543

А. Толстой

Алексей Николаевич Толстой прошел сложный творческий путь. В. М. Молотов с трибуны VIII Всесоюзного съезда Советов в 1936 году сказал:

«Передо мной выступал всем известный писатель А. Н. Толстой. Кто не знает, что это бывший граф Толстой. А теперь? Один из лучших и один из самых популярных писателей земли советской — товарищ Алексей Николаевич Толстой.

«В этом виновата история. Но перемена-то произошла в хорошую сторону. С этим согласны все мы вместе с самим А. Н. Толстым».1

А. Н. Толстой родился в 1883 году в помещичьей семье. Детство его прошло в степной глуши Самарской губернии, на небольшом хуторе, принадлежавшем второму мужу его матери Бострему. Мать А. Н. Толстого была писательницей. В семье царил культ демократической литературы.

«В доме матери моей, — вспоминал, Толстой в 1912 году, — были кумиры: Щедрин, Тургенев, Некрасов и Надсон. Они были совестью нашего дома и главный из них — Некрасов».2

Мальчик много читал. Вокруг себя он видел своенравных заволжских помещиков и богатых купцов. Толстой не мог забыть ужасного голода 1891—1893 годов. Он помнил страшные картины:

«Земля тогда лежала растрескавшаяся, зелень преждевременно увядала и облетала. Поля стояли желтыми, сожженными. На горизонте лежал тусклый вал мглы, сжигавшей все.

«В деревнях крыши изб были оголены, солому с них скормили скотине, уцелевший истощенный скот подвязывался подпругами к перекладинам (к поветам)... Вся Самарская губерния отходила к земельному магнату Шехобалову, скупившему все дворянские земли и бравшему с крестьян цены за годовую аренду, какие ему заблагорассуживалось» (I, 82).

Учился Толстой в реальном училище, потом в Петербургском технологическом институте. «Влечения к литературе у меня не было никакого, — вспоминал Толстой. — Однажды я сочинил десяток стишков любовного содержания. Мама (писательница, роман «Неугомонное сердце», повести «Захолустье», впоследствии — детские книги, псевдоним — Александра Бострем) сказала по поводу стишков: „Очень серо, скучно“. Так оно и было» (XIII, 556—557).

544

В начале 900-х годов в стране бурно развертывалось революционное движение. «Как все, — писал Толстой в автобиографии 1944 года, — я участвовал в студенческих волнениях и забастовках, состоял в социал демократической фракции и в столовой комиссии Технологического института. В 1903 году у Казанского собора во время демонстрации едва не был убит брошенным булыжником, — меня спасла книга, засунутая на груди за шинель» (I, 83).

Оппозиционные настроения Толстого получили отражение в его стихах того периода. «Во время революции 1905 года, — отмечал позднее Толстой, — писал революционные стишки, тоже не слишком важные» (XIII, 411).

Революционность Толстого носила очень ограниченный характер. После поражения революции 1905 года наступил период тяжелой реакции, период «расцвета» декадентской литературы. На короткое время Толстой попал под влияние декадентов. Он посещает собрания Вяч. Иванова, где декаденты читали свои стихи и доклады. В 1907 году Толстой выпускает книгу стихов «Лирика».

«Первая моя книга, — писал он, — неудачный сборник стихов (через год я его уже стыдился), была написана под влиянием Бальмонта, Белого» (XIII, 493). В этих стихах — много установившихся декадентских трафаретов, сложная система метафор, разрушающих конкретное значение слова, много неясностей, туманных намеков. Например: «блеклые лучи холодной пустоты рождают отсветы творений» или «вечность вся в венцах лучистых, мчится в бесконечность» и т. д.

Однако декадентская поэзия сравнительно недолго увлекала Толстого. В 1909 году он публикует вторую книгу стихов — «За синими реками». Писатель в творческих поисках обращается к народным лирическим песням. В 1944 году Толстой писал об этой книге: «От нее я не отказываюсь и по сей день. „За синими реками“ — это результат моего первого знакомства с русским фольклором, русским народным творчеством» (I, 84). Конечно, нельзя утверждать, что Толстой уже тогда понял подлинный характер русского фольклора. В этой книге есть еще и стилизация под фольклор, есть немало поэтических условностей. Но самое обращение Толстого к изучению народного творчества после подражания декадентам весьма характерно для определения его творческого пути.

В эти же годы он работает над «Сорочьими сказками». «В них я пытался, — писал Толстой, — в сказочной форме выразить свои детские впечатления» (I, 84).

В 1908 году в журнале «Нива» (№ 21) печатается первый рассказ молодого писателя — «Старая башня». Толстой нашел свое творческое призвание в художественной прозе. В 1909 году он пишет рассказы «Соревнователь», «Яшмовая тетрадь», «Архип» и др. Позднее он замечает: «Рассказы „Соревнователь“ и „Яшмовая тетрадь“, написанные летом 1909 года в Крыму, я считаю началом моей работы над художественной прозой» (I, 655). В 1910 году появляются «Неделя в Туреневе» («Петушок»), «Заволжье» («Мишука Налымов»); в 1911 году — первый вариант романа «Чудаки» («Две жизни»). В 1912 году Толстой публикует роман «Хромой барин».

Свои ранние прозаические произведения Толстой объединил позднее в сборник «Под старыми липами» — «книгу, — по его определению, — об эпигонах дворянского быта той части помещиков, которые перемалывались новыми земельными магнатами... Крепко сидящее на земле дворянство, — подчеркивал Толстой, — перешедшее к интенсивным формам хозяйства, —

545

в моей книжке не затронуто, я не знал его» (I, 84). Сам Толстой говорил, что эти произведения написаны на основе воспоминаний о том, что он видел в детстве и в юности. «Это были рассказы моей матери, — вспоминал Толстой, — моих родственников об уходящем и ушедшем мире разоряющегося дворянства. Мир чудаков, красочных и нелепых. В 1909—1910 годах на фоне наступающего капитализма, перед войной, когда Россия быстро превращалась в полуколониальную державу, — недавнее прошлое — эти чудаки предстали передо мной во всем великолепии типов уходящей крепостной эпохи. Это была художественная находка» (XIII, 411).

