Лермонтов М. Ю. Сашка: Нравственная поэма // Лермонтов М. Ю. Полное собрание сочинений: В 5 т. — М.; Л.: Academia, 1935—1937.

Т. 3. Поэмы и повести в стихах. — 1935. — С. 364—418.

http://feb-web.ru/feb/lermont/texts/lerm05/vol03/l53-364-.htm

- 364 -

Сашка

НРАВСТВЕННАЯ ПОЭМА

ГЛАВА I

I

Наш век смешон и жалок, — всё пиши
Ему про казни, цепи да изгнанья,
Про темные волнения души,
И только слышишь муки да страданья.
5 Такие вещи очень хороши
Тому, кто мало спит, кто думать любит,
Кто дни свои в воспоминаньях губит.
Впадал я прежде в эту слабость сам,
И видел от нее лишь вред глазам;
10 Но нынче я не тот уж, как бывало, —
Пою, смеюсь. — Герой мой добрый малый.

II

Он был мой друг. С ним я не знал хлопот,
С ним чувствами и деньгами делился;
Он брал на месяц, отдавал чрез год,
15 Но я за то ни мало не сердился
И поступал не лучше в свой черед;
Печален ли, бывало, тотчас скажет,
Когда же весел, счастлив — глаз не кажет.

- 365 -

Не раз от скуки он свои мечты
20 Мне поверял и говорил мне ты;
Хвалил во мне, что прочие хвалили.
И был мой вечный визави в кадрили.

III

Он был мой друг. Уж нет таких друзей...
Мир сердцу твоему, мой милый Саша!
25 Пусть спит оно в земле чужих полей,
Не тронуто никем, как дружба наша,
В немом кладбище памяти моей.
Ты умер, как и многие, без шума,
Но с твердостью. Таинственная дума
30 Еще блуждала на челе твоем,
Когда глаза сомкнулись вечным сном;
И то, что ты сказал перед кончиной,
Из слушавших не понял ни единый.

IV

И было ль то привет стране родной,
35 Названье ли оставленного друга,
Или тоска по жизни молодой,
Иль, просто, крик последнего недуга, —
Как разгадать? Что может в час такой
Наполнить сердце, жившее так много
40 И так недолго с смутною тревогой?
Один лишь друг умел тебя понять
И ныне может, должен рассказать
Твои мечты, дела и приключенья —
Глупцам в забаву, мудрым в поученье.

V

45 Будь терпелив, читатель милый мой!
Кто б ни был ты: внук Евы иль Адама,
Разумник ли, шалун ли молодой, —
Картина будет; это — только рама!
От правил, утвержденных стариной,
50 Не отступлю, — я уважаю строго

- 366 -

Всех стариков, а их теперь так много...
Не правда ль, кто не стар в 18-ть лет,
Тот верно не видал людей и свет,
О наслажденьях знает лишь по слухам
55 И предан был учителям да мукам.

VI

Герой наш был москвич, и потому
Я враг Неве и невскому туману.
Там (я весь мир в свидетели возьму)
Веселье вредно русскому карману,
60 Занятья вредны русскому уму.
Там жизнь грозна, пуста и молчалива,
Как плоский берег Финского залива.
Москва — не то: покуда я живу,
Клянусь, друзья, не разлюбить Москву.
65 Там я впервые в дни надежд и счастья
Был болен от любви и любострастья.

VII

Москва, Москва!... люблю тебя как сын,
Как русский, — сильно, пламенно и нежно!
Люблю священный блеск твоих седин
70 И этот Кремль зубчатый, безмятежный.
Напрасно думал чуждый властелин
С тобой, столетним русским великаном,
Померяться главою и — обманом
Тебя низвергнуть. Тщетно поражал
75 Тебя пришлец: ты вздрогнул — он упал!
Вселенная замолкла... Величавый,
Один ты жив, наследник нашей славы.

VIII

Ты жив!... Ты жив, и каждый камень твой —
Заветное преданье поколений.
80 Бывало, я у башни угловой
Сижу в тени, и солнца луч осенний
Играет с мохом в трещине сырой,

- 367 -

И из гнезда, прикрытого карнизом,
Касатки вылетают, верхом, низом
85 Кружатся, вьются, чуждые людей.
И я, так полный волею страстей,
Завидовал их жизни безызвестной,
Как упованье вольной, поднебесной.

IX

Я не философ — боже сохрани! —
90 И не мечтатель. За полетом пташки
Я не гонюсь, хотя в былые дни
Не вовсе чужд был глупой сей замашки.
Ну, муза, — ну, скорее, — разверни
Запачканный листок свой подорожный!
95 Не завирайся, — тут зоил безбожный...
Куда теперь нам ехать из Кремля?
Ворот ведь много, велика земля!
Куда? — «На Пресню погоняй, извозчик!» —
«Старуха, прочь!.. Сворачивай, разносчик!»

X

100 Луна катится в зимних облаках,
Как щит варяжский или сыр голландской.
Сравненье дерзко, но люблю я страх
Все дерзости, по вольности дворянской.
Спокойствия рачитель на часах
105 У будки пробудился, восклицая:
«Кто едет?» — «Муза!» — «Что за чорт! Какая?»
Ответа нет. Но вот уже пруды...
Белеет мост, по сторонам сады
Под инеем пушистым спят унылы;
110 Луна сребрит железные перилы.

XI

Гуляка праздный, пьяный молодец,
С осанкой важной, в фризовой шинели,
Держась за них, бредет — и вот конец
Перилам. — «Всё направо!» — Заскрипели

- 368 -

115 Полозья по сугробам, как резец
По мрамору.... Лачуги, цепью длинной
Мелькая мимо, кланяются чинно...
Вдали мелькнул знакомый огонек...
«Держи к воротам... Стой, — сугроб глубок!..
120 Пойдем по снегу, муза, только тише
И платье подними как можно выше».

XII

Калитка — скрып... Двор темен. По доскам
Итти неловко... Вот, насилу, сени
И лестница; но снегом по местам
125 Занесена. Дрожащие ступени
Грозят мгновенно изменить ногам.
Взошли. Толкнули дверь — и свет огарка
Ударил в очи. Толстая кухарка,
Прищурясь, заграждает путь гостям
130 И вопрошает: «что угодно вам?»
И, услыхав ответ красноречивый,
Захлопнув дверь, бранится неучтиво...

XIII

Но, несмотря на это, мы взойдем:
Вы знаете, для музы и поэта,
135 Как для хромого беса, каждый дом
Имеет вход особый; ни секрета,
Ни запрещенья нет для нас ни в чем...
У столика, в одном углу светлицы,
Сидели две... девицы — не девицы...
140 Красавицы... названье тут как раз!..
Чем выгодней, узнать прошу я вас
От наших дам, в деревне и столице,
Красавицею быть или девицей?

XIV

Красавицы сидели за столом,
145 Раскладывая карты, и гадали
О будущем. И ум их видел в нем

- 369 -

Надежды (то, что мы и все видали).
Свеча горела трепетным огнем,
И часто, вспыхнув, луч ее мгновенный
150 Вдруг обливал и потолок и стены.
В углу переднем фольга образов
Тогда меняла тысячу цветов,
И верба, наклоненная над ними,
Блистала вдруг листами золотыми.

XV

155 Одна из них (красавиц) не вполне
Была прекрасна, но зато другая...
О, мы таких видали лишь во сне,
И то заснув — о небесах мечтая!
Слегка головку приклонив к стене
160 И устремив на столик взор прилежный,
Она сидела несколько небрежно.
В ответ на речь подруги иногда
Из уст ее пустое «нет» иль «да»
Едва скользило, если предсказанья
165 Премудрой карты стоили вниманья.

XVI

Она была затейливо мила,
Как польская затейливая панна;
Но вместе с этим гордый вид чела
Казался ей приличен. Как Сусанна
170 Она б на суд неправедный пошла
С лицом холодным и спокойным взором;
Такая смесь не может быть укором.
В том вы должны поверить мне в кредит,
Тем боле, что отец ее был жид,
175 А мать (как помню) полька из-под Праги...
И лжи тут нет, как в том, что мы — варяги.

XVII

Когда Суворов Прагу осаждал,
Ее отец служил у нас шпионом,
И раз, как он украдкою гулял

- 370 -

180 В мундире польском вдоль по бастионам,
Неловкий выстрел в лоб ему попал.
И многие, вздохнув, сказали: «жалкой,
Несчастный жид, — он умер не под палкой!»
Его жена пять месяцев спустя
185 Произвела на божий свет дитя,
Хорошенькую Тирзу. Имя это
Дано по воле одного корнета.

XVIII

Под рубищем простым она росла
В невежестве, как травка полевая
190 Прохожим не замечена, — ни зла,
Ни гордой добродетели не зная.
Но час настал, — пора любви пришла.
Какой-то смертный ей сказал два слова:
Она в объятья божества земного
195 Упала; но увы, прошло дней шесть,
Уж полубог успел ей надоесть;
И с этих пор, чтоб избежать ошибки,
Она дарила всем свои улыбки...

XIX

Мечты любви умчались как туман.
200 Свобода стала ей всего дороже.
Обманом сердце платит за обман
(Я так слыхал, и вы слыхали тоже).
В ее лице характер южных стран
Изображался резко. Не наемный
205 Огонь горел в очах; без цели, томно,
Покрыты светлой влагой, иногда
Они блуждали, как порой звезда
По небесам блуждает, — и, конечно,
Был это знак тоски немой, сердечной.

