168

ЧЕХОВ В СЛОВАКИИ
(1887 — начало 1990-х гг.)

Обзор А. Г. Машковой

Когда в 1960 г. вышел в свет 68 том “Литературного наследства”, посвященный Чехову, автор раздела “Чехов в Чехословакии” Ш. Ш. Богатырев завершил свою статью словами: «Приведенные нами в настоящем обзоре факты, касающиеся темы “Чехов в Словакии”, не претендуют на сколько-нибудь полное ее изложение. Эта тема, богатая фактическим материалом, должна быть предметом специального рассмотрения»¹. С тех пор прошло почти полстолетия. Думается, настало время для того, чтобы осуществить эту задачу. Так же не претендуя на всеохватность изложения, мы попытаемся осмыслить имеющийся в нашем распоряжении материал по теме “Чехов в Словакии”.

Творчество Чехова хорошо известно и популярно в Словакии, несмотря на то, что на протяжении XX века отношение к нему словацкой критики менялось — от полного неприятия до восторженных отзывов. При этом каждое поколение читателей воспринимало его по-своему, находило в нем что-то близкое для себя, для своего времени. То есть, несмотря на все увеличивающуюся дистанцию времени, Чехов всегда оставался для словаков современным автором. И в наши дни он является одним из немногих русских писателей, произведения которого продолжают издаваться, пользуются симпатией в читательской среде, а пьесы не сходят со словацких сцен.

Интерес к русской литературе обозначился в Словакии еще в начале XIX в. и был обусловлен причинами общественно-политического характера: с Россией деятели словацкой культуры связывали свои надежды на освобождение страны от многовекового национального гнета. Популярность славянофильских и русофильских настроений особенно возросла во второй половине XIX в., в период усиления политики мадьяризации словацкого населения, что сказалось на восприятии русской культуры. Оценивая это время, один из основоположников словацкого реализма, видный литературный критик и переводчик Йозеф Шкультеты писал: «Русская литература начала свой победный путь по Западной Европе. В Париже уже вышла книга о русском романе (Melchior de Vogüé: Le roman russe. 1886), рассказывающая миру о значении русской литературы. Мы, конечно, тоже стремились познакомиться с ней. Почти в каждом номере журнала “Словенске погляды” публиковались небольшие произведения Тургенева, Толстого, Достоевского, а также более молодых авторов — Гаршина, Короленко, Чехова»².

Эти настроения давали о себе знать и на рубеже веков, особенно в творчестве писателей начального этапа развития словацкого реализма — так называемых писателей-мартинцев (от названия города Мартин, традиционно славившегося своими русофильскими настроениями). Для их творчества,

169

отмеченного налетом идеализации, характерен интерес к широким, национально значимым проблемам, решение которых многие из них связывали с Россией. Эти проблемы обычно воплощались основоположниками словацкого реализма в крупных жанровых формах, преимущественно на примере жизни представителей высших и средних слоев общества. Поэтому и в русской литературе их привлекал масштаб, размах, свидетельствующий о силе и мощи русской державы. Не случайно их любимыми писателями были Гончаров, Гоголь, Тургенев, Толстой. Творчество двух последних, с точки зрения одного из наиболее русофильски ориентированных писателей — Светозара Гурбана-Ваянского, — являлось вершиной всей истории русской литературы.

Глубокие перемены в общественно-политической, экономической и культурной сферах, происходившие в Европе на рубеже веков, затронули и Словакию. Однако из-за проводимой властями политики тотальной мадьяризации словацкого общества условия для осуществления этих перемен были тогда весьма неблагоприятны. Проявлением этого стал отказ молодых литераторов (их называют “гласистами”, по названию журнала “Глас”, 1898—1904, вокруг которого они объединились) от воссоздания глобальных проблем, занимавших писателей предшествующих десятилетий. На смену этому пришел интерес к повседневности, человеческой личности с ее новыми социальными связями, достоверное описание жизни “маленького человека”. С изменением объекта изображения иным становится и “оптический” взгляд на него. Процесс освоения действительности идет в направлении “разукрупнения” предмета исследования и соответственно эволюции средств изображения. В результате происходит перестройка всей жанровой структуры литературного творчества (от больших эпических полотен — к малым жанрам). Основной акцент делается на конкретной ситуации, документальном начале, на детали, которая обретает символический смысл, на авторском отношении к изображаемой действительности.

Одним из признаков новой литературной ситуации стал пересмотр отношения к зарубежным литературам, в первую очередь славянским. Отчетливо вырисовываются три основных направления в использовании зарубежного опыта. Если представители старшего поколения реалистов по-прежнему видят опору для своего творчества в произведениях русской классики, то молодые в качестве образца, соответствующего их творческим поискам, выбирают писателей сравнительно молодых — Чехова и Горького. Одновременно все с большим вниманием относятся они к новым течениям в чешской, польской, украинской, румынской, венгерской литературах.

Таким образом, именно на переходный период развития словацкой литературы приходится первый всплеск интереса словацкого общества к произведениям Чехова, который оказал сильное воздействие на формирование новой концепции художественного творчества в этой стране. Словацкий критик Иван Кусы, оценивая творчество представителей нового этапа в истории отечественной литературы, отмечал, что “ему была близка атмосфера чеховской тоски, чеховской грусти о судьбе доброго маленького человека, его бед. При этом краткие чеховские рассказы отвечали представлениям и возможностям словацких писателей, служили для них источником вдохновения. Они, в свою очередь, изображая определенные жизненные ситуации, детали, с помощью коротких фраз пытались выразить свою печаль, связанную с маленьким человеком в Словакии, невозможностью достижения им счастья в этом мире... Проза этих писателей, созданная под влиянием Чехова, имеет очерковый характер. Она представляет собой повествование, в котором автор неоднократно и произвольно прерывает и завершает действие”³.

170

Отношение к Чехову со стороны представителей старшего поколения литераторов было неоднозначно, что определило выбор публикуемых в Словакии его произведений и их оценку критикой. В отличие от основоположников словацкого реализма (Йозеф Шкультеты, Светозар Гурбан-Ваянский), которые отдавали предпочтение юмористическим рассказам Чехова, не затрагивающим социальных проблем и основ российского общества, молодых литераторов привлекало многообразие тематики чеховских произведений, созвучное тому, к чему они сами стремились. Как отмечает словацкий русист Эма Пановова, молодежи (Тимраве, Йозефу Грегору Тайовскому, Янко Есенскому и др.) импонировало чеховское «глубокое погружение в душу “маленького человека”, характер отношений в русской деревне и провинциальных городках, который был так близок словацкому <...> социальная проблематика чеховского творчества и ее художественное воплощение. Все это открывало путь для Чехова в Словакию без традиционного опоздания»⁴.

Популяризации чеховского творчества во многом способствовала периодическая печать, которая, независимо от своей ориентации, публиковала его довольно много. Лидирующее положение в пропаганде произведений русского писателя занимала газета “Народне новины” (г. Мартин, 1870—1948) — орган консервативной Словацкой национальной партии, являвшийся проводником не только национальных идей, но и русофильских настроений. В общей сложности в период с 1887 по 1914 год там было опубликовано 178 рассказов Чехова, что составляло две трети от всех печатавшихся в ней переводов. Впоследствии в этом издании Чехов стал лидировать среди других русских писателей, потеснив, в частности, Л. Толстого. Особенно велика в этом была заслуга редакторов Ваянского и Шкультеты, усилиями которых в редакцию газеты в большом количестве поступали русские книги и журналы.

Значительный вклад в популяризацию творчества Чехова внес и один из самых авторитетных в Словакии журналов “Словенске погляды” (с 1881 г. по наст. время), где также активно сотрудничали Ваянский и Шкультеты. Пропагандируя достижения русской литературы, журнал с 1890 по 1918 г. опубликовал 155 произведений 60 русских авторов. При этом больше всех печатали в этом журнале Л. Толстого (32), за ним следовали Чехов (17) и Тургенев (10).

Не обошли Чехова своим вниманием и издания, влиявшие на формирование новой концепции литературного творчества или разделявшие ее. Так, журнал молодых литераторов “Пруды” (“Течения”, 1909—1914, 1922—1938) к 50-летию Чехова публикует воспоминания о нем М. Горького. Журналы “Словенски денник” в период 1900—1902 гг. и “Словенски тыжденник” (1903—1914), представлявшие на своих страницах весьма широкий спектр русской литературы (от Тургенева, Салтыкова-Щедрина, Достоевского, Толстого, Гаршина до Крестовского, Лейкина, Аверченко, П. Гнедича и др.), отдают предпочтение рассказам Чехова. В частности, в указанный период в них было опубликовано более 30 его рассказов, из которых 23 — в “Словенском тыжденнике” (1903—1910). Здесь же увидела свет и статья Горького, посвященная Чехову.

Определенный интерес к творчеству Чехова проявили и “Роботницке новины” (1904—1938) — орган рабочего движения, проповедовавший идеи социал-демократии, где наряду с произведениями Горького в 1910 г. было опубликовано несколько чеховских рассказов, а также рецензии на них. При этом, в отличие от вышеназванных изданий, “Роботницке новины” печатали и рассказы с острой социальной направленностью. Подобная позиция была характерна и для промадьярски ориентированных “Словенских новин”, хотя причины тому были разные. Как отмечает Э. Пановова, “если словацкая социал-демократическая

171

печать воспринимает творчество Чехова в аспекте критики современного общества вообще, то для промадьярски настроенного издания это было как бы способом корректирования панславистских иллюзий в отношении России”⁵.

