1

Приволжское
книжное издательство
Саратов 1976

2

М.  Ю.  Лермонтов. Портрет работы  К.  А. Горбунова.

3

П. А. ВЫРЫПАЕВ ЛЕРМОНТОВ НОВЫЕ МАТЕРИАЛЫ К БИОГРАФИИ

4

8Р1 В92	Вырыпаев П. А. В92     Лермонтов. Новые материалы к биографии. Саратов, Приволж. кн. изд-во, 1976.     160 с. с  ил.
	20904 ———  56-76	8Р1

Петр Андреевич Вырыпаев

ЛЕРМОНТОВ

НОВЫЕ МАТЕРИАЛЫ К БИОГРАФИИ

Второе издание

Редактор Л. И. Толмириди. Художник В. Г. Евграфов. Художественный редактор В. Иванов. Технический редактор Л. В. Андронова. Корректор И. Д. Дудуева.

Сдано в набор 29/XII 1975 г. Подписано в печать 14/V 1976 г. ФЛ60334. Формат 84×108¹/₃₂.  Бумага  типографская  № 1.  Усл.-печ.  л.  8,4(5).  Уч.-изд.  л.  8,53:

Тираж 10 000. Цена 44 коп. Заказ 3501.

Приволжское книжное издательство. Саратов, пл. Революции, 15.

Производственное объединение «Полиграфист». Саратов, пр. Кирова. 27.

©  Приволжское книжное издательство, 1976

©  Центрально-Черноземное книжное издательство, 1972

5

Вместо предисловия

Изучение жизни и деятельности любого выдающегося, значительного человека, оставившего след в истории своего народа и в его культуре, немыслимо без всестороннего исследования общественных отношений его времени, его окружения. Биография отдельно взятой, изолированно рассматриваемой личности, по существу, едва ли возможна, ибо нет и не может быть деятеля вне эпохи, вне породившего его общества.

Мы уже немало знаем о Лермонтове и его времени. Белинский и Герцен точно определили место Лермонтова в истории развития русской общественной мысли и значение его творчества для современников и последующих поколений. Мы знаем многие события его жизни и представляем его родственное, литературное, дружеское, военно-служебное окружение — десятки и даже сотни лиц, встречавшихся с ним при самых разных обстоятельствах. Но относительно меньше изучены годы раннего детства поэта, связи Столыпиных и Арсеньевых с передовыми людьми александровского царствования, тарханский быт. И нужно прямо признать, что в нашем литературоведении до сих пор почти ничего не было сделано для глубокого, обстоятельного изучения повседневных связей Лермонтова с простым народом, с крепостными крестьянами и дворовыми небольшого поместья Е. А. Арсеньевой Тарханы и усадьбы отца поэта в селе Кропотово.

Примерно так же обстояло дело и в пушкиноведении до появления в 1928 году книги известного историка и пушкиниста П. Е. Щеголева «Пушкин и мужики» (Москва, издательство «Федерация»). В предисловии к этой книге П. Е. Щеголев писал: «Пора перейти к широкому

6

выяснению устоев жизни и творчества Пушкина, к анализу той социальной обстановки, в которой складывалось художественное восприятие Пушкина. Пушкин и крепостное право, помещичьи отношения Пушкина — тема совершенно неизбежная, но еще не поставленная в науке. На рассуждениях о крепостном быте Пушкина лежит штамп, стирающий содержание термина. В повседневной жизни мы не чувствуем и не оцениваем давления воздуха; так точно биографы, исследователи Пушкина оставили без всякого расследования вопрос о давлении крепостной атмосферы на жизнь и творчество поэта».

Труд Щеголева поставил вопрос о помещичьем быте Пушкина, о Пушкине и мужиках и дал почувствовать «давление крепостной атмосферы».

Предлагаемая читателю книга Петра Андреевича Вырыпаева, отдавшего два десятилетия своей жизни музею-усадьбе М. Ю. Лермонтова в бывших Тарханах, в значительной степени восполняет отмеченные выше пробелы в лермонтоведении и успешно продолжает разработку исследовательских принципов, так убежденно обоснованных П. Е. Щеголевым.

До сих пор мы располагали весьма немногочисленными первоисточниками о детских годах Лермонтова, его родне, о тарханском крепостном быте. Одним из первых, кто начал собирать материалы для биографии Лермонтова, был пензенский учитель В. Х. Хохряков (1828—1916). Он был знаком с П. П. Шан-Гиреем, мужем двоюродной тетки поэта, и со Святославом Раевским — другом Лермонтова. С 1857 года, собирая по живым следам рукописи Лермонтова и записывая рассказы старших современников, В. Х. Хохряков начал систематизировать «Материалы для биографии М. Ю. Лермонтова», хранящиеся ныне в рукописном отделе Института русской литературы Академии наук СССР (ф. 524, оп. 4, № 85). Опубликовать свои материалы Хохрякову не удалось, но ими воспользовались уже первые редакторы сочинений и биографы Лермонтова С. С. Дудышкин, П. А. Ефремов, А. Н. Пыпин и П. А. Висковатый1.

7

Сын П. П. Шан-Гирея, Аким Павлович, воспитывавшийся вместе с Лермонтовым в Тарханах, в мае 1860 года написал ценнейшие воспоминания о Лермонтове, напечатанные в журнале «Русское обозрение» (кн. VIII) только в 1890 году. Первые страницы этих воспоминаний воссоздали яркую картину тарханской жизни во второй половине 20-х годов прошлого века, дополненную статьей П. К. Шугаева «Из колыбели замечательных людей» в «Живописном обозрении» 1898 года (№ 25).

Незадолго до Великой Октябрьской социалистической революции в связи со столетием со дня рождения Лермонтова В. И. Чернопятов в сборнике «Дворянское сословие Тульской губернии», т. V (XIV), М., 1910, а затем В. С. Арсеньев в «Трудах Тульской губернской ученой архивной комиссии», Тула, 1915, кн. 1, опубликовали ряд документов об имущественном положении Лермонтовых и о прохождении военной службы Ю. П. Лермонтовым.

Советские исследователи продолжали розыски архивных материалов, относящихся к Лермонтову вообще и характеризующих крепостной быт Тархан в частности; в 30-е и 40-е годы, главным образом в комментариях к Полному собранию сочинений Лермонтова в издании «Academia» и в сборниках «Литературного наследства», были введены в научный оборот заемные письма и завещания Е. А. Арсеньевой, документы о разделе Кропотова, соответствующая доверенность М. Ю. Лермонтова на имя Г. В. Арсеньева, извлеченная из церковных книг Тархан и ревизских сказок. Однако только П. А. Вырыпаев смог в 1950 и в начале 1960 годов систематически обследовать архивные фонды Государственного архива Пензенской области (ГАПО), а также серьезно заняться выборочным изучением материалов, хранящихся в Центральном государственном архиве литературы и искусства (ЦГАЛИ), и выявить неизвестные ранее или лишь частично использованные предшественниками документы, положенные в основу настоящего труда.

К этим трудоемким разысканиям и обобщению их результатов П. А. Вырыпаев обратился в последние годы жизни, отлично знакомый с обширной литературой о Лермонтове, всеми признанный знаток тарханской старины. Нелегок был жизненный и творческий путь этого лермонтоведа-энтузиаста. И далеко не сразу пришел он

8

к работе в музее-усадьбе М. Ю. Лермонтова и к исследовательской деятельности.

Петр Андреевич Вырыпаев родился 23 сентября (6 октября) 1905 года в городе Чембаре (ныне г. Белинский) Пензенской губернии. Его родители происходили из крестьян села Щепотьева Чембарского уезда. Его отец, сын николаевского солдата, лишенный земельного надела, был вынужден служить сторожем в Чембарском уездном поземельном банке. Петр Андреевич рано лишился матери, ее заменила ему бабушка, мать отца.

По окончании начальной школы П. А. Вырыпаев поступил в Чембарское вышеначальное училище, но вскоре ему пришлось оставить школу, так как семья не могла внести плату за обучение.

В 1921 году П. А. Вырыпаев поступил в пятый класс чембарской школы II ступени и успешно окончил ее в 1926 году. В свидетельстве об окончании школы дана такая характеристика: «Дисциплинирован, учебой интересовался, работал серьезно, способности хорошие, имеется инициатива. Может быть рекомендован на самостоятельную работу. В общественной работе школы принимал самое активное участие. Состоял в руководящих ученических организациях».

По окончании средней школы П. А. Вырыпаев был направлен комсомольской организацией Чембара в близлежащие села для борьбы с безграмотностью и вел культурно-просветительную работу с молодежью.

В 1927 году П. А. Вырыпаев поступил в Ленинградский педагогический институт имени Герцена, но по семейным обстоятельствам вынужден был перейти в Саратовский университет, который окончил в 1931 году.

До Великой Отечественной войны П. А. Вырыпаев много сил отдал педагогической и общественной работе в Пензе, в декабре 1939 года был избран депутатом городского Совета депутатов трудящихся Пензы. Призванный в ряды действующей армии в декабре 1941 года, Петр Андреевич воевал в составе 39-й армии 3-го Белорусского, а затем Забайкальского фронта, был награжден боевыми орденами и медалями и присутствовал при подписании акта капитуляции японской Квантунской армии в Харбине.

После демобилизации П. А. Вырыпаев в звании капитана вернулся к семье на родину и с 30 июня 1946 года

9

начал работу в качестве научного сотрудника в музее-усадьбе М. Ю. Лермонтова (бывших Тарханах), а с 1954 по февраль 1966 года был директором этого музея и за это время много сделал для обогащения фонда музея, улучшения литературной экспозиции и внешнего благоустройства всей его территории.

Не ограничиваясь большой организаторской и общественной работой, П. А. Вырыпаев в послевоенные годы занялся архивными разысканиями, спрашивал тарханских старожилов, записывал легенды и предания о Лермонтове, дошедшие до нашего времени, и неоднократно выступал в печати. Особо следует отметить его статью «Лермонтов и крестьяне», написанную по материалам архивов Пензенской области и опубликованную в 1952 году в 58-м томе «Литературного наследства». Эта работа явилась как бы зерном настоящей книги, своего рода творческой заявкой исследователя. В том же году в альманахе «Земля родная» была напечатана статья П. А. Вырыпаева «Декабристские настроения М. Ю. Лермонтова и пензенская действительность».

В конце 1950-х — начале 1960-х годов три издания выдержал путеводитель «Музей-усадьба М. Ю. Лермонтова», написанный П. А. Вырыпаевым совместно с Г. П. Похвисневым (3-е издание в 1961 году в Пензенском книжном издательстве). В 1963 году в том же издательстве вышла небольшая книга живо написанных П. А. Вырыпаевым очерков «Кругом родные всё места», посвященных жизни Лермонтова и его родни в пензенском крае, главным образом в Тарханах. В этой книге воспроизведены рассказы тарханских крестьян о Лермонтове, записанные в 1939—1957 годах. В несколько переработанном виде книга «Кругом родные всё места» была переиздана в 1967 году Приволжским книжным издательством под названием «На берегу Милорайки (Лермонтов в Тарханах)». Наконец, следует назвать путеводитель по музею-усадьбе «Лермонтов с нами», написанный П. А. Вырыпаевым и выпущенный в 1966 году в Саратове.

В начале 1966 года П. А. Вырыпаев вышел на пенсию, но продолжал собирать материалы для настоящей книги, которую ему удалось закончить. В 1968 году Петр Андреевич совершил поездку по лермонтовским

10

местам Тульской и Орловской областей. Это путешествие дало возможность внести существенные дополнения и уточнения в текст книги, где идет речь об Андрее Ивановиче Соколове, о Кропотове и Васильевском.

Петр Андреевич Вырыпаев скончался в Пензе 17 июля 1969 года. Посмертно издаваемая его книга «Лермонтов. Новые материалы к биографии» подводит итог многолетним разысканиям автора. Эти разыскания всегда отличались целенаправленностью и добросовестностью. Ни один биограф Лермонтова не сможет обойтись без этого итогового труда покойного исследователя.

В заключение — несколько соображений и замечаний по отдельным частям предлагаемой вниманию читателей книги.

Первая часть построена в основном на письмах М. М. Сперанского к Столыпиным, прежде всего к Аркадию Алексеевичу, брату Е. А. Арсеньевой. В этих письмах встречаются интересные сведения о родителях Лермонтова, о его выездах с бабушкой в Пензу и на Кавказ. Письма Сперанского, ныне хранящиеся в фонде князей Вяземских в ЦГАЛИ (№ 195, оп. 1, д. 5933), неполностью публиковались П. И. Бартеневым в «Русском архиве» за 1869, 1870 и 1871 годы и по этим публикациям не раз цитировались исследователями. П. А. Вырыпаев обратился к подлинникам писем Сперанского и в своей книге не только систематизировал высказывания Сперанского о Столыпиных, Арсеньевой и Лермонтовых, но и извлек из них новые сведения. Так, он обратил внимание на покровительство Б. А. Куракина А. А. Столыпину и его братьям, а также на хлопоты за Аркадия Алексеевича при определении его снова на службу в Сенат в конце 1816 года.

Опираясь на письма Сперанского, П. А. Вырыпаев внес поправку в «Летопись жизни и творчества М. Ю. Лермонтова», убедительно доказав, что зимой 1816/17 года предполагавшийся переезд Е. А. Арсеньевой с дочерью и внуком в Пензу не состоялся и что Мария Михайловна болела и умерла в Тарханах.

Интересны сведения, почерпнутые из писем Сперанского, о женитьбе Дмитрия Алексеевича Столыпина на Екатерине Аркадьевне Анненковой, отличной музыкантше, и о ее влиянии на музыкальные вкусы Лермонтова.

11

Наконец, вслед за Н. Л. Бродским1 П. А. Вырыпаев обратил внимание на то, что Е. А. Арсеньева после смерти дочери ездила с внуком весной 1817 года на богомолье в Киев, а затем повторила это путешествие осенью 1818 года, может быть, на обратном пути с Кавказа. Эти поездки Арсеньевой подтверждаются и материалами, хранящимися в Пензенском областном архиве (ф. 182, оп. 1, дела 802 и 819).

Уже в третьей главе первой части книги автор рассказывает о споре между Е. А. Арсеньевой и Ю. П. Лермонтовым о судьбе рано осиротевшего ребенка, о том, чтобы Юрий Петрович уступил свои отцовские права и доверил теще воспитание сына. Эта тема тарханской семейной распри получает свое дальнейшее развитие и в следующих частях. Возможно, автор несколько идеализирует образ Юрия Петровича и несколько несправедливо, пристрастно характеризует поведение Елизаветы Алексеевны Арсеньевой. По этому вопросу можно спорить, можно не соглашаться с П. А. Вырыпаевым, но его понимание во многом еще не разгаданной тарханской драмы имеет право на внимание биографов поэта и на дальнейшее обсуждение в исследованиях наших лермонтоведов.

Вторая часть «Лермонтов и крестьяне», как уже отмечалось выше, является самой значительной в книге и вносит много нового и существенного для проникновения в самую сущность тарханских крепостнических отношений, в быт и нравы дворянской усадьбы и примыкающего к ней села.

Нам были знакомы, хотя бы по именам, управляющий имением Е. А. Арсеньевой Абрам Филиппович Соколов и его сын, камердинер Лермонтова Иван Абрамович, сопровождавший поэта в 1841 году на Кавказ. Был известен и однофамилец, а может быть, дальний родственник Соколовых, любимый дядька и слуга Лермонтова Андрей Иванович, женатый на ключнице Арсеньевой Дарье Григорьевне Куртиной. Кроме этих лиц в переписке Лермонтова с бабушкой, а также в некоторых документах нам не раз встречалось имя Ивана Николаевича Вертюкова — конюха и кучера. Теперь благодаря

12

разысканиям П. А. Вырыпаева мы знаем не только дворовых Тархан и Кропотова, но и многие, если не все, семьи тягловых крестьян Арсеньевой и Лермонтовых, точно представляем их имущественное положение, условия нелегкой жизни и подневольного труда. Значение этих сведений выходит за пределы биографии Лермонтова, они интересны для истории экономики и быта средней полосы крепостнической России 20-х и 30-х годов XIX века.

Читая эти страницы книги П. А. Вырыпаева, мы воспринимаем их как реальный комментарий к стихотворению Лермонтова «Родина», мы глубоко понимаем, с какой любовью и тревогой всматривался поэт в «дрожащие огни печальных деревень», как радовали его редкие признаки крестьянского благополучия и довольства: «полное гумно», «изба, покрытая соломой», «с резными ставнями окно». Так расширяется и конкретизируется наше представление о повседневных впечатлениях поэта, зоркого странника по проселочным путям родной страны.

Нет надобности перечислять, а тем более пересказывать все темы, мотивы и аспекты второй и третьей частей книги П. А. Вырыпаева, воссоздающей тарханскую и кропотовскую старину. Но следует подчеркнуть, что о Кропотове до последнего времени мы располагали самыми скупыми и случайными сведениями1.

Четвертая часть книги П. А. Вырыпаева «Лермонтов и семья Шан-Гиреев» связывает воедино детские годы Лермонтова в Тарханах, первые его поездки на Кавказ и раннее пробуждение творческого интереса к Кавказской войне. Автору удалось обнаружить в Государственном архиве Пензенской области подписанный А. П. Ермоловым указ, данный Павлу Петровичу Шан-Гирею в июне 1819 года в связи с выходом его в отставку. В этом указе сообщаются важнейшие сведения о прохождении П. П. Шан-Гиреем военной службы и об участии его в кавказских походах. До сих пор биографы Лермонтова были осведомлены о дружбе поэта с сыном Павла Петровича Акимом Шан-Гиреем, автором уже упомянутых

13

выше воспоминаний. Значение Павла Петровича Шан-Гирея в жизни Лермонтова недооценивалось. Видимо, П. А. Вырыпаев прав, увлекательные рассказы бывалого кавказца — один из первых по времени и по значению источников знакомства юного поэта с Кавказом1. Вероятнее всего, что именно от П. П. Шан-Гирея Лермонтов слышал историю Измаил-бея. И нельзя не согласиться с исследователем, утверждающим, что в собирательном образе Максима Максимыча и в очерке «Кавказец» немало общего с личностью и судьбой П. П. Шан-Гирея.

Некоторые утверждения П. А. Вырыпаева в виде предположений уже высказывались его предшественниками, в частности о значении рассказов П. П. Шан-Гирея2; теперь эти предположения получили убедительное документальное обоснование.

Работа П. А. Вырыпаева, во многом опирающаяся на материалы местных периферийных архивов, еще раз свидетельствует о том, какой весомый вклад в краеведение и в науку о литературе может сделать добросовестный и трудолюбивый исследователь, быть может и не имеющий ученых степеней и званий, далекий от научных центров страны, но самоотверженно отдавший любимому делу все свои силы, всю свою жизнь до последнего вздоха.

В. Мануйлов

14

От автора

О Лермонтове написано много работ. Но подробной, научно обоснованной биографии поэта нет до сего времени. Книга П. Висковатого устарела; книга Н. Бродского осталась незаконченной.

Одной из причин отсутствия полной биографии М. Ю. Лермонтова была недоступность некоторой части архивных материалов в царское время.

В наши дни, когда архивы широко открыли свои двери советским исследователям, было найдено много нового, подтвердились некоторые догадки.

В данной работе привлечены архивные материалы и некоторые печатные источники, забытые или почему-либо не вошедшие в научный оборот. Порою приводятся отрывки из художественных произведений М. Ю. Лермонтова, если они помогают глубже понять мысль автора.

Примечания с указанием источников даны в конце книги.

Пользуясь случаем, автор приносит благодарность работникам Пензенского и Орловского областных архивов, Центрального государственного архива литературы и искусства, Центрального государственного архива древних актов, Рукописного отдела Института русской литературы (Пушкинского дома) АН СССР, любезно предоставившим автору свои материалы, а также И. Л. Андроникову, В. А. Мануйлову, Н. П. Пахомову, Э. Э. Найдичу за советы и замечания, которые помогли автору сделать необходимые уточнения в отдельных документах, в характеристиках лиц, в них упоминаемых.

15

ЧАСТЬ I

О М. Ю. Лермонтове в письмах
М. М. Сперанского

М. М. Сперанский и Столыпины

Михаил Юрьевич, как известно, до 13 лет жил в Тарханах, там и учился, получая хорошее домашнее воспитание, необходимое для обучения в Московском благородном пансионе, куда он поступил сразу в четвертый класс.

Воспитанием и обучением Лермонтова руководила его бабушка, Елизавета Алексеевна Арсеньева, дочь Алексея Емельяновича Столыпина.

Алексей Емельянович Столыпин был пензенским губернским предводителем дворянства в 1787—1789 годах. Он славился хлебосольством, держал крепостной театр, проданный после в казну.

Семья Столыпина была одной из самых знатных в Пензе и в губернии. Дети Алексея Емельяновича получили основательное образование и отличное светское воспитание. Большинство его сыновей избрали себе государственное и военное поприще. Александр был адъютантом Суворова, Аркадий — обер-прокурором в Сенате, Николай, участник войны 1812 года, теоретик военного

16

дела, впоследствии стал севастопольским губернатором, Дмитрий, сослуживец П. И. Пестеля, командовал корпусом. Декабристы прочили его и Аркадия в члены правительства в случае успеха восстания.

Декабрист Н. А. Бестужев показал на следствии: «Покойный сенатор А. А. Столыпин одобрял тайное общество и потому верно бы действовал в нынешних обстоятельствах вместе с нами».

Видное положение в губернии, громадное богатство определили поведение Столыпиных: все они отличались твердым характером, независимостью, властолюбием, высокомерием. И в то же время в этой семье ценили искусство, в частности музыку. Приглашали к детям опытных учителей.

В семье Григория Даниловича Столыпина домашним учителем был Густав Григорьевич Вильде, окончивший Дерптский университет. Впоследствии на почве общего интереса к музыке Вильде сблизился со Сперанским и уехал с ним в Сибирь, когда тот был назначен туда губернатором. В этих традициях любви к искусству был воспитан и Михаил Юрьевич.

Глава рода, Алексей Емельянович Столыпин, прадед поэта, нажил большое состояние на винных откупах. В своей деревне Столыпиновке (Архангельское) Городищенского уезда Пензенской губернии он построил винокуренные заводы, приносившие ему огромные доходы. Крупные партии вина поставлялись военному ведомству.

Общественное положение и коммерческие успехи помогли А. Е. Столыпину установить обширные связи в высокопоставленных кругах. Так, крупный вельможа Б. А. Куракин считал себя весьма обязанным А. Е. Столыпину, поставившему за него большую партию вина, когда он затруднился выполнить договор с казной. Тот же Столыпин ссудил ему крупную сумму.

Куракин отблагодарил А. Е. Столыпина тем, что помог устроиться его детям на службу. Особенным покровительством Куракина пользовался Аркадий Алексеевич.

В 1797 году Аркадий Алексеевич Столыпин приехал в Петербург и там познакомился с домашним секретарем князя Куракина — М. М. Сперанским. Это знакомство переросло в многолетнюю дружбу, которая не прерывалась ни в дни возвышения, ни в дни падения Сперанского,

17

головокружительной карьере и внезапному падению которого дивились его современники.

М. М. Сперанский родился во Владимире в 1772 году в семье священника. Незаурядные способности позволили ему с отличием закончить духовную семинарию, а потом с неменьшим успехом — богословскую академию в Петербурге . Его ожидало высокое место в духовной иерархии. Но представился случай поступить в домашние секретари к влиятельному вельможе екатерининского времени — князю Б. А. Куракину, и Сперанский предпочел этот путь. В доме Куракина он овладел французским языком и усвоил необходимые светские правила.

С назначением Куракина в 1797 году генерал-прокурором Сперанский перешел на службу в его канцелярию. Немного позднее туда же был принят и Аркадий Алексеевич Столыпин.

С этого времени началось быстрое возвышение Сперанского по служебной лестнице. При содействии министров, сначала Д. И. Трощинского, а потом В. П. Кочубея, Сперанский вошел в доверие к молодому Александру I.

Вскоре Сперанский занял пост канцлера — главы правительства. С этого времени начинается его реформаторская деятельность. Учреждается государственный совет, преобразуются министерства, устраивается судопроизводство, вводится новая система финансов, позволившая царской России выйти из затяжного финансового кризиса, разрабатывается проект конституционного устройства русского государства, которому, однако, не суждено было осуществиться.

Вершиной бурной либеральной деятельности и славы Сперанского были 1809—1811 годы. Влияние его на государственные дела возбудило против него зависть многочисленных противников. В борьбе против Сперанского объединились придворная знать и высшие круги дворянства, интересы которых затрагивались реформами государственного секретаря.

Отказ Александра I от либеральных преобразований привел к падению Сперанского. Он был обвинен в государственной измене. 17 марта 1812 года М. М. Сперанского по повелению царя арестовали и под охраной отправили в Нижний Новгород, под надзор полиции и тамошнего

18

губернатора. Это была ссылка без суда и следствия.

С падением Сперанского Аркадию Алексеевичу Столыпину пришлось оставить службу в Сенате. Однако дружеские их связи не порывались. А. А. Столыпин несколько раз навещал ссыльного друга в Нижнем Новгороде, что с его стороны было довольно смелым шагом, поскольку об их свиданиях полиция доносила самому императору.

С приближением к Москве наполеоновских войск Сперанский был отправлен в глубь страны, в Пермь, по-прежнему под наблюдение полиции.

По окончании Отечественной войны Сперанскому разрешили без права выезда жить в его новгородском имении Великополье. Все годы ссылки он продолжал надеяться на перемены в своей судьбе. Но время шло. В Петербург для свидания с императором его не вызывали. Доказать свою невиновность он не мог.

В 1816 году в жизни Сперанского наступила перемена: его назначили губернатором в Пензу. С 1819 года по 1821-й он был генерал-губернатором Сибири. В 1821 году был возвращен в Петербург. Вскоре Сперанский снова стал членом государственного совета и возглавил работу по кодификации российских законов.

Умер Сперанский в Петербурге в 1839 году.

Когда М. М. Сперанского назначили в 1816 году в Пензу губернатором, Аркадий Алексеевич Столыпин был в Петербурге. Переписка друзей была регулярной: Сперанский писал своему другу каждый вторник.

В пензенских письмах М. М. Сперанский пишет о родителях М. Ю. Лермонтова, о нем самом, об Е. А. Арсеньевой, о лицах, окружавших поэта в детстве, о тех, кто и позже играл роль в его жизни. Это братья Елизаветы Алексеевны: Александр, Аркадий, Николай, Дмитрий, Афанасий, сестры: Екатерина, Александра, Наталья, их дети. Е. А. Арсеньева поддерживала с ними родственные связи до конца своих дней, искала у них и через них поддержки для своего внука. В имении Дмитрия Алексеевича в Середникове М. Ю. Лермонтов провел четыре лета, а у остальных Столыпиных бывал в Москве и Петербурге на правах близкого родственника.

Письма М. М. Сперанского частично были опубликованы в «Русском архиве» за 1870 и 1871 годы и долгое

19

время спустя в пензенском альманахе «Земля родная». Но последний публикатор С. И. Недумов неполностью ознакомился с текстами остальных писем и допустил ряд ошибочных выводов. Некоторые же письма, содержащие новые факты из жизни Лермонтова, до сих пор вообще не публиковались.

В письмах Сперанский дает характеристику государственных лиц, правильно оценивает тогдашнюю политическую обстановку. Все это воссоздает атмосферу общественной жизни, в которой протекало детство поэта.

Своему другу Аркадию Алексеевичу Сперанский писал с полной откровенностью, ибо, судя по всему, адресат разделял его взгляды на внутреннее положение России.

В семье Столыпиных письма Сперанского бережно сохранялись. Часть из них была опубликована сыном Аркадия — Дмитрием. Можно предположить, что необычайной судьбой Сперанского интересовались все Столыпины, а от них многое слышал потом и Лермонтов.

Советские исследователи жизни и творчества М. Ю. Лермонтова — Э. Г. Герштейн и В. А. Мануйлов — указывают на несомненную близость общественных взглядов М. М. Сперанского с воззрениями членов лермонтовского кружка «шестнадцати». Некоторые из этих членов знали М. М. Сперанского по семейным связям. Так, отцы Алексея Аркадьевича Столыпина (Монго) и Н. А. Жерве были ближайшими друзьями Сперанского. Сперанский был опекуном братьев Шуваловых, которые после смерти отца воспитывались в его семье². Приятель Лермонтова по Гродненскому гусарскому полку М. И. Цейдлер был сыном иркутского губернатора, которому покровительствовал М. М. Сперанский³.

Под руководством М. М. Сперанского в 1838—1839 годах служил во втором (законодательном) отделении собственной его величества канцелярии близкий знакомый М. Ю. Лермонтова М. Б. Лобанов-Ростовский. Со Сперанским была хорошо знакома бабушка Лермонтова Е. А. Арсеньева.

Все это усиливает наш интерес к личности М. М. Сперанского и к его письмам.

20

О М. Ю. Лермонтове в письмах М. М. Сперанского

Письма, написанные Сперанским в первый период административной ссылки, отличаются сдержанностью выражений. Содержание их сугубо деловое, описаны в них события незначительные. Видимо, Сперанский опасался, что любое неосторожное, смелое рассуждение в письмах, подвергавшихся досмотру, может ухудшить его положение.

Этим отличаются все письма, посланные из Великополья. О них можно бы и не говорить, если бы в одном из этих писем не была упомянута семья, сыгравшая потом роковую роль в судьбе М. Ю. Лермонтова.

Вот это письмо⁴.

«13 февраля 1816 года

Великополье

Я не помню, любезный мой Аркадий Алексеевич, просил ли я вас о дрожках, оставшихся в Нижнем у Соломона Михайловича. Весьма бы я желал, если бы мог он мне их нынешним зимним путем доставить. Но при сем я бы желал, чтобы он не счел сие каким-либо с моей стороны притязанием: ибо поистине я столь много обязан был дружеским его расположением, что не хотел бы никак его оскорбить. Вы сладите сие — умненько и без лишнего моего настояния.

В письмах ваших, говоря непрестанно обо мне, вы ничего еще не сказали мне о себе. Неужели не сделали вы никакого шагу для помещения в службу, и какое было последствие.

Кажется, путь через К. Лопухина был бы для вас наименее тягостным и наиболее приличным, а говорят, что он в силах. Но на месте вы лучше это знаете. Надеюсь, что в первом письме вы мне что-нибудь о сем скажете.

Прощайте, душевно вас обнимаю».

Из письма мы узнаем, что и М. Сперанский и Столыпины были в дружеских отношениях с Соломоном Михайловичем Мартыновым, отцом убийцы Лермонтова. А из полицейских донесений известно, что А. А. Столыпин, приезжая в Нижний Новгород для свидания со Сперанским, всегда останавливался в доме С. М. Мартынова, иногда на продолжительное время.

21

Иллюстрация:

М. М. Сперанский.

Мартыновы были пензенскими помещиками. Их родовое имение, пожалованное их предкам в 1702 году, находилось в селах Липяги Инсарского уезда и Кучки Пензенского уезда, расположенных по соседству с имениями Столыпиных, но винными откупами Мартынов занимался в Нижегородской губернии. В Нижнем Новгороде и родился его сын Николай в 1815 году⁵.

По свидетельству современников, помещики Мартыновы отличались жестоким обращением с крепостными.

22

Многие из членов этой многочисленной семьи были убиты пугачевцами в 1774 году.

В Пензенском краеведческом музее есть могильный камень, привезенный из села Кучки, на котором высечены имена дяди Соломона Михайловича — Егора Ильича с сыном Сергеем, братьев — Саввы, Николая и других Мартыновых, «убиенных 1-го августа 1774 года во время бунта Пугачева».

Сестра Соломона — Дарья Михайловна — была в плену у пугачевцев. Впоследствии она постриглась в монахини и стала игуменьей одного из женских монастырей в Нижнем Новгороде.

В семье Мартыновых к Дарье Михайловне относились как к мученице, святой.

Эту историю Мартыновых знали, вероятно, и Сперанский и Столыпины.

Известный мемуарист Ф. Ф. Вигель, родственник Мартыновых, так характеризует эту семью:

«Потомство Михаила Ильича Мартынова (деда Н. С. Мартынова. — П. В.) от всех трех браков, при многих похвальных качествах, отличалось одним общим пороком — удивительным чванством, которое проявлялось в разных видах, смотря по характеру... Все Мартыновы кичились своей родовитостью и подчеркивали свои верноподданнические чувства при каждом удобном случае»⁶.

В Москве у С. М. Мартынова в Леонтьевском переулке был особняк. Когда Мартыновы переехали в Москву, то Лермонтов бывал в их доме и имел возможность узнать особенности их характера.

Эти фамильные черты резко выражены были потом и в характере убийцы поэта — Н. С. Мартынова.

Так, после неудачного покушения Каракозова на Александра I в 1866 году он написал стихи, выражающие радость по поводу счастливого избавления царя от смерти. Стихи исполнены лютой ненависти к революционно настроенной молодежи⁷.

Несмотря на неоднократные просьбы редакторов журналов, читателей Лермонтова, Н. С. Мартынов так и не открыл всей правды о дуэли у подножия горы Машук в 1841 году.

Умер Н. С. Мартынов в подмосковном имении Знаменке в возрасте 60 лет.

23

В настоящем издании не представляется возможным опубликовать все письма М. М. Сперанского из Великополья. Но остановимся на сентябрьских 1816 года, когда Сперанскому стало известно, что его назначили губернатором в Пензу.

6 сентября он писал своему другу:

«Нет, любезный мой Аркадий Алексеевич, вы так легко от меня не отделаетесь, мне необходимо должно с вами повидаться и получить от вас сведения о лицах и делах в Пензе... Уверяю вас, что без свидания с вами я отсюда не двинусь, а если и двинусь, то на ваш счет поставлю все ошибки и глупости, которые неминуемо в Пензе сделаю, когда пущусь туда, как в лес без вожатого...»

Свое назначение в Пензу Сперанский воспринимал как почетную ссылку. Но все-таки это была перемена в лучшую сторону. Он столько времени ждал ее и хотел зарекомендовать себя на новом месте с самой лучшей стороны.

Аркадий Алексеевич Столыпин много помог М. М. Сперанскому в осуществлении этого намерения. Он подготовил ему хороший прием у своих родных, игравших видную роль в пензенском обществе. Кроме того, он ссудил Сперанскому 50 000 рублей на устройство дома; хотя деньги у Сперанского были, но они оставались неприкосновенными — это было приданое его дочери Елизаветы Михайловны.

В Пензу М. М. Сперанский приехал 20 октября 1816 года и, само собой разумеется, постарался скорее установить связи с семьей своего друга Аркадия Алексеевича.

Две недели спустя после прибытия Сперанского в Пензу приехала Елизавета Алексеевна Арсеньева. Она приехала одна, без дочери и внука, навестить заболевшего отца и кстати познакомиться с новым губернатором, о котором была наслышана еще в бытность его главой правительства. Знала она и о дружбе Сперанского с ее братом Аркадием.

В письме от 7 ноября 1816 года Сперанский рассказывает Аркадию Алексеевичу о событиях в семье Столыпиных, описывает их быт, их интересы:

«Батюшка ваш (Алексей Емельянович Столыпин — П. В.) принял портрет Николеньки (сын Аркадия Алексеевича,

24

родившийся в 1814 году) со слезами. Он очень слаб телом, но довольно бодр еще духом, а особливо поутру. Вечер играет в карты, обедает всегда за общим столом, хотя и не выходит из тулупа. Ноги очень плохи. Прекрасная вещь видеть, как водят его ваши сестрицы (речь идет о Наталье и Александре Алексеевнах. — П. В.) из одной комнаты в другую: ибо один он пуститься уже не смеет. Одно слово о Кавказе веселит его, как ребенка, и я уверен, что он может еще там помолодеть и запастись здоровьем на долгое время. Он отправляется туда в марте; но собирается уже и ныне. Елизавета Алексеевна также здесь. Не знаю, увижу ли Лермонтовых. Трудности в помещении, все дома набиты приезжими, и зиму обещают ныне весьма многолюдную. Александра Алексеевна в одном положении. Ей необходимо нужно переменить место пребывания. Но куда? С Григорием Даниловичем мы в больших ладах, и, кажется, дело обойдется без большой мудрости. С Михениным началась дружба; со всеми прочими мир и благоволение. Пиры еще продолжаются, и не знаю, когда из них выйду. Признаюсь, я не ожидал ни столько внимания, ни столько умения жить. Здешнее общество нигде не испортить. Дела чрезмерно запутаны, но кажется обойдется с моей стороны без крику, ибо криком ничего не поправить, и сверх того все так покорно, что и осердиться совестно...»

Все новости об Арсеньевой, Столыпиных, Лермонтовых Аркадий Алексеевич узнавал из писем Сперанского. Григорий Данилович Столыпин — зять Аркадия Алексеевича (однофамилец, он был женат на Наталии Алексеевне. — П. В.) не переписывался с Аркадием: они были в ссоре из-за якобы неправильного размежевания земель. Их имения находились по соседству. М. М. Сперанский стремился их примирить. Он писал Аркадию Алексеевичу:

«Вам должно бы сойтись с Григорием Даниловичем. Сие весьма нужно и для родственных связей и для вашего имени, коему он всегда может делать множество мелких притеснений».

