ФЭБ: Касторский. Горький в годы реакции.

- 329 -

Горький в годы реакции

1
Уехав за границу 7/20 марта 1906 года, Горький остается там на положении политического эмигранта до конца 1911 года.
Этот период жизни Горького обычно называют каприйским, ибо с конца 1906 года Горький жил в Италии на острове Капри.
Начало пребывания Горького на Капри совпало с поражением первой русской революции, а конец — с началом нового подъема рабочего движения в России, середина же каприйского периода — годы 1908—1910 — была временем политической реакции в России: «...три года черной Думы, разгула насилия и бесправия, натиска капиталистов на рабочих, отнятия тех завоеваний, которые рабочими были сделаны».1
«Поражение революции 1905 года породило распад и разложение в среде попутчиков революции».2 Упадочничеством и неверием была заражена и часть интеллигентов (Богданов, Базаров и др.), примыкавших в 1905 году к большевикам. Оплевывание революции, «разнос» марксизма стали модой. Горький впоследствии отзывался об этих годах как о самом позорном и самом бездарном периоде в истории русской интеллигенции.
Но, несмотря на тягчайшие условия для революционной работы, основное ядро большевиков во главе с В. И. Лениным отстояло партию и ее революционные принципы от натиска реакции. В условиях реакции «большевики неустанно собирали силы для нового подъема революционного движения».3 И самое деятельное и плодотворное участие в собирании сил для социалистической революции принимал Горький, руководимый и направляемый большевистской партией и Лениным.
Ученик и последователь Ленина, Горький в каприйские годы находился в тесном общении со своим учителем. В. И. Ленин своей принципиальной критикой ошибок Горького, своими советами, указаниями направлял его по верному пути, помогал его художественному развитию на новом этапе смелых творческих исканий. К каприйскому периоду в основном относится переписка Ленина с Горьким, представляющая собой классический пример большевистского, партийного воспитания пролетарского писателя вождем пролетариата. В эти годы Горький неоднократно встречался с Лениным, и каждая встреча оставляла в сознании Горького неизгладимый след.
Мы знаем из очерка Горького «В. И. Ленин», какое решающее значение для него имела встреча с Лениным в 1907 году на V Лондонском

- 330 -

съезде партии, С новой энергией принимается Горький за работу для дела революции.
Но в своей деятельности в эти годы Горький допускал и серьезные ошибки. Ошибкой было сближение его с отзовистами — с Богдановым и его группой (Базаров, Луначарский, Покровский и др.). Отзовисты решили превратить свою группу в антиленинскую фракцию, использовав для этого так называемую Каприйскую школу, которую Горький хотел сделать своего рода рабочим университетом для русских рабочих.
Богданов и его группа начали «ревизию» теоретических основ марксизма-ленинизма и в своей «философии» дошли до проповеди новой религии, до богостроительства.
Горький на первых порах сближения с отзовистами-богостроителями не разобрался в антибольшевистской, в антиленинской линии Богданова и его группы. Он ошибочно считал возможным примирить группу Богданова с Лениным. Ленин решительно осудил и отверг эту попытку Горького. В письме от 24 марта 1908 года Ленин писал Горькому:
«Какое же тут „примирение“ может быть, милый А. М.? Помилуйте, об этом смешно и заикаться. Бой абсолютно неизбежен».1
Как в этом, так и в других своих письмах, Ленин обстоятельно разъясняет Горькому ошибочность пути, на который вступил писатель. В этой принципиальной критике неправильных взглядов Горького и указании правильного пути заключался один из наиболее действенных и благотворных ленинских методов партийного воспитания писателя.
Ленину было ясно, как тяжело переживал Горький борьбу и раскол в партии. 16 ноября 1909 года Ленин пишет Горькому ободряющее письмо, в котором поясняет ему, что все эти расколы и споры и драки кружков говорят не о внутренней слабости рабочего движения, чего так опасался Горький, а о том, что слишком разнородны те элементы, из которых приходится рабочему классу выковывать себе свою партию, и что рабочий класс «выкует превосходную революционную социал-демократию в России».2
Ленин помог Горькому понять всю враждебность большевизму взглядов Богданова и его группы, равно как и всю вредоносность их философии для дела революции.
Горький не разобрался вначале в реакционной идеалистической основе философии Богданова, не сразу понял, что в основе ревизионистской философской «теории» Богданова лежит отрицание объективности мира и объективности познания, в результате чего Богданов, Луначарский и другие отзовисты пришли к оправданию религии как одного из средств и форм «коллективного опыта», социальной «связи» людей. «Идеализм философский есть... дорога к поповщине», — писал Ленин.3
Влияние идеалистической философии Богданова сказалось в повести Горького «Исповедь», проникнутой идеями богостроительства.
Горький написал «Исповедь» в 1908 году. Он намеревался этой повестью укрепить дух бодрости, мужества в народе и тем самым противоборствовать наступлению реакции. В частности, Горький хотел показать, что официальная религия — одно из мощных идеологических средств в руках самодержавия и капитализма в деле порабощения народа.

