- 930 -

СЛАВЯНОФИ́ЛЬСТВО — направление в рус. общественной и лит. мысли 40—60-х гг. 19 в., отстаивавшее в противоположность западничеству особые, «самобытные», внеевропейские тенденции в развитии России, ее истории и культуры. Термин «С.», как и «западничество», условен, не раскрывает всей сложности воззрений деятелей группы, введен в оборот противниками; сами славянофилы с неодобрением относились к нему и называли свое учение «славяно-христианским», «московским», «истинно русским». В совр. лит-ре встречается расширительное понимание термина, применяемого и к идеям нац.-освободит. движения южных и зап. славян 19 в., и к рус. деятелям типа А. С. Шишкова или даже к «евразийцам» 1920-х гг.

Учение С. начали создавать А. С. Хомяков и И. В. Киреевский во 2-й пол. 30-х гг. (программная ст. «О старом и новом», 1839, Хомякова, «В ответ А. С. Хомякову», 1839, И. Киреевского); свои взгляды вожди С. развивали и уточняли до конца жизни. В 40-е гг. к «старшим» славянофилам (к ним относятся также П. В. Киреевский, А. И. Кошелев) примкнули «младшие» — Ю. Ф. Самарин, К. С. Аксаков и И. С. Аксаков, а также Д. А. Валуев, А. Н. Попов, В. А. Елагин, В. А. Черкасский, Н. П. Гиляров-Платонов и др. Отдельными чертами мировоззрения к славянофилам близки М. П. Погодин, С. П. Шевырев, Н. М. Языков.

- 931 -

Славянофилы требовали уничтожения крепостного права, желали всеобщего просвещения, освобождения человека и иск-ва от пут бюрократич. гос. власти, от сервилизма и угодничества. Однако, будучи консервативными мыслителями, они решительно расходились с западниками в отношении к монархии и к европ. политическим формам. Славянофилы сознавали, что развитие интеллектуальной и технич. культуры на Западе сопровождалось угасанием духовной жизни и прежде всего — нравственности. Они проницательно охарактеризовали реальные недостатки зап.-европ. бурж. цивилизации: омещанивание, обездушивание, «обезбоживание» человека, превращение общества в сумму эгоистич. и меркантильных индивидов. При этом «западными» объявлялись также социалистич. учения, революц. движение, резко враждебного отношения к к-рым славянофилы никогда не скрывали; отсюда их откровенная вражда к рус. революц. демократии, к радикальной журналистике.

Спасение родины от участи Запада славянофилы искали в сохранении и развитии православия и патриархально-общинных основ, уходящих корнями в быт и нравы допетровской Руси. Нельзя сказать, что защитники старины не видели в древней и ср.-век. Руси отвратительных черт самоуправства, темноты, косности (см. стих. Хомякова «Не говорите: то былое...»). Но в поисках нормы они идеализировали религиозно-нравств. и социальные начала Киевской и Московской Руси, создавая модель утопического общинного строя, где господствовало единство всего народа — от царя до крестьянина, где гармонически сочетались интересы всех и каждого, интересы бояр и холопов, где все было основано на христ. вере и идеальной этике, на началах любви, добра, братства, «соборности».

Возникло противопоставление реальной Зап. Европы и идеальной России. (У либеральных западников, наоборот, идеальный Запад в противовес «отсталой» России). В Европе, утверждали славянофилы, власть завоевывается насилием, основана «на крови»; отсюда — разделение на враждебные нации и сословия; стремление к личной пользе, напряженность и конфликтность жизни; подчинение церкви государству; рационализм, разобщенность, всеразлагающий рассудок; сила материальная; следование формальностям и закону. В России — добровольное объединение и добровольное призвание правителей, отсутствие сословной вражды; общественное, общинное, «соборное», совестливое как гл. черты характера; свободная, независимая церковь; соединяющий разум, цельность, единство; сила духовная; следование истине и обычаям отцов. Кардинальным становилось различие судеб личности, ее свободы и расцвета. На Западе, по мнению славянофилов, становление личности сопряжено с ее «отъединением», изоляцией от «всех»; в России же условием расцвета личности должно быть «смирение» — «не баранья покорность» факту и событию, а «самоотречение» во имя закона отцов, общины, народа, «мира» и главное — единства православной церкви. Восстановление внутренне целостной личности, ее духовной полноты и свободы неотделимо от такого самоотречения (славянофилы противопоставляли народное не общечеловеческому, а эгоистически-личному).

