359

Горький в годы революционного подъема
и первой мировой войны

1

Горький очень внимательно следил за литературой и газетно-журнальной прессой России. Сведения о литературной жизни он получал также от многочисленных своих корреспондентов. Современная беллетристика с ее суженным кругом проблем, так же как и тип буржуазного литератора, который подверг себя «самовольному заключению» и ограничил поле своего наблюдения «Москвой, Петербургом, уличной прессой, редакционными кружками», вызывали протест Горького. Предъявив к искусству требование возбуждать действенное отношение к жизни, показывать лучшее, что есть в человеке, Горький возглавил борьбу с реакционной литературой, возвращаясь, как и в первые годы своей деятельности, к публицистической статье, рецензии, хронике, очерку и открытому письму. Вопросам литературы посвящена бо́льшая часть статей «О современности» и «Издалека». В них Горький говорил о понижении тона русской литературы, об утрате ею своего былого значения, о распаде личности самого писателя.

«Несомненно, что даже и крупные литераторы находятся в сильном подчинении подленьким интересам все растущей уличной прессы и вольно или невольно служат ей, непоправимо компрометируя себя в глазах читателя-демократа — самого ценного читателя в стране...

«И несомненно также, что в утрате русской литературою ее социально-педагогического значения современные писатели сами повинны. В погоне за славою и вниманием они перешли границу допустимого и утратили тот этический аристократизм, который еще недавно резко отделял их от улицы», — писал Горький в статье «О современности».1 Антидемократические идеи в литературе, отказ писателей от широких социальных обобщений, отсутствие героики, клеветническое изображение революционеров заставили Горького так характеризовать содержание произведений ряда современников: «Еще одно доказательство бессмысленности человеческого бытия», «К вопросу о неизлечимой порочности природы человека». Буржуазная литература, естественно, не показывала самоотверженной борьбы пролетариата, проходила мимо новых, рожденных революцией, типов рабочего и крестьянина. По словам Горького, современного литератора весьма трудно заподозрить в том, «что его интересуют судьбы страны». Произведения многих «признанных» талантов не отображали чаяний и жизни народа, не отражали сдвигов, которые произошли в ней, и Горький противопоставил

360

этой литературе творчество писателей из народа. В статье «О писателях-самоучках» он писал: «...в литературе печатной — настроение покаянное, подавленное, анализирующее и пассивное, в литературе писанной — настроение активно и бодро» (XXIV, 114).

В статьях 1911—1912 годов Горький, высоко оценив русскую литературу — «лучшее, что создано нами, как нацией», — отмечал отказ современного писателя от традиций классической литературы, его измельчание. Литературные статьи Горького были направлены в первую очередь в адрес этого измельчавшего писателя. Однако, предъявив буржуазным литераторам обвинение в измене демократии, разрыве с народом, усердном служении мещанину, Горький почти не коснулся социальных причин, породивших эти явления. Ограничив задачу разоблачения ренегатствующей интеллигенции только областью художественной литературы, писатель не поднялся в своих новых статьях до уровня «Заметок о мещанстве».

Новые статьи Горького до известной степени шли в разрез с указаниями, выдвинутыми В. И. Лениным в письме к нему: «Ох, несть добра в особых, длинных литературно-критических статьях — рассыпающихся по разным полупартийным и внепартийным журналам! Лучше бы нам попробовать сделать шаг дальше от этой интеллигентской старой, барской замашки, сиречь связать и литературную критику теснее с партийной работой, с руководством партией».1 Критические статьи Горького 1911—1912 годов, несмотря на их разоблачительный пафос, все же носили известный налет профессионализма, это был разговор писателя с собратьями по перу, забывшими «о месте, куда они пришли». Горький широко использовал понятия «реализм, демократия, активность», не противопоставляя отчетливо демократии пролетариата буржуазную демократию. В. И. Ленин отрицательно оценил ряд статей Горького 1912 года, он писал Горькому:

«А в „Запросах Жизни“ неудачные Ваши статьи».2

Значительное место в публицистике Горького занимал вопрос о Достоевском. Творчество Достоевского рассматривалось в связи с основными проблемами, волновавшими Горького в это время: взаимоотношения личности и коллектива, вопрос о творческой деятельности человека. Горький учитывал, что реакционные идеи Достоевского широко использовались реакционной частью интеллигенции. В февральской статье «Издалека» (1912), советуя молодежи вернуться от «холодных риторов сегодняшнего дня» к великой русской литературе, Горький, наряду с именами Пушкина, Тургенева, Чехова и Лескова, упомянул «младших богатырей» — Левитова, Помяловского и Слепцова, не назвав, таким образом, имен Л. Толстого и Ф. Достоевского. Это было тотчас же замечено буржуазной критикой, отметившей «новый поход» Горького против этих писателей.

Влияние идей Достоевского Горький видел в общем понижении общественной морали, в цинизме слуг самодержавно-бюрократической России, в утрате буржуазной личностью чувства собственного достоинства, в культе страдания. Проповедью идей Достоевского ренегаты пытались оправдать свою измену революционным идеям и демократии. Анализу «карамазовщины» и ее проявлению в русской жизни была посвящена одна

361

из статей Горького «Издалека» (1912), запрещенная царской цензурой.1 Беззаботное отношение большинства современных писателей к судьбам родины, к насущным вопросам, выдвигаемым современностью, было связано, по его твердому убеждению, с их безразличным отношением к процессу культурного творчества, утерей ими сознания своей органической связи с народом, с коллективной работой всего человечества.

Проповедь последователей карамазовского «неприятия мира» расценивалась Горьким как «словесный бунт лентяя»,2 как желание найти оправдание своей бездеятельности. Находя особенно вредной пропаганду творчества Достоевского в годы идейных шатаний, в канун новых великих событий, Горький выступал против проявления «достоевщины» во всех ее видах. Инсценировка романа «Бесы» на сцене Московского Художественного театра в 1913 году послужила поводом для обращения Горького ко «всем духовно здоровым людям» с призывом протестовать против этой постановки.3

Протест Горького («О „карамазовщине“») вызвал большое количество откликов писателей, публицистов и читателей. Споры вокруг Достоевского, перераставшие в вопрос о праве отдельных лиц выступать «против тенденций и явлений, враждебных росту человечности в обществе»,4 разделили критику на два враждебных лагеря. Противники Горького организовали «защиту» наследия Достоевского.5

Протест Горького был горячо поддержан рабочей прессой.6 «...на вопросе о Достоевском столкнулись два мира: пролетарский мир, в лице М. Горького, выступил против соглашения с реакцией, против антисемитизма, против неблагородства человеческой души. И против него — другой мир, готовый обниматься и с реакцией, и с антисемитизмом, готовый продать свое „благородство души“ первому, кто пожелает выступить покупателем», — писал М. Ольминский в газете «За правду».7

Выпады против выступления Горького вызвали новую статью писателя «Еще о „карамазовщине“»,8 в которой, разоблачая реакционность защиты идей Достоевского буржуазно-либеральной прессой, он вновь подчеркнул социальный вред сценической пропаганды творчества этого писателя.

В. И. Ленин, приветствуя этот «ответ на „вой“ за Достоевского»,9 в то же время сурово осудил рецидивы богостроительства, сказавшиеся в заключительном абзаце горьковской статьи. Критике старой ошибки Горького, связанной с теориями Богданова и Луначарского, Ленин посвятил два больших ноябрьских письма 1913 года.

«Теперь и в Европе и в России, — писал Ленин Горькому, — всякая, даже самая утонченная, самая благонамеренная защита или оправдание идеи бога есть оправдание реакции.

«Все ваше определение насквозь реакционно и буржуазно. Бог = комплекс идей, которые „будят и организуют социальные чувства, имея

362

целью связать личность с обществом, обуздать зоологический индивидуализм“.

«Почему это реакционно? Потому, что подкрашивает поповско-крепостническую идею „обуздания“ зоологии. В действительности „зоологический индивидуализм“ обуздала не идея бога, обуздало его и первобытное стадо и первобытная коммуна. Идея бога всегда усыпляла и притупляла „социальные чувства“, подменяя живое мертвечиной, будучи всегда идеей рабства (худшего, безысходного рабства). Никогда идея бога не „связывала личность с обществом“, а всегда связывала угнетенные классы верой в божественность угнетателей.

«Буржуазно ваше определение (и не научно, неисторично), ибо оно оперирует огульными, общими, „робинзоновскими“ понятиями вообще — а не определенными классами определенной исторической эпохи».1

Благодаря принципиальной критике В. И. Ленина, Горькому стала ясна ошибочность его высказывания. При перепечатке своего ответа в сборнике «Статьи 1905—1916 гг.» (Пгр., 1916) он вычеркнул отмеченное В. И. Лениным место.

Но не только вопросы литературы и проблемы культуры волновали Горького в эти годы. Показывая нарастание революционных настроений в широких кругах народа, Горький уделил значительное внимание в своей публицистике национальному вопросу.

«Разгул черносотенного национализма, рост националистических тенденций среди либеральной буржуазии, усиление националистических тенденций среди верхних слоев угнетенных национальностей — выдвигают в настоящий момент национальный вопрос на видное место», — отмечало августовское совещание ЦК РСДРП в 1913 году.2

Горький очень внимательно следил за статьями В. И. Ленина по национальному вопросу. Ему хорошо была известна и работа И. В. Сталина «Национальный вопрос и социал-демократия», опубликованная в 1913 году в журнале «Просвещение».3

Гневные выступления Горького-публициста были направлены как против великодержавной политики самодержавия, так и против реакционной и либерально-буржуазной печати, поддерживавшей эту политику. В 1912 году, публикуя статьи о деятельности русского правительства в Персии и на Дальнем Востоке, Горький выступил в статье «О русской интеллигенции и национальном вопросе» с резкой критикой воинствующего национализма «вехистов».

Усиленное раздувание национальной вражды в годы реакции справедливо расценивалось Горьким как попытка правящих кругов отвлечь внимание демократии от непосредственного решения революционных задач, как серьезная угроза делу сплочения рабочих различных национальностей. В своих публицистических статьях Горький, верный друг всех народов России, неоднократно говорил о том, что любовь к родине выражается не в стремлении к покорению и угнетению малых народностей, а в желании видеть свою родину освобожденной от ее внутренних врагов (самодержавия и буржуазии), что для борьбы за свободу необходимо единение всех революционных и демократических сил страны. Призывом: «Карфаген

363

самодержавия должен быть разрушен» — заканчивалась статья Горького «В пространство...».1

В период ожесточенной дискуссии по национальному вопросу в РСДРП в 1912—1913 годах Горький всецело присоединился к программе большевиков.

Публицистические выступления писателя сочетались с усиленным изучением экономики, истории и быта отдельных областей России. Горький решил выступить в эти годы с широкой пропагандой культуры народов России. Задумав издание серии сборников национальных литератур, он обратился в августе 1912 года к В. Вересаеву, стоявшему во главе Московского товарищества писателей, с предложением реализовать свой план:

«...хотел бы знать, как отнесетесь вы и ваши товарищи к изданию сборников иноплеменной и областной литературы? — спрашивал Горький. — Можно очень быстро сорганизовать сборники произведений сибирских, белорусских и украинских писателей, латышский и татарский — казанских татар. Затем, нетрудно составить сборники грузинский, армянский, польский, финский и т. д.

«Думаю, что это вполне своевременно в наши националистические дни, и было бы крайне важно, если бы за это дело ознакомления России с самою собой взялись не издательская фирма, из соображений коммерческих, а товарищество великорусских писателей».2

Горький предлагал более подробно развить этот проект, а также сообщить имена лиц, которые могли бы взяться за осуществление подобных сборников. Идея издания сборников национальных литератур была позднее осуществлена Горьким в организованном им издательстве «Парус».

В ряде художественных произведений («Жизнь Матвея Кожемякина», «Мордовка» и др.) Горький создает яркие образы представителей различных национальностей, а в «Русских сказках» сатирически остро разоблачает самодержавную политику угнетения и травли народов.

Одновременно с критикой шовинистической политики царского правительства Горький дал не менее суровую оценку национальной политики стран Западной Европы и Соединенных Штатов Америки. В «Хронике заграничной жизни» (1912) Горький говорит о бесчеловечных колонизаторских методах порабощения народов, которые привели к огромному росту смертности в Индии, «опекаемой» Англией, и к вымиранию индейцев в Америке.

Писатель широко пропагандировал в эти годы идеи интернационализма.

Обращаясь в 1912 году к Сун Ят-сену с просьбой написать для журнала «Современник» статью о возрождении Китая, Горький говорил:

«Нам, социалистам, необходимо как можно чаще говорить о том, что в мире существует вражда правительств и не должно быть вражды народов, вызываемой жадностью командующих классов».3

Идеи интернационализма нашли также яркое воплощение в горьковском очерке «Вездесущее».

2

Еще в первый период своей литературной деятельности Горький выступил как организатор демократической литературы. Внимательно следя за творческой работой своих товарищей по перу и молодых начинающих авторов,

364

Горький часто приходил им на помощь. Он издавал их книги, указывал на сделанные ими идеологические и художественные ошибки, поддерживал их творческие удачи.

Также внимательно следил Горький и за современной прессой. Он писал о неумелом руководстве журналами и равнодушии их редакций к запросам читателей-демократов. О попытках самого Горького создать для этого читателя новый толстый журнал и дешевую газету мы узнаем из письма В. И. Ленина, в котором излагается рассказ Лещенко о посещении им писателя. «Планы же, — говорил Лещенко, — на Капри прежние: и толстый журнал, и большая газета, и еще, кажись, газета-копейка.

«Да, да, теперь бы как раз кстати. Ликвидаторы покупают (так говорят в Питере, откуда мы сегодня получили письмо) Киевскую Копейку и переводят в Питер. Крайне важно было сорганизовать им отпор».1

Отсутствие средств не дало возможности осуществить этот проект издания социал-демократического журнала и газеты, и потому Горький принял весной 1912 года предложение о реорганизации общественного политического и литературного ежемесячника «Современник».2 Деятельность этого журнала, возглавляемого вначале А. Амфитеатровым, подверглась критике со стороны В. И. Ленина. Однако Горький надеялся на то, что, став редактором, он сумеет изменить программу «Современника» и сделать его центром объединения широких демократических сил России.

Распад группы «Знание» заставил Горького вновь начать работу по объединению демократических писателей. Творчеству уже известных литераторов, изменивших демократии, были противопоставлены произведения новых, молодых писателей, посвященные жизнеутверждающей, актуальной проблематике. Горький хотел сделать «Современник» средоточием молодых литературных сил. Сам Горький принял активнейшее участие в журнале не только в качестве беллетриста, но и как публицист и критик.

Редактирование журнала Горький продолжал недолгое время, ибо скоро убедился в ошибочности своих попыток создать в эти годы единый блок пролетарской и буржуазной демократии. Намеченная писателем реорганизация всех отделов журнала, вплоть до критики и библиографии, не была доведена до конца, так как петербургская редакция, отказавшаяся ввести в редакционный совет публицистов-большевиков, тем самым отказалась от внутренней перестройки ежемесячника и придания ему идейного единства, на котором настаивал Горький. В связи с этим в начале 1913 года он покинул «Современник».

