- 582 -
ЛИТЕРАТУРА НА ФРАНЦУЗСКОМ ЯЗЫКЕ
Для франко-канадской литературы первая половина XIX столетия — время постепенного формирования художественного сознания. Переход от первых опытов к развитию литературы в полном смысле этого слова происходил в Канаде (ставшей с 1763 г. английской колонией) в атмосфере сопротивления политике «расфранцуживания», проводимой британским правительством, в обстановке сложного переплетения новых, идущих из Франции идей и преданности старым, консервативно-патриархальным и клерикальным традициям.
В начале века литературная жизнь, как и в предшествующие десятилетия, сосредоточивалась в газетах. Однако в развитии франко-канадской журналистики с 1806 г. — года создания газеты «Ле Канадьен» — открывался новый период. Основанная главой радикально настроенных патриотов Пьером Бедаром (1762—1829) «Ле Канадьен» выражала самосознание сформировавшейся на американской земле франко-канадской интеллигенции. Позднее газета перешла в руки выдающегося журналиста и социолога Этьена Парана (1802—1874) и стала выходить под девизом «наши институты, наш язык, наши законы».
На страницах газет появляются стихи местных, часто безымянных поэтов. Эти стихи представляли собой откровенное подражание Буало и французской поэзии XVIII в. Таковы произведения Жозефа Кенеля (1749—1809), автора шутливых посланий, стихотворных диалогов, буколических и дидактических стихов, и Жозефа Мерме (1775—1820), прославившегося одой «Победа при Шатогее» и «Описанием Ниагарского водопада». Оба они были уроженцами Франции, но, переселившись в Америку, стали первыми канадскими поэтами.
Однако классицистические ориентиры вскоре сменяются иными. Первая книга стихов, вышедшая в Квебеке, «Послания, сатиры, песни, эпиграммы и другие стихотворные произведения» (1830), принадлежавшая Мишелю Бибо (1782—1857) и посвященная «учителю Буало от ревностного ученика», стала последней данью классицизму в Канаде. В 1837 г. Филип Обер Гаспе-сын заявил: «Век единства миновал. Франция провозгласила Шекспира первым трагиком мира». На страницах газет появляются оды и элегии с откровенными заимствованиями из Ламартина, Гюго, Виньи и под характерными названиями: «Осень», «Зачем отчаиваться», «Грусть», «Народу», «Странник», «Гений леса», «Как ты мрачна, моя душа» и др.
Начиная с 30-х годов, литература во Французской Канаде формировалась под преобладающим влиянием романтических идей. В распространении романтических настроений знакомство с французскими романтиками сыграло важную роль, но восприимчивость к европейским влияниям и характер этих влияний были обусловлены поисками способа самовыражения,
- 583 -
адекватного переживаемому моменту, стремлением утвердить свое национальное самосознание.
Первый этап в развитии франко-канадского романтизма — 30—50-е годы — связан с бурным периодом в истории французской Канады. Поколение канадской интеллигенции, сформировавшееся между Июльской революцией во Франции и канадским восстанием 1837 г. — восстанием, к которому привело национально-освободительное движение, — испытало как энтузиазм предреволюционных лет, так и горькую тревогу за само существование своего народа. Поиски соответствующего эпохе художественного воплощения в условиях еще не сложившейся национальной литературной традиции расходились по разным направлениям.
В поэзии предреволюционных и первых послереволюционных лет, отмеченной не только влиянием Ламартина, Гюго и Виньи, но также воздействием песен Беранже, революционной лирики Э. Дебро и К. Делавиня, политические волнения получали непосредственное тематическое выражение: оплакивались несчастья родины, воспевалась свобода, обличались тираны, утверждались суверенные права народа, звучали призывы к борьбе. Отсутствие конкретности и поэтическое несовершенство возмещались гражданским пафосом.
В стихах Франсуа-Ксавье Гарно (1809—1866), будущего историка Канады, родина и свобода — преобладающие темы, порождающие то меланхолические сожаления о прошлом величии, то взрыв энтузиазма, гнева, воодушевления, когда поэт призывает соотечественников «под грозным знаменем свободы» умереть за отчизну. О судьбе франко-канадцев Гарно говорит то прямо, то изображая трагическую участь других народов. Образ Франции возникает как источник ностальгии, как олицетворение свободы, к которой устремлен франко-канадский народ: «И наконец свободу обретя, Европы возмужавшие герои, на форум свой примите младших братьев». В стихах Гарно (как и других поэтов этого периода) используются многие элементы классицистической поэтики, однако они подчинены выражению новых настроений, связанных с романтической неудовлетворенностью ходом истории.
