СТЕНДА́ЛЬ (Stendhal; псевд.; наст. имя — Анри Мари Бейль; Beyle; 23.I.1783, Гренобль, — 23.III.1842, Париж) — франц. писатель. Сын адвоката гренобльской судебной палаты. В семь лет потерял мать. Рос в доме деда, вольнодумца и поклонника просветителей. Ребенком он с энтузиазмом следил за событиями Великой франц. революции, юношей познакомился с соч. энциклопедистов, на школьной скамье пристрастился к математике, механике и лит. сочинительству. В 1799, приехав в Париж с намерением поступить в Политехнич. школу, он, однако, предпочел пойти на службу в воен. мин-во и вскоре принял участие в итал. походе Наполеона. По возвращении на родину в 1802 подал в отставку и на протяжении трех лет самостоятельно занимался, помышляя о славе писателя. Но материальные затруднения заставили его в 1805 наняться служащим в один из торг. домов Марселя, затем снова вернуться в армию. С 1806 по 1814 в качестве воен. интенданта исколесил Германию, Австрию, Польшу, стал очевидцем Бородинского сражения, пожара Москвы, бегства разгромленных франц. войск из России. После падения Наполеона уехал в Италию, познакомился с вождями карбонариев, встречался с Дж. Байроном, сотрудничал в журнале итал. романтиков «Conciliatore» («Примиритель»); с 1815 выходят в свет и его собственные соч. Их замаскированный респ. дух и непочтительные суждения о церкви вызвали подозрительное внимание к нему австр. полиции. Не чувствуя себя в безопасности, в 1821 вернулся во Францию. Близкий к кругам оппозиц. литераторов, он в Париже писал статьи для их журналов, публицистич. брошюры, включился в полемику вокруг романтизма. После Июльской революции 1830 получил должность франц. консула сначала в Триесте, а с 1831 — в городке Чивитавеккья близ Рима, где и прошло последнее десятилетие его жизни, заполненное лит. трудом и изредка прерываемое поездками на родину.

С. — писатель трудно и медленно складывавшейся творч. биографии, поворотными вехами к-рой оказались крутые переломы в ходе тогдашней истории Франции. Сделав первые пробы пера на рубеже 18—19 вв., он вплоть до крушения империи переживает затянувшийся период лит. ученичества. Неоконч. рукописные наброски тех лет — «Мысли. Новая философия» («Pensées. Filosofia nova»), комедии «Два человека» («Les deux hommes») и «Летелье», а также «Письма к Полине» («Lettres à Pauline») и «Дневник» («Journal») — опубл. лишь в 30-х гг. 20 в. Респ. вольномыслие молодого С.,

161

отказ от религ.-мистич. подхода к духовной жизни, тяга к точному, «математич.» исследованию потаенного в человеческом сердце и уме, опора на материалистич. этику просветителей и их учеников-«идеологов» — всему этому суждено было стать зародышами воззрений, к-рые, окрепнув и пройдя проверку жизнью, послужили краеугольным камнем в идейном фундаменте творчества С.

Годы с 1814 до конца Реставрации для С. — время окончат. созревания обществ.-философ. и лит.-эстетич. взглядов. В эти годы он выступает с публицистич. и критич. работами, философ.-психологич. соч., книгами об иск-ве, путевыми заметками: «Жизнь Гайдна, Моцарта и Метастазио» («Vies de Haydn, de Mozart et de Métastase», 1817), «История живописи в Италии» («Histoire de la peinture en Italie», 1817), «Рим, Неаполь и Флоренция» («Romes, Naples et Florence», 1817), «О любви» («De l’amour», 1822), «Жизнь Россини», («Vie de Rossini», 1824), «Расин и Шекспир» (1823—25), «Прогулки по Риму» («Promenades dans Rome», 1829), статьи для франц. и корреспонденции для англ. печати (последние обнаружены, собраны и переведены во Франции сто лет спустя, наиболее серьезное 5-томное изд. — «Английские корреспонденции» — «Courrier anglais», 1935—36).

