ПОЛЬСКАЯ ЛИТЕРАТУРА
Польша XVII в. — одно из самых крупных государств Европы — предстает в зареве почти непрерывных войн — захватнических и освободительных, религиозных и внутрисословных, войн династических, бунтов магнатско-шляхетских конфедераций против попыток усиления централизованной королевской власти, войн с поднявшейся на борьбу за национальную независимость Украиной, войн с Турцией, Россией, Швецией. Это был век победы Контрреформации и постепенного политико-экономического ослабления шляхетской республики.
Исторические судьбы народа отразились на судьбах литературы. Бурное ее развитие постепенно угасает с середины XVII в. в результате общего упадка, переживаемого страной. Особую роль сыграло утверждение Контрреформации: наступает время насильственного насаждения единомыслия в его католической форме, процессов инквизиции, публичного сожжения книг, свирепствования цензуры.
В первые десятилетия XVII в., когда продолжают творить писатели, дебютировавшие в минувшем столетии, ренессансное направление еще играет видную роль, но, постепенно ослабевая, оно нередко переплетается с тенденциями маньеризма и барокко, приобретающими со временем доминирующее значение. На общем фоне выделяется «Собрание ритмов» (1612) Кацпера Мясковского (ок. 1550—1622). В стихах I части его сборника чувствуется влияние Горация, слышатся отзвуки важных событий современности. Религиозная лирика, составляющая II часть сборника, отличается уже характерным для барокко переплетением христианских мотивов с античной мифологией, а в области стиля — появлением синтаксической усложненности.
Ведущим писателем позднеренессансного направления был Шимон Шимонович (1553—1629), снискавший своей поэзией на латинском языке европейскую известность, а на родине получивший имя «польского Пиндара». Однако и его лирика последнего периода (на польском языке) не избежала новых влияний. В 1614 г. выходят его «Идиллии», увековечившие имя поэта в истории польской литературы и оказавшие большое воздействие на национальную поэзию XVII—XIX вв. Использование античных традиций (идиллии Феокрита, эклоги Вергилия) сочетается у Шимоновича с тенденциями ренессансной «ученой» поэзии: элементы рефлексии проступают в насыщенном лиризмом повествовании, накладывают отпечаток на сюжетное развитие, проявляются в системе художественной образности. В результате идиллии приобретают скрытый философский смысл, отображая или символизируя наблюдения поэта, его размышления о действительности и ее несоответствии мечте, его поэтические грезы. В идиллиях Шимоновича античность нередко органически переплетается с польским и украинским фольклором, а наряду с традиционными аркадскими персонажами и коллизиями появляются яркие бытовые сцены из польской действительности,
291
иногда с элементами социальной критики («Пастухи», «Поклонники», «Калачи», «Жницы» и др.). Идиллии Шимоновича пользовались большой популярностью и вызывали много подражаний. Наиболее значительным его последователем был Ян Гавиньский. В дальнейшем этот жанр развивался в русле барокко, отзвуки которого появляются уже в идиллиях Шимоновича.
Переплетение эстетических тенденций Возрождения и барокко характерно и для литературной теории переходного периода. В тех школах, которые до 50-х годов XVII в. еще находились в ведении сторонников Реформации (кальвинистов, лютеран, ариан), по-прежнему сильное воздействие оказывали эстетические концепции западноевропейского Возрождения. Значительное влияние в этом отношении имели ариане — «Польские братья», как наиболее радикальное и рационалистическое течение польской Реформации, отделившееся от кальвинизма (1562). В отстаивании ренессансной поэтики особая роль принадлежала школам обосновавшихся в Польше «Чешских братьев» и их идейному вождю — гуманисту Я. А. Коменскому, который, однако, не избежал барочных влияний. Ведущую роль ренессансная теория сохранила также в академиях — Краковской, Виленской и Замойской. Взаимопроникновение ренессансных и барочных тенденций отражено в воззрениях видного ученого и поэта Мачея Казимежа Сарбевского, снискавшего европейскую славу «христианского Горация». Иезуит, доктор философии и теологии, впоследствии профессор Виленской академии и придворный проповедник короля Владислава IV, М. К. Сарбевский (Сарбевиус, 1595—1640) был автором известной поэтики, написанной на латинском языке, по-видимому, между 1619 и 1626 гг. Концепция Сарбевского вызвала оживленную полемику среди европейских ученых и оставила след в европейской мысли того времени. Традиции Аристотеля (философско-познавательный характер поэзии, универсальность отображаемых ею истин) переплетаются у Сарбевского, а нередко и вступают в противоречие с идеями, идущими от Платона, связанными с представлениями о созидающем характере поэзии, независимой от реальности, о творческой роли поэта-первооткрывателя. Последнее уже шло вразрез с идеологической доктриной иезуитов, постулировавших подражательно-отображающую функцию искусства. Сарбевский также отстаивал лирику, отвергаемую иезуитами как недопустимое обнажение «греховных» чувств и устремлений. Если в оценке и классификации поэтических родов и жанров Сарбевский в основном выступает как продолжатель ренессансной теории, то его рассуждения о поэтической идее, о художественном видении более характерны для барочных представлений (теория противоречия в гармонии, преодолеваемого и уравновешиваемого творческой изобретательностью поэта, достигающего в результате эффект неожиданности, которая приводит читателя в изумление, вызывает восхищение и восторг). В то же время пальму первенства в эпике Сарбевский отдает Вергилию и Гомеру (идеал ренессансных поэтов), что противоречит и доктрине его ордена, отвергающего «языческое» искусство (впрочем, в другом месте Сарбевский утверждает, что только христианин может быть истинным поэтом). Нарушая старые традиции европейских поэтик, Сарбевский в качестве примеров использует образцы для подражания не только античной литературы. Знаменательно, что Я. Кохановского он ставит выше Петрарки, Марино и даже своего любимого Ронсара, утверждая, что в некоторых творениях поэт польского Возрождения достигает высот Горация.
Иллюстрация:
Ш. Шимонович. «Селянки»
Титульный лист первого издания.
Типография Академии Замойских, 1614 г.
292
В теории Сарбевского сталкиваются идеи Возрождения и Контрреформации, идеалы античности и барокко. Может быть, это было связано с положением автора как преподавателя иезуитского коллежа, может быть, это было естественным следствием попытки теоретического синтеза национального своеобразия литературы с представлениями об античном совершенстве поэтических форм, шедевров «языческого» искусства — с идеологическими постулатами иезуитов. Как писатель, Сарбевский в совершенстве владеет средствами поэтической экспрессии высокого барокко, что уже в глазах западноевропейских современников ставило его в один ряд с крупнейшими поэтами этого направления. Во время своего пребывания в Риме (1622—1625) Сарбевский был увенчан папой Урбаном VIII лавровым венком поэта-лауреата. Еще при жизни Сарбевского в Европе вышло более 60 изданий его поэтических сочинений, причем титульный лист издания 1632 г. был выполнен Рубенсом. В его творческом наследии — панегирики, написанные в честь видных государственных и церковных деятелей, оды, религиозная лирика, философская, рефлексивная поэзия, элегии, эпиграммы. Своей европейской известностью Сарбевский в немалой степени был обязан латинскому языку, на котором он писал. Отзвуки лирики Сарбевского зазвучали в латинской поэзии Польши, представленной рядом известных в свое время поэтов.
Особое место в истории польской литературы занимает плебейское, так называемое совизжальское (от имени Совизжал, польская калька с Эйленшпигель) течение, расцветающее на переломе XVI и XVII вв., творцами которого были деклассированные выходцы из мелкой шляхты, низшего духовенства, горожане, студенты (из шляхты, мещан и крестьянства), учителя (нередко безработные), бакалавры, мелкие чиновники. Свои произведения — памфлеты, сатиры, лирику и застольные песни, комедии, интермедии, мистерии, фарсы, моралите, сборники фрашек (жанр, близкий эпиграмме), песен, фацеций, поговорок, афоризмов, притч и анекдотов представители этой среды издавали или распространяли в рукописях анонимно. Это объяснялось гнетом духовной цензуры и преследованиями инквизицией еретиков и «безбожников». Анонимность творчества имела и свою внутрилитературную, эстетическую обусловленность: писатели сознательно стилизировали свои сочинения «под Совизжала», выступавшего у них одновременно в роли героя и повествователя. Имя Совизжал стало одним из распространенных псевдонимов. Это литературное течение еще недостаточно изучено, многие его памятники были впервые изданы лишь недавно. Благодаря расшифровке акростихов, криптонимов и псевдонимов выяснилось, что среди совизжальских авторов были такие известные писатели, как Я. Юрковский, Я. Жабчиц и др.