Григорий Данилович Столыпин был пензенским губернским предводителем дворянства (с 1816 по 1821 год). У Аркадия Алексеевича в Пензенской губернии было имение, ему важно было сохранить авторитет среди пензенского дворянства. На возможность урона достоинства

25

Аркадия со стороны предводителя дворянства и указывает Сперанский. И в то же время самому Сперанскому важно было их примирение. С Г. Д. Столыпиным Сперанский должен был поддерживать хорошие отношения по должности, и, как видно из письма, они сошлись дружески в неофициальной обстановке, встречаясь в семье Алексея Емельяновича Столыпина. И в последующих письмах Сперанский настойчиво хлопочет об их примирении.

Земельный спор, надо полагать, возник в 1811 году, когда Алексей Емельянович разделил между детьми свои обширные владения. Александр получил село Палицыно Ставропольской округи Симбирской губернии. Афанасию досталась Степная Нееловка с прилегающими деревнями в Саратовской губернии. Аркадию отец отдал село Архангельское, где были винные заводы, в Пензенской губернии. Остальным детям были отданы имения в других губерниях⁸.

В раздельном акте дочери Алексея Емельяновича не упоминаются. К этому времени все они были замужем. В свое время они получили долю отцовского наследства в виде приданого — деньгами. Так, Елизавета Алексеевна купила на эти деньги у Нарышкина Тарханы. В 1811 году отец лишь записал за ней дворового Абрама Филипповича Соколова, который стал управляющим тарханским имением.

Вернемся к письму Сперанского от 7 ноября. Он пишет: «Увижу ли Лермонтовых?» Они должны были приехать, их ожидали. На основании этих слов пятигорский исследователь жизни М. Ю. Лермонтова С. И. Недумов сделал заключение, что Лермонтовы жили в Пензе с конца 1816 года до дня смерти М. М. Лермонтовой.

«Из этого отрывка можно видеть, что бабушка М. Ю. Лермонтова первую половину зимы 1816/17 года проводила в Пензе и, по-видимому, только после нового года возвратилась в Тарханы. Нет сомнения, что Сперанский увидел в Пензе в эту зиму и родителей поэта, но только позднее»⁹.

Эта версия вошла, к сожалению, в «Летописи жизни и творчества М. Ю. Лермонтова»¹⁰:

«1816—1817. Зима. Е. А. Арсеньева с Лермонтовым проводит зиму в Пензе». Эти сведения даны на основании ошибочного заключения С. И. Недумова.

26

Но Лермонтовы в Пензу не приехали. Это можно увидеть из последующих писем Сперанского. В декабре Сперанский писал А. А. Столыпину каждый вторник, описывал все значительные и даже маловажные события. Начав описывать событие в одном письме, он ведет речь о нем в следующем, имена и фамилии перекочевывают из письма в письмо. О Лермонтовых же больше ни звука. Если он упомянул о том, что их ожидали, то о приезде их он должен был сообщить. Этот факт не безразличный для Аркадия Алексеевича, и сам Сперанский тоже проявил к нему интерес.

Вот письмо от 23 ноября 1816 года, в нем Сперанский сообщает множество фактов из жизни семьи Столыпиных:

«...Батюшка и все ваши родные, в том числе и я, который в любви к вам никому из них не уступлю, поздравляем вас и Веру Николаевну с новорожденным. Да приосенит его господь всеми своими милостями...»

Новорожденный этот Алексей Аркадьевич Столыпин — Монго. Впоследствии вместе с Лермонтовым он учился в юнкерской школе и одновременно с ним вышел в офицеры лейб-гвардии гусарского полка. Был секундантом Лермонтова на двух его дуэлях. В Пятигорске они жили вместе. Столыпин и похоронил Лермонтова.

Личность Веры Николаевны Столыпиной, жены Аркадия Алексеевича, тоже заслуживает внимания. Она была дочерью адмирала Н. С. Мордвинова, человека либерально настроенного и пользовавшегося большим уважением в кругах декабристов. Ее сыновья Николай и Алексей (Монго) вошли в биографию М. Ю. Лермонтова.

К. Ф. Рылеев посвятил ей стихотворение, исполненное гражданских чувств и сочувствия к ее горю — смерти мужа Аркадия Алексеевича в мае 1825 года. Это стихотворение помещено в газете «Северная пчела».

Не отравляй души тоскою,
Не убивай себя: ты мать;
Священный долг перед тобою —
Прекрасных чад образовать.
Пусть их сограждане увидят
Готовых пасть за край родной,
Пускай они возненавидят
Неправду пламенной душой,
Пусть в сонме юных исполинов

27

Иллюстрация:

Н. С. Мордвинов.

На ужас гордых их узрим
И смело скажем: знайте, им
Отец Столыпин, дед Мордвинов.

В семейном кругу Столыпиных это стихотворение несомненно знали. Знаком был с ним и Лермонтов. Он мог его читать еще в Тарханах, а потом перечитывать, когда автор его был казнен, как один из руководителей восстания декабристов, и интерес к нему возрос.

28

О восстании декабристов Лермонтов узнал в Тарханах. В домовой церкви Арсеньевой читали манифест Николая I о прекращении «злонамеренных слухов» о крестьянской воле, вызванных этим восстанием.

С семьей Веры Николаевны впоследствии был близок Лермонтов. В одном из писем 1832 года, вскоре после переезда в Петербург, он сообщал, что бывает на даче у Веры Николаевны; эта дача ее отца Н. С. Мордвинова находилась на Петергофской дороге.

Еще в Тарханах, задолго до встреч с Верой Николаевной, Лермонтов в детские годы безусловно не раз слышал от старших об Аркадии Алексеевиче и о его крепкой дружбе с М. М. Сперанским. В годы опалы Сперанского эта дружба укрепилась еще больше. Вынужденный оставить на некоторое время государственную службу, Аркадий Алексеевич в конце 1816 года смог вернуться в Сенат, и этому его возвращению на службу содействовал Сперанский, который незадолго до того писал О. П. Козодавлеву, приятелю Аракчеева: «Вам известна моя к нему (А. А. Столыпину) и ко всему дому их привязанность. Он желает службы, а я нахожу ее для него необходимою». И вот хлопоты увенчались успехом. Это было для семьи радостное известие. Столыпин снова завоевал авторитет и в Сенате, и в столице. В конце декабря Сперанский поздравил его «с причислением к придворным праздникам. Это и справедливо, и полезно, и даже нужно».

Восстановление Аркадия Алексеевича на государственной службе стало известно пензенскому дворянству и укрепило положение его родных не только в столицах, но и в губернии.

В то же самое время, в конце 1816 года, Столыпины были взволнованы женитьбой Дмитрия Алексеевича на Екатерине Аркадьевне Анненковой. Семья была недовольна выбором Дмитрия.

В одном из писем Сперанский оправдывался перед Аркадием Алексеевичем, утверждая, что он не принимал непосредственного участия в этом событии и только старался сгладить возникшие неприятности.

В том же письме от 23 ноября он писал о том, что Алексею Емельяновичу были нужны известия о зачислении на службу Аркадия Алексеевича, «чтобы покрыть и умерить горечь, с которой он принял женитьбу

29

Дмитрия. По счастью, та и другая весть пришли в одно время».

Затем Сперанский сообщал: «Дмитрия с женою по письму его ко мне мы ожидаем здесь прежде 1 декабря. Ему бедному много хлопот, мать неумолима, но мы предполагаем, что она расположит свое поведение по-здешнему. А здесь все готовы ему простить и принять его и жену его по-братски».

В письме от 5 декабря 1816 года Сперанский писал Столыпину о приезде в Пензу его брата Дмитрия с молодой женой. Сперанский восхищался ее игрой на фортепьяно: «...Каждый день я слушаю ее и не могу наслушаться. Какой талант. Это второй Фильд...» Сравнение таланта Екатерины Аркадьевны с талантом Фильда, всемирно известного музыканта и композитора того времени, значило многое. Ирландский композитор и пианист Д. Фильд с 1804 по 1831 год жил в Петербурге. Он давал уроки музыки в аристократических семьях и выступал с публичными концертами, где исполнял свои произведения.

Впоследствии музыкальное дарование М. Ю. Лермонтова развивалось в общении с Екатериной Аркадьевной Столыпиной, у которой он жил четыре лета (начиная с 1828 года) в подмосковном Середникове. С ее детьми Аркадием и Марией М. Ю. Лермонтова связывала дружба.

В декабрьских письмах М. М. Сперанский сообщает Аркадию Алексеевичу самые разнообразные, но незначительные новости, главным образом хозяйственные, пишет о деревне Ханеневке, которую он решил купить взамен Великополья, чтобы окончательно укорениться в Пензе и поправить свое финансовое положение, полагая, что пензенские земли лучше новгородских и доходов от земли будет получено больше.

Но вот в январе пришло известие из Тархан о болезни Марии Михайловны Лермонтовой, и Сперанский незамедлительно сообщает об этом А. А. Столыпину в письме от 23 января 1817 года: «...У нас нового почти ничего нет. Есть одна новость для вас печальная, племянница ваша Лермонтова весьма опасно больна сухоткою, или чахоткою. Афанасий и Наталья Алексеевна отправились к ней, т. е. к сестрице вашей, в деревню, чтобы ее перевезти сюда. Мало надежды, а муж в отсутствии...»

30

Иллюстрация:

Афанасий Алексеевич Столыпин, брат Е. А. Арсеньевой.

Портрет из книги Т. Потоцкого «Столетие гвардейской артиллерии».

Намерения Афанасия Алексеевича и Натальи Алексеевны перевезти Марию Михайловну из Тархан в Пензу не осуществились, как видно из дальнейших писем Сперанского. Елизавета Алексеевна осталась с дочерью в Тарханах. Болезнь Марии Михайловны продолжала развиваться. В письме Сперанского от 20 февраля 1817 года читаем:

31

Иллюстрация:

Дмитрий Алексеевич Столыпин, брат Е. А. Арсеньевой.

Портрет работы неизвестного художника, масло.

«...Дочь Елизаветы Алексеевны без надежды, но еще дышит...»

Эта фраза некоторыми исследователями была принята как утверждение, что Мария Михайловна во время болезни находилась в Пензе и Сперанский сам мог наблюдать течение ее болезни. На самом же деле все обстояло иначе. Обо всем, что делалось в Тарханах, Сперанский

32

узнавал от Столыпиных, поддерживавших непрерывную связь с Елизаветой Алексеевной через посыльных.

Если бы Мария Михайловна скончалась в Пензе, то Сперанский в письме, посланном Аркадию Алексеевичу 25 февраля 1817 года, должен был бы об этом сообщить, так как Мария Михайловна умерла 24 февраля. Но в письме Сперанского от 25 февраля мы читаем о поездке Афанасия Алексеевича в Темников навстречу брату Николаю, о женитьбе подполковника Бекетова и т. д. О смерти же Марии Михайловны нет ни слова. Это объясняется просто: нарочный из Тархан еще не приехал, и Столыпины еще не знали о ее смерти. От Тархан до Пензы сто десять верст. А вот в письме от 27 февраля 1817 года Сперанский уже пишет об этом. Зная о болезни Аркадия Алексеевича, он начинает издалека:

«Странно, любезный мой Аркадий Алексеевич, что я получаю письма ваши, как от больного, а отвечаю к вам, как к здоровому, столь крепка надежда моя на бога, что он не допустит вас страдать долго. Последнее письмо, писанное рукою Веры Николаевны, меня, однако, поколебало. Сие уже слишком продолжительно. Вы отдали справедливость моим чувствам, не пропустив почты, и хоть в трех строчках дали мне знать, что вам по крайней мере не хуже. Надеюсь, что настоящее мое письмо получите вы в выздоровлении, и в сей надежде не колеблюсь сообщить вам вести о племяннице вашей Лермонтовой. Нить, на которой одной она столько времени висела, наконец пресеклась. Наталья Алексеевна отправилась в деревню и, вероятно, привезут сюда Елизавету Алексеевну. Батюшка ваш все сие переносит с бодростию и удивительной кротостию. Ныне у него должно учиться истинной философии...»

Итак, Мария Михайловна умерла в Тарханах. Сразу же по получении известия о ее смерти туда отправилась Наталья Алексеевна, туда же поспешил и вернувшийся из Темникова Афанасий Алексеевич, чтобы принять участие в похоронах племянницы и утешить убитую горем сестру. Похороны состоялись, видимо, 27 февраля. А 1 марта 1817 года Елизавета Алексеевна вместе с братом Афанасием и деверем Григорием Васильевичем Арсеньевым уже была в Чембаре, в уездном суде, где оформили обязательство Е. А. Арсеньевой уплатить

33

Юрию Петровичу Лермонтову в течение одного года 25 тысяч рублей¹¹. Об этом обязательстве мы еще будем говорить.

Если бы Мария Михайловна умерла в Пензе и тело ее для похорон было бы привезено в Тарханы, на это потребовалось бы гораздо более времени, чем промежуток от 24 до 27 февраля. Именно это соображение заставило нас усомниться в правильности заключений С. И. Недумова о кончине М. М. Лермонтовой в Пензе. Нами были пересмотрены и прочитаны полностью все письма Сперанского из Пензы, ныне хранящиеся в Центральном государственном архиве литературы и искусства (ЦГАЛИ). Эти письма позволяют установить, что М. М. Лермонтова умерла в Тарханах и что зимой 1816/17 года Лермонтовы в Пензу не приезжали.

Марию Михайловну похоронили в семейном склепе, рядом с отцом. На ее могиле установлен памятник из серого гранита, увенчанный бронзовым крестом со сломанным якорем — символом разбитых надежд.

На памятнике надпись: «Под камнем сим лежит тело Марии Михайловны Лермонтовой, урожденной Арсеньевой, скончавшейся 1817 года февраля 24 дня, в субботу, житие ее было 21 год и 11 месяцев и 7 дней».

М. Ю. Лермонтов был еще очень мал, когда умерла мать: ему было два года и четыре месяца. Тем не менее, как известно, это событие отразилось в автобиографической строфе поэмы «Сашка»:

Он был дитя, когда в тесовый гроб
Его родную с пеньем уложили.
Он помнил, что над нею черный поп
Читал большую книгу, что кадили,
И прочее... и что, закрыв весь лоб
Большим платком, отец стоял в молчанье.
И что когда последнее лобзанье
Ему велели матери отдать,
То стал он громко плакать и кричать...

(«Сашка», т. IV, стр. 67)*

Образ матери сохранил Лермонтов в своем сердце на всю жизнь.

Юрий Петрович после похорон Марии Михайловны

34

уехал в свое имение Кропотово. Афанасий Алексеевич и Наталья Алексеевна вернулись в Пензу одни. Елизавета Алексеевна с внуком осталась в Тарханах.

Пензенские письма Сперанского позволили уточнить, когда Е. А. Арсеньева с внуком была в Киеве. В письме от 13 марта 1817 года Сперанский пишет, что Алексей Емельянович отправляется в Нееловку, в имение Афанасия Алексеевича:

«Он заедет утешить Елизавету Алексеевну. В мае пустится к водам. Вчера сюда приехал и севодни отъезжает к Елизавете Алексеевне Александр Алексеевич. Александра Алексеевна также отправляется к водам... Елизавета Алексеевна пущается в Киев...»

Настояния родных о переезде в Пензу Елизавета Алексеевна отвергла. Видимо, не согласилась она поехать и на Кавказ, куда ехали отец и сестра. Душевному состоянию верующей женщины более соответствовала поездка в Киев, к святым угодникам, где она надеялась если не исцелить, то смягчить свое горе молитвами в Киево-Печерской лавре.

Свое намерение она осуществила в конце марта. В этом мы можем убедиться еще и по книгам тарханской церкви. Среди исповедовавшихся и причастившихся великим постом Арсеньева с внуком записаны во все годы, начиная с 1815 по 1825, кроме 1817¹². В этот год Арсеньева исповедовалась и причащалась в Киево-Печерской лавре. Внука она, безусловно, брала с собой. На дворовых она его оставить не могла. И в Пензу его нельзя было отправить. Сестра Александра уезжала на Кавказ, а другая сестра, Наталья, в это время ждала ребенка и взять к себе мальчика не могла.

Сведения о поездках Е. А. Арсеньевой в Киев весной 1817 и осенью 1818 года имеются в Пензенском архиве (ф. 182, оп. 1, дело 802 и 819).

В Киеве, судя по дальнейшим письмам Сперанского, Арсеньева пробыла недолго. В мае она была уже в Тарханах. Ее родственники Столыпины в это время дружной семьей двинулись на Кавказ. В письме от 15 мая Сперанский сообщает: «...Письмо о сестрице вашей Александре Алексеевне (Евреиновой) пришлю к вам непременно с будущею почтою. Признаюсь, не мало буду удивлен, а еще больше обрадован, если вы успеете (речь идет о назначении ей пенсии после смерти мужа. — П. В.). Она

35

впрочем на пути к Кавказу, куда на сих днях весь караван из Нееловки двинулся...»

В этом караване на Кавказ следовали Алексей Емельянович, Александра Алексеевна с детьми и брат Сперанского Кузьма Михайлович.

В пути в июле 1817 года Алексей Емельянович скончался. Его похоронили в одном из столыпинских имений на Северном Кавказе. Все эти известия Сперанский сообщал Аркадию Алексеевичу в Петербург. Сам он получал их от брата, Кузьмы Михайловича. Приехав на Кавказ, Кузьма Михайлович прожил там целый год в семье Екатерины Алексеевны Хастатовой, родной сестры Елизаветы Алексеевны Арсеньевой.

Одновременно с К. М. Сперанским в доме Хастатовой жила семья Шан-Гиреев.

Сообщая семейные новости, Сперанский писал своему другу и о служебных делах. В этом же письме от 15 мая есть такие строки:

«...Трудно вообразить себе весь хаос здешней казенной палаты, которая после смерти Евреинова не управлялась почти никем и шла на произвол страстей и вопиющих злоупотреблений...» Далее он критикует местное управление: «...Какая слабая организация в местном управлении!..» А в одном из июньских писем Сперанский возмущается, что рекрутский набор объявлен летом. Рекрутские наборы были прямым бедствием для крестьян. Но и помещики были ими недовольны: уходили рабочие руки. Тем более набор объявили летом, накануне страды. Крестьяне всячески стремились избавиться от тягот солдатской службы: прибегали к членовредительству, пускались в бега, уходили к другим господам, жили там под другими фамилиями. Все это создавало огромные трудности для администрации при выполнении указа о рекрутском наборе.

«...Знаете ли, что у нас среди лета открыт рекрутский набор, то есть с нарочным курьером велено взыскать всю рекрутскую недоимку минувших лет и тотчас все отправить в Грузию, а это составляет около 500 человек. Чтоб выбрать 500, надобно пересмотреть по крайней мере 2000 и послать 200 человек солдат на экзекуцию. Будь после этого любим в губернии. Уверь, что это не твои прихоти или желание выслуги...»

С горечью пишет Сперанский о том, что его добрые

36

намерения по управлению губернией осуществиться не могут:

«...Все хочется делать как можно лучше и следовательно делать самому, а работать должно на гнилом и скрипучем станке. Какой же может быть успех?..»

Эти свои настроения он, видимо, не держал в секрете и от остальных Столыпиных, знала о них и Елизавета Алексеевна. Дружеские отношения к ней Сперанского мы видим из сочувственных отзывов о ней в письмах в Петербург. Уважение к ней сохранил он и в дальнейшем. Возвращаясь из Сибири в Петербург, 7 марта 1821 года Сперанский навестил в Тарханах Елизавету Алексеевну, сделав немалый крюк. М. Ю. Лермонтову в то время было уже шесть лет. Приезд Сперанского должен был поразить воображение мальчика, имя этого человека он не раз слышал в разговорах старших.

Спор Е. А. Арсеньевой
с Ю. П. Лермонтовым о дальнейшей
судьбе Михаила Юрьевича

Письма М. М. Сперанского позволяют установить одно очень важное обстоятельство в биографии М. Ю. Лермонтова, касающееся взаимоотношений бабки и отца поэта.

Но чтобы читателю ясно было, в чем суть этого вопроса, нам приходится начать издалека. Напомним, что Михаил Юрьевич родился в Москве в октябре 1814 года, а в начале 1815 года Лермонтовы и Арсеньева переехали в Тарханы. Жили они одной семьей. Но у Юрия Петровича с Елизаветой Алексеевной начались нелады. На какой почве это произошло, теперь выяснить трудно. Может быть, Юрий Петрович охладел к жене, как пишет об этом Висковатый. А может быть, Юрия Петровича тяготила материальная зависимость от тещи, и он вступал с ней в споры и пререкания.

Е. А. Арсеньева была еще сравнительно молода, чтобы полностью отступиться от управления хозяйством и дать волю Лермонтовым. Она была женщина крутого, властного характера и скуповата. Чтобы не платить большой суммы налога, она в 1816 году объявила доход со своего имения всего только 500 рублей¹³. В это же

37

время соседний помещик Ф. И. Турнер с такого же имения объявил доход в 5000 рублей. На самом деле доход с тарханского имения редко был ниже 20 000 рублей¹⁴. Е. А. Арсеньева часто жаловалась внуку на денежные затруднения, просила его брать гонорар за его произведения, печатавшиеся в журнале «Отечественные записки»¹⁵. Вскоре после смерти внука она написала духовное завещание, в котором распределила, кроме движимого и недвижимого имения, 300 000 рублей между своими родственниками¹⁶. Эти деньги были у нее и при жизни внука.

В делах Пензенского областного архива встречаются записи о том, что Е. А. Арсеньева занимала небольшие суммы у разных лиц в разное время. Есть записи от 1812, от 1814 годов. А в августе 1815 года в книге Чембарского уездного суда было записано следующее заемное письмо:

«Лето 1815 августа в 21-й день вдова гвардии поручица Елизавета Алексеева дочь Арсеньева заняла у корпуса капитана Юрия Петрова сына Лермонтова денег государственными ассигнациями двадцать пять тысяч рублей за указные проценты сроком впредь на год, то есть будущего 1816 года августа по двадцать первое число, на которое должна всю ту сумму сполна заплатить, а буде чего не заплачу, то волен он, Лермонтов, просить о взыскании и поступлении по законам»¹⁷.

Многие высказывали сомнение в том, что Юрий Петрович мог ссудить теще такую большую сумму. Он был владельцем маленькой деревеньки Кропотово, в которой к тому же была хозяйкой его мать, проживавшая там с тремя дочерьми. Однако заемное письмо 1815 года существует. Оно свидетельствует о каком-то праве Юрия Петровича на получение денег с Елизаветы Алексеевны.

Попытаемся выяснить, откуда это право возникло. Первый биограф М. Ю. Лермонтова П. А. Висковатый не обращался к материалам Тульского губернского архива и не располагал одним очень важным документом: раздельным актом семьи Арсеньевых от 1825 года. Приводим выдержку из этого документа, проливающего свет на поставленный выше вопрос:

«...1825 года декабря в десятый день майор Дмитрий, статский советник Василий, генерал-майор Никита, майор Николай, подполковник Григорий, штабс-капитан

38

Александр Васильевы дети Арсеньевы, вдова капитанша Дарья, Васильева дочь, Скерлетова, девицы Марья и Варвара Васильевы дочери Арсеньевы учинили сей раздел в том, что после смерти родителей наших капитана Василья Васильевича и Афимьи Никитичны Арсеньевых осталось движимое и недвижимое имение, состоящее в разных губерниях и уездах, как то: Орловской губернии Елецкого уезда в сельце Васильевском господский дом с разною каменною и деревянною постройкою, садами, прудами и всякими заведениями, дворовых людей и крестьян, значащихся по текущей 7-й ревизии за нами, за женами нашими Дмитрия, Никиты и Александра, за сестрою капитаншею Дарьею Скерлетовою и за племянницею Марьею, по мужу Лермонтовою, в том сельце Васильевском, в деревнях Михайловке, Дмитриевке и Масловой (и других)... а всего 634 души с принадлежащими землями, лесными и всякими заведениями, из которого имения следовало получить после смерти брата нашего гвардии поручика Михайлы дочери, а нашей племяннице Марье, по мужу Лермонтовой, следующую часть, но она, получив от нас денежное награждение, предоставила по записи ту часть нам в навсегдашнее владение...»¹⁸

Имение Арсеньевых оценивалось «по совести» в 300 000 рублей ассигнациями. Размер денежного награждения, полученного Марией Михайловной, нам точно неизвестен, но можно предполагать, что эта доля была не меньше десятой части стоимости имения — 30 000 рублей.

Видимо, такую примерно сумму Мария Михайловна и должна была получить, потому что она была у отца единственной наследницей его доли в родовом имении Арсеньевых, оставшемся неразделенным.

Первый раздел имения произошел в 1811 году, и Марии Михайловне достались дворовые и крестьяне в деревнях Масловке и Дмитриевке, расположенных по соседству с сельцом Васильевским. Приводим отрывок из ревизской сказки:

«1811 года декабря... дня Орловской губернии Елецкого уезда деревни Дмитриевки малолетней девицы Марии Михайловой дочери Арсеньевой от старосты Тита Федорова о состоящих мужского пола крестьянах, доставшихся ей по наследству после покойного родителя

39

ее гвардии подпоручика Михайлы Васильевича Арсеньева и по разделу с дядьми ее родными и тетками в 1811 году положенных по 5-й ревизии за покойным дедом ее капитаном Василием Васильевичем Арсеньевым в оной деревне Дмитриевке»¹⁹.

Крепостные из деревни Масловки были тогда же, в 1811 году, переведены в Тарханы — 48 ревизских душ, а деревня Дмитриевка так и осталась за ней, но потом, «получив денежное награждение», она все, что ей еще принадлежало в Елецком уезде, передала дядям и теткам²⁰.

Нам неизвестно точное время, когда Мария Михайловна получила деньги от своих дядей и теток. Мы можем только предполагать, что это было перед ее замужеством и эти деньги пошли ей в приданое. Другой побудительной причины, заставившей ее получить деньги, мы не видим. Естественно, Юрий Петрович, женившись на Марии Михайловне, считал себя вправе распоряжаться приданым жены.

Пока жили одной семьей, относительно согласованно и дружно, у Юрия Петровича не было нужды в юридическом оформлении своего права на приданое жены. Но к 1815 году отношения зятя с тещей стали настолько натянутыми, что пришлось прибегнуть к выдаче заемного письма, дающего право Юрию Петровичу в любое время взыскать эти деньги с Е. А. Арсеньевой.

Выплата по этому заемному письму не производилась, по крайней мере в книгах под записью заемного письма от 21 августа 1815 года нет обязательной в таких случаях пометки о погашении долга.

Объясняется это просто. Мария Михайловна была жива, совместная жизнь Лермонтовых и Арсеньевой продолжалась, и никого не волновало, что заемное письмо выдано на один год и сроки его погашения вышли.

Совсем другое положение создалось после смерти Марии Михайловны в феврале 1817 года. Отношения между Юрием Петровичем и Елизаветой Алексеевной стали еще напряженнее. Юрий Петрович собрался уехать из Тархан уже на девятые сутки после смерти жены. И это в первую очередь должно было обеспокоить Елизавету Алексеевну: в руках зятя было ее просроченное обязательство, которое он мог в любой момент предъявить в суд и потребовать уплаты. И Елизавета

40

Алексеевна поспешила заменить старое заемное письмо новым, которое слово в слово повторяет старое, и заменены только срок выдачи письма на 28 февраля 1817 года и срок уплаты по нему занятых денег на 28 февраля 1818 года.

Свидетелями при регистрации письма были родные Е. А. Арсеньевой: Афанасий Алексеевич Столыпин и Григорий Васильевич Арсеньев.

Все 25 000 рублей по этому заемному письму Арсеньева выплатила Юрию Петровичу, о чем имеется отметка в журнале регистрации писем.

Не пытаясь выяснить природу появления заемного письма от 28 февраля 1817 года, некоторые биографы М. Ю. Лермонтова выдвинули версию, что это будто бы была плата за право воспитания мальчика Лермонтова, за то, что Юрий Петрович поступился своими отцовскими правами в пользу Е. А. Арсеньевой.

На самом же деле в феврале — марте 1817 года вопрос о том, у кого будет жить Михаил Юрьевич, еще не обсуждался.

Юрий Петрович должен был посоветоваться со своими родными о своей дальнейшей жизни и жизни сына. Видимо, он понимал, что в такой тяжелый момент нельзя было лишать мальчика привычной обстановки.

Если бы тогда возник конфликт из-за воспитания маленького Лермонтова, то Афанасий Алексеевич рассказал бы о нем по приезде в Пензу. Этот вопрос волновал всех Столыпиных. И сообщение Афанасия Алексеевича нашло бы свое отражение в письмах М. М. Сперанского, близко к сердцу принимавшего все, что касалось Столыпиных и Арсеньевой.

Но ни в мартовских, ни в апрельских, ни в майских письмах Сперанского нет ни слова о судьбе мальчика Лермонтова и о взаимоотношениях Юрия Петровича с Елизаветой Алексеевной.

Но как только этот конфликт возник, так сразу же на него откликнулся Сперанский в письме от 5 июня 1817 года:

«...Бог даровал сестрице вашей Наталье Алексеевне дочь Феоктисту. Легко можете представить, что я буду кумом. Ожидаем сего дня Афанасия, а за ним и Елизавету Алексеевну. Ее ожидает крест нового рода. Лермонтов требует к себе сына. Едва согласился оставить

41

Иллюстрация:

М. Ю. Лермонтов в раннем детстве.

Портрет работы неизвестного художника, масло.

еще на два года. Странный и, говорят, худой человек. Таким по крайней мере должен быть всяк, кто Елизавете Алексеевне, воплощенной кротости и терпению, решится делать оскорбления...»

Юрия Петровича Сперанский не знает, характеризует его хоть и с плохой стороны («странный и худой человек»), но осторожно прибавляет к этому «говорят». Понятно, что он оценивает его со слов Столыпиных. С легкой

42

руки Висковатого, положившего эти слова Сперанского в основу оценки личности Юрия Петровича, они вошли во все биографии поэта. Они же служат основанием для тех, кто утверждает, что Ю. П. Лермонтов уступил свои отцовские права за 25 тысяч рублей, оформленных заемным письмом от 1817 года. На личность отца поэта легла черная тень, на наш взгляд, им не заслуженная.

В письме Сперанского от 5 июня сказано, что Юрий Петрович «едва согласился оставить на два года» своего сына на попечение бабушки. Эти слова — отражение предварительных переговоров между отцом и бабушкой поэта об условиях, на которых Юрий Петрович соглашался оставить сына у Елизаветы Алексеевны. За совершившийся факт эти «два года» принимать нельзя, так как через неделю уже Елизавета Алексеевна написала завещание, которое засвидетельствовала в Пензенской гражданской палате 13 июня 1817 года.

Напомним это известное в литературе завещание:

«...я, нижеподписавшаяся вдова, гвардии поручица Елизавета Алексеева дочь по мужу Арсеньева (...) постановила твердым и непоколебимым сие духовное завещание в следующем: лишась я Арсеньева мужа моего гвардии поручика Михайлы Васильевича Арсеньева и законной дочери, прижитой в супружестве с ним, мужем моим, Марьи Михайловны, на лицо коих учинено было мною духовное завещание прошлого 1807 года сентября в 30 день и явлено Пензенской губернии в Чембарском уездном суде, по которому по смерти моей завещевала и из движимого и недвижимого имения моего, состоящего Пензенской губернии, Чембарского уезда, в селе Никольском, Яковлевское тож*, дошедшего ко мне по купчей в 1794 году, ноября в 13 день от действительного камергера и кавалера Ивана Александровича Нарышкина, половину мужу моему, а другую половину дочери моей. А как во власти божьей лишась смертью означенного мужа моего и единственную от нас в браке прижитую дочь Марью Михайловну (на лицо коих то имение завещеваемо было), то с прекращением их жизни уничтожается вся сила той, учиненной мною в 1807 году духовной. После дочери моей, Марьи Михайловны, которая

43

была в замужестве за корпуса капитаном Юрием Петровичем Лермантовым, остался в малолетстве законный ее сын, а мой родной внук Михайло Юрьевич Лермантов, к которому по свойственным чувствам имею неограниченную любовь и привязанность, как единственному предмету услаждения остатка дней моих и совершенного успокоения горестного моего положения, и желая его в сих юных годах воспитать при себе и приготовить на службу его императорского величества и сохранить должную честь свойственную званию дворянина, а потому ныне сим вновь завещеваю и представляю по смерти моей ему родному внуку моему Михайле Юрьевичу Лермантову принадлежащее мне вышеописанное движимое и недвижимое имение, состоящее Пензенской губернии, Чембарской округи в селе Никольском, Яковлевском тож, по нынешней 7-й ревизии мужеска пола четыреста девяносто шесть душ с их женами, детьми обоего пола и с вновь рожденными, с пашенною и непашенною землею, с лесы, сенными покосы и со всеми угодии, словом, все то, что мне принадлежит и впредь принадлежать будет, с тем, однако, ежели оный внук мой будет по жизни мою до времени совершеннолетнего его возраста находиться при мне на моем воспитании и попечении без всякого на то препятствия отца его, а моего зятя, равно и ближайших г. Лермантова родственников и коим от меня его, внука моего, впредь не требовать до совершеннолетия его, со стороны же своей я обеспечиваю отца и родственников в определении его, внука моего, на службу его императорского величества и содержании его в оной соответственно моему состоянию, ожидая, что попечения мои сохранят не только должное почтение, но и полное уважение к родителю его и к чести его фамилии; в случае же смерти моей я обнадеживаюсь дружбой моей в продолжении жизни моей опытом мне доказанной родным братом моим артиллерии штабс-капитаном и кавалером Афанасием Алексеевичем Столыпиным, коего и прошу до совершеннолетия означенного внука моего принять в свою опеку имение, мною сим завещаемое, а в случае его, брата моего, смерти, прошу принять оную опеку другим братьям моим родным Столыпиным, или родному зятю моему кригс-цалмейстеру Григорью Даниловичу Столыпину, в дружбе коих я не менее уверена; если же отец внука моего

44

или ближайшие родственники от имени его внука моего истребовает, чем не скрываю чувств моих нанесут мне величайшее оскорбление, то я, Арсеньева, все ныне завещаемое мной движимое и недвижимое имение предоставляю по смерти моей уже не ему, внуку моему Михайле Юрьевичу Лермантову, но в род мой Столыпиных, и тем самым отдаляю означенного внука моего от всякого участия в остающемся после смерти моей имении...»²¹

Под завещанием подписи большого числа свидетелей, среди них и М. М. Сперанского. Этим завещанием была определена дальнейшая судьба мальчика Лермонтова и положен конец всем спорам.

Вопреки распространенному мнению о корыстолюбии Юрия Петровича при чтении завещания возникает другое впечатление.

Завещание составлено так, что род Лермонтовых всячески унижается. Даже в случае смерти Арсеньевой и ее братьев воспитание Лермонтова и опека над имением доверяются совершенно чужому для мальчика Лермонтова человеку — Григорию Даниловичу Столыпину, а не отцу и теткам Михаила Юрьевича. Юрий Петрович, желая обеспечить материальное будущее сына, пошел и на это унижение, так как сознавал, что на скудные доходы с кропотовского имения он не сможет дать сыну настоящего образования. Об этом Юрий Петрович впоследствии в 1831 году писал сыну в духовном завещании (см. стр. 121).

Содержание домашних учителей обходилось очень дорого. Учителю английского языка Винсону Арсеньева потом платила в год 3000 рублей. А за право обучения в Благородном пансионе платили по 650 рублей. Все это и побудило Юрия Петровича оставить сына у Е. А. Арсеньевой, при условии, что Михаил Юрьевич получит образование и что он будет воспитываться у бабушки в должном уважении к отцу.

Е. А. Арсеньева с внуком в Пензе.
Семья Раевских

М. М. Сперанский пишет Столыпину в Петербург 12 июня 1817 года:

«...Елизавета Алексеевна здесь и с внуком своим,

45

любезным дитем. Она совершенная мученица-старушка. Мы решили ее здесь совсем основаться...»

Е. А. Арсеньевой в то время было 44 года (родилась в 1773 году), но она казалась и хотела казаться старше своих лет. После смерти дочери она увеличила свой возраст²². Все родные называли ее бабушкой. И в церковных книгах и на могильной плите в семейном склепе ее возраст указан неправильно. Видимо, сведения о возрасте Елизаветы Алексеевны взяли из церковных книг за последние годы ее жизни. На самом деле она прожила не 85 лет, а 73 года.

В Пензе Е. А. Арсеньева остановилась в доме сестры своей Натальи Алексеевны. Вот только с июня 1817 года и начинается пензенский период в жизни М. Ю. Лермонтова.

