.

Лев Львович: Связан детьми и семьей.

Мария Львовна еще говорила про речи Евстигнея: «Графа книжки я читал, пишет то... Да жизнь какова! Вы как живете, а мы как?»

Л. Н. на взгляды Евстигнея смотрел, скорее, с грустью. Потом заметил:

— Сознание народа растет так, как Паля будет расти; у него будут усы, так и религиозно-нравственное сознание растет. Что оно создаст, нельзя предсказать. К монархическому строю нельзя вернуться. По конституциональному — еще хуже... Анархисты: Бакунин, Кропоткин, Реклю очень хорошо критикуют несостоятельность правительства. Бакунин ничего не строит. Кропоткин, Реклю — очень недостаточно.

- 170 -

Софья Андреевна спросила, какой веры Токутоми.

Л. Н.: Христианской. Мать его — протестантка, отец — конфуцианец. У них несколько вер. Конфуцианство, буддизм. У народа — шинтоизм. Это боготворение Микадо, предков; нравственные законы — довольно необоснованы. Мне ему надо задать много вопросов, даже напишу их.

Николай Леонидович: Японцы готовятся к войне с нами, очень быстро, основательно. А другие страны: Англия, Германия, Франция, особенно Франция и Германия, не могут дальше вооружаться. Финансовых средств не хватает. Французский министр финансов прямо заявил, сколько миллионов не хватает и нельзя добыть.

Когда Софья Андреевна упрекала Л. Н., что мало ест, он сказал: «Каждый день упрекаю себя, что ел лишнее».

*13 июля. Четвертого дня уехали Оболенские. Юлия Ивановна уехала в Саки (Крым), ее работу исполняет Лебрен. После Токутоми были еще два японца. Один — журналист¹, другой — торговец шелком из Москвы.

Гостей было мало.

— Вчера вечером, — говорил мне Лев Львович, — был у меня и Андрюши, тяжелый спор с отцом. Отец разгорячился на наше непонимание. Сегодня с ним не говорил, не виделся.

Л. Н. пришел ко мне, спросил, как мой отец, как я съездил. Вид у него здоровый.

— Как вы, Лев Николаевич, совсем оправились?

— Телесно хорошо, а нравственно дурно. Дурное расположение. Чертков при вас хотел приехать? Теперь 20-го приедет, один. — Л. Н. спросил о Венгрии.

Дождь льет четыре дня; боятся, что скошенный овес прорастет. Пасмурное настроение в Ясной, какого я еще ни разу не замечал, даже весельчак Лебрен приуныл. Одна Александра Львовна веселая.

За обедом: Л. Н., Софья Андреевна, Лев Львович с семьей, Александра Львовна, Лебрен. Лев Львович рассказал про петербургский зоологический музей. Чучела зверей расставлены в группах — лисицы словно играют, и т. д. Очень большой музей. Дора Федоровна сказала, что в Вене слониха родила слоненка, впервые в Европе. Л. Н. сказал, что этого добивались в Париже. Не удалось свести слона со слонихой на открытом месте, и из этого заключил, что, вероятно, у слонов развито чувство стыда.

Дора Федоровна говорила, что в Швеции у ее знакомой есть ручные ужи.

Л. Н.: Да, такие есть.

Софья Андреевна стала говорить Льву Львовичу о вчерашнем его споре с отцом. Л. Н. жаловался: неуважение к старости. (Лебрен мне после рассказал о вчерашнем споре. Началось с того, что Кристи рассказывал, как какой-то славянофил, член Думы, защищал смертную казнь². Л. Н. ужаснулся тому, что славянофил, который стоит за христианство, мог это говорить. Тогда Андрей Львович стал защищать смертную казнь и Лев Львович тоже. Задели Л. Н. за живое, и пошло́... до слез. Л. Н. вышел, хлопнув дверью. Ужасно жалко было его, горько.)

Вечером, в 9, пришел Л. Н. ко мне. Увидел на столе фотографию моей матери; я теперь эту фотографию с собою привез, посмотрел ее. Сел между столом и постелью, спросил:

— Вы говорили, что у вас (у словаков) национальное сознание в народе пробудилось?

- 171 -

— Сознание бесправия, насильственного введения непонятного языка в присутственных местах, школах, на железных дорогах, почтах и так далее, — ответил я и рассказал о борьбе словаков с этим бесправием.

Л. Н.: Этому я мало сочувствую (это мне малоинтересно), я согласен с вами, но мне это теперь не так близко к сердцу, как было.

Л. Н. говорил, что он пишет о том — «разумеется, никто этого не будет читать, — что русское правительство мешает в......* полякам, кавказцам......* Им не надо повиноваться правительству; им можно вредить только потому, что они сами участвуют в правительственном насилии.

Л. Н.: Не участвовать во власти, не служить солдатами, податей не платить, и не будет народ угнетен. Когда я вижу это высшее средство, тогда низшие (кровавые) средства мне несимпатичны³.

В то время, как Л. Н. говорил, он скатывал в клубок бечевку, брошенную на стол. На столе лежала вырезка из чешской газеты «Čas» с письмом Л. Н. в «Siècle» о еврейских погромах. Я спросил Л. Н., он ли писал это письмо.

— Нет.

В парижской газете «Siècle» появилось и другими газетами перепечатывается письмо, будто бы Л. Н., о погромах в Кишиневе, Киеве, Белостоке и других городах.

Л. Н.: Все вздор! Я это прямо написал французу, который об этом спрашивал (что Л. Н. писал письмо в «Siècle»)⁴.

Софья Андреевна говорила мне, что Л. Н. прежде вечерами не писал; что его дурное настроение духа оттого, что тут — показала себе на лоб — не клеится. У него ничего нового нет. Все одно и то же переделывается. По вечерам пишет, и много-много пишет — этого никогда не бывало.

14 июля. Утром ездил с Александрой Львовной к тифозному в Грумант. По пути рассказала про спор Льва Львовича и Андрея Львовича с отцом о смертной казни. Голос отца дрожал, и дошло до того, что у него перехватило голос и он прослезился. После Л. Н. говорил Александре Львовне в кабинете:

— Если б я был гадким поручиком, уважали бы меня. — Сыновья упрекали его в непоследовательности. Александра Львовна стала их стыдить: «Отцу легче было бы надеть лапти и работать, чем жить этой трудной жизнью умственной и тяжелой барской», и тоже расплакалась. Пришла мать и пошла к Л. Н. и долго с ним говорила. Александра Львовна все ждала, пока мать не ушла, после вошла проститься. Л. Н. ей сказал: «Нада буть добрум» (эти слова Миша, когда был маленький, написал на бумажке и носил в кармане)¹. Потом разговаривали. И Л. Н. сказал, что прочел Франциска Ассизского «В чем радость совершенная» — «Покаяться, радоваться, когда гонят, не понимают вас². Родные сыновья далеки, ты близка, счастье, что ты есть». Александра Львовна рассказывала это еще под сильным впечатлением происшедшего. В ее голосе чувствовалось страдание и тихая радость. Сегодня утром Л. Н. сказал ей: «Радуюсь, два дня не имел бога; вижу, что не надо осуждать людей, не имеющих бога и потому мечущихся».

Л. Н. почти не спал всю ночь, встал очень рано. Лебрену при встрече на лестнице сказал: «Осрамился как я вчера!»

Настроение Льва Львовича, Александры Львовны, Софьи Андреевны какое-то удрученное — и все последствие спора.

Приехал крестьянин-астроном. Он недавно был здесь. Л. Н. дал ему рекомендательные письма к разным лицам в Петербурге, но тот никого не нашел³. Он утверждает, что закон тяготения — пустяки, что он знает

- 172 -

иное, но что́ он выдумал — не говорит. Лебрен говорил о нем за обедом.

Л. Н.: В Америке выходил журнал, более чем десять лет — мне его присылали, — отстаивавший теорию, что мы находимся на поверхности земли, обращенной вовнутрь шара; что кругом земля, а солнце и другие небесные тела находятся внутри пространства, окруженного землей. У них были и экономические теории, и нравственные вопросы трактовались. Говорили, что ценность золота, серебра так же условна, как ассигнации; отношение цен золота и серебра было постоянное, но впоследствии оно нарушилось, когда открылись новые богатые источники серебра.

Вечером приехали И. И. Горбунов и И. К. Дитерихс. Л. Н. с Иваном Ивановичем о корректурах «Круга чтения». Иван Иванович рассказал, что усилена цензура на газеты, несколько газет запрещено. Сытин ему сказал, что в последние два года спрос на церковную литературу для народа упал на 60 процентов.

Л. Н.: Не трещит, а духовный переворот огромный совершается.

Иван Иванович (о роспуске Думы): Воззвание, чтобы не платили податей и не шли в солдаты, волнует⁴.

Л. Н.: Не платить этому правительству, а когда мы будем правительством — нам платить подати. Ни к кому не идти в солдаты. За границей умные люди подумали о русских, которые за Думу: «Еще дураки попались на нашу дорогу!»

Иосиф Константинович говорил, что между депутатами ничего общего нет, ничем не соединены.

— Я здесь видел крестьянина, — заметил Л. Н. и рассказал про телятинского сапожника, который ходил в лохмотьях. Когда староста требовал податей, не дал⁵.

Л. Н. встретился с его братом и спросил: «Что́, он тронулся немножко?» А брат говорит: «Нет, это он по древности* пошел, для бога», — сказал о нем староста. Когда Л. Н. спросил сапожника: «Смерти не боишься?» — тот ответил: «Как же ее бояться? Разве я от Него отрекся?»

— Когда в нем случился духовный переворот, для него земное (по Эмерсону) потеряло значение... — сказал Л. Н. «По древности надо идти», юродивым быть, таких людей надо больше.

Иван Иванович рассказал очень интересные новости. Между прочим, о проповедовании анархизма, реброкрушительного, ницшеанского: столкни слабого, когда он тебе мешает.

Л. Н. получил письмо от женщины.

Л. Н.: Прежде на 80 страницах меня ругала за то, что нарушил ее православную веру, а теперь извиняется на 40 страницах⁶.

Лебрен говорил о Картушине, который недавно был у Л. Н-ча. Картушин спросил Л. Н., продолжать ли издавать «Обновление»? «Это сами должны решать», — ответил Л. Н. — «Мы сами-то решим, — сказал Картушин, — а мы желали бы знать, как вы на нашем месте поступили бы». Л. Н. помялся и сказал: «Я считаю, что в это время (бесправительственное) надо распространять христианские воззрения. Может быть, они укажут путь».

Картушин, смелый человек, пробил дорогу, теперь и другие стали издавать сочинения Л. Н-ча. Картушин дал 3000 р., печатали по 18000 экземпляров. Работали над изданием он и Сутковой, без помощников, сами на себе таскали бумагу в типографию, корректировали и быстро уносили из типографии отпечатанные экземпляры, оставляя для конфискации 1—2 тысячи экземпляров. Все издательство помещалось в маленькой комнате, где жили вдвоем, питаясь хлебом, картофелем, капустой и горохом с постным маслом.

- 173 -

За обедом много смеялись Ваня с Лебреном и Александра Львовна. Л. Н. рассказал по этому поводу историю из Диккенса и добавил:

— Смех — лучшая музыка.

Иосиф Константинович спросил Л. Н. о студенте, который был две недели тому назад (П. Гайда). Какой он?

Л. Н.: Как все студенты. Добролюбов, Чернышевский, Михайловский — он впитал в себя эту мудрость и так ею начинен, что не может воспринять чего-нибудь другого. Разумеется, полная самоуверенность.

Лебрен рассказал про него — он негодовал на то, что Л. Н. будто бы «препятствует нашей свободе». Стал передо мною, развел руками: «Лев Николаевич говорит, что материя — пределы духа!.. Что с ним говорить». На это Лебрен не мог удержаться от смеха и ушел в кусты, где расхохотался. Лебрен рассказывал это так смешно, что мы все, с Л. Н. во главе, хохотали.

Александра Львовна: Он жил у Марфы Ореховой. Она о нем с негодованием говорила: «Поил Ваню водкой». Говорил ей: «Завтра вместе скосим овес. Каково ему косить!» Он живет в деревне и разжигает народ.

Л. Н.: Странное сочетание крайностей.

Иосиф Константинович говорил о Кавказе.

Л. Н.: Я сколько раз замечал, армяне хорошо говорят по-татарски.

Л. Н.: Еврейский жаргон — древненемецкий язык. Евреи удержали язык того времени, в которое жили между немцами. Филологи пользуются насчет корней немецкого языка ихним жаргоном.

Л. Н. сегодня пополудни не выходил из-за дождя и слаб. Видно, что Л. Н. приятно общество приехавших гостей. Иосиф Константинович целый день читал. Рассказал, что был в Петелине в сумасшедшем доме и так мирно там чувствовал себя. Не удивляется, что Л. Н. хочется ходить туда, чтобы отдыхать среди этих сумасшедших⁷. (Л. Н. любит разговаривать с сумасшедшими, но говорит с ними, как со здоровыми. Они это замечают и дорожат этим.)

Лев и Андрей Львовичи здороваются с отцом, но сами не заговаривают — видно, им совестно. Иосиф Константинович читал в «L’Ere Nouvelle» о коммунах. Л. Н. спросил, что читает?

Иосиф Константинович: Автор говорит, что людям, чтобы жить в коммуне, нужно перестать быть эгоистичными⁸.

Л. Н.: Это так. Все-таки к этому идет постепенно.

Вечером приехал М. В. Булыгин с Верой Николаевной, классной дамой в гимназии. Михаил Васильевич спросил о «Круге чтения».

Л. Н.: Сегодня читал последние корректуры. Это самовосхваление: «Круг чтения» — просто спасительная вещь, особенно в моих годах. «Закон божий». Ежедневно читаю. Когда дурно расположен — успокоит. Хочу сократить для молодежи, народа. Не вошел в «Круг чтения» Ангелус Силезиус. Его вспоминают, цитируют Шопенгауэр, Амиель. Его основная мысль: соединение с богом.

Л. Н. прочел из Силезиуса около десяти мест, четверостиший по-немецки, тут же переводя на русский. Все в стихах.

Л. Н.: Малеванцы поют стихи. Иван Михайлович их записывал. Малеванцы — самобытные русские люди. Баптисты — подражание.

Разговор о русских крестьянах, как они теперь читают газеты.

Л. Н.: Я никогда не ожидал, чтобы крестьянина до такой степени начинили. Есть представление, что крестьяне — особые люди, как японцы, негры. Чем старше становишься, видишь — все люди одинаковы, нет никакой разницы.

Михаил Васильевич: Тенденция печати — будоражить.

Л. Н.: Общественное мнение у крестьян зиждется только на святых людях. Это фундаментальное, основное течение. Телятинский сапожник.

- 174 -

Лебрен: Таких людей мало, их побольше бы!

Л. Н.: Народ стомиллионный, есть хоть один — спасет. Содом могли спасти десять праведных.

Софья Андреевна: Но они не нашлись.

Л. Н.: Одно <только важно> — понимание истины, самой высшей, доступной человечеству... Кто выше: начитавшийся «XX века» или телятинский сапожник? Цивилизация не облагораживает.

Лебрен отстаивал цивилизацию и Французскую революцию.

Л. Н.: Во Франции перестали <существовать> lettres de cachet*, <упразднили> Бастилию (у нас Шлиссельбург)... и другое. Это идет попутно. С другого конца народилась буржуазия — власть, основанная на деньгах.

Л. Н.: Маленькая разница между самодержавием и конституцией. Не берусь судить, что́ менее негодно.

Михаил Васильевич жаловался Л. Н., как трудно ему живется и в хозяйстве и в семье; говорил, что он бросил бы все и ушел в батраки. Л. Н. ему ответил:

— Уйти нельзя, вы нарожали детей, нельзя порывать связи. Перенести до конца. Надо вам благодарить бога за то, что вы это видите, что вы грешны. Есть люди, которые этого не видят и поэтому гораздо более горячатся.

Иосиф Константинович перевел речь на Хельчицкого. Он читал очерк Л. Н. в первой части второго тома «Круга чтения», который Иван Иванович принес вчера. Удивлялся, что Хельчицкий малоизвестен.

Л. Н.: Все замечательные писатели малоизвестны.

Л. Н. перечислил нескольких, я расслышал только Лабоэти, Ламеннэ.

Л. Н.: Русский текст (изд. «Сеть веры» Петербургской академии) — не перевод, а сокращенное, но очень подробное, точное изложение оригинала, — мы с вами, Душан Петрович, сличали, и не было отступлений.

Зашла речь о Трегубове, который недавно был в Ясной. Теперь он в Москве.

Л. Н.: Он старается внести во взволнованный народ христианское настроение.

Не помню, в связи с чем, я рассказал, что мои племянники 15-ти и 13-ти лет воспользовались моей поддержкой во время моего пребывания дома и не ели мяса, к чему их принуждает мать.

Л. Н.: Дети чутки.

Я: Моего племянника, 15-летнего Владика, и еще другого, 11-летнего племянника исключили из гимназии за то, что они демонстративно говорили на улице по-словацки.

Л. Н.: Уэльский пастор, без вас был здесь,⁹ рассказал, что 50 лет тому назад в Уэльсе наказывали учеников, говоривших по-уэльски.

Иосиф Константинович рассказал еще что-то в этом роде про англичан.

Л. Н.: Свободные англичане... Жестокость, деспотизм, самоуверенность, самодовольство. Думают о себе, что они хорошие. Читал Филдинга новую книгу, как англичане завоевали Бирму постепенным развращением. Филдинг признает моральное превосходство бирманцев, но хочет, чтобы в Бирме религия отступила на второй план¹⁰.

Иосиф Константинович: Меня спросил один англичанин: «Каково вам, русскому, in free England?»** Когда я ему напомнил про Ирландию, он сказал: «Эти ленивые, тупые ирландцы! Для них нужна палка; они не заслуживают свободы». Экое самодовольство!

- 175 -

«ВОЙНА». АЛЬБОМ РИСУНКОВ Э. ХОЛАРЕКА С ТЕКСТОМ ТОЛСТОГО И ДРУГИХ АВТОРОВ, КРАЙСЧЕРЧ, 1906

Был издан В. Г. Чертковым, под его редакцией на русском и английском языках

Обложка русского издания

«Владимир Григорьевич показывал Л. Н. эскизы нового цикла Холарека». — Запись от 24 июля 1906 г.

