- 831 -

СИМВОЛИ́ЗМ (франц. symbolisme, от греч. σύμβολον — знак, символ) — европ. литературно-худож. направление; оформилось первоначально во Франции, затем в др. лит-рах (нем., бельг., австр., норв., рус.) и определило творчество мн. поэтов конца 19 — нач. 20 вв.

Возникновение С. связано и с общим кризисом европ. бурж. гуманитарной культуры, и с социально-историч. условиями французской действительности (трагич. кризис революционности после разгрома Парижской Коммуны). Символисты, стремившиеся прорваться сквозь «покров» повседневности к некой трансцендентной сущности бытия, в мистифицированной форме выразили протест против торжества мещанства, против позитивизма и натурализма и одновременно — против поэзии «Парнаса». Вместе с тем кризисная ситуация способствовала появлению у ряда символистов мотивов декадентства (индивидуалистич. замкнутость лирич. героя, отрешенность от социальных проблем и общественно-историч. «определений» человека, от социально-познават. функции иск-ва). Основы эстетики С. сложились в период конца 60—70-х гг. в творчестве П. Верлена, С. Малларме, Лотреамона, А. Рембо. Группировка же франц. символистов существовала с сер. 80-х гг. и до смерти Малларме (1898); но после ее распада влияние эстетич. принципов С. продолжалось во Франции и за ее пределами. Как наименование поэтич. направления термин «С.» был впервые использован Ж. Мореасом в предисл. к сб. «Кантилены» (1886) и обоснован в его «Манифесте символизма» (сент. 1886). Мореас провозгласил вытеснение натурализма («обладающего лишь ценностью отрицания») течением С., к-рый обретает идеальное начало и к-рому

- 832 -

вместе с тем чужды «поучение, декламация, ложная чувствительность, объективное описание». Среди предшественников С. он назвал У. Шекспира, ср.-век. мистиков, а во франц. лит-ре прежде всего Ш. Бодлера; свойственные С. «смутность и многозначность» восходят к поэзии Пиндара, «Гамлету» Шекспира, «Новой жизни» Данте, 2-й ч. «Фауста» Гёте, «Искушению св. Антония» Флобера; поэты-символисты возвращаются к языковому богатству Ф. Рабле, Ф. Вийона, даже Рютбёфа. Мореас сформулировал задачу нового направления: «Поэзия С. стремится воплотить Идею в ощутимой форме, которая, однако, не является самоцелью, но, служа выражению Идеи, сохраняет подчиненное положение».

Разраставшееся новое движение группируется вокруг изд-ва Леона Ванье (L. Vannier) и журналов: «Символизм» («Symboliste»), «Страницы об искусстве» («Écrits pour l’art»), «Перо» («Plume»), «Меркюр де Франс» (с 1895 самый влият. орган С.), «Беседы о политике и литературе» («Entretiens. Politique et littéraire»), «Эрмитаж» («Érmitage»), «Белый журнал» («Revue blanche») и др. Враждебные С. критики указывали на чужеродность С. франц. духу ясности и логичности; в действительности, однако, символисты продолжили лит. реформу, начатую франц. романтиками и развитую Бодлером, с к-рыми они, в то же время, и полемизировали. К С. примкнули мн. поэты и критики-эссеисты: Анри де Ренье, Л. Тайад, Г. Кан, Ж. Лафорг, С. Мерриль, П. Клодель, Сен-Поль Ру, бельгийцы М. Метерлинк и Э. Верхарн и др.

Теоретич. корни С. как общеевроп. движения восходят к нем. идеалистич. философии — к соч. А. Шопенгауэра («Мир как воля и представление») и Э. Гартмана («Философия подсознательного»), к художеств. творчеству Э. По и Р. Вагнера; они также восприняли идеи Ф. Ницше. По Шопенгауэру, первореален не внешний мир (материя, пространство, время, причинно-следств. связи), а «мировая воля», к-рая образует вечные формы вещей, их Идеи; иск-во — средство созерцания, интуитивного прозрения извечных Идей-форм сквозь реальность; вершиной иерархии иск-в является музыка, отражающая не «идеи», как др. иск-ва, а саму «волю».

Ссылаясь на Шопенгауэра, один из теоретиков С. Реми де Гурмон в предисл. к «Книге масок» (1896) писал, что в основе С. — «принцип идеальности мира» и непознаваемости его сущности разумом, и эта доктрина «для думающего человека является универсальным принципом освобождения». Документализму, социальному и физиологич. детерминизму натуралистич. лит-ры, а также социально-историч. конкретности реалистов 19 в. С. противопоставил свободу поэтич. воображения, интуитивно прозревающего и творящего идеально-истинный мир, и потому не ограниченного ни законами объективно-материального мира, ни даже необходимостью быть понятым аудиторией; причем С. как «антинатурализм» защищает идею свободы воли от натуралистических теорий материальной и социальной «среды».

