- 448 -

ОПОЯ́З (Общество изучения поэтического языка) — рус. школа в лит-ведении 2-й пол. 10—20-х гг. 20 в., одно из разветвлений т. н. формальной школы в литературоведении. Будучи исключительно рус. явлением, «формальная школа» не имела аналогии в заруб. лит-ведении, хотя общие тенденции (позитивизм как методич. основа изучения иск-ва) и определ. совпадения (напр., понимание иск-ва как «имманентного ряда», развивающегося по своим внутренним законам; ср. с формулой Г. Вёльфлина «история искусства без имен») имели место. Интерес участников О. вызвала школа экспериментальной фонетики («Ohrenphilologie»), труды представителей к-рой (Э. Зиверс, Заран и др.) были подвергнуты критич. пересмотру (см. статьи и исследования Ю. Н. Тынянова, С. И. Бернштейна, Б. М. Эйхенбаума, Р. О. Якобсона).

В рус. предреволюц. науке методика формального (чисто технического) изучения словесного иск-ва была представлена работами символистов — А. Белого («Символизм», 1910), статьями В. Брюсова и Вяч. Иванова, а также акмеистов (Н. Гумилев). «Формальная школа» в целом и О., в частности, стремились преодолеть ограниченность подобного наивного формализма. Первой публикацией О. явилась брошюра В. Б. Шкловского «Воскрешение слова» (1914), в к-рой были сформулированы осн. положения ранней доктрины направления («окаменение» слова как следствие утраты им «ощущаемости»; «воскрешение» его — результат установки футуристов на создание «затрудненной» формы — «остранение»). Тезисы раннего О. соприкасались с лозунгами футуризма о «самоценном слове». Позднее утверждение о роли «остранения» в качестве нарушителя автоматизма восприятия легло в основу формальной истории лит-ры как борьбы «старшей» и «младшей» линий, проявлением к-рой становится пародия [В. Шкловский, «Розанов», 1921; Ю. Тынянов, «Достоевский и Гоголь. (К теории пародии)», 1921].

В последующих печатных выступлениях О. («Сборники по теории поэтического языка», в. 1—2, 1916—17; в. 3 — «Поэтика», 1919) В. Шкловским, Е. Д. Поливановым, О. М. Бриком, Л. П. Якубинским и др. была сделана попытка наметить и обосновать программу формальной поэтики. Были пересмотрены и односторонне интерпретированы фундамент. положения учения А. А. Потебни (деление речевой деятельности на «прозу» и «поэзию» было истолковано как существование двух замкнутых и противостоящих друг другу систем «поэтического» и «практического» языков) и А. Н. Веселовского, чей интерес к проблемам историч. поэтики был понят как выдвижение на первый план изучения «поэтики

- 449 -

форм». Большое влияние на членов О. имело учение И. А. Бодуэна де Куртенэ о языке как системе функциональных явлений, на разных этапах по-разному воспринимавшееся ими.

Отталкиваясь от эклектич. «академизма», а также от импрессионизма символист. критики, О. стремился к обоснованию специфич. методов и задач филологич. исследования, что, в частности, вылилось в ориентацию на лингвистику. Эти попытки научного «самоопределения» на ранних этапах сопровождались демонстративным отказом от анализа идейного содержания худож. произведения и отстаиванием тезиса об аполитич. характере иск-ва (В. Шкловский, «Ход коня», 1923; Б. Эйхенбаум «5-100», «Книжный угол», 1922, № 8), что в значит. мере было связано с унаследованными приемами футуристич. полемики.

Стремясь к целостному анализу поэтич. произведения, члены О. все внимание направили на анализ формы, рассматриваемой в качестве осн. носителя специфики иск-ва. Причем содержательный компонент был без остатка растворен в форме. Отсюда следовало основное положение раннего О. — «искусство как прием». Произведение на этом этапе рассматривается как «сумма» составляющих его формальных приемов; содержанию отводится место и назначение их «мотивировки».

