449

Имя А. И. Арнольди, однополчанина Лермонтова по лейб-гвардии Гродненскому гусарскому полку и свидетеля последних месяцев его жизни на Кавказе, принадлежит к числу имен, давно уже известных в специальной литературе.

С самого начала шестидесятых годов в печати начинают появляться записи его воспоминаний о Лермонтове, воспроизведения с принадлежавших ему лермонтовских картин, учитываются его парадоксально-претенциозные характеристики поэта и его окружения. При ближайшем участии Арнольди была осуществлена в 1862 г. известная публикация материалов о Лермонтове в «Русском художественном листке» Тимма. Здесь же дебютировал он и как мемуарист, разрешив В. Р. Зотову, оформлявшему литературную часть издания, прямую ссылку на свои рассказы о Лермонтове-рисовальщике¹.

Записью рассказа Арнольди о последней дуэли поэта документирует С. С. Дудышкин в «Материалах для биографии Лермонтова» 1863 г. свой очерк жизни и творчества поэта (см. далее, стр. 475). В 1885 г. печатает в «Русской старине» свою беседу с А. И. Арнольди о Лермонтове П. А. Висковатов (см. стр. 453). В 1890 г. несколько строк воспоминаний А. И. Арнольди о Лермонтове в передаче Ю. Ельца оживляют официальную «Историю лейб-гвардии Гродненского гусарского полка» (I, стр. 205—206). Наконец, его же рассказы о Лермонтове появляются в передаче В. И. Шенрока в «Русском слове» от 3 мая 1903 г. и перепечатываются в «Новом времени» от 5 мая 1903 г.

Критический учет всех этих кратких, случайных, и по самой технике их записей и условиям передачи не всегда точных, высказываний о Лермонтове позволяет установить, что даже в наиболее ответственных своих частях они с рукописью подлинных записок А. И. Арнольди связаны только именем мемуариста. Он не возражал против использования в печати своих рассказов и суждений о Лермонтове, но ни к одному листу рукописи своих воспоминаний никого никогда не допускал. В научный оборот записки А. И. Арнольди впервые входят лишь в настоящем издании.

I

Александр Иванович Арнольди родился 21 апреля 1817 г. Он был старшим сыном известного боевого генерала эпохи наполеоновских войн и похода 1829 г. за Балканы, героя Прейсиш-Эйлау, Березины, Лейпцига и Кулевчи, конно-артиллериста Ивана Карловича Арнольди². Дядей мемуариста по матери был декабрист Н. И. Лорер, один из ближайших соратников Пестеля по революционной работе в Южной армии, а сводной сестрой — фрейлина А. О. Россет-Смирнова, приятельница Пушкина, Жуковского, Вяземского, Лермонтова и Гоголя. Воспитание А. И. Арнольди получил в самом аристократическом военно-учебном заведении николаевской поры — пажеском корпусе. Старшим товарищем и покровителем его здесь был кн. П. В. Долгоруков, будущий эмигрант, известный своими трудами по генеалогии, а еще более участием в составлении пасквильного «диплома Ордена Рогоносцев», посланного Пушкину перед дуэлью³.

450

В воспоминаниях А. И. Арнольди отражены и его встречи с Пушкиным. «В последние годы моего пребывания в корпусе, — писал Арнольди, — в доме сестры моей А. О. Смирновой я узнал или, пожалуй, познакомился с А. С. Пушкиным и В. А. Жуковским, которых очень часто видел в ее гостиных, а однажды, скрытый занавескою, жадно выслушивал советы Жуковского, даваемые им Пушкину для написания Пугачевщины, собиранием материалов которой в то время поэт наш был занят. Помню Александра Сергеевича довольно небрежно одетого, с африканским лицом и курчавыми волосами, носящего очень длинные ногти на руках, уничтожающего за обедом у сестры несчетное количество устриц, которые он ел, нарезывая их в стакан и оросив лимоном»⁴.

