Герштейн Э. Дуэль Лермонтова с Барантом // М. Ю. Лермонтов / АН СССР. Ин-т рус. лит. (Пушкин. Дом). — М.: Изд-во АН СССР, 1948. — Кн. II. — С. 389—432. — (Лит. наследство; Т. 45/46).

http://feb-web.ru/feb/litnas/texts/l45/l45-389-.htm

- 389 -

ДУЭЛЬ ЛЕРМОНТОВА С БАРАНТОМ

Статья Эммы Герштейн*

1

16 февраля 1840 г. на балу у графини Лаваль, в ее особняке на Английской набережной в Петербурге, произошла ссора Лермонтова с Эрнестом Барантом, сыном французского посла при дворе Николая I.

Согласно официальным показаниям Лермонтова между ним и его противником произошел следующий диалог:

Барант. — Правда ли, что в разговоре с известной особой вы говорили на мой счет невыгодные вещи?

Лермонтов. — Я никому не говорил о вас ничего предосудительного.

Барант. — Все-таки, если переданные мне сплетни верны, то вы поступили весьма дурно.

Лермонтов. — Выговоров и советов не принимаю и нахожу ваше поведение весьма смешным и дерзким.

Барант. — Если бы я был в своем отечестве, то знал бы, как кончить это дело.

Лермонтов. — В России следуют правилам чести так же строго, как и везде, и мы меньше других позволяем себя оскорблять безнаказанно.

Барант вызвал Лермонтова.

Дуэль состоялась 18 февраля за Черною речкою на Парголовской дороге. Секундантом со стороны Лермонтова был А. А. Столыпин (Монго), со стороны Баранта — граф Рауль д’Англес. Дуэль происходила на шпагах. После первого же выпада у шпаги Лермонтова переломился конец, и Барант успел слегка задеть противника. Перешли на пистолеты: Барант стрелял первым и промахнулся. После этого Лермонтов выстрелил в сторону. Дуэль окончилась бескровно: участники ее разъехались.

10 марта городские слухи о поединке дошли до командира лейб-гвардии гусарского полка генерал-майора Плаутина. В тот же день Лермонтов был арестован и предан военному суду за «недонесение о дуэли».

Барант не был привлечен к суду, однако ему стало известно содержание официальных ответов Лермонтова. Он обиделся. Он отрицал, что Лермонтов стрелял в сторону и выражал свое негодование в обществе. Друзья рассказали Лермонтову о поведении Баранта, и 22 марта арестованный Лермонтов пригласил своего недавнего противника к себе на Арсенальную гауптвахту для объяснений. О разговоре их мы узнаем из показаний Лермонтова:

- 390 -

«Я спросил его: правда ли, что он недоволен моим показанием? Он отвечал: „Точно, и не знаю, почему вы говорите, что стреляли не целя на воздух“. Тогда я отвечал, что говорил это по двум причинам. Во-первых, потому, что это правда, а во-вторых, потому, что я не вижу нужды скрывать вещь, которая не должна быть ему неприятна, а мне может служить в пользу; но что если он недоволен этим моим объяснением, то когда я буду освобожден и когда он возвратится, то я готов буду вторично с ним стреляться, если он этого пожелает. После сего г. Барант, отвечав мне, что он драться не желает, ибо совершенно удовлетворен моим объяснением, уехал»1.

За это тайное свидание с Барантом суд дополнительно обвинил Лермонтова в попытке вызвать Баранта на дуэль вторично. По «высочайшей конфирмации» от 13 апреля 1840 г. Лермонтов был переведен в Тенгинский пехотный полк, участвовавший в военной экспедиции на Кавказе.

Тотчас после свидания с Лермонтовым Барант уехал во Францию. Тем не менее шеф жандармов Бенкендорф потребовал от Лермонтова, чтобы он послал Баранту в Париж письмо с извинением и признанием лживости своего показания на суде. 29 апреля Лермонтов обратился к великому князю Михаилу Павловичу с просьбой защитить его от этого оскорбительного требования Бенкендорфа. Просьба Лермонтова была доложена Николаю, но никакой «высочайшей» резолюции не последовало. Не написав извинительного письма, Лермонтов отправился на Кавказ через Москву. Он выехал из Петербурга в первых числах мая.

Таковы общеизвестные факты. Между тем, за этими фактами стояли другие, повлиявшие и на возникновение ссоры и на тяжелый для Лермонтова исход судебного дела. Попробуем поэтому разобраться в материалах, которые были известны прежде, и сопоставить их с вновь обнаруженными.

2

Тотчас после дуэли по городу пошли разноречивые слухи.

Говорили, что дуэль была проявлением характерного для Лермонтова светского удальства, результатом «салонного волокитства», любви его к «шумной жизни». Многие считали, что поединок произошел вследствие его «заносчивого характера».

Виновницей дуэли молва называла княгиню Марию Алексеевну Щербатову, урожденную Штерич.

«Он влюбился во вдову, княгиню Щербатову, за которой волочился сын французского посла», занес в свои «Памятные заметки» Н. М. Смирнов2.

По словам Е. А. Сушковой, Лермонтов считался «женихом Щербатовой», которую Сушкова называла «красавицей и весьма образованной женщиной»3.

А. П. Шан-Гирей тоже решил, что виною всему была Щербатова. «Мне ни разу не случалось ее видеть, — писал он долго спустя, — знаю только, что она была молодая вдова». От самого Лермонтова Шан-Гирей слышал, что «такая, что ни в сказке сказать, ни пером написать». «Немножко слишком явное предпочтение, оказанное на бале счастливому сопернику, взорвало Баранта...» — заключал Шан-Гирей свои скудные сведения о причинах дуэли4.

- 391 -

«По Петербургу таскают теперь историю Лермонтова — глупейшую», — писал Николай Полевой брату Ксенофонту»5.

Эти слухи были использованы впоследствии биографами Лермонтов, которые решили на основании их, что причиною дуэли была женщина, что соперники дрались из-за княгини Щербатовой. При этом указывалось что непосредственным поводом к ссоре якобы послужило четверостишие которым Лермонтов оскорбил Баранта: «Ах, как мила моя княгиня, за ней волочится француз...». Однако этот слух, пущенный в 1840 г., вскоре после дуэли, в 1872 г. был опровергнут, как ложный, А. Меринским, бывшим однокашником Лермонтова по юнкерской школе. Меринский указал, что это четверостишие было написано по совершенно другому поводу еще в бытность Лермонтова воспитанником юнкерской школы, относилось к другому лицу и к Баранту отношения иметь не могло6.

Поэтому, уже в наше время, некоторые исследователи заключили, что старая эпиграмма была подсунута Баранту великосветскими интриганами с тем, чтобы втянуть Лермонтова в «историю».

Однако уже современница Лермонтова — поэтесса Е. П. Ростопчина понимала, что для объяснения смысла ссоры русского поэта с сыном иностранного дипломата указанного повода недостаточно. Ростопчина назвала совсем другую причину.

ОБЛОЖКА ДЕЛА О ДУЭЛИ ЛЕРМОНТОВА С БАРАНТОМ. Институт литературы, Ленинград

ОБЛОЖКА ДЕЛА О ДУЭЛИ
ЛЕРМОНТОВА С БАРАНТОМ

Институт литературы, Ленинград

Через много лет после смерти Лермонтова, сообщая свои воспоминания о нем в письме к Александру Дюма, она решительно назвала прямой

- 392 -

причиной ссоры между Лермонтовым и Барантом «спор о смерти Пушкина»7.

С версией Ростопчиной совпадает еще одно свидетельство современника, ссылавшегося при этом на слова самого Лермонтова. Караульный офицер Горожанский, дежуривший на Арсенальной гауптвахте в то время, когда Лермонтов находился там в заключении, случайно слышал и передал потом П. А. Висковатову слова самого поэта: «Je déteste ces chercheurs d’aventures*, эти Дантесы и де-Баранты заносчивые сукины дети»8.

Это очень важный факт; рассказывая о своей дуэли, Лермонтов вспоминал убийцу Пушкина.

Уже два последние свидетельства указывают на то, что причины недружелюбных отношений Лермонтова с Барантом заключались не в простом любовном соперничестве. Мы еще вернемся к этим причинам. А пока приведем отклики современников, не бывшие в печати или же не привлекавшиеся к биографии Лермонтова. Они вводят в дуэльную историю новое, еще неизвестное лицо.

3

Сенатор Дивов, занося в свой дневник слухи о дуэли Лермонтова с Барантом, отметил важную для нас подробность.

«В этом месяце, — записал Дивов 15 марта 1840 г., — произошла дуэль между сыном французского посланника бароном Барантом и лейб-гусаром Лермонтовым, которая не имела печальных последствий для обеих сторон. Офицер поступил даже благородно, сделав выстрел на воздух. Дуэль произошла из-за особ прекрасного пола»9.

Таким образом, в дни, когда дуэльная история Лермонтова была у всех на устах, наряду с именем княгини Щербатовой называлось, очевидно, имя и другой женщины. Подтверждение этому обнаружено в дневнике Л. И. Голенищева-Кутузова, который в записи от 17 марта сообщает:

«Произошла дуэль очень замечательная, потому что один из противников — сын посла, а другой — офицер лейб-гвардии гусарского полка... Героиней, или вернее причиной дуэли, была, говорят, мадам Бахарах, не в обиду ей будь сказано, так как она ничего не знала, и оба молодца вызвали один другого, хотя она ни одному из них не давала повода, — несмотря на это злые языки и сплетницы захотят вышивать по этой канве»10.

Но не один Голенищев-Кутузов называет в прямой связи с поединком Лермонтова имя Бахерахт или, как он пишет ошибочно, «Бахарах». Ту же версию повторил А. Я. Булгаков, который подробно записал в свой дневник слухи об этой громкой дуэли:

«Говорят, что политическая ссора была токмо предлогом, а дрались они за прекрасные глазки молодой кокетки, жены нашего консула в Гамбурге, г-жи Бахерахт.

... Лермонтов и секундант его Столыпин были посажены под арест, а Баранта отправил отец тотчас в Париж курьером. Красавица же отправилась вероятно в Гамбург в объятия своего дражайшего супруга».

В 1841 г. в записи о гибели Лермонтова Булгаков, возвращаясь к его дуэльной истории с Барантом, привел ту же версию: «Говорят... [Лермонтов]

- 393 -

ДВОРЦОВАЯ ПЛОЩАДЬ В ПЕТЕРБУРГЕ. Акварель В. Садовникова, 1830-е гг. Собрание И. С. Зильберштейна, Москва

ДВОРЦОВАЯ ПЛОЩАДЬ В ПЕТЕРБУРГЕ
Акварель В. Садовникова, 1830-е гг.
Собрание И. С. Зильберштейна, Москва

- 394 -

имел уже подобного рода историю с сыном французского посла барона Баранта за жену нашего консула в Гамбурге, известную красавицу»11.

Теперь разъясняется неточная, как всегда у А. П. Шан-Гирея, но, как видно, имевшая под собою реальную почву, запись в рассказе его о Лермонтове.

«История эта оставалась довольно долго без последствий, Лермонтов попрежнему продолжал выезжать в свет и ухаживать за своей княгиней; наконец, одна неосторожная барышня Б***, вероятно, безо всякого умысла, придала происшествию достаточную гласность в очень высоком месте, вследствие чего... Лермонтов за поединок был предан военному суду»12.

К этим свидетельствам следует прибавить, что имя Бахерахт называет и П. П. Вяземский в своей литературной мистификации «Лермонтов и г-жа Гоммер де-Гелль». «Лермонтов был в близких отношениях с княгиней Щ[ербатовой]; а дуэль вышла из-за сплетни, переданной г-жею Бахарах»13. П. П. Вяземский дает также беглую характеристику госпожи Бахерахт, называя ее «очень элегантной и пребойкой женщиной».

Зная, что в своей публикации П. П. Вяземский мистифицировал читателя, мы не могли до сих пор с доверием отнестись и к упоминанию имени Бахерахт. Однако, в ряду других, заслуживающих полного доверия источников, мы можем использовать и это свидетельство, тем более, что П. П. Вяземский близко знал Лермонтова в 1839—1840 гг.

«Жаль бедной Бахерахтши! — писал А. И. Тургенев в письме к П. А. Вяземскому-отцу от 28 марта 1840 г., когда до него в Москву дошли подробные известия о дуэли. — В Гамбурге она не уживется, а Петербург надолго не для нее»14.

Итак, в результате столкновения Лермонтова с Барантом все три участника этой «истории» должны были покинуть Петербург. Лермонтов отправлялся на Кавказ, Барант — в Париж, Бахерахт — в Гамбург.

Теперь, наконец, становится понятной несообразность в изложении дуэльной истории 1840 г. в книге П. А. Висковатова. Открыто упоминая рядом с Лермонтовым имя кн. Щербатовой, Висковатов внезапно становится таинственным, когда дело идет о виновнице дуэли, которую он называет «известной особой» или «блиставшею в столичном обществе дамой»15. При чтении книги Висковатова уже и раньше казалось, что «известная особа» и Щербатова — разные лица. Теперь дело объясняется просто. Висковатову, оказывается, хорошо было известно имя Бахерахт. В обнаруженных недавно И. Л. Андрониковым черновых записях Висковатова имеется фраза: «Виновница дуэли — м-м Бахерахт». Остается только невыясненным, почему и через 50 лет после события, когда Висковатов писал свой труд, имя ее продолжало быть недоступным для печати?

После того, как имя «известной особы» уже установлено, приведем неопубликованное, весьма важное письмо, в котором прямо идет речь о женщине, ставшей виновницей ссоры Лермонтова с сыном французского посла. Хотя имя этой женщины в письме и не названо, но в сопоставлении с отзывами о «молодой кокетке», «известной красавице», «элегантной и пребойкой женщине» мы должны притти к выводу, что речь в нем идет именно о Бахерахт.