Но Горький не захотел отказаться от своих литературно-издательских замыслов и вскоре выступил с новым планом организации двух книгоиздательств. Одно из них было задумано с целью ознакомить русского читателя с бытом, экономикой и культурой областей России (Горький предполагал заинтересовать этим планом И. Д. Сытина), другое должно было осуществить горьковскую идею международного культурного сотрудничества путем организации русско-итальянского книгоиздательства, которое бы ставило своей задачей ознакомление итальянцев с жизнью и литературой России и русских с историей, бытом и литературой Италии. К участию в создании этого издательства Горький привлек Общество итальянских писателей. Вопрос о культурной связи двух стран, по инициативе Горького, обсуждался на первом съезде русских культурных и экономических

365

общественных организаций в Италии в марте 1913 года. Но и эти планы также остались неосуществленными.

Автограф письма В. И. Ленина к М. Горькому.
Последняя страница.

Горький постоянно делился с В. И. Лениным своими издательскими планами.

В начале 1913 года В. И. Ленин писал в ответ на письмо Горького, активно сотрудничавшего в большевистских газетах «Звезда» и «Правда»: «С нелегального и с „Правды“ мы должны были начать. Но останавливаться на этом мы не хотим. А посему, раз Вы сказали, что „нам пора иметь свой журнал“, то позвольте Вас за сии слова притянуть к ответу: либо наметить сейчас план поисков денег для толстого журнала такой-то программы такой-то редакции такого-то состава сотрудников, либо начать по сему же плану расширять „Просвещение“.

«А вернее: не либо — либо, а и — и».1

Согласие Горького обрадовало В. И. Ленина. Он одобрил желание Горького содействовать появлению духоподъемных произведений молодых писателей. «Читатель новый, пролетарский, — сделаем журнал дешевым, — беллетристику станете Вы пускать только демократическую без нытья, без ренегатства», — писал он.2

С февральского номера в «Просвещении» был введен, под редакцией Горького, литературно-художественный отдел. Близкое участие, по предложению В. И. Ленина, принял писатель и в руководстве литературным отделом газеты «Правда».

За творческой помощью к Горькому обращались многочисленные писатели-самоучки и начинающие литераторы. В течение 1906—1910 годов им было прочитано свыше четырехсот рукописей писателей из народа. Многие из них получили ответные письма с оценкой их творчества, с советами начать упорную учебу, со списками рекомендуемых для чтения книг. Работа с молодыми авторами поставила перед Горьким вопрос о необходимости планомерного руководства пролетарскими писателями. Последние, обладая большим жизненным материалом, свежими наблюдениями над настроениями крестьян и рабочих, в то же время в своем большинстве не владели необходимой

366

культурой слова. В письмах к начинающим писателям Горький настойчиво подчеркивал огромное значение языка, художественной формы для воплощения творческих замыслов. В 1914 году Горький задумал организовать для начинающих писателей специальный журнал, который познакомил бы их с «тайнами» художественного мастерства. Осуществить такой журнал Горькому удалось только в советские годы («Литературная учеба»).

Творчество писателей-рабочих служило ярким показателем культурного роста русского пролетариата. Горький отмечал бодрый тон этой литературы, говорившей о новом типе человека, новых процессах жизни, о готовности народа к активной революционной борьбе.

В редакционной статье «Правды» И. В. Сталин писал: «Пусть не говорят рабочие, что писательство для них „непривычная“ работа: рабочие-литераторы не падают готовыми с неба, они вырабатываются лишь исподволь, в ходе литературной работы. Нужно только смелее браться за дело: раза два споткнешься, а там и научишься писать...».1 Горький внушал писателям-рабочим, присылавшим ему свои литературные опыты, такие же мысли.

Твердо веря в творческие силы рабочего класса, Горький организовал в 1914 году издание «Сборника пролетарских писателей». Издание это должно было положить начало серии сборников, объединяющих вокруг себя молодых писателей, главным образом сотрудников большевистской печати.

«Я крепко убежден, что пролетариат может создать свою художественную литературу, как он создал — с великим трудом и огромными жертвами — свою ежедневную прессу.

«Это убеждение выросло на почве долголетних наблюдений моих за усилиями, которые сотни и сотни рабочих, ремесленников, крестьян упрямо тратят в попытках изложить на бумаге свои думы о жизни, свои наблюдения и чувства», — писал Горький в предисловии к «Сборнику» (XXIV, 169).

Эта не прекращавшаяся и в дальнейшем борьба за молодую революционную литературу преследовала все ту же основную цель писателя — «возбудить в людях действенное отношение к жизни».2

3

В каприйский период жизни Горький возвратился к жанру автобиографического рассказа, занимавшему большое место в его раннем творчестве.

Повесть «Хозяин», рассказы «Случай из жизни Макара» и «Писатель» показывали становление мировоззрения юноши Макара — Пешкова, формирование его личности. Воспоминания 1911—1912 годов явились своеобразной подготовкой к работе над автобиографической трилогией, начатой в 1913 году. В публицистических статьях этого периода Горький говорил об ответственности каждого гражданина «за те мерзости, которые творятся в его доме, его городе, его стране».3 Обращение Горького к автобиографическому жанру и было вызвано желанием изобразить уродующую человека социальную среду, показать честного свидетеля всего происходящего,

367

который находит и среди диких мерзостей то, «чему следует расти».1

Иллюстрация Б. Дехтерева к рассказу
«Хозяин», одобренная М. Горьким. 1933 г.

Значение большинства новых рассказов выходит за пределы автобиографичности, их тематика тесно связана с современностью, с вопросами, поставленными в статьях Горького. Острая публицистичность — характернейшая черта этих воспоминаний-очерков. Их злободневность и полемичность позволяют говорить об условности горьковского автобиографизма. Это отмечено и самим автором, указывавшим в своих письмах на «сенсационность» ряда тем. Публицистичность особенно ярко сказалась в рассказе «Кладбище» (1913) и в очерке о Каронине-Петропавловском (1911), родственном по своей идейной направленности публицистике того же времени. Распад буржуазного сознания, понижение ответственности писателя перед своим читателем, стремление интеллигенции «возвратиться на круги своя» — от разрешения проблем социальных к проблеме индивидуальной — наиболее частые темы критических статей Горького о современной литературе. Эпоха реакции 1907—1909 годов часто сопоставлялась в них с 80-ми годами, среди характерных признаков которых писатель отмечал: разрушение социально-этических норм, своеобразный цинизм литературы и пессимизм настроения. Новая эпоха еще более углубила эти черты. «...наше „сегодня“ решительно хуже вчерашнего дня, ибо ко всем прелестям накопленного ныне присоединен еще и возродившийся грубый, уличный нигилизм, переходящий уже в явное хулиганство», — писал Горький в статье «Разрушение личности» (XXIV, 60—61). Современному литератору, равнодушному к социально-педагогическим задачам искусства, он противопоставил «старого» писателя, высоко ценившего свое литературное дело.

Воспоминания о Каронине-Петропавловском говорили о том, каким должен быть писатель, служащий своим творчеством народу. Характерен внешний повод к написанию очерка. В 1911 году Общество любителей российской словесности обратилось к Горькому с просьбой прислать рассказ или статью для чтения на столетнем юбилее Общества. В ответ на просьбу Горький прислал очерк «Писатель». Само заглавие, замененное позднее обычным для мемуарных очерков Горького заглавием-именем, уже говорило

368

об основной задаче воспоминаний — создать образ русского писателя конца XIX века, продолжателя великих традиций классической литературы. «Хорош, чист и светел — был русский писатель», — так заканчивал свои воспоминания Горький.1

Горький требовал от писателей умения оценивать текущие события с позиций будущего. Высшая оценка, даваемая Горьким его современникам, исходила из анализа того, в какой мере они сумели не только убедительно показать жизнь своего времени, но и подняться над ее буднями, увидеть творческие возможности, в ней заложенные, и внушить читателю веру в близкую победу новых начал жизни.

Отметив в своих публицистических статьях родственность психики человека 80-х годов психике людей эпохи реакции, Горький неслучайно извлек из своей памяти образ писателя-восьмидесятника. На фоне времени, для которого было характерно «отвращение ко всем иллюзиям, смех над всем, чему еще недавно верили, холод и душевная пустота» (X, 297), Горький показал фигуру человека, поднявшегося над «мелкой правдой» дня и запечатлевшего в своих книгах идейные искания своей эпохи. Изложение своих бесед с Карониным, писателем-демократом, о русской литературе, русском литераторе, философии и психологии русского человека явилось в то же время и своеобразным ответом Горького на антиобщественные выступления писателей-современников.2

Не менее публицистичен был и рассказ «Случай из жизни Макара», появившийся в момент обострения полемики по вопросу о современной молодежи и упадочнических настроениях в ее среде. Юноша-самоучка, остро чувствующий разлад между мечтой о хорошей и чистой жизни и жестокой и неприглядной действительностью, мучительно искал объяснения ее неустройства. Он оторвался от рабочей среды, в которой вырос, и не нашел общего языка с либеральной интеллигенцией, далекой от реальной жизни. Участие товарищей, проявленное к Макару, покушавшемуся на самоубийство, заставило его почувствовать свою связь с коллективом и выздороветь «на долгую, упрямую жизнь».

Рассказ был воспринят критикой как злободневное произведение, противостоящее пессимизму реакционной литературы; многие увидели в нем также суровую отповедь интеллигенции, утерявшей свою связь с народом. «Случай из жизни Макара» был посвящен основным проблемам творчества Горького этих лет: требованию бережного отношения к человеку, вопросу о взаимодействии личности и коллектива, победе реальной правды жизни над книжным отвлеченным представлением о ней. Ценность этого автобиографического произведения Горький видел в преодолении узкой, личной правды факта (см. оценку рассказа в «Моих университетах»). «Частный» случай послужил поводом к постановке животрепещущих вопросов, к типизации характернейших явлений действительности.

4

После завершения повестей «Городок Окуров» и «Жизнь Матвея Кожемякина» Горький приступил к работе над циклом рассказов «По

369

Руси», который должен был, по замыслу автора, дать большое полотно русской жизни.1 Горький ставил перед собой задачу раскрыть психологию русского человека, показать огромную творческую силу, таящуюся в нем, и страшную российскую действительность, убивающую и уродующую эту силу.

О своих новых рассказах Горький писал Д. Н. Овсянико-Куликовскому: «...мне хотелось бы очертить ими некоторые свойства русской психики и наиболее типичные настроения русских людей, как я понял их».2

Уверенность в духовной мощи народа, которая еще ждет своего пробуждения, никогда не покидала писателя. Все его творчество — вдохновенная песнь о России и ее людях. Показывая, какие уродливые формы принимала подчас русская жизнь, Горький особенно настойчиво оттенял основные качества русского человека: свободолюбие, мужество, способность к самопожертвованию, стремление к поискам «лучшего», вечную мечту о «хорошей», правдивой жизни, его сердечность.

Оригинальный склад русского ума, широта размаха русской натуры, не знающей предела своим силам, вселяли в художника веру в великое будущее русского народа. «Очень люблю я российский народ в будущем его. Люблю и любуюсь... Хороши, талантливы наши люди!», — писал Горький в годы создания цикла «По Руси».3

Писатель ясно видел перелом в сознании русских людей, вызванный революцией 1905 года. В публицистических выступлениях и в частных письмах к писателям Горький говорил о том, что влияние революции 1905 года сказалось самым освежающим образом на духе нации и что задача современных литераторов — раскрыть как можно шире и глубже этот процесс.

Об обогащении характера русского человека ярко говорилось в прокламации И. В. Сталина «Ко всем рабочим и работницам России!», написанной в декабре 1912 года.

«...Россия уже не та забитая и покорная Россия, которая долгие годы, молча, стонала под игом Романовых, — писал И. В. Сталин. — И прежде всего — не тот наш русский рабочий класс, идущий во главе всех борцов за свободу. И 9 января 1913 года мы встретим не согбенными, унижёнными рабами, а с поднятой головой, — сплочённой армией бойцов, которые чуют, которые знают, что вновь просыпается народная Россия...».4

В повестях «Мать» и «Лето» и пьесе «Враги» Горький показал ярчайшие образы этих новых людей, этих рядовых борцов за коренную социальную перестройку русской жизни. Но одновременно с изображением революционного пробуждения народа Горький не оставил вне своего художественного зрения и инертную, отсталую массу, старую «Русь». В ней еще преобладают явления, с которыми предстоит большая и упорная борьба, но и в этой Руси уже слышатся ноты протеста, отчетливо вырисовывается стремление преодолеть уродства социального быта.

Цикл «По Руси» был посвящен событиям 80—90-х годов, но в воспоминаниях о недавнем прошлом ясно звучал голос писателя — современника

370

и участника нового революционного подъема в России. В произведениях Горького сказана жестокая правда о недавнем прошлом, но это была правда, высказанная другом народа. «То, что должно звучать во всех этих вещах, есть только чувство возмущения и обиды за человека», — так характеризовал сам Горький свое творчество.1 Цикл «По Руси» раскрывал и положительные черты русских людей, и те качества, которые им предстояло изжить.

Все рассказы связаны воедино образом рассказчика, «проходящего». Это человек, странствующий по России с целью понять сущность людей своей родины. Многочисленные встречи с «пестрыми» и нескладными людьми, которых «надобно починить или — лучше — переделать заново», наблюдения над жизнью, которую люди не сумели сделать свободной и радостной, и раздумья над судьбой русского человека — вот основное содержание этих рассказов-воспоминаний. Особое внимание в них уделено образу «проходящего», от лица которого ведется повествование. Горьковский рассказчик — человек творческой мысли, старающийся разбудить мысль тех, с кем ему приходится сталкиваться на пути.

В 1912 году, посылая свои первые очерки в журнал «Вестник Европы», Горький писал Д. Овсянико-Куликовскому:

«Не знаю, как озаглавить мне очерки, посланные вам. Я имел дерзкое намерение дать общий заголовок „Русь. Впечатления проходящего“, — но это будет, пожалуй, слишком громко.

«Я намеренно говорю „проходящий“, а не „прохожий“: мне кажется, что прохожий не оставляет по себе следов, тогда как проходящий — до некоторой степени лицо деятельное и не только почерпающее впечатления бытия, но и сознательно творящее нечто определенное.

«Может быть вы согласитесь дать заголовок „Впечатления проходящего“, — откинув слишком широкое и требовательное слово „Русь“?».2

Д. Овсянико-Куликовский предложил свое заглавие «По Руси (Из впечатлений проходящего)». Это заглавие («По Руси») и было сохранено писателем в дальнейшем.

Первым из цикла «По Руси» был опубликован программный рассказ «Рождение человека» («Заветы», 1912, № 1). Яркими красками рисует Горький природу юга, приветствующую рождение человека неизвестной судьбы. Праздничны краски осени, празднична пена моря, сияние солнца и радостен возглас: «Превосходная должность — быть на земле человеком»! (XI, 8).

В цикле «По Руси» Горький пишет о том, как чудесна земля и какой творческой могла бы стать жизнь на ней, если бы человек нашел песни и слова, зазвучавшие в лад с этой прекрасной природой, если бы он сумел «оплодотворить ее». Но жизнь человека исковеркана социальными условиями. Горький спрашивает: «Неужели небо и звезды для того, чтоб прикрыть эту жизнь? Такую?.. Разве для этих людей дана прекрасная земля?» (XI, 42).