В 1837 г. Арнольди выпущен был корнетом в лейб-гвардии Гродненский гусарский полк, куда через год был переведен и Лермонтов, только что отбывший ссылку на Кавказе за стихотворение «Смерть поэта». Очень характерно, что самое имя Лермонтова в 1838 г. еще ничего не говорит Арнольди. Для него, как и для огромного большинства его сослуживцев, автор стихотворений «Смерть поэта», «Бородино», «Песня про купца Калашникова» является только «бывшим лейб-гусаром», «зазнавшимся пришельцем». Позднейшие впечатления от встреч и бесед с Лермонтовым не изменяют этого предубежденно-враждебного отношения будущего мемуариста к великому поэту. «...и мы, — писал Арнольди, — не предвидя в нем будущей славы России, смотрели на него совершенно равнодушно». Около двух месяцев прослужил Арнольди в одном полку с Лермонтовым, живя с ним в одном доме, бок о бок, в двух смежных комнатах, но в Пятигорске в 1841 г. они встретились как почти чужие друг другу люди. При первом свидании Лермонтов попытался даже сделать вид, будто он вовсе не узнает Арнольди. Между тем, их связывали не только воспоминания о службе в Гродненском гусарском полку. Зимой 1840/41 г., в пору своего последнего пребывания в Петербурге, Лермонтов часто встречался с А. О. Смирновой. Ей автор «Героя нашего времени» посвятил стихи «Без вас хочу сказать вам много». Смирнова же с портретной точностью зарисована была в неоконченной автобиографической повести Лермонтова «У графа В. был музыкальный вечер»: «Лугин часто бывал у Минской. Ее красота, редкий ум, оригинальный взгляд на вещи должны были произвести впечатление на человека с умом и воображением» (V, 326). Когда Лермонтов уезжал на Кавказ, А. О. Смирнова вручила ему рекомендательное письмо к своему дяде, декабристу Н. И. Лореру. Смирнова не могла не знать о пребывании своего брата и сестер в Пятигорске, и тем не менее ничего не сделала для того, чтобы сблизить и этих своих родных с опальным поэтом. Характерно, что и А. И. Арнольди, уделяя много внимания в своих записках Н. М. Смирнову, мужу Александры Осиповны, крайне скуп в своих показаниях о ней самой. Вдохновительницу Пушкина и Лермонтова он вспоминает только в связи с историей ее замужества⁵.

А. О. Смирнова, видимо, очень хорошо понимала, насколько не высок был интеллектуальный уровень ее брата. Не удивительно, что и Лермонтов при первом свидании с ним в Пятигорске попытался даже сделать вид, будто вовсе не узнает его. Когда же они вновь стали друг с другом часто встречаться в кругу курортной молодежи, то это пустое светское общество оказалось гораздо ближе Арнольди, чем его бывший однополчанин. Ближе и в бытовом плане, ближе и по своему умственному развитию. Это своеобразие позиции Арнольди как свидетеля событий, связанных с дуэлью и смертью Лермонтова, наложило определенную печать и на его записки. В них Арнольди охотнее говорил об окружении великого поэта, чем о нем самом. Мы хорошо знаем о встречах Лермонтова с Н. И. Лорером летом 1841 г. в Пятигорске. В это же время познакомился со своим дядей-декабристом и Арнольди. Лорер сразу же ввел его в круг своих товарищей по сибирской ссылке. Это были декабристы М. А. Назимов, А. И. Вегелин, братья А. П. и П. П. Беляевы. «Не знаю за что только они все очень меня полюбили, обласкали и я весело с ними проводил все свое время», — вспоминал Арнольди. Со своей стороны и Лорер «радовался, что нашел в нем благородную, чистую душу и славного, по отзывам товарищей-гвардейцев, фронтового офицера»⁶. Естественно предположить, что со всей этой группой декабристов встречался в Пятигорске в эту пору и Лермонтов.

За участие в Ичкерийской экспедиции в 1842 г. против горцев Арнольди получил свою первую боевую награду — чин штаб-ромистра, после чего возвратился в свой

451

старый полк, в рядах которого оставался более двадцати лет. Во время русско-турецкой войны 1877—1878 гг. Арнольди командовал 4-й кавалерийской дивизией и был первым русским губернатором освобожденной Софии. Его имя, как одного из выдающихся боевых генералов этой поры, отмечено было в 1881 г. на страницах «Русской старины», в воспоминаниях А. П. Беляева⁷.

