289

ЛЕРМОНТОВ В РАБОТЕ НАД РОМАНОМ
О ПУГАЧЕВСКОМ ВОССТАНИИ

Статья И. Андроникова

I

Настоящее название неоконченного юношеского романа Лермонтова неизвестно. Первый лист рукописи оторван, по уцелевшему его краю видно, что на нем было написано посвящение или, может быть, предисловие. Рукопись, обнаруженная только в 1873 г., озаглавлена по имени героя редакторами¹.

До самого последнего времени считалось, что Лермонтов писал «Вадима» в 1832 г. Эта датировка основывалась на словах самого Лермонтова в его письме к М. А. Лопухиной от августа 1832 г.: «Мой роман сплошное отчаяние, — писал Лермонтов. — Я перерыл всю душу и все это в беспорядке излил на бумагу»². Кроме того, о работе над «Вадимом» известно со слов А. Меринского, учившегося в юнкерской школе одновременно с Лермонтовым. «Раз в откровенном разговоре со мной, — пишет Меринский в своих воспоминаниях, — он рассказал мне план романа, который задумал писать прозой и три главы которого были тогда уже написаны»³. Меринский помнил, что «какой-то нищий» играл в нем «значительную роль» и что задуманный в юнкерской школе роман был «из времен Екатерины II». Другими словами — из времен пугачевского восстания.

Так как Меринский поступил в юнкерскую школу годом позднее Лермонтова, в 1833 г.⁴, то «из слов его, — как справедливо замечает в комментарии к роману Б. М. Эйхенбаум, — можно сделать вывод, что работа над «Вадимом» продолжалась в 1833—1834 г.». На этом основании он отменяет прежнюю датировку (1832) и предлагает считать, что «Вадим» написан в 1832—1834 гг.⁵ Однако при этом редактор не обратил внимания на то, что в конце 1833 г., когда Меринский поступил в школу и когда только и мог состояться его разговор с Лермонтовым, у того были написаны всего лишь три главы. Из этого можно заключить, что работа над романом и началась не раньше 1833 г., а в 1832 г. Лермонтов писал какой-то другой роман.

Глухое упоминание о другом романе имеется в «Описи письмам и бумагам л.-гв. гусарского полка Лермонтова», отобранным у него при аресте в 1837 г. В этой описи зарегистрировано обнаруженное при обыске, среди прочих бумаг, письмо от девицы Верещагиной к Лермонтову. «В нем упоминается, — пишет составлявший опись жандарм, — о каком-то романе соч. сего последнего, но он кажется не состоялся, Лермонтов, повидимому, уничтожил его прежде окончания»⁶. Если при этом иметь в виду, что остальные письма к Лермонтову, внесенные в жандармскую опись, относятся, главным образом, ко времени поступления его в юнкерскую

290

школу, то отсюда можно сделать вывод, что в 1832 г. Лермонтов работал над другим романом, который он охарактеризовал в письме к М. А. Лопухиной как «сплошное отчаяние». По письму А. М. Верещагиной к Лермонтову жандарм понял, что роман «не состоялся» и что Лермонтов уничтожил его. Сопоставляя все эти данные, следует считать, что, во всяком случае, это был не «Вадим».

Итак, «Вадима» Лермонтов писал в 1833—1834 гг. Соображения современного исследователя о творческом кризисе, «в который Лермонтов вступил в 1832 г.», утверждение, что «в произведениях... Лермонтова за 1833—1834 гг. мы не находим революционных нот» и что «политический интерес у Лермонтова в это время, повидимому, ослабел» нуждаются в пересмотре⁷. Напряженная работа над романом о пугачевском восстании в стенах закрытого военно-учебного заведения во времена Николая I сама по себе исключает мысль об ослаблении политических интересов и революционных нот в творчестве Лермонтова. Ибо, по словам этого же исследователя, «Вадим» «со всеми своими слабостями и противоречиями, звучит как произведение революционное, как грозное напоминание о часе народной расплаты»⁸. Таким образом становится ясным, что разговор об идейном кризисе Лермонтова в годы пребывания его в юнкерской школе был просто результатом неправильной датировки.