Заинтересовались произведениями Чехова и женские журналы типа “Живена” (1910—1949), а также издания, на первый взгляд далекие от литературы. Так, в период 1888—1900 гг. “Горнянске словенске новины” опубликовали 18 чеховских рассказов и очерков. Обращает на себя внимание сама подборка произведений. Обычно предпочтение отдавалось тем, где изображалась жизнь простого люда, “маленького человека”, провинциальная среда, то есть тому, что легко завоевывало сердце читателя, вызывая ассоциации с отечественными ситуациями. (Заметим, что первое книжное издание произведений Чехова увидело свет только в 1910 г. Это был сборник “Рассказы” в переводе Ю. Маро.)

Таким образом, как справедливо отмечает Пановова в своей статье, посвященной 100-летию со дня рождения Чехова, “трудно найти такого автора, который бы так долго, в таком объеме и столь интенсивно присутствовал на страницах наших (словацких. — А. М.) периодических изданий, независимо от их ориентации, как Чехов”⁶.

Первым рассказом Чехова, представленным на суд словацких читателей в 1887 г., стал “Враги”. Он был опубликован в переводе Йозефа Шкультеты (1853—1948) в “Народних новинах”. Несмотря на сложное отношение к чеховской прозе, интерес Шкультеты к Чехову на этом не заканчивается. Об этом свидетельствует его переписка с Т. Д. Флоринским, датируемая 1892—1893 гг. В своих письмах к русскому слависту Шкультеты благодарит его за полученные русские книги и одновременно просит прислать новые, в том числе — Чехова, Гаршина, Короленко. Более того, именно Шкультеты обращает внимание молодого писателя Йозефа Грегора Тайовского на повесть Чехова “Мужики”, назвав ее “вероятно, самым значительным его произведением, в котором читатель видит луч света и каждую минуту ощущает, что эти опустившиеся выпивохи имеют душу и не перестают быть людьми”⁷. В начале 90-х годов переводила чеховские рассказы и супруга Шкультеты — Богдана Шкультеты (урожденная Маковицкая), которую известный деятель словацкой культуры XX века Штефан Крчмеры назвал “деликатнейшим интерпретатором русского слова”⁸.

Вторым рассказом Чехова, также напечатанным в “Народних новинах” в 1889 г., был “Ванька” в переводе “толстовца” Альберта Шкарвана (1869—1926). Публикация вызвала большой резонанс в словацкой прессе, писавшей, что своим блестящим воплощением темы “маленького человека”, которая была популярна в русской реалистической прозе, Чехов, “гениально овладевший ею, пришел на помощь формирующимся тенденциям в словацкой литературе”⁹.

В 90-е годы к переводу чеховских произведений подключились Янко Клен (Ян Штробл), Иван Лилге (Лысецкий), молодой критик Франтишек Вотруба (Андрей Клас), известный словацкий литератор, личный врач Л. Толстого Душан Маковицкий, благодаря которому Чехов как бы обрел в Словакии свой второй дом.

Д. Маковицкий (1866—1921) был одним из немногих словаков, лично знакомых с русским писателем. Встреча Чехова и Маковицкого состоялась в Крыму в 1901 г., откуда Маковицкий привез чеховскую фотографию (по воспоминаниям Й. Грегора Тайовского), которая впервые была опубликована уже после смерти писателя, 14 августа 1904 г., в журнале “Злата Прага”. Маковицкий

172

пригласил Чехова посетить Восточную Словакию и Закарпатье, входившие тогда в состав Австро-Венгрии, с тем, чтобы самому убедиться в тяжелом положении словацкого и украинского народов¹⁰. По возвращении домой Маковицкий посылал Чехову открытки, проспекты различных словацких курортов, книги, письма, в частности, с планами нескольких городов на случай, если тот решится осуществить свою поездку. Словацкая общественность, зная о контактах Маковицкого и Чехова, обсуждала возможность посещения русским писателем Словакии. Последнее письмо Маковицкого к Чехову, датируемое 16 июля 1904 г., было отправлено в Баденвейлер, когда Чехов уже скончался. Словацкий русист Соня Леснякова предполагает, что, вероятно, именно “надежда на посещение Чеховым Словакии стимулировала повышенный интерес к его творчеству, интерес, проявившийся прежде всего в многочисленных переводах его произведений”¹¹.

Значительный вклад в популяризацию творчества Чехова в период с 1900 по 1916 г. внес переводчик Юрай Маро (1853—1918) — человек, чья деятельность, по словам Э. Панововой, до недавнего времени не была по достоинству оценена¹². Еще в детстве Маро проявлял интерес к русской литературе, который стимулировали его посещения России, знакомства со многими русскими писателями. В частности, в течение шести недель он гостил у Толстого. За два года (1901—1902) Маро перевел и опубликовал 32 произведения Чехова, а в период с 1901 по 1914 г. — 144. Его работу в значительной степени облегчило знакомство с журналом “Нива” (1903), который регулярно приходил в г. Мартин и который сделал более доступными произведения русского писателя для словацких переводчиков. Однако, придерживаясь консервативных русофильских взглядов, Маро избегал переводить рассказы, где звучала критика русской действительности. Но что он был с ними хорошо знаком, свидетельствуют, по утверждению Панововой, которая специально изучала рукописи и корреспонденцию Маро, пометки типа решительного “нет” или “слабо” на страницах чеховских произведений, сделанные его рукой. Все чаще сталкиваясь с произведениями Чехова, в которых было сильно выражено его критическое отношение к действительности, Маро отказался от их перевода, ограничиваясь лишь своими старыми переводами его ранних рассказов, а затем и вовсе переключился на Куприна, став в период с 1916 по 1918 г. первым и единственным его переводчиком в Словакии.

Совершенно иной в отношении к чеховскому творчеству была позиция Йозефа Грегора Тайовского (1874—1940), талантливого прозаика и драматурга, представлявшего новый этап развития словацкой литературы, которого некоторые словацкие критики называли “словацким Чеховым”¹³. С Чеховым Тайовский познакомился, читая его в оригинале, а также в чешских переводах, еще когда учился в пражском университете и был членом кружка словацкого студенчества в Праге “Детван”, при котором имелась богатая библиотека, в том числе и русской классики. Позже Тайовский писал: “Россию я полюбил за Гоголя, Тургенева, Толстого, Чехова, Горького, у которых я учился узнавать свой народ и следовать искусству великих масстеров”¹⁴.

Первым произведением Чехова, которое Тайовский перевел, была одноактная пьеса “Медведь”, опубликованная в журнале “Глас” (1903). За ней последовали “Злоумышленник”, “Мужики” и др., близкие идейно-эстетическим исканиям самого Тайовского. Ему импонировали тематика этих произведений, интерес к социальным проблемам жизни деревни и способы их художественного решения. Он как бы искал поддержку у Чехова в своем стремлении писать “красиво” и одновременно “правду”.

173

Находясь в русском плену в период Первой мировой войны, Тайовский в своих письмах к жене — Гане Грегоровой, а также к писателю Янко Есенскому упоминает о том, что он с наслаждением читает произведения и письма Чехова. “В свободное время я учу русский язык и читаю сочинения А. П. Чехова. Наслаждение! Их 6 томов, и если сможешь достать, сохрани их и читай!” — писал он Есенскому¹⁵. Постепенно интерес Тайовского к произведениям русского писателя все более возрастает. В 1915 г. в журнале “Словенске погляды” он публикует “Шутку в одном действии” — “Трагик поневоле” и рассказ “Юбилей”. По воспоминаниям современников, в том же году он приступил к работе над “Вишневым садом”. А в своем письме к жене сетовал: «Перевожу “Дядю Ваню”. Это доставляет мне много мучений, но я одолею. Прочитай эту пьесу, и ты обнаружишь в ней не все, но многие сцены из нашей жизни»¹⁶.

Сам выбор рассказов Тайовским был, по мнению С. Лесняковой, ответом писателя тем, кто не принимал Чехова-реалиста¹⁷. В первую очередь этот ответ был адресован Ваянскому, резко критиковавшему молодых литераторов за поиски новых путей в литературе.

Классик словацкой литературы, основоположник словацкого реализма, талантливый поэт, прозаик, публицист, литературный критик Светозар Гурбан-Ваянский (1847—1916) прекрасно знал русскую литературу и искал в ней прежде всего поддержку своим русофильским взглядам. Как отмечает словацкий исследователь Андрей Мраз, сквозь призму русской литературы “выкристаллизовывались и его (Ваянского. — А. М.) взгляды на русскую литературу и славянство, международную политику, и сквозь эту призму взирал он на проблемы собственного народа”¹⁸.