В середине восьмидесятых годов Арнольди вышел в отставку. Интересовались им после этого только биографы Лермонтова и историки лейб-гвардии Гродненского полка. Объявление о смерти генерала-от-кавалерии А. И. Арнольди 25 января 1898 г. появилось в газете «Новое время». Через три дня в этой же газете напечатан был и краткий его некролог⁸.

АРКА ГЛАВНОГО ШТАБА В ПЕТЕРБУРГЕ
Литография К. П. Беггрова, 1830-е гг.
Музей изобразительных искусств им. А. С. Пушкина, Москва

II

К работе над воспоминаниями, которые, по собственному признанию Арнольди, он «порывался писать» уже «давно и несколько раз», мемуарист приступил 4 декабря 1869 г. Именно эта дата проставлена на первом листе тетради, озаглавленной: «Семейная хроника и мои воспоминания». В первых же строках своей рукописи Арнольди откровенно указал и повод, ближайшим образом обусловивший его обращение к перу. «Чтение записок князя Юрия Голицына (в „Вестнике Европы“ за 1869 г.), старого

452

товарища по Пажескому корпусу⁹, возбудило во мне охоту в часы досуга наложить на бумаге все то, что память моя живо сохраняет, несмотря на то, что я переживаю шестой десяток лет. Ежели рассказы мои не будут так занимательны для читателей, как рассказы Юрия Голицына и многих других, которые мне удавалось читать, то уж никак не разнообразием впечатлений, а разве тем, что в моей ровной жизни я не делал таких скачков, как другие писатели записок, не состою в родстве с фельдмаршалами и светлейшими, как некоторые знаменитости, и никогда не занимал важных постов на службе государственной. Тем не менее мне посчастливилось знать многих деятелей в век преуспеяний моего отечества, во многих событиях участвовать, хотя и косвенно, и полагаю, что заметки мои не будут лишены интереса».

Первая часть рукописи, охватывающая биографию отца мемуариста, семейные предания, наконец, события его собственной жизни (до конца 1842 г.), оформлялась, видимо, очень медленно, с интервалами в несколько лет, многократно пересматривалась и обрастала дополнениями. Эти дополнения иногда имели характер беглых примечаний в две-три строки (некоторые даже с точными датами, последняя из которых проставлена в 1893 г.), иногда же вносились и в основной текст, на полях и вклейках. Страницы о встречах с Лермонтовым, к воспоминаниям о которых Арнольди обращается дважды — в рассказе о службе своей в лейб-гвардии Гродненском гусарском полку (1838) и в разделе записок, посвященном пребыванию его летом 1841 г. в Пятигорске, писались около 1875 г. (Об этом свидетельствуют ссылки на годы «1870» и «1872», как на «недавние», а также замечание о принадлежности картин Лермонтова еще самому Арнольди, а не Лермонтовскому музею, куда они переданы были в 1880 г.). Дополнялась эта часть записок не позже 1887 г. Последняя дата, как крайняя, устанавливается нами на основании тех строк Арнольди, в которых он, отмечая исключительно враждебное отношение коронованного жандарма к Лермонтову, делал осторожную оговорку, что сам он «далек от веры в те слова, которые будто бы вырвались у императора при известии о его кончине: „собаке — собачья смерть“». Эти строки Арнольди прямо имели в виду известное свидетельство П. П. Вяземского, опубликованное впервые в 1887 г.: «Летом, во время Красносельских маневров, приехал из лагеря к Карамзиным флигель-адъютант полковник конно-гвардейского полка Лужин. Он нам привез только что полученное в главной квартире известие о смерти Лермонтова. По его словам, государь сказал: „собаке — собачья смерть“»¹⁰.

