Модзалевский Л. «Тень Фонвизина»: Неизданная сатирическая поэма Пушкина // [Александр Пушкин]. — М.: Журнально-газетное объединение, 1934. — С. 815—824. — (Лит. наследство; Т. 16/18).

http://feb-web.ru/feb/litnas/texts/l16/lit-815-.htm

- 815 -

„ТЕНЬ ФОНВИЗИНА“

НЕИЗДАННАЯ САТИРИЧЕСКАЯ ПОЭМА ПУШКИНА

Сообщение Л. Модзалевского

Известно, что от ранней литературной деятельности Пушкина дошло до нас далеко не все, что им было написано. Лицейский архив сохранился в незначительной своей части, и ряд произведений поэта, писанных им во время пребывания в Лицее, теперь известен лишь по одним заглавиям (роман в прозе «Цыган», комедия «Так водится в свете», написанная совместно с М. Л. Яковлевым, незаконченная комедия «Философ» и пр.). Эти пьесы конечно не охватывают круга недошедших произведений. До недавнего времени их было больше. Вспомним такие находки, как поэма «Монах», баллада «Тень Баркова», «Гараль и Гальвина», «Исповедь стихотворца», лицейский сборник «Жертва Мому или лицейская антология 1814 г.», в котором ряд стихотворений принадлежит самому поэту — наиболее ранние его опыты 1813—1814 гг. и др. Большинство из вышеперечисленных произведении имели свою историю прежде чем они попали наконец в основной кодекс лицейского творчества Пушкина. О наиболее крупных из них, как «Тень Баркова» и «Монах», сохранились авторитетные свидетельства современников, при чем поэма «Монах» обнаружена недавно в автографе поэта.

«Тень Фонвизина» не имеет своей истории; никаких свидетельств современников и упоминаний о ней в литературе о Пушкине нет; тем не менее мы располагаем рядом достаточно убедительных фактов, чтобы ввести эту поэму, спустя 119 лет после того, как она была написана, в основной текст собрания его сочинений.

Рукопись «Тени Фонвизина» представляет собою лицейскую копию, сделанную не установленным пока лицеистом, товарищем поэта по Лицею. Она писана на темносиней бумаге с водяным знаком «МОФЕБ 1814», т. е. на такой же, которую употреблял Пушкин в 1815—1816 гг. На заглавном листе написано: «Тень Фон-Визина. Сочинение Александра Пушкина»; текст состоит из 320 стихов; в конце поэмы была подпись «Пушкин»; имя Пушкина выскоблено как в начале, так и в конце рукописи, при чем на заглавном листе осталось: «Сочинение А. П.», а в конце, на месте выскобленной фамилии, проставлено несколько точек, но теми же чернилами, какими писан и весь текст поэмы; это свидетельствует о том, что имя Пушкина было уничтожено тогда же, когда переписывалась поэма. В копии есть пропущенный стих (297), который, как теперь удалось установить, вписан между стихами рукою самого Пушкина; кроме того есть несколько буквенных поправок, повидимому также сделанных поэтом.

- 816 -

Рукопись обнаружена в Пушкинском Доме Академии Наук СССР среди бумаг князя Олега Романова. Среди них оказались еще рукописи следующих произведений Пушкина лицейского происхождения: «Пирующие студенты» — копия, переписанная тем же почерком, что и новая поэма; в конце текста подпись — автограф поэта; две копии разных лицейских почерков «Воспоминания в Царском Селе»; одна из них с большим количеством поправок и вставок Пушкина, другая без них. Точных сведений о том, как получил Олег Романов эту группу лицейских бумаг, в нашем распоряжении нет, но, принимая во внимание то обстоятельство, что он был сам лицеистом, притом лицом «высокопоставленным» и занимался Пушкиным, можно предполагать, что ему подарил их кто-либо из потомков одного из лицеистов-первокурсников, у которого до этого их никто не видал. Бумаги эти оставались у Олега Романова без всякого употребления, вплоть до его смерти в 1914 г., а затем хранились в Мраморном дворце, откуда и были в 1920-х гг. переданы в Пушкинский Дом.