Любовная, социально-бытовая, философская и политическая проблематика представлена здесь в непосредственном восприятии человека, не ограниченном схоластическими нормами и аристократическим этикетом. Проникновенный лиризм любовной поэзии выступает рядом с характерным для эпохи эротическим натурализмом, интеллектуальная рефлексия сочетается с жанровыми, нередко скабрезными зарисовками из жизни улицы и корчмы, быта духовенства и рыцарства, возвышенные гражданские, гуманно-демократические мотивы перемежаются с развеселыми приключениями отчаянного сорвиголовы, безудержного пьяницы, ловкого мошенника и страстного любителя женского пола.
В соответствии с тематикой и жанрами дифференцируется и стиль совизжальской литературы. Плебейский юмор нередко предстает в ней пропущенным сквозь призму восприятия писателя-интеллигента и выступает как прием художественной экспрессии, использующей разговорный язык и создающей на его основе характерные каламбуры, шуточные искажения речи, забавную и двусмысленную игру слов. Будучи «неофициальным» течением, совизжальская литература в меньшей степени испытывала ограничивающее влияние поэтик. Бурный расцвет совизжальской литературы падает на конец XVI в., а по мере усиления Контрреформации начиная с 20-х годов XVII в. она постепенно угасает.
Тематически в совизжальской литературе можно выделить социальную струю, лирическую и бытовую. Первую составляют разные по жанру произведения, насыщенные сатирой на существующие общественные отношения и преисполненные протеста или горестной жалобы. Лирическая струя представлена песнями (нередко в сопровождении танцев — так называемые падуаны) и любовно-эротическими стихами; бытовая — стихотворными и прозаическими зарисовками (подчас скабрезными — в духе эпохи), притчами, фацециями, анекдотами и т. п. Эти три тематические тенденции переплетаются в совизжальской драматургии, о которой речь пойдет далее.
Развиваясь в начале века под знаком эстетических традиций Возрождения, совизжальская литература постепенно начинает вбирать и барочные веяния, прежде всего в области стиля. В русле барокко развивается поэзия бакалавра Яна Юрковского (ок. 1580 — ок. 1635). Для его творческой манеры характерны новые художественные формы, ребусная поэтика, аллюзия,
293
игра слов, параллелизмы. В сатирических стихах поэт смело бичует шляхетский произвол, решительно отстаивает права крестьянства и горожан.
Среди множества других совизжальских авторов выделяется своим талантом и зрелостью поэтического мастерства писатель, выступающий под псевдонимом Ян из Киян, поэзия которого отличается художественной зрелостью и остротой антифеодальной критики.
Формирование и распространение польского барокко было обусловлено различными факторами. Определенную роль здесь сыграла, о чем подробнее говорится дальше, та разновидность идеологии и культуры Речи Посполитой в XVII в., которая получила наименование сарматизма — явления сложного и неоднозначного. В его основе — идеологический миф о том, что предками шляхты как рыцарского сословия будто бы были воинственные сарматы, предками же крестьянства — местные племена, когда-то сарматами покоренные. С одной стороны, сарматизм был порождением Контрреформации со свойственным ей религиозным фанатизмом, ханжеством, ксенофобией. С другой — он был связан с польскими историческими условиями: частые войны способствовали созданию культа воинских доблестей, развитию патриотизма, граничащего с примитивным национализмом, кастовостью и неотделимого от контрреформационной идеологии. Так появляется теория «Польши — избранного богом народа» и концепция «Польши — твердыни христианства», защищающей римский католицизм от магометанства, православия и Реформации. Апология всего национального сопровождалась презрением ко всему иностранному. Провозглашение национальной исключительности повлекло за собой отмежевание от европейской культуры и науки, сужение интеллектуальных горизонтов, вызвало культурную отсталость. В литературе это получило отражение в течении сарматского барокко. Естественно, последовательная реализация идеологических постулатов сарматизма, рассчитанных на шляхетские массы, в основном не коснулась воззрений и творчества создателей того вида барокко, который можно назвать «высоким», — высокообразованных представителей аристократии, шляхты и горожан.
Контрреформационио-милитаристские и шляхетско-сословные основы сарматизма переплетались в XVII в. с тенденциозно утрируемыми чертами местной культуры Средневековья, которая причудливо сочеталась с вычурно-пышными восточными наслоениями, появившимися в результате контактов с татарами и турками. Этому стилю жизни и канону воззрений соответствовала не только мода в одежде и убранстве комнат (сочетание польского и ориентального), но и панегирическая, причудливо-помпезная, нередко примитивизированная и утрируемая риторика барокко, насаждаемая прежде всего в иезуитских коллежах. Благодаря иезуитам, обосновавшимся в Польше в 1564 г., барокко распространяется в церковной архитектуре, живописи, музыке, школьном театре, что оказывает влияние и на светское искусство.
Другим источником барочных — светских — веяний были контакты польских просвещенных кругов с культурой Запада, прежде всего Италии (поляки учились в итальянских университетах еще с эпохи Средневековья). Во времена, когда внешнее великолепие — богатство архитектурных украшений, пышность убранства и нарядов — призвано было подчеркивать социальное превосходство, стиль барокко привлекал правящий класс Польши. Одновременно в период борьбы с Реформацией барочное великолепие костелов, противопоставляемое аскетизму реформационных храмов, скромности их обрядов и одежд, призвано было также воздействовать на массы, ослепить их феерией форм, красок и звуков.
И наконец, в период религиозной борьбы, крушения ренессансных идеалов, войн, падения культуры и нравов, в условиях общего углубляющегося кризиса государства само мироощущение барокко, со свойственной ему преисполненной трагизма раздвоенностью идеи и бытия, духа и материи, формы и содержания, стало близким интеллектуальной и творческой элите как среди сторонников Контрреформации, так и среди ее врагов. Личность (микрокосмос) становится одним из средоточий борьбы — идеального и материального, добра и зла, правды и лжи, света и тьмы. Такое восприятие действительности обусловило эстетическую специфику барокко. Художественная организация материала осуществляется на основе контраста (как выражения конфликта, лежащего в основе бытия), который выступает в сочетании с параллелизмом, что воплощает столь характерную для барокко концепцию противоречия в гармонии, многообразия в единстве. Этот принцип является организующим началом диссонансной композиции произведения, его сюжета и стиля — сочетания в нем возвышенного и низменного, трагического и комического, идеального, фантастического и обыденно-реального. Полифоничность идеи выражается полифоничностью звучания, многогранностью поэтического образа, пышностью орнаментации. Сталкиваются взаимоисключающие ассоциации, во вспышках антитез вырисовываются контрастные эпитеты, изумляющая неожиданность ярких эффектов усиливается повторами. Мозаичная красочность
294
и разнообразие типов, характеров оттеняются прозаизмами, сочной простонародной лексикой корчмы и бивуака, жаргонами и изысканной речью аристократического салона. В отличие от ренессансных норм античная мифология переплетается здесь с христианской и со славянско-языческой, сочетаясь с ориентальными мотивами. Возрождаются средневековые традиции единения мистического аллегоризма и натуралистической описательности. Особую роль приобретает интеллектуально насыщенная метафора, выражающая временную и пространственную универсальность воспроизводимого. Обращение поэзии к философско-онтологической проблематике, связь искусства с определенными религиозными доктринами Реформации и Контрреформации обусловили проникновение в художественную литературу элементов риторики.
Ведущая роль в развитии барочной теории принадлежала иезуитам. Риторико-поэтическая система была призвана служить утверждению иезуитами унификации индивидуального и созданию единой, общеобязательной философско-эстетической доктрины. Поэтому система превратилась в своего рода свод законов, в соответствии с которым должны были создаваться художественные произведения, политические речи, религиозные проповеди и т. п. Исходным пунктом развития польской иезуитской риторико-поэтической системы была ренессансная латинская поэтика испанского иезуита С. Суареса «Об искусстве риторики» (1560).