Лишь пройдя школу почти 30-летней подготовки, С. приступил к созданию худож. произв.: роман «Арманс» (1827), новелла «Ванина Ванини» (1829), роман «Красное и черное» («Le rouge et le noir», 1831), итал. хроники: «Виттория Аккорамбони» (1837). «Ченчи» («Les Cenci», 1837), «Герцогиня де Паллиано» («La duchesse de Palliano», 1838) и «Аббатиса из Кастро» («L’abbesse de Castro», 1839), очерки «Записки туриста» («Memoires d’un touriste», v. 1—2, 1838), роман «Пармская обитель» («La Chartreuse de Parme», 1839). К этим произв. примыкают оставшиеся в той или иной мере незавершенными и опубл. посмертно: автобиографич. повести «Воспоминания эгоиста» («Souvenirs d’égotisme», 1832, изд. 1892) и «Жизнь Анри Брюлара» («Vie d’Henri Brulard», 1835, изд. 1890); романы «Люсьен Левен» (1834—36, впервые под назв. «Le chasseur vert», изд. 1855, полностью 1929) и «Ламьель» (1839—1842, изд. 1889, полностью 1928); повесть «Минна де Вангель» (1829—36, изд. 1855); рассказы «Сан Франческо а Рипа» (1831, изд. 1853), «Сестра Схоластика» («Suora Scolastica», 1839, изд. 1921) и «Чрезмерная благосклонность губительна» («Trop de faveur tue», 1839, изд. 1912—1913), предназначавшиеся для кн. «Итальянские хроники» («Chroniques italiennes», изд. 1855), к-рые С. подготавливал для печати перед самой смертью. Это последнее 15-летие работы С. — пора зрелых свершений, расцвета его не сразу проявившегося дарования.

Духовно-историч. трагедия того крайне насыщенного пятидесятилетия, когда завещанная просветителями бурж. революционность, достигнув в якобинской Франции своего прометеевского взлета, вскоре была подменена казарменным цезаризмом Империи, а затем, после реставрац. попыток отбросить страну к «старому режиму», выродилась при Июльской монархии в прекраснодушное фразерство, прикрывавшее культ обогащения любой ценой; когда традиц. респ. свободомыслие уже выдыхалось и вызревала иная, пролет. революционность, возвестившая о себе восстаниями лионских ткачей, — это распутье послереволюц. поры было не просто почвой, на к-рой выросло творчество С., но его писательской страстью, мукой, непосредств. источником его раздумий и книг. Для С., к-рый, по словам М. Горького, «...глубоко и философски человечен...» (см. Собр. соч., т. 30, 1956, с. 96), удел личности — мера всех вещей, и общество разумно постольку, поскольку оно может обеспечить каждому свободу добиваться счастья, полностью проявляя себя, свой ум и

162

душевные задатки. «Охота за счастьем» заложена в самой природе человека. От склада общества зависит, какой именно облик примет эта исконная тяга к счастью — станет ли она «войной всех против всех» или, напротив, польза каждого совпадет с пользой всех. Подобной сопряженностью личного и гражданского были отмечены, по воспоминаниям С., годы революции 18 в., и это порождало натуры титанические, честолюбие вело их на поприще служения благородному делу. Иной уклад у послереволюц. поры, когда три хищника — оскудевшее дворянство, ханжеское духовенство и наглый, своекорыстный торгаш — грызутся за власть, деньги, почести. Героич. страсть не заглохла лишь в отдельных простолюдинах, но и их коснулись растлевающие веяния, и оттого их «погоня за счастьем» зачастую выливается в извращенное, губительное для них, горячечное тщеславие. С. — республиканец, оборачивающийся назад, чтобы от имени вчерашней революции бросить презрительный укор сегодняшнему обществу, родовыми схватками к-рого она была; он — демократ, с тревогой усомнившийся в демократии, где верховодит хам и стяжатель, прикрывающий собств. выгоду разглагольствованием о «свободе, равенстве и братстве»; он — гуманист, со скептич. горечью взирающий на грехопадение человека в годы безвременья и в тоске мечущийся между мечтой о гордом, великодушном, мужеств. бунтаре и усталостью, желанием забыться в тихом уединении, в стороне от пошлых страстишек, раздирающих век.