Завет, данный автором в рассказе «Рождение человека» юному жителю русской земли: «Шуми орловский! Кричи во весь дух... Утверждайся брат крепче, а то ближние немедленно голову оторвут» (XI, 13), — был воспринят читателем-современником как призыв к социальному протесту.

Весьма характерна первая, как бы «устная» публикация этого рассказа. В апреле 1912 года в Париже состоялся митинг, посвященный ленским

371

событиям. После речи Жореса слово было предоставлено Горькому. Вместо публицистического обращения к многочисленной аудитории писатель прочел «Рождение человека». Чтение было встречено овацией.1

Большую роль в литературной борьбе Горького сыграл и второй рассказ цикла — «Ледоход», написанный под явным влиянием рассказа «Река играет». Однако проблема, поставленная В. Короленко, разрешена Горьким в ином, характерном для него плане. Герой Короленко Тюлин, по словам Горького, изумительно верно понятый и великолепно изображенный тип крестьянина, «героя на час» (XIV, 242), энергия которого пробуждается в момент «опасности, кризиса, перелома»; в герое Горького мы узнаем того же Тюлина, но уже в творческом взаимодействии с коллективом.

Герой «Ледохода», плотник Осип — отличный работник, но он «не любит утруждать себя и постоянно рассказывает волшебные истории» (XI, 19). Так же неохотно работают и другие члены артели, не чувствующие поэзии труда. Что делает этих людей такими серыми, равнодушными к работе? — как бы спрашивает автор и находит ответ в условиях жизни, которая способствует тому, чтоб «работник в тебе подох, а хозяин — не родился» (XI, 21). Однако эта инертность — не органическое свойство человека. Ответственность за жизнь товарищей во время перехода через тронувшуюся реку совершенно изменяет Осипа, превращая его в умного руководителя. Но как только распадается коллектив, исчезает и творческое начало. Фигура плотника вновь приобретает свои будничные очертания.

Типичные картинки русской действительности, воспроизводимые в цикле «По Руси», раскрывали социальные противоречия жизни, показывая, как настойчиво проникают в застойную, косную жизнь новые веяния, новые явления. Горький стремился в своих рассказах выявить рост пробуждающегося сознания. Образ Осипа заставлял задуматься над вопросом о раскрепощении человеческой воли, над тем, как много могут сделать люди, когда получат, наконец, возможность сорваться «с крепких цепей мертвой старины» (XIV, 245).

Бодростью и жизнерадостностью веяло от рассказа Горького, герой которого был воспринят читателем эпохи подъема как символ русского человека, пробуждавшегося к активной борьбе за свое будущее. В соответствии с революционной направленностью рассказа идиллическая картина «взыгравшейся» реки, созданная Короленко, заменена Горьким, как и в «Кирилке», картиной «Ледохода», напоминающей о пробуждении народа. Эта картина была выражением революционно-поэтической символики, которая служила в партийной печати тех лет синонимом революционного движения.

Классическое истолкование образа ледохода как образа революции дано было в ту пору (в 1912 году) И. В. Сталиным в статье «Тронулась!..», опубликованной в газете «Звезда».

«Ленские выстрелы разбили лёд молчания, — писал И. В. Сталин, — и — тронулась река народного движения.

«Тронулась!..».2

О силе народа говорил и рассказ «Едут...», представляющий зарисовку людей-богатырей, возвращающихся с рыбных промыслов Каспия домой. Не даром эта зарисовка мощной природы и могучих рыбаков, один из которых заявляет: «Всю Россию выкормим!», была перепечатана большевистским журналом «Просвещение» под заглавием «По душе».

372

Двупланность произведений — характерная черта цикла «По Руси». Рассказы о юношеских встречах, воссоздавая бытовые картины русской жизни, в то же время символизировали рост творческих сил народа.

5

Вопросы культуры и ее преемственности стояли в центре внимания Горького — художника и публициста. С наибольшей остротой эти темы были разработаны в статьях «Издалека» и в частной переписке писателя. Резкую отповедь Горького встречали попытки его корреспондентов утверждать свою самоценность, свою изолированность от коллектива.

«Кладбищенством»1 назвал Горький пренебрежительное отношение к работе предшественников, проповедь пассивного отношения к жизни и индивидуализма. Это «кладбищенство» особенно ярко проявлялось в отрицательной оценке событий 1905 года, в отказе от революционного наследства. Господство этого «кладбищенства» Горький наблюдал в современной литературе, в реакционной публицистике, в среде интеллигенции, занятой «переоценкой» идей революционной демократии. Реакционным индивидуалистическим идеям буржуазных литераторов и публицистов Горький противопоставил утверждение великой ценности работы маленьких, обыкновенных людей, необходимость изучения прошлого народа, требование глубокого уважения к человеку и его труду. Цикл статей, адресованных в первую очередь писателям, начиная с «Разрушения личности» и кончая статьей «О современности», в значительной степени был посвящен этим вопросам.

Борьбе с «кладбищенством», принимавшим самые разнообразные формы в литературе и быту, Горький отдал немало сил, считая одной из основных задач своей жизни «борьбу с косностью, умственной ленью». Этим же вопросам были посвящены рассказ «Кладбище», который самим писателем был назван весьма сенсационным по теме, и одна из итальянских «сказок» (сказка XVII).

К «Кладбищу» близки рассказы «Покойник» и «Нилушка». В первом из них создан образ, свидетельствующий о силе сопротивления человека окружающей среде, о его вере в победу лучшего; другой рассказ повествует о людях, нищенски прозябающих в бесчисленных городках Дремовых, о людях, не знакомых с красотой и силой творчества. Герой рассказа «Нилушка» — «пестрый и неуловимый» мещанин, создатель легенд во имя оправдания серого, нудного существования без ярких желаний; герой рассказа «Покойник» — рядовой русский человек, с неискоренимой волей к борьбе с окружающим злом, герой на всю жизнь, а не только на час.

Горького всегда раздражало стремление людей к самоутешению, получившее в годы реакции столь широкое выражение в публицистике, литературе, искусстве. Особенно ярко Горький почувствовал это в год смерти Л. Толстого. Смерть гениального художника потрясла Горького, только что писавшего В. Короленко по поводу «бегства Толстого»:

«Не хуже других известно мне, что нет человека более достойного имени гения, более сложного, противоречивого и во всем прекрасного, да, да, во всем...

«Но меня всегда отталкивало от него это упорное, деспотическое стремление превратить жизнь графа Льва Николаевича Толстого в „житие иже во святых отца нашего блаженного болярина Льва“» (XIV, 278).

373

Первые же газетные известия после смерти Толстого ошеломили Горького. Газеты различных направлений стремились уверить читателя в отказе Толстого от «борьбы мирских страстей», о возвращении писателя к церкви», о его примирении с действительностью. Газетные столбцы были заполнены выспренными статьями о Толстом как «учителе жизни», как воплощении «мировой совести», как проповеднике любви и мира. Восхваляя учение о непротивлении злу насилием, критики различных лагерей в то же время замалчивали противоречивость социальных взглядов Толстого и сильные стороны его критики современного общества.

Проповедь пассивности, подкрепляемая ссылками на учение великого художника, а также фальсификация образа Толстого сильно взволновали Горького. «Вот — пришли газеты, и уже ясно: у вас там начинают „творить легенду“, — жили-были лентяи да бездельники, а нажили — святого», — писал Горький в том же неотправленном письме к Короленко (XIV, 283), а в письме к М. Коцюбинскому говорил: «Возмущают меня начавшиеся попытки сделать из него „легенду“, чтобы положить ее в основание „религии“ — религии фатализма...».1

Горький решил как можно быстрее организовать отпор всем попыткам возвеличить учение Толстого. Об этом он писал В. И. Ленину в конце 1910 года, предполагая организовать борьбу с «легендой о Толстом» в новом журнале «Современник». 3 января 1911 года В. И. Ленин ответил:

«Насчет Толстого вполне разделяю Ваше мнение, что лицемеры и жулики из него святого будут делать. Плеханов тоже взбесился враньем и холопством перед Толстым, и мы тут сошлись... Толстому ни „пассивизма“, ни анархизма, ни народничества, ни религии спускать нельзя».2

Борьба с пропагандой философии Толстого, служившей средством отвлечения от «конкретных историко-экономических и политических вопросов»3 и раскрытия подлинного значения его творчества, стала в центре литературно-политической борьбы эпохи подъема. В 1910—1911 годах В. И. Ленин посвятил оценке роли и значения публицистического и художественного наследия писателя ряд статей; он разоблачил фальсификацию облика Толстого правительственной и меньшевистской прессой, выдвижение ею на первый план слабых сторон его мировоззрения.

Горький посвящает разоблачению проповеди «непротивления злу» одну из своих сатирических «Русских сказок» и пишет рассказ о том, как мещанские мудрецы ищут «в отвратительных условиях» и среди плохих людей «хорошего», «душевного», «праведного» человека с целью оправдать эту отвратительную жизнь.

Анализируя причины увлечения проповедью идей Толстого и создания «легенды» о его житии, имевших большой политический резонанс, Горький в то же время искал аналогичных случаев в обыденной жизни. Тема борьбы с толстовством была решена Горьким в реально-бытовом плане рассказа о поисках праведника. Сближение культа «учения» Толстого с процессом создания бытовой легенды самоутешения в типичных условиях русской действительности позволило Горькому перенести вопрос большой общественной значимости в иную область. Рассказ «Нилушка» не только воссоздавал бытовую картину жизни одной из окраин бесчисленных окуровских городов, но и говорил о стремлении определенной части общества к оправданию своей пассивности.

374

«Сила настоящего искусства, — писал Горький, — в том, что оно, взяв простейшее, обыденное явление, вскрывает его глубокий социально-драматический смысл, показывает его крепкую зависимость от общих условий жизни, от ее коренных основ» (XXV, 207). Это и было сделано Горьким в рассказе.

«Нилушка», высоко оцененный современной критикой, был художественным ответом Горького на споры вокруг наследия Толстого в 1909—1913 годах. Характерно, что объяснение, данное Антипою Вологоновым своему стремлению создать легенду («Это, все-таки, утешеньишко людишкам-то... иной раз — жалко их, очень маятно живут, очень горько! А тут — жили-были стервцы-подлецы, а нажили праведника!»), перекликается со словами самого Горького по поводу легенды о Толстом в цитированном выше письме к Короленко.

Не менее полемически звучали и другие рассказы горьковского цикла «По Руси» («Калинин», «Губин», «Женщина»). Они говорили о ценности человека и об искажении основных черт характера русских людей капиталистической действительностью.

В 1915—1917 годах Горький, работая над повестью «В людях», продолжал писать рассказы-воспоминания, собранные им в 1918 году в сборнике «Ералаш и другие рассказы». Эти произведения уже не носили характера полемических выступлений. Они были подступами к «Моим университетам». В них наряду с картинами хождения по Руси («На Чангуле», «Весельчак», «Ералаш») Горький дал зарисовки быта интеллигентов («Вечер у Шамова», «Вечер у Панашкина», «Вечер у Сухомяткина») и воспоминания о встречах, формировавших его характер в детстве и юности («Книга», «Гривенник», «Герой» и др.). Позднее, в 1923 году, подготовляя издание собрания сочинений, Горький объединил «Ералаш» со своим полемическим циклом, сохранив его наименование «По Руси».

Цикл «По Руси» получил положительную оценку современной критики. Было отмечено высокое мастерство горьковских пейзажей и характеристик встречных людей.

Как и в раннем творчестве, пейзаж в рассказах 1912—1913 годов поражает разнообразием своих красок. Горький выступает как непревзойденный в литературе певец моря и солнца.

Яркость и щедрость пейзажных красок придает рассказам о русских людях своеобразную окраску. Романтические картины природы тесно переплетены в цикле «По Руси» с реалистическими зарисовками действительности, с целью подчеркнуть ее неустроенность, несоответствие мечтам человека о свободной и радостной жизни. Достаточно вспомнить рассказ «Женщина», где космический образ земли, летящей в бездонном пространстве, и ветра, бьющего в стену кавказских гор, сочетаются с реалистическим воспроизведением сытой казачьей станицы, из каждого угла которой выглядывало тупое довольство, презрительное отношение к неимущим.

Этот романтический пейзаж хорошо гармонирует с приподнятостью тона лирико-философских размышлений «проходящего». Лирические отступления и красочная природа, вплетаясь в рассказ о тяжелых человеческих судьбах, еще сильнее оттеняли мысль о поруганной жизни, об осквернении ее в современных социальных условиях.

«...есть хочется, а в котомке с утра — ни кусочка, это мешает думать и несколько обидно. Такая богатая земля и так много сработал на ней человек, а кто-то голоден» (XI, 213).

Отмечая художественные достоинства рассказов, современная критика не вскрыла, однако, их социальную значимость, обошла молчанием их полемическую

375

заостренность. Признавая, что в утверждении жизни — главная сила таланта М. Горького, критика рассматривала «По Руси» только как воспоминания писателя, надолго оторванного от своей родины.

В то же время, говоря о художественной манере Горького эпохи подъема (циклы «По Руси» и «Сказки об Италии»), буржуазная критика в качестве слабых сторон писателя усердно подчеркивала его «морализм» и «обнаженную тенденциозность». Эти упреки были продиктованы враждебным отношением к революционной направленности горьковского творчества. Либерально-буржуазная и реакционная критика обвиняла писателя в публицистичности. Но в органическом включении публицистики в художественную ткань произведений, в их идейной насыщенности, в отчетливости идейной позиции, занятой самим автором, и заключались сила и своеобразие Горького-художника. Публицистичность Горького — выражение его революционного, пролетарского мировоззрения: она вызвана желанием писателя раскрыть всю сложность социальной действительности, сильнее и глубже оттенить классовые противоречия своего времени. Эта публицистичность — органическая черта горьковского творчества, один из наиболее характерных признаков его художественного метода.

6

Одновременно с рассказами «По Руси» Горький создает «Сказки», получившие в 1923 году наименование «Сказок об Италии». Часть этих «Сказок», печатавшихся в большевистской прессе, была высоко оценена В. И. Лениным как отличный пропагандистский материал.

Оба цикла рассказов до известной степени перекликались между собой, часто затрагивая близкие темы и показывая преломление однородных явлений в различной социальной среде. О близости замыслов говорила идейная целеустремленность циклов, философская насыщенность произведений, их романтический приподнятый тон и лиризм повествования; эта близость подчеркивалась также однородным фоном рассказов. Прекрасной и щедрой показана Горьким природа и России и Италии; красота и богатство земли сильнее оттеняли лучшие качества человека-труженика.

«Сказки об Италии» говорили о творческой энергии человека в общественной жизни и быту, рассказы о России — о талантливости народа и о его жизнедеятельности, подавляемой, однако, тяжелыми социальными условиями русской жизни.

Эпиграф «Нет сказок лучше тех, которые создает сама жизнь» (в первой редакции «творит сама жизнь»), предпосланный «Сказкам об Италии», является ключом, раскрывающим как замысел, так и идейную целеустремленность горьковского цикла о простых людях, чувства и дела которых так ярки, просты и героичны. Этот же эпиграф предопределил и выбор заглавия.

