82

Негурова, Елисавета Николаевна («Княгиня Лиговская»). — «Была бы не дурна если-бъ блѣдность, худоба и старость, почти общій недостатокъ петербургскихъ дѣвушекъ, не затмевали блеска двухъ огромныхъ глазъ и не разрушивали гармонію между чертами довольно правильными и остроумнымъ выраженіемъ». Ей было двадцать шесть лѣтъ и Н. находилась въ томъ возрастѣ, когда волочиться за нею было несовѣстно, а влюбиться въ нее стало трудно». Она родилась въ Петербургѣ — и никогда не выѣзжала изъ Петербурга. Правда, одинъ разъ на два мѣсяца въ Ревель, на воды... и потому направленіе ея петербургскаго воспитанія не получило никакого измѣненія. По-французски она выучилась отъ маменьки... а больше отъ гостей, потому что съ самаго дѣтства проводила дни свои въ гостиной, сидя возлѣ маменьки и слушая всякую всячину. Когда ей исполнилось тринадцать лѣтъ, взяли учителя по билетамъ: въ годъ она кончила курсъ французскаго языка... и началось ея свѣтское воспитаніе. Въ комнатѣ ея стоялъ рояль, но никто не слыхалъ, чтобъ она играла... Танцовать она выучилась на дѣтскихъ балахъ. Романы она начала читать, какъ только перестала учить склады... и читала ихъ удивительно скоро... Пятнадцати лѣтъ ее стали вывозить, выдавая за семнадцатилѣтнюю, и до двадцати пяти лѣтъ условный этотъ возрастъ не измѣнялся... Семнадцать лѣтъ точка замерзанія: они растягиваются сколько угодно, какъ резиновыя помочи. Лизавета Николаевна была недурна — и очень интересна: блѣдность и худоба интересны... При первомъ вступленіи Лизаветы Николаевны на паркетъ гостинныхъ, у нея нашлись поклонники... Это все были люди, всегда аплодирующіе новому водевилю,

83

скачущіе слушать новую пѣвицу, читающіе только новыя книги. Ихъ замѣняли другіе: эти волочились за нею, чтобъ возбудить ревность въ остывающей любовницѣ, или чтобы кольнуть самолюбіе жестокой красоты. Послѣ этихъ явился третій родъ обожателей: люди, которые влюблялися отъ нечего дѣлать, чтобъ пріятно провести вечеръ, ибо Лизавета Николаевна пріобрѣла навыкъ свѣтскаго разговора и была очень любезна, нѣсколько насмѣшлива, нѣсколько мечтательна... Нѣкоторые изъ этихъ волокитъ влюбились не на шутку и требовали ея руки: но ей хотѣлось попробовать лестную роль непреклонной... Къ тому же они всѣ были прескучные. Имъ отказали... Одинъ съ отчаянія долго былъ боленъ, другіе скоро утѣшились... Между тѣмъ время шло. Она сдѣлалась опытной и бойкой дѣвою: смотрѣла на всѣхъ въ лорнетъ, обращалась очень смѣло, не краснѣла отъ двухсмысленной рѣчи или взора, — и вокругъ нея стали увиваться розовые юноши, пробующіе свои силы въ словесной перестрѣлкѣ и посвящавшіе ей первые свои опыты страстнаго краснорѣчія. Увы, на этихъ было еще меньше надежды, чѣмъ на всѣхъ прежнихъ. Она съ досадою и вмѣстѣ тайнымъ удовольствіемъ убивала ихъ надежды, останавливала ѣдкой насмѣшкой разливы краснорѣчія, — и вскорѣ они увѣрились, что она непобѣдимая и чудная женщина. Вздыхающій рой разлетался въ разныя стороны... И наконецъ для Лизаветы Николаевны наступилъ періодъ самый мучительный и опасный сердцу отцвѣтающей женщины»... Въ это время за ней началъ волочиться Печоринъ». Она была этимъ очень довольна, потому что надѣялась завлечь его дальше и дальше» и «женить его на себѣ». Когда Печоринъ измѣнилъ свою систему», Н., вслѣдствіе плохого разсчета, желая кольнуть его самолюбіе, повторяла своимъ подругамъ подъ печатью строжайшей тайны свою чистѣйшую, искреннѣйшую любовь». Письмо Печорина, «поразивъ Е. Н. въ глубину сердца, не подѣйствовало на ея нервы» и, при новой встрѣчѣ съ Печоринымъ, «невольное удовольствіе, тайная надежда завлечь снова непостояннаго поклонника, выйти замужъ, или хотя отомстить современемъ по своему, по женски, промелькнуло въ ея душѣ“.