Подобно тому как способ добиваться счастья, по С., меняется от эпохи к эпохе, так и лит-раисторически изменчива. С. принимает сторону романтиков, старающихся «...давать народам такие литературные произведения, которые при современном состоянии их обычаев и верований могут доставить им наибольшее наслаждение» (Собр. соч., т. 7, М., 1959, с. 26), против классиков, эпигонски подражающих мастерам прошлого («Расин и Шекспир»). И поскольку французы после 1789 пережили грандиозную ломку всего бытия, им больше не подходит камерный театр в духе Расина, они ждут мощного разворота нар. судеб, предельного накала страстей, столкновений друг с другом незаурядных фигур — всего того, что было присуще хроникам и трагедиям У. Шекспира; последнего следует впрочем не копировать, а перенять его умение волновать широкого зрителя. Совпадая с В. Гюго и его соратниками по романтич. школе в неприязни к эпигонскому классицизму, С., однако, обозначает словом «романтизм» нечто иное, чем они. Для С. «истинные романтики» — П. Мериме, П. Л. Курье, П. Ж. Беранже. «Правда, горькая правда» (см. эпиграф к роману «Красное и черное», там же, т. 1, М., 1959, с. 47) — такова первая заповедь лит-ры, проникнутой пафосом «исследовательского 19 века». В ней все должно быть просто и естественно, все похоже на то, что ежедневно наблюдают на улице и в домах, она равно избегает и выспренних красот, условных правил, торжественного парения александрийского стиха классиков, и гротескной фантазии, пристрастия к экзотике Гюго или лирич. патетики Ф. Шатобриана и А. Ламартина. Писатель, по С., — не ворожащий печальник, а «историк и политик», его книги «в смысле исследования нравов эпохи в каком-то отношении дополняют историю» («Courrier anglais», t. 2, P., 1935—36, p. 239). Прежде всего — в трезвом познании скрытых материальных пружин, предопределяющих и поступки людей, и самый их психологич. склад. Проникая в душевные толщи, доселе прикрытые покрывалом пышных словес, писатель становится строгим аналитиком, переводящим «язык страстей на язык математики» («Mélanges de politique et d’histoire», t. 1, P., 1933, p. 246). Все эти приметы лит-ры, повинующейся «железным законам реального мира», —

163

историзм в подходе к личности, правдивость положений и характеров, пристальное изучение нравов, перерастающее в тщательный анализ сознания изнутри — по сути складываются в программу критич. реализма 19 в. в его особом стендалевском преломлении.

Первой, и пока несколько прямолинейно-нарочитой, попыткой воплотить ее был роман «Арманс» — «сцены из жизни парижского салона 1827». Здесь уже есть и излюбленная С. модель, служащая костяком всех его романов: столкновение чистого помыслами, тонкого, пылкого, умного, «выламывающегося» из своего круга или попадающего туда извне юноши-«чужака» со светской чернью; и прослеженная во всех поворотах кристаллизация любовной страсти; и выполненные пером иронич. графика портреты чванных пустышек, ведущих генеалогию от крестоносцев, а втихомолку обделывающих выгодные делишки; и жесткий, суховатый, пренебрегающий гладкописью и метафорич. узорами слог.

«Красное и черное». Кадр из фильма. Режиссер К. Отан-Лора.
1954.

