- 436 -
РЕВОЛЮЦИОННАЯ ПОЭЗИЯ. ФРЕНО.
ПРОЗАИЧЕСКИЕ ЖАНРЫРеволюция оказала мощное воздействие на духовное развитие народных масс, вызвав подлинный расцвет народно-песенного творчества. Используя традиционные формы английских и шотландских баллад, безымянные авторы слагали песни, славившие подвиги патриотов, их преданность делу свободы. Среди них выделяется «Баллада о Натане Гейле». Основой для нее послужил реальный случай: молодой офицер американской армии был схвачен англичанами и казнен по обвинению в шпионаже. С неподдельной скорбью оплакивая его трагическую участь, баллада воспевает мужество и стойкость патриота, не пощадившего жизни ради освобождения родины. Простота выражения чувства с характерным для народной традиции приемом повтора придает ей необычайную искренность и задушевность.
Однако в большинстве своем патриотические песни времен революции принадлежат по строю к церковным гимнам. Героическая тема приобрела в них торжественное и патетическое звучание, отмеченное мрачностью колорита и тяжеловесным ритмом, в силу чего они, вероятно, и выпали вскоре из живой народно-песенной традиции. Гораздо более прочное место заняли в ней песни юмористического и сатирического склада. Среди наиболее примечательных — дожившая до наших дней знаменитая «Янки Дудль». Благодаря упругому, плясовому ритму, лихому, задиристому тону, а главное — герою, простоватому на вид деревенскому парню, который и храбростью, и смекалкой, и выдержкой оказывается выше своих врагов, песня полюбилась народным массам, принимавшим участие в революции. Живо реагируя на изменение обстановки, песня обрастала все новыми куплетами, и число ее зафиксированных вариантов дошло до 200. Ничего удивительного, что она прочно закрепилась в национальном фольклоре.
Заметно укрепилась сатирическая линия народной поэзии после Войны за независимость, когда буржуазия решила воспользоваться плодами революции исключительно в собственных интересах. Существенно изменяется в это время тематика народных песен. Вместо преданного слуги британской короны, ревнителя старых порядков и сословных привилегий, осмеянию подвергаются получившие доступ к власти новые политические демагоги, пытающиеся с помощью всевозможных ухищрений обернуть себе на пользу преимущества демократии. Американская поэзия того времени на своем языке говорила о глубоком расколе в рядах тех, кого ненадолго сплотила революция.
Поэтическая традиция начала складываться в колониях еще в XVII в. Тесно связанная с пуританством, она развивалась в русле метафизической барочной лирики, пронизанной религиозно-пиетистскими настроениями. Новая общественно-политическая ситуация ставила перед литературой задачи, от которых был бесконечно далек художественный мир поэтов-метафизиков. Американская поэзия эпохи Войны за независимость искала поэтому опоры не в творчестве Энн Брэдстрит или Эдварда Тэйлора, а в иной поэтической традиции — традиции классицизма.
Среди поэтов, своим творчеством откликнувшихся на события американской революции, большой известностью пользовалась группа, вошедшая в историю под названием «Хартфордские остроумцы». К ней принадлежали Джон Трамбулл (1750—1831), Тимоти Дуайт (1752—1817), отчасти — Джоэл Барлоу (1754—1812); время от времени к ней примыкали и другие, менее известные стихотворцы. Первые сочинения «остроумцев» появились еще в предреволюционные годы. Захваченный общим недовольством существующими порядками, Трамбулл создает сатирическую поэму «Похождения тупости» (1773), где главной мишенью избрана отсталость системы образования в колониях и невежество духовных пастырей. В поэме «Макфингал» (1775—1782) сатира приобретает определенно политическую окраску: в ней осмеивается королевский чиновник, призывающий взбунтовавшихся бостонцев сохранять верность короне. Однако насмешки над лоялистами Трамбулл смягчает нападками на патриотов, хотя и встает в итоге на их сторону. В те же годы Дуайт пишет (явно в подражание «Илиаде») эпическую поэму «Завоевание Ханаана» (1785). Славя американских борцов за свободу, он отдает дань пуританским вкусам и насыщает текст реминисценциями из Священного писания, представляя героев в библейском облачении, подобно тому как в эпоху Великой французской революции на них набрасывали античную
- 437 -
тогу. Революционность «Хартфордских остроумцев» не отличалась глубиной, что убедительно обнаружило их коллективное творение «Анархиада» (1786—1787). Обрисовав народ в поэме как движимую одной лишь злобой невежественную чернь, чья победа грозит стране неисчислимыми бедами, авторы отводят роль героя лидеру федералистов А. Гамильтону. Все это, вместе взятое, указывает на откровенно антидемократическую направленность поэмы.