Русское дворянство окрестило 1774 пугачевский год — «Черным годом». Слово это настолько прочно вошло в обиход помещичьих усадеб и дворянских особняков, что Г. П. Данилевский, сто лет спустя, назвал свой роман из времен пугачевщины «Черным годом». «Настанет год, России черный год», писал Лермонтов в 1830 г., размышляя о возможном повторении пугачевского восстания, о грядущей народной революции, когда «корона упадет» с головы русских царей. В юнкерской школе, обращаясь к исторической теме, он принялся за работу над романом, действие которого приурочил именно к пугачевскому году.

Но, несмотря на передатировку, «Вадим» попрежнему остается самостоятельным опытом исторического романа о пугачевском восстании. И хотя Лермонтов обратился к этой теме одновременно с Пушкиным, но совершенно от него независимо. Вспомним, что работа Пушкина над «Капитанской дочкой» в 1833 г. не пошла дальше начальных наметок плана⁹, а «История Пугачева», которую Пушкин писал в том же 1833 г.¹⁰, в свет вышла только в самом конце 1834 г.¹¹, когда Лермонтов окончил юнкерскую школу и вышел в полк, а работа над незавершенным «Вадимом» была уже в прошлом. «Капитанскую дочку» Лермонтов мог прочесть только в 1836 г., когда она появилась впервые¹². «Дубровского» же, о сходстве с которым речь идет ниже, он вовсе не мог знать; этот незаконченный роман, писавшийся в конце 1832 — начале 1833 г., увидел свет лишь в конце 1841 г., когда ни Пушкина, ни Лермонтова уже не было в живых.

Итак, ни «Истории Пугачева», ни «Капитанской дочки», ни «Дубровского» Лермонтов в 1833—1834 гг. знать не мог. Еще менее мог подозревать Пушкин, что в дальних классах юнкерского училища, запираясь от начальства и рискуя быть наказанным, молодой юнкер до поздней ночи пишет свой исторический роман. Тем больший интерес приобретают сходные моменты в гениальных прозаических творениях Пушкина и в юношеском, еще не зрелом и не завершенном романе Лермонтова «Вадим».

291

II

Припомним фабулу лермонтовского романа.

Безобразный нищий горбун Вадим нанимается в слуги к богатому помещику Палицыну, в доме которого с младенческих лет, на положении рабы живет Ольга — сестра Вадима. Пользуясь удобным случаем, Вадим становится слугой Палицына, чтобы мстить ему за разорение и смерть отца, за собственную нищету, за унижение сестры.

ПОРТРЕТ ПУГАЧЕВА, ПРИЛОЖЕННЫЙ К ИЗДАНИЮ „ИСТОРИИ
ПУГАЧЕВСКОГО БУНТА“ ПУШКИНА, 1834 г.

«Твой отец был дворянин — богат — счастлив, — рассказывает Вадим Ольге, — и подобно многим окончил жизнь на соломе... У него был добрый сосед, его друг и приятель, занимавший место за столом его, товарищ на охоте, ласкавший детей его, сосед искренний, простосердечный, который всегда стоял с ним рядом в церкви, снабжал его деньгами в случае нужды, ручался за него своею головою... Однажды на охоте собака отца обскакала собаку его друга: он посмеялся над ним; с этой минуты началась

292

непримиримая вражда — 5 лет спустя твой отец уже не смеялся... Друг твоего отца открыл старинную тяжбу о землях и выиграл ее и отнял у него все имение; я видел отца твоего перед кончиной...¹³.

И отец его представился его воображению, таков, каким он воротился из Москвы, потеряв свое дело... и принужденный продать все, что у него осталось, дабы заплатить стряпчим и суду...»¹⁴.

«Кто бы подумал! — восклицает уже не Вадим, но сам Лермонтов. — Столько страданий за то, что одна собака обогнала другую...»¹⁵.

Далее описывается, как Вадим старается приобрести доверие и любовь слуг Палицына. Прослышав, что Пугачев приближается к местам, где находится вотчина Палицына, Вадим предвидит удобный случай отомстить своему врагу, он поднимает крестьян Палицына и становится во главе отряда. Как видим, фабула лермонтовского романа поразительно совпадает в этой части с историей Владимира Дубровского, который так же, как и Вадим, становится атаманом восставших крестьян из желания отомстить виновнику смерти отца. Но если даже допустить, что сходство это обусловлено традицией «разбойничьих» сюжетов, то завязка в обоих романах — история с борзой собакой и возникшая затем старинная тяжба о землях, — заставляет думать, что в основе их лежит какой-то общий источник.