XX

210 Безвестная печаль сменялась вдруг
Какою-то веселостью недужной...
(Дай бог, чтоб всех томил такой недуг!)

- 371 -

Волной вставала грудь, и пламень южный
В ланитах рделся, белый полукруг
215 Зубов жемчужных быстро открывался;
Головка поднималась, развивался
Душистый локон, и на лик младой
Катился лоснясь черною струей;
И ножка, разрезвясь, не зная плена,
220 Бесстыдно обнажалась до колена, —

XXI

Когда шалунья навзничь на кровать,
Шумя, смеясь, роскошно упадала,
Не спорю, мудрено ее понять, —
Она сама себя не понимала, —
225 Ей было трудно сердцу приказать,
Как баловню ребенку. Надо было
Кому-нибудь с неведомою силой
Явиться и приветливой душой
Его согреть... Явился ли герой,
230 Или вотще остался ожидаем,
Все это мы со временем узнаем.

XXII

Теперь к ее подруге перейдем,
Чтоб выполнить начатую картину.
Они недавно жили тут вдвоем,
235 Но души их сливались во едину,
И мысли их встречалися во всем.
О, если б знали, сколько в этом званье
Сердец отличных, добрых! Но вниманье
Увлечено блистаньем модных дам.
240 Вздыхая, мы бежим по их следам...
Увы, друзья, а наведите справки,
Вся прелесть их... в кредит из модной лавки!

XXIII

Она была свежа, бела, кругла,
Как снежный шарик; щеки, грудь и шея,
245 Когда она смеялась или шла,

- 372 -

Дрожали сладострастно; не краснея,
Она на жертву прихоти несла
Свои красы. Широко и неловко
На ней сидела юбка; но плутовка
250 Поднять умела грудь, открыть плечо,
Ласкать умела буйно, горячо
И, хитро передразнивая чувства,
Слыла царицей своего искусства...

XXIV

Она звалась Варюшею. Но я
255 Желал бы ей другое дать названье:
Скажу ль, при этом имени, друзья,
В груди моей шипит воспоминанье,
Как под ногой прижатая змея;
И ползает, как та среди развалин,
260 По жилам сердца. Я тогда печален,
Сердит, — молчу или браню весь дом,
И рад прибить за слово чубуком.
Итак, для избежанья зла, мы нашу
Варюшу здесь перекрестим в Парашу.

XXV

265 Увы, минувших лет безумный сон
Со смехом повторить не смеет лира!
Живой водой печали окроплен,
Как труп давно застывшего вампира,
Грозя перстом, поднялся молча он,
270 И мысль к нему прикована... Ужели
В моей груди изгладить не успели
Столь много лет и столько мук иных —
Волшебный стан и пару глаз больших?
(Хоть, признаюсь вам, разбирая строго,
275 Получше их видал я после много.)

XXVI

Да, много лет и много горьких мук
С тех пор отяготело надо мною;
Но первого восторга чудный звук

- 373 -

В груди не умирает, — и порою,
280 Сквозь облако забот, когда недуг
Мой слабый ум томит неугомонно,
Ее глаза мне светят благосклонно.
Так в час ночной, когда гроза шумит
И бродят облака, — звезда горит
285 В дали эфирной, не боясь их злости,
И шлет свои лучи на землю в гости.

XXVII

Пред нагоревшей сальною свечой
Красавицы раздумавшись сидели,
И заставлял их вздрагивать порой
290 Унылый свист играющей метели.
И как и вам, читатель милый мой,
Им стало скучно... Вот, на место знака
Условного, залаяла собака,
И у калитки брякнуло кольцо.
295 Вот чей-то голос... Идут на крыльцо...
Параша потянулась и зевнула
Так, что едва не бухнулась со стула.

XXVIII

А Тирза быстро выбежала вон,
Открылась дверь. В плаще, закидан снегом,
300 Явился гость... Насмешливый поклон
Отвесил и, как будто долгим бегом
Или волненьем был он утомлен,
Упал на стул... Заботливой рукою
Сняла Параша плащ, потом другою
305 Стряхнула иней с шелковых кудрей
Пришельца. Видно, нравился он ей...
Все нравится, что молодо, красиво,
И в чем мы видим прибыль особливо.

XXIX

Он ловок был, со вкусом был одет,
310 Изящно был причесан и так дале.
На пальцах перстни изливали свет,

- 374 -

И галстук надушен был как на бале.
Ему едва ли было двадцать лет,
Но бледностью казалися покрыты
315 Его чело и нежные ланиты, —
Не знаю, мук ли то последних след,
Но мне давно знаком был этот цвет, —
И на устах его, опасней жала
Змеи, насмешка вечная блуждала.

XXX

320 Заметно было в нем, что с ранних дней
В кругу хорошем, то-есть в модном свете,
Он обжился, что часть своих ночей
Он убивал бесплодно на паркете
И что другую тратил не умней...
325 В глазах его открытых, но печальных,
Нашли бы вы без наблюдений дальных
Презренье, гордость; хоть он не был горд,
Как глупый турок иль богатый лорд,
Но все-таки себя в числе двуногих
330 Он почитал умнее очень многих.

XXXI

Борьба рождает гордость. Воевать
С людскими предрассудками труднее,
Чем тигров и медведей поражать,
Иль со штыком на вражьей батарее
335 За белый крестик жизнью рисковать...
Клянусь, иметь великий надо гений,
Чтоб разом сбросить цепь предубеждений,
Как сбросил бы я платье, если б вдруг
Из севера всевышний сделал юг.
340 Но ныне нас противное пугает:
Неаполь мерзнет, а Нева не тает.

XXXII

Да кто же этот гость?.. Pardon, сейчас!..
Рассеянность... Monsieur, рекомендую:
Герой мой, друг мой — Сашка!.. Жаль для вас,

- 375 -

345 Что случай свел в минуту вас такую,
И в этом месте... Верьте, я не раз
Ему твердил, что эти посещенья
О нем дадут весьма дурное мненье.
Я говорил, — он слушал, он был весь
350 Вниманье... Глядь, а вечером уж здесь!..
И я нашел, что мне его исправить
Труднее в прозе, чем в стихах прославить.

XXXIII

Герой мой Сашка тихо развязал
Свой галстук... «Сашка» — старое названье!
355 Но «Сашка» тот печати не видал
И недозревший он угас в изгнанье.
Мой Сашка меж друзей своих не знал
Другого имя, — дурно ль, хорошо ли,
Разуверять друзей не в нашей воле.
360 Он галстук снял, рассеянно перстом
Провел по лбу, поморщился, потом
Спросил: «Где Тирза?» — «Дома». — «Что ж не видно

Ее?» — «Уснула». — «Как ей спать не стыдно!»

XXXIV

И он поспешно входит в тот покой,
365 Где часто с Тирзой пламенные ночи
Он проводил... Все полно тишиной
И сумраком волшебным; прямо в очи
Недвижно смотрит месяц золотой
И на стекле в узоры ледяные
370 Кидает искры, блестки огневые,
И голубым сиянием стена
Игриво и светло озарена.
И он (не месяц, но мой Сашка) слышит,
В углу на ложе кто-то слабо дышит.

- 376 -

XXXV

375 Он руку протянул, — его рука
Попала в стену; протянул другую, —
Ощупал тихо кончик башмачка.
Схватил потом и ножку, но какую?!..
Так миньятюрна, так нежна, мягка
380 Казалась эта ножка, что невольно
Подумал он, не сделал ли ей больно.
Меж тем рука все далее ползет,
Вот круглая коленочка... и вот,
Вот — для чего смеетесь вы заране? —
385 Вот очутилась на двойном кургане.....

XXXVI

Блаженная минута!.. Закипел
Мой Александр, склонившись к деве спящей.
Он поцелуй на грудь напечатлел
И стан ее обвил рукой дрожащей.
390 В самозабвеньи пылком он не смел
Дохнуть... Он думал: «Тирза дорогая!
И жизнию и чувствами играя,
Как ты, я чужд общественных связей, —
Как ты, один с свободою моей,
395 Не знаю в людях ни врага, ни друга, —
Живу, чтоб жить как ты, моя подруга!

XXXVII

«Судьба вчера свела случайно нас,
Случайно завтра разведет навечно, —
Не все ль равно, что год, что день, что час,
400 Лишь только б я провел его беспечно?..»
И не сводил он ярких черных глаз
С своей жидовки и не знал, казалось,
Что резвое созданье притворялось.
Меж тем почла за нужное она
405 Проснуться и была удивлена,
Как надлежало... (Страх и удивленье
Для женщин в важных случаях спасенье.)

- 377 -

XXXVIII

И, прежде потерев глаза рукой,
Она спросила: «Кто вы?» — «Я, твой Саша!» —
410 «Неужто?.. Видишь, баловник какой!
Ступай, давно там ждет тебя Параша!..
Нет, надо разбудить меня... Постой,
Я отомщу». И за руку схватила
Его проворно и... и укусила,
415 Хоть это был скорее поцелуй.
Да, мерзкий критик, что ты ни толкуй,
А есть уста, которые украдкой
Кусать умеют сладко, очень сладко!..

XXXIX

Когда бы Тирзу видел Соломон,
420 То верно б свой престол украсил ею, —
У ног ее и царство, и закон,
И славу позабыл бы... Но не смею
Вас уверять, затем, что не рожден
Владыкой, и не знаю, в низкой доле,
425 Как люди ценят вещи на престоле;
Но знаю только то, что Сашка мой
За целый мир не отдал бы порой
Ее улыбку, щечки, брови, глазки,
Достойные любой восточной сказки.