Л. Н.: Самодовольный, по Лихтенбергу, имеет одну выгоду — что не имеет соперника: «Der Selbstzufriedene hat den einen Vorzug, daß er keinen Nebenbuhler hat»¹¹.

Иосиф Константинович о sobbathbreaker’стве*.

Л. Н.: Более суеверного ничего нельзя себе представить, как сесть (в церкви) на скамейку и воображать, что служишь богу. Ограниченный человек — тот уэльский пастор. О чем ни заговори, ничего его не интересует. Его целью было сфотографировать меня; как это сделал — стал спокоен.

Л. Н. принес Карпентера «Цивилизация, ее причины и излечение» в переводе Наживина, полученное с сегодняшней почтой. Л. Н. читал вслух из нее по медицине, гигиене, о красоте. Хвалил Карпентера.

— Несогласен с ним в том, что он слишком налегает на здоровье, — заметил Л. Н.

Иосиф Константинович говорил Л. Н. про французский роман «Les civilisés», в котором изображены безвольные люди¹². Разошлись в 11.30.

16 июля. Перед амбулаторией умер 39-летний крестьянин от воспаления легких, я не успел его еще осмотреть. Жена героически перенесла. В Груманте умирает 18-летний единственный сын от тифа и воспаления легких. Родители так же спокойно относятся к этому.

17 июля. В 2.45 на веранде Л. Н. спросил, как мои дела.

Я: Плохи. Парень в Груманте умер...

Л. Н.: Желал бы быть Душаном Петровичем! Ах, он все занят, всем нужен.

- 176 -

За обедом Л. Н. спокойный:

— Я через сад пошел, там идет такая оживленная работа, девки грушовку таскают в неимоверном количестве. Надо аркадов* купить для Марии Александровны. Нам, беззубым старикам, только они годятся. Нашел грибы в таком месте, где никогда не было.

Дора Федоровна сказала, что она сегодня купалась. Лев Львович упрекал ее.

Л. Н.: Сегодня не жарко, самое приятное купание.

Александра Львовна приехала поздно и вместо обеда ела одну брынзу и ощепки**, хвалила их; говорила, что, когда они есть, ничего более ей не нужно.

Л. Н.: А я, грешный человек, и сыр люблю и Душана Петровича люблю, а этот овечий сыр не люблю.

Александра Львовна приехала с Н. Б. Гольденвейзером. Л. Н. о нем Льву Львовичу:

— Очень умный человек, его больше люблю, чем Александра Борисовича, хотя меньше знаю.

Вечером с Гольденвейзерами.

Николай Борисович спросил, что делать, если собаки нападут на человека?

Л. Н.: Редко бывает. Нам в детстве рассказывали, что разорвали генерала, но мы этому плохо верили... — И тут сразу дал несколько советов.

Николай Борисович спросил, всегда ли нужно говорить с детьми серьезно, или можно отделаться шуткой от вопросов, недоступных их пониманию.

Л. Н.: Когда интересуются, задают серьезные вопросы: что будет после смерти, откуда взялся человек, отчего есть добрые и злые, — надо серьезно отвечать.

Николай Борисович: Меня спросил мальчик, смотревший на закат солнца за Кремлем и восхищаясь красотой: «А что, если этого нет, как того, что во сне видим?»

Лев Львович: Кантовский взгляд.

Николай Борисович: Что же детям давать читать? Журналы для детей?

Л. Н.: Еще Страхов говорил, как это смешно детям давать читать новости. Есть «Крузо».

Николай Борисович спросил, что еще.

Л. Н.: Мы мальчиками читали «Тысячу одну ночь». Отбросив чувственное, это хорошее чтение, мужественный тон, эпическое изложение.

Николай Борисович: Можно ли Купера, Верна?

Л. Н.: Помню, Тургенев рассказывал про Верна, которого ждали у Виардо, — и, подражая голосу Тургенева, сильно гнусавя, Л. Н. проговорил: «Поверьте, это самый глупый человек во всей Франции».

Николай Борисович: Он никогда не выезжал из Франции...

Л. Н.: Верн интересный, юмор у него... (помните), как крокодил Паганеля, исчисляющего логарифмы, не съел: показался ему очень худ.

Николай Борисович: Нужно ли молодежи больше читать или меньше?

Л. Н.: Как можно меньше читать! Не нужно читать... Пусть познают природу непосредственно, за трудом, а не в отражении (через писателя). Деревенские дети знают, как лягушки выводятся, как овес растет...

Николай Борисович: У Верна узнают и научное в произведении искусства.

Л. Н.: Это нельзя. Или искусство — или наука.

- 177 -

Сегодня Л. Н. ради гостей с 6 до 12 почти неотлучно был на веранде (шахматы), на общей прогулке, в зале и старался всячески занимать и воспоминаниями из молодости, и севастопольскими. Очень внимательный, милый бывает к гостям.

К чаю я пришел поздно. Л. Н. говорил об «Изречениях Конфуция» Шиллера, которые сегодня перевел, и цитировал наизусть по-немецки и в переводе: «Mach dir die Gegenwart nicht zum Freund»¹ — это неясно.

Лебрен: «Не привязывайся к настоящему!» Вся же мудрость заключается в том, чтобы жить в настоящем, не предаваться мыслям о том, что будет в будущем.

Л. Н.: Я дорожу обратной мыслью: жизнь наша в настоящем. <Но> настоящее — соприкосновение прошлого с грядущим (настоящего нет).

Л. Н.: Переводчик («Confucius Sprüche») наставил ненужных слов². У Шиллера нет лишних слов*. Я перевел прозой. Перевод прозой — точный, дословный — показывает всю силу поэта. Я помню, как перевод, «Цыган» по-французски прозой (Тютчева?) мне открыл всю красоту «Цыган»³. В прозе вся сила.

Л. Н. процитировал что-то из Тютчева. Софья Андреевна дополнила. Александра Львовна принесла книгу⁴, и Лев Львович прочел вслух. Потом заговорили о Тютчеве.

Л. Н.: Тютчев был придворный, был приближенным Марии Александровны. В очках, в старом пальто; мы познакомились <после> Севастополя⁵. «Сделайте мне честь, приезжайте ко мне». Поразило меня... Удивительно его владение русским языком. Хотя он лучше говорил по-французски...

Лев Львович: Прозу писал по-французски.

Л. Н.: Поразительно его славянофильство, и славянофильство самого дурного типа — государственное. Он был дипломат, приезжал в Веймар, там жил его свояк Мальтиц, я знал его — любитель Шиллера и Гете.

Еще вернулись к стихам Тютчева, которые Л. Н. цитировал. Л. Н. сказал, что мысли и слова вышли так, как нельзя лучше; что это предназначено, это предвечно.

Л. Н.: Фет рассказывал, что спросил мастера, который вырезывал из дерева чудные головы: «Как это делается?» Тот ответил: «Что лишнее, то снимаем». В деле слова и в музыке — то же самое. Шопен (что Шопен выразил) — это в тебе есть, и теперь много есть, что надо написать (композиторам).

Лев Львович побуждал Александру Львовну, чтобы писала.

Л. Н. (к Николаю Борисовичу): Что вы уедете, это уже есть. Стих уже есть, когда еще не написан.

Софья Андреевна: Пушкин писал кропотливо, все перемарывал, переписывал.

Александр Борисович: Моцарт писал только тогда, когда в голове все сложилось.

Лев Львович: Мопассан — так же, писал начисто.

— По Михайловскому: писать — это думать за письменным столом, — сказал Л. Н., удивляясь такой глупости.

Лебрен: Это плохо, тогда поздно: надо обдумать раньше.

Лев Львович: В России поэты перевелись. Первенствует Бальмонт.

Л. Н.: Престиж царя у народа упал. В 1840 г. при закладке храма Спасителя помню чувство восторга, был влюблен в царя; мы ждали, что, царь выйдет из дворца. Тут кто-то закричал, что царь вышел с заднего

- 178 -

крыльца, мы бросились туда, я первый. Извозчик чуть не задавил, выхватил меня... Тут видел Александра Николаевича (цесаревича)⁶.

Николай Борисович: А Николая Павловича видели?

Л. Н.: Видел издалека.

Софья Андреевна и Лев Львович: Прежде цари говорили всем ты. Александр Александрович начал говорить вы. Теперь николаевский окрик: «На колени, мерзавцы!»⁷ не был бы возможен.

Л. Н. рассказывал обстоятельно о своем участии в Севастопольской обороне. Ильинский обедал у штабного командира с Л. Н. Когда ушел, С. С. Урусов сказал Л. Н.: «Знаете ли, что Ильинский сделал? Велено было взорвать заминированную часть крепости. Но туда свозили раненых, и их было 500. — Ильинский пошел туда на лодке — было опасно — и взорвал. После этого спокойно обедал и после обеда спал в яме для палатки, палатка была снята». Я знаю, что это так было. Было ли известно Ильинскому, что там раненые, этого я не знаю. Это произошло 28 августа.

Наши орудия топили в......* их нельзя было перевезти через мост.

Я стоял со своими горными орудиями на Бельбеке.

18 июля. Был Макаренко. Л. Н. с ним гулял долго. Макаренко говорил о винограде и табаке в Крыму.

Л. Н.: Табак! Долина (назвал какая) прежде — фруктовые сады, теперь — табак. В Крым занес филоксеру N. N. — выписал лозы из Франции, потом уничтожил эту и соседнюю полосу, и остановили распространение. Площадь, где можно садить виноград, в России больше всей такой площади в Европе.

Л. Н. вспоминал, как был у Данилевского, друга Н. Н. Страхова, автора «России и Европы», в 20 верстах от Симеиза¹. Ехал верхом с провожатым-татарином. Месяц. Настало затмение. Л. Н. не знал, что оно должно быть. Татарин боялся, молился.

Софья Андреевна (о Доре Федоровне): В каком она отчаянии, что у Пети в дизентерии 38,5 градусов; бегает по комнатам, проклинает Россию; говорит, что здесь все дураки, что возьмет Петю на руки и пешком пойдет к отцу...

Л. Н.: Евина дочь.

Софья Андреевна: Почему Евина дочь?

Л. Н.: Так, Евина дочь.

Уехал Макаренко. Л. Н. выписал брошюру Черкезова «Наука ли это?» (о марксизме) и Менделеева «Познание России».

19 июля. Л. Н. третий день какой-то грустный — наверно, нездоровится ему. До полудня Дора Федоровна поехала в Тулу за доктором Сухининым. Не мог приехать — сломал себе ногу. За обедом Л. Н. ей:

— Слышал, что ты ездила за доктором и что ты очень рада, что не приехал (потому что ребенку стало легче).

После полудня приехала госпожа из Черни¹ спросить Л. Н.: 1) надо ли ей идти на курсы — хочет быть полезной; 2) что́ переводить с французского; из журналов ли, и из каких, или сочинения? Я с ней гулял. Она мне рассказала, что на первый вопрос Л. Н. ответил, что ей следует делать обратное тому, что ей нравится; что, какие бы ни были причины, она не должна, не может оставлять детей (у нее маленькие дети) и должна их воспитывать. Хочет идти на курсы, чтобы быть полезной народу в теперешнем освободительном движении. Народ беден, безземелен, вследствие чего не может духовно образовываться, развиваться. В городах живет без куска земли под сад. Надо распределить землю, чтобы была у всех. Генри Джорджа не знает. О боге, самосовершенствовании, видимо, не думает. Л. Н-ча упрекает в том, что у него такое имение, и говорит, что

- 179 -

благодаря имению он может философствовать, критиковать и не участвовать в освободительном движении.

За чаем, за обедом или молчала, или ничего интересного не сказала, и Л. Н. тоже. В 8.30 Л. Н. пришел из сада, принес яблок, которые насбирал; часть предложил Илье Васильевичу, а часть оставил себе и предложил другим собирать с земли яблоки, чтобы не гнили. Потом беседовал с дамой на балконе, говорил ей о боге и о любви. И я сел недалеко под деревом. Когда пришел на балкон Лебрен, поднялся и я туда.

Л. Н. (Лебрену): Получил письмо от Малори, благодарит за «Für alle Tage». — Обратился к даме и сказал ей, кто Люси Малори. — Жаль, что все это основывается на спиритизме, которого я не могу......* От нее много мыслей поместил в «Круг чтения», даже совестно было столько помещать рядом с Кантом. — Л. Н. поискал и прочел: «Когда мы чувствуем себя всего слабее телом, мы можем быть всего сильнее духом». — Это — так, и можно сказать наоборот: когда телом бодр, здоров, тогда дух не силен. Желал бы знать подробнее о ней, она наверно старушка, лет 15 присылает мне свой журнал, и желал бы видеть ее портрет. Душан Петрович, вы могли бы ей написать и послать мой портрет²**. Было другое письмо. Какое-то agence*** хочет знать мое мнение о роспуске Думы³. Вы тут не были, Душан Петрович. На следующий день после роспуска Думы получил от трех газет телеграфные запросы, что́ думаю о роспуске Думы. Мог ответить, что не имею никаких мыслей об этом.

Перед Л. Н. на полу лежала Белка и искала у себя блох.

— Сколько блох на собаке и как очистить ее, мне более интересно, — сказал Л. Н.

Даме, на ее второй вопрос, советовал переводить статейки, заметки из «L’Ere Nouvelle». Их в газетах охотно поместят, они, наверно, нигде не появляются, и советовал перевести книгу Лебона «La psychologie du socialisme».

— Наверно найдете издателя. По-английски не знаете?

— Нет, по-французски и немецки знаю.

Л. Н.: Советую вам научиться по-английски — про́пасть прекрасных сочинений серьезных (более чем на каком-нибудь другом языке) и вам практическое занятие. Язык изучать советую вам, как я сам делаю. Возьмите перевод знакомого вам сочинения, которое хорошо знаете, Евангелие или повесть, и прямо читайте. Посвятите все свободное время изучению языка и выучите английский язык за один — три месяца, если знаете немецкий и французский.

Я стал к Л. Н. невнимателен, говорю в его присутствии с другими, ни в чем ему не помогаю.

20 июля. Утром была дама из Пермской губернии. Лебрен говорит, что в эти три дня Л. Н. ужасно много пишет, едва выходит прогуляться. Сегодня была Мария Александровна. Вечером приехал Иосиф Константинович от Булыгиных, привез от Михаила Васильевича кадушку меду с надписью «Дорогому Льву Николаевичу от трудов пчелиных и своих. (В сухом и теплом месте держать)».

Александра Львовна ездила в Тулу. В 8.30 ей навстречу ходили Л. Н., Иосиф Константинович, Лебрен и я.

Л. Н.: Слыхали об убийстве Герценштейна?¹ Это хороший урок для тех, которые на словах осуждают евреев. Душану Петровичу надо всеми силами воздержаться. Убийца Плеве, убийца Герценштейна — одинаково жалки.

- 180 -

Л. Н.: Что мы все не перерезаны, что мы живы, тем обязаны нравственному закону, который в людях есть: в этих караульщиках сада, в нас; и очень страшно, когда высшие, передовые люди лишают себя и других этого закона.

Л. Н. ездил сегодня к Горбуновым. У них власти закрыли типографию за печатание христианского журнала Булгакова. Там были места которые Иван Иванович знал заранее, что нельзя печатать. Печатались, кроме того, «Царство божие», «Христианское учение» и другие. (Сегодня привезла Мария Александровна «Краткое изложение Евангелия», изданное «Посредником»².)

Л. Н. говорил, что Иван Иванович, должно быть, запутался в денежных делах. (В июле на 20 000 вексельных платежей.)

Л. Н. повел нас в сад к дереву с белыми яблоками, у которых аромат ромашки. Но очень скоро нас отозвал — видимо, не хотел, чтобы мы их много собирали: чужое имущество, арендатора.

Л. Н.: Завтра скажу Кочергину (арендатору), чтобы позволил собирать яблоки, которые валяются и гниют в траве, крестьянам — и тем их расположит к себе.

Такой урожай яблок, какого Л. Н. не помнит в своей жизни, и Л. Н. очень любуется садом (значительную часть его он сам насадил). Всех яблонь 7 900 корней.

Л. Н.: Был урожай на японца, а теперь на стриженую. Говорю шутя. Но были трогательны. Обе с тремя детьми, и обе хотят бросить мужей. Сегодняшняя, пермячка — жена начальника депо, — богато живущая. Тяготится тем, что воспитывает паразитов, а муж ей говорит, что эти толстовские теории хороши, но нельзя по ним жить. Видимо, он далек от них, не верит в них. Я ей сказал, что нужна основа, а не внешняя сторона.

Нужна добрая жизнь. Что будет из детей, это не от нее зависит — дети не наши. А может быть через 30 лет вспомнят: «Мать так говорила» (так жила). Добрая жизнь всегда имеет последствия.

Л. Н. говорил, что он уже видит плоды следствия своих писаний. Есть такие, которые переняли основу, и другие — которые воспользовались солдатской памяткой, чтобы <отговорить> солдат от послушания нынешнему правительству, «а нашего — слушаться». И эта дама хочет исполнять внешнюю сторону.

Л. Н.: Нынче читал газету. Столыпин по западному рецепту собирает либеральное министерство³. Хочет в семь месяцев ввести либеральные реформы, чтобы будущей Думе не осталось иного, как поддерживать правительство. За это время могли бы ввести единый налог. Удивляюсь, почему правительство не делает этот удачный ход.

Иосиф Константинович: Не хочет отчуждения удельных земель.

Л. Н.: Раньше или позже оно должно совершиться. Им единый налог кажется слишком смелым, страшным.

Встретили Александру Львовну с Надеждой Павловной. Обе близорукие. Мы шли четверо в ряд. Л. Н. с криком: «Пу, браунинг!», остановил. Они испугались, и Л. Н-ча Мушка (лошадь) чуть не задавила. Не узнали по голосу. Потом смеялись. Вечером Л. Н. сидел с 10 до 11 за чаем. Принес брошюру Кропоткина⁴ и говорил Иосифу Константиновичу:

— У Кропоткина отрицательная сторона — обличение правительства — хороша, а положительная — ребячество. В моем положительном не сомневаются, а только говорят, что оно осуществимо через тысячу лет. Но как представить себе, что после уничтожения правительства насилием сразу установится мирное сосуществование?

Л. Н. прислали польский «Dziennik Powszechny» со статьей о Дрейфусе, в которой утверждается, что законы о конгрегациях и отделении

- 181 -

церкви от государства обязаны своим происхождением процессу Дрейфуса.