Однако конкретные исследования тех лет не ограничивались лишь констатацией подобных выводов. Так, в ряде работ нач. 20-х гг. (статьи О. Брика, Ю. Тынянова, В. Шкловского) проявляется взгляд на произведение как сложное единство составляющих его компонентов, обнаруживающих ряд аналогичных свойств (скопление согласных, «звуковые повторы», тавтология, параллелизм композиц. и сюжетных единиц), восходящих к единой определяющей их закономерности (в данном случае — приему «задержания»). Т. о. эмпирически была доказана «...однородность законов, оформляющих произведения» (Шкловский В., Третья фабрика, 1926, с. 65), или, пользуясь новейшей терминологией, выдвинута в общей форме идея структурного характера иск-ва.

До нач. 20-х гг. «формальная школа» выступает единым фронтом, завоевывая новых сторонников; в 1919 происходит реорганизация группы (см. объявление в «Жизни искусства», № 273), тогда же программу направления принимает Б. Эйхенбаум, с 1921 — Ю. Тынянов; происходит сближение об-ва с чл. Московского лингвистич. кружка, особенно с Р. Якобсоном и Г. Винокуром; в нач. 20-х гг. в сб-ках О. печатается В. Жирмунский, подчеркнувший в ст. «Задачи поэтики» (1919) свою солидарность с установками группы; к этому периоду относятся и выступления Б. Томашевского с позиций, близких к «опоязовским». Активизируется также издательская деятельность; в виде книг и брошюр вышли выпуски «Сборников по теории поэтического языка» (в. 4—6, 1921—23). Появляются публикации в журналах и газетах, издаются сборники статей.

Однако последующие годы привели к острым спорам как внутри «школы», так и с ее оппонентами и критиками. С 1922 начинается полемика между Б. Эйхенбаумом и В. Жирмунским (см. «Книжный угол», 1922, № 8), завершившаяся статьей последнего «К вопросу о „формальном методе“» (1923); к 1924 относится переоценка Г. Винокуром речевой практики («зауми») футуристов (см. кн.: «Культура языка», 1925, и его статьи этих лет). С другой стороны, О. подвергся широкой критике в прессе (см. дискуссию в журнале «Печать и революция», 1924, № 5, в т. ч. статью А. В. Луначарского «Формализм в науке об искусстве», подвергшего острой критике ряд статей Б. Эйхенбаума), а также на диспуте «Искусство и революция» (1925) и диспуте о формальном методе (1927).

- 450 -

Осознавая односторонность и недостаточность первоначальной концепции, к-рая рассматривается теперь как «рабочая гипотеза», члены О. (фактически переставшего существовать как группа к сер. 20-х гг.) стремились к ее восполнению. Ранняя механистич. т. з. уступает место взгляду на худож. произведение как систему функционально взаимозависимых элементов. Свое четкое развитие эта мысль нашла в книге Ю. Тынянова «Проблема стихотворного языка» (1924), где осн. внимание направлено на изучение смысловых особенностей стиховой речи, представляющей собой сложное единство ритма и семантики. Подобный взгляд присутствует в работах Б. Эйхенбаума, В. Шкловского, О. Брика 2-й пол. 20-х гг. Вместе с тем усиливается интерес к истории лит-ры и к проблеме лит. эволюции, центральным понятием к-рой становится «смена систем» лит. явлений в их историч. функциональной конкретности (Ю. Тынянов, «Вопрос о литературной эволюции», 1927). Одновременно уточняется понятие «поэтического языка», ставится вопрос (впервые в общей форме выдвинутый в 1917 Л. П. Якубинским) о сферах его применения в зависимости от функций, им выполняемых («функциональные стили») (см. статьи Якубинского и др. авторов в сб. «Русская речь», 1923). Усиливается интерес к общим структурным законам иск-ва, исследуемым на материале кино. В статьях В. Шкловского, Ю. Тынянова, Б. Эйхенбаума (см. сб. «Поэтика кино», 1927) обнаруживается четкое представление об иск-ве как знаковой системе. Затронутая во 2-й пол. 20-х гг. проблематика сохраняет доныне первостепенное науч. значение прежде всего для структуральных методов исследования. Представляется бесспорным факт ее плодотворного влияния на различных ученых и деятелей иск-ва 20—30-х гг. (напр., С. М. Эйзенштейн, М. М. Бахтин и др.).