XL

430 «Откуда ты?» — «Не спрашивай, мой друг!
Я был на бале!» — «Бал! а что такое?» —
«Невежда! это — говор, шум и стук,
Толпа глупцов, веселье городское, —
Наружный блеск, обманчивый недуг;
435 Кружатся девы, чванятся нарядом,
Притворствуют и голосом и взглядом.
Кто ловит душу, кто пять тысяч душ...
Все так невинны, но я им не муж.
И как ни уважаю добродетель,
440 А здесь мне лучше, в том луна свидетель».

- 378 -

XLI

Каким-то новым чувством смущена,
Его слова еврейка поглощала.
Сначала показалась ей смешна
Жизнь городских красавиц, но... сначала.
445 Потом пришло ей в мысль, что и она
Могла б кружиться ловко пред толпою,
Терзать мужчин надменной красотою,
В высокие смотреться зеркала
И уязвлять, но не желая зла,
450 Соперниц гордой жалостью и в свете
Блистать и ездить четверней в карете.

XLII

Она прижалась к юноше. Листок
Так жмется к ветке, бурю ожидая.
Стучало сердце в ней, как молоток,
455 Уста полураскрытые, пылая,
Шептали что-то. С головы до ног
Она горела. Груди молодые
Как персики являлись наливные
Из-под сорочки... Сашкина рука
460 По ним бродила медленно, слегка ...
Но... есть во мне к стыдливости вниманье —
И целый час я пропущу в молчанье.

XLIII

Все было тихо в доме. Облака
Нескромный месяц дымкою одели,
465 И только раздавались изредка
Сверчка ночного жалобные трели;
И мышь в тени родного уголка
Скреблась в обои старые прилежно.
Моя чета, раскинувшись небрежно,
470 Покоилась, не думая о том,
Что небеса грозили близким днем,
Что ночь... Вы на веку своем едва ли
Таких ночей десяток насчитали...

- 379 -

XLIV

Но Тирза вдруг молчанье прервала
475 И молвила: «Послушай, прочь все шутки!
Какая мысль мне странная пришла:
Что если б ты, откинув предрассудки
(Она его тут крепко обняла),
Что если б ты, мой милый, мой бесценный,
480 Хотел меня утешить совершенно,
То завтра, или даже в день иной
Меня в театр повез бы ты с собой.
Известно мне, все для тебя возможно,
А отказать в безделице безбожно».

XLV

485 «Пожалуй!» отвечал ей Саша. Он
Из слов ее расслушал половину, —
Его клонил к подушке сладкий сон,
Как птица клонит слабую тростину.
Блажен, кто может спать! Я был рожден
490 С бессонницей. В теченье долгой ночи
Бывало беспокойно бродят очи,
И жжет подушка влажное чело.
Душа грустит о том, что уж прошло,
Блуждая в мире вымысла без пищи,
495 Как лазарони или русский нищий...

XLVI

И жадный червь ее грызет, грызет, —
Я думаю, тот самый, что когда-то
Терзал Саула; но порой и тот
Имел отраду: арфы звук крылатый,
500 Как ангела таинственный полет,
В нем воскрешал и слезы и надежды;
И опускались пламенные вежды,
С гармонией сливалася мечта,
И злобный дух бежал как от креста.
505 Но этих звуков нет уж в поднебесной, —
Они исчезли с арфою чудесной...

- 380 -

XLVII

И все исчезнет. Верить я готов,
Что наш безлучный мир — лишь прах могильный
Другого, — горсть земли, в борьбе веков
510 Случайно уцелевшая, рукою сильной
Заброшенная в вечный круг миров.
Светилы ей двоюродные братья,
Хоть носят шлейфы огненного платья,
И по сродству имеют в добрый час
515 Влиянье благотворное на нас...
А дай сойтись, так заварится каша, —
В кулачки, и... прощай планета наша.

XLVIII

И пусть они блестят до той поры,
Как ангелов вечерние лампады.
520 Придет конец воздушной их игры,
Печальная разгадка сей шарады...
Любил я с колокольни иль с горы,
Когда земля молчит и небо чисто,
Теряться взором в их цепи огнистой, —
525 И мнится, что меж ними и землей
Есть путь, давно измеренный душой, —
И мнится, будто на главу поэта
Стремятся вместе все лучи их света.

XLIX

Итак, герой наш спит, приятный сон,
530 Покойна ночь, а вы, читатель милый,
Пожалуйте, — иначе принужден
Я буду удержать вас силой...
Роман, вперед!.. Не и́дет? — Ну, так он
Пойдет назад. Герой наш спит покуда,
535 Хочу я рассказать, кто он, откуда,
Кто мать его была, и кто отец,
Как он на свет родился, наконец,
Как он попал в позорную обитель,
Кто был его лакей и кто учитель.

- 381 -

L

540 Его отец — симбирский дворянин,
Иван Ильич N., муж дородный,
Богатого отца любимый сын.
Был сам богат; имел он ум природный
И, что ума полезней, важный чин;
545 С четырнадцати лет служил и с миром
Уволен был в отставку бригадиром;
А бригадир блаженных тех времен
Был человек, и следственно умен.
Иван Ильич наш слыл по крайней мере
550 Любезником в своей симбирской сфере.

LI

Он был врагом писателей и книг,
В делах судебных почерпнул познанья.
Спал очень долго, ел за четверых;
Ни на кого не обращал вниманья
555 И не носил приличия вериг.
Однако же пред знатью горделивой
Умел он гнуться скромно и учтиво.
Но в этот век учтивости закон
Для исполненья требовал поклон;
560 А кланяться закону иль вельможе
Считалося тогда одно и то же.

LII

Он старших уважал, зато и сам
Почтительность вознаграждал улыбкой
И ревностный хотя угодник дам,
565 Женился, по словам его, ошибкой.
В чем он ошибся, не могу я вам
Открыть, а знаю только (не соврать бы),
Что был он грустен на другой день свадьбы,
И что печаль его была одна
570 Из тех, какими жизнь мужей полна.
По мне они большие эгоисты, —
Всё жен винят, как будто сами чисты.

- 382 -

LIII

Благодари меня, о женский пол!
Я — Демосфен твой: за твою свободу
575 Я рад шуметь; я непомерно зол
На всю, на всю рогатую породу!
Кто власть им дал?.. Восстаньте, — час пришел!
Я поднимаю знамя возмущенья.
Ура! Сюда все девы! Прочь терпенье!
580 Конец всему есть! Беззаботно, явно
Идите вслед за Марьей Николавной!
Понять меня, я знаю, вам легко,
Ведь в ваших жилах — кровь, не молоко,
И вы краснеть умеете уж кстати
585 От взоров и намеков вашей братьи.

LIV

Иван Ильич стерег жену свою
По старому обычаю. Без лести
Сказать, он вел себя, как я люблю,
По правилам тогдашней старой чести.
590 Проказница ж жена (не утаю)
Читать любила жалкие романы
Или смотреть на светлый шар Дианы,
В беседке темной сидя до утра.
А месяц и романы до добра
595 Не доведут, — от них мечты родятся...
А искушенью только бы добраться!

LV

Она была прелакомый кусок
И многих дум и взоров стала целью.
Как быть: пчела садится на цветок,
600 А не на камень; чувствам и веселью
Казенных не назначено дорог.
На брачном ложе Марья Николавна
Была, как надо, ласкова, исправна.
Но, говорят (хоть, может быть, и лгут),

- 383 -

605 Что долг супруги — только лишний труд.
Мужья у жен подобных (не в обиду
Будь сказано), как вывеска для виду.

LVI

Иван Ильич имел в Симбирске дом
На самой на горе, против собора.
610 При мне давно никто уж не жил в нем,
И он дряхлел, заброшен без надзора,
Как инвалид с георгьевским крестом.
Но некогда, с кудрявыми главами,
Вдоль стен колонны высились рядами.
615 Прозрачною решеткой окружон,
Как клетка между них висел балкон,
И над дверьми стеклянными в порядке
Виднелися гардин прозрачных складки.

LVII

Внутри все было пышно; на столах
620 Пестрели разноцветные клеенки,
И люстры отражались в зеркалах,
Как звезды в луже; моськи и болонки
Встречали шумно каждого в дверях,
Одна другой несноснее, а дале
625 Зеленый попугай, порхая в зале,
Кричал бесстыдно: «Кто пришел?.. Дурак!»
А гость с улыбкой думал: «как не так!»
И, ласково хозяйкой принимаем,
Чрез пять минут мирился с попугаем.

LVIII

630 Из окон был прекрасный вид кругом:
Налево, то-есть к западу, рядами
Блистали кровли, трубы и потом
Меж ними церковь с круглыми главами,
И кое-где в тени — отрада днем —
635 Уютный сад, обсаженный рябиной,
С беседкою, цветами и малиной,

- 384 -

Как детская игрушка, если вам
Угодно, или как меж знатных дам
Румяная крестьянка — дочь природы,
640 Испуганная блеском гордой моды.

LIX

Под глинистой утесистой горой,
Унизанной лачужками, направо,
Катилася широкой пеленой
Родная Волга, ровно, величаво...
645 У пристани двойною чередой
Плоты и барки как табун теснились,
И флюгера на длинных мачтах бились,
Жужжа на ветре, и скрипел канат
Натянутый; и серой мглой объят,
650 Виднелся дальний берег, и белели
Вкруг острова края песчаной мели.

