- 179 -

ИРО́НИЯ (εἰρωνεία букв. — притворство) — 1) Форма выражения мысли, когда слово или высказывание обретают в контексте речи значение, противоположное буквальному смыслу или отрицающее его.

«Мой  дядя  самых честных правил,
Когда  не  в  шутку  занемог,
Он уважать себя  заставил...»

(А. Пушкин).

И. обычно является выражением насмешки посредством иносказания. И. есть хула и противоречие под маской одобрения и согласия; явлению умышленно приписывают то свойство, к-рого в нем нет, но к-рое надо было ожидать. «Иногда, притворяясь, говорят о должном, как о существующем в действительности: в этом состоит ирония» (А. Бергсон); И. — «лукавое притворство, когда человек прикидывается простаком, не знающим того, что он знает» (Потебня А., Из записок по теории словесности, X., 1905, с. 381). Обычно И. относят к тропам, реже — к фигурам стилистическим. А. Потебня полагает, что иронич. слово или выражение м. б. тропом или фигурой, а может и не быть ими (см. там же, с. 381, 386). Намек на притворство, «ключ» к И. содержится обычно не в самом выражении, а лишь в контексте или интонации. Бывают произведения, весь текст к-рых — сплошное притворство (напр., сатирич. панегирик Эразма Роттердамского «Похвальное слово глупости»; «Проект: о введении единомыслия в России» Козьмы Пруткова). Иногда намек на притворство дан вне произведения, в ситуации создания, в знании читателем взглядов автора, в обстановке эпохи. Такое произведение иногда м. б. понято буквально, как это происходило с «Письмами темных людей» в эпоху их создания.

И. является важнейшим стилистич. средством юмора и сатиры. Когда иронич. насмешка становится злой, едкой издевкой — ее называют сарказмом. Простейший вид И. — антифраз.

2) Эстетич. категория или идейно-эмоциональная оценка, предполагающая скептически- или критически-насмешливое отношение к изображаемому под маской серьезности утверждения или похвалы. И. — возвышение через насмешку, свидетельство авторского превосходства над объектом оценки, внутреннего (нередко чисто субъективного) освобождения от своей зависимости от него. «Субъект в иронии освобождается от той связанности, в которой его держит последовательная цепь жизненных ситуаций» (С. Кьеркегор). Ф. Энгельс писал М. Каутской: «...Вы... умеете относиться к своим героям с той тонкой иронией, которая свидетельствует о власти писателя над своим творением» (Маркс К. и Энгельс Ф., Соч., 2 изд., т. 36, с. 333—34). Бывает, однако, «горькая И.» — когда автор равно иронизирует и над объективным злом и над собственным бессилием противоборствовать ему (напр., И. у Гамлета). Когда же к насмешке над злом и собою примешивается сомнение в реальности идеалов, прекрасного вообще, И. становится «мрачной», разлагающей (напр., в трагифарсах совр. франц. писателя Ж. Ануя).

Будучи скептической по своей природе, не терпящей авторитетов, свободно играющей противоположностями, И. разрушительна и «безыдейна» с т. зр. догматич. и дидактич. способа мышления. Не случайно она была чужда ср.-век. эстетич. представлениям.

- 180 -

Конкретные трактовки и выражения И. как философско-эстетич. категории в разные историч. эпохи весьма различны, порой до противоположности. Античности свойственна, напр., «сократовская ирония», выражавшая философ. принцип сомнения и одновременно способ обнаружения истины (она наследовала приемы поведения героя ранней греч. комедии — εἴρων — букв. притворщик, — к-рый побеждал своего самонадеянного антагониста ἀλαζών — букв. хвастун — притворством, поддакиванием и нарочитым умалением своего ума и знаний). Сократ прикидывался единомышленником оппонента, поддакивал ему и незаметно доводил его взгляд до абсурда, обнаруживая ограниченность и односторонность как будто бы очевидных истин. В «сократовской иронии» эстетич. игра, наслаждение диалектикой мышления сочетались с поисками истины и моральных ценностей (см. диалог Платона «Пир»).