В целом доктрина, изложенная в теоретич. и критич. трудах символистов, такова: в глубине вещей, повседневно данных в опыте, скрывается тайна — Идея, доступная лишь иск-ву, прежде всего музыке, а также поэзии, пользующейся муз. средствами речи. Важнейшее свойство поэзии — ощущение тайны (ст. Малларме «Тайна в поэзии», 1896); поэзия — высшая форма знания, постижения мира; она приближается к религии, а ее творец облечен божеств. всемогуществом (В. Э. Мишле, «Об эзотеризме в искусстве», 1891). Одна из гл. задач поэзии — обнаружение и воссоздание идеи Красоты, через к-рую раскрывается идея Добра (в этой связи Сен-Поль Ру в 1891, Клодель в 1904 называли свой метод «идеореализмом»). Не менее

- 833 -

важна передача единства мира, к-рое обнаруживает себя в «соответствиях». Символисты ценили у Бодлера сонет «Соответствия» (1855), в к-ром выражена восходящая к Платону идея, что запахи, краски и звуки могут быть выражены друг через друга. Поэт, по мнению Бодлера, подхваченному С., — переводчик, дешифровщик, пользующийся сравнениями, метафорами, эпитетами, к-рые почерпнуты в «бездонных глубинах всемирной аналогии» (ст. «Виктор Гюго» — «Victor Hugo»). Наиболее полное выражение «всемирной аналогии», идеального единства бытия, — символ: вершина поэтич. образности, самое совершенное воплощение Идеи (см. Символ художественный); он должен обладать свойством метафизич. обобщенности и содержать в себе вневременные, вечные смыслы, — в этом отношении «символ» противостоит понятию «тип», отличающемуся социально-историч. конкретностью. Нек-рые теоретики С. подчеркивали близость поэтич. и религ. символа; Ж. Ванор видел предшественников С. в св. Кирилле Александрийском и Августине Блаженном; мир символичен, наподобие католич. собора, и задача поэта — открыть символы, таящиеся во всех явлениях бытия (Ж. Ванор, «Символическое искусство», 1889). Религ. наполнение символа присуще, напр., франц. поэту П. Клоделю и итал. — Дж. Пасколи. Менее спиритуалистич. трактовка С. — у Мореаса и в особенности у молодого Э. Верхарна, к-рый сравнивал С. с иск-вом древних греков, передававших абстрактное через конкретное (символ власти — Зевс, силы — Геракл); в отличие от греческого, совр. С. передает конкретное через абстрактное. Но и для Верхарна, позднее пришедшего к социально-насыщенной поэзии, эстетич. принципом С. остается логич. непроницаемость: С. — «это огромная алгебра, ключ от которой потерян» («Le Symbolisme», 1887). Отношение к христианству у символистов различно: Малларме был индифферентен, Верлен метался от христ. нравственности к богохульству, Рембо свойственно богоборчество, Лотреамон — убежденный атеист. В целом же как культурно-духовное явление С. соприкасался с христианской, символич. концепцией мира и иск-ва.

Доктрина С. полнее всего отразилась в творчестве С. Малларме. Поэтич. язык для него — средство не коммуникации, а суггестивного, магич. влияния; отсюда предельная зашифрованность формы, пристрастие к словам «магия», «волшебство», «чудо» (ср. у Рембо — «Алхимия слова»), устранение материального, «вещественного» содержания лит-ры — редкие факты материального мира использованы лишь как символы идеальной сферы (напр., три его стихотворения о веерах: «Веер госпожи Малларме», «Веер мадемуазель Малларме», «Веер», 1884—90). Передавая свой, характерный для пессимистически «безосно́вного» умонастроения идеал — «небытие», «ничто», Малларме прибегал к символике, создаваемой посредством словесно-музыкального внушения. Молчание ставится выше поэзии, к-рая не в состоянии выразить сущности бытия и потому сама оказывается «безмолвным отлетом в сферу абстракции» («Тайна в литературе», 1896). К Малларме близок М. Метерлинк, утверждавший, что произносимые слова имеют смысл лишь благодаря молчанию, омывающему их (ст. «Молчание», 1896). Подлинное общение людей осуществляется непосредственно в соприкосновении душ, без слов, к-рые перегружены звуковой материей, отягощены реальным смыслом, устремленным к однозначности, и потому не могут служить выражением не только идеальной сущности мира, но и неуловимо зыбких духовных отношений между людьми.