Материал сказок о человеке — организаторе мира был почерпнут Горьким из самой действительности. В основу большинства его сказок легли реальные факты.1 Многие сюжеты были взяты из материалов рабочего движения Италии, из непосредственных наблюдений писателя над жизнью итальянцев, из газетных отчетов, сообщавших о судебных процессах. Указания некоторых критиков на то, что в рассказах об Италии якобы вновь повторены темы и образы ранних сказок и песен Горького, лишены основания.

376

В эпоху подъема русского рабочего движения Горький поставил перед собой задачу показать, «как идеи социализма просачиваются в быт»1 и формируют новую психику людей. Для этого необходимо было большое количество фактов, картин, характеров, так как, по словам Горького, это лучше запоминалось, глубже действовало. Нереализованная повесть «Сын» должна была показать рост социалистического сознания рядовых русских людей. С той же целью — помочь воспитанию новых кадров революционных борцов, верных идеям социализма, возбудить в них горячее стремление к борьбе за новую, свободную, духовно богатую жизнь были созданы и горьковские рассказы.

Герои «Сказок» Горького — «маленькие» люди, рабочие, рыбаки и крестьяне Италии. Эти люди показаны в борьбе с суровыми условиями жизни. Проблема «маленького» человека была разрешена Горьким по-новому. Его «маленький» человек, в отличие от созданных литературой XIX века «маленьких людей», покорно подчиняющихся гнету среды, — огромная, созидательная сила.

Основные темы «Сказок об Италии» — труд, классовая солидарность людей труда, творческая радость созидания, осознание человеком своей тесной связи с наследием прошлого, любовь простых людей к родине и свободе. Изображая различные стороны общественной и бытовой жизни итальянского народа, Горький усиленно подчеркивал здоровье, свежесть и силу его мировоззрения.

«Мы — простые, рабочие люди, синьор, у нас — своя жизнь, свои понятия и мнения, мы имеем право строить жизнь, как хотим и как лучше для нас.

«Социалисты? О, друг мой, рабочий человек родится социалистом, как я думаю, и хотя мы не читаем книг, но правду слышим по запаху, — ведь правда крепко пахнет и всегда одинаково — трудовым потом!», — говорит извозчик Луиджи Мэта (X, 69).

Горький не ставил перед собой задачу воспроизвести быт итальянцев, его рассказы лишены налета этнографизма, хотя в них ярко отражены отдельные характерные черты экономической и общественно-политической жизни страны. Горький дал красочные зарисовки итальянского пейзажа и создал лирический образ итальянца, влюбленного в щедрую природу своей родины. Таковы герои «Сказок» — старые и юные рыбаки и мальчик Пепе, веселый озорник и мечтатель. Но, сохраняя в рассказах специфику итальянской жизни, Горький отказался от традиционного экзотического показа красочности итальянского быта и воссоздания прошлого страны.

В современной Горькому литературе Италия воспевалась как хранительница великих шедевров искусства, как страна-музей. Сравнивая Италию эпохи Возрождения с Италией эпохи капитализма, искусствоведы, писатели и очеркисты нередко выступали с клеветническими рассуждениями о вырождении итальянской нации, об иссякающей творческой энергии народа.

В отличие от них Горький показал своему читателю, как русскому, так и зарубежному, не старый мир «прекрасной», но уже отжившей Италии, а нового человека, причудливо сочетавшего наследие прошлого с чертами, привнесенными новой эпохой. Жизнь не стоит на месте, творчество народа неиссякаемо, он творит новые сказки, заставляя вновь восхищаться собою; «жива Италия!», — вот утверждение Горького, резко выделившее его рассказы из обширного потока литературы об этой стране.

377

Вместе с тем новые черты, подмеченные Горьким в характере итальянца-труженика, выходили за пределы национальных границ. Факты проникновения «социализма в быт» были характерны и для других стран. Сохранение местного колорита в рассказах о жизни итальянских бедняков не помешало Горькому сделать эти произведения гимном во славу человека-труженика и его борьбы. В характере современного итальянца читатель различных стран узнавал черты, родственные и его народу.

Интернационализм тем «Сказок» был подчеркнут и самим Горьким.

В 1913 году в журнале «Просвещение» им был опубликован рассказ с характерным заглавием «Вездесущее», отражающий широкое распространение идеи социализма среди трудящихся всех стран.

В рассказе давались зарисовки Берлина, Нью-Йорка, Парижа, Генуэзского порта и всюду звучали неизменные слова: «...социализм! Он — везде: на Гаити, в Глазгоу, Буэнос-Айресе — везде!» (X, 173). В конце рассказа говорилось о пролетарской солидарности, о том, что «нет и не будет сил, которые могли бы убить молодое сердце мира!». Заключительная часть рассказа была затем включена Горьким в виде самостоятельной «сказки» в итальянский цикл (сказка XXIV).

Человек «Сказок» изображен Горьким в его тесной связи с коллективом, в тесной спаянности с работой и чувствами своих товарищей. О непобедимости коллективной воли говорит сказка о забастовке трамвайщиков, вызвавшей единение народа с бастующими (сказка I); о пролетарской солидарности свидетельствуют «сказка» о встрече рабочими Генуи детей забастовщиков Пармы (сказка II) и рассказ о том, как слесарь Джиованни стал социалистом (сказка XIV). Великой работе «маленьких» людей, их победе над природой, радостному ощущению огромной, всепобеждающей силы труда посвящена сказка, рисующая прорытие Симплонского туннеля (сказка IV).

Большое место в рассказах занял вопрос о ценности человеческой личности, об отношении коллектива к своим членам.

«Синьоры! Это дьявольски хорошо иметь право назвать людей — наши! И еще более хорошо чувствовать их своими, близкими тебе, родными людьми, для которых твоя жизнь — не шутка, твое счастье — не игра!», — утверждает старик-итальянец (X, 31).

Горький говорит в своих рассказах о силе и чистоте человеческих отношений: о чувстве материнства, о любви к человеку и к родине, о ненависти к поработителю. В человеке сегодняшнего дня Горький подмечал черты, свойственные «новому человеку», человеку будущего. Эта устремленность в будущее подчеркнута и образами «веселых владык земли» — детей.

Цикл итальянских сказок представляет собой сложное единство. Рассказы о рабочих-социалистах, впервые опубликованные в большевистской прессе России1 1911—1912 годов, чередовались в «Сказках об Италии» с лирическими зарисовками бытовых картин и сказками-легендами. Сказки о встрече детей в Генуе и постройке Симплонского туннеля помещены рядом с рассказом об обеде мостовщиков. Различен и стиль этих сказок. Предельно сжаты и реалистичны рассказы на социальные темы, лиризмом проникнуты рассказы о духовном богатстве итальянских тружеников, романтически приподнят тон легенд о матерях. Это сочетание разнородного сюжетного и стилистического материала создавало в целом яркую картину народной жизни, воссоздавало ее героику, глубокую непосредственность

378

человеческих чувств, тонкое ощущение красоты природы и человеческих взаимоотношений.

Горький воспроизвел в итальянских сказках сценки веселых народных празднеств, устраиваемых бедняками, которые умели не только работать, но и веселиться. Любовь к красоте, к ярким краскам рождала желание украсить жизнь. Горький высоко ценил эту черту итальянского народа. «Вчера каприйцы устроили какой-то праздник..., — писал он в 1907 году, — была хорошая погода, и люди сочли это достаточно серьезной причиной для безделья и радости. Какой они устроили фейерверк изумительный! Ничего подобного я никогда не видел. На горе, темной ночью огонь играл целые симфонии... Целый день гремела музыка...».1

Особое место в итальянских «сказках» занимают легенды о матерях. Образ матери в «Сказках» Горького — олицетворение всего живого. Но, слагая гимн во славу женщины, Горький воспевает не инстинкт материнства, а творческую силу, заложенную в любви матери, подарившей миру «великих» и «малых» ее героев. Сила любви матери для него не в слепой любви к своему ребенку, а в желании воспитать человека, который украсит жизнь.

Все три сказки, рисующие образы матерей, говорят не только о силе созидательной материнской любви, но и о глубокой любви к своей родине. Две матери — героини сказок — убивают своих сыновей, когда убеждаются, что их дети не украшают жизнь, а обедняют ее. Сказки объединены общей идеей. Поставленный в легенде о Марианне вопрос о бесплодности воли, направленной только на дело разрушения, и героизме того, «кто творит жизнь вопреки смерти», был разрешен в легенде о Тамерлане, преклонившемся перед силой материнской любви. Творческое начало победило, жизнь восторжествовала над смертью.

Горький называл свои сказки «не дурным материалом для чтения русских рабочих» (X, 514), и очень тщательно работал над их текстом.

Отличительным признаком демократической литературы Горький считал ее пафос, выраженный в любви к жизни, в умении отображать силу труда, в способности возбуждать у читателя бодрое настроение, органическое желание вмешаться в гущу социальной борьбы.

В «Сказках об Италии» реалистические зарисовки жизни рабочих и крестьян сочетались с утверждением героики революционной борьбы, неодолимой победы нового над старым. Созданные в годы нового подъема рабочего движения сказки «о социалистах и социализме в будни» ярко отобразили революционный пафос борьбы русского пролетариата за новый мир. Цикл Горького вскрывал «повышенное, боевое настроение пролетария, вытекающее из сознания им своих сил, из все более усваиваемого им взгляда на себя, как на хозяина мира и на освободителя человечества».2 В простой, ясной, реалистической форме Горький выразил прогрессивные идеи своего времени. Изображая победу людей над темными силами капитализма, он показал богатство духовного мира человека-труженика, силу его сопротивления, глубокое проявление пролетарского гуманизма. Бодрый тон «Сказок», их социалистический оптимизм и устремленность в будущее мобилизовали волю человека.

«Великолепными „Сказками“ Вы очень и очень помогали „Звезде“ и это меня радовало чрезвычайно», — писал В. И. Ленин Горькому в феврале —

379

марте 1912 года.1 Эти «Сказки», ярко показывающие современность в ее революционном развитии, были новым свидетельством утверждения в творчестве Горького метода социалистического реализма.

Титульный лист первого издания «Сказок об
Италии» в России. 1912 г.

«Сказки об Италии» получили распространение в Италии, Германии, Франции. Итальянский народ высоко оценил творчество русского писателя. В 1912 году «Общество взаимопомощи рабочих» итальянского городка Сан-Мауро обратилось не к итальянским писателям, а к русскому литератору с просьбой написать текст для открываемого памятника в честь поэта-гуманиста Джиованни Пасколи. Слова Горького, характеризующие деятельность итальянского поэта: «Умирает человек — Народ бессмертен и бессмертен Поэт, чьи песни — трепет сердца его Народа»,2 — могут быть прекрасной характеристикой и собственного творчества великого русского пролетарского писателя.

Называя свои рассказы сказками, Горький наполнял старое понятие новым смыслом. Он поэтизировал новые формы жизни, прославлял творческую энергию человека. В очерке «Утро» (1910) основным лейтмотивом звучит утверждение радости «работы для красоты земли»:

«Ах, они превосходно работали, наши предки, есть за что любить и уважать великую работу, сделанную ими всюду вокруг нас!

«Над этим не мешает подумать, дети, — сказка о том, как люди работали на земле — самая интересная сказка мира!» (X, 209).

Раскрытие нового понятия «сказка» дано и в самом тексте рассказов об Италии. Так, строитель Симплонского туннеля говорит о победе людей над природой: «Была работа, моя работа, святая работа, синьор, говорю я вам! И когда мы вышли из-под земли на солнце, то многие, ложась на землю грудью, целовали ее, плакали — и это было так хорошо, как сказка!» (X, 21).

Отличный знаток русского фольклора, Горький познакомился на Капри и с фольклором Италии, но это не нашло отражения в его цикле. Писатель намеренно избегал как традиционных сказочных приемов, так и вообще значительного внедрения элементов фольклора в свои новые рассказы.

380

Поиски традиционной жар-птицы заменились борьбой за социалистические формы жизни, скатерть-самобранка — заботой коллектива о своих членах. К числу художественных особенностей «Сказок» относится их афористичность. Создавая рассказы о героическом поведении «маленьких» людей, Горький много поработал над их речью. Афоризмы, вложенные в уста героев, знаменуют новую народную мудрость, итог новых социальных наблюдений. Эти афоризмы ярко противостоят пословицам и поговоркам, основанным на старом жизненном опыте.

Характерно, что в цикле «По Руси», создаваемом параллельно со «Сказками», Горький только изредка прибегает к афоризму, заменяя его лирическими отступлениями и размышлениями по поводу судеб одиночек — русских людей. Здесь афоризм о радости бытия, о преодолении его невзгод, вложенный в уста героев, сломанных жизнью, звучал бы фальшиво. В «Сказках» афоризмы пронизывают речь людей активного действия. Немногие афоризмы цикла «По Руси» также принадлежат людям волевого начала («Покойник», «Кладбище», «Калинин»).

Ту же роль, что и афоризмы, выполняют в «Сказках» образы-символы, сопутствующие развитию сюжетной жизни рассказа (например, образ Колумба в рассказе, рисующем встречу детей в Генуе).

Буржуазная критика враждебно встретила «Сказки об Италии». Нападкам подверглась тематика рассказов, их заглавие. Страстная партийная целеустремленность писателя вызывала обычные упреки в «публицистичности».

В отличие от буржуазной прессы, рабочая печать дала высокую оценку «Сказок об Италии», подчеркнув, что Горький ищет сказок в самой жизни народа в противовес поэтам-декадентам, бегущим от «грубой» действительности в область «творимых» легенд. В отзывах рабочей печати было отмечено, что рабочим России близки переживания и социальная борьба трудящихся Италии.

Яркая характеристика художественной манеры Горького и идейной насыщенности его «Сказок» принадлежит В. И. Ленину. В феврале 1912 года он писал Горькому:

«Не напишете ли майский листок? Или листовочку в таком же майском духе? Коротенькую, „духоподъемную“, а?.. Хорошо бы иметь революционную прокламацию в типе Сказок „Звезды“».1

7

В 1912 году в журнале «Современный мир» был опубликован цикл сатирических «Сказок» Горького, получивший затем в дальнейших изданиях наименование «Русские сказки».

Горький высоко ценил обличительную силу творчества Салтыкова-Щедрина. В годы реакции он говорил о необходимости разоблачения ее идеологов в духе щедринской сатиры. «Русские сказки» Горького продолжали традицию жанра политической сказки, созданной Щедриным.

«Сказки эти для меня — новый жанр, — писал Горький редактору «Современного мира», — мне было бы очень полезно знать, в какой мере они удачны... Мне кажется, что, если бы сказки оказались достаточно удобными для журнала и ценными с точки зрения социально-педагогической, их можно бы давать два раза в год, частью как фельетон на тему современности, частью же „вообще“ на русские темы» (X, 524).