- 395 -

Письмо послано из Парижа 9 апреля (28 марта) 1840 г. первым секретарем французского посольства в Петербурге бароном д’Андрэ к самому послу — барону де-Баранту и является ответом на сообщение последнего о дуэли его сына с Лермонтовым.

«Господин посол, в понедельник, во время моего посещения министерства, мне были переданы два письма, которые Вы изволили написать мне 24-го и 26-го марта [нов. ст.].

ТЕРЕЗА ФОН БАХЕРАХТ. Гравюра

ТЕРЕЗА ФОН БАХЕРАХТ
Гравюра

Я не могу выразить, до какой степени второе письмо меня огорчило. Моя первая мысль была о Вас и о г-же Барант. Потом я очень сожалел, что покинул вас на восемь дней раньше срока; мне казалось, что я мог бы избавить вас от того, что случилось. Ко времени моего отъезда они уже были в очень натянутых отношениях. Я несколько раз уговаривал Эрнеста сделать над собой небольшое усилие, чтобы не придавать слишком большого значения не вполне культурным манерам г-на Лермонтова, которого он видел слишком часто. Я очень не любил известную даму, которую я находил большой кокеткой; теперь я питаю к ней нечто вроде отвращения. Я полагаю, может быть совсем ошибочно, что при некоторой доле ума она могла бы не допустить того, что произошло. Но в конце концов дело, которое могло бы кончиться столь несчастливо, не имеет

- 396 -

других последствий, кроме доставленных вам мимолетного огорчения и больших забот»...16.

В дальнейшем, когда мы будем говорить об отношении к Лермонтову чинов французского посольства, мы еще вернемся к этому письму. Сейчас нам важно установить, что поединок произошел из-за Бахерахт, но по поводу дуэли ходили самые различные слухи. Одни современники называли виновницей дуэли Щербатову, другие — Бахерахт. Одни считали, что причиной дуэли послужил спор о гибели Пушкина, другие ссылались на эпиграмму, якобы адресованную Баранту.

Каждый современник, записывая свою версию, полагал при этом, что он сообщает единственно верную. Однако, все разноречивые отклики на дуэль были лишь частичным отражением сложного политического конфликта. Биографы Лермонтова не учли, что разноречивые слухи и толкования нисколько не исключают друг друга. Поэтому они ограничивались описанием дуэли, самый инцидент рассматривали как столкновение из-за женщины, а из двух — выбрали Щербатову.

Между тем, не кто иной, как сам Лермонтов, заявил перед судом, что вызов последовал после короткого спора о национальном достоинстве России. Тем самым он подчеркнул политический характер ссоры. И не только сам Лермонтов: наиболее осведомленные современники — А. И. Тургенев, А. Я. Булгаков, Л. И. Голенищев-Кутузов — сразу угадали политический характер этого столкновения и отметили его в своих записях.

Нам предстоит выяснить предисторию столкновения в доме графини Лаваль. А для этого придется основательнее, чем это делалось до сих пор, изучить положение Лермонтова в свете и ввести новые имена в круг его знакомств 1839—1840 гг.

4

В известном письме, к М. А. Лопухиной, написанном зимой 1838/39 г., Лермонтов рассказывал о своем успехе в петербургском «большом свете». С отчетливым сознанием своей глубокой враждебности столичному великосветскому кругу он определил свое положение в этой аристократической среде, предвидя неизбежный с нею конфликт. «Было время, — писал Лермонтов, — когда я, в качестве новичка, искал доступа в это общество: это мне не удалось, и двери аристократических салонов были закрыты для меня. Теперь в это же самое общество я вхожу уже не как искатель, а как человек, добившийся своих прав... Передо мной заискивают, меня всюду приглашают... дамы, желающие, чтобы в их салонах собирались замечательные люди, хотят, чтобы я бывал у них... мало-помалу я начинаю находить все это несносным. Эта новая опытность полезна в том отношении, что дала мне оружие против общества: если оно будет преследовать меня клеветой (а это непременно случится), то у меня будет средство отомстить: нигде ведь нет столько пошлого и смешного, как там...»17.

Это письмо Лермонтова интересно сопоставить с воспоминаниями о нем современника, заставшего начало «светской карьеры» Лермонтова в Петербурге, после возвращения его из ссылки за стихи на смерть Пушкина.

Автор воспоминаний, о которых мы говорим, — князь Михаил Борисович Лобанов-Ростовский. В 1838 г. девятнадцатилетним юношей он

- 397 -

приехал в Петербург и был радушно принят столичным «большим светом». В этом кругу он приобрел близких друзей: это были, главным образом, приятели Лермонтова по «кружку шестнадцати» — гр. Ксаверий Браницкий, братья графы А. П. и П. П. Шуваловы, А. А. Столыпин-Манго. У них Лобанов встречал Лермонтова.

Записывая позднее свои воспоминания, он правильно оценил положение поэта в петербургском обществе.

МАСКАРАД В ЗИМНЕМ ДВОРЦЕ. Картина маслом Б. Виллевальде. Русский музей, Ленинград

МАСКАРАД В ЗИМНЕМ ДВОРЦЕ
Картина маслом Б. Виллевальде
Русский музей, Ленинград

«Это был молодой человек, одаренный божественным даром поэзии, — пишет мемуарист, — при этом — поэзии, насыщенной глубокой мыслью, пантеистически окрашенной, исполненной пламенных чувств, овеянных, однако, некоторой грустью, отзвуком отчаяния и презрения, вошедших в привычку. Он побывал на Кавказе и великолепно воспел его красоты. Там он еще больше проникся тем духом независимости и безграничной свободы, который считается преступлением в Петербурге и который изгнал его на Кавказ, где он и погиб еще молодым в злополучном поединке, оплакиваемый навеки всеми, кто ценит в России талант18.

Он был некрасив и мал ростом, — продолжает Лобанов-Ростовский, — но у него было милое выражение лица, и глаза его искрились умом. С глазу на глаз и вне круга товарищей это был человек любезный, речь его была интересна, всегда оригинальна и немного язвительна. В своем же обществе это был демон буйства, гама, разнузданности и сарказма. Он не мог жить без насмешки; таких лиц было несколько в полку, и между ними один, который был излюбленным объектом его

- 398 -

преследований. Правда, это был смешной дурак, к тому же имевший несчастье носить фамилию Тиран. Лермонтов сочинил песню о злоключениях и невзгодах Тирана, которую нельзя было слушать без смеха; ее распевали во все горло хором в уши этому бедняге»19.

Далее Лобанов сообщает факт из биографии Лермонтова, до сих пор неизвестный:

«Первое появление Лерм[онтова] в свете произошло под покровительством женщины — одной очень оригинальной особы. Это была отставная красавица лет за 50, тем не менее сохранившая следы прежней красоты, сверкающие глаза, плечи и грудь, которые она охотно показывала и выставляла на любование. У нее была уже взрослая дочь, никогда с ней не расстававшаяся, любимая фрейлина императрицы... Мать, которая, благодаря своим прежним любовным связям в весьма высоких сферах, сохранила большое влияние при дворе, была постоянно предметом ухаживаний со стороны честолюбивых молодых людей, желавших сделать при ее посредстве карьеру; одному из них удалось даже получить таким образом адъютантский аксельбант. Таким образом, „молодая“, но несколько подержанная особа имела свой двор поклонников... Вот какой женщине Лермонтов доверил заботу о своих первых шагах в свете, правда онтюдь не из тщеславного желания сделать карьеру, а лишь для того, чтобы проникнуть в тот круг, где ни его принадлежность к старинному дворянскому роду, ни его талант, который открыл бы ему все иные двери, не давали ему прав гражданства — для того, чтобы проникнуть в ханжеское общество людей, мнивших себя русской аристократией»20.

В нарисованном Лобановым портрете «оригинальной особы», взявшей Лермонтова под свое покровительство, нетрудно узнать Елизавету Михайловну Хитрово — чуткую и вдумчивую собеседницу Пушкина, относившуюся к нему до последнего его часа с экзальтированной нежностью. Лобанов заметил в ней только те черты, которые делали ее нередко предметом нескромных насмешек, и это заставило его с сожалением и удивлением говорить о дружбе с ней Лермонтова. Но Лобанов не знал, что Е. М. Хитрово была деятельным и отзывчивым другом многих выдающихся людей своего времени. Неудивительно, что таким же другом она оказалась и для Лермонтова. Преданная поклонница Пушкина, она, естественно, должна была отнестись к Лермонтову с живым интересом и сочувствием, когда он, пострадавший за стихи о Пушкине, возвратился из ссылки в столицу. Для бесед молодого поэта и этой пожилой женщины было немало тем, которые живо интересовали обоих.

Мы знаем, что Хитрово была в курсе полемики вокруг стихотворений Пушкина «Полководец» и «Перед гробницею святою», беседовала с ним о событиях 1812 г. и, прежде всего, о своем отце — фельдмаршале М. И. Кутузове. Хитрово разделяла мнения Пушкина о польских и о французских делах 1830—1831 гг., знала его скептическое отношение к «королю с зонтиком подмышкой» Людовику-Филиппу. Обо всем этом мы узнаём из переписки Пушкина с Хитрово. Но Лермонтов несомненно слышал в ее передаче и многие другие суждения Пушкина.

Подчеркивая, что Е. М. Хитрово ввела Лермонтова в придворный круг, Лобанов-Ростовский наивно полагал при этом, что влияние ее в обществе обусловливалось ее прежними «любовными связями в весьма высоких сферах». Но мы понимаем, что если Лермонтов был принят в аристократических

- 399 -

домах при посредстве Е. М. Хитрово, то именно потому, что он принадлежал к числу постоянных посетителей ее «эклектической гостинной» и «родственного салона» ее дочери — жены австрийского после графа Фикельмон.

Таким образом, по возвращении из ссылки — в 1838—1839 гг. — Лермонтов был радушно принят в тех двух домах, где, по словам Вяземского «имела верные отголоски» «вся животрепещущая жизнь... политическая литературная и общественная»21 и где еще так недавно бывал Пушкин.

5

Отношения Лермонтова с кругом пушкинских друзей выяснены далеко не достаточно. Известно только, что теплая дружба связывала его с семьей Карамзиных и с кн. В. Ф. Одоевским. Но о том, что Лермонтов встречался с Жуковским, Вяземским, Соболевским, Александром Тургеневым, — об этом в лермонтовской литературе имеются лишь скупые, отрывочные сведения.

Тем более важны, публикуемые здесь впервые, указания на то, что Лермонтов в 1839—1840 гг. постоянно встречался со спутниками Пушкина и чаще всего — с Александром Ивановичем Тургеневым.

В августе 1839 г. А. И. Тургенев возвратился из-за границы, где он провел два года. Он уехал в Париж вскоре после того, как проводил в последний путь гроб с телом Пушкина. Вернувшись в Россию, он стал постоянно встречать у своих друзей Лермонтова — поэта, пострадавшего за стихи на кончину Пушкина и уже утвердившего свое значение в литературе. Молодой поэт заинтересовал Тургенева. По записям в неопубликованном дневнике Тургенева видно, что знакомство его с Лермонтовым становится все более и более коротким. Вот записи о встречах Тургенева с Лермонтовым в Петербурге в зиму 1839/40 г.

«1839. 12 сентября... к Карам[зиным]: слушал чтение Лермонтова — повесть. К Валуевым — там вечер: Полу[эктов], Пашков, Мерг[унов], Лерм[онтов], Саша — смешил до конвульсий...

24 октября. Обедал у Карамз[иных]. 25 лет Андрея. С Жук[овским], Вяз[емским], Лерм[онтовым] и пр...

27 октября. Обедать к кн. Репнин[ой?] с Вяземск[им], Лермон[товым]. Валуев. Вечер у Карамз[иных] с Лермон[товым]...

2 ноября... Пушкин, отец поэта, принес письмо от Осиповой; благодарил за сына; слезы!.. к кн. Меншикову просить за Лермонтова и за Ц[ынского?]. Не застал...

15 ноября... Заходила Гогенлоге: приглашала Лермонтова завтра на бал...

16 ноября... Домой, у меня Лермонтов, с ним и Гогенлоге...

1840. 14 января... У Карамз[иных]: с Жук[овским], Вяз[емским], Лермон[товым]. К[нязь] Одоев[ский]: он читал свою мистическую повесть: хочет представить тайны магнетизма и seconde-vue в сказке. Писано хорошо, но форма не прилична предмету. Прения с Вяз[емским] и Жук[овским] за высшие начала психологии и религии...»22.

Отметим, кстати, что в записи от 13 сентября 1839 г. Тургенев отмечает свой визит к Бахерахт.

- 400 -

Друг Пушкина и Чаадаева, усердный ходатай за своих друзей перед властями, человек либерального образа мыслей, независимый в своих суждениях, с необычайно широким кругозором, сумевший сохранить живую связь с представителями нескольких эпох и поколений, — Тургенев был одной из самых ярких и оригинальных фигур русской общественной жизни первой половины столетия. Необыкновенная общительность Тургенева дала повод Вяземскому заметить как-то, что Тургенев состоял «в переписке со всей Россией, с Францией, Германией, Англией и другими государствами»23. Знакомство его почти со всеми выдающимися деятелями эпохи, посещения русских и европейских литературных салонов, любовное коллекционирование редких рукописей и исторических документов, которые он собирал по всем странам, — все это делало Тургенева интереснейшим собеседником для всех, кто его знал.

