- 470 -

Серафимович

В истории предоктябрьской литературы Серафимович занимает видное место. Начав литературную деятельность в 80-е годы в духе демократических традиций семидесятников, он вскоре прочно и навсегда связал себя с социалистическим освободительным движением и явился одним из первых зачинателей пролетарской литературы. В поколении писателей-современников Серафимович по общему направлению своего творчества ближе всего стоял к Горькому, был самым ранним соратником основоположника социалистического реализма. Творчество Серафимовича зрело и совершенствовалось в связи с развитием революционной борьбы русского народа. После Октября Серафимович создал одно из первых классических произведений советской литературы — «Железный поток».

1

Александр Серафимович Попов (Серафимович — псевдоним) родился 7 (19) января 1863 года в станице Нижне-Курмаярской Донской области, в семье военного чиновника, занимавшего должность казначея в казачьем полку. В гимназические годы (1874—1883), проведенные в станице Усть-Медведицкой, будущему писателю пришлось пережить, как говорит он сам, «непроходящую, незамирающую бедность», которая постигла семью после смерти отца. Вынужденный зарабатывать гроши уроками, мальчик близко познакомился с бедственным положением трудовых низов.

В классической гимназии эпохи реакции умственное развитие Серафимовича-гимназиста формировалось главным образом под влиянием внешкольного чтения. Из писателей, которых читал он в эти годы, наиболее сильное и длительное впечатление оставил Л. Толстой, в частности его «Война и мир».

«Ни одна книга, — вспоминает Серафимович, — ни одна человеческая встреча не оставляли такого следа, не наполняли так до краев души, как эти первые страницы жизни, которые я вычитал у Толстого.

«Ушло далекое детство, и Толстой встал перед сознательной мыслью колоссальным художником и настойчивым учителем».1

До станицы доходили отзвуки народовольческих террористических выступлений против самодержавия, возбуждавшие у Серафимовича интерес и сочувствие к народническому движению. С большим увлечением читает

- 471 -

Серафимович произведения Белинского, Чернышевского, Добролюбова и Писарева. Общение с передовой демократической мыслью подорвало веру юноши в старые идеалы, которые ему ревниво внушались в домашнем и школьном воспитании.

«К третьему классу закачался бог... За ним рухнул царь, и черная ненависть к строю стала переполнять душу»,1 — так формулирует писатель итог своего умственного развития, совершившегося в гимназический период к моменту поступления на физико-математический факультет Петербургского университета (1883).

В университете Серафимович принимает активное участие в общественной жизни студенчества, знакомится с революционером Александром Ильичем Ульяновым, примыкает к студенческому кружку, изучавшему «Капитал» Маркса. В университетские годы произошел поворот интересов Серафимовича от народничества к марксизму, хотя в ту пору он еще не выработал научных марксистских убеждений.

В 1887 году, будучи студентом четвертого курса, Серафимович написал воззвание к населению, в котором пытался разъяснить смысл неудачного покушения на Александра III, совершенного группой террористов во главе с Александром Ульяновым. За воззвание Серафимович был арестован и сослан на три года в город Мезень Архангельской губернии.

В Мезени, живя с группой политических ссыльных, Серафимович близко сошелся с рабочим-революционером ткачом Петром Анисимовичем Моисеенко, сосланным за организацию знаменитой морозовской стачки. Моисеенко не был человеком теоретически образованным, но он обладал замечательными качествами революционера-практика, убежденного в силе и конечном торжестве организованной борьбы пролетариата. Встреча с ним благотворно повлияла на развитие общественных взглядов Серафимовича.

«Он, — вспоминал впоследствии Серафимович о встречах с Моисеенко, — оказал огромное влияние на нас на всех, и особенно на меня. Мое теоретическое осознание классовой борьбы он углубил и превратил не только в сознание, но и в чувство».2

В ссылке начинается литературная деятельность Серафимовича. В 1889 году газета «Русские ведомости» напечатала первый его рассказ «На льдине», который свидетельствовал о крупном даровании и богатом жизненном опыте молодого автора.

Серафимович взялся за перо художника, движимый желанием рассказать о тяжелом труде крестьян-поморов, живущих в условиях напряженной борьбы с суровой северной природой и под гнетом жестокой кулацкой эксплуатации. Наиболее сильное и яркое воплощение получила в рассказе борьба человека со стихией, сам процесс труда бедняка-помора, промышляющего опасной и тяжелой охотой за морским зверем на ледяных полях. Но хотя зависимость труженика от кулака-подрядчика показана бегло, рассказ все же намечал в зародышевом виде основную социальную тенденцию всего дореволюционного творчества писателя — «упор на бедняков, на выявление эксплоатации их богатеями».3

Рассказ «На льдине» написан, — это признавал и сам Серафимович, — под некоторым влиянием Короленко, в частности его произведений о жизни и быте народов севера.

- 472 -

Успех первого произведения определил окончательный выбор будущей профессии Серафимовича. «Появление в печати, — говорит он, — было огромной и неожиданной радостью, и судьба моя решилась: я уж ничем не мог быть, как писателем».1

Годы, проведенные Серафимовичем на севере, определили содержание ряда дальнейших рассказов, написанных в ссылке («На плотах», «В тундре», «Песня») и позднее («У холодного моря», «Лесная жизнь», «Гуси»).

В 1890 году Серафимович вернулся в родную Донскую область, где первые два года провел под гласным надзором полиции в станице Усть-Медведицкой. Получив затем право передвижения, он подолгу живет в Мариуполе, Новочеркасске, Ростове-на-Дону и предпринимает ряд поездок в другие места в целях широкого изучения жизни населения края. В очерках и рассказах этого времени (1890—1902) Серафимович дал правдивую и разностороннюю картину бедственного и бесправного положения народных низов — крестьян, рабочих, ремесленников, городской бедноты.

В течение ряда лет Серафимович активно сотрудничал в качестве постоянного фельетониста-обозревателя в местных газетах края («Приазовский край», «Донская речь»), а после переезда в Москву в 1902 году — в газете «Курьер», куда был приглашен Леонидом Андреевым. В этих: газетах Серафимович напечатал свыше ста очерков и фельетонов.

Отделы, в которых Серафимович помещал свои корреспонденции («Обо всем», «Заметки», «Впечатления», «Беседы с читателем»), обязывали освещать различные житейские мелочи и лишь отдельные случаи административных злоупотреблений. Но хотя статьи Серафимовича носили фактографический характер и не ставили больших общественных проблем, они все же выделялись последовательной и горячей защитой интересов народа, настойчиво фиксировали внимание на материальной и духовной порабощенности социальных низов, свидетельствовали о классовом подходе писателя к оценке явлений общественной жизни.

Серия корреспонденций «Мариупольские картинки», создававшаяся в бытность Серафимовича мариупольским корреспондентом ростовской-на-Дону газеты «Приазовский край» (1897), рассказывала о произволе полиции в обращении с городской беднотой, о судебных издевательствах над мужиком, о наглых случаях эксплуатации портовых грузчиков подрядчиками, о хищниках-хлеботорговцах, о беспризорных детях и т. д. «В Мариуполе становится страшно жить», — эти заключительные слова одного фельетона верно формулируют общее впечатление, производимое на читателя «Мариупольскими картинками».

«Станичные этюды», печатавшиеся в новочеркасской газете «Донская речь» (1898), давали очерк деревни, изнывающей в нищете и невежестве. При этом Серафимович старался подсказать читателю общий вывод из частных наблюдений. «Не подумайте..., — писал он, — что я привожу отдельные факты...; нет, это характеристика населения целой области» (I, 280). Он высмеивал реакционеров-«моралистов», подвизавшихся в монархических газетах «Гражданин» и «Московские ведомости», которые объясняли растущее разорение деревни ленью, пьянством и мотовством крестьян. Опровергая их, писатель заявлял: «Это сделал весь уклад теперешней жизни» (I, 283).

В «Заметках обо всем», печатавшихся в московской газете «Курьер» (1902—1903), Серафимович описывал главным образом трудовой быт

- 473 -

городской бедноты. Свой основной вывод Серафимович формулировал так: «Существует страшный закон: чем тяжелее, чем неприятнее, чем изнурительнее труд, тем он хуже оплачивается. И не только хуже оплачивается, но и происходит в условиях, в обстановке, тем более тяжелых и разрушительных для здоровья. Отчего? На это нет ответа. Это — одна из жестоких бессмыслиц строя. И это всегда и везде» (II, 146). В одном из наиболее классово заостренных фельетонов, озаглавленном «Золотой телец», Серафимович описывает «город чистых буржуа» — Ростов-на-Дону, где «все покупается: любовь, дружба, знакомства, человеческие отношения» (II, 151). Показав далее, как миллионеры душат эксплуатируемый народ, писатель заключал:

«Иного невозможно, впрочем, и ожидать, раз вершителями судеб города является кучка буржуа чистой воды и раз все остальное население отодвинуто от общественного управления. Ростов-на-Дону является типом, портретом вообще русского города, только портретом неподкрашенным, голым» (II, 153).

Серафимович-фельетонист часто возвышался до обобщений, выражавших необходимость открытой социальной борьбы.

На страницах буржуазных газет публицистические статьи Серафимовича выделялись не только своей «плебейской» тематикой, систематическим заострением внимания на быте эксплуатируемых, но и простотой изложения. Не пользуясь никакими специфическими средствами занимательности, к которым прибегали буржуазные фельетонисты, Серафимович стремился обличать социальные противоречия обнаженной правдой самих фактов. В отдельных случаях он прибегал к приемам сатиры и юмора («Суворины дети», «Недогадливый мужик» и др.).