А. Н. Толстой подчеркивал, что его ранние романы «Хромой барин» и «Чудаки» «были построены на хронике, собранной на Волге, моей родине, где прошло мое детство» (XIII, 493).

Первыми же прозаическими произведениями молодой писатель обратил на себя внимание Горького. После ознакомления с книжкой прозы Толстого Горький писал М. М. Коцюбинскому 21 ноября 1910 года:

«Рекомендую вниманию вашему книжку Алексея Толстого..., собранные в кучу, его рассказы еще выигрывают. Обещает стать большим, первостатейным писателем, право-же».1

Горький внимательно следил за ростом молодого писателя.

«Обратите... внимание на нового Толстого, Алексея, — писал Горький слушателям Высшей социал-демократической пропагандистско-агитаторской школы для рабочих в Болонье 20 октября 1911 года, — писателя несомненно крупного, сильного и с жестокой правдивостью изображающего психическое и экономическое разложение современного дворянства».2

Эти высказывания Горького имели принципиально важное значение. Горький первый назвал Толстого, тогда еще начинающего литератора, крупным писателем и предсказал ему славный путь. Предсказание Горького сбылось.

Горькому принадлежит также заслуга определения идейного характера всего раннего творчества Толстого. Современная Толстому критика не могла понять его.

Многие буржуазно-дворянские писатели и художники конца XIX — начала XX века склонны были идеализировать дворянский быт, социальные отношения дворянского общества, дворянское искусство. Появилась широкая волна «стилизаций».

В. И. Ленин в 1907 году в известной статье «Памяти графа Гейдена» напоминал о великой традиции русской художественной литературы.

«Еще Некрасов и Салтыков, — писал Ленин, — учили русское общество различать под приглаженной и напомаженной внешностью образованности крепостника-помещика его хищные интересы, учили ненавидеть лицемерие и бездушие подобных типов...».3

А. Н. Толстой не поднимался в эти годы до радикальных выводов революционных демократов, но в изображении дворянства продолжал традиции русского критического реализма вопреки всякого рода стилизаторским устремлениям некоторых своих современников. В его изображении дворяне представлялись пустыми бездельниками, бессердечными людьми, живущими нелепой и никчемной жизнью.

Героев Толстого объединяет одна общая психологическая черта: они много говорят о справедливости, о чести, о порядочности, сами себя считают

546

благородными людьми, но совершают гнусные поступки; их поведение нередко определяется грубым инстинктом.

Толстой рисует самые разнообразные типы своих современников; он углубляется и в прошлое дворянского общества.

В рассказе «Яшмовая тетрадь» (1909) Толстой изображает эпоху крепостного права. Герой рассказа, молодой дворянин, представлен в несколько стилизованном плане: «По стриженой лужайке, удаляясь от куртины повядшей сирени и огибая подпертую рогульками яблоню, гуляет, раскрыв в яшмовом переплете тетрадь, дворянин в голубом фраке.

«Палевые брюки его подтянуты штрипками к туфлям, из-под шелкового жилета, цвета сливок, выглядывает, нежностью своей похожий на пенки, поджилетник из турецкой шали» (I, 381).

Этот почти опереточный герой произносит сентиментальные монологи о бренности всего живого, а затем требует, чтобы ему привели молодую крепостную бабу, ведет с ней галантные разговоры и распутничает.

Герой рассказа «Неделя в Туреневе» («Петушок», 1910—1921), Николенька, промотав состояние в городе, приехал к тетушке в деревню со своей любовницей Настей. Это ничтожный человек, похотливое животное: он пытается соблазнить наивную девушку Раису разговорами о своей сожженной жизни, которую она будто бы могла воскресить; он хочет изнасиловать крестьянскую девчурку Машутку.

Еще страшнее Мишука Налымов («Заволжье», 1910—1922). Налымов — богатый помещик, предводитель дворянства. У него целый гарем. Окрестные помещики боятся его гнусных шуток. Он — инициатор страшных попоек и дебошей. Налымов ненавидит крестьян. «Не то теперь время, — с удовлетворением заявляет он, — крамольные времена прошли» (I, 212). Этот руководитель заволжского дворянства — гнуснейшая личность. Он пытается овладеть своей дальней родственницей Верой Ходанской, это ему не удается. Но даже через много лет, перед смертью, Налымов пошло озорничает. Он решил своим завещанием скомпрометировать Веру, уже замужнюю женщину. Налымов завещает одной ей из всей своей многочисленной родни огромное состояние, чтобы люди считали Веру его любовницей.

Образами Мишуки Налымова и других помещиков-монстров из заволжского цикла А. Н. Толстой объективно разоблачал черносотенное дворянство, которое после подавления революции, в лице таких «зубров реакции», заседавших в Думе, как Пуришкевич и Марков 2-й, пыталось управлять страной, уничтожая все лучшее, что в ней было.

Героями первого романа А. Н. Толстого «Две жизни» (1910; позднейший вариант — «Чудаки») выступают рядовые помещики, рядовые провинциальные и столичные дворяне в их повседневном быту.

Жена генерала Брагина, старуха Степанида Ивановна, ревнует мужа к его первой, умершей жене, к его племяннице Сонечке, она вся захвачена нелепым замыслом — найти клад и возвести своего супруга на шведский престол.

После смерти мужа, когда рухнули все ее надежды, Брагина окончательно сходит с ума. Действительность мерзко и грязно преломляется в ее больном и пошлом мозгу. Грязное сладострастие полоумной старухи приводит в ужас окружающих людей.