LX

Нестройный говор грубых голосов
Между судов перебегал порою;
Смех, песни, брань, протяжный крик пловцов —
655 Все в гул один сливалось над водою.
И Марья Николавна, хоть суров
Казался ветр, и день был на закате,
Накинув шаль или капот на вате,
С французской книжкой, часто, сев к окну,
660 Следила взором сизую волну,
Прибрежных струй приливы и отливы,
Их мерный бег, их золотые гривы.

LXI

Два года жил Иван Ильич с женой,
И всё не тесны были ей корсеты.
665 Ее ль сложенье было в том виной,
Или его немолодые леты?..
Не мне в делах семейных быть судьей!

- 385 -

Иван Ильич иметь желал бы сына
Законного: хоть правом дворянина
670 Он пользовался часто, но детей,
Вне брака прижитых, злодей,
Раскидывал по свету, где случится,
Страшась с своей деревней породниться.

LXII

Какая сладость в мысли: я отец!
675 И в той же мысли сколько муки тайной —
Оставить в мире след и наконец
Исчезнуть! Быть злодеем, и случайно, —
Злодеем потому, что жизнь — венец
Терновый, тяжкий, — так по крайней мере
680 Должны мы рассуждать по нашей вере ...
К чему, куда ведет нас жизнь, о том
Не с нашим бедным толковать умом;
Но исключая два-три дня да детство,
Она, бесспорно, скверное наследство.

LXIII

685 Бывало, этой думой удручен,
Я прежде много плакал и слезами
Я жег бумагу. Детский глупый сон
Прошел давно, как туча над степями;
Но пылкий дух мой не был освежен,
690 В нем родилися бури, как в пустыне,
Но скоро улеглись они, и ныне
Осталось сердцу, вместо слез, бурь тех,
Один лишь отзыв — звучный, горький смех...
Там, где весной белел поток игривый,
695 Лежат кремни — и блещут, но не живы!

LXIV

Прилично б было мне молчать о том,
Но я привык итти против приличий,
И, говоря всеобщим языком,

- 386 -

Не жду похвал. — Поэт породы птичей,
700 Любовник роз, над розовым кустом
Урчит и свищет меж листов душистых.
Об чем? Какая цель тех звуков чистых? —
Прошу хоть раз спросить у соловья.
Он вам ответит песнью... Так и я
705 Пишу, что мыслю, или что придется,
И потому мой стих так плавно льется.

LXV

Прошло два года. Третий год
Обрадовал супругов безнадежных:
Желанный сын, любви взаимной плод,
710 Предмет забот мучительных и нежных,
У них родился. В доме весь народ
Был восхищен, и три дня были пьяны
Все на подбор, от кучера до няни.
А между тем печально у ворот
715 Всю ночь собаки выли напролет,
И, что страшнее этого, ребенок
Весь в волосах был, точно медвежонок.

LXVI

Старухи говорили: это знак,
Который много счастья обещает.
720 И про меня сказали точно так,
А правда ль это вышло? — небо знает!
К тому ж полночный вой собак
И страшный шум на чердаке высоком —
Приметы злые; но не быв пророком,
725 Я только покачаю головой.
Гамлет сказал: «Есть тайны под луной
И для премудрых», — как же мне, поэту,
Не верить можно тайнам и Гамлету?..

- 387 -

LXVII

Младенец рос милее с каждым днем:
730 Живые глазки, белые ручонки
И русый волос, вьющийся кольцом —
Пленяли всех знакомых; уж пеленки
Рубашечкой сменилися на нем;
И, первые проказы начиная,
735 Уж он дразнил собак и попугая...
Года неслись, а Саша рос, и в пять
Добро и зло он начал понимать;
Но, верно, по врожденному влеченью,
Имел большую склонность к разрушенью.

LXVIII

740 Он рос... Отец его бранил и сек —
Затем, что сам был с детства часто сечен,
А слава богу вышел человек:
Не стыд семьи, ни туп, ни изувечен.
Понятья были низки в старый век...
745 Но Саша с гордой был рожден душою
И желчного сложенья, — пред судьбою,
Перед бичом язвительной молвы
Он не склонял и после головы.
Умел он помнить, кто его обидел,
750 И потому отца возненавидел.

LXIX

Великий грех!.. Но чем теплее кровь,
Тем раньше зреют в сердце беспокойном
Все чувства — злоба, гордость и любовь,
Как дерева́ под небом юга знойным.
755 Шалун мой хмурил маленькую бровь,
Встречаясь с нежным папенькой; от взгляда
Он вздрагивал, как будто б капля яда
Лилась по жилам. Это, может быть,
Смешно, — что ж делать! — он не мог любить,
760 Как любят все гостиные собачки
За лакомства, побои и подачки.

- 388 -

LXX

Он был дитя, когда в тесовый гроб
Его родную с пеньем уложили.
Он помнил, что над нею черный поп
765 Читал большую книгу, что кадили,
И прочее... и что, закрыв весь лоб
Большим платком, отец стоял в молчанье.
И что когда последнее лобзанье
Ему велели матери отдать,
770 То стал он громко плакать и кричать,
И что отец, немного с ним поспоря,
Велел его посечь... (конечно, с горя).

LXXI

Он не имел ни брата, ни сестры,
И тайных мук его никто не ведал.
775 До времени отвыкнув от игры,
Он жадному сомненью сердце предал
И, презрев детства милые дары,
Он начал думать, строить мир воздушный,
И в нем терялся мыслию послушной.
780 Таков средь океана островок:
Пусть хоть прекрасен, свеж, но одинок;
Ладьи к нему с гостями не пристанут,
Цветы на нем от зноя все увянут...

LXXII

Он был рожден под гибельной звездой,
785 С желаньями безбрежными как вечность.
Они так часто спорили с душой
И отравили лучших дней беспечность.
Они летали над его главой,
Как царская корона; но без власти
790 Венец казался бременем, и страсти,
Впервые пробудясь, живым огнем
Прожгли алтарь свой, не найдя кругом
Достойной жертвы, — и в пустыне света
На дружний зов не встретил он ответа.

- 389 -

LXXIII

795 О, если б мог он, как бесплотный дух,
В вечерний час сливаться с облаками,
Склонять к волнам кипучим жадный слух
И долго упиваться их речами,
И обнимать их перси, как супруг!!!
800 В глуши степей дышать со всей природой
Одним дыханьем, жить ее свободой!
О, если б мог он, в молнию одет,
Одним ударом весь разрушить свет!..
(Но к счастию для вас, читатель милый,
805 Он не был одарен подобной силой.)

LXXIV

Я не берусь вполне, как психолог,
Характер Саши выставить наружу
И вскрыть его, как с труфлями пирог.
Скорей судей молчаньем я принужу
810 К решению... Пусть суд их будет строг!
Пусть журналист всеведущий хлопочет,
Зачем тот плачет, а другой хохочет!..
Пусть скажет он, что бесом одержим
Был Саша, — я и тут согласен с ним,
815 Хотя, божусь, приятель мой, повеса,
Взбесил бы иногда любого беса.

LXXV

Его учитель чистый был француз,
Marquis de Toss. Педант полузабавный,
Имел он длинный нос и тонкий вкус
820 И потому брал деньги преисправно.
Покорный раб губернских дам и муз,
Он сочинял сонеты, хоть порою
По часу бился с рифмою одною;
Но каламбуров полный лексикон,
825 Как талисман, носил в карманах он,
И, быв уверен в дамской благодати,
Не размышлял, что́ кстати, чтоо́не кстати.

- 390 -

LXXVI

Его отец богатый был маркиз,
Но жертвой стал народного волненья:
830 На фонаре однажды он повис,
Как было в моде, вместо украшенья.
Приятель наш, парижский Адонис,
Оставив прах родителя судьбине,
Не поклонился гордой гильотине:
835 Он молча проклял вольность и народ,
И натощак отправился в поход,
И, наконец едва живой от муки,
Пришел в Россию поощрять науки.

LXXVII

И Саша мой любил его рассказ
840 Про сборища народные, про шумный
Напор страстей и про последний час
Венчанного страдальца... Над безумной
Парижскою толпою много раз
Носилося его воображенье:
845 Там слышал он святых голов паденье,
Меж тем как нищих буйный миллион
Кричал, смеясь: «да здравствует закон!»
И в недостатке хлеба или злата,
Просил одной лишь крови у Марата.

LXXVIII

850 Там видел он высокий эшафот;
Прелестная на звучные ступени
Всходила женщина ... Следы забот,
Следы живых, но тайных угрызений
Виднелись на лице ее. Народ
855 Рукоплескал... Вот кудри золотые
Посыпались на плечи молодые;
Вот голова, носившая венец,
Склонилася на плаху... О, творец!
Одумайтесь! Еще момент, злодеи!..
860 И голова оторвана от шеи...

- 391 -

LXXIX

И кровь с тех пор рекою потекла,
И загремела жадная секира...
И ты, поэт, высокого чела
Не уберег! Твоя живая лира
865 Напрасно по вселенной разнесла
Все, все, что ты считал своей душою —
Слова, мечты с надеждой и тоскою...
Напрасно!.. Ты прошел кровавый путь,
Не отомстив, и творческую грудь
870 Ни стих язвительный, ни смех холодной
Не посетил — и ты погиб бесплодно...