Дом Г. Д. Столыпина находится, как нам удалось установить, на углу Лекарской и Никольской улиц (ныне улицы Володарского и К. Маркса). Дом сохранился. По документам значилось, что Г. Д. Столыпин продал свой дом (перед отъездом в Москву) И. И. Кишу. Тот, в свою очередь, сделав некоторые пристройки, существующие и в настоящее время, продал этот дом Трайнеру. В этом доме Трайнер открыл гостиницу. В Пензенском краеведческом музее была обнаружена фотография гостиницы. Так удалось найти дом, в котором в детстве бывал М. Ю. Лермонтов. В 1966 году на доме установлена мемориальная доска.

Отыскать этот дом помогли в первую очередь письма Сперанского.

Другой дом, в который переехала Арсеньева от Столыпиных, не сохранился. Он принадлежал Г. Л. Дубенскому и находился на Дворянской улице (ныне Красная). Рядом с этим домом жил Н. М. Загоскин, отец писателя М. Н. Загоскина, женатый на Н. М. Мартыновой, сестре Соломона Михайловича, о котором речь шла выше.

У сестры Натальи Алексеевны Арсеньева поселилась временно, до подыскания квартиры. В августе 1817 года Сперанский сообщал: «...Елизавета Алексеевна... поселилась в доме Дубенского...» Дом был деревянный, поместительный, в нем Арсеньева прожила 7—8 месяцев. В начале 1818 года она вернулась в Тарханы²³.

Письма Сперанского позволяют в некоторой степени

46

воссоздать обстановку, в которой протекало раннее детство Лермонтова. Можно думать, что, живя в Тарханах, Арсеньева через своих родных Столыпиных была связана с Москвой, Петербургом, Кавказом, Саратовом, Симбирском, не говоря уже о Пензе, в которой она бывала и жила там подолгу.

Пенза того времени была отнюдь не глухим медвежьим углом, куда не доходили никакие вести. Сперанский, повидавший и столичное общество, в своих письмах так отзывался о Пензе и пензенском обществе: «...Признаюсь, я не ожидал... столько уменья жить. Здешнее общество нигде не испортить...»; «Прелестная Пенза держит меня в очаровании... В Петербурге служат, а здесь живут...»

Общество в Пензе в то время было разнообразное. Наряду с людьми, проводившими время в праздности, там жили и работали люди высокообразованные.

Незаурядным человеком был Афанасий Гаврилович Раевский. С его тещей Арсеньева вместе воспитывалась и перенесла свою приязнь к ней на ее детей и внуков.

«...Эта связь (между Арсеньевой и Раевскими. — П. В.) сохранилась и впоследствии между домами нашими, Арсеньева крестила меня в Пензе... и постоянно оказывала мне родственное расположение...», — писал в своем «Объяснении о происхождении стихов на смерть Пушкина» Святослав Афанасьевич Раевский в 1837 году.

Афанасий Гаврилович Раевский первоначальное образование получил в Мстиславском народном училище, где он пробыл с 1791 по 1793 год. А затем, с 1793 по 1800 год, учился в коллегии мстиславских иезуитов.

В 1806 году, по окончании Московского университета, А. Г. Раевский стал служить в Пензенской гимназии старшим учителем.

А. Г. Раевский был знаком со Сперанским. В 1818 году на торжественном акте Сперанский награждал выпускников похвальными грамотами. Сперанский и Раевский могли, кроме того, встречаться и в доме Е. А. Арсеньевой в Пензе.

Приехав в Пензу, А. Г. Раевский заинтересовался историей края, где ему предстояло работать, и составил географическое, статистическое и топографическое описание Пензенской губернии, одобренное в 1818 году ученым

47

Иллюстрация:

Е. А. Арсеньева, бабка поэта.

Портрет работы неизвестного художника, масло.

советом Казанского университета. Им также создано в 1820 году историческое описание учебных заведений Пензенской губернии, начиная с народных училищ. Афанасий Гаврилович свободно владел несколькими языками: немецким, французским, польским. Это позволило ему еще в 1813 году перевести с немецкого на русский язык математическую географию Вальха, которую он посвятил попечителю Казанского учебного округа²⁴.

48

Можно предполагать, что советами А. Г. Раевского пользовалась Е. А. Арсеньева в вопросах воспитания и обучения своего внука. От него ей могли быть известны педагогические требования того времени, и, сообразуясь с ними, Арсеньева, как нам известно, приглашала для мальчика учителей литературы, музыки, живописи, обучала языкам. И, проведя в Тарханах первые 13 лет своей жизни, мальчик был хорошо подготовлен для поступления в Московский университетский благородный пансион.

Позднее, в 1834 году, Афанасий Гаврилович Раевский переехал в Саратовскую губернию. По Сердобскому уезду, где у его жены было имение, он был избран в Саратовское депутатское собрание, где прослужил четыре срока и был за это награжден орденом св. Владимира 4-й степени, дающим право его детям на потомственное дворянство. Педагогическую деятельность А. Г. Раевский не оставлял: в 1836 году мы находим его штатным смотрителем Саратовского уездного училища.

К тому времени, когда Арсеньева с внуком приехала в Пензу в 1817 году, у А. Г. Раевского было двое детей: Святослав и Надежда. Позднее родились еще Варвара, Анна, Александра, Владимир²⁵.

Старшему, Святославу, родившемуся в 1808 году, в то время было уже девять лет. Ему суждено было стать ближайшим другом Лермонтова и оказать сильное влияние на его литературные интересы. До десятилетнего возраста Святослав обучался дома под руководством отца. Наезжая в Пензу с внуком, Арсеньева могла интересоваться ходом его занятий.

В 1818 году Святослав поступил учиться в Пензенскую гимназию, где обучали в то время русскому языку, истории российской и французской, закону божьему, географии, геометрии, физике, логике, риторике, естествознанию, латинскому, французскому, немецкому языкам и рисованию. Основательная домашняя подготовка позволила С. А. Раевскому учиться с отличием, о чем говорят гимназические похвальные грамоты.

Среди гимназических учителей Святослава Раевского, по воспоминаниям современников, особенно выделялись И. И. Постников, учитель русского языка, обладавший даром красноречия, и Я. П. Ляпунов, учитель математики и физики, пользовавшийся большим уважением

49

воспитанников. Историю и географию преподавал А. Г. Раевский; французский язык — И. П. Андрос, а немецкий — А. И. Центреус. С. А. Раевский аттестовался всегда как ученик скромного поведения и хороших способностей²⁶.

Немного позднее в этой же гимназии обучался и В. Г. Белинский, но среди учителей в то время А. Г. Раевского уже не было.

В гимназии в 1818 году обучалось в четырех классах сорок четыре человека. В классе, где учился С. А. Раевский, было девять человек²⁷.

В 1822 году Святослав Раевский окончил гимназию. Ему было четырнадцать лет. И уже в 1823 году он поступил в Московский университет. Учился он одновременно с А. Полежаевым и даже жил одно время с ним в университетском общежитии²⁸.

За пять лет С. А. Раевский закончил два факультета. Сведения об учении С. А. Раевского в университете, о его службе в департаменте государственных имуществ, а затем о совместной жизни с Лермонтовым в Петербурге и участии в распространении стихов Лермонтова «Смерть поэта», за что он был арестован и сослан в Петрозаводск, уже хорошо известны. Здесь мы считали необходимым сообщить о раннем детстве Святослава Афанасьевича потому, что в специальной литературе этот период не освещался вовсе, так же как и пребывание С. А. Раевского в Пензе после 1844 года.

Итак, еще в детстве С. А. Раевский познакомился с маленьким Лермонтовым. Он был старше поэта на 6 лет. Это позволило ему потом рассказать Хохрякову, как маленький Лермонтов любил, едва научившись говорить, подбирать рифмы, и как он, ползая по полу, чертил мелом на сукне, которым был обит пол. Все это С. А. Раевский запомнил с тех пор, когда бывал у Арсеньевой в Пензе и позднее в Тарханах.

Отбыв ссылку в Олонецкой губернии, С. А. Раевский в столицу не вернулся, а поступил на службу в 1839 году в канцелярию ставропольского губернатора. Но уже в 1840 году он вышел в отставку и после поездки по Астраханской губернии поселился в 1844 году в своем маленьком саратовском имении. В 1847 году С. А. Раевский женился на Александре Алексеевне Сумароковой и переехал в имение жены Надеждино, названное потом

50

Иллюстрация:

С. А. Раевский.

Акварель М. Ю. Лермонтова (1835—1837 гг.).

Раевкой²⁹. Это имение находилось в одной версте от Бекетовки, а от Пензы отстояло в пятидесяти одной версте.

У Святослава Афанасьевича Раевского было пятеро детей: Владимир, родившийся в 1848 году, Игорь — 1851 года рождения, Ольга — 1853 года, Надежда — 1854 года и Святослав — 1855 года³⁰.

После длительного перерыва С. А. Раевский в 1854 году

51

вновь стал служить канцеляристом в Пензенском депутатском собрании. В Пензе он поселился в доме Кирьянова, на Троицкой (ныне Кирова) улице³¹. Но служба его продолжалась недолго.

В Пензе С. А. Раевский встречался с В. Х. Хохряковым, собиравшим материалы к биографии М. Ю. Лермонтова. Святослав Афанасьевич передал Хохрякову многое из того, что сохранилось у него от Лермонтова, и поведал все, что помнил о нем. Эти сведения вошли в биографию М. Ю. Лермонтова. Но нельзя не пожалеть, что сам С. А. Раевский не записал своих воспоминаний.

Умер С. А. Раевский в 1876 году, 68 лет³².

Вся атмосфера жизни пензенского культурного общества (Раевских, Сперанского, Столыпиных), к которой была причастна и Е. А. Арсеньева с внуком, несомненно, благотворно влияла на формирование личности поэта. Он рано познакомился и с жизнью народа. Из писем Сперанского мы знаем, что Столыпины немало путешествовали с детьми. Е. А. Арсеньева брала своего внука в дальние поездки: в Пензу, в Киев, на Кавказ в 1818, 1820, 1825 годах.

Все это откладывалось в памяти Лермонтова и сказалось на его раннем развитии.

52

ЧАСТЬ II

Лермонтов и крестьяне

Тарханы. Слуги и дворовые М. Ю. Лермонтова.
Крестьяне, отпущенные на волю

Мы знаем теперь, что раннее детство М. Ю. Лермонтова протекало в кругу людей, отличавшихся широким кругозором, увлекавшихся театром, музыкой, интересовавшихся историей своей страны, людей, близких к декабристам и передовым деятелям александровского царствования.

Но большую часть своего детства Лермонтов провел в Тарханах, в помещичьей усадьбе, обслуживаемой крепостными крестьянами. Они создавали своим трудом экономическое благополучие помещицы Арсеньевой и ее внука. И с ними неизбежно возникали повседневные взаимоотношения как у Е. А. Арсеньевой, так и у М. Ю. Лермонтова.

Крестьяне не только обрабатывали полевую землю, но и вели хозяйство на усадьбе; из них набирались дворовые.

Общение Лермонтова с крестьянами было постоянным, ежедневным.

Но как раз о жизни крепостного люда, окружавшего Лермонтова с детства, до сих пор мы знали очень мало.

53

Все наше представление о тарханских и кропотовских крестьянах обычно исчерпывалось общими замечаниями о тяжелой народной доле, основанными на художественных произведениях поэта.

В биографии М. Ю. Лермонтова больше внимания уделялось немке Х. О. Ремер, гувернеру-французу Ж. Капэ, англичанину Винсону.

О жизни крепостных и дворовых Е. А. Арсеньевой и М. Ю. Лермонтова мы знаем мало потому, что сами они не писали писем, не вели дневников, в большей части были неграмотны. Только в ревизских сказках можно найти замечания писаря, в церковных метрических книгах краткие пометки священника о какой-либо семье или отдельном человеке, или узнать из судебного дела содержание показаний крестьянина, записанных с его слов.

Менее надежный источник, требующий документальной проверки, — устные рассказы старожилов о семьях и событиях, чем-либо поразивших воображение современников.

Детские и отроческие годы М. Ю. Лермонтова меньше всего нам знакомы и до сих пор еще слабо изучены, хотя именно в детстве закладывается характер человека.

Вот почему так важно знать, с кем жил и встречался в ранние годы М. Ю. Лермонтов.

Сведения о каждом новом лице, соприкасавшемся с М. Ю. Лермонтовым, приближают нас к более полному пониманию его наследия, к уяснению его симпатий и антипатий. Думается, сведения о простых людях особенно будут важны потому, что все творчество поэта проникнуто уважением и любовью к простому человеку.

Лермонтов имением никогда не управлял, но люди в имении ему были хорошо известны. Для него были реальными, живыми людьми Никанорка, Матюшка, Андрей, Степан, Дарья, Абрам, упоминаемые в письмах Арсеньевой к внуку, а также дворовая семья Летаренковых, которым он дал отпускную.

Возникновение села Тархан относится к началу XVIII века, когда приближенный Петра I служилый человек Михайло Аргамаков получил по своей челобитной «пустопорожние» земли по берегам реки Милорайки, входившие тогда в Саранский уезд. Эти земли он отдал

54

в приданое за своей дочерью Анной Михайловной, вышедшей замуж за Якова Долгорукова. К этому периоду и относится название села «Долгоруково», так его именовали первоначально в церковных книгах. А затем село стали называть Никольское-Яковлевское: Никольское — по престолу в церкви, Яковлевское — по имени владельца, Якова Петровича Долгорукова.

В 1762 году Анна Михайловна Долгорукова продала имение Нарышкиным¹, которые увеличили его крепостное население за счет крестьян из своих владимирских имений.

Нарышкины держали крепостных на оброке, и, чтобы добыть для помещика нужную сумму денег, крепостные крестьяне кроме хлебопашества еще занимались «скупкою в других селениях меда, воска, сала, дегтя, овчин и продавали по торгам и на ярмарках», т. е. «тарханили»². Мелкие торговцы подобного рода назывались «тарханами».

В частном обиходе и в церковных книгах конца XVIII века все чаще и чаще село называли Тарханами. Постепенно это название вытеснило старое наименование села — Никольское-Яковлевское и вошло в официальные документы, тем более что новые владельцы — Арсеньевы — не препятствовали этой перемене.

Арсеньевы приобрели Никольское-Яковлевское 13 ноября 1794 года за 58 000 рублей серебром³. Имение было записано на имя Елизаветы Алексеевны, потому что деньги на покупку пошли из ее приданого. Все хозяйственные распоряжения по имению, все бумаги в присутственные места шли от ее имени.

Новая владелица перевела крестьян с оброка на барщину. Крестьяне должны были работать три дня на себя, три дня на господ, обрабатывая и свою, и барскую землю. Перевод крестьян на барщину позволял помещику усиливать эксплуатацию и таким образом увеличивать доход от имения. Но «тарханить» крестьяне не перестали. Арсеньева поддержала их, открыв базар в селе.

У Михаила Васильевича Арсеньева своей доли в Тарханах не было, если не считать одиннадцати душ дворовых, купленных им в разное время. В Елецком же уезде Орловской губернии у отца были обширные владения. Его ожидало, как нам теперь стало известно, порядочное

55

наследство, но сам он его не получил, оно досталось дочери и жене.

Одиннадцать душ дворовых, числившихся за Михаилом Васильевичем, после его смерти Елизавета Алексеевна записала за собой⁴, а из сорока восьми ревизских душ, переведенных из Орловской губернии в 1811 году, за малолетней дочерью Марией Михайловной она оставила только шестнадцать дворовых, а остальных записала на свое имя⁵: в качестве дворовых — двенадцать душ и крестьян, посаженных на пашни, — двадцать душ.

Таким образом, Мария Михайловна Лермонтова в Тарханах владела только шестнадцатью душами дворовых, после ее смерти доставшихся в наследство М. Ю. Лермонтову⁶.

Опекуном этого имущества М. Ю. Лермонтова был назначен Афанасий Алексеевич Столыпин — брат Елизаветы Алексеевны, который от себя дал доверенность на управление дворовыми Михаила Юрьевича Степану Ивановичу Рыбакову — приказчику Арсеньевой⁷.

Рыбаков платил за дворовых Лермонтова подати, подавал о них сведения в присутственные места, следил за их поведением и работой.

Семьи дворовых М. Ю. Лермонтова лучше всего рассматривать в полном составе. Только тогда можно сделать какие-то замечания об их жизни и установить, свидетелями каких событий в имении они были. Возраст дворовых взят из ревизской сказки 1834 года.

В дворовой семье Вертюковых старшим был Мелентий, 48 лет, его жене Аграфене было 52 года. Младший брат Мелентия — Николай — умер в 1830 году, оставив после себя жену Устинью Артемьеву 35 лет и двух сыновей: Ивана 15 лет и Павла 9 лет. В этой же семье жила теща Николая — Акулина Иванова 66 лет⁸.

Из этой семьи Лермонтов взял с собой на Кавказ, когда был сослан в Тенгинский пехотный полк в 1840 году, Ивана, Николаева сына, которому в то время шел 21-й год. Иван Вертюков исполнял обязанности конюха и кучера. Он привез с места дуэли тело своего господина и был на его похоронах 17 июля 1841 года. Ивана Вертюкова допрашивали о дуэли Лермонтова с Мартыновым⁹. В записанных от него показаниях сказано, что он, Иван Вертюков, привез тело своего господина в 10—11 часов вечера на квартиру. Ездил он к месту дуэли с

56

Ильей Козловым, слугой Мартынова, которого послал Глебов*, но о ссоре своего господина с Мартыновым он ничего не слышал и показать по этому делу ничего не может. Грамоту он не знал. После смерти Лермонтова Иван Вертюков возвратился в Тарханы и привез Е. А. Арсеньевой вещи внука.

После долгих хлопот Елизавете Алексеевне удалось добиться разрешения на перевоз тела М. Ю. Лермонтова из Пятигорска, где он был первоначально похоронен, в Тарханы.

Как видно из документа, разрешающего провоз тела и выправленного в Чембаре 12 февраля 1842 года, Иван Николаевич Вертюков был в числе тех, кого Арсеньева послала за останками Михаила Юрьевича. Кроме него в этом документе значатся Андрей Иванов Соколов (дядька поэта) и Иван Абрамов Соколов.

Вскоре они отправились в Пятигорск. Пробыли там пять дней. Гроб с телом Лермонтова вырыли из могилы, запаяли в свинцовый ящик и на лошадях повезли в Тарханы.

Вот как об этом рапортовал пятигорский квартальный надзиратель городской управы: «Согласно предписанию оной Управы 22 сего марта за № 373 и приложенному при оной предложению здешнего окружного начальника от 22 того же марта за № 487 частной управе, последовавшему об отправлении, с высочайшего разрешения, тела умершего Михаила Лермонтова и погребенного в Пятигорске, в поместье бабки его Арсеньевой. Таковое тело сего числа по вырытии из могилы при бытности медика, засмолении деревянного гроба и запаянии в свинцовый сдано мною присланным для сего помещицей Елизаветой Арсеньевой дворовым людям Андрею Соколову, Ивану Соколову и Ивану Вертюкову, для доставления куда следует и выпроводил таковое за окрестность города благополучно. О том частной управе с возращением выше предписанного предложения г. окружного начальника честь имею донести.

Марта 27 дня 1842 г.

Квартальный надзиратель Мурашевский»¹⁰.

Трое дворовых людей Лермонтова 25 дней везли тело своего господина в родные Тарханы. Проехали они

57

1300 верст. Путь их пролегал по Кавказской губернии (ныне Ставропольский край) через Георгиевск, Ставрополь, Пещанокопскую почтовую станцию; по области Войска Донского (ныне Ростовская) через Батайск, Новочеркасск, Усть-Бузулукскую, Михайловскую станции; по Воронежской губернии через Новохоперск, Таволжанскую, Тагайскую станции, Шинкость; по Тамбовской губернии через Вязовую, Сампур, Кирсанов, а в пределах Пензенской губернии они проехали через Сентяпино, Поим, Чембар в Тарханы¹¹. В Чембаре они были 21 апреля, а 23 апреля 1842 года М. Ю. Лермонтов вторично был погребен в фамильном склепе Арсеньевых в Тарханах. Об этом доносил пензенскому губернатору чембарский исправник Москвин¹².

Останки М. Ю. Лермонтова были погребены в часовне рядом с могилой матери и деда. Е. А. Арсеньева воздвигла над могилой поэта памятник из черного мрамора; на лицевой стороне его под позолоченным лавровым венком надпись: «Михайло Юрьевич Лермонтов», на левой стороне: «Родился 1814 года, 3 октября» справа: «Скончался 1841 года, 15 июля». Все три памятника (деда, матери и Михайла Юрьевича) обнесены невысокой железной оградой. Купол часовни украшен росписью, на которой изображен Саваоф в окружении херувимов и у его подножия — архангел Михаил с пылающим мечом. В основании купола надпись: «Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ, и сущим во гробех живот даровав».

Склеп, в котором находится гроб М. Ю. Лермонтова, имеет в длину 2,2 метра, в ширину 1,2 метра, высота его 1,7 метра, своды у него полукруглые. Свинцовый гроб четырехгранной призматической формы, расширен к головной части. Длина гроба 1,8 метра, ширина в головной части 0,7 метра, в ногах — 0,63 метра. Крышка гроба плоская¹³.

Фамильный склеп Арсеньевых находится в центре села, в 20 метрах от сельской церкви. В 1843 году церковь и часовня были обнесены кирпичной оградой, на устройстве которой работали все крепостные села.

После смерти Лермонтова Иван Николаевич Вертюков жил в Тарханах с братом и матерью. Женат он не был.

Вторая семья дворовых М. Ю. Лермонтова носила

58

Иллюстрация:

Памятник на могиле М. Ю. Лермонтова в Тарханах.

Фотография Н. Н. Павлова.

фамилию Летаренковы. В ней было шесть человек. Глава семьи Иван Петров умер в 1830 году. Григорию, старшему сыну Ивана, было 38 лет, его сыну Николаю 5 лет, второму сыну Ивана — Дмитрию — 30 лет, его жене Матрене Михайловой — 29 лет, их сыну Андрею — 13 лет¹⁴.

В 1835 году Е. А. Арсеньева ждала приезда внука в отпуск. Она писала Лермонтову: «...домашних лошадей шесть, выбирай любых, пара темно-гнедых, пара светло-гнедых

59

Иллюстрация:

Часовня, в которой похоронен М. Ю. Лермонтов.

Фото Г. Д. Смагина (1918 г.).

и пара серых. Но здесь никто не умеет выезжать лошадей. У Матюшки силы нет. Никанорка объезжает купленных лошадей, но я боюсь, что нехорошо их приездит. Лучше, думаю, тебе и Митьку кучера взять». «Митька кучер» — это дворовый Дмитрий Иванов Летаренков.

В семье Летаренковых шестилетним мальчиком Лермонтов крестил Андрея, сына Дмитрия. Для крестьянской семьи было особой честью, когда господин соглашался стать крестным отцом ребенка. Втайне лелеяли

60

дворовые надежду, что крестный отец, став взрослым, будет более снисходителен к крестьянину и его родным. И действительно, из семьи Летаренковых М. Ю. Лермонтов дал отпускную Григорию и его сыну Николаю.

Глава третьей семьи дворовых Лаврентий Васильев умер в 1823 году. В семье жила дочь Лаврентия Анна 47 лет. Старшему сыну Лаврентия Кириллу и жене его Пелагее Тимофеевой было по 38 лет, их дочери Акулине — 14 лет. Антону — второму сыну Лаврентия было 33 года, его жене Аксинье — 25 лет и их дочери Варваре — 10 лет.

Из документов видно, что вся эта семья была отпущена М. Ю. Лермонтовым на волю. Когда это произошло, выяснить пока не удалось. Но в одной из церковных записей за 1849 год читаем: «...невеста вольноотпущенная господином Лермонтовым Варвара Антонова первым браком — 25 лет (это та самая Варвара, которой в 1834 году было 10 лет. — П. В.), поручители по невесте: села Тархан вольноотпущенные господином Лермонтовым дворовые люди Кирилл Лаврентьев и Николай Григорьев»¹⁵.

В просмотренных нами документах мы не нашли мужчин — вольноотпущенных госпожи Арсеньевой. Девушки иногда отпускались при выходе замуж; например, в 1834 году была отпущена Марфа Васильева, вышедшая замуж в соседнее село Кевдо-Мельситово.

Лермонтов же отпускал своих дворовых целыми семьями. Вот почему среди крестьян бытовали предания о Лермонтове как человеке гуманном, добросердечном, как об их заступнике и милостивце.

Известно, что в помещичьих семьях встречались иногда верные слуги, преданные всей душой своим господам и не представлявшие себе жизни отдельно от господ. Таков слуга Гринева — Савельич в повести Пушкина «Капитанская дочка». Такими же чертами Лермонтов наделил слугу Ивана в драме «Люди и страсти», слугу молодого Палицына в романе «Вадим». «...Уж Федосей тебя не оставит; где ты, там и я сложу свою головушку; бог велел мне служить тебе, барин; он меня спросит на том свете: служил ли ты верой и правдой господам своим (...) прикажи только, отец родной, и в воду, и в огонь кинусь для тебя... уж таково дело холопское» («Вадим», т. VI, стр. 83).

61

Прообразом для этих верных слуг послужил Лермонтову его дядька Андрей Иванович Соколов. В биографии М. Ю. Лермонтова ему отводилось весьма скромное место. Между тем его роль в жизни поэта значительна, и он заслуживает гораздо большего внимания, чем ему уделялось до сих пор.

Андрей Иванович Соколов родился в 1795 году. Молодость его прошла в селе Васильевском Елецкого уезда Орловской губернии (ныне Липецкой области). До 1816 года он был дворовым Александра Васильевича Арсеньева (дяди Марии Михайловны Лермонтовой). Потом Арсеньев подарил его маленькому Лермонтову¹⁶. С двухлетнего возраста Михаил Юрьевич поступил на попечение Андрея Ивановича, который заботился о нем на протяжении всей его жизни. Своей преданностью Лермонтову он заслужил уважение не только самого Михаила Юрьевича, но и всех его друзей и родственников. Об Андрее Ивановиче с уважением отзывались Святослав Раевский и Аким Шан-Гирей, который писал, что Андрей Иванович был у Лермонтова «кассиром... действовавшим совершенно бесконтрольно». А С. А. Раевский пытался передать через Андрея Ивановича черновик своих показаний Лермонтову, когда они оба были арестованы за стихи на смерть Пушкина. Причем в своей записке С. А. Раевский называет дядьку Лермонтова по имени и отчеству, что было не принято у дворян в отношении слуг. Это свидетельствует и об уважении и доверии к Андрею Ивановичу друга Лермонтова и о том, что Андрей Иванович был в курсе событий жизни своего господина. «Андрей Иванович, — пишет Раевский, — передай тихонько эту записку и бумаги Мишелю. Я подал эту записку министру. Надобно, чтобы он отвечал согласно с нею, и тогда дело кончится ничем». Но записка и бумаги к А. И. Соколову не попали, так как Раевский доверил их передачу одному из сторожей и пакет был перехвачен. Только Андрею Ивановичу было разрешено посещать в заключении Лермонтова, и он приносил ему обед, завернутый в серую оберточную бумагу, на которой Лермонтов сажей и спичками написал стихи «Когда волнуется желтеющая нива», «Кто б ни был ты, печальный мой сосед» и др.¹⁷.

В Москве и Петербурге Андрей Иванович находился неотлучно при Лермонтове. В 1832 году он был в Тарханах,

62

Иллюстрация:

Запись в метрической книге, свидетельствующая об отпуске
М. Ю. Лермонтовым крестьян на волю.

видимо, с каким-то поручением Арсеньевой, а может быть, и М. Ю. Лермонтова. Вместе с Лермонтовым Андрей Иванович приезжал в 1835 году в отпуск из Петербурга в Тарханы. Арсеньева жила тогда в Тарханах. В марте 1836 года Лермонтов вернулся на службу в сопровождении своего неизменного дядьки.

На долю Андрея Ивановича выпала грустная обязанность: доставить из Пятигорска останки своего питомца, которого он нежно любил и почитал за его поэтический талант.

В 1843 году Андрей Иванович получил вольную, был приписан к пензенскому мещанству, но доживал свой век в Тарханах, в отдельном флигеле, недалеко от барского дома.

Оставаясь на усадьбе, Андрей Иванович продолжал работать. Недолгое время после смерти Степана Ивановича Рыбакова он управлял имением, пока Афанасий Алексеевич Столыпин не прислал нового управляющего И. Горчакова, оставившего по себе в народе недобрую славу.

Любовь Андрея Ивановича к М. Ю. Лермонтову поражала всех, кто когда-либо встречался и разговаривал

63

с ним. Вот как об этом рассказывал Прозин в 1867 году в «Пензенских губернских ведомостях» (№ 50):

«На дворе, в ста шагах от дома, построен маленький флигелек, где давно уже проводит свои грустные дни бывший слуга Лермонтова, дряхлый, слепой старик, когда-то всей душой преданный поэту, о котором одно воспоминание до сих пор приводит в волнение все его престарелое существо. Если вы спросите у него, помнит ли он своего барина? — Андрей Иванович привстанет с своего места и весь задрожит. Он хочет говорить, но слова мешаются, он не в силах выразить вам все, что в один раз желал бы передать вам. «Портрет, — усиливается он произнести, — портрет»... и несет показать вам сделанный масляной краской снимок лица, чей образ ему так мил и дорог».

Андрей Иванович умер в 1875 году в возрасте 80 лет и погребен в Тарханах¹⁸. До конца своих дней он хранил как дорогие реликвии вещи М. Ю. Лермонтова. Благодаря ему часть этих вещей сохранилась до наших дней и была передана в музей. Это шкатулка орехового дерева с бронзовой отделкой, эполеты корнета с одной звездочкой, чувяки сафьяновые с серебряным позументом черкесской работы, купленные Лермонтовым на Кавказе¹⁹.

Семья Андрея Ивановича также жила в Тарханах. По ревизским сказкам известно, что в 1834 году были живы его отец Иван Емельянов, которому в то время было 69 лет, и мать Улита Федорова, ей было 70 лет. Там записана была также и его жена Дарья Григорьевна 38 лет. Их единственная дочь Любовь умерла в 1821 году.

Жена Андрея Ивановича, Дарья Григорьевна, была ключницей у Елизаветы Алексеевны. О ней Арсеньева писала внуку в 1835 году: «...Скажи Андрею, что он давно к жене не писал, она с ума сходит, все плачет, думает, что он болен. В своем письме его письмо положи. Купи что-нибудь Дарье. Она служит мне с большой привязанностью...»

Дарья Григорьевна происходила из семьи Куртиных, о которых сохранилось предание, что их предок из села Курты был выменен на собаку помещиком Нарышкиным. В памяти народа Дарья Григорьевна, жена Андрея Ивановича, живет как сварливая, жадная, мелочная женщина.

64

Такой она выведена под собственным ее именем в драме Лермонтова «Люди и страсти». Когда Лермонтов жил в Царском Селе после окончания юнкерской школы, при нем находились «повар, два кучера, несколько лошадей и экипажи». Повар Петр Алексеевич, будучи пьяным, ударил своего господина, за что был немедленно отправлен домой в Тарханы. Лермонтов его не наказал. Но Е. А. Арсеньева, отправляя повара в Тарханы, дала предписание управляющему высечь Петра Алексеева розгами и отправить в деревню Михайловку пасти скот. Наказание розгами редко применялось в Тарханах, и вот почему это событие и имя повара остались в народной памяти.

Ревизские сказки 1834 года свидетельствуют, что такой человек был среди дворовых. Отцу его Алексею Михайлову было в то время 65 лет, матери Неониле Михайловой — 57 лет, самому Петру — 24 года и его младшему брату — 21. Жил он в Тарханах вплоть до того времени, когда Лермонтов взял его в Петербург.

Всего за Лермонтовым было записано 8 семей дворовых, в которых числилось 16 душ мужского пола. Из них, как мы видим, и набиралась личная прислуга М. Ю. Лермонтова.

Дворовые Е. А. Арсеньевой. Солдаты
и ополченцы. Приказчик и писарь.
Слухи о восстании декабристов

Кроме своих дворовых М. Ю. Лермонтов знал также и дворовых бабушки. Жили они здесь же на усадьбе, рядом с барским домом, в тесной людской, в теплушках при скотных дворах, при кухне. Их дети бегали тут же около людской.

Жизнь дворовых была наполнена тяжелым трудом и мало чем отличалась от жизни крепостных. Дворовые своего хозяйства не имели. Все их рабочее время принадлежало помещику. Они обязаны были содержать в порядке барские сады, парк, цветники, ухаживать за барским скотом, прясть лен и шерсть и ткать полотно для помещика и для собственных нужд.

Они же обслуживали непосредственно помещика в качестве лакеев, горничных, поваров, прачек и т. д.

65

Для дворовых помещик устанавливал месячину, то есть определенное количество продуктов на каждого человека, которые отпускались из барских запасов. Пища дворовых была простая: хлеб, горох, толокно, разные крупы. Разносолов не полагалось. Продуктов выдавалось ровно столько, чтобы поддерживать дворовых в рабочем состоянии. Запасов у них не было.

Лермонтов близко соприкасался с дворовыми, знал, где живут, видел, как они одеваются, как в редкие часы отдыха развлекаются. В отрывке «Я хочу рассказать вам» мы находим отголосок этих наблюдений: «...Среди двора красовались качели; по воскресеньям дворня толпилась вокруг них, и порой две горничные садились на полусгнившую доску, висящую меж двух сомнительных веревок, и двое из самых любезных лакеев, взявшись каждый за конец толстого каната, взбрасывали скромную чету под облака; мальчишки били в ладони, когда пугливые девы начинали визжать, — и всем было очень весело. Надо заметить, что качели среди барского двора — признак отечески-доброго правления...» (т. VI. стр. 192). Далее рассказывается, как горничные девушки приходили шить и вязать в детскую под наблюдением няни, которой было поручено в имении женское хозяйство.

Девушки развлекали барчонка сказками о волжских разбойниках, и «...его воображение наполнялось чудесами дикой храбрости и картинами мрачными и понятиями противуобщественными...» (т. VI, стр. 193).

В 1820 году освятили домовую церковь Марии Египетской, построенную на месте прежнего дома Е. А. Арсеньевой²⁰. Сельская церковь за ветхостью была сломана. И церковные требы выполнялись в домовой церкви не только для жителей Тархан, но и для прихожан окружающих сел: Подсота, Дерябихи, Апалихи, Михайловки. В праздничные дни на усадьбе было большое скопление народа.

К церковнослужителям священнику Алексею Афанасьевичу Толузакову и дьякону Ивану Иевлеву Арсеньева благоволила. Своему внуку она разрешила окрестить двоих детей у дьякона²¹. Это благоволение распространилось даже на семью расстриженного за пьянство и сосланного в монастырь священника Федора Макарьева. Его старшие дочери Екатерина и Надежда жили в Тарханах

66

до выхода замуж. А младшая, десятилетняя Марья, была взята Арсеньевой в дом, где и находилась до 1824 года.

В жизни села церковнослужители играли тогда видную роль. После восстания декабристов, когда слухи о скором даровании воли крестьянам широкой и грозной волной разлились по всей стране, во многих селах Пензенской губернии крестьяне вышли из повиновения помещикам. Из деревни в деревню, от села к селу ходили отставные солдаты и разносили письма, содержащие обещания дать свободу крестьянам. Их писали сами же солдаты.

Недалеко от села Тарханы с такими письмами ходили по селам Нижне-Ломовского и Пензенского уездов солдаты Гусев, Соколов, Самойлов, крестьяне Волосатов, Чарыков и другие²².

В доме Самойлова из Нижнего Ломова полицейские нашли письмо. В нем много вымышленного и фантастического, но это лишь говорит о том, что искры восстания дворянских революционеров разожгли в сознании народа пламя ненависти против самодержавно-крепостнической империи Николая I.

Народ окружил декабристов ореолом славы, как мучеников, принявших смерть за народное дело. В письме, найденном у Самойлова, особенно выделены слова безвестного декабриста, якобы сказанные им самому царю во время допроса: «...что посеете, то и уродится, а что сожнется, то измолотится, а молоченное смелется и будет мука». За гордый и смелый ответ декабрист якобы тут же был расстрелян.

В Чембарском уезде пищу для слухов о восстании на Сенатской площади давало еще и то обстоятельство, что в рядах декабристов, пострадавших за свои убеждения, были трое чембарцев: И. Н. Горсткин и два брата Беляевых, знакомые Арсеньевой, соседи по имению. Всего же декабристов из Пензенской губернии было арестовано десять²³.

Слухи эти так переполошили помещиков, что для искоренения их в Пензу был послан адъютант его величества полковник Строганов. Многие тогда были арестованы, но, несмотря на полицейские гонения и репрессии, слухи о воле и растущих волнениях передавались из уст в уста.

67

Иллюстрация:

Домовая церковь и дом на усадьбе Е. А. Арсеньевой.

Рисунок Рудкевича (1842 г.)

Такую картину распространения слухов о крестьянских волнениях во времена Пугачева Лермонтов воссоздал в повести «Вадим»:

«...слуги, расположась под навесом, шепотом сообщали друг другу разные известия о самозванце, о близких бунтах, о казни многих дворян, и тайно или явно почти каждый радовался...» («Вадим», т. VI, стр. 50).