Преодолеть эти настроения сумел впоследствии лишь Барлоу благодаря новому подъему общественной мысли, вызванному революцией во Франции. Это нашло отражение в публицистике Барлоу, прежде всего в его важнейшем политическом трактате — «Совет привилегированным сословиям» (1792), отстаивающем принципы демократии. Высоко оценила заслуги поэта революционная Франция, удостоив его звания гражданина республики.
Подобно другим членам хартфордского кружка, Барлоу стремился к созданию масштабных эпических полотен. Свои поэмы «Видение Колумба» (1787) и «Колумбиада» (1807) он строит на противопоставлении бедствий, вызванных колониальным гнетом, и грядущего процветания Америки, которой поэт пророчит великое будущее, как стране воплощенной свободы и справедливости. Пользовавшиеся у современников известной популярностью, эти гигантские по размерам, тяжеловесные по слогу поэмы, так же как и произведения других «остроумцев», впоследствии стали восприниматься иронически и ныне фигурируют в истории литературы как пример тщетных попыток американцев овладеть эпической формой. Более счастливой оказалась судьба написанной на непритязательный сюжет комической поэмы Барлоу «Маисовый пудинг» (1796), с мягким юмором, живо и непосредственно рисующей картины сельского быта.
Подлинным певцом американской революции стал Филип Френо (1752—1832). Ведущее место в его творчестве заняла гражданская тема, задав тон дальнейшему развитию американской поэзии. Освобождение родного края поэт сразу же воспринял как свое кровное дело. Написанная им вместе с Хью Брекенриджем поэма «Восходящая слава Америки» (1771) созвучна настроениям предреволюционной поры. Окончательное размежевание сил еще не произошло, и на ней лежит печать двойственности, которая дает себя знать в отголосках проанглийских настроений, устраненных автором в издании 1786 г. Воссоздавая историю открытия и завоевания Америки, Френо в финале призывает покончить с унизительным колониальным владычеством. Следуя традициям своих английских и американских предшественников, он прибегает в поэме к библейской образности, но даже на этом раннем этапе библейские реминисценции не имеют у него специфически религиозной окраски и носят чисто литературный характер.
Произведения Френо исполнены сознания исторического значения борьбы американского народа, неколебимой веры в ее справедливость. В энергично звучащих стихах, проникнутых воинственным духом, непримиримостью по отношению к притеснителям, поэт призывает соотечественников с оружием в руках встать на защиту свободы («К американцам», 1775), воспевает их бесстрашие и победы над врагом («О славной победе, добытой отважным капитаном Полом Джонсом», 1781; «Песнь в честь победы капитана Барни», 1782). Не менее выразительны и горькие строки, рожденные зрелищем страданий родного края. Одно из самых значительных произведений Френо этого периода — основанная на фактах его биографии поэма «Британская плавучая тюрьма» (1781). Личное несчастье обострило чувство поэта, воссоздающего страшную картину бедствий и жестокости, порожденных военным конфликтом. Его печалит не только участь томящихся в плену собратьев, но и судьбы истекающей кровью родины. К вершинам лирики Френо можно отнести стихотворение «Памяти храбрых американцев» (1781), отмеченное благородной сдержанностью чувства, простотой и естественностью скорбной интонации, лишенной малейшего налета аффектации.
Не чужда поэзии Френо и сатира. Язвительной насмешкой, хлестким словом бичует он виновников злосчастий родной земли («Монолог Георга III», 1779; «Лорду Корнуоллису», 1781; «Скрытому роялисту», 1782, и др.). Противники нередко упрекали Френо, так же как и Пейна, в нарочитой грубости. В отличие от авторов многих произведений классицистской сатиры XVIII в. он в своих сатирических стихах предпочитает изяществу и отточенности выпадов сокрушительные удары в упор, когда главным средством обличения выступает не остроумие, а беспощадная инвектива.
