- 539 -

ЗАПИСИ П. А. СЕРГЕЕНКО

18 декабря 1898 г., Москва

У Толстых. Софья Андреевна готовит рождественские подарки для детей и внуков и обшивает кукол. Решено, что на праздники все уедут в Ясную. Л. Н. уезжает завтра (в театре Корша вечер в честь его), отчасти, чтобы избежать могущих возникнуть оваций¹. Я долго сидел с Софьей Андреевной в нижней гостиной (спальня), при чем она сказала мне, что только «враг мог поместить ее портрет» (вместе с Л. Н.); кто-то ей сказал, что она там похожа на труп, и это не дает ей покоя². «Воскресение» очень разрастается и начинает нравиться Софье Андреевне. Л. Н. очень старательно изучает все мелочи жизни, которые описывает. Мне показалось, что В. А. Маклаков³ был приглашен к обеду, главным образом, как адвокат, чтобы узнать от него некоторые подробности обстановки. Очень занимает Л. Н. вопрос, как в тюрьме, как живут. Хорошо бы бывшего смотрителя, чтобы сидел и рассказывал, и какого-нибудь сидевшего в тюрьме. После обеда Л. Н. все расспрашивал Маклакова, как происходят заседания в сенате, какие департаменты, какие костюмы у сенаторов, как говорят. Когда Маклаков сказал о погонах, Лев Николаевич сейчас записал... Говоря о Плевако⁴, Лев Николаевич сказал, что у адвокатов, как у докторов, часто встречается несимпатичная черта: ограниченность. И Плевако — видно, человек способный и умный, но сделал себе географическую карту, и, пока он в своих «странах», он интересен, но, как только дошел до границы, сейчас же начинает забирать назад.

По поводу одной главы из «Воскресения» Л. Н. рассказывает, что он загадал: если пасьянс выйдет, то не надо переделывать, а если не выйдет, то надо переделать.

Иллюстрация:

Л. Н. ТОЛСТОЙ, ЧЕРТКОВЫ И ИХ ДРУЗЬЯ В ПЕТЕРБУРГЕ ПЕРЕД ВЫСЫЛКОЙ
В. Г. ЧЕРТКОВА ЗА ГРАНИЦУ
Фотография 1897 г.
Толстовский музей, Москва

- 540 -

— Пасьянс не вышел. Тогда я второй раз разложил. Опять не вышел. Я разложил тогда в последний раз. Опять не вышел. Тогда я думаю: нет врешь, все-таки так надо, как я написал.

13 января 1899 г., Москва

Л. Н. все время говорит о Чехове и благословляет меня на поездку в Петербург⁵.

— Ведь Марксу теперь остается издать только меня и Чехова, который гораздо интереснее Тургенева или Гончарова⁶. Я первый приобрел бы полное собрание его сочинений. Так и скажите Марксу, что я настаиваю.

Рассказ Л. Н., как читался «Рудин» Тургеневым после обеда у Некрасова:

— Панаев, Анненков, Дружинин, Григорович, Некрасов, кажется, Фет и Гончаров, впрочем, не помню.

П. А. Вяземский⁷ устроил чтение с Л. Н. Он [Л. Н.] стеснялся и читал плохо. На другой день у Дюссо⁸ был с приятелем, бароном Ферзеном. Вошел офицер и начал говорить, что вчера было плохое чтение Толстого.

— Тургенев перед Диккенсом, как мышь перед горою.

Восхищение Достоевским:

— Его небрежная страница стоит целых томов теперешних писателей. Я для «Воскресения» прочел недавно «Записки из мертвого дома». Какая это удивительная вещь!

27 января 1899 г., Москва

У Л. Н. Беседа в нижней гостиной. Председатель суда Денисенко⁹. Таганрожец. У него симпатичное моложавое лицо с жидкой растительностью. Говорит он складно и колоритно, но ко всем относится с зацепкой. Подробное расспрашивание Денисенко относительно судейских частностей. Как устроена тюрьма там-то, как решетка, как происходит свидание и т. д.

Восторг Л. Н. от «Душечки» Чехова¹⁰: — Это перл. Подобно бумаге-лакмусу, она производит различные эффекты.

Он цитирует напамять целые фразы.

— Как хорошо схвачен язык телеграфиста: «хохороны» и пр. В «Душечке» выведена истинная женская любовь.

Рассказ Л. Н. о Фете. Фет говорил: «Мне разве многое нужно? Дайте мне хорошую комнату, хороший кусок мяса, спокойствие, и больше мне ничего не надо».

28 января 1899 г., Москва

Он читал Страхову¹¹ свой ответ шведам¹², обратившимся к нему по поводу мирной конференции. В ответе много оригинальных, смелых мыслей, но тон резкий и неприятный. После письма я просил его прочитать конец «Воскресения». Он охотно согласился и прочитал целую главу (невозможную в подцензурном издании), где арестанты слушают обедню. Тут беспощадная сатира к ритуалу должна вызвать массу врагов к нему. Но описание некоторых сторон — бесподобное. Конец «Воскресения» у Л. Н. еще не намечен ярко. Он хочет сказать в эпилоге, что Нехлюдов уехал, а Маслова вышла замуж за другого.

— У Кони¹³, рассказывавшего это, выход простой — она умерла. Но мне не хотелось так разрешать вопрос.

5 февраля 1899 г., Москва

По моем приезде Л. Н. вручил мне конец «Воскресения» с исключительной

- 541 -

Иллюстрация:

СТРАНИЦА ИЗ ДНЕВНИКА П. А. СЕРГЕЕНКО. НА ПОЛЯХ ЗАРИСОВАН
ПРОФИЛЬ М. ГОРЬКОГО
Частное собрание, Москва

- 542 -

целью отделаться от приставания Маркса. Он его «изводит своими письмами»¹⁴. Сказано это было спокойно и шутливо.

Относительно статьи в сборнике Пушкина¹⁵ Л. Н. говорит, что Гнедич¹⁶ прислал ему письмо и нехорошо сделал, — самое лучшее приехал бы сам, а что отвечать отказом всегда неприятно. Я сказал о разных местах в статье к шведам и просил извинить за мое замечание.

— Напротив, я всегда бываю благодарен за подобные указания. И вы правы, там есть места как бы с задором. Я очень сожалею, что мое письмо поспешили напечатать... Мне говорил Денисенко о вашей книге¹⁷, что это первая справедливая книга обо мне.

8 февраля 1899 г., Москва

По поводу Чехова Л. Н. говорит, что у него удивительно развито художественное чутье.

— И как художник, несмотря на свое мастерство и идейность, может быть неинтересен, потому что не умеет сосредоточить интерес зрителя на своей картине, так и писатель.

21 марта 1899 г., Москва

— Читал Боборыкина¹⁸ «Дома». Талантливо и тонко. Чего он ко мне не приходит? Я очень был бы рад его видеть...

Л. Н. несколько раз задумывался, очевидно, занятый какой-то мыслью. Потом с облегчением сказал, что для него теперь выяснилось состояние Нехлюдова (в «Воскресении») после приговора, когда он вспоминает, что предлагал Катюше деньги после того, как овладел ею. И если бы этого не было, то он не мог бы чувствовать такой остроты угрызения совести. И Л. Н. ясно вскрыл передо мной этот душевный нарыв. Я спросил о Катюше, которая удивительно жизненна, с кого он взял ее. Л. Н. сказал, что она — создание его воображения, т. е. он сказал это не этими словами, но мысль была эта.

Проходя по Охотному ряду, Л. Н. сказал:

— Вот, прежде собирались и говорили в Кремле, против дворца, Хомяков¹⁹ и другие, потом оттуда предложили убраться, собирались в Охотном ряду. И то запретили.

15 мая 1899 г., Москва

Л. Н. беседовал, т. е. скорее доил по части юридических тонкостей Давыдова²⁰, который обстоятельно давал ему объяснения...

Я сделал замечание относительно равнодушия Нехлюдова к судьбе Катюши на второй день после суда. Сначала Л. Н. как бы охотно выслушал, потом сказал, что он находит, что состояние духовное Нехлюдова вполне определенно выражено.

6 декабря 1899 г., Москва

У Льва Николаевича. Начал расспрашивать о Петербурге.

— Видели ли Маркса? Он — невозможен. Я написал, чтобы он освободил меня от конца, за что дал ему «Историю моей матери». Он пишет, что этого мало.

Я выразил сожаление, что засватал «Воскресение»²¹.

— Нет, нет. Без этого я никогда не написал бы «Воскресения». У Суворина иногда бывает скромно-беззастенчивый тон. У Дорошевича²² удивительное дарование: напишет «маленькое письмо Суворину» — превосходно, о Диккенсе — отлично. Сахалинские же очерки удивительные. Нехорошо только, что он, подобно Буренину²³, иногда целиком печатает фамилии и вышучивает человека, а не смешную сторону...

Пришел высокий, тонкий и гибкий, как лоза, Игумнов²⁴. Л. Н. выразил желание послушать музыку, и Игумнов охотно согласился. Пошли

- 543 -

в комнату для гостей. У Игумнова грациозная, поэтическая игра. Особенно хороши у него шопеновские вещи. После игры Лев Николаевич много говорил приятного Игумнову, хваля его игру, и развивал мысль, что «в искусстве важно, чтобы не сказать ничего лишнего, а только давать ряд сжатых впечатлений, и тогда сильное место (и в голосе Л. Н. дрогнула нотка) даст глубокое впечатление». И он начал рассказывать о картине, на которой нарисована опоздавшая собака, и по ее виду видно, как она бежала, как преодолевала все препятствия, прибежала — и поздно, хозяина нет. И опять голос Л. Н. дрогнул от волнения.

12 декабря 1899 г., Москва

Говорили о Дорошевиче, к работам которого Л. Н. относится с живым интересом, но его отношение к миру считает путаным и зачастую нехорошим, затем о Ницше²⁵.