В дальнейшем мы покажем, как часты и значительны были встречи Тургенева с Лермонтовым в Москве весною 1840 г., когда поэт встретился с ним после дуэли с Барантом, отправляясь в кавказскую ссылку. Сейчас мы ограничимся периодом, предшествовавшим ссоре Лермонтова с сыном французского посла.

Предельный лаконизм, обычный для дневниковых записей Тургенева, превращает их часто в намеки, которые еще требуют расшифровок. Мы обратим внимание лишь на одно имя, упомянутое Тургеневым в связи с Лермонтовым.

В записи от 15 ноября 1839 г. Тургенев отмечает, что при его посредстве Лермонтов был приглашен на бал к Гогенлоэ (в транскрипции Тургенева — Гогенлоге). 16 ноября — в день бала — Лермонтов и Гогенлоэ снова встречаются у Тургенева. Очевидно, он и познакомил Лермонтова с княгиней Екатериной Ивановной Гогенлоэ — женой вюртембергского посланника в Петербурге князя Генриха Гогенлоэ-Кирхберга. Княгиня Гогенлоэ (сама она была русская, — урожденная Голубцова, — и приходилась двоюродной сестрой Н. П. Огареву) приезжала к Тургеневу, чтобы пригласить Лермонтова на бал в вюртембергское посольство.

Внимательный наблюдатель русской политической жизни 1830-х годов, Генрих Гогенлоэ хорошо знал Пушкина и составил о нем самостоятельное суждение. После гибели Пушкина Гогенлоэ доносил своему правительству, что покойный поэт был выразителем политических настроений «третьего сословия» в России24. Приравнивая демократические круги русского общества к европейскому «третьему сословию», вюртембергский дипломат ошибался, но наличие общественно-политической оппозиции в николаевской России было угадано им совершенно правильно. Наиболее ярко общественное негодование, вызванное гибелью Пушкина, было выражено в знаменитом стихотворении Лермонтова. Поэтому не подлежит сомнению, что, приглашая Лермонтова на бал в посольство, Гогенлоэ желал познакомиться с поэтом, выражавшим настроения передовой части русского общества. Гогенлоэ интересовал не офицер императорской гвардии, как еще продолжала воспринимать Лермонтова значительная часть петербургской аристократии, а знаменитый поэт, преемник погибшего Пушкина.

6

Александр Иванович Тургенев встречался с г-жей Бахерахт в литературном и дипломатическом кругу. Благодаря частым разъездам Тургенев имел дела со всеми посольствами. По его письмам и дневнику

- 401 -

видно, что русский консул в Гамбурге — Роман Иванович Бахерахт и его жена, а также отец последней, часто передавали книги, посылки и письма Тургенева из Гамбурга в Петербург и обратно. В период, предшествовавший столкновению в доме графини Лаваль, «Бахерахтша», также как и «Гогенлоге», принадлежала к числу общих знакомых Лермонтова и А. И. Тургенева.

Е. М. ХИТРОВО. Шарж неизвестного художника, 1830-е гг. Литературный музей, Москва

Е. М. ХИТРОВО
Шарж неизвестного художника, 1830-е гг.
Литературный музей, Москва

Было бы ошибкой не выделить Бахерахт из той аристократической среды, к которой она принадлежала: интересы ее были гораздо шире.

Тереза фон-Бахерахт была дочерью русского министра-резидента в Гамбурге Генриха Антоновича фон-Струве. Она родилась в 1804 г. и выросла в Гамбурге. В 1825 г. она вышла замуж за секретаря русского консульства Романа Ивановича фон-Бахерахта и с тех пор стала часто бывать в Петербурге. Забегая вперед, скажем, что в 1849 г. она развелась с Бахерахтом, вышла замуж за полковника нидерландской службы фон-Лютцова, и уехала с ним в Батавию. В 1852 г. Тереза фон-Лютцов умерла на острове Ява.

- 402 -

Тереза фон-Бахерахт была в свое время довольно известной писательницей и выступала в немецкой печати под псевдонимом Therese. Она писала романы, новеллы и путевые записки. Систематически печататься она начала в 1841 г., после вынужденного отъезда из Петербурга, но до этого времени она уже пробовала писать, и некоторые из ее статей и фельетонов были напечатаны в парижских журналах как раз в период ее знакомства с Лермонтовым25.

В истории немецкой литературы Therese отводится третьестепенное место. Типичная салонная писательница, она старалась подражать Жорж-Занд, посвящая свои произведения проблемам женской судьбы. Но даже личные друзья сдержанно отзывались о литературном даровании Therese. «Если как следует разобраться, — совершенно справедливо писала ее современница, — она приобщила свои малозначущие книги к литературе, собственно говоря, только благодаря своему умению улыбаться (hat sie... hineingelächelt), благодаря сладкой улыбке, которой никто, и критика, разумеется, также не могла противостоять»26.

О красоте и женском обаянии Терезы Бахерахт сохранились восторженные отзывы. «Это была одна из самых любезных, красивых и очаровательных женщин, которых мне когда-либо приходилось встречать, — писал о ней один из ее друзей. — Она получила превосходное воспитание и благодаря пребыванию в избранном кругу производила неотразимое впечатление, где бы ни появлялась. Можно сказать, что это была сама грация... Она была среднего роста, стройна. В ней не замечалось ничего угловатого, неправильного. Ее благородное овальное лицо с ясными лучистыми глазами, пышными, волнистыми, светлокаштановыми волосами, тонко очерченным ртом, красивым лбом, было мягкого цвета чайной розы. Шея, грудь, руки, ноги решительно просились под резец скульптора. К этому надо прибавить приятный тембр голоса и искусство вести беседу поистине увлекательную. Каждый, кто видел ее, знакомился с ней, бывал восхищен ею»27.

Другой почитатель Терезы Бахерахт, издавший ее первую книгу «Theresens Briefe aus dem Süden» (Брауншвейг, 1841), уделяет в предисловии немало строк восхвалению красоты и ума ее автора, называя ее «Терезой-мечтательницей».

Сама Бахерахт отмечает, как свой недостаток, «избыток фантазии». И действительно, фантазия нередко доводила ее до состояния подлинной экзальтации. Очевидно, Тереза Бахерахт страдала высшей степенью той «немецкой болезни», которую Герцен называл «идолопоклонством гениям и великим людям»28.

«Откуда эта пылкая любовь и всеподавляющее восхищение перед теми, кто вписал свои имена в книгу истории? — восклицает она. — Мне иногда кажется, что я уже однажды жила, словно не впервые переживаю то, что чувствую. Мне часто представляется, что я знала Данте, Микель-Анджело, Рафаэля. Перед их совершеннейшими творениями меня охватывают чувства, похожие на смутные воспоминания»29.

Мы потому так подробно остановились на характеристике Терезы Бахерахт, что она дает нам представление о внутреннем облике собеседницы Лермонтова. Остается только добавить, что экзальтация Терезы Бахерахт нашла свой исход в 1842 г. в бурном чувстве к Карлу Гуцкову. Она отнеслась к своей роли подруги писателя, как к высокому призванию, и почитала Гуцкова самым великим писателем Германии.

- 403 -

Но Гуцков — писатель-демократ — не захотел соединить свою жизнь с избалованной аристократкой, неспособной, по его мнению, войти в трудовую среду профессиональных литераторов. «Она была эксцентрична и в любви и в ненависти..., — писал он другу, узнав о смерти Терезы. — Пусть напишут на ее могиле: „Для тех, кого она любила, она была сама любовь“»30.

Такова была женщина, которая в 1840 г. оказалась причастной к важным событиям в жизни Лермонтова. Эксцентричная, сумбурная, претенциозная, она наделала, очевидно, много бестактностей. Беглые упоминания: «передала сплетню», «огласила дуэль» и т. д., которые встречаются в откликах современников, выглядят по-другому, когда мы связываем эти факты с характером, положением и связями Терезы Бахерахт.

Становится все более очевидным, что поединок Лермонтова с Барантом явился следствием не случайной ссоры на великосветском балу, а результатом их постоянных встреч в кругу петербургских дипломатов. Уже одно это придает иной смысл патриотическому ответу Лермонтова на балу у графини Лаваль. Эта, полная национального достоинства, реплика прозвучит еще внушительнее, если вспомнить внешнеполитическую ситуацию, сложившуюся к концу 1839 г.

П. И. ПОЛЕТИКА. Акварель неизвестного художника, 1830-е гг. Литературный музей, Москва

П. И. ПОЛЕТИКА
Акварель неизвестного художника, 1830-е гг.
Литературный музей, Москва

7

В декабре 1839 г. русский посол во Франции граф Пален выехал в Петербург. Он оставался в России около трех месяцев. Столь долгое отсутствие в Париже главы русского посольства, в момент, когда внимание мировой дипломатии было приковано к участию Франции в «восточных делах», было воспринято французским правительством, как враждебная

- 404 -

демонстрация. Русский дипломат в Париже — барон Медем — сообщал 4 января 1840 г. в частном письме к министру иностранных дел Нессельроде, что если пребывание Палена в России продолжится, то французский король примет крайние меры и отзовет Баранта из Петербурга на неопределенный срок31.

Между тем Пален выехал в Париж только 6 марта 1840 г. Весь этот период — с декабря по март — Барант занимал в Петербурге выжидательную позицию, готовый в любой день выехать из России.

«Я только что избежал, своего рода, разрыва, — писал 18/6 марта 1840 г. Барант к Гизо, занимавшему в это время пост французского посланника в Англии. — Г-н Пален направляется сегодня к своему посту. Таким образом, я остаюсь на своем, не для того, чтобы трудиться, как Вы, над соглашением, имеющим важнейшее значение, но чтобы ничего не делать, мало говорить, наблюдая за одним из важнейших пунктов Европы»32.

Подробности дипломатических отношений России и Франции не были, конечно, известны в широких кругах. Но и в русской, и во французской столицах возбужденно обсуждалась общая политическая ситуация.

Медем, сообщая Нессельроде о том, что в беседе с ним Тьер, Гизо, Молэ и менее значительные политические деятели Франции выражали досаду и недоумение по поводу враждебной позиции, занятой Николаем I по отношению к Франции, приводил слова Молэ, который выражал «сожаление по поводу всеобщей антипатии к России, возникшей во всех классах французской нации из-за позиции, занятой Россией, и ее усилий не столько ущемить прямые интересы Франции, сколько ранить ее национальное самолюбие»33.

Это заявление французского политика будет более понятно, если припомнить основные события франко-русских взаимоотношений 1839—1840 гг. в связи с «восточной проблемой».

Восстание египетского паши против турецкого султана, поддержанное Францией, стремившейся к захвату Сирии, обеспокоило и русское, и английское правительства, видевшие в этих притязаниях Франции угрозу своему влиянию на Ближнем Востоке. Николай I решил использовать недовольство Англии длительным вмешательством Франции в «восточные дела», чтобы изолировать ненавистную ему «революционную» июльскую монархию «короля баррикад» Луи-Филиппа и разбить дипломатическое согласие Англии и Франции по другим вопросам. Поэтому всеобщее внимание в этот момент было приковано к переговорам царского дипломата барона Бруннова с английским кабинетом, к попыткам России «поссорить» Англию с Францией.

Меж тем о благе мира чуждых стран
Заботимся, хлопочем мы не в меру.
С Египтом новый сладил ли султан?
Что Тьер сказал — и что сказали Тьеру?
На всех набрел политики туман...34

Эти строки из поэмы Лермонтова «Сказка для детей», написанной как раз в это время, хорошо отражают злободневные интересы петербургского общества.

Такова была общеполитическая обстановка в зиму 1839—1840 г. Но помимо дипломатического сговора с Англией, который Николай I старался

- 405 -

осуществить через своего представителя фон-Бруннова, русский император не прочь был содействовать политическому перевороту во Франции и приходу к власти племянника Наполеона I — Людовика-Бонапарта. Николай рассчитывал при этом, что борьба за французский престол отвлечет Францию от событий на Ближнем Востоке.

КСАВЕРИЙ БРАНИЦКИЙ. Акварель неизвестного художника. Библиотека им. М. Ю. Лермонтова, Москва

КСАВЕРИЙ БРАНИЦКИЙ
Акварель неизвестного художника
Библиотека им. М. Ю. Лермонтова, Москва

——————

26 октября 1839 г. «Русский Инвалид» отметил в хронике петербургской жизни, что прибывший из Любека пароход «Наследник» доставил в русскую столицу «камергера короля виртембергского Баччиокки»35.

Баччиокки провел в Петербурге два месяца. Все это время он усердно посещал светские салоны, обращая на себя всеобщее внимание. Он сделался модной фигурой.

Этот интерес был обусловлен не столько его эксцентричной наружностью, сколько теми откровенньми политическими намеками, которыми он с непонятной смелостью уснащал свою речь. Поэтому позволим себе привести здесь обширную характеристику Баччиокки, повидимому единственную в русской мемуарной литературе; она принадлежит перу М. Б. Лобанова-Ростовского, уже знакомого нам по рассказу его о встречах Лермонтова с Елизаветой Михайловной Хитрово.

Вот что писал Лобанов в 1857 г. о Феликсе Баччиокки.

«Это была довольно странная личность, в настоящее время играющая очень видную роль при императорском дворе в Париже и носящая высокий титул принца крови. Этот господин совершил путешествие морем из Любека в Петербург. Этому человеку в то время перевалило уже за 35 лет; он был среднего роста, широкоплеч и мускулист, волосы его были белокуры, но с рыжеватым оттенком, лицо окаймляла небольшая бородка. Он говорил по-французски свободно, но с заметным итальянским акцентом. Одевался он по последней парижской моде, но несколько подчеркнуто, как это свойственно итальянцам. Его жилеты, застегнутые на одну или две пуговицы, широко раскрывали грудь и позволяли видеть тонкую вышитую батистовую рубашку, украшенную тремя бриллиантами. Пальцы у него были в драгоценных перстнях, на брелоках также висели дорогие кольца, и вообще он обнаруживал ту страсть к драгоценностям,

- 406 -

которую я замечал у мужчин только в Риме и Мадриде. Это был большой говорун, не лишенный любезности, но что его особенно отличало и делало предметом общего интереса, это — его горячая вера в восстановление в ближайшем будущем наполеоновской империи в лице принца Людовика-Наполеона».