Другой герой этого романа — Николай Николаевич Смольков — светский человек, молодой дипломат. У него нет ничего святого. «Денег, денег, денег, все равно сколько, все равно откуда, — только бы жить беспечно, а то хоть пулю в висок!» (II, 48) — вот «исповедь веры» Смолькова.

547

Некрасов в поэме «Прекрасная партия» писал о светском фате: «Пуста душа и пуст карман — Пора, пора жениться!». Совершенно так же поступил Смольков. Он уехал из Петербурга и женился на Сонечке, племяннице генерала. Объясняясь Сонечке в несуществующей любви, Смольков берет напрокат трафаретные выражения из лексикона так называемых «лишних людей» XIX века, несколько вульгаризируя их.

«Софья Ильинична, — говорит он, — прикосновение невинной руки целит мою измученную душу. Я одинок, я устал... Я много жил, но люди оставили во мне лишь горе... К чему я стремлюсь: чистые взгляды, невинные речи... Природа... Голубые, голубые, ваши глаза... Серебристый смех... боже, боже... Я знаю — между нами пропасть... Вы никогда не сможете мне дать эту милостыню — девичью дружбу...» (II, 64).

Автор все время как бы полемизирует со всеми теми, кто идеализирует и поэтизирует дворянство. Его Николенька из рассказа «Неделя в Туреневе» говорит Раисе почти то же, что Смольков Сонечке: «Вы можете спасти меня... Вы спасете меня... С первой минуты, как только вы вошли — светлая, невинная, вся розовая, — я понял — сойду с ума... Или вы, или — смерть...» (I, 274). Толстой подчеркивает, что эти слова, давно уже ставшие пошлым стандартом, служат прикрытием ничтожной души.

Приехав в Репьевку, имение отца Сонечки, Смольков ожидает получить деньги. Когда отец Сонечки не пошел навстречу его желаниям, Смольков становится бесцеремонно грубым. Он заявляет Сонечке, что женился на ней в крайнем отчаянии, что ему нужны деньги, а не разговоры о сродстве душ и загробном блаженстве. Смольков раскрывается во всем своем холодном эгоизме и цинизме. Он думает только о грязных развлечениях, прикрывая свои низменные интересы красивыми словами. Так, узнав о своем назначении на дипломатический пост в Париж, что дает ему возможность уехать из деревни и снова окунуться в омут светского разврата, он говорит своей жене: «Понимаешь, — я готов здесь хоть всю зиму прожить, но долг, долг: мы все обязаны служить государству!» (II, 117). В устах Смолькова слова о служении государству звучат пародийно.

В 1912 году Толстой опубликовал второй роман — «Хромой барин» (второй вариант — в 1919 году), где нарисовал образ князя Краснопольского, человека не только с хромой ногой, но и с хромой душой.

Некоторые критики не поняли замысла писателя и стали утверждать, что Алексею Толстому не удаются «сложные» характеры. Но автор в этом романе и не думал рисовать «сложный» характер. Писатель хотел показать, что «сложность» таких натур, как князь Краснопольский, — мнимая сложность, что в основе этого характера лежат довольно простые и нередко примитивные чувства и идеи.

Князь Краснопольский провел беззаботно свои молодые годы, служа в гвардейском полку, бесшабашно тратя деньги и легкомысленно увлекаясь женщинами. Наконец, на его пути встретилась «демоническая» женщина — Анна Семеновна Мордвинская. Краснопольский знал непродолжительные и легкие отношения с женщинами, а здесь его захватило настоящее чувство. Мордвинская же рассматривала сближение с князем как мимолетную связь.

Роман с Мордвинской сломил князя. Он, узнавший бурю страсти и глубину унижений, уже не мог удовлетвориться обычной любовью. Его привлекают изломы любви, раскрывающие в боли и муках человеческое сердце, больше чем сама любовь. Князь Краснопольский наслаждается страданием своим и чужим.

548

Он приехал в родное поместье и вступает в связь с крестьянкой Сашей. Но одновременно он любит и Катю, дочь помещика Волкова. Он рассказывает ей историю своей жизни и своих унижений, чтобы вызвать в ней чувство жалости и любви. Катя узнает и об оскорбительной для нее связи князя с Сашей.

«Если бы вы своей охотой шли за меня, — откровенно говорит князь Кате во время решительного объяснения, — любили, — я бы на вас не женился» (II, 213).

Князь Краснопольский, этот выродившийся потомок «лишних людей», не чужд тех проблем, которые в свое время поднимал Достоевский. Он тоже рассуждает о двух безднах, о проблемах добра и зла. Совершенно в духе героев Достоевского написан монолог князя:

«Я знаю, что благородно и что честно, — говорит он, — а поступаю неблагородно и нечестно, и чем сквернее, тем слаще мне... Так можно с ума сойти. А что может быть слаще, как смотреть на себя сбоку: сидит в коляске негодяй, в серой шляпе, в перчатках, и никто его не бьет по глазам, и все уважают, и сам он себе нравится. Дух захватит, когда это до глубины поймешь» (II, 200).

Но князь Краснопольский отнюдь не собирается решать больших вопросов жизни. В минуту откровенности он сам признается: «...никакого испытания, конечно, не было, простое распутство» (II, 201). Он сам раскрывает сущность своего характера в беседе с доктором Заботкиным: «Я перед вами сейчас себя выставил носителем чуть ли не великих тягот... Какой я там носитель! Просто человек с изъяном, с трещинкой, — вот как эта нога: пуля вот сюда вошла; кажется, совсем ногу могу выпрямить, а она пошаливает, — видели, опять в сторону увильнула... Только — чтобы свою главную сущность не обнаружить» (II, 201). Так увиливает от прямой дороги жизни князь Краснопольский, чтобы не обнаружить главную сущность своей души, избалованной удовольствиями, ни к чему серьезному не способной и глубоко эгоистической.