— И как все это старо, что говорит Ницше, но очень уж подошло ко многим, и все вымазались гадостью и говорят: полюбуйтесь нами, — говорит Л. Н., пуская смех несколько в нос, сквозь усы.

18 февраля 1900 г., Москва

Сегодня день именин Льва Николаевича. Я купил для него иллюстрированную «Историю религии» Шантепи-де-ля-Сосей...²⁶. Вид у Льва Николаевича был бодрый.

— Ну-с, я прочитал вашу пьесу²⁷. Вы хотите, чтобы я о ней сказал вам правду?

— Конечно, Лев Николаевич.

— Прежде всего, должен сказать, что я читал с несколько предубежденным мнением некоторых лиц, слыхавших «Сократа» в Петербурге. Им ваша пьеса не понравилась. Но я с ними не согласен. Пьеса хорошая и может сделаться народной пьесой. Но первые три акта сделаны лучше, живее, четвертый же слабее. Я сделал здесь пометки, — и он начал говорить о пометках, поясняя свои замечания. — Монолог о Разуме слаб. Надо что-нибудь посильнее. Сократ в сцене с семьей больше должен быть стоиком. Они плачут. Это его не может трогать. Игру слов надо совсем выбросить. Сейчас вызывает мысль: а как это по-гречески? «Несчастнейший характер» — выражение интеллигентно-пошлое. Язык должен быть как можно проще, но не простонароден.

Во время нашей беседы доложили о Линеве²⁸. В «Воскресении» Л. Н. пользуется кое-чем из его книжки и даже сделал выноску, но Маркс не напечатал. Меньшиков²⁹ сказал об этом Линеву, и последний приехал специально для этого в Москву. С первых слов Линев соскакивает с рельсов и увлекается в разговоре, распространяясь о том, как много ему пришлось потерпеть за правду. Л. Н. слушал его с особенными междуметными репликами: «Гм!» (в нос) и качая головой, как бы в виде удивления, быстро при этом уничтожая овсянку и придвигая во время еды бороду к носу. По окончании завтрака Л. Н. спросил, знаю ли я «Сон Попова»³⁰. Я начал припоминать.

— «Сон Попова» Алексея Толстого не знаете? Это превосходно.

Он вынес из спальни несколько печатных листов.

— Это бесподобно. Нет, я не могу не прочитать вам этого.

И Л. Н. начал мастерски читать «Сон Попова», пуская сквозь усы юмористические нотки и делая с увлечением вставки, что «Сон Попова» он ставит гораздо выше всех «Федоров Иоанновичей» и пр.³¹.

Читал Лев Николаевич с большим мастерством, вызывая иногда взрывы смеха.

Линев вышел от Л. Н. опьяненным и долго говорил о своих ощущениях.

- 544 -

21 февраля 1900 г., Москва

Л. Н. живой, разговорчивый. Одна пожилая дама, часто курившая, восхищалась Сальвини³² в «Отелло», дающим глубокое впечатление. Л. Н. не был на Сальвини и вообще находился в умиротворенном настроении, начал охаивать и Сальвини, что стыдно-де старику заниматься такими глупостями, как кривляние на сцене, и, главным образом, Шекспира, у которого-де встречаются такие перлы, что «каменистое ложе войны для Отелло было мягче пуха» и прочая чепуха. И зачем все это? И ужасно смешно и противно было, когда Росси³³ с его толстым пузом (показывает очень смешно) начал ломаться в Ромео и подражать влюбленному человеку. И кого это может прельщать? Все это на мосту висящее.

— Что это значит?

— Это я себе такую сказочку сочинил. Ехали люди по реке, поднялось волнение, одни говорят: «Будем держаться покрепче за лодку». Другие: «Нет, лучше уцепимся за мост, под которым сейчас проедем». Ухватились за мост и повисли. А лодка уехала. А они все висят, чтобы, в конце концов, все-таки упасть в воду.

— А что же такое лодка?

— Жизнь, движение вперед. А они создали себе троицу из Шекспира, Бетховена, Рафаэля и думают, что на этом всегда висеть можно.

Танеев³⁴ Сергей Иванович:

— Но разве вы, Лев Николаевич, за новых, а не за старину?

Л. Н. на минуту смутился.

— Конечно, я за движение вперед. И жду. Но если новые только пока глупые, то я не за глупых...

И, желая, видимо, сказать приятное Танееву, Л. Н. сказал:

— А почему же вы тогда ушли так скоро? Я только хотел попросить вас сыграть, а вас уже и нет.

— И вовсе ты не хотел слушать Сергея Ивановича, потому что ушел в гости, — сказала Софья Андреевна.

— Но я потом вернулся, — сказал Л. Н. спокойно.

11 марта 1900 г.

У Льва Николаевича. В гостиной наверху сидели жена Ильи, Сергей Львович и Цуриков, товарищ председателя окружного суда... Около девяти часов начали появляться посетители. Пришли: Поссе, невысокого роста, развязный господин, авторитетно излагающий свои умозаключения, говорит громко и размахивает рукою; Миролюбов, высокий, стройный, красивый господин с интересной светлорыжей растительностью. В лице оттенок невзгод, голос звучный, с бархатным тоном. Был певцом, теперь редактирует «Журнал Для Всех»... Горький, небольшой, нескладный, сутуловатый, в темной блузе, лицо бледное, испитое, типически-мастеровое: такие бывают преимущественно из сапожников-мастеровых, с длинными волосами, с бледновосковой кожей. Но, когда улыбается, глаза светятся чудным блеском. Говорит на «о», по-вологодски, делает вставки: «знаете ли», «видите ли», держит себя неловко, нескладно, но, разговорившись, так и брызжет красками жизни и алмазами юмора.

— Везли из Владикавказа — просто восхищение. В карете, понимаете. По бокам жандармы, впереди жандармы. Грузинская дорога. Очень интересно.

— За что же?

— А так себе больше. И горы... — делает пальцами рук простонародное движение.

- 545 -

Иллюстрация:

КОМНАТА В ЯСНОЙ ПОЛЯНЕ
Акварель Л. О. Пастернака,
27 июля 1893 г.
Толстовский музей, Москва

Говоря о несчастье одного человека, он сравнил его с козявкой, на которую надвинулась гора, и показал руками, как это бывает.

Л. Н. выразил как бы сожаление, что разом пришло столько хороших людей, и, отойдя, позвал к себе в кабинет Горького и Поссе... Через час Л. Н. вышел... Перешли на литературу. Л. Н. предложил прочитать рассказ «Аверьян» Семенова в «Русском Курьере» и сам согласился читать, но через несколько минут, дойдя до подробностей, очень ему близких, как человеку (старику Аверьяну пришла пора умирать), он с трудом сдерживал слезы, останавливался, но голос его опять начинал вибрировать, и наконец он передал рассказ Миролюбову, который и закончил чтение. Рассказ вызвал со стороны Л. Н. град одобрений:

— Как все у него намечено хорошо, значительно и глубоко.

Горький подсел близко к Л. Н. и, нагнувшись и блестя радостными глазами, заговорил о каком-то поэте, который прислал в «Жизнь» хорошее стихотворение.

— Ой, я боюсь поэтов, — сказал с каким-то страхом Толстой.

24 апреля 1900 г., Москва

Л. Н. сделал сравнение это все равно, что какому-нибудь виртуозу, исполняющему на фортепиано Бетховена, аккомпанировать бы на гармонике.

5 июля 1900 г., Ясная Поляна

Софья Андреевна рассказывала с сокрушенным видом, что Горький намедни прислал странную телеграмму с одним словом: «Возвращаюсь», которую послал на Тулу, и пришлось заплатить полтора рубля нарочному. Лев Николаевич объяснил эту телеграмму какой-нибудь странностью Горького. Его отношение к Горькому значительно понизилось:

— Да, у него многое ярко и интересно, но часто преувеличенно и грубовато. Не знаю, не думаю, чтобы он создал что-нибудь истинно хорошее. Очень его превознесли, и это, пожалуй, может дурно отразиться

- 546 -

на нем. Но он мне все-таки нравится. А главное, как-то легко он усвоил все, что называется цивилизацией. Его напрасно сравнивают с Чеховым. Чехов удивителен и больше всего напоминает Мопассана. Я недавно вновь прочитал почти всего Чехова, и все у него чудесно, но не глубоко, нет, не глубоко. С внешней стороны это перлы, и даже сравнивать нельзя с прежними писателями: с Тургеневым, Достоевским или со мной. Но у Достоевского, при всей его безобразной форме, попадаются часто поразительные страницы, и я понимаю Тэна³⁵, который зачитывался Достоевским. Читаешь и захватываешься тем, что чувствуешь, что автор хочет тебе сказать самое лучшее, что есть в нем, и пишет он тоже потому, чтобы высказать то, что назрело в его душе. У теперешних же писателей этого желания сказать что-то мне и нет. Особенно это ярко у Чехова. И манера какая-то особенная, как у импрессионистов. Видишь, человек без всякого усилия набрасывает какие-то яркие краски, которые попадаются ему, и никакого соотношения, повидимому, нет между всеми этими яркими пятнами, но в общем впечатление удивительное. Перед вами яркая и неотразимо эффектная картина.

