508

СЛАВЯНОФИ́ЛЫ и Лермонтов. С. как представители самобытной общественно-филос. и лит.-критич. рус. мысли заявили о себе в кон. 30-х гг., но сформировавшимся общественно-идеологич. направлением славянофильство стало уже после смерти Л.

Лит.-критич. творчество С. составило одну из ветвей рус. романтизма. Историко-лит. сродство — принадлежность к рус. романтизму 2-й четверти 19 в. — обусловило определ. общность ряда этич. и эстетич. проблем и установок в творчестве Л. и С., напр.: обращение к истории и стремление «поверять» ею совр. жизнь; нац. самосознание личности и народа; симпатия к нравств. устоям простого народа; «естественность» («органичность») и «целостность» как верные свидетельства подлинности и жизненности нравств. и эстетич. явления; неприятие зап. «буржуазности» и др. Лит.-типологич. сродству сопутствовало биографич. сближение: в лит. среду Л. входили в 1835—36 С. А. Раевский и А. А. Краевский, высказывавшие тогда суждения, близкие к идеям формирующегося славянофильского лагеря; позже — А. С. Хомяков и Ю. Ф. Самарин. Однако проблема Л. и С. не исчерпывается историко-типологич. и биографич. близостью: важно непосредственное соотнесение творчества Л. с рядом специфически славянофильских идей. Его правомерность подтверждают общие суждения совр. историков лит-ры, частично проводивших подобное сопоставление: «множество точек пересечения имелось у славянофилов» с Л. (Кулешов, с. 116); «чисто эмоционально у Л. с Хомяковым — вообще со С. — удивительно много

509

общего: те же краски и ноты, любовь к старорусскому, московскому, живое чувство старины» (Журавлева, с. 19).

У Л. и классиков славянофильства (А. С. Хомяков, И. В. Киреевский и П. В. Киреевский, К. С. Аксаков и И. С. Аксаков, Ю. Ф. Самарин, Н. М. Языков) оказался сходным ряд идейно-эстетич. суждений (в их специфич. совокупности), касающихся прежде всего нац. самобытности России и духовного достояния народа. Их сближали: страстная любовь к отчизне; утверждение самобытности рус. культуры («...Когда-то русские будут русскими?» — «Странный человек»); интерес к прошлому народа и к нар. поэзии (см. Автобиографические заметки <7>); любовное отношение к цельным героич. характерам [у Хомякова — к героям трагедии «Ермак», 1826, у К. С. Аксакова — драмы «Освобождение Москвы в 1612 г.», 1848, у Л. — к купцу Калашникову («Песня про...купца Калашникова»), к солдату и полковнику — защитникам Бородина]; обращение к образам, мотивам и переживаниям, созвучным народно-религ. сознанию («Я, матерь божия...», «Ветка Палестины», «Казачья колыбельная песня», «М. А. Щербатовой», образ Калашникова; см. также Библейские мотивы, Религиозные мотивы); перекличка с языковскими мотивами нац. удали и размаха («Желанье», «Узник»); вера в особое межнац. историч. призвание России в будущем (см. отрывок Л. «У России нет прошедшего: она вся в настоящем и будущем» и воспоминание А. Краевского); противопоставление европеизированного, казенного Петербурга старинной Москве, сохранившей простоту нравов и вообще нац. традиции (очерк «Панорама Москвы», строфы 6—8 поэмы «Сашка», VI гл. романа «Княгиня Лиговская», где иронически представлен петерб. «патриот»); отрицат. отношение к совр. зап.-европ. жизни как к миру тщеславия и эгоизма («Развратом, ядом просвещенья / В Европе душной заражен», — «Измаил-Бей»; см. также «Умирающий гладиатор», «Последнее новоселье»); пафос гражд. предназначения поэзии. Знаменательны личные связи Л. с Самариным и Хомяковым, взаимная приязнь и положит. оценки.