Свои наблюдения над жизнью поместного дворянства в России XX века А. Н. Толстой подытоживает в небольшой повести «Приключение Растегина», написанной в 1913—1915 годах.

Разбогатевшее русское купечество старается усвоить обычаи и привычки русского дворянства. «А уж за стиль взяться, — говорит Растегин, — тут дело не маленькое. Александра Ивановича знаешь, на Маросейке торгует, так он до того дошел, — спит, говорят, в неестественной позе, по Сомову. За ночь так наломается, едва живой. А ничего не поделаешь» (II, 340). Растегин, заработавший на биржевых спекуляциях шесть миллионов, отправляется в путешествие. Гоголевский Чичиков в свое время увидал помещичью Россию первой трети XIX века, Растегин — начала XX века. Чичиков искал «мертвых душ», Растегин — дворянский стиль 20-х годов минувшего века. Что же он находит? Нищету, разорение, вырождение, нелепые затеи перестроить хозяйство на европейский лад. Помещик Дыркин рассказывал Растегину: «Вот... у него в кабинете нашли младенца в спирту, насилу замяли дело, а этот черный, худощавый, Борода-Капустин, жену заморил, честное слово, голодом и живет с цыганкой: вы что — опять на Сарафанову смотрите? На нее в прошлом году церковное покаяние хотели наложить за распущенность. А знаете, почему за барышень Петуховых никто не сватается? У их отца жил араб из Индии в камердинерах, оказался больной проказой; смотрите, как у них щеки напудрены. По старой дружбе говорю, вам тут всего станут предлагать — и лошадей, и землю, и мебель, и девицу в жены, — отказывайтесь

549

наотрез» (II, 356). Сам же Дыркин предложил, Растегину за деньги пользоваться своей сожительницей.

«А я представлял помещичью жизнь стильной, как говорится, поэтичной,» — с огорчением замечает Растегин (II, 357). Посетив несколько помещичьих усадеб и пережив кучу неприятностей, Растегин вспомнил своего друга художника Опахалова, который посоветовал ему искать стиль дворянской жизни. «Попадись теперь мне Опахалов, мазила несчастный, — думал Растегин, — я ему покажу двадцатые годы! Тоже — стиль выдумали, бездельники проклятые!» (II, 386).

Таковы представители господствующего класса дореволюционной России — дворяне — в изображении А. Н. Толстого. Из рассказа в рассказ, из повести в повесть переходят герои с одними и теми же именами; действия развертываются в одних и тех же усадьбах. Отдельные рассказы и повести представляют собой как бы главы одного обширного романа о жизни дворянства накануне революции.

К заволжскому циклу и первому роману А. Толстого «Две жизни» примыкает по своей теме одна из первых его пьес — «Насильники» (1912). Таракановы, отец и сын, Квашнева и другие герои пьесы дополняют собой галерею типов Заволжья.

О жизненной правде пьесы А. Толстого, в которой он следовал традиции реалистической драмы Островского, Писемского, свидетельствовал такой факт. На представлении пьесы произошел, по словам самого А. Толстого, «большой общественный скандал» — сидевшие в ложах симбирские помещики свистели, шумели, всячески старались сорвать спектакль; в героях пьесы они увидели самих себя. Вскоре пьеса была запрещена (XIII, 557).

В рассказах, романах и пьесах, в которых А. Н. Толстой изображал разорение и оскудение дворянства, рисовал отвратительные образы «последышей», он стремился следовать традициям Гоголя, Некрасова и Щедрина. Мишука Налымов, Николенька, Смольков, Таракановы и другие явились вариантами Собакевичей и Ноздревых, Головлевых и Оболт-Обалдуевых.

В своем разоблачении дворянства А. Н. Толстой сильно отличается от Ив. Бунина, писавшего в те годы тоже об оскудении и разорении помещиков. В хронике Бунина «Суходол» немало сходного с «Заволжьем» Толстого, но совершенно различен тон изображения. У Толстого — гнев, возмущение, у Бунина — лирическая скорбь. В «Суходоле» он, как метко выразился Горький, пропел заупокойную обедню с тоской и грустью.

Правдиво и ярко рисуя жизнь заволжского дворянства, А. Н. Толстой в первые годы своего творчества был еще очень далек от народа, который, пережив тяжелые годы реакции, в начале 910-х годов поднимался под руководством коммунистической партии к новому революционному штурму буржуазно-дворянской России.

Толстой не видел, не знал пролетариата. Народ в его представлениях той поры — это крестьянство. Но и в крестьянстве Толстой не видел передовых, революционных его сил, поэтому он и не показал подлинных революционных выступлений деревни в годы первой русской революции, как это делали Горький и некоторые из писателей-знаньевцев (Скиталец, Гусев-Оренбургский).

Толстой почти не рисовал социальных конфликтов, а если и обращался к их изображению, то ограничивался описанием только крестьянского движения, да и то представлял его в виде отдельных вспышек стихийного возмущения, часто неосознанного самими участниками его

550

(«Архип», 1909). Толстой не понимал классового смысла аграрного движения. Оно представляется ему результатом ненависти отдельных крестьян к своим помещикам. Почти анекдотичным выглядит описание крестьянского бунта в рассказе «Петушок». Мужики пришли к помещице Анне Михайловне с сообщением о том, что будут жечь ее гумна и просят не обижаться на них. Помещица спросила мужиков, в чем же ее вина, за что они собираются ее сжечь. «Да мы разве сами-то по себе стали бы озорничать, — заговорили мужики, — на прошлой неделе в деревню листки какие-то принесли, ребята листки читали, ну — и обижаются... Так, говорят, и в листках написано, чтобы беспременно господ — жечь» (I, 266).