— Я недавно написал целых три предисловия... два я помню. Какое третье? Ах, вспомнил... Первое предисловие я написал к книге об анархизме...³⁶. Второе — к книге двух японцев, которые были посланы своим правительством в Европу и Америку для знакомства с экономическими учениями и строем жизни в Европе и Америке³⁷. В течение нескольких лет они тщательно собирали материал и теперь выпустили чрезвычайно интересную книгу, в которой, не будучи заражены европейскими предрассудками и идолопоклонством к авторитетам экономической науки, дали целый рад интересных и своеобразных мнений. Наконец, третье предисловие я написал к книге «Хозяин» немецкого писателя Поленца³⁸, который мало известен, но то, что он пишет, превосходно, со всех сторон превосходно. И вот все это длинное вступление я сделал для того, чтобы сказать, что в предисловии к книге Поленца я говорю, что особенность всякого писателя заключается в том, что он, как в фокусе стекла, собирает все для него яркое. И если бы надо было определить этот фокус у Поленца словами, то я назвал бы поэзией крестьянской жизни. Будучи необыкновенно правдивым и искренним, он умеет отыскать в трудовой крестьянской жизни светлую, поэтическую сторону и увлечь ею читателя. Словом, ему есть что сказать.

Я спросил Льва Николаевича о содержании романа Поленца, и Л. Н. необыкновенно яркими штрихами начал передавать некоторые картины из «Хозяина», живо перед нами рисуя чуждую нам, но понятную картину деревенской жизни. Особенно хорошо, заразительно и трогательно он передал ее, когда крестьянин, вернувшись домой пьяным с подаренными деньгами, засыпает, его жена прячет деньги и не дает ему на кутеж, как он в исступлении бьет ее и затем опять в бесчувствии, вернувшись домой, засыпает, упавши неудобно на кровать, и как жена, избитая и оскорбленная, всхлипывает, утирает сопли и в то же время не может удержаться, чтобы не поправить повисшую голову мужа. Дойдя до этого места, Л. Н. вдруг сам всхлипнул и закончил эпизод прерывистым от слез голосом, произведя на нас глубокое впечатление; затем, овладевши собой и докончивши содержание романа Поленца, он сказал:

— И когда я кончил этот прекрасный роман, меня взяла досада, почему я не написал до сих пор такого романа.

Мы высказали надежду, что он еще исправит свою оплошность, и он, не возражая на это, начал говорить о прекрасном влиянии крестьянских романов Григоровича, которые сделали свое. Значительны также заслуги в этом отношении и Тургенева, который сумел в эпоху крепостничества осветить крестьянскую жизнь и оттенить ее поэтические стороны.

- 547 -

После этого Л. Н. возбудил вопрос, нужна ли вообще критика или нет.

Я сказал, что если критика есть необходимая органическая принадлежность искусства, а не нечто вроде нароста, то она должна вплетаться и в область живописи, музыки и прочих искусств. Между тем, если можно еще допустить необходимость истории музыки или живописи, то решительно трудно определить ценность критики по отношению картин или музыки. Произведения эти постольку для меня ценны, поскольку вызывают во мне непосредственные чувства.

Гольденвейзер не согласился со мной и отстаивал ценность музыкальной критики.

Л. Н., видимо, не был вполне согласен ни с Гольденвейзером, ни со мной и отделывался особенным характерным для него междометием в нос «хм», когда не хотел спорить и не мог соглашаться. В виде уступки Гольденвейзеру я признал некоторую ценность за публицистической критикой, т. е. проводящей или переживающей для удобного восприятия известные течения, которыми проникнуто известное произведение. Но относительно такой критики Л. Н. сказал, что он уже совсем ее терпеть не может³⁹.

1 сентября 1900 г., Ясная Поляна

Л. Н. отозвал меня в гостиную и начал говорить о своей теперешней работе, которую не дает никому переписывать⁴⁰:

— Я знаю, что жить мне осталось немного — не более как год-два, но, может быть, эта моя работа важнее всех моих прежних работ, потому что прежде я думал об успехе, о славе, теперь же это все уже мне не нужно, и мне хочется высказать мои задушевные мысли.

21 декабря 1900 г., Москва

Я начал расспрашивать его о «Трупе»⁴¹, он охотно рассказывал:

— Шел я недавно по Арбату и увидел в окошке у букиниста истрепанную книжку «Крейцерова соната». И мне пришло в голову, что «Крейцерова соната», «Власть тьмы» и «Труп» — единственные произведения, в которых я не задавался никакими дидактическими и поучительными целями, а подчинялся исключительно художественной эмоции. «Крейцерову сонату» я написал для чтения актера Бурлака⁴², между тем я имею основание думать, что эти произведения проложили дорогу к сердцам читателей и сделали свое дело в нравственной сфере. «Труп» меня подвинула писать движущаяся сцена⁴³. Я читал, не помню, как называется, одну немецкую пьесу, в которой автор, видимо, пропускает многие важные сцены, потому что не может втиснуть их в четыре действия. И, когда я узнал о движущейся сцене, я подумал, как это было бы хорошо изобразить на сцене полностью какой-нибудь эпизод, и написал (в голосе послышался смех) что-то, кажется, шестнадцать действий.

Я рассмеялся:

— Шестнадцать? Но ведь это ужасно много даже и для движущейся сцены.

— Нет, там у них происходит все быстро.

— Но будем считать. Шестнадцать действий. Хоть по десяти минут надо положить.

— Да, по десяти надо.

— Выходит 160, т. е. 2 часа 40 минут чистых, без антрактов. А ведь будут действия, наверное, и больше десяти.

— Да, будут.

— Выйдет более трех часов...

— Это действительно много.

- 548 -

— А как вы довольны работой?

— Ничего. Меня очень интересует этот труп... Федя⁴⁴.

— Да, он должен у вас выйти особенно хорошо.

— И это чисто русский тип. Он и алкоголик, и беспутный, и в то же время отличной души человек.

— Это уже есть — Любим Торцов⁴⁵.

— Нет, Любим Торцов не то.

— А вы скоро думаете окончить «Труп»?

— Не знаю, — сказал с улыбкой Лев Николаевич, — для этого нужно особенное, легкомысленное настроение, которого теперь нет у меня.

— Вы пишете что-нибудь из религиозной области?

— Да, т. е. заношу те мысли, которые возникают во мне.

Возник разговор о Чехове, Горьком, о Теляковском⁴⁶. Я сказал, что летом убедился в полном неверии Чехова.

— Я всегда это думал и пришел к тому заключению, что в искусстве интересно только, когда художник ищет, а когда он уже нашел или когда ему нечего сказать, тогда уж плохо. Горький — ничего. Это только газеты сделали его смешным, вроде Иоанна Кронштадтского.

Теляковский, видимо, ему понравился.

— Он окончил курс консерватории и образованный человек.

По поводу «Трупа» Л. Н. сказал, что сюжет только тогда хорош, когда он находит в душе отклик и сливается с невысказанными желаниями.

22 марта 1901 г., Москва

Заговорили о драмах Чехова. Л. Н. против них и считает увлечение ими публики чем-то вроде гипноза.

— Мне так рисуется: как кого-нибудь волна вынесет наверх, и тогда печать начнет возвеличивать и раздувает это явление. Раздувает, раздувает и наконец превращает в авторитет.

— А Шекспир? — спросил кто-то.

— Шекспир тоже. Ах, как все это раздуто! Драма есть конфликт между известными лицами таким образом, что они высказываются с характернейших для них сторон, но при этом так, что главная, основная мысль чувствуется везде...

Л. Н. велел принести немецкий сатирический журнал «Simplicissimus» и начал с восхищением переводить некоторые подписи, удивляясь искусству художников.

— Это лицо я видел. Я его знаю. Это готовая картина, — и т. д.

Когда он перевел диалог между девицей и молодым человеком: «Почему вы стоите? Вам не на чем сесть?». — «Сесть у меня есть на чем, но нет стула», Софья Андреевна сказала: «Как любят Толстые эти глупости».

11 сентября 1901 г., Гаспра, Крым

Дача Паниной похожа на средневековый замок. Внутри все грандиозно и великолепно. Огромные террасы, на которых могли бы помещаться роты. Но наверх идет витая лестница, куда и вносят Льва Николаевича по слабости. На вид он очень ослабел и смотрит стариком. Софья Андреевна объявила, что ждут Чехова, таким тоном, как событие. Очевидно, у них мало бывает. У Льва Николаевича лицо усталое... Приехал Чехов. Произошло оживление. При встрече Л. Н. и Софья Андреевна похвалили жену Чехова. К удивлению моему, Чехов вошел в некотором роде фертом, в модных узких штанах и с «развязностью почти военного человека».

- 549 -

Но Лев Николаевич был опьянен Чеховым и все находил в нем превосходным, охотно соглашаясь с ним и уже авансом улыбаясь, когда Чехов собирался острить. Только раз он как бы скиксовал в своем любовно-ухаживательном тоне, когда я заикнулся о пьесе... Лев Николаевич сказал серьезно, что ждет от него не пьес, а того, в чем он силен, и, похвалив «В овраге», процитировал что-то из Чехова. Вообще, много раз подходил к нему и относился к нему с особенной благожелательностью и даже с пристрастием.

Я заикнулся о Боборыкине. Но Льву Николаевичу не понравился на этот раз Боборыкин.

Иллюстрация:

Л. Н. ТОЛСТОЙ ЗА ШАХМАТАМИ
Рисунок Т. Л. Толстой-Сухотиной с дарственной надписью
А. Б. Гольденвейзеру, июль 1908 г.
Частное собрание, Москва

22 сентября 1902 г., Ясная Поляна

В передней появляется Софья Андреевна, приветливо здоровается, и мы идем наверх. Около стоит Л. Н. в своей отчаянной рыжей накидке, похожей на большую тряпку. Вид у него здоровый, прежний. Он гостеприимно расспрашивает меня и заботится о чае, чтобы согреть меня. Мы ходим по комнате. Сейчас же между нами разговор переходит на смерть.

— Я испытывал два чувства. Одно нехорошее, радостное, чувство удовольствия, что я остаюсь опять жить, и чувство грустное, что я опять отдалился от того состояния, которое сближало меня с вечностью. Точно

- 550 -

экипаж, взбиравшийся на гору, застрявший в грязи и вытащенный на обратный берег. А, между тем, опять надо будет ехать.