- 331 -

Горький гневно разоблачает церковь. Духовенство и монахи — это «мирские захребетники», шпионы, полицейские в рясах. Эксплуататоры находятся в тесном союзе с церковью; богач-заводчик, купец, трактирщик рассматривают церковь как крепкую узду для народа: «Зверь он (народ, — Ред.), церковь укрощать его должна» (VIII, 304). Но, отрицая церковь, Горький не выступил в повести последовательно против религии вообще.
Не смог также Горький показать духовную творческую силу народа. В основе повести лежит ложная идея. Народ в повести изображен богоискателем, богостроителем. Горький специально останавливается на причинах давно интересовавшего его явления — российского «пилигримажа», т. е. хождения по монастырям. Горький делит всю армию паломников на две антагонистические группы: на «пыль едкую — паразитов», которые «ночами... ползают перед богом своим, а днем безжалостно ходят по грудям людей» (VIII, 302), и на трудовой народ, гонимый религиозным недугом, от страшной, тяжелой жизни ищущий спасения в боге. Эти последние — в большинстве своем крестьянский люд. Изображению их и уделено главное внимание в повести. В отличие от повести «Мать» Горький не показывает в народе активных сил и устремлений, приобщения к революции. Тем самым он дает неполное и потому неверное изображение крестьянства. Глубоко неправильной и порочной была попытка Горького найти выход из тяжкого положения народа в его слиянии воедино на почве богостроительства.
Такая постановка вопроса ничего общего не имела с революционной точкой зрения.
Горький так пояснял задачу, которую он поставил перед собой при создании «Исповеди»: «Я, — писал Горький, — атеист. В „Исповеди“ мне нужно было показать, какими путями человек может придти от индивидуализма к коллективистическому пониманию мира... Герой „Исповеди“ понимает под „богостроительством“ устроение народного бытия в духе коллективистическом, в духе единения всех по пути к единой цели — освобождению человека от рабства внутреннего и внешнего».1 Но целей своих Горький не достиг — вопрос этот им решен неверно, поскольку он поставлен не только в отвлеченном этическом плане, но и в идеалистическом, что дало повод меньшевиствующему критику В. Кранихфельду и другим сближать идейное содержание повести и характеры героев с учением Льва Толстого, с «каратаевщиной».
Ложная идея помешала Горькому нарисовать правдивые образы рабочих. Рабочие, изображенные в повести, занимаются революционной пропагандой среди окрестного населения, но революционную правду они «сочетают» с пропагандой богостроительских идей.
Заводский учитель, из рабочих, Михайло знакомит Матвея с учением «социализма», которое не имеет ничего общего с марксизмом. Михайло исповедует и проповедует «социализм» как откровение, как абсолютную истину вне всякой социально-политической обстановки. Такая интерпретация идей социализма нисколько не расходится с религиозными исканиями Матвея. Наиболее сознательный пролетарий Петр Васильев, который даже осуждает своего молодого брата Михайла за его богостроительство, является другом странника Ионы, главного носителя богостроительского учения, и считает деятельность его весьма полезной. В рассуждениях Ионы о народе-богостроителе много взято от философии Богданова — Луначарского.

