- 385 -

РУССКИЙ КЛАССИЦИЗМ
ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ ВЕКА.
ИРОИКОМИЧЕСКАЯ И ГЕРОИЧЕСКАЯ ПОЭМА
(МАЙКОВ. БОГДАНОВИЧ. ХЕРАСКОВ).
ТРАГЕДИЯ (КНЯЖНИН)

Классицизм на русской почве с момента зарождения был отмечен чертами своеобразия: это особенно ярко проявилось в творчестве Ломоносова с его тягой к барочному гиперболизму, насыщенностью силой и напряженностью мысли и чувства, выходящими за пределы рационализма XVII—XVIII вв. В позднейший период классицизм у Сумарокова приобретает большее родство с другими европейскими национальными его вариантами. Но для Сумарокова не прошло бесследно то, что он творил в XVIII в., в условиях эпохи Просвещения, а не в XVII, во времена Расина и Буало. Просветительские идеалы накладывают на трагедии Сумарокова особый отпечаток: они сохраняют связь не только с традициями школьной драмы, в них чувствуется влияние драматургии Вольтера. Не случаен был и интерес Сумарокова к Шекспиру. И позднее, на каждом этапе развития русского классицизма, с одной стороны, его система осложняется за счет использования новых, нарушавших ее «чистоту» художественных элементов, а с другой — развитие классицизма совершается в напряженной полемике с новыми, противостоящими ему и идущими ему на смену литературными направлениями, подрывающими веру в незыблемость установленных и освященных Буало и другими теоретиками классицизма «вечных» законов и норм поэтического творчества.

Уже русский читатель XVII в. любил грубоватое, вольное слово, не чуждался веселой, озорной, сатирической перелицовки церковных текстов.

В XVII столетии вольное площадное поэтическое слово обрело новую жизнь в творчестве И. С. Баркова (ок. 1732—1768). Издатель сочинений Кантемира, переводчик сатир Горация и

- 386 -

басен Федра, Барков получил, по оценке современника, широкую известность как автор «стихотворений в честь Вакха и Афродиты, к чему веселый его нрав и беспечность много способствовали». Сборник написанных в духе бурлеска, нарочито низким слогом «срамных» стихотворений Баркова «Девичья игрушка» дошел до нас в многочисленных позднейших рукописных списках XVIII и XIX вв., где произведения его дополнялись и расцвечивались новыми непристойно-комическими подробностями многочисленными его молодыми поклонниками и продолжателями.

Особую популярность в России XVIII в. получил жанр ироикомической поэмы, «выворачивающей» привычные образы и мотивы героической эпопеи наизнанку. Выдающимся представителем этого жанра выступил Василий Иванович Майков (1728—1778), автор поэм «Игрок ломбера» (1763) и «Елисей, или Раздраженный Вакх» (1771). Во второй поэме Майков проявил подлинное новаторство. Сохраняя внешние структурные особенности то героической эпопеи классицизма (торжественный зачин, обращение к лире и к своему вдохновителю, элемент волшебного), то поэмы скарроновского образца («стихи, владеющи высокими делами... пишутся пренизкими словами»), Майков идет дальше и о «низких делах» ямщика Елисея рассказывает «низкими» же словами. В пределах одного и того же произведения Майков свободно и непринужденно сочетает черты бурлеска и шутливой перелицовки героической поэмы. Многие эпизоды «Елисея» представляют собой остроумную пародию на «Энеиду» Вергилия, первая песня которой как раз в начале 1770 г. вышла в свет в переводе В. П. Петрова, официального придворного поэта-одописца, пользовавшегося покровительством Екатерины II. Но главное в поэме Майкова — горячее восхищение автора его «низким» героем — кулачным бойцом, своеобразным русским богатырем, ямщиком Елисеем, его широкой и разгульной натурой. Грубоватая, не гнушающаяся натуралистических подробностей, но запечатлевшая колоритные картинки быта городских «низов», чуждая какой бы то ни было жеманности и чопорности, полная непринужденного комизма, поэма заслужила благодарное воспоминание Пушкина.

Другой, значительно более утонченный вариант шутливой поэмы создал Ипполит Федорович Богданович (1743—1803). Его поэма «Душенька» (1778) сюжетно восходит к роману Ж. Лафонтена «Любовь Психеи и Купидона» — обработке сказочной истории, почерпнутой из «Золотого осла» Апулея. Написана она разностопным ямбом со свободной рифмовкой, что предрасполагает к легкому, непринужденному и живому разговорному тону, и с сочетанием условных античных и фольклорных сказочных мотивов. Богданович воздерживается от снижения персонажей, но модернизирует их психологию и ведет разговор в изысканной манере, предвещающей «легкую поэзию» рококо. В таком же духе выдержаны пасторали, идиллии, мадригалы Богдановича.

Наиболее сложной была в эпоху классицизма в России, как и в большинстве других стран, судьба жанра героической поэмы. К созданию героической эпопеи на национально-историческую тему приступали уже Кантемир («Петрида»), Ломоносов («Петр Великий») и Сумароков («Димитриада»). Но их начинания не случайно остались незавершенными: каждый из них в той или иной мере ощущал противоречие между живыми потребностями времени и каноном героической эпопеи, узаконенной теоретической догмой классицизма. Появившаяся в 1779 г. поэма Михаила Матвеевича Хераскова (1733—1807) «Россиада» завершила долгий период исканий поэтов и теоретиков русского классицизма на пути к созданию героической эпопеи и в то же время особенно отчетливо обнаружила внутренние противоречия, свойственные жанру национально-героической поэмы эпохи классицизма.