Намечаемую нами датировку записок Арнольди поддерживает и сопоставление их с другими источниками. Например, рассказ его о происхождении лермонтовского экспромта «Русский немец белокурый» — свидетельствует о незнакомстве мемуариста с воспоминаниями самого М. И. Цейдлера об этом же эпизоде, опубликованными в 1888 г.¹¹ Если бы Арнольди не закончил своих записок годом раньше, он не мог бы, конечно, обойти молчанием рассказы своего однополчанина и друга.

III

Круг печатных материалов о Лермонтове, находившихся в литературном обороте в пору писания записок Арнольди, был, как известно, еще очень узок. Ему почти не приходилось поэтому ни ориентироваться на своих предшественников, вольно или невольно заимствуя чужой материал, ни серьезно полемизировать с тем, что не укладывалось в его собственные представления. Записки Н. И. Лорера, родного дяди мемуариста, одновременно с ним бывшего свидетелем событий лета 1841 г. в Пятигорске, являлись, вероятно, единственным литературным памятником, от показаний которого как-то отталкивался Арнольди, работая над своими воспоминаниями о последних месяцах жизни Лермонтова. Воспоминания Лорера были хорошо известны Арнольди не только в их печатной редакции (публикация в «Русском архиве» 1874 г.). Он когда-то принимал участие и в их оформлении, записывая, со слов и под диктовку дяди, историю всех его злоключений и встреч на жизненном пути (см. об этом материалы архива М. И. Семевского)¹². Следов непосредственного учета материала Лорера в записках Арнольди, однако, очень немного, и даже это немногое тщательно корректировалось и уточнялось

453

на основании личных впечатлений последнего (особенно характерно в этом отношении описание обоими мемуаристами бала, данного 8 июля 1841 г. «пятигорской публике» Лермонтовым и его друзьями — см. стр. 468 и 475). Текстуально же почти совпадает в записках Арнольди и Лорера только рассказ о похоронах Лермонтова¹³.

Вовсе чуждой идеологическим установкам и враждебной деловому, иногда почти официально-протокольному, стилю записок Арнольди оказалась политическая патетика и лирическая взволнованность бывшего декабриста. «Со смертью Лермонтова, — писал Н. И. Лорер под свежим впечатлением пятигорской трагедии, — отечество наше лишилось славного поэта, который мог бы заменить нам отчасти покойного А. С. Пушкина, который так же, как и Грибоедов и Бестужев и Одоевский, все умерли в цветущих летах, полные сил душевных, умственных и телесных, и не своею смертью <...> Полный грустных дум, я вышел на бульвар. Во всех углах, на всех аллеях, только и было разговоров, что о происшествии. Я заметил, что прежде в Пятигорске не было ни одного жандармского офицера, но тут, бог знает откуда, их появилось множество, и на каждой лавочке отдыхало, кажется, по одному голубому мундиру. Они, как черные враны, почувствовали мертвое тело и нахлынули в мирный приют исцеления, чтоб узнать, отчего, почему, зачем и потом доносить по команде, правдиво или ложно»¹⁴.

Совсем не так на смерть Лермонтова реагирует Арнольди. Он не в силах понять исторический смысл событий, а потому отказывается от политической интерпретации всего виденного и слышанного им в эти дни.

Не называя имени Арнольди, П. А. Висковатов, еще при жизни мемуариста, опубликовал в «Русской старине» 1885 г. свою беседу с ним о поэте¹⁵. В 1903 г. В. И. Шенрок напечатал записи воспоминаний Арнольди о Лермонтове¹⁶. В обоих случаях отзывы Арнольди о поэте и характеристика его творчества ярко демонстрируют полное непонимание этим дворянским последышем личности и гения Лермонтова.