Известно, что в рукопись «Дубровского» Пушкин просто вшил писарскую копию с подлинного дела козловского уездного суда «О неправильном владении порутчиком Иваном Яковлевым сыном Муратовым имением, принадлежавшим гвардии подполковнику Семену Петрову сыну Крюкову, состоящим Тамбовской губернии Козловской округи сельце Новопанском»¹⁶. Дело это началось еще в 1826 г. и решилось в козловском уездном суде в 1832 г. в пользу Крюкова. Право было на стороне Муратова, но документ, подтверждавший это право, сгорел. Суд не пожелал разобрать дело по существу и вынес решение в пользу Крюкова. Нежелание суда войти в суть дела объяснялось просто: Крюков был важный барин, богатый помещик, владелец 3000 душ, а у Муратова было только одно небольшое поместье. Срок, положенный на обжалование судебного решения, Муратов пропустил. Только в октябре 1832 г., когда уже было отдано распоряжение отобрать у него имение, он начал снова хлопотать и для этого явился в Москву¹⁷.

Пушкин, находившийся в октябре 1832 г. в Москве, узнал об этом деле от П. В. Нащокина и через его поверенного Д. В. Короткого, чиновника Опекунского совета, достал копию подлинного судебного решения¹⁸.

Лермонтова в это время в Москве уже не было. В начале августа того же года он переехал с бабушкой в Петербург. Однако эту историю он мог узнать из другого источника.

В Петербурге Арсеньева постоянно посещала дом Лонгиновых. «Я часто видал ее у матушки, которой она по мужу была родня», — вспоминал М. Н. Лонгинов¹⁹. Мать М. Н. Лонгинова — Мария Александровна — жена статс-секретаря Н. М. Лонгинова — была дочерью тамбовской помещицы Прасковьи Александровны Крюковой,²⁰ с которой Елизавету Алексеевну связывала старинная и крепкая дружба. Сохранились письма Арсеньевой к П. А. Крюковой²¹. По этим письмам видно, что в 1834—1837 гг. они продолжали поддерживать и по почте откровенные и дружеские отношения, сообщая друг другу последние новости и обращаясь ко взаимным услугам. В 1835 г., пересылая Лермонтову «мех черный

293

под сюртук», Арсеньева отправляет его к своей соседке П. А. Крюковой в ее тамбовское имение, а та пересылает его в Петербург в адрес дочери: «Уведомь, часто ли бываешь у Лонгиновой», спрашивает Арсеньева в своем письме внука²².

Постоянно встречаясь и переписываясь с Крюковыми, Е. А. Арсеньева несомненно знала от них подробности многолетней незаконной тяжбы их тамбовского соседа и, вероятно, родственника с обедневшим Муратовым — тяжбы, разбиравшейся, кстати сказать, в том самом Козлове, через который пролегал постоянный тракт из Москвы в Чембар²³. Если же вспомнить свидетельство Меринского о том, что роман Лермонтова был основан «на истинном происшествии по рассказам его бабушки»²⁴, становятся понятными, казавшиеся раньше необъяснимыми совпадения в «Дубровском» и в «Вадиме»: завязка обоих романов восходит, таким образом, к одному и тому же источнику, о котором Пушкин знал от Нащокина и Короткого, а Лермонтов — от Крюковых со слов бабки. Недаром в лермонтовском романе упомянута деталь, подсказанная, очевидно подлинным фактом: отец Вадима «воротился из Москвы», проиграв свое дело.

НЕЕЛОВКА — САРАТОВСКОЕ ИМЕНИЕ А. А. СТОЛЫПИНА
Акварель неизвестного художника, 1850 г.
Литературный музей, Москва

Итак, совпадения с «Дубровским» объясняются общим источником. Припомнив, что Вадим переходит на сторону Пугачева подобно Швабрину, и зная, что «Капитанская дочка» и «Вадим» задуманы в одно и то же время, мы уже вправе предполагать и на этот раз, что сходство в судьбах героев снова объясняется общим источником.

Поэтому обратимся к источникам.