Суровая муза Френо была желанной гостьей в армии Вашингтона. Напечатанные на страницах американских газет или отдельными изданиями, а то и переписанные от руки его стихи, подобно памфлетам Т. Пейна, вдохновляли повстанцев на борьбу. В отличие от «Хартфордских остроумцев» революционность Френо не исчерпывалась патриотическим чувством. Он видел в Войне за независимость не национальный конфликт, а столкновение деспотии с нарождавшейся демократией. Единомышленник Пейна
- 438 -
и Джефферсона, Френо, пародируя начальную строку английского гимна «Боже, спаси короля», пишет стихотворение «Боже, спаси права человека» (1793), излагая в нем свое политическое кредо. После окончания революции поэзия Френо осталась верна ее идеалам. Новый импульс сообщила его поэзии Великая французская революция. Френо приветствовал ее как новый этап освобождения человека, как торжество дорогих ему идеалов («Ода свободе», 1793; «Четырнадцатое июля», 1792; «На годовщину взятия Бастилии», 1793). Вместе с тем, замечая в свободной от иноземного гнета Америке печальные приметы забвения принципов, за которые сражались герои революции, Френо с болью писал о том, как деньги торжествуют над правами человека, как воскресает присмиревшая было роскошь, а спесь возводит на фронтонах домов и каретах вновь извлеченные на свет фамильные гербы, овеянные же славой ветераны революции обречены на нищету и страдания.
Выступая одновременно на журналистском и поэтическом поприще, Френо отражал посягательства реакции на принципы демократии и республиканизма, удостоившись за это высокого отзыва Джефферсона: он «спас ... конституцию, когда она галопом мчалась к монархии». Важную роль сыграла основанная Френо «Национальная газета» (1791—1793), ведущий орган джефферсоновской демократии в борьбе с федералистами. Большим успехом пользовались в эти годы прозаические сатиры Френо «Письма о всевозможных интересных и важных предметах», построенные на традиционном сатирическом приеме маски. Надев личину недалекого Роберта Слендера, представителя презираемой федералистами «скотоподобной массы», поэт разоблачал их антидемократические взгляды.
Выступления Френо против федералистов вызвали их яростную ненависть. Не раз поэт подвергался клеветническим обвинениям, не раз был вынужден средствами сатиры отражать злобные нападки федералистской печати, что в конце концов заставило его предпочесть литературной деятельности капитанский мостик. И все же Френо продолжал писать стихи (его последний прижизненный сборник был опубликован в 1815 г.), хотя находил все меньше точек соприкосновения с утвердившимся в стране образом жизни.
И в революционно-патриотических, и в сатирических стихах Френо следовал традициям классицизма, сохраняя отдаленную связь с тираноборческой поэзией Мильтона. Традиции эти, однако, к тому времени претерпели существенные изменения, да и сам поэт немало сделал для их преобразования. Отказ от мифологических аллюзий, обращение к окружающей действительности, простота и естественность слога, приближенного к разговорной речи, равно отличают классицизм Френо и от исполненного величия классицизма Мильтона, и от изысканного и блестящего классицизма Попа.
Гражданской темой не исчерпывается содержание поэзии Френо. Заметное место в его творчестве занимает пейзажная лирика. Хрестоматийными стали стихотворения «Дикая жимолость» (1786) и «Индейское кладбище» (1788). С искренним сочувствием говорит он об индейцах, поэтизируя их близость природе. Вместе с тем в изображении природы Френо отнюдь не склонен к идилличности. Так, возникающие в его лирике 70—80-х годов пасторальные мотивы обычно окрашены легким юмором, напоминая, что уединение на лоне природы — лишь передышка на жизненном пути. Характерный для европейской поэзии XVIII в. мотив противопоставления города и деревни получает у Френо оригинальное, можно сказать, типично американское решение: побеждает все же город — именно туда призывает поэта биение современной жизни. В этом нет для Френо никакого насилия над личностью: она сама жаждет быть втянутой в водоворот жизни. И потому в его произведениях, далеких предшественниках американской урбанистической поэзии, отсутствуют свойственные европейской лирике сентиментализма настроения меланхолической грусти.