Когда четыре года спустя С. в «Красном и Черном» сумеет крепко спаять все эти повествоват. структуры трагич. историей энергичного и талантливого плебея, то случай, заимствованный из материалов судебного процесса над семинаристом Берто (1827), под его пером станет аналитич. «хроникой 19 в.», как гласит подзаголовок к роману. Провинц. городок, семинария, парижский салон — три этапа биографии сына плотника Жюльена Сореля, и вместе с тем три социальных пласта, образующих верхи послереволюц. общества: буржуазия, духовенство, дворянство. Корыстное пресмыкательство и разнузданное стяжательство в провинции, воспитание армии церковников в духе воинствующего мракобесия как залог прочности режима, судорожные попытки аристократии сохранить привилегии своей касты, не брезгуя ради этого заговорами в пользу иностр. покровителей, — таков облик хозяев Франции. И как бы оттеняя мрачные тени этой картины, С. бросает на нее отсветы воспоминаний о былом, о временах революции и империи: прошлое — героич. миф, в к-ром французы, отданные под надзор иезуитам, видят доказательство своего величия и грядущего возрождения. Так обозначаются масштабы раздумья С.: почти полувековые судьбы страны получают в «Красном и черном» предельно сжатое выражение, достигающее остроты памфлета. В этой спертой атмосфере и

164

суждено гнаться за призраком счастья Сорелю — простолюдину, к-рый опоздал родиться. Созданный из того же «материала, что и титаны 93-го года», он вынужден прибегать к уловкам, к-рые в ходу три десятка лет спустя: расчетливому притворному благочестию, угодничеству. Постигнув, что «...всяк за себя в этой пустыне эгоизма, именуемой жизнью» (Собр. соч., т. 1, М., 1959, с. 412), он ринулся в схватку в надежде победить оружием, навязанным ему эпохой. И потерпел поражение. Потому что так и не сумел настолько искалечить себя, чтобы стать вполне своим среди накопителей, святош и ничтожеств. В душе Сореля ежедневно происходит ожесточенная борьба между добрыми, честными порывами его натуры и неумолимым «надо», диктуемым честолюбием. Именно этот бунт личного достоинства против искусов выгоды не дает ему превратиться в заурядного приспособленца, а в конце концов приводит к гибели. «Красное и черное» — не столько история провалившегося бальзаковского карьериста, сколько трагедия героич. характера, к-рый в пору безвременья не состоялся, да и не мог состояться. Разлад с окружающим стилем жизни, преломившись в душе Сореля, выразился в мучит. раздвоении, бесконечном споре с самим собой. Вызревание его любви к г-же Реналь, затем — к гордой наследнице знатного рода Матильде де ла Моль превращается в изнурительные метания от доверия к настороженности, от хитросплетений головной стратегии к самозабвенным порывам, от холодного злого рассудка к простодушной страсти, от тщеславного дурмана к чистой радости. В глубине сердца юноши кипит сражение между природным благородством и опасными миражами честолюбца. И лишь на пороге смерти, в минуту последнего прозрения, Сорель извлекает урок из своих злоключений — одновременно историко-философ. истину о законе джунглей как тайной сути всего окружающего жизнеустройства и завет личной мудрости, приглашающей отречься от суеты сует, обретя покой в «незлобивости и тишине».

«Красное и черное» (Париж, 1831).
Титульный лист.

Щемящая боль этой умудренности с особым надрывом сказывается в «Люсьене Левене» — самой горькой, скептической и вместе с тем самой язвительно-разоблачительной из книг С., повести о блужданиях юноши в поисках чистого угла по закоулкам политич. балагана под вывеской «Июльская монархия». Республиканец, помышляющий о достойном занятии в жизни, он вдумчив, добросердечен, честен, хрупок, но тем болезненнее его разочарование, тем острее отвращение, в к-рое его повергает сперва армия служак-солдафонов, превратившаяся в войско полицейских карателей, затем — подкуп, клевета, шантаж, мошенничество, процветающие снизу доверху в гос-ве банковских воротил и хищных лавочников. Повествование С. здесь чаще, чем обычно, становится откровенно сатирическим, отд. эпизоды с помощью иронич. штрихов развертываются в убийственно-пародийные зарисовки; они низводят деяния мещанской монархии до пошлого и постыдного фарса. Именно так подана, в частности, единственная «боевая