Явная неудовлетворенность существующим обществ. строем в России (и самодержавием, и наступающими бурж. отношениями), истинная любовь к народу и боль за него (стих. Хомякова «России») заставляли славянофилов желать перемен (после смерти Николая I в сознании славянофилов появились черты либерально-дворянской идеологии). Но «золотой век» был для них в прошлом (что сближало их с консервативными романтиками Запада), хотя они и не чаяли его возврата. Поэтому славянофилы хотели не ломки устоев, а

- 932 -

удержания, укрепления и расширения патриархально-общинных основ, к-рые объективно, разумеется, слишком мало походили на идеальные конструкции в сознании их творцов. Однако искреннее недовольство существующим, желание перемен принципиально отличали славянофилов от представителей «официальной народности» и близких к ним М. П. Погодина и С. П. Шевырева. Недаром николаевское пр-во так подозрительно к ним относилось: оно желало беспрекословного идейного подчинения, рабского следования «высшим» предначертаниям. «Третье отделение» и моск. власти, постоянно надзиравшие за славянофилами, считали их скрытыми бунтовщиками; в Петербург поступали многочисл. доносы; славянофилов заключали в Петропавловскую крепость (Ю. Ф. Самарина, И. С. Аксакова), им запрещали выезжать за границу, носить рус. одежду и бороду.

В 1845 славянофилы попытались, по договоренности с издателем Погодиным, сделать своим органом журн. «Москвитянин»; они успели выпустить только 3 номера, т. к. возникли разногласия с Погодиным. Ревниво и враждебно наблюдая за громадным успехом альманахов Н. А. Некрасова «Физиология Петербурга» и «Петербургский сборник», явившихся манифестом натуральной школы и революц.-демократич. критики Белинского, славянофилы выпустили в свет «Московский литературный и ученый сборник на 1846 год» и таковой же на 1847 год. В 1852 году славянофилы снова издали «Московский сборник», предполагая довести выпуск до четырех книг ежегодно. Однако первый же сб-к вызвал недовольство правительств. кругов за похвалы Н. В. Гоголю и критику петровских реформ. Второй сб-к был запрещен: в защите общины цензоры усмотрели пропаганду фурьеризма. Осн. участники сб-ков, в т. ч. Хомяков, бр. Киреевские, бр. Аксаковы, были отданы под надзор полиции. Славянофилы отныне должны были представлять свои соч. в Главное управление цензуры, что было почти равносильно запрещению печататься. Не менее строго относилась к соч. славянофилов церк. цензура; труды Хомякова на религ. темы признали вредными, и он вынужден был публиковать их за рубежом (в России опубл. через 20 лет после его смерти). Лишь после смерти Николая I славянофилы добились разрешения на издание журн. «Русская беседа». Несмотря на все это, славянофилы с фанатич. убежденностью и трагич. смирением продолжали доказывать, что Россия — единств. страна, к-рую ждет великое будущее, что православная церковь — выше и чище католической и протестантской и что именно рус. народ призван осуществить «начала православия» как высшей духовной ценности жизни. Своеобразное «избранничество» рус. народа мыслилось славянофилами не в расовом, а именно в духовно-нравственном превосходстве.

В пылу полемики между западниками (прежде всего Белинским) и славянофилами в 40-х гг. особенно обнажилась острота противоречий между ними. Белинский резко критиковал славянофилов за утопизм, идеализацию старины, антиевропеизм, неприязнь к натуральной школе. Десятилетие спустя, уже ретроспективно, Н. Г. Чернышевский в «Очерках гоголевского периода русской литературы» писал: «Мы никогда не разделяли и не чувствуем ни малейшего влечения разделять мнения славянофилов, но по всей справедливости должны сказать, что если понятия их и надобно признать ошибочными, то нельзя не сочувствовать им как людям, проникнутым сочувствием к просвещению. Отчасти в увлечении жаром полемики, еще более потому, что смешивали истинных славянофилов с людьми, которые пустоту и кичливость своих мнений прикрывают напыщенными родомонтадами на отрывочные и непонятные мысли, заимствованные напрокат у славянофилов (очевидно, намек на Погодина и Шевырева — Б. Е.), эту школу

