- 215 -

ХАРА́КТЕР литературный — образ человека, очерченный с известной полнотой и индивидуальной определенностью, через к-рый раскрываются как обусловленный данной общественно-историч. ситуацией тип поведения (поступков, мыслей, переживаний, речевой деятельности), так и присущая автору нравственно-эстетич. концепция человеч. существования. Лит. Х. являет собой худож. целостность, органическое единство общего, повторяющегося и индивидуального, неповторимого; объективного (нек-рая социально-психологич. реальность человеч. жизни, послужившая прообразом для лит. Х.) и субъективного (осмысление и оценка прообраза автором). В результате лит. Х. предстает «новой реальностью», художественно «сотворенной» личностью, к-рая, отображая реальный человеч. тип, идеологически проясняет его. Именно концептуальность лит. образа человека отличает понятие Х. в лит-ведении от значений этого термина в психологии, философии, социологии.

Представление о Х. литературного героя создается посредством внешних и внутр. «жестов» персонажа, его внешности (см. Портрет), авторскими и иными характеристиками, местом и ролью персонажа в развитии сюжета. Соотношение в пределах литературного произведения Х. и обстоятельств, являющихся худож. воспроизведением социально-историч., духовно-культурной и природной среды, составляет худож. ситуацию. В реальной жизни человек и широко понимаемая среда неразрывны, поэтому адекватность Х. и обстоятельств в худож. мире произведения является существеннейшим требованием реализма. Противоречия между человеком и обществом, между классами или отд.

- 216 -

представителями социальных групп, а также внутренние противоречия человеч. Х., находят свое худож. воплощение в коллизиях (конфликтах) литературных произведений.

Воспроизведение Х. — специфич. свойство худож. лит-ры (в целом), к-рую М. Горький называл человековедением, «искусством создания характеров» (Собр. соч., т. 24, 1953, с. 468). Обращение к изображению Х. знаменует выделение лит-ры как вида иск-ва из синкретической, «долитературной» религиозно-публицистической словесности, где воспроизводятся «...психология лжи, а не лжеца, образ лености, а не „характер“, не „маска“ лентяя» (Аверинцев С. С., Греческая литература и ближневосточная «словесность», в кн.: Типология и взаимосвязи литератур древнего мира, 1971, с. 218). Само понятие о Х. формируется в Древней Греции, где впервые вполне осуществилось обособление литературно-худож. творчества в особую область духовной культуры.

Однако у древних трактовка Х. как лит. категории во многом отличалась от современной. «...Поэты выводят действующих лиц не для того, — писал Аристотель, — чтобы изобразить их характеры, но благодаря этим действиям они захватывают и характеры» (Об искусстве поэзии, 1957, с. 58—59). Это рассуждение опиралось на практику: в трагедии, как и героич. эпосе (не только греческом), художественно значим, «идееносен» образ события (мифологема), а не человека (Х.); персонажи различаются не столько чертами своих Х., сколько ролью в худож. ситуации, выступая в качестве функции событий, составляющих их «судьбу». По определению Аристотеля, «действующее лицо будет иметь характер, если ... в речи или действии обнаружит какое-либо направление воли» (там же, с. 60), однако у авторов античности волевой импульс героя и есть волепроявление судьбы (даже Эдип, идущий, в отличие от героев «Илиады», наперекор судьбе, тем самым лишь осуществляет начертанное ею). В лит-ре нового времени прочно утверждается иное соотношение Х. и фабулы, определяя к-рое, Г. Э. Лессинг, в противовес Аристотелю, постулирует первичность Х.: не факты, а «...характеры действующих лиц, благодаря к-рым факты осуществились, заставляют поэта избрать предпочтительнее то, а не другое событие... Только характеры священны для него» («Гамбургская драматургия», М. — Л., 1936, с. 92).

Процесс перемещения осн. худож. внимания с событийной стороны на Х. наблюдается еще в антич. лит-ре, прежде всего в комедии, где изображался частный человек, чья личная судьба уже не является осуществлением высшей необходимости, а определяется его «нравом». Новое понимание Х. находит отражение в трактовке Теофраста (ок. 372—287 до н. э.), классифицировавшего человеческие недостатки и слабости, подводя их под некие универсальные, вневременные типы поведения. Впоследствии морализаторские типологии Х. утрачивают негативный оттенок (систематизируются не только «пороки», но и «добродетели»), а лит. образ человека начинает строиться «на пересечении» воззрений — более архаичного и нового. Плутарх (ок. 46 — ок. 127), например, в «Параллельных жизнеописаниях» сопоставляет героев по принципу сходства или различия этико-психологич. типов их Х. («этоса»), с одной стороны, и этико-психологич. ситуаций (типов «судьбы») — с другой. Претерпевая изменения, но существенно сохраняя такую двумерность, подобное «ви́дение» человека доминирует вплоть до 18 в. Д. Дидро, напр., усматривал в литературном герое соотношение прирожденного характера — «нрава» и его «общественного положения» (социальной «судьбы», функции). Полагая, что прежде второе было лишь «аксессуаром» первого, Дидро призывает писателей выдвинуть

- 217 -

«на первый план» обществ. положение, сделав аксессуаром нрав (см. Собр. соч., т. 5, 1936, с. 160).