Газетная работа оставила свои следы в творчестве Серафимовича, обусловив его некоторые как слабые, так и сильные стороны. Перегруженность мелкой срочной газетной работой сокращала время, необходимое для художественного совершенствования произведений. Это заметно сказалось на его очерках и рассказах, написанных до 1905 года.

Естественно, что Серафимович не мог на страницах буржуазной прессы вполне выявить свои общественно-политические устремления. «Работа в буржуазной прессе давила на мое сознание, не давала спокойного сна, — говорит он о своей работе в «Курьере». — Надвигалась первая революция, в воздухе чувствовалась приближающаяся гроза, а мы сидели в редакции, как сычи, и варились в собственном соку, оторванные от революционных очагов. Хотелось говорить полным голосом многомиллионной массе, а в буржуазной газете приходилось тоненько попискивать на мелкие, обывательские темы» (II, 432).

Но в общем итоге длительная работа в качестве газетного фельетониста-обозревателя была для Серафимовича хорошей школой, положительно повлиявшей на всю его литературную деятельность, на характер его тематики и манеру письма. Сотрудничество в газете обогащало писателя жизненным опытом, развивало наблюдательность, вырабатывало лаконичность стиля, учило быстро реагировать на окружающее.

2

В первых рассказах Серафимовича наблюдается некоторая близость к традициям народнической демократической литературы. Она проявляется в настойчивом стремлении рассказать о «безвестном» человеке-труженике, прежде всего крестьянине, затерянном среди глухих окраин России, изнуренном

- 474 -

тяжелой борьбой за существование. Как и народники, Серафимович наблюдает и показывает бытовые стороны трудовой народной жизни. Его рассказ характеризуется сдержанностью изобразительных средств, тяготением к лаконичности, к беглой записи фактов. «Я от семидесятников родился, — говорил Серафимович, — их традициями был начинен, и я боялся яркости в красках» (V, 354).

Недаром появление Серафимовича в литературе было тепло встречено прежде всего крупнейшими писателями народнического направления — Гл. Успенским и В. Короленко. Они высоко оценили Серафимовича и оказали ему поддержку. В письмах 1891 года к редактору «Русской мысли» В. А. Гольцеву Гл. Успенский настойчиво рекомендовал Серафимовича, напечатавшего к этому времени всего лишь три рассказа («На льдине», «В тундре», «На плотах»), называя его «большим художественным талантом», «даровитейшим» и «отличнейшим писателем».1 В рецензии на первую книгу рассказов Серафимовича, появившуюся в 1901 году,2 Короленко писал: «Прекрасный язык, образный, сжатый и сильный, яркие, свежие описания и набросанные эскизно и бегло, но все-таки живые фигуры, — все это не прошло незамеченным для тех, кто читал эти очерки».3

Однако уже в первых, северных рассказах Серафимовича («На льдине», «В тундре», «На плотах»), которые несколько однотипны с литературой народнического направления, заметно проявились черты нового общественного мировоззрения писателя. Глубокое сострадание к судьбе бедного труженика не склоняло Серафимовича к идиллическому смягчению мрачных картин народного быта. В его рассказах нет народнической идеализации социального уклада и душевного строя мелкого собственника, мотивов классового примирения, иллюзий о возможности чисто морального преодоления классовых противоречий. Поэтому, уточняя отношение Серафимовича к традициям семидесятников, следует сказать, что юн ближе всего стоял к самому беспощадному реалисту народнической школы — Гл. Успенскому, который в конце 80-х годов задумывал писать «Очерки влияния капитала». Понимание «неминуемых» последствий капитализма, к которому подходил Успенский в процессе мучительных и тщетных поисков гармонической цельности взглядов мелкого земледельца, было исходной точкой движения Серафимовича. Он начал с очерков, показывающих влияние капитала на труд.

Серафимович пришел в литературу в то время, когда на политическую арену выступал рабочий класс России, когда идеализированная народниками мужицкая община быстро распадалась под влиянием растущего капитализма и утопические доктрины о крестьянском социализме обнаружили свою полную несостоятельность перед марксистским учением. Нарастание революционного движения в стране, а также знакомство Серафимовича с марксизмом в университете и в ссылке — все это помогало писателю оценивать социальные явления жизни с точки зрения интересов пролетариата.

Идейное развитие Серафимовича шло в тесной связи с политическим ростом рабочего класса. Большую роль в его творчестве сыграл 1905 год. Поэтому произведения более раннего периода (1889—1904) требуют особого рассмотрения.

Серафимович — писатель широкого социального охвата. Он писал о людях разных классов, групп, профессий. Но представителей господствующих

- 475 -

классов и интеллигенции он касался о ранние годы сравнительно мало. Центральной фигурой подавляющего большинства произведений этих лет является человек труда, пролетарий и полупролетарий города и деревни. Своего основного героя — труженика — писатель ищет и находит повсюду: на суше и на море, на земле и под землей, в лесах севера и в знойной степи юга, на заводе и на пашне, в большом городе и заброшенном степном поселке («На льдине», «В тундре», «На плотах», «В камышах», «На заводе», «На берегу», «На реке», «На море», «Под землей», «В станице» и т. д.).

Перед взором читателя проходит галерея людей самых разнообразных профессий. Примечательна следующая особенность: Серафимович мало интересуется домашним бытом, он исследует трудовой быт, наблюдает и описывает человека, взятого в производственный момент, непосредственно на рабочем месте: рабочего у доменной печи («Никита»), шахтера в зарубке («Под землей», «Маленький шахтер»), наборщика у станка («Инвалид»), машиниста на паровозе («Машинист»), рыбака на море («Прогулка», «Месть»), крестьянина в поле («Степные люди»), мелкого чиновника в канцелярии («Преступление»), аптекарского работника в аптеке («Рабочий день», «Дежурство») и т. д. Труженик за работой на хозяина-эксплуататора, сам тяжкий процесс подневольной работы и ее печальные материальные и духовные последствия — вот центр наблюдений раннего Серафимовича.

Люди рассказов Серафимовича всегда и в любых условиях работают («В снегу», «В бурю», «В пути» и т. д.). Писатель глубоко ценит и любит черты труженика в человеке. Прославляя труд, воспевая упорство человека в борьбе с нуждой, Серафимович часто воспроизводит (временами даже с излишней педантичностью) весь производственный процесс. Читатель видит, как погружаются руки рыболова в ледяную воду, как напрягаются мускулы забойщика шахты, как сгибаются ноги грузчика под тяжестью ноши, как изнемогает у жаркой печи доменщик.

«Изнемогая, задыхаясь, в жару, в угаре, в угольной пыли, он все кидал и кидал лопатой руду в подъемную машину, и пот, стекая, разрисовывал по его лицу причудливые узоры» (III, 87).

«Сгибаясь, пропадая совсем под огромными тюками, ящиками, кулями, с дрожащими коленями, беспрерывно, как муравьи, один за другим сходят по мосткам оборванные, босые, в одних рубахах и портах люди, и пот крупными каплями падает из-под тюков на гнущиеся под ногами доски» (II, 314). Такого рода зарисовки можно найти почти в каждом произведении Серафимовича.

С ростом нужды, нищеты, голода труженики в рассказах Серафимовича, как и в жизни, утраивают, удесятеряют трудовое напряжение; они выглядят идущими в бой и часто, как в битве, внезапно гибнут, сраженные непосильной работой. «Согнувшись под двумя пятипудовыми кулями, покачнулся великан. Он шатнулся, было поправился, трясущимися коленями шагнул вперед и рухнул». «От жадности... такая и смерть, — поясняют земляки. — В деревне — семья, жена с детьми... годов семь, как ушел, и ушел-то на лето лишь, поддержаться, подработать, ан вот восьмой год бьется, никак не вырвется, как клещами зажал город... все туды отсылал, с нищеты пухли» (III, 105, 106).

Национальные трудовые черты русского народа, его упорство в работе, его неистребимая уверенность в том, что «терпение и труд все перетрут», его уменье трудиться нашли в Серафимовиче своего талантливого изобразителя. Кроме Горького, среди современников Серафимовича не было

- 476 -

писателя, который дал бы такую развернутую панораму трудовой предреволюционной России.

В прославлении и утверждении первостепенной общественной ценности народного труда заключается большое самостоятельное значение сделанных Серафимовичем художественных зарисовок человека за работой.

Однако эти зарисовки не были самоцелью, они органически подчинены задаче обличения эксплуатирующих классов. Серафимович показывает, как дешево, нищенски оплачивались хозяевами тяжкие трудовые усилия. «Я перелистал несколько страниц, — говорит рассказчик, просматривая расчетную книгу в конторе рудника, — 12, 15, 18 рублей в месяц была обычная средняя плата, 25 — максимальная. Страницы пестрели многочисленными штрафами и вычетами, понижавшими иной раз получку на целую семью до 10 рублей». Вслед за этим писатель ведет читателя в шахту и знакомит с процессом мучительного труда рабочих «в подземном царстве». «Рабочий врубался в каменноугольную массу, отделяя ее от пола. Он лежал на левом боку и частью на спине и, держась обеими руками за длинную рукоять особенно удлиненного топора, с усилием взмахивал им над самым полом, болезненно содрогаясь всем телом от крайне неловкого положения» (I, 69, 84).