Л. Н.: Почему это мне посылают, это бы следовало Душану Петровичу посылать.

Л. Н. в «Божеском и человеческом» описал те же чувства, мысли, которые были у Ювачева, когда он был заключен в Шлиссельбургскую крепость.

Л. Н. описал историю Масловой с сибирским купцом так, как была описана в судебной бумаге, присланной ему 28 апреля 1906 г. из Николаева. (Филарет с проституткой, приведенной евреем в номер гостиницы. Еврей обворовал Филарета, попала под суд проститутка.)⁵ Как Л. Н. предугадывает, что случается в жизни.

21 июля. Был Александр Добролюбов из Самарской губернии. Неразговорчив, говорит ты, брат, сестра. На вид — крестьянин; видимо, совсем опростился. Лет девять тому назад издал декадентские стихи¹, год пробыл в Соловецком монастыре; красивое лицо. С Л. Н. говорил много, между прочим, о браке, о расторжимости брака. По его мнению, брак, когда становится тиранством одного другим и когда ведет к нечистому, т. е. когда в нем чистого ничего не остается, можно развязать. Не надо поддаваться словам кого-то о неразрывности брака.

Л. Н.: Основываться на том, что брак нечистый, нельзя: что одному нечистое, другому — чистое.

Л. Н. говорил, что он в своих сочинениях описал пережитое лично и решал его (вопрос о браке) для бога и решил не развязывать его, а остаться в нем, терпеть. Привел разговор с женщинами, вчерашней и позавчерашней. (Это я записал по пересказу Иосифа Константиновича.)

Добролюбов с Иосифом Константиновичем уехали перед обедом. Добролюбов поручил передать Л. Н. и Софье Андреевне: «Мир».

В «Русских ведомостях» известие о восстании матросов в Свеаборге².

Перед обедом приехал Н. В. Давыдов, пробыл до полуночи. Был очень мил, прост и сердечен, умен. Л. Н., видимо, было приятно с ним беседовать. Сказал ему о Добролюбове: «Настолько опростился, не отличишь от крестьянина. Его влияние — три человека отказались от военной службы по религиозному убеждению».

Добролюбов, когда уходил, сказал нам, что не удовлетворен разговором, — не договорились до конца. О Давыдове Иосиф Константинович сказал, что он ученик Л. Н. О ком еще это можно сказать? Об Офицерове и нескольких отказавшихся. Лебрен заметил, что между молодыми найдется побольше последователей. Сказал это Льву Львовичу, когда тот говорил о Л. Н. и упрекал его, что у него нет последователей. Лев Львович сказал: «Я считаю себя впереди своего отца. Как же можно не считаться с Думой и Японией? Если бы он одухотворил суды, школы — насколько лучше бы сделал».

Давыдов о свеаборгском восстании:

— Было подготовлено; предлог, что солдат с голоду помер, — газетная выдумка. — Об убийстве Герценштейна: — «Русские ведомости» негодуют, а недавно не хотели напечатать моей статьи против убийства городовых. Да и теперь одобряют эти убийства. В Москве убито 70 городовых. — О Думе: — Дума могла негодовать, но не ругаться.

Л. Н.: Руганье — психоз. Ругались потому, что публика такая, для которой говорили.

Л. Н.: Два мужика, скрывающихся от полиции из-за погрома усадьбы, были здесь — советоваться, что им делать. Я им сказал: «Силой ничего не сделаешь». «Но наши сидят, их рожь не убрана», — ответили. Они дальше этого не видят.

- 182 -

Давыдов о программе Шипова³:

— Частичная амнистия, реформа избирательного права, суда и так далее — царь спокоен и понимает, что делается.

Л. Н.: ......* успокоят кадетов и рабочих (так называемых «безработных»). Шиповское организаторство (Давыдов говорил о его организаторском таланте) ничего не значит. Успокоение ста тысяч мальчишек (студентов), опропагандированных рабочих, офицеров, солдат ничего не значит. Они опираются на недовольство народа и затихнут, когда опора отпадет. Нужна земля. Этот вопрос стал ребром в России. Для меня радикальное решение — решение земельного вопроса.

— Его задерживают удельные земли — не хотят их лишиться, — заметил Давыдов.

Л. Н.: Раньше или позже отдать их надо. Разве они не могут понять, что они сами себя спасают?

Л. Н. вчера сказал:

— Пока у господ в Ясной Поляне будет 600 десятин, а у мужика — три, мужик будет смотреть, как бы достать эту землю, а только когда больше земли свободной не будет, станет совершенствовать хозяйство на своем куске. Решение — только решение вопроса о земле. Если деревня будет успокоена, они, оторвавшиеся от деревни (углекопы, фабричные рабочие) будут бессильны.

Л. Н.: Бога забыли. Так надо выразить состояние внешнее. Раньше, при моем отце, была православная вера (обряды, батюшка), дворянская честь, которая заставляла... руководила; потом увидели, что этого не нужно. Пришло католическое безверие (веры в католичестве нет, индульгенции), атеизм, который теперь есть (в русском обществе). На народном языке выражаясь: бога забыли.

Лев Львович протестовал.

Л. Н. (раздраженно): Вот люди, — и кивнул головой на Льва Львовича. — Совести, бога нет — ничего нет. Маша говорит — это все хорошо, что творится, ибо люди придут к сознанию, увидят свои ошибки.

Л. Н. думает, что мы должны пройти через это, чтобы понять, чего нам недостает.

Приехавший из Пирогова Андрей Львович рассказал, что у Михаила Львовича чужой мужик подстрекал поджечь усадьбу, и, когда не подожгли, сам он поджег забор среди деревни — его избили. В Николая Леонидовича хотели стрелять через окно.

Давыдов: Чем это кончится? Грехи!

Л. Н.: Маша рассказывала — видела аргентинца за границей. Тот говорил, что у них революция длилась сто лет. Явился человек, который перевешал всех, и сказали ему: «Спасибо, водворил порядок». У нас о Трепове скажут: «Это благодетель».

Л. Н.: В Думе об отказавшихся не говорили. Трегубов послал членам Думы и Муромцеву......* Успенский послал проект⁴. Сегодня получил письмо от Сиксне. — Л. Н. прочел его вслух. — Спокойное, краткое, точно выражается. Он в дисциплинарном батальоне в Бобруйске. Какая перемена отношений к ним со времени Дрожжина⁵. Я знаю про шесть человек, которые теперь в дисциплинарных батальонах.

Разговор о Гучкове, которого прочили в министры. Л. Н. его знает. Он ездил к молоканам, у которых отняли детей, к бурам, армянам, в Маньчжурию.

Л. Н.: Гучков мне написал письмо (ответ на вопрос о религии) сумбурное. Мог просто сказать — не знаю...⁶

Давыдов рассказал о погроме, который учинили вернувшиеся домой

- 183 -

шахтеры. Л. Н. о другом — который учинили рабочие на патронном заводе в Ламинцове*.

ТОЛСТОЙ И Н. Л. ОБОЛЕНСКИЙ

Ясная Поляна, 26—30 июля 1906 г.

Фотография В. Г. Черткова

Л. Н.: Университетского образования défauts** — выдумки нет; университетского образования выгоды — скромность; такому видно, какая литература есть о каждом предмете (а полуобразованные рабочие — Аладьины — того не знают и воображают себя всезнающими).

Играл Гольденвейзер. Андрей Львович уехал на три недели в Тамбов. Уехал Давыдов.

22 июля. Суббота. Первый безоблачный день, воздух, вода прозрачны. Вечером стлался туман над Воронкой. Не было гостей. Вечер на веранде.

Л. Н.: Читаю китайскую книгу. Когда европейские войска вошли в Пекин, требовали казней за Кеттелера¹.

Лебрен: Когда это видишь, сомневаешься, есть ли прогресс.

Л. Н.: Прогресс есть. Только не там, где его ищут. Не в действиях правительства — они умеют искусно прикрывать......*** (во имя цивилизации).

Л. Н. вечером пошел к арендатору сада:

- 184 -

— Иду к садовнику, хоть отдаст яблоки исполу, а то гниют на земле. Сколько людей желали бы иметь яблоки!

Кто-то из домашних сказал, что Стэд был в восторге, когда увидал в Кочаках деревенское стадо, которое паслось вместе. Никогда не видал².

23 июля. Л. Н. последние пять-шесть дней усиленно работал. Сегодня до 4 часов пополудни. Вечером сказал:

— Чувствую, что кончил «Две дороги». Статья короткая, <а> пять месяцев над ней работал.

Л. Н. купается. Говорил, что Захарьин утверждает, и он прав, что настоящее купанье начинается тогда (после Ильина дня), когда люди обыкновенно перестают купаться. Воздух посвежее, приятнее.

Л. Н., гуляя, все собирает и приносит домой яблоки.

В 5.30 приехал П. А. Сергеенко, а в 9 — Чертков. Сегодня было много посетителей и любопытных, около десяти солдат, которых не посылают усмирять бунты, как они говорят: «Мы заявили, что стрелять не будем». Еще такой случай был с целой ротой в Петербурге, которая отказалась идти на завод, где бастовали рабочие. Солдат разместили по другим ротам и целый месяц не выпускали из казарм.

Приходила А. В. Агеева из Казначеевки. Л. Н. написал письмо к ее мужу¹ и просил Черткова ходатайствовать через Трепова за него, все еще находящегося в Сибири.

Л. Н. о студенте, который был неделю тому назад:

— Заткнутый Михайловским, через него ничто не проходит.

Л. Н. читал газеты:

— Газеты ужасны. Свеаборг, Кронштадт, бунты войск и восемь казней. Письмо Суворина об убийстве Герценштейна («Маленькие письма», «Новое время», № 10902, 21 июля) очень хорошее, я бы только одну фразу выкинул оттуда, о патриотизме.

Сергеенко принес описание слежки за Л. Н., обыска у него в 1862 г. из архива III отделения. Л. Н-чу было многое новым². О Долгорукове, шефе жандармов, сказал:

— Я его знал, этого Долгорукова, шефа жандармов; добрейший человек был и очень ограниченный, пустейший мот, консервативный. — Далее Л. Н. сказал: — Нельзя себе представить человека, более чуждого политике, чем я был в те времена. Это (обширность «Дела» — 53 номера — участие в нем министров, царя) мне подтверждает, какое количество глупостей делает теперь правительство.

Л. Н. (Черткову): Иван Михайлович был здесь.

Владимир Григорьевич: Какое впечатление произвел?

Л. Н.: Очень хорошее.... Ему немножко хочется что-то делать. Превосходный материал собрал о сектантах.

Владимир Григорьевич: Материал у меня остался. Гусев разрабатывает его.

Л. Н.: Это свойство русских людей — прилагать к жизни те верования, в которые они веруют.

Л. Н.: Читаю китайскую книгу о японской войне. Еще не дочел. Там написано: японцы бросили все, и своих жен, желая добиться того, чтобы европейцы не презирали их. Они добились своего. Он (писатель-китаец) выше японцев³.

Владимир Григорьевич рассказывал о японце-социалисте, который прочел сочинения Л. Н. и сказал ему: «Не социализм, а это мне по душе. Этого я искал». Вернулся домой с тем, чтобы распространять христианские взгляды.

- 185 -

Л. Н. хвалил брошюру Черкезова о социализме «Наука ли это?»⁴.

Владимир Григорьевич: Черкезов — друг Кропоткина. Кропоткин собирается приехать в Россию.

Мы сидели до 11. Я мало записывал, т. к. был усталый. Ездил с Александрой Львовной с 8 до 9.15 через лес на Телятинки. Ей во второй раз сломали купальню. Из леса днем возят дубы. Сегодня 4-х поймали.

Сергеенко вспоминал открытые письма Боборыкина и Ковалевского в «Стране» около 1 июля к Л. Н. по поводу фельетона Беляева в «Новом времени» от 16 июня («У Льва Николаевича Толстого»), где Беляев передал беседу с Л. Н. о Государственной думе и о проекте Генри Джорджа⁵. По словам Сергеенко, Боборыкин пишет с гневом, резко. Боборыкин ездил к Л. Н. — перестал ездить.

Сергеенко говорил Л. Н. о книге Сэндерленда «Библия». У них много общих положений, и они друг друга не знали.

Владимир Григорьевич говорил Лебрену, что Л. Н. пишет то, что русский человек уже чувствует в душе, только это сжато, ясно выражено. Надо направить писания Л. Н. куда следует, и они сделают свое дело. Он выразитель лучших религиозных, нравственных дум и мыслей русского народа.

Сергеенко: Лев Николаевич теперь самый непопулярный человек.

Л. Н. говорил сегодня Лебрену об ответственности (?):

— Я скоро умру и потому постоянно думаю о смерти; думаю о том, что такое эта жизнь, которая кончается смертью. И ответ только один (это очень старо, но, когда готовишься умирать, это особенно ясно) — жизнь есть служение. Это разрешит все вопросы революционные, политические. Ты должен сделать то, что хочет сила, пославшая тебя сюда. Это одно несомненно. А то, что мы говорили о свободе воли, так она в том, что человек может чувствовать себя рабом этой силы. (По записке Лебрена.)

24 июля. Владимир Григорьевич привез Л. Н. подарки: теплую, легкую фуфайку из верблюжьей шерсти, английские вегетарианские съестные припасы из муки, орехов и т. д., книги — несколько томов Канта в оригинале¹, издания «Free Age Press» и издания «Свободного слова».

Л. Н. бодрый, веселый. Петр Алексеевич — немного тяжелый, болтает; как Л. Н. скажет что-нибудь — и наступает пауза, Л. Н. еще продолжал бы, Петр Алексеевич вставит какую-нибудь фразу-балласт, и постоянно так. Когда в 11 часов уехал, тут начался настоящий связный, плавный, тихий и веселый разговор. Л. Н. говорил, другие говорили только то, что было необходимо.

Л. Н. с 8.30 до 9.30 у Владимира Григорьевича под сводами. Вечером шахматы с Гольденвейзером. За чаем Л. Н. принес книгу «Буши-до». Это кодекс японской нравственности, буколика рыцарства. У них служение государству и нравственность равноценны. У них способности к метафизике, отвлеченному нет. Только к прикладным наукам. Микадо их — неглубокий, но серьезный человек. Ито, властитель в Корее, развращенный человек.

Л. Н. опять жалел, что китайцев лично не знает. Читал из «Буши-до» о пяти формах взаимоотношений по Конфуцию: подданных — к правителю, детей — к отцу, супругов, меньших — к старшим братьям, друг — к другу.

Л. Н. читает две китайские книги — одну о японской войне, другую — о вторжении европейцев в Пекин: «Головы! головы!»* ²

— Я чувствую, что я наслажусь ею (китайской книгой), — сказал Л. Н.

- 186 -

Владимир Григорьевич говорил, что в Шанхай выписали несколько сот экземпляров «Евангелия» Толстого, и вообще много сочинений Толстого идет туда. Л. Н. вспомнил, что китаец в письме к нему цитирует из «Одумайтесь»³.

— В «Одумайтесь» писал я старую правду, что все люди одинаковы, — сказал Л. Н. — В стариковские лета это яснее. Мужики, японцы, кафры... Она, истина, на известной глубине нова...

Л. Н.: Англичане какие дикие! Филдинг в новой книге своей описывает, с какой наглостью, насилием покорена англичанами Бирма. Он сочувствует бирманцам, но английскую цивилизацию ставит выше и радуется подчинению бирманцев. Бирманцы — рослый народ, религиозный, и там идет теперь индустриальное порабощение.

Л. Н.: Когда я жил с братом Николаем в Содене⁴ — Соден тогда считался хорошим от чахотки, — мы бывали среди крестьян, косили с ними. У них очень схожие с русскими крестьянами черты. Все люди одинаковы. Ауэрбах, которого я любил, оценивал выше всех эти черты народа.

Дора Федоровна удивлялась, почему не надо любить отечество. Она любит Швецию, и боже сохрани, чтобы Швеция подчинилась России!

Лев Львович: В Швеции желания народа и правительства совпадают.

Л. Н.: Я всегда чувствовал ненависть к правительству, любовь к народу.

Владимир Григорьевич показывал Л. Н. эскизы нового цикла Холарека⁵.

Л. Н.: Как он хорошо рисует, ах, как хорошо! — Над картиной «Утешитель» от души смеялся. О картине «Война» разговорился с Чертковым — я не записал.

25 июля. Днем тепло, под вечер холодно. Л. Н. с Владимиром Григорьевичем и Александрой Львовной ездили верхом к Гольденвейзерам. После обеда на веранде Л. Н. читал вслух неизданное письмо Достоевского («Новое время», 15 июня 1906 г.). Л. Н. с этим письмом несогласен, это прямо нехорошо — целый народ осуждать.

Л. Н.: Много доброго сделал мне Достоевский. Как раз я хотел с ним познакомиться, а он умер.

Л. Н. читал полученные письма. Одно, приятное, от А. Сорокина из Томска, о том, что «нет третьего выхода, кроме служения в войске (подчинения) или отказа»¹.

Владимир Григорьевич говорил о N. N., живущем в Ньюфоресте (огромный лес между Лондоном и Крайсчерчем). Он анархист, и большое влияние на него имел Спенсер.

Л. Н.: Спенсера никогда не мог дочитать. Знаю его только из сочинений о нем.

Владимир Григорьевич говорил о том, что̀ интересно у Спенсера.

Л. Н.: Как это люди свою жизнь отдают в распоряжение других (государства); что решают одиннадцать, тому подчиняются десять.

Л. Н. вечером играл в шахматы с Владимиром Григорьевичем и говорил о том, как перерабатывает на простой язык «Мысли мудрых людей» (уже готово), а «Круг чтения» только начал. Не придерживается хода мыслей авторов, а дает их по-своему, имен авторов и не приводит.

Владимир Григорьевич говорил о своей работе, спрашивал, как надо правильно мыслить.

Л. Н.: Весь прогресс — в очищении, упрощении, уяснении несомненных истин. Когда сам дойдешь до мысли, тогда она прочна (понятна, принята). «Les grandes pensées viennent de cœur»².

26 июля. Приехали под вечер: Горбунов, Мария Александровна, Иосиф Константинович, Томпсон (англичанин, друг Владимира Григорьевича),

- 187 -

Зиновьев, бывший тульский губернатор, описанный в «Царстве божием»¹, его зять Фере из Иконок, Михаил Львович с женой, Оболенские, старик А. Стахович с Софьей Александровной, Гольденвейзеры. Стаховичи вечером уехали.