294

III

Первое исследование об источниках «Вадима» появилось в 1914 г. Это четыре главы в монографии С. И. Родзевича: «Лермонтов как романист»²⁵. Произведения Лермонтова проанализированы в этой книге «с точки зрения наличности в них элементов западного, по преимуществу французского влияния»²⁶. Других задач автор этого бесплодного сочинения перед собою и не ставил. На многочисленных примерах он пытался доказать, что «Вадим» и по теме, и по фабуле, и по образам восходит к произведениям Гюго, Вальтера Скотта, Шиллера, Байрона, Шатобриана и Альфреда де Виньи. Основываясь на ложной предпосылке, что Лермонтов в своей работе опирался на одни лишь литературные, к тому же иноязычные источники, исследователь неизбежно пришел к ложному выводу. По его словам, «Вадим» — «это пестрый узор, вышитый по заимствованной канве»²⁷. Что же касается эпохи и места действия, как они изображены в «Вадиме», то Родзевичу кажется, что «колорит эпохи и места действия намечен поверхностными мазками» и что назвать этот роман историческим «вряд ли возможно, если иметь в виду наличность тех элементов, которые характеризуют исторический роман В. Скотта и его учеников»²⁸.

К сожалению, даже и современному исследователю прозы Лермонтова продолжает казаться, что «вопрос об исторических источниках его романа не имеет большого значения»²⁹. Между тем, в этом романе наличествуют, по нашему мнению, те элементы, которые позволяют считать его первым опытом русского исторического романа о пугачевцах («Капитанская дочка» писалась позднее — в 1835 году!). Чтобы доказать это, следует обратиться к анализу источников исторических, ибо нам ясно, что в работе над «Вадимом» Лермонтов опирался на конкретный материал, связанный с пензенским краем³⁰. В Пензенской губернии находилось имение Е. А. Арсеньевой «Тарханы» и поместья ее родни — Столыпиных. Поэтому легко предположить, что Лермонтов описал как раз те места, где протекло его детство.

Указания на то, что действие романа развертывается в Пензенской губернии, находится в самом тексте. В романе неоднократно упоминаются реки Сура и Ока («Дом Бориса Петровича стоял на берегу Суры»). Сура протекает по Пензенской губернии и лишь перед слиянием с Волгой течет в пределах Симбирской. Ока, до начала XIX века, служила естественной границей Пензенской провинции с севера³¹. Кроме этого, целый ряд деталей в описании растительности и пейзажа (холмы, курганы, глинистые обрывы) подтверждают, что Лермонтов изобразил в «Вадиме» пензенскую природу.

Описанные в романе события Лермонтов приурочил к летним месяцам 1774 г. Это подтверждает, что он воссоздал в «Вадиме» эпизоды пензенского восстания.

В июле 1774 г. Пугачев, избегая преследования Михельсона, переправился у Кокшайска на правую сторону Волги и через Ядрин, Алатырь, Саранск и Пензу двинулся к югу на Саратов. И сразу же крестьянские восстания вспыхнули в Симбирской, Пензенской, Саратовской, Нижегородской и Тамбовской губерниях. «Возмущение переходило от одной деревни к другой, от провинции к провинции, — писал Пушкин в «Истории Пугачева». — Довольно было появления двух или трех злодеев, чтобы взбунтовать целые области. Составлялись отдельные шайки... и каждая имела своего Пугачева»³².

295

Стремительно уходя на юг, Пугачев и его штаб не могли руководить многочисленными отрядами своих сторонников. Восстание пензенских крестьян не прекращалось и после окончательного поражения Пугачева под Черным Яром. Лермонтов в своем романе отразил именно эту характерную черту пензенского восстания — его стихийность, «пугачевщину без Пугачева».

РИСУНКИ ЛЕРМОНТОВА В РУКОПИСИ „ВАДИМА“
Институт литературы, Ленинград

Пенза была занята Пугачевым первого августа: к этому времени вся провинция, верст на 500 в округе, была уже охвачена восстанием. Центром его стали северные уезды — Краснослободский, Керенский и Нижне-Ломовский. Сильные отряды крестьян и казаков приступом взяли Краснослободск и заштатный городок Троицк. Помещики бежали из родовых вотчин и скрывались в лесах: Большой Мокшанский лес в Краснослободском уезде «обратился в место кочевья помещичьих таборов. Здесь, в телегах, каретах и кибитках странствовали с места на место целые семьи господ с немногими верными слугами»³³.