Реконструированная здесь доктрина последовательно никем из символистов не осуществлялась. У каждого автора преобладала та или иная черта общей эстетич. системы: напр., у Верлена — музыкально-метафорич.

- 834 -

образность («Романсы без слов», 1874), у Малларме — своеобразное жречество, «эзотеричность», у Метерлинка в его драмах — второй план высказывания, «подводный» диалог, подтекст. К тому же творчество крупных поэтов, связанных с С., — французов Верлена и Рембо, австрийцев Р. М. Рильке и Г. Гофмансталя, бельгийцев Верхарна и Метерлинка, норвежца Г. Ибсена (последних лет), не вмещается в пределы доктрины и отнюдь не сводимо к ней. Общенац. и общечеловеч. чувствования оказались выраженными у них с огромной лирич. силой. Подчас, правда, воплощая предчувствие мировых социальных переломов и катастроф 20 в., неприятие собственнич. форм об-ва, обездушивающих человека, отрицание «города-спрута» — царства воинствующего «массового обывателя», а также скорбь о духовной свободе и «доверие» к вековым культурным ценностям как началу, преодолевающему одиночество и изолированность людей, нек-рые поздние символисты (Верхарн, Ибсен) впадали в аллегоризм, лишавший поэтич. образ цельности и полнокровия.

Крупные таланты, своеобразно претворив символистскую поэтику, существенно обогатили мировую поэзию. Наследуя романтикам, символисты окончательно определили поэзию как особый тип худож. мышления, содержание к-рого не может быть передано средствами прозы, почему в их творчестве (впервые — у Рембо) оказался возможен верлибр, или свободный стих, пренебрегающий внешними признаками поэтич. формы и выражающий преобладание муз. принципов тонич. стиха над декламационно-говорными принципами силлабики; к верлибру обратились Г. Кан и др. младшие символисты. Символисты усилили многосмысленность и амбивалентность поэтич. образа и тем сообщили малым лирич. формам небывалые выразительные возможности; разрушили застывшую смысловую определенность слова, сообщив ему зыбкость, мерцающую многозначность, создаваемую пересечениями смыслов и игрой ассоциаций; обогатили поэзию принципами муз. композиции и вообще способствовали размыванию границ между иск-вами, стремясь, вслед за Р. Вагнером, к синтезу театра, живописи, музыки, поэтич. слова. Открытия С. остались в поэзии, включаясь в новые худож. системы. Напр., И. Р. Бехер свидетельствует о влиянии на него символистской «алхимии гласных» (сонет Рембо «Гласные») и вообще новаторской поэтики символистов, открывшей «запахи, краски, звуки, которые созданы не этим миром мещан, но принадлежат иным далям, к которым мы и сами стремились» («Das poetische Prinzip», B., 1957, S. 97). Идеалистич. доктрина С. принадлежит к кризисным явлениям. Но стремление символистов увидеть мир в его целостности, отразить его в фокусирующем зеркале лирич. переживания делает практику, само иск-во зап. С. художественно значительным.

Русский символизм. I. Рус. С. воспринял от западного многие эстетич. установки (ориентация на идеалистич. философию; взгляд на творчество, как на культово-обрядовый акт; иск-во — интуитивное постижение мира; выдвижение муз. стихии как праосновы жизни и иск-ва; предпочтение стихотв. и лирич. жанрам; внимание к аналогиям и «соответствиям» в поисках мирового единства; обращение к классич. произведениям античности и средневековья в установлении генеалогич. родства); однако в процессе творч. оформления в самостоят. течение он обрел существенное нац. и социальное своеобразие. Рус. поэты не только по-своему углубили С. как иск-во слова, они прочно связали его с драматизмом и напряженностью эпохи рубежа 19 и 20 вв.

Рус. С. — многогранное явление, возникшее в атмосфере глубокого социального и духовного кризиса, к-рый и обусловил противоречивое состояние иск-ва этой

- 835 -

эпохи. На разных этапах и у разных художников С. служил выражением неоднородных этико-эстетич. и социальных концепций и политич. симпатий, что проявлялось как в творческих, так и в личных судьбах писателей. Вместе с тем во взглядах, как и в мироощущении, рус. символистов имелись общие черты, давшие им возможность объединиться в самостоятельную и влиятельную группу.