Николай I, напуганный растущими волнениями крестьян, в 1826 году издал манифест, которым запрещал распространять слухи и писать просьбы под угрозой расправы. Этот манифест читали в домашней церкви Арсеньевой местные священники Алексей Толузаков и Иван Иевлев. Лермонтов слушал этот манифест у себя в церкви вместе с прихожанами каждое воскресенье.

Случайно сохранившееся секретное предписание Чембарского земского суда тарханским священникам вскрывает их неблаговидную роль:

«Июня 8 дня 1826 года.
Чембарского земского суда.
с. Тархан. Священникам.

68

Ведение:

Препровождаемый при сем экземпляр с высочайшего его императорского величества манифеста в 12 день мая состоявшийся, благоволите в каждое воскресение и в каждый праздничный день оный читать в церкви в течение шести месяцев внятно и вразумительно, дабы каждый хорошо вразумился.

О разглашателях ложных слухов или толков, коль скоро вы кого заметите, тотчас о нем известите (фамилия неразборчива. — П. В.), который по вашему объявлению имеет долг взять под стражу и представить к суду для поступления с ним по всей строгости законов»²⁴.

Церковнослужители, тесно связанные с полицейским аппаратом, конечно, выполняли эту роль доносчиков.

В делах консистории есть сведения о том, что тарханские священники частенько пьянствовали. Возможно, именно поэтому Лермонтов рано потерял уважение к служителям культа. Его юношеская драма «Испанцы», написанная в 1830 году, содержит резкие выпады против бесчеловечности церковных догм и против их носителей. В одном из стихотворений, вписанном в альбом Саши Верещагиной, Лермонтов писал:

Так, я помню, пред амвоном
Пьяный поп отец Евсей,
Запинаясь, важным тоном
Поучал своих детей;
Лишь начнет — хоть плачь заране...
А смотри, как силен враг!
Только кончит — все миряне
Отправляются в кабак²⁵.

Теперь обратимся к жизни дворовых самой Е. А. Арсеньевой.

Наиболее близкой к барыне была семья управляющего имением, или приказчика. Начиная с 1811 года, приказчиком у Арсеньевой был Абрам Филиппович Соколов. Алексей Емельянович Столыпин, отдавая Абрама дочери Елизавете Алексеевне, хотел облегчить ей трудности в управлении имением. Соколов был грамотен, у Арсеньевой Соколов прослужил в приказчиках 21 год, вплоть до своей смерти. Поручив дела приказчику, Арсеньева в 1827 году уехала в Кропотово, в Москву на длительное время.

Арсеньева ценила преданность и расторопность Абрама

69

Филипповича и в знак особого уважения к его семье разрешала своему внуку крестить у них детей. А сына Абрама Ивана Лермонтов взял к себе камердинером, когда в 1841 году последний раз поехал на Кавказ.

Мы не располагаем материалами о личных качествах Абрама Филипповича Соколова. Но Лермонтов в «Вадиме» и в «Странном человеке» создал малопривлекательный образ приказчика. В «Вадиме» приказчик носит фамилию Соколов. Можно думать, что Лермонтов воссоздал какие-то реальные черты тарханского управляющего.

Управитель Абрам Филиппович Соколов жил на усадьбе в отдельном флигеле, и Лермонтов, конечно, знал его семью, в которой в 1827 году кроме Абрама 56 лет была его жена Прасковья Ивановна 49 лет, дочь Серафима 19 лет, сыновья: Петр 16 лет и Иван 13 лет. В семье Соколовых жил и их зять Ефим Яковлев Шерабаев 36 лет, его жена Екатерина Абрамова 24 лет, и у них дети: Прасковья 7 лет, Раиса 4 лет и Дионисий (крестник Лермонтова) 1 года²⁶. Сын управляющего Иван Абрамович, как говорилось выше, был камердинером Лермонтова на Кавказе в 1841 году. В день убийства Лермонтова он был со своим господином в Железноводске, но Лермонтов к месту дуэли его не взял. На следствии Иван показал, что ничего не знал о готовящейся дуэли.

Вместе с Андреем Ивановичем Соколовым и Иваном Николаевичем Вертюковым Иван Соколов привез гроб с телом Лермонтова из Пятигорска в Тарханы.

После смерти Лермонтова Иван Абрамович жил в Тарханах. От него и от других дворовых, которые ездили в Пятигорск в 1842 году, распространились рассказы о том, как они везли гроб Михаила Юрьевича. Эти рассказы, дополненные народной фантазией, дошли до наших дней.

Зять управителя Ефим Яковлев Шерабаев был переведен в Тарханы из деревни Масловки Орловской губернии в 1810 году. Женился он в 1818 году 28 лет (редкий случай такой поздней женитьбы. — П. В.) на 16-летней дочери приказчика Екатерине Абрамовне. Он дожил до глубокой старости. О нем старожилы рассказывали, как он в молодости возил свою госпожу на коляске.

70

Иллюстрация:

В дороге.

Рисунок М. Ю. Лермонтова, карандаш (1832—1834 гг.).

Эти рассказы записал и опубликовал П. К. Шугаев в журнале «Живописное обозрение» за 1898 год (№ 25).

«Елизавету Алексеевну почти всегда возили вместо лошадей, которых она боялась, крепостные лакеи на двухколеске, наподобие тачки, и возивший ее долгое время крепостной Ефим Яковлев нередко вынимал чеку из оси, последствием чего было то, что Елизавета Алексеевна нередко падала на землю, но это Ефим Яковлев делал с целью из мести за то, что Елизавета Алексеевна в дни его молодости не позволяла ему жениться на любимой им девушке, а взамен этого была сама к нему неравнодушна. Он не был наказуем за свои дерзкие поступки, что крайне удивляло всех обывателей села Тархан».

В семье Ефима Шерабаева Лермонтов крестил еще одного сына — Петра.

В 1850 году новый владелец Тархан Афанасий Алексеевич Столыпин всю семью Шерабаева перевел в Саратовскую губернию.

Другим зятем управителя был дворовый Василий

71

Фролов 23 лет, женатый на дочери Абрама Евлампии 21 года.

Аким Павлович Шан-Гирей в воспоминаниях о Лермонтове писал: «...На плотине с сердечным замиранием смотрели, как православный люд стена на стену сходился на кулачки, и я помню, как раз расплакался Мишель, когда Василий-садовник выбрался из свалки с губой, рассеченной до крови».

Кулачные бои обыкновенно происходили на масленичной неделе. Начинались они после обеда и заканчивались, когда начинало темнеть. Посмотреть «кулачки» приходили все жители села, в том числе и господа, и их дети. Аким Павлович тогда жил в Тарханах, и хотя был моложе Лермонтова почти на 5 лет, но хорошо помнил «кулачки».

Садовник Василий — это дворовый Арсеньевой Василий Фролович Шушеров, зять управляющего имением. Мальчики его хорошо знали, встречаясь с ним в саду. Потом, в 1850 году, его перевели в Саратовскую губернию в село Новые Тарханы, на реке Чардым.

В 1835 году Арсеньева в письме к внуку сообщала, что у «Матюшки сил нет объезжать купленных лошадей». Матвею Артемову Хохлунову в то время было 46 лет, но для господ он по-прежнему оставался «Матюшкой», известным Лермонтову именно с таким прозвищем.

П. К. Шугаев писал: «Елизавета Алексеевна, урожденная Столыпина, была не особенно красива, высокого роста, сурова и до некоторой степени неуклюжа, а после рождения единственной своей дочери, Марии Михайловны, т. е. матери поэта, заболела женской болезнью, вследствие чего Михаил Васильевич сошелся с соседкою по тарханскому имению госпожою Мансыревой и полюбил ее страстно, так как она была, несмотря на свой маленький рост, очень красива, жива, миниатюрна и изящна. Это была резкая брюнетка, с черными, как уголь, глазами, которые точно искрились; она жила в своем имении селе Онучине... в 10 верстах на восток от Тархан. Муж ее долгое время находился в действующей армии за границей, вплоть до известного в истории маскарада 2 января 1810 года, во время которого Михаил Васильевич устроил для своей дочери Машеньки елку. Михаил Васильевич посылал за Мансыревой послов с неоднократными

72

приглашениями, но они возвращались без всякого ответа, посланный же Михаилом Васильевичем самый надежный человек и поверенный в сердечных делах, первый камердинер Максим Медведев, возвратившись из Онучина, сообщил ему на ухо по секрету, что к Мансыревой приехал со службы ее муж и что в доме уже огни потушены и все легли спать. Мансыреву ему видеть не пришлось, а вследствие этого на елку и маскарад ее ожидать нечего».

Мы решили разыскать Максима Медведева среди дворовых Арсеньевых. Установить реальность этой личности нам помогли ревизские сказки и исповедальные ведомости в церковных книгах.

Семья Максима Лазарева Медведева в 1827 году была многочисленной. Кроме жены Лукерьи Тимофеевой (вторая жена Максима Медведева, ей было 35 лет) у него было три сына: Еким 30 лет, Нефед 21 года и Федор 3 лет; и три дочери: Александра 15 лет, Пелагея 10 лет и Марфа 8 лет. До 1825 года семья Максима Лазарева Медведева жила в селе Тарханы. При заселении новой деревушки, названной Михайловкой, Арсеньева переселила туда Максима Лазарева с семьей, назначив его в новой деревне надсмотрщиком.

Его дочь Марфа дожила до глубокой старости. Она много рассказывала о жизни М. В. Арсеньева и М. Ю. Лермонтова. Непонятно было, откуда она могла так близко знать жизнь господ Арсеньевых и Лермонтовых, когда вся ее сознательная жизнь прошла в Михайловке, в 10 верстах от господского дома. Однако все объясняется очень просто. Отец Марфы, Максим Медведев, был камердинером у Михаила Васильевича Арсеньева. Он был на четыре года моложе своего господина. Михаил Васильевич доверял Максиму, и он, безусловно, хорошо знал жизнь семьи Арсеньевых, а впоследствии и Лермонтовых.

Слышала Марфа Максимовна от своего отца и рассказы о детстве маленького Лермонтова. И из желания казаться к нему ближе называлась его няней, хотя в действительности была на четыре года моложе его.

Вся семья Максима Лазарева Медведева в 1850 году была переведена в Саратовскую губернию. Только Марфа Максимовна осталась жить в Михайловке. Она в это время была уже замужем за Тимофеем Тимофеевичем

73

Коноваловым. Вот один из ее рассказов о Лермонтове:

«Вышел однажды Мишенька на балкон, а в селе-то избы по-черному топились. Он и спрашивает: «Почему дым через крыши идет? Я видал, как дым через трубы идет, а тут через крыши». Рассказали ему. Тут он и пристал к бабушке: «У тебя своя кирпишна (кустарного типа кирпичный завод. — П. В.), дай мужикам кирпичей на печки». Ну, бабка его любила. Мужикам кирпичей дали, сложили печки с трубами. До крестьян-то Мишенька добрый был»²⁷.

Удалось разыскать сведения и о дворовом Арсеньевой, о котором она писала в 1835 году: «Никанорка объезжает купленных лошадей, да боюсь, что нехорошо их приездит». Никанор Петрович Коновалов, которому в 1835 году было 24 года, был сыном вдовы Евдокии Тимофеевой 56 лет.

Знакомство с семьями крепостных крестьян позволило нам установить, что многие из них служили в регулярной армии и в ополчении как раз в то время, когда шла война с Наполеоном и на Бородинском поле решалась судьба России.

Отслужив положенный срок, вернулись на родину Егор Леонтьев, взятый в солдаты в 1802 году, Иван Григорьев, взятый в 1808 году, Петр Иванов (дворовый Лермонтова) и Дмитрий Федоров Шубенин, оба они были взяты в 1810 году. Дмитрий Федорович Шубенин после возвращения проживал в семье Л. А. Шубениной, кормилицы Лермонтова.

В рядах пензенского ополчения, отличившегося в битвах под Лейпцигом, Дрезденом, Магдебургом и Гамбургом, были и крепостные из Тархан.

В первом эскадроне конного полка служили вахмистр Степан Рыбаков, писарь Прокофий Усков, брат Ускова конник Иван, Никифор Шашин, Иуда Ижов, а в пехотном полку — Иван Федоров Шубенин, родственник кормилицы Лермонтова, Абакум Васильев, Яков Андреев, Василий Иванов²⁸.

Отправляя ополченцев, помещик обязан был их обуть и одеть. Каждый ополченец получал две холщовые рубашки, их носили навыпуск и ворот завязывали тесемкой, двое портов из синего холста без карманов, пояс их был на гашнике, то есть на шнурке, штаны из домотканого сукна, два шейных платка, шапку, двое сапог,

74

одни суконные онучи и одни льняные портянки, полушубок и чапан (широкая одежда из домотканого сукна, надевалась на полушубок и обычно подпоясывалась кушаком).

Ополченцы возвратились на родину в 1815 году. Мы перечислили только тех, кто остался в живых. Но «не многие вернулись с поля», а остальные сложили свои головы за отчизну и на русской земле, и на чужбине.

Можно представить себе, сколько рассказов принесли домой и солдаты, и ополченцы. С каким вниманием слушали их односельчане, для которых устные рассказы участников были единственным источником сведений об Отечественной войне, о героических подвигах, совершенных русскими людьми в борьбе с врагами. События эти долго продолжали волновать умы и сердца как участников войны, так и их односельчан.

Нужно ли удивляться тому, что М. Ю. Лермонтов, родившийся в 1814 году, так хорошо знал подробности Бородинского боя, проникся духом, владевшим его участниками. Он видел этих участников, он слышал их рассказы не где-нибудь, а у себя на усадьбе.

О многих эпизодах Бородинского сражения Лермонтов, конечно, слышал от брата бабушки — Афанасия Столыпина.

Доблесть Афанасия Алексеевича засвидетельствована одним из его современников: «Наш батарейный командир Столыпин, увидев движение кирасиров, взял на передки, рысью выехал несколько вперед и, переменив фронт, ожидал приближения неприятеля без выстрела. Орудия были заряжены картечью, цель Столыпина состояла в том, чтобы подпустить неприятеля на близкое расстояние, сильным огнем расстроить противника и тем подготовить успех нашим кирасирам... Под Столыпиным была убита лошадь»²⁹.

В семье Шан-Гиреев тоже не раз, вероятно, говорили об Отечественной войне, о Бородине.

Интерес к этой теме возник у Лермонтова рано, еще в 16-летнем возрасте он написал на эту тему первое стихотворение «Поле Бородина».

Талант М. Ю. Лермонтова был оплодотворен тесным общением с простым народом. Это общение помогло ему понять историческую роль народных масс в победе России над Наполеоном, оценить их готовность к подвигу,

75

веру в свои силы, жертвенность и стойкость. Ни чтение книг, ни общение с родными не могли бы ему дать такого глубокого понимания души русского народа.

От бывалых русских солдат усвоил он простую русскую речь. Беседовал он с ними и в детстве: они ведь жили рядом с барским домом. Но особенно много разговоров могло быть в 1836 году, когда М. Ю. Лермонтов приехал из Петербурга в отпуск в Тарханы. О подвиге русского народа в Отечественную войну вспоминали в это время в связи с приближавшейся 25-й годовщиной Бородинского сражения. Лермонтов обратился к тем, кто в детстве забавлял его рассказами о боях и походах, и теперь, возобновив разговоры об этом, взглянул на все другими глазами.

Вернувшись из победоносных походов, солдаты и ополченцы продолжали оставаться крепостными и по-прежнему работали на господ. Так, вахмистр Первого конного полка Степан Иванович Рыбаков по возвращении продолжал выполнять обязанности дворового. Жил он с семьей на усадьбе. У них с женой Евгенией Лазаревной в 1827 году было трое детей: Петр 6 лет, Федор 3 лет и только что родившийся Валериан. Все трое были крестниками М. Ю. Лермонтова. Валериана крестили 13 февраля 1827 года. Значит, в это время Арсеньева с Лермонтовым были еще в Тарханах.

В 1832 году Степан Иванович Рыбаков стал управляющим в имении Арсеньевой. Его имя упоминается в письмах Арсеньевой к внуку: «...Мое присутствие здесь необходимо. Степан прилежно смотрит, но все, как я прикажу, то лучше». Умер Степан Иванович Рыбаков в 1848 году.

Оставался дворовым и другой участник заграничных походов — писарь Прокофий Усков. С братом Иваном они вернулись домой в Тарханы в 1816 году и жили после этого опять на усадьбе со своими семьями.

С этого времени Прокофий Федотович бессменно работал в имении писарем в течение 30 лет.

Он составлял ревизские сказки на дворовых и крепостных крестьян, за своих господ писал тексты деловых бумаг: доверенностей, отпускных свидетельств, отчетов. О крестьянах знал каждую мелочь, потому что за неграмотных писал прошения или объяснения по какому-либо событию, случившемуся в крепостной семье, расписывался

76

в суде за неграмотных. Его речи были свойственны все особенности народного говора, его рассказы изобиловали характерными оборотами, принятыми в народном быту. Можно не сомневаться, что М. Ю. Лермонтов в свой приезд в Тарханы в 1836 году встречался с Прокофием Федотовичем и разговаривал с ним не только по хозяйственным делам, но касался и других тем, в том числе военных и бытовых.

Прокофий Федотович Усков, конечно, знал прозвище каждой крестьянской семьи и в разговоре со своими господами упоминал о них. От него и от управляющего Степана Ивановича Лермонтов и Арсеньева знали крестьянские семьи по их прозвищам.

По подозрению в поджоге крестьянского двора привлекался к суду Иван Яковлев Калашников. В своих показаниях, подписанных Прокофием Федотовичем, он отразил особенности народного говора, характерного для данной местности³⁰.

«Иваном меня зовут, Яковлев сын, по прозванию Калашников, от роду имею 18 лет», «был на жатве», «десятая ярманка», «на пашне до сумерек», «ударили сполох», «приезжал оттоль по вечеру», «место тесноватое», «показую сущую правду», «парился в печке», «сгорел анбар», «вчерась», «отколь пошел», «ставила хлебы», «напоследок захотела дознаться». Подобные выражения можно встретить и в художественных произведениях Лермонтова в прямой речи мужиков и дворовых.

Но язык Лермонтова — тема специального исследования, в данном случае нам только хочется подчеркнуть, что общение Лермонтова сначала с дворовыми ребятишками, а затем с крепостными, знакомство с их бытом прибавило красок его поэтической палитре. Народные обороты русской речи, пословицы, поговорки, загадки были для Лермонтова родными, он впитал их с самого раннего детства. У Лермонтова не было русской няни, как у Пушкина, о чем он сожалел; но ее вполне заменили люди, окружавшие его: Андрей Иванович Соколов, Степан Иванович Рыбаков, Иван Абрамович Соколов, Прокофий Федотович Усков, Никанор Коновалов, Дарья Григорьевна Соколова и Лукерья Алексеевна Шубенина. Он запомнил их говор, и потом народная речь зазвучала в его произведениях, в «Песне про купца Калашникова», в «Странном человеке», «Вадиме», в лирических стихотворениях

77

— «Атаман», «Бородино», «Колыбельная» и др.

Из знакомой тарханской среды Лермонтов брал имена и фамилии своих героев и даже старался иногда отразить в речи крестьян особенности тарханского «окающего» говора: дворового у помещика Палицына в романе «Вадим» зовут не Алеша, а Олеша Шушерин. У Арсеньевой был дворовый с фамилией Шушеров. Приказчика в этом романе зовут Матвей Соколов, а у Арсеньевой управителя звали Абрамом Соколовым. Одно из главных имений Алексея Емельяновича Столыпина в Симбирской губернии называлось Палицыно. Это село лежало на пути движения пугачевских отрядов. В романе «Вадим» фамилия помещика Палицын и село его называется Палицыно. Тоже, видимо, не случайно возникла фамилия купца Калашникова.

Лермонтов чутко прислушивался к каждому народному слову. В этом отношении очень интересен вариант исторической песни о татарском нашествии, записанный и переработанный М. Ю. Лермонтовым: «Что в поле за пыль пылит». В песне есть такие строки:

Он заставил ее три дела делать:
А первое дело гусей пасти,
А второе дело бел кужель прясти,
А третье дело дитя качать.

(«Песнь», т. II, стр. 239).

Слово «кужель», кроме как в Тарханах, больше нигде в соседних селах не встречается, его до нашего времени можно было слышать в разговорной речи А. И. Кормилицыной (78 лет).

Семья кормилицы Лермонтова — Лукерьи Алексеевны Шубениной — занимает особое место. Ее потомки доныне гордятся своей родоначальницей. Члены этой семьи хранят предания о М. Ю. Лермонтове и его бабке Е. А. Арсеньевой. Их в селе называют не по фамилии, а по прозвищу — Кормилицыны.

Лукерье Алексеевне Шубениной было 29 лет, когда ее взяли в кормилицы к маленькому внуку Е. А. Арсеньевой. К этому времени у нее уже было четверо детей: Степан 5 лет, Прасковья — 4, Анна — 3 и Татьяна — ровесница М. Ю. Лермонтова и его молочная сестра, умершая в раннем возрасте. В 1818 году у Лукерьи Алексеевны родился сын Василий, которого ошибочно считали молочным братом Лермонтова³¹.

78

Михаил Юрьевич называл свою кормилицу «мамушкой». И ребенком, и уже будучи взрослым, он часто бывал в ее семье и относился к ней по-родственному.

«Мамушка» Лукерья Алексеевна пережила своего питомца на 10 лет. Умерла она в 1851 году, 65 лет от роду. В своих рассказах детям и внукам она создала обаятельный образ поэта.

Свекор Лукерьи Алексеевны Василий Григорьевич Шубенин хорошо помнил пугачевское восстание: ему было во время восстания 30 лет. Документально установлено, что пугачевские отряды останавливались в Малиновом лесу и в соседних селах: Языкове, Тархове, Полянах, Калдусах.

Много рассказывал о Лермонтове младший сын Лукерьи Алексеевны — Василий Иванович, умерший в 1905 году. Он был на четыре года моложе Лермонтова, много слышал о нем от матери и сам хорошо помнил, как Михаил Юрьевич приходил к ним в дом. Рассказы Василия Ивановича передавала его внучка и правнучка кормилицы Татьяна Григорьевна Чуглина:

«О Михаиле Юрьевиче могу рассказать, что помню со слов родных. Кормила его моя прабабушка Лукерья Алексеевна. Подрос когда, то часто, говорят, из имения к ней приходил. А уж совсем большой стал, на лошадях ездил, на хороших. Сам росту был среднего, в плечах широкий. Лицо смуглое, но приважеватое, хорошее.

Чистоту любил. Дедушка Василий сказывал, что три сорочки на день менял. Для народа был жальливый. Крестьян жалел, и его крестьяне любили. Помер когда, жалели. Обиды от него никому не было. Все-то улыбается, все смеется. Не фрельный был, простой. С большим большое говорит, с малым — малое. Все его любили. Он обещал мужикам землю отдать и рощу Долгую. Дедушка Василий говаривал: «Был бы жив Михаил Юрьевич — весь свет был бы под нами». Михаил Юрьевич отдал крестьянам Моховое болото, и все время мы это болото косили. Добродушный был Михаил Юрьевич. Бывало, приедет к кормилице в гости и для всех и чужих-то ребятишек кульки конфет привезет».

Трудно было бы понять антикрепостническую направленность творчества Лермонтова, тему народного подвига в Отечественной войне 1812 года, весь пафос его поэзии, в которой наряду с ненавистью к так называемому

79

«большому свету» таилась безграничная любовь к простому человеку, сочувствие к его тяжелой доле, если бы мы не знали о близости поэта к народу. При его любознательности, рано развившемся уме не мог он пройти равнодушно мимо жизни простых людей. Его интересовала их работа, поведение, обычаи и обряды, песни и сказки, словом, весь их жизненный уклад. И все, что Лермонтов узнавал о жизни крестьян, влияло на формирование его личности, на его взгляды и мироощущение, на круг его идей и размышлений, на всю творческую эволюцию поэта.

Крестьянская община. Система управления.
Заклад тарханского имения.
Семьи, подвергавшиеся наказанию.
Господская усадьба

Господская усадьба была отделена от села канавой и валом, и по сей день еще заметными, хоть и значительно сглаженными временем.

В селе жили крепостные крестьяне, обрабатывавшие землю. Крестьянские дома, крытые соломой, располагались по обоим берегам речушки Милорайки, в середине села перехваченной плотиной. На южной стороне было еще два коротких ряда домов, отходивших под прямым углом от главного порядка.

В доме обычно была одна комната, третью часть которой занимала печь. Печи во многих домах делались глинобитные. В опалубку нужных размеров засыпалась глина, и ее набивали деревянными чекмарями (большой дубовый молоток). Печное отверстие делалось при помощи опалубки, которую потом выжигали. Трубы и шестка у печки не было. Топили по-черному: весь дым шел в избу. Для его выхода вверху делали волоковое оконце под потолком. Над челом печи укреплялась полка, называемая грядой. На ней сушили лучину, онучи, а когда топилась печь, иногда обжаривали сваренную и очищенную от кожуры картошку³², которую потом называли «с гряд жареная». Характерная фраза иногда употребляется и теперь в речи местных жителей (Е. В. Рыбакова), но смысл ее уже утрачен.

Дома освещались лучинами, приготовляемыми из дубовых чурбаков, которые запаривались в печке. Когда

80

дуб размягчался и делался вязким, его щепали на лучины, а потом их сушили на гряде. Лучину укрепляли в светце, под которым ставилось корытце с водой, и туда падали угольки. Кто-нибудь следил, чтобы лучина не гасла.

В избе вдоль стен тянулись лавки. Спали на них, а также на печи и на полатях, которые устраивались высоко, под потолком.

В переднем углу обычно был киот, или кивот, — открытый шкаф, украшенный резьбой, поставленный на лавку, в нем — иконы.

Над входной дверью вбивали деревянные колки, на них мужчины вешали шапки. Около двери на колках висела одежда и лошадиная сбруя. Сажа покрывала толстым слоем стены избы. Все было пропитано запахом дыма. Полы в избах делали глинобитные. Печь клали, немного отступая от стены. Чуланчик за печью называли (и сейчас еще называют) казенкой. В нем держали теленка или поросенка. Зимой в избе ставили колоду, или пересек, чтобы кормить корову. Конюшен и теплых хлевов не было. Избы рубились из круглого леса. Около избы был крытый соломой навес, сарай, хлев, невдалеке погреб, крытый соломой в виде шалаша. Ближе к гумну ставили амбар для зерна. На гумне, расположенном в конце усадьбы, строили плетневую половню и овин (сооружение для сушки снопов перед молотьбой).

В романе «Вадим» Лермонтов писал: «...Вдоль по берегу построены избы дымные, черные, наклоненные, вытягивающиеся в две линии по краям дороги...» («Вадим», т. VI, стр. 16). И дальше: «...Миновали темные сени... и осторожно спустились на двор... собаки на сворах лежали под навесом... Когда они миновали анбар и подошли к задним воротам, соединявшим двор с обширным огородом, усеянным капустой, коноплями, редькой и подсолнечниками и оканчивающимся тесным гумном, где только две клади, как будки, стоя по углам, казалось, сторожили высокий и пустой овин, возвышающийся посередине, то раздался чей-то голос...» («Вадим», т. VI, стр. 67).

Всего у Е. А. Арсеньевой было 4038 десятин земли, в это количество входили луга, леса, выпасы и неудобные для обработки земли.

В пользовании крестьян находилось 1870 десятин

81

пашни. Крестьяне пользовались землей на общинных началах. Земля делилась на равные участки по числу тягловых единиц в семье. Система севооборота как на крестьянской, так и на барской земле была трехпольная: пар, озимое, яровое. Сеяли рожь, овес, просо, гречиху, чечевицу, горох. Обрабатывали землю крестьяне примитивными орудиями: деревянная соха, борона, коса, серп, цеп. Сеяли вручную, разбрасывая семена из кузова или севальника.

В крестьянской тарханской общине было 134 двора. Землю в паровом клину и яровом делили довольно часто.

В барском поле было такое же количество пахотной земли, как и у крестьян, и крестьяне обязаны были обрабатывать ее. Обычная барщина была трехдневной. Но на деле выходило, что на господ работали больше трех дней, особенно в горячую страдную пору, и потому свою землю обрабатывали часто по праздникам и по ночам.

Урожай убирали вручную. Снопы с поля свозили на телегах и складывали в скирды сзади огорода, на гумнах. Барский хлеб скирдовали возле риги — так назывался большой сарай, где молотили снопы в ненастье. Молотьба обычно производилась осенью и зимой. Это был тяжелый, изнурительный труд. Работали от зари до зари и летом и зимой. А достатка в семьях не было.

Особенно тяжело было в неурожайные годы. Не оставалось семян на посев, и поля пустовали. Повсеместно тогда стали строить так называемые магазины для хранения запаса семян. В имении Арсеньевой семян засыпали с каждой ревизской души по 4 гарнца (32 фунта, или 12,8 кг) ржи и 2 гарнца (16 фунтов, или 6,4 кг) ярового хлеба. Всего было засыпано, например, в 1838 году за 600 душ 37 четвертей и 4 четверика ржи и 18 четвертей, 6 четвериков ярового. (В четверти — 512 фунтов, или 202,8 кг; в четверике — 64 фунта, или 23,1 кг).

За 16 душ дворовых М. Ю. Лермонтова его доверенный засыпал в этом же году 1 четверть ржи и 4 четверика ярового хлеба³³.

Крестьяне свою долю семян отдавали в «гамазей» сами, ответственность же за необходимое количество страхового семенного фонда лежала на помещике.

Но обнищание деревни задержать было нельзя. Население быстро увеличивалось. За 30 лет, начиная с

82

1800 года, оно выросло в 1,5 раза, дошло до 615 ревизских душ. Земли же у крестьян не прибавилось, и урожаи оставались прежними.

Тарханские крестьяне получили облегчение после смерти Е. А. Арсеньевой. Новый владелец, Афанасий Алексеевич Столыпин, переселил в Саратовскую губернию, в Чардым, на новые земли в 1850 году около 200 душ — 34 семьи, оставив в Тарханах прежнее количество крестьян, 427 ревизских душ³⁴.

Столыпин заботился о своих интересах: сделать имение более доходным и заселить новые земли. Но и тарханские крестьяне выиграли от этого: у них увеличился земельный надел на ревизскую душу. Перед реформой 1861 года в Тарханах по сравнению с соседними селами был наивысший надел — 4 десятины в каждом поле на ревизскую душу, а излишки 326 десятин от крестьянской общины в 1861 году были отрезаны в пользу помещика, владельца Тархан А. А. Столыпина.

Порядок в имении Арсеньевой поддерживался как мерами экономического принуждения, так и страхом наказания. Система управления крестьянской общиной была такова: барыня, управляющий, сход, старшина, сотские.

Глухое недовольство и возмущение бесправным положением и растущей нуждой с годами становились все сильней и сильней.

Арсеньева пользовалась правом помещиков ссылать недовольных в Сибирь или отдавать в солдаты. Некоторые отчаянные головы бежали из родных мест. Но и у нового хозяина они находили то же принуждение, терпели ту же нужду.

Применялись в имении и другие меры наказания, сопровождавшиеся унижением человеческого достоинства.

Лермонтову все это хорошо было известно. Уже в 14 лет он задумывался над тяжелой долей простого люда и свой гневный протест выразил в таких строках:

...Там рано жизнь тяжка бывает для людей,
Там за утехами несется укоризна,
Там стонет человек от рабства и цепей!..
Друг! Этот край... моя отчизна!

(«Жалоба турка», т. I, стр. 49).

Недетская горечь звучит в этих словах. Юный поэт

83

задумывался не только о тяжкой доле народа, но и о родине.

...И душно кажется на родине,
И сердцу тяжко, и душа тоскует...

(«Монолог», т. II, стр. 65).

Ревизские сказки хранят сведения о семьях, которые в имении Арсеньевой в разное время подверглись наказаниям: ссылались на поселение, продавались на сторону или вне очереди сдавались в солдаты.

В 1835 году был продан соседнему помещику Ф. И. Турнеру дворовый Лукьян Михайлов с малолетним сыном Валерианом. Причина, побудившая Арсеньеву продать Лукьяна, нам неизвестна. Но Лермонтов, приехавший в отпуск в Тарханы, об этом знал. Еще недавно продавали людей на ярмарках, как скот. Запрещение об этом вышло лишь в 1808 году, но запрета продавать из дому не было. Е. А. Арсеньева в 1835 году продала П. А. Коханову Корнила Семенова Колосова с четырьмя сыновьями в возрасте от 6 до 16 лет.

Другим наказанием была ссылка на поселение. Ссылали и семьями, и в одиночку. Якова Степанова сослали в Сибирь в 1824 году. Ему было уже 57 лет. Жена и дети остались в Тарханах. Сослали в Сибирь и Герасима Матвеева Малькова, а отец и брат остались в родном селе.

В 1824 году из многочисленной семьи Демида Михайлова сослали за какую-то вину внука его Матвея Герасимова. Ему был 21 год. Вместе с Матвеем в том же 1824 году сослали Арефия Семенова 51 года с двадцатилетним сыном Иваном.

Отдачу в солдаты сам рекрут и его родные переживали как величайшее несчастье: служба длилась 25 лет, и солдат возвращался уже инвалидом.

Обычно в солдаты отдавали молодых. Но в имении Е. А. Арсеньевой был случай, когда отдали в солдаты 36-летнего Анисима Матвеева Медведева, оставив на произвол судьбы его восьмилетнего сына Василия. Видно, тяжко провинился Анисим перед барыней или управляющим.

В 1828 году был сдан в рекруты единственный восемнадцатилетний сын Максима Антонова Иван. Обычно «одинцов» в солдаты не брали. Но барыня отдачей в

84

Иллюстрация:

Крестьянин под деревом.

Рисунок М. Ю. Лермонтова, чернила (1832—1834 гг.).

солдаты наказала сына Максима, который до 1825 года числился в бегах. В 1825 году в возрасте 46 лет бежал Михаил Григорьевич Рыбаков, оставив взрослых сыновей и внуков, всего девять человек. Видимо, не сладко жилось ему в родном селе. В 1828 году бежал из имения Наум Григорьев 21 года, оставив в Тарханах жену и престарелую мать.

Какому наказанию подверглись остальные семьи бежавших и сами бежавшие, возвращенные в имение, нам неизвестно. Но о наказании Фадея Дмитриева, бежавшего в 1819 году и потом возвращенного, мы знаем по заявлению Е. А. Арсеньевой, обратившейся в Чембарский земский суд с просьбой наказать Фадея за побег из имения и за фальшивый отпускной билет. Суд приговорил Фадея Дмитриева к пятидесяти ударам плетьми³⁵.

Наказание плетьми и розгами, как и повсеместно, было обычным в помещичьих имениях Чембарского уезда. Картины дикого произвола помещиков Лермонтов верно

85

изобразил в драме «Странный человек» в рассказе мужика:

«Сечет, батюшка, да как еще... за всякую малость, а чаще без вины. У нее управитель, вишь, в милости. Он и творит, что ему любо. Не сними-ко перед ним шапки, так и нивесь что сделает. За версту увидишь, так тотчас шапку долой, да так и работай на жару, в полдень, пока не прикажет надеть, а коли сердит или позабудет, так иногда целый день промает <...>».

«Раз как-то барыне донесли, что дискоть, «Федька дурно про тея говорит и хочет в городе жаловаться!» А Федька мужик был славной; вот она и приказала руки ему вывертывать на станке... А управитель был на него сердит. Как повели его на барский двор, дети кричали, жена плакала... вот стали руки вывертывать. «Господин управитель», — сказал Федька, «что я тебе сделал! Ведь ты меня губишь!» — «Вздор», — сказал управитель. Да вывертывали, да ломали... Федька и стал безрукой. На печке так и лежит да клянет свое рождение» («Странный человек», т. V, стр. 235).

Приехав в 1835 году в Тарханы, Елизавета Алексеевна обратила внимание на неугодное ей поведение молодых вдов и девушек. 16 октября она писала внуку в Петербург:

«...Девки, молодые вдовы замуж не шли и беспутничали, я кого уговорила, кого на работу посылала и от 16 больших девок 4 остались и вдова. Все вышли замуж. Иную подкупила, и все пришло в прежний порядок...»

Можно подумать, что Арсеньева печется о нравственности «больших девок» и молодых вдов, которых она почти не знала, живя большую часть времени в Москве и Петербурге. Но на самом деле она была заинтересована в экономической стороне дела. Ей важно было увеличить количество брачных пар. Новые семьи будут обложены тяглом, то есть известной суммой платежей, и барщиной. Чем больше в имении ревизских душ (крепостных людей мужского пола, попавших в перепись, за которые помещик обязан был платить государству подушный налог), тем выше была его стоимость. Отсюда стремление помещиков женить молодых людей и выдавать девушек замуж как можно раньше, не позволять девушкам засиживаться в отцовском доме, препятствовать

86

им выходить на сторону. Чтобы выйти замуж в другое село, надо было получить разрешение барыни или управляющего и иметь на руках отпускное свидетельство. В силу этого большинство браков в Тарханах совершалось внутри своего села. Большинство семей состояли между собой в родстве.