Восприятие природы раскрывает еще одну сторону просветительного мышления Френо. Олицетворяя естественное и, следовательно, истинное начало, а также выступая воплощением высшего Разума, природа приобретает в интерпретации поэта характер единого организующего принципа мироздания. Через нее независимо от человеческой воли осуществляется в мире закон равенства, который выражается не в примирении всех перед лицом смерти, а в конечном — и бесконечном — торжестве жизни. Подобные настроения, говорящие о деизме Френо, пронизывают как относящуюся к начальному периоду его творчества поэму «Красоты Санта-Круса» (1776), так и написанные около четырех десятилетий спустя стихотворения «Об универсальности и других атрибутах Бога Природы» и «О единстве и совершенстве Природы» (оба опубликованы в 1815 г.).
Оригинальную и даже парадоксальную трактовку приобретают эти взгляды в произведениях Френо, посвященных смерти. Так, в поэме «Похороны на Ямайке» (1776) пронизанное печалью изображение похорон и поминального обеда сменяется призывом к живущим не предаваться чрезмерному горю. И не потому, что жизнь быстротечна
- 439 -
и надо спешить насладиться ее радостями, а потому, что она безбрежна. Друг, которого они оплакивают, не ушел в небытие, а соединился с миром Природы, и, как часть ее, будет жить вечно. Грандиозностью замысла отмечена философская поэма «Дом ночи» (1775?). Ее сюжетный стержень — агония лежащей на смертном одре смерти, которую в конце концов побеждает Природа, т. е. жизнь. Смелость центрального образа, философская глубина замысла, незаурядная сила фантазии побудили некоторых исследователей усматривать в этом и в ряде других произведений Френо близость эстетике романтизма.
Однако его поэзии не свойственна субъективность восприятия и интроспекция, отличающие творчество романтиков, да и сам поэт остался равнодушен к художественным поискам, которые велись в этом направлении. Из всех знаменитых современников Френо — а он пережил и Китса, и Шелли, и Байрона — мы встречаем у него лишь отдельные переклички с Бернсом: несколько раз использовал он мотивы и метрику стихотворений шотландского поэта. Не делал Френо и никаких попыток переосмыслить в изменившихся условиях идеологию Просвещения, что неизбежно отдаляло его от новых поэтических веяний.
Вместе с тем в Америке его поэзия, отмеченная органическим единством предмета и средств выражения, безусловно, прозвучала новым словом. Тогда как соотечественники Френо стремились воплотить величие освободительной борьбы американцев в грандиозных эпических полотнах, его излюбленной формой неизменно оставалось небольшое лирическое стихотворение. В отличие от мертворожденных эпических левиафанов, написанных «Хартфордскими остроумцами», поэзия Френо, обращенная не к узкому кругу избранных, а к широкому, демократическому читателю, во многом вобравшая опыт низовой американской культуры, доносит до наших дней дух и облик своего времени.
Важным культурно-историческим феноменом стало в XVIII в. творчество поэтов-негров: Люси Терри (1730—1821), Джупитера Хамона (1720?—1800) и Филис Уитли (1753—1784), чьи произведения интересны прежде всего с социально-исторической точки зрения. Подражательность стихов свидетельствует прежде всего о зависимости народа, подавлявшей стремление к самовыражению, требовавшей неотступного следования канонам, господствовавшим в искусстве хозяев. Но та успешность, с какой первые негритянские поэты приобщались к секретам европейской художественной традиции, опровергала тезис о врожденной неполноценности африканцев. Все они, в особенности наиболее одаренная из них Ф. Уитли (она родилась в Африке и лишь в 8-летнем возрасте была привезена в Америку), хорошо владели поэтической техникой. Тематика, основные мотивы, настроения, а также интонационная окраска иметрика их стихов характерны для англоязычной поэзии того времени. Упреки в отсутствии подлинной оригинальности, которые порой раздаются по их адресу, едва ли оправданны — скорее поражает другое; как быстро усвоили рабы чужой язык и чуждую им культуру, заложив основы, на которых развивалась в дальнейшем самобытная негритянская литература США.
Иллюстрация: Р. Хэдвей.
Дама со своими любимцами. 1790 г.Нью-Йорк. Музей Метрополитен
Конец XVIII столетия отмечен рождением американского романа. Среди писателей, выступавших в этом жанре, следует выделить в первую очередь Хью Брекенриджа и Чарльза Брокдена Брауна.