Патриотическое стремление поколения 30-х годов заложить основы национальной литературы проявилось и в попытках создания романа. Здесь специфика духовной атмосферы эпохи, отмеченной чертами вольномыслия и радикализма, отразилась в предисловиях, содержавших отголоски манифестов французских романтиков, а также в самом обращении к жанру, считавшемуся во Французской Канаде в лучшем случае бесполезным, так как о страстях и морали «все уже сказано в Катехизисе, и гораздо лучше, чем это могли бы сделать Эжен Сю или Александр Дюма» (Э. Паран). Сами же романы были всего лишь ученическими подражаниями второстепенным французским писателям.
В предисловии к первому франко-канадскому роману «Искатель сокровища, или Влияние одной книги» (1837) Филип Обер де Гаспе-сын (1814—1841) решительно отвергает «галантные темы», «буколическую поэзию, свиданья под вязами и одинокие прогулки в роще», поскольку все это могло удовлетворить «лишь праздные дворы Людовика XIV и Людовика XV». «Ныне же, — утверждает писатель, — в наш индустриальный век следует изучать глубины человеческого сердца». Гаспе называет свой роман «историческим» и «романом нравов», поскольку в нем он «описывает события так, как они происходили», и изображает людей такими, «какие они в обычной жизни». В книге упоминаются Бальзак, Дюма, Гюго, Нодье, Ламенне, Шекспир, Байрон, В. Скотт и др. Однако непосредственными учителями Гаспе были французские романисты начала века.
Искатель сокровища — это алхимик Шарль Аман, которого все принимают за безумца и который одержим желанием с помощью черной магии обрести богатство и уважение окружающих. Поскольку для общения с потусторонними силами герою, помимо прочего, нужна рука повешенного, в сюжет романа входит дополнительная фабульная линия, связанная с убийством разносчика Гильмета и попытками героя овладеть рукой казненного убийцы. В этот второй сюжет включены две вставные легенды: о Розе Лятюлип, танцевавшей с дьяволом, и о Родриге Железная Рука, соединявшем в себе все пороки и не боявшемся бога и черта. Кроме того, параллельно истории Шарля Амана в романе развертывается история влюбленного в в его дочь студента-медика Сен-Серана, наблюдателя и аналитика нравов, в портрете которого проступают черты шатобриановского героя («склонность к меланхолии», заставлявшая сторониться «шумного света»). Роман, таким образом, является «мозаикой разнородных элементов». Мрачная, таинственная атмосфера, ситуации и пейзажи, характерные для «готической прозы», сочетаются в нем с темами и образами, возникшими на почве местного фольклора, с картинами народного быта. Мироощущению автора свойственна неудовлетворенность современной действительностью («настоящее время» романа — 20-е годы XIX в.), от которой в известной мере отчуждены оба героя произведения: и Шарль Аман, одиноко грезящий о богатстве
- 584 -
в своей нищей, полуразвалившейся лачуге, и Сен-Серан, постигший корыстные основы окружающего мира, в котором не осталось места «истине, душевному покою и гармонии». При этом, несмотря на поэтизацию таинственного и потустороннего, презираемый романтиками здравый смысл не утрачивает своих позиций в мире романа: писатель сожалеет о том, что Шарль Аман «из-за своего невежества осужден всю жизнь гнаться за химерой».
«Искатель сокровища» Гаспе появился в окружении отмеченных аналогичными влияниями рассказов и легенд («Трафальгарская башня» П. Буше де Бушервиля, «Эмма, или Несчастная любовь» Ю.-Ж. Тесье, «Каролина» А. Папино, «Золотой пес» О. Суляра и др.), публиковавшихся начиная с 1835 г. на страницах франко-канадских журналов. Чаще всего содержание этих небольших по объему произведений восходило к фольклорному источнику. Основу сюжета составляли таинственные случаи, страшные истории, переносившие читателя за пределы обыденности: внезапная или насильственная смерть, преждевременное погребение, появление призрака умершего и т. д. Фольклорный сюжет, готическая или мелодраматическая атмосфера сочетались с образом едва намеченного, но непременно меланхолического, в духе Шатобриана, героя.