Рассказывает, что кончил сегодня «Хаджи Мурата».

Я говорю:

— Вы, конечно, говорите им что-нибудь?

— Нет, представьте, меня увлекала чисто художественная сторона.

И, вспоминая что-то о своем «Хаджи Мурате», просит меня сказать в Москве редактору «Русского Архива» Бартеневу⁴⁷, чтобы прислал ему старые номера журнала, где есть о Ермолове⁴⁸, Воронцове⁴⁹.

По случаю завтрашнего торжества (сорокалетия свадьбы 23 сентября 1902 г.). В одном письме Некрасов пишет от 5 сентября: «Завтра выйдет книжка «Современника». Следовательно, пятидесятилетие 6 сентября⁵⁰. О своем юбилее сказал: «Какой юбилей», а потом, что рад, что обошлось без всякого шума. Всматриваясь в Льва Николаевича, я заметил разницу в голосе. Он иногда как бы тускнел и потухал. В беседе он сказал: «Как сказал Лермонтов, «смешивать два эти ремесла есть тьма охотников...». Относительно моего отношения к анархическим попыткам выразил полное сочувствие⁵¹. При чем привел случай: в Крыму у него был Короленко; в разговоре с ним Л. Н. сказал, не подумав, что иногда политические насилия могут ознаменоваться практическими (полезными) результатами; но затем, подумавши, пришел к заключению, что это — необдуманное и неправильное мнение, и написал Короленко в том смысле, что никогда ни ради чего насилие не может быть применяемо...⁵².

За ужином Л. Н. смотрел на искрившийся графин и сказал с ноткой восторженности:

— Как я люблю стекло во всех его видах! Почему тарелок не делают из стекла? — За едой Л. Н. вспомнил Хомякова, Киреевского и К. Леонтьева⁵³. О Хомякове он говорил с чувством уважения:

— Он говорил по-немецки, по-французски, как француз и как немец. Однажды он завел меня к себе и проговорил целый вечер. Это был самый крупный и яркий из славянофилов. С черными, широко расставленными глазами. Переворот в нем произошел, вероятно, так. Он был ярым западником, но был, кажется, арестован и напуган. И в нем произошла метаморфоза. Со мной он не говорил о православии, будучи слишком умным, чтобы браться за обращение на путь. Но К. Леонтьев несколько раз пробовал. Это была прелюбопытная фигура (в голосе Л. Н. начинает звучать юмористическая нотка): доктор, эстетик, химик, классик, богослов, он носил на голове меховую старинную шапку, вроде мерлушки, и был престранный человек. Однажды он уверял меня, что, будучи на могиле какого-то старца в Оптиной пустыни, приложился к могиле и в рот ему попало несколько песчинок, вследствие чего он почувствовал облегчение желудочных болей. «И вот, вы можете смеяться, можете считать меня за полоумного, а я взял в коробку земли с могилы отца и, как только мне плохо, приму крупинку — и мне легче».

После одного спора о чудесах и пр. Леонтьев сказал с досадою Льву Николаевичу: «Нет, вы безнадежный».

— А я говорю: «А вы, по-моему, не безнадежны. Вы еще можете притти к здравому смыслу».

Говоря шутливо о Фете, он продекламировал с придыханием и захлебывающимся голосом стихотворение Фета «Ветерком повеяло...».

— Это хорошо.

Сергей Львович читает «Гулливера» Свифта и начинает рассказывать, Л. Н. живо интересуется. Видимо, он основательно забыл эту книгу...

Заговорил о смерти Золя. Л. Н. говорил о нем с добрым чувством, но сказал, что у Золя было много дидактики. «Из-за этого я не любил его». Но, очевидно, вспомнивши моего «Сакья-Муни»⁵⁴, добавил:

- 551 -

— Но это нужно. Такое искусство необходимо. Я очень люблю Гомера. Недавно читал и опять буду читать. У греков — соединение реализма с поэзией... Я люблю читать Розанова⁵⁵. Читаешь, все превосходно и ничего не остается в голове. Просто удовольствие.

Когда я сказал о «Крестьянине» Поленца, что на меня неприятно действует в нем замаскированное юдофобство, Л. Н. сказал:

— А вы правы: в нем действительно это чувствуется.

Иллюстрация:

Л. Н. ТОЛСТОЙ и В. Г. ЧЕРТКОВ
Фотография 1908 г.
Толстовский музей, Москва

15 декабря 1902 г., Ясная Поляна

Третьего дня в газетах появилось тревожное известие о болезни Л. Н. Наконец появилось его письмо стихийное, протестующее. Он просит не писать о его болезни. Я решил поехать в Ясную, но в Москве узнал от Буланже⁵⁶, что Л. Н. очень слаб и ему пока-что нужен покой. Я решил отложить поездку... Ночью, в первом часу, был в редакции «Русских Ведомостей» с Буланже, который рассказывал, что Л. Н. в самые трудные минуты не терял присутствия духа и душевной мягкости, слушал чтение, над рассказом Скитальца⁵⁷ заснул, в корректуре нового

- 552 -

рассказа Леонида Андреева нашел много фальшивого и подсказывал нужные слова, говоря, что в истинно художественном произведении эпитеты всегда правильны. Мыслью был привязан на своих работах:

— Павел Александрович, посмотрите, пожалуйста, в котором году Воронцов был возведен в княжеское достоинство. У меня он «князь» везде, а, кажется, в «Хаджи Мурате» он был тогда графом.

Письмо свое в «Русские Ведомости» он продиктовал и досадовал, что вышло с уколом в одном месте: «Все-таки все еще суета. И письмо продиктовано под влиянием суетного чувства: подумают».

14 марта 1903 г., Ясная Поляна

В Ясную мы приехали часа в три и застали там скульптора князя П. Трубецкого⁵⁸ с его приятелем-итальянцем. Они едут в Италию и заехали почтить Льва Николаевича. В заключение попросили снять его. Л. Н. терпеливо позировал им. Он поправился и стряхнул с себя всякие следы болезни. Вид у него был бодрый и веселый. Он, видимо, был рад и моему приезду и Ильи⁵⁹, на которого смотрел с благожелательной улыбкой и делал юмористические вставки:

— Какой ты красивый мужчина, только волос мало.

— И откуда у тебя такая плешь? У нас в роду ни у кого не было такого сияния (и он указал глазами на портреты предков). У Некрасова есть стих:

Только одна в его жизни удача была:
Из носа волосы шибко росли.

А ты можешь сказать:

Только одна у меня в жизни удача была:
Волосы плохо на теле росли.

Илья Львович начал, по обыкновению, читать стихи. Лев Николаевич слушал, а потом сам начал читать из Фета «Солнце вешнее».

— Прелестно. Откуда это?

Илья сказал.

В Ясную перед этим приезжал В. Розанов. Но произвел не особенно выгодное для него впечатление.

Заговорили почему-то о Куприне⁶⁰. Лев Николаевич очень хвалил его рассказ «В цирке», велел найти «Мир Божий», начал читать, но голос у него ослабел и пресекался. Он передал читать племяннице Софьи Андреевны и не раз делал одобрительные замечания:

— Как пишет! У Горького нет такого рассказа. А вот о Куприне почти не говорят.

Я начал говорить о рассказе Куприна в «Журнале Для Всех».

— Подождите, не рассказывайте.

Мнение Льва Николаевича о пьесах Горького не высокое. К Чехову он попрежнему относится любовно и мастерски прочитал «Злоумышленника».

По окончании чтения «В цирке» Куприна Л. Н. просил меня передать Куприну его благодарность за книгу и желание написать ему.

— Написать надо много, а времени осталось мало. Скажите только, пожалуйста, ему от меня, чтобы он никого не слушался, ни к какой партии не примыкал, а писал по-своему. Трубецкой Паоло только потому и сделал кое-что, что никому никогда не подражал.

Начал писать Л. Н. свою автобиографию, написал только первые главы. Говорил, что начал одну религиозно-философскую работу, в которой думает определить с наибольшей ясностью смысл жизни. Но, видимо, он еще сам не вполне разобрался в своих мыслях.

- 553 -

Относительно автобиографии:

— Очень рискованная это тема. Я разделяю свою жизнь на четыре периода. Первый период — до 16-ти, самый чистый и хороший. Второй период — до 30-ти, бурный, кипучий, с половыми осложнениями. От 30-ти до 50-ти — третий период, буржуазно-эгоистический: семья, нажива и пр., и, наконец, последний период — духовной жизни. И вот страшно за второй период: если не писать правды, то не стоит совсем писать, если же писать всю правду, то у многих может вызвать соблазн.

В комнате у Саши⁶¹, когда мы говорили, раздавались залихватские вскрикивания хора под аккомпанемент балалаек и гитары. Илья был в своей тарелке. Мы перешли туда, и Лев Николаевич прекомично рассказал, «в поучение знаменитостям», как в Гаспре к нему поступила просьба от странствующих американцев и американок посетить его. Он был болен и слаб. Так и заявил. Тогда американцы попросили разрешения только взглянуть на него и пройти мимо. Нечего делать, пришлось согласиться.

— Появилась одна, потом другой, проходят мимо меня и кланяются. Но одна американка (со смехом сквозь усы) не выдержала, бедная, наплыва чувств, остановилась, сложила руки и начала (голосом американки): «Я вас... обожаю... Я преклоняюсь перед вами. Я всего вас читала... Я читала ваше... ваше..., — и вижу по глазам, что она, вероятно, ничего не читала, — ваше... ваше...». Жалко мне ее стало, я подсказываю: «Детство и отрочество». — «Как это хорошо!» и пошла. Это должно служить наукой для нашего брата.

В разговоре он несколько раз упоминал о «Стрелах» Буренина и отзывался о них с похвалой, заставляя читать: «Однажды Боборыкин Петр», «Катков и Злобин» и пр.