Ваянский внимательно следил за тем, что происходит в России, за ее культурной и политической жизнью. Уже с 1880 г. им были опубликованы десятки статей о русских писателях, начиная с Карамзина и заканчивая Чеховым. Эти статьи, несмотря на всю их тенденциозность, были важнейшим источником информации для словаков о русской литературе. К Чехову у Ваянского было сложное, противоречивое отношение. Идеализируя Россию, видя в ней освободительницу всех славянских народов, он не мог примириться, как и Ю. Маро, с изображением негативных сторон русской действительности в произведениях Чехова. Он считал это “очернительством” великой державы. В своих статьях Ваянский сравнивал Чехова с Гоголем, Тургеневым, Толстым. И эти сравнения оказывались не в пользу Чехова. Сопоставляя представления о России Гоголя и Чехова, он, например, так оценивал чеховскую повесть “Степь”: «... описание степи <...> напоминает собой взятую из естествознания, хорошо изученную картину природы, степью и не пахнет в “Степи”. Где та, гоголевская, степь? Она словно бы на другой планете. А Тургенев! О, эти старики, старики! Чехов выглядит на их фоне как ремесленник, большой, всезнающий, но не как поэт!»¹⁹

Остро полемизировал Ваянский и с чеховским изображением мещанства, не принимал его критику пустой, праздной и бездуховной жизни; в частности, это прозвучало в его суждениях о рассказе “Ионыч”. Весьма резко отзывался он и о рассказах “Человек в футляре”, “Дама с собачкой”, “Анна на шее”. О первом — за упрощенность конфликта, о двух других — за их “аморальный характер”. Чужды были ему и чеховские поиски ответов на проблемы человеческого бытия, раздумья о смысле жизни, человеческом счастье, свободе личности. Критиковал Ваянский Чехова и в плане эстетическом: ему претил стиль его произведений (“все получается сухо, тупо и холодно”, — писал он), их краткость, простота и даже внимание к детали. “Каждый его

174

С. ГУРБАН-ВАЯНСКИЙ. АНТОН ПАВЛОВИЧ ЧЕХОВ. НЕКРОЛОГ
Г. Мартин, газета “Народне новины”, 1904, № 87, 19 июля

175

небольшой отрывок, — отмечал он, — можно было бы разбавить тарелкой супа, которая бы еще пахла мясом. Не знаю, являются ли искусством экстракты... старый Толстой это знает, знает и Тургенев... Вот они — это доброе старое вино, а он — лишь новизной пахнущий коньяк”²⁰.

Тем не менее нельзя отказать Ваянскому в интересе, который он проявлял к Чехову. Об этом свидетельствуют не только его статьи, но и тот факт, что, находясь за свою антивенгерскую деятельность в заключении в местечке Вацово (1903—1904), он много читает Чехова, стремясь глубже вникнуть в смысл его произведений, как бы подытожить свои впечатления о нем. Ваянский даже задумывает написать большое исследование, посвященное творчеству русского писателя. Это подтверждают записи в его “Вацовском Дневнике”, датируемые февралем 1902 г. В частности, он пишет: “Сейчас мне следовало бы написать труд о положительных сторонах чеховской музы... Материала у меня для этого предостаточно”²¹. Тем самым Ваянский как бы хотел реабилитировать себя в глазах литературной общественности за свои прежние резкие суждения о произведениях Чехова, в которых он, полемизируя с русским писателем, одновременно спорил и с молодым поколением словацких литераторов, чьи творческие поиски были несовместимы с его взглядами.

Большой труд о Чехове Ваянский так и не написал. Вместо него он опубликовал обстоятельный некролог под названием “Антон Павлович Чехов” в газете “Народне новины” (1904). Кстати, в отличие от нее, другие издания, такие, например, как “Денница”, “Словенске новины”, “Словенски тыжденник” и проч., ограничились лишь краткой информацией о кончине русского писателя. Журнал “Словенске погляды” вообще не откликнулся на смерть Чехова.

Пытаясь объективно оценить чеховское творчество, Ваянский писал в некрологе: «С наибольшей силой его дарование проявилось в небольших произведениях, где он продемонстрировал могучий талант, неисчерпаемую фантазию, способность к точным характеристикам и изобретательность. Каждое его произведение отлично проработано, играет искусной чеканкой, отполировано, словно драгоценный камень. Он принадлежит к числу писателей — “обличителей”, взявших на мушку всевозможные беды и недостатки жизни, и только в новелле “Мужики” Чехов, пожалуй, соблазнился декадентством, опустившись до клеветы на свой народ. В других произведениях, хотя он с помощью юмора и сатиры и обличает всяческие нескладности жизни, все же очевидна добрая душа и благородное сердце автора, который ищет и находит в созданных им характерах человеческую душу, опечаленную и затуманенную мраком человеческого греха!». И далее: «Очень часто Чехов рисует больные стороны человеческой жизни, поступки и нравственные отклонения людей, оставаясь при этом всегда художником, знающим меру. При описании грешной любви, супружеской неверности его перо остается целомудренным, он никогда не опускается до порнографии, как это делают декаденты. Изображая русских “неудачников”, он всегда прибегает к светлой концовке. Интересна в этом плане новелла “Дуэль”, одна из наиболее глубоких, в которой изображен образец нынешнего “неудачника” — Иван Андреевич Лаевский <...>. А само произведение — ярко и увлекательно. Оно еще не переведено на словацкий язык... Его юмор сердечен, незлобив, он невольно притягивает к себе, при этом не вызывая негодования»²².

В некрологе Ваянского наметились определенные изменения в оценках творчества русского писателя, связанные, как предполагает словацкий исследователь Павол Петрус, с популярностью Чехова у словацкого читателя, а также с его восприятием русской критикой. Однако, отмечает П. Петрус, в целом

176

Ваянский “воспринимал чеховское творчество весьма поверхностно и односторонне, а его смысл, художественные достоинства и новаторство так и остались не объясненные им словацкому читателю”²³.

Таким образом, полностью отказаться от своих прежних взглядов на творчество Чехова Ваянский не смог. Отсюда — непоследовательность, противоречивость его оценок и суждений. Так, комментируя “Мужики”, он негодовал: “Это просто чистая клевета, самооплевывание, тенденциозное декадентство <...> то, что описывает Чехов с помощью слабого, ничего не выражающего действия и поверхностно изображаемых фигур — это ад, хуже, чем ад. Это клевета на русскую деревню, а поскольку Русь состоит главным образом из множества деревень, стало быть, это клевета на Русь!.. Его произведение выглядит деревянным, бездушным, а ведь такой талант!”²⁴

Во время своего пребывания в Вацове, размышляя над творчеством Чехова, Ваянский одновременно работает над новеллой “Близнецы”. В Дневнике он пишет, что его произведение не имеет ничего общего с Чеховым и что один из его героев напоминает гоголевского Чичикова. Однако, по наблюдениям П. Петруса, чеховское воздействие здесь весьма ощутимо — как в атмосфере произведения, его концепции, так и в художественном отношении. Если же говорить в более широком плане, то “знакомство Ваянского с творчеством А. П. Чехова не оказало существенного воздействия ни на его мировоззрение, ни на эстетическую сторону произведений... Это связано с тем, — пишет Петрус, — что словацкий писатель воспринимал творческие импульсы чеховской концепции на фоне произведений русской реалистической литературы, главным образом — Н. В. Гоголя, И. С. Тургенева и Л. Н. Толстого”²⁵.

В свое время позиция Ваянского в отношении Чехова резко критиковалась молодыми словацкими литераторами. Так, Михал Годжа в статье “Унижаем?” (журнал “Глас”, 1904), полемизируя с Ваянским, с его представлениями о том, как надо изображать народ, призывал учиться этому у русских реалистов, в том числе у Чехова и Горького²⁶. О влиянии чеховского творчества на словацкую литературу упоминал и тогдашний критик Франтишек Вотруба в статье “Из новейшей литературы” (“Сборник произведений молодых писателей”, 1909). В частности, анализируя раннюю поэзию известного словацкого поэта, прозаика, переводчика Янко Есенского, Вотруба обращал внимание на такую особенность его произведений как грустное настроение, интерес к тайным страстям и желаниям. Истоки этих настроений Вотруба видел во влиянии на Есенского русской литературы, с которой тот познакомился еще в детстве (Есенский происходил из старинного дворянского рода, его семья была ориентирована русофильски) и интерес к которой еще более усилился во время его пребывания в России в качестве военнопленного во время Первой мировой войны. При этом из русской литературы Есенский всегда отдавал предпочтение Гоголю и Чехову. «Вы знаете эту великую русскую “тоску”, печаль, — писал Ф. Вотруба, — которая захватывает, пронизывает человека, наполняя его сердце безответной грустью. Это похоже на неведомую нам восточную склонность славянской души к печали...»²⁷

Критик Михал Хорват назвал Чехова “главным учителем” Есенского. На близость творчества двух писателей уже позже обращали внимание такие критики, как А. Матушка, А. Мраз, А. Костолный, Э. Пановова, Д. Дюришин, С. Леснякова, П. Петрус и др.

В упомянутой выше статье Ф. Вотруба также сравнивал поэтику Тайовского с чеховской. Обоим присуща “острая наблюдательность, значимость детали, краткость формы...”²⁸ О влиянии чеховского творчества на представителей

177

Словацкой Модерны (прежде всего на одного из самых ярких писателей этого течения — Яна Галла) писал критик Милан Пишут²⁹. При этом он особо подчеркивал их близость в ярко выраженном лирическом начале, импрессионистическом способе изображения действительности, присущем некоторым его произведениям “психологизме любовных конфликтов”.

С драматургией Чехова словаки познакомились лишь в начале XX века, отмеченного ростом интереса к зарубежной драме, в том числе русской. Особой популярностью в Словакии пользовались драмы Толстого, Чехова, Горького. В 1902 г. Гана Грегорова осуществила перевод одноактной пьесы Чехова “Предложение”, которая в том же году была поставлена на сцене любительского театра в г. Мартине, а в 1909 г. — в Надьлаке. Следующей пьесой, которую увидел словацкий зритель в переводе Тайовского, был “Медведь”, переведенный и показанный на сцене любительского театра в г. Ружомберке (1903). Главную роль в ней исполнял Янко Есенский. Это событие весьма одобрительно встретила культурная общественность Словакии, о чем писала газета “Народне новины”. Особое внимание было обращено на качество перевода: «Тайовский заслужил великую благодарность всех друзей словацкого слова за то, что перевел эту жемчужину современной драматургии на словацкий язык. “Медведь” Антона Чехова обошел сцены от Петербурга до Берлина и Парижа. Это — уникальное явление даже для театральных гурманов. Заслуга Тайовского состоит еще и в том, что свой перевод он выполнил не так, как обычно переводят у нас русские произведения: он придал ему словацкую атмосферу, при этом не нарушив оригинальность пьесы, сохранив все изначальные детали...»³⁰

После постановки в г. Мартине пьеса “Медведь” ставилась на любительских сценах во многих словацких городах, став одной из самых популярных пьес русского мастера. В период с 1903 по 1918 г. ее играли в Модре, Тисовце, Трнаве, Липтовском св. Микулаше, Кляшторе под Зниевом и других городах и местечках Словакии.