В следующей фразе Лобанов-Ростовский раскрывает истинную цель пребывания Баччиокки в Петербурге: он прибыл, чтобы выяснить отношение русского правительства к бонапартистскому перевороту, который уже намечался на летние месяцы 1840 г.

«Нет сомнения, — продолжает Лобанов, — что он был прислан с целью разузнать настроения русского двора и установить связь с родственником Бонапартов, Максимилианом Лейхтенбергским, зятем императора Николая. Чтобы иметь положение, которое могло бы открыть ему доступ ко двору и служить маской для его миссии, цель которой не подлежала оглашению, Б[аччиокки] путешествовал под видом камергера его величества короля Баварского, звание, которое он действительно имел; но так как его истинные намерения едва ли составляли для кого-нибудь тайну, то в течение двух месяцев пребывания в Петербурге он не мог добиться представления государю, однако, виделся с герцогом Максимилианом Лейхтенбергским, с Орловым и с некоторыми другими, близкими государю лицами. Я думаю, что его выслушали, но ничего ему не обещали.

Он вовсе не делал тайны из своих намерений и говорил громко первому встречному, а мне повторял ежедневно, что Орлеанская династия падет в ближайшем будущем, что не пройдет и года, как будет восстановлена империя, и что Людовик-Наполеон призван совершить эту реставрацию императорского престолонаследия. Он показал мне написанный масляными красками прекрасный портрет принца, в золотой раме, украшенный императорской короной и всеми атрибутами верховной власти. Людовик был изображен в черном фраке с большим крестом ордена Почетного легиона и лентой его по белому жилету. Лицо его было полно достоинства и мысли.

В конце 1839 г., когда происходил этот разговор, довольно трудно было поверить в столь скорое падение Орлеанской династии. Король был в полном обладании своих умственных способностей, а молодые принцы, сыновья его, призваны были, казалось, укрепить за своей семьей то, что было достигнуто их отцом... Поэтому я нередко спорил с Б[аччиокки], опровергая то, что мне казалось парадоксом с его стороны. Однажды, разгоряченный спором, он сказал мне, что предлагает мне пари на 100 тысяч франков против одной тысячи, что империя будет существовать в июле месяце следующего года. Я отклонил это предложение, говоря, что не считаю себя вправе играть наверняка, так как я был уверен в противном, поскольку можно быть в чем-нибудь уверенным в этом мире. — Ну, что ж, — сказал он, — я все-таки предлагаю это пари любому, кто его примет, будь это даже сам посланник короля, г. Барант. — Я поймал его на слове и в первое же мое посещение французского посольства рассказал г. Баранту то, что мне сказал Б[аччиокки]. Он улыбнулся, слушая меня, и попросил меня передать Б[аччиокки], что он, с своей стороны, готов выложить те же 100 тысяч франков против его ста тысяч. Мы некоторое время поговорили с ним об этой личности, которая обращала на себя внимание своей оригинальностью и большой самоуверенностью»36.

- 407 -

К этому остается прибавить, что Феликс Баччиокки на самом деле был внучатым племянником Наполеона I и принадлежал к числу восторженных поклонников будущего Наполеона III. В 1836 г. Людовик-Наполеон уже пытался совершить бонапартистский переворот в Страсбурге. Французский посол Барант, так равнодушно реагировавший на провокационный вызов Баччиокки, на самом деле сохранял лишь мнимое спокойствие ради поддержания престижа Орлеанской династии, которую он представлял в Петербурге. Баранту было известно сочувственное отношение русского императора к намерениям Людовика-Бонапарта, который в это время открыто жил в Лондоне, поддерживая тайные связи с английским министром иностранных дел лордом Мельбурном и русским дипломатом Брунновым.

А. К. ВОРОНЦОВА-ДАШКОВА. Миниатюра неизвестного художника. Музей изобразительных искусств, Москва

А. К. ВОРОНЦОВА-ДАШКОВА
Миниатюра неизвестного художника
Музей изобразительных искусств, Москва

В начале 1840 г. тайное сочувствие Николая I замыслам Луи-Бонапарта сделалось явным. Предприимчивые французские газетчики выступили в печати с сенсационными разоблачениями связи русского императора с претендентом на французский престол. 18 февраля (н. ст.) 1840 г. в газете «La Presse» появилась статья, в которой было сказано, что в руках редактора этой газеты находятся личные письма Николая I

- 408 -

к Людовику-Бонапарту. В этих письмах — их, правда, никто не видел (напечатаны они не были) — якобы были изложены условия союза Николая I с Луи-Наполеоном, который в случае захвата престола гарантировал русскому императору мирные взаимоотношения России и Франции. При этом указывалось, что Николай, со своей стороны, обещал Луи-Бонапарту открыть рейнскую границу и отдать ему руку своей второй дочери, вел. княжны Ольги Николаевны. Уверенность в возможности такого брака поддерживалась тем, что недавно состоявшийся брак вел. княжны Марии Николаевны с родственником Бонапартов герцогом Максимилианом Лейхтенбергским рассматривался в бонапартистских кругах как дружелюбный акт со стороны Николая по отношению к их претензиям. По Парижу бродили слухи об этом тайном союзе Николая I и английского премьер-министра Пальмерстона с Луи-Бонапартом37.

Тяга Луи-Наполеона к союзу с русским царем несомненна. Об этом свидетельствует дело III отделения, начатое 13 января 1840 г. и озаглавленное «О дошедшем слухе, что принц Луи-Бонапарте намерен прибыть в Россию»38. В секретном письме, содержащемся в этом деле, Бенкендорф извещает вице-канцлера Нессельроде о «высочайшем» повелении «для предупреждения неприятностей как нашему правительству, так и самому принцу Луи-Бонапарте» распорядиться о том, чтобы в случае, если слух этот подтвердится, Бонапарту не был бы засвидетельствован паспорт.

Настойчивое стремление Баччиокки добиться свидания с Николаем I, встречи его с Орловым и герцогом Лейхтенбергским, дерзкие намеки его во всех гостинных императорской столицы о готовящемся в самом ближайшем будущем перевороте Луи-Бонапарта, привели к тому, что атмосфера политических международных закулисных интриг проникла из канцелярии III отделения, министерства иностранных дел и приемных Зимнего дворца в более широкие круги — в так называемый «большой свет».

Разговоры о Франции и ее политических порядках занимали весь светский Петербург, и заставляли французского посла настороженно относиться к суждениям русских о Франции и о французах. Отрицательное суждение о французах воспринималось в этой атмосфере, как недоброжелательное отношение к существующему во Франции режиму. В создавшейся обстановке вызвать острый политический конфликт было чрезвычайно легко.

8

Мы уже говорили, что А. И. Тургенев был связующим звеном между Лермонтовым и петербургским дипломатическим кругом. Ему же пришлось быть посредником между Лермонтовым и французским посольством в момент, когда между ними назревало первое столкновение.

В декабре 1839 г., на вечеринке у Гогенлоэ первый секретарь французского посольства барон д’Андрэ от имени посла Баранта обратился к Тургеневу с вопросом: «Правда ли, что Лермонтов в известной строфе своей бранит французов вообще или только одного убийцу Пушкина?». Барант желал бы знать правду от Тургенева.

Речь шла о лермонтовском стихотворении на смерть Пушкина, писанном перед тем за три года. Тургенев точно текста не помнил, и обещал д’Андрэ достать его.

- 409 -

Встретив на другой день Лермонтова, Тургенев обратился к нему самому с этим вопросом. Сообщая ему на следующий день точный текст, Лермонтов писал:

«Посылаю Вам ту строфу, о которой Вы мне вчера говорили, для известного употребления, если будет такова Ваша милость»39.

Однако справка Тургенева не понадобилась.

«Через день или два, — писал Тургенев Вяземскому, объясняя ему подробности этого события, — кажется, на вечеринке или на бале уже самого Баранта, я хотел показать эту строфу Андрэ, но он прежде сам подошел ко мне и сказал, что дело уже сделано, что Барант позвал на бал Лермонтова, убедившись, что он не думал поносить французскую нацию...».

Итак, приглашение Лермонтова на бал во французское посольство было поставлено Барантом в связь со стихами на смерть Пушкина. При этом следует отметить, что Барант интересовался не только текстом стихотворения, но также и мнением Тургенева: следует ли ему — Баранту — трактовать эти стихи, как выпад против представляемой им страны.

Справка Тургенева опоздала. Барант получил текст строфы через кого-то другого; оказалось, что перетолковать смысл строфы невозможно.

Гораздо важнее другое: в 1839 г. было придано значение стихам, написанным в начале 1837 г. Причем тогда, в дни гибели Пушкина, никто из иностранных послов, наблюдавших, как восприняло русское общество это трагическое событие, не отмечал, что в стихах Лермонтова оскорблено достоинство Франции. Очевидно, кто-то напомнил Баранту об этих стихах и внушил мысль, что они заключают в себе оскорбительный для Франции смысл.

Судя по тому, что Барант получил текст строфы еще прежде, чем его успел передать ему Тургенев, видно, что возле французского посла были какие-то люди, поспешно доставившие ему стихотворение Лермонтова, а может быть и внушавшие ему мысль, что в нем скрыт антифранцузский смысл.

Это неудавшееся подстрекательство должно было привести к весьма тяжелым для Лермонтова последствиям. Недаром, когда поэт уже находился под арестом после дуэли с Эрнестом Барантом и судебный процесс был в разгаре, общие литературные друзья Лермонтова и Тургенева упрекали последнего в том, что он не только (как они думали) ввел Лермонтова к Барантам, но и принимал участие в обсуждении его стихов. Цитированное выше письмо Тургенева к Вяземскому и было написано им из Москвы 8 апреля 1840 г. в оправдание от возводимых на него обвинений. Напомним, что, изложив с подчеркнутой точностью начало инцидента, Тургенев писал: «Я был вызван к изъявлению моего мнения самим Барантом». И заканчивал это письмо к Вяземскому горячим уверением: «Вот тебе правда, вся правда, и ничего кроме правды. Прошу тебя и себя и других переуверить, если, паче чаяния, вы думаете иначе»40.

Тургенев отводил от себя тяжелое обвинение в том, что он принял участие в завязке этой политической интриги. В своем дневнике он отметил в тот день: «писал к К[нязю] Вязем[скому] — о Лермонт[ове] и Барант[ах]: оправдался...»41.

Таким образом, наиболее осведомленные современники прямо связывали возникшее во французском посольстве в декабре 1839 г. недовольство по поводу стихотворения Лермонтова на смерть Пушкина с неблагоприятными

- 410 -

для поэта последствиями его дуэли с сыном французского посла, весной 1840 г.

Встречу Тургенева с д’Андрэ и письмо Лермонтова к Тургеневу с присылкой строфы о Дантесе мы датируем декабрем 1839 г. на основании уверенного заявления, сделанного во французской статье о Лермонтове, вышедшей в Париже в 1940 г.42. Автор этой статьи, пользовавшийся документами из архива Барантов, говорит, что Лермонтов был приглашен во французское посольство на новогодний бал, состоявшийся 14/2 января 1840 г. Отсюда следует, что разговор д’Андрэ с Тургеневым относится к концу декабря 1839 г.

Вспомним, что в это же время граф Сологуб написал свою повесть «Большой свет», в которой высмеивал положение Лермонтова в великосветском кругу. Известно, что Сологуб сочинил этот пасквиль по просьбе вел. княгини Марии Николаевны и в конце декабря читал его в рукописи царице и ее дочерям.

Одновременность этих двух событий указывает на то, что они связаны между собой.

Сологуб оказался удобным исполнителем задуманной в Зимнем дворце литературной интриги. Очевидно, подстрекателями политического конфликта с французским посольством были люди, подобные графу Сологубу.

Припомним, что обе эти интриги предшествовали столкновению Лермонтова с царскими дочерьми на новогоднем маскараде. Лермонтов уже знал о враждебном отношении к нему великой княгини Марии Николаевны и о ее намерении бороться с ним при помощи низкопробного памфлета. В январском номере «Отечественных Записок» было опубликовано его стихотворение «Как часто пестрою толпою окружен» с демонстративно выставленной датой: «1 января»:

О, как мне хочется смутить веселость их,
И дерзко бросить им в глаза железный стих,
Облитый горечью и злостью!..

Правящая верхушка николаевской России восприняла это стихотворение, как дерзкий ответ поэта на попытки скомпрометировать его в глазах русского общества. Этот эпизод возбудил в Николае I сильную личную ненависть к Лермонтову и усилил враждебное отношение к поэту ближайших помощников царя.

9

Эрнесту Баранту был 21 год. Он окончил высшую школу, носил звание доктора Боннского университета и числился атташе Кабинета министра иностранных дел Франции. Отец хотел сделать его дипломатом, но Эрнест Барант интересовался, главным образом, «многочисленными победами у женщин», вызывавшими «не менее многочисленные отчаянные письма его матери»43. В 1838 г. посланник вызвал сына к себе в Петербург и стал готовить его к дипломатической деятельности. Когда в феврале 1840 г. Андрэ уехал из Петербурга, Эрнест уже смог временно заменять его в делах посольства.