В антич. лит-ре встречается и т. н. драматическая (трагическая) ирония («ирония судьбы»), правда, теоретически осознанная в новое время: герой еще уверен в себе, в своих действиях и поступках и не ведает — в отличие от зрителя — что именно эти действия и поступки подготавливают его гибель (классич. пример «Царь Эдип», а позже — «Валленштейн» Ф. Шиллера). Такую «иронию судьбы» нередко называют «объективной иронией». Она свойственна и самой реальности: классики марксизма, вслед за Гегелем, не раз говорили об «иронии истории». «Люди, хвалившиеся тем, что сделали революцию, всегда убеждались на другой день, что они не знали, что́ делали, — что сделанная революция совсем непохожа на ту, которую они хотели сделать. Это то, что Гегель называл иронией истории, той иронией, которой избежали немногие исторические деятели» (Энгельс Ф., там же, с. 263).

Развернутое теоретич. обоснование и разнообразное худож. претворение И. получила у романтиков, преим. немецких. Теорию «романтической иронии» развил Ф. Шлегель. В худож. практике романтич. И. выразили Л. Тик, Брентано в Германии, Дж. Байрон в Англии, А. Мюссе во Франции. Романтич. И. подчеркивает относительность, едва ли не иллюзорность всяких ограничительных по смыслу и значению сторон жизни — бытовая косность, сословная узость, идиотизм замкнутых в себе ремесла и профессии изображаются как нечто добровольное, шутки ради принятое на себя людьми. Жизнь не знает для своих свободных сил к.-л. неодолимых препон, вышучивая всех, кто пытается придать ей постоянные камерные формы. Однако у Байрона и особенно у Г. Гейне силы косности и гнета нередко берут верх над свободными силами жизни: поэт заносится высоко, но его одергивают, едко и грубо издеваясь над ним. Романтич. И. претерпевает эволюцию: вначале это ирония свободы, потом — сарказм необходимости. Вначале вольный дух автора находится в союзе с вольным духом объективной жизни, а позднее союз распадается: объективная жизнь предается косности и подчиняет ей автора и лучших героев его.

У Тика, отчасти у Гейне, И. имела смысл чистой сатиры, направленной в одинаковой степени и против действительности и против самого автора, неспособного подняться над чистым отрицанием. У Брентано и Э. Т. А. Гофмана она подчас питалась возведением зла в предвечную, внеисторич. силу — «мировое зло», придавая отрицанию абсолютное, вселенское значение, тем самым лишая его действенности. И. предопределяла в произведениях романтиков сознательную свободу в игре и синтезе противоположностей: трагического и комического, поэзии и прозы, художественности и критики, реального и фантастического, разумного и алогичного. Она определила и содержание и форму, стала структурным элементом произведения: у Тика, напр., сюжет становится предметом игры, серьезность

- 181 -

нарушается алогизмами, иллюзия реальности нарушается прямым вмешательством автора и т. п.

Концепция романтич. И. не свободна от гипертрофии чистой эстетич. игры в иск-ве, подчас теряющей границу между истиной и заблуждением, добром и злом, свободой и необходимостью (см. критику И. у Гегеля — Соч., т. 12, 1938, с. 68—72). Когда позже символисты подхватили романтич. И., они акцентировали именно этот момент, А. Блок в ст. «Ирония» с горечью писал: «Перед лицом проклятой иронии — все равно...: добро и зло, ясное небо и вонючая яма, Беатриче Данте и Недотыкомка Сологуба» (Собр. соч., т. 5, 1962, с. 346).

Своеобразная концепция эпич. И. была у Т. Манна, отталкивающегося от универсального принципа романтич. иронии; его И. есть нек-рый принцип незаинтересованно-аналитич. отношения к действительности, в к-ром он видит средство подняться над конфликтами действительности и создать объективное, эпич. произв. «...Иронический взгляд на жизнь, родственный... объективности и прямо совпадающий... с понятием поэзии, потому что он парит в свободной игре над реальностью, над счастьем и несчастьем, над добром и злом, над смертью и жизнью» (Собр. соч., т. 9, М., 1960, с. 530).

