121. П. П. КАВЕРИН — П. А. ВЯЗЕМСКОМУ

М. Почаев. 25 февраля 1837 г.

...Смерть Пушкина поразила меня. Как рано он умер для своей славы! И неужели он не достоин, чтобы об нем кто-нибудь сказал более, чем то, что мы, провинциалы, читали в «Пчеле» и «Петербургских ведомостях»¹. Неужели Вы не уделите несколько времени от Ваших занятий — почтить память, смею сказать, бессмертного². Вы знали его коротко и с дурной и с хорошей стороны, а свет во многом порицает его. Мне кажется, что с славой поэта неразлучны достоинства нравственные. Шалости — не пороки,

141

а Пушкин много в молодости шалил; неужели современники и потомство только на них оснуют свое мнение о нравственности нашего поэта?

Здесь носится слух об какой-то дуэли — неужели он справедлив? Ужасно, если правда. Умоляю, напишите два слова об этом. Вы знаете, что Пушкин мне был близок — и я душевно грущу...

Автограф. ЦГЛА. Фонд Вяземских (№ 195, ед. хр. 1977, л. 3—3 об.).

Петр Павлович Каверин (1794—1855) — офицер, член Союза Благоденствия, приятель юности Пушкина (1816—1818). Ему посвящены послание «К Каверину» (1817) и «Надпись к портрету Каверина» (1817).

НЕКРОЛОГ ПУШКИНА
Написан Л. А. Якубовичем
«Северная пчела», 1837 г., № 24 от 30 января

¹ В «Северной пчеле» № 24 от 30 января 1837 г. был помещен некролог Пушкина, написанный Л. Якубовичем; в «С.-Петербургских ведомостях» от 31 января, № 25 — краткое сообщение.

² В то время Вяземский не мог выступить в печати со статьей о Пушкине. Взрывы народного горя и возмущения, вызванные убийством Пушкина, дали правительству повод обвинить Пушкина и его близких друзей в политической неблагонадежности.

В эти же недели саратовский гимназист А. И. Артемьев (1820—1874), будущий археолог, этнограф и географ, записал в своем дневнике:

«Февраль 12. Здесь в Саратове получили известие о дуэли А. С. Пушкина, известного прекрасного поэта. Толкуют различно; среднее пропорциональное: какой-то гвардеец ездил к его жене; он подозревал, но гвардеец открылся, что он влюблен в его свояченицу, сестру жены А. С., и просил ее (жену А. С.), чтоб она поговорила своей сестре об этом. Что долго думать? Веселым пирком да за свадебку <...> Но после свадьбы А. С. застал гвардейца у жены своей и вызвал его. Гвардеец убит; А. С. смертельно ранен <...>

142

18 февраля <...> Смерть А. С. Пушкина и здесь занимает <...> некоторых, в том числе и <...> меня! Невольно призадумаешься при смерти важного лица. Это был вельможа русской словесности!.. Спрашиваешь: кто заступит его место? И не знаешь, что отвечать! <...> Мир, мир праху твоему!...

Сны замогильные непонятны людям!

Когда-то явится другой Пушкин?!

Когда похороняли, то народу было премножество. 2 февраля у саксонского посланника был бал, но не танцовали из уважения к горести русских...

14 марта <...> Увы! Пушкин под конец был не то, что прежде <...> После красноречивого, сильного возражения, угрожения „Клеветникам России“ он умолк, оглушенный шумом „Бородинской годовщины“. Изредка он брался писать, но с каким-то небрежением, и его последние стихотворения некрасивы <...> Один „Гусар“, да еще „На выздоровление Лукулла“ несколько лучше прочих последних его стихотворений <...>

Кстати, здесь носится слух, будто какой-то капитан написал стихи на смерть А. С. и зацепил там вельмож; его отправили на Кавказ» (неизд. — ГПБ, ф. А. И. Артемьева, ед. хр. 5, лл. 9—10).

Последние строки дневника свидетельствуют о том, что уже в марте 1837 г. не только обстоятельства смерти Пушкина, но и стихотворение Лермонтова «Смерть поэта» было известно даже за пределами Петербурга и Москвы.

6 февраля 1837 г. А. П. Дурново (1804—1859), лично знавшая Пушкина еще в годы его пребывания в Одессе, писала матери, С. Г. Волконской (1785—1868), сестре декабриста, из Петербурга во Флоренцию: «Эта смерть <Пушкина> приводит в отчаяние всю образованную молодежь. Толки, анонимные письма должны были вывести его из себя, хотя он не переставал твердить, что он уверен в невинности своей жены» (неизд. — ЦГИЛ, ф. 732, оп. 1, ед. хр. 53, л. 10. — Подлин. на франц. яз.).

О реакции петербургского общества на смерть Пушкина А. П. Дурново писала С. Г. Волконской 7 апреля 1837 г.: «Теперь его имя у всех на устах, произведения его на всех столах, портреты его во всех домах <...> Подозрительные характеры по-своему истолковали скорбь, вызванную его утратой, ибо рядом с личной преданностью за доброе отношение, которое ему оказывалось, уживалось жгучее воображение поэта, слишком вольное для мыслителей. Были тут и излишества чрезмерно бурной и лишенной положительной религии молодости. Он дорого за это расплатился, т. к. это стоило ему жизни. Вместо того, чтобы понять, что оплакивали его выразительное вдохновение поэта, несносные истолкователи увидели сочувствие его поступкам, получившим огласку, благодаря известности его таланта. Это влечет за собой частые неприятности для его поклонников и вынуждает их таить в себе, вместо того, чтобы проявлять их, сожаления об этой потере» (неизд. — Там же, л. 18. — Подлин. на франц. яз.).