«Это теперь единственный помощник, которого я имею при себе, — писал Барант-отец Тьеру. — Зная Вашу обязательность, я уверен, что Вы примете во внимание его право на назначение вторым секретарем: это будет справедливо по отношению к нему и знаком расположения ко мне»44.

- 411 -

ЗДАНИЕ АРСЕНАЛА В ПЕТЕРБУРГЕ, ГДЕ ПРОИСХОДИЛО СВИДАНИЕ АРЕСТОВАННОГО ЛЕРМОНТОВА С ЭРНЕСТОМ БАРАНТОМ. Рисунок С. Галактионова. Русский музей, Ленинград

ЗДАНИЕ АРСЕНАЛА В ПЕТЕРБУРГЕ, ГДЕ ПРОИСХОДИЛО СВИДАНИЕ АРЕСТОВАННОГО ЛЕРМОНТОВА С ЭРНЕСТОМ БАРАНТОМ
Рисунок С. Галактионова
Русский музей, Ленинград

- 412 -

Эрнест Барант был посвящен во все дела посольства. Об этом можно судить по его письму, написанному из-за границы уже после отъезда из Петербурга: «чаша терпения была переполнена более, чем Вы предполагали»45, сообщал он отцу, описывая настроения во французском министерстве иностранных дел по поводу затянувшегося отсутствия Палена. Касаясь далее секретов дипломатической почты, он проявляет полную осведомленность в делах французского посольства в Петербурге.

Тем не менее, Эрнест Барант, очевидно, не производил серьезного впечатления. Рассказывая о своей дуэли Белинскому, Лермонтов охарактеризовал Баранта, как «салонного Хлестакова» — такой, по крайней мере, вывод сделал Белинский на основании лермонтовского рассказа.

Посвященный отцом во все сложные перипетии его дипломатической игры, молодой атташе проявил тем не менее исключительную неосмотрительность, когда, в самый напряженный момент обострения франко-русских отношений, бросил в ссоре с Лермонтовым свою вызывающую фразу: «Если бы я был в своем отечестве, то знал бы, как кончить это дело».

Лермонтов тотчас дал ему понять, как прозвучала эта фраза в устах дипломата, и придал спору принципиально-политический характер: «В России следуют правилам чести так же строго, как и везде, — отвечал ему Лермонтов, — и мы меньше других позволяем себя оскорблять безнаказанно».

Вспомним, что именно в это время Барант-отец сообщал Гизо свой взгляд на положение Франции и считал, что ошибки во внешней политике королевского правительства могут повести к оскорблению французской «национальной гордости» и к вооруженному вмешательству держав в дела Франции. «Будет война, — писал Барант, — но не 1792 года, а 1813-го»46.

В ответе Лермонтова содержался намек и на переживаемый политический момент.

Эрнест Барант вызвал Лермонтова на дуэль, но в то же время он, очевидно, ясно понял свою ошибку: о ссоре и о дуэли он не сказал даже отцу. Но по городу пошли слухи. И эти слухи стали известны в Зимнем дворце.

10

«Воздушный корабль» написан в Ордонанс-гаузе в первые дни заключения. Это можно заключить из слов Белинского, на которые биографы и комментаторы Лермонтова почему-то не обращают внимания. «Лермонтов под арестом за дуэль с сыном Баранта... Читает Гофмана, переводит Зейдлица и не унывает»47, — пишет Белинский Боткину 15 марта.

Действительно, многим казалось, что привлечение к суду не будет иметь для Лермонтова серьезных последствий. Он вышел на дуэль, как формулировала военно-судная комиссия, «не по одному личному неудовольствию, но более из желания поддержать честь русского офицера». По городу прошел слух, что царь отнесся к Лермонтову снисходительно. И даже Белинский поверил этому слуху. «Государь сказал, — писал он Боткину, — что если бы Лермонтов подрался с русским, он знал бы, что с ним сделать, но когда с французом, то три четверти вины слагается»48.

Мало того: некоторые считали, что происшествие может обернуться в невыгодную для Барантов сторону.

- 413 -

Н. Ф. ПЛАУТИН. Акварель А. Клюндера. Литературный музей, Москва

Н. Ф. ПЛАУТИН
Акварель А. Клюндера
Литературный музей, Москва

«Я полагаю, что Баранту неприлично здесь оставаться. Необходимо, чтобы он уехал, либо навсегда, либо хотя бы в отпуск, — писал Л. И. Голенищев-Кутузов в своем дневнике 17 марта. — Наш августейший монарх, всегда настроенный против Людовика-Филиппа и французов, безусловно рад, имея вескую причину засвидетельствовать свое неудовольствие, и Барант-отец возможно тоже уедет в отпуск на некоторое время»49.

Но, правильно угадывая отношение Николая I к июльской монархии, Голенищев-Кутузов не представлял себе всей нелюбви русского императора к Лермонтову.

Дело повернулось иначе, чем предполагали Голенищев-Кутузов и другие здравомыслящие люди. В первых числах марта царь в разговоре с Нессельроде высказал свое действительное отношение к дуэли. Он распорядился привлечь Лермонтова к суду, а сыну посланника на время суда порекомендовал выехать из России. Это свое решение царь сообщил в тот момент, когда франко-русские дипломатические отношения достигли высшей степени напряжения.

«Государь не может решиться отпустить Палена, однако, мой муж надеется, что медлить с этим больше не станут... Некоторые из здешних дипломатов утверждают, что Барант уедет, если Пален продолжит свое пребывание, — писала жена министра иностранных дел К. В. Нессельроде своему сыну [18/6 марта] 1840 г. — Со вчерашнего дня я в тревоге за Баранта, которого люблю; у сына его месяц тому назад была дуэль с гусарским офицером: дней пять только это стало известно. Государь сказал моему мужу, что офицера будут судить, а потому противнику его оставаться здесь нельзя. Это расстроит семью [Барантов], а потому тяжело для твоего отца. Напрасно Барант тотчас не сказал ему об этом: он бы посоветовал ему тогда же услать сына»50.

Но уже сказано, что Барант-отец сам узнал о дуэли не сразу: «Вы избежали ужасающего беспокойства, — сочувственно писал Баранту его зять

- 414 -

г. Аниссон дю Перрон из Рима, — так как узнали обо всем этом уже после события»51.

Таким образом, министр иностранных дел Нессельроде не хотел портить своих личных отношений с Барантом и со своей стороны тоже заботился о том, чтобы ни Эрнест Барант, ни его секундант Рауль д’Англес не были привлечены к судебному следствию.

Вскоре после ареста Лермонтова жена Нессельроде снова делилась новостями с сыном в письме от 28/16 [марта]: «Я тебе сообщала о дуэли Баранта, — писала она. — Офицер Лементьев [?!] под судом, а его секундант, который сам себя выдал, под арестом. Надеются, что наказания не будут строги. Государь был отменно внимателен к семье Баранта, которой все выказали величайшее сочувствие. Сын их уезжает на несколько месяцев»52.

Военно-судная комиссия начала свою работу 15 марта. Начальник штаба Гвардейского корпуса Веймарн, распорядившись допросить арестованного Столыпина, должен был позаботиться о снятии показаний и с противника. Однако он не мог решить этот вопрос самостоятельно и поверг его «на усмотрение» великого князя Михаила Павловича:

«... вменить в обязанность сей комиссии, — приказывал Веймарн генерал-адъютанту Кноррингу, — дабы оная о всех предметах, до г. Баранта касающихся, не сносилась прямо с французским посольством, но представляла о том по Начальству для доклада его императ[орскому] высоч[еству] и чтоб комиссия начала это дело немедленно»53.

18 марта комиссия военного суда заготовила вопросы для Баранта и, согласно указанию Веймарна, препроводила их при секретном рапорте для передачи Баранту «через кого следует».

Великий князь Михаил Павлович в свою очередь передал «предметы до г. Баранта касающиеся» на усмотрение графа Нессельроде, приказав: «переведя вопросы на французский язык, препроводить их г. министру иностранных дел»54.

Однако предписание Михаила Павловича пришло к Нессельроде лишь 23 марта. Нессельроде распорядился: «Отвечать, что Барант уехал...»55. Между тем, еще накануне Барант находился в Петербурге. 22 марта, как мы знаем, он был на свидании с Лермонтовым на Арсенальной гауптвахте.

Ответ Нессельроде был препровожден Михаилу Павловичу 24 марта: «Вследствие предписания Вашего императорского высочества от 22 марта под № 261, — писал граф Нессельроде, — имею честь донести, что французский подданный Эрнест де Барант уехал уже за границу; а потому и не предстоит возможности исполнить требование комиссии военного суда об отобрании у него ответов по присланным вашим высочеством вопросным пунктам, которые я поставлю долгом возвратить при сем...»56.

Михаил Павлович понял, что комиссия опоздала переслать вопросы Баранту, промешкав за переводом. «Почему не отправлены вопросы на Российском языке?» — надписал на бумаге Нессельроде великий князь, забыв, очевидно, что сам распорядился перевести их на французский. И добавил: «Немедленно исполнить это! послав при записке в дежурство кав[алерийского] корпуса». Смысл этой резолюции нам не вполне ясен. Но видно, что Михаил Павлович был раздражен отъездом Эрнеста Баранта. Он не входил при этом в расчеты Нессельроде.

- 415 -

11

Вначале французский посол медлил с отправлением сына из Петербурга. Он ожидал, видимо, разрешения дипломатического кризиса. Однако 6 марта он убедился, что остается попрежнему на своем посту в Петербурге. Теперь Барант мог надеяться, что Тьер согласится назначить Эрнеста вторым секретарем посольства. Отъезд его разрушил бы эти планы, а кроме того, грозил оглаской дела за границей.

ВЕЛИКАЯ КНЯГИНЯ МАРИЯ НИКОЛАЕВНА. Портрет маслом К. Брюллова. Русский музей, Ленинград

ВЕЛИКАЯ КНЯГИНЯ МАРИЯ НИКОЛАЕВНА
Портрет маслом К. Брюллова
Русский музей, Ленинград

21 марта посол решил воспользоваться советом русского самодержца и официально обратился в министерство иностранных дел к Нессельроде с просьбой выдать паспорт Эрнесту Баранту, направляющемуся в Париж «завтра, 3 апреля»57. Это было 22 марта по старому стилю.

Но как ни стремился Нессельроде оберечь Эрнеста Баранта от какого бы то ни было участия в судебном следствии, молодой дипломат все же успел вмешаться в судное дело Лермонтова. Оставаясь на свободе, Барант, которому кто-то преднамеренно сообщил о показаниях Лермонтова на суде, продолжал бывать в свете и повсюду опровергал их. Казалось бы, лучшим способом их оспорить было дать суду свои — встречные.

- 416 -

Но к этому он нисколько не стремился. Тут Нессельроде и Барант-отец уже стали торопить Эрнеста с отъездом. Однако молодой Барант промешкал в Петербурге еще один день.

Тем временем Лермонтов, которому Шан-Гирей и другие приятели сообщили о поведении Эрнеста Баранта и о его предстоящем отъезде, вызвал его к себе для личного, неофициального объяснения. 22 марта Александр Браницкий — брат Ксаверия — привез Баранта на Арсенальную гауптвахту. Из показаний Лермонтова известно, что Барант отказался от своих претензий. Однако поэт не мог раскрыть суду всех последствий своего объяснения с Барантом: как свидетельствует А. А. Краевский, Лермонтов расстался с Барантом, «обещав продолжить с ним дуэль за границей»58.

Эрнест Барант уехал, но Лермонтову было предъявлено дополнительное обвинение за попытку вторично вызвать его на поединок. При этом современники указывали, что свидание на Арсенальной гауптвахте стало известно начальству от матери Эрнеста Баранта. Это совершенно понятно: она была заинтересована в осуждении Лермонтова, чтобы помешать ему вторично драться с Эрнестом, но до сих пор было неизвестно, что в военно-судное дело о дуэли вмешался сам французский посол. Удаление Лермонтова из Петербурга не удовлетворяло его. Он добивался большего: чтобы Лермонтов официально отказался от своего ответа на суде о том, что стрелял в воздух.

Уже говорилось, что посол не терял надежды на скорое возвращение Эрнеста в Петербург и на его назначение секретарем посольства. В письме от 9 апреля (28 марта) барон д’Андрэ, описывая свои впечатления от беседы с одним из крупных чиновников министерства иностранных дел в Париже о дуэли Баранта с Лермонтовым, передавал его мнение: «это дело не может принести... никакого вреда», «это — обыкновенная история»... «Вы скоро увидите вашего сына, — уверял Андрэ своего патрона, — он от этого ничего не потеряет». Сам Эрнест осторожно сообщал отцу 12 апреля/31 марта, что дело его уже стало известно во французском посольстве в Берлине, правда, «в немного искаженном виде». «Я в нескольких словах исправил фактическую ошибку», — добавляет он, имея, очевидно, в виду дошедшие до Берлина слухи о выстреле Лермонтова в сторону. «Дело Эрнеста теперь известно, — пишет через несколько дней встревоженный д’Андрэ из Парижа. — Я надеюсь, что газеты ничего не будут об этом сообщать...». Но в том же письме Андрэ вынужден рассказать Баранту о том, что докладывал министру иностранных дел о дуэли Эрнеста и что в связи с этим Тьер отказался возвратить молодого атташе в Петербург. Наконец, 25/13 апреля Андрэ смог успокоить посла: «Возможно, что вам... через несколько недель вернут Эрнеста. Мне кажется, что для этого имеются очень хорошие шансы. Я совершенно уверен, что он будет моим заместителем. Но когда? этого я не знаю...»59.

Посол получил это письмо 27 апреля. Лермонтов был уже осужден, но находился еще в Петербурге.