Рус. поэты смотрели на С. как на средство создания нового типа худож. мышления, к-рый строится на воспроизведении мира явлений не в его материальной данности, а в виде ознаменования некоей многозначит. идеи, находящейся за пределами чувств. восприятия. Роль выразителя скрытых реальностей отводилась при этом символу (см. Символ художественный), с к-рым связывалось представление о смысловой текучести, потенциальной многозначности худож. образа. Категория символа, давшая название всему течению, утвердилась в поэтике рус. С. в результате абсолютизации одной из особенностей худож. творчества вообще. Она оказалась удобной для выражения идеи многосмысленности мира, — в ее гётевском выражении, противостоящем аллегории («... все преходящее есть только символ», «Фауст», ч. II). Символ есть выражение «безграничной стороны мысли», утверждал Д. Мережковский. «Символ только тогда истинный символ, когда он неисчерпаем и беспределен в своем значении, когда он изрекает на своем сокровенном (иератическом и магическом) языке намека и внушения нечто неизглаголемое, неадэкватное внешнему слову. Он многолик, многосмыслен и всегда темен в последней глубине» (Иванов Вяч., По звездам, СПБ, 1909, с. 39). «Для высокого искусства образ предметного мира — только окно в бесконечность», — писал Ф. Сологуб. Именно поэтому «в высоком искусстве образы стремятся стать символами, т. е. стремятся к тому, чтобы вместить в себя многозначительное содержание» («Русская мысль», 1915, № 12, с. 41).

Символически-иносказат. манера («речь не о том, о чем говорят слова», по определению Г. Гуковского), вызванная боязнью упрощенно-однозначного восприятия действительности, определила отличие символистов от писателей др. направлений. Она соответствовала их общему отношению к иск-ву, к-рому, как утверждалось, надлежит теперь быть исключительно воспроизведением внутр. мира личности, замкнутой в сфере лирически-возвышенного «Я», значительной лишь со стороны «скрытых» переживаний и затаенных душевных движений. Закономерности историч. и природной жизни воспринимаются поэтами С. исключительно сквозь призму воздействия их на психич. склад и внутр. мир личности, к-рая становится показателем общего состояния жизни. Описания, бытовые сцены, объективные характеры также приобретают «дополнительный» — многозначно-иносказательный смысл (особенно в художественной прозе Мережковского, А. Белого, А. М. Ремизова и др.). Повсеместное распространение получает лирика и лирич. начало вообще (что и обусловило, видимо, преимуществ. устремление символистов к поэтич. творчеству); сильному воздействию лирич. начала оказались подвержены и драматургия (драмы А. А. Блока), и проза, и критика (статьи Блока, И. Ф. Анненского). В поэзии же осознанно предпочитаются лирич. жанры, что ставило ее перед необходимостью выявления новых возможностей. Символисты делают стих многозначным и многоплановым, расширяют систему изобразит. средств, широко используют муз. начало. Культивируются новые жанры — лирич. поэма, стихотв. цикл. Внутр. цельность получает стихотв. сборник; связность повествования находит здесь опору в непрерывности внутренней (лирической) жизни самого поэта, к-рый и оказывается героем своих произведений (см. Лирический герой).

- 836 -

Оформление рус. С. в самостоят. течение, в «школу творчества» и «лабораторию исканий» (А. Белый) происходило в эпоху невиданных обществ. потрясений, когда изменялась социальная структура об-ва, а классовые столкновения принимали открытый характер, в эпоху острых противоречий и напряженных исканий во всех сферах идеологии и иск-ва. Мотивам безысходности, страха перед жизнью, тревоги и отчаяния, характерным для идеологии декаданса, полярно противостояло активное, насыщенное социально-историч. оптимизмом жизневосприятие, ярко выраженное, напр., в творчестве М. Горького. Воздействие полярных умонастроений в их различном преломлении сказывалось на рус. С. на всем протяжении его истории. Упаднич. мотивы характерны, напр., для поэзии Мережковского, З. Гиппиус, Сологуба, тогда как для К. Д. Бальмонта, А. Белого, А. Блока, Вяч. Иванова, В. Брюсова характерны иные тенденции. Для многих из них излюбленный образ — солнце («Будем как солнце», «Золото в лазури» и др.). Существенна для «младших символистов» и тема «зорь» как предзнаменования грядущих светлых: перемен. Русский С. в целом не сводится к декадентству, как не сводится творч. путь отдельных его представителей к преодолению декадентства. Исторически более конкретно было бы говорить о наличии в рус. С. декадент. тенденций, в разные периоды его эволюции проявлявших себя с неодинаковой интенсивностью. Им противостоят темы и настроения, связанные с революц. идеологией (особенно в 1905—06), и гражд. мотивы др. представителей рус. С. Попытки отграничить С. как лит. течение от декадентства как специфич. мироощущения имели место уже в 90-е гг. С течением времени и сами символисты отмежевывались от декаданса, в чем сказалась гуманистич. традиция рус. иск-ва, ориентированного на идеал духовной цельности и обществ. значимости (хотя сам термин употребляется для обозначения всей кризисной эпохи рубежа вв.). Одновременно, однако, наметилось стремление отождествить эти два понятия, что позднее было подхвачено вульгарно-социологич. критикой, фактически снявшей проблему рус. С. и его нац. своеобразия. Разграничение С. и декадентства как явлений, лежащих в близких, но не тождеств. сферах, проведено сов. исследователями (Б. Эйхенбаум, Л. Гинзбург, Д. Максимов, А. Федоров, В. Жирмунский и др.); оно позволяет в более широкой историч. перспективе увидеть путь, проделанный рус. поэтами начала века.