Иронич. отношение реализуется весьма многообразно: с помощью гротеска (особенно у Дж. Свифта, Гофмана), парадокса (А. Франс, Б. Шоу), пародии, гиперболы, контраста слов и ситуаций («Либерал» М. Е. Салтыкова-Щедрина), соединения различных речевых стилей и т. д. Часто И. реализуется в остро разоблачит. жанрах сатиры, где осмеяние действительности сочетается с трагич. ее восприятием.

И. как контраст и противопоставление двух смыслов может в лит. произв. относиться непосредственно к самой структуре. Это — сознательный контраст элементов формы и содержания, возникающий исторически довольно поздно, когда у писателя появляется возможность выбора форм и своеобразной «игры» ими. Здесь писатель «освобождается» от старых форм: как Сервантес в «Дон Кихоте» от поэтики рыцарского романа, как Л. Тик в пьесе «Кот в сапогах» от традиц. построения драмы, как Л. Стерн в «Тристраме Шенди» от техники просветит. романа. Стерн, напр., использует все компоненты просветит. романа, но нарушает их пропорции, связь и последовательность; гиперболизирует его повествоват. приемы, доводя их до крайности и даже до бессмыслицы; т. о., возникает своеобразная пародия, взрывающая просветит. роман изнутри. Таких произведений особенно много в 20 в. (романы Т. Манна, «Улисс» Дж. Джойса). К подобной — «формальной» — И. близка лит. пародия.

Для рус. лит-ры характерна И. как «насмешливая критика» действительности, как «мстительница» и «утешительница» (А. И. Герцен). И. неотделима от социально целенаправленного юмора Н. В. Гоголя и сатиры Салтыкова-Щедрина (классич. примеры — повесть «Нос» и сказка «Карась-идеалист»); ей не свойствен элемент чистой эстетич. игры, присущий романтич. И. Сов. лит-ра (В. В. Маяковский, М. М. Зощенко, И. Ильф и Е. Петров и др.) восприняла и развивает И., характерную для рус. реалистич. лит-ры 19 в. Выразительным примером служит сатирич. поэма «Теркин на том свете» А. Т. Твардовского, где сама «загробная ситуация» иронически обнажает «мертвенность» многих живых явлений. В поэзии Маяковского И. претворяется в сатирич. обличение (подчас гротескное), заканчивающееся обычно провозглашением авторского идеала: «Фабрика мертвых душ», «За что боролись?», «Прозаседавшиеся».

Лит.: Томашевский Б., Теория лит-ры, 6 изд., М. — Л., 1931, с. 41, 52; Берковский Н. Я., Эстетич. позиции нем. романтизма, в кн.: Лит. теория нем. романтизма, Л., 1934; его же, Нем. романтизм, в кн.: Нем. романтич. повесть, т. 1, М. — Л.,

- 182 -

1935; Потебня А. А., Из записок по теории словесности, X., 1905, с. 381—94; Гегель, Лекции по эстетике, Соч., т. 12, М., 1938, с. 68—73, 162—63, 227, 304—05; Бергсон А., Смех, Собр. соч., т. 5, [б. м.], 1914; Саккетти Л., Эстетика в общедоступном изложении, т. 2, П., 1917, с. 342—44; Kierkegaard S., ÜOber den Begriff der Ironie, Düsseldorf — Köln, 1961; Solger K. W. F., Vorlesungen über Aesthetik, Lpz., 1829; Stronschneider-Kohrs I., Die romantische Ironie in Theorie und Gestaltung, Tübingen, 1960; Allemann B., Ironie und Dichtung Pfüllingen, [1956]; Lausberg H., Handbuch der literarischen Rhetorik..., Bd 1—2, Munch., 1900.

П. И. Шпагин.