Но сходство ряда черт в мировоззрении и личный взаимный интерес не снимали нек-рой настороженности в отношении С. к Л.; Самарин, напр., отмечал, что Л. в «Герое...» поглощен «эгоистической рефлексией»; он считал, что ранняя гибель поэта оставила его в «нравственном долгу» перед современниками, к-рый он, наверное, «уплатил» бы в дальнейшем (очевидно, — создав произведения положит. пафоса; см. в кн.: Воспоминания, 1972, с. 296, 299). Хомяков полагал (1841), что лермонт. стих. «Последнее новоселье» ухудшило мысль, выраженную в его, Хомякова, «наполеоновском» цикле: «На перенесение Наполеонова праха», «7 ноября», «Еще об нем» (см. Полн. собр. соч., т. 8, М., 1904, с. 100); очевидно, Хомякову не понравилось у Л. превознесение Наполеона и отсутствие темы России и «русского креста», противостоящих зап. миру (духовно немощному) (ср. подобную мысль в стих. близкого славянофилам Ф. И. Тютчева «Наполеон»). Сам Л., наверное, менее ощущал противоречия со С.; впрочем, их филос. и эстетич. мысли обрели развернутую программность и общественную актуальность уже после смерти Л.

Лит. идеалы и оценки Л. и ранних С. были еще недостаточно дифференцированы. Но у С. преобладало романтико-утопич. отношение к жизни; у Л. же неуклонно нарастало трезвое, реалистич. восприятие действительности (см. Романтизм и реализм), что особенно отразилось в «Герое...» (истории совр. души, пораженной мрачным разочарованием); недаром этот роман вызвал недовольство С. Существенно разнятся патриотич. чувства Л. и С.; «отчизна», к-рую любит Л. в стих. «Родина» — «народная, светлая, торжественная, эпически-величавая», поэтичная и в «обыденном» и в «грандиозном» [Максимов (2), с. 170)], — несомненно дорога́ и С. (в программной ст. «О мнениях „Современника“ исторических и литературных», 1847, они называют «Родину» этапным произв. в рус. лит-ре); но в ее облике непосредственно не присутствует одна из главных и определяющих для С. нац. черт — «сиянье веры» христианской (ср. стих. Хомякова «Ключ», 1835, и «„Гордись!“ — тебе льстецы сказали», 1839). В стих. «Спор», переданном через Самарина в журн. «Москвитянин», славянофильскому умонастроению созвучна монумент. картина рус. историч. динамизма, признание неизбежности покорения Кавказа; но историч. поступь России лишена у Л. к.-л. религ.-этич. мотива, к-рый выдвигали С., называя Россию «Востоком» по отношению к европ. «Западу» (подразумевая в ней прежде всего хранительницу православного — восточного христ. вероучения); у Л. Россия противостоит «дряхлому Востоку» (Закавказью и Ближнему Востоку) и несет первозданному («естественному») Кавказу цивилизацию, чреватую, однако, и бедствиями («И железная лопата / В каменную грудь, / Добывая медь и злато, / Врежет страшный путь»). Особенно далеки от умонастроения С. лермонт. мотивы демонизма, разочарования в жизни и богоборчества (см. Богоборческие мотивы).