Обратимся к содержанию поэмы. Находящемуся в «загробном мире» Д. И. Фонвизину (ум. в 1792 г.) надоело находиться в среде теней, его потянуло к людям и захотелось увидеть земной мир. Получив разрешение от Плутона, он садится в лодку и в сопровождении Харона выплывает на свет и оказывается в России. Убедившись в том, что мир остался без изменения, он обращается к своему слуге Петрушке (из послания Фонвизина «К слугам моим»), говоря, что тот прав, называя свет «бездельной игрушкой», и соглашается с ним, что в этой «игрушке» нет никаких перемен. Затем Фонвизин пожелал увидеть своих товарищей по перу и в сопровождении слетевшего к нему посланника Феба, молодого Эрмия, посещает «Российских певцов», чтобы одних наградить — лозами, а других увить венками Первым он посещает издателя журнала «Демокрит» (1815 г.) Кропова, т. е. третьестепенного писателя-галлофоба А. Ф. Кропотова (р. 1780, ум. ок. 1820 г.), который в это время занимался сочинением «прозы и стихов»,

Решив, что смеяться над «бедняжкой» «страшный грех», Фонвизин оставляет Кропотова и летит к «певцам российским, записным». Прежде всего он посещает Д. И. Хвостова, кряхтевшего в это время над одой в своем кабинете ночью, при свете свечи:

....... добрый наш поэт

Унизывал на случай, оду,

Как Божий мученик кряхтел

Чертил, вычеркивал, пыхтел,

Чтоб стать посмешищем народу

Сидит; перо в его зубах

На ленте Анненской табак

Повсюду розлиты чернилы,

Сопит себе Хвостов унылый.

Фигура Хвостова, не раз осмеянная Пушкиным в ранних стихах, выведена, между прочим, и в послании «Моему аристарху» (1815 г.), где Хвостов изображен также сидящим ночью при свете лампады и кряхтящим над «вздором» или над «не слишком громозвучной одой». Тот же портрет Хвостова дан и в «Тени Баркова» (1814 г.):

Так иногда поэт Хвостов

    Обиженный природой

- 817 -

Иллюстрация: СТРАНИЦА ЛИЦЕЙСКОГО ДНЕВНИКА ПУШКИНА

Публичная библиотека СССР им. Ленина, Москва

Во тьме полуночных часов

    Корпит над хладной одой.

Далее Фонвизин является кн. П. И. Шаликову (у Пушкина — князь Шальной), который в это время:

Сидел над книжкой записной

Рисуя в ней цветки, кусточки

И движа вздохами листочки

Мочил их нежною слезой...

Образ Шаликова также очень метко очерчен Пушкиным в этих строках перекликается с другими характеристиками Шаликова, данными Пушкиным этому сентиментально-слащавому поэту, сподвижнику А. С. Шишкова по «Беседе любителей русского слова» или, как называл ее Пушкин, «Беседе губителей русского слова».

Фонвизин посещает затем «пресловутого безглагольника» кн. С. А. Ширинского-Шихматова, главу «беседистов» А. С. Шишкова, Б. М. Федорова

- 818 -

и других бездарных стихотворцев, которым воздает должную дань. Когда ему надоедает тратить время у «худых писцов», он вспоминает о Г. Р. Державине, к которому и направляется:

Почтенный старец их узнал.

Фонвизин тотчас рассказал

Свои в том мире похожденья.

«Так ты здесь в виде привиденья?»

Сказал Державин «очень рад»

«Прими мои благословенья...

«Брысь кошка!.. сядь усопший брат —

«Какая тихая погода...

«Но кстати вот на славу ода, —

«Послушай Братец...

В безмолвном молчании Фонвизин и Эрмий выслушивают оду Державина Здесь Пушкин блестяще пародирует Державина, заимствуя подлинные выражения из его «Лиро-эпического гимна 1812 г. на прогнание французов из отечества». Выбрав из него 10 наиболее темных и маловразумительных строк, Пушкин делает из гимна набор слов, что дает ему затем право устами Фонвизина заявить, что в них не увидел бы смысла и сам «покойный господин Бобров».

«Что сделалось с тобой Державин?» — восклицает Фонвизин:

И ты судьбой Невтону равен

Ты Бог — ты червь, ты свет — ты ночь...»