165

операция» Люсьена, когда его полк брошен на усмирение ткачей, объединившихся в союз, — один из первых во франц. лит-ре откликов на ранние революц. выступления рабочих. Страна, где «рубка ткачей» прославляется газетами как подвиг, где одинокие подвижники свободолюбия ведут распри со скудоумными приверженцами былого средневековья, не ведая при этом, что работают ради торжества разбогатевших рвачей, где министры и депутаты-мошенники состоят в услужении у еще более ловких плутов-биржевиков, — такова теперь в глазах Стендаля Франция. Она окончательно промотала духовную свежесть и здоровье, в ней немыслимы больше ни героич. дела, ни подлинные страсти.

Отныне на родине С. чувствует себя отчужденно, со 2-й пол. 30-х гг. его внимание почти всецело приковано к Италии эпохи Возрождения и Италии карбонариев 19 в. Эта страна не изведала, по мысли С., ни тирании общепринятого этикета, как Франция 17—18 вв., ни мещанской цивилизации с ее расчетливостью и прописной моралью, и оттого на итал. почве рождались характеры непосредственные, энергичные, всецело отдающиеся сердечным порывам в подвиге и злодействе. Еще в одном из первых худож. произв. С. «Ванина Ванини» карбонарию Пьетро Миссирилли неведомо расщепление личного и гражданского, долга и любви, для него самопожертвование во имя родины столь же естественно, как дыхание. Позднее, обнаружив старинные рукописи, в протокольно-наивном стиле излагавшие истории знатных итал. фамилий, С. обработал ряд кровавых эпизодов из них для своих «Итальянских хроник». Он отобрал моменты смертельной опасности, жестокой вражды, взрывов необузданных желаний, когда личность предстает в своей первозданной наготе, нетеатральная в своем величии, откровенная в своей низости. Мужество, находчивость, твердость духа, страсть, ведущая игру со смертью, — все это рисуется С. как взлет вырвавшейся из ср.-век. пут и не успевшей пока выдохнуться человечности. Революц.-просветит. гуманизм С., отшатнувшись от той карикатуры на себя, какую являла торгашеская Франция, здесь словно открывает свои истоки в возрожденческой мощи и раскованности духовной жизни.

Хроника семейства Фарнезе послужила С. толчком для работы над последним его завершенным романом «Пармская обитель». Перенеся повествование в столь знакомую ему Италию времен Реставрации, С. сделал стержнем романа судьбы того поколения итальянцев, к-рые вступили в жизнь на пороге 19 в., в момент упоения мечтами о независимой, свободной, сплоченной воедино родине; для к-рых затем сражение при Ватерлоо ознаменовало крах иллюзий, но к-рые продолжали отстаивать свое личное достоинство вопреки давящему убожеству многочисл. карликовых княжеств тогдашней лоскутной Италии. Юный Фабрицио дель Донго и его тетка, Сансеверина исповедуют культ счастья, обретаемого в нежной дружбе чистых душ и в пылкой страсти. Уже одно это делает их дерзкими в глазах верноподданных холопов правителя Пармы и, напротив, приносит им поддержку неистового поэта-бунтаря Ферранте Палла, скрывающегося в лесах после провала карбонарского заговора. Их молодое безрассудство, изобретательная отвага, жизнерадостность, презрение к светской черни и какая-то особая необремененность житейскими заботами, все это порождает в суховато-аналитич., блещущем тонким остроумием стендалевском повествовании обычно сдерживаемую стихию романтики, резко оттененной шутовским кривлянием придворных тупиц и паяцев. В «Пармской обители» лирич. страстность самого С. прорывается откровеннее, чем где бы то ни было, в его прославлении прекрасных раскованных душ и в грусти о жизнях, исковерканных окружающим мракобесием.