Академик А. Н. Крылов, симбирский уроженец, сообщает в своих мемуарах, что отец его, родившийся в 1830 г., «будучи мальчиком, знал еще тех почтенных старцев, которые в молодости видели Пугачева и помнили его поход через Симбирскую губернию до с. Исы, Пензенской губернии»³⁴. Ясно, что Лермонтов, который был гораздо старше отца Крылова, слышал о расправе пугачевцев с помещиками и приказчиками от таких же

296

почтенных старцев. В 1820-х гг. много было их еще и среди крепостной дворни в Тарханах, и среди соседей-помещиков. Рассказы старожилов могли лечь в основу таких сцен «Вадима», как сцены расправы с женой Палицына, бегства Палицына, казни старого помещика из села Красного.

Наименование села Красного встречается в романе несколько раз подряд: в одном случае оно даже подчеркнуто³⁵. Мы знаем, что, подчеркивая в своих рукописях отдельные слова, Лермонтов давал понять тем самым, что имеет в виду события или наименования подлинные. Действительно, среди населенных пунктов Пензенской губернии имеется большое село Красное, а в соседстве с ним, всего лишь в 8 верстах — с. Столыпино, в первой четверти XIX века принадлежавшее сенатору Аркадию Алексеевичу Столыпину, брату Е. А. Арсеньевой³⁶. Таким образом, рассказ Лермонтова о судьбе «упрямых господ села Красного»³⁷ восходит, очевидно, к подлинной истории владельцев этого имения, стоявшего на берегу Суры.

В с. Родниках, Мокшанского уезда Пензенской губернии пугачевцы убили помещика Мих. Мих. Киреева «с сыном Киприаном и с верным шутом Вакою»³⁸. Дочь этого Киреева — Варвара Михайловна — доводилась родной бабкой другу Лермонтова Святославу Раевскому и, как написано в его «Показаниях», «оставшись сиротой, во времена Пугачева воспитывалась в доме Столыпиных, соседей своих по деревне вместе с Елизаветой Алексеевной... впоследствии по мужу Арсеньевой»³⁹. Ясно, что Лермонтов не раз слышал и эту историю, которая, таким образом, составляла как бы часть семейной хроники столыпинского дома.

Несомненно, что Лермонтову был известен также рассказ об управляющем имением Тарханы, которое в ту пору принадлежало еще помещику Нарышкину. По словам П. Шугаева, «этот управляющий, Злынин, был... в Тарханах во время нашествия одного из отрядов Емельяна Пугачева, командир которого опрашивал крестьян, нет ли у кого жалоб на управляющего, но предусмотрительный Злынин, еще до прибытия отряда Пугачева сумел ублаготворить всех недовольных, предварительно раздавши весь почти барский хлеб, почему и не был повешен»⁴⁰. Сохранилось предание, что под полом часовни в Тарханах «господа похоронены и что всех их Пугачев перебил еще в старину»⁴¹.

Несомненно также, что Лермонтову были известны обстоятельства убийства капитана Даниила Столыпина, с которым бабка Лермонтова была в близком родстве. Столыпин был убит пугачевцами в Краснослободске⁴². В списке дворян, «убитых до смерти» в 1773—1774 гг., мы, кроме Столыпина, находим фамилии Мещериновых, Мосоловых, Мансыревых⁴³, — в 1810—1820-х годах составлявших круг родства и знакомых Арсеньевой.

И, наконец, нужно считать совершенно бесспорным тот факт, что, описывая помещика Палицына, скрывающегося в подземной пещере, Лермонтов использовал рассказы, которые слышал в семье Афанасия Алексеевича Столыпина.

В одной версте от саратовского имения Столыпина Лесная Нееловка, «в западной стороне, в лесу, находятся так называемые «печерные норы», — пишет очевидец. Старожилы об этих норах говорят разноречиво: одни рассказывают, что в норах этих во время пугачевского бунта спасался местный помещик, другие говорят, что в норах тех в старинное время находилась шайка разбойников⁴⁴. В романе об этих пещерах и о шайке разбойников идет речь в главе XXI. Вползая в пещеру, где скрывается старый Палицын, Юрий говорит Ольге: «— Явно, что в пещере есть

297

жители... кто они таковы?.. если они разбойники, то им нечего с нас взять, если изгнанники, подобно нам, то еще меньше причин к боязни»⁴⁵.