- 933 -

обвиняли во вражде к науке, в обскурантизме, в стремлении возвратить Россию „ко дням Кошихина“ и т. д. Упреки эти... несправедливы, — по крайней мере относительно таких людей, как гг. Аксаковы, Кошелев, Киреевские, Хомяков, решительно несправедливы. Горячая ревность к основному началу всякого блага, просвещению, одушевляет их. Нет нужды лично знать их, чтобы быть твердо убеждену, что они принадлежат к числу образованнейших, благороднейших и даровитейших людей в русском обществе» (Полн. собр. соч., т. 3, 1947, с. 78). В 1861 в ст. «Народная бестолковость» Чернышевский говорил об «утопичности» программы С. А. И. Герцен в 60-е гг. часто ставил в один ряд Хомякова вместе с Белинским и Грановским, как замечательных представителей московской интеллигенции николаевской эпохи (см. «Колокол», 1862, 1 июня, № 135, с. 1118; 1863, 1 апр., № 160, с. 1320); Н. П. Огарев, издавая в 1861 сб. «Русская потаенная литература XIX столетия», включил в него, наряду с произв. А. С. Пушкина, А. И. Полежаева, М. Ю. Лермонтова, поэтов-декабристов, также стихи Хомякова и К. Аксакова. Правда, Герцен (как и Чернышевский) всегда помнил об отличии своего круга от славянофильского: «У нас была одна любовь, но не одинакая. У них и у нас, запало с ранних лет... чувство безграничной, обхватывающей все существование любви к русскому народу... И мы как Янус, или как двуглавый орел, смотрели в разные стороны, в то время как сердце билось одно» («Колокол», 1861, 15 янв., № 90, с. 753).

Философ. воззрения славянофилов в целом идеалистичны; восприняв идеи Платона, христ. богословов, позднего Ф. Шеллинга, И. Киреевский и А. Хомяков утверждали независимую от субъекта объективность бытия, считая при этом, что явлениям и предметам действительности предшествует божеств. мысль; истинное познание, истинная наука возможны поэтому лишь на основе религ. веры. В мышлении С. выявились характерные черты рус. идеалистич. философии: онтологизм, примат нравственной сферы и утверждение общинных корней личности; забота о «свободе личности», как следствии ее полноты и цельности; вера в сверхнаучную тайну жизни.

Эстетич. система С. подчинялась историософским и религ.-нравственным концепциям. Отвергалось «чистое искусство»; Хомяков часто противопоставлял свободу художества несвободе художника: настоящий художник, сын своего века, всегда будет выражать определ. идеи, тем он и не свободен; но если он высказывает эти идеи естественно и искренне, то создает свободное искусство (см. Полн. собр. соч., т. 3, М., 1900, с. 372, 419). Худож. творчество, по мнению славянофилов, должно было или отражать те свойства действительности (особенно народной жизни), к-рые подкрепляют их теоретич. доктрину (патриархальность, гармоничность сел. общины; религиозность, «смирение», «общинность» рус. натуры), или, наоборот, критически представлять все, что не соответствует идеалу. Отсюда налет дидактизма, нравоучительности, пророчества в иск-ве славянофилов (особенно в стихах Хомякова, К. Аксакова) и усиленная императивность тона и стиля, что соответствовало нормативному характеру эстетики С. (пафос норм, идеала, строгая, бескомпромиссная оценка совр. иск-ва с этой т. з.) и ее этич. уклону: художник отчетливо представлял себе конечную цель жизни, идеал, он соотносил с ними явления действительности и иск-ва, прославлял приближающееся и приближающее к идеалу, клеймил все мешающее и далекое от идеала. При этом личное, подчиняясь общему, уходило на задний план, ибо нормативное трудно уживается с индивидуальным. Однако после Пушкина, Лермонтова, Гоголя невозможно было возродить строго нормативную эстетику;

- 934 -

и это сказалось в худож. практике самих славянофилов. Весьма значительным, связанным с лучшими традициями рус. лит-ры, оказалось творчество близкого к славянофилам С. Т. Аксакова. Поэзия С. интересна гл. обр. гражд. инвективами (Хомяков, К. Аксаков) и попытками создать нар. эпопею (И. Аксаков).