Художники и мыслители этого многовекового историч. периода понимали Х. как внеисторическую и самотождественную сущность человека, как «абстракт, присущий отдельному индивиду» (Маркс К., см. Маркс К. и Энгельс Ф., Соч., 2 изд., т. 3, с. 3).

В рамках данного историко-лит. периода отчетливо выделяются две эпохи. В лит-ре Возрождения Х. теряет очертания определ. «нрава», растворяясь в естественной родовой стихии человеческой «природы» (С. Г. Бочаров). Ренессансный гуманизм открывает в индивиде общечеловеческое как внутренне присущее ему качество, снимающее не только различия психологических типов, но и антитезы культуры и варварства, правоверия и иноверия, столь существенные для античности и средневековья. Х. ренессансных героев подвижны, но не в смысле индивидуального их становления, а в смысле жизненного «актерства», свободного их перехода от одного общечеловеч. типа поведения и строя переживаний к другому («Быть такими или другими зависит от нас самих», по словам шекспировского Яго). При этом общечеловеческое в Х. героя соотносилось (вплоть до трагического разлада) с его ситуативной функцией — судьбой, приводя к худож. осмыслению того, что «человек до конца невоплотим в существующую социально-историч. плоть... Всегда остается нереализованный избыток человечности...» (Бахтин М. М., Эпос и роман, см. «ВЛ», 1970, № 1, с. 120). Неадекватность герою его судьбы предвосхищала важный характерологич. принцип в лит-ре 19—20 вв. Особую роль в этом отношении сыграло творчество У. Шекспира, мн. действующие лица к-рого предстали также и в «третьем измерении» — носителями индивидуального самосознания.

Классицизм возвращается к жестокой статичности Х. «Герою своему искусно сохраните черты характера среди любых событий», — Буало Н., Поэтическое искусство, М., 1957, с. 81), сводимого к внеличностному типу «страсти», соотносимой с определ. этической ситуацией («долгом»). Но при этом худож. внимание переносится непосредственно на личность человека, к-рая «эмансипируется» от своих типологических характеристик, представая в качестве области самосознания, где совершается свободный выбор между «долгом» и «чувством». В этом классицистич. концепция человека сближается с шекспировской; но воспринимаемая на «фоне» долга и безличной страсти личность в лит-ре классицизма не самоценна, она лишь средство соотнесения двух параллел. рядов всеобщности.

В предромантической лит-ре (см. Сентиментализм, Предромантизм) личность с ее внутренним миром привлекает к себе еще большее внимание, оставаясь все же при этом «средством реализации» сокровенных сил родовой природы человека, что в какой-то мере сближает эту лит. эпоху с Возрождением. В романтизме, провозгласившем самоцельность и автономность личности, т. е. возвысившем ее как над психологич. «природой», так и над социальной судьбой, складывается новое понимание Х., отождествляемого теперь с внутренним миром личности. Романтич. «апофеоза личности» (И. С. Тургенев) еще не явилась, однако, худож. открытием человеч. индивидуальности как исторически неповторимого взаимоотношения личности и среды, что было сделано позднее в реализме 19 в.; романтич. герои разл. писателей и нац. лит-р весьма однотипны, это абстрактно свободные личности с индивидуальностью судьбы, но не внутр. мира. Традиция романтич. концепции человека продолжена в лит-ре символизма, а в сер. 20 в. — экзистенциализма.

В эстетике принципиально новое понимание Х. (отличное также и от романтич.) было выдвинуто Гегелем:

- 218 -

Х. — «...цельная человеческая индивидуальность...», в к-рой раскрываются «всеобщие субстанциальные силы действия», выступающие относительно данной индивидуальности как ее «движущий пафос»; Х. является «подлинным средоточием» худож. изображения, поскольку он объединяет в себе всеобщность и индивидуальность «в качестве моментов своей целостности». Х. должен обнаруживаться во всем богатстве своих индивидуальных особенностей, а не быть «...игралищем лишь одной страсти...», ибо в таком случае он «выступает как существующий вне себя»; он должен быть «целым самостоятельным миром, полным, живым человеком, а не аллегорической абстракцией какой-нибудь одной черты характера» (Эстетика, т. 1, 1968, М., с. 244—46). Эта теория, опиравшаяся на худож. достижения прошлого, во многом предвосхищала худож. практику последующей реалистич. лит-ры, где присутствует саморазвивающийся Х. — незавершенная и незавершимая, «текучая» индивидуальность, определяемая ее непрерывным взаимодействием с исторически конкретными обстоятельствами.

Послегегелевская лит. теория (и критика), опиравшаяся на реалистич. иск-во, настоятельно подчеркивала значение «индивидуального» в лит. Х., но главное — выдвинула и разработала проблему его «концептуальности», установила необходимость «присутствия» авторского понимания в изображении Х. («...передать его таким, каким понимает его поэт, — едва ли не самая характеристическая черта поэтического гения», — Чернышевский Н. Г., Полн. собр. соч., т. 2, 1949, с. 66).