Иосиф Константинович принес страшное известие: в «Правительственном вестнике» появилось правительственное сообщение о том, что община уничтожается, наделы переходят в собственность, которую можно продавать. Настанет быстрая пролетаризация крестьян. Но, кажется, новость неверна.

За обедом Зиновьев рассказывал про турок, какие они сильные. Несет на спине пианино по узкой улице, отстранят, но не ругает мешающих. Они не ругаются. Собак не обижают, обходят на улице лежащих (ногой не толкнут).

Л. Н.: Я на Кавказе и в Туле видал пленных турок². Они поражали меня своим спокойствием и какой-то мудростью. Я уважаю мусульман. Они нравственно во многом выше христиан.

Лебрен: Молодежь — стариков, мужья — жен не ругают, работники честные, слово держат даже себе в убыток, не пьют, взятую работу исполняют, в половом отношении чисто живут.

Говорили о правительственном пособии пострадавшим от неурожая. Л. Н., Зиновьев и Фере утверждали, что правительственное пособие деморализует народ; нет пределов ни тому, сколько дать, ни тому, сколько взять.

27 июля.*

Л. Н.: Истина, которую я открыл, что все люди одинаковы, дважды два — четыре. А если я это могу понять, может и другой.

28 июля. Пятница. Спор с Николаем Леонидовичем и Михаилом Львовичем. Николай Леонидович говорил, что не может жить в Пирогове.

Л. Н.: «Не могу» нельзя сказать. Человек сам себя не знает. Можно сказать «не мог», но вперед решить «не могу» нельзя. Надо стараться быть спокойнее, не озлобляться.

Николай Леонидович очень расстроен политическими событиями и мелкими неприятностями — например, тем, что пироговские крестьяне каждую ночь воруют у его садовника фрукты, овощи.

Л. Н. советовал им, Оболенским, не изменять своего положения, продолжать жить в Пирогове. Об уезжающих за границу русских высказался неодобрительно, почти с презрением, что они, как англичане, скитаются.

Мария Львовна во время спора ушла. Николай Леонидович говорил, что он уехал из Пирогова потому, что опасается за свою жизнь и за Машу. Что ему противна неискренность. Он не вооружается револьвером из-за Маши, а желает этого. Но его кучер, который ночью сторожит, вооружен им, и он прибавил ему 3 р. жалованья за это, чем кучер очень доволен.

Л. Н. после спора пошел к Марии Львовне.

Под вечер приехал тульский губернатор М. В. Арцимович. Л. Н. о нем:

— Посмотришь на лицо этого человека, видишь, что это самый добрый человек. Он всю жизнь вел себя так, чтобы стать губернатором. Точно так же революционер ведет жизнь так, чтобы стать революционером. Нельзя их осуждать. Самое тяжелое свойство теперь у людей, что осуждают. Труднее всего переношу.

Л. Н. с Арцимовичем.

Л. Н.: Думают, что христианство — что-то такое, что может быть выражено внешним; а мы последствий никак не знаем: будем ли мы Николаями (царями) или камердинерами.

- 188 -

О польском (Арцимович был раньше губернатором в Польше), потом о еврейском вопросе.

Л. Н.: Евреев нельзя исключать из пользования равными правами. На Кавказе Воронцов-Дашков устроил бега. N. N. привел английских лошадей, которые легко обогнали всех. Требовали исключить их. Если бега — бега всех. Или потом исключать кабардинских, потом других, останутся самые... клячи. Для христиан, какие они ни есть, совесть препятствует пользоваться известными законами правительства. Средство исправления, чтобы евреи не деморализировали, не властвовали, — не лишать евреев равных прав с другими, перемена общественного устройства и, главное, самих людей в себе. Я знал старых верующих евреев — Лондона, кассира банка Эфроса (уверявшего, что в Евангелии нет ничего нового, все это есть в Ветхом завете). Раз я ехал по железной дороге с евреем огромного роста, весельчаком. Меня интересовала религия, завел о ней разговор. Еврей смеялся над теми, кто в бога верует (теперешняя еврейская молодежь тоже смеется над ними). Я ему тогда: «Если вы меня встретите в лесу, вы меня убьете, чтобы ограбить?» Он со смехом: «Убью, почему же нет, если никто об этом не узнает».

Л. Н. сегодня, выйдя к играющим в теннис, оделся по-зимнему в тяжелую накидку и шел согнутый, медленно, осторожно. Пробыл недолго. Очень (азартно) интересовался игрой и проявлял сочувствие партнерам: Владимиру Григорьевичу с Александрой Львовной против Николая Леонидовича и Томпсона.

Вечером мне Л. Н. говорил, как хорошо в Елочках, каждый день там гуляет. Еще говорил по поводу сегодняшних разговоров, как все возбуждены. Я сказал, что похоже, как теперь нападают на правительство, так в 1876—77 гг. славяне нападали на турок. Возможно, было другое решение, чем война, как и теперь есть другое решение, чем революция. — Дума.

Л. Н.: Это самое я тогда чувствовал, что теперь: неискренность, фальшивость выдвигаемого предлога: любовь к народу (т. е., что теперь она побуждает к смене правительства, а тогда любовь к славянам — к войне с Турцией).

29 июля. Л. Н. вышел в три часа в бодром настроении, вид у него хороший. Работалось ему хорошо. Кончил вторично «Две дороги». Смотрел на играющих в теннис. Был Гольденвейзер, играл Шопена.

Я вечером отсутствовал. Спросил Черткова, о чем был разговор. Он спрашивал Л. Н. У него записаны вопросы, и по порядку задает их на прогулках, обыкновенно верхами.

Владимир Григорьевич: Вы говорили о революционерах («Правительство, революционеры и народ»), о поправках-пропусках в этой статье. Я говорил, что нельзя их (революционеров) осуждать, что мотивов деятельности людей бывает много, и разных, их побуждает желание добра». Лев Николаевич согласился на все поправки¹.

Владимир Григорьевич спросил Л. Н., изменил ли он свое мнение о медицине, когда во время болезни охотно принимал лекарства, и думает ли, что они помогли ему. Иногда сам желал, чтоб ему впрыснули морфин. Л. Н. ему ответил, что лекарства дают некоторое облегчение, но, кроме того, вредят. Что он свое выздоровление приписывает не лекарствам. Морфин желал вспрыскивать, когда ослабевала воля, для облегчения страданий. В медицине признает хирургическую помощь и некоторые простые приемы (массаж, компрессы и т. д.).

30 июля. За завтраком Л. Н. говорил, что хочет с Чертковым ехать в Ясенки смотреть кулишовский дом для Чертковых¹. Хочет вечером прочесть свою новую статью («Две дороги»), а потом послать Ивану Ивановичу.

- 189 -

ТОЛСТОЙ

Ясная Поляна, 26—31 июля 1906 г.

Фотография С. А. Толстой

Л. Н.: Душан Петрович! Получил я письмо от немца Кифера, он писал и раньше². Пишет о плохом влиянии политизирующей прессы, что пресса мелких городов хочет подражать большим газетам. В ней о политике даже больше и более извращено, преувеличено, чем в больших. Обвинения лиц во лжи, злодействе вносят раздражение, озлобляют людей, до тех пор мирных и, главное, таких, которые этому ничем не могут помочь. Желает внести христианские взгляды в провинциальную прессу и просит, нельзя ли мне написать о русских событиях, чтобы знали правду. Можно будет перевести и послать ему «Обращение к русскому народу», когда оно будет готово.

Вечером Л. Н. с Чертковым играли в шахматы. С 7.30 до 9 прочел вслух «Две дороги». Читал, как всегда, внятно, отчетливо, довольно быстро

- 190 -

и одним духом целые длинные предложения, очень экономя дыхание. Этим можно объяснить, что за час и 35 минут чтения не устал и не охрип. Но по голосу видно было, что волновался. «Даже не вспотел», — сказал он, когда кончил. Слушали Софья Андреевна, Оболенские, Александра Львовна, Чертков, Горбунов, Лебрен, четверо Гольденвейзеров. Потом Л. Н. повел Ивана Ивановича в библиотеку посоветоваться о статье. Туда мало-помалу перешли и остальные. По обыкновению, слушавшие чтение делали замечания. Софья Андреевна возразила:

— Не вернешь человечество назад. Твой совет заниматься обработкой земли — регресс.

Л. Н.: Оно пошло назад (т. е. отошло от земли).

Н. Б. Гольденвейзер: Вся статья написана sub specie aeternitatis*. А люди не умеют смотреть с этой точки зрения. Вся статья о вечных истинах, которые никому не нужны.

Л. Н.: Да, большинство скажет: «Опять о боге, старо».

Лебрен: Вечные истины одни и нужны. Есть люди, которым они одни нужны.

Мария Львовна: Я скажу глупость. Не понимаю, что значит: «Ноги уходят в туловище».

И другие этого не поняли.

Л. Н. объяснил так, что ноги — крестьянство, туловище — не трудящиеся на земле. Туловище растет, ноги становятся тоньше³.

Каждый делал свои замечания. Л. Н. сказал:

— Я рад каждому замечанию.

Чертков сказал:

— Есть люди в России, Англии и иных местах, сознательно возвращающиеся к земельному труду.

Л. Н.: Люди доведены своими ошибками до <сознания> своего греха.

Вернувшись в залу к чаю, Л. Н. сел не к столу, а на кресло между фортепиано и дверью гостиной. К нему подошел Н. Б. Гольденвейзер, и они говорили, сперва одни, потом в окружении подошедших, о философии. Л. Н. воскликнул выразительно:

— Как Герцен, имевший перед собой Евангелие (должен был быть толстый слой, закрывающий его), воспитанный в христианстве, ищет руководства в гегельянстве, это гипноз! Я очень люблю Герцена как силу, но он совсем нерелигиозный писатель.

Л. Н.: У Канта — разум, у Гегеля — ум. У Соловьева тоже только ум; умеет, как художник, изложить теорию, диалектик. Les extrêmes se touchent**. Философией занимаются и мудрые и глупые люди.

Н. Б. Гольденвейзер рекомендовал для издания в «Посреднике» Спинозу, «Tractatus theologico-politicus».

Л. Н.: Спиноза тяжелый. Надо бы перевести на русский язык Фейербаха «Das Wesen des Christenthums»⁴. Фейербах — это превосходный...

Вспоминали о Токутоми.

Л. Н.: Токутоми знал о Бондареве. Читал мое послесловие к нему⁵. Токутоми оригинальный. Другие два японца были обыкновенные. Корреспондент «Neue freie Presse» и корреспондент «Кокумин-но-Томо» — оба одинаковые. Токутоми привез английскую книгу китайца о европейско-китайской войне 1901 года, «головы, головы»⁶.

Л. Н. рассказал эпизод из этой войны, который слышал от Дунаева о его знакомом подмосковном садовнике, обрусевшем французе Кутоне. Он был во французском отряде солдатом в эту войну и нес много награбленных драгоценностей. Встретил двух казаков; услышал, что один говорит

- 191 -

другому: «Этот француз набрал много, ты подойди сзади, я спереди, отнимем у него». Он повернулся и закричал на них: «Эй, вы, сукины дети!»

Л. Н. (с Томпсоном): У Фихте много общего с Гегелем, но у Фихте есть сочинения, более значительные и имевшие бо́льшее влияние, чем сочинения Гегеля. Фихте, как Гегель......* (Л. Н. сказал, что он недавно перечитывал некоторые сочинения Фихте.)

Л. Н. о значении Канта:

— Он философским языком передает христианские истины. — И привел примеры: «Поступай так, чтобы это могло быть общим правилом» (т. е. не делай другому того, чего не хочешь, чтобы тебе другие делали). — Лучшее его сочинение «Kritik der praktischen Vernunft», которое профессорами не признается — будто бы оно написано для его лакея. А признается «Kritik der reinen Vernunft». А эта была подготовительная работа для той. Для христианина Кант superfluous**. Его «Religion in Grenzen der blossen Vernunft» читайте. Разбивает догматы (божественность Христа) и суеверия.

Был разговор о диалектическом методе Гегеля. Л. Н. смеялся над крайней искусственностью философского языка Гегеля: «An sich sein», «Für andere sein», «An und für sich sein»***. Шопенгауэр только 40 лет как стал общеизвестен. У Шопенгауэра краеугольный камень нравственности — сострадание и духовное единство всех существ.

Я: Не только людей?

Л. Н.: Нет. Поэтому он и вегетарианец, по крайней мере теоретически.

Л. Н.: Шопенгауэр пишет о христианстве, как о противоположном церковности. Он сам не христианин.

Томпсон спрашивал о Ницше.

Л. Н. повторил, что̀ раньше уже говорил о нем. Нового для меня сказал то, что Ницше рассматривает христианство «объективно», смотрит на него, как на мечту, как на нечто неосуществимое. Далее Л. Н. сказал:

— Я поместил в «Круг чтения» изречения из посмертного трактата Ницше «Антихрист», превосходное. Нашел у Мережковского. Только мне кто-то сказал, что он это взял у меня, да и я нахожу свои мысли.

За обедом речь о письмах. О Меньшикове, который прислал письмо и телеграмму. Спрашивает, может ли приехать. Л. Н. ответил: «Приезжайте. Толстой».⁷

Л. Н.: По почерку Меньшиков, Трегубов и Великанов — одного характера, немного и Страхов, Колечка Ге. Очень правдивые, хорошие. Почерков совсем похожих нет, даже в гражданском законе почерк признается за identité**** человека. Меньшикова характер и почерк скорее похожи на Великанова.

Чертков: Меньшиков гораздо даровитее Ивана Михайловича.

Оболенский: Первое время Меньшиков популяризировал мысли Льва Николаевича, мне очень помогал. Он развивал мысли Льва Николаевича.

Л. Н.: Помню, было некоторое разочарование (мое в нем).

Оболенский: Меньшиков, как и Суворин, так страстно хочет, чтобы была конституция. Конституция для конституции.

Вечером Л. Н. долго не пил чай. Ждал калачей из Тулы. Но кучер Адриан долго не возвращался, так и не дождался.

Мистер Томпсон с Чертковым уезжают в Москву. Томпсону рекомендовали посмотреть там Третьяковскую галерею, вид с колокольни Ивана

- 192 -

Великого, с Воробьевых гор, торговые ряды, бани. Л. Н. же советовал the slums of Moscow* на Хитровом рынке.

Чертков попросил Л. Н., чтобы сказал Томпсону, какой message** посылает друзьям в Англию.

Л. Н. сказал, что он ему говорил о двух вещах, которые важны:

— Первое: притча Христа о человеке в саду. Что жизнь есть только служение; это для меня самая важная истина в христианстве. Второе: о смерти: я ничего другого не мог узнать лучше того, что сказал Христос на кресте: «В руки твои отдаю дух мой»⁸. Больше этого никто не может ничего сказать.

Потом Чертков попросил Михаила Львовича, Марию Львовну и Александру Львовну сыграть русские песни на балалайках и гитаре. Играли великолепно. Под «Камаринскую» Л. Н., сидя за столом, притопывал.

Чертков и Томпсон уехали. Томпсон растроган. Поцеловались с Л. Н., и Томпсон хотел ему еще руку поцеловать. Томпсон оставил хорошее впечатление. Л. Н. с ним помногу и подолгу беседовал***.

Александра Львовна сообщила о воровстве близ Тулы.

Я рассказал, что̀ читал в «Зорьке»: между 11 и 16 июля в Польше было семь нападений на поезда; отцеплены и ограблены почтовые вагоны, несколько раз пассажирские. Грабители ни разу не пойманы.

Л. Н.: Подтверждает то, что говорю в статье («Две дороги»), что не правительство охраняет подданных, а охраняет сознание⁹.

Когда я простился, но оставался еще, чтобы уложить газеты, слышал, что Л. Н. говорил Александре Львовне:

— Какой хороший обычай у Душана Петровича со всеми быть на ты. (Как раз сегодня были у Л. Н. люди, с которыми я был на ты.)

1 августа. Вчера и сегодня проверял с Марией Львовной копии дневников Л. Н. В одном месте написано: «Кто имеет обязанности, имеет права. Неправда. Человек имеет только обязанности»¹.

Л. Н. имеет одну записную книжечку в кармане, а другую — в спальне, на тумбочке. В первую он записывает на прогулках и сидя на лошади. В другую записывает ночью, иногда раз пять зажигает свет и записывает.

Л. Н. поехал в Ясенки, в волостное правление, по делу вдовы². Полил дождь. Софья Андреевна ужасно беспокоилась и досадовала: «Скользко, лошадь может упасть».

Л. Н. (как он это делает, когда после долгого времени с гостями, в первый вечер свободен) вышел поздно к чаю. За обедом Л. Н. о статье Столыпина в «Новом времени» от 31 июля — «В погромной полосе» — о погромах в Пензенской губернии.

Л. Н.: Столыпин пишет хорошо и смешно.

Л. Н. вспомнил и разговорился о Пензенском крае. Какой чудный был, когда он там бывал; наверно теперь уже не такой. Сосновые леса, старые сосны с длинными голыми стволами и короткими макушками. Земля черная с камешками. Та самая, которую Селянинович (богатырь) пахал сохой (по камешкам поскребывал). И народ такой селяниновичский. Глушь. Там река Сура, лучшая стерлядь³.

Л. Н.: Сегодня разговаривал с крестьянами в волости. Говорил им о едином налоге. Как они (Столыпины, Дума, правительство) обходят это решение! Никто и не заикнется о нем.

Софья Андреевна: Мне Генри Джордж надоел.

Мария Львовна: О нем как будто неприлично стало говорить.

- 193 -

Л. Н.: Они (мужики в волости) говорили, что переход земли от помещиков к крестьянам был бы выгоден казне, потому что крестьяне больше податей платили бы. Я им сказал: «Давайте введем на всю землю единую подать». Поняли, согласились.

За чаем Николай Леонидович рассказал, что Столыпин теперь энергически ловит революционеров. Революция выдохлась. Еще пять месяцев тому назад какое было настроение, а теперь?!

Л. Н.: И мое то же впечатление, что революция выдохлась⁴. Я от народа не ожидал участия. Самые страшные — городские социал-революционеры, вот какие на днях были.

Николай Леонидович: Погромы усадеб — нигде не убивали помещиков.

Л. Н. желал бы, чтобы народ не участвовал в погроме ни усадеб, ни евреев.