Философ. основа рус. С., помимо А. Шопенгауэра, характеризуется именами Р. Вагнера, Ф. Ницше, к-рый воспринимался как философ трагедии, вернувший жизни ее трагич. бога Диониса, и особенно — Вл. Соловьева, к-рый, однако, «присутствовал» в сознании рус. поэтов не как создатель религ.-философ. системы, а как поэт-пророк, «провозвестник... событий, которым надлежало развернуться в мире» (А. Блок, Собр. соч., т. 6, 1962, с. 155). Так создавалась атмосфера напряженного ожидания, в к-рой творили рус. поэты. Их специфич. восприятие эпохи реализовалось в виде особых знаков-символов, к-рым мог стать любой реальный факт, если он получал расширительное и «таинственное» истолкование («знаки» природные — зори, закаты, ночь, туман, рассвет; бытовые — пожары, дым, таинств. встречи; исторические — скифы, монголы, крушение цивилизаций; библейские и культовые — белый и голубой цвет, белые розы, Христос, образы апокалипсиса и т. д.). Символисты не отвергали ни повседневности, ни реальной истории, но использовали то и другое в виде «опорных пунктов» для постижения скрытой сущности мира: «a realibus ad realiora» (т. е. от реальности «внешней», доступной, к реальности высшей, запредельной) — лозунг Вяч. Иванова. Высшей реальностью нередко становились закономерности самой

- 837 -

историч. и природной жизни, хотя опять-таки в «таинств.» истолковании. «Как литературное течение, — писал Ф. Сологуб, — символизм можно охарактеризовать в стремлении отобразить жизнь в ее целом, не с внешней только ее стороны, не со стороны частных ее явлений, а образным путем символов, изобразить по существу то, что, кроясь за случайными, разрозненными явлениями, образует связь с Вечностью, со вселенским, мировым процессом» (Архив Ф. Сологуба в ИРЛИ). В результате, как отметил В. Жирмунский, фактически снималась грань «...между объективной действительностью и субъективным чувством, между природой и душой поэта» («Русская литература», 1970, № 3, с. 63). Осмысление действительности уступало место ее образно-символич. «трансформации».

Особое решение получала в творчестве символистов проблема личности, находящейся, по их мнению, во власти двух «зависимостей»: низшей — от быта и среды, используемой натурализмом, и высшей — от Истории и Природы, используемой иск-вом подлинным, в т. ч. С. Гордая и независимая по отношению к среде, отрицающая бурж. быт личность вместе с тем теряла самостоятельность, становилась объектом «космических» стихий, чуждых метафизике добра и зла. Это придавало ей трагич. величие (ср. лирич. героя Блока, Белого, Анненского), но лишало действенности. Иск-во должно отразить это новое положение личности в мире, способствуя тем самым ее дальнейшему «преображению». Для этого оно само должно стать другим, т. к. реалистич. манера уже не отвечает требованиям новой эпохи: она «исчерпана в своей сущности», ибо «нет больше естественного соотношения между этой литературной манерой и состоянием современной души, манерой современной души чувствовать» (Бальмонт К., Горные вершины, т. 1, 1904, с. 74).

II. Первое выступление «новых поэтов» в России — ст. «Старинный спор» Н. Минского (совм. с И. Ясинским) в киевской газ. «Заря» (24 июля 1884). Оно было направлено против «утилитарного» иск-ва, за иск-во, независимое от политич. и иной злобы дня. Оправдание новых требований к лит-ре содержалось в книгах Минского «При свете совести» (1890) и Мережковского «О причинах упадка и о новых течениях современной русской литературы» (1893). Параллельно они подготовили сб-ки стихов, в т. ч. «Символы» Мережковского (1892), где впервые в рус. лит-ре термину придано новое значение. Однако здесь, как и в произв. тех лет Ф. Сологуба, З. Гиппиус, А. М. Добролюбова, выразились преим. общедекадентские настроения и эстетич. тенденции, обозначившие кризис либеральных и народнич. идей 70—80-х гг. С. здесь еще не стал школой творчества. Оформление его в самостоят. течение происходит лишь в конце 90-х гг. гл. обр. благодаря В. Брюсову, выпустившему в 1894—95 три сб. «Русские символисты», в к-рых большинство стихов принадлежало ему самому. Одновременно появилась лит-ра о европ. С., а также переводы заруб. «новых поэтов».