Впрочем, следы таких же пещер сохранились и в Пензенской области, близ села Пачелма⁴⁶. Много было их и в других местах по пути движения Пугачева. Недаром описание этих пещер Лермонтов начал в своем романе словами: «До сих пор в густых лесах Нижегородской, Симбирской, Пензенской и Саратовской губернии... любопытный может видеть пещеры, подземные ходы, изрытые нашими предками»⁴⁷.

ВИД ДОМА И ДОМОВОЙ ЦЕРКВИ В ТАРХАНАХ
Литография М. Рудкевича, 1842 г.
Подпись под литографией ошибочна: Лермонтов родился не в Тарханах, а в Москве
Институт литературы, Ленинград

Все перечисленные Лермонтовым губернии в 1774 г. были охвачены огнем восстания. Прослышав о приближении Пугачева, крестьяне вооружались чем попало и подымались на помещиков. И нет сомнений, что разговор крестьян о Пугачеве Лермонтов описал в своем романе в соответствии с теми преданиями, которые любовно хранились в народе.

«— Чай, много с ним рати военной, — спрашивает один из мужиков, — чай, казаков-то видимо-невидимо... а что, у него серебряный кафтан-то?

— Эко диво серебряный, — отвечает другой, — чай, не только кафтан да и сапоги-то золотые...»⁴⁸.

В этом коротком диалоге Лермонтов безусловно запечатлел старинные сказы о «крестьянском царе».

298

Из крестьянских преданий заимствовал Лермонтов и фамилию одного из ближайших сподвижников Пугачева — Белобородова. Оттого-то он, вероятно, и называется в романе Белобородкой⁴⁹.

Внимательное изучение пензенского восстания могло подсказать Лермонтову и судьбу его главного героя: в пугачевском восстании приняло участие несколько пензенских дворян. При поражении партии пугачевского полковника Каменского под Баландой среди девяноста семи пленных оказались три помещика: «Шацкого уезда с. Рамзы — отставной корнет Василий Дементьев Васильев, Нижне-Ломовского уезда — отставной подпоручик Николай Никитич Чевкин с женой и Александр Львов сын Евсюков». Интересно, что Чевкин примкнул к пугачевцам «из ненависти к соседу» — помещику Левашеву, из желания отомстить «за обиды и притеснения последнего»⁵⁰.

IV

Итак, Лермонтов изобразил в «Вадиме» подлинные исторические события — эпизоды пугачевского восстания в Пензенской губернии. Главным материалом послужила для него семейная хроника Столыпиных. Рассказы о восстании, о расправах пугачевцев с помещиками и приказчиками, о сопротивлении, оказанном им «господами из села Красного» и капитаном Михайлой Киреевым, о гибели Даниила Столыпина, о подземных пещерах Лермонтов слышал и от бабки, и от деда Афанасия Алексеевича Столыпина, и от Григория Даниловича Столыпина, и его жены Наталии Алексеевны — родной сестры бабки. Слышал он такие рассказы и от соседей-помещиков.

Совсем в других красках рисовалось восстание по рассказам дворовых и крепостных людей Арсеньевой, передававших легенды о серебряном кафтане и о золотых сапогах на «батюшке-Пугачеве» и наряду с этим подлинные факты о пребывании пугачевцев в Тарханах и о хитрости приказчика Злынина.

Следовательно, в распоряжении Лермонтова был богатый фактический и фольклорный материал о пугачевском движении в Пензенском крае.

Если вспомнить, что «История Пугачева» была написана Пушкиным на основании огромного материала, впервые собранного им самим, тем более ясной становится новизна и трудность темы, на которой остановился восемнадцатилетний Лермонтов.

Обездоленного дворянина Вадима, доведенного до состояния последнего нищего, Лермонтов превратил в сообщника и вдохновителя восставших крестьян. Получилась ситуация, снова напоминающая «Дубровского». Прямо поразительно, как замысел Лермонтова и в этой части напоминает пушкинский.

Но если в работе над этой темой обнаружились трудности, побудившие даже Пушкина оставить роман о Дубровском незавершенным, то тем большие трудности встали перед Лермонтовым.