Второй франко-канадский роман «Влюбленные 1812 года» (1844) Жозефа Дутра (1825—1886), будучи связан с традицией Дюкре-Дюмениля и отмечен влиянием Шатобриана, является вместе с тем переходом к жанру романа-фельетона, попыткой овладения романной техникой А. Дюма и Э. Сю. В предисловии Ж. Дутр защищает жанр романа от обвинения в пагубном воздействии на общественные нравы. Считая «Парижские тайны» Э. Сю «царем романов», Дутр видит достоинство произведения в «раскрытии пороков социальной организации общества». Однако эта важная мысль, высказанная в предисловии к роману, в самом романе не воплощена. Дутр вводит в текст произведения авторские отступления на философские, социальные и моральные темы, но сюжет в нем строится путем простого нанизывания невероятных приключений героев Гонзальва де Р. и Луизы Сен-Фелмар. Роман насыщен событиями: дуэли, похищения, преследования, переодевания, неожиданные встречи и узнавания следуют друг за другом. При этом образы персонажей по-прежнему отмечены определенным влиянием Шатобриана. Так, Гонзальв де Р. бледен, серьезен, задумчив, несет печать тайны на челе и любит уединение.
Хотя название романа связано с важным для Канады историческим событием — войной 1812 г., произведение Дутра нельзя назвать историческим. В нем отсутствует местный колорит, и история (битва при Шатогее) вторгается в роман случайным эпизодом. Отвечая предполагаемому историку, шокированному «столь малым уважением к исторической истине», Дутр писал: «Но мы в свою очередь посетуем ему на то, что он не просветил нас лучше», ибо «что мы знаем об истории Канады, с тех пор как английское господство утвердилось в нашей стране».
Вопрос свидетельствовал о возраставшем интересе к национальной истории в послереволюционные 40-е годы — годы сомнений относительно того, сможет ли франко-канадский народ отстоять свое право на существование. Откликом на этот столь характерный для романтизма интерес к собственному прошлому явилась «История Канады» (1845—1848) Ф. К. Гарно. Созданная в ответ на заявление лорда Дарэма о том, что франко-канадцы — народ без будущего, ибо «у них нет ни своей истории, ни своей литературы», «История» Гарно должна была, прославляя героическое прошлое, эпоху колонизации и войн с Англией, реабилитировать национальную честь и утвердить национальное достоинство. Тщательно документируя свой труд, Гарно в концептуальном отношении ориентировался главным образом на французскую романтическую историографию (Гизо, Тьерри, Мишле). Его представления об историческом процессе восходят к заимствованной у Тьерри идее антагонизма наций. Борьба Франции и Англии в Европе, связанная с развитием их национального самосознания, становится у Гарно фоном, на котором развертывается история Канады, продолжающая трагическую оппозицию двух великих наций. Сочетая достоверность с художественной выразительностью, книга Гарно стала памятником национальной литературы. Стремясь передать дух истории, воссоздать колорит событий, Гарно повествует о мужестве первых поселенцев, о подвигах, совершенных в войнах с Англией, создает галерею исторических персонажей. Рассказ о прошлом, исполненном драматических столкновений и героических деяний, становится своего рода национальной эпопеей, в центре которой образ народа с его особой судьбой. Эту определившуюся на земле Америки судьбу франко-канадцев Гарно интерпретирует как непрекращающуюся борьбу — с природой, враждебными индейскими племенами, англичанами — за сохранение и утверждение своей национальности и религии.
Положив начало национальному франко-канадскому мифу, способствуя зарождению настроений романтического мессианизма, «История»
- 585 -
Гарно наметила пути дальнейшего развития национальной литературы, стала источником вдохновения для нескольких поколений писателей.
Идея национальной самобытности, воодушевившая Гарно на пристальное изучение истории Канады, породила одновременно интерес к специфике современной канадской действительности. Со второй половины 40-х годов предпринимаются попытки противопоставить начавшемуся развитию романа-фельетона, ориентированного на французские образцы этого жанра и на Купера, произведения более правдоподобные, связанные с изображением своих, канадских нравов. В повести «Земля отцов» (1846) Жозеф-Патрис-Трюилье Лакомб (1807—1863) рассказывает о невзгодах деревенской семьи Шовенов, сначала разорившейся, а затем вновь обретшей свое достояние — землю отцов. В предисловии, обосновывая бесхитростный сюжет и мирную развязку, Лакомб пишет: «Некоторые из наших читателей, возможно, желали бы, чтобы наш рассказ имел трагический конец, может быть, им нравится, когда... повествование обретает черты жанра ужасов, к которому относятся большинство современных романов. Но... мы пишем о стране, нравы которой повсеместно отличаются чистотой и естественностью, и наш очерк... был бы неправдоподобным и даже смешным, если бы он оканчивался убийствами, отравлениями и самоубийствами».