Такой озорной перифразой знаменитого державинского стиха из оды «Бог» («Я царь — я раб, я червь — я бог») Пушкин оканчивает посещение Фонвизиным Державина. Происшедший затем разговор Фонвизина с Эрмием заключается следующим возгласом Эрмия-Пушкина:

«Денис! он вечно будет славен

Но ах, почто так долго жить.»

Замечательно, что эти стихи о Державине написаны вскоре после торжественного экзамена в Лицее, бывшего в январе 1815 г., на котором юный Пушкин с волнением читал перед маститым поэтом свои «Воспоминания в Царском Селе». Это событие Пушкин отметил, как известно, в следующих строках:

Старик Державин нас заметил

И в гроб сходя благословил...

Но этот возвышенный старец-поэт оставлен Пушкиным потомству. Для себя же Пушкин оставляет иной портрет Державина: исписавшегося, поглупевшего и выжившего из ума «бритого татарина». Подобное восприятие «Певца Фелицы» известно нам из письма Пушкина к Дельвигу, писанного в 1825 г.: «По твоем отъезде перечел я Державина всего и вот мое окончательное мнение. Этот чудак не знал ни русской грамоты ни духа русского языка (вот почему он ниже Ломоносова) — он не имел понятия ни о слоге, ни о гармонии — ни даже о правилах стихосложения... Ей богу, его гений думал по-татарски — а русской грамоты не знал за недосугом». Стихи о Державине в новой поэме тесно соприкасаются с вышеприведенным письмом. То, что Пушкин утверждал в 1825 г., было для него уже ясно, как видим, еще в 1815 г.; заявить вслух об этом тогда он еще не мог по вполне

- 819 -

понятной причине: его юный голос шел бы вразрез с общепринятой оценкой Державина как поэта.

Заканчивается поэма посещением К. Н. Батюшкова (скрытого в поэме под буквой Б.), который в это время спокойно спал, полуобнаженный в объятиях «прелестной Лилы».

Приводим эти строки полностью:

«Пора домой, вещал Эрмию

Ужасный рифмачам мертвец.

Оставим наскоро Россию

Бродить устал я наконец».

Но вдруг близ мельницы стучащей

Средь рощи сумрачной, густой

На берегу реки шумящей

Шалаш является простой;

К калитке узкая дорога,

В окно склонился древний клен

И фальконетов Купидон

Грозит с усмешкой у порога

«Конечно здесь живет певец»,

Сказал обрадуясь мертвец

«Взойдем» взошли и что, ж узрели?

В приятной неге, на постели

Певец Пенатов молодой

С венчанной розами главой,

Иллюстрация: ОБЩИЙ ВИД ЦАРСКОСЕЛЬСКОГО ЛИЦЕЯ

Литография 1820-х гг.

Институт Русской Литературы, Ленинград

- 820 -

Едва прикрытый одеялом

С прелестной Лилою дремал

И подрумяненный фиалом

В забвеньи сладостном шептал —

Фонвизин смотрит изумленный

«Знакомый вид; но кто же он?

Уж не Парни ли несравненный

Иль Клейст? иль сам Анакреон?»

«Он стоит их», сказал Меркурий

«Эрата, Грации, Амуры

Венчали миртами его

И Феб цевницею златою

Почтил любимца своего;*

Но лени связанный уздою

Он только пьет, смеется, спит.

И с Лилой нежится младою,

Забыв совсем что он Пиит

Так я же разбужу повесу,

Сказал Фонвизин рассердясь,

И вмиг отдернул занавесу —

Певец, услыша вещий глас,

С досадой, весь в пуху проснулся,

Лениво руки протянул,

Потом в сторонку обернулся

И снова крепким сном заснул.

После бесплодных попыток Фонвизина вывести Батюшкова из состояния дремоты, Пушкин — Фонвизин приходит к выводу: если Хвостов будет продолжать трудиться, а Батюшков спокойно спать, то это грозит привести к тому, что русский гений не возродится вновь и поэзия заглохнет.

Как известно, Пушкин в эти годы находился под сильным влиянием музы Батюшкова; именно на него он возлагал тогда свои надежды, как на крупного поэта. Образ изнеженного ленивца-поэта «увенчанного миртами» и получившего от Феба «золотую цевницу» дан Пушкиным очень схоже и почти в тех же выражениях в послании к Батюшкову: «Философ резвый и пиит...» (1814 г.); здесь Пушкин спрашивает его:

Почто на арфе златострунной

Умолкнул радости певец?