LXXX

И Франция упала за тобой
К ногам убийц бездушных и ничтожных.
Никто не смел возвысить голос свой;
875 Из мрака мыслей гибельных и ложных
Никто не вышел с твердою душой, —
Меж тем как втайне взор Наполеона
Уж зрел ступени будущего трона...
Я в этом тоне мог бы продолжать,
880 Но истина — не в моде, а писать
О том, что было двести раз в газетах,
Смешно, тем боле об таких предметах.

LXXXI

К тому же я совсем не моралист, —
Ни блага в зле, ни зла в добре не вижу,
885 Я палачу не дам похвальный лист,
Но клеветой героя не унижу, —
Ни плеск восторга, ни насмешки свист
Не созданы для мертвых. Царь иль воин,
Хоть он отличья иногда достоин,
890 Но верно нам за тяжкий мавзолей
Не благодарен в комнатке своей,
И, длинным одам внемля поневоле,
Зевая вспоминает о престоле.

- 392 -

LXXXII

Я прикажу, кончая дни мои,
895 Отнесть свой труп в пустыню и высокий
Курган над ним насыпать, и — любви
Символ ненарушимый — одинокий
Поставить крест: быть может из дали,
Когда туман протянется в долине,
900 И свод небес взбунтуется, к вершине
Гостеприимной нищий пешеход,
Его заметив, медленно придет,
И, отряхнувши посох, безнадежней
Вздохнет о жизни будущей и прежней —

LXXXIII

905 И проклянет, склонясь на крест святой,
Людей и небо, время и природу, —
И проклянет грозы бессильный вой
И пылких мыслей тщетную свободу...
Но нет, к чему мне слушать плач людской?
910 На что мне черный крест, курган, гробница?
Пусть отдадут меня стихиям! Птица
И зверь, огонь, и ветер, и земля
Разделят прах мой, и душа моя
С душой вселенной, как эфир с эфиром,
915 Сольется и развеется над миром!..

LXXXIV

Пускай от сердца, полного тоской
И желчью тайных тщетных сожалений,
Подобно чаше, ядом налитой,
Следов не остается... Без волнений
920 Я выпил яд по капле, ни одной
Не уронил; но люди не видали
В лице моем ни страха, ни печали,
И говорили хладно: он привык.
И с той поры я облил свой язык
925 Тем самым ядом, и по праву мести
Стал унижать толпу под видом лести ...

- 393 -

LXXXV

Но кончим этот скучный эпизод
И обратимся к нашему герою.
До этих пор он не имел забот
930 Житейских и невинною душою
Искал страстей, как пищи. Длинный год
Провел он средь тетрадей, книг, историй,
Грамматик, географий и теорий
Всех философий мира. Пять систем
935 Имел маркиз, а на вопрос: зачем?
Он отвечал вам гордо и свободно:
«Monsieur, c’est mon affaire» 1 — так мне угодно!

LXXXVI

Но Саша не внимал его словам, —
Рассеянно в тетради над строками
940 Его рука чертила здесь и там
Какой-то женский профиль, и очами,
Горящими подобно двум звездам,
Он долго на него взирал и нежно
Вздыхал, хранил его прилежно
945 Между листов, как тайный милый клад,
Залог надежд и будущих наград,
Как прячут иногда сухую травку,
Перо, записку, ленту иль булавку...

LXXXVII

Но кто ж она? Что пользы ей вскружить
950 Неопытную голову, впервые
Сердечный мир дыханьем возмутить
И взволновать надежды огневые?
К чему?.. Он слишком молод, чтоб любить,
Со всем искусством древнего Фоблаза.
955 Его любовь как снег вершин Кавказа

- 394 -

Чиста, — тепла, как небо южных стран...
Ему ль платить обманом за обман?..
Но кто ж она? — Не модная вертушка,
А просто дочь буфетчика, Маврушка...

LXXXVIII

960 И Саша был четырнадцати лет.
Он привыкал (скажу вам под секретом,
Хоть важности большой во всем том нет)
Толкаться меж служанок. Часто летом,
Когда луна бросала томный свет
965 На тихий сад, на свод густых акаций,
И с шопотом толпа домашних граций
В аллее кралась, — легкою стопой
Он догонял их; и, шутя, порой,
Его невинность (вы поймете сами)
970 Они дразнили дерзкими перстами.

LXXXIX

Но между них он отличал одну:
В ней было все, что греет душу,
Волнует мысли и мешает сну.
Но я, друзья, покой ваш не нарушу
975 И на портрет накину пелену.
Ее любил мой Саша той любовью,
Которая по жилам с юной кровью
Течет огнем, клокочет и кипит.
Боролись в нем желание и стыд;
980 Он долго думал, как в любви открыться, —
Но надобно ж на что-нибудь решиться.

XC

И мудрено ль? Четырнадцати лет
Я сам страдал от каждой женской рожи
И простодушно уверял весь свет,
985 Что друг на дружку все они похожи.
Волнующихся персей нежный цвет

- 395 -

И алых уст горячее дыханье
Во мне рождали чудные желанья;
Я трепетал, когда моя рука
990 Атласных плеч касалася слегка,
Но лишь в мечтах я видел без покрова
Все, что для вас конечно уж не ново...

XCI

Он потерял и сон и аппетит,
Молчит весь день и часто бредит ночь;
995 По коридору бродит и грустит,
И ждет, чтоб показалась Евы дочь,
Чтоб ясный взор мелькнул... Суровый вид
Приняв, он иногда улыбкой хладной
Ответствовал на взор ее отрадный...
1000 Любовь же неизбежна, как судьба,
А с сердцем, страх, невыгодна борьба!
Итак, мой Саша кончил с ним возиться
И положил с Маврушей объясниться.

XCII

Случилось это летом, в знойный день.
1005 По мостовой широкими клубами
Вилася пыль. От труб высоких тень
Ложилася на крышах полосами,
И пар с камней струился. Сон и лень
Вполне Симбирском овладели; даже
1010 Катилась Волга медленней и глаже.
В саду, в беседке темной и сырой,
Лежал полураздетый наш герой
И размышлял о тайне съединенья
Двух душ, — предмет достойный размышленья.

XCIII

1015 Вдруг слышит он направо, за кустом
Сирени, шорох платья и дыханье
Волнующейся груди, и потом
Чуть внятный звук, похожий на лобзанье.

- 396 -

Как Саше быть? Забилось сердце в нем,
1020 Запрыгало ... Без дальних опасений
Он сквозь кусты пустился легче тени.
Трещат и гнутся ветви под рукой.
И вдруг пред ним, с Маврушкой молодой
Обнявшися в тени цветущей вишни,
1025 Иван Ильич... (Прости ему всевышний!)

XCIV

Увы! покоясь на траве густой,
Проказник старый обнимал бесстыдно
Упругий стан под юбкою простой
И не жалел ни ножки миловидной,
1030 Ни круглых персей, дышащих весной!
И долго, долго бился, но напрасно!
Огня и сил лишен уж был несчастный.
Он встал, вздохнул (нельзя же не вздохнуть),
Поправил брюки и пустился в путь,
1035 Оставив тут обманутую деву,
Как Ариадну, преданную гневу.

XCV

И есть за что, не спорю... Между тем
Что делал Саша? — С неподвижным взглядом,
Как белый мрамор холоден и нем,
1040 Как Аббадона грозный, новым адом
Испуганный, но помнящий эдем,
С поникшею стоял он головою,
И на челе, наморщенном тоскою,
Качались тени трепетных ветвей...
1045 Но вдруг удар проснувшихся страстей
Перевернул неопытную душу,
И он упал как с неба на Маврушу.

XCVI

Упал! (прости невинность!). Как змея
Маврушу крепко обнял он руками,
1050 То холодея, то как жар горя,

- 397 -

Неистово впился в нее устами
И — обезумел... Небо и земля
Слились в туман. Мавруша простонала
И улыбнулась; как волна вставала
1055 И упадала грудь, и томный взор,
Как над рекой безлучный метеор,
Блуждал вокруг без цели, без предмета,
Боясь всего: людей, дерев, а больше света.

XCVII

Теперь, друзья, скажите напрямик,
1060 Кого винить?.. По мне всего прекрасней
Сложить весь грех на чорта, — он привык
К напраслине; к тому же безопасней
Рога и когти, чем иной язык...
Итак заметим мы, что дух незримый,
1065 Но гордый, мрачный, злой, неотразимый
Ни ладаном, ни бранью, ни крестом,
Играл судьбою Саши, как мячом,
И, следуя пустейшему капризу,
Кидал его то вкось, то вверх, то книзу.

XCVIII

1070 Два месяца прошло. Во тьме ночной,
На цыпочках по лестнице ступая,
В чепце, платок накинув шерстяной,
Являлась к Саше дева молодая;
Задув лампаду, трепетной рукой
1075 Держась за спинку шаткую кровати,
Она искала жарких там объятий.
Потом, на мягкий пух привлечена,
Под одеяло пряталась она;
Тяжелый вздох из груди вырывался,
1080 И в жарких поцелуях он сливался.

- 398 -

XCIX

Казалось, рок забыл о них. Но раз
(Не помню я, в которой день недели), —
Уж пролетел давно свиданья час,
А Саша все один был на постели.
1085 Он сел к окну в раздумьи. Тихо гас
На бледном своде месяц серебристый,
И неподвижно бахромой волнистой
Вокруг его висели облака.
Дремало все, лишь в окнах изредка
1090 Являлась свечка, силуэт рубчатый
Старухи, из картин Рембрандта взятый,

C

Мелькая, рисовался на стекле
И исчезал. На площади пустынной,
Как чудный путь к неведомой земле,
1095 Лежала тень от колокольни длинной,
И даль сливалась в синеватой мгле.
Задумчив Саша... Вдруг скрипнули двери,
И вы б сказали — поступь райской пери
Послышалась. Невольно наш герой
1100 Вздрогнул. Пред ним, озарена луной,
Стояла дева, опустивши очи,
Бледнее той луны — царицы ночи...