- 332 -

В своей знаменитой работе «Материализм и эмпириокритицизм» В. И. Ленин дал резкую, принципиальную критику философии Богданова как разновидности субъективного идеализма.
С этой философией, маскирующейся под марксизм, В. И. Ленин связывал и ошибки Горького в области художественного творчества.
В. И. Ленин сурово осудил «Исповедь» Горького. Он писал Горькому о том, как опасна «тонкая, духовная, приодетая в самые нарядные „идейные“ костюмы идея боженьки».1
«Неверно, — писал Ленин Горькому, — что бог есть комплекс идей, будящих и организующих социальные чувства. Это — богдановский идеализм, затушевывающий материальное происхождение идей».2
В. И. Ленин учитывал, что пропаганда богостроительства таким знаменитым революционным писателем, как Горький, могла принести революционному делу большой вред. Враги, действительно, не преминули воспользоваться ошибками Горького, представить их как положительное явление в творчестве писателя. В частности, одобрили «Исповедь» символисты. Вот почему так сурово критиковал Ленин Горького за богостроительство.
В своих письмах В. И. Ленин настойчиво разъясняет Горькому политику и тактику большевистской партии, соглашаясь с Горьким в одних случаях (насчет необходимости борьбы с упадочничеством, национализмом и др.), решительно возражая в других, указывая Горькому на неправильность его суждений по тем или иным вопросам, на ошибочность его некоторых поступков.
Для Ленина Горький всегда был и оставался пролетарским художником.
«Напрасно стараются буржуазные газеты. Товарищ Горький слишком крепко связал себя своими великими художественными произведениями с рабочим движением России и всего мира, чтобы ответить им иначе, как презрением», — писал Ленин.3 Он решительно отделял Горького от «интеллигентских маловеров», которые приходили «к отчаянию в рабочем движении и в социал-демократии».4 Ленин был уверен, что с Горьким ничего подобного не произойдет. Он писал Горькому: «Своим талантом художника Вы принесли рабочему движению России — да и не одной России — такую громадную пользу, Вы принесете еще столько пользы, что ни в каком случае непозволительно для Вас давать себя во власть тяжелым настроениям, вызванным эпизодами заграничной борьбы».5
В. И. Ленин очень ценил писательский авторитет Горького, дорожил его участием в партийной прессе, крайне бережно относился к художественному таланту пролетарского писателя.
Весьма знаменательно, что после окончания работы Пражской конференции, которая, по определению И. В. Сталина, «положила межу между большевиками и меньшевиками и объединила большевистские организации по всей стране в единую большевистскую партию»,6 В. И. Ленин писал Горькому следующее:
«Дорогой А. М.!
«В скором времени пришлем Вам решения конференции. Наконец удалось — вопреки ликвидаторской сволочи — возродить партию и ее

- 333 -

Центральный Комитет. Надеюсь, Вы порадуетесь этому вместе с нами».1
Последовательно и принципиально критикуя ошибки Горького, Ленин и партия боролись за Горького, своего пролетарского художника, всемерно старались помочь Горькому освободиться от временных заблуждений, чтобы тем самым сделать более действенным его участие в общепролетарском деле. Признавая свои ошибки каприйского периода, как и ошибки 1917—1918 годов, и справедливость критики Ленина, Горький очень высоко ценил большевистское руководство со стороны своего учителя и друга.
В своей общественно-литературной деятельности он руководствовался решениями большевистской партии, критикой, советами Ленина и Сталина, неуклонно следуя их наставлениям.
Под влиянием Ленина Горький порывает с Богдановым. В письме к Н. Е. Вилонову от 27 марта 1910 года Ленин сообщал: «Слышали, что он (Горький, — Ред.) разочаровался в Богданове и понял фальшь его поведения».2 Горький осудил свою «Исповедь» (см. письмо В. И. Ленина к Горькому от середины ноября 1913 года).
Из переписки Ленина с Горьким видно, как в каприйские годы великий писатель постоянно делится с Лениным своими намерениями, планами, замыслами (например насчет борьбы с национализмом, с философией Л. Толстого и т. п.), как отношением В. И. Ленина к этим замыслам Горький проверял правильность своей линии.
Это были годы напряженной литературной и общественно-политической деятельности Горького, целиком и со всей страстью направленной на защиту идейных завоеваний революции, на борьбу с темными силами реакции. Находясь вдали от родины, Горький тем не менее был в курсе всех политических и литературных событий русской жизни. Помимо столичных газет, журналов и альманахов, он получал также и провинциальную периодику. Эта газетно-журнальная литературная информация дополнялась обильной, разнообразной корреспонденцией из России. Горькому писали, отвечая на его запросы, рабочие, крестьяне, солдаты, писатели-самоучки, учителя, врачи, художники, литераторы, ученые. Письма горьковских корреспондентов довольно часто были развернутыми очерками, статьями по интересующим Горького вопросам.
Живая связь Горького с родиной осуществлялась через многочисленных «паломников» на Капри. К Горькому приезжали из России рабочие, интеллигенты, писатели, артисты, матросы, офицеры, купцы и пр. Многие из них, особенно литераторы (М. Коцюбинский, Бунин, Вересаев и др.), подолгу гостили на Капри. Маленький живописный остров стал в те годы средоточием передовой литературной мысли. Горький имел все основания заявлять, что он, живя на Капри, великолепно знал жизнь своей страны и знал ее лучше многих живущих на родине, что он «чувствует себя, примерно, как бы в уездном русском городке».