381

Стремление к сатирической зарисовке отдельных черт современности широко отразилось в письмах, статьях и рассказах Горького. Сатирическими штрихами обрисован в «Издалека» декадентский проповедник «раскрепощения личности», выбрасывающий в форточку солнце «ради мгновения свободы»; в том же плане создан и образ устрашенного черносотенца в рассказе «Жалобы»; близко к ним примыкает одна из итальянских сказок (XVI), в которой русские интеллигенты обсуждают проект усмирения деревенских жителей, принадлежавший автору книги «Наше преступление» Родионову. Сатирическая характеристика эпохи реакции дана и в цикле «Русских сказок». Темы этих сказок, нередко перекликаясь с темами публицистических статей, свидетельствовали о единстве задач, которые писатель обычно ставил перед своим художественным и публицистическим творчеством.

Общественно-политическая заостренность нового цикла произведений несомненна. Нельзя анализировать «Сказки» вне связи их с злободневными вопросами общественной и литературной жизни страны.

Недавние революционные события грозно напоминали о неизбежной гибели старого мира. Одной из причин, способствующей пышному расцвету ренегатства, Горький считал страх, рожденный у новых пособников реакции сознанием, что эта гибель предрекает их собственный крах.

В письме к Л. Никифоровой Горький писал по поводу людей, не чувствующих своей ответственности перед родиной: «Именует ли себя оный Ванька Петром Струве или Федором Сологубом — все едино — в существе его нет двух основных человеческих свойств: любви к жизни, уважения к самому себе. Он всю жизнь возится с некиим мыльным пузырем, своим „я“, надувается, пыжится, хочет создать из своей пустоты „неповторимую единственную индивидуальность“ и — создает жалчайшее нечто».1

Имена П. Струве, Ф. Сологуба, Д. Мережковского становятся для Горького нарицательными понятиями, олицетворением типичных черт представителей эпохи реакции.

«Русские сказки» ценны разоблачением идейной и политической реакции. Они показывают интеллигенцию, отошедшую от народа, и ярых пособников мрачного произвола в стране.

Герои «Сказок» — типичное порождение самодержавно-бюрократической России. Это современный либерал, потребовавший вымарать из истории «все факты, которые способны соблазнить на либерализм, а те которые нельзя вымарать, приказал наполнить новым смыслом» (X, 472); это представитель буржуазной науки, проповедующий молодежи, что «человек ограничен извне, ограничен изнутри, природа ему враждебна, женщина — слепое орудие природы, и по всему этому жизнь наша совершенно бессмысленна!» (X, 444); это «гуманист», заменивший активное сопротивление политике самодержавия бумажным, ни к чему не обязывающим протестом (сказка VII).

Реальная подоснова сатирических сказок, их намеки, типизация деятельности отдельных лиц живо ощущалась читателями-современниками. Рассказы, названные Горьким фельетонами на современные темы, явно перерастали в памфлеты. Так, сказка о националисте (V), помимо общего разоблачения национальной политики самодержавия, содержала в себе злую сатиру на ренегата П. Струве. Об этом говорила характеристика героя, который «стал вспоминать прошлое — как будто все в порядке: и

382

социалистом был, и молодежь возмущал, а потом ото всего отрекся и давно уже собственные посевы своими ногами усердно топчет. Вообще — жил как все, сообразно настроению времени и внушениям его» (X, 465—466). О Струве как прототипе сказки, свидетельствовала и публицистическая деятельность героя. В сказке использованы националистические выступления Струве, его защита идей государственности и империализма. В 1909 году Струве опубликовал националистическую статью1 о необходимости интеллигенции выявить свое «национальное лицо», стать сугубо русской, а не «обще-российской интеллигенцией». Эта же статья вошла в книгу Струве «Patriotica» (1911). Сказка-памфлет о барине, который занимался журналистикой и усердно разыскивал свое «национальное лицо», написанная непосредственно после выхода из печати программной книги Струве, естественно вызывала в представлении читателя образ этого типичнейшего ренегата.

Столкновение героя с окружающим миром остро разоблачало политическую деятельность Струве. Вот как показано тяготение барина к органам власти. Не найдя «национального лица», обеспокоенный журналист пошел за советом к приставу своего участка фон-Юденфрессеру,2 знатоку национального вопроса.

«Приставу, конечно, лестно, что вот — образованный человек, недавно еще в нелегальностях подозревался, а ныне — доверчиво советуется, как лицо переменить. Хохочет пристав и, в радости великой, кричит:

«— Да ничего же нет проще, милейший вы мой! Бриллиант вы мой американский, да потритесь вы об инородца, оно сразу же и выявится, истинное-то ваше лицо...» (X, 466).

Обрадованный барин начинает развивать свою теорию «Великой России» перед представителями национальных меньшинств. Сатирически заострив его речи, Горький явно намекает на позицию кадетов в дискуссии о национальной культуре.

Сказка о Струве в ее обнаженной портретности не была одинока.

Как и в публицистике 1908—1912 годов, центральное место в «Русских сказках» заняли вопросы культуры, литературы, буржуазной печати. Здесь Горький также подчеркивал служение буржуазного литератора вкусам улицы, вкусам мещанина, его желание попасть «в тон настроению времени» (X, 448). Как и в публицистике, Горький обращал внимание на разлагающее влияние современной буржуазной литературы. Поэт, ставший профессиональным певцом смерти, написал стихи о бесцельности жизни, о необходимости убить свои желания. «А один юноша — очень хороший юноша, мучительно искавший смысла жизни, — прочитал эти стихи и застрелился.

«Он, видите ли, был уверен, что автор стихов, прежде чем отвергнуть жизнь, искал смысла в ней так же долго и мучительно, как искал сам он, юноша, и он не знал, что эти мрачные стихи продаются по шестнадцати копеек строка» (X, 448).

Проповедь пессимизма, литературу Смертяшкиных Горький подверг беспощадному бичеванию. Впервые с собирательным образом Смертяшкина читатель встретился в публицистической статье «Разрушение личности», вскрывающей причины литературного упадочничества.

383

«Проповедь смерти полезна ему (мещанину, — Ред.): она вызывает в душе его спокойный нигилизм и — только. Острой пряностью мышления о гибели всего сущего мещанство приправляет жирную и обильную пищу свою, побеждая пресыщение свое, а клиенты его, певцы смерти, господа Смертяшкины, действительно и неизлечимо отравляются страхом ее, бледнеют, вянут и жалобно кричат:

«— Погибаем, ибо нет личного бессмертия!»1 (XXIV, 70).

Дальнейшее развитие образа Смертяшкина дано в «Русских сказках» — сказка III о Евстигнее Закивакине, сотруднике «Анонимного бюро похоронных процессий».

Здесь широко применено пародирование тематики и стилистики символистов. Но наряду с обобщенной характеристикой литературы пессимизма и эта сказка содержала намеки на конкретные литературные явления.

Индивидуальные черты типических образов, созданных Горьким, напоминали черты реально существующих людей, наиболее ярко концентрирующих идеологические устремления своей социальной группы, в этом — одна из отличительных особенностей «Русских сказок».

Сатирически обрисованные лица легко угадывались современниками. Так, сказка о деятельности Смертяшкиных, превративших искусство в торгашество модными песнями во славу смерти и бесцельности человеческого творчества, вызвала протест Ф. Сологуба.2 Он узнал себя в образе поэта. И Сологуб, и Струве, и Родионов рассматривались Горьким как типичные представители ренегатства в общественной жизни и литературе. В их лице Горький заклеймил антидемократические тенденции буржуазной интеллигенции. «Частные поводы» раскрывали сущность данного социального явления, и потому-то Горький, сатирически заострив образы реальных прототипов, смог создать яркие типические фигуры реакционных деятелей.

Эта идейная направленность вызвала негодование всей либеральной и реакционной печати. «В них слишком явно предвзятое намерение либерального писателя вышутить реакцию», — писал А. Измайлов о «Сказках».3

Наряду со сказкой-памфлетом и фельетоном «на современную тему» в сатирическом цикле Горького нашел место и фельетон «на общероссийские темы» — о проповеди непротивления злу насилием, о пассивном гуманизме соотечественников, об увлечении левой фразой, позволяющей легко сочетать либеральное краснобайство с лозунгом «не давать». Эти сказки особенно сильно подчеркивали необходимость организации сопротивления существующему строю. Сатирический показ последствий проповеди терпения сочетался с обличением борьбы, ограниченной узкими рамками легальности. Так, сказка VII разоблачает буржуазных гуманистов, пытавшихся в дозволенных властью дозах протестовать против произвола царизма. Шестнадцать гуманистов из года в год публиковали свои протесты, к которым порой присоединялись Заторканный из Мямлина, Раздергаев из Дремова, Самогрызов из Окурова. Менялись, однако, не события, а только возраст протестующих, да изредка, в качестве нарушения привычного, присяжный поверенный Нарым выбывал в одноименный город. И все эти протесты служили, вопреки воле гуманистов,

384

все той же цели — «отвода волнений и угашения страстей» жителей (X, 475).

В этом фельетоне писатель с улыбкой отмечал и свое участие в прошлом в составлении подобных обращений к русскому обществу. Среди имен протестантов (Гуманистова, Хлопотунского и др.) названо и имя Грохало — прозвище юного Пешкова, введенное писателем в автобиографическую повесть «Хозяин», опубликованную в 1913 году.

Тесно сплетены с злободневными сказками Горького и рассказы, написанные в духе гротескно-политической сказки Салтыкова-Щедрина (воскресший писатель, встреча поэта с кнутом и др.).

Горький широко использовал в своих рассказах политико-бытовой материал эпохи реакции. Умение показать процесс проникновения «политики в быт» Горький считал отличительной чертой творчества Салтыкова-Щедрина. Этим же высоким искусством отличались и «Русские сказки».

Особенно характерна в этом отношении сказка XI, направленная против «беспартийной» интеллигенции, желавшей создать в годы обостренной политической борьбы «независимые, высокоидейные» органы печати. Эти беспринципные журналы печатали на своих страницах статьи представителей различных лагерей, стремясь удовлетворить требования различных социальных групп. Блестящая характеристика этой беспринципности была дана в статье И. В. Сталина «Беспартийные чудаки» (апрель 1912 года).

Политическая сказка Горького тесно связана своей идейной целеустремленностью со статьей И. В. Сталина, оказавшей несомненное влияние на отказ писателя от участия в «беспартийном» журнале «Запросы жизни».

Характерно, что горьковская сказка о создателях независимого «мыслящего органа», замыкающая цикл сказок, посланных в «Современный мир» в феврале 1912 года, была отвергнута его редактором В. Кранихфельдом. Очевидная сатирическая направленность сказки показалась ему слишком резкой. Отвергнутая сказка была опубликована на страницах большевистской газеты «Правда» (1912).

«Русские сказки» продолжают традиционное использование фольклорных элементов литературной политической сказкой. Сюда относятся сказочные зачины с их неизменной формулой («Жили-были», «В некотором царстве, в некотором государстве»), сочетание сугубого реализма сказки с фантастикой отдельных образов, широкое применение, часто совершенно неожиданных, моралистических сентенций. Стилевые особенности народных сказок, сказочные формулы (за исключением отмеченных зачинов), условные герои, традиционность композионного строения — все это не было использовано Горьким. Отсутствие фольклорной стилизации,1 отказ писателя от использования традиционно-сказочного жанра в рассказах, названных «Русскими сказками», ярко вскрывали стремление писателя подчеркнуть, что цинизм деятелей эпохи реакции достиг уже сказочной гиперболизации.

В годы реакции Горький писал: «Щедрина надо бы в эти шалые дни».2 В «Русских сказках» используется щедринская манера в новых, более сложных политических условиях.

385

Близость «Русских сказок» к произведениям великого сатирика, особенно к таким, как «Пестрые письма», «Современные идиллии» и «Сказки», — несомненна. Это сказалось на замысле дать в цикле сказок сатирическое отображение внутренней политики бездарного царского правительства. Отсюда такой широкий охват писателем разнообразных явлений русской жизни: науки, просвещения, журналистики, литературы, общественной деятельности и т. д.

Подобно Салтыкову-Щедрину, Горький широко использовал в своем цикле различные виды сатиры: памфлет, сатирическую сказку, «фельетон на современную тему».

О широком освоении традиций щедринской политической сатиры свидетельствует создание Горьким сатирических образов и формул общественного поведения, которые должны были в то же время подчеркнуть родственность реакционных явлений конца XIX столетия явлениям новой эпохи. Такова деятельность газеты «Туда-Сюда», напоминающий щедринский орган «Чего изволите», такова формула: жил «сообразно настроению времени и внушениям его», заменившая щедринское «применительно к подлости».

Большое внимание было уделено писателем работе над языком рассказов. Скрещивание лексики различных социальных групп, характерное для сатиры Щедрина, широко применено и в сатире Горького. В «Русских сказках» мы находим и сатирическое осмысление официальной речи, и пародирование языка современных литераторов, и стилизацию сказовой манеры мещанской среды. Язык сказок усиливает разоблачительные тенденции автора. Образцом может служить сказка о литературе, в которой Горький наряду с пародированием стиля и лексики Смертяшкиных широко использовал речь мещанина, речь улицы, создающей успех таким писателям. В данном случае язык повествования служит средством дополнительной характеристики героев. Определение среды, выразителем вкусов которой является Смертяшкин, сделано при помощи оценок его творчества издателем — выходцем из рядов буржуазии — Мокеем Говорухиным, сыном «знаменитого салотопа и мыловара Говорухина»1 («Ваши, — говорит, — вдохновения как раз то самое, еще никем не сказанное слово новой поэзии, в поиски за которым я и снарядился, подобно аргонавту Герострату...» — X, 450) и сатирически звучащих отзывов читателей-обывателей («Верно написал, материн сын! А мы живем, стараемся кое-как, то да се, и незаметно нам было, что в жизни-то нашей никакого смысла, между прочим, нет! Молодец Смертяшкин!» — X, 451). Образ Смертяшкина и его супруги сатирически расцвечен соответствующим замогильным словарем.

«Смертяшкин настолько воодушевился, что даже без особого труда стихи сочинил и прошептал их черным шопотом в ухо будущему скелету возлюбленной...

«— Как мертво! — восхищалась Нимфодора. — Как тупо-могильно!» (X, 452).

Пародийно звучит и модернистский пейзаж рассказа.

«Так, стильно мечтая, они сидели до той поры, пока из холодной могилы пространства, где погребены мириады погасших солнц и в мертвой пляске кружатся замороженные планеты, — пока в этой пустыне бездонного кладбища усопших миров не появился скорбный лик луны, угрюмо

386

осветив землю, пожирающую все живое... Ах, это жуткое сияние умершей луны, подобное свечению гнилушек, всегда напоминает чутким сердцам, что смысл бытия — тление, тление...» (X, 452).

Опубликовав сатирические «Сказки» в 1912 году, писатель прекратил работу над этим жанром. Цикл «Русских сказок» был возобновлен им только в 1917 году. Но пять сказок этого периода носят иной характер, они посвящены уже не реакционной интеллигенции, а вопросам войны и революции.

8

Первые попытки написать автобиографию были сделаны Горьким в начале 90-х годов. Наброски — «Изложение фактов и дум, от взаимодействия которых отсохли лучшие куски моего сердца» (1892) и «Биография» — носили сугубо личный характер. Горький говорил в них об обидах, нанесенных ему в детстве, о безрадостности этого детства, о равнодушии людей, не захотевших смягчить для него жестокую действительность. Факты детства переплетались в этих не предназначенных для печати фрагментах с рядом лирических отступлений, рисующих настроения Горького начала 90-х годов.