Становится понятным стремление В. В. Маяковского привлечь членов О. к сотрудничеству в редактируемых им журналах [см. «Леф», 1924, № 1(5), посв. анализу языка В. И. Ленина] и его настойчивая борьба за преодоление учеными формалистич. ошибок, а также защита их от несправедливых обвинений (см., напр., выступление на диспуте «Леф или блеф?», в кн.: Полн. собр. соч., т. 12, 1959, с. 346). Несмотря на неудачи в попытке форсированной «социологизации» результатов исследований О. («формально-социологический метод» Б. Арватова), сама установка на исследование «социальной функции» иск-ва не могла не привести к обогащению исследований и дальнейшему переходу ученых к изучению марксизма. Работы 30-х гг. явились приложением к исследованию историко-лит. материала лучших достижений предыдущих лет. На фоне общей эволюции О. в 20-е гг. остается неизменной позиция обосновавшегося в Праге Р. Якобсона, выдвинувшего концепцию организованного насилия формы над языком («О чешском стихе...», 1923), в основу к-рой был положен тезис о роли «остранения» в развитии иск-ва.

В сер. 30-х гг. концепция О., наряду с критикой формализма в иск-ве, вновь становится предметом широкого обществ. обсуждения (дискуссия о формализме в Москве и Ленинграде, февр. — апр. 1936). Критич. пересмотр формалистич. ошибок содержится в ряде выступлений В. Шкловского («Памятник научной ошибке», 1930; «О формализме», 1936, и др.), в его книге «Художественная проза. Размышления и разборы» (1959), где заново переосмыслены наблюдения, сделанные на ранних этапах деятельности О., а также в воспоминаниях «Жили-были» (1961).

Значение конкретных исследований, появившихся в русле О., а затем после его фактич. распада, кроме выдвижения ряда научных проблем (помимо указанных выше, следует отметить стиховедч. работы Б. Томашевского, исследования в области мелодики и звуковой

- 451 -

организации стиха Б. Эйхенбаума и С. Бернштейна, в области жанра — Ю. Тынянова, сюжета — В. Шкловского), заключается в подготовке внедрения совр. структурных и математических методов в литературоведение (см. Структурализм, Литературоведение и математические методы).

Концепция О. оказала различное воздействие на ученых Европы и Америки (членов Пражского лингвистического кружка, М. Кридля, Р. Уэллека, нек-рых представителей амер. «новой критики»), в опосредствованном виде она отразилась в трудах филологов послевоен. Европы (В. Кайзер и др.). Односторонне интерпретируя, пытаются использовать эту концепцию Р. Якобсон и его ученики. Сов. науке предстоит изучение разнообразного наследия ученых, связанных в период своего становления с О., с историч. и материалистич. позиций.