2
После «третьеиюньского переворота» Горький немедленно решает организовать систематическую борьбу со столыпинской реакцией и обращается к В. И. Ленину за советами и указаниями. Ленин одобряет план Горького. В ответном письме Горькому (7 февраля 1908 года) он писал:

- 334 -

«Я тысячу раз согласен с Вами насчет необходимости систематической борьбы с политическим упадочничеством, ренегатством, нытьем и проч.».1
На основе ленинских указаний Горький развертывает борьбу с литературным распадом, с ренегатством интеллигенции. Он стремится объединить все здоровые силы в литературе через «Знание». Именно «Знание», с точки зрения Горького, должно было «выступить против всей этой шайки дряни — вроде Ивановых-Разумников, Мережковских, Струве, Сологубов, Кузьминых и т. д.». Горький замышлял реорганизацию сборников — предлагал Пятницкому ввести в них литературно-критические и философские статьи, дабы «дать отпор гг. идеалистам, мистикам и всякой всячине, ютящейся в „Русской мысли“, „Живой жизни“, „Факелах“ и других щелях литературных».2 Не найдя поддержки у своего компаньона по издательству, Горький тем не менее пытался использовать «Знание» для борьбы с реакцией. Несмотря на то, что «Знанию» изменили многие писатели (Л. Андреев, Чириков, Юшкевич, Айзман и др.), что свирепствовал цензурный террор, сборники товарищества «Знание» попрежнему выходили большим тиражом, так как попрежнему содержали в себе самые передовые реалистические произведения.
Статьи «Разрушение личности» и «О цинизме» близки публицистике 1905 года («Заметки о мещанстве»). В означенных статьях 1908 года, в отдельных формулировках, есть отголоски богдановской философии, но основа их правильная и отвечала целям и задачам борьбы пролетариата.
Статьи Горького были проникнуты пафосом пролетарского гуманизма, идеей утверждения живых сил революции; они выражали веру в трудовой народ, в его неизбежную победу.
«Народ — не только сила, создающая все материальные ценности, он — единственный и неиссякаемый источник ценностей духовных», — так начиналась статья «Разрушение личности» (XXIV, 26).
Вместе с тем в статьях Горького обличалось современное общество — «тюрьма человеческого духа». Статьи были направлены против той значительной части буржуазной интеллигенции, которая в годы реакции перешла на контрреволюционную платформу «Вех» — этой, по выражению Ленина, энциклопедии либерального ренегатства.3
В. И. Ленин призывал к самой решительной борьбе с влиянием этой буржуазной интеллигенции. «Тут, и только тут, — писал Ленин в июне 1907 года, — есть налицо заражение широких масс, способное принести действительный вред, требующее напряжения всех сил социализма для борьбы с этой отравой».4
В статьях «Разрушение личности» и «О цинизме» Горький разоблачал предательскую роль, мещанскую природу, полный моральный распад и так называемую «свободу» духа этой, мнившей себя «внеклассовой» группы буржуазной интеллигенции. В «Разрушении личности» Горький стремился вскрыть процесс неизбежного обезличивания, распада личности в буржуазном обществе, построенном на животном эгоизме, на разобщающем индивидуалистическом начале. Буржуазная личность, отравленная ядом «нигилистического индивидуализма», превращается «в хулигана — существо бессвязное в самом себе, с раздробленным мозгом, изорванными нервами» (XXIV, 78).