Демократич. рус. лит-ра 40—50-х гг. реалистически рисовала картины распада феодально-крепостнич. общества и поэтому становилась знаменем западничества, особенно — его радикального крыла во главе с В. Г. Белинским. Славянофилы враждебно относились почти ко всем писателям круга Белинского, называя большинство их произведений «западными» и «отрицательными». Им оставалось признать весьма ограниченный круг лит. произв. — прозу С. Т. Аксакова, отд. соч. Гоголя, нек-рые рассказы «Записок охотника» И. С. Тургенева, повести Кохановской (Н. С. Соханской), поэзию Хомякова, К. С. Аксакова, И. С. Аксакова, стихи А. К. Толстого и Ф. И. Тютчева. Это приводило к насильственному сужению богатства и разнообразия худож. лит-ры. Важная заслуга С. в культуре и иск-ве — постановка вопроса о нац.-историч. истоках совр. рус. культуры, стремление изучить эти истоки: подвижническое собирание нар. песен П. Киреевским, интересная попытка К. Аксакова создать теоретич. грамматику рус. языка, показав отражение в грамматич. строе языка нац.-психич. склада народа (см. книги «О русских глаголах», 1855; «Опыт русской грамматики», 1860).

В конце николаевской эпохи оказались подорванными основы С. — надежда на возрождение патриархально-общинного строя. Реформа 1861 окончательно убила целостность теории (хотя «старшие» славянофилы и не дожили до нее). По́зднее С. представляет собой дробление системы, превратившись или в политич. панславизм (И. Аксаков, Ю. Самарин), или в религ. фанатизм (Т. Филиппов, К. Леонтьев), или в «научный» национализм (Н. Данилевский). В 60-е гг. «почвенники» (Ф. Достоевский, А. Григорьев, Н. Страхов; см. Почвенничество в литературе) пытались найти синтез С. и западничества. Влияние Хомякова и Киреевского на последующие поколения славянофилов несомненно, но последователи выделили из цельной системы взглядов своих учителей и утрировали отд. части. Элементы учения С. можно найти и у рус. мыслителей 20 в. («евразийцы», Н. А. Бердяев, Н. О. Лосский и др.).

Значительно влияние «старших» славянофилов на деятелей нац. возрождения в слав. странах, находившихся под гнетом Австро-Венгрии и Турции: на чехов В. Ганку и Ф. Челаковского, словаков Л. Штура, А. Сладковича, частично — на болг. писателей И. Вазова и Л. Каравелова, на журналистов и литераторов Сербии, Хорватии, Македонии. В раннюю эпоху освободит. движения в этих странах мн. деятели еще не отделяли симпатии широких слоев рус. общественности к порабощенным слав. братьям от консервативных социально-политич. воззрений нек-рых славянофильских мыслителей. К тому же они воспринимали у славянофилов не столько общую систему, сколько именно идею слав. единения и сочувствие борьбе зап. и юж. славян против иноземного ига.

В дореволюц. период появилось немало работ о С. как философском, политич., историч. явлении. Выделяются статьи революц. демократов и Г. В. Плеханова; насыщены материалом книги А. Н. Пыпина, М. И. Сухомлинова, С. А. Венгерова. О литературно-эстетич. взглядах и худож. творчестве славянофилов написано мало. Религ.-философ. освещение С. (Вл. Соловьев, Н. Бердяев, П. Флоренский) продолжали после 1917 эмигранты (В. Зеньковский, Н. Лосский, Е. Кузьмина-Караваева и др.). Из заруб. трудов наибольшую ценность представляет книга А. Валицкого; по фактич. материалу ценны монографии Е. Мюллера и П. Христофа.

- 935 -

В сов. науке оживленный интерес к С. возник в 1939—1941; историки Н. Л. Рубинштейн и С. С. Дмитриев раскрыли противоречивость С., наличие в нем прогрессивных черт. В послевоен. годы появились статьи А. Дементьева и Н. Сладкевича о лит-ре и журналистике С. Позже были изданы (в большой серии «Библиотека поэта») собр. стихотворений и поэм И. Аксакова (1960) и А. Хомякова (1969). В конце 60-х гг. вновь обострился интерес к проблеме С., к их пониманию народности иск-ва и нац. традиций, к этич. аспектам жизни и культуры. Существ. откликом на интерес к С. явилась дискуссия в журн. «Вопросы литературы» (1969, № 5, 7, 10, 12), где одни авторы подчеркивали консервативность или «реакционную утопичность» С., другие полемически выделяли его позитивные и прогрес. черты, третьи стремились показать сложную противоречивость явления и призывали к расширению исследований о С.