Чеховская драматургия оказала значительное воздействие на формирование словацкой национальной драмы начала века. Прежде всего это относится к творчеству ее основоположников — Йозефа Грегора Тайовского, Терезии Вансовой, ВГВ (наст. имя — Владимир Константин Гурбан, 1884—1950). Так, Тайовский, будучи автором многих пьес, получивших широкую известность в Словакии, начинал писать как под влиянием западной модернистской драмы, так и Толстого, Чехова, которое особенно ощущается в его ранних одноактных пьесах. На это обратил внимание тогдашний критик Павел Буйнак, увидевший в них черты, характерные для русской драмы. Оценивая более зрелое драматургическое творчество Тайовского (“Женский закон”, “Кутерьма”), Буйнак конкретизирует это свое наблюдение. В частности, говоря об эволюции творчества словацкого писателя, он видит изменения, происшедшие в нем, прежде всего во “внимании к бедноте, ибо там душа более широкая, болезненная, драматическая... Такому повороту, — подчеркивал критик, — способствовали русские реалисты: в этих пьесах можно распознать влияние Чехова и Горького, которые основательно изменили отношение Тайовского к миру”³¹.

Не избежала воздействия Чехова и Терезия Вансова (1857—1942), одноактную комедию которой “Приятные гости” (1901) современный словацкий театральный критик Юлиус Паштека считает “первой словацкой чеховской пьесой — в плане драматургической техники и идейного звучания”³².

Мотивы чеховских пьес встречаются и в творчестве Владимира Константина Гурбана, автора многих комедий, миниатюр, одноактных шуток и пьес.

178

Ю. Паштека в книге “Словацкая драматургия эпохи реализма” пишет: «Одноактная “шутка” “Упражняются!” (1905), действие которой основано на анекдотическом сюжете, свидетельствует о непосредственном влиянии на Гурбана Чехова. В начале 1905 г. в местечке Стара Пазова показывали чеховскую одноактную шутку “Медведь”. Гурбан воспользовался ее заключительной частью. В частности, сцена, когда молодая вдова Попова, после противоборства с кредитором покойного мужа, целуется с ним, была включена им в его собственную комическую “шутку”»³³. Придав актуальность чеховскому мотиву при помощи приема “пьеса в пьесе”, автор показал, как герои исполняют сцену поцелуя из “Медведя”, которая им очень нравится, ибо они влюблены друг в друга.

Таким образом, уже в начале XX века Чехов стал одним из самых популярных в Словакии зарубежных писателей, еще более укрепив позиции русской литературы в словацкой культурной среде.

После распада Австро-Венгрии и образования Чехословацкой республики (1918) ситуация в словацком обществе коренным образом меняется. Освободившись от многовекового гнета, словаки, наконец, получают возможность участвовать в государственном управлении страной, что повлекло за собой существенные перемены как в сфере экономики, так и культуры. Благоприятные условия для духовной жизни народа способствовали интенсивному развитию художественного творчества. Это время отмечено расцветом литературы, искусства, в том числе театрального.

Более открытым становится словацкое общество и для зарубежных культурных влияний, включая влияния литературные. В этой ситуации широко обсуждаются проблемы перевода, который рассматривается специалистами как часть национальной культуры. При этом словаки не просто сохраняют интерес к русской литературе: по утверждению критика М. Кусы, именно русская литература становится для них “основным критерием в их оценках зарубежных писателей и произведений”³⁴. Наряду с интересом к современной русской литературе, в частности, к авангардистским явлениям, в том числе к творчеству пролетарских писателей, как и прежде, большой популярностью пользуется русская классика.

По-прежнему центром переводческих усилий остается г. Мартин и его институты (Матица Словацкая, общество “Живена”, журнал “Словенске погляды” и др.). К ним присоединились и вновь созданные организации: “Общество друзей художественной литературы” (1927), переводческий кружок при Матице Словацкой (1933), “Общество св. Войтеха” (1940), издательские коллективы (“ДАВ”, “Элан”, “Творба”, “Оброда” и др.).

По данным русиста Зоры Валковой, в период с 1918 по 1938 г. вышло в свет 7000 произведений русских авторов, из них 167 — Чехова, 127 — Толстого, 111 — Тургенева. И даже в период существования Словацкой республики (1939—1945), ориентированной на фашистскую Германию, политическим деятелям не удалось направить словацкую культуру в русло официальной идеологии, ибо это, по выражению видного общественного и культурного деятеля Владимира Клементиса, была “дырявая тоталитарность”. Кроме того, существовало “противоречие между официальной политической линией, проводимой административными органами, и настоящей, творческой, живой жизнью, реально существующей культурой и искусством”³⁵.

В период Второй мировой войны словацкая интеллигенция не утратила интереса к зарубежной литературе, в том числе русской. Как отмечает словацкий ученый Милош Томчик, именно в условиях войны к словацкому читателю попали в руки книги лучших писателей мира, в том числе гоголевский

179

“Ревизор” и пьеса Чехова “Три сестры”³⁶. Общее количество книг русских авторов, изданных в Словакии с 1939 по 1945 г., составляло 69, из них 37 — произведения русских классиков, среди которых лидировали Достоевский (9), Чехов (6), Гончаров (5). При этом, как подчеркивал в то время критик Михал Хорват, именно русская литература являлась для словаков “выражением мечты народа о преодолении историей воздвигнутых преград, выходом на высокие рубежи культуры”. Поэтому, писал Хорват, “она должна быть для нас примером”³⁷. С точки зрения М. Хорвата, этот факт должен был послужить импульсом для активизации перевода русских книг, которые, как он утверждал, еще не достаточно известны в Словакии.

Однако к этому времени уже значительная часть чеховских произведений была переведена на словацкий язык, нашла свой путь к читателю. Критику в Словакии в основном представляли рецензии на постановки его пьес, в которых обсуждалось их идейно-художественное своеобразие и качество перевода (статьи Ст. Мечиара, Й. Феликса, Я. Мартака, П. Карваша и др.), юбилейные статьи о жизни и творчестве писателя, комментарии и предисловия к изданиям его произведений.

После 1918 г., когда открылся первый профессиональный Национальный театр в Братиславе, а за ним и профессиональные театры в других городах Словакии, Чехов стал по-настоящему доступен и словацкому зрителю.

Открытие в 1920 г. Национального театра стало эпохальным событием в культурной жизни словацкого народа. До той поры в Словакии функционировали только немецкие и венгерские театральные коллективы. Однако и в оперном, и в драматическом коллективах этого театра на первых порах ставились лишь произведения чешских авторов. Так, его открытие ознаменовалось постановкой оперы чешского композитора Бедржиха Сметаны “Поцелуй”, а на драматической сцене играли пьесу чешских авторов — братьев Мрштиков — “Марыша”. Практически словацкие актеры стали выступать на сцене Национального театра только с 1921 г. В их числе были актеры, ставшие впоследствии знаменитыми: А. Багар, Я. Бородач, О. Бородачова, Й. Келло, Г. Арберт и др. В том же году на этой сцене гастролировала Качаловская группа Московского Художественного театра, в репертуаре которой были и чеховские “Три сестры”, “Дядя Ваня”. Словацкая театральная критика восторженно откликнулась на эти представления. О “Дяде Ване” журнал “Словенске погляды” (1922) писал: “Москвичи произвели фурор своей способностью к постижению жизни, единством настроения, созданного совершенной режиссурой и игрой актеров”³⁸. Еще более восторженно отзывался “Словенски денник” (1921) о спектакле “Три сестры”, который, с его точки зрения, продемонстрировал “удивительное совершенство в глубоком показе души искусства и красоты, показал на сцене настоящую жизнь, одухотворенную и прочувствованную. Это искусство жизни, а не сцены; это сама жизнь”³⁹. Вскоре после этих гастролей, 20 февраля 1922 г. режиссером Миланом Свободой была поставлена пьеса Чехова “Предложение” (перевод Ганы Руппельдтовой).

Заметным событием в культурной жизни Словакии стала постановка “Дяди Вани” Восточно-словацким Национальным театром в г. Кошице (1930). В связи с этим критик Андрей Мраз в статье “О репертуаре” подчеркивал большую значимость зарубежной классики, прежде всего Шекспира, Мольера, Гоголя, Толстого, Чехова для развития национальной драматургии⁴⁰.