- 335 -

«Благодаря мещанству, мы пришли от Прометея до хулигана», — так подытоживал Горький свои критические суждения о ренегатстве интеллигенции (XXIV, 78).
Антигуманистическому закону жизни Горький противопоставлял коллективистическое трудовое начало, народ как созидающую силу.
Только связью с народом сильна личность, отрыв от него грозит ей разрушением.
Эта мысль развивается Горьким и в высказываниях о русской литературе.
В статье «Разрушение личности» Горький дал философское обобщение русской литературы XIX и начала XX века. Литература рассматривается писателем как арена идейной, социальной борьбы. Она должна выражать духовные силы народа, его лучшие качества, должна быть голосом народа. Задачи ее — поднимать дух народа, вести народ за собой. Именно с этой точки зрения всегда, и особенно в эти годы, оценивал Горький русскую классическую литературу и опирался на нее как на мощное средство борьбы с реакционными силами.
В основе лекций Горького по русской литературе, читанных им в Каприйской школе, лежит принципиально та же самая мысль: все в истории общественной мысли имеет свою ценность в соответствии с тем, насколько оно выражает интересы народа, его стремления к полному освобождению.
В статье «Разрушение личности» Горький, обличая писателей-ренегатов, декадентов и модернистов, противопоставлял им писателя XIX века и прежде всего писателя-демократа. «Это был честный боец, — писал Горький, — великомученик правды ради», он «стоял освещенный ярким светом беззаветной и страстной любви к великому делу жизни, литературе, к усталому в труде народу, грустной своей земле» (XXIV, 66).
Горький был всегда непримирим, а в те годы особенно, по отношению к реакционным идеям философии Достоевского и Толстого, которые всячески использовались декадентами, философами-мистиками, публицистами-веховцами.
В своих лекциях Горький резко критиковал философию «Авторской исповеди» и «Выбранных мест» Гоголя, но он сузил диапазон критики писателя. В его творчестве Горький выделял только два произведения — «Ревизор» и «Мертвые души». «...они — наши, — говорил Горький в лекциях, — ибо они здоровы, правдивы, революционны».1
Горький выделял в русской литературе XIX века все передовое, гуманистическое, служившее целям и задачам освободительного движения. Литературе упадка, которая, как заметил Горький, «с таким шумом ныне поднимается на первые позиции»,2 он противопоставил прежде всего Пушкина — родоначальника великой русской литературы», «строгого судью, беспристрастного свидетеля русской пошлости, невежества и рабства, жестокости и холопства пред силою власти» (103, 102). Горький требовал отделить в творчестве Пушкина и отбросить в сторону все, что было в нем случайного, что объяснялось «условиями времени и личными, унаследованными качествами, — все дворянское, все временное» (103).
Лекции Горького по истории русской литературы необходимо рассматривать как одно из важных и действенных средств его идейно-политической борьбы с реакцией.