Отсюда берут начало две тенденции — античная, опирающаяся на традиции «Золотого века» (З. Ломен, М. Радо и др.), и барочная, в которой получает дальнейшую разработку восходящий еще к средневековой концепции принцип — «красноречие придает словам окраску», превращающийся теперь в ведущий мотив теоретических изысканий, например, у Яна Квяткевича «Феникс риторов» (1672), «Красноречие глубокомыслия» (1689). Для последней тенденции характерно стремление к максимальному насыщению поэтической ткани ораторскими эффектами. Не без влияния Марино особое внимание придается стилистическому украшательству, искусной орнаментации, виртуозной игре слов, жонглированию макаронизмами, использованию контрастов, антитез, параллелизмов, призванных изумить читателя, очаровать его воображение, привлечь изощренностью, необычным блеском формы и экзотичностью фабулы. Новое направление, вбирая современные ему западноевропейские веяния, в то же время опиралось на традиции античного „серебряного века“. Польским теоретикам и поэтам барокко были близки его увлечение формой, особое внимание к средствам экспрессии, патетика и риторико-декламационный стиль, так же как увлечение фантастикой и экзотикой. И если в эпоху Возрождения польские писатели преклонялись перед художниками «Золотого века» — Горацием, Вергилием и Овидием, то теперь ведущее место занимают переводы Сенеки, Лукана, Квинтилиана, Стация, Персия. Однако наибольшей популярностью пользуется итальянская литература: переводятся Ариосто, Тассо, Гварини, Марино и др. Французские прециозные влияния постепенно распространяются с середины столетия, играя видную роль на рубеже XVII—XVIII вв. и позднее.
В Польше барочные тенденции зарождаются еще в период расцвета ренессансной поэзии и связаны с обращением художников к метафизической проблематике. Творчество Себастиана Грабовецкого (ок. 1540—1607) стоит у истоков религиозного течения в польском барокко. Лирика Миколая Семпа Шажиньского (1550—1581) близка тому направлению, которое в Англии представлял Дж. Донн, а во Франции — Ж. Спонд. Метафизическую тенденцию в польской поэзии XVII в. представляют С. Гроховский и К. Твардовский, однако ни один из них не достиг высот Семпа. Интеллектуализация формальных средств, подчеркнутая поэтическая экспрессия, обостренное внимание к ритмико-версификационной стороне стиха, призванной отразить тончайшие нюансы мировосприятия лирического «я», — все это получит дальнейшее развитие в польской барочной поэзии XVII в.
Среди зачинателей новых тенденций в XVII в. особая роль принадлежит Даниэлю Наборовскому (1573—1640), который в своих панегириках, лирике, фрашках и эпиграммах выступает как мастер стиха, виртуозно оперирующий интеллектуальным аллегоризмом и эрудиционной символикой. Широк тематический диапазон его поэзии: любовно-эротические мотивы, бытописательство, актуально-политическая проблематика и враждебные Контрреформации философско-этические тенденции. С творчеством Наборовского связано рождение польского консептизма как одного из барочных течений: поэт стремится к эффектам, которые он достигает утонченной игрой слов, где особую роль приобретает варьирование их семантических оттенков, смысловых нюансов. С поэзией Наборовского входит в польскую литературу и другое барочное течение — культеранизм с характерным для него обостренным чувством формы. Эрудиционная изощренность, обусловив эффектно-причудливую сложность образа, часто делала этот стиль малопонятным или недоступным для современников, недостаточно образованных или плохо ориентировавшихся в контексте событий, описываемых в произведении или
295
повлиявших на его создание. Для вкусов Наборовского в определенной степени знаменательны переводы Петрарки, который приобретает особую популярность в европейском барокко. Будучи за границей, Наборовский познакомился и с английской поэзией, ему принадлежат первые переводы и обработка эпиграмм Оуэна. Достигнув высот барочной изощренности, Наборовский на склоне лет возвращается к ренессансной гармонии Я. Кохановского. В кругу радзивилловского меценатства, играющего видную роль в развитии искусства прежде всего в Литве, творили такие близкие Наборовскому поэты, как Ольбрыхт Кармановский, Ежи Шлихтынг и др.
В «Роксолянках, или Русских девушках» (1629) Шимона Зиморовича (1608—1629) проступает барочный тип лиризма. Это произведение представляет собой цикл песен, где чередуются хоры русинских юношей и девушек. (Русаками, русинами называли население Галицко-Подкарпатской Руси.) Здесь переплетаются элементы пасторали, совизжальской лирики и фольклора, чередуются мотивы счастья и горести, любви и измены, жизни и смерти. Завершается цикл грустными выводами о бренности всего земного. Призрачная смена настроений, пасторальные пейзажи, легкие полутона и противоречивые чувства — все это проносится в плавно-изменчивом ритме искусного разнообразия строфики.
Идиллии благодаря Шимоновичу становятся одним из излюбленных жанров барочной лирики. В польской литературе этот восходящий к античности жанр обрел облик «селянки» и под таким названием вошел в национальную литературную теорию и историю. Однако ни брату Зиморовича Юзефу Бартломею, ни Адриану Вещицкому, как и многим другим, не удалось достигнуть уровня художественной гармонии «Роксолянок».
«Селянки» Ю. Б. Зиморовича (1597—1673) выделяются на фоне творчества писателей третьего сословия, представителей городской поэзии (Кленович, Рождженьский, Яжембский и др.)
Сын каменщика, известный юрист, впоследствии бургомистр Львова и организатор его защиты от турок (1672), Ю. Зиморович в своих «Селянках новых русских» (1663) живописует не село, воспеваемое обычно поэтами-шляхтичами, в нем живущими, а город, в котором он родился и вырос. Введя в древний жанр несвойственную ему тематику, поэт сохраняет идиллическую атмосферу, специфическое настроение селянки, что придает описаниям городских пейзажей, жителей и их занятий, ярко выписанным картинам базара с горами овощей, фруктов, тушами мяса, дичью (ассоциирующимся с образами фламандской живописи этого периода) аркадский колорит, гармоничный идеал жизни, который до сих пор связывался с селом и противопоставлялся именно городу. Даже в селянках с деревенской тематикой Зиморович выступает как городской патриций, обладающий загородной виллой. В этих идеализированных описаниях окрестностей Львова особенно ярко проступает влияние украинского фольклора, используемого поэтом как средство стилизации, из него же он черпает и характерные детали, воссоздающие местный колорит. Со временем в польской идиллии усиливаются итальянские веяния, которые чувствовались уже в «Роксолянках» (цикличная композиция, пасторальные имена и картинки, синкретизм формы, сочетающий элементы песни и танца). Здесь блеснули своим талантом С. Твардовский, Я. А. Морштын, С. Г. Любомирский.
Другим распространенным жанром барочной лирики была коляда (сборники стихов-песен на рождественские темы), связанная прежде всего с именем Яна Жабчица (ум. после 1629). Служащий при феодальных дворах поэт, автор многократно издававшегося сборника максим и афоризмов (1615), он начал с панегириков. Позднее, будучи придворным магната Мнишеха, написал поэму «Кровавый Марс московский» (1605) — эпико-панегирическое описание прихода к власти Лжедмитрия I. Увлеченность формальными экспериментами, оригинальные стилистические построения подчеркиваются логогрифическим оформлением поэмы, в которой сумма двустиший по вертикали воспроизводит имя и пышный титул самозванного русского царя. Особое место в польской поэзии XVII в. принадлежит «Ангельским симфониям» (изд. 1630) Жабчица — сборнику коляд, где традиционная рождественская тематика переплетается с пасторальными и фольклорными элементами. Легкость формы и версификационная гармония сочетаются с мелодикой и ритмами народных танцев, веселых и грустных, сопровождаемых припевками. Многие из коляд Жабчица до сих пор звучат в польских селах на рождественские праздники. В сборник вошли и песни светские, созданные в духе придворной и студенческой среды с присущим ей эрудиционным типом юмора, что подчеркивается и латинскими макаронизмами.
Известным автором барочных коляд был и Кацпер Твардовский (1592—1641), который в своем творчестве и воззрениях прошел знаменательную для эпохи эволюцию от светских, преисполненных радостью жизни и культом наслаждений идеалов Возрождения («Купидоновы уроки», 1617) к сумрачному мистицизму
296
Контрреформации («Факел любви божьей», 1628).