Мы упомянули об этих исключительных по своей исторической безответственности высказываниях о Лермонтове только для того, чтобы резче оттенить преимущества тех непритязательных, но точных и всегда строго взвешенных свидетельств о поэте и его окружении, которые рассыпаны в тексте подлинных записок Арнольди. Особенно значительны для нас те страницы воспоминаний Арнольди, в которых он дает широко развернутую, живую и красочную характеристику лейб-гвардии Гродненского гусарского полка в пору пребывания в нем Лермонтова. По-новому должен восприниматься сейчас исследователями этот блестящий кавалерийский полк, оказывающийся «местом ссылки или какого-то чистилища» для всех штрафных офицеров гвардии, полк, наполненный «авантюристами» со всех концов света (до мыса Доброй Надежды включительно). Как живые встают перед нами портреты сослуживцев Лермонтова, его товарищей и начальников, воскрешается весь распорядок дня гусарского обер-офицера, со всеми мелочами строевой службы и домашнего быта. Очень тонко наряду с этим определяет мемуарист и общие морально-бытовые условия, в которых оказался полк на своей Новгородской стоянке: «Дух Аракчеева, года за два-три перед тем скончавшегося в своем имении Грузино, верстах в 30-ти от 1-го Округа, царил всецело над его созданием, и порядок, заведенный при нем, все еще сохранялся» и т. д.

Некоторые беглые замечания Арнольди позволяют внести кое-какие дополнения и поправки в толкования и датировки даже общеизвестных текстов Лермонтова. Так, например, в примечаниях ко всем изданиям Лермонтова фигурирует уже свыше 60 лет некая «девушка по фамилии Сталь», без раскрытия имени которой непонятна концовка экспромта «М. И. Цейдлеру»: «Но иной, не бранной сталью мысли юноши полны». Между тем, вместо биографически обезличенной и никому не ведомой «девушки» в бытовое окружение Лермонтова должна войти, как свидетельствуют записки Арнольди, — жена дивизионного командира лейб-гвардии Гродненского полка, Софья Николаевна Стааль фон Гольштейн¹⁷, дочь камер-юнкера Шатилова, друга А. А. Алябьева и однополчанина Грибоедова в 1812 г.

Большого внимания заслуживает свидетельство Арнольди и о подстрочном прозаическом переводе с польского «Стансов» Мицкевича, сделанном для Лермонтова корнетом Н. А. Краснокутским. Речь идет, конечно, о «Виде гор из степей Козлова» (из

454

«Крымских сонетов» Мицкевича) — единственном переводе Лермонтова с языка, которым сам он, как известно, не владел. Этот стихотворный текст, опубликованный впервые в альманахе «Вчера и сегодня» 1846 г., датируется обычно 1841 г. Ввиду того, что автограф перевода до нас не дошел, а традиционная датировка ничем не мотивирована, мы не видим никаких оснований для полемики с вполне конкретным утверждением Арнольди об обстоятельствах его написания и датировки (1838 г. вместо 1841 г.).

Особенности позиции Арнольди, как одного из ближайших свидетелей последних дней жизни Лермонтова, мы отмечали уже выше. Тем более разительна та откровенность, с которой сообщает мемуарист даже о мелких подробностях своих встреч с поэтом, даже таких, в которых роль самого Арнольди была далеко не выигрышной. Напомним, например, рассказ об их первом свидании в Пятигорске, когда Лермонтов, рисуясь, сперва сделал вид, что вовсе его не узнает, или пренебрежительную реплику: «Ну, этот ничего», когда Лермонтов и Трубецкой хотели скрыть от внезапно вошедшего Арнольди серию новых карикатур на Мартынова.

Очень убедительно вскрывают записки Арнольди инициативную роль Лермонтова в организации знаменитого бала, данного «по подписке» пятигорской публике поэтом и его друзьями 8 июля 1841 г. Насколько точен и осторожен Арнольди во всех своих показаниях, особенно в тех случаях, когда речь шла о его личных впечатлениях, а не о рассказах третьих лиц, свидетельствует разбор его воспоминаний о самом дне дуэли.