Николай Леонидович: Как представляешь себе ближайшее будущее, чего можно ожидать? Анархизма? Веришь, что христианский анархизм наступит?

Л. Н.: Не верю. Но «il faut attendre l’inattendu»*. Но я бы очень желал, чтобы народ не давал податей, отказывался служить, не участвовал во власти. Анархизм при земледельческой жизни возможен. В крайнем случае, чтобы народ остался такой, какой он теперь есть, чтобы не участвовал в смутах.

Николай Леонидович: Во Франции в революции участвовал народ.

Л. Н.: Хотелось бы содействовать, внушить народу, по крайней мере, чтобы он смут не делал, оставался как он есть. Если бы он держался спокойно — значило бы, что ему правительство не нужно.

Перед чаем. За круглым столом Мария Львовна, Николай Леонидович.

Л. Н. (к Марии Львовне): Наверно долго не проживу. Думаю: как это будете жить без меня...

Кто-то на днях рассказал Л. Н., что великий князь Алексей Александрович в клубе не подал руки Долгорукову за то, что тот был в Париже против займа русскому правительству. Л. Н. вспомнил это и сказал:

— Мне теперь, в 80 лет, становится ясно, что самоуверенность, гордость — пропорциональны низменности и растут в обратно квадратном отношении с отсутствием достоинства. Хорошо об этом в дневнике: человек должен быть прав перед собой, чтобы мог жить⁵. Человек, у которого духовной жизни нет, всегда прав. Алексей Александрович давно забыл это. Он воровал — а горд, самоуверен. У кого же есть духовная жизнь, тот, когда подло поступает, сознает свой грех, но ему есть на что опираться.

Л. Н. был не совсем здоров, жевал крупу, пил один чай с лимоном.

2 августа. Теплый день с ливнем. Приятное купанье. Была Мария Александровна. После обеда на веранде.

Л. Н.: Смотрю на Шарика, как на отдельную личность, а это мы соединяем совокупность свойств, породу. Что нам представляется, как ум у собаки, с их (собачьей) точки зрения — совсем не ум: например, привязанность к человеку, а может быть, подлость. У собак главное чувство различия — обоняние, как у нас — зрение.

Л. Н.: Читал Менделеева «К познанию России». Данные интересны, но рассуждения плохие. Читал место, где ничего нельзя понять. Валяет с плеча; никакой обработки, чтобы мысль была ясно выражена. Я знаю, какой это труд — выражаться ясно. «Je suis orfèvre» (Molière)¹.

- 194 -

В. Г. ЧЕРТКОВ, А. Л. ТОЛСТАЯ, М. Л. ТОЛСТОЙ, Н. Л. ОБОЛЕНСКИЙ И НЕУСТАНОВЛЕННОЕ ЛИЦО

Пирогово, 7—10 августа 1906 г.

Фотография В. Г. Черткова

«Пополудни в 4 Л. Н., Александра Львовна, Чертков и я уехали в Пирогово на два-три дня». — Запись от 7 августа 1906 г.

Л. Н.: В «Круге чтения» на сегодня: «Мудрые не бывают учены. Ученые не бывают мудрыми (Лао-тзе)»². Подходит к нему (Менделееву).

Потом дал читать Лебрену вслух две-три страницы, где Менделеев делает различие между работой и трудом. Определение работы — что она физическая, материальная. Земледелие, очевидно, считает работой. Труд ученых — трудом.

Лебрен: Здесь проглядывает оправдание высокого жалования профессоров.

Л. Н.: Какая чепуха!

Взял книгу «К познанию России», ушел с нею к себе и опять, в 10.45 вернувшись к чаю, дал прочесть очень неясное место об определении центра населенности России. Л. Н. не понял его. Центр популяции — теперь в Моршанске — подвигается на юго-восток. Географический центр — в Енисейской области.

Николай Леонидович: У Менделеева — стремление на восток...

Л. Н.: Главное: объяснить (оправдать) то, что есть... старое. Явная закваска гегельянства.

Л. Н. спорил с горячностью:

— Он и меня вспоминает. Я хотел ему написать. Идеал его — размножаться; а чтобы можно было прокормиться — заводить промышленность и добывать пищу фабричным путем. Земледелие второстепенное³.

Николай Леонидович заступался за Менделеева, говорил:

— Размножение желательно. Семейное счастье — побольше детей иметь.

Л. Н.: Идеал не есть размножение (у кроликов — да), а совершенствование. Идеал — целомудрие. Франциск Ассизский, Иисус, Мария Александровна не женились...

- 195 -

А. Л. ТОЛСТАЯ, М. Л. ТОЛСТОЙ И М. Л. ОБОЛЕНСКАЯ

Пирогово, 7—10 августа 1906 г.

Фотография В. Г. Черткова

Николай Леонидович: Счастливы матери, семьи, где много детей.

Л. Н.: Не счастье, и не горе, что они есть. Счастье — не число детей, а качество их. Это и история показывает, что более плодятся невоздержанные, безнравственные народы.

Николай Леонидович: Нет, более нравственные, славяне.

Л. Н.: Киргизы больше плодятся, только у них больше детей умирает.

Я спросил Л. Н. о Гегеле.

Л. Н.: Гегельянство — оправдание того, что есть. «Alles was besteht, ist vernünftig»*. А лучшее в мире — государство. А прусское — самое лучшее.

Я сказал Марии Львовне:

— Мольер — самый милый из французских писателей.

Л. Н.: Мольер хорош.

Оболенские завтра уезжают.

Когда говорили о Zweikindersystem**, Софья Андреевна вставила:

— Модная Garkeinkindersystem***.

Л. Н.: Ты говоришь о пороке (а не о воздержании).

3 августа. Утром уехали Оболенские. Остались: Л. Н., Софья Андреевна, Александра Львовна и Лебрен. Вечером уехал Лебрен к Булыгиным. За обедом были Гольденвейзеры.

Л. Н.: Приятное не бывает правдивым, правдивое — приятным¹.

Л. Н. говорил с Гольденвейзером о каком-то концерте Н. Г. Рубинштейна, который играл композиции своего брата.

— Были плохие. Мне непосредственное чувство подсказывало². Музыканты этого не замечают (слабых сторон композиции). Они теряются в подробностях — как преодолеть трудности, — сказал Л. Н.

- 196 -

Гольденвейзер: Скоро вернусь в Москву, начнутся волнующие разговоры.

Л. Н.: Да, задорные разговоры. Сегодня читал «Новое время»: едет поезд к Кунавину (Нижний Новгород) и останавливается. Молодые люди, застрелив переодетого городового и жандарма, соскакивают³. Другое: Орленев, директор группы, пишет сам в «Новом времени», как во время пожара в Сызрани (Софья Андреевна вставила: «Сгорело 190 человек») с труппой убежал, вытащив некоторые вещи, в поле. Там одна старуха сказала: «Вот они, поджигатели!» Тут же ехала пожарная команда. Из нее голоса: «Бей их!», и избили их. Остались лежать; одна старуха напоила их»...⁴ Тут интересно то, что решение бить исходило от дисциплинированных государством людей.

Л. Н.: Читал новый «World’s Advance Thought». Это номер слабый; потом — «Review of Reviews», и как всегда, очень тяжелое впечатление. Множество кратких статей, «комбинаций», Россия и Англия — в Азии... Читал, что Англия имеет три миллиона войска. Другой восхваляет, что настоящие люди были дерзкие, смелые: Кромвель, Наполеон, Бисмарк. Это беспринципность, глупость этого мира, так что и стыда нет никакого; все в этом роде⁵.

Л. Н.: Герцен в своем мировоззрении отдал дань времени: признание права этого выгодного положения — и образовательного и денежного.

Я спросил Л. Н., сказал ли он на днях, что Герцен имел деморализующее влияние, — мне так показалось. Л. Н. не помнил, чтобы это говорил, и сказал:

— Наоборот, я всегда говорил, что если бы Герцен действовал в России, он вел бы, шли бы за ним, а не за Чернышевским, Михайловским. Он совершил круг через гегельянство, революционерство и возвратился к народу, к нравственным требованиям⁶.

Гольденвейзер по привычке долго осаждал Л. Н. В 9.30, когда я вернулся, сидел у него в кабинете, разговаривая, и продолжал до 11.30. Вероятно, и между 7 и 9.30 большую часть времени с ним провел. Л. Н. мил, деликатен. Гольденвейзер не замечает, что это любезность со стороны Л. Н., которой не следует злоупотреблять, и не обращает внимания на то, какое драгоценное время отнимает у Л. Н.

4 августа. За обедом: Л. Н., Софья Андреевна, Лебрен и я. Сегодня у Звегинцевой пять тифозных больных.

Л. Н. рассказал, кто сегодня был: фабричные безработные с патронного завода; банковый чиновник — рассказал, что читал сочинения Л. Н. во «Всемирном вестнике», заинтересовался; после того читал у Геккеля, что «ни бога нет, ни души нет, ни нравственности», поколебался. Рассказывал, что в Михайлове возмущение среди купцов, газеты всех прямо мутят. Был фельдшер; просил, чтобы Л. Н. нашел ему место.

Софья Андреевна: Я ведь говорю, что, если бы я была царем, я запретила бы все газеты (кроме «Правительственного вестника») и водку*.

Л. Н.: Мясоедение такое же ненужное, как нюхание, курение табаку, и противное.

Лебрен и я подтвердили.

Л. Н.: До недавнего времени наука стояла за мясо. Это образец самоуверенности науки. Только лет 20 тому назад признала вегетарианство.

- 197 -

ТОЛСТОЙ С ВДОВОЙ БРАТА СЕРГЕЯ НИКОЛАЕВИЧА — М. М. ТОЛСТОЙ

Пирогово, 7—10 августа 1906 г.

Фотография В. Г. Черткова

«Л. Н. съездил на Делире в Большое Пирогово... Свиделся с Марией Михайловной, вдовой Сергея Николаевича». — Запись от 9 августа 1906 г.

Л. Н.: Кросби мне пишет — его поразило, что в Думе о Генри Джордже никто не заикнулся¹.

Л. Н.: Книга Менделеева «К познанию России» очень интересна с разных сторон — данные. Но рассуждения его неосновательны.

Речь о Столыпиных — министре и сотруднике «Нового времени». Как министр Столыпин может оставаться министром: он ведь косвенно убийца. Л. Н. знал их отца. Правдивый человек был. Писал о военных делах большое сочинение и, придя к убеждению, что военное дело безнравственно, сжег это сочинение².

Л. Н.: Великанов мне пишет и присылает для «Круга чтения» цитату из Златоуста о присяге; постараюсь поместить³. Златоуст — он ведь оратор. Ориген, Тертуллиан допускали военную службу. Этот (Златоуст) против нехристиан.

Чертков: Об этом говорит Даймонд⁴.

- 198 -

Л. Н.: Недавно был здесь корреспондент из Берлина, его поразила развращенность в России; на пристанях Волги продают порнографические картинки и покупают их обильно.

Софья Андреевна: Кони отстаивал в каком-то комитете, чтобы цензура осталась для неприличных картин и книжек. Все были против него, возражая, что свобода выше нравственности.

Л. Н.: Сегодня был здесь юноша оборванный, питается яблоками, картофелем, поэт. Был у Горького, рассказывал о нем. Я ему сказал, что желал бы быть <скорей> им («вы здоровы»), чем Горьким, — раздраженным, ницшеанцем. Принес стихи, недурные, на современные революционные темы. Я сказал ему: «Живем вечным, поэты пишут на вечные темы, увлекаться теперешними не надо. Какие это могут быть условия, которые могут заменить вечную жизнь?»

Л. Н. спросил о покушении на Аникина. Никто не знал о нем. Л. Н. читал мимоходом в «Киевской газете», которую ему сегодня прислали.

Л. Н.: Аникин мне симпатичен, у него лицо мужицкое, мордовское. Мордвины отличаются упорством: Никон, Аввакум были мордвины.

Л. Н.: Сколько англичан знаю, вот Томпсон и другие, которые заняты смыслом жизни, а американцы — они аферисты. Кросби не захватывает эта волна, и еще Hunter (с женой) был серьезный. Он прислал мне книгу «On Poverty» — серьезная, интересная книга. (Говоря это, Л. Н. оборачивался в мою сторону и, как мне показалось, смотрел, не записываю ли я.) Кросби всегда о многом пишет, старается мне интересное сообщать. Hunter жил с женой в slums*. В Америке десять процентов людей без достаточного крова, пищи, одежды.

Чертков: В Англии пять процентов.

Л. Н.: Они (американские рабочие), достаточнее русских, но работа там такая, что этой пищи (которую могут приобретать) недостаточно.

5 августа. Был при родах, вечером глаза болели. Были Гольденвейзеры, приехали Михаил Сергеевич с Татьяной Львовной. Л. Н. называет «Круг чтения», который теперь перерабатывает, детским «Кругом чтения». Михаил Сергеевич рассказал, как народ потерял веру:

— Мы, воспитанные в славянофильских традициях, слышали, что народ за бога и за царя. Я в Думе видел, что царя променяют на десятину. Теперь, после свеаборгского бунта, из семи казненных в Кронштадте матросов только один пожелал священника, шесть — нет, а из этих — один перед расстрелом запел легкомысленную песню. Этого солдата в какие-нибудь две-три недели студент распропагандировал. Какая же тут религиозная основа!

Л. Н.: Это шатающиеся, сами не имеющие нравственности, а присоединяющиеся к другим; таких большинство. Народ жил (духовно) жизнью Саровских <отшельников>. Когда начались рационалистические требования (и у образованных и у народа) и власть видела, что православие нужно ей, и начала требовать силой соблюдения внешнего (обрядов), тогда вера пошатнулась. Разрушители не Геккели, а Победоносцевы.

Михаил Сергеевич рассказывал закулисные подробности о Думе.

Л. Н.: Александр Александрович Стахович спокойно относится к совершающемуся. Переводит конные заводы («Не могу конюхам платить 25 рублей, когда лошадей продаю по 500»). Политикой не занимается. Одному моему знакомому, новосильскому помещику, советовал бы так же относиться к политике.

Шла речь о том, как сестре И. А. Беневского разорвало кисть руки и оторвало три пальца бомбой¹; как дочь генерала Принца, родственница

- 199 -

Каульбарса, несла бомбу, чтобы его убить, и покончила самоубийством²; как в Варшаве в один день убили 28 городовых³.

Л. Н.: Что мы спокойно живем, чай покупаем, — это не оттого, что есть правительство, жандармы, — это лишнее, а от того, что есть общественное мнение, основанное на известной общественной нравственности. Когда оно нарушится, как теперь, тогда никакое правительство (никакая внешняя сила) не может обеспечить спокойную жизнь, как это видим теперь.

Софья Андреевна говорила, что Четвериковы вырубили деревья около дома, чтобы было безопаснее. Власти даже того сделать не могут, чтобы там не прятались покушающиеся.

Преображенский, студент Духовной академии, прислал Л. Н. диссертацию о том, что у пророка Иеремии есть места, доказывающие, что и в «Ветхом завете» было учение непротивления злу; есть там слова: «Ударившему тебя в щеку подставь другую»⁴.

Л. Н.: Это доказывает, что прогресс состоит в очищении истин от слоя......* (в наше время и научных засорений) и что вечные истины с самого начала были известны человечеству. Раньше были очевиднее (раньше их легче открывали — жизнь была простая; теперь они загромождены и научными предрассудками).

Л. Н.: В Китае (было) восстание тайпинов⁵. Причиной были миссионеры. В христианство переходят босяки, воры из-за денег или чтобы быть под покровительством; тем самым они подчиняются закону той страны, чья миссия.

Говорили о том, какие пошли новые слова в народе: «оратель» — оратор; «ограбные» беспорядки — аграрные; «хулиганы» — забастовщики и т. д.

Л. Н.: Из народа есть пример: телятинский сапожник, <который> «по древности пошел», то есть увидел, что цель жизни — не сапоги другим тачать, а любовь к людям, искание бога, сохранение связи с ним. (Когда спросили его:) «Смерти не боишься?» — (он ответил): «Разве я от Него отрекся?»⁶

Говорили о характерной черте русских крестьян — сообразительности. Чертков говорил об английских рабочих, что у них нет смысла, цели работы (сообразительности), что знают только специальную часть работы: копать и т. п. Русским можно все поручить и положиться на них.

Иосиф Константинович: Но сделают не так, как нужно, а когда им скажешь, что не так сделано, ответят: «Ну, это можно переделать», — с потерянным временем не считаются.

При этом разговоре Л. Н. рассказал такой анекдот: у N. N. (Л. Н. назвал его) был управляющий-немец. Он различал двоякие мосты: романтические (из хвороста, соломы) и классические (каменные). И решил построить везде каменные — классические. Собрал и спросил стариков, до какой высоты поднимается вода, и построил выше показанного уровня на аршин. Вешние воды снесли мост. «Что вы мне показали?!» — сказал крестьянам. Ответили: «Еще такая ли вода бывает!»

6 августа.** Л. Н. смеялся над тем, что суд нашел, что самое составление «Выборгского воззвания» не составляет преступления, а только его распространение.

М. Б. Булыгин: Закон — что дышло, куда ни поверни, все вышло.

Говорили о программах политических партий. На какой-то вопрос Л. Н. ответил:

- 200 -

— Программа у меня одна: чтобы протянуть ноги и нос кверху повернуть.

Л. Н. говорил, что читал английскую брошюру, в которой автор сравнивает русскую революцию с французской и говорит, что опасна для России не столько реакция, сколько анархия, и советует либеральный деспотизм. Сколько презрения у американцев к русскому народу! — сказал еще Л. Н. — Они зовут его «rotten»*.

Л. Н.: Дума сблизила господ с крестьянами.

Л. Н. читал вслух присланное ему Великановым место из Иоанна Златоуста: проповедь к приводящим и приводимым к присяге, которую решил включить в «Круг чтения»**.

7 августа. Пополудни в 4 Л. Н., Александра Львовна, Чертков и я уехали в Пирогово на два-три дня. Прибыли туда в 8 часов вечера. Л. Н. со вчерашнего дня не совсем здоров. Сегодня много поработал. Выехал на Делире и проехал на нем первые семь верст. В Мостовой зашел к вдове, живущей со своими детьми и с малолетними детьми от умершей сестры. Л. Н. записал себе в книжку для меня, чтобы попросить губернатора помочь ей из каких-то общественных фондов, т. к. она в исключительных обстоятельствах. (Л. Н. ему, наверно, теперь напишет, делая все, и самые маленькие дела, добросовестно и доводя до конца.) Баба позвала его в избу, чтобы посмотрел провалившийся потолок. В Мостовой сел в экипаж и почти до Иконских выселок ехал так. От Иконских выселок Л. Н. ехал опять верхом.