Уже к нач. 20 в. широкий размах приобретают оригинальные опыты в собственно символич. роде (Минского, Мережковского, Бальмонта, Сологуба, Брюсова, Гиппиус, Коневского и др.). Стихи нек-рых поэтов старшего поколения — К. Случевского, Вл. Соловьёва, К. Фофанова, К. Льдова, как и многие мотивы поэзии Ап. Григорьева, К. Павловой, осознаются как «предсимволистские». Особым вниманием пользуются у символистов М. Ю. Лермонтов, Ф. И. Тютчев, Ф. М. Достоевский; их воспринимают как прямых предшественников. Развертывается переводч. деятельность символистов, причем переводимые ими произв. — от древних (Гомер, Еврипид и др.) до новых (Э. По, Шелли, Ф. Ницше и др.) и новейших (Г. Ибсен, М. Метерлинк и др.) — также получают оттенок предвестия С.

- 838 -

В нач. 20 в. ряды С. пополнили «младшие поэты» («третья волна» движения) — Блок, Белый, Ю. Балтрушайтис, С. Соловьёв, Эллис (Л. Кобылинский) и др. С первыми сборниками выступают И. Анненский, Вяч. Иванов. С. все шире завоевывает читательскую аудиторию. Его эстетика существенно обновляется; возрастает значимость этического начала иск-ва, поднимается вопрос об обществ. назначении и роли художника. Провозглашается, что иск-во должно быть «служением» (Блок), средством полного «преображения» личности, а через нее — строя жизни (Белый), что художник ответствен за обществ. зло (Анненский). Тогда же возникают новые организац. центры С.: изд-ва «Скорпион» (с альманахом «Северные цветы») и «Гриф», журн. «Весы» и «Золотое руно»; широко печатает символистов журн. «Мир искусства». Группа Мережковского объединилась вокруг журн. «Новый путь» (1903—04) и Религиозно-философ. собраний (с 1901); исключит. сосредоточенность на религ. проблемах привела ее к обособлению от осн. ядра школы. Но и внутри этого ядра единства не было: «Весы» нападали на «Золотое руно», Белый осуждал Блока и т. д.

К 1910-м гг. С. в России становится одним из наиболее значит. факторов духовно-культурной жизни. Его темы и герои тесно сопряжены с остроконфликтной обществ. ситуацией, хотя и не затрагивают непосредственно ее социальных истоков. Двойственность и колебание, трагич. разлад с самим собой, сомнение в способности человека преодолеть зло жизни и вместе с тем бескомпромиссное и последоват. отрицание капиталистич. действительности, мещанских, бурж. форм быта — характерные черты героя рус. С. Отрицание сочетается в его душе с безверием, протест с отчаянием, жажда духовной цельности и свободы с фаталистич. восприятием истории. Общее внимание привлекает тема капиталистич. города, к-рая после 1905—06 перерастает в тему «страшного мира», подавляющего поэта размеренностью и ограниченностью, круговращением обыденщины («кошмар средь бела дня»), отсутствием цельности и живого дела; «Я» в «страшном мире» затеряно и одиноко, порабощено механич. и грандиозной силой; и вместе с тем мир этот социально контрастен, катастрофичен. На этом фоне происходит возрождение лирики (в т. ч. любовной), герой к-рой, несмотря на индивидуалистич. характер протеста, чувствует себя органично вовлеченным в круговорот природной («космической») жизни и истории (любовные циклы Блока, «Урна» Белого, стихи Анненского и Брюсова). Возрождается цыганская тема — и стихийная страстность осмысляется как нарушение застойного быта и буржуазной морали.

К этому времени складываются и все осн. концепции рус. С. Для Брюсова С. есть средство создания подлинного иск-ва, в к-ром найдут примирение извечно враждующие начала «пользы» и «красоты», т. е. «гражданское» и «чистое» направления; для Бальмонта С. — средство постижения таинств. глубин души человека, к-рые, как он считает, остались недоступны лит-ре 19 в.; в статьях Вяч. Иванова С. интерпретируется как универсальный путь преодоления разрыва между художником и народом («рапсодом» и «толпой»); Сологубу С. открывает пути преображения «низкой» действительности, создания мифа («сладостной легенды»); Блок связывает с С. надежды на воспроизведение драматизма эпохи и трагич. противоречивости душевного строя современного человека; Белый видит в нем основу культуры будущего и средство полного преображения личности, и т. д.