17 марта 1903 г., Москва

Рассказ Волынского⁶², как он спорил с Л. Н. о Леонардо да-Винчи.

— Что такое Леонардо да-Винчи, рисовавший Христа с венчиком?

Волынский загорелся:

— Как удивился бы Леонардо да-Винчи, если бы ему сказали, что через триста лет будут говорить, что он писал Христа с венчиком, которого он терпеть не мог. Леонардо да-Винчи не виноват, что вы его не знаете.

Произошла заминка. Лев Николаевич старался претворить во благо. Но Волынский не мог раствориться и уехал с Везувием в груди.

20 июля 1903 г., Ясная Поляна

Приезд в Россию из Парижа. В Ясной. Дружеская встреча с Львом Николаевичем.

— Как поживает Тургенев?

О газетах:

— Газетам выгодна война. Какое же надо бескорыстие, чтобы проповедывать издателю мир.

Льву Николаевичу прислали из Москвы (Стороженко⁶³ и другие) подписать адрес-протест по поводу кишиневских беспорядков⁶⁴. В адресе были неудачные выражения насчет христианских чувств, т. е. что, якобы, христиане сделали погром. Лев Николаевич переделал адрес и предложил послать свой или без его подписи. Те согласились.

Образец газеты, по мнению Льва Николаевича, должен быть без направления, а только сведения.

Л. Н. усиленно работает над «Хаджи Муратом» и, видимо, доволен своей работой, которая идет у него, как по маслу.

Говорили о Чехове, талант которого он ставит высоко, и о новом талантливом французском писателе Мире⁶⁵.

- 554 -

— Старик Камло говорит добродушно о дочери-проститутке...

— Искусство духовно, и чем выше оно, тем оно проще. «Вы не пишете романов?». — «Не пишу, но хочу попробовать». И никто не удивляется. А сказать: «Вы не можете сыграть на скрипке?». — «Не могу, но попробую». И всем будет ясно, что это глупо.

Об Эртеле⁶⁶:

— Делает ему честь, что он не пишет. Он больше других имеет право писать.

Об Елпатьевском⁶⁷:

— Человек — ничего, но таланта нет, и разница между ним и Чеховым та, что, читая Чехова, я смеюсь, радуюсь, восхищаюсь, а читая Елпатьевского, ничего не испытываю. Вот определение таланта.

О Розанове⁵⁵:

— Ничего, я рад, что я познакомился с ним. Теперь он мне стал яснее.

О Беляеве⁶⁸:

— Ну, совсем он ничего не представляет.

Лев Николаевич читал напамять «Цыганы» Пушкина.

9 декабря 1903 г., Ясная Поляна

Л. Н. закончил вчерне работу о Шекспире и взялся за биографию. Когда мы сидели у круглого стола и говорили о театре, он вдруг наклонился ко мне и понизил голос:

— Я вам скажу, что вот написал о Шекспире, а сам думаю: «Ну что ты там пишешь, как нехороши драмы Шекспира, возьми и напиши сам».

И глаза его загорелись одушевлением. Я, думая, что он приступил к давно желанной теме, говорю:

— Из народной жизни?

— Нет, почему из народной?

Мы привезли с собой граммофон для Льва Николаевича. Софья Андреевна сказала, что «хотела давно купить граммофон, но он [Л. Н.] все грозил его выбросить, а вы привезли, и, наверное, он будет доволен».

Я завел граммофон. Лев Николаевич узнал внизу, что я приехал с граммофоном, крикнул Саше: «Певцы приехали!» и затем много восхищался граммофоном, его мембраной, заставляя играть без рупора, и переживал, повидимому, большое удовольствие от некоторых номеров (старые романсы, «Трубадур» и пр.). Но ужасно хохотал над «Парой гнедых», так как певец старался быть чувствительным. О церковных песнях Архангельского⁶⁹:

— Превосходно! Так и чувствуются свечи, ризы, кадильный дым.

2 сентября 1904 г., Ясная Поляна

В Ясной Поляне. По дороге еду со Стасовым⁷⁰ и Гинцбургом⁷¹. По приезде несколько волнуюсь, но Лев Николаевич отогревает меня словами:

— Я недавно вспоминал о вас...

После обеда я спросил, над чем теперь работает Лев Николаевич. Он охотно заговорил о составленном новом календаре, значительно дополненном из мыслей мудрых людей, разделяя на три отдела: метафизический, религиозный и научный. Я сказал об изобилии и многословности Рёскина.

— Да, да, вы правы.

Стасов подсел к столу и с развязной скромностью и мотая головой загудел:

- 555 -

— А я к вам с целым рапортом, но прежде хотел бы немножко в сторону свернуть, проселочной дорогой, о другом.

— Ну, что же, сворачивайте, пойдемте, — сказал с улыбкой Лев Николаевич.

— Мне сказали, что вы написали о Шекспире. Некоторые сравнивают его с Гомером. А я говорю: «Вздор». У Гомера люди говорят не по-людски. Ахилл говорит — сто стихов, Агамемнон ему в ответ двести стихов. Это вздор, я говорю. У Шекспира же...

— У Шекспира... — пробует вставить Лев Николаевич.

Но Стасов уже заведен и остановиться не может:

— У Шекспира же все более реально, просто, человечно. Вы изволили читать «Троила и Крессиду»?

— Читал и...

Но Стасов трубит:

— Шекспир в «Троиле и Крессиде» сводит людей на землю, Шекспир — он заставляет их говорить...

Лев Николаевич не выдерживает:

— Да дайте же мне сказать.

Стасов заякоривает и с размаху наклоняет голову.

Лев Николаевич начинает, несколько волнуясь и с перехватами голоса, потом говорит спокойно:

— Конечно, нельзя сравнивать Шекспира с Гомером, потому что Гомер — истинный поэт, несравнимый...

— Целая глава описания щита Ахилла...

— Да. И когда вы читаете эту милую сказку — и описание щита, и как волы пахали, на вас веет поэзией, а когда читаешь такую грубую и глупую вещь, как «Троил и Крессида»...

— Ай, ай!.. — застонал Стасов.

— ...которую мне поневоле пришлось прочитать, то я испытываю ясно только одно ощущение, что мной даром потеряно время.

Иллюстрация:

Л. Н. ТОЛСТОЙ, А. Б. ГОЛЬДЕНВЕЙЗЕР
и В. Г. ЧЕРТКОВ С СЫНОМ
Фотография 1907 г.
Частное собрание, Москва

- 556 -

Стасов смущен, растерян, взволнован. Все-таки как-никак, а перед ним Лев Толстой, и приехал Стасов к нему за тысячу верст и, может быть, никогда не увидит его, но спорливая жилка сильнее всего, и через минуту стасовский поток прорывает плотину молчания и начинает бурлить, шуметь, клокотать. Он переходит на события последних дней...

Перешли опять на искусство. Стасов начал зондировать почву, когда будет напечатано о Шекспире, «Хаджи Мурат» и пр. Лев Николаевич, улыбаясь, говорит:

— Я столько напечатал глупостей, что надо что-нибудь оставить и после смерти.

Но Стасов протестует:

— Но позвольте, чем же те, которые будут жить после нас, лучше нас, а мы лишены... — и т. д.

Но Лев Николаевич сворачивает на шутку...

Через минуту опять загорается спор. Стасов возбуждает вопрос об искусстве, очевидно, заготовив заранее несколько мин и пуль против Льва Николаевича:

— Вы говорите, что задача искусства — заражать. Кого заражать?

— Людей.

— А я вот сижу у себя в кабинете и играю на фортепиано и так, как никогда не играл. Кого я заражаю? Себя заражаю, — говорит Стасов торжествующе.

Лев Николаевич недоумевающе смотрит на него — против чего он спорит?

— Непременно себя. Не заразив себя, художник будет мертв. В этом и заключается искусство. И свойством заражаться известными эмоциями и отличается художник от нехудожника.

Когда Гинцбург подсунул газеты Льву Николаевичу, он сказал:

— Не нарушайте моей невинности.

Газет не читает, особенно избегает читать о себе.

— В последнее время меня пристегивают к разным событиям. Читаешь все это — интересуешься. А это нехорошо...

Разговор зашел о Чехове. Я привез корректуру моей статьи и просил просмотреть. Он указал на одну неточность. Он еще мягче сделался, заговорив о Чехове. Одно сокрушало Льва Николаевича в Чехове — его неверие, а главное, его слепое рабство перед наукой...

Заговорили о работах Льва Николаевича. Он многое наметил и написал: статью «О Шекспире», «Фальшивый купон», «Труп». Глава о Николае I из «Хаджи Мурата» выделилась в отдельное произведение.

8 февраля 1905 г., Ясная Поляна

Заходит речь о новостях. Лев Николаевич:

— А я пятый месяц не читаю газет. И превосходно. Газеты — это то же, что папиросы: и курить не хорошо, но еще хуже, когда обкуривают.

И, тем не менее, по силе вещей разговор заходит о Петербурге, о последних событиях... Я увлекаюсь, рассказывая о событиях 9 января, затем вспоминаю «окуривание» и обрываю себя:

— Нет, нет, не буду вас окуривать.

— Нет, нет, говорите. Это очень интересно, — говорил Л. Н., как будто из любезности и как будто с интересом.

Я опять начинаю, увлекаюсь, опять обрываю себя и т. д. Спрашиваю о приезжавших.

— На-днях был сотрудник газеты «Matin» Bourdain. Ни к чему господин. Все знает насчет пустяков: и с кем живут танцовщицы и пр., а не читал и не знает Паскаля...