Особый интерес представляет эволюция барочной сатиры, которая стоит у истоков популярнейшего впоследствии жанра национального Просвещения. До середины XVII в. чувствуется явное сюжетно-композиционное влияние «Согласия» и «Сатира» Я. Кохановского, где сатирическая основа сочетается с элегийностыо и элементами эпического повествования (С. Твардовский, А. Рысиньский, С. Шемиот и др.). В 1650 г. появляются «Сатиры, или Предостережения, предназначенные для исправления власти и обычаев в Польше» Кшиштофа Опалиньского (1609—1655), видного политического деятеля и публициста. Написанный белым стихом, введенным в польскую поэзию Я. Кохановским, цикл этот является первым опытом создания сатиры по античным образцам Горация, Персия и Ювенала.
Другой тип сатиры вводит в польскую литературу брат Кшиштофа — Лукаш Опалиньский (1612—1662), также известный политический деятель и публицист, автор трактатов и учебника этики, создатель первой польской дидактической поэмы о поэзии — «Новый поэт» (1661, изд. 1785), адресованной Я. А. Морштыну и воспевающей барочную поэтику. В 1652 г. выходит его политический памфлет «Нечто новое», направленный против канцлера Радзейовского. Пронизанная эрудицией образность, скрытый интеллектуальный подтекст своеобразно сочетаются с диалогами, в стиле которых чувствуется влияние совизжальской литературы и языка сатир старшего брата. Органическое сочетание прозаических и стихотворных фрагментов, подчиненных общему замыслу и тщательно продуманной градации художественной экспрессии, обусловило литературный успех этой первой в Польше попытки создания менипповой сатиры. Ни один из последователей Л. Опалиньского не смог достигнуть художественного уровня его сатиры, отдельные элементы которой (вступление и ряд описаний, пародирующие эпос, нарочито анахроничная структура языка) позволяют видеть в ней прообраз героико-комической поэмы, столь популярной в дальнейшем в эпоху национального Просвещения.
Особое место в литературе польского барокко принадлежит прославленной плеяде Морштынов. Ее открывает Хиероним Морштын (ок. 1580—1623), известный лирик, автор рукописного сборника «Собрание стихов» и лирического цикла «Светское наслаждение» (изд. 1606). Ориентация в современных литературных тенденциях Западной Европы и необыкновенная широта тематики сочетаются в его творчестве с высокой культурой стиха, призрачной игрой эмоциональных оттенков, где тонкий юмор, радостные тона и эротические двусмысленности переплетаются с овеянным грустью осознанием бренности земного бытия. В любовной лирике Морштына ощущается столкновение традиций польского Возрождения с усиливающимися влияниями маринизма. Уже после смерти Морштына были изданы два сборника его новелл в стихах и прозе (1650, 1655), которые приобрели большую известность, а вошедшая в первый сборник «Утешительная история о добродетельной королеве Банялюке из страны восточной» — первый барочный роман в стихах (жанр, популярный в польской литературе вплоть до середины XVIII в.). По своим мотивам «Банялюка» близка к распространенным в то время в Италии сборникам фантастических повестей, сказок, новелл, где восточная экзотика и яркая феерия нередко переплетаются с элементами фольклора. Вместе с «Банялюкой» были изданы великолепные прозаические переработки двух новелл Боккаччо, фабульная основа которых была восполнена польскими мотивами. Подобная тенденция характерна и для стихотворных переработок других новелл итальянского Возрождения, составивших второй сборник.
Талантливейшим поэтом высокого барокко был Ян Анджей Морштын (ок. 1613—1693). Увлеченность поэзией (в основном с 1637 по 1661 г.) не стала для него, как и для многих его современников, ни целью жизни, ни даже объектом серьезного, профессионального отношения, она была своеобразным продолжением и отражением его светской жизни и развлечений, деятельности и раздумий, знакомств и привязанностей. Еще в годы учения за границей Морштын проникся идеалами романской культуры и новых эстетических течений, которые позднее в его творчестве органически переплетались с чисто национальным колоритом образов и ситуаций, типом юмора, образом мыслей. Его лирика — высшее достижение польского маринизма — сохранилась в двух рукописных сборниках: «Зной, или Пёсья звезда» (1647) и «Лютня» (1661), которые были впервые изданы в XIX в. Лучшие в Польше XVII в. переводы Марино также вышли из-под его пера. Морштын переводил Горация, Тассо, современных итальянских и французских поэтов. Ему польское искусство обязано первыми контактами с французским классицизмом: в 1662 г. на королевском дворе была поставлена трагедия Корнеля «Сид», переведенная Морштыном.
Морштыновская лирика отличается необыкновенной легкостью форм, свободна от перегруженности образами, почерпнутыми в античной мифологии, и от риторических наслоений, столь
297
характерных для предшествующей ему поэзии. Естественная прелесть лишенного всякой надуманности повествования, изысканность описаний, эмоциональная непосредственность, филигранная отточенность стиля сочетаются у него с прозрачной гармоничностью композиции. Остроумие, впечатляющая по глубине мысли и выразительности лапидарность, тонкая игра слов, необычное сопоставление метафор, рождающее яркий образ, виртуозное использование антитезы, неожиданно, подобно ослепительной вспышке освещающей скрытый аспект, новую сторону известного, обрисованного ранее, — все это в сочетании с богатством версификации и разнообразной ритмикой, отражающей динамику мыслей и чувств лирического «я», делает лирику Морштына непревзойденным образцом поэзии национального барокко.
По следам Я. А. Морштына шел в начале своего творческого пути его двоюродный племянник Збигнев Морштын (ок. 1628—1689). Маринизм раннего периода постепенно вытесняется у З. Морштына собственным художественным ви́дением, на котором лежит отпечаток накопленного жизненного опыта и арианской философии. Ведущим в его творчестве становятся патриотизм, гражданственность и философско-этические (арианские) мотивы. Некоторые его произведения были изданы в Крулевце (Кенигсберге), но основная часть творческого наследия осталась в рукописном сборнике «Отечественная муза», куда вошли лирические стихи и песни, рефлективная и религиозная поэзия, политическая и военная лирика, эпиграммы, фрашки и шуточные миниатюры. Морштын вплоть до эпохи национального Просвещения оставался единственным польским поэтом, воспевающим не героику войны, а те лишения, которые она несет людям, порождая душевную опустошенность, жестокость и разрушая созданную трудами поколений цивилизацию. Связанная тематически со шведской войной, патриотическая поэзия Морштына, отражающая картины народной жизни, видящая в простом люде главного героя освободительной борьбы, нередко в своей образности, стиле и ритмико-версификационной основе насыщается элементами фольклора. Совершенное владение поэтом художественной техникой отразилось в лирико-философском цикле «Эмблем» — жанра, распространенного в западноевропейском барокко. Аллегорическое развитие библейских образов и афоризмов пронизано трагическим мироощущением. Полная драматизма устремленность к абсолюту сталкивается с душевной болью от сознания хрупкости человеческого естества, пытающегося постигнуть бесконечность. Всепоглощающий экстаз, пронизанный взаимопроникновением мистического порыва, граничащего с эротическим упоением, сближает цикл Морштына с философско-религиозной лирикой испанского барокко. Психологическая проникновенность и богатство эмоциональных оттенков органически сочетаются с тонким чувством интеллектуализированной формы, а тематическое разнообразие и философская глубина — с яркой, преисполненной скрытого смысла образной выразительностью консептизма.
Плеяду Морштынов замыкает другой двоюродный племянник Яна Анджея — Станислав Морштын (ок. 1633—1725), знаток современной французской и итальянской литературы, первый в Польше переводчик Расина («Андромаха», изд. ок. 1698). Его лирика, фрашки и эпиграммы несут на себе печать аристократической культуры салонов. Основная часть творческого наследия С. Морштына осталась в рукописях. Помимо его перевода трагедии Сенеки «Федра» (изд. ок. 1698; польское название — «Ипполит»), появились в печати лишь трены — «Тяжкая скорбь по утраченным детям» (1698).
С середины XVII в. особенно бурно начинают развиваться эпические жанры, и прежде всего — в светской литературе — героическая поэма, фабульным материалом которой служат важные события современности; а в религиозной поэзии — многочисленные «мессиады» и «христиады», где используются библейско-агиографические мотивы. Получают распространение также романы, повести, новеллы, преимущественно стихотворные. Преобладание эпики в конце XVII и в первой половине XVIII в. было обусловлено как самим характером изобилующей драматичными событиями эпохи войн, восстаний, конфедераций, внутриполитической и религиозной борьбы, так и стремлением поэтов барокко к освоению новых жанров, в которых особое значение приобретает фабула, сюжетная организация материала, искусство композиции. Так, барочная лирика, совершенствуя художественную образность, оттачивая поэтический язык, обогащая ритмико-версификационную систему, подготовила переход национальной литературы к освоению новых, более монументальных художественных форм.
