152

КАТАЕВ Валентин Петрович [1897—] — современный писатель. Р. в Одессе в семье учителя. Печатался в «Одесском листке», в журналах «Весь мир», «Пробуждение», «Лукоморье». В 1915 ушел добровольцем на войну. Был дважды ранен, раз контужен и отравлен газами. После революции печатался в журн.: «Красная новь», «Новый мир», «Россия», «Леф», «30 дней» и др.

Основной мотив творчества К., повторяющийся в разных вариациях: жизнь прекрасна и «оправдана» «сама по себе» тем, что она — жизнь. С наибольшей выпуклостью этот мотив выражен в повести К. «Отец», по собственному признанию автора — самой любимой и «пережитой» им вещи [1922—1925]. Больной, изможденный и хилый старик-отец беззаветно и преданно любит своего сына, трогательно ухаживает за ним,

153

когда тот в беде, продает свои последние пожитки, чтобы аккуратно приносить «передачу» арестованному. Но сын молод, здоров, эгоистичен, хочет наслаждений, и, когда его наконец освобождают из тюрьмы, он совершенно забывает об отце. Кто же по К. прав: сын или отец? По К. оба одинаково правы. Отец умирает одиноко в голоде, живя из милости «на чужих хлебах», но сына он (как в этом убеждает нас К.) всецело оправдывает. «Его последние слова были, — рассказывает одна из героинь повести, — предоставьте природе делать свое дело. Предоставьте природе...» Тот же основной подход к миру является центральной идеей, настроением большинства других произведений К. Одинокая, потерявшая все лучшее в жизни Наталья Ивановна решила покончить с собой. Она уже приготовила отраву. Но случайно подвернувшееся письмо о пережитых страданиях и счастьи и «рыжие крестики» засохшей сирени заставили ее «вспомнить свою любовь к мужу, смерть ребенка, расстрел брата, голод... Вся счастливая, трудная, изумительная, невыносимая, обыкновенная человеческая жизнь представилась ей... И она поняла, что в жизни равны и счастье, и горе, и любовь, и смерть. Что нет в жизни ни взлетов, ни падений. Она поняла, что умирать ей не надо...» («Рыжие крестики»). С точки зрения такого «непосредственного» подхода к миру любовь к женщине, «непосредственнейшее» восприятие мира, должна была играть в творчестве К. огромную роль. Отсюда — ряд рассказов о любви, где это чувство представлено как цель и смысл жизни («Зимой», «Опыт Кранца»). Ибо когда уходит любимая женщина — «Что же мне делать? Жизнь незаполнима» («Зимой»). Характерно также, что единственный сильный рассказ К. из эпохи империалистической войны («Земляки») дает любовно-половую сторону трудной солдатской жизни. В рассказе «Человек с узлом» трактуется проблема убийства вперемежку с нежно-любовными лирическими мечтами и т. д.

154

Каков социальный смысл этой философии «непосредственной жизни», к-рая «изумительна» и «оправдана» сама по себе? Это — философия мещанства, философия людей, к-рые не хотят переделывать жизнь, устали бороться с ее невзгодами и способны только наслаждаться ею. К. никогда не поднимается в своем творчестве до общественно-значительной сатиры. Дальше поверхностных, внешних наблюдений юмор его не простирается, и поэтому он неизбежно переходит в веселое зубоскальство. Даже заведомо крупные, социально ясные явления К. мельчит, превращает в «шутку». Так построены его две крупнейших юмористических вещи: повесть «Растратчики» и пьеса «Квадратура круга». Растратчики у К. превращаются в безобидных, смешных дурачков, которых собственно грешно обидеть. И растрату-то они производят случайно, беззлобно, сами не ведая, что творят, как дети. Не за что таких людей судить: их можно «пожалеть», на них достаточно «накричать». И так по-детски трогательно «ощущает Ваничка», осужденный на 5 лет, «всю свежесть и молодость движущейся вокруг него жизни», так лирически мечтает о возврате к честной, трудовой жизни... Наконец и собственно выразительные средства К. вскрывают ту же социальную природу среднекультурного, зажиточного, городского мещанства. Эпитеты, сравнения, художественные детали, ассоциации мысли и т. п. — все это ограничено узким, преимущественно домашне-городским и книжным мирком. «Мать с дорогим, как японская чашка, лицом»; «крымские яблоки облаков»; «волны швабрами били в слепой маяк»: «щелк ночных выстрелов, похожий на щелк биллиардных шаров»; «...жизнь его, начавшаяся... голосом мамы, в к-ром, тысячу раз знакомый, блестел кремнистый путь и звезда говорила со звездой...»; «друг Эдуарда озабоченно продавал юбку английского шевиота, еще пахнувшую духами и смутно напоминавшую щелканье крокетных шаров и дачный скрип гамаков...» В этих деталях, ассоциированных с «мамой», декламирующей Лермонтова и т. п., «духами», вызывающими воспоминания о крокете и дачных гамаках, эмоционально и образно закреплен конкретный мир зажиточного городского мещанства, откуда К. вырастает и получает свои слова, краски и «философию». В последний период К. пытается преодолеть обывательскую ограниченность своего кругозора и приблизиться к социалистической стройке (см. его пьесу «Авангард», очерки и т. д.).

Библиография: I. Собрание сочинений, 2 тт. «ЗИФ», М., 1928.

II. О «Растратчиках»: Шафир А., «Красная новь», 1927, VI; Майзель М., «Октябрь», 1927, VI; Смирнов Н., «Новый мир», 1927, IX; В. К., «На литературном посту», 1927, XI—XII; Лежнев А., «Печать и революция», 1927, IV; Майзель М., «Звезда», 1927, VI; Ермилов В., «Правда», 1927, 29/IV. О «Квадратуре круга»: Лежнев А., «Правда», 1928, 8/IV, и др. О творчестве В. Катаева: Машбиц-Веров И., На грани, «На литературном посту», 1930, XI. Автобиографические

155

сведения — см. в сборнике Лидина Владимира, Писатели, Москва, 1926.

III. Владиславлев И. В., Литература великого десятилетия (1917—1927), т. I, Гиз, М., 1928.

И. Машбиц-Веров