Когда он вечером у Оболенских рассказывал про эту бабу в Мостовой, а Мария Львовна затем рассказала о снявшем их сад богородицком садовнике-мещанине, не дающем нищей яблок, не платящем аренду, просящем на коленях ее уменьшения, Л. Н. сказал: «Не надо было уменьшать». — Л. Н. не дал студенту-озорнику, жившему в Ясной Поляне и просившему три рубля; когда пришли просить на погорелые места мужики не погорелые, а Николай Леонидович им дал по несколько гривенников, видя, что неправду говорят, Л. Н. сказал: «Я бы не дал». Здоровым, хорошо одетым просителям тоже не дает; он это может, потому что старается узнать и знает, где настоящая нужда, и там дает.

Л. Н. хочет в Пирогове докончить «Две дороги»¹. Вечером чувствовал большую слабость. О том, что собирался делать завтра, говорил с оговоркой: «Если буду жив», — два раза так выразился.

Вечером приятный разговор единомышленников, не прерываемый противоречащими вставками Софьи Андреевны, совсем противоположно думающей и постоянно невоздержанной в выражении своего несогласия во всех беседах и разговорах Л. Н. Иногда при Л. Н. о нем самом говорит не соответствующее правде, высказывает свои мысли, приписывая их Л. Н., а т. к. Л. Н. не опровергает ее, то посторонние принимают это за правду и в корреспонденциях распространяют. Надо будет близким Л. Н. разоблачать и восстановлять истину.

Л. Н. ушел раньше обыкновенного. Разговор о нем. Владимир Григорьевич говорил, что Л. Н. переживет нас всех при его духовном и телесном складе и образе жизни. Дальше говорил, что Л. Н. женился на Софье Андреевне с одним пониманием жизни, теперь у него другое. У Софьи Андреевны же осталось ее старое.

8 августа. Л. Н. спал без просыпу, по крайней мере, ему так казалось. Утром сошлись в парке, перед домом, около столика. Л. Н. разговаривал с Николаем Леонидовичем и Чертковым; говорил о том, насколько лучше, способнее, умнее «нас» простые люди. Владимир Григорьевич спрашивал

- 201 -

об этой усадьбе. Л. Н. вспомнил, что он выбирал место для нее, гулял здесь, увидел ключ и посоветовал тут посадить деревья, сделать аллеи. Ему было тогда 18 лет. Происходил дележ Пирогова между братом Сергеем Николаевичем и сестрой Марией Николаевной¹. После многих лет зять Валерьян Петрович построил тут дом. Л. Н. говорил, что, когда стар становишься, видишь огромный круговорот внешней жизни и какую ты маленькую роль играешь в нем.

Л. Н. не завтракал с нами, а пошел завтракать к себе в комнату во втором этаже, из желания сэкономить время и не менять привычку. Мы, сидящие перед домом в соснах, особенно Чертков, стали тише говорить, чтобы не мешать Л. Н. работать. Николай Леонидович угомонял собак, лаявших на дроздов (в кроне деревьев). Пришли Мария Львовна и Александра Львовна. Чертков завел разговор о сочинениях Л. Н., заявив, что они — и дневники, и все написанное после известного дня 1881 г., — должны стать достоянием всего человечества. Говорил о своем разговоре с Софьей Андреевной, которая желала бы непечатанное при жизни Л. Н.: дневники, сочинение о Петре*, о дьяволе**, «Труп» и т. д., исключить². Кони ей говорил, что юридически это возможно отстоять наследникам. Чертков сказал:

— Я подыму голос от имени человечества, чтобы было по желанию Льва Николаевича. Конечно, правовой точки зрения в этом вопросе для нас нет.

Мария Львовна, Александра Львовна, Николай Леонидович согласились с ним. Из детей Л. Н. — дочери придерживаются убеждений отца.

Андрей Львович, который был при споре Владимира Григорьевича с Софьей Андреевной, говорил под влиянием минутного настроения, что он не будет против (хотя он не любит Черткова). Во время болезни в Крыму он своим участием был из сыновей самый близкий Л. Н.

Мария Львовна рассказывала Черткову и мне о споре Софьи Андреевны с Андреем Львовичем и сказала:

— Ведь Андрюша особенный человек.

Л. Н. (ей): Софья Андреевна тоже особенный человек и Таня. Только ты не особенный человек и я не особенный человек. Надо со всеми людьми обращаться с терпением, как с особенными людьми.

9 августа. Л. Н. съездил на Делире в Большое Пирогово, пробыл там с 2 до 4. Свиделся с Марией Михайловной, вдовой Сергея Николаевича, и Верой Сергеевной. Там же застал сестру свою Марию Николаевну с Варварой Валерьяновной. Утром и пополудни проверяли «Фальшивый купон», соответствующий «Карме»¹. Александра Львовна сказала, что это ее самое любимое сочинение; чтобы его докончить, надо три года работать.

С 7 до 9, за обедом и после, Л. Н. беседовал с Чертковым и Оболенским. Чертков сказал, что скоро выйдет статья о Шекспире².

Л. Н. после некоторого молчания:

— Как это толпа любит глупое и слабое! Мне в 80 лет этому нечего удивляться. Гегель какой имел успех.

Л. Н.: Герцен — о Бакунине не говорю, его мало ценю, — но Герцен в молодые годы был под влиянием Гегеля. Под старость освободился от него. Герцен и другие — кружок Станкевича — споря со славянофилами, чтобы изучить их диалектику, изучали Гегеля.

Мария Львовна: Льву Николаевичу обстановка в Гаспре была очень тяжела, страдал от нее. — Вспоминала, как Л. Н. получил письмо от истопника в Гаспре с упреками, и был очень тронут им³. Как люди ждали Л. Н., воображали себе, какой он будет простой, а приехал барин, служили ему.

- 202 -

10 августа. Л. Н. встал в 8.15 и попросил виши́, как и вчера и третьего дня. Кончил «Две дороги». Читал Анатоля Франса...

Л. Н. (мне): То, что вы мне дали читать, Гоустон Стюарт Чамберлен «Был ли Иисус евреем по племени»¹ и Анатоль Франс², дополняют друг друга. Павловское христианство другое, чем Христово, крикливое, подчиняется (подделывается к) власти.

Л. Н. ездил к Марии Михайловне и к Марии Николаевне. Пополудни приехал Михаил Львович, живущий в восьми верстах, со студентом Лопухиным. Л. Н. желает еще раз приехать к Оболенским, чтобы видеть Марию Николаевну. Она в этом году не собирается в Ясную — вероятно, не получив благословения отца Иосифа. Назад ехали: Александра Львовна на Делире, Л. Н., Владимир Григорьевич, я — в коляске. Владимир Григорьевич задавал Л. Н. вопросы о метафизике. Л. Н. отвечал охотно, спокойно и обстоятельно. Владимир Григорьевич говорил о молодых друзьях — Сутковом, Фельтене, А. П. Сергеенко, Лебрене: все серьезные; готовые на все; говорят, что между молодыми есть единомышленники.

Л. Н. с ним соглашался. О Лебрене сказал:

— Он умный, спокойный, твердо убежденный.

Чертков говорил о том, что ему тяжело было, когда Л. Н. не согласился на смягчение мест (осуждений) в статье «К революционерам» («Обращение к русским людям, к правительству, революционерам и народу») и что теперь согласился.

Л. Н.: Увлечение прошло (горячность), спокойнее гляжу на них.

Владимир Григорьевич советовал Л. Н. писать о революционерах так, чтобы вместо увлеченности слышно было сожаление к ним; писать, как молитву. Это подействует, как в «Еще трех смертях», колебание генерала при подписании смертного приговора.

Л. Н.: Об этом мне писала Татьяна Андреевна³.

Л. Н.: Теперь у меня мысль (мало сказано), сильно осознанное руководство жизни: что я здесь для служения богу, и когда так думаю, то чувствую, что все люди занимают места, какие следует им занимать. Революционеры... К людям я стал менее требователен. И в католичестве, и в протестантстве, и в православии — бисер в разных оболочках. Марии Николаевне где же понимать метафизику! Ей это так же нельзя, как ребенку поднять десять пудов.

Л. Н. говорил Черткову, какие письма получает. Между прочим сказал:

— В последнее время многие просят книг, и мне приятно им посылать их.

(С тех пор, как Лебрен исполняет секретарские обязанности вместо уехавшей на воды Юлии Ивановны, на почтовые расходы для корреспонденции Л. Н. не просит у неохотно дающей Софьи Андреевны, а дает Александра Львовна.)

Чертков Александре Львовне, когда ехали из Пирогова, говорил, что надеется, что она не хочет жить и умереть со средствами.

Чертков всё недоразумения выяснял; хочет, чтобы все было ясно между Л. Н. и им.

Вернулись в Ясную Поляну.

11 августа. До полудня приехал Меньшиков. Л. Н. с ним на веранде в час дня.

Л. Н.: Баба, молящаяся богородице, выше Геккелей. Она стремится к лучшему.

Меньшиков: Как выше? Геккель ищет.

Л. Н.: Он лишен религиозного чувства. Он, как это сказал N. N., как ночная птица, видит в темноте, а как выйдет на солнце — не видит. Особенно

- 203 -

дерзким стало суждение — что раньше казалось вне компетенции, то теперь смело обсуждают: и бога, и Евангелие, — а это происходит от недостатка образования. Материализм приводит к скептицизму. Анатоль Франс признает высшими raison et science*.

Л. Н.: Революция — я ничего не знаю — может усиливаться потому, что присоединяются все новые слои молодежи к ней. А быть черносотенцем или быть обруганным (названным) черносотенцем считается стыдом; стало быть, общественное мнение противуправительственное.

Пополудни в 4.30 на террасе Л. Н. с Меньшиковым; присутствовали Иосиф Константинович и я.

Л. Н.: Читали вы книгу Менделеева «К познанию России»?

Меньшиков: Еще нет. Какая она?

Л. Н. немного замялся:

— Довольно глупая... Остроумие, красноречие, ученость делают человека самоуверенным; думает, ему все сойдет. Мой брат был юморист, мог рассказывать про все с успехом и серьезные вопросы шутливо подавал. Так и Менделеев с плеча валяет. Его идеал — размножение жителей России и добывание им пищи промышленным образом.

Л. Н.: Признается наукой дребедень, а настоящая наука — религиозное миросозерцание — не признается наукой. Сведения — не наука.

Меньшиков: Ведь научные люди искренно жертвуют жизнью для науки.

Л. Н.: Жертвуют — нельзя сказать. <Для?> Шарко — слава, деньги. Одному — биллиард, другому — наука: должен ведь как-нибудь проводить досуг.

Меньшиков сказал что-то про метод в науке.

Л. Н.: Как в химии Бертело, Менделеев учат одному, так Лао-тзе, Будда, Конфуций, Христос учат одному — закону жизни.

Меньшиков: Я читал «Буддийские сутты»¹; ведь буддизм учит истреблению бытия и истреблению корня бытия.

Л. Н.: Это есть отступление от буддизма, как учение об искуплении — от христианства, хотя буддисты, которые знают протестантизм, признают и думают: искупление присуще христианству.

Л. Н.: Как нельзя мужику, который на днях здесь был, изобрести в астрономии новое, то есть перевернуть астрономию, так нельзя вам перевернуть Евангелие.

Меньшиков сказал было, что, может быть, есть что-нибудь выше Евангелия.

Л. Н.: Не вы одни — целая артель ученых лишена религиозного чувства, ей недоступно религиозное миросозерцание — виновны в том, что делается теперь в России.

Спор был острый. Меньшиков перебивал и кончил словами:

— С вами нельзя спорить, простите!

Л. Н. вернулся на террасу в 6 и принес яблоки, предложил Меньшикову.

Меньшиков: Я не хотел уехать, не простившись с вами.

Л. Н. ему повторил, в чем их разногласие:

— Я говорил про самомнение ученых, что берутся решать религиозные вопросы, <думают>, что они найдут лучшее, чем Иисус. Вы ответили, что это самомнение: утверждать, что Иисус, Будда нашли лучшее. Я: люди приняли от них, скромных учителей, чужих им людей, их учение. Вы (мне): что я количеством принявших христианство, буддизм людей хочу утверждать правоту христианства, буддизма.

- 204 -

Потом Л. Н. жалел, что погорячился, и сказал Иосифу Константиновичу и мне:

— Помешали вы и Душан Петрович. Вдвоем легче разговаривается, чем при других.

Л. Н.: Меньшиков соответственно поступил, написав об интервью Беляева со мной, что я ставлю упрек Думе, что подражает западным парламентам², а сам предлагаю Генри Джорджа — тоже западный проект. Это журналистская подтасовка. Я сейчас же по прочтении не спохватился. А я ведь предлагаю то, что на Западе не принято. Дума же ведет себя, как западные парламенты, которые не привели ни к чему.

Меньшиков спрашивал об Архангельском и говорил, что у него мысли и язык хороши, но жаль, что у него нет стремления проповедовать.

Л. Н.: Это хорошее свойство. — Потом рассказал, шутя, что у Архангельского жена франтиха. Архангельский начал с того, что ее бархатные шляпки употребил для переплета «В чем моя вера» и других. Изящно переписал и переплел.

Сегодня уезжает Чертков. Вечером было много народу. Пребывание здесь Черткова было очень приятно. Он не горячился, был спокойный, внимательный. Л. Н. с ним тоже не горячился, спокойно говорил.

Один из молодых друзей, ввиду того, что Чертков проводит здесь последний вечери ему с Меньшиковым вместе неловко, велел лакею сказать Меньшикову, что лошадь ему подана. Меньшиков уехал в 9, Чертков же с Иосифом Константиновичем — в 11.

Сегодня Софья Андреевна заболела, лежала с 3 до 10 в постели, а потом на софе в столовой.

12 августа. Софья Андреевна еще больна, нет гостей, кроме Надежды Павловны.

Л. Н. о новом альбоме Холарека «Война», появившемся в издании «Свободного слова» в Англии¹:

— Это бесполезно, оставляет холодным. Это такой трюизм, что война — зло. Военный дух держится не на разуме, а на внушении. Внушение это может быть разрушено только обратным внушением или религиозным чувством.

За обедом Л. Н. вспоминал, что ни Меньшиков, ни Л. И. Веселитская-Микулич не имеют «Круга чтения».

— Надо мной, наверно, будут смеяться, что я наряду с большими преступлениями — с убийством, войной — ставлю мясоедение, — сказал Л. Н. — Есть дикие люди (американцы, немцы), которые ничего не слыхали о вегетарианстве.

После обеда я смотрел «Новое время». Л. Н. спросил, что нового.

— С 3 ноября 1905 года по 5 августа 1906 года Крестьянским банком продано крестьянам 1 миллион 760 тысяч десятин и предложено банку 6 миллионов десятин².

Л. Н.: Все это обхождение вопроса. Все это паллиативные меры. Они дорого обойдутся, а не приведут к успокоению народа. Все не будет достаточно земли, все будет казаться, что ее у помещика больше, пока не заведут справедливого отношения к земле.

Софья Андреевна стала утверждать, что покупка земли через банк — прекрасное средство. Л. Н. потихоньку вышел из залы.

В 11 часов вечера Л. Н. пришел искать статью о Геккеле в июльской книжке какого-то переименовавшегося русского журнала³. И, увидев новую книжку «Исторического вестника», взял и ее. Он всегда читает «Исторический вестник».

13 августа. Воскресенье. Дома: Л. Н., Софья Андреевна, Александра Львовна, Лебрен, гостит Н. П. Иванова. Софья Андреевна жалуется на боли в животе, но играет на фортепьяно, варит варенье. Приходили два

- 205 -

молодых фабричных рабочих, ярые революционеры, участвовавшие в боевой дружине.

ТОЛСТОЙ

Ясная Поляна, 20 августа 1906 г.

Набросок (карандаш)
М. В. Нестерова
«Пополудни приехали М. С. Сухотин, художник Нестеров». — Запись от 20 августа 1906 г.

За обедом вспоминали, что садовник, снимающий сад, Кочергин, рассчитал сторожа, певшего «Марсельезу», и призвал урядника составлять протокол. Урядник отговорил Кочергина от этого. Л. Н. по поводу этого и разговора утром с двумя революционерами-босяками сказал:

— Молодые люди говорят не хуже того, что пишут газеты. Мне было полезно с ними поговорить. Мне сегодня стало ясно, что правительству надо уступить всем требованиям революционеров. Сейчас созвать новую Думу. Хуже теперешнего положения дел не будет. Теперь правительство в роли опекуна, мешающего взволнованному народу. Тогда сейчас же выделится новое правительство из их среды, революционеров. Правительство тем спасет себя — неизвестно, к чему приведет революция, — освободится от греха, очистится.

Л. Н.: Был в Овсянникове, видел Никифорова.

Лебрен: Он революционер?

Л. Н.: Его взгляды ближе к христианству. Он женат на Засулич, сестре Веры. Один сын — революционер сжег себя в тюрьме, другого повесили, третий на каторге (?) в Якутской области¹. Муж третьей сестры (Засулич) Успенский повесился в тюрьме в Иркутске (?). Мне про него

- 206 -

рассказывал N. N., и я использовал это в «Божеском и человеческом». Повесился после разговора с молодыми революционерами. Старые были идейные².

ТОЛСТОЙ

Ясная Поляна, 21 августа 1906 г.

Рисунок (карандаш) М. В. Нестерова

Лебрен: Вы в один день сегодня с десяти до трех прочли корректуру «Круга чтения» (в листах с 439 страницы до 605, до конца) и сделали большие поправки. А мне понадобилось два дня, чтобы перенести из прежней вашей корректуры (в гранках были тоже очень большие поправки³). Вот работоспособность молодого поколения!

(Из сегодняшней корректуры надо было переписать на ремингтоне целые страницы — до такой степени были переработаны Л. Н.).

Л. Н. (мне, встретив меня в библиотеке): Никифоров дал мне книжку о земле и сказал: «Лучше Генри Джорджа». Но она — фантазия. Хочет единый налог и распределение земли по равным участкам. Как же поделить на равные участки? Некоторые крестьянские общества приобрели много земли, а другие мало.