Ужель и ты, мечтатель юной,

Расстался с Фебом, наконец?

и просит:

Пой юноша! Певец тииский

В тебя влиял свой нежный дух.

С тобою твой прелестный друг,

Лилета, красных дней отрада.

Певцу любви — любовь награда.

Настрой же лиру...

Но предупреждает его, чтобы он, зовя Лилету (Лилу) в свой шалаш и находясь в «упоеньи страстной любви», не забыл бы «нежных муз»

- 821 -

Иллюстрация: АВТОГРАФ СТИХОТВОРЕНИЯ ПУШКИНА „Я ЛЮБЛЮ ВЕЧЕРНИЙ ПИР“

Институт Русской Литературы, Ленинград

- 822 -

Любви нет боле счастья в мире:

Люби — и пой ее на лире.

Поэт просит Батюшкова также «разить порок», «шутя показывать смешное»:

Но Тредьяковского оставь

В столь часто рушимом покое.

Увы! Довольно без него

Найдем бессмысленных поэтов,

Довольно в мире есть предметов,

Пера достойных твоего!

И заканчивает обращением:

Играй: тебя младой Назон,

Эрот и грации венчали,

А лиру строил Аполлон.

Как видим тема послания и тема стихов в поэме одинакова. Разница лишь в том, что в послании Пушкин еще надеется, что умолкнувший поэт снова возьмется за лиру; в поэме же надежда выражена слабее; в поэме Батюшков представлен, как уже совсем забывший и забросивший лиру; появление Фонвизина на мгновение пробуждает поэта, но для того лишь, чтобы вновь погрузить его в состояние глубокого сна. В этих строках уже сквозит полная безнадежность вызвать Батюшкова к жизни.

Фальконетов купидон — известное скульптурное изображение Купидона, работы знаменитого Фальконета, автора памятника Петру I в Петербурге. На эту скульптуру известны два стихотворения: Н. М. Карамзина «Надписи на статую Купидона» (9 надписей, из которых четвертая называется «На палец, которым Купидон грозит») и Г. Р. Державина «Фальконетов Купидон». Пушкин несомненно видел сам эту статую и знал оба стихотворения.

Упоминаемые Пушкиным Парни и Анакреон были, как известно, хорошо ему знакомы. Что же касается Клейста, то его произведения были хорошо известны лицеистам. Его идиллия «Цефиз» была в Лицее переведена бар. А. А. Дельвигом и А. Д. Илличевским. Пушкин, конечно, был в курсе всех литературных интересов своих товарищей.

Интересное выражение «весь в пуху проснулся» может быть поставлено в связь с подобным же образом, встречающимся у Батюшкова в «Видении на берегах Леты» («В пуху, с нечесанной главой») и у В. Л. Пушкина в «Опасном соседе» («Растрепанный, в пуху, в картузе с козырьком»). Оба эти произведения Пушкин знал прекрасно.

По насыщенности литературными характеристиками современников-писателей новую поэму Пушкина нужно поставить бесспорно на первое место в ряду его ранних лицейских произведений. Такого собранного в одном произведении богатства литературных высказываний Пушкина-лицеиста — и притом отчетливо выраженных — мы не имели до сих пор. В новой поэме Пушкин выступает как вполне созревший последователь Карамзина в его литературной борьбе с членами «Беседы любителей русского слова» во главе с Шишковым, Ширинским-Шихматовым, Хвостовым и другими поэтами-шишковистами. Для своей сатирической поэмы-памфлета Пушкин избрал темой «Тень Фонвизина», как уже перед этим он использовал, но в другом плане «Тень Баркова». В этих ранних опытах Пушкин восходил конечно к иностранным (французским) образцам, столь хорошо