Таким образом, по мнению Толстого, крестьянское движение вызывается не ростом противоречий между дворянством и крестьянством, а влиянием извне, часто непонятным самим крестьянам, но заставляющим их прибегать к примитивным формам борьбы. Настоящего аграрного движения накануне мировой войны и революции Толстой не показал.

Толстой не ставил в те годы вопроса об изменении общественного строя путем социальных преобразований. Нередко он предлагал наивные, реакционные по своей сущности выходы.

В 1910 году была закончена первая редакция романа «Чудаки», который тогда назывался «Две жизни». Героиня этого произведения, Сонечка, порвав с мужем, отправилась в Париж. Парижская жизнь показала ей все ужасы современного буржуазного мира. Она пришла к религиозному просветлению и смирению. Так началась ее вторая, по мнению Толстого тех лет, истинная жизнь. Насколько этот выход был надуман и противоречил действительности, понял сам Толстой. Он перерабатывал роман дважды: вариант 1917 года — тогда он назывался «Земные сокровища», вариант 1923 года — «Чудаки». Толстой исключил все описание «второй» жизни Сони. Он значительно сократил всю первую часть. Писатель заново написал конец романа: Соня приходит не к религиозному смирению, а прославляет земную жизнь с ее радостями и страданиями.

Не менее показателен в этом отношении и роман «Хромой барин». Так, в эпилоге первого издания романа «Хромой барин» Толстой рассказывал о том, что в «страшный, всем памятный год» Краснопольский уехал «за реку» и больше не возвращался. Потом его видели то на Афоне, то где-то на баррикадах. Через некоторое время Катя прочла его имя в списке казненных. Она продала имение, переселилась в Петербург, чтобы принять участие в том новом для нее деле, за которое погиб ее муж. Толстой отказался от такого эпилога, ибо художественный такт подсказал ему, что ни князь, ни его жена не могли придти к революции, что они не были подготовлены к этому великому шагу. Перерабатывая роман в 1919 году, Толстой изменил его эпилог. Князь, покинув жену, погрузился в омут разврата и пьянства. И вдруг, когда Краснопольский уже совершенно потерял веру в себя и в людей, перед ним появился какой-то наделенный сверхъестественной духовной силой монашек с «синими-синими ясными глазами на рябоватом и мелком лице». Он заставил князя покинуть город, уйти в деревню, «опроститься» в духе проповеди Л. Н. Толстого. «Я вот, кажется, понимаю теперь, зачем хожу, — говорит князь. — Может быть, чище стану» (II, 245, 253). Князь Краснопольский, пройдя школу «опрощения» и «очищения», сломил свою гордыню, победил свой эгоизм и на коленях приполз к своей жене, получив в награду так долго ускользавшее от него счастье.

Революционная действительность подсказывала Толстому решение многих важнейших вопросов, но все же решал он их наивно. Он был

551

далек от освободительного движения своей эпохи, и это суживало творческие возможности большого художника.

В своем дореволюционном творчестве писатель утверждает отвлеченный гуманистический идеал человека, сохранившего свои человеческие черты в ужасных условиях современного общества. Особое место в творчестве раннего Толстого занимает проблема любви. Любовь в изображении Толстого не имеет ничего общего с эротическими извращениями в произведениях писателей эпохи реакции; это светлое чувство, пробуждающее в человеке человеческие черты. Проблему любви Толстой понимает очень широко. Любовь раскрывает всего человека, является своеобразным экзаменом на звание человека.

Отрицательные герои — представители разных слоев дворянства — не умеют любить. Грубым насильником проявляет себя Мишука Налымов. Николай Смольков торгует собой, получая за свою «любовь» деньги то от княгини Лизы, то от Сонечки. Эгоист князь Краснопольский мнимой сложностью своей натуры прикрывает распутство. Эти люди растеряли свои человеческие качества и недостойны звания человека.

При разработке проблемы любви Толстой особое место уделяет образу женщины. «Душно под липами» (I, 218), — говорит с тоской Вера Ходанская, героиня рассказа «Заволжье» («Мишука Налымов»), Вере душно под старыми липами дворянской усадьбы, где безобразничает Мишука Налымов. Она, затравленная и измученная, вынуждена идти замуж за нелюбимого, глуховатого и робкого Никиту, чтобы не стать минутным развлечением любимого, но обозленного на весь мир и непостоянного Сергея, чтобы не попасть в грязные лапы Налымова.

Героиня романа «Чудаки», девятнадцатилетняя Сонечка, мечтала о любви. Перед ее глазами вставал романтический герой в черном сюртуке, с черной прядью волос на белом лбу, с черными сверкающими глазами. Но жизнь разбила мечты. Ее выдали за Смолькова. Однако Сонечка не приходит к пессимистическим выводам. Роман «Чудаки» в последней редакции оканчивается гимном в честь жизни.

Сонечка потерпела крах в личной жизни. «В один из этих печальных часов, — пишет Толстой, — Сонечка сидела у пруда, по-осеннему синего и прозрачного. Осыпались последние листья. Сонечка думала:

«„Промчится жизнь. Приду когда-нибудь осенью и сяду на эту скамью. Пруд будет таким же ясным. Наклонюсь и увижу себя, — седые волосы, потухшие глаза. Будут стучать молотки, заколачивая за мною дверь. Как прожить мимолетную жизнь? Как остановить из этого потока хотя бы одну минутку, — не дать ей утечь?..“.

«Долетел из-за рощи удар колокола, — в монастыре звонили к вечерне. Сонечка обернулась и долго слушала и снова опустила голову.