- 336 -

В своих лекциях, в своих статьях, письмах тех лет Горький страстно пропагандировал демократические идеи русской литературы XIX века. Особое значение в годы реакции в глазах Горького имели великие революционные демократы: Белинский, Добролюбов, Чернышевский, Салтыков-Щедрин. Говоря в своих лекциях о литературе 40—50-х годов, Горький отметил:
«В переходные эпохи всегда особенно ярки два типа людей — одни полностью воплощают в себе все отмирающее, все отжитое — мы видим таких в лице Измайлова внизу, а наверху в лице славянофилов; другой тип живет исключительно стремлением к будущему, совершенно чужд старине и враждебен ей — это для нас Белинский, Добролюбов, Чернышевский» (153).
По определению Горького, «гордые сознанием своей силы Добролюбовы и Чернышевские, сознательно обрекавшие себя на смерть и на каторгу, ради торжества своих идей, люди, обладавшие изумительной трудоспособностью и жарким стремлением к знанию», отличались «неуклонной прямотой мысли» и стойкостью чувств (154).
Дворянским писателям Горький противопоставлял великого украинского поэта Т. Г. Шевченко. Шевченко «первый и воистину народный поэт, не искажавший субъективными добавлениями народных дум и чувств» (189).
Горький выделил Герцена как писателя и общественного деятеля, который в революционном духе решал насущные вопросы своего времени. Высоко оценил Горький демократическую поэзию и литературу («Искра», беллетристы-шестидесятники). С большой симпатией, с глубоким чувством уважения говорил Горький о Слепцове, Помяловском и других писателях-демократах, противопоставляя их суровую, честную правду сусальной правде-лжи Златовратского и других писателей-народников.
Очень высоко оценил Горький Салтыкова-Щедрина за его «оглушительную правду» обличения «помпадуров», «господ ташкентцев», «потомков Хлестакова, Молчалина, Митрофана Простакова», Колупаевых и Разуваевых, за его «почти пророческое предвидение тех путей, по коим должно было итти и шло русское общество на протяжении от 60-х годов» XIX века до 10-х годов XX века (273).
Сопоставляя русскую литературу XIX века с зарубежной литературой, Горький с законной патриотической гордостью говорил об отечественной литературе как о самой могучей и высокой в идейно-этическом и художественном отношении, как о самой гуманистической и демократической литературе мира. «...я не преувеличу правды, сказав, — писал Горький в «Разрушении личности», — что ни одна из литератур Запада не возникала к жизни с такою силою и быстротой, в таком мощном, ослепительном блеске таланта. Никто в Европе не создавал столь крупных, всем миром признанных книг, никто не творил столь дивных красот, при таких неописуемо тяжких условиях... Она сумела показать Западу изумительное, неизвестное ему явление — русскую женщину, и только она умеет рассказать о человеке с такою неисчерпаемою, мягкою и страстною любовью матери» (XXIV, 64, 65).
Разумеется, в этой характеристике Горький не объединял всю литературу XIX века в «единый поток». В своих лекциях он давал отчетливую классовую характеристику писателей, на многих примерах показывал ожесточенную идейно-классовую борьбу в литературе XIX века. Так, в романах «Бесы», «Взбаламученное море», «Обрыв», «Дым», «Некуда» и «На ножах» Горький отмечает «совершенно открытое, пылкое и сильное чувство

- 337 -

ненависти» к демократам, к таким типам, как Рахметов, Рябинин, Стожаров, Светлов и другие (XXIV, 62).
Осмысляя своеобразие русской литературы XIX века, обусловленное особенностями исторического процесса в России, Горький давал новое и глубоко принципиальное объяснение прогрессивному характеру русской литературы: «...храм русского искусства строен нами при молчаливой помощи народа, — писал Горький, — народ вдохновлял нас, любите его!» (XXIV, 65).
Не все в каприйских лекциях, однако, было правильным. Иногда Горький несколько односторонне, схематично рассматривал писателя, без учета всей сложности его деятельности и конкретной исторической обстановки, преувеличивая в его деятельности одни моменты, недоучитывая другие.
Так, например, не имея возможности в ту пору по-настоящему ознакомиться с литературным наследством Радищева, Горький недооценивал Радищева, характеризовал его как дворянского либерала. В системе философских и политических убеждений Чернышевского Горький преувеличивал место и роль его утопических взглядов на общину и не показал других сторон мировоззрения и деятельности Чернышевского как революционного демократа.
В лекциях Горького, в отдельных его формулировках содержатся отзвуки философии Богданова, например определение социализма как идеи, «организующей известный опыт».
Но литературу Горький рассматривал как выражение в образной, художественной системе социальной классовой идеологии, как активное средство идейно-политической борьбы.
«Литература, — по определению Горького, — образное выражение идеологий — чувств, мнений, намерений и надежд — общественных классов и групп». «...литература..., — говорил Горький, — является и наиболее распространенным, удобным, простым и победоносным способом пропаганды классовых тенденций».
В то же время он отмечал способность писателей-реалистов преодолевать ограниченность идеологии своей среды и отражать настроения, чувства широких народных масс. Такова, например, горьковская характеристика Пушкина.
Поразительно кипучая творческая деятельность Горького в годы реакции характеризовала его как писателя-революционера, в «ночь после битвы» не ослабившего подобно многим писателям, в том числе и недавним его союзникам (Скиталец, Айзман и др.), а усилившего свою борьбу с реакцией.