Лит.: Изучение теории поэтич. языка, «Жизнь иск-ва», 1919, № 273; Богатырев П., Якобсон Р., Слав. филология в России за годы войны и революции, Берлин, 1923, с. 29—34; Брик О., Т. н. «формальный метод», «Леф», 1923, № 1; Шкловский В., Сентиментальное путешествие, Л., 1924, с. 129—31; К спорам о формальном методе, «Печать и революция», 1924, № 5; Томашевский Б., Формальный метод, в сб. ст.: Совр. лит-ра, Л., 1925; Жирмунский В., Вокруг «Поэтики» ОПОЯЗ’а, в его кн.: Вопросы теории лит-ры, Л., 1928; его же, К вопросу о «формальном методе», там же; Эйхенбаум Б., Теория «формального метода», в его кн.: Литература, Л., 1927; Винокур Г., Культура языка, 2 изд., М., 1929; Маяковский В. В., Полн. собр. соч., т. 12, М., 1959, с. 345—47 и 473—74; Цимеринов Б., «Мы были марксисты, будем марксисты и хотим быть хорошими марксистами...», «ВЛ», 1964, № 6; Арватов Б., О формально-социологич. методе, в его кн.: Социологич. поэтика, М., [1928]; Ховин В., «Смонтированная» поэтика, «Книжный угол», 1922, № 8; Луначарский А. В., Формализм в науке об иск-ве, Собр. соч. в 8 тт., т. 7, М., 1967; Диспут о формальном методе, «Новый Леф», 1927, № 4, с. 45—46; Выготский Л. С., Искусство как прием, в его кн.: Психология искусства, М., 1965; Шор Р., «Формальный метод» на Западе, в сб. ст.: Ars poetica, M., 1927; Ярхо Б., Простейшие основания формального анализа, там же; Энгельгардт Б. М., Формальный метод в истории лит-ры, Л., 1927; Медведев П. Н., Формальный метод в лит-ведении, Л., 1928; его же, Формализм и формалисты, Л., 1934; Григорьев М., Формальная школа, в его кн.: Лит-ра и идеология, М., 1929; Зелинский К., Поэзия как смысл, М., 1929, с. 77—228; Шкловский В., Памятник научной ошибке, «Лит. газета», 1930, 27 янв.; его же, О формализме, «Лит. Ленинград», 1936, № 20; его же, Жили-были, «Знамя», 1961, №№ 8—11, 1962, № 12, 1963, №№ 1—2; Горький М., О формализме, Собр. соч. в 30 тт., т. 27, М., 1953; Виноградов И. А., Вопросы марксистской поэтики, Л., 1936, с. 152—163; его же, Формализм в лит-ведении, в его кн.: Борьба за стиль, Л., 1937; его же, Формализм и творчество, там же; Громов П., Человек и история, в его кн.: Герой и время, Л., 1961, с. 189—94; Виноградов В. В., Изучение языка худож. лит-ры в сов. эпоху, в его кн.: О языке худож. лит-ры, М., 1959; Белинков А., Юрий Тынянов, 2 изд., М., 1965; Юрий Тынянов. Писатель и ученый. Воспоминания, размышления, встречи, М., 1966; Зарипов Р., Иванов Вяч., Послесловие редакторов рус. издания, в кн.: Моль А., Теория информации и эстетич. восприятие, пер. с франц., М., 1966, с. 337, 341—344; Иванов Вяч., [Комментарии], в кн.: Выготский Л. С., Психология иск-ва, М., 1965, с. 356—364; Багрий А. В., Лит. поминки, «Изв. Горского ин-та нар. образования», 1923, в. I; его же, Формальный метод в лит-ре, в. [1]—2, Владикавказ — Баку, 1924—27; Балухатый С., Теория лит-ры. Аннотир. библиография, [Л.], 1929; Kridl M., Russian formalism, «The American Bookman», 1944, № 1; Harkins W. E., Slavic formalist theories in literary scholarship, «Word», 1951, v. 7, № 2; Erlich V., Russian formalism. History — doctrine, ’s — Gravenhage, 1955; Setschkareff V., Einige neuere Werke zur allgemeinen Literaturwissenschaft, «Zeitschrift für slavische Philologie», 1955, Bd 23, H. 2, S. 371; Strada V., Formalismo e neoformalismo, «Questo e altro», 1964, № 6—7; Wierzbicka A., Rosyiska szkoła poetyki lingwistycznej a językoznawstwo strukturalne, «Pamiętnik literącki», 1965, roc. 56, z. 2, s. 447—65; Todorov T., L’héritage méthodologique du formalisme, «L’Homme», 5, 1965, № 1, p. 64—83; Théorie de la littérature. Textes des formalistes russes présentés par Tzvetan Todorov, préf. de R. Jakobson, P., 1966; Daix P., Les formalistes russes (1915—1930) et la théorie de la littérature, «Les lettres françaises», 1966, 3 mars; Stil A., La forêt russe, «L’Humanite», 1966, 17 mars.

Д. Д. Ивлев.