Рождение польской эпической поэмы связано с именем Петра Кохановского (1566—1620). В 1618 г. появляется его «Гофред, или Освобожденный Иерусалим» (перевод Тассо), дважды переизданный в течение века и пользовавшийся огромной популярностью. Одновременно Кохановский сделал перевод «Неистового Орландо» Ариосто, который в течение двух столетий распространялся в рукописях. Придерживаясь формы и стиля оригиналов, Кохановский вводит в польскую версификацию октаву. Выразительность
298
и впечатляющая образность описаний, особенно в батальных сценах, нередко достигает у него совершенства первоисточника, в то же время приобретая местами оригинальный творческий колорит (усиление рыцарско-патриотических мотивов). До переводов Петра Кохановского и в его время в стихотворных хрониках, рифмованных описаниях войн — произведениях, широко распространенных и стоящих на грани художественной литературы и исторического документа, — чувствовалось эстетическое влияние ренессансного «Похода на Москву» (1583) Яна Кохановского, первого, еще несовершенного опыта польской эпической поэмы, написанной на основе дневника похода К. Радзивилла. Переводы Петра Кохановского стали своего рода формально-стилистическим эталоном для польской эпики XVII в., оставив глубокий след в польской литературе XVIII—XIX вв. Украинский перевод поэмы Тассо в конце XVII — начале XVIII в. и чешский перевод в XIX в. были сделаны по польскому образцу П. Кохановского. Он был одним из первых, кто обратился к переводам современной светской художественной литературы Запада, прокладывая путь новым итальянским веяниям в польском искусстве. Появившиеся в этот же период переводы сочинений французского поэта XVI в. Дю Бартаса оказали известное воздействие на религиозную эпику, чрезвычайно распространенную в эпоху Реформации и Контрреформации.
Влияние Тассо — Кохановского проступает в многочисленных эпических и описательных поэмах XVII в., авторы которых не смогли, однако, достигнуть композиционного совершенства и стилистического единства образцов. На этом фоне выделяется фигура Самуэля Твардовского (ок. 1600—1661), снискавшего у современников славу «польского Вергилия». Его исторические поэмы «Преславное посольство светлейшего князя Кшиштофа Збараского от Зыгмунта III к могущественному султану Мустафе» (изд. 1633), «Владислав IV, король польский и шведский» (изд. 1649), «Внутренняя война с казаками и татарами, Москвой, потом со Швецией и Венгрией» (полн. изд. 1681 г.) основаны на исторических документах, описаниях, дневниках, в том числе и самого автора. Действие этих поэм утопает в массе подробностей и в скрупулезном документальном воспроизведении. Однако рельефная пластичность отдельных сцен и описаний свидетельствует о поэтическом мастерстве Твардовского, которое во всей полноте раскрылось в его идиллической поэме, написанной по мотивам Овидия, — «Дафна, превратившаяся в лавр» (изд. 1638). Влияние Контрреформации в сочетании с эрудиционной тяжеловесностью антично-библейской символики проступает в стихотворном романе Твардовского «Прекрасная Пасквалина» (изд. 1655), где автор частично использует мотивы знаменитого пасторального романа «Диана» испанско-португальского писателя Х. Монтемайора (XVI в.).
«Позлащенная дружбой измена» Адама Корчиньского (конец XVII в.) — замечательный образец позднебарочного галантного романа. Сюжет, восходящий к средневековой новелле об обманутом муже, гармонично объединяет авантюрные, бытовые и эротические мотивы. Повествование этого романа в стихах, отмеченное стремлением к художественной правдивости (ярко выписанные бытовые и психологические детали, живо набросанный фон), насыщено комизмом, а юмор сочетается со скепсисом (по отношению к женской добродетели) и неназойливыми назиданиями мужьям (уже или пока не обманутым). Интересны попытки в описаниях природы подчеркивать их созвучие внутреннему состоянию героев. Привлекает внимание и аллегорическое восприятие героями пейзажа.
Интересным опытом создания национального эпоса была поэма «Осада Ясной Горы Ченстоховской» (третья четверть XVII в.). Ее неизвестный автор, основываясь на документах и исторических описаниях яркого эпизода войны со шведами, в то же время пользуется мотивами распространенной легенды о помощи, оказанной Богоматерью осажденным полякам; восполняет по образцу Тассо главную линию повествования серией любовных эпизодов, выдержанных в пасторально-эротическом стиле; вплетает вергилиевский мотив странствия человека в стране умерших.
Это переплетение реальности, идиллической фантастики и мистицизма очень характерно для культуры эпохи Контрреформации и барокко, идеологические веяния которой наложили особый отпечаток на творчество Веспазъяна Коховского (1633—1700), поэта, военного, государственного служащего, а впоследствии, при короле Яне Собеском, официального историографа. Религиозный фанатизм и нетерпимость ко всему, что не укладывалось в рамки римско-католической доктрины, сочетались у него с сарматским патриотизмом и приверженностью идеалам шляхетской «золотой свободы», что отразилось в его исторических трудах, и прежде всего в главном из них, в написанных на латыни «Анналах Польши» (неполн. изд. 1683—1698). Автор ряда религиозных поэм и панегириков на польском и латинском языках, В. Коховский на историческом материале победоносного венского похода Собеского против турок создает латинскую хронику «Записки о войне с
299
турками» (1684) и эпическую поэму «Дело божье, или Песни спасенной Вены», которая, страдая теми же недостатками, что и исторические поэмы С. Твардовского, отличается, однако, превосходным поэтическим языком и художественной образностью. В. Коховский обладает незаурядным талантом лирика. Пользовался известностью его сборник «Непраздная праздность» (1674), куда вошли лирические стихи, религиозная и политическая поэзия, эпиграммы, фрашки. Наиболее ценное в творческом наследии Коховского — «Польская псалмодия» (1693, изд. 1695) — стилизованный прозаический цикл, своего рода гражданское завещание. Продуманная гармония композиции основана на органичном переплетении элементов эпоса и лирики. Основой повествования является венская победа поляков над турками, предстающая как религиозно-патриотический символ торжества веры и народа. Раздумья о судьбах современников, личное прошлое предстают на фоне бурных событий эпохи. Исповедь поэта переходит в исповедь гражданина. Пафос утверждения сочетается с горечью критики. Угнетающая картина злоупотребления принципами «золотой свободы» сменяется оптимизмом мистического ви́дения грядущего величия Польши.
Среди эпиков барокко пальму первенства потомки отдали Вацлаву Потоцкому (1621—1696), арианину, проведшему всю жизнь в своем поместье (в Краковском воеводстве) и, кроме одного стиха и гербовника, не издавшего ничего из обширнейшей коллекции своих произведений. Литературная известность Потоцкого распространяется после его смерти, когда начиная с конца XVII в. и вплоть до наших дней постепенно начинают появляться в печати его труды. Подлинная слава приходит в середине XIX в., когда впервые была опубликована его поэма «Хотинская война», написанная в 1670 г. Подобно своим предшественникам Потоцкий опирается на разного рода воспоминания и дневники участников описываемых событий, прежде всего используя сочинение Якуба Собеского «Записки о Хотинской войне» (1636). Несмотря на определенный отбор материала, автору не удалось все же создать стройной композиции и достичь целостности повествования. Однако талант эпика, рисующего впечатляющие картины битв, атак, рыцарских поединков, мастерство бытописателя, рельефно воспроизводящего жизнь военного лагеря, повседневную обыденность и шляхетские типы, яркое дарование сатирика, бичующего магнатскую олигархию, шляхетские злоупотребления «золотой свободой», угнетение крепостных, саркастически характеризующего самого короля Зыгмунта III, — все это, обусловливая художественную самобытность поэмы, ставит «Хотинскую войну» на недосягаемую высоту и для его польских предшественников, и для последователей в XVIII в. Своеобразное переплетение эпики и сатиры, патетики и памфлета, морализаторства и лиризма, нарушая гармонию эпического звучания, отражает сложную гамму мыслей и переживаний поэта, который в период угрозы турецкого нападения создает патриотическое произведение, обращаясь к победе поляков над турками под Хотином (1621), победе, решающей для будущего страны. В то же время он не идеализирует прошлое, остро и критически расценивая состояние клонящейся к упадку Речи Посполитой. Поэма отличается от эпики Твардовского и Кохановского
Иллюстрация:
С. Твардовский. «Владислав IV,
король польский и шведский»
Титульный лист первого издания.