От истории молодого дворянина Дубровского, порывающего со своим классом, Пушкин перешел к истории Шванвича не случайно. Дубровский порывает со своим классом, движимый чувством личной мести. Дубровский — благородный разбойник. Переход Шванвича на сторону Пугачева, обусловленный исторически, превращал его в участника крестьянской революции.

Участие же в пугачевском восстании Вадима объясняется одной лишь жаждой мести обидчику. Восстание — только удобный момент для свершения

299

его казни над Палицыным. Поэтому, для того, чтобы оправдать участие Вадима в крестьянском восстании, Лермонтов превратил его в раба, добровольно вступающего в число крепостных слуг Палицына. Цель Вадима — мщение за свое поруганное человеческое достоинство. Как мститель выступает в лермонтовском романе и народ. И в этой трактовке пугачевского восстания как мщения за насилие и произвол помещиков сказались сбивчивость и незрелость исторических взглядов и политической позиции Лермонтова в те годы. В центре романа о пугачевщине оказался не Пугачев, а гордый мститель Вадим, характер которого не наделен ни историческими, ни национальными, ни ясными классовыми чертами. Вадим — одиночка, абстрактный романтический образ.

Любопытно, что, наделив своего героя именем, заимствованным из арсенала декабристской поэзии, Лермонтов не дал ему фамилии. Это понятно, ибо Вадим и Ольга представляют собою воплощение в человеческих обликах демонского и ангельского начала. А мир реальных людей составляют семейство Палицыных, крестьяне, казаки, Орленко, солдатка, верный Федосей, слуги.

Патетическая речь, уместная в монологах Вадима, оказывалась совершенно непригодной, когда нужно было передать живую речь казаков или крестьян. И не случайно Лермонтов ищет для своих массовых сцен новые выразительные средства и, подражая народному языку, вводит в повествование крестьянские речения и поговорки.

Согласовать эти идейные и стилистические противоречия в своем романе Лермонтов так и не сумел и прекратил работу над ним на XXIV главе. Но в написанных главах, в которых с огромной силой выражен благородный протест против крепостного права и горячее сочувствие к восставшим крестьянам, Лермонтов, опираясь на фольклор и на самостоятельно собранные им исторические факты, первым в русской литературе воплотил тему пугачевского восстания.

ПРИМЕЧАНИЯ

  ¹ Впервые в «Вестнике Европы» 1873, X, 458—557 под заглавием: «Юношеская повесть М. Ю. Лермонтова». П. А. Висковатов дает ей произвольное заглавие «Горбач-Вадим. Эпизод из пугачевского бунта (юношеская повесть)» (Издание В. Ф. Рихтера под редакцией П. А. Висковатова, М., 1891, V, 1—117). И. М. Болдаков назвал: «Вадим. Неоконченная повесть» (Сочинения М. Ю. Лермонтова. Под редакцией и с примечаниями И. М. Болдакова. Изд. Елизаветы Гербек, М., 1891, V, 4—185). Д. И. Абрамович называет: «Вадим (повесть)» («Полное собрание сочинений М. Ю. Лермонтова», IV). Под редакцией и с примечаниями проф. Д. И. Абрамовича (Академическая библиотека русских писателей, Спб, 1—96).

  ² Лермонтов, Полное собрание сочинений. Под редакцией Б. М. Эйхенбаума, М. — Л., «Academia», V, 370 и 510. Далее в ссылках: Лермонтов.

  ³ А. Меринский, Воспоминание о Лермонтове. — «Атеней» 1858, № 48, 290.

  ⁴ Лермонтов десятого выпуска (1834); Меринский — одиннадцатого выпуска (1835). В. Потто, Исторический очерк Николаевского кавалерийского училища. Школа гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров, Спб, 1873. Приложения, 64.

  ⁵ Лермонтов, V, 447.

  ⁶ П. Висковатов, М. Ю. Лермонтов. Жизнь и творчество, М., 1891. Приложения, 15.

  ⁷ В. Кирпотин, Политические мотивы в творчестве Лермонтова, М., 1939, 99 и 113.

  ⁸ Там же, 96.

  ⁹ Пушкин, Полное собрание сочинений в девяти томах. Под общей редакцией М. Цявловского, М., 1938, VII, 878.

300

¹⁰ Путеводитель по Пушкину. Приложение к журналу «Красная Нива» на 1931 г., М. — Л., ГИХЛ, 1931, 160.