Начало последнему и наиболее значит. периоду в истории рус. С. положили события революции 1905—1907. Появляется роман Сологуба «Мелкий бес»; на материале революции Белый создает свои важнейшие произв. — «Пепел», «Серебряный голубь», «Петербург». Происходит насыщение историч. и революц. тематикой,

- 839 -

углубляются представления об эпохе, что находит выражение в усложнении образно-поэтич. системы. Вместе с тем обостряются глубокие расхождения, к-рые приводят к тому, что как единое течение и школа творчества С. перестает существовать. Не встречают поддержки в осн. среде символистов антиреволюц. и антидемократич. выступления группы Мережковского. Нек-рые символисты усматривают в революц. событиях реализацию своих ранних предчувствий, к-рые теряют теперь эсхатологич. окраску и прочно сливаются с мыслью о смене всего «старого» — культуры, форм быта, даже «человеческой породы» (Блок). В наиболее значит. произведениях Блока, Белого, Брюсова, Вяч. Иванова создается концепция, в к-рой современность интерпретируется как завершение большого периода в истории России, начавшегося петровскими реформами. Заново осмысляется рус. история, широко возрождается тема «Медного всадника», Петра I и Петербурга («Возмездие» Блока и особенно «Петербург» Белого). На себя символисты смотрят как на последних носителей «старой» культуры («Аттила» Вяч. Иванова, «Грядущие гунны» Брюсова). Трагически и благословляюще звучит тема Родины, России, ее мирового призвания. Нагнетание новой тематики делает дальнейшие совместные выступления символистов невозможными. Закрываются «Весы» и «Золотое руно» (1909). С. вступает в период кризиса. Оценка кризису дана была в ходе полемики 1910. Гл. пунктом расхождений стал вопрос о том, должен ли быть С. только иск-вом или также «делом» («пророчеством», «предзнаменованием»). Если Вяч. Иванов, Блок, Белый видели причину распада школы в отказе от «проповедничества», «служения» (Блок: «были „пророками“, захотели стать „поэтами“»), то Брюсов настаивал на том, что С. должен быть «только искусством». Отд. достижения художников, по-прежнему относимых критикой к С., являются теперь уже следствием индивидуальных творческих устремлений.

Восприятие истории как одного из проявлений мировой целесообразности приводит наиболее значит. поэтов к сочувственному восприятию Октябрьской революции, хотя символист. мироощущение и поэтика остаются у них неизжитыми («Двенадцать», 1918, Блока, «Христос воскресе», 1918, Белого, революц. стихи Брюсова).

Открытия рус. символистов в поэтике, как и героико-трагич. восприятие социальных и духовных коллизий, вошли живым и влият. наследием в поэзию 20 в. Творчество символистов возродило и утвердило господство в поэзии лирич. начала, к-рое становится «внутренним фоном» и в эпич. жанрах (по образцу поэмы «Двенадцать»). Широко подхватываются и ритмич. реорганизация стиха с выдвижением муз. стороны, и новые жанровые формообразования символистов: лирич. поэма, цикл стихотворений с сюжетно проступающей личностью — «фигурой» поэта. Даже противники С. (в т. ч. акмеисты) широко использовали позже и символико-иносказат. манеру, и смысловую полифонию (напр., Н. Гумилев в «Поэме начала», О. Мандельштам в стихах 20—30-х гг., А. Ахматова в «Поэме без героя»).

<Илл. см. на вклейке между стр. 832—833.>

Соч. (рус. символистов): Брюсов В., Дневники 1891—1910, М., 1927; его же, Свобода слова, «Весы», 1905, № 11; Блок А., Дневник 1901—1902, Собр. соч. в 8 тт., т. 7, М. — Л., 1963; Мережковский Д., Вечные спутники, СПБ, 1897; Бальмонт К., Горные вершины. Сб. статей, кн. 1, М., 1904; Анненский И., Книга отражений, кн. 1, СПБ, 1906; Белый А., Луг зеленый. Книга статей, М., 1911; его же, Символизм, М., 1910; его же, Арабески. Книга статей, М., 1911; «Аполлон», 1910, № 8, 9, 11 [полемика о символизме: статьи Блока, Брюсова, Вяч. Иванова, Белого]; Сологуб Ф., Иск-во наших дней, «Рус. мысль», 1915, № 12.

Лит.: Плеханов Г. В., Иск-во и обществ. жизнь, в его кн.: Лит-ра и эстетика, т. 1, М., 1958; Горький М., Поль Верлен и декаденты, Собр. соч. в 30 тт., т. 23, М., 1953; Воровский В. В., Лит.-критич. статьи, М., 1956; Луначарский А., Собр. соч., т. 1, 4—6, М., 1964—65.