Лешно, 1649 г.
300
художественной проникновенностью повествования. Характерной для эпохи чертой является органическое сочетание гражданственно-патриотических и религиозных мотивов, причем последние у поэта-ариана перекликаются с популярными у польских ариан идеями Эразма Роттердамского, выраженными в его «Настольной книге воина Христова» (1503).
Из религиозной поэзии Потоцкого до наших дней дошло несколько циклов песен, «Диалог о воскресении господнем» (1676) и стихотворная обработка евангелических мотивов «Новый призыв под старую хоругвь торжествующего Иисуса» (1670 — ок. 1680, изд. 1698). Перу Потоцкого принадлежат также элегии и панегирики. Особую ценность представляет «Сад фрашек», сборник стихов, около 2000, написанных в основном в 1672—1694 гг. и изданных частично в 1747 г., а полностью — в 1907 г. В этой красочной мозаике разнообразных по жанру стихов звучат политические и социальные мотивы: критика «золотой свободы», политической анархии, магнатского самоуправства, кастовой ограниченности и гражданского равнодушия шляхты, бесправия крепостных, возмущение сарматскими замашками, упадком нравов, обличение религиозного фанатизма, алчности и бездушия католических церковников, паразитизма монастырей. Здесь раскрывается яркая картина шляхетской жизни и нравов, появляются колоритные бытовые сценки, рельефно выписанные типы, звучит сочный разговорный язык. В шуточных стихах и поэтической рефлексии, сатирических зарисовках, фрашках, анекдотах раскрылся талант поэта как мастера малых форм, лирика, тонкого юмориста и страстного сатирика. В другом сборнике, «Моралия» (1688—1696), Потоцкий в основном в стихотворной форме парафразирует сентенции Эразма Роттердамского. Вместе с тем, развивая мысль, заключенную в максиме или поговорке, писатель обращается к национальной жизни, к лично продуманному и пережитому.
Потоцкий был известен и как автор романов в стихах. Первый из них — «Аргенида» (изд. 1697) — творческая переработка и стихотворное переложение с латыни популярного на Западе аллегорического романа Д. Барклая. В заимствованный сюжет поэт вводит сценки и эпизоды, в которых отражаются в завуалированной форме актуальные события и проблемы польской общественной действительности. Другой роман Потоцкого — «Силорет» (изд. 1764), где встречаются элементы сюжета и отдельные образы, заимствованные из «Эфиопики» Гелиодора, использованной наряду с другими источниками, — типичный образец барочной экзотики. Фабула этого произведения, в котором развлекательность сочетается с морализаторством, причудливо запутана, в ней много необыкновенных персонажей, сказочных событий и остроэффектных приключений.
Еще в период Возрождения в Польше появилась тенденция к стихотворным переводам и переработкам западноевропейской художественной прозы. Эта тенденция развивалась и в XVII в. Вслед за романами в стихах и стихотворными новеллами Х. Морштына, С. Твардовского, В. Потоцкого создается масса подобного рода произведений, печатных и рукописных, опирающихся в большинстве случаев на сочинения второстепенных французских и итальянских прозаиков XVII в. Прозаические произведения встречаются спорадически и преимущественно в рукописях. Сюда относится, например, роман Д. Ф. Лоредано «Адам», переведенный в 1651 г. К. Пекарским. Колоссальная рукописная литература XVII в. еще недостаточно изучена и далеко не полностью опубликована. Среди известных рукописей обращают внимание переводы и обработки новелл Д. Боккаччо и М. Банделло. Значительный интерес представляют «Разные истории» Томаша Наргелевича. Сборник отличается колоритным языком и яркими образами в стиле распространенной гавэнды (польский фольклорный жанр устного повествования, где доминирует личность рассказчика), а оригинальная переработка средневековых повестей примечательна вставками, навеянными польской действительностью. В одном из анонимных сборников среди переводов итальянских и испанских новелл помещен любопытный прозаический вариант «Прекрасной Пасквалины». Среди множества других рукописей интересна «История Сафо», где мотивы из Овидия переплетаются с вымыслом неизвестного польского автора, в конце концов выдающего замуж легендарную поэтессу с Лесбоса.
Проза была распространена и в совизжальском течении. До нашего времени дошло, помимо редко издававшихся печатных сборников, множество рукописных собраний разного рода рассказов, фацеций, анекдотов, юморесок, поговорок, сентенций, притч. Распространенные в фольклоре или в рукописях рассказы и притчи на морально-бытовые темы вставлялись в качестве назиданий и примеров в церковные проповеди, ставшие популярным литературным жанром еще со времен Петра Скарги (1536—1612). В образной художественно-публицистической форме здесь затрагивались важные события, освещались проблемы политики, морали, культуры. Наибольшей популярностью пользовались проповеди Фабиана Бирковского (1566—1636) и Шимона Старовольского (1588—1656), известного также трудами из области истории, географии,
301
теологии, политики, военного дела, автора написанных на латыни первых изложений истории польской литературы «Сто польских писателей» (Франкфурт, 1625; Венеция, 1627) и польской риторики «О славных ораторах Сарматии» (Флоренция, 1628).
Особое место в польской прозе XVII в. принадлежит максимам Анджея Максимилиана Фредро (1620—1679), видного государственного деятеля и публициста, идеолога «золотой свободы». Консерватизм у Фредро сочетался с прогрессивными воззрениями на развитие национальной промышленности, а в связи с этим и на расширение прав граждан. Он был одним из первых, кто ратовал за всеобщее просвещение. В 1658 г. вышел из печати сборник Фредро «Обыденных речей присловья — бытовые, политические, военные», который затем в дополненном и расширенном варианте, известном и на Западе, издается автором на латыни. Свыше двух десятков переизданий — яркое свидетельство его популярности. Терпкий скепсис и тонкая наблюдательность, лапидарность формы, изящество стиля, чувство меры в отборе средств художественной выразительности, органичная естественность в оперировании парадоксом и антитезами сближают «Присловья» с прославленными «Максимами» (1665) Ларошфуко. Содержание же афоризмов Фредро отмечено характерными чертами мировосприятия просвещенного аристократа времен победившей Контрреформации: утрачено свойственное некогда Возрождению гармоничное ощущение мира и личности; преобладают трезво уравновешенные размышления об изначально предопределенном социальном неравенстве и кастовых прерогативах; критика государственных институтов, общественных учреждений, шляхетской экономики и культуры сводится к требованиям соблюдения здравого смысла в существующих условиях, гуманистические идеалы общечеловеческой солидарности, культуры, искусства заменяются верой в национальную исключительность и убеждением в необходимости изоляции от чуждых национальному духу европейских веяний. Это своего рода аристократическое выражение идеологии сарматизма.
Бурные события польского «столетия войн» широко отразились в разного рода записках, мемуарах, описаниях, повестях, пользовавшихся большой популярностью и при отсутствии постоянной прессы игравших роль своего рода источника информации в области политики, военного дела, географии, культуры разных стран и народов. Часто подобного рода произведения издавались или распространялись в рукописях. Нередко благодаря искусству повествования они оказываются на грани документа и художественной литературы. Будучи отражением не только исторических событий, но и быта, нравов, образа мыслей, разговорного языка и письменного стиля эпохи, эти произведения — ценные памятники прозы XVII в. — оказали сильное воздействие на художественную литературу, особенно на исторический роман, в XIX—XX в. Мемуары писали придворные сановники и представители мелкой шляхты, дипломаты и кнехты, полководцы и священники. Среди многих дошедших до наших времен памятников мемуарной литературы выделяется «Начало и развитие московской войны» (1612) полководца и политика Станислава Жулкевского. Написанное изысканным и великолепным в своей строгой логичности языком, это произведение по своему характеру и форме относится к жанру записок (commentarii), известных в Польше прежде всего благодаря прославленным «Запискам о Галльской войне» Юлия Цезаря. О событиях московской войны, увиденных глазами простого солдата, рассказывается в дневнике Самуэля Маскевича. Капеллан Войчех Демболенцкий в своих мемуарах (изд. 1623) с сарматским пылом изображает судьбы польских наемников (знаменитых «лисовчиков») в Германии во время Тридцатилетней войны и Хотинского сражения с турками. Иной характер носит дневник дипломата Станислава Немоевского, описывающего период царствования Лжедмитрия, жизнь московского двора и последующее свое пребывание в русском плену. Наблюдения над политикой и нравами перемежевываются разного рода размышлениями, также и литературного порядка.