CI

И он узнал Маврушу. Но — творец! —
Как изменилось нежное созданье!
1105 Казалось, тело изваял резец,
А бог вдохнул не душу, но страданье.
Она стоит, вздыхает, наконец
Подходит и холодными руками
Хватает руку Саши, и устами
1110 Прижалась к ней, и слезы потекли
Все больше, больше, и, казалось, жгли
Ее лицо... Но кто не зрел картины —
Раскаянья преступной Магдалины?

- 399 -

CII

И кто бы смел изобразить в словах,
1115 Что́ дышит жизнью в красках Гвидо-Рени?
Гляжу на дивный холст: душа в очах,
И мысль одна в душе, — и на колени
Готов упасть, и непонятный страх,
Как струны лютни, потрясает жилы;
1120 И слышишь близость чудной тайной силы,
Которой в мире верует лишь тот,
Кто как в гробу в душе своей живет,
Кто терпит все упреки, все печали,
Чтоб гением глупцы его назвали.

CIII

1125 И долго молча плакала она.
Рассыпавшись на кругленькие плечи,
Ее власы бежали как волна.
Лишь иногда отрывистые речи,
Отзыв того, чем грудь была полна,
1130 Блуждали на губах ее; но звуки
Яснее были слов... И голос муки
Мой Саша понял, как язык родной;
К себе на грудь привлек ее рукой
И не щадил ни нежностей, ни ласки,
1135 Чтоб поскорей добраться до развязки.

CIV

Он говорил: «К чему печаль твоя?
Ты молода, любима, — где ж страданье?
В твоих глазах — мой мир, вся жизнь моя,
И рай земной в одном твоем лобзанье ...
1140 Быть может, злобу хитрую тая,
Какой-нибудь... Но нет! И кто же смеет
Тебя обидеть? Мой отец дряхлеет,
Француз давно не годен никуда...
Ну, полно! слезы прочь, и ляг сюда!»
1145 Мавруша, крепко Сашу обнимая,
Так отвечала, медленно вздыхая:

- 400 -

CV

«Послушайте, я здесь в последний раз.
Пренебрегла опасность, наказанье,
Стыд, совесть — все, чтоб только видеть вас,
1150 Поцеловать вам руки на прощанье
И выманить слезу из ваших глаз.
Не отвергайте бедную, — довольно
Уж я терплю, — но что же?.. Сердце вольно..
Иван Ильич проведал от людей
1155 Завистливых... Все Ванька ваш, злодей, —
Через него я гибну... Все готово!
Молю!.. о, киньте мне хоть взгляд, хоть слово!

CVI

Для вашего отца впервые я
Забыла стыд, — где у рабы защита?
1160 Грозил он ссылкой, бог ему судья!
Прошла неделя, — бедная забыта...
А все любить другого ей нельзя.
Вчера меня обидными словами
Он разбранил... Но что же перед вами?
1165 Раба? игрушка!.. Точно: день, два, три
Мила, а там? — пожалуй, хоть умри!..»
Тут началися слезы, восклицанья,
Но Саша их оставил без вниманья.

CVII

«Ах, барин, барин! Вижу я, понять
1170 Не хочешь ты тоски моей сердечной!..
Прощай, — тебя мне больше не видать,
Зато уж помнить буду вечно, вечно...
Виновны оба, мне ж должно страдать.
Но, так и быть, целуй меня в грудь, в очи, —
1175 Целуй, где хочешь, для последней ночи!..
Чем свет меня в кибитке увезут
На дальний хутор, где Маврушу ждут
Страданья и мужик с косматой бородою...
А ты? — вздохнешь и слюбишься с другою!»

- 401 -

CVIII

1180 Она заплакала. Так или нет
Изгнанница младая говорила,
Я утверждать не смею; двух, трех лет
Достаточна губительная сила,
Чтобы святейших слов загладить след.
1185 А тот, кто рассказал мне повесть эту, —
Его уж нет... Но что за нужда свету?
Не веры я ищу, — я не пророк,
Хоть и стремлюсь душою на Восток,
Где свиньи и вино так ныне редки,
1190 И где, как пишут, жили наши предки!

CIX

Она замолкла, но не Саша: он
Кипел против отца негодованьем:
«Злодей! тиран!» — и тысячу имен,
Таких же милых, с истинным вниманьем,
1195 Он расточал ему. Но счастья сон,
Как ни бранись, умчался невозвратно...
Уже готов был юноша развратный
В последний раз на ложе пуховом
Вкусить восторг, в забытии немом
1200 Уж и она, пылая в расслабленье
Раскинулась, как вдруг — о, провиденье! —

CX

Удар ногою с треском растворил
Стеклянной двери обе половины,
И ночника луч бледный озарил
1205 Живой скелет вошедшего мужчины.
Казалось, в страхе с ложа он вскочил, —
Растрепан, босиком, в одной рубашке, —
Вошел и строго обратился к Сашке:
«Eh bien, monsieur, que vois je?» — «Ah, c’est vous!»
1210 «Pourquoi ce brui? Que faites vous donc?» —
                                                                    «Je fout...»1

- 402 -

И, молвив так (пускай простит мне муза),
Одним тузом он выгнал вон француза.

CXI

И вслед за ним, как лань кавказских гор,
Из комнаты пустилася бедняжка,
1215 Не распростясь, но кинув нежный взор,
Закрыв лицо руками... Долго Сашка
Не мог унять волненье сердца. «Вздор, —
Шептал он, — вздор: любовь — не жизнь!» Но утро,
Подернув тучки блеском перламутра,
1220 Уж начало заглядывать в окно,
Как милый гость, ожиданный давно,
А на дворе, унылый и докучный,
Раздался колокольчик однозвучный.

CXII

К окну с волненьем Сашка подбежал:
1225 Разгонных тройка у крыльца большого.
Вот сел ямщик и вожжи подобрал;
Вот чей-то голос: «Что же, все готово?»
— «Готово». — Вот садится... Он узнал:
Она!.. В чепце, платком окутав шею,
1230 С обычною улыбкою своею,
Ему кивнула тихо головой
И спряталась в кибитку. Бич лихой
Взвился. «Пошел!»... Колесы застучали...
И в миг... Но что нам до чужой печали?

CXIII

1235 Давно ль?.. Но детство Саши протекло.
Я рассказал, что знать вам было нужно...
Он стал с отцом браниться: не могло
И быть иначе, — нежностью наружной
Обманывать он почитал за зло,
1240 За низость, — но правдивой мести знаки
Он не щадил (хотя б дошло до драки).
И потому родитель, рассчитав,

- 403 -

Что укрощать не стоит этот нрав,
Сынка, рыдая, как мы все умеем,
1245 Послал в Москву с французом и лакеем.

CXIV

И там проказник был препоручен
Старухе-тетке самых строгих правил.
Свет утверждал, что резвый Купидон
Ее краснеть ни разу не заставил.
1250 Она была одна из тех княжен,
Которые, страшась святого брака,
Не смеют дать решительного знака
И потому в сомненьи ждут да ждут,
Покуда их на вист не позовут,
1255 Потом остаток жизни, как умеют, —
За картами клевещут и желтеют.

CXV

Но иногда какой-нибудь лакей,
Усердный, честный, верный, осторожный,
Имея вход к владычице своей
1260 Во всякий час, с покорностью возможной,
В уютной спальне заменяет ей
Служанку, то-есть греет одеяло,
Подушки, руки, ноги... Разве мало
Под мраком ночи делается дел,
1265 Которых знать и чорт бы не хотел,
И если бы хоть раз он был свидетель,
Как сладко спит седая добродетель.

CXVI

Шалун был отдан в модный пансион,
Где много приобрел прекрасных правил.
1270 Сначала пристрастился к книгам он,
Но скоро их с презрением оставил.
Он увидал, что дружба, как поклон —
Двусмысленная вещь; что добрый малый —
Товарищ скучный, тягостный и вялый;

- 404 -

1275 Чуть умный — и забавней и сносней,
Чем тысяча услужливых друзей.
И потому (считая только явных)
Он нажил в месяц сто врагов забавных.

CXVII

И снимок их, как памятник святой,
1280 На двух листах, раскрашенный отлично,
Носил всегда он в книжке записной,
Обвернутой атласом, как прилично,
С стальным замком и розовой каймой.
Любил он заговоры злобы тайной
1285 Расстроить словом, будто бы случайно;
Любил врагов внезапно удивлять,
На крик и брань — насмешкой отвечать,
Иль, притворясь рассеянным невеждой,
Ласкать их долго тщетною надеждой.

CXVIII

1290 Из пансиона скоро вышел он,
Наскуча всё твердить азы да буки
И наконец в студенты посвящен,
Вступил надменно в светлый храм науки.
Святое место! помню я, как сон,
1295 Твои кафедры, залы, коридоры,
Твоих сынов заносчивые споры:
О боге, о вселенной и о том,
Как пить: ром с чаем или голый ром;
Их гордый вид пред гордыми властями,
1300 Их сюртуки, висящие клочками.