¹¹ Пушкин, Полное собрание сочинений в девяти томах, М., 1938, VII, 872.

¹²Там же, 846.

¹³ Лермонтов, V, 11.

¹⁴ Там же, 15.

¹⁵ Там же, 12—13.

¹⁶ В. Якушкин, А. С. Пушкин. Из черновых его бумаг. — «Русская старина» 1887, № 9, 545—551.

¹⁷ Пушкин, Сочинения в трех томах. Общая редакция А. Слонимского, М. — Л., Детиздат ЦК ВЛКСМ, 1937, III, 690 (Объяснения Б. Томашевского к «Дубровскому»).

¹⁸ Пушкин, Полное собрание сочинений в девяти томах, VII, 847.

¹⁹ Сочинения М. Н. Лонгинова, М., изд. Л. Э. Бухгейма, 1915, I, 47.

²⁰ Лермонтов, V, 574.

²¹ Письма Е. А. Арсеньевой к П. А. Крюковой 1834—1837 гг., обнаруженные Л. Б. Модзалевским, печатаются в настоящем томе «Литературного Наследства».

²² Лермонтов, V, 421.

²³ Там же, 420.

²⁴ А. Меринский, Воспоминание о Лермонтове. — «Атеней» 1858, № 48, 289—290.

²⁵ С. Родзевич, Лермонтов, как романист. С предисловием проф. А. М. Лободы. Киев, 1914.

²⁶ Там же, стр. V.

²⁷ Там же, 37.

²⁸ Там же, 21.

²⁹ Б. Томашевский, Проза Лермонтова и западно-европейская литературная традиция. — «Литературное Наследство», № 43—44, 481.

³⁰ И. Андроников, Жизнь Лермонтова, М., 1939, 30—31; Г. Нефедов, Пензенский край в творчестве М. Ю. Лермонтова. — «Сталинское Знамя» 1939, № 1959.

³¹ Н. Прозин, Очерки Пензенской губернии. — «Пензенские губернские ведомости» 1862, №№ 6, 7, 8.

³² Пушкин, Полное собрание сочинений, издание АН СССР, 1938, IX, 69.

³³ Н. Беляев, Пугачевский бунт в Краснослободском уезде. — «Пензенские губернские ведомости» 1869, № 19.

³⁴ Академик А. Крылов, Мои воспоминания, изд. 2-е, М., 1943, 7.

³⁵Лермонтов, V, 97.

³⁶ Россия. Полное географическое описание нашего отечества. Настольная и дорожная книга для русских людей. Под редакцией В. П. Семенова, II. Среднерусская черноземная область, Спб, 1902, 352.

³⁷ Лермонтов, V, 97.

³⁸ Записки Михаила Николаевича Киреева. Мой дед М. М. Киреев. Эпизод из пугачевского бунта. — «Русская Старина» 1890, № 7, 3.

³⁹ Черновик «Объяснения губернского секретаря Раевского о связи его с Лермонтовым» (1837). Находится в Рукописном отделе Института литературы Академии Наук СССР. Ср. П. Щеголев, Книга о Лермонтове, Л., «Прибой» 1929, II, 262.

⁴⁰ П. Шугаев, Из колыбели замечательных людей. — «Живописное Обозрение» 1898, № 25, 501.

⁴¹ Н. Рыбкин, Материалы к биографии Белинского и Лермонтова. — «Исторический Вестник» 1881, X, 373.

⁴² Н. Беляев, Пугачевский бунт в Краснослободском уезде Пензенской губернии, Краснослободск, 1879.

⁴³ «Ложный Петр III, или жизнь, характер и злодеяния бунтовщика Емельки Пугачева», М., II, 1809. В вольной типографии Федора Любия, 160, 200, 209, 214, 216.

⁴⁴ Р. Казанский, Село Лесная Нееловка, Саратовского уезда. — «Саратовские губернские ведомости» 1879, № 273, 5.

⁴⁵ Лермонтов, V, 87.

⁴⁶ Г. Нефедов, Пензенский край в творчестве М. Ю. Лермонтова. — «Сталинское Знамя» 1939, № 1959.

⁴⁷ Лермонтов, V, 65.

⁴⁸ Там же, 60.

⁴⁹ Там же, 44, 96, 99.

⁵⁰ С. Тхоржевский, Пугачевщина в помещичьей России, М., 1930, 130—132.