- 823 -

ему известным по французской легкой поэзии XVIII в. В деле усвоения пародийно-памфлетного направления русской поэзии Пушкину очень способствовал Батюшков, пародировавший в «Певце в беседе славянороссов» «Певца во стане русских воинов» Жуковского. Для «Тени Фонвизина» Пушкину служило образцом, вероятно, «Видение на берегах Леты» того же Батюшкова, которое было распространено в кругу лицеистов. И там и тут сюжетом является смотр писателей и следующее затем наказание их по заслугам. Разница лишь в том, что у Батюшкова тени писателей сбрасываются в Лету — реку забвения, которых перед этим экзаменует в аду царь Минос, у Пушкина же, наоборот, — умерший писатель делает смотр живым, выйдя из «загробного мира». Там действие происходит в аду, а здесь развертывается на земле. Эта нарочитая переделка очень характерна для Пушкина-лицеиста. Следует отметить, что в «Видении на берегах Леты» выведен и Фонвизин, беседующий с Сумароковым. Именно Фонвизина, первого русского поэта-сатирика, и взял Пушкин в качестве «тени», имеющей право на суд и расправу над живущими поэтами. Сюда можно еще прибавить, что в первом «Послании к цензору» Фонвизин назван Пушкиным «сатириком превосходным». Ср. в «Городке», где в числе прочих любимцев поэта также назван Фонвизин.

Говоря о самих характеристиках поэтов в «Тени Фонвизина», следует отметить, что они целиком совпадают с известными высказываниями поэта в его других стихах лицейского периода. Д. И. Хвостов, Ширинский-Шихматов, Шишков и ряд других уже получили должную оценку у Пушкина до создания поэмы. О Державине мы говорили выше. Оценка Батюшкова, как мы уже видели, точно совпадает с разбросанными в разных местах пушкинской лирики характеристиками. В них заметно сильное влияние самого Батюшкова («Мои пенаты», «К сну» и т. д.). Не имея возможности перечислить все совпадения пушкинского языка, укажем лишь на главнейшие: «С крылатой шапкой на бекрене» — «Черна шапка набекрене» (в «Козаке»); «Иных лозами наградить» — «Твой гений наградит спасительной лозою» («К другу стихотворцу»); «С почетным членом адских сил» — «От члена русских сил» (в «Городке»); «Покойный господин Бобров» точно повторяется в стихотворении «Христос воскрес, питомец Феба»; «Средь рощи сумрачной, густой» — «В роще сумрачной, тенистой» (в стих. «Блаженство») и др. Что же касается до стиха в поэме, то он местами достигает большой силы, в особенности в описании «света», в характеристике Державина и Батюшкова и стоит на одинаковом уровне других лицейских стихотворений этого периода. Наконец следующее место в «Графе Нулине»:

Наташа, здравствуй

        «Ах, мой боже!

Граф, вот мой муж. Душа моя,

Граф Нулин».

                  «Рад сердечно я.

Какая скверная погода...

перекликается с приведенными выше строками о Державине.

Указанных примеров нам кажется достаточно для того, чтобы вместе с другими приведенными нами данными признать, что автором «Тени Фонвизина» является Пушкин.

Насыщенность поэмы большим количеством элементов сатиры, памфлетного характера, направленной на старших писателей-современников, в особенности

- 824 -

на Державина, и объясняет, повидимому, тот факт, что Пушкин не посмел и думать о напечатании поэмы; даже распространение ее в списках за своею подписью показалось ему рискованным; вот почему он поспешил снять свое имя; сделать же поэму совсем анонимной он не пожелал, и оставил лишь свои инициалы: «А. П.» В дальнейшем, к 1817 г., «Тень Фонвизина» для поэта оказалась пройденным этапом. Пушкин стоял уже на пути к созданию «Руслана и Людмилы».

Датировать новую поэму нужно несомненно 1815 годом по упоминанию в ней двух журналов: «Демокрита» и «Кабинета Аспазии», издававшихся в течение этого года. Датировка поэмы первой половины 1816 года, конечно, также возможна, так как выведенный в ней Г. Р. Державин умер в июле 1816 г. Вряд ли Пушкин, однако, стал бы высмеивать издателей упомянутых журналов и вообще упоминать последние в 1816 г., когда журналы эти уже прекратили свое существование.

Полный текст поэмы в ближайшее же время будет напечатан нами во временнике Пушкинской Комиссии.

Сноски

Сноски к стр. 820

* Эта строка вписана рукою Пушкина.