CXIX

Бывало, только восемь бьет часов,
По мостовой валит народ ученый.
Кто ночь провел с лампадой средь трудов,
Кто в грязной луже, Вакхом упоенный;
1305 Но все равно задумчивы, без слов
Текут... Пришли, шумят... Профессор длинный

- 405 -

Напрасно входит, кланяется чинно, —
Шумят... Он книги взял, раскрыл, прочел...
                                                                    шумят;
Уходит, — втрое хуже. Сущий ад!..
1310 По сердцу Сашке жизнь была такая,
И этот ад считал он лучше рая.

CXX

Пропустим года два... Я не хочу
В один прием свою закончить повесть.
Читатель знает, что я с ним шучу,
1315 И потому моя спокойна совесть,
Хоть, признаюся, много пропущу
Событий важных, новых и чудесных.
Но час придет, когда, в пределах тесных
Не заключен и не спеша вперед,
1320 Чтоб сократить унылый эпизод,
Я снова обращу вниманье ваше
На те года, потраченные Сашей...

CXXI

Теперь героев разбудить пора,
Пора привесть в порядок их одежды.
1325 Вы вспомните, как сладостно вчера
В объятьях неги и живой надежды
Уснула Тирза? Резвый бег пера
Я не могу удерживать серьезно,
И потому она проснулась поздно...
1330 Растрепанные волосы назад
Рукой откинув и на свой наряд
Взглянув с улыбкой сонною, сначала
Она довольно долго позевала.

CXXII

На ней измято было все, и грудь
1335 Хранила знаки пламенных лобзаний.
Она спешит лицо водой сплеснуть
И кудри без особенных стараний

- 406 -

На голове гребенкою заткнуть;
Потом сорочку скинула, небрежно
1340 Водою обмывает стан свой нежный...
Опять свежа, как персик молодой.
И на плеча капот накинув свой,
Пленительна бесстыдной наготою,
Она подходит к нашему герою,

CXXIII

1345 Садится в изголовьи и потом
На сонного студеной влагой плещет.
Он поднялся, кидает взор кругом
И видит, что пора: светелка блещет,
Озарена роскошным зимним днем;
1350 Замерзших окон стекла серебрятся;
В лучах пылинки светлые вертятся;
Упругий снег на улице хрустит,
Под тяжестью полозьев и копыт,
И в городе (что мне всегда досадно),
1355 Колокола трезвонят беспощадно...

CXXIV

Прелестный день! Как пышен божий свет!
Как небеса лазурны!.. Торопливо
Вскочил мой Саша. Вот уж он одет,
Атласный галстук повязал лениво,
1360 С кудрей ночных восторгов сгладил след;
Лишь синеватый венчик под глазами
Изобличал его... Но (между нами,
Сказать тихонько) это не порок.
У наших дам найти я то же б мог,
1365 Хоть между тем ручаюсь головою,
Что их невинней нету под луною.

CXXV

Из комнаты выходит наш герой,
И, пробираясь длинным коридором,
Он видит Катерину пред собой,

- 407 -

1370 Приветствует ее холодным взором,
И мимо. Вот он в комнате другой:
Вот стул с дрожащей ножкою и рядом
Кровать; на ней, закрыта, кверху задом
Храпит Параша, отвернув лицо.
1375 Он плащ надел и вышел на крыльцо,
И вслед за ним несутся восклицанья,
Чтобы не смел забыть он обещанья:

CXXVI

Чтоб приготовил модный он наряд
Для бедной, милой Тирзы, и так дале.
1380 Сказать ли, этой выдумке был рад
Проказник мой: в театре, в пестрой зале
Заметят ли невинный маскарад?
Зачем еврейку не утешить тайно,
Зачем толпу не наказать случайно
1385 Презреньем гордым всех ее причуд?
И что молва? — Глупцов крикливый суд,
Коварный шопот злой старухи, или
Два-три намека в польском иль в кадрили!

CXXVII

Уж Саша дома. К тетке входит он,
1390 Небрежно у нее целует руку.
«Чем кончился вчерашний ваш бостон?
Я б не решился на такую скуку,
Хотя бы мне давали миллион.
Как ваши зубы?.. А Фиделька где же?
1395 Она являться стала что-то реже.
Ей надоел наш модный круг, — увы,
Какая жалость!.. Знаете ли вы,
На этих днях мы ждем к себе комету,
Которая несет погибель свету?..

CXXVIII

1400 «И поделом, ведь новый магазин
Открылся на Кузнецком — не угодно ль

- 408 -

Вам посмотреть?.. Там есть мамзель Aline,
Monsieur Dupré, Durand, француз природный,
Теперь купец, а бывший дворянин;
1405 Там есть мадам Armand; там есть субретка
Fanchaux — плутовка, смуглая кокетка!
Вся молодежь вокруг ее вертится.
Мне ж все равно, ей-богу, что случится!
И по одной значительной причине
1410 Я только зритель в этом магазине.

CXXIX

«Причина эта вот — мой кошелек:
Он пуст, как голова француза, — малость
Истратил я; но это мне урок —
Ценить дешевле ветреную шалость!»
1415 И, притворясь печальным сколько мог,
Шалун склонился к тетке, два-три раза
Вздохнул, что удалась проказа.
Тихонько ларчик отперев, она
Заботливо дорылася до дна
1420 И вынула три беленьких бумажки.
И... вы легко поймете радость Сашки.

CXXX

Когда же он пришел в свой кабинет,
То у дверей с недвижностью примерной,
В чалме пунцовой, щегольски одет,
1425 Стоял арап, его служитель верный.
Покрыт как лаком был чугунный цвет
Его лица, и ряд зубов перловых,
И блеск очей открытых, но суровых,
Когда смеялся он иль говорил,
1430 Невольный страх на душу наводил;
И в голосе его, иным казалось,
Надменностью безумной отзывалось.

- 409 -

CXXXI

Союз довольно странный заключен
Меж им и Сашей был давно. Их разговоры
1435 Казалися таинственны как сон;
Вдвоем, бывало, ночью, точно воры,
Уйдут и пропадают. Одарен
Соображеньем бойким, наш приятель
Восточных слов был страшный обожатель,
1440 И потому «Зафиром» наречен
Его арап. За ним повсюду он,
Как мрачный призрак, следовал, и что же? —
Все восхищались этой скверной рожей!

CXXXII

Зафиру Сашка что-то прошептал.
1445 Зафир кивнул курчавой головою,
Блеснул как рысь очами, денег взял
Из белой ручки черною рукою;
Он долго у дверей стоял
И говорил все время, по несчастью
1450 На языке чужом, и тайной страстью
Одушевлен казался. Между тем,
Облокотясь на стол, задумчив, нем,
Герой печальный моего рассказа
Глядел на африканца в оба глаза.

CXXXIII

1455 И наконец он подал знак рукой,
И тот исчез быстрей китайской тени.
Проворный, хитрый, с смелою душой,
Он жил у Саши как служебный гений,
Домашний дух (по-русски домовой);
1460 Как Мефистофель, быстрый и послушный,
Он исполнял безмолвно, равнодушно,
Добро и зло. Ему была закон
Лишь воля господина. Ведал он,
Что кроме Саши в целом божьем мире
1465 Никто, никто не думал о Зафире.

- 410 -

CXXXIV

Однако были дни давным-давно,
Когда и он на берегу Гвинеи
Имел родной шалаш, жену, пшено
И ожерелье красное на шеи,
1470 И мало ли?.. О, там он был звено
В цепи семей счастливых!.. Там пустыня
Осталась неприступна как святыня.
И пальмы там растут до облаков,
И пена вод белее жемчугов.
1475 Там жгут лобзанья, и пронзают очи,
И перси дев черней роскошной ночи.

CXXXV

Но родина и вольность будто сон
В тумане дальнем скрылись невозвратно...
В цепях железных пробудился он.
1480 Для дикаря все стало непонятно —
Блестящих городов и шум и звон.
Так облачно, оторвано грозою,
Бродя одно под твердью голубою,
Куда пристать не знает; для него
1485 Все чуждо — солнце, мир и шум его;
Ему обидно общее веселье, —
Оно, нахмурясь, прячется в ущелье.

CXXXVI

О, я люблю густые облака,
Когда они толпятся над горою,
1490 Как на хребте стального шишака
Колеблемые перья! Пред грозою,
В одеждах золотых, издалека
Они текут безмолвным караваном,
И, наконец, одетые туманом,
1495 Обнявшись, свившись будто куча змей,
Беспечно дремлют на скале своей.
Настанет день, — их ветер вновь уносит:
Куда, зачем, откуда? — кто их спросит?

- 411 -

CXXXVII

И после них на свете нет следа,
1500 Как от любви поэта безнадежной,
Как от мечты, которой никогда
Он не открыл вниманью дружбы нежной.
И ты, чья жизнь как беглая звезда
Промчалася неслышно между нами,
1505 Ты мук своих не выразишь словами;
Ты не хотел насмешки выпить яд,
С улыбкою притворной, как Сократ;
И, не разгадан глупою толпою,
Ты умер чуждый жизни... Мир с тобою!

CXXXVIII

1510 И мир твоим костям! Они сгниют,
Покрытые одеждою военной...
И сумрачен и тесен твой приют,
И ты забыт, как часовой бессменный.
Но что же делать? — Жди, авось придут,
1515 Быть может, кто-нибудь из прежних братий.
Как знать? — земля до молодых объятий
Охотница... ответствуй мне, певец,
Куда умчался ты?... Какой венец
На голове твоей? И все ль, как прежде,
1520 Ты любишь нас и веруешь надежде?