Мысль написать свою автобиографию для печати возникла у Горького в 1906 году, но не была реализована. Произведения 1912—1913 годов («Хозяин», «Случай из жизни Макара», «По Руси») — первые подступы к автобиографической трилогии.

Повести «Детство» и «В людях» продолжают в некоторых отношениях повести об окуровщине. Они показывали страшный, тяжкий быт многих миллионов русских людей, отмечая в то же время то хорошее, бодрое, умное, что росло и крепло в недрах этого сурового быта. Задача повестей — правдиво рассказать не только о том, чему следует объявить беспощадную войну, но и о том, как здоров и молод еще русский человек.

«Это та правда, которую необходимо знать до корня, чтобы с корнем же и выдрать ее из памяти, из души человека, из всей жизни нашей, тяжкой и позорной», — писал Горький, указывая, что «не только тем изумительна жизнь наша, что в ней так плодовит и жирен пласт всякой скотской дряни, но тем, что сквозь этот пласт все-таки победно прорастает яркое, здоровое и творческое, растет доброе — человечье, возбуждая несокрушимую надежду на возрождение наше к жизни светлой, человеческой» (XIII, 185).

Повести «Детство», «В людях», «Мои университеты» показали первые этапы жизненного пути человека из народа, выковавшие в нем «непримиримость и революционную ненависть к капиталистическому строю».1 Автобиографическая трилогия стала «историей молодого человека» нового века, историей человека, который должен был осуществить перестройку жизни на социалистических началах. Эта «история» обогащала традицию автобиографических произведений русских классиков XIX века и современных Горькому писателей — В. Короленко,2 Гарина-Михайловского.

Характерно, что в годы работы над автобиографической трилогией Горький всячески поощрял работу над автобиографическими произведениями

387

и других людей, вышедших из народа. Так, самим Горьким по рассказам Ф. Шаляпина была написана и затем опубликована в «Летописи» 1917 года биография этого замечательного русского таланта; при содействии писателя была реализована в печати автобиографическая повесть крестьянина И. Вольнова «Повесть о днях моей жизни» (1912). О познавательной и воспитательной ценности подобных произведений Горький говорил и позднее в своих беседах и письмах к советским писателям, побуждая их к писанию воспоминаний (А. Чапыгин, Ф. Гладков и др.). Горький считал необходимым, «чтоб исторически молодой, не знакомый с прошлым, читатель видел, какое огромное количество отрицательных впечатлений поглощалось нами и как мы вырабатывали из них положительные выводы, из коих особенно значительна наша уверенность в оживляющей человечество силе социальной революции...».1

Личный тон первых автобиографических набросков 90-х годов, не найдя отражения в новых произведениях («Детство», 1913; «В людях», 1914—1916), уступил место широким социальным обобщениям. Биографические факты первых воспоминаний были использованы, но уже в другом освещении: одни из них были смягчены, другие типизированы. Жизнь Алеши Пешкова — это типичная судьба талантливого русского самородка, человека из народа, которому пришлось преодолеть «на пути вверх» немало больших и малых препятствий.

В автобиографических повестях Горький ставил задачу показать не только становление мировоззрения нового героя-пролетария, но и широко воспроизвести «социальные горизонты и бытовой пейзаж».2

Все лица и события в автобиографических повестях связаны с Алешей Пешковым, они оказывали влияние на восприятие мира подростком, на выработку его характера, на становление его мировоззрения. Но вместе с тем, говоря о жестокостях и мерзостях жизни «неумного племени», мещанства, Горький отмечал:

«Но правда выше жалости, и ведь не про себя я рассказываю, а про тот тесный, душный круг жутких впечатлений, в котором жил да — и по сей день живет — простой русский человек» (XIII, 19).

«Детство» и «В людях» не только произведения о детских годах писателя, не только история жизни одного подростка. Это художественная летопись своего времени, отразившая вызванный ростом промышленного капитализма процесс разложения мелкобуржуазной ремесленной среды. Разорение семьи Кашириных — правдивая, реалистическая картина 70—80-х годов.

В «Детстве» и «В людях» Горький показал себя мастером социального портрета. Ярко очерчена фигура деда — цехового старшины, владельца красильни. Патриархальный быт ремесленного заведения, превращавший рабочего в «домочадца», непомерная эксплуатация этого «домочадца», которого безжалостно выбрасывали на улицу, когда он терял свою трудоспособность, — характерные черты эпохи, воплощенные и в социальном быту каширинского дома. Дед Горького показан в многообразных связях с людьми. Он — выразитель господствующей в его среде морали; это мелкий и жестокий собственник, суровый семьянин, воюющий с детьми из-за имущества, блюститель мещанских нравов семьи, воспитатель ее новых членов. Суровы его отношения к людям, ко всему новому, что проявляется в жизни.

388

Столь же рельефны фигуры эксплуатируемых — безропотного Григория Ивановича, истратившего свою жизнь и здоровье на создание каширинского благополучия, и Ивана Цыганка, озорного, талантливого юноши.

Повесть «В людях» выводит читателя за рамки каширинского дома, показывая окуровщину с присущей ей жестокостью, ненавистью, пьянством, мелким развратом, циничным отношением к жизни, все подавляющей скукой, переходящей в злое озорство. Но в недрах этого быта уже назревал протест против самодержавно-политического строя. Юный Пешков, все ближе общаясь с народом, жадно подмечает факты такого протеста в среде людей труда.

На мрачном окуровском фоне ярко выделены люди, которые свидетельствовали о нравственном здоровье народа, о его мощи и непоколебимой вере в лучшую, чистую жизнь; таковы бабушка, Цыганок, «Хорошее дело», Павел Одинцов, повар Смурый и многие другие.

В конце 1916 года Горький писал в одном из своих писем: «...никогда еще пред честными людьми России не стояло столь много грандиозных задач и очень своевременно было бы хорошее изображение прошлого, в целях освещения путей к будущему».1 Такое изображение и дано в трилогии Горького. Несмотря на обилие «страшного» и «мерзкого», показанного в автобиографических повестях, они имеют глубокий жизнеутверждающий характер.

Запечатлевая картины прошлого, писатель сумел взглянуть на это прошлое в свете задач настоящего и будущего. Его произведения пронизаны пафосом любви к человеку и ненависти ко всему, что связывает и уродует его, тем творческим пафосом, который сам Горький считал обязательным качеством пролетарской литературы.

Автобиографические повести — блестящий образец социалистического реализма. Созданные в канун социалистической революции, они глубоко раскрывали веру писателя в творческие силы народа. Эта творческая сила выражалась в бесстрашии, в неудовлетворенности социальными условиями жизни, в тяге к знанию, в огромном художественном даровании народа.

Повествуя о днях детства и юности, Горький всегда отмечал влияние на свое развитие двух источников. Сознание ребенка и юноши формировали не только учеба у жизни, пристальное наблюдение за поведением людей и их мыслями, но и восприятие действительности через фольклор и книгу, при помощи художественного раскрытия внутреннего мира человека. Рассказ о власти искусства над человеком сочетается в повестях с изумительными рассказами о роли книги в формировании человеческой личности.

Первыми учителями своеобразных «университетов» Горького были простые русские люди. Огромное влияние на мальчика оказали Акулина Каширина, научившая внука уважению к человеку, к труду, ко всему живому, и повар Михаил Смурый, раскрывший перед пытливым посудником волжского парохода неведомый до той поры мир книг.

Светлый поэтический образ бабушки пополняет галерею женских типов, созданную классиками русской литературы. В «Детстве» бывшая балахнинская кружевница занимает центральное место, и первоначально Горький даже хотел дать своей повести заглавие «Бабушка». Акулина Каширина — носительница оптимистического начала, она полна любви к людям и жизни, это человек живого ума и богатой души, она тонко чувствует красоту и умеет подмечать ее всюду.

389

Бабушка познакомила ребенка с народным творчеством, напитала его стихами «как улей медом» (XIII, 266); Смурый научил искать в книгах «настоящее», то, что обогащает человека, делает его сильнее, мужественнее. Книги раскрыли подростку незнакомую действительность, воспроизвели необычную, яркую жизнь, приобщили к радостям и горестям человечества.

«Они показывали мне иную жизнь — жизнь больших чувств и желаний, которые приводили людей к подвигам и преступлениям. Я видел, что люди, окружавшие меня, не способны на подвиги и преступления, они живут где-то в стороне от всего, о чем пишут книги, и трудно понять — что интересного в их жизни? Я не хочу жить такой жизнью... Это мне ясно, — не хочу...» (XIII, 336).

Уроки первых учителей заставили подростка понять, что несмотря на все уродства жизни царской России русский народ не утратил ни своих сил, ни своей мечты о счастье.

Значительное место в повестях занимают картины природы. Русский пейзаж, его величавая простота, образ вольной Волги нашли красочное воплощение на их страницах. Природа, как и книги, учила мальчика любви к жизни.

«Меня почти до слез волнует красота ночи, волнует эта баржа — она похожа на гроб и такая лишняя на просторе широко разлившейся реки, в задумчивой тишине теплой ночи. Неровная линия берега, то поднимаясь, то опускаясь, приятно тревожит сердце, — мне хочется быть добрым, нужным для людей» (XIII, 278—279).

Автобиографические повести пронизаны многочисленными авторскими отступлениями, раскрывающими отношение писателя к изображаемому. Повествование о детстве и юности ведется и от лица Алеши Пешкова, и от лица М. Горького, как бы подводящего итог жизненным наблюдениям подростка, рассказывающего о том, как они формировали его стремление к борьбе с несправедливостью и уродствами жизни. Повести, отображая тяжесть быта простых русских людей, тягучую скуку их буден, показывают, как все более глубоко назревает чувство протеста против этой жизни у мальчика. Автор так характеризует это чувство в конце повести «В людях»:

«Все вокруг полуспит, все так приглушено, все движется как-то неохотно, по тяжкой необходимости, а не по пламенной любви к движению, к жизни.

«И так хочется дать хороший пинок всей земле и себе самому, чтобы все — и сам я — завертелось радостным вихрем, праздничной пляской людей, влюбленных друг в друга, в эту жизнь, начатую ради другой жизни — красивой, бодрой, честной...» (XIII, 510).

Благодаря этому художественному приему — повествованию от лица героя и автора — Горькому удалось создать живой образ талантливого, пытливого ребенка и подростка. Писатель не приписывает своему маленькому герою поступков и мыслей, которые не соответствовали бы его возрасту или развитию, что часто делают другие авторы автобиографических произведений.

Изумительно богатство языка горьковских повестей. Это и мастерство индивидуализированной речи героев, и необычайное разнообразие тональности речи самого писателя, перемежающего свой рассказ о русских людях проникновенными зарисовками русской природы и авторскими размышлениями, то лирическими, то гневными, о родине, о русском человеке и его судьбе.

390

Горький, мастер слова, писал в заметках из дневника 1924 года: «У каждого человека свой тон речи, свои, любимые словечки».1 В своих произведениях писатель любит давать обобщенные характеристики речи героев, их реплики обычно соответствуют этим характеристикам.

Знакомя нас с бабушкой в «Детстве», Горький отмечает:

«Говорила она как-то особенно выпевая слова, и они легко укреплялись в памяти моей, похожие на цветы, такие же ласковые, яркие, сочные» (XIII, 15). Акулина Ивановна — песенница, сказительница, это-то и накладывает отпечаток на весь строй ее речи. «Я ведь уж старая, за шестой десяток лета-вёсны мои перекинулись-пошли»; «Ой, Ленька, голуба-душа, хорошо все у бога и на небе, и на земле, так хорошо...», — говорит она (XIII, 15).

Дед Алеши с его стремлением к собственничеству, к командованию людьми противопоставлен бабушке. О нем сказано: «...он со всеми говорит насмешливо, обидно, подзадоривая и стараясь рассердить всякого». Речь старика подтверждает это: «Не удались дети-то, с коей стороны ни взгляни на них. Куда сок-сила наша пошла? — говорит он бабушке. — Мы с тобой думали в лукошко кладем, а господь-от вложил в руки нам худое решето...». Дедовы поучения внуку резко отличны от бабушкиных: «Ну, так я тебе скажу: будь хитер, это лучше, а простодушность — та же глупость, понял? Баран простодушен. Запомни!» (XIII, 21, 72, 67).

Речь бабушки пронизана образностью народного творчества. Для речи деда, богатой афоризмами, раскрывающими психологию мещанина, более характерны элементы церковной книжности («Всяк, нарушающий непослушанием законы божии, наказан будет горем и погибелью!» — XIII, 87).

Горький затронул в своих повестях ряд социальных, моральных и эстетических проблем. И «Детство», и «В людях» проникнуты глубокой уверенностью в скором изменении жизни народа и страстной ненавистью к социальному злу, выраженному в жестокости людских взаимоотношений, в насилии над личностью, в непонимании роли и значения труда, в невежестве, в рабской приниженности человека, его покорности.

Воссоздав яркий образ бабушки, твердо верившей в социальную справедливость, в победу хорошего в жизни и насытившей Алешу «крепкой силой для трудной жизни» (XIII, 15), Горький показывает, что по мере роста героя перед ним все острее вставал вопрос о том, как следует жить, и все более неприемлемыми становились кротость бабушки и ее требование терпеливо сносить жизненные обиды. Познакомившись с миром хозяев, Алеша почувствовал удовольствие нарушать их законы, он все чаще бунтует против порядков затхлого мещанского мира.

«Встречаясь с бабушкой, я все более сознательно восхищался ее душою, но — я уже чувствовал, что эта прекрасная душа ослеплена сказками, не способна видеть, не может понять явлений горькой действительности, и мои тревоги, мои волнения чужды ей.

«— Терпеть надо, Олеша!

«Это — все, что она могла сказать мне в ответ на мои повести о безобразиях жизни, о муках людей, о тоске — обо всем, что меня возмущало» (XIII, 438).

Юный Пешков избрал другой жизненный путь.

«Я был плохо приспособлен к терпению, — пишет Горький, — и если иногда проявлял эту добродетель скота, дерева, камня — я проявлял ее

391

ради самоиспытания, ради того, чтобы знать запас своих сил, степень устойчивости на земле... Ибо ничто не уродует человека так страшно, как уродует его терпение, покорность силе внешних условий» (XIII, 438—439).

Автобиографические повести правдиво изобразили суровую, мрачную жизнь народных низов и становление мировоззрения пролетария. «К жизни, к жизни! Надо растворить в ней все, что есть хорошего, человечьего в наших сердцах и мозгах» (XIII, 504), — эти слова последней главы «В людях» звучали как призыв к переустройству современного общества.

«Детство» и «В людях» пользовались огромным успехом у демократических читателей («каждая строчка Горького читается с большим эстетическим наслаждением и интересом»,1 писал в 1916 году о повестях С. Шаумян), но современная буржуазная критика не уделила им должного внимания и не раскрыла их революционно-воспитательного значения. Однако, замалчивая борьбу Горького с капитализмом и миром порожденного им мещанства, эта критика все же при сопоставлении «Детства» Горького с «Детством» Льва Толстого вынуждена была отметить творческое своеобразие Горького, проявленное им в отношении к прошлому.