Зашла речь о работах Льва Николаевича. Он недавно закончил статью по поводу текущих событий (пояснение телеграммы в американскую

- 557 -

газету) и затем опять взялся за календарь, т. е. за «Круг чтения». Эта работа очень увлекает его, давая ему возможность немного работать и постоянно находиться в атмосфере мудрости. Он много читает, делает примечания, пишет краткие биографии и предисловия. «Круг чтения» разделен на дни, недели и месяцы. По неделям преимущественно беллетристические рассказы. Особенно восторгается Диккенсом, которого перечитывает второй раз, и рассказывает целые сцены:

— А помните из «Домби и сына», когда к Домби приходит этот... и начинает выкладывать на стол банковые билеты, затем часы, серебряные ложки, и как, выполнивши все это, он делает дамам воздушный поцелуй крючком руки.

И Лев Николаевич одушевляется, говоря о Диккенсе, «которого всегда-всегда любил».

Когда я спросил, не имел ли Диккенс на него влияния, он признал это, «но больше всех, как я уже сказал, на меня имел влияние Стендаль».

Будучи в Лондоне, он слышал Диккенса на одном литературном чтении.

— Он прекрасно читал и производил своей сухой, но сильной фигурой мощное впечатление. И у меня к нему дело было. Я тогда увлекался школьным вопросом.

— Почему же вы не познакомились с ним?

— Да ведь это теперь только завелось, что как только нужно — не стесняются. А тогда этого еще не было.

В свой календарь «Круг чтения» Лев Николаевич, между прочим, помещает и «Душечку» Чехова, к которой написал прелестное предисловие... Тем не менее, «Душечка» не пользуется успехом в Ясной Поляне. Софья Андреевна ее терпеть не может. И, чтобы уколоть Льва Николаевича, она говорит:

— И Саше «Душечка» не понравилась.

— Она не прочитала моего предисловия.

— У ней должно быть свое мнение.

— Конечно, но она просто-напросто не поняла рассказа.

Заговоривши опять о Диккенсе, Лев Николаевич вспомнил, что однажды Тургенев отозвался об описании Диккенсом сбора винограда, как о манерном диккенсовском описании.

— Тургенев был тонкий ценитель, но иногда прорывался. И это описание превосходно.

За обедом Лев Николаевич, между прочим, показывает мне карманную книжечку с алфавитом, при чем листы могут быть вынуты. Он дал слово писать каждый день страницу воспоминаний. И некоторое время исполнял. А вот несколько дней пропустил. Воспоминания ведет по возможности хронологически...

О Горьком:

— Хотел взять у него что-нибудь для календаря, но у него нет ничего в добром духе. У Диккенса же что ни страница, то прелесть. Святочные рассказы немного избиты, как заигранный мотив.

Говоря о статьях, ему посвященных, Лев Николаевич замечает:

— Ну что интересного, как я чай пью? Вот и Бетховена — изобразили голым. Ну что за интерес мне, какие у него бедра были?

О Волынском:

— Его критика, где он идет против рутины, хороша. А «Леонардо да-Винчи» не то.

О «Книге великого гнева»⁷²:

— Зачем такое нехорошее название?

Опять разговор о календаре. Лев Николаевич сожалеет, что не отмечал источников. И ужасная работа будет переводчикам. Так, немцы будут переводить Шопенгауэра с русского или рыться в Шопенгауэре.

- 558 -

Небольшой рассказ недельный «Часовщик» (сравнение работы часовщика с отношением человека к человеку) Лев Николаевич переименовал «Как жить», потом совсем забраковал:

— Нет, это надо выбросить. Это из письма и недостаточно глубоко...

Лев Николаевич взыскательно работает и над внешней стороной календаря, держит корректуру, делает пометки: «курсив» и т. п.

9 февраля 1905 г., Ясная Поляна

В три часа Лев Николаевич пошел пешком в хутор Овсянниково к Марье Александровне Шмидт (верст восемь) и просил меня приехать за ним, распорядившись, чтобы мне дали иноходчика, и сделавши мне указания, как ехать и пр.

Как только я приехал в Овсянниково, Лев Николаевич вышел и удивился, что я так поздно. Я ехал тихо, чтобы не утомлять лошадь и потом ехать быстрее. Лев Николаевич накинул на себя привезенный мною суконный халат, подпоясался и взялся править. И сейчас иноходчик пошел ходчее. Лев Николаевич любит быструю езду. Выехавши под гору, где настроились дачи, Лев Николаевич заговорил о прошлом. Здесь была глухая местность, водились разбойники в балке, была невылазная грязь, а теперь дачи, звуки граммофона.

— Везде перемена. И со мной перемена большая в смысле умственного труда. Прежде я почти не замечал разницы между утром и вечером, а теперь огромная. И стоит хоть немного отвлечься, поговорить о чем-нибудь, и все пропало. Точно на работу дана отмеренная порция, и никак не больше.

6 марта 1905 г., Петербург

Свидание с Анной Григорьевной Достоевской⁷³. Дородная седая старушка с крупными прямыми чертами. Приветлива, проста и обходительна. Очень обрадовалась, что могла быть полезной Льву Николаевичу. Начала рассказывать, как страстно хотел Достоевский познакомиться с Львом Николаевичем. И два раза был случай. Раз в Петербурге на лекции Владимира Соловьева⁷⁴. Лев Николаевич был с Н. Н. Страховым⁷⁵, но Страхов так держал себя, что Анне Григорьевне показалось, что он сердится на Достоевских, у которых каждое воскресенье обедал. Но потом он сказал, что был с Львом Николаевичем.

— Ай, какая жалость! Чего же вы меня не познакомили с Львом Николаевичем?

— Он просил меня ни с кем не знакомить.

Второй раз — Достоевский был в Москве в 1880 г. при открытии памятника Пушкину и хотел поехать в Ясную, но приехавший оттуда Тургенев объявил, что Лев Николаевич «сходит с ума».

10 сентября 1905 г., Ясная Поляна

Лев Николаевич держал корректуру «Круга чтения»... Из гостей была Кузминская Татьяна Андреевна (сестра Софьи Андреевны), шестидесятилетняя милая институтка. Ее доверчиво-наивная манера спрашивать и говорить, и слушать сразу пленяет, очаровывает. Она как будто всей душой слушает вас и всей душой сосредоточена на том, что вы говорите. Она до сих пор поет (уже как дребезжащий колокольчик), но попрежнему от ее пения веет Наташей Ростовой⁷⁶. Сухотин⁷⁷ рассказывал, что, когда однажды Татьяна Андреевна в 60-х годах пела ночью, Фет описал это в дивных стихах:

Сияла ночь. Луной был полон сад; лежали
Лучи у наших ног в гостиной без огней.

- 559 -

Иллюстрация:

Л. Н. ТОЛСТОЙ
Фотография 1900 г.
Частное собрание, Москва

- 560 -

Рояль был весь раскрыт, и струны в нем дрожали,
Как и сердца у нас, за песнею твоей.
Ты пела до зари, в слезах изнемогая,
Что ты одна любовь, что нет любви иной.
И так хотелось жить, чтоб, звука не роняя,
Тебя любить, обнять и плакать над тобой.

Когда Фет дошел до «обнять», Лев Николаевич шепнул Сухотину:

— Ведь старичок-то хочет обнимать нашу Таню...

Татьяна Андреевна спела «Двух гренадеров» Гейне. Лев Николаевич сказал со вздохом:

— Это Гейне? Ах, как это плохо. Ведь это то же самое, что «божья матерь», только послушайте, какой вздор будто бы говорит умирающий: «и орден на ленточке красной положишь на грудь», «и шпагой опояшешь» и пр.

М. С. Сухотин рассказывает, что Фет был очень остроумен и обладал тонким художественным вкусом. Как-то в Ясной Поляне были Тургенев, Страхов, Фет и другие. Тургенев сказал, что он судит о художественном развитии человека по тому, в чем он видит нехудожественность в пушкинском стихотворении «Последняя туча рассеянной бури». Фета при этом не было. Все начали угадывать невпопад. Вошел Фет и сразу сказал:

— Нехудожественно: «Ты молнией грозно ее обвивала».

Лев Николаевич сказал:

— О, у вас, Афанасий Афанасьевич, есть прекраснейшее стихотворение, но в котором тоже есть режущее место. Это «Шопот, робкое дыхание».

— Где же?

Все начали угадывать. Лев Николаевич сказал:

— «Пурпур розы». Это очень нехорошо.

Фет насупился:

— Почему же?

Лев Николаевич читал стихотворение Фета «Майская ночь»:

Отсталых туч над ними пролетает
последняя толпа...

Когда доходил до слов, обращенных к весне:

Ты, нежная. Ты счастье мне сулила
На суетной земле...

то голос его обрывался от слез, он пробовал читать стихи Софье Андреевне и опять не мог...

С Чернышевским познакомился у Некрасова.

— Курчавый, розовый, больше молчал. Однажды пришел ко мне и начал говорить самоуверенно, что «Записки маркера» — лучшее мое произведение, что в искусстве нужна идея...

Лев Николаевич говорил о Соловьеве недоброжелательно:

— На лекции в Петербурге. И что это была за чепуха! Его отношение ко мне было странное. То молчал весь вечер, то приезжал на шинах на вокзал, чтобы проводить меня...

Заговорили о Шумане. Лев Николаевич отнесся к нему отрицательно.

Роза Кауфман, жена художника Пастернака, сказала:

— А мне хотелось бы все-таки сыграть вам, Лев Николаевич, Шумана.

— Пожалуй (уклончиво).

Она сыграла «Warum», потом начала играть другие вещи.

Вдруг послышались всхлипывания. Лев Николаевич полулежал на

- 561 -

кресле. Им овладело волнение. И он повторял: «Как прекрасно», не мог удержать лившихся из глаз слез, стал просить еще играть, но доктор посоветовал Кауфман отказаться.