Барант-отец понимал, что Эрнеста, отстраненного от участия в суде и клеветавшего на арестованного Лермонтова, можно было вернуть в Петербург, только реабилитировав его в глазах петербургского общества. Для этого следовало добиться от Лермонтова письма, в котором он признал бы ложность своих показаний перед судом. Такое письмо должно было служить оправданием Эрнесту Баранту.

- 417 -

ДВОРЕЦ ВЕЛИКОГО КНЯЗЯ МИХАИЛА ПАВЛОВИЧА В ПЕТЕРБУРГЕ. Акварель И. Шарлеманя, 1853 г. Русский музей, Ленинград

ДВОРЕЦ ВЕЛИКОГО КНЯЗЯ МИХАИЛА ПАВЛОВИЧА В ПЕТЕРБУРГЕ
Акварель И. Шарлеманя, 1853 г.
Русский музей, Ленинград

- 418 -

Как будет видно в дальнейшем из документов, Барант прибег к помощи Бенкендорфа. Бенкендорф потребовал от Лермонтова извинительного письма к Эрнесту Баранту. Шеф жандармов сделал это предложение для того, чтобы уронить Лермонтова в глазах русского общества, и для того, чтобы обеспечить сыну французского посла спокойное пребывание в Петербурге.

Барант-отец остерегался в этот момент не новой дуэли — Лермонтов уезжал в ссылку. Он опасался, что его мнительный сын будет страдать от уколов самолюбия даже в отсутствие Лермонтова. Невероятно, но факты, однако, говорят о том, что французский дипломат требовал высылки и унижения национального русского поэта ради удовлетворения своих семейных интересов.

Бенкендорф охотно пошел навстречу Баранту. Его собственные планы вполне совпадали с намерениями французского посла.

Лермонтов понимал, что требование Бенкендорфа оскорбляло не только его личную честь, но и национальное достоинство русского. Вот почему он решил обратиться через Михаила Павловича к царю с просьбой защитить его от невозможного требования Бенкендорфа:

«Ваше императорское высочество!

Признавая в полной мере вину мою, и с благоговением покоряясь наказанию, возложенному на меня его императорским величеством, я был ободрен до сих пор надеждой иметь возможность усердною службой загладить мой проступок, но, получив приказание явиться к господину генерал-адъютанту графу Бенкендорфу, я из слов его сиятельства увидел, что на мне лежит еще обвинение в ложном показании, самое тяжкое, какому может подвергнуться человек, дорожащий своей честью. Граф Бенкендорф предлагал мне написать письмо к Баранту, в котором бы я просил извиненья в том, что несправедливо показал в суде, что выстрелил на воздух. Я не мог на то согласиться, ибо это было бы против моей совести; но теперь мысль, что его императорское величество и ваше императорское высочество может быть разделяете сомнение в истине слов моих, мысль эта столь невыносима, что я решился обратиться к вашему императорскому высочеству, зная великодушие и справедливость вашу, и будучи уже не раз облагодетельствован вами; и просить вас защитить и оправдать меня во мнении его императорского величества, ибо в противном случае теряю невинно и невозвратно имя благородного человека.

Ваше императорское высочество позволите сказать мне со всею откровенностию: я искренно сожалею, что показание мое оскорбило Баранта; я не предполагал этого, не имел этого намерения; но теперь не могу исправить ошибку посредством лжи, до которой никогда не унижался. Ибо, сказав, что выстрелил на воздух, я сказал истину, готов подтвердить оную честным словом, и доказательством может служить то, что на месте дуэли, когда мой секундант, отставной поручик Столыпин, подал мне пистолет, я сказал ему именно, что выстрелю на воздух, что и подтвердит он сам.

Чувствуя в полной мере дерзновение мое, я однако осмеливаюсь надеяться, что ваше императорское высочество соблаговолите обратить внимание на горестное мое положение и заступлением вашим восстановить мое доброе имя во мнении его императорского величества и вашем...»60.

- 419 -

Лермонтов рассчитывал, что Михаил Павлович покажет письмо царю. Так оно и случилось: 29 апреля начальник штаба корпуса жандармов Дуббельт сделал на письме помету: «Государь изволил читать. К делу». Но «высочайшей» резолюции на это письмо не последовало.

Письмо сохранилось в деле III отделения61. Царь передал его Бенкендорфу.

«Эрнест может возвратиться, — писал 12 мая/30 апреля посол Барант барону д’Андрэ в Париж. — Лермонтов вчера должен был уехать, полностью и по заслугам уличенный в искажении истины; без этой тяжелой вины, едва ли он был бы наказан. Я хотел бы большей снисходительности, — Кавказ меня огорчает, но с таким человеком нельзя было бы полагаться ни на что; он возобновил бы свои лживые выдумки, готовый поддержать их новой дуэлью. После одной или двух бесед, которые я должен иметь, я напишу г-ну Тьеру о том, что прошу возвратить мне Эрнеста. Поговорите же, я вас прошу, об этой доброй услуге, чтобы ему обеспечили командировку в первой половине июня»62.

Барант очень уверенно говорит в этом письме, что Лермонтов был осужден собственно не за дуэль, а за показание, которое обидело его сына. Барант не ожидал, что царь пошлет Лермонтова под чеченские пули. Но, уже зная о суровом приговоре, он не отказался от своих претензий. Французский посол не усомнился в своем праве ставить судьбу русского поэта и офицера в прямую зависимость от своих узко личных интересов.

Бенкендорф и Нессельроде охотно поддерживали Баранта.

12

Литературная Москва была взволнована встречей с автором «Героя нашего времени». В значительном и приподнятом тоне говорится о Лермонтове в воспоминаниях и дневниках тех, кто наблюдал его в московских домах весною 1840 г.

Но встречу с Лермонтовым на обеде у Гоголя современники отметили как литературное событие. Из мемуаров известно, что на этом традиционном торжестве в саду у Погодина Лермонтов читал отрывок из «Мцыри». Этот выбор был, разумеется, не случайным. Вышедший из-под ареста и направлявшийся в новую ссылку, Лермонтов, читая эту поэму, иносказательно говорил и о своей судьбе. Недаром самый стих «Мцыри» кто-то сравнил «с работою заключенного, который неустанно стучит двойным стуком в стену своего каземата»63.

Среди гостей находились П. А. Вяземский, М. Ф. Орлов, М. А. Дмитриев, Загоскин, Хомяков, Самарин... Однако неопубликованные записи из дневника А. И. Тургенева за 1840 г. дополняют новыми, важными подробностями сведения о пребывании Лермонтова в Москве и, в частности, на обеде у Гоголя.

8 мая, в день приезда Лермонтова в Москву64, Тургенев записывает в дневнике:

«У меня был Лермонтов. Я у него, не застали...

9 мая... К Свербеевой. С ней у крыльца. Там и Павлов. Оттуда к Лермонтову, не застал, домой и к Гоголю на Девичье Поле у Погодина: там уже la jeune Russie* съехалась: это напомнило мне и наш поддевиченский

- 420 -

Арзамас при Павле I. Мы пошли в сад обедать. Стол накрыт в саду: Лермонт[ов], К. Вязем[ский], Баратынский, Сверб[еевы], Хомяков, Самарин, актер Щепкин, Орлов, Попов, Хотяева и пр[очие]. Глинки; веселый обед. С Лермонт[овым] о Барантах, о Кн. Долгорук[ове] и о Бахерахтше. К. Долг[оруков] здесь и скрывается от публики. Жженка — и разговор о религии. В 9 час. разъехались. Приехал и Чадаев. Я домой и опять к Павлов[у], кот[орый] ошибкой приглашен не был...

10 мая... Вечер у Сверб[еевой] с гр. Зубовой. Павлова: подарил ей лиру. Очень довольна. Лермонтов и Гоголь. До 2 часов. Гр. Зубова звала обедать. Завтра. Был у кн. Щерб[атовой]. Сквозь слезы смеется. Любит Лермонт[ова]...»65.

Снова, как и в своих петербургских записях, Тургенев заносит в дневник факты, расширяющие наше представление о круге знакомых Лермонтова. Однако на этот раз записи Тургенева гораздо содержательнее.

Прежде всего следует расшифровать смысл, вложенный в название, которым Тургенев охарактеризовал собрание московских литераторов и ученых — «Молодая Россия». При этом Тургенев отметил, что гости, съехавшиеся на именины Гоголя, напомнили ему «поддевиченский Арзамас». «Поддевиченский Арзамас» — это молодое содружество воспитанников московского благородного университетского пансиона, окончивших его на грани XVIII и XIX столетий. В памяти Тургенева воскресает литературное общество, возникшее в доме отца его И. П. Тургенева — участника общества — Андрей и Николай Тургеневы, молодой Жуковский, Мерзляков. Впоследствии и Жуковский, и Николай Тургенев, и сам Александр стали деятельными членами настоящего «Арзамаса», — под видом литературного общества выступавшего в роли защитника просвещения и противника крепостнической реакции.

Эти ассоциации в 1840 г. были для Тургенева уже историческими. Но они были вызваны в его памяти встречей с выдающимися представителями нового поколения. Понятие «Молодая Россия» — в устах Тургенева не более, чем синоним «Молодой Германии» или «Молодой Франции» — либеральных литературных объединений, возникших после бурных событий революционного 1830 г. Выражение, употребленное Тургеневым в пору, когда революционная — герценовская — «Молодая Россия» еще не выступила на историческую арену, позволяет угадывать оппозиционный дух, который старый арзамасец почувствовал в оживленном собрании на Девичьем поле. Очевидно, это общее настроение было усилено еще встречей с Лермонтовым.

Впоследствии участники этого праздника разойдутся в оценке «Героя нашего времени». Но тогда — весною 1840 г. — талант Лермонтова встретил единодушное признание.

«Никто еще не писал у нас такою правильною, прекрасною и благоуханною прозою, — замечал Гоголь, оценивший огромное значение „Героя нашего времени“ для развития русской реалистической литературы. — Тут видно больше углубления в действительность жизни, — продолжает Гоголь. — Готовился будущий великий живописец русского быта»66.

«Живо помню слова Ваши, — писал Гоголю в июне 1840 г. С. Т. Аксаков, — что Лермонтов-прозаик будет выше Лермонтова-стихотворца»67.

- 421 -

Как можно судить по письму Аксакова, мнение Гоголя о лермонтовском романе сложилось ко времени их встречи в Москве. А новое свидетельство Тургенева о затянувшейся до 2 часов ночи беседе Лермонтова и Гоголя позволяет думать, что личное знакомство их было гораздо значительнее, чем это казалось до сих пор.

Из записи Тургенева мы узнаем, что Лермонтов встретился на обеде у Гоголя с великим актером Щепкиным — факт в биографии Лермонтова неизвестный. Неизвестно было до сих пор и о встрече его в Москве с Баратынским.

ПРЕДПИСАНИЕ НИКОЛАЯ I О СРОЧНОМ ОКОНЧАНИИ ДЕЛА О ДУЭЛИ ЛЕРМОНТОВА С БАРАНТОМ. Институт литературы, Ленинград

ПРЕДПИСАНИЕ НИКОЛАЯ I О СРОЧНОМ ОКОНЧАНИИ ДЕЛА О ДУЭЛИ
ЛЕРМОНТОВА С БАРАНТОМ

Институт литературы, Ленинград

«Лермонтов сделал на всех самое приятное впечатление»68, — записал в дневнике Юрий Самарин.

В эти же дни, когда Москва с таким интересом встречала Лермонтова, Тургенев навещает в Москве кн. М. А. Щербатову. Трогательное впечатление производит ее неизменное чувство, отмеченное в одной строке дневниковой записи: «Сквозь слезы смеется. Любит Лермонт[ова ]».

Но самое важное для нашей темы — это известие о том, что Лермонтов, посвятив Тургенева во все перипетии истории своей высылки из Петербурга, назвал ему ее главных участников. «С Лермонтовым о Барантах, о кн. Долгорук[ове] и о Бахерахтше». Нам уже известны роль Барантов в деле Лермонтова и участие в дуэльной истории Терезы Бахерахт. Совершенно ясно, что третье лицо — князя Долгорукова — Лермонтов назвал

- 422 -

в той же связи. «К. Долг[оруков] здесь и скрывается от публики», — многозначительно добавляет Тургенев.

Итак, запись указывает на участие Долгорукова в истории высылки Лермонтова. Это свидетельство Тургенева потребует еще дополнительных изысканий со стороны биографов Лермонтова и Пушкина. Ибо в записи Тургенева назван не кто иной, как П. В. Долгоруков — «Банкаль», известный той низкой ролью, которую он сыграл в истории гибели Пушкина. Кн. Долгоруков — «гнусный литературный мошенник», — как назвал его в своем дневнике тот же Тургенев, — посещал в Петербурге те же дома, где бывали многие знакомые Лермонтова. Изощренный любитель скандальных историй, которые он любил сам создавать для того, чтобы заносить их в свои мемуары, ненавистник всех даровитых людей, не принадлежавших, как он, к ветви древнейших князей, трус перед сильными и наглый со слабыми, «Банкаль» тогда же, зимой 1839—1840 г., вмешался в дуэль Лобанова-Ростовского с кн. Львом Гагариным. Эта дуэль не состоялась. Она была раскрыта жандармами, и Лобанов-Ростовский, описывая в своих мемуарах эту историю, довольно ясно давал понять, что о дуэли III отделению донес «Банкаль». Заметим, что в эту же зиму Долгоруков бывал в доме Баранта69.

Убеждаясь все более, что в истории столкновения Лермонтова с Барантами неотступно действовала чья-то провокация, мы неизбежно приходим к предположению — не на эту ли подлую роль Долгорукова указывал в своем рассказе Тургеневу проницательный Лермонтов, называя ему основных виновников своей ссылки в кавказскую армию?