Зарубежный С.: Михайловский Н. К., Лит-ра и жизнь, «Рус. мысль», 1893, кн. 1; Венгерова З., Лит. характеристики, т. 2, СПБ, 1910; Баулер А., Символизм

- 840 -

и его значение во франц. лит-ре, «Научное слово», 1905, кн. 2, 3; Балашов Н. И., Символизм. Малларме, Рембо, Верлен, в кн.: История франц. лит-ры, т. 3, М., 1959; Verlaine P., Les poètes maudits, P., 1900; Kahn G., Symbolistes et décadents, P., 1902; Mendès C., Le mouvement poétique français de 1867 à 1900, P., 1903; Martino P., Parnasse et symbolisme (1850—1900), 2 éd., P., 1928; Bonneau G., Le symbolisme dans la poésie française contemporaine, P., 1930; Johansen S., Le Symbolisme, Copenhague, 1945; Michaud G., Message poétique du symbolisme, t. 1—3, P., 1961; его же, La doctrine symboliste, P., 1947; Lethève J., Impressionistes et symbolistes devant la presse, P., 1959; Decaudin M., La crise des valeurs symbolistes. Vingt ans de poésie française. 1895—1914, Toulouse, 1960; Whitehead A., Symbolism, its meaning and effect, N. Y., 1927; Bowran C. M., The heritage of symbolism, L., 1943; Morier H., Le rythme du vers libre symboliste, t. 1—3 (Verhaeren, Henri de Régnier, Vielé-Griffin), Genève, 1943—44; Hugo F., Die Struktur der modernen Lyrik. Von Baudelaire bis zur Gegenwart, Hamb., 1956; Höllerer W., Theorie der modernen Lyrik. Dokumente zur Poetik, [Bd] 1, Hamb., 1966; Taupin R., L’influence du symbolisme français sur la poésie américaine (1910—1920), P., 1919; Duthie E. L., L’influence du symbolisme français dans le renouveau poétique de l’Allemagne, P., 1933; Feidelson Ch., Symbolism and American literature, Chi., 1960.

С. в России: Михайловский Н. К., Еще о декадентах, символистах и магах, «Рус. мысль», 1893, № 4, отдел 16; Соловьев В л., Русские символисты, Собр. соч., т. 6, СПБ, 1912; Волынский А., Борьба за идеализм, СПБ, 1900; Бердяев Н., Духовный кризис интеллигенции..., СПБ, 1910; Иванов-Разумник Р., От «декадентства» к «символизму», в его кн.: История рус. обществ. мысли, 5 изд., т. 8, П., 1918; Гудзий Н., Из истории раннего рус. символизма, «Искусство», 1927, № 4; «Лит. наследство», т. 27—28, М., 1937 [статьи о символизме и публикация материалов]; Эйхенбаум Б., О поэзии, Л., 1969; Гуковский Г., О. стиле Маяковского, «Звезда», 1940, № 7; Гинзбург Л., О лирике, М. — Л., 1964; Максимов Д., Критич. проза А. Блока, в кн.: Блоковский сборник, Тарту, 1964; его же, Брюсов. Поэзия и позиция, Л., 1969; Турков А. М., Александр Блок, М., 1969; Михайловский Б. В., Из истории рус. символизма, в его кн.: Избр. статьи о лит-ре и иск-ве, М., 1969; Долгополов Л., Поэзия рус. символизма, в кн.: История рус. поэзии, т. 2, Л., 1969; Машбиц-Веров И., Рус. символизм и путь Александра Блока, Куйбышев, 1969; Жирмунский В. М., Анна Ахматова и Александр Блок, «Рус. лит-ра», 1970, № 3; История рус. лит-ры конца 19 — нач. 20 в. Библиографич. указатель, под ред. К. Д. Муратовой, М. — Л., 1963; Ivanov V., Symbolismo, в кн.: Enciclopedia Italiana, v. 31, 1936; Donchin G., The influence of French symbolism on Russian poetry, ’s-Gravenhage, 1958; Holthusen I., Studien zur Ästhetik und Poetik des russischen Symbolismus, Göttingen, 1957; Maslenikov O., Russian symbolists: the mirror theme and allied motifs, «The Russian Review», Hannover, 1957, v. 16, № 1; Strakhovsky L., The silver age of Russian poetry: symbolism and acmeism, в кн.: Canadian Slavonic Papers, v. 4, Toronto, 1959; Stepun F., Die Wege des Symbolismus, в кн.: Orbis scriptus, Münch., 1966.

Е. Г. Эткинд (зарубежный символизм), Л. К. Долгополов
(русский символизм).