Между тем в братиславском Национальном театре активизировалась деятельность артиста и режиссера Яна Бородача (1892—1964), который в своих

180

спектаклях развивал традиции словацкой и русской реалистической драмы. С 1929 г. Бородач стал художественным руководителем драматической части коллектива. Когда же произошло его разделение на чешскую и словацкую труппы, именно Бородач многое сделал для формирования собственной концепции театра, возглавляя его в период с 1932 по 1945 г. Высоко ценя русскую драматургию, прежде всего Чехова, он ставил его в один ряд с Ибсеном и Метерлинком. В своей статье «“Вишневый сад”. 30 лет со дня смерти А. П. Чехова» он писал, что в Чехове его привлекала “сложная структура текста”, а также “способность проникнуть в глубины человеческой души”⁴¹. Тонко ощущая чеховское искусство, Бородач рассматривал его сквозь призму системы Станиславского. Главным в пьесе он считал “выражение тоски русского интеллигента в условиях российской действительности второй половины минувшего столетия, изображение людей в безысходной жизненной ситуации, людей, утопающих в трясине будничных мелочей и забот <...> это какие-то куклы в руках общественно-политической системы...”⁴²

Особенно успешными оказались в Национальном театре сезоны 1932—1933 гг. и 1933—1934 гг., когда были показаны пьесы Островского, Шекспира, Бьернсона, а из национальной драматургии — Тайовского и Барч-Ивана. В это время состоялась и премьера “Вишневого сада” (3 марта 1934 г., перевод В. Шульца, постановка М. Гацека и Я. Бородача). По словам театрального критика Золтана Рампака, она стала “самым ярким событием этого сезона”. «Чеховский “Вишневый сад”, — пишет Рампак, — Бородач включил в репертуар для того, чтобы наши театральные деятели имели возможность попытаться овладеть теми тончайшими нюансами реалистического сценария, которые перестали быть проблемой исключительно артистической техники, превратившись в истинное, из глубины души исходящее, художественное творчество»⁴³. Но в целом тогдашняя критика отнеслась к постановке “Вишневого сада” весьма неблагожелательно. Так, Милан Пишут в “Словенском деннике” (6.3.1934) писал: “Наши артисты не способны существенно изменить свой стиль, они часто повторяются в жестах и в звуковых выражениях <...> Мы обнаружили на этом спектакле, что у нас характеры скорее играются, нежели творчески создаются”⁴⁴. Вместе с тем, он высоко оценил исполнение роли Гаева актером А. Багаром.

Еще более резко отозвался о спектакле критик Дворжак в газете “Роботницке новины” (1934), не скрывая своего раздражения по поводу очередной постановки именно русской пьесы.

Немалую роль в популяризации чеховских пьес сыграли любительские театры, число которых особенно возросло в годы Второй мировой войны и которым, благодаря деятельности Центра любительских театров и Матице Словацкой, удалось сохранить относительную независимость от проводимой властями официальной профашистской политики в области культуры, сделать доступными наиболее интересные произведения русских авторов. При этом, как отмечает критик Яна Тесаржова, “чеховские спектакли были одними из самых любимых и посещаемых в Словакии, и их охотно ставили на сценах любительских театров”⁴⁵.

Обращению к пьесам Чехова в немалой степени способствовала их публикация в сериях “Диваделна книжница” (“Театральная библиотека” 1931—1950) и “Явиско” (“Сцена”, 1943—1950), издаваемых Центром любительских театров в Мартине и Матицей Словацкой. В этих сериях была широко представлена русская драматургия. Так, “Диваделна книжница” в 1943 г. публикует пьесы “Чайка” и “Дядя Ваня” в переводе М. Гацека; “Явиско” — “Три сестры” (1945 г., перевод П. Яничка). Об интересе к последней пьесе свидетельстует

181

появившаяся в журнале “Словенске погляды” рецензия начинающего писателя и литературного критика Петера Карваша, который восторженно писал: «“Три сестры” Чехова вместе с “Вишневым садом” и “Дядей Ваней” являются вершиной творчества исключительно плодотворного автора, драматургия которого, став своего рода увертюрой к истории современного русского театра, свидетельствует о мощном расцвете мировой реалистической драмы»⁴⁶.

Новый этап в судьбе творчества Чехова в Словакии, как и всей русской литературы, начался во второй половине XX века. Изменение социально-политической системы Словакии, которая в 1945 г. стала частью вновь образованной Чехословацкой республики, ориентированной на Советский Союз, привело к деформации всех сфер жизни, в том числе и культуры. Одним из признаков этой деформации стала идеологизация литературы, ее строгое подчинение определенным догмам и схемам. Все это, естественно, не могло не коснуться как переводческой деятельности, так и издательской политики, для которых были характерны “не только строгие критерии отбора переводимых произведений, но и сам взгляд на литературу, ее восприятие...”⁴⁷

А. П. ЧЕХОВ. “КАШТАНКА” И ДРУГИЕ РАССКАЗЫ
Братислава, 1968
Обложка

Что касается русской литературы, то так называемая “новизна” культурной политики проявилась прежде всего в том, что предпочтение отдавалось переводам и изданию книг советских авторов. По данным исследователя С. Паштековой, в период с 1945 по 1970 г. было опубликовано 1415 книг советских авторов и только 405 — русской классики. При этом в числе других представителей классической литературы издавался и Чехов.

Заметным явлением в первые послевоенные десятилетия (1945—1968) стало издание двухтомника библиотеки зарубежной литературы, в которой наибольшее число произведений в ряду других классиков принадлежало Чехову. Помимо книжных изданий (сборник “Рассказы”, избранные сочинения Чехова в 5-ти томах, сборник «“Каштанка” и другие рассказы» и др.) большое количество произведений писателя публиковалось в периодических изданиях. Особенно число этих публикаций возросло в 70—80-е годы, когда чеховская проза стала печататься как на страницах журналов типа “Ревю световой литературы” (“Ревю мировой литературы”) (например, в 1983 г. там были впервые в Словакии опубликованы записные книжки Чехова), литературного приложения к газетам “Смена” и “Нове слово”, а также в других изданиях: “Родина

182

а школа”, “Глас люду”, “Живот” (“Жизнь”), “Рольницке новины” (“Крестьянская газета”), “Люд”, “Экспресс”, “Праца” (“Труд”), “Слобода” и др.

Наряду с публикацией чеховских произведений в старых переводах, многие из них переводятся заново, некоторые — впервые. Заметно расширяется и круг переводчиков. К уже известным именам (Тайовский, Гацек, Придавок) присоединяются новые: К. Подолинский, Ш. Яник, Я. Белнай, Д. Легутова, В. Стрниско, В. Марушьякова и др. Особенно много переводила Чехова Зора Есенска. Ею были заново переведены практически все пьесы писателя и многое из его прозы.

Из театров первыми в послевоенные десятилетия к Чехову обратились провинциальные, чуть позже — столичные. Попытаемся представить картину постановок чеховских пьес и инсценировок в послевоенной Словакии в следующих таблицах⁴⁸:

ОДНОАКТНЫЕ ПЬЕСЫ:

Театр	Название пьесы	Постановка // перевод	Год
Словацкий камерный театр в Мартине	Предложение	Неизвестны	1945
Словацкий камерный театр в Мартине	Медведь Лошадиная фамилия	М. Голлы // М. Гацек, Й. Грегор Тайовский, А. Придавок	1948
Театр трудящихся в Жилине	Лошадиная фамилия Предложение	Й. Галяма, Я. Палка // А. Придавок, М. Гацек	1950
Венгерский Национальный театр в Комарно	Предложение	Ш. Мунк	1953
Государственный театр в Кошицах	Предложение Лошадиная фамилия Медведь	Е. Биндас, Я. Годоровский // М. Гацек, А. Придавок, Й. Грегор Тайовский	1954
Украинский Национальный театр	Смех сквозь слезы — Одноактные пьесы	Й. Фелбаба	1960
Театр трудящихся в Жилине	Шведская спичка	М. Колесар, М. Бартоник // М. Голлы	1965
Театр на Корзе в Братиславе	Юбилей, Свадьба	М. Пиетор // М. Порубьяк	1970
Театр Словацкого национального восстания в Мартине	Юбилей Медведь Лошадиная фамилия	Л. Вайдичка // М. Порубьяк	1970
Театр им. А. Духновича в Прешове	Шутки (одноактные пьесы)	В. Н. Козменко-Долинде	1991
Театр Йонаша Заборского в Прешове	Медведь	И. Голуб // В. Марушьякова	1994

183

ВИШНЕВЫЙ САД

Театр	Постановка // перевод	Год
Украинский Национальный театр в Прешове	Ю. Загребельский // Я. Прохазка	1951
Украинский Национальный театр в Прешове	Ю. Загребельский // З. Новакова	1954
Театр Йозефа Грегора Тайовского в Зволине	Я. Бородач // М. Гацек	1954
Театр Йонаша Заборского в Прешове	Я. Фелбаба // З. Есенска	1960
Словацкий Национальный театр в Братиславе	Я. Будский // З. Есенска	1967
Театр Словацкого национального восстания в Мартине	И. Пиетор // З. Есенска	1970
Театр Словацкого национального восстания в Мартине	Л. Вайдичка // И. Изакович	1979
Театр Нова сцена в Братиславе	В. Стрниско	1984
Венгерский Национальный театр в Комарно	Е. Такаш // А. Тот	1987
Словацкий Национальный театр в Братиславе	М. Губа // В. Стрниско	1995

ДЯДЯ ВАНЯ

Театр	Постановка // перевод	Год
Украинский Национальный театр в Прешове	Я. Загребельский // М. Дубай	1949
Словацкий Национальный театр в Братиславе	Я. Будский // М. Гацек	1954
Венгерский Национальный театр в Комарно	Я. Шереш // Г. Гай	1960
Государственный театр в Кошицах	А. Хмелко // З. Есенска	1960
Театр Йонаша Заборского в Прешове	М. Бобула // З. Есенска	1967
Театр Йозефа Грегора Тайовского в Зволине	П. Езны // З. Есенска	1970
Театр Нова сцена в Братиславе	М. Пиетор // В. Стрниско	1974
Театр Словацкого национального восстания в Мартине	И. Петровицки // В. Стрниско	1983
Театр Асторка. Корзо 90 в Братиславе	Р. Полак // И. Изакович	1996