Ответ на этот вопрос может быть дан после специальных тщательных изысканий, которые, возможно, свяжут переломный драматический эпизод биографии Лермонтова с трагическим концом Пушкина. Но знаменательно, что «Банкаль», находясь в Москве, скрывался от публики в то самое время, когда литературная Москва провожала Лермонтова в опасную экспедицию. Все понимали, что рискуют потерять поэта, так много обещавшего в будущем. «Боюсь не убили бы. Ведь пуля дура, а он с истинным талантом, и как поэт, и как прозатор», — писал А. С. Хомяков Н. М. Языкову из Москвы 20 мая 1840 г.70.

Лермонтов уехал из Москвы на Кавказ в двадцатых числах.

13

Петербургские друзья не переставали тревожиться за судьбу Лермонтова. Они хлопотали о полном его помиловании и, оказывается, недвусмысленно указывали на Барантов как на прямых виновников его высылки.

Об этих новых и важных фактах мы узнаем из письма самого посланника к барону д’Андрэ. Письмо датировано 4 июня/23 мая 1840 г. Барант сообщает Андрэ об отношении к Лермонтову различных слоев столичного светского общества и впервые цинично раскрывает свою непосредственную связь по делу Лермонтова с шефом жандармов Бенкендорфом.

Как и в предыдущих письмах, Барант продолжает жаловаться на «досадную изоляцию», в которой он очутился после отъезда Лермонтова. Лица из петербургского литературного круга, прежде постоянно встречавшиеся с Барантом, очевидно, теперь перестали его посещать. У Баранта продолжают бывать только те, кто равнодушен к судьбе поэта.

- 423 -

БАРАНТ-ОТЕЦ. Литография

БАРАНТ-ОТЕЦ
Литография

Единственным советчиком Баранта, который продолжает проявлять живейший «интерес» к делу Лермонтова, оказывается граф Бенкендорф. Он пугает Баранта рассказами о том, что «лживые выдумки» Лермонтова могут повести к новой дуэли его с Эрнестом. Бенкендорф убеждает Баранта не смягчать своих требований к Лермонтову. Заинтересованный в том, чтобы Барант не поддался влиянию русского общественного мнения, которое проникает в высший петербургский свет через друзей Пушкина, шеф жандармов провоцирует посла и вслед затем бесстыдно ставит судьбу Лермонтова в зависимость от незаконных претензий семьи Барантов. При этом Бенкендорф продолжает указывать, что единственным условием для смягчения участи Лермонтова может быть только его извинительное письмо.

Но Барант — опытный дипломат — не хочет открыто ссориться с русским обществом. Он чувствует, что возвращение Эрнеста следует несколько отсрочить:

«Я еще не тороплю с возвращением Эрнеста, — пишет он, — приличия требуют его задержать, потому что г. Лермонтов был строго наказан. Все согласны, что вина его, но говорят, что друзья его добиваются уменьшить его вину, и делают вид, что удивляются, что мы приняли это так близко к сердцу. Для того, чтобы выяснить, что они об этом думают, нужно это серьезно разузнать, потому что среди всех, с кем мы встречаемся, воцарилось равнодушие и забвение после строгого и справедливого осуждения поведения Лермонтова. Граф Бенкендорф, будучи в этом деле, как и во всех других, рассудительным и услужливым, думает так же, как и я, и с еще большим знанием дела, что нельзя иметь никакой гарантии в случае, если бы мы получили полное снисхождение для г. Лермонтова в том, чтобы он полностью признал правду, поскольку он является человеком, способным на следующий же день болтать лживые

- 424 -

выдумки. Если бы Эрнест нисколько не беспокоился о том, что тот или иной может подумать или делать вид, что думает, то его присутствие здесь не доставило бы мне никакой заботы. Но по моим представлениям он не таков и не будет относиться совершенно хладнокровно, и по-моему хорошо, что он несколько запаздывает...»71.

«Услужливый и рассудительный» в беседах с Барантом Бенкендорф не забыл, что Лермонтов пытался жаловаться на него царю. Однако царь не только переслал письмо в III отделение, но вскоре выразил свое полное согласие с шефом жандармов. Сообщая императрице свои впечатления о «Герое нашего времени», царь дал роману резко отрицательную оценку и заключил письмо жестоким напутствием по адресу его автора, уже находившегося в то время в действующем отряде в Чечне:

«Счастливого пути, г. Лермонтов!»72.

14

Мы располагаем еще одним письмом — г-жи Барант к ее мужу. Оно отправлено из Парижа в Петербург 2 января/21 декабря 1841/1840 г. Г-жа Барант пишет, что добилась окончательного согласия Гизо на утверждение ее сына вторым секретарем французского посольства в Петербурге.

«Очень важно, чтобы ты узнал, не будет ли затруднений из-за г. Лермонтова, — пишет она, — потому что я более, чем когда-либо уверена, что они не могут встретиться без того, чтобы не драться на дуэли. Поговори с г. Бенкендорфом, можешь ли ты быть уверенным, что он выедет с Кавказа только во внутреннюю Россию, не заезжая в Петербург. Справься, возвратили ли ему его чины. Пока он будет на Кавказе, я буду беспокоиться за него. Было бы превосходно, если бы он был в гарнизоне внутри России, где бы он не подвергался никакой опасности...»73.

Французский историк, писатель и дипломат Барант и его супруга, лицемерно беспокоясь о судьбе Лермонтова, считают лучшею участью для гениального русского поэта пребывание в провинциальной казарме николаевской армии.

Трудно без чувства горечи и возмущения читать об этих «заботах» хозяйки дипломатического и литературного салона. Кстати, вопрос ее о чинах Лермонтова показывает, что Баранты не были осведомлены о подробностях судебного приговора: как известно, Лермонтов был переведен в Тенгинский полк тем же чином.

В свете переписки Барантов становятся до конца ясными причины, из-за которых оказывались бесплодными все усилия многочисленных друзей поэта исхлопотать для него «прощение» и позволение вернуться в столицу.

Музыкант Ю. К. Арнольд, посещавший в начале 1840-х годов «понедельники» Владимира Федоровича Одоевского, запомнил разговор, истинный смысл которого становится понятным только теперь, в свете вновь обнаруженных материалов.

«Не помню я, — пишет Арнольд, — кто именно в один из декабрьских понедельников 1840 года привез известие, что „старуха Арсеньева подала на высочайшее имя весьма трогательное прошение о помиловании ее внука Лермонтова и об обратном его переводе в гвардию“. Завязался, конечно, общий и довольно оживленный диспут о том, какое решение воспоследует со стороны государя императора. Были тут и оптимисты и пессимисты:

- 425 -

первые указали на то, что Лермонтов уже был раз помилован и что Арсеньева женщина энергичная да готовая на всякие пожертвования для достижения своей цели, а вследствии того наберет себе массу сильнейших заступников и защитниц, ergo — результатом неминуемо должно воспоследовать помилование. С своей же стороны пессимисты гораздо основательнее возражали: во-первых, что вторичная высылка Лермонтова, при переводе на сей раз уже не в прежний нижегородский драгунский, а в какой-то пехотный полк, находящийся в самом отдаленнейшем и опаснейшем пункте всей военной нашей позиции, доказывает, что государь император считает второй проступок Лермонтова гораздо предосудительнее первого; во-вторых, что здесь вмешаны политические отношения к другой державе, так как Лермонтов имел дуэль с сыном французского посла, и в-третьих, что по двум первым причинам неумолимыми противниками помилованию неминуемо должны оказаться — с дисциплинарной стороны, великий князь Михаил Павлович, как командир гвардейского корпуса, а с политической стороны — канцлер граф Нессельроде, как министр иностранных дел. Прения длились необыкновенно долго, тем более, что тут вмешались барыни и даже преимущественно завладели диспутом.»74.

ЗДАНИЕ ОРДОНАНС-ГАУЗАВ ПЕТЕРБУРГЕ, ГДЕ НАХОДИЛСЯ ЛЕРМОНТОВ ПОД АРЕСТОМ ВО ВРЕМЯ СЛЕДСТВИЯ ПО ДЕЛУ О ДУЭЛИ С БАРАНТОМ. Акварель Ф. Баганца, 1853 г. Музей города, Ленинград

ЗДАНИЕ ОРДОНАНС-ГАУЗАВ ПЕТЕРБУРГЕ, ГДЕ НАХОДИЛСЯ ЛЕРМОНТОВ ПОД АРЕСТОМ
ВО ВРЕМЯ СЛЕДСТВИЯ ПО ДЕЛУ О ДУЭЛИ С БАРАНТОМ

Акварель Ф. Баганца, 1853 г.
Музей города, Ленинград

Прежде всего в этой записи отмечена суровость приговора: высылка Лермонтова в «опаснейший и отдаленнейший» пункт кавказкой линии. От внимания Арнольда не ускальзнуло, что в диспуте у Одоевского подчеркивался политический характер дуэли Лермонтова с Барантом: молодой

- 426 -

музыкант запомнил, что в нее оказались «вмешаны политические отношения к другой державе». Наконец, — и это самое важное, — Арнольд называет «неумолимым противником помилованию...» «с политической стороны» канцлера графа Нессельроде.

Если семейная переписка Барантов раскрывает активную роль в деле Лермонтова шефа жандармов, то свидетельство Арнольда помогает понять участие в этом деле канцлера К. В. Нессельроде. Это они — гонители Пушкина и главные организаторы его убийства — беспощадно преследуют его преемника — Лермонтова. Бенкендорф и Нессельроде не забыли ему выступления в дни гибели Пушкина с одой, направленной против «завистливого и душного света», против палачей русской свободы, русской славы и русского гения. В авторе этого стихотворения, которое, по словам С. А. Раевского, было «отражением мнений не одного лица, но весьма многих» и которое выражало оппозиционные настроения передовой части русского общества, потрясенной гибелью Пушкина, и шеф жандармов, и министр иностранных дел Николая I не без основания увидели одного из лидеров общественной оппозиции. Дальнейший поэтический и общественный путь Лермонтова, сблизившегося с кругом пушкинских друзей и с редакцией прогрессивного журнала «Отечественные Записки», подтверждал эту его репутацию. В противовес ей враги Лермонтова создавали ему репутацию «заносчивого» и «дерзкого» выскочки. Они искали поводов скомпрометировать Лермонтова, чтобы иметь возможность удалить его из столицы.

Теперь выясняется, что главными врагами Пушкина и Лермонтова были одни и те же лица. И не случайно поэтому канцлер Нессельроде и его супруга, ненавидевшие Пушкина и дружески расположенные к Дантесу, с таким сочувствием относятся к Эрнесту Баранту и так озабочены его судьбой75.

Остзейский немец Бенкендорф и австрийский эмигрант Нессельроде уже в 1839—1840 гг. подготавливали гибель второго национального поэта России, наследника «мятежных» традиций пушкинской и декабристской поэзии.

15

В начале 1841 г. Лермонтов все же получил разрешение прибыть в Петербург в трехнедельный отпуск. Эрнеста Баранта в столице не было; он приезжал ненадолго осенью 1840 г.76, но назначение его секретарем посольства так и не состоялось.

Во время своего последнего пребывания в столице Лермонтов, узнавший из газет о переносе праха Наполеона с острова св. Елены в Париж, написал свое «Последнее новоселье» — публицистическое стихотворение, в котором он так яростно бичует Францию времен июльской монархии.

Современникам была ясна политическая злободневность лермонтовского стихотворения, но в его ненависти к буржуазно-мещанской Франции Людовика-Филиппа они подозревали и элемент личного раздражения поэта. Н. Сатин, друг Герцена и Огарева, возражая против общего тона «Последнего новоселья», упрекал Лермонтова в увлечении «народною и личною враждой»77.

В биографическом плане «Последнее новоселье» было заключительной репликой Лермонтова в его споре с Барантом. Номер журнала, в котором

- 427 -

ЗАПРОС ШТАБА ОТДЕЛЬНОГО ГВАРДЕЙСКОГО КОРПУСА О ТОМ, ГДЕ СОДЕРЖИТСЯ ПОД АРЕСТОМ ЛЕРМОНТОВ. Институт литературы, Ленинград

ЗАПРОС ШТАБА ОТДЕЛЬНОГО ГВАРДЕЙСКОГО КОРПУСА О ТОМ, ГДЕ СОДЕРЖИТСЯ ПОД АРЕСТОМ ЛЕРМОНТОВ. Институт литературы, Ленинград

ЗАПРОС ШТАБА ОТДЕЛЬНОГО ГВАРДЕЙСКОГО КОРПУСА О ТОМ, ГДЕ СОДЕРЖИТСЯ ПОД АРЕСТОМ ЛЕРМОНТОВ
Институт литературы, Ленинград

- 428 -

оно появилось, вышел в свет в мае 1841 г., после того, как Лермонтов покинул Петербург и выехал на Кавказ, куда уже направлялся подполковник корпуса жандармов Кушинников с секретными поручениями Бенкендорфа.

В 1843 г., когда Лермонтова уже не было в живых, Бенкендорф писал Уварову по поводу французского перевода «Последнего новоселья», помещенного в «Отечественных Записках», что «издание подобной пьесы неприлично и не соответствует отношениям нашим к иностранным державам. Сильные выходки подлинника против Франции усилены переводчиком до неприличной брани». «При свободном книгопечатании во Франции, — пишет Бенкендорф, — русское правительство не может оскорбляться частными неприязненными отзывами французских писателей; но всякие выходки русских сочинителей против иностранных держав рассматриваются цензурою и тем уже принимают, некоторым образом, официальный характер»78.