«„Нет, этот зов не для меня. Успокоение? Нет!“. Тревожно билось сердце, — молило: хоть гибели, хоть горьких слез, но жить! жить! жить! Не бродить в сладком тумане, в очаровании, как прежде, но жить! Гореть, как куст, раскинув огненные руки к этому синему небу, к этой печальной земле... Прими, вот я вся взвилась огнями перед тобой!“» (II, 140).

В словах Сонечки не только горячее прославление жизни, но и полемика. Толстой полемизирует здесь с самим собой, с первым вариантом этого романа. Толстой полемизирует здесь с Тургеневым, который увел свою Лизу Калитину от противоречий жизни в монастырь. Он полемизирует здесь со своими современниками-акмеистами, которые изображали любовь как сладкий дурман, поглощающий человека и заслоняющий от

552

него всю остальную жизнь. Для Толстого настоящая любовь рождается в борьбе за утверждение жизни.

В рассказе «Утоли моя печали» (1915) Толстой показывает ученого искусствоведа, который поехал в далекую провинцию изучать старинные фрески в церкви. Занятый всю жизнь искусством и теоретическими вопросами, он почти забыл о том, что существуют люди и прекрасные человеческие мысли и чувства. В деревне он встретил учителя, который стал с возмущением говорить ему о современном искусстве. «Так вот один здесь пишет: сам ты — зверь, жена твоя — самка, а любовь — инстинкт... Теперь другой режет напрямки: все равно ни до чего хорошего не доживешь, пускай пулю в лоб... А третий, совершенно непонятно для чего, уныние и скуку напускает на меня, — дышать нельзя... Вот вы стариной занимаетесь, журнал ваш хороший, старина — вещь прекрасная и полезная, и все же иногда обидно становится: неужели я не более чем случайное явление, вроде мухи, ничего не стою?» (III, 297). Этот монолог учителя — прекрасная отповедь декадентской литературе эпохи реакции. И любитель старины увидел впервые, как интересна и многогранна жизнь. Он позавидовал учителю Соломину, влюбленному в барышню Веру Ивановну. Свое письмо к другу он заканчивает такими словами: «И в первый раз я почувствовал, дорогой друг, что мне скучно и не хочется возвращаться к нашим фрескам, спорам, журналам и что все фрески, споры и журналы я бы променял на одно только слово, которое скажет сегодня Вера Ивановна учителю где-нибудь во ржи» (III, 302). Живая жизнь куда ярче и богаче мертвых рассуждений о ней.

Значительное место в творчестве А. Н. Толстого в предреволюционные годы занимает борьба с декадентством, борьба за утверждение основ реализма. В ряде произведений («Утоли моя печали», «Егор Абозов», «В гавани» и др.) Толстой разоблачал декадентов. Писатель показал, что декаденты идеализируют все низменное в человеке, пробуждая в нем инстинкты зверя, презирают великую русскую классическую литературу, создают болезненное, отвратительное искусство. В рассказе «В гавани», например, Толстой передает разговор двух модных девиц Доди и Ноди, в котором раскрываются основные черты декадентского искусства:

«— Мы презираем знаменитостей! — воскликнула Додя.

«— Мы плюем на Пушкина! — крикнула Нодя.

«— Нам ничего этого не нужно, мы молоды и хотим жить.

«— Цветки, лужки, луна и звезды! Ах, ах, ах! Довольно пеленок! Мы не дети! Нам нужны экстазы и наркоз!

«— Мы любим только уродливое!» (III, 181).

Отрицая декадентское варварство, Толстой защищал позиции реализма. Уже в те годы Толстой приветствовал Горького. В 1914 году Толстой писал о том, как поразили его уже ранние произведения Горького:

«До сих пор у меня осталось впечатление залитой солнцем зыби на синей воде: быть может, про это и не было написано в книге, но после романтичного и задумчивого Тургенева, который был моим любимым автором, мне открылась впервые другая сторона жизни, сто раз виденная, но ни разу не замеченная (вот пример огромной силы искусства): поэзия простора, свободы, силы и радости жизни».1

Толстой еще не понимает подлинного значения творчества Горького, он полагает, что горьковские босяки и есть «зачинатели нового века». Но все симпатии Толстого не на стороне декадентов, а на стороне Горького.

553

Предреволюционные художественные произведения Толстого и его высказывания по вопросам искусства позволяют сделать вывод о том, что А. Н. Толстой становился уже тогда крупным художником-реалистом.

Толстой выступает большим мастером портрета. Портрет его героев раскрывает основные черты их характера. Вот, например, как рисует Толстой портрет распутника и бездельника Николушки в рассказе «Неделя в Туреневе»: «Розовое, с полным ртом и изломанными бровями, лицо его было бы красиво, если бы не легкая одутловатость щек и не беспокойство в глазах, больших и серых. Говорил он много и красноречиво» (I, 256). Самодовольство, самоуверенность консервативного помещика, озорная грубость подчеркнута в портрете Налымова: «...у окна сидит в халате сам Мишука, — Михаил Михалыч Налымов, — с отвислыми усами, с воловьим, в три складки, затылком, и поглядывает, насупясь, на проезжающий тарантас» (I, 207). Толстой дает и другой портрет этого насильника и пакостника, рисуя его перед смертью: «Он был страшен, — распух до нечеловеческого вида. Облезлый череп его был исцарапан, желтые, словно налитые маслом, щеки закрывали глаза, еле видны сопящие ноздри. Под локтями и сзади, придерживая затылок, привинчены были к креслу деревянные бруски, — на них, опустив опухшие кисти рук, висел он огромной тушей. Дышал тяжко, с хрипом» (I, 247). Вся жизнь Мишуки была грязна и отвратительна. В нем умерло все человеческое. Толстой не побоялся дать гротескное изображение этого человека, опустившегося ниже животного.