Книжка, о которой Л. Н. говорил, — «Право на землю» П. Вихляева⁴.

Л. Н. искал сегодня газеты, читал «Новое время» и «Русские ведомости».

Александра Львовна спросила отца, переписать ли «Две дороги» совсем начисто или только дополнения.

Л. Н.: Начисто. Буду поправлять только одну главу. Ее можно опять начисто переписать. Семнадцатую главу пропусти.

- 207 -

ТОЛСТОЙ

Ясная Поляна, 22 августа 1906 г.

Рисунок (карандаш)

М. В. Нестерова

«Нестеров изучает внешность Л. Н. для какой-то картины — группы». — Запись от 22 августа 1906 г.

Л. Н. отдал мне кипу книг: одни положить обратно в библиотеку, другие, новые, вписать в каталоги. Между книгами были исторические: С. Соловьева «История России» (с отметками Л. Н.; раз вечером читал вслух об Аввакуме, — говорил мне Лебрен), о Петре, о раскольниках...

В саду не подобрано и половины яблок, гниют. Арендатор-садовник скупится на поденных, урожай необыкновенный. По этому поводу Л. Н. сказал:

— Сегодня думал, какая нелепость такой огромный сад. Фрукты гниют. Сам его садил. Следует каждой семье иметь маленький сад и за ним ходить.

14 августа. Понедельник. Приехал Андрей Львович. В московских газетах о покушении на Столыпина¹. В приемной его дома бомбами убито 26 человек. Среди них четверо бросавших бомбы.

Утром, когда Л. Н. прочел о покушении на Столыпина, пришел в кабинет и сказал Лебрену:

— Я еще подумаю насчет этого покушения. Еще не понял ясно, что это такое.

Л. Н. поехал было гулять верхом, но пошел дождь; он вернул лошадь и пошел позже пешком.

— Какой у меня папаша несносный! Вчера переписала статью начисто, всю измарал! — сказала полушутя Александра Львовна.

- 208 -

— Сколько книг просят, сколько книг просят! Сегодня придется весь пульт очистить. И Лев Николаевич всем велит высылать. Скоро все кончатся. Придется выписать у «Посредника», — говорила Александра Львовна.

Действительно, вчера отослали по крайней мере 250 экземпляров. Сколько людей в прямом сношении с Л. Н. уже через одно это.

Л. Н. о книжке Вихляева.

Лебрен: Хорошо, что хоть говорит о Генри Джордже.

Софья Андреевна: Как будет при едином налоге, когда один откажется от участка и явится несколько желающих иметь его и будут предлагать более высокую цену?

Л. Н. на это сказал, что надо отдавать предпочтение тому, кто пользовался до сих пор. Тогда слишком низкая рента. При всяком устройстве бывают трудные случаи и небольшие несправедливости.

15 августа. Вторник. Праздник. Вечером были: Джонс, соседний помещик (профессор Технологического института в Томске), Гольденвейзер. Пополудни Л. Н. возил корректуру «Круга чтения» Ивану Ивановичу в Овсянниково, но он в Москве, заболел там. Взял ее Алексеев. Л. Н. предпочитает посылать письма и посылки с оказиями.

За обедом Л. Н. рассказал:

— Я имел неудовольствие им (в Овсянникове: Марии Александровне, Горбуновой, Алексееву) рассказывать про покушение на Столыпина.

Л. Н.: Получил два письма. Одно — из Англии, красивым почерком, от газетного агентства, короткое: «Напишите нам на тему: «Что бы я делал, если бы я был миллионером», — 2000 слов, гонорар 3 фунта»¹. Какая невежливость! Другое — от священника: «Читал вашу сказку о топоре, вы предались дьяволу и его восхваляете», я и не помню, писал ли я такую.

Александра Львовна помнила и рассказала ее: о золотом и серебряном топорах².

Л. Н.: Он понял ее, по простоте, в прямом смысле. Грубее, несомненно, первое письмо... цивилизация. У этого священника мотив честен. А тот думает только нажить несколько фунтов.

Илья Васильевич доложил, что приехал В. Н. Джонс. На лице Л. Н. появилось мгновенное выражение тягости, что приехал революционер, что придется с ним говорить, но принял его с добротой и вежливо. Расспрашивал, откуда приехал, про сына, про тех, с кем там был. Джонс говорил о Цугском озере, что там отдыхал, и стал рассказывать об удобствах западной цивилизации.

Л. Н.: Хорош мой китаец*! Как он критикует европейскую цивилизацию! Он переводчик и, вероятно, из известных писателей; ссылается на свои сочинения (на свои переводы их). <Пишет> о современной китайской войне; о вульгарности — хорошее определение — американской цивилизации, о законе, по которому иностранцы и христиане подчиняются законам чужих государств; о миссионерах и о том, как босяки, всякое отребье, переходят в христианское вероисповедание, и когда на этих свои нападают, это бывает casus belli** ³.

Джонс: Это у нас в Томской губернии из инородцев самые худшие — воры, разбойники принимают православие и приобретают покровительство властей. Ихние же их потом убивают, из-за этого возникают «религиозные бунты».

Л. Н.: Китаец пишет: иностранцы изумляются тому, что в китайском языке нет выражения для «свободы». Есть Тао, означающее путь, знание закона существования, то есть (просто) по-нашему «воля божья»; кто выбирает

- 209 -

этот путь и когда идет по нему, свободен, или свободен идти по нему. Беда, что он очень много читал и цитирует то Гете, то Беранже, то Гюго и так далее, il fait parade* эрудицией. О Руссо, переусердствуя, говорит, что тот читал сочинения китайского писателя и передает его мысли.

Л. Н. спросил Джонса:

— Вы химик, скажите, в чем взрывчатая сила бомб?

Джонс объяснил. Он не знал про покушение на Столыпина. Л. Н. рассказал ему. Джонс переспросил, не убит ли Столыпин, и начал рассказывать, перебивая Л. Н., о покушении на Скалона в Варшаве⁴. Он там проезжал. Там убито 39 городовых и других: двое убийц и 100 невинных из публики. И в Варшаве и в Томске пострадали не убийцы, они убегают, а окружающая публика. В Варшаве как покушение, так городовые стреляют там, где произошло покушение, кругом в публику.

Л. Н.: Вы напрасно обвиняете одну сторону.

Джонс (перебивая): Если бы правительство в октябре созвало Учредительное собрание, ничего этого бы не было.

Л. Н.: Причины возникали еще во времена Николая Павловича... декабристов — уже в те времена стали вызывать озлобление в людях.

Джонс: И даже во времена Александра I...

Л. Н. рассказал про двух сторожей сада, рассчитанных садовником Кочергиным потому, что они будто бы подговаривали мужиков обокрасть сад. Л. Н. с ними говорил:

— У них нет никакого сдерживающего начала; будет у них браунинг — будут стрелять; сейчас придет и скажет кому угодно: «Руки вверх».

На какое-то возражение Джонса Л. Н. раздраженно сказал:

— Мне совершенно ясно: через этих двух мне это объяснилось, — от насилия нет ничего, кроме зла. Это в высшей степени безнравственно. Нет никакой точки оправдания. Правительству теперь следовало бы дать все: и тайные прямые выборы, сейчас созвать Думу, и пусть Дума сама управится с теми «руки вверх», и отрезки (земли) дать, только бы успокоить.

Софья Андреевна вставила что-то резкое против революционеров:

— Подумайте, дочери Столыпина ноги оторвало!

Л. Н.: У них (революционеров) нет центральной организации. Спросите Милюкова — скажет: «Я не за насилие». Другой, третий так же. У правительства же есть центральная организация. Они могут остановить. Только они не видят, что подавить нельзя, 100 революционеров возьмут, а 200 новых заместят их. Подрастающее поколение — революционное: гимназисты, Ваня (слуга). Установилось общественное мнение: нельзя быть беспристрастным, — тем менее <быть> против революции. «Ах, ты черносотенец» (?!). Взрослый человек серьезный одолеет, не поддастся общественному мнению. Девушки, юноши поддаются. В покушениях и спорт, ухарство играет роль. Майнридство.

Джонс ратовал за конституционно-демократическую власть, но правительство не уступает, оно не хочет.

Л. Н. говорил, что Столыпину будет казаться: еще немного надавим — подавим революцию. И неудивительно.

Джонс: Он, только бы остаться у власти, готов на какую угодно программу.

Л. Н. говорил, что бывали времена, когда известному слою общества было выгодно правление насилием, тюрьмами, казнями. Этот способ для одного меньшинства целесообразен, но теперь нет этого.

Л. Н.: Подумать, кто он — бывший вице-губернатор, который метил на это место. Если он уступит, на его место готовы сто других вице-губернаторов.

- 210 -

Это машина. В упрямстве правительства играет роль и инерция.

Л. Н. читал сегодня в газете, что «Изложение Евангелия»⁵, издание «Посредника», запрещено и наложен штраф в 500 р. на магазины, торгующие запрещенными книгами.

Лебрен из этого заключает, что «Две дороги» не появятся в России; ему очень жаль. Кажется, теперь у него главное желание, чтобы эта новая статья Л. Н. появилась в России и как можно больше распространилась.

Л. Н. рассказал далее про книгу китайца. Он оправдывает русских в том, что взяли Маньчжурию. Л. Н. спросил, что делается в Маньчжурии. Кто-то сказал, что японцы притесняют корейцев.

Л. Н.: Китаец пишет, что это очень цивилизованный в восточном смысле народ.

Лебрен: Какая у них религия? Конфуцианство?

Гольденвейзер: Конфуцианство, собственно, не религия.

Л. Н.: Конфуцианство — не религия, конфуцианство — мудрость и учение нравственности, которое соединяется с религией. В Японии — с буддизмом, шинтоизмом.

Гольденвейзер: В конфуцианстве бога нет?

Л. Н.: Есть небо и разум. Небо — правда, начало всего, в связи с нравственностью. В буддизме тоже бога нет, еврейский личный бог возник из многобожия соединением в одно.

Потом Л. Н. говорил о статье в июльской книжке «Русского богатства» о Геккеле и читал из нее вслух⁶. Говорил о ней:

— Образец научной нелепости... То, что миры возникают из туманностей и из миров — туманности, никому не нужно. При созидании миров много условий, которые мы не можем знать. И какой язык! Для каждого слова надо бы у него спросить определение.

Лебрен смеялся над статьей, над уверенностью человека, а ведь это гипотеза. Потом говорили о температуре, о звуке (Гольденвейзер, Лебрен). Л. Н. — об их определении:

— Это гипотезы, нужные для математического вычисления. В «Круге чтения» глубокое изречение Торо, что через микроскоп и телескоп видно неважное⁷. Микроскоп увеличивает во сто раз, а что будет видно, если будет увеличение в тысячу раз и так далее. Да и мы смотрим через инструмент — глаз; могут быть разные глаза. Все исследование материи — исследование наших представлений.

Л. Н. учил Шарика приносить ему шапку. Гольденвейзер вспомнил умного пуделя Шопенгауэра и что Шопенгауэр завещал на его содержание сумму.

Л. Н.: Хорошо поступил.

Софья Андреевна: Шопенгауэр ненавидел женщин, а любил собак.

Л. Н.: У Шопенгауэра хорошее место о единстве существ, оно в «Круге чтения»⁸. — И, смотря на Шарика, сказал:

— Чувствуешь единство со всеми животными.

Л. Н. читал в 11.30 из книги Анатоля Франса по поводу русско-японской войны⁹. Взгляды очень похожие на мысли китайца о том же в его книге. (Я не присутствовал.)

Л. Н.: Меньшиков ничего не знает, <так же> как Катков, Суворин; <Суворин> как начал издавать «Новое время», ничего больше не читал. Не знает Эмерсона, Чаннинга, «Круга чтения». Ему некогда.

17 августа. Четверг. Утром приехали новобрачные: Сергей Львович с Марией Николаевной, урожденной Зубовой.

Л. Н. (за обедом): Ждали два молодых человека из Москвы, сказали: «Мы пострадали за убеждения». Я им дал, как всем, по гривеннику. Не приняли. Тогда еще дал погорело-му. Сказали: «Теперь будем о вас думать иначе, чем до сих пор».

- 211 -

Один из них, рыжий, выхоленный (об этом говорил мне Ваня) был в прошлом году и бросил 20 коп., которые дал ему Л. Н., и ругал его «сукиным сыном». Когда Л. Н. рассказывал про них, пришел Ваня и сказал, что четверо ждут. Л. Н. послал им.

Мария Николаевна рассказала про шавельских крестьян в Литве, где их имение. Там чересполосица. Нарочно сделана правительством, чтобы шляхта и крестьяне делали потравы и ненавидели друг друга. Там католики, народ забитый.

Л. Н.: Какая забитость! И какая сила была этой религии! Недавно получил письмо от католика из Киева, читавшего мои сочинения¹. Он это считает прямо как подвиг: освобождение себя от католицизма.

Сергей Львович рассказывал про латышей в Курляндии, лютеран, какие они сознательные, работящие, чистоплотные.

Мария Николаевна рассказала про них, что она иногда получает от анонимного лица деньги, например, три рубля; пишет, что он украл у нее, например, дерево, говел, покаялся и возвращает убыток.

Л. Н.: Это черта важная. Какая у них вера ни есть, а есть вера, нечто вне их, обязывающее их, а у наших — carte blanche*, потому и возможно то, что происходит. (Намекал на разговор о том, что безработные, нанятые Московской управой для земельных работ, производят их нарочно не по плану, так что приходится после них переделывать; и еще разговор о грабежах, воровстве и лени в работе.)

Мария Николаевна и Сергей Львович говорили про латышей, эстонцев, которые без наделов, трезвые, солидные, упорно работающие. У литовцев обширные наделы.

Л. Н.: Имею большое уважение к латышам, эстонцам. Получаю от них письма с серьезными религиозными вопросами. — Упомянул нескольких, между прочим Сиксне и Леппардта² — матроса, умирающего от чахотки в лондонском госпитале.

Вечером Л. Н. говорил мне:

— Какие письма получаю! Из Москвы — молодой человек хотел отказаться от воинской повинности; согрешил с девушкой, что ему делать? Ведь какая трагедия! Я ему ответил, не мог иначе как так, как ему ответил³.

Гольденвейзер: Лев Николаевич сделал для революции больше всех, и то, что больше не смотрят на церкви как на христианские, сделал он.

Указывая на лежащие у Юлии Ивановны на столе многочисленные письма Л. Н., которые он сегодня написал⁴, Лебрен сказал:

— Перелет птиц совершился. Целая стая листков из кабинета Л. Н. сюда прилетела.

Вечером Л. Н. читал Софье Андреевне, Сергею Львовичу с женой, Андрею Львовичу и Александре Львовне Анатоля Франса⁵.

19 августа. Утром уехали Сергей Львович с Марией Николаевной и Андреем Львовичем. Приехал Бирюков. Говорили о «Биографии»¹. Немцы критикуют углубленно, французы — поверхностно. Нация в упадке. Мирбо и порнография. Жан Грав последовательный, но неталантлив как писатель.

В 9.30 вечера Л. Н. читал Карпентера в переводе Наживина о том, что основой......** является чувство, а не разум².

Бирюков удивлялся, что Карпентер и столько других умных, передовых людей проповедуют свободную любовь.

Л. Н.: Тут только что̀ с детьми?! В семье главное — воспитание детей. Христианство — ключ к разрешению всех затруднений. Она снова

- 212 -

выйдет замуж, он снова женится. Тут надо, тому кто более христианин, терпение.

Вечером в 10 Л. Н. пришел в халате в залу, спросил Павла Ивановича, какие люди бывали у него за границей. Павел Иванович рассказал между прочим про барона Буксгевдена, бывшего юрисконсульта адмирала Алексеева. Буксгевден говорил о том, что царица, бывшая лютеранка, очень православная.

Л. Н.: Это так бывает.

Павел Иванович: Буксгевден объясняет это психологически. В супружестве пережила столько потрясающего. Окружающие говорили ей, что это наказание за несоблюдение предписаний веры, церкви.

Потом рассказал про профессора Аничкова из Вольного русского университета в Париже. Он социал-демократ, без религии и определяющий религию как одни обряды. Заинтересовался сектантством.

Сегодня вечером я диктовал Александре Львовне «О значении революции» — новое название «Двух дорог». Л. Н. пользуется вчерашними разговорами, книгой Менделеева «К познанию России», статьями в новых номерах «Нового времени» (о революционном гипнозе).

Л. Н. был немного нервен, собственно, мрачен. В 10.45 ушел к себе, вероятно, от нездоровья.

20 августа. Пополудни приехали М. С. Сухотин, художник Нестеров¹. Бирюков пополудни зашел к Л. Н. — без приглашения.

Л. Н. с Михаилом Сергеевичем. Михаил Сергеевич рассказал про убийства, грабежи, отсутствие безопасности в Москве. Л. Н. повернулся ко мне:

— Вы знаете, в Туле убит председатель суда.

Михаил Сергеевич рассказал, как Дунаева остановили двое: «Руки вверх!». Михаил Сергеевич говорил с Гучковым, Шиповым, Львовым, все они пессимистически смотрят на будущее.

Л. Н. (помолчав): Все хорошо. Раньше можно было предотвратить духовным воздействием это озверение, озлобление. Теперь заряд должен разрядиться, и это происходит на наших глазах. Хоть видим, что такое есть русское общество. Оно показывается в настоящем виде.

Л. Н.: Двое караульщиков месяц жили в саду, завели знакомство с Ваней, оба в розовых рубахах, один уже в лаптях, сапоги сносились, усики, улыбка, пришли за книжками. Но что я им ни говорил, ничто их не коснулось — остались непромокаемыми. Они (революционеры, готовые на все) были последней каплей, убедившей меня, что никакие репрессии не помогут. Правительство только ими глубже погружается. Если бы у меня спросили совета, я бы советовал: сейчас созвать Думу, выборы тайные, прямые, полную амнистию, уничтожение смертной казни, Учредительное собрание. Пусть правительство не компрометирует себя и уступит правление иным.

Михаил Сергеевич: Николай передал удельные земли Крестьянскому банку², не совещаясь с великими князьями, которые не одобряют этого. Говорят про возможность дворцовой революции.

Л. Н. вспомнил Записки Дашковой³: от чего зависит судьба страны.