Свадьбы за редким исключением справлялись осенью. Это тоже примечательный факт, продиктованный экономическими соображениями: летом свадеб не было. Венчание происходило в церкви на усадьбе Арсеньевой. В сохранившихся метрических книгах среди сочетавшихся браком легко можно найти, кому тогда Арсеньева приказала расплести девичью косу на две, спрятав их под повойником, и кого из них она считала «большими девками»³⁶.

Вот выдержки из церковной книги «О бракосочетавшихся» за 1835 год:

«1. Крестьянин Яков Акимов холост — 19 лет, невеста крестьянская девица Евдокия Данилова — 16 лет, венчаны 6 октября 1835 года.

2. Крестьянин Василий Федоров холост — 18 лет, невеста девица Анастасия Александрова — 18 лет, венчаны 19 октября.

3. Крестьянин Петр Матвеев холост — 18 лет, с крестьянскою девицею Александрою Агаповой — 17 лет, венчаны 19 октября.

4. Крестьянский сын Семен Иванов отрок — 17 лет, с крестьянскою девицею Александрою Ивановой — 19 лет, венчаны 19 октября.

5. Крестьянин Прокофий Яковлев Баландин вдов — 40 лет, с крестьянскою девицею Олимпиадой Гавриловой — 17 лет, венчаны 27 октября. У Прокофия Яковлевича дети: Анна — 17 лет, Иван — 15 лет, Авдотья — 13 лет.

6. Крестьянин Андрей Максимов холост — 18 лет, крестьянская девица Анна Дмитриева — 16 лет, венчаны 27 октября.

7. Крестьянин Кондрат Дмитриев холост — 18 лет, с крестьянскою девицею Степанидой Степановой — 17 лет, венчаны 27 октября.

8. Крестьянин Михаил Васильев холост — 18 лет, с крестьянскою девицею Меланьей Николаевой — 16 лет, венчаны 27 октября».

87

Как видно, для Е. А. Арсеньевой девушки 17, 18, 19 лет были уже «большими девками», засидевшимися в отцовском доме. Системой подкупа, запугивания и принуждения их заставили выйти замуж. В поэме «Сашка» Лермонтов писал о дворовой девушке Мавруше:

Чем свет меня в кибитке увезут
На дальний хутор, где Маврушу ждут
Страданья и мужик с косматой бородою...

(«Сашка», т. IV, стр. 81).

При системе узаконенной продажи людей и оценки стоимости имения в зависимости от количества ревизских душ мужского пола важно было поддерживать увеличение населения в имении, не считаясь с растущей бедностью и нищетой.

Если помещик закладывал имение в казну, то получал ссуду в размере 200 рублей ассигнациями за каждую ревизскую душу. Заклад имения означал, что помещик нуждается в деньгах. Для крестьян же заклад помещиком имения обычно влек за собой усиление эксплуатации, так как помещик обязан был помимо полученной ссуды еще уплатить высокие проценты за оказанный кредит. Свои интересы помещику были дороже, чем судьба его крепостных, впавших в бедность. Тяготевший над ним долг он стремился заплатить как можно скорее, чтобы избежать продажи имения с молотка, чтобы не разориться окончательно.

Е. А. Арсеньева тоже прибегала к закладу. В 1826 году она заложила часть имения в Московском опекунском совете, 190 ревизских душ мужского пола, получив за них примерно 38 000 рублей ассигнациями³⁷. Вероятно, летом 1826 года Арсеньева была в Москве, чтобы оформить там заклад и получить деньги. Неизвестно, брала ли она с собою внука или он оставался в Тарханах на попечении тетки М. А. Шан-Гирей.

Полученные деньги Арсеньева ссудила своей племяннице Марии Акимовне Шан-Гирей для покупки имения Апалихи. Об этом мы узнаем из последнего завещания Е. А. Арсеньевой.

«Во имя отца и сына и святого духа, аминь!

1845 года, января 13 дня, я нижеподписавшаяся вдова гвардии поручица Елизавета Алексеева дочь, по мужу Арсеньева, урожденная Столыпина, будучи в твердом уме и совершенной памяти и пользуясь всемилостивейше

88

пожалованною российскому дворянству 1835 года апреля 21 дня грамотою 22 статьею, постановила твердым и непоколебимым сие духовное завещание в следующем: завещеваю и предоставляю по смерти моей родному брату моему артиллерии штабс-капитану и кавалеру Афанасию Алексееву Столыпину принадлежащее мне недвижимое имение, доставшееся мне в 13 день ноября 1794 года по купчей от действительного камергера Ивана Александровича Нарышкина, состоящее Пензенской губернии Чембарского уезда в селе Никольское, Яковлевское тож, по нынешней 8 ревизии мужска пола шесть сот одна душа, с их женами, обоего пола детьми и со вновь рожденными после оной ревизии, с пашенною и непашенною землею, с лесы, лесными покосы, и со всеми угодьи, господский дом в оном же селе состоящий со всеми службами, мебелью, посудою разного качества, лошадьми и другого рода скотом, словом не изымая ничего и все движимое без остатка, равно и что может быть приобретено мною по купчей или записи, то ему же завещеваю, впрочем предоставляю себе право кому-либо из крепостных людей по рассуждению моему давать отпускные.

Завещеваю ему же брату Афанасию Алексеевичу Столыпину быть моим душеприказчиком и данные мною ему триста тысяч рублей государственными ассигнациями на сохранение, которые после смерти моей раздать по моему назначению следующим лицам:

Брату моему Александру Алексеевичу Столыпину 75 тысяч рублей ассигнациями, племяннику моему родному Павлу Александровичу Евреинову 50 тысяч рублей ассигнациями, племяннице моей родной вдове Марье Александровне Углицкой, урожденной Евреиновой, 25 тысяч рублей ассигнациями, дочери ее девице Леокадии Углицкой 25 тысяч рублей ассигнациями, родной моей племяннице Марье Дмитриевне Паскевич, урожденной Столыпиной, 25 тысяч рублей ассигнациями, родной моей племяннице девице Елизавете Дмитриевне Столыпиной 10 тысяч рублей ассигнациями, дочерям покойной моей племянницы Анны Акимовны Петровой, урожденной Хастатовой, девицам: Екатерине, Марье, Анне, Варваре Павловнам Петровым 40 тысяч рублей ассигнациями, внуке моей, покойной родной моей племянницы штабс-капитанши Марьи Акимовны Шан-Гирей дочери, девице Екатерине Павловне Шан-Гирей 50 тысяч

89

рублей ассигнациями, с тем однако ж, чтобы брат мой Афанасий Алексеевич из назначенной ей Екатерине суммы 50 тысяч рублей ассигнациями освободил наперед собственное мое имение, заложенное в 1826 году за покойную племянницу Марию Акимовну Шан-Гирей в Московском опекунском совете, затем остальные деньги, сколько затем из предназначенной ей суммы будет оставаться все предоставить ей, внуке моей Екатерине Павловне Шан-Гирей.

Другим же наследником до вышеобъясненного имения и денежного капитала дела нет и нипочему не вступаться в сие мое приобретение.

Каковое завещание по смерти моей представить к утверждению в Пензенскую гражданскую палату и следующие за лист не указной не гербовой бумаги, на которой оно написано и за записку оного в книгу деньги. А прежде учиненное мною на то же имение сыну дочери моей родной капитанши Марьи Михайловой Лермонтовой, Михаилу Юрьевичу Лермонтову, а мне внуку, духовное завещание писанное и засвидетельствованное в 13 день июня 1817 года Пензенскою гражданскою палатою представить за смертью его, внука, к уничтожению.

Сие духовное завещание писал по личному прошению г-жи Арсеньевой писец 1-го разряда Алексей Алексеев сын Крымский. К сему духовному завещанию вдова гвардии поручица Елизавета Алексеева дочь, по мужу Арсеньева, урожденная Столыпина руку приложила.

Что подлинное сие домашнее духовное завещание, предъявленное мне вдовою гвардии поручицею Елизаветой Алексеевою Арсеньевою составлено и подписано самою ею, которую я видел и нашел в здравом уме и твердой памяти, в том свидетельствую и подписуюсь отец ее духовный, города Чембара Николаевской церкви священник Андрей Егоров. В том же свидетельствовали и подписались артиллерии штабс-капитан и кавалер Семен Францевич Турнер.

Надворный советник и кавалер Алексей Михайлов Молчанов.

В лице завещания в цифрах года по чищенному написано 1845 года января 13-го считать действительным в чем по силе 855 статьи, 10 том Свод Законов гр. изд. 1842 года подтверждаю:

вдова гвардии поручица Елизавета Арсеньева.

90

1845 года июня 23 дня сие духовное завещание Пензенской губернии в Чембарском уездном суде от вдовы гвардии поручицы Елизаветы Алексеевой дочери, Арсеньевой при прошении к свидетельству явлено и вследствие последовавшей на прошение ее резолюции в книгу подлинников под № 15 записано, в чем и учинена сия надпись с приложением казенной печати.

Подписали: Уездный судья Щетинин и дворянские заседатели: Бегильдеев и Агринский. Скрепил секретарь Цветков, справил надсмотрщик Попов и приложена того суда печать»³⁸.

Во всех завещаниях Е. А. Арсеньевой, теперь известных нам (1807, 1817, 1841, 1845 гг.), речь идет только о тарханском имении. Других имений у нее не было (см. примечание 21 к ч. III., «Кропотово»).

Дальнейшая судьба Тархан такова: в 1846 году, после смерти Е. А. Арсеньевой, во владение имением вступил Афанасий Алексеевич Столыпин. Последнее завещание Е. А. Арсеньевой было утверждено Пензенской палатой гражданского суда в следующем документе:

«1846 года, ноября 8 дня по Указу его императорского величества Пензенская палата гражданского суда, слушав записку из дела о утверждении сего духовного завещания умершей гвардии поручицы Елизаветы Алексеевой Арсеньевой, урожденной Столыпиной на завещанное ею брату своему артиллерии штабс-капитану Афанасию Алексеевичу Столыпину имение в Чембарском уезде состоящее, всего на сумму, объявленную душеприказчиком ее г. Столыпиным 72 120 рублей серебром и на распоряжение денежным капиталом, оставшимся после смерти ее 300 тысяч рублей ассигнациями, определила...» (далее следует повторение пунктов завещания о наличии крепостных, о поименовании наследников денежного капитала и об уничтожении завещания 1817 года. — П. В.).

«Завещание утвердить и выдать уполномоченному от Столыпина дворовому его человеку Василию Косолапову, объявив цену завещанному имению 72 120 рублей серебром»³⁹.

Далее в этом документе указано, с кого из наследников следует получить крепостные пошлины и кто от них освобождается, как прямой наследователь.

На документе имеется запись, что подлинное духовное

91

завещание по доверенности от Столыпина получил служитель его Василий Леонтьевич Косолапов.

Вызывает недоумение то обстоятельство, что Е. А. Арсеньева сама не уплатила долг опекунскому совету, имея наличными 300 000 рублей ассигнациями, которые в завещании распорядилась раздать родственникам.

Столыпин перевез в свое имение Нееловку в Саратовской губернии все движимое имущество: мебель, картины, посуду, белье и пр.

В 1864 году Тарханы после смерти Афанасия Алексеевича Столыпина перешли к его сыну Алексею Афанасьевичу. Он был болен и имением не управлял. Опекуном у него был двоюродный брат Дмитрий Аркадьевич Столыпин.

Затем имение перешло к внучке Афанасия Алексеевича, Марии Владимировне Шербатовой, по мужу Катковой. Она была дочерью Марии Афанасьевны Шербатовой, урожденной Столыпиной⁴⁰.

М. В. Каткова была последней владелицей тарханского имения. Вскоре после революции в Тарханах был организован коневодческий совхоз на базе помещичьего конного завода. После ликвидации совхоза в помещичьем доме была открыта школа крестьянской молодежи. Со времени коллективизации в этом доме были сельсовет и правление колхоза вплоть до 1936 года. В 1936 году начались реставрационные работы.

Ко времени открытия музея-усадьбы М. Ю. Лермонтова в Пензенской области в 1939 году бывшая усадьба Е. А. Арсеньевой утратила свой прежний вид.

Описание господской усадьбы нам известно только по устным рассказам старожилов. В сороковых годах нашего столетия живы были еще старики, помнившие старую усадьбу, некоторые постройки были разрушены на их памяти. Наиболее полными оказались рассказы Алексея Максимовича Кузьмина, Андрея Ефимовича Исаева, Алексея Никитовича Шубенина. Все они в молодости подолгу работали и даже жили в имении. Их рассказами в какой-то мере воссоздается облик усадьбы 1870—1880 годов. К этому времени, думается, она еще мало изменилась со дня смерти Арсеньевой.

92

Записи рассказов тарханских
старожилов

Рассказ Алексея Максимовича Кузьмина, 69 лет, о могиле
М. Ю. Лермонтова и домовой церкви (записан в сентябре 1948 г.)

Что помню, скажу, а что не помню, врать не буду. В 1911 или 1912, точно не помню, от М. В. Катковой приехал старший управляющий Викторский и велел Нехаю, тарханскому правителю, отремонтировать домовую церковь на усадьбе и склеп-часовню, где похоронен М. Лермонтов. Снаружи стены домовой церкви и стены часовни выкрошились и выветрились, получились глубокие дыры. Была составлена смета на 15 000 рублей. За работой наблюдал инженер Василий Астафьевич Антонов, жил в Пензе на Козьем болоте. К работе мы приступили в 1914 году. Нас работало четверо.

Трапезную часть церкви, что на западной стороне, мы разобрали всю до фундамента, а в остальной части стены оставались, но мы в них снаружи все кирпичи выбили в таком порядке: полосу в 4 ряда на глубину в полтора кирпича, потом четыре ряда на глубину в один кирпич и затем такую же полосу в полкирпича глубиной. Так сверху донизу. После чего облицевали новым кирпичом. Церковь до 1912 года была окрашена в белый цвет.

Дно в трапезной части под полом мы углубили для постановки калорифера. В стене сделали каналы, из которых теплый воздух поступал в церковь. Дымовую трубу сделали в стене, там, где трапезная переходит в паперть. Отапливался калорифер соломой. С открытием музея в Тарханах калорифер и дымовую трубу сломали. Раньше-то церковь не отапливалась и трубы не было. Купол в церкви, я хорошо помню, был расписан. Его закрасили, когда в 1920-х годах закрыли на усадьбе церковь.

Часовню над могилой Лермонтова мы облицевали по тому же правилу, как и церковь. Выбивали старый кирпич полосами на разную глубину, после чего закладывали новый.

Пол в часовне был кирпичный, выстлан на плашку, неровный. Мы пол выбросили вместе со строительным мусором вплоть до могильных сводов склепов. Три склепа были выложены из кирпича на глине, а один из кирпича

93

на извести. Все склепы были целы, без трещин и посадок. И все было снова наглухо засыпано, пол выложили новый и зацементировали. Никакого хода к склепам не было. Вход проделали при открытии музея. И часовня, и церковь после ремонта долгое время оставались некрашеными.

Часовня вместе с сельской церковью Михаила-архангела и церковной сторожкой была обнесена одной кирпичной оградой. Старинная была ограда. Кирпич-то, я вижу, от крепостного права. Он больше журавлевского.

Когда мне было лет 10, я помню, что управляющий Журавлев место около часовни расширил, сломал одну стену на южной стороне и поставил новую, отступив от прежней границы метров на 20. Прежняя стена начиналась сразу за церковной сторожкой, метра 3 от нее. (То же самое сообщали и другие старожилы: Исаев А. Е., Шубенин А. Н. — П. В.). Между церковью и часовней были чьи-то могилы. Одна из них Журавлева, умершего в 1902 году. Я ведь при Журавлеве в доме два года истопником работал.

Теперь скажу об усадьбе. Прямо от «Круглого сада» на юг, почти до самого леса была «леснига», так мы называли одичавший сад. Посередь «лесниги» и «Круглого сада» была аллея с толстыми вековыми деревьями. Хорошая была аллея. Ее уничтожил управляющий Ф. А. Козьмин в 1908—1910 годах. Деревья погнал на доски. Выкорчевал и распахал «леснигу» под конопли.

«Круглый сад», что напротив дома, через овраг, Журавлев расширил, прибавил полосу на восточной стороне и на северной. Арсеньевский сад был обнесен канавой. Раньше-то изгороди не было.

Кроме «Круглого сада» у Арсеньевой был еще «Дальний сад». Около него стояли в ряд 11 деревянных амбаров, старинные амбары. Новый управляющий Татищев сломал их в 1903 году. Немного поодаль от амбара была ветхая небольшая рига, крытая соломой. Журавлев ее сломал и построил новую, побольше, в 1894 году.

Неподалеку от риги был овин, кирпичный, с двумя подъездами по краям, в середине под, а внизу топка. Зерно сушили. Нужное это дело, а вот Татищев в 1903 году и его сломал.

Недалеко от барского дома был каретник, деревянный и крыт щепой, а рядом с каретником поближе к дому

94

тогда стоял коровник, сложенный из арсеньевского кирпича. В 1912 году коровник разобрали на облицовку дома, построенного после пожара. Еще ближе к дому была кухня, когда она была построена, я не помню, но вижу — кирпич-то журавлевский. В этой кухне я еще делал перегородки. И совсем уж близко к дому был деревянный флигель, разделенный сенями на две половины. Старинный дом. В нем жили конторщик и ключник.

По другую сторону барского дома было длинное здание людской, рядом ледник. Для засолки употреблялись большие чаны. За ледником, я чуть помню, был какой-то деревянный сарай, похоже для фуража. Потом при Журавлеве на этом месте выстроили кирпичный. Мы его и клали с Ф. Ф. Шубениным. По соседству с фуражным сараем в сторону пруда от крепостного времени тогда еще сохранилась старинная деревянная конюшня для выездных лошадей. При ней было и жилье для конюха. Ее сломали в 1925 году. Для рабочих лошадей тут же неподалеку была кирпичная конюшня из старинного кирпича. Старинные постройки, оставшиеся от крепостного права, было легко отличать. Они все клались на известковом растворе, и кирпич-то побольше. Я на это обращал внимание. Я ведь каменщик.

Была у них и теплица деревянная. Журавлев ее сломал и на этом месте построил кирпичный сарай для загона овец. (То же самое об усадьбе и теплице рассказывали и другие местные жители — Ф. Ф. Шубенин, А. Е. Исаев. — П. В.).

Рассказ Николая Ивановича Полякова, 63 лет, из г. Чембара,
о реставрации живописи в церкви и в часовне (записан в 1949 г.)

В 1914 году мне пришлось реставрировать росписи на могиле поэта. Вот что я помню.

В самом куполе мавзолея на восточной стороне нарисован Саваоф с распростертыми руками, на южной стороне среди облаков были нарисованы херувимчики, на западной стороне Михаил-архангел с мечом в руке и кольчуге. Его окружают воины. Выше Михаила-архангела изображены облака и летающие херувимчики.

Все фигуры, какие там были, так и остались нетронутыми, я никаких изменений или дополнений к ним не делал. Все тона и краски на фигурах так и остались, я

95

только их промыл и освежил масляными красками, тщательно подбирая тона, какие там были.

Новым я сделал только фон, изобразил его более радужным и нарисовал горизонтальные облака, которые я копировал с рисунков Васнецова.

Карниз, отделяющий купол от стен, я нарисовал заново. Раньше он был слишком простой и невзрачный. Старый фон и старую роспись карниза я не соскабливал, а сначала закрасил, потом уж воспроизводил новую роспись.

Помню, на восточной стороне была большая икона «Воскресение Христово», я ее, помню, лишь промыл.

В домашней церкви я реставрировал только иконы на иконостасе, а роспись на потолке не трогал и теперь не помню, что изображено в куполе. В церкви икон было немного. Я помню на церковных вратах иконы: божьей матери и Иисуса Христа, на боковых дверях — Михаила-архангела и Гавриила. Еще помню икону небольшого размера Марии Египетской.

Реставрация живописи в мавзолее началась в июне 1914 года. Помню, готовились к какому-то празднику-юбилею. А окончил с началом войны. Меня торопили. Одновременно со мной работали по наружной облицовке Кузьмин Алексей Максимович и Каштанов Николай Иванович.

До облицовки мавзолей был окрашен известью в белый цвет, а после облицовки некоторое время он стоял некрашеным кирпичного цвета. (Поляков Н. И. проживал в г. Чембаре, ныне город Белинский, живописи учился в Москве в частном доме. — П. В.).

Рассказ Алексея Никитовича Шубенина, 80 лет, о прудах
(записан в 1949 г.)

Дело было весной, в полую воду, я с ребятишками играл на улице. Лет 10 мне было. Вдруг слышим шум и крики: пруд ушел, пруд ушел! Сорвало плотину барского пруда возле каретника. Внизу тогда росли толстые ветлы. Их с корнем вырвало. Страшно было. Потом Журавлев устроил тут же новую плотину, и с тех пор барский пруд больше не сносило.

По тому же оврагу, чуть пониже, на месте ветел он тогда устроил еще один маленький пруд, по соседству

96

с барским домом на северной стороне. В крепостное время его не было.

(В отличие от других рассказчиков Алексей Никитович Шубенин обладал удивительной памятью на имена и даты. Он точно указал, кто и когда управлял имением. — П. В.).

Журавлев был не из простых. Он был барин, но об усадьбе заботился, не то, что другие после него. До него управляющим был Горчаков, а П. Н. Журавлев с 1867 по 1902 год, за ним А. Н. Татищев, в 1902—1905, потом В. Н. Змиев, 1905—1907, Ф. А. Козьмин был в имении с 1907 по 1914 и последний был Г. А. Игнатьев, 1914—1917. Они здесь и командовали, а хозяева имения Столыпины, потом Катковы тут редко бывали.

Рассказ Григория Павловича Сорокина, 75 лет. Пожар дома
(записан 15 октября 1948 г.)

Дело было весной, деревья уже распустились, когда мы сговорились отомстить управляющему Нехаю. Он издевался над нашим народом. Ходит, бывало, со своей клюшкой и, кто заглядится на работе, так клюшкой и огреет.

Однажды мы пришли к нему просить землю исполу. Первым заговорил В. П. Самлянов. А Нехай открыл свою записную книжку, посмотрел, а потом взял Самлянова за ворот, да под зад коленкой, да и вытолкал. Видишь ли, кто-то ему донес, что Самлянов называл его негодяем. Потом дело дошло до меня. Я и говорю ему: «Федор Андреевич, землицы нельзя ли исполу?»

Он порылся в своей записной книжке и говорит:

— Нет, Гриша, землицы, милый, для тебя нет. Иди-ка, милый, домой да поменьше ораторствуй.

Но тронуть не тронул. Побоялся. Ну вот и задумали мы ему отомстить. Я и мой брат Василий Павлович Сорокин подговорили молодых ребят — моего племянника Михаила Ивановича Сорокина, Жаренова Ивана Андреевича, Исаева Антона Ефимовича и Ванина Павла Петровича — поджечь помещичьи ометы, а потом и сам дом. Когда дом загорелся, Нехай тушить не велел, а все кричал: «Нехай горит!» За это его и прозвали Нехаем. Дом сгорел до основания. Через год его снова построили.

97

Иллюстрация:

Дуб, посаженный М. Ю. Лермонтовым в тарханском парке. Фотография.

Воспоминание Андрея Федоровича Чичанина, 74 лет
(записано 21 октября 1948 г.)

Помещичий дом у нас горел в 1908 году. Дело было поздней весной. Я считаю, что пожар учинил сам управляющий имением Ф. А. Козьмин, Нехаем мы его прозвали. А почему я так думаю? Дом-то охранялся полицейским Алексашкиным Семеном Ивановичем, а второго охранника звали Игошкой. На ночь спускали собак. Дом-то

98

был тесовый, покрыт железом. Зажечь его снаружи не знаю, как можно. Я думаю, Нехай его спалил. Дом-то застрахован был. Но все-таки многие из нас за пожар пострадали: я, значит, Андрей Федорович, 33 лет, у меня семья была, мой брат Иван — 35 лет, Василий Павлович Сорокин — 45 лет, Михаил Павлович Сорокин — 20 лет, холостой, Исаев Антон Ефимович, холостой. Жаренов Иван Андреевич, холостой, Ванин Павел Петрович, холостой, Волчков Григорий Тимофеевич, холостой. Он был в имении писарем.

Ну вот, вскоре после пожара, 12 июля 1908 года, нас забрали всех в один день. Приехали 12 казаков, с ними исправник на тройке, утром это было, до выгона стада. Сперва к Сорокиным. У Михаила и Павла все перерыли. У остальных обыска не было.

Сидели мы под арестом в г. Чембаре два месяца. Потом зачитали нам решение: выслать в Вологодскую губернию на два года. Срок кончался 9 сентября 1910 года. Время под арестом не зачли. Погнали нас на Титово, оттуда по железной дороге до Ряжска и на Москву. Там нас отвели в Бутырскую тюрьму. Три месяца сидели. Едва живы остались. Кормили-то плохо, а передачек нам не было.

В Вологде нас распределили по районам. Все семейные попали в г. Кадников, а остальные в Усть-Сысольск. Жили на частных квартирах. Надзор за нами был и утром и вечером. Справлялись у хозяев. По истечении срока все вернулись домой.

(Примечание. Дом Е. А. Арсеньевой был сожжен в ночь с 13 на 14 июня 1908 года. Об этом происшествии сообщалось в «Пензенских губернских ведомостях» № 135 от 25 июня. Кто был виновником поджога, не установлено. — П. В.).

М. Ю. Лермонтов и его сверстники:
Максютовы, Давыдовы. Поляны, Пещера
и родник „Гремучий“

В Тарханах Лермонтов много времени проводил с бабушкой, особенно в раннем детстве. Она заменила ему мать. Но когда он подрос и Арсеньева нашла, что ему пора начинать учиться, она пригласила в дом несколько мальчиков, сверстников внука.

99

Среди них был и двоюродный брат М. Ю. Лермонтова с отцовской стороны М. А. Пожогин-Отрашкевич. Елизавета Алексеевна, хотя и недолюбливала зятя, но все же с его родней и с ним поддерживала родственные отношения. Юрий Петрович не часто, но приезжал в Тарханы, чтобы навестить сына и племянника. Об этом пишет А. П. Шан-Гирей. Конечно, кроме Юрия Петровича к Михаилу Пожогину приезжала и его мать Авдотья Петровна, сестра Юрия Петровича.

Михаил Пожогин вспоминал, что в Тарханы его привезли шестилетним, то есть в 1820 году⁴¹. Прожил у Арсеньевой он долго. В 1825 году его брали на Кавказ, чтобы Михаил Юрьевич не чувствовал себя одиноким, чтобы у него и на Кавказе было свое общество.

Родственные отношения с Михаилом Пожогиным у Арсеньевой и Лермонтова не прерывались и в дальнейшем, хотя близкими они не стали.

Учиться в Тарханы приехали также два брата Юрьевы, дальние родственники, и князья Максютовы — Николай и Петр.

В одном из писем М. М. Сперанский писал А. А. Столыпину: «Красицкий... женат уже на третьей жене княжне Максютовой, сродни немного вам и живет в Ломове, т. е. близ Ломова в деревне его жены»⁴². Сообщение Сперанского о деревне княжны Максютовой близ Ломова для нас имеет большое значение. Оно, хоть и косвенно, указывает на источник, откуда М. Ю. Лермонтов и в детстве, и став взрослым мог черпать сведения о монастыре и о действиях пугачевцев, развернувшихся вокруг этого монастыря.

Исследователи романа «Вадим» высказывали догадку, что Е. А. Арсеньева с внуком бывала в Нижнем Ломове, в монастыре, где была «чудотворная» икона божьей матери⁴³.

Теперь мы получаем дополнительное и достаточно веское подкрепление этой догадки и можем с уверенностью говорить, что Е. А. Арсеньева с М. Ю. Лермонтовым были в Нижнем Ломове. Она ездила туда к своим родственникам Максютовым и не могла миновать прославленный монастырь. К тому же Тарханы были приписаны к Нижне-Ломовской епархии.

В семье Максютовых Лермонтов мог услышать рассказы о монастыре во времена пугачевского восстания.

100

Иллюстрация:

М. Ю. Лермонтов в детстве.

Портрет работы неизвестного художника, масло (1820—1822 гг.).

Игумен этого монастыря был отрешен от должности, лишен сана и сослан за то, что встретил колокольным звоном отряд пугачевцев, захвативших Ломов, и в церкви во время обедни молился за здравие Пугачева, именуя его императором Петром III.

Описывая сцену у монастыря в начале романа «Вадим», Лермонтов живо представил знакомый ему с детских лет Нижне-Ломовский монастырь и вспомнил предания о пугачевцах, слышанные когда-то в Ломове.

Среди мальчиков, учившихся с Лермонтовым в Тарханах,

101

мы находим Николая Гавриловича Давыдова, «соседа из Пачелмы», как его называет в своих воспоминаниях Аким Павлович Шан-Гирей. Родственником Давыдов не был.

Село Пачелма находится на полпути между Тарханами и Нижним Ломовом. Навещая своих родственников Максютовых, Арсеньева, надо полагать, останавливалась на отдых в доме Давыдовых и там познакомилась с детьми Марьи Яковлевны Давыдовой. Николая, бывшего на год старше Лермонтова, и его сестру Пелагею Гавриловну, двадцатитрехлетнюю девушку, Арсеньева пригласила в Тарханы. Николай там учился, а Пелагея Гавриловна, проживавшая в Тарханах с 1820 по 1824 год⁴⁴, очевидно, помогала обучению детей русской грамоте. Годы пребывания ее в доме Арсеньевой совпадают с годами первоначального обучения Лермонтова. И вряд ли русской грамоте Михаила Юрьевича обучали иностранцы — Х. О. Ремер или Ж. Капэ, названные в воспоминаниях Шан-Гирея. Аким Павлович приехал в Тарханы позднее. Пелагея Гавриловна в 1824 году уже уехала к родителям, поэтому он и не сказал о том, что делала в доме Арсеньевой эта молодая грамотная девушка. У нее были живы родители, она была обеспечена и приживалкой быть не могла, а для роли компаньонки Арсеньевой была молода. В 1826 году Пелагея Гавриловна вышла замуж за Жизневского.

В соседнем с Тарханами селе Полянах жила сестра Давыдовых Варвара Гавриловна, по мужу Вышеславцева⁴⁵. У них были дети Николай и Александр, немного старше Лермонтова. Несомненно, Николай Гаврилович и Пелагея Гавриловна навещали сестру. Вместе с ними, вероятно, ездил и Лермонтов с остальными мальчиками.

Лермонтов хорошо знал прилегающую к Полянам и к Тархову местность, связанную с пугачевским восстанием, с теми событиями, о которых он был хорошо наслышан у Максютовых в Нижнем Ломове.

Вот как в романе «Вадим» Лермонтов описал это место под Полянами и Тарховом.

«Чтобы из села Палицына кратчайшим путем достигнуть этой уединенной пещеры, должно бы было переплыть реку и версты две идти болотистой долиной, усеянной кочками, ветловыми кустами и покрытой высоким камышом; только некоторые из окрестных жителей

102

Иллюстрация:

Учебная книга М. Ю. Лермонтова из тарханской библиотеки.

Автограф М. Ю. Лермонтова.

умели по разным приметам пробираться через это опасное место, где коварная зелень мхов обманывает неопытного путника и высокий тростник скрывает ямы и тину; болото оканчивается холмом, через который прежде вела тропинка и, спустясь с него, поворачивала по косогору в густой и мрачный лес <...> Пройдя таким образом немного более двух верст, слышится что-то похожее на шум падающих вод <...> кинув глаза в ту сторону, откуда ветер принес сии новые звуки, можно заметить крутой и глубокий овраг <...> на дне оврага, если подойти к самому краю и наклониться, придерживаясь за надежные дерева, можно различить небольшой родник, но чрезвычайно быстро катящийся» («Вадим», т. VI, стр. 76—77).

Каждый прочитавший эти строки чувствует, что конкретные детали соответствуют реальному ландшафту.

103

Иллюстрация:

Детские автографы М. Ю. Лермонтова.

Это и побудило нас попытаться отыскать место, столь романтически описанное Лермонтовым. В конце концов оно было найдено. Об этих разысканиях мы сообщили в пензенском альманахе «Земля родная» в 1950 году⁴⁶.

«Лермонтов удивительно точно описал знакомое ему место: оно находится в 9—10 км от села Тархан (Лермонтово) между селами Нижние Поляны и Тархово... Там и доныне сохранилась пещера в лесистом овраге, около которой протекает родник, называемый «Гремучий»... Если идти к этой пещере от села Поляны, то сначала приходится переплыть реку, версты две идти болотистой равниной, поросшей кустарником, затем начинается лес, по косогору тропинка ведет в овраг, где и находится пещера, с которой связано народное предание:

«В давние времена по болоту была проложена узкая гать, в обе стороны от которой была бездонная трясина. Крестьяне, скрывавшиеся в пещере во время пугачевского

104

Иллюстрация:

Почерк М. Ю. Лермонтова в детстве.

восстания, погнались за помещиком, ехавшим по гати на тройке. Попав в засаду, помещик поскакал мимо гати, прямо по болоту, и утонул в трясине вместе со своей тройкой».

Из поколения в поколение эти рассказы передавались в ближайших селах: Поляны, Шафтель, Языково, Тархово. Но как мог Лермонтов в детские годы познакомиться с ними, живя в Тарханах? Как мог он разыскать эти места: пещеру и «Гремучий», чтобы потом так точно их описать? Они находятся в стороне от проезжей дороги, их окружали топь, лес. Известны они были только жителям окрестных сел.

Следует предположить, что Лермонтов, приезжая с Давыдовыми в Поляны, услышал эти предания о Пугачеве и рассказы об этих местах в семье Вышеславцевых. Николай и Александр Вышеславцевы были в таком же возрасте, как и Лермонтов. Они хорошо знали окрестности, и, естественно, приехавших мальчиков стали занимать

105

рассказами о разбойниках (так в помещичьих имениях называли пугачевцев) и о местах, где когда-то от них прятались помещики.

Пещеры и родник находились в пределах владений Вышеславцевых, во времена Пугачевского восстания они жили в своем имении.

Воображение одиннадцати-двенадцатилетних подростков рисовало романтические картины прошлого. И Лермонтов потом воспроизвел их в своем романе. Он сам сказал, что «долго, долго ум хранит первоначальны впечатленья».

С семьей Давыдовых у Лермонтова отношения не прекращались и по окончании домашнего обучения. После переезда Е. А. Арсеньевой с внуком в Москву Николай Гаврилович Давыдов жил в 1828—1829 годах в ее доме. Лермонтов учился в Благородном пансионе, а Николай Давыдов готовился к поступлению в университет.

В 1833 году Н. Г. Давыдов учился в Казанском университете.

В Москве друзья детства М. Ю. Лермонтов, Н. Г. Давыдов и А. П. Шан-Гирей выпускали домашний рукописный журнал «Утренняя заря» под редакцией Николая Гавриловича. Об этом мы знаем из воспоминаний А. П. Шан-Гирея.

После окончания университета Николай Гаврилович Давыдов был в Саратове старшим учителем гимназии (1836 год)⁴⁸.

106

ЧАСТЬ III

Кропотово

Предки М. Ю. Лермонтова.
М. Ю. Лермонтов в Кропотове

Род Лермонтовых возник на Руси в XVII веке, когда их предку Георгу Лерманту за ревностную военную службу были пожалованы русским царем обширные земельные угодья. Но с увеличением числа потомков Георга Лерманта имение дробилось, и в конце XVIII века его род ослабел. В 1791 году Петр Юрьевич Лермонтов (дед поэта) продал родовое Измайлово в Костромской губернии и купил деревушку Кропотово Ефремовского уезда Тульской губернии.

Петр Юрьевич руководствовался, видимо, экономическими соображениями. Он рано оставил военную службу и решил заняться хозяйством, надеясь покупкой нового имения в черноземной полосе поправить свои дела.

Но кропотовское имение не оправдало возлагаемых на него надежд. Семья у Петра Юрьевича и Анны Васильевны была большая, шестеро детей: сын Юрий, родившийся в 1787 году, и дочери — Авдотья, Наталья, Александра, Екатерина и Елена. Расходы были большие,

107

и эта ветвь рода Лермонтовых, как и прочие, постепенно обеднела.

Юрий Петрович, отец поэта, по родовой традиции избрал военное поприще. Он учился в Петербурге, в Первом кадетском корпусе, по окончании которого получил офицерский чин и был выпущен «в Кексгольмский пехотный полк прапорщиком 1804 года октября 29, произведен подпоручиком с определением по-прежнему в Первый кадетский корпус 1805 года сентября 4, поручиком 1810 года мая 28 <...>, 1811 года июля 26 объявлены ему высочайшее удовольствие и благодарность. В походах и штрафах не был, к повышению аттестовался достойным... за болезнью уволен от службы капитаном и с мундиром...» в ноябре 1811 года.

Военная карьера прервалась в самом начале: Юрию Петровичу было всего 24 года. Оставив службу, Юрий Петрович поселился в Кропотове и занялся хозяйством.

Но когда в 1812 году над отечеством нависла опасность вражеского вторжения, Юрий Петрович вступил в тульское дворянское ополчение. Нам известно, что в 1813 году он находился на излечении в витебском военном госпитале¹.