В повести Лакомба намечены характерные «франко-канадские» типы персонажей: трудолюбивый, покорный судьбе отец, сын, уезжающий на поиски счастья и богатства, мать, терпеливо ожидающая его возвращения. Писателя интересует окружающая героев действительность и ее влияние на судьбу людей. Однако описание быта и нравов подчинено в произведении Лакомба выражению антитезы: мирные патриархальные нравы, простые радости деревенской жизни, с одной стороны, нищета и несчастья, которые несет с собой городская цивилизация, — с другой. Не случайно повесть Лакомба находится у истоков «романа верности земле», жанра, в котором утверждалась связь с землей как высшая национальная, социальная и нравственная ценность и который уже с 60-х годов наряду с историческим романом стал ведущим жанром во франко-канадской литературе.
Значительно сильнее реалистические тенденции проявились в романе Пьера-Жозефа-Оливье Шово (1820—1890) «Шарль Герен» (1846—1853). Во фрагменте «Французская революция и литература» (1844) Шово, подобно Ж. де Сталь, утверждает, что литература является «выражением общества». Он связывает характер современного литературного развития с изменившейся природой социальных обстоятельств, настаивая на необходимости исторического подхода к искусству: «...из-за того, что проза и поэзия века свободы не говорят языком века деспотизма, разве можно относиться к ним с презрением и утверждать, что они переживают упадок? Нет, господа... они вступили на новый путь развития».
Хотя в «Шарле Герене» есть следы общего для эпохи увлечения Шатобрианом (в начале 1-й главы IV части комментируется отрывок из «Атала», герой романа читает «Мучеников» и т. д.), Шово в какой-то мере использует и бальзаковскую традицию. При этом жанровая специфика произведения оказывается весьма эклектичной. Исполненное социального смысла повествование о том, как обосновавшийся в Канаде делец Вагнер с помощью бесчестных махинаций сгоняет Геренов с их родной земли — отцовского достояния, растворено в описаниях картин быта, живописных канадских пейзажей. Сцены, воспроизводящие местные нравы, обычаи и свидетельствующие о значении религии в жизни франко-канадцев, описание эпидемии холеры, обрушившейся на Квебек в 1832 г., диалоги, в которых возникает облик различных слоев общества, изображение патриотических настроений, озабоченности национальными проблемами накануне революции 1837 г., — все это складывается в выразительную панораму и оправдывает подзаголовок произведения — «роман о канадских нравах».
Но «Шарль Герен» — это также роман о молодом человеке, постигающем опыт жизни. Растиньяковский вариант этой темы намечается в истории Анри Вуазена, который принимает решение любой ценой сделать карьеру и ради восхождения по ступеням социальной лестницы становится интриганом и негодяем. Что же касается главного героя, то движение его сознания, как в просветительском романе, идет от наивных иллюзий, неопределенных мечтаний через смятение чувств, жизненные испытания и душевные потрясения к зрелости и практической деятельности.
Соотнося судьбу Шарля Герена с реальным историческим временем, Шово в начале романа писал о «социальной болезни» (результате английского засилья и консервативной неподвижности Квебека), выражавшейся в том, что для франко-канадской молодежи после окончания коллежа не находилось места в социальной структуре общества. Ограниченность выбора — право, медицина, богословие — и отсутствие вакантных должностей приводили к тому, что молодые франко-канадцы были обречены «на праздность, если они богаты, на голодную
- 586 -
смерть или эмиграцию, если они бедны». Итог же, к которому приходит Шарль Герен в финале произведения, отказываясь от ранее избранного адвокатского поприща и обращаясь к земледелию, призван был указать путь и наметить ориентиры. Исполненный поучительности эпилог свидетельствовал, что герой нашел себя, обрел благополучие и реализовал свои патриотические устремления, освоив свободную землю и основав на ней новый приход с церковью, образцовым хозяйством и патриархально-умиротворенными нравами.
Первый этап в развитии франко-канадского романтизма завершается творчеством Октава Кремази (1827—1879). Его поэтическое наследие невелико: 27 стихотворений и поэм, созданных между 1849 и 1862 гг. В 1863 г. Кремази, запутавшийся в долгах, вынужден был уехать во Францию и в Канаду уже не вернулся. Ко второму, французскому, периоду творчества поэта относится его переписка, содержащая размышления о франко-канадской литературе и духовной атмосфере в Квебеке, а также дневник «Осада Парижа».
Раздумья Кремази о франко-канадской литературе пессимистичны. Он полагает, что две причины препятствуют ее развитию: безразличие публики, общества «лавочников», неспособных подняться над бездуховностью своего существования, и — что еще важнее — отсутствие собственного языка, в результате чего франко-канадская литература обречена быть лишь захудалой провинцией литературы французской.