В предваряющем третье издание «Взгляде на эпические поэмы» Херасков заявил, что, создавая ее, он имел в виду читателей, умеющих «любить свою отчизну и дивиться знаменитым подвигам своих предков, безопасность и спокойствие своему потомству доставивших». И не случайно в основу своей поэмы Херасков положил историю покорения Казанского царства Иваном IV. Покорение Казани рассматривается поэтом в перспективе как многовековой борьбы русского государства с монголо-татарским игом, так и войн России против Турции в XVIII в. При этом Херасков, по собственным словам, ставил задачу прославить победу гуманности и просвещения над невежеством и фанатизмом и при этом показать «знаменитые подвиги не только одного государя, но и всего российского войска».

Пользуясь не только летописными, но и народно-поэтическими источниками при воссоздании исторических эпизодов, Херасков в то же время в общем построении поэмы следовал традициям эпического жанра, каким он сложился в эпоху европейского классицизма (зачин, излагающий тему, замедленное повествование со множеством отклонений, высокий слог, элемент чудесного и фантастического, олицетворения отвлеченных понятий, мотив пророческого предвидения славного будущего, венчающего

- 387 -

трудные и кровавые пути отечественной истории).

Куратор Московского университета Херасков долгое время рассматривался как глава русского классицизма, наследник и продолжатель сумароковских традиций. В журналах «Полезное увеселение» (1760—1762), «Свободные часы» (1763) и «Доброе намерение» (1764) он объединил группу своих учеников. Любимыми жанрами Хераскова-поэта и его кружка была анакреонтическая и горацианская ода, стансы, дружеское послание, а центральными идеями — идеи душевной добродетели, нравственного совершенствования личности. В политико-дидактическом романе «Нума, или Процветающий Рим» (1768) Херасков нарисовал в назидание Екатерине II утопическую картину идеальной монархии, где законы и учреждения полезны «общему установлению». Из других произведений его в эпическом жанре, кроме «Россиады», интересна героическая поэма «Чесменский бой» (1771), воспевающая победу русского флота над турецким в 1770 г., имевшую большой международный резонанс. Поэма была переведена на французский (1772) и немецкий (1773) языки. В предисловии к французскому переводу Херасков кратко знакомил западного читателя с современной русской поэзией. Херасков был также автором ряда трагедий, посвященных героико-патриотической теме («Пламена», 1765; «Борислав», 1774; «Освобожденная Москва», 1798, и др.).

Углубление тираноборческой темы на последнем этапе развития русской трагедии эпохи классицизма, сказавшееся в поздних трагедиях Сумарокова, пьесах А. А. Ржевского, В. И. Майкова и др., особенно заметно в творчестве Якова Борисовича Княжнина (1742—1791).

Его трагедия «Росслав» (1783) полемична по отношению к насаждавшемуся Екатериной представлению об «образцовом послушании» и «преданности» монаршей воле как высшем долге русского человека, основе его национального характера. В трагедии выведен образ героя-патриота, ненавидящего тиранию, разграничивающего любовь к отечеству и слепое повиновение. В трагедии Н. П. Николева (1758—1815) «Сорена и Замир» (1784) насильственное ниспровержение тирана не только оправдывается, оно объявляется долгом подданных:

Тирана истребить есть долг, не злодеянье,
И если б оному внимали завсегда,
Тиранов не было б на свете никогда,
Имел бы на земле закон единый царство...

Эта трагедия Николева, как и «Димитрий Самозванец» Сумарокова, заканчивается сценой возмущения подданных против власти тирана. Но пафос пьесы Николева значительно радикальнее. Автор призывает к прямому ограничению самодержавия:

Исчезни навсегда сей пагубный устав,
Который заключен в одной монаршей воле.

Своего высшего накала пафос тираноборчества достигает в трагедии Княжнина «Вадим Новгородский» (1789; напечатана посмертно в 1793 г., затем — в полном виде — в 1914). Конфликт основан здесь на столкновении двух правд — правды идеального монарха Рюрика, призванного на царство новгородцами, с гордой непреклонностью идеального республиканца Вадима, отстаивающего исконную «вольность» новгородских граждан, равенство их перед лицом закона. И хотя побеждает Рюрик, Вадим погибает морально не сломленным, не поколебленным в правоте своих убеждений. Он произносит строгий суд над своими согражданами: в них он видит «гнусных рабов», которые сами просят неволи. В словах соратника Вадима Пренеста выносится приговор не одному лишь деспотизму как извращенной форме монархии, но и вообще самодержавию, ибо оно развязывает руки деспотизму, рождает его непроизвольно, независимо от личных качеств монарха («Самодержавие повсюду бед содетель, // Вредит и самую чистейшу добродетель»). В подобных тирадах Екатерина II, напуганная революционными событиями во Франции, увидела прямую крамолу. Тираж «Вадима Новгородского» она поэтому предписала «сжечь публично», тем более что трагедия Княжнина была полемически направлена против тезиса императрицы о «послушании» подданных монарху как «корени» всех российских добродетелей и против иллюстрировавшего этот тезис ее собственного «исторического представления» на тот же сюжет о Вадиме («Из жизни Рюрика»), написанного без соблюдения «театральных правил» классицизма в «подражание Шакеспиру» (1786).

В политических тенденциях русской трагедии от Сумарокова до Княжнина прослеживается очевидная эволюция. При всем дидактизме, свойственном тираноборческим трагедиям классицизма, они были для общества школой гражданского воспитания, учили патриотической доблести, мужеству, чести. Слова «общество», «сыны отечества», «народ» наполнялись в сознании публики политическим содержанием, нередко более широким и объемным, чем то, которое вкладывал в них сам драматург. От тираноборческой трагедии классицизма тянутся живые нити к позднейшему русскому граждански-патриотическому театру.