Для рассказов Серафимовича характерны именно такие контрасты подвижнического труда народа с картинами его нищеты, порожденной эксплуататорским строем. В десятках рассказов Серафимович показывает несбыточность мечтаний труженика о счастливой жизни в условиях капиталистического общества.

Бедный ремесленник, работавший на владельца магазина, трудился, «как вол», думал, что он идет к радости, а приходил к горю; «начинал втрое усиленнее работать», а становилось теснее, труднее, горше («Епишка», «Обман»). Крестьянин, разоренный кулаком, налогами, бежит в город в надежде заработать и зажить самостоятельным хозяином, но здесь его подстерегает безработица или адский труд за нищенскую оплату, от которой ничего не остается, чтобы послать домой в деревню («Лихорадка»). Рабочий на заводе, в шахте, в типографии ждет дня, когда он победит нужду и вздохнет свободнее, а счастливый день так и не наступает. Перенапряжение в работе, происходящей в ужасных антисанитарных условиях, подавляет мысли и чувства, отнимает здоровье, превращает труженика в инвалида, и капиталист выбрасывает его за ненадобностью на улицу умирать голодной смертью. Такой трагический итог представлен в рассказах «Семишкура», «Инвалид», «Машинист», «Никита» и др. Картины рабского труда проникнуты у Серафимовича глубокой тоской по новым социальным формам жизни.

Ранние рассказы Серафимовича (1889—1904), повествующие преимущественно о тяжком положении народа, о его «бездонном отчаянии, тихом, без стона», не отразили активного протеста и борьбы масс. Лишь в немногих произведениях показаны слабые проблески классового сознания угнетенных («Епишка», «Обман») и случаи одинокого, стихийного и безрезультатного протеста («Преступление», «В пути», «Сцепщик»). Герои ранних рассказов — не борцы, а жертвы, они не осознали своей классовой силы и исторического призвания. Правдивая эпопея народных страдании без изображения народного сопротивления была для 90-х и начала 900-х годов неполной, односторонней. Сказались недостаточное знакомство Серафимовича с жизнью организованного фабрично-заводского пролетариата. Если Горький уже на заре рабочего движения предчувствовал близость «бури» и создавал образы передовых борцов, вдохновлявшие

- 477 -

новый класс на предстоящие великие битвы, то Серафимович видел и изображал главным образом пролетариев-одиночек, только что вышедших из крестьянской и ремесленной среды и еще не порвавших с психологией мелкого собственника («Семишкура», «Лихорадка», «Заяц», «Никита», «Жадный»). Но несмотря на то что Серафимович в эту пору не рисовал близких перспектив и не указывал конкретных путей к освобождению, его суровые картины не давали оснований для пессимистических выводов; они в совокупности создавали образ народа-подвижника, в котором чувствовалась огромная потенциальная возможность, заставлявшая верить в будущую победу трудящихся.

Достижение этой победы Серафимович не мыслил себе мирным путем, он знал, что сентиментальное отношение к врагу не даст результатов. «Борьба должна быть поэтому острая и тяжелая..., — писал он в газете «Курьер» 30 мая 1903 года. — Только когда обыватель в массе придет к заключению, что довольно его отравляли, он сломит рвущих его со всех сторон шакалов» (II, 218, 220).

Серафимовичу недоставало понимания того, как скоро созреет народ для борьбы, когда начнется острая борьба против «шакалов». Наблюдая лишь дробные факты социальной действительности, имея слабое представление о степени классовой зрелости пролетариата в промышленных центрах, оставшихся вне круга непосредственных наблюдений писателя, Серафимович был склонен недооценивать подготовленность масс к революционной борьбе, не знал реальных перспектив освободительного движения и считал революцию делом далекого будущего.

События первой русской революции послужили для Серафимовича серьезным политическим уроком. «Революция 1905 года, — говорил он, — произвела на меня сильное впечатление. Я увидел, как вырос, как выдвинулся вперед рабочий класс..., с каким мужеством и отвагой он подставил грудь под дула царских пушек» (III, 392). С 1905 года сознание Серафимовича восходит на более высокую ступень, начинается новый, более зрелый этап его творчества.

3

На пути к новому этапу большое значение в жизни Серафимовича имел приход его в горьковское «Знание» в 1903 году.

Переехав в 1902 году в Москву и приняв на себя роль обозревателя-фельетониста газеты «Курьер», Серафимович занял видное место среди литераторов, группировавшихся вокруг этой газеты (Вересаев, Л. Андреев, Фриче, П. Коган, Шулятиков и др.), и в писательском кружке «Среда».

Привлекая членов «Среды» к участию в первом сборнике товарищества «Знание», Горький ставил Серафимовича в ряд наиболее талантливых писателей-современников. «Мое мнение, — писал Горький Телешову в 1903 году, — таково: не нужно гнаться за объемом, и строго выбирать участников. Если сборник составится из работ: Чехова, Андреева, Куприна, Юшкевича, Телешова, Горького, Скитальца, Серафимовича, Бунина и Чирикова, и если все эти лица постараются написать хорошие, крупные вещи, это будет литературным событием».1

Сближение с Горьким выводило Серафимовича из узких рамок либеральной прессы на более широкую литературную дорогу. Прежде очерки и рассказы Серафимовича распылялись в различных периодических изданиях,

- 478 -

очень часто — в мало читаемых провинциальных газетах и журналах, и тем самым снижалось представление о реальном объеме и значении творчества писателя. Появление Серафимовича в коллективных сборниках авторитетного, многотиражного и самого передового издательства «Знание», выход в том же издательстве трех томов произведений Серафимовича. (1903—1908) впервые показали его читающей публике как крупного писателя. Некоторые произведения Серафимовича, ранее отвергнутые за их революционную направленность буржуазными редакторами («Ледоход», «Сцепщик» и др.), были тепло встречены и изданы Горьким. Рассказы Серафимовича стали издаваться доступными для народного читателя брошюрами в серии «Дешевой библиотеки» товарищества «Знание». Можно сказать, что только через «Знание» произведения Серафимовича получили широкое распространение и начали завоевывать свое законное место в современной литературе.

Поясняя значение той поддержки, которую оказал ему Горький, Серафимович говорил: «...на издательской арене появился могучий организаторский талант Горького, который буквально спас положение и дал нам возможность не только напечатать безнадежно лежавшие на полке произведения, но и продвинуть их к настоящему, интересовавшему нас читателю — рабочему и крестьянину» (III, 399).

Плодотворность общения с Горьким сказалась ближайшим образом в очерках и рассказах о 1905 годе, в которых новое, вызванное событиями идейно-эмоциональное настроение Серафимовича порой оформлялось в горьковском тоне.

Серафимович правдиво отобразил первые бои пролетариата с самодержавием. Несмотря на фрагментарный, преимущественно очерковый характер зарисовок событий 1905 года, он, правда с неодинаковой полнотой и глубиной, коснулся многих сторон исторического движения, показав вооруженные битвы героического пролетариата, волнения в деревне, руководящую роль рабочего класса и его партии, кровавое подавление восставших царизмом, великие жертвы, понесенные народом, и огромное влияние событий на сознание масс.

Серафимович был очевидцем знаменитых декабрьских боев на Пресне. Здесь, по горячим следам, он начал создавать свой цикл произведений о первой революции («На Пресне», «Мертвые на улицах», «Похоронный марш» и др.). Рассказывая о «безумстве храбрых» на баррикадах и жестокости царских усмирителей, Серафимович подчеркивал несокрушимость революционных настроений в рабочих массах. Самодержавие раздавило пролетариат силой, но оно не могло устрашить его и убить в нем идею будущей революции. Рабочие говорили: «Нас давно убивают, не в диковину» (III, 196); «ничего, еще будет дело» (III, 232). Чуткое понимание рабочих настроений поддерживало веру Серафимовича в революцию и после ее первого жестокого поражения.

В ряде рассказов Серафимович изобразил эпизоды революционного брожения в деревне: выступления крестьян против помещиков, монастырей, полиции («Зарева», «Белая глина»), воздействие рабочих на сознание отсталого крестьянства («Среди ночи»), сочувствие и содействие крестьян революционерам («У обрыва»). Лучший из этих рассказов, показывающий деревню в зареве подожженных помещичьих усадеб, рисует в образе старого лодочника-перевозчика Афиногеныча тип деревенского бунтаря. Афиногеныч возбуждает в крестьянах, доведенных до крайней степени разорения, активную ненависть к кулакам и монастырю. Спасая революционеров, Афиногеныч топит лодку с преследующими их полицейскими («Зарева»).

- 479 -

Рассказы «Похоронный марш» и «Среди ночи», появившиеся в девятом сборнике «Знания» за 1906 год, наиболее показательны для характеристики тех принципиальных перемен, которые произвела революция в творчестве Серафимовича. Если раньше писатель создавал лишь образы разобщенных, задавленных жестокой эксплуатацией рабочих, то теперь («Похоронный марш») он увидел и изобразил рабочий класс, сплоченный чувством солидарности, познавший себя как «гордую силу», которая в «железном ходе исторической жизни... неумолимо сотрет главу змия власти человека над человеком» (III, 142, 143). Голос писателя зазвучал соответственно новому взгляду на пролетариат. Скорбная окраска прежних рассказов уступила место бодрому, повышенному тону. Правда, новое настроение в «Похоронном марше» высказалось несколько абстрактно, но вполне искренне. Рассказ напоминает романтические произведения Горького, представляет собой как бы стихотворение в прозе: «Как черная зияющая бездна, раскрылось наше сознание. Мы увидели наше глубокое рабство, мы увидели наших поработителей. Собравшись, мы стали на одном краю бездны, а наши поработители — на другом, и поняли мы: нет нам примирения. И они поняли: нет им примирения. И в этом ужас наших врагов!..» (III, 143). Торжественная патетика «Похоронного марша» находится в соответствии с изображаемым частным моментом; она не будет в дальнейшем для писателя обязательной, но и не исчезнет бесследно. В «Похоронном марше» Серафимович дал также первое в его творчестве изображение массы без выделения персональных образов. Особенности этого первого изображения революционной массы с очевидностью намечают стиль «Железного потока».