Совсем иначе Толстой рисует портреты своих положительных героев и особенно героинь. Портрет Кати Волковой («Хромой барин») отражает ее характер и душевную настроенность на разных этапах жизни. Толстой рисует чистый и светлый образ девушки, первой красавицы в уезде. Вот какой увидал ее доктор Заботкин в жаркий летний день, плывущую с отцом в лодке:

«Девушка, сидевшая с ним рядом, была вся в белом. Соломенная шляпа ее лежала на коленях. Две русые косы обегали вокруг головы, солнце сквозь зонт заливало розовым светом ее овальное гордое и прелестное лицо с маленьким, детским ртом» (II, 160).

Катя Волкова стала княгиней Краснопольской. Ее оставил муж. Она одна вернулась в усадьбу. Толстой дает новый ее портрет:

«Лицо у нее похудело, потемнели пышные волосы, скрученные короной вокруг головы, и дорожное темное платье, с кружевами вокруг шеи, было строгое и теплое, как у женщины, которая не разрешит себе ни резкого движения, ни опасной мысли, если это может нарушить покой» (II, 220).

Краснопольская много передумала и перестрадала во время своей одинокой жизни в усадьбе. В конце романа Толстой дает еще одну зарисовку ее портрета: «...Катенька была необычайно красива в белом пальто и маленькой шапочке из фиалок. Матовое, как слоновая кость, лицо ее было строго, рот надменно сложен, глаза пылали, — лихорадочные и большие» (II, 255). В этих разных зарисовках с большим мастерством подчеркнуты автором общие черты характера его героини и те черты, которые появляются на отдельных этапах ее жизни.

Особое место в произведениях Толстого занимает описание быта. Он описывает разваливающиеся дворянские усадьбы, описывает без всякого сожаления, без всякой элегической грусти, присущей произведениям других дворянских писателей, например Бунина.

554

Вот типичные картины дворянской усадьбы в описании Толстого: «В библиотеке было навалено на пол-аршина пшеницы; пыль густо покрывала шкафы, стекла, карнизы: на поверхности столов расходились следы мышиных лапок» (I, 268); «...в небольшой комнате с темно-зелеными обоями стояли два тяжелых дивана с бронзой и резьбой, шкафы, полные старинных книг, столы — овальные и бобочком, конторка на витых ножках, в углу — горка с трубками. Сбоку непомерного кресла — пюпитр, на нем — развернутая книга, листы ее покрыты густою пылью; на всех вещах, на мелочах письменного стола, на пяльцах у окна, на корзинке с шерстью — серая пыль; казалось, вещи здесь никогда не сдвигались со своих мест» (II, 344); «Через калитку в каменной изгороди Щепкин прошел через аллею на круглый двор. Посредине его, обнесенные чугунной решеткой, поднимались старые пихты и ели; между стволами просвечивало кое-где стекло разрушенных оранжерей.

«Вдалеке полукругом стояли ветхие службы, а направо — деревянный некрашеный дом в два этажа... Парадная дверь открывалась прямо в бурьян, в нем была протоптана узенькая тропинка» (II, 379).

Толстой не ограничивается описанием быта как средством показа разрушения дворянских гнезд. Воспроизведением бытовых деталей писатель нередко очень тонко передает психологическое состояние своих героев. Например, в романе «Хромой барин» он рассказывает о возвращении Кати Волковой в усадьбу после разрыва с мужем. Она не смогла жить в его роскошном поместье, специально отделанном к ее приезду. Катя вернулась к отцу в тот дом, где она родилась и выросла. Она пришла в свою девичью спальню.

«В комнате не было перемен, — пишет Толстой. — Катенькино сердце ужасно билось, когда, войдя, увидела она туалет, карельские кресла, кровать, даже туфельки свои на ковре. Но не прежний уют, запах духов или свежесть пролитой воды, а нежилой холодок охватил ее плечи, когда, сняв платье, села на кровать и стала глядеть в темное окошко» (II, 223).

Эта мастерски написанная картина показывает, что ничего не изменилось внешне в комнате Кати, но все изменилось в ее душе, и старые, знакомые вещи стали далекими и чужими.

Толстой — большой мастер в изображении пейзажа. Он всегда чутко прислушивался к голосу природы. Декадентская литература почти не воспроизводила картин родной природы, а если и обращалась к пейзажу, то давала условные, худосочные, нередко стилизованные зарисовки.

Толстой шел совсем иным путем. Влюбленными и жадными глазами смотрел он на мир. В романе «Хромой барин» он поместил целую поэму о лунном свете:

«Сияет в темносинем небе лунный свет, и кажется — конца не будет ему, — забирается сквозь щели, сквозь закрытые веки, в спальни, в клети, в норы зверей, на дно пруда, откуда выплывают очарованные рыбы и касаются круглым ртом поверхности вод...

«Овальный пруд обступили кольцом старые ветлы, такие густые и поникшие, что сквозь их зелень не мог пробиться лунный свет, — он играл далеко на середине пруда, где в скользящей стеклянной зыби плавала не то утка, не то грачонок еле держался на распластанных крыльях, — нахлебался воды» (II, 149, 151).

Внешне кажется, что Толстой идет вслед за некоторыми писателями XIX века, рисуя липовые аллеи, куртины роз, заросшие пруды, лунный свет, поэтизируя пейзаж дворянской усадьбы. Но иные люди живут в дворянских усадьбах: не Лаврецкие и Рудины, а Налымовы и Краснопольские.

555

Чудесный пейзаж еще больше подчеркивает пустоту и ничтожность их жизни, преступность и гнусность их поступков.

Однако Толстой сравнительно скоро исчерпал тему дворянского оскудения. В творчестве талантливого молодого писателя назревал кризис. «После книжки „Заволжье“ я заметался, — писал Толстой в 1938 году, — искал тему, стиль, стремился наблюдать жизнь, но для плодотворного наблюдения у меня еще не было ни опыта, ни подходящего орудия.