166

Писательская самобытность С. вытекает из четко им самим осознанного призвания — стать прежде всего аналитиком человеческой психологии и уже сквозь эту призму постичь свой век. Отсюда особый нравственно-историч. срез, к-рый оказывается прежде всего под микроскопом его художнич. исследования: склад личности и ее манера строить свою судьбу. Вся лит. техника С. подчинена раскрытию «изнутри» незаурядных, героич. по своим задаткам натур, — мастерство, в к-ром С. не имеет себе равных среди писателей его эпохи. Открытая и стройная, без всяких хронологич. смещений, мемуарно-одностержневая композиция, позволяющая сосредоточиться не столько на происшествиях, сколько на переживаниях; гибкость переходов от эпизода к внутр. монологу (в форме как прямого размышления, так и несвободно-прямой речи), от афористич. диалога, лишь подводящего черту под уже известным нам во всех извивах ходом мысли, к авторскому комментарию; стиль собранный, четкий, очищенный от витиеватых метафор, архаизмов, просторечия и жертвующий закругленностью фразы ради математически точной передачи сути дела или настроения — все это создает по-своему захватывающую поэзию стендалевского «человековедения». Ее источник — в нашем приобщении к работе всепроникающего ума, не останавливающегося ни перед какими запретами, не довольствующегося приблизительными намеками и разрывающего все покровы в своем желании докопаться до бережно оберегаемых секретов сознания, распутать и сделать ясной сокровенную его логику, в к-рой преломилась логика времени.

Дерзкая прямота аналитич. интеллекта, вызывающе заявлявшего о себе и в духе, и в самой ткани повествования С., выглядела почти кощунством в пору романтич. вкусов с их приверженностью к щедрой красочной театральности, таинств. душевным безднам и броскому иносказанию. При жизни С. заслужил признание немногих, но среди них были П. Мериме, О. Бальзак, И. В. Гёте, А. С. Пушкин. Он был заново «открыт» во 2-й пол. 19 в. С тех пор не прекращаются публикации его рукописей; к его заветам возвращается почти каждое поколение франц. писателей, ища у него поддержки своим творч. поискам (Э. Золя, П. Бурже, А. Франс, М. Баррес, М. Пруст, П. Валери, Р. Роллан, Л. Арагон и др.); стендалеведение разрослось в огромную исследовательскую область.

В России первыми почитателями С. были близкие к декабристам А. И. Тургенев, П. А. Вяземский. Петрашевец А. Н. Плещеев познакомил рус. публику с «Красным и черным»; впервые к серьезному критич. изучению его наследия приступили В. П. Чуйко и П. Д. Боборыкин. Батальный эпизод «Пармской обители» многому научил, по его признанию, Л. Н. Толстого; Ф. М. Достоевский не прошел мимо психологич. открытий С., а М. Горький считал его книги «...письмами в будущее» (см. Собр. соч., т. 26, 1953, с. 221). Вслед за ним А. А. Фадеев, И. Г. Эренбург и др. писатели не раз напоминали об «уроках» С.

<Илл. см. на вклейке между стр. 160—161.>

Соч.: [Œuvres complètes], établ. du texte et préf. par H. Martineau, [v. 1—79], P., 1927—37; в рус. пер. — Собр. соч., под ред. А. А. Смирнова и Б. Г. Реизова, т. 1—15, Л. — М., [1933] — 1950; Собр. соч. в 15-ти томах. [Общ. ред. и вступ. ст. Б. Г. Реизова], т. 1—15, М., 1959.