Бесспорной удачей писателя был признан новый поэтический образ русской женщины (бабушки). А. Блок писал по поводу «Детства»: «Теперь для меня ясна вся фальшь гончаровского „Обрыва“. Вот где настоящая бабушка — Россия!».2

После выхода «Детства» отдельным изданием в 1916 году армянский писатель А. Ширванзаде дал высокую оценку правдивому изображению Горьким социальной жизни и человеческой души, а также захватывающей искренности книги.3 Ширванзаде писал, что повесть Горького волнует не только русских читателей, что она близка и другим народам.

Этот отзыв говорил о том, что повесть нашла горячий отклик среди читателей-демократов.

«Ваша похвала глубоко тронула меня..., — ответил Горький, — Вы сами знаете, как ценно, как радостно знать, что Ваше слово понятно на Кавказе и в Англии, на Скандинавском полуострове и в Италии».4

Вскоре автобиографические повести Горького стали широко популярны не только в России, но и в зарубежных странах.

9

Эпоха между двух революций нашла отражение не только в прозе, но и в драматургии Горького. В 1913 году им была написана и тогда же представлена в драматическую цензуру пьеса «Зыковы».

30 октября «Зыковы» были разрешены к постановке с исключением ряда мест. Цензурные урезки ослабили социальное звучание пьесы и, видимо, в связи с этим Горький не стал публиковать ее в России. До 1923 года полный текст пьесы был известен только в заграничном издании. Сценическая история «Зыковых» началась также после Октября, первая постановка состоялась в июле 1918 года в Петроградском народном доме.

Сцены из семейной жизни лесопромышленника Антипы Зыкова воспроизводят типическую картину «потревоженной» русской провинции

392

в годы реакции. О революции 1905 года персонажи пьесы говорят немного, но именно эти, как бы мельком брошенные фразы свидетельствуют об огромной роли, которую сыграла революция в жизни героев, и позволяют раскрыть истинную сущность событий в доме Зыковых.

Только в последние годы, т. е. непосредственно после 1905 года, Антипа начинает терять интерес к своему привычному делу и ищет свое место в жизни. Годы реакции полностью раскрывают характер лесничего Муратова. С событиями этих лет связана судьба Шохина. Чувство страха, под влиянием которого формировался характер Павлы, также было вызвано отзвуками событий 1905 года. Один из персонажей, Тараканов, так характеризует свое время: «Образовалось смятение понятий и никто не знает точно — где его место» (XII, 292).

Горький ярко изобразил быт Зыковых, но трактовка этой пьесы как бытовой, без раскрытия ее второго, социального плана неверна. Такое истолкование «Зыковых» обычно приводило к неудаче при постановке в театре. Критика указывала на то, что социальный и философский план пьесы недостаточно обнажен автором, который отлично разбирался в классовой расстановке сил того времени. Чем же это было вызвано?

Помимо драматической цензуры, затруднявшей более широкое и отчетливое раскрытие социального плана пьесы, была и другая, более серьезная причина, обусловленная самой исторической действительностью. В годы реакции Горький задумал написать роман о нескольких поколениях русских капиталистов. Он хотел создать типы первых накопителей, первых капиталистических хищников и затем их наследников. Этим замыслом Горький поделился с В. И. Лениным в одно из своих свиданий с ним на Капри. Ленина заинтересовал творческий замысел — дать художественную картину развития русского капитализма за сто лет, но он тотчас же сказал писателю, что в настоящее время это произведение не может быть осуществлено: такой роман должен иметь свой конец, свое логическое завершение, а современная русская действительность такого конца еще не создала. Иными словами, Ленин говорил о том, что роман о русском капитализме должен показать не только его становление и эпоху расцвета, но и гибель капитализма, его крушение. И действительно, роман, задуманный Горьким, был осуществлен только после Октябрьской революции: «Дело Артамоновых» написано в течение 1923—1925 годов.

Русская действительность 1907—1913 годов не позволяла дать в «Зыковых» подобный конец. В одной из публицистических статей этих лет Горький писал:

«Никто не станет отрицать, что на Русь снова надвигаются тучи, обещая великие бури и грозы...» (XXIV, 148).

Обреченность русского капитализма, неминуемая гибель «дела» Зыковых чувствуется читателем и зрителем отчетливо, но дыхание этой великой бури Горький еще не мог воплотить. Это было сделано на следующем этапе развития его драматургии, в пьесе «Егор Булычев и другие».

В «Зыковых», так же как и в горьковской публицистике и прозе, разоблачается теория пассивизма, утешительства, непротивления злу, антидемократические тенденции русской интеллигенции.

В пьесе два центральных образа — Антипа Зыков и его сестра Софья.

Антипа — один из первых накопителей капитала, зачинатель «дела» Зыковых. Он имеет длинную галерею предшественников в горьковской

393

прозе (образы Игната Гордеева, Савелия Кожемякина и другие). Зыков не только энергичнейший стяжатель, он купец, вступающий в конфликт со своим классом. В прозе Горький уже показал этот тип, в драме такой образ появился впервые.

Зыков не удовлетворен своим настоящим, недавние революционные события поколебали его уверенность в прочность «дела», он ищет оправдания своей деятельности. Однако этого оправдания не давала ни историческая обстановка, ни личная жизнь: дети уже лишены энергии отцов, они не могут продолжить их работу. «Чужой стал я всему», — говорит Антипа сестре (XII, 313). Зыков — хищник, но хищник, потерявший свою устойчивость и сомневающийся в своей «правде». Потому-то он не прочь познакомиться с новой жизненной истиной, носительницей которой ему кажется Павла.

Антипа Зыков как бы первый набросок образа Егора Булычева. Он еще не может, подобно Булычеву, сказать, что прожил жизнь не на той улице, но он стоит накануне этого открытия, этого признания.

Выходец из народа, Антипа силен, энергичен и ценит только жизнестойкое, деятельное, здоровое. Именно этой любовью к работе и силе обусловлено его отрицательное отношение к своему никчемному сыну и другим персонажам пьесы. Мысль жениться на Павле, невесте сына, возникает у Антипы мгновенно, стоило ему только сопоставить здоровую и чистую Павлу с пьяным, развинченным сыном Михаилом. Соединение их судеб кажется ему противоестественным; женитьба на Павле вызвана не самодурством, а чувством протеста против того, что здоровый человек обрекался на заведомую гибель.

Зыков показан Горьким в минуты раздумья над жизнью. Антипа смутно догадывается, что где-то есть иная, не его правда, но не знает путей к ней. Правда же Павлы, с ее ложным, пассивным гуманизмом не смогла удовлетворить его. Ее философия обрекала на бездейственность, опустошала, обезоруживала человека. Зыкову же необходимо было немедленное использование его сил, его энергии. «Вас, добрых, послушать — всякое дело перед кем-то грех», — говорит он Павле (XII, 335). Эта жажда деяния делает образ Антипы, несмотря на отрицательный характер самого деяния, более здоровым, более жизненно необходимым, чем образ Павлы.

Но Горький не переоценивает сил своего героя, его социальной ценности.

Носительницей оптимистического начала в пьесе является Софья. Она также из породы Зыковых, но с более развитым умом, с большей внутренней собранностью. Софья, как и Антипа, переживает личную драму; в пьесе дано два параллельных конфликта: Антипа — Павла и Софья — Муратов. Но в то время как Антипа мечется в поисках нового места в жизни, Софья даже временно не сгибается. Горький подчеркивает, что это не только женщина-делец, она не только поглощена «накоплением». Он показывает ее человечность, в ней много материнского чувства по отношению к людям, к ней стягиваются в пьесе все нити. Более умная Софья лучше брата разбирается в современности, она сильнее его и в поисках новых жизненных путей. Софья давно ищет новую правду. Она не находит ее, встречая на своем пути ренегатов Муратовых и капиталистических хищников новой закалки Хевернов, и тем не менее не теряет твердой уверенности в том, что где-то рядом с ними, Зыковыми и их спутниками, существует другая Русь, живут другие энергичные люди, которым и будет принадлежать будущее.

394

В пьесе «На дне» Горький вложил гордые слова о человеке в уста Сатина, потому что, как говорил он, в пьесе их более некому было сказать. В «Зыковых» горячие слова о будущем вкладываются в уста Софьи как наиболее сильного и жизнестойкого человека.

Софья — умный разоблачитель окружающего, многие ее реплики дают ключ к раскрытию характеров других героев, к обнажению философии Павлы и Муратова. Эти противостоящие старшим Зыковым лица кажутся на первый взгляд далекими друг другу. Но, постепенно раскрывая их характеры, Горький подчеркивает родственность их социальных воззрений, их восприятия жизни.

В лице Павлы развенчана теория непротивления злу насилием, теория ложного гуманизма и смирения. Павла — проповедница добра и любви к людям, но эта проповедь не только бессильна, но и лицемерна, так как Павла не борется за осуществление своего верования. Проповедь добра вызвана у Павлы не столько любовью к людям, сколько страхом перед жизнью, вот почему она мечтает о примирении непримиримого, о празднике на земле, в подготовке которого участия принять не хочет. Павла стремится в сущности не к новой, чистой и светлой жизни, а к уютному углу, ей хочется спрятаться за спину более мужественного. Антипа выбран ею потому, что он сильный, с ним не страшно.

Субъективно Павла не лицемерна. Она действительно, в отличие от своей матери, лишена мещанской жадности, стяжательства и не хочет зла людям, но объективно она носительница зла. Не мир, а вражду вносит Павла в дом Зыковых. Уверенность в своей непогрешимости делает ее неправедным судьей по отношению к окружающим. Чистота и доброта Павлы прежде всего оборачиваются к людям своей эгоистической стороной, и потому-то в пьесе ее дважды называют змеей кроткой и тихой.

Полной противоположностью Павлы и в то же время близким ей по идейной направленности является Муратов. Лесничий дополняет образ Павлы. Оба персонажа являются двумя сторонами одной и той же медали. В основе их житейской философии лежит пассивизм; оба стремятся оправдать свою позицию отказа от перестройки мира. Павла скрывается под маской проповеди кроткой любви к людям, Муратов — под маской разочарования, социального пессимизма.

Муратов — не новый тип в творчестве Горького. Интеллигенту, который после поражения революции 1905 года стал хулителем всего революционного и заменил борьбу за изменение жизни воспеванием цинизма и индивидуализма, Горький посвятил в годы реакции большое число публицистических статей. Муратов — типичный представитель такой вырождающейся, перепуганной революционными событиями интеллигенции. Он мстит людям за свой страх перед жизнью. Еще несколько лет назад он вел большую культурную работу, разводил леса, осушал болота, боролся с хищническим истреблением леса, теперь это циник-индивидуалист, «уездный Мефистофель», не понявший великого значения революции.

Антипа спорит с правдой Павлы, Софья ведет спор с Муратовым. Она говорит, что его правда — «это правда ленивых, самолюбивых, обиженных, что-то злое, гнилое. Это издыхающая правда!» (XII, 343).

Муратов в свою очередь хочет доказать Софье, что с революцией покончено, что ее вера в другую, здоровую Россию — романтика, что жизнь грязна, люди бесчестны и некультурны и потому проповедь цинизма естественна и необходима.

По поводу цинизма, столь пышно расцветшего в годы реакции в политике, искусстве и литературе, Горький писал в 1908 году:

395

«Средством самозащиты против напора исторической справедливости мещанство избрало цинизм... Человек взбесился от страха, оголил в себе животное и буйно рвет социальные путы... Современный цинизм одевается разнообразно, — всего грубее и наименее умно — в черный плащ пессимизма» (XXIV, 8).

Корректура рассказа М. Горького «Жалоба»,
запрещенного цензурой для отдельного издания.
4 ноября 1914 г.

Муратов нарочито подчеркивает свой цинизм. Он человек с опустошенной душой, уже не способный ни на какое большое чувство.

Громкие слова нужны Павле, чтобы скрыть свое равнодушие к жизни, чтобы не обнаружить свое холодное сердце. Муратову они нужны для того, чтобы оправдать свою социальную лень, свою «плохонькую жизнь».

Так сплетаются в пьесе Горького быт и политика, так «семейный конфликт» перерастает в столкновение двух сил — стремления быть деятелем жизни и стремления спрятаться от нее.

10

В начале 1913 года, в связи с объявлением амнистии по случаю «трехсотлетия дома Романовых», были прекращены дела против лиц, осужденных за выступления в печати. Горький получил возможность возвратиться на родину.

«Надеюсь, Вы не смотрите так, что нельзя „принимать“ амнистии? — писал В. И. Ленин. — Это был бы неправильный взгляд: революционер по нынешним временам больше сделает извнутри России...».1

Обострившийся процесс туберкулеза задержал Горького за границей, в Россию он вернулся только 31 декабря (13 января) 1913 года.

Приезд писателя вызвал ряд приветственных обращений рабочих организаций и демократической молодежи, в которых была отмечена революционная роль его творчества. «Мы горячо приветствуем вас, писателя-гражданина, на заветах которого воспитывалось целое поколение демократической интеллигенции, и выражаем свою радость, зная, что вы снова на родине», — писали слушатели университета Шанявского».2

396

По возвращении на родину Горький, как и в предшествующий период, сочетал большую творческую работу с публицистическими выступлениями и обширной организационно-издательской деятельностью.

Страница из книги М. Горького «Статьи 1905—1916 гг.,
с цензурными изъятиями». 1916 г.

В повести «В людях» Горький рассказал о том, как крепло у него чувство протеста против покорного отношения к действительности. В 1916 году он издал сборник своих публицистических статей («Статьи 1905—1916 гг.», Пгр 1916), в предисловии к которому говорил, что не может «равнодушно слушать проповедь о необходимости терпения», что подобные проповеди органически враждебны ему. Публицистические статьи писателя призывали к борьбе за новое, боевое, т. е. революционное отношение к действительности.

Первая мировая война не явилась для Горького неожиданностью; его письма 1912—1914 годов часто говорили о назревающей катастрофе. Так, Горький писал Плеханову в сентябре — октябре 1913 года: «Ведь несомненно, что нас снова собираются бить, что столкновение с Австрией — неизбежно... Я думаю, что будущая война не принесет нашей демократии и той малой пользы, которая дана была японской войной, напротив: можно ожидать, что сильно разовьется национализм и патриотизм, которым ослепят очень многих».1 Но действительность превзошла все ожидания Горького. Волна шовинизма захлестнула русскую литературу и периодическую печать, грозя заглушить немногочисленные голоса писателей демократического лагеря, выступивших против проповеди человеконенавистничества и разжигания национальной вражды. Все более увеличивался и цензурный гнет (усиленный введением специальной военной цензуры), обрушившийся в первую очередь на рабочую и большевистскую печать.

Разжигание национальной вражды с целью отвлечения внимания масс от революционной борьбы, от поисков истинных виновников массового истребления человеческих жизней вызвало гневный протест Горького. Горький требует от русского общества внимательного отношения к национальным культурам и издает с этой целью серию сборников национальных

397

литератур (им были отредактированы и изданы сборники армянской, латышской и финской литературы).

Сборники национальных литератур, редактированные М. Горьким. 1916—1917 гг.