«Результатом был ряд слабых рассказов. С воспоминаниями я покончил..., а современность еще не чувствовал, изображать ее не умел» (XIII, 412). «Это был самый печальный период моей литературной деятельности», — отмечал писатель в другой статье (XIII, 493). Годы 1912—1914 Толстой называл годами своего творческого распутья.

В 1914 году вспыхнула империалистическая война. А. Н. Толстой выезжает на фронт в качестве военного корреспондента буржуазно-либеральной «профессорской» газеты «Русские ведомости», в которой Толстой сотрудничает до 1917 года. Здесь он напечатал корреспонденции, очерки и рассказы на военные темы.

Две темы занимают в эти годы ведущее место в творчестве Толстого: тема войны и тема интеллигенции.

Толстой не понимал империалистического характера мировой войны. Он писал о народном характере войны, о мистической сущности русского народа, о том, что силы, бурлившие в период революции 1905 года, наконец, будто бы нашли свой реальный выход. В своих корреспонденциях с фронта, в рассказах («На горе», «Буря» и др.) и пьесах («День битвы») на военную тему Толстой изображал войну как общенародное дело.

Ложная идея приводила к неверному изображению действительности войны, к идеализации взаимоотношений офицера и солдата, к искажению мыслей и чувств солдата на войне, и т. д. Но вместе с тем писатель-реалист не мог не видеть всей продажности правящей клики, предательства интересов народа буржуазией, наживавшейся на народном горе, на крови и слезах. Написанная Толстым в 1916 году пьеса «Нечистая сила» была направлена на разоблачение всей этой «паразитической сволочи».

В конце 1916 года А. Н. Толстой отходит от военной тематики.

В военные годы Толстой написал много произведений, посвященных изображению жизни и быта предреволюционной интеллигенции («Без крыльев», или «Маша», 1914; «Любовь», 1915; «Для чего идет снег?», 1915; «Егор Абозов», 1915, «Человек в пенсне», 1916, и многие другие).

Разоблачая в них буржуазно-дворянскую интеллигенцию — людей морально растленных, духовно опустошенных, Толстой продолжал свою борьбу с декадентством — с символизмом и футуризмом.

Он едко высмеивал «свободу» декадентского «искусства». Во фрагменте «На вернисаже» (из начатого в 1914 году и незавершенного романа «Болотные огни») Толстой сатирически показывает, как быстро изменилась «программа» эстетов из журнала «Делос» по воле издателя купца Гнилоедова.

В автобиографии Толстой указывал на то, что принципиально отличало его от декадентов.

«Символисты уходили в абстракцию, в мистику, рассаживались по „башням из слоновой кости“, где намеревались переждать то, что надвигалось.

«Я любил жизнь, всем своим темпераментом противился абстракции, идеалистическим мировоззрениям...

556

«Я отлично понимал, что так быть дальше нельзя... работал еще упорнее, но результаты были плачевны: я не видел подлинной жизни страны и народа.

«Началась война. Как военный корреспондент («Русские ведомости»), я был на фронтах... я увидел подлинную жизнь, я принял в ней участие, содрав с себя наглухо застегнутый черный сюртук символистов. Я увидел русский народ» (I, 85).

Однако, несмотря на ряд несомненных удач А. Н. Толстого в произведениях годов войны (1914—1917), он все же оставался в них в лучшем случае на уровне ранее им написанного и разрабатывал в основном те проблемы, которые уже были им поставлены.

Труден, противоречив и тяжел был путь А. Н. Толстого: с болью, колебаниями и глубокими ошибками выходил он из творческого кризиса; писатель дворянства увидел русский народ, но понять его характер, его устремления в то время он не смог.

Приветствуя февральскую буржуазно-демократическую революцию, А. Н. Толстой наивно полагал, что она может принести полную свободу трудящимся, что становится возможным осуществление всеобщего счастья.

«Казалось, — писал он в статье «Первого марта», — все точно чувствовали, как в этот день совершается нечто большее, чем свержение старого строя, большее, чем революция, — в этот день наступал новый век. И мы первые пошли в него...

«В этот день, казалось, мы осуществим новые формы жизни» (XIII, 7).

Толстой был далек от революционной борьбы народа, и это помешало ему принять Великую Октябрьскую социалистическую революцию. Писатель эмигрировал за границу. Но за рубежом он остро ощутил свою оторванность от родины.

Вызванный великой революцией небывалый подъем народной энергии заставил Толстого решительно пересмотреть свою прежнюю позицию. Он понял свои ошибки и, порвав с прошлым, вернулся в 1923 году в Россию.

В советский период Толстой преодолевает свой творческий кризис и создает выдающиеся произведения в духе социалистического реализма («Хождение по мукам», «Петр I» и многие др.).

«Если бы не было революции, — писал А. Н. Толстой в день своего пятидесятилетия, — в лучшем случае меня бы ожидала участь Потапенко: серая, бесцветная деятельность дореволюционного среднего писателя. Октябрьская революция как художнику мне дала все...

«До 1917 года я не знал, для кого я пишу... Сейчас я чувствую живого читателя, который мне нужен, который обогащает меня и которому нужен я... Сейчас я ясно вижу в литературе мощное оружие борьбы пролетариата за мировую культуру, и, поскольку я могу, я даю свои силы этой борьбе. Это живущее во мне сознание является могучим рычагом моего творчества. Я вспоминаю, как в первое свое литературное десятилетие я с трудом находил тему для романа и для рассказа. Теперь я задумываюсь, как мало осталось жить и как мало сил в одной жизни, чтобы справиться с замечательными темами нашей великой эпохи» (XIII, 494). Свою плодотворную творческую деятельность А. Н. Толстой и как художник, и как публицист продолжал до последних дней своей жизни. Он умер 23 февраля 1945 года.