Кропотово по нынешнему административному делению входит в Липецкую область, в Становлянский район. Недалеко от Кропотова в селе Васильевском Елецкого уезда Орловской губернии (ныне с. Васильевка Краснинского района Липецкой области) проживала многочисленная семья Арсеньевых — Василия Васильевича и Афимьи Никитичны.

Их сыновья занимали высокие служебные посты в Москве, в Петербурге и в соседних с Орловской губерниях.

В доме Арсеньевых всегда было много гостей. Через сыновей и их семьи в Васильевское доходили московские и петербургские новости.

Из Тархан к Арсеньевым в село Васильевское приезжала Елизавета Алексеевна с дочерью Марией Михайловной. В Васильевском Мария Михайловна и познакомилась с соседом Арсеньевых — Юрием Петровичем Лермонтовым. Имение Лермонтовых было в 35 верстах от Васильевского.

Как сообщал биограф Лермонтова П. А. Висковатый, привлекательная наружность, светский лоск петербургского

108

Иллюстрация:

П. Ю. Лермонтов, дед поэта.

Портрет работы неизвестного художника, масло.

офицера произвели сильное впечатление на романтическую натуру Марии Михайловны².

Симпатия, видимо, была взаимной, и вскоре состоялась свадьба. Елизавета Алексеевна была недовольна выбором дочери, она считала, что Мария Михайловна как ее единственная наследница достойна лучшей партии. Но Мария Михайловна настояла на своем.

109

После свадьбы молодые Лермонтовы поселились в Тарханах. Но Юрий Петрович прожил там недолго. После смерти жены Марии Михайловны в 1817 году он вновь поселился в своем родовом имении Кропотове.

Юрий Петрович жил там с матерью Анной Васильевной и тремя незамужними сестрами. В дворянском быту замужество девушки часто зависело от приданого. У сестер Юрия Петровича приданого за малодоходностью имения не могло быть. Александра и Наталья остались незамужними, и впоследствии одна из них ушла в монастырь; вышла замуж, за П. В. Виолева, только одна Елена.

Летом 1827 года М. Ю. Лермонтов был у отца в ефремовской деревне.

Дорога в Кропотово проходила через Чембар, Тамбов, Козлов. Как дальше совершала свой путь Елизавета Алексеевна с внуком, мы точно не знаем. Можно предположить, что ехали они по кратчайшему пути Елецким трактом. Дорога с заездом в Москву, а оттуда через Ефремов в Кропотово составила бы по меньшей мере 600 верст крюку. На своих лошадях, взятых в Тарханах, такое путешествие было бы затруднительно. Лошадей надо было кормить, давать им отдых и тянуть за собой целый обоз фуража. Недалеко от Козлова в Елецком уезде на самой границе с Тамбовской губернией было сельцо Васильевское. Там жили ближайшие родственники матери Михаила Юрьевича — Григорий Васильевич и Александр Васильевич Арсеньевы, родные дяди Марии Михайловны, принимавшие живейшее участие в судьбе своей племянницы и ее сына. Григорий Васильевич был в Тарханах на похоронах Марии Михайловны. Елизавета Алексеевна в то время поддерживала с ним родственные отношения, советовалась. Григорий Васильевич впоследствии был у нее и у Лермонтова доверенным при разделе имения.

Дорога через Васильевское — это прямой путь в Кропотово. Оттуда можно было съездить и в Москву, не делая при этом большого крюка.

Таким образом, не было никакого смысла миновать Васильевское. Наоборот, оно в этой поездке служило дополнительной притягательной силой.

Сельцо Васильевское и соседние деревни Дмитриевка и Масловка были родиной многих дворовых, вывезенных

110

отсюда в Тарханы и записанных за М. Ю. Лермонтовым как наследство матери.

Многие из них потом преданно служили М. Ю. Лермонтову. Это семьи Вертюкова, Летаренкова, Шерабаева.

Здесь же, в Васильевском, жил когда-то крепостной Александра Васильевича, а потом дядька М. Ю. Лермонтова — Андрей Иванович Соколов, который, вероятно, в этой поездке сопровождал своего питомца. Сомневаться в том, что М. Ю. Лермонтов с бабушкой останавливались тогда в селе Васильевском, не приходится, до Кропотова оставалось 28 верст.

Старожил села, Сергей Кузьмич Лосаков, 1891 года рождения, хорошо помнил последнюю владелицу Васильевского — Елизавету Григорьевну, дочь Григория Васильевича Арсеньева, оставшуюся в девицах и прожившую в своем родовом имении больше 90 лет. Она родилась в 1825 году.

В имение своих предков, в Кропотово, М. Ю. Лермонтов приехал тогда в первый раз. Бабушки Анны Васильевны уже не было в живых, она умерла в 1823 году. Его встретили отец и тетки. Можно предположить, каким большим вниманием был окружен мальчик, единственная «младая ветвь на пне сухом». Юрий Петрович второй раз не женился, и продолжателем рода, наследником лермонтовских традиций был один только Михаил Юрьевич.

Из рассказов отца и теток мальчик Лермонтов мог узнать прошлое когда-то знатного и богатого рода, увидеть портреты своих предков: прадеда Юрия Петровича и деда Петра Юрьевича, изображенных неизвестным крепостным художником в парадных кафтанах и в париках с буклями. Особенно богат наряд прадеда, на нем нагрудный знак депутата Комиссии по составлению нового уложения (1767); эта Комиссия была создана по велению Екатерины II. Но случилось так, что, когда Михаил Юрьевич готовился к поступлению в университетский благородный пансион, документы о дворянском происхождении Лермонтовых были утрачены и Юрию Петровичу пришлось обращаться в вотчинный департамент с просьбой о выдаче копии, подтверждающей пожалование вотчин роду Лермонтовых.

В Кропотове Михаил Юрьевич увидел портреты отца

111

и матери. Он рано лишился матери и помнил ее очень смутно. С тем большим вниманием относился он ко всему, что напоминало о ней. С любовью он вглядывался в черты родного лица. Ему приятно было, что и отец дорожит ее памятью и бережно хранит не только портрет, но и ее альбом в красном сафьяновом переплете, с золотым тиснением и серебряной застежкой. Теперь в нем всего девять листов, шесть из них заполнены рукой Марии Михайловны³.

В стихах она признавалась в своей любви к Юрию Петровичу. Юрий Петрович отвечал ей также стихами.

В альбоме есть акварельный рисунок: два дерева, разделенные ручьем. На рисунке чернилами рукой Марии Михайловны надпись по-французски:

Склонности объединяют нас,
Судьба разъединяет.

И как ответ на это двустишие, карандашом написано другой рукой:

Ручей два древа разделяет,
Но ветви их сплетясь растут.

Альбом оставался в Кропотове до 1883 года, когда дальней родственницей поэта К. М. Цехановской был передан в Лермонтовский музей при Николаевском кавалерийском училище. Туда же одновременно были переданы и портреты из Кропотова и рисунки поэта, потом они поступили в Институт русской литературы (Пушкинский дом) Академии наук в Ленинграде⁴.

Дом Юрия Петровича в Кропотове был очень схож с домом бабушки в Тарханах. Деревянный, с мезонином, покрыт железом. В нем было двенадцать комнат: восемь внизу, четыре наверху.

В преданиях кропотовских старожилов утверждается, что комната Михаила Юрьевича была смежной с комнатой отца, затем — гостиная с балконом, за ней самая большая комната в доме — зала. Коридор отделял эту часть дома от той, где была столовая и комнаты сестер Юрия Петровича⁵.

К дому вела широкая аллея серебристых тополей. На одном из них мальчик вырезал свои инициалы — «М. Ю. Л.», и дерево долго хранило, до своей гибели, память о нем.

112

Иллюстрация:

Ю. П. Лермонтов, отец поэта.

Портрет работы неизвестного художника, масло.

Аллея разделяла сад на две половины, в одной был старый сад, а в другой, на южной стороне, молодой. Любопытно отметить, что эти названия, родившиеся еще во времена Лермонтова, и теперь живут в разговоре старожилов, хотя эти названия «старый» и «молодой» уже ничего не отражают: этих садов теперь нет. Остались заросли сирени, груши, вишни, смородины. В лермонтовские времена сады приносили доход 50 рублей⁶.

113

Иллюстрация:

М. М. Лермонтова, мать поэта.

Портрет работы неизвестного художника, масло.

Недалеко от дома, в западной стороне от него, на границе с полем, были расположены обычные хозяйственные постройки: кухня, ткацкая, конюшня, каретный сарай и два амбара, сделанные из дубового леса. Погреб, ледник и скотный сарай сложены из дикого камня, добываемого и поныне недалеко от усадьбы. Крыши у всех помещений были соломенные. На выгоне располагалось гумно. Там скирдовали снопы, молотили. Рядом

114

с гумном — два плетневых овина, обмазанных глиной. Это нехитрое сооружение было тогда необходимо и в крестьянском и помещичьем быту. Как все усадьбы, кропотовское имение окружала канава, обсаженная акациями и березовыми деревьями⁷.

Площадь под усадьбой небольшая — около 5 десятин.

Когда смотришь на усадьбу с берега речки Любашевки, протекающей у ее подножия, то она видна как на ладони. Здесь перед самым домом и садом был пруд. Отсюда открывается панорама на деревню, усадьбу, на уходящие в сторону Бабарыкина поля, оканчивающиеся лесом. А по двум другим сторонам эту небольшую усадьбу вместе с крестьянскими избами, построенными по склону реки Любашевки, окаймляют два суходольных оврага — один с юга, другой с севера. При Лермонтовых здесь были пруды. В них водилась рыба. Все это тогда видел М. Ю. Лермонтов, знакомясь с отцовской усадьбой.

В Кропотове Михаил Юрьевич повстречался с девушкой, имени которой он не назвал. Одни исследователи считают, что это была А. Г. Столыпина, в замужестве Философова, другие же — что этой девушкой была Софья Сабурова.

Чистая детская любовь осветила жизнь Лермонтова в ефремовской деревне и нашла отражение в его творчестве. Свои переживания он выразил в стихотворении «К гению»:

Но ты забыла, друг, когда порой ночной
Мы на балконе там сидели. Как немой,
Смотрел я на тебя с обычною печалью.
Не помнишь ты тот миг, как я, под длинной шалью
Сокрывши голову, на грудь твою склонял —
И был ответом вздох, твою я руку жал —
И был ответом взгляд и страстный и стыдливый!
И месяц был один свидетель молчаливый
Последних и невинных радостей моих!
Их пламень на груди моей давно затих!..
Но, милая, зачем, как год прошел разлуки,
Как я почти забыл и радости и муки,
Желаешь ты опять привлечь меня к себе?..

(«К гению», т. I, стр. 27—28).

Помимо названного стихотворения «К гению» кропотовские переживания отразились и в других произведениях

115

Иллюстрация:

А. Г. Столыпина.

Акварель В. И. Гау (1844 г.).

этих лет: «Не привлекай меня красою» и «Дерево»; все они тесно связаны с образом любимой девушки:

Давно ли с зеленью радушной
Передо мной стояло ты,
И я коре твоей послушной
Вверял любимые мечты;
Лишь год назад два талисмана
Светилися в тени твоей,

116

И ниже замысла обмана
Не скрылося в душе детей!..
Детей — о! да, я был ребенок! —
Промчался легкой страсти сон;
Дремоты флер был слишком тонок —
В единый миг прорвался он.
И деревцо с моей любовью
Погибло, чтобы вновь не цвесть;
Я жизнь его купил бы кровью,—
Но как переменить, что есть?..

(«Дерево», т. I, стр. 135).

К стихотворению «К гению» Лермонтов сделал приписку: «Напоминание о том, что было в ефремовской деревне в 1827 году — где я во второй раз полюбил 12 лет — и поныне люблю» (т. 1, стр. 387). А в другом месте он дополняет это признание: «...Кто хочет узнать имя девушки, пускай спросит у двоюродной сестры моей...» (т. VI, стр. 387).

Двоюродными сестрами Лермонтов называл молоденьких двоюродных сестер своей матери. Анна Григорьевна Столыпина как раз и была такой двоюродной сестрой. Ей, вероятно, посвятил Михаил Юрьевич свою юношескую драму «Люди и страсти», где говорится о любви героя к двоюродной сестре.

На листке со стихотворным посвящением к этой драме Лермонтов зарисовал А. Г. Столыпину под сухим деревом⁸.

Образ сухого дерева ассоциировался у поэта с погибшей любовью.

Хоть и немного прожил в Кропотове Михаил Юрьевич, но оно оставило свой след в его душе. Он лучше узнал отца, понял причину незадавшейся жизни своих родителей. Вот почему он писал впоследствии:

Я сын страданья. Мой отец
Не знал покоя по конец.
В слезах угасла мать моя;
От них остался только я,
Ненужный член в пиру людском,
Младая ветвь на пне сухом; —
В ней соку нет, хоть зелена, —
Дочь смерти, — смерть ей суждена!

(т. I, стр. 363).

117

Заклад Кропотовского имения.
Встречи отца с сыном. Окончательный
разрыв Е. А. Арсеньевой
с Ю. П. Лермонтовым

Осенью 1827 года М. Ю. Лермонтов приехал вместе с бабкой в Москву, где стал готовиться к вступительным экзаменам в Московский университетский благородный пансион. Но связи с Кропотовом и Васильевским не прерывались. Юрий Петрович приезжал в Москву в эту осень часто: он подготовлял заклад имения. В Московском опекунском совете, где закладывалось имение, попечителем был Николай Васильевич Арсеньев, с ним велись об этом предварительные переговоры. А Николай Васильевич наведывался, конечно, в Васильевское. Да и Юрия Петровича уважали в семье Арсеньевых, и он у них бывал. Через Арсеньевых семейные новости доходили до Е. А. Арсеньевой и ее внука.

Ю. П. Лермонтов от кропотовского имения получал дохода около 10 тысяч рублей ассигнациями в год⁹. Этого было недостаточно, чтобы жить с привычным комфортом. Приданое Марии Михайловны израсходовали. Нужно было добывать новые средства. Осенью 1827 года сестры Юрия Петровича выдали ему доверенность на заклад имения¹⁰. Но заклад состоялся позже: 16 февраля 1828 года Юрий Петрович приехал для этой цели в Москву.

Имение было заложено на общих основаниях, то есть 200 рублей за каждую ревизскую душу. На таких условиях закладывала часть своего имения Е. А. Арсеньева в 1826 году, когда ей понадобилось ссудить деньги Марии Акимовне Шан-Гирей на покупку Апалихи. Точно так же закладывал свое Болдино А. С. Пушкин, готовясь к свадьбе с Н. Н. Гончаровой.

Всего Юрий Петрович заложил 16 февраля 1828 года 140 душ на сумму в 28 000 рублей и получил наличными, за вычетом комиссионных, 27 699 рублей¹¹.

По закладной ежегодно надо было уплачивать 2240 рублей. Ссуда была дана на 24 года. Все это тяжелым бременем ложилось на пошатнувшееся имущественное положение семьи Лермонтовых.

Но винить в этом Юрия Петровича было нельзя. Кропотовское

118

имение давало доход только от продажи хлеба, а он в те годы был особенно дешев.

Все крупные помещики в то время наживали состояния винокурением и винными откупами (Столыпины, Уваровы, Мартыновы, Шереметьевы и др.).

Заняться винокурением или изыскать какие-либо другие источники дохода Юрию Петровичу мешало, в первую очередь, слабое здоровье. По этой причине он оставил так рано военную службу. Для постройки винокуренных заводов и для покупки хлеба нужны были свободные оборотные средства, и довольно крупные, а их не было. Малодоходное кропотовское имение не позволяло накопить средства ни отцу, ни матери, ни самому Юрию Петровичу. Затруднения в средствах начались давно. Поэтому странно звучат слова А. Ф. Тирана о Юрии Петровиче как об игроке и пьянице. Тиран с Юрием Петровичем никогда не встречался. Его воспоминания, написанные по непроверенным слухам, явно пристрастны, вызваны тем, что среди юнкеров, и особенно у М. Ю. Лермонтова, который с ним учился, А. Ф. Тиран был предметом частых насмешек. Все поведение Юрия Петровича противоречит воспоминаниям А. Ф. Тирана.

С Юрием Петровичем встречались А. П. Шан-Гирей, С. А. Раевский, Верещагины, но никто из них ничего плохого о нем не сказал.

Сестры дали Юрию Петровичу полную волю в управлении хозяйством, написали от себя доверенность на заклад имения и на получение всей суммы денег по закладной. Эти деньги полностью не были израсходованы. После смерти Юрия Петровича осталось 12 000 рублей, отданных взаймы разным лицам¹².

С Юрием Петровичем, как с весьма положительным человеком, поддерживала отношения семья Арсеньевых, пользовавшаяся большим авторитетом в дворянском обществе.

При разделе имения Арсеньевых в 1825 году Юрий Петрович был доверенным генерал-майора Никиты Васильевича¹³.

Как нам удалось установить, для уплаты процентов по закладной Юрий Петрович приезжал в Москву 7 февравля 1829 года и 20 февраля 1830 года и для того, чтобы перезаложить имение на новых условиях, — еще 12 апреля

119

1831 года. Кропотовское имение перезаложено было сроком на 37 лет. Ежегодные взносы снижались до 1680 рублей (5% за ссуду и 1% в погашение капитала¹⁴).

До сих пор было известно, что Юрий Петрович был у сына в Москве только один раз, в декабре 1828 года. Установлено это было из письма Михаила Юрьевича в Апалиху тетке Марии Акимовне Шан-Гирей: «Папенька сюда приехал, и вот уже 2 картины извлечены из моего портфеля... Слава богу, что такими любезными мне руками» (т. VI, стр. 404).

Теперь к этой встрече мы можем прибавить еще четыре: в феврале 1828, в феврале 1829, в феврале 1830 и в апреле 1831 года. Трудно представить себе, чтобы, находясь в Москве, отец не навестил сына. В 1828 году Михаил Юрьевич поступил учиться в Московский университетский пансион. Мы знаем, как отец интересовался всем, что касалось его сына, их взаимоотношения сложились так, что встречи были необходимы для них обоих.

Учитель Лермонтова, Зиновьев, вспоминает, что отец Михаила Юрьевича несколько раз приезжал в Москву к сыну, но только не мог назвать время¹⁵. Мы теперь можем уточнить даты приездов Ю. П. Лермонтова в Москву на основании документов и подтвердить воспоминания Зиновьева о довольно частых встречах отца с сыном.

В письме к М. А. Шан-Гирей М. Ю. Лермонтов сообщал только о двух картинах, взятых отцом. Но рисунков и картин Лермонтова в Кропотове оказалось больше.

К. М. Цехановская, внучка Авдотьи Петровны Пожогиной-Отрашкевич, сестры Юрия Петровича, передала в Лермонтовский музей при Николаевском кавалерийском училище портреты прадеда, деда, отца и матери поэта и с ними два рисунка М. Ю. Лермонтова: «Младенец, тянущийся к матери» 1829 года и «Мадонна с младенцем» 1831 года.

В письме К. М. Цехановская сообщала: «...еще остались три картины, рисованные (две карандашом и одна краской) Михаилом Юрьевичем в детстве, а именно: в 1827—28 годах. Для мальчика таких лет, каких он был тогда, все эти картины исполнены очень хорошо. На них сохранились еще имя и фамилия рисовавшего, а также год и число»¹⁶.

В Кропотове было не меньше пяти картин. Привезены

120

туда они были Юрием Петровичем. На них разные даты: от 1827 по 1831 год. Это доказывает, что сношения отца с сыном продолжались, очевидно, до самой смерти Юрия Петровича.

Михаил Юрьевич нарисовал портрет своего отца, и по тому, с какой любовью он это сделал, можно заключить, что он уважал и любил Юрия Петровича.

Частые встречи отца с сыном позволили Юрию Петровичу следить за развитием сына, знать его наклонности и дарования. В тетрадях Михаила Юрьевича за время обучения его в Московском благородном пансионе и университете появилось около двухсот лирических стихотворений, несколько больших поэм: два очерка «Демона», «Черкесы», «Кавказский пленник», «Корсар», «Два брата», «Джулио», «Последний сын вольности», пьесы: «Испанцы», «Люди и страсти».

Можно думать, что отец читал их; провидя поэтическое дарование сына, он писал в своем завещании:

«...Хотя ты еще и в юных летах, но я вижу, что ты одарен способностями ума, — не пренебрегай ими и всего более страшись употреблять оные на что-либо вредное или бесполезное: это талант, в котором ты должен будешь некогда дать отчет богу!.. Ты имеешь, любезнейший сын мой, доброе сердце, — не ожесточай его даже и самою несправедливостью и неблагодарностию людей, ибо с ожесточением ты сам впадешь в презираемые тобою пороки...»¹⁷

Дальнейшие строки этого завещания говорят о том, что Михаил Юрьевич знал причины разлуки с отцом:

«...Благодарю тебя, бесценный друг мой, за любовь твою ко мне и нежное твое ко мне внимание, которое я мог замечать, хотя и лишен был утешения жить вместе с тобою.

Тебе известны причины моей с тобой разлуки, и я уверен, что ты за сие укорять меня не станешь. Я хотел сохранить тебе состояние, хотя с самою чувствительнейшею для себя потерею, и бог вознаградил меня, ибо вижу, что я в сердце и уважении твоем ко мне ничего не потерял...»

Автобиографическая драма Лермонтова «Люди и страсти» окончена летом 1830 года. В ней настолько близко к правде изображена распря отца и бабушки из-за права воспитания мальчика, что П. Висковатый по

121

этому художественному произведению реконструировал взаимоотношения Ю. П. Лермонтова и Е. А. Арсеньевой.

На этом же произведении основана его догадка, что внук якобы должен был оставаться у бабушки до 16 лет. В завещании же Е. А. Арсеньевой это не оговорено. Нового соглашения Ю. П. Лермонтов и Е. А. Арсеньева не заключали. Михаил Юрьевич продолжал жить у бабки и по достижении 16 лет.

Первый собиратель материалов о М. Ю. Лермонтове В. Х. Хохряков утверждал, что Е. А. Арсеньева — прототип Марфы Ивановны Громовой. Хохряков встречался с П. П. Шан-Гиреем и С. А. Раевским и сделал свои записи, основываясь на их рассказах.

В пьесе юного Лермонтова Марфа Ивановна Громова наделена далеко не симпатичными чертами, она сурова, жестока и несправедлива к своему зятю, Николаю Михайловичу Волину, отцу внука.

Читала ли Е. А. Арсеньева эту пьесу или Лермонтов ее бабушке не показывал — отношение внука к ее распре с Юрием Петровичем, несомненно, было ей известно. Она понимала, что внук может покинуть ее и уехать.

Крепнущую дружбу между отцом и сыном Е. А. Арсеньева приписывала частым встречам в Москве, во время которых Юрий Петрович посвятил подросшего сына в свои взаимоотношения с тещей. И Е. А. Арсеньева окончательно рассорилась с зятем. Все это так взволновало ее, что она заболела.

Потеряв мужа и дочь, Елизавета Алексеевна всю свою любовь сосредоточила на внуке: «...он один свет очей моих, все мое блаженство в нем... нрав его и свойства совершенно Михаила Васильевича», — писала Е. А. Арсеньева о внуке в письме к П. А. Крюковой¹⁸.

Близкие к Е. А. Арсеньевой люди, зная ее привязанность к внуку, старались очернить Юрия Петровича в глазах сына. Камнем ложилась на впечатлительную душу подростка ссора самых близких для него людей. «У моей бабки, моей воспитательницы, жестокая распря с отцом моим, и все это на меня упадает», — говорит герой драмы «Люди и страсти» Юрий Волин.

Духовное завещание Юрия Петровича написано в январе 1831 года, когда здоровье его пошатнулось. Это завещание рисует нам его составителя как человека умного, гуманного; оно проникнуто любовью к сыну. Через

122

посредство сына он хочет примириться и с Елизаветой Алексеевной, — «матерью обожаемой мной женщины» называет он ее в завещании. Заклинает сына беречь и развивать свой талант.

12 апреля 1831 года, как говорилось выше, Юрий Петрович приезжал в Москву. Михаил Юрьевич жил с бабушкой на Молчановке.

Каким было свидание отца с сыном на этот раз? Мы можем только предполагать. Не улеглись еще страсти разгоревшейся семейной драмы. Но ухудшавшееся здоровье Юрия Петровича мешало ему быть настойчивым и непримиримым в вопросе дальнейшей судьбы сына. Близился конец жизни этого много страдавшего человека.

В июле 1831 года Михаил Юрьевич пишет драму «Странный человек», где как-то пытается оправдать поведение своей бабушки жестокостью отца в отношениях с матерью. Но в какой степени автобиографична и эта драма? Не есть ли она художественное переосмысление событий, имевших место в жизни не только самого автора, но и близко стоявших к нему людей? Кто возьмет на себя смелость ответить утвердительно и категорично на этот вопрос?

1 октября 1831 года Юрия Петровича не стало. Смерть развязала узел семейной драмы, оставив в душе юного поэта горький осадок.

Умер Юрий Петрович в Кропотове, похоронен в селе Шипове. Запись о его смерти обнаружена сравнительно недавно в метрических книгах шиповской церкви, в приходе которой числилось сельцо Кропотово.

Был ли Михаил Юрьевич при кончине отца, мы пока не знаем. Если судить по стихотворению «Ужасная судьба отца и сына», то можно предполагать, что Юрий Петрович умер вдали от сына.

Ужасная судьба отца и сына
Жить розно и в разлуке умереть,
И жребий чуждого изгнанника иметь,
На родине с названьем гражданина!
Но ты свершил свой подвиг, мой отец,
Постигнут ты желанною кончиной;
Дай бог, чтобы, как твой, спокоен был конец
Того, кто был всех мук твоих причиной!
Но ты простишь мне! Я ль виновен в том,
Что люди угасить в душе моей хотели
Огонь божественный, от самой колыбели
Горевший в ней, оправданный творцом?

123

Однако ж тщетны были их желанья:
Мы не нашли вражды один в другом,
Хоть оба стали жертвою страданья!

(«Ужасная судьба», т. I, стр. 234).

Также нам неизвестно, был ли Лермонтов на похоронах отца. Мы опять должны обратиться к творчеству поэта. В стихотворении «Эпитафия» в 1832 году Лермонтов обращался к отцу:

Прости! Увидимся ль мы снова?
И смерть захочет ли свести
Две жертвы жребия земного,
Как знать! Итак прости, прости!..
Ты дал мне жизнь, но счастья не дал;
Ты сам на свете был гоним,
Ты в людях только зло изведал...
Но понимаем был одним.
И тот один, когда, рыдая,
Толпа склонялась над тобой,
Стоял, очей не обтирая,
Недвижный, хладный и немой.
И все, не ведая причины,
Винили дерзостно его,
Как будто миг твоей кончины
Был мигом счастья для него.
Но что ему их восклицанья?
Безумцы! Не могли понять,
Что легче плакать, чем страдать
Без всяких признаков страданья.

(«Эпитафия», т. II, стр. 31).

Это стихотворение позволяет предполагать, что Михаил Юрьевич на похоронах отца был. Как мы говорили уже, между Москвой, Васильевским и Кропотовом существовала постоянная связь. Не только сестры Ю. П. Лермонтова известили сына о кончине отца, это могли сделать и Арсеньевы, которые поддерживали с ним родственные отношения. Кроме того, Михаил Юрьевич был душеприказчиком отца, это знал он из завещания Юрия Петровича, поручившего сыну выполнить его последнюю волю. Как же мог Михаил Юрьевич оставаться в Москве и не поехать на похороны отца, которого он жалел и любил?..

Могила Юрия Петровича была внутри кирпичной церковной ограды на юго-восточной стороне шиповской церкви, в углу между алтарем и южной папертью, довольно

124

близко к церковной стене, к ее алтарной части*.

На могиле был установлен небольшой памятник из серого гранита, увенчанный крестом. На камне надпись.

Теперь церковь наполовину разрушена: в ней нет колокольной части, разобрана ограда, не видно памятников. Но и в таком виде эта одиноко стоящая шиповская церковь остается немым свидетелем посещения М. Ю. Лермонтовым этих печальных для его сердца мест.

Село Шипово, ныне Становлянского района Липецкой области, находится в шести километрах от Кропотова в сторону Ефремова, на север; в трех километрах от него проходит граница Тульской области. От Шипова остался теперь небольшой поселок — 12—15 домов, входящий отдельной бригадой в колхоз имени М. Ю. Лермонтова.

Биографы Лермонтова немало уделяли внимания личности Юрия Петровича. Но немногое удалось установить о скромной жизни человека, ничем не примечательного в общественном отношении. Отсутствие архивных материалов, главным образом писем Юрия Петровича и писем, адресованных ему, особенно затрудняет исследователей. Переписка Юрия Петровича с сыном, вероятно, существовала, но до нас не дошла.

Ю. П. Лермонтов первый заметил дарование сына и правильно его оценил. Юрий Петрович должен был обладать умом, образованием и иметь достаточно времени, чтобы наблюдать за развитием сына и его одаренностью.

Юрий Петрович пользовался уважением и доверием окружающих. Крепостной люд называл его «добрым, даже очень добрым барином».

Раздел имения. Имущественное
состояние лермонтовских крестьян.
Новые владельцы Кропотова

В своем завещании, составленном за несколько месяцев до кончины, Юрий Петрович Лермонтов распорядился кропотовским имением следующим образом:

125

«...долгом почитаю объяснить теперь тебе (Михаилу Юрьевичу. — П. В.) мою волю, а именно: сельцо Любашевка (Кропотово тож) составляет все наше недвижимое имение, в коем считается по 7-й ревизии 159 мужск. пола душ: из числа сих душ по 4 мужск. пола дворовых людей отделены еще покойной матерью моей каждой сестре и числятся за ними по ревизии, следовательно, остается 147 душ. Сие число должно быть разделено пополам между тобою, любезнейший сын мой, и тремя сестрами моими Александрою, Натальею и Еленою, которые между собой разделят по равной части; движимость, находящаяся в доме, должна быть отдана трем упомянутым сестрам <...>

Имение сие заложено в опекунском совете, и потому долг ляжет на число доставшихся каждому душ...»

Решение Юрия Петровича разделить имение таким образом кажется на первый взгляд несправедливым; каждому из наследников должна бы достаться четвертая часть имения. Почему же против такого раздела не протестовали сестры Юрия Петровича? Наверное, потому, что, приехав в Кропотово, Юрий Петрович 25 тысяч рублей, полученных им как приданое Марии Михайловны, вложил в общее хозяйство или израсходовал на совместную с сестрами и матерью жизнь. А эта сумма составляла почти половину стоимости кропотовского имения.

В таком случае решение Юрия Петровича о разделе имения становится понятным и справедливым. Доля арсеньевского имения, полученного Марией Михайловной, досталась Михаилу Юрьевичу.

Имением управляли сестры Юрия Петровича. Половину доходов после обязательной уплаты процентов по закладной они высылали Михаилу Юрьевичу. Доход был мизерным. Е. А. Арсеньева писала П. А. Крюковой, что Михаил Юрьевич из Кропотова получал в год только 300 рублей¹⁹.

Поэтому, когда Лермонтов по окончании школы стал корнетом лейб-гвардии гусарского полка и ему потребовались деньги на обмундирование, покупку лошадей, верховых и выездных для экипажа, имение решено было разделить, чтобы Михаил Юрьевич мог продать свою долю.

Подготовка к разделу имения началась в 1836 году.

126

Проведен был учет всего хозяйства, как господского, так и крестьянского, со всем имуществом.

Лермонтов при учете и разделе не присутствовал. Он выдал от себя доверенность Григорию Васильевичу Арсеньеву. Доверенность была написана и засвидетельствована в Чембарском уездном суде 22 января 1836 года, когда Лермонтов проводил свой первый отпуск у бабушки в Тарханах.

В Чембаре сохранился дом, где был Лермонтов. Тогда в нем размещались все присутственные места, а теперь в нем отделение госбанка²⁰.

Григорий Васильевич Арсеньев на основании полученной доверенности Лермонтова произвел учет и раздел имения, а потом и его продажу.

На долю Михаила Юрьевича досталось крепостных, работавших на пашне, 15 семей без всякого их раздробления, со всем имуществом, пашенная и непашенная земля и прочие угодья. В 15 семьях был всего 101 человек, мужского пола 52 человека²¹.

Дворовых в половинной доле Лермонтова было 14 человек мужского и 19 женского пола. Земли они не имели, жили при господском доме и работали в саду, на огороде, в ткацкой, на скотном дворе, в доме. Питание получали от помещика в форме «месячины».

Подушный налог за дворовых платил «мир», то есть община. Раскладку налога и сбор его производил помещик; он же платил в казну всю сумму налога и с дворовых и с крепостных, обрабатывавших землю.

Нам теперь известен состав семей и имущественное положение крестьян, которые достались при разделе на долю М. Ю. Лермонтова. Подробная опись каждого крестьянского двора составлялась в мае 1836 года для того, чтобы каждому из наследников достались семьи равного имущественного положения (см. приложение на стр. 133).

Из списков мы узнаем состав семьи, возраст ее членов, степень ее материальной обеспеченности; видим, какие были у этих крестьян постройки кроме избы; какой скот и какую птицу они имели. И, наконец, сколько тягол было наложено на каждую семью²².

Рассмотрение семей в их совокупности позволяет сделать заключения о жизни крепостных в кропотовском имении.

127

Иллюстрация:

Здание уездного суда и земской управы в г. Чембаре, в котором Е. А. Арсеньева и М. Ю. Лермонтов свидетельствовали свои доверенности. Фотография 1850-х гг.

Земледелие, основное занятие кропотовских крестьян, не обеспечивало жизненных потребностей крестьянской семьи. Денежный оброк в деревнях средней полосы России был неодинаков. Часто он доходил до 60 рублей с тягла в год. Цена ржи была в то время 56—60 копеек за пуд. Чтобы заплатить оброк, крестьянину нужно было продать 100—150 пудов ржи. А в семье были и другие потребности; приобретение необходимого инвентаря, уплата податей и другое. Большая сумма денежного или натурального оброка была обременительной для крестьян. Это видно на примере кропотовских крестьян: большинство семей имело долги от 30 рублей до 150. Заплатить их в один год было нелегко, и долги росли.

Рожь была единственным предметом в крестьянском хозяйстве, который можно было реализовать за деньги. Но она же была и главным продуктом питания. Поэтому, чтобы уплатить оброк помещику и справить все другие нужды, крестьяне проводили в семье строгую экономию во всем, в первую очередь в пище, а питались кропотовские крестьяне, так же как и тарханские, ржаным хлебом, горохом, толокном, крупами. При недоедании

128

и непосильной работе крестьяне рано старели и рано умирали. В приведенных списках крестьян, доставшихся по разделу Лермонтову, можно видеть, что долголетних людей в семьях почти не было. То же наблюдалось и в Тарханах.

Жизнь крепостных крестьян была тяжелой повсюду и особенно во второй четверти XIX столетия. Крепостная система хозяйства изжила себя. Земля оскудевала, а удобрять ее при общинном владении и частых переделах было невозможно. Помещикам хозяйство тоже не давало прежнего дохода, и они усиливали эксплуатацию крестьянства, особенно мелкопоместные дворяне, жившие в своих имениях. Крестьяне их были на барщине, и это позволяло им налагать дополнительные повинности с крестьянского двора в свою пользу в виде всякого рода приношений: холстом, маслом, яйцами, грибами, ягодами и пр., смотря по местности. Зимой помещик обязывал крестьян выставлять ему подводы для отправки хлеба на продажу, для подвоза дров или для обоза, когда он отправлялся в город с семьей. Из описи видно, что каждая крестьянская семья в Кропотове держала от двух до шести лошадей. На них выполняли все сельскохозяйственные работы и на своей и на господской земле и, кроме того, занимались извозом. В мае, когда проведена была опись, из 15 семей 8 уже не имели хлеба. Его нужно было покупать, а деньги на хлеб приходилось добывать работой на стороне. Приработок старались иметь крестьяне каждого села. У Арсеньевой они «тарханили», у Уварова в селе Поиме Пензенской губернии — сапожничали, в некоторых селах занимались гончарным промыслом; женщины пряли и ткали холст на продажу. В пяти семьях из 15 не было коров. А это значит, что основной пищей была тюря — хлеб с соленой водой или квасом. Да и остальные семьи, где на семь-восемь человек была одна корова, тоже выручала тюря. А молоко ели снятое, потому что нужно было собрать масло для помещика и на продажу.

Почти в каждой крестьянской семье было много овец: с молодняком от 7 до 40 голов. Но нужно учитывать полунатуральный характер хозяйства, когда главным потребителем продуктов овцеводства были сами же крестьяне. Шерсти, полученной от такого количества овец, едва хватало на изготовление полушубков, кафтанов, чапанов,

129

онуч, рукавиц, чулок, ватол (одеял), шалей и прочей одежды.

Разведение овец было выгодно, потому что овца неприхотлива к корму, не требует большого ухода, и с этим делом справлялись старики и дети. У тягловых крестьян времени для работы в домашнем хозяйстве почти не оставалось. Овцы скоро растут, и хозяин ежегодно может продавать мясо от своего стада.