Кремази считал себя сторонником романтизма. Он восхищался «стилем и способом выражения классицистов», однако утверждал, что их «идеи отжили свой век», «ничего не говорят сердцу и уму», и называл «людьми своего времени» Мюссе и Ламартина. Однако Кремази остался чуждым исповедальному пафосу романтической поэзии, он писал, что не считает возможным «кроить одежду скомороха из своих несчастий». В его поэзии отсутствуют личные мотивы, он пишет лишь о национально существенном или общезначимом. Поэта привлекают патриотические и героические идеалы, приобретающие в его стихах характер всепоглощающей страсти, и тема смерти. Хотя почти все стихи Кремази являются откликом на конкретные события, ему свойственно романтически высокое представление о священной миссии поэта.
Кремази воспевает Канаду, восхищается ее лесами и озерами. Он обращается к прошлому, пишет о первых колонистах и миссионерах, осуждает эмиграцию, сожалея о тех, кто обречен попирать «землю, лишенную воспоминаний». Любовь к родине сочетается в его поэзии с меланхолической интонацией, культом Франции и тоской о героическом прошлом.
В «Знамени Карийона», самом известном своем произведении (оно принесло автору славу «национального поэта»), Кремази, развертывая сюжет по эпическому принципу, противопоставляет настоящему героическое прошлое, символом которого становится французский стяг с королевскими лилиями. Старый ветеран, знаменосец армии генерала Монкальма, бережно хранящий эту святыню, решает попытаться изменить ход истории. Он отправляется за океан к французскому королю, чтобы показать пробитое пулями знамя и напомнить о покинутых детях Франции. Но времена изменились, в обстановке Версаля старый солдат понимает всю безнадежность своей попытки воскресить прошлое. Он возвращается в Канаду, чтобы умереть в том месте, где французское оружие одержало последнюю победу, возле знамени, гимном которому завершается произведение.
Кремази свойственен не только культ былой французской доблести, но и культ наполеоновской Франции. Наполеона III — из-за океанского далека — он воспринимает через романтически преображенный в творчестве французских поэтов образ его великого предшественника. Поэтому стихотворения Кремази «Восточная война», «Кастельфидардо» и др., полные декламационной патетики в духе «Ориенталий» Гюго, посвящены подвигам солдат Третьей империи. Они для поэта наследники тех, кто сражался под знаменем Монкальма, создавая славные страницы канадской истории.
Наиболее глубоко романтическое мироощущение проявилось в произведениях Кремази на тему смерти («Мертвые», «Прогулка трех мертвецов»), приближающихся по своему характеру к жанру философско-религиозной поэмы. В «Мертвых», подготавливая развитие действия пейзажем поздней осени, когда «небо собирает тучи и готовит саван, которым зима покроет мир», поэт, отчуждаясь от мира живых, выступает ходатаем мертвых. Он пишет о том, что покой тех, кто умер, — это иллюзия, которую создают себе живые, чтобы оправдать свое эгоистическое право на забвение, а ведь мертвые нуждаются в памяти и молитве. Уже здесь философско-религиозная концепция пересоздается в глубочайшее личное переживание и намечается характерное для «мрачного романтизма» Т. Готье и Ш. Бодлера сочетание загробной фантастики с натуралистически точными деталями. В «Прогулке трех мертвецов» (1860—1862), незавершенной драматизованной поэме, стремление поэта ответить на мучительный
- 587 -
для него вопрос, способна ли плоть человеческая испытывать страдания после смерти, предопределяет усиление бодлеровских акцентов. В одном из эпизодов поэмы Могильный червь, терзающий свою добычу, с дьявольской насмешкой объявляет себя той непреложной реальностью, о которую разбиваются все человеческие мечты.
Сознавая, что подобное произведение должно шокировать читателя, Кремази писал: «Романтическая школа не предпочитает безобразное прекрасному, она принимает природу такой, какая она есть, полагая, что может созерцать, а иногда и воспевать все то, что бог взял на себя труд создать».
Таким образом, литературное развитие Французской Канады на протяжении первой половины века заполнено поисками, постоянно сопровождавшимися теоретическими размышлениями о литературе. Процесс становления литературы — за исключением первых классицистических опытов — совпал с зарождением и развитием романтизма, в котором для франко-канадцев оказалась привлекательной сначала идея свободы, а затем идея национальной самобытности. При этом хотя преимущественным ориентиром для франко-канадских поэтов и писателей являлся ранний французский романтизм, а иногда и предромантизм, это не исключало более поздних романтических влияний, вплоть до Бодлера. Романтические мотивы носили разнородный характер и, не обретая европейской остроты, свободно сочетались с элементами классицистической поэтики, просветительскими тенденциями и отдельными выходами в сторону реализма.