У С. была остро обличит. поэзия («Ода», 1830, «Не говорите: „То былое“», 1844, Хомякова, «Клеймо домашнего позора», 1849, И. Аксакова) и публицистика, проникнутые «неприятием крепостнической и бюрократической России», негодованием против «космополитизма... двора и света» (Старикова Е. В., Литературно-публицистич. деятельность славянофилов, в кн.: Лит. взгляды и творчество славянофилов, 1978, с. 79, 103). Но преобладал в их творчестве патриотич. пафос, подчеркивались положит. качества рус. народа, в свете к-рых бледнели социальные и нравств. язвы совр. России. У Л. любовь к России чаще сопровождается чувством трагич. боли за несовершенства страны, презрением к соотечественникам-рабам, прислуживающим самовластью, к гонителям «Свободы» и «Гения», горечью от нравств. равнодушия и бездействия целого поколения. С. надеялись преодолеть противоречия между человеком и обществом, гармонически слить в недалеком будущем личность с общиной и обществом («миром») посредством свободного развития исконных национально-религ. начал (в т. ч. готовности рус. человека к самоограничению, самопожертвованию и нравственно-очищающему страданию); Л. же обладал обостренным чувством индивидуальности, противостоящей миру, доходил до прямого противопоставления личности и совр. «отечества» («Прощай, немытая Россия»), хотя одновременно выражал и трагизм существования одиночки, оторванной от родины, от других людей, и страстное желание избыть «сиротство», отверженность от «света» («Мцыри», «Тучи», «Листок»). В концепции С. большую роль играла церковь (особенно в объединении людей «соборно»); у Л. же отношение к церкви как культурно-организац. началу осталось невыявленным.

Одна из гл. целей С. — усилить антитезу России и Запада, отделить рус. духовную культуру и социальное развитие от совр. западной цивилизации и бурж. прогресса; Л. же больше интересовался общим драматич. противоречием культуры, цивилизации и «природности», естественности. С., отстаивая «соборность», ориентировались на религ.-нравств. и культурно-бытовой уклад простого народа, подчас идеализируя его жизнь, желали опрощения быта и культуры привилегиров. сословий; Л., ценя нар. культуру, сближая «лермонт. героя» с нар. сознанием и «простонародной стихией» [напр., в стихах «Завещание», «Валерик», «Родина»;

510

см. Максимов (2), с. 150—77], все-таки обстоятельно и постоянно анализировал личность «ума зрелого», осознавшую себя, широко образованную. С., может быть, благодаря их близости к природному, деревенскому быту и нравств. ориентации на крест. стихию, с одной стороны, а с другой — благодаря гл. вниманию к «надприродному», религ. преображению личности, фактически не занимались темой «человек и природа» в ее противоречивости, в ее напряженности, т. е. как раз в тех аспектах, кои были столь важны для Л.

С. видели в прошлом России трагич. противоречия, но стремились подчеркивать светлые, гармонич. начала Киевской и даже Московской Руси (см. очерк Хомякова «Тринадцать лет царствования Ивана Васильевича», 1845), а Л. акцентировал именно трагич. коллизии («Боярин Орша», «Песня про... купца Калашникова») (см. Общественно-историческая проблематика в творчестве Лермонтова).

С кон. 40-х гг., в связи с углублением европ. и индивидуалистич. начал в рус. жизни, С. стали более сдержанно оценивать творчество Л., усматривая в нем преим. «западника» — байрониста, проповедника индивидуалистич., «эгоистич.» свойств.

Лит.: Висковатый П., Неизд. стихи Л., «Русь», 1884, № 5, с. 33—36; Висковатый, VI, 219—20, 228; Гинзбург (1), с. 198—203; Азадовский (1), с. 238—57; Эйхенбаум (12), с. 117—23; Ефимова М. Т., Юрий Самарин и его отношение к Л., в кн.: Пушкинский сб-к, Псков, 1968, с. 40—47; ее же, Несколько замечаний к проблеме «Л. и славянофилы», в кн.: Материалы X науч. конференции Псков. гос. пед. ин-та, в. 3, Псков, 1969; Шагалов А. Ш., Рус. средневековье в творчестве Л., в сб.: Вопросы рус. лит-ры, М., 1970; Егоров Б., Славянофильство, в кн.: Краткая лит. энциклопедия, т. 6, М., 1971; Кулешов В. И., Славянофилы и рус. лит-ра, М., 1976, с. 116—29; Журавлева (6); Вацуро (5), с. 237—38; Лит. взгляды и творчество славянофилов, М., 1978, с. 314, 321, 337—55, 373 (см. также указат.); Гиллельсон (3); Краевский, в кн.: Воспоминания.

Б. Ф. Егоров.