Л. Н.: Поша очень хорошо рассказал про кантональный референдум и право петиций в Швейцарии. В кантоне Vaud, в глуши, население консервативное, оно против референдума, не пользуется им. Оно за самостоятельность, самоуправление общин (против вмешательства кантональных властей) — значит, анархистское. За централизацию там городское (либеральное и социал-демократическое) население.

Михаил Сергеевич: Во Франции якобинцы были за централизацию. Якобинцы были передовым элементом. То же самое, что в Швейцарии: передовые за централизацию.

- 213 -

За обедом: Л. Н., Софья Андреевна, Александра Львовна, Михаил Сергеевич, М. В. Нестеров, Лебрен, Бирюков.

Пришли Гольденвейзеры. Л. Н. приветливо встретил их и рассказал им новости: об убийстве тульского председателя суда (либерала, кассировавшего освобождение погромщиков имения) и другие новости в том же роде.

Л. Н.: Показатель, до какой степени правительство никого ни в чем не обеспечивает.

Л. Н. начал рассказывать, что государь передал удельные земли Крестьянскому банку по свой воле, думая, что он самовластный. Не слушали Л. Н. Он, чтобы вызвать внимание, сказал:

— Это очень интересно: государь вызвал большое недовольство великих князей. Это исправляет несправедливую точку зрения и представляет его в настоящем свете.

Л. Н. без повода со стороны кого-нибудь сказал:

— Очень легко мог не дождаться этой революции.

Лебрен: Хорошо, что дождались!

Л. Н. (к Бирюкову): Он (М. В. Нестеров), наверно, не знает про «Круг чтения», — и обратился к нему: — Михаил Васильевич, есть такая книга «Круг чтения», знаете?

Михаил Васильевич: Не знаю. Чья, о чем? Давно появилась?

Л. Н.: Моя... На каждый день есть по одному философскому предмету и ряд изречений о нем. На воскресенья длинные чтения и мои новые рассказы.

Софья Андреевна: Михаил Александрович Стахович уехал за границу, чтобы быть в покое; просил, чтобы писем ему не посылали. И Муромцев поэтому же уехал. Как взволнованы теперь люди в России!

Михаил Сергеевич: Везде беспокойно, кроме Ясной: тут санатория. Мы решили в санатории мясной пищи не есть, не варить, кроме как для прислуги. Уставшему кучеру нельзя дать французской капусты.

Л. Н.: Можно — каши. Видели новую книгу о вегетарианстве?⁴ Там вам дали название некрофагов.

Л. Н. вспомнил открытку с изображением прикованного к тачке.

— Какое страшное изображение! Злобное лицо. Должно быть, фотография.

Нестеров нашел неправильности и решил, что это фотография, сделанная с рисунка.

Приехал доцент Ильин, просит Л. Н. написать предисловие к его переводу Эльцбахера «Анархизм». Л. Н. отклонил. Ильин не настаивал. Уже есть три издания книги Эльцбахера, все очень плохие. Его перевод издают при книжном магазине «Труд» в Москве в серии анархических книг «Логос». Издательство идейное, неспекулятивное.

По поводу разговора о ком-то умершем кто-то сказал: «De mortuis aut bene aut nihil»*.

Л. Н.: Как раз наоборот (о живых говори доброе или ничего). Если об умерших одно доброе писать — неправильное понятие о них. Чужой грех скрой, два тебе простятся.

Кто-то: Заикающихся учат петь. В пении не заикаются. Они потом говорят нараспев⁵.

Л. Н.: Заикание — это перерыв между мозговой деятельностью и нервами говорящего.

Михаил Сергеевич рассказывал, как в их уезде Л. Н. Яковлев, студент Технологического института, сын помещика-адмирала, уговаривает крестьян «выкуривать» помещиков, и сразу всех. Мужики говорят, что

- 214 -

в Тамбовской, Саратовской, как только сожгли усадьбы, сейчас явилась тьма казенных землемеров резать землю мужикам. Когда его спросили, с кого же начать, получили ответ: «С моего отца». Все были ошеломлены: не ловушка ли это?

Пошел разговор о готовности русских жертвовать собой за идею. Самосожжение Ковалева и его приверженцев. От этого разговора перешли к воспоминаниям о первой Думе.

Я перенес отметки Л. Н. на сочинениях Герцена (с экземпляра чертковского) в экземпляр Михаила Львовича. Л. Н. читал вслух когда-то зимой в начале 1906 г. из тома X Герцена (189 с.) Народ...* ⁶

Л. Н. на днях сказал:

— Вкус риса должен быть китайцам, японцам приятен, мы его портим соусами.

21 августа. Понедельник. За обедом Нестеров говорил о фресках Микеланджело в Сикстинской капелле в Риме, что портятся. О «Сикстинской мадонне» — что поражает чистота (нечувственность).

Л. Н.: «Wer den Dichter will verstehen, muß in Dichters Lande gehen»¹. Но и (должен проникнуть) в эпоху, в душу народа. Богородица нам не понятна. Нас это не трогает.

Разговор о Стасове, потом о старости. Л. Н. вспомнил, что Софье Андреевне будет завтра 62 года. Софья Андреевна роптала на старость.

Л. Н.: Старость — самый прелестный возраст; в чем хотите, все прекрасно.

Софья Андреевна: Все скверно.

Л. Н.: Говорю серьезно. Никогда в жизни не испытывал этого чувства. И когда один гуляешь в лесу, и когда ложишься спать, испытываешь такое спокойствие, благодарность. Я думаю, это свойственно всем старикам. Когда будете стариками, увидите.

Нестеров (о Стасове): Он хочет разгромить все искусство. По его мнению, оно должно быть более политическое, касаться тем общественных, революционных.

Л. Н.: А вот чудачина есть — Трубецкой. Какой чудак, какой даровитый...

Меня позвали в Ясенки. Вечером в 10 Нестеров рассказывал:

— На Соловках живут в лесу отдельно три старика. Вышла лисица из рощи, заманили ее едой, подошла к ним на три шага. Не убивают живой твари. Когда туда ехали, была буря. На пароходе много богомольцев. Один старик рассказывал нараспев старинную русскую притчу, что Христос везде с нами. Это казалось так верно, что думал: если оглянешься, увидишь Христа.

Л. Н.: Чертков привез «Историю христианства» Mayo. «История» Мэйо малосодержательна. Симеона Столпника называет идиотом. Когда я дошел до этого места, бросил дальше читать. Кто, как Христос, и делами осуществляет христианство, тот выше стоит. Он (Симеон Столпник) совершил высокий духовный подвиг. Человек, который это может, глубоко религиозный.

Л. Н. говорил Нестерову:

— Сюжет для картины был бы Мария Египетская, — и рассказал Нестерову ее историю.

У Нестерова вечером сделался жар 39,2. Его Л. Н. одел в свою верблюжью фуфайку и набрюшник.

Лебрен говорил Л. Н. про Кузьмина, который третьего дня был в Ясной Поляне. Высокий, крутил себе усики, когда говорил, щербатый,

- 215 -

революционер; намерен уклониться от военной службы, как это делается, с помощью подложного паспорта. Революционеры их изготовляют. Л. Н. это не нравилось. Говорил, что раньше преступники были люди низшей нравственности, теперь — высшей; что за уклонение от воинской повинности нельзя осуждать их, но что, если бы их тысяча уклонилась, это имело бы последствия; что правительство должно бы к ним как-нибудь отнестись.

Л. Н. немного лучше, думает, что дело идет на поправку.

22 августа. День рождения Софьи Андреевны. Никто ее не поздравлял. Заболела в половине 5-го утра страшной кишечной невралгией. Я был вынужден сделать три подкожные впрыскивания атропина. Л. Н. часто заходил к ней. Л. Н. с утра тоже хуже. Пополудни гулял пешком.

Утром приехала Н. М. Сухотина с Дориком.

Нестеров изучает внешность Л. Н. для какой-то картины — группы. Делает эскизы. Говорил мне, что Л. Н. в жизни, в обращении мягкий, ничего деспотичного. На картинах же Репина и других и в своих сочинениях кажется суровее; неверно изображают его; может быть, он такой был раньше.

За обедом Л. Н. говорил, что читает французскую книгу Ромена Роллана о Микеланджело¹, и разговаривал о нем с Нестеровым.

Л. Н.: Люди судят о людях, об их душе, об их религиозных испытаниях, до которых не могут дорасти.

Л. Н. вспоминал две фрески Микеланджело: «Страшный суд» и другую («Сотворение мира») — очевидно, правятся ему. Тоже нравится ему фреска Гвидо Рени «Аврора», где за колесницей солнца идут сопровождающие ее женщины².

Л. Н. выслушал Нестерова, рассказавшего о роскошной жизни Тициана, и сказал:

— Я не знаю его жизни, но терпеть его не могу, грубая чувственность.

Лебрен вспомнил Леонардо да Винчи, что был вегетарианцем.

Нестеров: Есть книга о нем, Мережковского³. Мережковский не художник. Где от себя пишет, скучен. Где у него материал, интересен.

Л. Н.: Вы правы.

Л. Н. на днях вечером сказал: «Меня вечером одна десятая, а то и одна сотая» (т. е. сил у меня).

23 августа. Среда. Сегодня были Мария Александровна и Иван Иванович. С 5 до 8 читали вслух Л. Н. «О значении русской революции», бывшее «Две дороги».

Л. Н. не совсем здоров. У Софьи Андреевны сильные боли прошли, жар есть небольшой.

За обедом Иван Иванович говорил, что революционеры печатают свои крайние брошюры в типографии «Московских ведомостей», где во время печатания им не грозит опасность обыска. Грингмут ругал «Воскресение», но одно время печатал его для железнодорожных служащих.

Л. Н.: Они компрометируют тот принцип, во имя которого они действуют.

Л. Н. вспомнил:

— Есть еще книга Паркера — рассуждения об унитарианстве, с эпиграфом из Кольриджа, который я оттуда взял для «Ответа Синоду»¹. Книга большая, очень хорошая. Это свободное христианство. Жила у нас англичанка, очень духовная, отец прислал ей эту книгу. Теперь она сестрой милосердия. — Л. Н. советовал перевести по-русски и издать эту книгу, названия не помнил.

- 216 -

Иван Иванович удивлялся, что одновременно унитарии дали таких людей, как Чаннинг, Эмерсон, Гаррисон, Баллу и др. Баллу с Эмерсоном жили на своей ферме, и все эти друзья временами бывали у них.

Л. Н.: Это плеяда удивительная была: за освобождение рабов; унитарство — отрицание божества Христа, требование разумной религии. Вот прекрасная тема для писателя: написать об этом книжку. Я постоянно говорю об этом американцам. Это были удивительные писатели, но аудитория плоха. Для западных народов это было как о стену горох.

Л. Н. читает Ромена Роллана «La vie de Michel Ange».

Л. Н.: Ромен Роллану я раз писал². Теперь мне прислал эту книжку. Он сделался известным писателем... Он очень слабый писатель. Его предисловие виртуозно.

Л. Н. прочел вслух последнюю страницу предисловия и сказал:

— Как он судит о христианстве со своей «высокой» точки зрения³.

24 августа. Пополудни я ездил в Головеньки к отставному полковнику, участвовавшему в Севастопольской обороне, Турецкой войне.

Обедали: Л. Н., Андрей Львович, Александра Львовна, А. А. Гольденвейзер, Лебрен. Софья Андреевна лежит, я опоздал. После обеда Л. Н. мне сказал:

— Хотя вы меня отговаривали, я все-таки поехал в Тулу и не очень устал. На ливенцовских полях косят второй клевер, хороший клевер. У него хорошо вспаханы поля. Лошади сытые. Все хозяйство хорошо ведется. Когда встречу приказчика, скажу ему комплимент. Одно нехорошо, что у него эти бабы («манаенки») работают, а не мужики*. — После паузы: — В Туле нехорошо. Там лавочка, постоялый двор напротив винного склада. Вышел мужик и ругался бессмысленными неприличными словами с хозяином. Пришла девочка, красивая брюнетка, лет 12 с книжкой. Я спросил: «Из школы?» — «Из читальни». — «А какая книжка?» — «Ваша! Первый том сочинений». — «На доброе здоровье!»

Шарик, лежавший у ног Л. Н., встал и прыгнул ему передними лапами на грудь, хотел облизать лицо. Л. Н. с трудом отстранился.

Л. Н.: У собак бывают духовные мотивы деятельности, говорил Тургенев. Он сыт, ничего ему не нужно, тычет носом, это просто чтобы выразить свое чувство. — После, вечером, когда Шарика выпускали, Л. Н. его понукал словами и жестами идти вниз и наружу за Лебреном. Собака посмотрела на Л. Н. и поняла. Л. Н. сказал:

— Только не говорит!

Гольденвейзеру один его знакомый передал свой перевод в стихах псалмов Давида.

Л. Н.: сказал:

— Будет нехорошо, но посмотрю. — И посмотрел: на хорошей бумаге, отпечатано на ремингтоне. Прочел вслух что-то и сказал: — Это в прозе, наверно, сильнее сказано. Поэтическую прозу стихами переводить нехорошо. Там порядок слов имеет значение, и от перестановки слабеют выражения.

Л. Н.: Я заглянул в «Новое время». Там статья «Игра дьявола» Александра Столыпина, брата министра. Хороша. — Прочел часть вслух: — «И вот вопрос сводится к тому, дорожит ли еще народ духовными началами достаточно, чтобы остаться жизнеспособным? Когда-то Россия дорожила этими началами настолько, что создала себе великую участь среди окружающих дичи и варварства: те погибли, а она выдвинулась, но... сохранилось ли это?»¹ — Потом взял с собой в кабинет «Новое время». Уходя в кабинет,

- 217 -

Л. Н. продолжал говорить, что спасение русского народа в том, насколько сильны устои христианские, и что он не знал, что он (Столыпин) так серьезно думает, он легкомысленно жил (молодым человеком).

ТОЛСТОЙ ДАЕТ ПОСЛЕДНИЕ УКАЗАНИЯ ДОЧЕРИ А. Л. ТОЛСТОЙ ПЕРЕД ОТПРАВКОЙ ПОЧТЫ

Слева внук Толстого Миша Толстой

Ясная Поляна, август 1906 г.

Фотография С. А. Толстой

За чаем А. А. Гольденвейзер, Александра Львовна, Лебрен и я. В 10.45 Л. Н. пришел к чаю с почтой в руке; между прочим, принес с 1 по 19 номер «Голоса Москвы».

Л. Н.: Пишет мне о земельном вопросе — я удивился, когда прочел, кто — 13-летний мальчик. Il n’y a plus d’enfants*.

Анна Алексеевна и Лебрен начали читать вслух письмо и статейку². Анна Алексеевна высказала надежду насчет будущего развития этого мальчика.

Л. Н.: Не ожидаю от преждевременно развитых ничего. Нет ли какого недостатка у него? Паскаль был телесно убогий, его все толкало в одну сторону. Был 15-летний мальчик с косым ртом, писал стихи, я возлагал большие надежды на него. Чертков занялся им, и вышел очень неприятный человек и недалекий. Совершенно верная мысль, что у крестьян недостаток своей земли, а будет достаток — тогда возвратятся к земле, и не будет городского пролетариата. Из его письма видно, что сознает свои дарования.

Лебрен хвалил мальчика, что о таких вещах рассуждает.

Л. Н.: Писание романов, преждевременное философствование вредно. Отсутствие труда.

- 218 -

Л. Н. принес восьмой номер «Всемирного вестника». Говорил, что там есть из его писаний. Потом «О преследовании христиан» (духоборов) Бирюкова. Любовался номером, очень разнообразно составленным, и прочее содержание нравилось ему:

— Статью Кошелева (славянофила) прочту, большей частью мои знакомые, Хомяков......*, про коих пишет³.

Лебрен: «Посредник» напечатал «Христианское учение» и держал его под спудом, а во «Всемирном вестнике» оно в то время появилось⁴.

Анна Алексеевна: Знаете, что «Изложение Евангелия» в издании «Посредника» конфисковано?

Лебрен: Но оно быстро разошлось, не захватили.

Л. Н.: Мне это было очень приятно слышать (что такую серьезную книгу брали нарасхват). Пока его не запретили, получал письма: «Ваше «Евангелие»...», и ругают.

Анна Алексеевна рассказала о своей семье: муж наиболее правый, его брат левей, сестра еще левее.

Л. Н.: Это ваша сестра так (т. е. женщины).

Анна Алексеевна: У моего мужа Александра Борисовича христианские взгляды.

Л. Н.: Христианство — подъем выше того, где есть правые и левые.

Л. Н. пошутил с Анной Алексеевной, спросил, не боится ли «Руки вверх!», и рассказал: однажды, когда он учил в другом доме поздно вечером, мальчик (малоросс, очень ленивый, когда заметал лестницу и дошел до площадки, заснул) пришел сказать, что поймал вора. Это был высокий, крепкий мужчина, взявший шубу. Мальчик его догнал, привел в дом и запер. Он поддался.

На недоумение Лебрена, как такой силач последовал за мальчиком, Л. Н. разъяснил:

— Это робость, была у воров — сознание, что он делает дурное дело, а теперь вор — Наполеон (т. е. теперь воры уверены в правоте своего дела, как Наполеон).

25 августа. Пятница. Приехали Оболенские. Вечером отозвали меня на Косую Гору. Там урядник убил лавочника, а потом себя.

Софья Андреевна встала бледная, голос слабый, лежала на кушетке и занималась «Историей моей жизни».

Когда я вернулся, Л. Н. расспросил меня подробно. Его живо интересует все, что творится в окрестностях. Вчера расспрашивал про полковника: «Какие это люди»? — Л. Н. разговаривал больше с Софьей Андреевной. Потом велел Шарику: «Поди принеси шапку!». — Принес.

— Удивительная преданность, — сказал Л. Н. — Придет и ляжет к ногам. Вчера ездил в Тулу стричься, и он с Караем летали за мной и прибежали к парикмахеру.

Александра Львовна, Анна Алексеевна с Лебреном говорили о Рембрандте.

Л. Н.: У Рембрандта энергические, сильные лица, контраст между светом и тенью.

Л. Н. (Анне Алексеевне): Прочтите Роллана «Michel Ange». Это чистый художник, хороший.

Александра Львовна завтра собирается в Тулу.

Софья Андреевна: Дам тебе поручение — шампанского (к рождению Л. Н.).

Л. Н.: На что шампанского, не надо.

Александра Львовна поддержала его.