Бенкендорф находил это положение совершенно естественным: нападки французской прессы не оскорбляли, по его мнению, национального достоинства России, если они не касались существующего николаевского режима. Между тем, когда маркиз де Кюстин выпустил в свет сочинение, содержавшее в себе критику внутренней политики Николая I, то царь инспирировал ответную книгу Н. И. Греча, в которой Кюстину была дана резкая отповедь.

Ссылаясь на цензурный устав, Бенкендорф считает в порядке вещей, что иностранцы безнаказанно оскорбляют национальное достоинство России, в то время как «русский сочинитель» не смеет поднять голос против иностранца и тогда, когда речь идет о национальном достоинстве его родины, как это было в споре Лермонтова с Барантом. В конечном счете Бенкендорф утверждал превосходство иностранца над русским. А в этом и заключался конфликт Лермонтова с Барантом — конфликт, в котором Лермонтов выступил с защитой национальной гордости русского, а столичная аристократия во главе с Бенкендорфом, потребовавшим от него извинительного письма, во главе с Нессельроде и самим императором Николаем, как всегда, встала на сторону иноземца.

——————

«Мы все под грустным впечатлением известий о смерти бедного Лермонтова... — написал Вяземский Булгакову 4 августа 1841 г. — В нашу поэзию стреляют удачнее, чем в Лудвига-Филиппа. Второй раз не дают промаха... Сердечно жаль Лермонтова, особенно узнавши, что он был так бесчеловечно убит»79.

В своей «Старой записной книжке» Вяземский развил эту мысль, дополнив ее рассказом о дуэли Голицына с Шепелевым, происшедшей во времена Екатерины II. В новой редакции запись эта уже не оставляет сомнений насчет того, что Вяземский истолковал смерть Лермонтова как преднамеренное политическое убийство. Сопоставляя выстрелы Дантеса и Мартынова с покушениями на французского короля, Вяземский замечает в этой связи: «Голицын был убит и не совсем правильно, по крайней мере в городе так говорили, и обвиняли Шепелева. Говорили также, что Потемкин не любил Голицына и принимал какое-то участие в этом поединке»80.

- 429 -

ВИД НА ЗИМНИЙ ДВОРЕЦ И ПОСТРОЙКА БИРЖИ ПО ПРОЕКТУ ГВАРЕНГИ. Гравюра В. Патерсена, 1800-е гг. Собрание И. С. Зильберштейна, Москва

ВИД НА ЗИМНИЙ ДВОРЕЦ И ПОСТРОЙКА БИРЖИ ПО ПРОЕКТУ ГВАРЕНГИ
Гравюра В. Патерсена, 1800-е гг.
Собрание И. С. Зильберштейна, Москва

- 430 -

Эта историческая ассоциация помогает уловить скрытую мысль Вяземского: Лермонтов убит бесчеловечно, не по правилам, потому что его не любил Бенкендорф — фаворит императора Николая.

Современники достаточно ясно представляли себе, что гибель Лермонтова явилась следствием тайных интриг и ненависти ближайших помощников Николая I.

Такое представление уже составилось у либерального профессора П. А. Висковатова. В 1880-х годах, опрашивая оставшихся в живых современников Лермонтова, он написал на основании этих бесед: «Мы находим много общего между интригами, доведшими до гроба Пушкина и до кровавой кончины Лермонтова. Хотя обе интриги никогда разъяснены не будут, потому что велись потаенными средствами, но их главная пружина кроется в условиях жизни и в деятелях характера графа Бенкендорфа»81.

Приведенные нами материалы проливают новый свет на эти потаенные интриги.

ПРИМЕЧАНИЯ

  1 Лермонтов, Акад. изд., Спб., 1913, V, XCI.

  2 Из «Памятных заметок» Н. М. Смирнова. — «Русский Архив», 1882, II, 240.

  3 Екатерина Сушкова, Записки. — «Academia», 1928, 225.

  4 А. Шан-Гирей. Лермонтов. Рассказ. — «Русское Обозрение», 1890, VIII, 748.

  5 Записки Ксенофонта Алексеевича Полевого. «Исторический Вестник», 1887, XI, 328.

  6 П. Висковатов, Михаил Юрьевич Лермонтов. Жизнь и творчество, М., 1891, 317—319.

  7 «М. Ю. Лермонтов в рассказе графини Е. П. Ростопчиной (1858)». — «Русская Старина», 1882, IX, 618.

  8 П. Висковатов, цит. соч., 320.

  9 Петербург в 1840—1841 гг. (по дневнику П. Г. Дивова). — «Русская Старина», 1902, XI, 392.

10 Дневник Л. И. Голенищева-Кутузова. Отдел рукописей Государственной публичной библиотеки им. Салтыкова-Щедрина. Перевод с французского.

Приношу свою благодарность В. А. Мануйлову и З. А. Петровой, предоставившим мне копию этой записи.

11 «А. Я. Булгаков о дуэли и смерти Лермонтова». Публикация Леонида Каплана. См. в настоящем томе, стр. 707.

12 А. Шан-Гирей, цит. соч., 748.

Предположение о том, что упоминаемая Шан-Гиреем «барышня Б***» и «госпожа Бахарах» одно и то же лицо, высказано впервые П. Е. Щеголевым (см. П. Щеголев. «Книга о Лермонтове», Л., 1929, II, 29).

13 Лермонтов и г-жа Гоммер де-Гелль в 1840 году. Сообщено князем П. П. Вяземским. — «Русский Архив», IX, 134—135.

14 Остафьевский архив, Спб., 1899, IV, 104.

15 П. Висковатов, цит. соч., 317.

16 Впервые публикуемая здесь перлюстрированная министерством иностранных дел переписка Баранта с женой, сыном и секретарем французского посольства д’Андрэ выявлена и подготовлена к печати редакцией «Литературного Наследства». Переписка хранится в Архиве МИД СССР. Все документы переведены с французского.

17 Лермонтов, изд. «Academia», V, 399, перевод с французского, 551.

18 Воспоминания кн. М. Б. Лобанова-Ростовского, Государственный исторический музей, ф. 174, ед. 5, л. 902, перевод с французского.

19 Ср. В. Мануйлов, Записки неизвестного гусара. — «Звезда», 1935, 6. В комментарии автор публикации приводит отрывок из куплетов о Тиране, авторство которых приписывается Лермонтову. Текст этого отрывка сохранился в архиве Д. В. Стасова. В свете воспоминаний Лобанова-Ростовского становится понятным враждебный по отношению к Лермонтову тон этих «Записок», автором которых В. Мануйлов считает А. Ф. Тирана.

- 431 -

20 См. примечание 18-е, л. 911.

21 П. Вяземский, Старая записная книжка. — Полное собрание сочинений, Спб., 1884, VIII, 493.

22 Дневник А. И. Тургенева. — Институт литературы Академии Наук СССР.

23 П. Вяземский, цит. соч., VIII, 282.

24 П. Щеголев, Дуэль и смерть Пушкина, изд. 3-е, 1928, 392.

25 Сведения из неподписанной статьи Карла Гуцкова «Therese von Bacheracht». — Penelope. Taschenbuch für das Jahr 1847, Herausgegeben von Theodore Hell.

26 Feodor Wehl, Zeit und Menschen, Altona, 1899, II, 42, перевод с немецкого.

27 Там же, I, 262—263, перевод с немецкого.

28 А. Герцен, Былое и думы, ч. V, гл. XLIV, М., 1938, III, 404—405.

29 Theresens Briefe aus dem Suden, Braunschweig, 1841, 51, перевод с немецкого.

30 P. Wehl, цит. соч., I, 273, перевод с немецкого.

31 Архив МИД СССР из дела канцелярии министерства иностранных дел, 1840, № 137, лл. 0054—0055.

32 Revue retrospective aux archives secrètes du dernier gouvernement, Paris, 1848, 17, 270, перевод с французского.

33 См. примечание 31-е, перевод с французского.

34 Лермонтов, изд. «Academia», III, 616.

35 «Русский Инвалид», 1839, 26 октября, 262, 1063.

36 Воспоминания кн. М. Б. Лобанова-Ростовского. Государственный исторический музей, ф. 174, ед. 5, л. 1171—2, перевод с французского.

37 См. André Lebey, Les trois coups d’Etat de Louis Napoléon Bonaparte, Strasbourg et Boulogne, P., 1906.

38 Центральный исторический архив. ГАУ МВД, фонд 109, эксп. 1-я, № 14. Ср. «Мелкие рассказы М. М. Попова». — «Русская Старина», 1896, VI, 601—602.

39 Неизданные письма Лермонтова, письмо к А. И. Тургеневу, публикация Н. Пахомова. См. выше, стр. 26.

40 Остафьевский архив, 1899, IV, 112.

41 Дневник А. И. Тургенева. — Институт литературы Академии Наук СССР.

42 Grégoire Morgulis, Un chantre russe de l’Empereur: Michel Lermontoff, 1814—1841. Revue des etudes napoleoniennes, t. XLVI, Janvier — Février 1940, p. 31.

Приношу благодарность проф. Б. В. Нейману, указавшему мне эту книгу и предоставившему мне свой экземпляр.

43 Там же, 31, перевод с французского.

44 Там же, 31, перевод с французского. Письмо не датировано.

45 См. примечание 16-е.

46 См. примечание 32-е.

47 В. Белинский, Письма, Спб., 1914, II, 93.

48 Там же.

49 См. примечание 10-е.

50 Из переписки графов Нессельроде. Графиня М. Д. Нессельроде к сыну своему графу Дмитрию Карловичу. — «Русский Архив», 1910, V, 127. Письмо ошибочно датировано 18 января 1840 г. Из контекста письма ясно, что оно написано 18/6 марта, т. е. до ареста Лермонтова.

51 Grégoire Morgulis, цит. соч., 32, перевод с французского.

52 Из переписки графов Нессельроде... — «Русский Архив», 1910, V, 128. Это письмо также ошибочно датировано 28 февраля. Очевидно, оно было написано 28/16 марта; арест Столыпина, о котором упоминает М. Д. Нессельроде, был произведен 15 марта.

53 «Дело штаба отдельного гвардейского корпуса отделения аудиториатского о поручике л.-гв. гус. полка Лермонтове, преданном военному суду за произведенную им с франц. подданн. Барантом дуэль...». — Институт литературы Академии Наук СССР, ф. 524, оп. 3, № 13, л. 14, № 261, 15 марта.

54 Там же, л. 22.

55 Архив МИД СССР из дела главного архива II—8, 1840, № 137.

56 «Дело штаба...». — Институт литературы Академии Наук СССР, ф. 524, оп. 3, № 13, л. 24.

57 Архив МИД СССР из дела канцелярии 1840 г., № 140, л. 40.

58 «Лермонтов и Краевский», статья В. Мануйлова, см. в настоящем томе, 370.

59 См. примечание 16-е.

60 Лермонтов, изд. «Academia», V, 403—404.

61 Дело III отделения 1-й экспедиции, № 135 о поручиках: Лермонтове, имевшем с иностранцем Барантом дуэль, и Столыпине, бывшем при оной секундантом. — Институт литературы Академии Наук СССР, ф. 524, оп. 3, № 14, л. 1—2.

- 432 -

62 См. примечание 16-е.

63 И. Тургенев, Предисловие к французскому переводу «Мцыри». Сочинения, Л. — М., 1933, XII, 280.

64 Запись А. И. Тургенева в сопоставлении с приводимыми ниже сведениями о выехавших из столицы офицерах позволяет установить точную дату отъезда Лермонтова из Петербурга — 5 мая: «Выехавшие из Спб., мая 3-го, 4-го и 5-го числ 1840 года... До с. Ивановского, Тенгинск. пех. пол. пор. Лермантов». — «Русский Инвалид», 7 мая 1840 г., 100, 404.

65 Дневник А. И. Тургенева. — Институт литературы Академии Наук СССР. — Дальнейшие записи Тургенева о встречах его с Лермонтовым в Москве в мае 1840 г. см. ниже в моей статье «Лермонтов и семейство Мартыновых».

66 Сочинения и письма Гоголя, Спб., 1909, VIII, 265.

67 История моего знакомства с Гоголем со включением всей переписки с 1832 по 1852 год, Сочинение С. Т. Аксакова, М., 1890, 40.

68 Сочинения Ю. Ф. Самарина, М., 1911, XII, 56.

69 Дневник А. И. Тургенева. — Институт литературы Академии Наук СССР. Запись от 23 сентября 1839 г.

70 Письма А. С. Хомякова к Н. М. Языкову. — «Русский Архив», 1884, V, 206.

71 См. примечание 16-е.

72 Б. Эйхенбаум, Николай I о Лермонтове. — «Литературный Критик», 1940, II, 33.

73 См. примечание 16-е.

74 Воспоминания Юрия Арнольда, М., 1892, II, 216.

75 См. выше в настоящем томе статью И. Боричевского, Пушкин и Лермонтов в борьбе с придворной аристократией.

76 В письме к Нессельроде от 9 ноября / 28 октября 1840 г. посол Барант просил выдать своему сыну Эрнесту паспорт в Париж. Архив МИД СССР из дела канцелярии 1840 г., № 140, л. 11.

77 Лермонтов, изд. «Academia», II, 236.

78 Там же.

79 «Письма Александра Тургенева Булгаковым», М., 1939, 245.

80 П. Вяземский, Старая записная книжка. Полное собр. соч., Спб., 1884, IX, 200.

81 П. Висковатов, Михаил Юрьевич Лермонтов. Жизнь и творчество, М., 1891, 418—419.

Сноски

Сноски к стр. 389

* Научно-исследовательские изыскания, положенные в основу этой работы, принадлежат Э. Г. Герштейн. Написана статья совместно с И. Л. Андрониковым.

Сноски к стр. 392

* Я ненавижу этих искателей приключений.

Сноски к стр. 419

* Молодая Россия.