Горький выступает в эти годы с резким разоблачением деятельности писателей-современников, поддерживавших политику правящих кругов. В статье «Несвоевременное», запрещенной цензурой в декабре 1914 года, Горький писал, говоря о шовинистических настроениях в творчестве Л. Андреева, М. Арцыбашева, А. Куприна и Ф. Сологуба: «Мне кажется, что во дни крушения культуры задача писателя не эта. Защитник справедливости, правды, свободы, проповедник уважения к человеку, русский писатель должен бы взять на себя роль силы, сдерживающей бунт унизительных и позорных чувств» (XXIV, 162). Роль такой силы и была выполнена самим Горьким. В качестве противодействия буржуазной печати писатель создал новый ежемесячник, занявший интернационалистическую позицию, и основал новое издательство, «Парус», с целью пропаганды книг, способствующих возбуждению творческой энергии человека. «Летопись», первый номер которой вышел в декабре 1915 года, была единственным легальным общественно-литературным журналом, занявшим антивоенную позицию.1 Наряду с организацией в журнале обширного политико-экономического отдела, в котором давался анализ международных отношений и причин, вызвавших мировую войну, Горький уделил большое внимание отделу художественной литературы, резко отличной своим тоном от лжепатриотических произведений современников. С призывом к сотрудничеству в «Летописи» писатель обратился к крупнейшим литераторам Запада, оппозиционно настроенным по отношению к войне (Б. Шоу, Р. Роллан и другие).

Цензура пристально следила за деятельностью Горького-литератора и неоднократно запрещала его статьи по поводу мировой войны и внутренней политики России. Так же свирепо расправлялась цензура и с журналом «Летопись», часто выходившим с большим числом цензурных урезок. Не менее напряженно следило за деятельностью Горького и охранное отделение, доносившее департаменту полиции об организационной деятельности писателя и его устных революционных выступлениях, направленных против

398

косности, антидемократизма, пассивности общества. Так, в записке от 26 ноября 1915 года охранное отделение, сообщая о речи Горького на собрании общества «Братский отклик» для вспомоществования жертвам войны, доносило департаменту полиции, что писатель призывал «теперь же совершить революцию внутри страны».1

Пораженческая позиция «Летописи» вызвала негодование всей буржуазной прессы. Однако это нисколько не ослабило борьбы, проводимой журналом. Критики буржуазного лагеря вынуждены были признать, что «руководители журнала, однако, вовсе не посчитались с противниками достойным образом, а предпочли, „закусив удила“, идти по раз избранному пути до предельных выводов».2

Значительное место в журнале занимали публицистические статьи Горького. Одна из них, дающая резкую оценку текущей действительности с ее лжепатриотизмом, «опьянением громкими словами», «социальным распадом и гниением», заканчивалась призывом «сделать некое усилие воли, дабы встать на ноги и дружно взяться за дело самозащиты от врагов ближайших к нам».3 Этот призыв прямо говорил об очередных задачах демократии, свидетельствуя в то же время о все усиливающейся революционной борьбе Горького с «ближайшими» врагами родины, о которых В. И. Ленин писал: «...нельзя в XX веке, в Европе (хотя бы и дальневосточной Европе) „защищать отечество“ иначе, как борясь всеми революционными средствами против монархии, помещиков и капиталистов своего отечества, т. е. худших врагов нашей родины...».4

Художественные произведения Горького говорили о том, что русский народ уже созрел для этой борьбы. Творчество гениального художника пролетариата с исключительной глубиной и яркостью отразило общественно-политический подъем народных масс и сыграло огромную роль в подготовке пролетарской революции, победившей в Октябре 1917 года.

*

Вся деятельность Горького — художника и общественного деятеля была пламенным служением родине. В центре внимания писателя стоит человек труда и его «деяния». Творческая энергия людей, их сопротивление капиталистическому строю — вот что непрестанно волновало Горького. Всякое преодоление рабского безволия и мещанского стяжательства, всякий признак пробуждения самосознания масс всегда чутко улавливались писателем, особенно пристально следившим за тем, как идея революции становится достоянием широких народных масс, как «идеи социализма просачиваются в быт» и сознание трудящихся России.

Бесчисленными нитями был связан с народом глашатай русской революции и неутомимый искатель новых путей русской литературы. В 90-е годы появились романтические образы Данко и Сокола, призывавшие к борьбе за свободу. В начале XX века Горький бросил крылатый призыв, подхваченный сотнями тысяч людей: «Пусть сильнее грянет буря!». Революция 1905 года вызывает новый лозунг: «Россия будет самой яркой демократией земли!» (VII, 451).

В начале XX века Горький, отражая рост революционного движения, создал образ гордого, мятежного Человека, в годы первой русской революции он воплотил его в реалистическом образе сознательного рабочего.

399

В «Послании в пространство», разоблачая политику буржуазии, писатель говорит о пролетариате как единственном, непреклонном борце за социализм. Обращаясь к рабочему, Горький писал:

«— Иди! Ты — неистощимая сила, созидающая все, неиссякаемый источник творчества, тобою рождаются и боги и герои, что тебе, если черви дерзко ползают по голеням твоим? Стряхни их во-время с тела твоего, дабы не проникли, они жадные и хитрые, на грудь твою...

«Все храмы на земле созданы твоими руками — иди дальше, чтобы создать храм истины, свободы, справедливости!

«Иди, товарищ!» (VII, 126).

В повести «Мать» рабочий, профессиональный революционер Павел Власов гордо заявляет: «Победим мы, рабочие!». Революционный оптимизм характеризует людей революционной эпохи. Софья радостно восклицает: «Мы победим, потому что мы — с рабочим народом!.. В нем скрыты все возможности, и с ним — все достижимо!» (VII, 486, 364).

Всеми своими лучшими произведениями Горький убедительно говорил о том, что русский пролетариат, руководимый большевистской партией, неуклонно и неодолимо идет к победе. Горький утверждал жизнь как революционное деяние, как подвиг во имя торжества идей социализма.

Революционная борьба народа многообразно раскрыта в произведениях Горького, созданных в годы реакции и нового подъема рабочего движения. «Превосходная должность — быть на земле человеком», пришло время рабочему человеку стать полновластным хозяином земли — таковы утверждения писателя.

Активная борьба за скорейшее осуществление социалистического будущего воплощалась у Горького и в творчестве, и в непосредственном участии в революционном движении России, и в неустанной заботе об идейном росте рабочей интеллигенции. Неутомимым борцом и новатором Горький был и в жизни, и в литературе. Революцонный пафос его произведений, раскрытие богатства духовного мира человека-труженика, сочетающего огромную силу сопротивления окружающему с высоким чувством пролетарского гуманизма, крепко связывали Горького «с рабочим движением России и всего мира».1 Идеями большевистской партии пронизано творчество Горького. В художественных произведениях и в публицистических статьях он на ином материале — картинах современной жизни и оценках творчества русских писателей-классиков — освещал актуальные вопросы современности, поставленные в большевистской печати, в работах В. И. Ленина и И. В. Сталина. Таковы «Заметки о мещанстве», повесть «Мать», сказка «Товарищ!», очерк «Вездесущее» и многие другие. В предисловии к французскому изданию «Матери» в 1934 году Горький писал, что эта повесть оказалась полезной «для развития революционного правосознания рабочего класса, а развитие этого правосознания — основное и главное, чего требует от рабочих железная логика истории».2

Горький был не только замечательным художником и публицистом. Он выступал в роли критика и наставника молодых писателей, в роли страстного борца за партийное искусство, за искусство, поставленное на службу народу.

Горький видел задачу современной литературы в правдивом и многообразном отражении неодолимой борьбы нового с яростно сопротивляющимся, но уже обреченным на гибель старым миром. Он требовал от своих современников внимательного изучения новых явлений жизни и показа

400

действительности в ее революционном развитии. Вот что писал Горький по поводу повести Скитальца «Этапы» (1908), обвиняя автора в отрыве от жизни: «Три года назад наша страна пережила великое сотрясение своих основ, три года тому назад она вступила на путь, с коего никогда уже не свернет, если б даже и хотела этого. Неужели этот поворот, историческое значение которого так огромно и глубоко, прошел для вашего героя незамеченным, не оживил, не расширил, не взволновал вашей души радостным волнением, не зажег огонь вашей любви к родине новыми, яркими цветами? Повесть говорит — нет, Скиталец остался тем же, чем он был до 905 г. Но — если так — бросьте перо...».1

В своих произведениях Горький показал «молодое сердце» борцов за социализм в России и за рубежом, ту силу, которую не могло убить уже ни одно правительство. Разоблачая античеловеческую природу капиталистического общества, Горький показал в то же время неуклонный рост революционного самосознания пролетариата и крестьянства. Творчество Горького, пронизанное революционным пафосом в изображении социальной борьбы, социальных противоречий, будило мысль читателя, укрепляло уверенность в творческих силах народа, в справедливости борьбы рабочего класса с самодержавием и капиталом, внушало трудовому народу сознание своей непобедимости. Борьба за мир и демократию, начатая в ранних произведениях писателя, не ослабевала до последних дней его жизни. Вот почему его книги так быстро получили признание демократических читателей всех стран.

«Нет сомнения, что Горький — громадный художественный талант, который принес и принесет много пользы всемирному пролетарскому движению», — такими словами охарактеризовал В. И. Ленин в марте 1917 года творческую деятельность писателя.2

Горький был продолжателем лучших традиций литературы прошлого. Среди своих учителей он называл писателей-демократов Н. Помяловского и Гл. Успенского, многому учился он у Салтыкова-Щедрина, Герцена и у своих великих современников — А. Чехова и Льва Толстого. Тема «дачников», появившаяся у Горького в конце 90-х годов, возникла не без влияния творчества Чехова, в свою очередь чеховский «Вишневый сад» (образ Лопахина) находится в генетической связи с горьковским «Мужиком».

Новые социальные темы, выдвинутые Горьким, вызвали поиски новых художественных форм. Требование воплотить в литературе героику жизни, обусловленную революционным движением рабочего класса, сказалось на стиле и языке горьковских произведений. Раннему периоду творчества писателя свойственны яркие краски, романтический характер образов героев и жизненных ситуаций, широкое использование аллегорической формы, контрастное противопоставление образов (сокол и уж, буревестник и гагары, Челкаш и Гаврила). Характерное для ранних произведений богатство метафор, сравнений, эпитетов принимает реалистическую окраску, но не исчезает из творчества Горького 900-х и 910-х годов.

Создание типичных характеров в типических обстоятельствах — одна из наиболее волнующих Горького художественных проблем. Среди теоретических высказываний о художественном мастерстве писателей и своеобразии художественной литературы высказывания о типичности и типическом занимает у него ведущее место. Весьма характерно требование, предъявленное Горьким-художником к советским литературоведам — рассматривать историю литературы как историю организации типов. Большинство

401

историко-литературных оценок самого Горького дано в соответствии с этим требованием. Характеризуя классическую литературу и творчество писателей начала XX века, он чаще всего заостряет внимание читателя на создании мастерами слова типов «мужика», барина, интеллигента-разночинца и на эволюции этих типов в русской литературе.

Широкое представление о природе типического сложилось у Горького не сразу. Теоретические взгляды писателя формировались в процессе развития его общественно-литературных взглядов и художественного творчества. Анализ этого творчества позволяет говорить о том, что Горький всегда рассматривал типизацию жизненных явлений как наиболее яркое выражение идейной позиции литератора, его партийности.

Образы героев, характеризующих новый период освободительной борьбы русского народа, нашли в творчестве Горького глубокое художественное воплощение. Изображение новых типичных характеров было многогранно. Исторически-конкретный жизненный материал (90-е годы, революция 1905 года и т. д.) вызывал поиски новых художественных средств, новую углубленную обрисовку как положительных, так и отрицательных героев.

Основные положения Горького — художника и критика сводились к требованию отражать действительность в ее поступательном движении, показывать столкновение нового со старым и неизбежность победы нового. Это требование было реализовано в собственном творчестве писателя.

Исключительное мастерство, сказавшееся в обрисовке фигур Маякина и его наследников («Фома Гордеев»), в типизации образов новых героев русской жизни — Нила («Мещане»), Власовых и их соратников («Мать») — позволяло писателю глубоко раскрыть революционную целеустремленность своих произведений.

Представление о типическом как наивысшем проявлении партийности нашло выражение в сатирических очерках об Америке и в пьесе «Враги». Социальный конфликт — столкновение двух антагонистических классов — потребовал новых художественных приемов типизации. Сущность принципов этой типизации хорошо раскрыта Вл. Немировичем-Данченко, который писал Горькому:

«Вы берете кусок эпохи в крепчайшей политической установке и раскрываете это не цепью внешних событий, а через характерную группу художественных портретов, расставленных, как в умной шахматной композиции. Сказал бы даже, мудрой композиции. Мудрость заключается в том, что самая острая политическая тенденция в изображаемых столкновениях характеров становится не только художественно убедительной, но и жизненно объективной, непреоборимой. Вместе с тем Ваша пьеса дает материал и ставит требования особого стиля, — если можно так выразиться — стиля высокого реализма. Реализма яркой простоты, большой правды, крупных характерных черт, великолепного, строгого языка и идеи, насыщенной пафосом».1

Работа Горького-художника была исключительно интенсивной. Его волновали проблемы создания романа-хроники и социальной драмы, он увлеченно работал над художественными прокламациями и разнообразными жанрами публицистики.

В докладе на V съезде РСДРП Ленин сказал, что задача революционного публициста заключается в истребительной войне против своих политических врагов, в возбуждении в массе ненависти, отвращения и презрения

402

к ним.1 Выполнению этой задачи должен всемерно содействовать как язык, так и тон публицистических статей. Эта глубокая ленинская характеристика подчиненности литературного стиля поставленной цели опиралась на многолетний опыт идеологической борьбы революционных марксистов.

Произведения Горького воплощали этот принцип работы над языком. В художественно отчеканенной форме писатель разоблачал и бил врага так, что внушал к нему ненависть и презрение.

Горький был знаменосцем революционного искусства. К нему тянулись писатели-демократы, с его именем связано развитие русской реалистической литературы конца XIX — начала XX века. Вдохновенным гимном труду и революционной борьбе, созданием образов положительных героев, революционеров-пролетариев Горький положил начало новой, социалистической литературы и новой эстетики. Повести «Мать», «Лето», «Детство» и «В людях», драма «Враги», цикл «Сказок об Италии» — все это ярчайшие образцы социалистического реализма.

Произведения Горького оказали огромное воздействие на развитие советской литературы. Раскрывая богатство новых тем, многообразие жизненных конфликтов и человеческих характеров, они учили и продолжают учить молодых писателей воплощению революционных идей в своем творчестве, созданию типичных образов, изображению настоящего в свете перспектив будущего. Горьковские традиции обогатили новую, свободную литературу.

В речи на траурном митинге 20 июня 1936 года В. М. Молотов дал следующую оценку горьковского творчества: «Влияние художественного слова Горького на судьбы нашей революции непосредственнее и сильнее, чем влияние какого-либо другого нашего писателя. Поэтому именно Горький и является подлинным родоначальником пролетарской, социалистической литературы в нашей стране и в глазах трудящихся всего мира».2