В историю американской литературы Хью Брекенридж (1748—1816), соавтор Френо в поэме «Восходящая слава Америки», вошел романом «Современное рыцарство». Роман печатался выпусками. Первый появился в 1792 г. и вместе с выпусками 1793, 1794 и 1797 гг. составил первый том. В 1804 и 1805 гг. увидели
- 440 -
свет части второго тома. Брекенридж продолжал работу над книгой, и в 1815 и 1819 гг. вышли переработанные издания его крупнейшего творения. Следуя прежде всего традициям английского романа XVIII в., писатель строит произведение как сатирический роман-путешествие. Но образы главных персонажей, капитана Фарраго и его слуги Тига О’Ригана, очевидная параллель знаменитой паре Дон Кихот — Санчо Панса. Сходство оказывается, однако, чисто внешним: герои Брекенриджа так и остаются условными фигурами, лишенными объемности и подлинной жизни.
Роман рисует панораму американской жизни первых послереволюционных лет. Своеобразие предложенного в нем художественного решения в том, что автор подходит к проблеме американской демократии не с апологетических, а с критических позиций. Сделав ее объектом сатиры, Брекенридж, однако, подвергает осмеянию не саму идею демократии, а практику американского общества, самодовольно именующего себя оплотом демократии, а на деле поправшего ее заветы.
Остроумно отводя в предисловии возможные нападки придирчивых критиков, писатель утверждает, что его единственное желание — дать образец безупречного слога, содержание же романа, по его словам, вообще не заслуживает серьезного внимания (последний аргумент был повторен М. Твеном в «Приключениях Гекльберри Финна»). На самом деле все обстоит совершенно иначе: целью Брекенриджа было разоблачение пороков американского общества. Избранная им форма романа-путешествия давала возможность свободно вводить в ткань повествования явления, представлявшие различные стороны американской действительности. Перебираясь из одного города в другой, герои сталкиваются с бесконечными злоупотреблениями, подлогами, махинациями, в которые втянуты не только мелкие мошенники или крупные дельцы, но и почтенные граждане, служители закона, преподобные отцы церкви и проповедники, досточтимые наставники юношества и ученые мужи, государственные чиновники и члены Конгресса. Этой веренице нет конца.
Но такое нанизывание эпизодов, позволяющее автору фактически беспредельно расширять охват действительности, не приводит к повышению динамики действия. Связь между эпизодами очень слаба и носит по преимуществу механический характер. В отдельные главы выделены авторские размышления по поводу изображаемых событий, также тормозящие развитие действия. Очевидно, что Брекенридж не столько уповает на убедительность созданных им образов, сколько на откровенно дидактические приемы. Таким образом, «Современное рыцарство» занимает промежуточное положение между романом и эссе (позиции которого в американской литературе XVIII в. были очень сильны), хотя в структуре романа роль художественного элемента на протяжении первого тома возрастает. Опыт Брекенриджа не прошел бесследно. Его сатирическая линия была продолжена в американской юмористике, от которой писателя отделяло, однако, несколько десятилетий.
Писавшиеся одновременно с «Современным рыцарством» произведения Чарльза Брокдена Брауна (1771—1810) были уже романами в полном смысле слова. Духовное формирование писателя проходило под сильным влиянием идей Просвещения, ему были знакомы сочинения французских и американских просветителей, в том числе «Энциклопедия». Начинал Браун с публицистики. Увлекшись концепциями Годвина, он посвятил один из своих первых трактатов проблеме женского равноправия. В своем художественном творчестве писатель опирался еще на одну европейскую традицию — традицию готического романа. Во многом следуя ей, Браун пишет романы «Виланд» (1798), «Ормонд» (1799), «Эдгар Хантли» (1799), «Артур Мервин» (1800), «Клара Хауард» (1801) и «Джейн Толбот» (1801). Созданные в столь короткий срок романы отмечены сходством мотивов, ситуаций, некоторых сюжетных линий, а также несколько лихорадочной напряженностью повествования. В свое время они были популярны и на родине писателя, и в Европе, где ими зачитывались даже Китс и Шелли.
Обратившись к жанру готического романа, Браун заметно трансформировал его. Наиболее ценной стороной таких произведений писатель, несомненно, считал их повышенный драматизм, связанный с элементами таинственности. Однако, произведя соответствующую переакцентировку, он исключил из своих книг объяснения, так или иначе связанные с вмешательством потусторонних сил, предложив сугубо рационалистическое истолкование таинственных событий и роковых обстоятельств. В то же время можно говорить о воздействии на творчество Брауна отдельных произведений современных немецких писателей («Вертер» Гете), хотя в целом увлечение ими в Америке осталось скорее фактом литературной жизни, нежели литературы.