Соч.: Ранние славянофилы. [Хрестоматия], сост. Н. Л. Бродский, М., 1910; Киреевский И. В., Полн. собр. соч., т. 1—2, М., 1911; Хомяков А. С., Полн. собр. соч., т. 1—8, М., 1900; Аксаков К. С., Полн. собр. соч., т. 1—3, М., 1861—80; Самарин Ю. Ф., Соч., т. 1—10, 12, М., 1877—1911; Аксаков И. С., Соч., т. 1—7, М., 1886—87; Гиляров-Платонов Н. П., Сборник соч., т. 1—2, М., 1899.

Лит.: Плеханов Г. В., Западники и славянофилы, Соч., т. 23, М. — Л., 1926; Белинский В. Г., Рус. лит-ра в 1844 г., Полн. собр. соч., т. 8, М., 1955; его же, Взгляд на рус. лит-ру 1846 г., там же, т. 10, М., 1956; его же, Ответ «Москвитянину», там же; Чернышевский Н. Г., Очерки гоголевского периода рус. лит-ры, ст. 3, Полн. собр. соч., т. 3, М., 1947; Герцен А. И., Былое и думы, т. 4, гл. 30, Собр. соч. в 30 т., т. 9, М., 1956; его же, Письма к противнику, там же, т. 18, М., 1959; Барсуков Н. П., Жизнь и труды М. П. Погодина, кн. 1—22, СПБ, 1888—1910; Кошелев А. И., Записки, Берлин, 1884; Колюпанов Н. П., Биография А. И. Кошелева, т. 1—2, М., 1889—92; Венгеров С., Передовой боец славянофильства, Соч., т. 1, СПБ, 1912; Попова Е. И., Дневник, СПБ, 1911; Аксакова В. С., Дневник, СПБ, 1913; Чичерин Б. Н., Воспоминания, [т. 2] — Москва 40-х гг., М., 1929; Пыпин А. Н., Характеристика лит. мнений от 20-х до 50-х гг., 4 изд., СПБ, 1909, гл. 6—7; Сухомлинов М. П., Исследования и статьи по рус. лит-ре и просвещению, т. 2, СПБ, 1889, гл. 9, 10; Лобов Л., Славянофилы как лит. критики, «Известия Санкт-Петербург. слав. благотворительного об-ва», 1904, № 8; Дмитриев С. С., Славянофилы и славянофильство, «Историк-марксист», 1941, № 1 (здесь же дискуссия по статье); Рубинштейн Н. Л., Рус. историография, М., 1941, гл. 17; Никитин С. А., Балканские связи рус. периодич. печати 60-х годов 19 в., «Уч. зап. ин-та славяноведения», 1948, т. 1; его же, Славянские съезды 60-х гг., в кн.: Славянский сборник, М., 1948; Дементьев А. Г., Очерки истории рус. журналистики 1840—1850 гг., М. — Л., 1951, гл. 5; Лосский Н. О., История рус. философии, М., 1954; Зеньковский В. В., История рус. философии, т. 1, М., 1956; Сладкевич Н. Г., Славянофильская критика 40—50-х годов, в кн.: История рус. критики, т. 1, М. — Л., 1958; Азадовский М. К., История рус. фольклористики, т. 1, М., 1958, гл. 5, 6; Галактионов А. А., Никандров П. Ф., Славянофильство, его нац. истоки и место в истории рус. мысли. «Вопросы философии», 1966, № 6; Песни, собранные писателями. Новые материалы из архива П. В. Киреевского, «Лит. наследство», т. 79, М., 1968; Ровда К. И., Рус. славянофилы и чеш. лит-ра, в сб.: Славянские лит. связи, Л., 1968; Янов А. Л., Славянофилы и Константин Леонтьев, «Вопр. философии», 1969, № 8; Riasanovsky N. V., Russland und der Westen. Die Lehre der Slawophilen. Studie über eine romantische Ideologie, Münch., 1954; Christoff P. K., An introduction to nineteenth-century Russian Slavophilism. A study in ideas, v. 1., A. S. Chomyakov, ’s-Gravenhage, 1961; Walicki A., W kręgu konserwatywnej utopii, Warsz., 1964; Müller E., Russischer Intellekt in europäischer Krise, Köln — Graz, 1966; Валицки А., Рус. славянофильство и «славянская идея», в сб.: Ludovit Štur und die slawische Wechselseitigkeit, Bratislava, 1969; Гальцева Р., Роднянская И., О месте славянофилов в истории рус. культуры и философии, в кн.: Философ. энциклопедия, т. 5, М., 1970.

Б. Ф. Егоров.