«Проехав колонию Шотландку, я видел пред одним домом торопливые приготовления к какому-то пикнику его обитателей, но не обратил на это особого внимания, я торопился в Железноводск, так как огромная черная туча, грозно застилая горизонт, нагоняла меня как бы стеной от Пятигорска и крупные капли дождя падали на ярко освещенную солнцем местность. На пол-пути в Железноводск я встретил Столыпина и Глебова на беговых дрожках; Глебов правил, а Столыпин с ягташем и ружьем через плечо имел пред собою что-то покрытое платком. На вопрос мой, куда они едут, они отвечали мне, что на охоту, а я еще посоветовал им убить орла, которого неподалеку оттуда заметил на копне сена. Не подозревая того, что они едут на роковое свидание Лермонтова с Мартыновым, я приударил коня и пустился от них вскачь, так как дождь усилился. Несколько далее я встретил извозчичьи дрожки с Дмитревским и Лермонтовым и на скаку поймал прощальный взгляд его... последний в жизни».

В этом рассказе несколько противоречат общеизвестным документальным данным о поединке две детали: во-первых, свидетельство об И. Д. Дмитревском, который на месте дуэли не присутствовал¹⁷, а потому, казалось бы, и не мог ехать с Лермонтовым в этом направлении, и во-вторых, замечание о встрече беговых дрожек с секундантами — М. П. Глебовым и А. А. Столыпиным, а не с одним Глебовым, которому предоставлены были эти дрожки их владельцем Мартыновым. Однако память и в этих мелочах не изменила Арнольди. Молчание Мартынова о Столыпине в ответах на официальные вопросные пункты следственной комиссии по делу о его поединке обусловлено было предварительным соглашением дуэлянтов не запутывать в дело лишних свидетелей, особенно таких, как скомпрометированный уже в глазах высшего начальства А. А. Столыпин (см. об этом прямое свидетельство А. И. Васильчикова, приведенное в книге П. А. Висковатова). Поэтому Мартынов и показал: «Условлено было между нами сойтись на месте к 6½ часам пополудни. Я выехал немного ранее из своей квартиры верхом: беговые дрожки свои дал Глебову. Васильчиков и Лермонтов догнали меня уже на дороге, последние двое были также верхом»¹⁸. Не менее легко снимается и второе противоречие. Перед самой дуэлью, как свидетельствует известное письмо Е. Быховец от 5 августа 1841 г. о последнем дне жизни Лермонтова, она, в обществе Дмитревского и Лермонтова, пробыла до 5 часов — сначала в Железноводске, а потом в колонии Каррас (Шотландка), откуда поэт и поспешил на поединок¹⁹ Следовательно, встреча с Лермонтовым и Дмитревским, о которой упоминал Арнольди, действительно имела место, но относилась к моменту проезда Лермонтова с его гостями в Каррас, а не к возвращению оттуда к месту дуэли.

Записки А. И. Арнольди печатаются по копии с автографа первой их части, предоставленной в наше распоряжение Н. Н. Арнольди, вдовой старшего сына мемуариста.

455

ЗИМНИЙ ДВОРЕЦ
Акварель М. Н. Воробьева, 1817 г.
Эрмитаж, Ленинград

456

Извлекая из текста воспоминаний Арнольди только страницы о Лермонтове и об его окружении, мы в одну главу выделяем рассказы Арнольди о совместной его службе с Лермонтовым в 1838 г. (датируемый началом 1870-х гг.), а в другой главе даем его воспоминания о встречах с поэтом летом 1841 г. и о событиях, связанных с его дуэлью и смертью (записи середины 1880-х гг.). В подлиннике эти листы перемежаются материалами о жизни и службе мемуариста в 1839—1840 гг., не имеющими особого интереса.

ПРИМЕЧАНИЯ

¹ «Русский художественный листок», 1862, № 7, стр. 27. (Перепечатано И. Н. Захарьиным в «Ист. вестнике», 1898, № 3, стр. 913).

² Иван Карлович Арнольди (1780—1860), генерал-от-артиллерии, известен был не только своими боевыми подвигами, но и острым языком, повредившим его административной карьере. О семье Арнольди см.: «Автобиография А. О. Смирновой-Россет». Подготовила к печати Л. Крестова. Л., 1931.