На крестьянском столе мясо было редкостью: в праздники да в страдную пору, когда усиленное питание было необходимо. В остальное время крестьянский стол был вегетарианским и особенно скудным во время многочисленных постов, за соблюдением которых ретиво следили священники.

Но уровень хозяйства крестьян в кропотовском имении все же был несколько выше, чем у Арсеньевой в Тарханах или в Болдино у Пушкина, где у крестьян не было такого количества лошадей и овец. Оттого-то в памяти народа Юрий Петрович живет как добрый барин.

Всего в Кропотове было 1150 десятин земли, из них пашенной 822. Остальная земля находилась под селением, огородами, гуменником, лесами и лугами. Севооборот был трехпольный²².

Имение было оценено, по соглашению между наследниками, в 60 000 рублей²³.

Господский дом со всею движимостью Юрий Петрович в завещании назначил сестрам. Все остальное было разделено на две части.

К этому времени долга по закладной Московскому опекунскому совету оставалось 25 326 рублей²⁴. На долю Михаила Юрьевича приходилось 12 663 рубля.

На продажу имения 2 марта 1837 года М. Ю. Лермонтов выдал доверенность с правом передоверия Е. А. Арсеньевой²⁵.

В 1837 году Елена Петровна Виолева, одна из трех сестер Юрия Петровича, приобрела у Михаила Юрьевича его долю имения за 25 тысяч рублей ассигнациями. Уплата была рассрочена на 5 лет. Свое обязательство Виолевы оформили распиской. Долг Московскому опекунскому совету и расходы по оформлению купчей крепости они брали на себя²⁶.

П. А. Крюковой Арсеньева писала: «...Я очень рада, что продала Мишину часть Виолеву, ежели бы постороннему

130

продала, хотя бы наверное тысяч десять получила лишнего, но стали бы жаловаться, что я их разорила и что Миша не хотел меня упросить и на него бы начали лгать, рада, что с ними развязала...»²⁷

Эта радость едва ли была искренней. В письме к Г. В. Арсеньеву, доверенному Лермонтова по разделу имения, Елизавета Алексеевна сетовала, что он не дорожит интересами Михаила Юрьевича.

И с тех пор, писала она Крюковой, «с моими Арсеньевыми, что в Васильевском живут, у меня нет ладов, гневаются на меня... что я обидела честнейшего человека... и переписка у нас кончилась...»²⁸

Сначала сестры жили общим домом, а потом и они разделились и свои части имения продали. Е. П. Виолева, которая владела ²/₃ кропотовского имения, продала свою часть племяннице Цехановской. Ей же Е. П. Виолева в 1856 году по завещанию передала право на издание произведений М. Ю. Лермонтова, которому она была наследницей. С Виолевой в 1845 году заключал соглашение на издание произведений Лермонтова издатель И. И. Глазунов²⁹.

Цехановские долго жили в Кропотове, бережно сохраняя все, что было связано с именем Михаила Юрьевича.

В 90-х годах прошлого столетия Цехановские продали Кропотово Вадбольским. За короткий срок в имении сменилось много владельцев: Цехановская, Вадбольский, Заборский, Михенин, а перед революцией 1917 года имением владела Кочалова, вышедшая замуж за местного учителя Алитовского.

Время внесло свои изменения в облик лермонтовской усадьбы: с дома давно был снят мезонин, разобраны хозяйственные постройки. Но все же до 1941 года в усадьбе по-прежнему стоял старинный лермонтовский дом и по-прежнему, окруженные березами, шумели старый и молодой сады, а к дому, как и раньше, вела аллея серебристых тополей. Но в декабре 1941 года в деревню ворвались фашисты. Пробыли они в деревне четыре дня, но вреда причинили много. Отступая, они сожгли лермонтовский дом и все крестьянские постройки, разрушили остатки лермонтовской усадьбы. Теперь от нее осталась лишь груда развалин, поросшая бурьяном. В поселке 17 домов, большей частью новых.

131

Иллюстрация:

Дом Лермонтовых в Кропотове.

Фотография А. К. Федорова (1927 г.).

В Кропотове одна из бригад колхоза имени М. Ю. Лермонтова. Центр колхоза — в селе Лукьяновке, возле железнодорожной станции Бабарыкино. В бригаде 1100 га земли. Направление хозяйства в бригаде зерновое. Но жизнь в лермонтовской деревне стала иной. В каждую семью пришел достаток, и бескоровных хозяйств, как было раньше, теперь нет. В соседнем поселке Раневке начальная школа, а средняя — в трех километрах в Лукьяновке.

Материалы, приведенные здесь, говорят о том, что М. Ю. Лермонтов хорошо знал русскую действительность. И помещичья и крестьянская жизнь была ему хорошо известна. В стихотворении «Родина» Лермонтов заявил о своей любви к простому русскому человеку, к крестьянину-труженику, ко всему, что его окружает в повседневной жизни.

Проселочным путем люблю скакать в телеге
И, взором медленным пронзая ночи тень,
Встречать по сторонам, вздыхая о ночлеге,
Дрожащие огни печальных деревень.
Люблю дымок спаленной жнивы,
В степи ночующий обоз
И на холме средь желтой нивы

132

Чету белеющих берез.
С отрадой многим незнакомой
Я вижу полное гумно,
Избу, покрытую соломой,
С резными ставнями окно

(«Родина», т. II, стр. 177).

Приложение

Состав крестьянских семей, доставшихся при
разделе Кропотова на долю
М. Ю. Лермонтова

1. Семья Василия Яковлева — 33 лет, жена его Василиса — 32 лет, их дети: Егор — 3 лет, Денис — 1 года, Анна — 6 лет, брат Василия Федосей Яковлев — 21 года, жена Федосея Аграфена — 20 лет, мать Федосея — 60 лет.

У них изба дубовая, старая, чулан, и сени налицо — деревянные, двор и два сарая — плетневые, амбар — деревянный, овин — мазаный. Долгу — 30 рублей. Тягла — два, ржи, муки — нет, лошадей взрослых — пять, жеребят — один, коров взрослых — одна, телят — два, овец — 19, индеек — нет, кур — 20, цыплят — 30, гусей — 2, свиней взрослых — 1, поросят — 3, уток — нет.

2. Семья Федора Самсонова — 40 лет, жена Федора — 38 лет, у них дети: Игнат — 11 лет, Карп — 9 лет, Демид — 1 года, Улита — 16 лет, Ульяна — 7 лет; у них изба дубовая, новая, сени, двор, погреб и сарай — плетневые, овин — мазаный; долгу — 60 рублей; тягло — одно, муки — нет, лошадей — четыре, жеребят — один, коров — 1, телят — 1, овец — 10, индеек — нет, кур — 18, цыплят — 40, гусей — нет, свиней — нет, поросят — нет, уток — нет.

3. Семья Петра Яковлева — 45 лет, жена Марья — 35 лет, сын Дементий—6 лет, племянник Петра Яковлева Григорий Федоров — 35 лет, жена его Дарья — 32 лет, сын Федор — 11 лет, племянник Григория Федорова Никита — 10 лет, сестра Петрова Наталья — 22 лет.

У них изба березовая, старая, сени, чулан, амбар — деревянные, двор, погреб, 2 сарая — плетневые, овин мазаный, тягла — два, ржи 15 копен (пять четвертей зерна), муки — нет, лошадей — 5, жеребят — 4, коров — 2, телят — 3, овец — 20, индеек — нет, кур — 20, цыплят — 25, гусей — 13, свиней — 1, поросят — 5, уток — 10.

4. Семья Евдокима Тарасова — 40 лет, жена Анна — 37 лет, сын Степан — 4 лет, брат Евдокима Гаврил — 26 лет, жена Пелагея — 25 лет, дети: Февронья — 6 лет, Устинья — 5 лет, Акулина — 1 года, племянница их Фекла — 14 лет, мачеха Татьяна — 40 лет.

У них две избы: дубовая и осиновая, чулан, два амбара — деревянные, двор, погреб и два сарая — плетневые, овин — мазаный,

133

долгу — 400 рублей. Тягла — два, ржи — нет, муки 6 четвертей, лошадей — 6, жеребят — 1, коров — 2, телят — 2, овец — 30, индеек — 2, молодых индеек — 20, кур — 30, цыплят — 40, гусей — нет, свиней — 2, поросят — нет, уток — 2.

5. Семья Евдокима Анисимова — 38 лет, жена Ефросинья — 37 лет, дети: Леонтий — 19 лет, Евдоким — 11 лет, жена Леонтия Марфа — 19 лет, мать Евдокима Агафья — 70 лет.

У них изба дубовая, сени, двор, погреб, сарай — плетневые, овин — мазаный, долгу — 40 рублей. Тягло — одно, ржи — нет, муки — нет, лошадей — 4, жеребят — нет, коров — нет, телят — нет, овец — 10, индеек — 1, молодых индеек — 5, кур — 15, цыплят — 20, гусей — нет, свиней — нет, уток — нет.

6. Семья Зиновея Иванова — 64 лет, жена Анна — 48 лет, внучата: Егор — 23 лет, Иван — 16 лет, Авдотья — 13 лет, жена Егора Матрена — 20 лет, невестка Зиновея Настасья — 32 лет, сын Андрей — 2 года.

У них изба березовая, сарай, сени, чулан — каменные, двор, погреб, два сарая — плетневые, амбар — деревянный, овин — мазаный, долгу — 100 рублей, тягла — 1,5, ржи, муки — нет, лошадей — 4, жеребят — 1, коров — 1, телят — 2, овец — 20, индеек — 1, молодых индеек — 10, кур — 15, цыплят — 30, гусей — нет, свиней — 1, поросят — нет, уток и утят — 16.

7. Семья Григория Ларионова — 61 года, жена Афимья — 60 лет, сын Михайло — 36 лет, жена Екатерина — 35 лет, дети: Терентий — 7 лет, Павел — 5 лет, Устинья — 14 лет. Варвара — 12 лет, брат Григория Алексей — 56 лет, жена его Василиса — 32 лет, дочь Анна — 1 года.

У них изба дубовая, сени, амбар — деревянные, двор, погреб, два сарая — плетневые, овин — мазаный, долгу — 150 рублей, тягла — 2, ржи, муки — нет, лошадей — 5, жеребят — 1, коров — 1, телят — 1, овец — 26, индеек — нет, кур — 16, цыплят — 40, гусей — нет, свиней — нет, уток и утят — 13.

8. Семья Никиты Михайлова — 56 лет, жена Марфа — 35 лет, сын Степан — 31 года, жена Авдотья — 31 года; дети — Зиновей — 6 лет, Федор — 4 лет, племянник их Михаил — 21 года, жена его Василиса — 20 лет.

У них изба ветхая, сени и чулан — каменные, двор, погреб и сарай — плетневые, амбар — деревянный, овин — мазаный, долгу — 60 рублей, тягла — 2, ржи, муки — нет, лошадей — 3, жеребят — 1, коров — 1, телят — 1, овец — 12, индеек — нет, кур — 16, цыплят — 20, гусей — нет, свиней — 1, поросят — нет, уток и утят — 16. Никита Михайлов был доверенным сначала Юрия Петровича, а потом Михаила Юрьевича по составлению ревизских сказок.

9. Семья Федота Минаева — 59 лет, жена Анна — 52 лет. У них изба ветхая, сени, чулан, амбар — деревянные, двор, погреб, сарай — плетневые, овин — мазаный, тягла — 0,5, ржи — нет, муки — 4 четверти, лошадей — 2, жеребят — 1, коров — 1, телят — нет, овец — 16, индеек — нет, кур — 20, цыплят — 15, гусей — нет, свиней — нет, поросят — 3, уток и утят — 9.

134

10. Семья Ивана Федорова — 27 лет, жена Вера — 26 лет, приемыш их Степан — 4 лет.

У них две избы, дубовая и березовая, старая, сени — каменные, чулан и амбар — деревянный, двор, погреб, 2 сарая — плетневые, овин — мазаный, долгу — 80 рублей, тягла — 1, ржи, муки — 2 четверти, лошадей — 3, жеребят — 1, коров — нет, телят — нет, овец — 12, индеек — нет, кур — 20, цыплят — 14, гусей — нет, свиней, поросят — нет, уток и утят — 18.

11. Семья Федора Григорьева — 22 лет, жена Федора — 22 лет; дети: Аксинья — 4 лет, Матрена — 1 года. Братья Федора: Михаил — 9 лет, Василий — 6 лет; сестра Федора Анна — 10 лет, мать его Феодосия — 48 лет.

У них изба очень ветхая, сени, двор, погреб, 2 сарая — плетневые, амбар — деревянный, овин — мазаный, долгу — 50 рублей, тягла — 1, муки — нет, лошадей — 3, жеребят — нет, коров — нет, телят — 1, овец — 14, индеек — нет, кур — 20, цыплят — 30, гусей — нет, свиней, — нет, поросят — 2, уток и утят — 8.

12. Семья Егора Иванова — 50 лет, жена Арина — 48 лет, дети: Алексей — 10 лет, Матвей — 8 лет, Устинья — 16 лет.

У них изба дубовая, старая, сени, двор, погреб и два сарая — плетневые, овин — мазаный, долгу — 30 рублей, тягла — 1, ржи — нет, муки — 5 четвертей, лошадей — 4, жеребят — 2, коров — 1, телят — 1, овец — 14, индеек — нет, кур — 20, цыплят — 30, гусей — нет, свиней — нет, поросят — 1, уток и утят — 8.

13. Семья Павла Герасимова — 42 лет, жена Матрена — 42 лет, сын Петр — 22 лет, жена Устинья — 24 лет.

У них изба старая, дубовая, чулан, амбар — деревянные, двор, погреб, два сарая — плетневые, овин — каменный, долгу — 99 рублей, тягла — 1, ржи, муки — 4,5 четверти, лошадей — 4, жеребят — нет, коров — нет, телят — 1, овец — 14, индеек — нет, кур — 11, цыплят — 30, гусей — 3, гусенят — 4, свиней — 1, поросят — 5, уток и утят — нет.

14. Семья Николая Леонова — 47 лет, жена Елена — 35 лет, дети: Иван — 17 лет, Февронья — 6 лет.

У них изба ветхая, двор, погреб, сарай — плетневые, овин — мазаный, долгу — 30 рублей, тягла — 1, муки, ржи — нет, лошадей — 3, жеребят — 2, коров — нет, телят — нет, овец — 7, индеек — нет, кур — 10, цыплят — 15, гусей — нет, свиней — 1, поросят — нет, уток — нет.

15. Семья Гурия Васильева — 43 лет, жена Авдотья — 41 года, дети: Иван — 24 лет, Алексей — 21 года, Антон — 13 лет. Роман — 6 лет, Яков — 3 лет, Иванова жена Ольга — 23 лет, Алексеева жена Лукерья — 20 лет.

У них две избы, дубовая и березовая, старая, сени, чулан и амбар деревянные, погреб и рига — плетневые, овин — мазаный, пчел — 5 ульев, долгу — нет, тягла — 2, ржи — 30 копен, муки — 10 четвертей, лошадей — 5, жеребят — 4, коров — 1, телят — 1, овец — 34, индеек — нет, кур — 30, цыплят — 20, гусей — 3, гусенят — 5, свиней — 1, поросят—3, уток — нет.

135

ЧАСТЬ IV

Лермонтов и семья Шан-Гиреев

В жизни М. Ю. Лермонтова семья Шан-Гиреев занимала значительное место. Знакомство с ними началось рано. В 1818 году в начале лета Е. А. Арсеньева с внуком приехала на Кавказ и остановилась у своей сестры Екатерины Алексеевны Хастатовой в Шелкозаводске (Сарафанниково тож). В это время там проживал с семьей Павел Петрович Шан-Гирей; он был женат на дочери Екатерины Алексеевны — Марии Акимовне.

В следующий свой приезд на Кавказ в 1825 году Елизавета Алексеевна уговорила племянницу Марию Акимовну переехать в Пензенскую губернию. Целый год семья Шан-Гиреев жила в Тарханах, в доме Е. А. Арсеньевой. Через год было куплено с помощью Елизаветы Алексеевны соседнее небольшое имение Апалиха¹. В нем было 43 двора, 147 ревизских душ². По своим размерам оно было примерно таким, как Кропотово. Но земли было меньше, и крепостные жили беднее. В августе 1826 года Шан-Гиреи переехали в Апалиху.

Во время совместной жизни в Тарханах Мария Акимовна

136

помогала Елизавете Алексеевне следить за воспитанием и обучением детей, которых пригласили заниматься вместе с Михаилом Юрьевичем. Это видно по позднейшим письмам Лермонтова к Марии Акимовне из Москвы. Зная ее интерес к его учебным занятиям, он сообщал ей в 1827 году, что «прежнее учение истории ему очень помогло» (т. VI, стр. 403), и подробно сообщает о подготовке к поступлению в университетский пансион: «Я думаю, что вам приятно будет узнать, что я в русской грамматике учу синтаксис и что мне дают сочинять... в географии я учу математическую, по небесному глобусу, градусы планеты, ход их и пр...» (т. VI, стр. 403), а в следующем году делится радостью по поводу приезда в Москву отца и пишет, что стал в четвертом классе пансиона вторым учеником (т. VI, стр. 404).

Марию Акимовну интересовали и занятия Михаила Юрьевича рисованием, и он сообщал, что рисовать стал лучше, и просил прислать ему цветные воски для лепки (т. VI, стр. 403).

Воспоминаний о Марии Акимовне не осталось, и мы можем судить о ней только по письмам Лермонтова. Из них видно, что она была добрая, отзывчивая женщина.

«Милая тетенька! Зная вашу любовь ко мне, я не могу медлить, чтобы обрадовать вас: экзамен кончился и вакация началась до 8 января...», — читаем в том же письме от 21 декабря 1828 года (т. VI, стр. 404).

«...Постараюсь следовать советам вашим, ибо я уверен, что они служат к моей пользе...» (т. VI, стр. 406), — пишет Лермонтов в 1829 году. Любовь и уважение, причем взаимные, видим мы в этих строках.

Но с Марией Акимовной делился Лермонтов не только успехами в ученье. С ней он обсуждал животрепещущий тогда вопрос о двух школах актерского мастерства: петербургской и московской, говорил о превосходстве игры Мочалова над Каратыгиным. Сообщал о намерении профессора Павлова, инспектора пансиона, издавать журнал «Каллиона», где должны были поместить два его не дошедших до нас произведения «Геркулес» и «Прометей». Мария Акимовна, по всей вероятности, знала об издании Лермонтовым и Н. Давыдовым домашнего журнала «Утренняя заря»³, так как Лермонтов писал: «Каково вам покажется; Павлов мне подражает, перенимает у... меня!..» (т. VI, стр. 404).

137

Из писем Лермонтова видно, что Мария Акимовна высказала ему свой взгляд на Гамлета и Шекспира, и Михаил Юрьевич сейчас же откликается: «...Ваше письмо меня воспламенило: как обижать Шекспира?..» (т. VI, стр. 408). Он старается убедить Марию Акимовну, что Шекспир велик именно в «Гамлете», что это глубокое философское произведение. Суждения юного поэта поражают нас своей зрелостью. Но они говорят и о том, что Мария Акимовна интересовалась литературой, имела свое мнение о произведениях, которым она делилась с Лермонтовым, ей было интересно знать его отношение.

Даже из нескольких дошедших до нас писем к Марии Акимовне видно, как быстро развивался, как рос Лермонтов. Переписка с Марией Акимовной не ослабевала. Отсюда мы можем заключить, что Мария Акимовна была не только доброй и отзывчивой, но и достаточно образованной; она сумела помочь Арсеньевой направить интересы мальчика в нужное русло, еще с Тархан продолжала влиять на мальчика.

О литературных интересах семьи Шан-Гиреев говорит такой факт: в 1837 году была объявлена подписка на сочинения А. С. Пушкина. Только два человека во всей Пензенской губернии приобрели по билету. Одним из них был П. П. Шан-Гирей, владелец небольшого имения в глубоком захолустье⁴.

Мария Акимовна до 1825 года жила на Кавказе. Ее мать, Екатерину Алексеевну Хастатову, называли «авангардной помещицей» не только за ее смелость, но и за то, что ее владения находились на границе боевых действий русских войск, в непосредственной близости к горским аулам. Хастатовы общались с мирными горцами. Мария Акимовна слышала рассказы об особенностях их быта, непосредственно наблюдала их жизнь при посещении мирных аулов. Она могла об этом рассказывать Лермонтову, когда у него зарождался интерес к Кавказу и к жизни кавказских народов.

С военной историей Кавказа, с эпизодами из кавказской войны Лермонтова знакомили Павел Петрович Шан-Гирей, муж Марии Акимовны.

Его личность заслуживает особого внимания.

Предки П. П. Шан-Гирея происходят из Черниговской губернии, где его дед Федор Шан-Гирей был священником

138

Иллюстрация:

Современный вид церкви Михаила-архангела в с. Лермонтово
(бывшие Тарханы).

в Козелецком повете, а отец Петр Федорович служил там же коллежским канцеляристом.

Федор Шан-Гирей в 1785 году приобрел небольшое имение у ротмистра Столицы и на этом основании подал в Черниговское дворянское депутатское собрание прошение о внесении его со всей семьей в дворянскую родословную книгу. Черниговское дворянское собрание удовлетворило просьбу священника Федора Шан-Гирея. Но департамент герольдии это решение не утвердил, мотивируя тем, что покупка имения не дает право на дворянство, а других доказательств дворянского происхождения семьи представлено не было.

Несмотря на это, Шан-Гиреи, ссылаясь на решение Черниговского депутатского собрания, называли себя дворянами. Павел Петрович Шан-Гирей в дворянском звании был утвержден гораздо позднее и уже за личные военные заслуги.

П. П. Шан-Гирей в 1807 году поступил во второй кадетский корпус, где через два года был произведен в унтер-офицеры, через год в прапорщики и тогда же, в 1810 году, определен в 16-й егерский полк. Службу свою он проходил на Кавказе, когда там уже шла война с горцами.

139

На Кавказе Павел Петрович познакомился с семьей генерал-майора Акима Васильевича Хастатова. В 1816 или 1817 году он женился на Марии Акимовне Хастатовой, «родной и любимой племяннице» Е. А. Арсеньевой. В конце 1818 года П. П. Шан-Гирей вышел в отставку⁵ и до 1825 года жил в Шелкозаводске Кизлярского уезда, а потом, как было сказано выше, переехал в Пензенскую губернию.

Как свидетельствуют современники, Михаил Юрьевич в детстве любил играть в войну, для чего ему набрали сверстников и выкопали траншеи, сохранившиеся до настоящего времени. Лермонтов рано начал интересоваться военной историей.

Когда в Тарханы приехал «дяденька» (так называл Лермонтов Павла Петровича), который в молодости служил под начальством прославленного героя войны 1812 года А. П. Ермолова и сам бывал в сражениях против горцев, этот интерес к военной жизни еще больше обострился. Лермонтов только что сам вернулся с Кавказа и был очарован его своеобразием:

«Синие горы Кавказа, приветствую вас! вы взлелеяли детство мое; вы носили меня на своих одичалых хребтах, облаками меня одевали, вы к небу меня приучили, и я с той поры все мечтаю об вас да о небе...» (т. I, стр. 26).

Любознательный мальчик расспрашивал о жизни на Кавказе Марию Акимовну и особенно Павла Петровича, участника ермоловских походов, прожившего в этом диком и необжитом краю свои лучшие годы.

С февраля 1810 года Павел Петрович стал служить в 16-м егерском полку прапорщиком. Не успел еще молодой офицер оглядеться, привыкнуть к походной боевой жизни, как 29 мая командующий войсками генерал Булгаков дал предписание 16-му егерскому полку уничтожить «гнездо хищников», другими словами — кош-селение, созданное Измаилом Атажуковым. Во время завоевания Кавказа Измаил Атажуков отказался подчиняться русскому командованию, хотя и находился на службе в русской армии. Он поддерживал тесную связь с восставшими горцами: кабардинцами, ногайцами, призывал их к неповиновению русским, помогал им создавать новые аулы вблизи расположения русских войск.

Все это было известно командованию и местному гарнизону 16-го егерского полка, на территории которого

140

и действовал полковник Измаил Атажуков, по своему происхождению кабардинский князь. Поведение Атажукова, присланного из Петербурга на Кавказ для того, чтобы он уговаривал своих соотечественников не сопротивляться русским, не нравилось местному командованию русской армии. Атажуков действовал самостоятельно и отказывался давать отчет русским военным властям о своих действиях в Кабарде. Его подозревали в измене русским и об этом доносили высшему командованию. Вот что писал, например, генерал Булгаков:

«Во время настоящего моего пребывания с войсками в Кабарде дошли до меня слухи, что полковник князь Измаил Атажуков из своих подвластных и разной сволочи самовольно начал устраивать поблизости Константиногорска (возле Пятигорска. — П. В.) в бештовогорских лесах кош, по примеру прошлогоднего, который, так как и прежде сего было, убежищем служит людям неблагонамеренным. Поставляю себе главною обязанностью всякое зло при самом начале оного истреблять, я за нужное почел предписать 16-го егерского полка полковнику Курнатовскому кош сей, похожий не на что другое, как на гнездо хищников, вовсе уничтожить...»⁶

Возможно, что это была первая военная операция, в которой участвовал Павел Петрович. Он хорошо запомнил и названия спаленных аулов и поведение победителей и побежденных и мог потом рассказать об этом Лермонтову. Сочувствие молодого офицера было на стороне побежденных, и он сумел вселить это чувство и в сердце юного поэта:

Горят аулы: нет у них защиты,
Врагом сыны отечества разбиты,
И зарево, как вечный метеор,
Играя в облаках, пугает взор.
Как хищный зверь, в смиренную обитель
Врывается штыками победитель;
Он убивает старцев и детей,
Невинных дев и юных матерей
Ласкает он кровавою рукою...

(«Измаил-бей», т. III, стр. 201)

Не исключено, что Измаила Атажукова П. П. Шан-Гирей знал лично. Это был человек далеко не рядовой. Он участвовал в штурме крепости Измаил, в осаде Очакова и по представлению Суворова был награжден Георгиевским

141

Иллюстрация:

Константиногорская крепость. Место стоянки 16-го егерского полка.

Рисунок Д. М. Гаевского (1820-е гг.).

крестом 4-й степени. Современники говорят об Атажукове, как о светском, хорошо воспитанном человеке, знавшем русский и французский языки. Его противоречивое поведение во время приезда на Кавказ привлекло к нему внимание не только военного начальства, но и тех, кто стоял к нему более или менее близко. Личность его окружена была романтическим ореолом. Среди горских народов о нем слагались легенды. Имя Измаила Атажукова от Павла Петровича Шан-Гирея, конечно, не раз слышал юноша М. Ю. Лермонтов:

Ты знаешь, верно, что служил
В российском войске Измаил;
Но, образованный, меж нами
Родными бредил он полями,
И все черкес в нем виден был.
В пирах и битвах отличался
Он перед всеми!..

(«Измаил-бей», т. III, стр. 193).

Прожив на Кавказе 15 лет, П. П. Шан-Гирей хорошо узнал быт горцев, их культуру, обряды, песни, обычаи. Приехав в Тарханы и не имея до покупки Апалихи определенных занятий, он, по всей вероятности, много времени

142

проводил в обществе Лермонтова, который расспрашивал его о прошлом.

Для Павла Петровича это прошлое было полно романтических мечтаний, надежд, это была его молодость, и он, конечно, особенно охотно рассказывал обо всем Михаилу Юрьевичу.

Начиная с 1828 года в тетрадях Лермонтова появляются произведения на кавказскую тему: «Черкесы» (1828), «Кавказский пленник» (1828), «Каллы» (1830), «Измаил-бей» (1832), «Аул Бастунджи» (1832), Хаджи-Абрек» (1833).

Все эти произведения отличаются достоверностью, исторической правдивостью, верным описанием взаимоотношений горцев и русских.

Исследователи творчества Лермонтова предполагали, что источником сведений о Кавказе для Михаила Юрьевича были разные лица и что сам он, будучи на Кавказе, мог слышать рассказы горцев, их песни, видеть их обряды. Но последнее вряд ли было возможно. Для 10-летнего мальчика, приехавшего в сопровождении гувернеров-иностранцев, просто невозможно было путешествие по горским аулам, да еще в такое время, когда можно было ждать нападения черкесов в любой момент, в любом месте. Е. А. Арсеньева просто не разрешила бы внуку сделать это. Да Лермонтов к тому же не знал языка горцев. Как мог он знать, о чем поет местный сказитель?

Надежным и близким источником всех сведений о Кавказе была семья Шан-Гиреев, в особенности Павел Петрович.

Не случайно автографы и списки многих кавказских поэм Хохряков обнаружил у Павла Петровича Шан-Гирея⁷.

Учитель М. Ю. Лермонтова А. З. Зиновьев в своих воспоминаниях отметил, что П. П. Шан-Гирей особенно пленял «Мишу своими рассказами». А что эти рассказы были о Кавказе, видно из воспоминаний того же Зиновьева: Шан-Гиреи в эти годы жили уже в Апалихе, а Зиновьев пишет о Павле Петровиче, что он приезжал с Кавказа. Его ввели в заблуждение кавказские темы разговоров Павла Петровича. Очень важна заметка Зиновьева, что П. П. Шан-Гирей «подолгу гащивал» в доме Арсеньевой в Москве. Дружба между Михаилом

143

Юрьевичем и Павлом Петровичем не прекратилась и после переезда Арсеньевой с внуком в Москву; источник, питавший ум и память Лермонтова сведениями о Кавказе, не иссякал⁸.

Бывая в Апалихе у Шан-Гиреев до отъезда в Москву, Лермонтов познакомился с указом об отставке Павла Петровича, подписанным А. П. Ермоловым. Для Павла Петровича, как для каждого, служившего под начальством Ермолова, было естественным почтительное отношение к прославленному полководцу. Тем более, что указ характеризует Павла Петровича с самой положительной стороны. Не раз Павел Петрович, вспоминая свою службу на Кавказе, обращался к ермоловскому указу, ставшему для него дорогой реликвией, свидетельством его боевого прошлого. Этот указ послужил основанием для утверждения Павла Петровича в дворянском звании. Насколько дорожил П. П. Шан-Гирей этим указом, видно из того, что он во всех случаях, где нужно было сослаться на него, снимал копии, опасаясь потери оригинала.

Из указа мы узнаем служебную биографию Павла Петровича, его возраст и семейное положение, в каких операциях и с каким успехом он участвовал против горцев. Этот документ, хотя и скупо, освещает нам главные этапы жизни Павла Петровича Шан-Гирея, человека скромного, но игравшего большую роль в жизни Лермонтова:

«По указу его величества государя императора Александра Павловича, самодержца всероссийского и прочая, и прочая. Предъявитель сего штабс-капитан Павел Петров сын, Шан-Гирей, который, как значится из формулярного полкового списка, от роду имеет двадцать четвертый год, из дворян Черниговской губернии, в службу вступил во второй кадетский корпус для научения порядка военной службы кадетом 1807 года, сентября 11 дня, произведен унтер-офицером 1809, января 3, прапорщиком 1810 года февраля 12 с определением в 16 егерский полк, где подпоручиком 1815 года, июня 1, поручиком 1817 г., марта 10.

Во время службы своей находился в походах и у дела против неприятеля 1812 года, июня 8, переправляясь через реку Терек в следовании за границею до реки Сунжи, где того месяца 10 числа с собравшимися для впадения

144

в границы наши в большом количестве передовыми конными неприятельскими толпами в перестрелке, потом с присоединившимися к оным на помощь разными чеченскими народами в действительном сражении, рассеянии неприятельских партий и обращении их в беспорядке за реку Сунжу в бегство и того же года июля 3 за рекою Тереком для наказания зловредных и вероломных чеченских народов, с коими 14 числа июля засевшими в ямах, укрепленных переходами, при перестрелке более трех часов, потом при штурме укрепления и конечном поражении неприятеля, равно и отражении приходивших к нему на помощь.

Российской грамоте читать и писать умеет. В домовых отпусках и штрафах по суду и без суда не бывал. Женат на дочери покойного генерал-майора Хастатова девице Марье. У них сын Петр одного года и четырех месяцев. Состоял в комплекте. К повышению чина аттестовался достойным. А прошлого 1818 года, декабря 6, по Высочайшему Его Императорского Величества приказу уволен от службы по прошению, за болезнью, штабс-капитаном.

Во свидетельство чего по высочайше представленному мне уполномочию сей указ дан штабс-капитану Шан-Гирею за моим подписанием и приложением герба моего печати, при главной квартире в Грузии в г. Тифлисе, июня 3 дня 1819 года.

Его императорского величества Всемилостивейшего государя моего генерал инфантерии, командир отдельного Грузинского корпуса главнокомандующий гражданской частью и пограничными делами в Грузии и в губерниях Кавказской и Астраханской, командующий военною каспийскою флотилиею и орденов Российских святого Александра Невского, святого великомученика и победоносца Георгия 2 класса большого креста, святого равноапостольного князя Владимира 2 степени большого же креста, святой Анны 2 класса и иностранных: Австрийского Марии Терезы, Прусского Красного орла 3 степени и за заслуги: Персидского солнца и льва и великого герцогства Баденского военного ордена первых степеней кавалер подписал Ермолов и у того приложена его герба печать.

Свидетельствован секретарем Тарасовым.

Читал столоначальник Гримм⁹.

145

Подлинный указ получил штабс-капитан Павел Петров Шан-Гирей».

В 1841 году вышел первый том задуманного А. П. Башуцким сборника «Наши, списанные с натуры русскими». В нем среди подготовленных для второго тома статей был указан очерк Лермонтова «Кавказец». Но второй том не появился. Лермонтовская рукопись «Кавказца» была обнаружена только в советское время, в 1929 году.

Читая этот очерк, невольно приходишь к мысли, что автор имел в виду вполне конкретное лицо, настолько детализирована каждая черта наружности, характера и биографии. И в то же время чувствуешь, что автор любит своего кавказца, уважает его, хоть и иронизирует по поводу некоторых его привычек.

Таким конкретным лицом мог быть Павел Петрович Шан-Гирей. Ознакомившись с указом, мы обнаруживаем очень много совпадений в биографиях Павла Петровича и лермонтовского «настоящего кавказца».

«...Настоящий кавказец, — пишет Лермонтов, — человек удивительный, достойный всякого уважения и участия. До 18 лет он воспитывался в кадетском корпусе и вышел оттуда отличным офицером; он потихоньку в классах читал «Кавказского пленника» и воспламенился страстью к Кавказу. Он с десятью товарищами был отправлен туда на казенный счет с большими надеждами и маленьким чемоданом...» («Кавказец», т. VI, стр. 348).

Об учении Павла Петровича в кадетском корпусе говорится в указе, и там же мы можем прочесть, что он «к повышению чина аттестовался достойным». А. П. Ермолов был скуп на похвалы и награды, и такой отзыв характеризует П. П. Шан-Гирея как «отличного офицера». О «больших надеждах и маленьком чемодане» Лермонтов мог сам услыхать от Павла Петровича, который, кстати сказать, не имел ни родовых, ни приобретенных имений, источником его существования была только служба в армии.

По мысли поэта, настоящий кавказец тот, кто начал службу при А. П. Ермолове. В «Герое нашего времени» Максим Максимович тоже настоящий кавказец: «Да, я уже здесь служил при Алексее Петровиче, — отвечал он приосанившись...»

«Когда он приехал на Линию, я был подпоручиком, —

146

прибавил он, — и при нем получил два чина за дела против горцев».

Обратимся к указу. В нем сказано, что в 1815 году П. П. Шан-Гирей произведен подпоручиком. Ермолов на Кавказ приехал в 1816 году. В 1817 году Шан-Гирей был произведен в поручики, а в отставку ушел в 1818 году в чине штабс-капитана, то есть при Ермолове получил два чина. И «дела против горцев» перечислены в указе.

Лермонтов пишет в очерке, что страсть настоящего кавказца «ко всему черкесскому доходит до невероятия». Он старается приобрести настоящий черкесский костюм, оружие, лошадь горской местной породы.

М. Захарьин-Якунин, посетивший Павла Петровича Шан-Гирея в Апалихе в 1859 году, писал о нем: «Помещик (П. П. Шан-Гирей. — П. В.) встретил нас очень радушно. Это был отставной кавказец, лет за 60, но еще очень бодрый и крепкий человек. Он был выше среднего роста и плотно сложенный, с коротко остриженной, словно выбритой головою, одетый по старой привычке в бешмет и черкеску...¹⁰

...Старый воин так и засиял от радости, когда я рассказал ему о свойствах и качествах нового вооружения, считавшегося в то время последним словом военной техники.

— А в мое-то время на Кавказе было такое жалкое вооружение, что просто стыдно и вспоминать, — ответил Павел Петрович».

Захарьин-Якунин не читал очерка Лермонтова «Кавказец». Сорок лет прошло со дня отставки «настоящего кавказца». Живет он уже 34 года в Пензенской губернии, но «по старой привычке» одет в черкесскую одежду, и коротко острижена, почти выбрита его голова. Вот насколько сильна в нем была страсть ко всему черкесскому.