Представляют интерес и романтические приключения Марка Якимовского, попавшего в турецкий плен, проданного в Египет, организовавшего бунт и прибывшего на захваченной галере в Италию, где его встретили с энтузиазмом и чествовали как героя. Его «Краткое описание захвата малой александрийской галеры» стало сперва известно в итальянском варианте (1623), а в 1628 г. было опубликовано на польском языке.
Колоритным документом придворных нравов и вкусов является почти тридцатилетняя переписка полководца, а затем короля Яна Собеского со своей супругой. Вычурный стиль, имена и образы, почерпнутые из античной мифологии, Библии и модных романов, рельефно, а нередко и комично характеризуют этого отважного рыцаря, попавшего под каблучок обожаемой «Марысеньки» (под этим именем и вошла в историю Мария д’Аркэн, прибывшая в Польшу из Франции как придворная дама польской королевы Марии Гонзага, жены Владислава IV, а позднее — Яна Казимежа).
302
Особый интерес представляют «Воспоминания» Яна Хрызостома Пасека (род. ок. 1636 — ум. 1700 или 1701), сарматского вояки, шляхтича-прощелыги, сутяги и авантюриста. Участник войны со шведами и с Россией, осевший впоследствии в своем имении, за год до смерти он был приговорен к вечному изгнанию за нарушения общественного спокойствия. На склоне лет Пасек сочно и колоритно, со всей своей сарматской непосредственностью и простоватостью описывает то, что довелось ему увидеть на своем веку. В это время в Германии Гриммельсгаузен создает «Симплициссимуса», Пасек — польский Симплициссимус — сам берется за перо, чтобы рассказать о своем бурном прошлом. «Воспоминания» — своеобразный рукописный документ, в котором история, нравы, быт, психология эпохи запечатлены на бумаге при помощи распространенного фольклорного жанра гавэнды. Гавэнда оказала сильное воздействие на многочисленные дневники и воспоминания XVI—XVIII вв. В то время еще не было разработанных канонов национальной литературной прозы, поэтому нормы фольклорных жанров, разговорных стилей выступают как эталоны и в письменной прозе.
Опубликованные в 1836 г. «Воспоминания» Пасека оставили глубокий след в польской литературе XIX в., во многом повлияв на формирование жанра исторического романа-гавэнды (стилизованное повествование от лица простоватого героя-шляхтича, непосредственного участника описываемых событий).
На развитие публицистической и художественной прозы заметное воздействие оказала риторика светская и духовная, в которую с конца XVI в. постепенно проникают веяния барокко. Некоторые польские ораторы-публицисты, писавшие на латыни, были известны и на Западе, где их творения переиздавались и в переводе.
Заметная роль в развитии языка прозы принадлежит философско-политической и теологической литературе периода борьбы Контрреформации с Реформацией. Польская публицистика этого времени получила общеевропейскую известность. Так, в частности, Раковский центр ариан и его публикации пользовались широким признанием и симпатией в Западной Европе, оказывая определенное влияние на общественно-политическую и философскую литературу Англии, Франции, Германии, Нидерландов. Знаменитый раковский «Катехизис» (1605) был издан на пятнадцати языках. Глубокий след в социально-философской мысли Европы оставил эмигрантский центр ариан в Амстердаме, издавший монументальное семитомное собрание своего интеллектуального наследия — «Библиотека Польских братьев» (1666—1668). Европейскую известность снискал антииезуитский памфлет Х. Захоровского «Частное предостережение Обществу Иисуса» (1612), переведенный с латыни на английский, французский, испанский, португальский, русский и итальянский языки.
Барочная эстетика и риторика наложили характерный отпечаток и на развитие польской драматургии и театра, где выделяются три основных течения: народное, связанное с ярмарочными, карнавальными и разного рода праздничными — светскими и духовными — зрелищами; школьное, развивающееся в монастырских учебных заведениях и академиях; придворное, существующее в кругу королевского и магнатского меценатства. Основная масса драматургических произведений и трактатов по теории драматургии до сих пор находится в рукописях и недостаточно изучена. Зачастую неизвестны и имена авторов, что в первую очередь относится к народному театру с его странствовавшими труппами, в русле которого начиная с эпохи Возрождения развиваются фарс, комические диалоги, моралите, комедия, чаще одноактная. Написанные живым разговорным языком, насыщенные элементами фольклора, в основном городского, и не лишенные скабрезности, эти произведения благодаря своей нередко заостренной социально-бытовой проблематике и далеко не богоугодной морали во многих случаях оказывались в индексе книг, запрещенных духовной цензурой. Их авторами были рыбалты — странствующие актеры, состав которых пополнялся в основном за счет лишившихся мест учителей, служек, бакалавров, студентов, деклассированной шляхты и мещан. Поэтому разные жанры народных зрелищ объединяются общим названием — «рыбалтовская комедия», по своему типу она близка к итальянской комедии дель арте, но использует сходные мотивы и образы в контексте польской действительности и национальных фольклорных традиций.
Часть рыбалтов оседала при магнатских и шляхетских дворах в роли служащих, домашних учителей и т. д. Они сочиняли представления для домашних сцен к праздникам (особенно распространенными были комедии и интермедии на масленицу), к семейным торжествам. Ярмарочный плебейский стиль этих произведений уже сочетается в таких случаях с требованиями «официальной» культуры. Рыбалтовские комедии попадали также на придворные и школьные сцены, оказывая определенное влияние на их развитие. Об этом, в частности, свидетельствуют в первой половине XVII в. рыбалтовские комедии, перерастающие в жанр различных по своему характеру и содержанию интермедий, разыгрываемых на монастырских и придворных сценах между актами мистерий и
303
трагедий. На стыке традиций рыбалтовской и придворной сцены возникла знаменитая комедия Петра Барыки «Из мужика король» (изд. 1637), где используется известный в Европе и Польше (с XIV в.), имеющийся и у Шекспира сюжет о пьянице, которого потехи ради убеждают в том, что он облечен монаршей властью.
Для драматургии рыбалтов были характерны и мистерии, тематически связанные с рождественскими праздниками. В народе рождественские мотивы издавна переплетались с фольклорными, что отразилось, например, в колядах и других обрядовых песнях и сказках. Рождественское действо мистерий переносится в польскую деревню, библейские персонажи уподобляются местным крестьянам, пастухам, каликам и т. п. — героям рыбалтовских комедий и интермедий. Впоследствии это дало начало «яселкам» — кукольным представлениям на рождество, которые живы и в наши дни.
Важная роль в развитии польского театра принадлежит школьным сценам различных монашеских орденов, и прежде всего иезуитов, где постановки были особенно распространенными и регулярными. На школьной сцене ставились мистерии, трагедии, комедии, аллегорические диалоги и моралите, тематика которых опиралась на сюжеты из Библии, житий святых и античной мифологии (аналогичная тематика выступала и у светских авторов, о чем, в частности, свидетельствует драматургия Ш. Шимоновича). Однако в школах наряду с этими ставились пьесы по мотивам западноевропейской и национальной истории. Заслугой иезуитов было не только создание постоянной школьной сцены, но и распространение драматургической теории. Среди иезуитских педагогов-театралов были испанцы, англичане, французы, способствовавшие развитию связей с западноевропейским театром. Иезуитская сцена отличалась также пышностью декораций, высоким техническим уровнем (вращающаяся сцена, механизмы для быстрой смены декораций), использованием свето-звуковых эффектов. Диалоги, являющие собой своего рода урок риторики, преобладали над драматическим развитием действия. В то же время в пьесах возникают первые попытки психологических мотивировок. Языком сцены была преимущественно латынь, польский звучал в основном в интермедиях и комедиях. Процветанию иезуитского театра содействовали польские короли династии Валуа. Все усиливающееся влияние эстетики барокко в школьном и придворном театре выразилось в окончательном переходе к целостному спектаклю, разделенному на действия и осуществляемому на постоянной сцене, где применяется иллюзия перспективы. Барочная живопись и архитектура наложили отпечаток на декорации, характер и использование акустических и зрительных эффектов, что достигалось применением специальной техники. Барочная риторика определяла стиль языка персонажей, барочное мировосприятие — идейную трактовку образов.