³ В числе старших товарищей Арнольди были и будущие литераторы — Федор Федорович Корф (1812—1853), беллетрист и драматург, автор рассказа «Два дня в Демутовом трактире» («Русская беседа», 1841, т. II), благосклонно встреченного Белинским, и Николай Арсеньевич Коровкин (р. 1815), известный водевилист, оригинальные и переводные произведения которого ставились на петербургской сцене с 1836 г. Краткие биографические сведения о нем см. в кн.: О. Фрейман. Пажи за 185 лет. СПб., 1898, стр. 302. Сведения эти, равно как и воспоминания Арнольди, позволяют опровергнуть утверждение С. А. Венгерова, будто «точных данных о Коровкине нет. Даже имени и отчества нельзя было доискаться» (В. Белинский. Полн. собр. соч., т. IV, стр. 544; то же в указателе В. Спиридонова — т. XIII, стр. 571).

⁴ «Записки Арнольди» (машинописная копия, лл. 56—57). — Встречи с Пушкиным, о которых упоминает мемуарист, относятся, вероятно, к зиме 1833—1834 г., когда поэт хлопотал о печатании «Истории Пугачева». Ср. рассказ А. О. Смирновой: «Князь П. А. Вяземский, Жуковский, А. И. Тургенев, сенатор П. И. Полетика часто у нас обедали. Пугачевский бунт, в рукописи, был слушаем после такого обеда. За столом говорили, спорили; кончалось всегда тем, что Пушкин говорил один и всегда имел последнее слово» (А. Смирнова. Записки, дневник, воспоминания, письма. М., 1929, стр. 309).

⁵ «Записки Арнольди» (машинописная копия, лл. 44—45). — Рассказ Арнольди вносит существенные дополнения в свидетельства об этом эпизоде в «Автобиографии» А. О. Смирновой (А. Смирнова-Россет. Ук. соч., стр. 132).

⁶ «Записки декабриста Н. И. Лорера». М., 1931, стр. 262.

⁷ «Русская старина», 1881, № 12, стр. 684.

⁸ «Новое время», 1898, от 27 и 28 января.

⁹ Юрий Николаевич кн. Голицын (1823—1872) — талантливый дирижер, знаток и популяризатор русской музыки. Характеристику его см. в кн.: А. Герцен. Былое и думы (Полн. собр. соч., т. XIV. Пг., 1920, стр. 385—395).

¹⁰ «Русский архив», 1887, № 9, стр. 142.

¹¹ «Русский вестник», 1888, № 9, стр. 122—126.

¹² М. Азадовский. К вопросу о сочинениях М. С. Лунина. — «Каторга и ссылка», 1930, № 1, стр. 101.

¹³ «Русский архив», 1874, № 11, стр. 688.

¹⁴ «Записки декабриста Н. И. Лорера», стр. 261—262.

¹⁵ «Русская старина», 1885, № 2, стр. 476. — Утверждая, что Лермонтов автографы своих произведений «бросал или отдавал другим, но этим не дорожили», Арнольди тем самым как бы объяснял отсутствие у него рукописей поэта. Как известно, хранителем последних был младший брат мемуариста, Лев Иванович Арнольди, получивший «связку черновых бумаг Лермонтова» еще в 1842 г. от А. П. Шан-Гирея, бывшего тогда адъютантом его отца («Записки Е. Сушковой». Ред., введение и прим. Ю. Г. Оксмана. Л., 1928, стр. 396). После смерти Л. И. Арнольди эта «связка» автографов передана была его вдовой в Чертковскую библиотеку (Гос. ист. музей). Рисунок Лермонтова на листе из этой же тетради подарен был Л. И. Арнольди в 1844 г. И. Е. Бецкому (см. Сб. «М. Ю. Лермонтов. Статьи и материалы». М., 1939, стр. 64 и 85).

¹⁶ «Русское слово», 1903, № 123, от 3 мая. Перепечатано в брошюрах А. Мошина: «О писателях». СПб., 1905, стр. 3—4; «Новое о великих писателях». СПб., 1908, стр. 53—55.

¹⁷ «Русский архив», 1889, № 6, стр. 318.

¹⁸ «Русский архив», 1893, № 8, стр. 596.

¹⁹ «Русская старина», 1892, № 3, стр. 768.