 

Страница из письма А. Серафимовича
к В. Миролюбову. 1903 г. Автограф.

До 1905 года Серафимович оставался бытописателем трудовых масс, художником-исследователем социально-экономических условий их жизни. Образы рабочих людей в его рассказах варьируют один и тот же тип, тип жертв капитала; они различались только профессиями: шахтер, доменщик, железнодорожник, печатник, сельский батрак и т. д. Эскизно набрасывая фигуры, писатель как бы спешил охватить профессиональное разнообразие тружеников, духовно обезличенных нуждой и эксплуатацией. Характеристика человека часто предварялась заявлениями: «самый обыкновенный мужичонка», «самая обыкновенная жизнь». Затем шло описание бытовых.

- 480 -

признаков, характеризующих вид трудовых занятий человека. Все это делалось с любовью и обнаруживало в авторе превосходное знание рабочего быта. Но писатель недостаточно глубоко раскрывал психику своих героев.

Революция помогла Серафимовичу увидеть человека с новой стороны, выявила необходимость дополнить бытописательство более проникновенным изображением классовой психики пролетариев. Углубление творческого подхода к личности ранее всего наблюдается в рассказе «Среди ночи» (1906). В нем изображается тайная ночная сходка рабочих: «Было человек тридцать — каменщики, плотники, ремесленники, несколько человек из местного завода, сторожа шоссейных казарм, чернорабочие» (III, 214). В этом рассказе Серафимович не вывел ни одного нового лица, все это основные герои его ранних рассказов, только тогда они появлялись в одиночку, были подобны «разодранному венику», о котором упоминается в рассказе, а теперь собрались вместе. Серафимович сохранил свою прежнюю привязанность к подробностям трудового быта, он не забывает отметить профессиональные черточки каждого лица. Но не сюда направлено основное внимание. Писателя теперь интересует прежде всего уровень политического сознания изображаемых им людей рабочего класса, степень их готовности к организованной революционной борьбе, процесс их идейного роста. С этой точки зрения показана в рассказе «Среди ночи» психология отсталого рабочего, который десять лет назад ушел из деревни, но все еще продолжает жить интересами мелкого земледельца, думает день и ночь все об одном: «...хошь бы четыре десятинки... ввечность» (III, 219), Далее представлены типы рабочих, у которых только что зарождается «зерно просыпающегося классового сознания», и, наконец, старый слесарь — тип низового революционера, сформированного опытом борьбы на больших заводах страны.

Стремление показать влияние революционной борьбы на духовный облик пролетария явилось новым шагом Серафимовича по пути сближения его творчества с творческими принципами Горького. Недаром рассказ Серафимовича «Бомбы» (1906), повествующий о приобщении отсталой рабочей женщины к революционной борьбе, эскизно намечает ту же идею, которая одновременно получает монументальное воплощение в «Матери» Горького.

В связи с пробудившимся стремлением отразить внутренний мир человека и оценить его с точки зрения задач революции, в произведениях Серафимовича появляются образы революционеров, которых в произведениях до 1905 года совершенно не было. Правда, образы эти даны лишь в форме бледных силуэтов и эпизодических фигур. Не связанный с нелегальной партийной жизнью Серафимович был ограничен в своих возможностях и не всегда с надлежащей четкостью проводил грани между людьми различных партий. Так, например, образы мелкобуржуазных революционеров-одиночек в рассказах «Оцененная голова» и «Стена» выведены без должного критического отношения к ним со стороны автора, а революционеры в рассказах «По следам» и «Сопка с крестами» представлены фигурами, в такой степени неопределенными, что трудно вынести заключение об их партийной принадлежности. Но произведения Серафимовича, несмотря на расплывчатость и нечеткость встречающихся в них типов политических деятелей, не оставляют сомнений в том, что симпатии писателя находятся на стороне революционеров, связавших свою судьбу с массовым пролетарским движением. Образы их даны в произведениях: «Похоронный марш», «Бомбы», «У холодного моря», «Дочь», «Мышиное царство» и др.

- 481 -

4

Буржуазные круги относились к Серафимовичу враждебно. Очень часто редакторы и издатели возвращали рукописи автору, отвергая их за «тенденциозность». В печатавшихся текстах делались цензурные купюры и искажения. В годы реакции особенно ярому преследованию подверглись произведения Серафимовича о 1905 годе: некоторые из них вырезались из сборников («У обрыва», «Среди ночи», «Похоронный марш»). Против писателя было заведено несколько цензурных дел.

На собраниях литераторов Серафимовичу приходилось испытывать яростные нападки. Вспоминая чтение своего рассказа «Оцененная голова» (1907) в редакции «Современного мира», Серафимович говорит: «Как кончил я читать, начали меня крыть, без зазрения совести, чудовищно крыли. Я прямо опешил, так накинулись. Критик... Петр Пильский... меня пушил на все корки. „Вы, — все более повышал он голос, хватаясь за золотое пенсне, — давайте нам художественное произведение, а не тенденциозные вещи. Это никуда не годится“. Другие тоже рвали и метали, как кто мог... Совершенно ошарашили. Куприн и Иорданская дипломатически молчали... Вскоре Горький в „Знании“ напечатал» (III, 389, 390).

Даже членов «Среды», наиболее демократического в то время писательского кружка, произведения Серафимовича отпугивали своим пролетарским демократизмом, своим недоверием к либерализму, обличительной направленностью тематики. Серафимович рассказывает, что когда он выступил с рассказом «Сцепщик» (1903) на собрании «Среды», то «все, начиная от Ивана Бунина и кончая критиком Белоусовым, по прочтении понуро многозначительно молчали. Не удостоили ни единым словом. Однако этот рассказ был взят Горьким для „Дешевой библиотеки“ „Знания“ и выдержал несколько массовых изданий» (III, 372). Рассказ повествовал о станционном рабочем, который, будучи избит начальником, пытался протестовать, за это был уволен с работы и обречен с семьей на голод. Естественно, что такая острота изображения классового конфликта отпугивала либералов. Одобрив рассказ о безбилетном рабочем-пассажире, издевательски доведенном хозяевами парохода до гибели («Заяц», 1904), члены «Среды» высказали пожелание, что «топить мужика не надо, а следует выпустить его на пустынный берег» (II, 447), т. е. советовали смягчить выраженные идеи классовой вражды. Обнаженная реалистичность «Золотого якоря» (1915) вызвала на собрании «Среды», как вспоминает Серафимович, единодушное осуждение. «Так нельзя, — громил меня, кажется, Бунин, — художник должен рисовать жизнь „объективно“, не выпячивая дурных и мрачных сторон, не закрывая черными тучами голубое небо» (VI, 444).

Буржуазная критика обошла полным молчанием начальное десятилетие творчества писателя. С выходом первого сборника рассказов (1901), отмеченного ярким отзывом Короленко, высказывания о Серафимовиче стали изредка появляться в специальных рецензиях о его рассказах и в общих обзорах текущей литературы. Так, например, В. Мирский (Е. Соловьев) в десятой книге «Журнала для всех» за 1901 год с удовлетворением отмечал, что «у нас есть еще такие простые и искренние писатели, как Серафимович», который своим «настроением глубокой жалости к тьме» напоминает о «лучших эпохах нашей литературы и о многих крупных ее произведениях» и зовет идти на помощь народу.1 Но рядом с сочувственными отзывами

- 482 -

чаще проявлялось неприязненное отношение к Серафимовичу, сводившееся в основном к упреку в «тенденциозности», который прозрачно маскировал вражду к пролетарскому направлению писателя. В таком духе высказывались «Русские ведомости» (1903, № 143) о первом томе изданных «Знанием» рассказов Серафимовича.

С буржуазной критикой, нападавшей на революционно настроенного писателя под флагом «нейтральной» эстетики, совпадала в принципе, отличаясь лишь характером некоторых частных мотивировок, критика меньшевистская. М. Неведомский, придравшись к частным погрешностям рассказа «В пути» (I сборник товарищества «Знание», 1903), заключал, что у Серафимовича «тяжелый, поистине нескладный стиль» и обвинял писателя в символизме и классовом схематизме.1 Путем мелких оговорок критик извратил идейное направление Серафимовича, сблизил его с Буниным, поставил ниже и правее Куприна, Гусева-Оренбургского и Чирикова. В действительности же этот рассказ с большой реалистической силой выявлял чувство стихийной ненависти сельского пролетария к барину, еще в рукописи он понравился Горькому и был отредактирован им для «Знания».2

Политическая подоплека неприязни меньшевистских литераторов к Серафимовичу разоблачается уже тем фактом, что они не ослабили, а усилили свои нападки на писателя после появления его волнующих рассказов о 1905 годе, свидетельствовавших о выросшей революционной зрелости писателя.