Иллюстрация:
Иллюстрация из «Adverbia Moralia»
Ст. Любомирского
Варшава, 1688 г.
Отставание светской, придворной драматургии было во многом обусловлено отсутствием постоянных сцен и сильной конкуренцией иностранных трупп, пользовавшихся покровительством королей и аристократии. Зыгмунт III отдавал предпочтение немцам, которые, в частности, познакомили поляков с драматургией Шекспира. Владислав IV увлекался итальянской оперой и балетом, создал в варшавском замке постоянный итальянский театр. Это была одна из первых оперных сцен в Центральной Европе. Итальянские труппы преобладали и при королях Яне Казимеже, М. К. Вишневецком, Я. Собеском.
304
Некоторые либретто издавались на польском языке. В этот период Я. А. Бардзиньский переводит все драматургическое наследие Сенеки, Я. А. Морштын — «Сида» Корнеля и «Аминту» Тассо, С. Морштын — «Федру» Сенеки и парафразирует «Андромаху» Расина, К. Пекарский переводит две комедии Ф. Андреини. Заметное влияние комедии дель арте на придворный театр сочетается с пасторальными веяниями. В этом отношении знаменательны переводы произведений популярных в то время в Европе драматургов — итальянца Б. Гварини и француза Ж. Мере.
Видным представителем польской пасторальной драматургии был Станислав Гераклиуш Любомирский (1642—1702), поэт, прозаик, талантливый лирик, крупный политический деятель и публицист; создатель эпических религиозных поэм. Его трактат «О стиле, или способе говорить и писать» (который является частью цикла «Бесед Артаксеркса и Эвандра», 1683) не утратил своей известности и в следующем столетии. Перу Любомирского принадлежат пасторальные комедии «Эрмида, или Королева пастушек» (1664) — в стихах, «Комедия о Дон-Альваресе» — в прозе. В них наряду с мотивами, почерпнутыми в популярных в то время западноевропейских новеллах, иногда вводятся национальные бытовые элементы.
Кроме творчества художников, составляющих интеллектуальную элиту страны, в XVII в. была чрезвычайно распространена дилетантская литература, названная впоследствии сарматским барокко.
Графомания становится чуть ли не повсеместным явлением. Модная тяга к перу, как и демонстрация ораторских способностей, была обусловлена самим характером образования, получаемого шляхтой в монастырских школах. Каждый должен был уметь ораторствовать и рифмовать на заданную тему по заданной схеме. Отсюда — столь характерные для литературы сарматского барокко риторичность, панегиризм и морализаторство. Общий упадок культуры и образования в этом «столетии войн», ограниченность интеллектуальных горизонтов и религиозный фанатизм периода победившей Контрреформации (вторая половина XVII в.) предопределили как низкий художественный уровень, так и идейный обскурантизм сарматского барокко.
Сарматское барокко, как уже отмечалось, — порождение представителей малообразованной шляхты и духовенства, внутренний мир которых ограничивался узкими рамками сарматизма и ортодоксальной Контрреформации. Механически копируя систему образности, сюжетно-композиционные схемы и отдельные приемы выдаю́щихся мастеров литературы, писатели сарматского барокко примитивизировали их достижения, нередко создавая непреднамеренные пародии, комизма которых они, естественно, не замечали. Исчезает филигранная техника стиха и богатая ритмика, вытесняемая ремесленной тяжеловесностью и унылым однообразием. Изумительная выразительность языка, изысканность и гибкость стиля переходят в гротескную противоположность: прозаизмы, бытовая сочность и скабрезность разговорной речи сочетаются с причудливой риторической напыщенностью и макаронизмами, призванными иллюстрировать антично-библейскую «эрудицию» авторов. Интеллектуально насыщенная образность и аллегоризм превращаются в ходульную патетику, а художественное переосмысление материала реальной действительности — в его натуралистическое воспроизведение. В то же время, будучи явлением массовой культуры, сарматское барокко заключало в себе элементы фольклора и в этом отношении представляет несомненный интерес.
Сарматское барокко, развиваясь в тени и под непосредственным влиянием высокого барокко, упрощенно имитируя его образно-стилистическую систему, накладывало вместе с тем отпечаток на творчество отдельных видных писателей (С. Твардовского, В. Коховского, В. Потоцкого и др.). С конца XVII в. и вплоть до середины XVIII в. — зари национального Просвещения — сарматское барокко постепенно распространяется на все польское искусство. Сарматское барокко не было ни продолжением, ни вырождением высокого барокко, а — его побочным продуктом, созданным дилетантами. Оно существовало параллельно с высоким барокко, а когда отошли его представители, заняло (ввиду общего упадка культуры) главенствующее место. Оценка этих неравнозначных явлений в польском искусстве XVII в. — первой половины XVIII в. должна быть дифференцированной.
Деятели польского Просвещения, которые возродили национальное искусство, обратившись к ренессансным традициям эпохи Яна Кохановского, творчески используя достижения французского классицизма и просветительские веяния западноевропейских литератур, восстали против сарматского барокко, отвергнув сарматский национализм и идеологические догмы феодализма и Контрреформации. В то же время без эстетических достижений высокого барокко был бы немыслим высокий художественный уровень литературы польского Просвещения.
Литература барокко продолжила начатое в эпоху Возрождения совершенствование польского литературного языка, придав ему особую гибкость в воспроизведении сложных психологических
305
состояний и тонких интеллектуальных нюансов. Развивалась и литературная теория. Новое направление теоретической мысли расширило тематический кругозор, введя в поэзию философскую проблематику, разрабатывая мотивы национальной истории. Вместе с новой тематикой рождались новые средства художественной выразительности, новая система образности, обогащались версификация, ритмика, вводились новые жанры в эпосе, лирике и драме. Эти нововведения во многом предопределили развитие художественной прозы, хотя она, как и в предыдущий период и по своему уровню, и по степени распространенности уступала поэзии. Тем не менее обращает на себя внимание ее жанровое разнообразие, которое сочетается со стилевой дифференциацией: от монументальной строгости и прозрачной чистоты прозы С. Жулкевского до прециозной образности и вычурной изощренности писем Яна Собеского, от отточенности и лаконичной ясности новелл Х. Морштына до буйной экспрессивности, колоритного бытовизма и живости разговорной речи совизжальского наследия.
Художественной вершиной польского барокко была лирика. Поражает широта ее диапазона: здесь и любовная поэзия со всем разнообразием оттенков — от вызвышенных чувств до изощренного эротизма; и поэзия шуточная, сатирическая, рефлективно-философская, гражданственно-патриотическая, религиозная. Впечатляет богатство ее форм — от изысканного сонета, легкой фрашки, тонкого мадригала, остроумного поэтического ребуса до стилизации народных песен и подражания песенно-танцевальным фольклорным ритмам. Виртуозная игра словом дает красочно-неожиданные эстетические эффекты, таящие глубокий интеллектуальный подтекст. «Ученая» образность и аллегоризм, вырастающие прежде всего из традиций античной и христианской мифологии и нередко переплетающиеся со славянскими и восточными мотивами, усугубляют присущее этой поэзии философско-познавательное звучание, отражают полные драматизма интеллектуальные поиски лирического «я».
Польская литература XVII в. оказала сильное воздействие на восточнославянские литературы. После двух эпох южнославянских влияний пришел период влияния западнославянского, расширявшего пути к культуре и искусству Западной Европы. Именно из польской литературы приходит на Украину, в Белоруссию и в Россию целый ряд литературных произведений, популярных на Западе (сборники нравоучительных повестей и рассказов, сборники новелл, басен, анекдотов, шуток и изречений, рыцарские повести и др.). Одновременно переводятся и польские фацеции, фрашки, жарты, песни и вирши, духовные и светские. Заметное влияние на развитие русской поэзии оказала польская литературная теория и польский силлабический стих, а на развитие театра и театрализованных зрелищ — теория и практика школьных сцен Польши. Новая школьная «ученость» шла в Россию либо прямо из Польши, либо при посредничестве украинских и белорусских книжников, прошедших польскую школу поэтики и риторики. Это влияние прослеживается от Симеона Полоцкого до Феофана Прокоповича и его учеников в первой половине XVIII в.