Лит.: Чуйко В., Генрих Бейль (Стендаль), «Дело», 1874, № 10, 12; Плещеев А., Стендаль (Анри Бейль) и роман его «Красное и черное», «Отечеств. записки», 1874, т. 212, № 1; Боборыкин П., Реальный роман во Франции, там же, 1876, т. 226, № 6; Луначарский А. В., Стендаль, Собр. соч., т. 5, М., 1965; Реизов Б. Г., Стендаль, в сб.: Франц. реалистич. роман XIX в., Л. — М., 1932; его же, Стендаль. Годы ученья, Л., 1968; Горький М., [Предисл.], в кн.; Виноградов А. К., Избр. произв., т. 1, Три цвета времени, М., 1960; Виноградов А. К., Стендаль и его время, 2 изд., М., 1960; Лукач Г., Бальзак — критик Стендаля, «Лит. критик», 1936, № 1; Из истории романтизма и реализма XIX в. на Западе, М., 1937; [Артамонов С.,], Стендаль, в кн.: История

167

франц. лит-ры, т. 2, М., 1956; Авессаломова Г. С., Новелла Стендаля «Ванина Ванини», «Уч. зап. Ленингр. гос. ун-та», 1959, № 266; Эренбург И., Уроки Стендаля, в его кн.: Франц. тетради, М., 1958; Фрид Я., Стендаль. Очерк жизни и творчества, 2 изд., М., 1967; Кочеткова Т. В., Стендаль и рус. писатели, в кн.: Проблемы лингвистики и заруб. лит-ры, Рига, 1968; Менье А., К вопросу о Стендале в России, в кн.: Рус.-европ. лит. связи, М. — Л., 1966; Бальзак О., Этюд о Бейле, Собр. соч., т. 15, М., 1955; Мериме П., Стендаль, Собр. соч., т. 5, М., 1963; Сент-Бёв Ш., О критич. уме и о Бейле, в его кн.: Лит. портреты. Критич. очерки, М., 1970; Золя Э., Стендаль. Собр. соч., т. 25, М., 1966; Бурже П., Стендаль (Анри Бейль), в его кн.: Очерки совр. психологии, СПБ, 1888; Цвейг С., Стендаль, Собр. соч., т. 6, М., 1963; Роллан Р., Стендаль и музыка, Собр. соч., т. 14, М., 1958; Манн Г., Стендаль, Соч., т. 8, М., 1958; Прево Ж., Стендаль. Опыт исследования лит. мастерства и психологии писателя, М. — Л., 1960; Арагон [Л.], Свет Стендаля, Собр. соч., т. 10, М., 1961; Моруа А., Стендаль, в его кн.: Лит. портреты, М., 1970; Chuquet A., Stendhal — Beyle, P., 1902; Taine H., Derniers essais de critique et d’histoire, 4 éd., P., 1909; Paupe A., La vie littéraire de Stendhal, P., 1914; Thibaudet A., Stendhal, P., 1931; Le Breton A., Le Rouge et le Noir de Stendhal, P., [1933]; Martino P., Stendhal, nouv. éd., P., 1934; Martineau H., Petit dictionnaire stendhalien, P., 1948; его же, Le calendrier de Stendhal, P., 1950; его же, Le cœur de Stendhal..., v. 1—2, P., [1952—53]; его же, L’œuvre de Stendhal..., [3 éd.], P., [1966]; Bardèche M., Stendhal romancier, P., [1956]; Richard J.- P., Littérature et sensation, P., 1954; его же, Stendhal et Flaubert, [P., 1970]; Blin G., Stendhal et les problèmes de la personnalité, t. 1, P., [1958], его же, Stendhal et les problèmes du roman, P., [1954]; Del Litto V., La vie intellectuelle de Stendhal, [2 éd.]. P., 1962; его же, La vie de Stendhal, [P., 1965]; Rude F., Stendhal et la pensée sociale de son temps, [P., 1967]; «Europe», 1972, № 519—521 (номер посвящен Стендалю).

Библиографич. изд.: Стендаль. Библиография рус. переводов и критич. лит-ры на рус. яз. 1822—1960, [Сост. Т. В. Кочеткова], М., 1961; Cordier H., Bibliographie stendhalienne, P., 1914; Royer L., Bibliographie stendhalienne, [1928—1937], P. — Grenoble, 1930—38; Del Litto V., Bibliographie stendhalienne, [1938—1960], Grenoble — Lausanne, 1945—62.

С. И. Великовский.