В седьмой книге «Современного мира» за 1908 год Вл. Кранихфельд писал: «Совершенно неудавшимся надобно признать рассказ А. Серафимовича „Как было“. Автор рассказал потрясающую историю смертной казни „по недоразумению“. Казнен был юноша из-за случайного и даже неполного сходства своей фамилии с кем-то другим. Но рассказ свой Серафимович облек в форму анекдота, комические детали которого грубо нарушают цельность впечатления и настроения».3 Рассказ «Как было» (в рукописи «Как вешали», но под таким названием цензура не пропустила) принадлежит к числу наиболее выдающихся произведений Серафимовича по своему глубокому и неподдельному драматизму. В нем правдиво запечатлена трагедия расправы царизма с революционерами. Что касается эпизода казни «по недоразумению», то и он типичен: самодержавие нередко расправлялось наряду с революционерами и с людьми, ошибочно заподозренными. Такой сюжет рассказа, обличая практику царских палачей, особенно ярко передавал трагизм исторического момента. Трактовка рассказа как «анекдота с комическими деталями» был преднамеренным извращением и клеветой на Серафимовича. Меньшевиствующие критики Неведомский и Кранихфельд старались опорочить Серафимовича уже одним тем, что они замалчивали его как автора нескольких десятков превосходных рассказов, проникнутых горячей, искренней и глубокой любовью к народу.

Дореволюционная критика не сумела оценить все, уже написанное Серафимовичем, и определить место писателя в историко-литературном процессе. Даже роман «Город в степи» — одна из самых значительных книг 910-х годов — прошел почти незамеченным. В этом несомненно проявилась тактика замалчивания буржуазной критикой крупного пролетарского писателя, кровно связанного с освободительной борьбой пролетариата.

- 483 -

В день семидесятилетия писателя газета «Правда» дала точную характеристику положения Серафимовича в дореволюционной литературе: «Недаром его замалчивала буржуазная критика и лишь терпела буржуазная литературная среда. Он всегда был чужаком среди буржуазных писателей».1

Серафимович оставался непреклонным; он шел вперед избранной дорогой, сохраняя связь с рабочим движением.

5

В период реакции, период политического ренегатства, массового отхода литераторов от идеалов гуманизма и демократии, расцвета мистики, порнографии и эстетства Серафимович оставался верен делу борьбы за свободу народа. В эти годы он выступал с лекциями и докладами на литературные темы, разоблачая декадентство и защищая реалистические принципы великих русских писателей. В художественных произведениях он продолжал разрабатывать свою генеральную тему борьбы труда с капиталом.

В разработке этой темы Серафимович достиг, по сравнению с минувшим этапом, более широкого охвата и более острой классовой трактовки социальных явлений. Если раньше взор писателя был почти исключительно прикован к социальным низам, а люди господствующих классов лишь иногда выступали непосредственным объектом обличения («Бой петухов», «Предложение», «Большой двор», «Ледоход», «Обед», «Сердце» и другие рассказы), то теперь писатель дал их яркие и многообразные зарисовки.

В произведениях Серафимовича предоктябрьского десятилетия представлены буржуа, купцы, деревенские кулаки («Город в степи», «Качающийся фонарь», «Пески», «Чибис», «Фетисов курент», «Сухое море», «Две ночи», «Галина»), различные деятели религиозного культа, выступающие в союзе с властями и социальной верхушкой («Старуха», «Медведь», «Человек в скуфейке»), буржуазные либералы («Ночной дождь», «В семье», пьеса «Разбитый дом»), бывшие мелкобуржуазные революционеры, ставшие на путь кулацкого стяжательства («Любовь», «Утро»), и другие группы господствующих классов.

В обличении буржуазных либералов Серафимович порой возвышался до острой сатиры. Едко и тонко высмеяна психология либерального барина в рассказе «Ночной дождь». Мужик везет барина на станцию. В пути их застает холодный дождь. Уютно укрывшись в повозке, барин предается праздным, либеральным мечтаниям. «Что ни говори, приятно спасти человека, — размышляет он. — Есть наслаждения не только в женщинах, не только эгоистические, но и в самопожертвовании, и в экономии жизни это, быть может, уравновешивает» (V, 48). Идя на «самопожертвование», барин приглашает продрогшего кучера под свое прикрытие, но при первом же соприкосновении с ним испытывает чувство отвращения и с бешеной злобой прогоняет его. В рассказе «В семье» и пьесе «Разбитый дом» выведена семья буржуазных интеллигентов. Прикидываясь демократами, они принимают в свой дом евреев во время погрома, но затем, боясь наказания за укрывательство, решают выгнать своих подзащитных на растерзание черносотенной толпе.

Серафимович обличал не только «культурных» обывателей из буржуазии, он создал произведение, примыкающее к горьковскому «окуровскому» циклу, показав жалкий мирок подвальных мещан («Мышиное царство»).

- 484 -

Но в центре внимания писателя стоят представители враждующих классов деревни и города, взятые в момент их производственных столкновений. В рассказах этой поры, посвященных деревне, резче выступает классовое расслоение крестьянства. Очень часто в основание сюжета кладется вражда между батраком и кулаком. Среди других выделяется скорбный рассказ «Чибис» (1911). В нем описана горестная судьба кочующей в степи семьи бездомного батрака Ивана. Когда Ивану удавалось найти работу, он «с азартом» влезал «в привычный хомут» (V, 18), всей семьей трудился на кулака, не зная передышки. Но где бы ни батрачил Иван, хозяева принуждали его дочь к сожительству, и ему приходилось бросать место работы. Так, запивая с горя и вымещая неудачи на своих близких, странствует Иван в поисках пропитания. И в голосе степной птицы чибиса, сопровождающего бедных скитальцев, бесконечно и траурно звучит все один безответный вопрос: «Чьи-и...ви?», чьи вы, бездомные батраки?

В повести «Пески» (1908), высоко оцененной Львом Толстым, Серафимович показал, как собственность порождает безнравственность в семейных отношениях. Молодая батрачка становится женой старика-мельника в надежде, что он скоро умрет и она будет владелицей его собственности. Не дождавшись его естественной смерти, она отравляет старика и, в свою очередь, уже состарившись, становится женой молодого батрака, который теперь тоже жаждет ее смерти, чтобы овладеть мельницей.

По степени проникновения в социальные корни крестьянского быта и психики и по силе обобщения фактов деревенские рассказы Серафимовича далеко превосходили близкие по теме произведения Чирикова, Скитальца, Гусева-Оренбургского, Вольнова, Касаткина. Оставаясь последовательным противником народнической идеализации земледельческого быта, Серафимович не разделял и пессимистического взгляда на деревенскую жизнь, проявившегося, например, в «Деревне» Бунина. Серафимович был очень чуток к губительному воздействию капитала и собственности на физическое и моральное развитие людей, он приближался к правильному пониманию роли труда как могучего фактора, формирующего сильных людей — победителей.

Даже наиболее мрачные деревенские картины Серафимовича, обнажающие весь «идиотизм» подневольной и темной жизни, одушевлены верой автора в то, что «в этой железной борьбе за жизнь выковываются крепкие, как камень, люди, не знающие усталости, выковывается непреклонность» (VI, 234). Цитированные слова взяты из очерка о батраках, которые борются за лучшую долю на «вражьей», т. е. кулацкой земле («Пасынки»).

Эта вера в конечное торжество людей труда всегда жила в произведениях Серафимовича, хотя и не всегда была прямо выражена в тексте.

Уяснение великой исторической роли людей труда происходило у Серафимовича медленно, но глубоко органично. Он не прошел школы партийной борьбы. Это замедлило становление его революционных взглядов. Но годы наблюдений и раздумий над жизнью угнетенных масс закономерно подготовляли его выводы о необходимости социальной революции и о том, что прежде всего в фабрично-заводском труде выковываются силы, которые ее совершат. События 1905 года помогли ему обобщать личный опыт и окончательно придти к следующему убеждению: «...там зарождается новая заря..., всех нас счастье, там, в этих смрадных казармах, в фабричных корпусах, в мозгу угрюмых, черных, подчас грязных, пьяных, невежественных людей... Там перестроится вся наша жизнь до основания... Без тех, без них, этих угрюмых и черных людей, у нас нет Я не может быть счастья!» («Дочь» — IV, 85).

- 485 -

Эта мысль получает ясное выражение в романе «Город в степи», который подводит итог всему дореволюционному творчеству Серафимовича. После произведений Горького роман является самой заметной книгой о развитии русского капитализма. Роман вплотную подводит к революционным выводам и потому может быть расценен как один из ранних литературных опытов в духе социалистического реализма.

«Город в степи» писался около четырех лет, с 1907 по 1910 год. Впервые роман был напечатан в журнале «Современный мир» за 1912 год, а в 1913 году вышел отдельным изданием.

Противоречия между представителями буржуазии, интеллигенции и пролетариата — основной конфликт в романе. Художественная сила его заключается в том, что, изображая социально-экономические отношения и классовые судьбы людей, писатель сумел показать исторический процесс в конкретных картинах, рисующих отдельные человеческие судьбы и бытовые отношения. Он раскрывал личные драмы, которые берут начало в капиталистическом предприятии и уходят своими нитями в частный быт, в семью, в мир интимных чувств.

Повествуя о рождении и развитии капиталистического города в донской степи, роман дает яркое реалистическое представление о варварских методах первоначального накопления, о все возрастающей бездне между миром рабочей нищеты и миром капиталистического богатства.