Реалистич. Х. воплощают различные, порой противоположные авторские концепции человеч. индивидуальности. У одних писателей (О. Бальзак, Г. Флобер, И. А. Гончаров) первоосновой индивидуальности выступает понимаемая в духе антропологизма общечеловеч. природа, а ее «текучесть» объясняется «незавершимостью» внешних воздействий среды на первооснову, мерой к-рых и «измеряется» индивидуальность личности. Абсолютизация этого подхода (напр., в творчестве Э. Золя) приводит к фатализму натуралистич. концепции человека (см. Натурализм). Другими (Стендаль, Ф. М. Достоевский, А. П. Чехов) индивидуальность воспринимается на фоне детерминизма обстоятельств как мера личностного самоопределения, когда характер изображаемого лица остается неисчерпаемым средоточием индивидуальных возможностей. Так, Чеховым в «Даме с собачкой» внешне завершенной конформистской оболочке «явной» жизни человека противопоставляется его внутренне незавершенная «личная тайна». Иной смысл «незавершенности» Х. у Л. Н. Толстого, утверждавшего, что его цель — «положенья, а не характеры», называя положениями нек-рые общечеловеческие психологические ситуации, к-рые могут переживаться людьми с разл. Х. Потребность «ясно высказать текучесть человека, то, что он, один и тот же, то злодей, то ангел, то мудрец, то идиот, то силач, то бессильнейшее существо» (Полн. собр. соч., т. 53, 1953, с. 187) объяснялась стремлением открыть в индивидуальности, отчуждаемой от др. людей обществ. условиями жизни, общечеловеческое, родовое, «полного человека».

Действительный отказ от худож. индивидуальности в пользу безличной психологии, для воспроизведения к-рой Х. начинает играть чисто служебную роль «подпорки», отличает ряд писателей модернизма (напр., течение «нового романа»: А. Роб-Грийе, Н. Саррот, С. Беккет). Их практика показывает, что, утрачивая Х. как средоточие содержания, лит-pa рискует утратить и свою худож. специфику.

Творчество писателей социалистического реализма, наследуя характерологич. достижения прежде всего реалистов 19 в., утверждает принципиально новое «ви́дение» детерминирующих обстоятельств: социально-историч.

- 219 -

и политич. действительность в ее революционном развитии — в связи с чем социально-психологич. индивидуальность Х. в произв. М. Горького и А. Толстого, А. Фадеева и М. Шолохова и др. сов. писателей заостряется, сгущается в индивидуальность конкретно-историческую.

Лит.: Маркс К. и Энгельс Ф., Об искусстве, т. 1—2, М., 1967 (см. предметный указатель); Аристотель, Об искусстве поэзии, М., 1957; Дидро Д., Беседы о «Побочном сыне», Собр. соч., в 10 тт., т. 5, М. — Л., 1963; его же, О драматич. поэзии, там же; Лессинг, Гамбургская драматургия, М. — Л., 1936; Гегель, Эстетика, т. 1, М., 1968, с. 244—253; Чернышевский Н. Г., Эстетика, М., 1958, с. 134—38; Аскольдов С., Психология характеров у Достоевского, в кн.: Достоевский Ф. М., Статьи и материалы, Л., 1924; Бахтин М. М., Проблемы поэтики Достоевского, М., 1963, с. 62—102; его же, Эпос и роман, «ВЛ», 1970, № 1; Драгомирецкая Н., Характер в худож. лит-ре, в кн.: Проблемы теории лит-ры, М., 1958; Социалистич. реализм и классич. наследие. (Проблема характера). Сб. ст., М., 1960; Пинский Л. Е., Реализм эпохи Возрождения, М., 1961; Проблема характера в совр. сов. лит-ре. Сб. ст., М. — Л., 1962; Бочаров С. Г., Характеры и обстоятельства, в кн.: Теория лит-ры. Осн. проблемы в историч. освещении, [кн. 1], М., 1962; его же, Л. Толстой и новое понимание человека, в кн.: Лит-ра и новый человек, М., 1963; Обломиевский Д. Д., Франц. классицизм, М., 1968; Лихачев Д. С., Человек в лит-ре древней Руси, [2 изд.], М., 1970; Поспелов Г. Н., Эстетич. и художественное, М., 1965; Тимофеев Л. И., Основы теории лит-ры, 4 изд., М., 1971; Баткин Л., Ренессансный миф о человеке, «ВЛ», 1971, № 9; Гинзбург Л. Я., О психологич. прозе, Л., 1971; Волков И. Ф., Романтизм как творч. метод, в кн.: Проблемы романтизма..., М., 1971; Аверинцев С. С., Греч. лит-pa и ближневосточная «словесность», в кн.: Типология и взаимосвязи лит-р древнего мира, М., 1971; его же, Плутарх и антич. биография, М., 1973; Каган М. С., Лит-pa как человековедение, «ВЛ», 1972, № 3.

В. И. Тюпа.