ЧАЙКА

Театр	Постановка // перевод	Год
Театр Словацкого национального восстания в Мартине	М. Пиетор // З. Есенска	1963
Государственный театр в Кошицах	Й. Свобода-Малецкий // М. Гацек	1973
Театр Нова сцена в Братиславе	М. Пиетор // В. Стрниско	1976
Венгерский Национальный театр в Комарно	И. Галаши // И. Макаи	1978
Театр Андрея Багара в Нитре	Й. Биндзар // В. Стрниско	1980
Театр Йонаша Заборского в Прешове	Е. Гюртлер // Д. Легутова	1980
Театр Нова сцена в Братиславе	М. Пиетор // В. Стрниско	1988
Словацкий Национальный театр в Братиславе	Л. Вайдичка	1999

184

ИВАНОВ
Братислава, Национальный театр, 1961
Постановка Й. Будского
Саша — Е. Полакова, Иванов — К. Махота
Фото Подгорски

ВИШНЕВЫЙ САД
Братислава, Национальный театр, 1995
Постановка М. Губы

185

ЧАЙКА
Братислава, Национальный театр, 1999
Постановка Л. Вайдички

ТРИ СЕСТРЫ

Театр	Постановка // перевод	Год
Словацкий камерный театр в Мартине	К. М. Скоумал // М. Гацек	1947
Государственный театр в Кошицах	Я. Бородач // П. Яничек	1952
Театр Словацкого национального восстания в Мартине	М. Пиетор	1967
Театр Нова сцена в Братиславе	М. Пиетор	1972
Украинский национальный театр в Прешове	Я. Сисак // А. Головко	1979
Словацкий Национальный театр в Братиславе	Л. Вайдичка // В. Стрниско	1984

ИВАНОВ

Театр	Постановка // перевод	Год
Словацкий Национальный театр в Братиславе	Й. Будский // З. Есенска	1961
Театр Словацкого национального восстания в Мартине	Л. Вайдичка	1976
Театр Нова сцена в Братиславе	М. Пиетор // В. Стрниско	1981

186

ПЛАТОНОВ

Театр	Постановка // перевод	Год
Театр Словацкого национального восстания в Братиславе	М. Пиетор // Д. Легутова	1979

На основании таблиц можно сделать следующие выводы:

1. Наибольшей популярностью в Словакии во второй половине XX века, как и прежде, пользовались одноактные пьесы Чехова. Далее в порядке уменьшения популярности следуют: “Вишневый сад”, “Дядя Ваня”, “Чайка”, “Три сестры”, “Иванов”⁴⁹, “Платонов”.

2. Из почти трех десятков профессиональных театров Словакии к творчеству Чехова обратилась почти половина (тринадцать).

3. Только Словацким Национальным театром в Братиславе осуществлена постановка почти всех пьес Чехова.

4. Наибольший вклад в сценическую реализацию чеховских пьес внесли режиссеры: Я. Бородач, Й. Будский, Я. Загребельский, М. Пиетор, Л. Вайдичка.

5. Пьесы ставились в переводах, осуществленных как в начале века, так и в более поздние времена, а также современными переводчиками. При этом, как это бывает во многих странах, различные театры использовали разные переводы.

О росте популярности чеховских пьес свидетельствует существенно возросшее в сравнении с предвоенными десятилетиями количество повторных постановок в Словацком Национальном театре Братиславы (где, кстати, одноактные пьесы Чехова не ставились). В этом можно убедиться, обратившись к таблице, полученной нами от сотрудника Архивного отдела этого театра Елены Благовой:

Премьера	Название пьесы	Количество повторных постановок
20.02.1922	Предложение	3
03.03.1934	Вишневый сад	3
17.07.1954	Дядя Ваня	25
21.01.1961	Иванов	62
09.12.1967	Вишневый сад	72
17.02.1979	Платонов	55
14.03.1984	Три сестры	64
25.11.1995	Вишневый сад	49
17.04.1999	Чайка	25

В целом можно сделать вывод о большой популярности драматургии Чехова в Словакии. Даже в последнее десятилетие XX века, когда наблюдался общий спад интереса к русской культуре, литературе, театру⁵⁰, Чехов неизменно присутствовал на словацких театральных подмостках — как профессиональных, так и любительских. Подтверждением могут служить премьеры 2000 года. Так, Государственным театром в Кошицах поставлен спектакль

187

под названием “Женщина есть женщина”, по четырем рассказам Чехова: “Хористка”, “От нечего делать”, “Ниночка”, “Невидимые миру слезы” (режиссер В. Козменко-Делинде, перевод — В. Купка, премьеры — 16 и 18 июня 2000 г.). Месяцем ранее, 17 мая 2000 г., к 140-летию Чехова, театральным коллективом Объединения любительских театров и Матицей Словацкой в местечке Губова осуществлена новая постановка одноактных пьес “Предложение”, “Свадьба”, “Медведь, или Вдовушка” (режиссер М. Матис, перевод З. Есенска).

“МЕДВЕДЬ”. ИЗ СПЕКТАКЛЯ “ОДНОАКТНЫЕ ПЬЕСЫ”
(ПРЕДЛОЖЕНИЕ — СВАДЬБА — МЕДВЕДЬ)
Театральный коллектив Объединения любительских
театров и Матицы Словацкой в местечке Губова
Премьера 7 мая 2000 г.
Постановка М. Матиса
Сцена из спектакля

Довольно значителен интерес к Чехову и современных словацких исследователей литературы. Особенно возрос он, начиная с 60-х гг., вместе с ростом популярности русской классической литературы в Словакии, потеснив насаждаемые сверху идеологически выдержанные произведения советских

188

авторов. Проявлением этого стала и публикация работ советских ученых, занимающихся Чеховым. Так, в 1984 г. в Словакии была издана монография Г. П. Бердникова “Антон Павлович Чехов”. На страницах журнала “Советская литература” на чешском языке и некоторых других изданий печатались статьи, посвященные чеховской прозе и драматургии.

Изучение творческого наследия Чехова в послевоенной Словакии связано с именами видных словацких ученых, прежде всего: Эмы Панововой, Сони Лесняковой, Павола Петруса, Диониза Дюришина, Альбина Багина, Золтана Рампака, Владимира Штефко.

Первый шаг на этом пути был сделан Э. Панововой в работе “Чехов в Словакии”. Отмечая, что творчество Чехова в Словакии имеет долгую и интересную историю, автор статьи предлагает вниманию читателей анализ переводов его произведений, а также их восприятия критикой. Одновременно Пановова попыталась ответить на вопрос: что привлекает словаков в Чехове? С ее точки зрения, это прежде всего обращение русского писателя к теме “маленького человека”, которую он разработал с “необычайной легкостью, лиричностью и музыкальностью...” Кроме того, Пановова полагает, что чеховское творчество в определенной степени помогало словацким литераторам решить проблемы, встающие перед национальной литературой. “В этом, — пишет она, — главная причина популярности чеховского творчества у нас. Чехов был классическим образцом для создания собственной концепции словацкой литературы”⁵¹.

Специальную работу Э. Пановова посвятила деятельности одного из самых талантливых словацких переводчиков чеховских произведений — Юраю Маро. Хотя его творческая активность приходится на начало XX века (о чем уже говорилось), однако его вклад в популяризацию творчества Чехова оценили только в связи с юбилеем русского писателя в 1960 году. Полагая, что личность Маро заслуживает монографического труда, Пановова ставит перед собой задачу: хотя бы отчасти восполнить пробел в изучении наследия “этого самоучки, ставшего профессиональным переводчиком и внесшего значительный вклад в пропаганду чеховского творчества”⁵².

Наряду со сведениями о жизни и творчестве Маро, Пановова дает краткий обзор первых публикаций чеховских произведений в Словакии и обозначает три, по ее мнению, внешние причины их популярности в тот период (доступность, краткость формы, возросший интерес в связи с кончиной писателя). К причинам внутреннего характера она относит: специфику тематики, созвучную творчеству молодых словацких писателей, глубокое погружение в душу “маленького человека”, схожесть воссоздаваемых ими ситуаций и героев и проч. Вместе с тем, Пановова отмечает и некоторую предвзятость в отношении к Чехову со стороны консервативных русофилов-мартинцев, в том числе и Юрая Маро, допускавших критику России лишь в малых дозах. Именно поэтому, только спустя годы, словацкий читатель смог познакомиться с такими произведениями Чехова, как “Палата № 6”, “Крыжовник” и др.

Таким образом, Э. Пановова в своей статье не просто представляет переводчика Ю. Маро, но и обозначает причины, которыми тот руководствовался в выборе текстов, прослеживает, как это согласовывалось с литературной ситуацией в Словакии того времени. В итоге она приходит к выводу, что, несмотря на некоторую тенденциозность в отношении к творчеству руссского писателя, произведения, представленные Маро на суд словацкого читателя, “содействовали привнесению новых элементов в традиционный взгляд на Россию и одновременно способствовали углублению критической направленности отечественной литературы”⁵³.