В серии идейно связанных между собой и быстро сменяющих Друг друга картин автор показывает мошеннические операции дельцов-первонакопителей, пьяные оргии в трактире и публичном доме, жизнь буржуазных семей в городе и прозябание рабочих семей, ютящихся в землянках поселка, — всю сложную сеть классовых взаимоотношений капиталистического города. Капитал неумолимо и безжалостно подчиняет себе все многообразие человеческих страстей, устанавливает только ему выгодную иерархию человеческих отношений. «Весь поселок, все дела, все люди и людские отношения, казалось Захарке, тянулись к тому месту, как к центру, где стоял его дом. Люди проводили дорогу, шили сапоги, набивали обручи, строили землянки, торговали, работали, пьянствовали, рождались и умирали только для него, для Захарки, чтоб креп, рос и ширился его дом, его дела. Даже воровали для его благополучия, так как без остатка пропивали наворованное в его трактире. И это было просто, неизбежно, по какому-то внутреннему закону, который Захарка не знал, но всегда чувствовал» (V, 102).

Талантливое и реалистическое обнажение всего общественного буржуазного механизма, наглядное и убедительное сведе́ние социально-бытовых и морально-правовых явлений к их источнику — экономическим законам капиталистической эксплуатации — является самой сильной стороной романа.

Из общего замысла автора — «художественно показать образование и рост буржуазии одновременно с ростом рабочего класса» (V, 349) — первая его часть, т. е. рост буржуазии, получила наиболее полное воплощение как в общей картине возникающего на крови и костях народа города, так и в чеканно нарисованных фигурах капиталиста Захара Короедова и его «культурного» приказчика инженера Полынова.

В центральной фигуре романа — Захаре Короедове — рельефно воплощен тип буржуазного первонакопителя. В начале карьеры герой — всего лишь презираемый жителями поселка Захарка Короед, «развратитель и обиратель», трактирщик, содержатель публичного дома, кровосмеситель, сожительствующий с собственной дочерью, мелкий и преступный делец,

- 486 -

не останавливающийся перед убийством кредитора, «мошенник и кандидат в арестанские роты».

Познав на мелком стяжательстве власть денег над людьми, предприимчивый и ловкий Захарка, человек с железной волей и волчьей жадностью, быстро вырастает в крупного капиталиста — фабриканта Захара Касьяныча Короедова, «первого человека» в городе. «Переменилось у Захара Касьяныча. Уже не держал он при доме ни лавок, ни магазинов, ни гостиниц, ни лесных бирж. Все разбросалось по поселку. Не уставая, дымили высокие фабричные и заводские трубы» (V, 237).

Соответственно выросшим капиталам совершилась метаморфоза во внешнем облике и манере поведения Захара. Прежний Захарка, с ухватками маклера и суетливостью трактирного служителя, теперь «патриарх с седой бородой, со строгим, исхудалым, иконописным лицом», с медлительными и спокойными повадками (V, 214).

Начав свое обогащение с примитивного грабежа, Захар в зените своей мощи закрепляет и освещает достигнутое положение законом, моралью и наукой. Он прочитал Дарвина и нашел в биологическом законе борьбы за существование оправдание своей классовой практики. «Почитаешь про него и чуешь: что человек, что зверь — одно; и внутренность одна, и закон один. Оно, правду сказать, так: либо ты держи за глотку, дави, либо упустил — тебе зубы всодят в глотку. Середки нету. Это так» (V, 241).

Теперь, когда Захар держит других за глотку, он под видом радения об общем благе выступает инициатором учреждения городской полиции, делает крупные взносы на постройку церкви и острожного помещения; он филантроп и поборник «нравственности».

В «общественных» мероприятиях Захара Короедова превосходно разоблачаются классовое происхождение и классовые функции разного рода буржуазных охранительно-воспитательных учреждений, а в эволюции его образа мыслей ярко запечатлен процесс закономерного и естественного перехода низменной психики мелкого стяжателя в идеологию «цивилизованного» буржуа, создающего свою социальную науку, свои кодексы морали, свой закон и свой институт «культурных» приказчиков.

Роль «культурного» приказчика буржуазии выполняет в романе инженер Полынов. Его судьба — это типичная история русского либерала, который начинает с выпрашивания реформ, а кончает «применительно к подлости». Вначале Полынов выступает в роли «надклассового гуманиста». Он презирает грязного и кровожадного паука Захарку, с негодованием отвергает предложение перейти к нему на службу и взбешенный наглым предложением вступить в выгодную сделку стреляет в него. На мгновение у Полынова появляется даже желание уйти прочь от той «рабьей жизни», диктатором которой выступает Захарка.

Внутренне отчужденным чувствует себя Полынов и в рабочей массе, ему приятно чувствовать свое культурное превосходство над темными, забитыми людьми. Но он, как порядочный интеллигентный человек, сочувствует тяжелому положению рабочих, добивается постройки для них больницы и школы и с удовлетворением думает, что «пролагает широкую дорогу через мертвые степи, по которой потечет культура, свет, знание в эти убогие землянки» (V, 113).

Желая быть гуманным в обращении с рабочими и образцовым инженером в капиталистическом предприятии, Полынов сперва пытается сохранить нейтральную позицию в столкновении рабочих с хозяевами. Но диалектика классовой борьбы неумолимо разрушает призрачную надклассовость

- 487 -

его либеральных иллюзий. Желая быть только техническим «исполнителем», Полынов неизбежно должен стать и соучастником угнетения. Разрыв с рабочими для него лишь неприятный эпизод в смене личных настроений, разрыв же с классом капиталистов представляется ему полной катастрофой. Все это разъяснила первая же забастовка. «Я простой исполнитель, — говорит Полынов, упрашивая рабочих стать на работу и объясняя невозможность удовлетворить их требования. — И, если бы на кирпич построил иначе, меня сейчас же выгнали бы. Вы это должны понять» (V, 139).

Полынов предпочитает мягкие методы давления на забастовщиков, он приглашает штрейкбрехеров, но если такие методы не будут эффективными, он не остановится и перед жестокими; уже и теперь он втайне думал, что с упорствующими стачечниками следует «только плетью разговаривать» (V, 140). Оставаясь последовательным слугой буржуазии, Полынов вынужден следовать формуле, в которой его хозяин, председатель железнодорожного правления, с наглой откровенностью обнажил исповедь веры капиталистического хищника: «Для меня же одно важно — конечный результат... Достигаете вы этого массовым расстрелом — великолепно, находите выгодным пустить в ход переговоры, уступки — превосходно! Только конечный результат, — остальное меня не касается» (V, 168).

Разоблачение «независимой» общественной позиции либерала Полынов а осуществлено приемами тонкого и проникновенного психологического анализа, обнажающего интимные стороны буржуазной индивидуалистической морали.

Для Полынова «весь смысл жизни, весь смысл мира был в уютной, чистой, прекрасно обставленной, с книгами, роялем, картинами квартире, где самые дорогие существа» (V, 106). Либеральные иллюзии были украшающим дополнением к основному смыслу жизни — уютной квартире, семейному очагу. Но вот в «уютном мире» возникает обычная семейная ссора, и для человека, исповедующего тихий идеал частной жизни, она становится всепоглощающей драмой. «При чем те полторы тысячи, их интересы, горе, труд, радости, — рассуждает теперь Полынов, — при чем эти дома наместо землянок, когда у него дома — ад» (V, 200). И прежний умеренный сочувствователь горю народному все более погружается в созерцание своего чрезмерно преувеличенного представления о крушении личного семейного покоя, отдается тихому, одинокому пьянству; некогда независимый и гордый, он на службе теперь «только улыбается да соглашается» (V, 227). Лишившись места на железной дороге, облинявший либерал Полынов покорно идет к ранее презираемому им Захару Короедову на выгодную должность технического директора-распорядителя, т. е. окончательно «применяется к подлости».

Еще более разительное моральное падение совершает другой буржуазный интеллигент, брат жены Полынова Петр Иванович, Революционный пропагандист в студенческие годы, затем политический ссыльный, он в конце концов «отлично устраивается» в качестве постоянного поверенного по делам Захара Короедова.

Если образ Захара Короедова превосходно выражал практику и идеологию промышленной буржуазии, то образы Полынова и Петра Ивановича разоблачали ее «культурных» лакеев, наносили удар по политическому ренегатству либеральной и радикальной интеллигенции, по веховской идеологии эпохи реакции. Все это придало роману в момент его появления очень актуальное, наступательно-революционное звучание.

- 488 -

Изображая вместе с ростом буржуазии рост пролетариата и первые шаги его революционного пробуждения, роман давал многостороннее представление о рабочем быте. Ужасающая нищета в землянках рабочего поселка, тяжкие болезни, массовая смертность детей, рост проституции и другие неизбежные последствия капиталистической эксплуатации запечатлены во множестве сцен, дополняющих общую картину буржуазного города.

Мелкими материальными подачками, воздействием через прессу, школу и церковь буржуазия создает себе опору в пролетариате в виде слоя «рабочей аристократии», благополучных мещан, выступающих в роли массовых низовых агентов капитала. Этот процесс сращивания отдельных представителей рабочего класса с буржуазией показан в романе в образе машиниста Волкова, который, сменив свой классовой гнев против Захара Короедова на милость и смирение удовлетворенного мещанина, перестал верить в «грядущее царство пролетариата» и опустился до уровня исправного обывателя.