Романы Брауна сосредоточены на исследовании темных сторон человеческой психики, и хотя его описания внутреннего мира персонажей недостаточно тонки, он демонстрирует завидное разнообразие приемов, используя в этих целях воспоминания героев, догадки, ассоциации,
- 441 -
обрывки разговоров, сомнамбулические состояния и особенно удачно — сны. С наибольшей силой проявилась незаурядная литературная одаренность Брауна в передаче кризисных состояний, приводящих к распаду личности. Подобная ситуация положена в основу первого и, по мнению части исследователей, лучшего его романа — «Виланд». Охваченный неистовым желанием обрести милость божию, его герой, Виланд, пытается доказать беспредельность своей любви к господу и, приняв голос чревовещателя за повеление свыше, убивает жену и детей.
Не порывая с идеями Просвещения, Браун отдает дань настроениям предромантизма, заостряя внимание на соотношении рационального и иррационального в человеческой природе. Проявляется связь с Просвещением и в трактовке проблемы веры. Хотя автор не выдвигает перед собой специальной задачи разоблачения религиозного фанатизма, в романе, особенно в катастрофическом финале, звучит скепсис по отношению к пуританской доктрине, которой противостоит разум как единственная основа душевно и нравственно здоровой личности.
В предисловии к «Эдгару Хантли», достойному наравне с «Виландом» именоваться лучшим его романом, Браун излагает свое понимание искусства романа. Открыто отмежевываясь от готического направления, он утверждает, что причины кровавых развязок следует искать не в действии сверхъестественных сил или фантазии автора, а в окружающей действительности, прежде всего американской. В последней он выделяет два момента: девственную природу Америки, готовящую человеку тяжкие испытания, и соседство индейских племен. В соответствии с намеченной программой Браун вводит оба эти момента в действие романа. Захватывающе описаны скитания Эдгара Хантли в горах и лесных дебрях. Попав в незнакомые места в лунатическом состоянии, он каждый миг стоит лицом к лицу с неведомой опасностью, ожидание которой повышает накал драматизма. Он может погибнуть от голода, и сорваться в бездну с крутого обрыва, и встретиться с дикими зверями, но самое страшное — с индейцами, которые в жажде мщения не оставляют никого в живых, разоряют поселения белых, в неравной борьбе лишивших их исконных земель.
Но реальная сложность исторической обстановки, связанная с драматическим конфликтом колонистов и коренного населения, осталась недоступна Брауну. Как и в «Виланде», наиболее впечатляет в романе обрисовка индивидуальной психологии. С этой точки зрения очень интересен образ второго героя книги, Клитероу. Он бежит из Англии, так как считает, что стал причиной гибели своих благодетелей. Клитероу ищет спасения от преследователей в Америке, но муки совести доводят его до полного помешательства, и, когда выявляется его невиновность, ему уже никто не в силах помочь. Следует отметить, что фактура английской части романа, рассказывающая предысторию Клитероу, человека из низов, бессильного в мире жесткой сословной регламентации, неизмеримо плотнее американской. Очевидно, работая над ней, писатель использовал богатую традицию английского просветительского романа, в изображении же действительности американской опереться пока было не на что. Браун первым приблизился к ней, поражаясь обилию и разнообразию явлений. И хотя, подобно Брекенриджу, он не смог достичь целостной картины мира, основанной на синтезе индивидуального и общего, многомерного изображения личности и панорамного изображения общества, созданный им образ величественной американской природы стал важным шагом на пути освоения литературой своеобразия национального бытия.
Браун первым среди американцев пытался добиться положения профессионального литератора. Постигшая его неудача была обусловлена общественным укладом, а не отсутствием стараний с его стороны или недостатком таланта. За несколько лет напряженного труда писатель создал шесть романов, связь с которыми прослеживается в творчестве Ф. Купера, Э. По и других американских романтиков. По даже положил одну из глав «Эдгара Хантли» в основу своего рассказа «Колодец и маятник». Американская литература обязана Брауну и основанием первого в США литературного журнала. Сделав его своей трибуной, он призывал к созданию национальной литературы, одним из первых осознав важность этой задачи. Личная судьба Брауна явилась как бы прообразом судеб многих американских писателей, подобно ему кончивших жизнь в забвении и нищете.