Пастернак рассказывает, что когда зашел у Толстого спор со Стасовым о Григоровиче, то Стасов нападал на Григоровича с шаблонно-лубочным либерализмом, Лев Николаевич же доказывал в Григоровиче истинную народническую нотку: он первый с любовью писал о мужике, вызывая в читателе симпатию к народу, у других же есть и «чаво» и «нитаво», но нет главного — нет души народной.

20 января 1906 г., Москва

Рассказ Григория Петрова⁷⁸ о своем знакомстве с Львом Николаевичем.

Познакомился с Л. Н. в 1898 г. Петров приехал утром к Льву Николаевичу, но тот был занят корректурой «Воскресения» и пригласил обедать в пять часов. Петров пошел бродить, был в Третьяковской галлерее, потом прошел к храму Христа-спасителя. Стоит у ограды и ждет конки. Видит, на углу старичок, тоже ждет конки. Оказалось, Лев Николаевич. Он ехал в банк, чтобы положить деньги, пожертвованные на духоборов. Лев Николаевич спросил: может быть, Петрову неудобно ехать наверху? Петров сказал: «Я с вами, Лев Николаевич, на трубе паровоза готов поехать». На них обращали внимание. Приехали к банку. «Капище», — сказал Лев Николаевич. Затем пошли покупать книги о Сибири (для «Воскресения»)... Заговорили о Горьком. Лев Николаевич сказал:

— Талант большой (и привел сцену, где мальчик из окна передает впечатление о драке в подвале), но боюсь, что ударит в «сочинительство». Когда я напишу, что вчера в саду у меня гуляли: австрийский император, английская королева Виктория и персидский шах, — это не будет сочинительство. Они могли гулять в саду. Но когда английской королеве Виктории припишу слова и чувства персидского шаха, — это будет сочинительство. Вот и относительно Горького: как бы он своим босякам ни приписывал чувства и мысли, не свойственные им...

Будто Л. Н., читая Чехова вслух, вставлял дивные слова, освещавшие картины.

23 января 1906 г., Ясная Поляна

По случаю 250-летия со дня рождения Моцарта Софья Андреевна решила соорудить в Ясной Поляне чествование Моцарта и с Наташей Сухотиной разыгрывала несколько часов моцартовского «Юпитера». До Льва Николаевича доносились звуки во время работы, и по этому поводу он сказал:

— Гольденвейзеру я не скажу этого, а вам можно: для меня почти не нужна виртуозность музыки. Я говорю «почти», как если бы должен был читать Пушкина в рукописи или на ремингтоне. Хотя вы исполняли «Геркулеса», то, бишь, «Юпитера» и не так, как его исполнил бы Рубинштейн, однако я все понял.

Софья Андреевна обиделась.

Вечером, получив американский теософический журнал, присылаемый Льву Николаевичу уже много лет одной дамой, Лев Николаевич чуть ли не со слезой в голосе начал читать Лонгфелло, переводя на русский:

«Будем работать над внутренней тишиной».

Тут же две прекрасных мысли:

«Как маленький предмет перед глазами закрывает внешний мир, так и маленькое зло в душе закрывает мир нравственный».

«Поворачиваясь от света, видишь свою тень, закрывающую свет».

- 562 -

25 января 1906 г., Ясная Поляна

Рассказ Фета «Не те»: как петухи перекликались, летели и вдруг — «Не те», — сказал Николай I. В рассказе было увлекательно. Лев Николаевич советовал написать, а затем говорил мне, что грех за этот рассказ на его совести.

10 марта 1906 г., Ясная Поляна

Речь зашла о Горьком. Я рассказал сцену Волынского с Горьким относительно религиозной ноты в революционном движении. Лев Николаевич говорил о Горьком, что недавно пробовал перечитывать некоторые его вещи и увидел, какой еще сумбур в его голове.

— Да вот, я сейчас вам прочту.

Он вышел и через минуту возвратился с серенькой книжечкой издания «Посредника» — «Емельян Пиляй». Зажгли свечу и по двинули на край обеденного стола, где сидел Л. Н. Он наклонился к книжке и начал читать. Красноватое пламя свечи, падая на его обветренное лицо, румянило его и придавало ему цветущий вид, а белая, как мыльная пена, борода еще более оттеняла красноватый цвет лица. Но, когда взгляд упадал на спину и затылок, невольно сжималось сердце. Тут реяла не только старость, а почти дряхлость. Воротник блузы, далеко оттопырившись от шеи, обнаруживал глубокий желобок среди выступивших жил, а плечи и спина представляли какой-то бесформенный ком... Перед чтением Лев Николаевич сделал предисловие, что у Горького рядом с бесподобными картинами идут сочиненные сцены.

— Ну вот, — сказал Лев Николаевич, перелистывая брошюру: «Он замолчал и по привычке полез за кисетом», — начал читать Л. Н., тонко и безыскусственно оттеняя голоса действующих лиц и поэтические штрихи. Читает он безукоризненно, иногда только колеблясь в произношении неизвестных ему слов. Так, однажды он произнес «кишѐня», затем хотел, должно быть, поправиться и произнес «кѝшеня», но, очевидно, почувствовал фальшивость и спросил меня, как произносится «кишеня». Весь рассказ до встречи Емельяна с барышней у моста Лев Николаевич прочел превосходно, как будто смакуя эстетическое блюдо, особенно в сцене с чабанами, и, только прочитавши описание моря при солнечном закате: «Вдали над морем родился мрак» и т. д., проговорил вскользь:

— Ну, это не хорошо, — а затем опять читал, что называется, с чувством, с толком, с расстановкой. Но, когда дошло до сцены, где плачущая барышня вступает в диалог с Пиляем, в голосе Льва Николаевича начали появляться, как всплески рыбок в воде, юмористические нотки, делавшие сцену, долженствующую растрогать читателя, лубочно-наивной.

Кончивши читать, Лев Николаевич продолжал восхищаться отдельными превосходными сценами и с досадой говорить о пристегнутом за волосы студенте и пр.

От Горького перешли к искусству вообще и живописи в частности. Я рассказал о выставках, подчеркнув портреты Стасова и Андреева.

— А вы видели картину Лансере⁷⁹ «Императрица в Петергофе»?

Я сказал, что она не обратила моего особливого внимания.

— А мне она очень нравится. Особенно хорошо в ней передано это безобразие величия. Вы знаете, сколько у этой императрицы было платьев? — спросил Лев Николаевич у Наташи, моей дочери.

— Сто? — сказала Наташа. Лев Николаевич обрадовался, что может позабавить Наташу, как Афанасий Иванович Пульхерию Ивановну.

— Ну что такое сто платьев? Берите больше.

— Двести?

- 563 -

— Больше, больше берите.

— Ну пятьсот, — сказала Наташа, как бы решивши перехватить через край...

— Пятнадцать тысяч, — сказал Лев Николаевич, смеясь и как бы торжествуя над нами.

13 марта 1906 г., Ясная Поляна

Когда зашла речь о золотой валюте, Татьяна Львовна хотела что-то объяснить, но запуталась, а Лев Николаевич начал шутливо цитировать Онегина:

Как государство богатеет,
И чем живет, и почему
Не нужно золота ему,
Когда простой продукт имеет...

— Искусство есть настроение, религия — состояние.

28 декабря 1906 г., Ясная Поляна

Речь зашла о Куприне. Куприн ему по душе.

— Я его очень люблю. Боюсь, как бы только критика его не испортила. Для меня теперь несомненно, что критики должны быть лишены художественного понимания. Особенно ярко это заметно на покойном Стасове.

— Но у Куприна много безразличности.

— Это-то и хорошо. Нет хуже для писателя, как тенденция.

29 декабря 1906 г., Ясная Поляна

Вечером вышел Лев Николаевич к чаю оживленный и заговорил о Куприне, которого прочитал почти всю книжку. Был доволен Куприным.

— Особенно хороши два маленьких рассказа: «Allez» и «Поздний гость». Последний не художественный, а рассуждения, как это бывает у Мопассана. Но прекрасно. И очень тонко передано это ожидание приходящего и таинственность будущих отношений. А «Allez» — прелестный рассказ. Хотите послушать?

Сухотин начал читать и прочел очень хорошо. Лев Николаевич все время восхищался и делал сочувственные реплики: «Гм!», после чтения сказал:

— Как все у него сжато. И прекрасно. И как он не забывает, что и мостовая блестела и все подробности. А главное, как это наглядно сдернута вся фальшивая позолота цивилизации и ложного христианства.

Я обратил внимание на особенную затруднительность выдержать правдивость, подгоняя эпизоды под «allez».

— Да, да, интересно было бы знать, какое первое «allez» дало ему тему.

Одно только «allez» показалось ему искусственным — когда Минота ведет девушку в кабинет.

— Тут можно сказать «entrez» или что-нибудь другое.

Мы с Сухотиным сказали, что тут «allez» у Миноты наиболее характерно, как циническая шутка.

Лев Николаевич согласился и опять с нежностью и теплотой заговорил о Куприне:

— Кланяйтесь ему от меня и скажите, чтобы он, ради бога, не слушался критиков. У него настоящий, прекрасный, настоящий талант. Удержался бы только на должном месте.

- 564 -

ПРИМЕЧАНИЯ

¹ 19 декабря 1898 г. в театре Корша устраивался вечер, посвященный Л. Н. Толстому по случаю исполнившегося 28 августа 70-летия со дня его рождения. С. А. Толстая 19 декабря 1898 г. записала: «Лев Николаевич уехал сегодня один... Утром он занимался, потом в час поел овсяный суп, полил кофе и уехал, прося только Н. Н. Ге проводить его» («Дневники С. А. Толстой», ч. III, М., 1932, стр. 101).

² Фотография Льва Николаевича и Софьи Андреевны, помещенная в книге П. А. Сергеенко «Как живет и работает гр. Л. Н. Толстой» (М., 1898, стр. 55).

