ПРИ́ТЧА — дидактико-аллегорич. жанр, в осн. чертах близкий басне. В отличие от нее форма П. 1) неспособна к обособленному бытованию и возникает лишь в нек-ром контексте, в связи с чем она 2) допускает отсутствие развитого сюжетного движения и может редуцироваться до простого сравнения, сохраняющего, однако, особую символич. наполненность; 3) с содержат. стороны П. отличается тяготением к глубинной «премудрости» религ. или моралистич. порядка, с чем связана 4) возвышенная топика (в тех случаях, когда топика, напротив, снижена, это рассчитано на специфич. контраст с высокостью содержания). П. в своих модификациях

21

есть универсальное явление мирового фольклорного и лит. творчества. Однако для определ. эпох, особенно тяготеющих к дидактике и аллегоризму, П. была центром и эталоном для других жанров, напр.: «учительная» проза ближневосточного круга (Ветхий завет, сирийские «Поучения Акихара», «машалим» Талмуда и др.), раннехрист. и ср.-век. лит-ры (ср. прославленные П. евангелий, напр. П. о блудном сыне). В эти эпохи, когда культура читат. восприятия осмысляет любой рассказ как П., господствует специфич. поэтика П. со своими законами, исключающими описательность «художественной прозы» антич. или новоевроп. типа: природа или вещи упоминаются лишь по необходимости, не становятся объектами самоцельной экфразы — действие происходит как бы без декораций, «в сукнах». Действующие лица П., как правило, не имеют не только внешних черт, но и «характера» в смысле замкнутой комбинации душевных свойств: они предстают перед нами не как объекты худож. наблюдения, но как субъекты этич. выбора. Речь идет о подыскании ответа к заданной задаче (поэтому П. часто перебивается обращенным к слушателю или читателю вопросом: «как, по-твоему, должен поступить такой-то?»).

П. интеллектуалистична и экспрессивна: ее худож. возможности лежат не в полноте изображения, а в непосредственности выражения, не в стройности форм, а в проникновенности интонаций. В конце 19 в. и в 20 в. ряд писателей видит в экономности и содержательности П. возможность преодоления формальной тяжеловесности позднебурж. лит-ры. Попытку подчинить прозу законам П. предпринял в конце жизни Л. Н. Толстой. На многовековые традиции евр. и христ. П. опирался Ф. Кафка (особенно в своих малых произведениях). То же можно сказать об интеллектуалистич. драматургии и романистике Ж. П. Сартра, А. Камю, Ж. Ануя, Г. Марселя и др., также исключающих «характеры» и «обстановочность» в их традиц. понимании. По-видимому, П. еще надолго сохранит свою привлекательность для писателей, ищущих выхода к этич. первоосновам человеческого существования, к внутренне обязательному и необходимому (ср. роль ходов П. у Б. Брехта).

Лит.: Добротворский С., Притча в древне-рус. духовной письменности, «Православный собеседник», Казань, 1864, март; Лихачев Д. С., Поэтика древнерусской лит-ры, Л., 1967; Fiebig P., Der Erzählungsstil der Evangelien im Lichte des rabbinischen Erzählungsstils untersucht, Lpz., 1925; Jeremias J., Die Gleichnisse Jesu, 5 Aufl., Gött., 1958; Lambert W., Babylonian wisdom literature, Oxf., 1960.

С. С. Аверинцев.