189

Серьезная исследовательская работа была проведена Паволом Петрусом. Он изучил отношение писателя Светозара Гурбана-Ваянского к творчеству Чехова. В своих статьях, опубликованных в журнале “Словенска литература” (1962), Петрус опирался на “Вацовский Дневник” Ваянского, его рецензии начала XX века, на отдельные произведения русского писателя, а также на некролог о Чехове. Так, в статье «“Вацовский Дневник” Св. Г. Ваянского» Петрус, подробно осветив историю написания “Вацовского Дневника” и его судьбу, пришел к выводу, что Ваянский, будучи хорошо знаком с творчеством Чехова, предпринял в “Дневнике” попытку обобщить свои впечатления о нем. “Этот материал, — отмечает Петрус, — не только приоткрывает завесу над восприятием словацким писателем его (Чехова. — А. М.) творчества, но и одновременно позволяет нам оценить сам способ, метод литературно-критической деятельности Ваянского”⁵⁴. Что касается прозы Чехова, то в данной работе Петрус отмечает, что Ваянский, признавая талант русского писателя, в своих исследованиях обращал внимание прежде всего на негативные, по его мнению, стороны его произведений, поэтому его статьи представляют собой своего рода “полемику с чеховской художественной концепцией русской действительности”⁵⁵.

Более обстоятельно отношение Ваянского к Чехову вскрыто Петрусом в статье “Ваянский и Чехов”. Сожалея по поводу того, что столь интересная проблема до сих пор мало занимала умы словацких исследователей, автор считает приоритетным в ней аспект воздействия чеховского творчества на развитие словацкой литературы, прежде всего реалистической прозы, а также проблему стилевой дифференциации. Признавая, что эти два писателя по сути своей являются “антиподами”, Петрус тем не менее ставит перед собой задачу попытаться на примере новеллы Ваянского “Близнецы”, над которой он работал в период активного изучения чеховской прозы, показать схожесть их эстетических систем.

В отличие от Петруса, которого интересовало влияние чеховского творчества на основоположников словацкого реализма, прежде всего Ваянского, Соней Лесняковой исследовано воздействие Чехова на словацких реалистов начала XX века. В частности, одна из ранних ее работ посвящена проблеме влияния творчества русского писателя на формирование идейно-эстетической концепции Иозефа Грегора Тайовского⁵⁶. По утверждению Лесняковой, защищая свое “художественное кредо”, словацкий писатель призывал на помощь Чехова. В статье представлен сопоставительный анализ произведений Чехова и Тайовского (“Спать хочется” — “Аполена”, “Злоумышленник” — “Мацо Млеч”, “Мужики” — “Домой!”). Чеховское начало в прозе Тайовского, как полагает Леснякова, прослеживается на уровне характеров и способов их изображения. При этом она отдает себе отчет в том, что их сходство весьма условно (об этом свидетельствуют отличия на уровне повествовательной структуры), хотя и не случайно: рассказы были написаны Тайовским в период, когда он работал над переводами чеховских произведений.

Интерес Лесняковой к значению Чехова для словацкой литературы многоаспектен. Наряду с конкретным сопоставительным анализом отдельных произведений и творчества словацких писателей с произведениями Чехова, сравнением разных переводов чеховского рассказа “Скрипка Ротшильда”⁵⁷, ею предпринята попытка определить характер влияния Чехова на целое поколение словацких реалистов. Так, в статье “Словацкая литература до 1918 года и Антон Павлович Чехов” она констатирует, что Чехов является одним из тех писателей мира, чье творчество имеет своих поклонников не только среди широкого круга читателей, но и многих словацких литераторов, начиная от

190

его современников и кончая молодыми авторами наших дней⁵⁸. Одновременно Леснякова отмечает, что, изучая отношение словацких писателей к творчеству Чехова, нельзя искать прямые аналогии и примеры подражания, а следует идти по пути “выявления некоторой схожести, возможной типологической близости, основанной прежде всего на анализе конкретного литературного материала”⁵⁹. Наряду с весьма обстоятельным сравнением Тайовского с Чеховым, в статье приводятся суждения словацких критиков (А. Костолного, А. Матушки, А. Мраза, Д. Дюришина) о восприятии Чехова и его объективном воздействии на других писателей, в частности, на Янко Есенского.

А. БАГИН. ТРИ МАСТЕРА
(Густав Флобер, Антон Павлович Чехов, Томас Манн)
Братислава, 1982
Обложка книги и первая страница текста статьи о Чехове

Если вышеназванных исследователей интересовала в первую очередь проблема влияния чеховского творчества на словацкую литературу, то Альбин Багин в книге “Три мастера (Густав Флобер, Антон Павлович Чехов, Томас Манн)”⁶⁰ ставит перед собой задачу совершенно иного рода: познакомить читателя со своим видением Чехова в контексте лучших достижений мировой литературы. Опираясь на работы русских исследователей, начиная от Луначарского и кончая В. Б. Шкловским и А. П. Скафтымовым, а также чешских Ф. Кс. Шальды, В. Мрштика, И. Цыганка, Р. Паролека и др., он выявляет наиболее интересные, с его точки зрения, черты чеховской поэтики, обусловленные “скептическим отношением к письменному слову”, которое “произрастает из ощущения приоритета действительности над искусством”⁶¹, а также осознания — в качестве важнейшего условия литературного творчества — фактора правдивого изображения жизни. Среди прочих Багин особо выделяет в ранней прозе Чехова такие черты, как “приглушенный” характер повествования, частый мотив детства, особое толкование пространственной категории, обретающей в прозе русского писателя космический смысл. Рассматривая творчество Чехова в динамике его развития, в тесной связи с событиями

191

его жизни, Багин обращает внимание на особую форму психологического анализа в его произведениях, который основывается не на погружении во внутренний мир человека, “а проявляется в предметной реальности, поведении героев”. При этом исследователь подчеркивает, что “тайна чеховской прозы заключена в человеке⁶², важнейшей потребностью которого была “потребность перемен” — “хотя бы для себя”⁶³. Невозможность осуществления этих перемен, пишет А. Багин, породила “островки несчастных”, каждый из которых несчастен по-своему (классический пример тому, по мнению исследователя, рассказ “Человек в футляре”).

ПЛАТОНОВ
Братислава, Национальный театр, 1979
Постановка М. Пиетора

Особое внимание Багин уделяет анализу текста “Степи”, “Скучной истории”, “Палаты № 6”, анализируя их в специальных “Интермеццо”, как бы прерывающих общий ход его повествования. Из драматургии Багин более подробно останавливается на пьесе “Иванов”, считая, что именно она представляет наибольший интерес для “понимания поэтики и проблематики чеховских драм”⁶⁴.

В заключении к своей книге Багин обозначил место Чехова в контексте современной писателю русской литературы, а также воздействие его творчества на прозу XX века (Бунин, Зощенко, Платонов, Шукшин и др.). По мнению ученого, загадка творчества Чехова — в его способности соединить “русскость” с “европеизмом”, в том, как он, внук крепостного, сумел пройти путь к вершинам мировой культуры⁶⁵.

192

Книга А. Багина “Три мастера...” вызвала большой резонанс в словацкой литературной среде: на нее откликнулись видные литературоведы, критики — М. Томчик, В. Петрик, Ст. Ракус, Э. Борчин и др.

Не обошли вниманием словацкие исследователи творчество Чехова и в 1990-е годы. Диапазон тем, которые затрагивают авторы статей, опубликованных в последнее десятилетие, весьма широк. Примером тому могут служить работы Павола Петруса, в которых предпринята попытка сравнительного анализа прозы Чехова и Я. Есенского⁶⁶; Антона Элиаша, посвященные переводам Гоголя и Чехова Зорой Есенской⁶⁷; Сони Лесняковой о значении русской классики для процесса формирования словацкой литературы⁶⁸ и др.

Драматургии Чехова в последние десятилетия словацкая критика уделяла значительно меньше внимания, чем его прозе. Как правило, это были рецензии на постановки чеховских пьес, а также небольшие разделы в монографиях о словацкой и мировой драме. Так, одним из первых к драматургии Чехова обратился театровед Золтан Рампак⁶⁹. В книге “Борьба словацкого театра за реализм”, подчеркивая значение зарубежной классики для формирования словацкого драматического искусства, он анализирует постановки чеховских пьес в 20—30-е годы XX в. в Словацком Национальном театре в Братиславе, а также отклики на них словацкой прессы. Как бы в продолжение этого анализа З. Рампак в книге “Драма, театр, общество” исследует восприятие словацкими критиками чеховских пьес уже в послевоенные десятилетия. Из этого анализа очевидно, что, несмотря на некоторые негативные высказывания, обращение к классической реалистической драме рассматривалось авторами рецензий как положительное явление, противостоящее сиюминутной моде.

С интерпретацией чеховских пьес мартинским режиссером М. Пиетором знакомит читателя Владимир Штефко в книге “Театр”⁷⁰. В частности, речь идет о постановках на сцене театра Словацкого национального восстания в Мартине “Чайки” (1963), “Трех сестер” (1967), “Вишневого сада” (1970). Высоко оценивая деятельность М. Пиетора как режиссера, автор книги отмечает его следование традиционным приемам при интерпретации чеховских пьес и одновременно стремление к эксперименту, которое, однако, не всегда бывает удачным. Так, в “Чайке” как бы в противовес традициям Пиетор “убавил экспрессивности, уменьшил акцент на настроении, меньше работал с полутонами и природной символикой. Его Чехов, — отмечает Штефко, — оказался более заземленным”⁷¹. Очень высоко критик оценивает постановку пьесы “Три сестры”. Он пишет: “Это не было представление, напоминающее траурную церемонию или документ о былой эпохе. Пиетор показал нам живую картину разбитых мечтаний и страстей человека наших дней”. И далее: «Пиетор в период разрушения ценностей, когда люди теряли уверенность в завтрашнем дне, когда назревал общественный кризис, трактует пьесу “Три сестры” как призыв к сохранению добра и красоты, как защиту человеческого благородства, как призыв к разуму и чувству. Наконец, как призыв сохранить позитивные ценности в человеке и обществе»⁷².