Печальное зрелище представляют несчастные и «счастливые» жертвы капиталистической эксплуатации, показанные в произведении. В то же время роман рассказывает и о том, как из разношерстной мелкобуржуазной деревенской и городской массы рождается, растет, кристаллизуется и поднимается для классовых битв рабочий класс. Сцены собрания рабочих в степи, занятия в политическом кружке, первой и, особенно, второй забастовки, заставившей Захара Короедова пойти на уступки, рисуют неуклонное развитие массового рабочего движения, несмотря на то, что отдельные представители рабочего класса попадают под влияние буржуазии.

Вместе с тем картины классовой борьбы в романе страдают серьезными недостатками. В них отсутствуют образы зрелых политических руководителей пролетариата. Рабочее движение представлено преимущественно на уровне стихийной экономической борьбы. Автор объяснил это тем, что хотел создать произведение «художественно-историческое», отражающее революционные настроения примерно 90-х годов, притом в провинциальном капиталистическом городе. Можно признать, что показанный Серафимовичем уровень рабочего движения соответствует тем конкретно-историческим условиям, которые представлены в романе. Характеризуя состояние «разброда, распадения, шатания» среди русских социал-демократов в конце 90-х годов, В. И. Ленин писал: «Но брели розно и шли назад только руководители: само движение продолжало расти и делать громадные шаги вперед. Пролетарская борьба захватывала новые слои рабочих и распространялась по всей России...».1 Серафимович правдиво показывал, что рабочее массовое движение продолжало крепнуть и шириться, даже когда ему изменяли отдельные политические руководители. Однако изображенная в романе картина не дает художественного обобщения пролетарского движения в стране, она должна быть признана ограниченной и для 90-х годов и тем более с точки зрения событий первой русской революции. От романа, написанного после 1905 года, читатель был вправе ожидать большей широты и глубины типического обобщения, более конкретного выявления политического элемента в массовом движении.

В основе «Матери» Горького тоже лежат «местные» события кануна 1905 года. Но Горький смотрел на них с высоты 1905 года и общего уровня движения в стране. Поэтому произведение, сохраняя конкретно-историческую основу и даже документальность событий, стало и могучим синтезом, и прогнозом исторического движения рабочего класса. Именно

- 489 -

в сопоставлении с «Матерью» становятся особенно очевидными слабые стороны изображения пролетариата в романе Серафимовича.

Однако общественное значение картин классовой борьбы в романе «Город в степи» должно измеряться не только высоким горьковским критерием, а прежде всего сопоставлением с общей политической и литературной обстановкой тех лет. Значительно отставая в политическом развитии от Горького, ограничив изображение пределами уже пройденного этапа освободительного движения, Серафимович все же в годы реакции дал наиболее значительную, после Горького, книгу о пролетариате как восходящей и главной силе общественной истории. В момент появления роман был не только художественно-историческим документом, он активно включался в борьбу за будущее торжество пролетариата. Основной пафос «Города в степи» заключается в утверждении исторической необходимости, неизбежности и закономерности социалистической революции.

В стиле романа «Город в степи» следует отметить некоторые следы отрицательного влияния художественной манеры Леонида Андреева. С ним Серафимович находился в длительных дружественных отношениях, начиная с совместной работы в «Курьере» в 1902 году. Но все более углублявшееся несходство идейного направления двух писателей и различие их творческих методов исключали возможность глубокого и серьезного влияния Андреева на Серафимовича. Потому-то длительная дружба не внесла сколько-нибудь значительных изменений в писательскую деятельность Серафимовича, хотя личная привязанность долго мешала ему вполне критически отнестись к произведениям Леонида Андреева. Переоценивая их художественные достоинства, усматривая в них «захватывающую красочность», Серафимович, как сам он признается, кое-что «заимствовал» у Леонида Андреева, не касаясь его мистицизма, символизма и всякой «чертовщины». Серафимович поясняет, что он «учился» у Андреева ради желания преодолеть «сухость красок», унаследованную от семидесятников. Но выбор учителя был неудачным: «краски» Леонида Андреева оказывались совершенно чужды строго реалистической манере Серафимовича. Заимствуя их, Серафимович вопреки своему желанию все-таки засорял свои произведения элементами леонид-андреевской «чертовщины». В ряде рассказов Серафимовича («По следам», «Оцененная голова», «Стена», «Сопка с крестами», «Холодная равнина» и некоторые другие) заметны некоторая изысканность образных средств, мотивы жертвенной обреченности, смутные психологические искания в «трущобах душ».

В романе писатель воспользовался некоторыми натуралистическими приемами обнажения буржуазного аморализма. Изображение противоестественной связи Захара с его дочерью Карой и душевных терзаний сына-внука и отца-деда — все это стоит за пределами реалистической эстетики, наносит ущерб художественной типизации.

Образ демонической женщины Кары Захаровны родствен психопатологическим фигурам Андреева. В ней была «темная недоступность, которая делает женщину таинственной и безумно-влекущей, недоступность, которая сулит счастье самозабвения, которая дает страдание и ужас» (V, 113). Эта характеристика и ряд эпизодов, связанных с образом Кары (терзания «великой грешницы» в степи и ее таинственное исчезновение и пр.), звучат резким и неуместным диссонансом в здоровом реалистическом методе писателя.

Элементы натурализма, наблюдающиеся в стиле произведений Серафимовича, являются случайными и носят характер легко отделимых поверхностных наслоений. Видно, что писатель временами сомневался в силе

- 490 -

своего художественного воздействия на читателя и в поисках «сильно действующих» средств прибегал к таким приемам, с которыми он расходился всей сущностью своего реалистического творчества.

6

В годы империалистической войны Серафимович был на фронте в качестве санитара госпиталя и корреспондента «Русских ведомостей». Он не поддался шовинизму, охватившему большинство писателей. В военных очерках и рассказах Серафимовича звучал — насколько это было возможно на страницах легальной прессы, — голос пролетарского гуманиста, осуждавшего империалистическую бойню и возлагавшего надежды на революцию.

Значительное место в военных произведениях писателя заняли картины всенародного бедствия на фронте и в тылу («В Галиции», «Черный треух», «Термометр»). Но эти картины служили не для пацифистской пропаганды. Серафимович не был пацифистом. Воссоздаваемые писателем картины народных страданий, разорения и нищеты масс, печальной судьбы осиротелых детей разоблачали сущность капиталистического строя и порожденной им грабительской войны.

Мрачные по колориту очерки «В Галиции» давали понять читателю захватнические цели русской буржуазии в этой войне, прикрытые демагогическими формулами «защиты отечества» и «освобождения славян». Галицийские крестьяне действительно нуждались в освобождении от гнета польских, венгерских и немецких помещиков и мечтали о воссоединении с родным украинским народом России. Но вместо ожидаемой свободы и желанного возвращения утраченной родины — России — русская буржуазия принесла крестьянам Западной Украины лишь новое и более тяжкое угнетение. Серафимович обнажал грабительскую сущность войны и преступное отношение буржуазии к задаче национального объединения славян.

Осуждая несправедливую войну, писатель-патриот не прошел мимо доблестных военных качеств, которые проявлял русский народ, вовлеченный в битву обманом и принуждением. «Я считал, — говорит Серафимович по поводу своих произведений этих лет, — своим долгом запечатлеть... героику, беззаветный патриотизм... безвестных скромных героев..., честность и преданность родине лучших сынов ее» (VI, 446).

Русские солдаты в его произведениях выступают как храбрые, стойкие, скромные и трудолюбивые воины. Рассказ «Следопыты» повествует о двух солдатах-сибиряках, которые, проявив практическую народную сметливость, выловили «на приманку, на сало» двух немецких офицеров, убежавших из русского плена. Образы скромных героев — солдат, низовых офицеров, работников госпиталя — даны также в очерках «В Галиции», в рассказах «Встреча», «Шрапнель» и др.

Вместе с тем писатель показывал последствия трагического противоречия между мужеством народа на войне и ее антинародным характером. Рассказ «Сверху» давал представление о том, как война во имя чуждых и неясных для народа целей приводит к разочарованию, парализует мужество и способности русских воинов. Герой рассказа, отважный летчик, признается: «...сердце мое мертво — я ведь только крохотный винтик колоссального неохватываемого механизма, который немо и страшно работает».1 Еще более резко выражена эта мысль в рассказе «На побывке».

- 491 -

Солдат, отличившийся в добровольном героическом поступке, после ранения приехал на побывку в родную деревню; он с жадностью набросился на работу по хозяйству, а в день отъезда на фронт повесился. Всей характеристикой солдата как человека жизнерадостного, трудолюбивого, храброго, писатель подсказывал, что его трагический конец продиктован не личным малодушием, а разочарованием в войне без цели и смысла.

Недовольство войной, приносимыми ею страданиями и жертвами порождало в народных массах не только глухое, пассивное, отчаяние, но и протест, жажду разобраться в смысле происходящего. В. И. Ленин писал: «...данная империалистская война своей реакционностью и своей тяжестью революционизирует массы и ускоряет революцию...».1 Процесс роста политической сознательности и революционных настроений в массах во время войны получил отражение у Серафимовича. Конечно, писать об этом в легальной прессе можно было только в форме глухих намеков. Смутно постигая несправедливость того, что происходит на фронтах, крестьянин в рассказе «Сердце сосет» говорит о «тревоге», которая пошла по всей России и «сосет сердце». «Ну, да посля войны все разберется, дела будут», — таким выражением надежды подводит мужичок итог крестьянских настроений (VI, 375). В другом рассказе солдат после всего пережитого на войне говорит о своей прошлой жизни: «Темно жили, без понятия... уткнулись мордой в землю... Гляжу я на жисть свою — глаза разулись» (VI, 419). Рассказ «Встреча» повествует о юноше-гимназисте, который, поддавшись шовинистической пропаганде, пошел добровольцем на фронт. Война явилась для него школой революционного сознания, она дала ему почувствовать «зерно истины», пробудила жажду борьбы, жажду «разрушить все, что калечит страну» (VII, 32). Серафимович заканчивал рассказ словами, в которых выразил предчувствие, что война может стать кануном революции: «Как ни калечит, как ни убивает, как ни терзает нас русская страшная действительность, как ни мечутся искалеченные, а есть жизнь, бьются сердца, и кто знает, как потрясающе будет нарушено тягостное молчание, с каким страшным грохотом рухнет строй» (VII, 33).