CXXXIX

И вы, вы все, которым столько раз
Я подносил приятельскую чашу, —
Какая буря в даль умчала вас?
Какая цель убила юность вашу?
1525 Я здесь один. Святой огонь погас
На алтаре моем. Желанье славы
Как призрак разлетелося. Вы правы:
Я не рожден для дружбы и пиров...
Я в мыслях вечный странник, сын дубров,
1530 Ущелий и свободы, и, не зная
Гнезда, живу как птичка кочевая.

- 412 -

CXL

Я для добра был прежде гибнуть рад,
Но за добро платили мне презреньем;
Я пробежал пороков длинный ряд
1535 И пресыщен был горьким наслажденьем...
Тогда я хладно посмотрел назад:
Как с свежего рисунка, сгладил краску
С картины прошлых дней, вздохнул и маску
Надел, и буйным смехом заглушил
1540 Слова глупцов, и дерзко их казнил,
И, грубо пробуждая их беспечность,
Насмешливо указывал на вечность.

CXLI

О, вечность, вечность! Что найдем мы там
За неземной границей мира? — Смутный,
1545 Безбрежный океан, где нет векам
Названья и числа; где бесприютны
Блуждают звезды вслед другим звездам.
Заброшен в их немые хороводы,
Что́ станет делать гордый царь природы,
1550 Который верно создан всех умней,
Чтоб пожирать растенья и зверей,
Хоть между тем (пожалуй, клясться стану)
Ужасно сам похож на обезьяну.

CXLII

О, суета! И вот ваш полубог —
1555 Ваш человек: искусством завладевший
Землей и морем, всем, чем только мог,
Не в силах он прожить три дня не евши.
Но полно! злобный бес меня завлек
В такие толки. Век наш — век безбожный;
1560 Пожалуй, кто-нибудь, шпион ничтожный,
Мои слова прославит, и тогда
Нельзя креститься будет без стыда;
И поневоле станешь лицемерить,
Смеясь над тем, чему желал бы верить.

- 413 -

CXLIII

1565 Блажен, кто верит счастью и любви,
Блажен, кто верит небу и пророкам, —
Он долголетен будет на земли,
И для сынов останется уроком.
Блажен, кто думы гордые свои
1570 Умел смирить пред гордою толпою,
И кто грехов тяжелою ценою
Не покупал пурпурных уст и глаз,
Живых как жизнь и светлых как алмаз!
Блажен, кто не склонял чела младого,
1575 Как бедный раб, пред идолом другого!

CXLIV

Блажен, кто вырос в сумраке лесов,
Как тополь дик и свеж, в тени зеленой
Играющих и шепчущих листов,
Под кровом скал, откуда ключ студеный
1580 По дну из камней радужных цветов
Струей гремучей прыгает сверкая,
И где над ним береза вековая
Стоит, как призрак позднею порой,
Когда едва кой-где сучок гнилой
1585 Трещит вдали, и мрак между ветвями
Отвсюду смотрит черными очами!

CXLV

Блажен, кто посреди нагих степей
Меж дикими воспитан табунами;
Кто приучен был на хребте коней,
1590 Косматых, легких, вольных, как над нами
Златые облака, от ранних дней
Носиться; кто, главой припав на гриву,
Летал, подобно сумрачному Диву,
Через пустыню, чувствовал, считал,
1595 Как мерно конь о землю ударял
Копытом звучным, и вперед землею
Упругой был кидаем с быстротою.

- 414 -

CXLVI

Блажен!.. Его душа всегда полна
Поэзией природы, звуков чистых;
1600 Он не успеет вычерпать до дна
Сосуд надежд; в его кудрях волнистых
Не выглянет до время седина;
Он, в двадцать лет желающий чего-то,
Не будет вечной одержим зевотой,
1605 И в тридцать лет не кинет край родной
С больною грудью и больной душой,
И не решится от одной лишь скуки
Писать стихи, марать в чернилах руки, —

CXLVII

Или, трудясь, как глупая овца,
1610 В рядах дворянства, с рабским униженьем,
Прикрыв мундиром сердце подлеца, —
Искать чинов, мирясь с людским презреньем,
И поклоняться немцам до конца...
И чем же немец лучше славянина?
1615 Не тем ли, что куда его судьбина
Ни кинет, он везде себе найдет
Отчизну и картофель?.. Вот народ:
И без таланта правит и за деньги служит,
Всех давит сам, а бьют его — не тужит!

CXLVIII

1620 Вот племя: всякий черт у них барон!
И уж профессор — каждый их сапожник!
И смело здесь и вслух глаголет он,
Как Пифия, воссев на свой треножник!
Кричит, шумит... Но что ж? — Он не рожден
1625 Под нашим небом; наша степь святая
В его глазах бездушных — степь простая,
Без памятников славных, без следов,
Где б мог прочесть он повесть тех веков,
Которые, с их грозными делами,
1630 Унесены забвения волнами...

- 415 -

CXLIX

Кто недоволен выходкой моей,
Тот пусть идет в журнальную контору,
С листком в руках, с оравою друзей,
И, веруя их опытному взору,
1635 Печатает анафему, злодей!...
Я кончил... Так! дописана страница.
Лампада гаснет... Есть всему граница —
Наполеонам, бурям и войнам,
Тем более терпенью и... стихам,
1640 Которые давно уж не звучали,
И вдруг с пера бог знает как упали!..

ГЛАВА II

I

Я не хочу, как многие из нас,
Испытывать читателей терпенье,
И потому примусь за свой рассказ
1645 Без предисловий. — Сладкое смятенье
В душе моей, как будто в первый раз,
Ловлю прыгунью рифму и, потея,
В досаде призываю Асмодея.
Как будто снова бог переселил
1650 Меня в те дни, когда я точно жил, —
Когда не знал я, что на слово младость
Есть рифма: гадость, кроме рифмы радость!

II

Давно когда-то, за Москвой-рекой,
На Пятницкой, у самого канала,
1655 Заросшего негодною травой,
Был дом угольный; жизнь играла
Меж стен высоких... Он теперь пустой.
Внизу живет с беззубой половиной
Безмолвный дворник... Пылью, паутиной
1660 Обвешаны, как инеем, кругом
Карнизы стен, расписанных огнем

- 416 -

И временем, и окны краской белой
Замазаны повсюду кистью смелой.

III

В гостиной есть диван и круглый стол
1665 На витых ножках, вражеской рукою
Исчерченный; но час их не пришел, —
Они гниют незримо, лишь порою
Скользит по ним играющий Эол
Или еще крыло жилиц развалин —
1670 Летучей мыши. Жалок и печален
Исчезнувших пришельцев гордый след.
Вот сабель их рубцы, а их уж нет:
Один в бою упал на штык кровавый,
Другой в слезах без гроба и без славы.

IV

1675 Ужель никто из них не добежал
До рубежа отчизны драгоценной?
Нет, прах Кремля к подошвам их пристал,
И русский бог отмстил за храм священный...
Сердитый Кремль в огне их принимал
1680 И проводил, пылая, светоч грозный...
Он озарил им путь в степи морозной —
И степь их поглотила, и о том,
Кто нам грозил и пленом и стыдом,
Кто над землей промчался как комета,
1685 Стал говорить с насмешкой голос света.

V

И старый дом, куда привел я вас,
Его паденья был свидетель хладной.
На изразцах кой-где встречает глаз
Черты карандаша, стихи и жадно
1690 В них ищет мысли — и бесплодный час
Проходит... Кто писал? С какою целью?
Грустил ли он, иль предан был веселью?
Как надписи надгробные, оне

- 417 -

Рисуются узором по стене —
1695 Следы давно погибших чувств и мнений,
Эпиграфы неведомых творений.

VI

И образы языческих богов —
Без рук, без ног, с отбитыми носами —
Лежат в углах низвергнуты с столбов,
1700 Раскрашенных под мрамор. Над дверями
Висят портреты дедовских веков
В померкших рамах, и глядят сурово;
И мнится, обвинительное слово
Из мертвых уст их излетит — увы!
1705 О, если б этот дом знавали вы
Тому назад лет двадцать пять и боле!
О, если б время было в нашей воле!..

VII

Бывало, только утренней зарей
Осветятся церквей главы златые,
1710 И сквозь туман заблещут над горой
Дворец царей и стены вековые,
Отражены зеркальною волной;
Бывало только прачка молодая
С бельем господским из ворот, зевая,
1715 Выходит, и сквозь утренний мороз
Раздастся первый стук колес, —
А графский дом уж полон суетою
И пестрых слуг заботливой толпою.

VIII

И каждый день идет в нем пир горой.
1720 Смеются гости, и бренчат стаканы.
В стекле граненом дар земли чужой
Клокочет и шипит аи румяный,
И от крыльца карет недвижный строй
Далеко тянется, и в зале длинной,
1725 В толпе мужчин, услужливой и чинной,

- 418 -

Красавицы, столицы лучший цвет,
Мелькают... Вот учтивый менуэт
Рисуется вам; шопот удивленья,
Улыбки, взгляды, вздохи, изъясненья..

IX

1730 О, как тогда был пышен этот дом!
Вдоль стен висели пестрые шпалеры,
Везде фарфор китайский с серебром,
У зеркала......................

Сноски

Сноски к стр. 393

1 Сударь, это мое дело. Ред.

Сноски к стр. 401

1 «Что я вижу, сударь?» — А, это вы!» —

  «Почему этот шум? Что это вы делаете?» «Я ...» — Ред.