Новое осмысление чеховского текста продемонстрировал Пиетор при постановке пьесы “Вишневый сад”. Режиссер показал «семью, которая находилась отнюдь не в состоянии упадка или донкихотской борьбы за свое сохранение, а как группу людей, живущую, вынужденную жить, по стечению обстоятельств, под одной крышей... Это была интересная попытка постановки “Вишневого сада”, — утверждает В. Штефко. — Пиетор продемонстрировал невнимание человека к судьбам близких людей, героев, страдающих слепотой, которая мешает им понять меняющийся мир. Они видели только себя, а не общность людей. Однако режиссер заплатил за свою трактовку пьесы и

193

концептуальное своеобразие слишком высокую цену, утратив сценическую динамику»⁷³.

Приведенные нами материалы свидетельствуют не только о популярности Чехова в Словакии, но и о творческом восприятии его произведений словацкими писателями и деятелями театра.

ПРИМЕЧАНИЯ

¹ Богатырев Ш. Ш. Чехов в Чехословакии // ЛН. Т. 68. С. 776.

² Škultéty J. Timrava v slovenskej literatúre // Slovenská literárna kritika II. Bratislava, 1979. S. 144.

³ Kusý I. Obrat k sociálnej angažovanosti (Jozef Gregor-Tajovský) // Dejiny slovenskej literatúry IV. Bratislava, 1975. S. 183.

⁴ Panovová E. Juraj Maro, neznámy prekladatel’ ruskej literatúry // Panovová E. Stopätdesiat rokov slovensko-ruských literárnych vzќahov. Bratislava, 1994. S. 98.

⁵ Ibid. S. 59.

⁶ Panovová E. Čechov na Slovensku // Slovanský přehled I. 1960. S. 9.

⁷ Цит. по: Lesňaková S. Predprevratová slovenská literatúra a Anton Pavlovič Čechov // Slovenská a ruská próza. Bratislava, 1983. S. 39.

⁸ Krčméry Š. Hviezdoslavove preklady // Krčméry Š. Dejiny slovenskej literatúry II. Bratislava, 1976. S. 216.

⁹ Цит. по: Panovová E. Čechov na Slovensku. S. 10.

¹⁰ См.: Lesňaková S. Slovenskí tolstojovci D. Makovický a A. Škarvan // Vzt’ahy a súvislosti slovenskej a ruskej literatúry. Bratislava, 1977.

¹¹ Ibid. S. 200—201.

¹² Panovová E. Juraj Maro... S. 98.

¹³ Например, Михал Годжа, Рудо Бртань и др.

¹⁴ Jozef Gregor Tajovský v kritike a spomienkach. Bratislava, 1956. S. 865.

¹⁵ Ibid. S. 73.

¹⁶ Цит. по: Lesňaková S. Cesty k realizmu. J. G. Tajovský a ruská literatúra. Bratislava, 1971. S. 140.

¹⁷ Lesňaková S. Predprevratová slovenská literatúra... S. 39.

¹⁸ Mráz A. Vajanského rusofílstvo // Zo slovenskej minulosti. Bratislava, 1953. S. 291.

¹⁹ Цит. по: Petrus P. Vajanský a Čechov // Slovenská literatúra. Roč. IX, 1962. Č. 3. S. 293.

²⁰ Ibid. S. 294—295.

²¹ Ibid. S. 291.

²² V. Anton Pavlovič Čechov // Národné noviny. 1904. Č. 87.

²³ Petrus P. Vajanský a Čechov // Slovenská literatúra. Roč. IX. 1962. Č. 3. S. 298.

²⁴ Цит. по: Petrus P. Vacovský Denník Sv. H. Vajanského // Slovenská literatúra. 1962. Č. 2. S. 234.

²⁵ Petrus P. Vajanský a Čechov. S. 303.

²⁶ См.: Pašteka J. Slovenská dramatika v epoche realizmu. Bratislava, 1990.

²⁷ Votruba F. Z novšej literatúry // Slovenská literárna kritika III. Bratislava, 1981. S. 233.

²⁸ Ibid. S. 248.

²⁹ Pišút M. Roky a diela. Bratislava, 1961. S. 231.

³⁰ Národné noviny 7. 1903. Č. 17.

³¹ Bujnák P. Dramatické práce Jozefa Gregora-Tajovského // Slovenská literárna kritika III. S. 183.

³² Pašteka J. Op. cit. S. 138.

³³ Ibid. S. 245.

³⁴ Цит. по: Stručné dejiny umeleckého prekladu na Slovensku. Zv. 4. Ruská literatúra. Ruská literatúra v slovenskej kultúre v rokoch 1936—1996. Bratislava, 1998. S. 189.

³⁵ Ibid. S. 198.

³⁶ Tomčik M. Preklad a národná literatúra // Tomčík M. Tvorba a kritika. Bratislava, 1987. S. 145.

³⁷ Chorváth M. K problémom nášho prekledatel’stva // Sborník Spolku profesorov Slovákov. 23. 1943—1944. Č. 5—6. S. 92.

³⁸ Цит. по: Rampák Z. Boj slovenského divadla o realizmus. Bratislava, 1954. S. 40.

³⁹ Ibid. S. 40.

⁴⁰ Mráz A. O repertoáru. Naše divadlo. 1930. Č. 15, 50.

⁴¹ Цит. по: Rampák Z. Drama, divadlo, spoločnosќ. Bratislava, 1976. S. 243.

194

⁴² Rampák Z. Boj slovenského divadla o realizmus. S. 243.

⁴³ Ibid. S. 188.

⁴⁴ Ibid. S. 189.

⁴⁵ Tesářová J. Emancipacia slovenského prekladu ruskej literatúry (1939—1945) // Stručné dejiny umeleckého prekladu na Slovensku. Zv. 4. Ruská literatúra. S. 199—200.

⁴⁶ Karváš P. Tri preklady ruskej drámy // Slovenské pohѕady. Roč. 61. 1945. Č. 11. S. 411.

⁴⁷ Pašteková S. Transformacia obrazu ruskej literatúry (1945—1970) // Stručné dejiny umeleckého prekladu na Slovensku. Zv. 4. Ruská literatúra. S. 202.

⁴⁸ Все приведенные сведения взяты из: Подмакова Д. Список постановок русских пьес в профессиональных драматических театрах Словакии с 1920. Братислава, 1995.

⁴⁹ В 1963 г. на основе постановки пьесы “Иванов” в Словацком Национальном театре Братиславы была снята ее киноверсия.

⁵⁰ Словацкий исследователь Маша Куса усматривает причину этой ситуации как в трансформации издательской системы, так и в том, что “...невозможно было забыть время, когда существовало деление литературы на мировую, словацкую и советскую. Такое деление, — с ее точки зрения, — оставило глубокий след в человеческом сознании” (См. Stručné dejiny umeleckého prekladu na Slovensku... S. 214). В частности, она приводит следующие статистические данные: если в 1990 г. в Словакии было переведено 30 книг русских авторов, то в 1996 г. их стало только 3. В общей сложности за период с 1990 г. по 1997 г. было опубликовано всего 50 переводов русской классической литературы.

⁵¹ Panovová E. Čechov na Slovensku. S. 10.

⁵² Panovová E. Juraj Maro... S. 92—93.

⁵³ Ibid. S. 92—93.

⁵⁴ Petrus P. Vacovský Denník Sv. H. Vajanského // Slovenská literatúra. 1962. Č. 2. S. 233.

⁵⁵ Ibid. S. 234.

⁵⁶ Lesňaková S. Tajovský a Čechov // Lesňaková S. Cesty realizmu. J. G. Tajovský a ruská literatúra. Bratislava, 1971.

⁵⁷ Lesňaková S. Tri slovenské preklady poviedky A. P. Čechova Rotschildove husle // Lesňaková S. Slovenská a ruská próza. Bratislava, 1983.

⁵⁸ Lesňaková S. Predprevratová slovenská literatúra... S. 34.

⁵⁹ Ibid.

⁶⁰ Bagin A. Traja majstri. Bratislava, 1982.

⁶¹ Ibid. S. 73.

⁶² Ibid. S. 89.

⁶³ Ibid. S. 91.

⁶⁴ Ibid. S. 113.

⁶⁵ Ibid. S. 128.

⁶⁶ Petrus P. Autorské kontexty v typologických súradniciach (K prozaickému dielu J. Jesenského a A. P. Čechova) // Slavica Slovaca. Roč. 25. 1990. Č. 2.

⁶⁷ Eliáš A. Z problematiky Jesenskej prekladov ruskej klasickej prózy (Gogoѕova a Čechovova poviedková tvorba) // Romboid. Roč. 27. 1992. Č. 4.

⁶⁸ Lesňaková S. Funkčnosќ ruskej klasickej literatúry pre formovanie slovenskej národnej literatúry (Próza) // K otázkam teórie a dejín prekladu na Slovensku 1. Bratislava, 1993.

⁶⁹ Rampák Z. Boj slovenského divadla o realizmus. Bratislava, 1954; Rampák Z. Drama, divadlo, spoločnosќ. Bratislava, 1976.

⁷⁰ Štefko Vl. Divadlo. Martin, 1984.

⁷¹ Ibid. S. 114.

⁷² Ibid. S. 117—118.

⁷³ Ibid. S. 138—139.