³ Маклаков Василий Алексеевич (род. в 1869 г.), знакомый Толстых, адвокат, впоследствии член Государственной думы, один из лидеров партии кадетов, при Временном правительстве — посланник в Париже; после Октябрьской революции — в эмиграции.

⁴ Плевако Федор Никифорович (1843—1908), известный московский адвокат.

⁵ П. А. Сергеенко ехал в Петербург для переговоров по поручению А. П. Чехова с издателем «Нивы» А. Ф. Марксом о приобретении им права собственности на сочинения А. П. Чехова.

⁶ А. Ф. Маркс издавал сочинения классиков в приложениях к журналу «Нива».

⁷ Вяземский Петр Андреевич (1792—1878), поэт.

⁸ Дюссо, владелец фешенебельного ресторана в Петербурге в 50-х годах.

⁹ Денисенко Иван Васильевич (1851—1916), председатель Новочеркасского окружного суда, был женат на племяннице Л. Н. Толстого.

¹⁰ Рассказ А. П. Чехова «Душечка» появился в журнале «Семья», 1899, № 1.

¹¹ Страхов Федор Алексеевич (1861—1923), единомышленник Толстого.

¹² «Ответ шведам» — письмо Л. Н. Толстого к группе шведских молодых людей, запрашивавших его мнения по поводу предстоящей мирной конференции в Петербурге. Толстой отнесся к идее мирной конференции отрицательно, считая, что всякая такого рода конференция, устраиваемая правительством, является «обманом и лицемерием».

¹³ Кони Анатолий Федорович (1844—1927), известный судебный деятель, сенатор, писатель. Темой «Воскресения» послужило одно судебное дело, о котором Кони сообщил Толстому в 1889 г.

¹⁴ Издатель журнала «Нива» А. Ф. Маркс торопил Льва Николаевича присылкой дальнейших глав «Воскресения», что нарушало творческую работу Толстого.

¹⁵ 26 мая 1899 г. исполнялось столетие со дня рождения Пушкина, в связи с чем готовился юбилейный «Пушкинский сборник» под ред. П. Гнедича, Д. Л. Мордовцева и К. К. Случевского.

¹⁶ Гнедич Петр Петрович (1855—1927), драматург, историк искусства.

¹⁷ «Как живет и работает гр. Л. Н. Толстой», М., 1898.

¹⁸ Боборыкин Петр Дмитриевич (1836—1922), писатель.

¹⁹ Хомяков Алексей Степанович (1804—1860), писатель, историк-славянофил.

²⁰ Давыдов Николай Васильевич (1848—1920), председатель Московской судебной палаты.

²¹ Предварительные переговоры с А. Ф. Марксом о печатании в журнале «Нива» романа «Воскресение» велись через П. А. Сергеенко.

²² Дорошевич Влас Михайлович (1864—1920), известный журналист.

²³ Буренин Виктор Петрович (1841—1926), публицист, литературный критик. Толстой имеет в виду полемику Буренина с поэтом Надсоном в 1887 г., против которой Толстой протестовал в свое время в письме к Буренину (см. выше стр. 239).

²⁴ Игумнов Константин Николаевич (род. в 1873 г.), известный пианист, профессор Московской консерватории.

²⁵ Ницше Фридрих (1844—1900), немецкий писатель, философ, филолог.

²⁶ Шантепи-де-ля-Сосей, Иллюстрированная история религии, изд. магазина «Книжное дело», М., 1899.

²⁷ Пьеса П. А. Сергеенко «Сократ» впоследствии была напечатана в литературном приложении к журналу «Нива», 1899, и в изд. журнала «Юная Россия», 1903.

²⁸ Линев (Долин) Дмитрий Александрович (1853—1903), журналист, автор тюремных очерков. Толстой заимствовал из его книги «По этапу» сцену, включенную во вторую главу третьей части романа «Воскресение».

²⁹ Меньшиков Михаил Осипович (1859—1919), журналист, сотрудник газеты «Новое Время».

³⁰ «Сон Попова» — сатирическая поэма А. Толстого, преследовавшаяся цензурой.

³¹ «Царь Федор Иоаннович» — трагедия А. К. Толстого, шедшая в то время с большим успехом на сцене Московского Художественного театра.

³² Сальвини Томазо (1829—1916), знаменитый итальянский трагик, замечательный исполнитель шекспировских ролей, в то время гастролировавший в Москве и Петербурге.

³³ Росси Эрнесто (1829—1896), знаменитый итальянский актер, исполнитель многих шекспировских ролей.

³⁴ Танеев Сергей Иванович (1856—1915), известный композитор и музыкант.

³⁵ Тэн Ипполит (1828—1893), французский философ, историк, теоретик искусства.

³⁶ Письмо к автору книги «Анархизм» П. Эльцбахеру.

- 565 -

³⁷ Предисловие к японскому обзору политико-экономических теорий европейского мира «Japanese Notions of Europian Political Economy» by Tentjaro Macato. Осталось неопубликованным.

³⁸ Русский перевод романа Вильгельма фон-Поленца под названием «Крестьянин», с предисловием Толстого, был напечатан книгоиздательством «Посредник» в 1902 г.

³⁹ Мысли Толстого о значении критики подробно развиты в предисловии к русскому переводу романа фон-Поленца «Крестьянин» (1901).

⁴⁰ Толстой в то время приступил к писанию пьесы, оставшейся незаконченной, «И свет во тьме светит».

⁴¹ «Труп» — сокращенное название пьесы Толстого «Живой труп».

⁴² Андреев-Бурлак Василий Николаевич (1843—1888), известный актер и художественный чтец.

⁴³ Вертящаяся сцена, дающая возможность быстрой смены декораций, была незадолго перед тем устроена в Московском Художественном театре.

⁴⁴ Главное действующее лицо пьесы Толстого «Живой труп».

⁴⁵ Главное действующее лицо пьесы А. Н. Островского «Бедность не порок».

⁴⁶ Теляковский Владимир Аркадьевич, директор императорских театров.

⁴⁷ Бартенев Петр Иванович (1829—1912), историк, основатель и редактор исторического журнала «Русский Архив».

⁴⁸ Ермолов Алексей Петрович (1772—1861), генерал, участник Отечественной войны 1812 г., позднее один из усмирителей Кавказа, главноуправляющий Грузии.

⁴⁹ Воронцов Михаил Семенович (1782—1856), фельдмаршал, кавказский наместник и главнокомандующий кавказских войск; выведен Толстым в повести «Хаджи Мурат».

⁵⁰ В литературных кругах был поднят вопрос о чествовании 50-летия литературной деятельности Толстого. Но не была выяснена точная дата, что и старался установить П. А. Сергеенко.

⁵¹ В Европе было произведено в тот год анархистами несколько террористических актов, к которым автор дневника относился отрицательно.

⁵² В. Г. Короленко в своих воспоминаниях подробно рассказывает об этой своей беседе с Толстым («Воспоминания о писателях», М., 1934, стр. 162).

⁵³ Хомяков Алексей Степанович, Киреевский Иван Васильевич (1806—1856), Леонтьев Константин Николаевич (1831—1891), писатели-славянофилы.

⁵⁴ «Сакья-Муни» — пьеса П. А. Сергеенко, перед тем прочитанная Толстым.

⁵⁵ Розанов Василий Васильевич (1856—1919), публицист, критик, сотрудник «Нового Времени».

⁵⁶ Буланже Павел Александрович (1865—1925), знакомый Толстого, последователь его учения.

⁵⁷ Скиталец — псевдоним Петрова Степана Гавриловича (род. в 1868 г.), писателя.

⁵⁸ Трубецкой Паоло (1867—?), известный скульптор.

⁵⁹ Второй сын Толстого, Илья Львович (1866—1933).

⁶⁰ Куприн Александр Иванович (1870—1938), писатель.

⁶¹ Дочь Толстого, Александра Львовна Толстая (род. в 1884 г.).

⁶² Волынский (Флексер) Аким Львович (1863—1926), известный критик, автор обширной монографии «Леонардо да-Винчи».

⁶³ Стороженко Николай Ильич (1836—1906), профессор Московского университета, историк литературы.

⁶⁴ В г. Кишиневе, Бессарабской губ., 7—9 апреля 1903 г. был еврейский погром.

⁶⁵ Мире, французский писатель.

⁶⁶ Эртель Александр Иванович (1855—1908), писатель, последние десять лет своей жизни не печатавшийся.

⁶⁷ Елпатьевский Сергей Яковлевич (1854—1933), писатель.

⁶⁸ Беляев Юрий Дмитриевич (1876—1917), беллетрист, театральный критик, журналист, сотрудник газеты «Новое Время».

⁶⁹ Архангельский Александр Андреевич (1846—1924), духовный композитор, дирижер известного в свое время «Хора Архангельского».

⁷⁰ Стасов Владимир Васильевич (1824—1906), известный музыкальный критик.

⁷¹ Гинцбург Илья Яковлевич (1859—1939), известный скульптор.

⁷² Сборник статей А. Волынского о Достоевском под общим названием «Книга великого гнева».

⁷³ Вдова писателя Ф. М. Достоевского. П. А. Сергеенко обращался к ней по поручению Л. Н. Толстого за разрешением напечатать отрывки из сочинений Достоевского в сборнике «Круг чтения».

⁷⁴ Соловьев Владимир Сергеевич (1853—1900), философ.

⁷⁵ Страхов Николай Николаевич (1828—1896), критик, философ.

⁷⁶ Многие черты личности Татьяны Андреевны Кузминской приданы Толстым героине романа «Война и мир» — Наташе Ростовой.

⁷⁷ Сухотин Михаил Сергеевич (1850—1914), зять Толстого.

⁷⁸ Петров Григорий Спиридонович, расстригшийся священник, журналист.

⁷⁹ Лансере Евгений Евгеньевич, художник.