Серафимович был вынужден считаться с условиями работы в легальной прессе. В его рассказах и очерках, написанных в эти годы, не было прямых призывов к превращению войны империалистической в войну гражданскую. Но именно в этом направлении шла его литературная деятельность военных лет, оказывая известное содействие большевистской пропаганде. Конкретно-историческое значение военных рассказов Серафимовича заключается в том, что объективно они помогали решению задачи, которую в числе других ставил В. И. Ленин в те годы перед партией: «Обманутых мелких буржуа надо разубеждать, разъяснять им обман: иногда надо, пойдя с ними на войну, уметь выжидать обработки их голов опытом войны».2 Позиция Серафимовича в годы империалистической войны была новым доказательством глубокой связи писателя с революционными чаяниями трудящихся масс.

7

Произведения Серафимовича несут в себе живое социальное содержание. В художественном толковании явлений действительности он строго следовал реалистическому методу. «То, что не соответствует правде, —

- 492 -

говорит Серафимович, — меня в литературе всегда отвращало». Стремление говорить «силою фактов» временами мешало Серафимовичу достичь всей возможной широты и глубины обобщения явлений жизни, полнее обнаружить реальные тенденции и перспективы. Но серьезность и прогрессивность замыслов, которыми руководствовался писатель при отборе жизненного материала для своих произведений, служили надежной гарантией от натурализма.

Сильной чертой в методе художественного анализа Серафимовича является чуткость к социальным противоречиям, уменье раскрыть классовый источник социально-экономических, бытовых и психических явлений жизни. В характеристике своих героев Серафимович подчеркивает прежде всего наиболее общие черты, чаще всего останавливает внимание на широко типических, «обыкновенных», как любит пояснять писатель, представителях классов. Поэтому Серафимович обычно с большой тщательностью изображает типические обстоятельства и не углубляется в характеры, недостаточно индивидуализирует, ограничивается эскизной обрисовкой фигур, как верно заметил Короленко в своей рецензии на первый сборник Серафимовича.

Серафимович является выдающимся изобразителем трудового быта масс — рабочих, крестьян, ремесленников. Трудовую, социальную психику, вытекающую непосредственно из производственного положения человека, Серафимович улавливает верно, глубоко и всесторонне. Но чисто психологическая характеристика менее удается Серафимовичу и встречается у него сравнительно редко. В изображении человеческих чувств наименее удачны описания любви. Эта сторона человеческих отношений разработана Серафимовичем схематично и однообразно, с повторением — почти без изменений — одних и тех же мотивов в различных рассказах.

Народному содержанию произведений Серафимовича соответствует столь же народная форма, понятная широким кругам читателей. Язык его прост и выразителен. Стремясь к доступности изложения, Серафимович не злоупотребляет диалектизмами, вводит их с тактом, в соответствии с задачами художественной конкретности изображения лиц и местности. Посвятив многие свои произведения народам Севера и Кавказа, Серафимович не склонялся к этнографизму и экзотике.

Серафимович — большой и своеобразный мастер пейзажа. Он видит природу глазами труженика, для которого природа прежде всего — объект волевых и трудовых напряжений. Поэтому в пейзажах Серафимовича почти не встречаются мягкие, успокаивающие тона. Знойная или морозная степь, бурное или закованное льдами море — вот основные виды и состояния природы, которые привлекают внимание Серафимовича («Степные люди», «Чибис», «Снежная пустыня», «В бурю», «Ветер», «Прогулка», «Ледоход», «Месть»).

Далеко не все рассказы Серафимовича написаны с возможным для него совершенством и силой. Есть среди них слабые, аморфные вещи, страдающие бледностью и бедностью словаря, описательными длиннотами, утомляющие побочными деталями. Временами описания природы даются слишком обильно, замедляют действие и ослабляют силу повествования о людях. В общем доступная и ясная манера письма иногда затемняется неудачными приемами олицетворения явлений природы, недостаточно четкой, абстрактной обрисовкой персонажей, склонностью начинать рассказ с несущественной детали (см., например, «Сухое море»). Совершенствуясь как художник, Серафимович преодолевал недостатки своего художественного письма. Высоким реалистическим мастерством характеризуются

- 493 -

такие, например, произведения, как «Город в степи», «Пески», «Чибис», «Мышиное царство», «Ночной дождь».

Восприняв лучшие традиции стиля русских классиков, Серафимович, по мере становления его революционного мировоззрения, все более развивался в направлении социалистического реализма. В произведениях Серафимовича не было той силы идейного освещения фактов и той смелости предвидения, которые отличают творчество Горького. Но Серафимовича объединяет с Горьким классовый, партийный подход к действительности и общность социалистических убеждений. Поэтому «с полным правом можно отнести Серафимовича к основателям социалистического реализма в литературе».1

Серафимович обнаружил большую широту восприятия действительности и жадную влюбленность в жизнь. Свыше двухсот дореволюционных произведений писателя (фельетоны, очерки, рассказы, повести, пьесы, роман) показывают его как художника широких трудящихся масс, создавшего правдивую картину борьбы за свободу в предоктябрьской России. Все многообразие частных тем и сюжетов писателя скреплено общей темой борьбы труда с капиталом, пронизано тенденцией защиты прав угнетенного народа.

Вся тридцатилетняя дореволюционная литературная деятельность Серафимовича все более сближала его с коммунистической партией. Сразу же после Октябрьской революции писатель развивает активную деятельность как заведующий художественным отделом в газете «Известия».

Буржуазные писатели исключили Серафимовича из кружка «Среда» и вырезали напечатанную в сборнике «Слово» повесть «Галина». В статьях «В капле» и «Братья-писатели» Серафимович дал им резкую отповедь, заявив, что, враждуя с большевистской партией, они оказываются предателями рабочих, крестьян и солдат, так как партия олицетворяет власть народа. Окончательным ответом на враждебные попытки поколебать позицию писателя явилось вступление Серафимовича в ряды партии в мае 1918 года.

Годы гражданской войны Серафимович провел на фронтах в качестве корреспондента «Правды». Результатом этого явилась яркая книга очерков и рассказов («Революция, фронт и тыл», 1917—1920) и героическая эпопея «Железный поток» (1924), классическое, по определению Центрального Комитета партии, произведение советской прозы.2

Ленин, партия и весь советский народ высоко оценили литературные заслуги Серафимовича — «писателя-бойца, автора произведений, которые читают миллионы, писателя, с первого же своего произведения служившего делу пролетарской революции».3

До конца своей жизни, несмотря на преклонный возраст, Серафимович принимал деятельное участие в литературной и общественной жизни. Он умер 19 января 1949 года.

Сноски

Сноски к стр. 470

¹ А. Серафимович, Собрание сочинений, т. V, Гослитиздат, М., 1947, стр. 6. В дальнейшем цитируется это издание (тт. I—X, 1940—1948). В скобках римскими цифрами обозначен том, арабскими — страницы. Случаи цитирования по другим изданиям оговариваются особо.

Сноски к стр. 471

¹ Альманах «Утро», Л., 1927, стр. 192.

² А. Серафимович. Прожитое. Гослитиздат, 1938, стр. 536.

³ А. Серафимович, Сочинения, т. I, М., 1931, стр. 342.

Сноски к стр. 472

¹ А. Серафимович, Сочинения, т. I, М., 1931, стр. 343.

Сноски к стр. 474

¹ Архив В. А. Гольцева, т. I, стр. 103—106.

² А. Серафимович. Очерки и рассказы. Изд. Г. Н. Звонарева, СПб., 1901.

³ «Русское богатство», 1901, № 6, стр. 86.

Сноски к стр. 477

¹ Н. Телешов. Записки писателя. М., 1943, стр. 134.

Сноски к стр. 481

¹ В. Мирский. Наша литература. — «Журнал для всех», 1901, № 10, стр. 1249—1258.

Сноски к стр. 482

¹ М. Неведомский. О современном художестве. — «Мир божий», 1904, № 8, стр. 32—35.

² А. Серафимович, Собрание сочинений, т. II, 1947, стр. 432, 445.

³ Вл. Кранихфельд. Литературные отклики. — «Современный мир», 1908, № 7, стр. 76.

Сноски к стр. 483

¹ «Правда», 1933, № 20, 20 января.

Сноски к стр. 488

¹ В. И. Ленин, Сочинения, т. 5, стр. 484.

Сноски к стр. 490

¹ А. Серафимович, Полное собрание сочинений, т. VI, Изд. «Федерация», М., 1932, стр. 155.

Сноски к стр. 491

¹ В. И. Ленин, Сочинения, т. 26, стр. 136.

² В. И. Ленин, Сочинения, т. 21, стр. 161.

Сноски к стр. 493

¹ «Правда», 1933, № 20, 20 января.

² Там же.

³ Там же.