Но эта страсть касалась не только подражания внешности горцев.

В очерке «Кавказец» читаем такие строки: «Чуждый утонченностей светской и городской жизни, он полюбил жизнь простую и дикую; не зная истории России и европейской политики, он пристрастился к поэтическим преданиям народа воинственного. Он понял вполне нравы и обычаи горцев, узнал по именам их богатырей, запомнил родословные главных семейств. Знает, какой князь надежный

147

и какой плут; кто с кем в дружбе и между кем и кем есть кровь. Он легонько маракует по-татарски <...> О горцах он вот как отзывается: «Хороший народ, только уж такие азиаты!» <...> Встретив его, вы тотчас отгадаете, что он настоящий, даже в Воронежской губернии он не снимает кинжала или шашки...» (т. VI, стр. 349—350).

Вступив в военную службу совсем юным молодым человеком и притом на Кавказе, П. П. Шан-Гирей не мог знать европейской политики. Но, судя по всему, это был человек незаурядный, умный, наблюдательный. Он должен был иметь пищу для ума, и Павел Петрович нашел ее в изучении преданий, нравов и обычаев воинственного народа, с которым свела его судьба.

Все, что знал о жизни горцев, он передал живо и интересно, с любовью пытливому мальчику, который воплотил его рассказы в целом цикле кавказских поэм.

Михаил Юрьевич с увлечением слушал рассказы старого кавказца, старался запомнить каждую деталь, каждую мелочь, названия аулов, имена героев, их песни, обряды. Но, побывав на Кавказе, проверив жизнью то, что запомнил из рассказов, он уже относится ко всему критически. И в очерке «Кавказец» он иронизирует: «...Отставной герой позволяет себе прихвастнуть, выдумать небылицу; на Кавказе он скромен — но ведь кто ж ему в России докажет, что лошадь не может проскакать одним духом 200 верст и что никакое ружье не возьмет на 400 сажен в цель?» (т. VI, стр. 351). Но ирония эта добродушная, снисходительная, прощающая слабости уважаемого человека.

Приведем еще характерное совпадение. Лермонтов замечает в своем очерке: «...Кавказец есть существо полурусское, полуазиатское; наклонность к обычаям восточным берет над ним перевес <...> Ему большей частью от 30 до 45 лет; лицо у него загорелое и немного рябоватое, если он не штабс-капитан, то уж верно майор».

Фамилия Павла Петровича указывает на происхождение его предков от обрусевших татар, хотя и не от последнего крымского хана, как это указано в статье В. А. Мануйлова и С. И. Недумова «Друг Лермонтова А. П. Шан-Гирей»¹¹. Так что слова «существо полурусское, полуазиатское» применимы к Павлу Петровичу не

148

только в психологическом смысле, но и в прямом биографическом.

Из указа же явствует, что П. П. Шан-Гирей вышел в отставку штабс-капитаном, и, когда Лермонтов писал своего «Кавказца», ему было 45 лет.

«Настоящий кавказец» описан Лермонтовым с большим сочувствием к его трудной доле. В нем воплощены лучшие черты боевого русского офицера: храбрость, хладнокровие, гуманность, уважение к другим народам. Было бы слишком упрощенно сказать, что «кавказец» — это только портрет Павла Петровича Шан-Гирея: Лермонтов написал этот очерк в 1841 году, то есть когда сам он был уже достаточно искушен в кавказской жизни и не одного кавказца повстречал на своем пути. Однако Павел Петрович Шан-Гирей был М. Ю. Лермонтову ближе всех из «настоящих кавказцев». И при создании образа кавказца в 1841 году Павел Петрович как бы стоял перед поэтическим взором Лермонтова со своими разговорами, поведением, желаниями. Что-то присущее лично Павлу Петровичу Лермонтов отбросил, но главное, значительное, типичное запечатлел в образе кавказца и в этой обобщенной характеристике, напоминающей нам и Максима Максимовича, отразил и другие кратковременные встречи с кавказскими офицерами, во многом похожими на П. П. Шан-Гирея.

И если говорить о существовании прототипов литературных героев в том смысле, как это применяется, например, к Измаилу Атажукову — прототипу Измаил-бея, то Павел Петрович Шан-Гирей в таком случае — прототип «кавказца».

Образ «кавказца» вышел настолько типическим, что к нему вполне можно отнести слова Лермонтова, сказанные им в другом месте и по другому поводу: это «точно портрет, но не одного человека» (т. VI, стр. 203).

Дружба Лермонтова с семьей Шан-Гиреев не ограничивалась только приязненными отношениями с Марией Акимовной и Павлом Петровичем, она распространилась и на их детей. Акима и Алексея он называл «братцами», а их сестру называл «Катюшей» или «сестрицей».

Аким, или, как его еще называли, Еким, родившийся 14 июня 1819 года, стал на всю жизнь ближайшим другом Михаила Юрьевича¹², несмотря на разницу в летах. Его рассказ о двух годах (1825—1827), проведенных с

149

Лермонтовым в Тарханах, служит важнейшим мемуарным источником о детстве поэта.

Когда Лермонтов с бабушкой уехал в Москву, вскоре, в 1828 году, Аким Павлович был привезен туда же и продолжал жить в доме Е. А. Арсеньевой. Он был участником игр Михаила Юрьевича и принимал участие в издании домашнего журнала «Утренняя заря».

А. П. Шан-Гирей рассказал в своих воспоминаниях о встречах Лермонтова с семьей Лопухиных и о любви поэта к В. А. Лопухиной, о его переживаниях, связанных с ее замужеством.

В последующие годы связь А. П. Шан-Гирея с Лермонтовым не прерывается. Через два года после переезда Михаила Юрьевича в Петербург туда приезжает и Аким Павлович. Он был посвящен в творческие замыслы поэта, переписывал и распространял стихотворение Лермонтова «Смерть поэта». У него было много рукописей Лермонтова. На его долю выпала грустная обязанность: разбирать вещи и рукописи покойного друга, прибывшие из Пятигорска в 1841 году.

Подробной биографии А. П. Шан-Гирея не написано. Материалы к биографии можно найти в упомянутой выше статье В. А. Мануйлова и С. И. Недумова «Друг Лермонтова А. П. Шан-Гирей», в которой достаточно полно нарисован облик А. П. Шан-Гирея и его любовь к рано погибшему поэту.

Брат Акима, Алексей, родился в 1821 году в Москве, когда семья Шан-Гиреев жила у Г. Д. Столыпина¹³.

Аким учился сначала в Тарханах, а потом в Москве в доме Арсеньевой. Для Алексея и Екатерины, которая была на два года моложе его, взяли в дом учительницу, Наталью Ивановну Волкову, получившую эту специальность в Псковском воспитательном доме¹⁴.

В Апалихе у Шан-Гиреев родилось еще двое детей: в 1827 году Михаил, умерший в детстве, и в 1829 году Николай¹⁵, тот самый «Николенька Шан-Гирей», которого «таскает» и с которым «бесится» Михаил Юрьевич, как писала Е. А. Верещагина из Петербурга за границу дочери А. М. Верещагиной-Гюгель в ноябре 1838 года¹⁶.

В музее-усадьбе М. Ю. Лермонтова в Тарханах хранится альбом, подаренный И. Л. Андрониковым. В нем есть карандашный рисунок М. Ю. Лермонтова и рисунок пером, датированный 1838 годом; на нем подпись:

150

Иллюстрация:

А. П. Шан-Гирей.

Фотография начала 1880-х гг.

«Шан-Гирей». Предполагали, что этот рисунок Николая Шан-Гирея. Но ему в 1838 году было только 9 лет. Рисунок принадлежит, по-видимому, перу одного из старших братьев (Акиму или Алексею).

Семья Шан-Гиреев относилась с любовью к Лермонтову при его жизни, чтила его память и бережно хранила все, что напоминало им о дорогом для них человеке.

У Алексея Павловича хранилась так называемая

151

Маскарадная книга, в обложку которой Лермонтов вкладывал мадригалы своим знакомым и читал их в Дворянском собрании на новый 1831 год¹⁷.

В 1916 году дочь Алексея Павловича — Л. А. Лизогуб передала книгу в Лермонтовский музей в Петербурге, а оттуда она поступила в Институт русской литературы (Пушкинский дом) АН СССР.

От шан-гиреевской усадьбы в Апалихе, в которой часто бывал Лермонтов в детстве и куда приезжал он в 1836 году, остался запущенный парк с вековыми деревьями да заросшее акацией и сиренью место, где стоял когда-то барский дом.

Мария Акимовна и Павел Петрович похоронены возле усыпальницы Лермонтова в Тарханах.

***

В работах некоторых дореволюционных исследователей творчество М. Ю. Лермонтова трактовалось как результат различных литературных влияний. Одной из причин такой трактовки его наследия была слабая изученность связей Лермонтова с народным окружением, с крестьянским бытом и вообще с русской действительностью.

В советское время в этом вопросе лермонтоведение шагнуло далеко вперед. Изучение источников лермонтовской поэзии продолжается. Обобщая этот процесс, И. Андроников писал в одной из своих статей: в поэзии Лермонтова «претворены, прежде всего, его собственные переживания и наблюдения, претворена русская действительность, исторические события, народные предания, легенды, песни, семейные воспоминания, рассказы бывалых людей, споры с друзьями, размышления об исторических судьбах русского народа, народов грузинского, азербайджанского, горцев Кавказа — об их настоящем и будущем»¹⁸.

152

ПРИМЕЧАНИЯ

Часть I.  О М. Ю. Лермонтове в письмах М. М. Сперанского

¹  М. Корф. Жизнь графа Сперанского. Т. I, СПб., 1861, стр. 28—31.

²  Э. Герштейн. Судьба Лермонтова. М., 1964, стр. 302.

³  М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников. М., 1964, стр. 469.

⁴  Письма Сперанского. ЦГАЛИ, ф. 195, оп. 1, д. 5933, лл. 51, 61—64, 66—69, 70—72, 73—75, 76—77, 78—79, 80—81, 82—83, 84—86, 93—94, 99—100, 101—104, 105—106, 108—109, 110, 111—117, 148—153, 161—164, 168—170, 190—192.

⁵  А. Н. Нарцов. Материалы для истории дворянских родов Мартыновых и Слепцовых. Ч. I. Тамбов, 1904, стр. 73.

⁶  Ф. Ф. Вигель. Записки. Ч. II. М., 1892, стр. 99.

⁷  А. Н. Нарцов. Материалы для истории дворянских родов Мартыновых и Слепцовых. Ч. II. Тамбов, 1904, стр. 140.

⁸  ГАПО, ф. 196, оп. 2, д. 2698, л. 59. Раздельный акт 1811 г.

⁹  С. И. Недумов. О раннем детстве Лермонтова. — В кн.: Земля родная (альманах). Пенза, 1954, № 11, стр. 235.

¹⁰  В. Мануйлов. Летопись жизни и творчества М. Ю. Лермонтова. М. — Л., «Наука», 1964, стр. 15.

¹¹  Подпись Арсеньевой под регистрацией заемного письма в Чембарском уездном суде за 1817 г. 1 марта. Публикация В. А. Мануйлова. — «Литературное наследство», т. 45—46, 1948, стр. 631—632.

¹²  ГМ-УЛ. Исповедальные ведомства за 1815—1827 гг.

До 1817 года Е. А. Арсеньева уменьшала свои лета. После смерти дочери она увеличила свой возраст, что видно из приведенной сводки.

¹³  ГАПО, ф. 196, оп. 1, д. 444, л. 44. 1817 г. О временном сборе с помещичьих доходов.

¹⁴  И. А. Гладыш и Т. Г. Динесман. Архив А. М. Верещагиной. (О доходах Арсеньевой с тарханского имения). — Записки отдела рукописей Гос. ордена Ленина библиотеки СССР им. В. И. Ленина. Вып. 26, М., 1963, стр. 44.

¹⁵  Там же, стр. 51.

¹⁶  Завещание Арсеньевой 1841 г. Публикация В. Мануйлова. — «Литературное наследство», т. 45—46. М., 1948, стр. 636.

153

	Елизавета Алексеевна	Юрий Петрович	Мария Михайловна	Михаил Юрьевич	У них девица Пелагея Гавриловна	Дочь священ. Марья
1815 г.	40 л.	28 л.	21 г.	½	—	—
1816 г.	41	29	22	1	—	—
1817 г.	—	—	—	—	—	—
1818 г.	58	—	—	3	—	—
1819 г.	59	—	—	4	—	—
1820 г.	60	—	—	5	23	—
1821 г.	61	—	—	6	24	11
1822 г.	62	—	—	7	25	12
1823 г.	63	—	—	8	26	13
1824 г.	64	—	—	9	—	14
1825 г.	Не была	—	—	—	—	—
1826 г.	Не была	—	—	—	—	—
1827 г.	67	—	—	12	—	—

¹⁷  Заемное письмо Арсеньевой. Публикация В. Мануйлова. — «Литературное наследство», т. 45—46. М., 1948, стр. 630.

¹⁸  В. С. Арсеньев. К столетию дня рождения М. Ю. Лермонтова (документы к родословной). Тула, 1914, стр. 16—17.

¹⁹  Орловский областной архив. Ревизская сказка 1811 г., д. 20, л. 303.

²⁰  ГАПО, ф. 60, д. 172, лл. 637—651.

²¹  «Литературное наследство», т. 45—46. М., 1948, стр. 634—636.

²²  ГМ-УЛ. Исповедальная ведомость за 1818 г. См. примечание № 12.

²³  То же. Примечание № 12.

²⁴  ГАПО, ф. 196, оп. 2, д. 2555, л. 20. Формулярный список Афанасия Гавриловича Раевского.

В работе Н. Бродского «Св. Раевский, друг Лермонтова» («Литературное наследство», т. 45—46) сказано, что Афанасий Гаврилович Раевский после окончания университета работал в Пензе штатным смотрителем уездного училища. Это неточно. На должность штатного смотрителя А. Г. Раевский был назначен в 1818 г. с оставлением за ним прежней должности старшего учителя гимназии. До поступления в университет он учился в Мстиславском народном училище (1791—1793) и в коллегии мстиславских иезуитов (1793—1800).

²⁵  ГАПО, ф. 196, д. 2555. Дети А. Г. Раевского: Святослав (р. 1808), Надежда (р. 1812), в замужестве Муханова, Варвара (р. 1818), Анна (р. 1821), в замужестве Соловцева (она рассказывала П. Висковатому о встрече М. Ю. Лермонтова со Святославом Раевским после возвращения его из ссылки), Александра (р. 1826) и Владимир (р. 1826).

²⁶  ГАПО, ф. 58, д. 4. П. Зеленецкий. Исторический очерк Пензенской гимназии с 1804 по 1871. Рукопись.

²⁷  ГАПО, ф. 58, д. 1, ж. л. 2. Ведомость об успехах учеников Пензенской гимназии.

154

²⁸  И. Д. Воронин. А. И. Полежаев. Жизнь и творчество. Саранск, 1954, стр. 75 (сноска: архив Московского университета, фонд правления, 1824, 2 стр. д. 444, лл. 1—4).

²⁹  ГАПО, ф. 196, д. 2555, л. 6. Брачное свидетельство С. А. Раевского.

³⁰  ГАПО, ф. 196, д. 2555. О сопричислении детей С. А. Раевского к дворянскому сословию.

³¹  И. Андроников. Лермонтов. Исследования, статьи, рассказы. Пенза, 1952, стр. 256.

³²  Н. Л. Бродский. Святослав Раевский, друг Лермонтова. — «Литературное наследство», т. 45—46. М., 1948, стр. 321.

Часть II.  Лермонтов и крестьяне

¹  ЦГАДА, ф. 1326, оп. 2, д. 1864, лл. 142—143, купчая 1762 г.

²  ЦГАДА, ф. 225, д. 109, л. 8. Экономические примечания к Чембарскому уезду при генеральном межевании.

³  Купчая Е. А. Арсеньевой. Публикация С. Кузнецова. — Краеведческие записки. Пенза, 1963, стр. 163—168.

⁴  ГАПО, ф. 60, д. 172, лл. 537—651 за 1811 г. Дворовые М. М. Лермонтовой.

⁵  Прошение Арсеньевой о вводе в ее владение 11 душ дворовых из имения мужа. Публикация В. Мануйлова. — «Литературное наследство», т. 45—46. М., 1948, стр. 628.

⁶  О передаче 16 душ дворовых М. Ю. Лермонтову. Публикация В. Мануйлова. — «Литературное наследство», т. 45—46. М., 1948, стр. 634.

⁷  ГАПО, ф. 60, оп. 4, д. 304, л. 813. Доверенность А. А. Столыпина Степану Иванову. 1834 г.

⁸  ГАПО, ф. 60, оп. 4, д. 304, л. 816. Семья Вертюкова.

⁹  ИРЛИ (Пушкинский дом), ф. 524, оп. 3. Военно-судное дело, стр. 25—26. Ответы Вертюкова и Н. Козлова. Вертюков ответил, что он привез на квартиру тело своего господина с места дуэли в 10—11 часов вечера. То же самое показал и Илья Козлов, слуга Мартынова, ездивший, как он сказал, по приказанию Глебова вместе с Вертюковым.

В некоторых биографических работах, в частности у Висковатого, упоминается пятигорский извозчик Чухнин, якобы привезший тело М. Ю. Лермонтова с места дуэли. П. А. Висковатый ввел это в биографию Лермонтова на основании рассказа Чухнина (брата того, который якобы ездил), услышанного Висковатовым через 30 лет после дуэли.

Показания И. Вертюкова и И. Козлова дают возможность установить истину. Имя Чухнина в судном деле не упоминается.

¹⁰  Рапорт Мурашевского. Публикация П. Вырыпаева. — «Литературное наследство», т. 58. М., 1952, стр. 444.

¹¹  Российский почтовый дорожник, 1842 г.

¹²  Рапорт исправника Москвина. Публикация В. Мануйлова. — «Литературное наследство», т. 45—46. М., 1948, стр. 639.

¹³  ЦГАЛИ, ф. 276. Акт о вскрытии склепа 5—6 дек. 1936 г.

¹⁴  ГАПО, ф. 60, запись 4, д. 304, л. 816.

¹⁵  ГМ-УЛ. Метрическая книга тарханской церкви. Ч. II. О бракосочетавшихся.

155

Февраль 1849 г. Ср. «Литературное наследство», т. 58. М., 1952, стр. 443.

¹⁶  ГАПО, ф. 60, оп. 4, д. 304, л. 817, 1834 г. Семья А. И. Соколова. В примечании сказано, что по 7-й ревизии Соколовы состояли в Орловской губернии Елецкого уезда по селу Васильевскому за помещиком Александром Васильевичем Арсеньевым, которые им господину Михайле Лермонтову подарены. Переведены на жительство в село Яковлевское в 1816 г.

У П. Е. Щеголева в «Книге о Лермонтове», вып. 1, стр. 261, сказано, что А. И. Соколов — крепостной из села Тархан. Это же утверждение повторено в статье П. Вырыпаева «Лермонтов и крестьяне» («Литературное наследство», т. 58. М., 1952, стр. 442). Теперь уточняется, что в молодости А. И. Соколов был крепостным у Арсеньевых в сельце Васильевском.

¹⁷  М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников. М., «Художественная литература», 1964, стр. 45.

¹⁸  Архив Белинского райзагса Пензенской обл., метрическая книга об умерших. Запись 8, 21 марта 1875 г. о смерти А. И. Соколова.

¹⁹  «Литературное наследство», т. 58. М., 1952, стр. 445. Вещи М. Ю. Лермонтова переданы в музей снохою А. И. Соколова Анной Петровной, по первому мужу Беспаловой (Беспалов — внебрачный сын А. И. Соколова).

²⁰  ГАПО, ф. 182, д. 1286, оп. 1, л. 185. Сведения о церкви на усадьбе Е. А. Арсеньевой.

²¹  ГМ-УЛ. Метрическая книга. Ч. I. О рождающихся за 1821 г., декабря 20, у дьякона Ивана Ивановича сын Федор, за 1824 г. декабря 6, у дьякона Ивана Ивановича сын Степан. Восприемником в обоих случаях был М. Ю. Лермонтов.

²²  ГАПО, ф. 5, д. 1274, лл. 1—2. Отношение Пензенскому гражданскому губернатору об искоренении ложных слухов о воле от 29 июня 1826 г.

²³  ГАПО, ф. 5, дд. 1231, 1826, лл. 1, 2, 3, 8. Отношение военного министра пензенскому губернатору о даче сведений о родных декабристов — список осужденных прилагается: 1) два брата Беляевы Чембарского уезда, 2) Громницкий из Керенского уезда, 3) князь Барятинский из Пензы, 4) Жежчужников из Саранского уезда, 5) Анненков из Мокшанского уезда, 6) Веденяпин 1-й, 7) Веденяпин 2-й, 8) Новиков Михаил Николаевич из Мокшанского уезда, 9) Римский-Корсаков, 10) Горсткин И. Н. из Чембарского уезда.

²⁴  ГМ-УЛ. Отношение земского суда от 8 июня 1826 г. обнаружено в церковных книгах домовой церкви Е. Арсеньевой.

²⁵  И. Андроников. Исследования и находки. М., 1964, стр. 236.

²⁶  ГМ-УЛ. Исповедальные ведомости за 1827 г. Семья управляющего.

²⁷  Рассказ М. М. Коноваловой, записанный от Н. П. Рыбаковой в 1946 г. О. С. Вырыпаевой.

²⁸  ГАПО, ф. 5, оп. 1, 529, лл. 129, 132, 133, 150. Список ополченцев.

²⁹  И. Андроников. Лермонтов. Исследования, статьи, рассказы. Пенза, 1952, стр. 33.

³⁰  ГАПО, ф. 34, оп. 1, д. 526, л. 86. Дело о Калашникове. За неграмотных дворовых и крестьян расписывался Прокофий Усков. Его же рукою в 1834 г. написаны доверенности на имя Степана, одна

156

подписана Е. Арсеньевой, другая от имени Лермонтова подписана Афанасием Алексеевичем Столыпиным.

³¹  ГМ-УЛ, исповедальные ведомости 1815—1862 гг. Семья кормилицы.

³²  Е. П. Бусыгин. Русское поселение среднего Поволжья. Изд. Казанского университета, 1966.

В соседних с Тарханами селах — Языкове, Толстове — черные избы сохранились до нашего времени и еще там встречались перед войной в 1941 г. В Тарханах же избы, топившиеся по-черному, были в первой половине XIX века и упоминаются в рассказе Марфы Коноваловой. Названия предметов в черной избе дошли до наших дней, иногда употребляются в разговорной речи старожилов: гряда, чекмарь, казенка.

³³  ГАПО, ф. 60, оп. 1, д. 934, л. 3. Складная книга 1838 г.

³⁴  ГАПО, ф. 60, оп. 4, д. 319, лл. 749, 804—805. Семьи, переселенные из села Тархан в Саратовскую губернию: 34 семьи, 102 ревизские души, среди них Рыбаковы, Шубенины, Шушеровы, Медведевы, Баландины, Ижовы, Зимины, Жариковы, Аббакумовы, Горшковы и др.

³⁵  ГАПО, ф. 23, оп. 1, д. 131, л. 8, 1819 г. О наказании плетьми.

³⁶  ГМ-УЛ. Метрическая книга церкви Марии Египетской. Ч. II. О бракосочетавшихся, 1835 г.

³⁷  ГАПО, ф. 24, оп. 1, д. 1866, лл. 84—89. О закладе Тархан в 1826 г. Последнее завещание Е. Арсеньевой 1845 г. обнаружено работником Пензенского областного архива С. Г. Кузнецовым.

³⁸  Там же, лл. 84—89.

³⁹  Там же.

⁴⁰  ГАПО, ф. 192, оп. 1, лл. 114—118. Акт обследования тарханского имения М. В. Катковой в 1918 г.

⁴¹  А. Корсаков. Заметки о Лермонтове. — В кн.: М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников. М., «Художественная литература», 1964, стр. 69.

⁴²  ЦГАЛИ, ф. 195, оп. 1, д. 5933. Письмо Сперанского от 13 марта 1817 г.

⁴³  И. Андроников. Лермонтов. Исследования, статьи, рассказы. Пенза, 1952, стр. 1—26.

⁴⁴  Исповедальная ведомость. См. примечание № 12 в I части.

⁴⁵  ГАПО, ф. 34, д. 463, л. 5, 1834 г. О недвижимом имении Вышеславцевых в Полянах и Нижнем Ломове. ГАПО, ф. 60, оп. 4, д. 302, л. 1. Недвижимое имение П. Е. Максютова в селе Тархово (28 ревизских душ).

⁴⁶  Земля родная (альманах). Кн.6. Пенза, 1950. Статья П. Вырыпаева, стр. 173. Фотоснимки пещеры и ее окрестностей. — См. в книге С. А. Андреева-Кривича «Тарханская пора», 1963, стр. 133.

⁴⁷  Ф. Ф. Майский. Юность поэта. — Труды Воронежского государственного университета, т. XIV, вып. II. Воронеж, 1947, стр. 223.

⁴⁸  ГАПО, ф. 34, оп. 1, д. 437, л. 26. О Н. Г. Давыдове. — См.: А. В. Храбровицкий. Дело помещицы Давыдовой. — «Литературное наследство», т. 57. М., 1951, стр. 243—247.

Часть III.  Кропотово

¹  Дворянское сословие Тульской губернии. Т. V (XIV). Ополчение 1812 г. Материалы. Собрал почетный член Московского археологического

157

института, член разных ученых обществ В. И. Чернопятов. М., 1910, стр. 53. — Ср.: Н. Л. Бродский. М. Ю. Лермонтов. Биография. М., Гослитиздат, 1945, стр. 10.

²  П. А. Висковатый. М. Ю. Лермонтов. Жизнь и творчество. М., 1891, стр. 10—11.

³  Описание рукописей и изобразительных материалов «Пушкинского дома», т. II, Лермонтов. М. — Л., Изд. Академии наук СССР, 1953, стр. 169.

⁴  Там же, стр. 89, 92, 120, 127.

⁵  Там же, стр. 187.

⁶  ЦГАЛИ, ф. 276, оп. 1, д. 105, л. 151. Описание кропотовского имения.

⁷  Там же. Описание усадьбы, л. 151.

⁸  А. Михайлова. Лермонтов и его родня. — «Литературное наследство», т. 45—46. М., 1948, стр. 663.

⁹  ЦГАЛИ, ф. 276, оп. 1, д. 105 (о доходе).

¹⁰  Там же. Доверенность сестер Ю. П. Лермонтова на заклад имения.

¹¹  ЦГАЛИ, ф. 276, оп. 1, д. 105, л. 71.

¹²  П. Е. Щеголев. Книга о Лермонтове. Вып. 1. Изд. «Прибой», 1929, стр. 67 (завещание Ю. П. Лермонтова).

¹³  В. С. Арсеньев. К столетию дня рождения М. Ю. Лермонтова. Тула, 1914, стр. 25.

¹⁴  ЦГАЛИ, ф. 276, оп. 1, д. 105, лл. 72, 73, 74, 75 (квитанция об уплате процентов за ссуду).

¹⁵  А. З. Зиновьев. Воспоминание о Лермонтове. — В кн.: М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников. М., 1964, стр. 77.

¹⁶  Н. П. Пахомов. Живописное наследство Лермонтова. — «Литературное наследство», т. 45—46. М., 1948, стр. 126 и 204—205.

¹⁷  П. Е. Щеголев. Книга о Лермонтове. Вып. 1. Изд. «Прибой», 1929, стр. 66 (завещание Ю. П. Лермонтова).

¹⁸  Новые материалы об Е. А. Арсеньевой. Публикация Л. Модзалевского. — «Литературное наследство», т. 45—46. М., 1948, стр. 648.

¹⁹  Там же, стр. 651.

²⁰  Дом, в котором бывал М. Ю. Лермонтов. Публикация П. Вырыпаева в пензенской областной газете «Сталинское знамя», 1954, 2 апреля. Текст доверенности М. Ю. Лермонтова, выданной Г. В. Арсеньеву 22 января 1836 года, впервые полностью опубликован в издании. М. Ю. Лермонтов. Полное собрание сочинений. Т. 5. М. — Л., Изд. «Academia», 1937, стр. 537—538. Ср.: В. А. Мануйлов. Летопись жизни и творчества М. Ю. Лермонтова. М. — Л., «Наука», 1964, стр. 66.

²¹  П. Щеголев. Книга о Лермонтове. Вып. 1. Изд. «Прибой», 1929, стр. 291—294 (о разделе имения Лермонтовых).

Кропотово было единственным имением М. Ю. Лермонтова. Воспоминания А. В. Мещерского, опубликованные в 1901 г., об имении в Малороссии, принадлежавшем якобы М. Ю. Лермонтову и им посещаемом, мы во внимание не принимаем как недостоверные. В них нет ни названия имения, ни названия уезда и губернии. По нашему мнению, автор воспоминаний «небольшое» и «малодоходное» кропотовское имение в бывшей Тульской губернии назвал малороссийским.

Потом Ал. Маркевич, сознавая, что у Лермонтова своего имения в Малороссии не могло быть, попытался это место в воспоминаниях

158

Мещерского объяснить тем, что на реке Удае Полтавской губернии Прилукского уезда имение принадлежало будто бы Е. А. Арсеньевой. Но это его предположение не мотивировано. У Е. А. Арсеньевой, судя по тем завещаниям, которые нам теперь известны (1817, 1841, 1845 гг)., кроме Тарханского имения, других не было. Иначе о них было бы сказано в завещаниях.

Имение на реке Удае, может быть, и принадлежало каким-то Арсеньевым, но только не Елизавете Алексеевне. — См. объяснение А. Маркевича, перепечатанное П. Щеголевым в «Книге о Лермонтове». Вып. II, «Прибой», 1929, стр. 73.

²²  ЦГАЛИ, ф. 276, оп. 1, д. 105, л. 118.

²³  Там же.

²⁴  Там же, стр. 81. Размер долга опекунскому совету в 1837 г.

²⁵  Там же, л. 140. Доверенность от 2 марта 1837 г.

²⁶  Там же, л. 141. Заемное письмо Е. П. Виолевой.

²⁷  «Литературное наследство», т. 45—46. М., 1948, стр. 651.

²⁸  Там же.

²⁹  В. С. Арсеньев. К столетию дня рождения М. Ю. Лермонтова. Тула. 1914, стр. 1—2 (завещание Е. П. Виолевой).

Часть IV.  Лермонтов и семья Шан-Гиреев

¹  ГАПО, ф. 24, оп. 1, д. 1866, лл. 84—89. Завещание Е. Арсеньевой 1845 г., в котором сказано о закладе Тархан Арсеньевой для покупки Апалихи в 1826 г. А метрические книги села Тархан уточняют месяц 1826 г., когда произошла смена владельцев Апалихи.

ГМ-УЛ — метрическая книга. 1826 г. Ч. I. О рождающихся, запись 38, 13 августа, крестьяне записаны крепостными Савеловой, а в записи 45 от 8 сентября они записаны крепостными М. А. Шан-Гирей. Семья Шан-Гиреев приехала в Тарханы осенью 1825 г. Воспоминания А. П. Шан-Гирей. — В кн.: Лермонтов в воспоминаниях современников. М., 1964, стр. 34.

²  ГАПО, ф. 196, оп. 2, д. 3588, л. 12 (сведения об Апалихе).

³  Ф. Ф. Майский. Юность Лермонтова. — Труды Воронежского государственного университета, т. XIV, вып. II. Воронеж, 1947, стр. 223.

⁴  «Волга», 1969, № 4, стр. 169.

⁵  ГАПО, ф. 196, оп. 2, д. 3588, л. 3. Указ Ермолова об отставке П. П. Шан-Гирея.

⁶  С. А. Андреев-Кривич. Лермонтов. Вопросы творчества и биографии. М., Изд. АН СССР, стр. 31—32.

⁷  И. Андроников. Лермонтов. Исследования, статьи, рассказы. Пенза, 1952, стр. 258—259 (об автографах Лермонтова в семье Шан-Гиреев).

⁸  А. З. Зиновьев. Воспоминания о Лермонтове. — В кн.: Лермонтов в воспоминаниях современников. М., 1964, стр. 77 (примечания).

⁹  ГАПО, ф. 196, оп. 2, д. 3588, л. 3. Указ А. П. Ермолова об отставке П. П. Шан-Гирея.

¹⁰  И. Захарьин-Якунин. Встречи и воспоминания. Пб., 1903, стр. 17.

¹¹  В. А. Мануйлов и С. И. Недумов. Друг Лермонтова А. П. Шан-Гирей. — В кн.: Михаил Юрьевич Лермонтов. Сборник статей и материалов. Ставрополь, 1960, стр. 252.

159

¹²  ГАПО, ф. 196, д. 3588, л. 5. Свидетельство о рожд. А. П. Шан-Гирея 14 июня 1819 г., крещен 20 июня. Восприемниками были: 1) генерал-майор Александр Базилевич, 2) подполковник Евтихий Ефимович Кавалуев.

¹³  ГАПО, ф. 196, оп. 2, д. 3588, л. 4. Свидетельство о рождении Алексея: «в Москве 1821 года, марта 17 дня в приходе Георгиевской церкви, что на Лубянке, в доме кригс-цалмейстера Г. Д. Столыпина у живущего отставного штабс-капитана Павла Петровича Шан-Гирея родился сын Алексей. Крещен 23 марта. Восприемниками были: 1) кригс-цалмейстер Г. Д. Столыпин, 2) генерал-майорша Екатерина Алексеевна Хастатова, 3) майорша Елизавета Аркадьевна Верещагина.

¹⁴  ГМ-УЛ. Метрическая книга в селе Тарханах. Ч. I, 1833. Запись № 11: «У дворового Павла Иакимова родился сын Кондрат». Восприемники: проживающие в доме Шан-Гирея учительша Наталья Ивановна. 1834. Запись 20. Восприемницей была «Псковского воспитательного дома воспитанница Наталья Ивановна Волкова».

¹⁵  ГАПО, ф. 196, д. 3588, л. 19. Свидетельство о рождении Николая: «в Апалихе 16 апреля 1829 года, восприемники были: подпоручик Александр Денисович Кашинский и полковница Анна Акимовна Петрова». См. также: ГАПО, ф. 196, д. 3588, л. 5. Свидетельство о рождении Екатерины: «в Шелкозаводске, Кизлярского уезда 7 июня 1823 года».

¹⁶  И. А. Андроников. Рукописи из Фельдафинга. — Записки отдела рукописей Государственной библиотеки СССР имени В. И. Ленина. Вып. 26. М., 1963, стр. 28.

¹⁷  Н. П. Пахомов. Живописное наследство Лермонтова. — «Литературное наследство», т. 45—46. М., 1964, стр. 127 и 203.

¹⁸  И. Андроников. Лермонтов. «Советский писатель», 1951, стр. 3.

ПРИНЯТЫЕ СОКРАЩЕНИЯ:

ГАПО — Государственный архив Пензенской области.

ЦГАДА — Центральный государственный архив древних актов.

ЦГАЛИ — Центральный государственный архив литературы и искусства.

ИРЛИ — Институт русской литературы Академии наук СССР. Пушкинский дом.

ГМ-УЛ — Государственный музей-усадьба  М. Ю. Лермонтова в Пензенской области.

160

СОДЕРЖАНИЕ

В. Мануйлов. Вместо предисловия	5
От автора	14
ЧАСТЬ I О М. Ю. ЛЕРМОНТОВЕ В ПИСЬМАХ М. М. СПЕРАНСКОГО	15
М. М. Сперанский и Столыпины	15
О М. Ю. Лермонтове в письмах М. М. Сперанского	20
Спор Е. А. Арсеньевой с Ю. П. Лермонтовым о дальнейшей судьбе Михаила Юрьевича	36
Е. А. Арсеньева с внуком в Пензе. Семья Раевских	44
ЧАСТЬ II ЛЕРМОНТОВ И КРЕСТЬЯНЕ	52
Тарханы. Слуги и дворовые М. Ю. Лермонтова. Крестьяне, отпущенные на волю	52
Дворовые Е. А. Арсеньевой. Солдаты и ополченцы. Приказчик и писарь. Слухи о восстании декабристов	64
Крестьянская община. Система управления. Заклад тарханского имения. Семьи, подвергавшиеся наказанию. Господская усадьба	79
Записи рассказов тарханских старожилов	92
М. Ю. Лермонтов и его сверстники: Максютовы, Давыдовы. Поляны, Пещера и родник «Гремучий»	98
ЧАСТЬ III КРОПОТОВО	106
Предки М. Ю. Лермонтова. М. Ю. Лермонтов в Кропотове	106
Заклад кропотовского имения. Встречи отца с сыном. Окончательный разрыв Е. А. Арсеньевой с Ю. П. Лермонтовым	117
Раздел имения. Имущественное состояние лермонтовских крестьян. Новые владельцы Кропотова	124
ЧАСТЬ IV ЛЕРМОНТОВ И СЕМЬЯ ШАН-ГИРЕЕВ	135
Примечания	152
Принятые сокращения	159