3
Идейные принципы, определившие гуманистический пафос статей «Разрушение личности», «О цинизме», лежали и в основе художественного творчества Горького тех лет. Это, с одной стороны, страстное обличение всего деспотического, реакционного, косного, начиная от общественно-политического строя и кончая бытом темной мещанской уездной стихии, а с другой, — оптимистическое повествование о народе, его труде и революционной борьбе, о его физическом и нравственном здоровье, о его крепнущих силах, о передовых людях России.
Повесть «Жизнь ненужного человека», пьесы «Последние», «Васса Железнова», «Чудаки» можно назвать произведениями о ненужных людях,

- 338 -

о тех общественных слоях, которые стоят, как преграда, на пути революционного развития жизни. Они враждебны всему передовому и историей обречены на гибель.
«Жизнь ненужного человека» и «Последние» написаны и опубликованы в 1908 году. Оба эти произведения — своевременное, принципиально-политическое выступление Горького против реакции.
Горький обнажил истинное лицо «варварской власти Романовых». Эти произведения красноречиво говорили о том, как «бездарное, выродившееся семейство Романовых..., обезумевшее от страха потерять эту власть, окружает себя всем, что есть в России подлого, зверского, позорного» (XXIII, 391, 388), как русские министры, «собирая вокруг трона все наиболее циничное, животное и наглое..., прикрываясь этой грязью», стоят «в ней по уши» (XXIII, 405).
Таким скопищем подлого и преступного элемента была царская «охранка», изображенная Горьким в повести «Жизнь ненужного человека», которую он первоначально назвал «Шпион».1
Корпорация развращенной, больной, продажной агентуры «охранки» свидетельствовала о гнилостности, шаткости всего механизма царского самодержавия. Все, оказывается, построено в нем на продажности и предательстве, а посему, подобно хозяевам, и слуги их — недужные и ненужные люди. Жертва и порождение этого политического порядка — жалкая фигура Евсея Климкова. В этом образе Горький показал полный моральный распад человеческой личности, духовное растление ее; бесславная смерть — самоубийство — Климкова явилась естественным и неизбежным завершением этого процесса.
В одном из писем Горький сообщает, что повесть была написана «по рассказу героя, служившего в одном охранном отделении, и автобиографической записке его товарища» (VIII, 502). Указание на это есть и в самой повести: шпион Маклаков, решивший порвать со службой в охранке, передает через своего товарища Евсея Климкова писателю Миронову рукопись — свой дневник, а Евсей рассказывает писателю свою жизнь. «Тема моя, — писал Горький о «Жизни ненужного человека», — психология шпиона, обычная психология запуганного, живущего страхом русского человека».2
В те годы, когда декадентская литература воспевала предательство и смерть, Горький образами своих персонажей — предателей и самоубийц — развенчивал, разоблачал этот «культ».
В «Жизни ненужного человека» Горький разоблачал «достоевщину», субъективно-психологический метод Достоевского, вскрывая конкретную социально-историческую основу «психологии» героев из мира персонажей Достоевского, их абстрактных, существующих вне времени и социальных условий характеров. Образом Евсея и других Горький показал, что индивидуалистические, упадочнические натуры — порождение продажного прогнившего полицейски-самодержавного режима, явление классового строя, где человек человеку волк, где сильный давит слабого, превращая его в раба, в жалкого эгоиста, всего боящегося и желающего как-то сохранить свое низменное бытие.
Полная внутренняя опустошенность, моральный распад таких изображенных в повести «охранителей» самодержавия, как Саша, трусость, безволие таких, как Евсей, красноречиво говорили о распаде, конце самодержавия.

- 339 -

В этом был исторический оптимизм повести. Недаром буржуазная критика пыталась всячески ослабить, снизить политическую актуальность произведения, его критическую силу.
Царская цензура запретила повесть. Окончание повести не было напечатано. В 1914 году цензурой был арестован и уничтожен V том сочинений Горького (изд. «Жизнь и знание»), в котором была напечатана «Жизнь ненужного человека».
Царской цензурой были приняты все меры против распространения в России заграничных изданий «Жизни ненужного человека». Однако повесть Горького, вышедшая отдельной книгой в берлинском издании И. П. Ладыжникова, проскальзывала сквозь цензурные рогатки.
Близка по содержанию к повести «Жизнь ненужного человека» пьеса «Последние»; в повести изображена охранка, в пьесе — полиция; время действия в обоих произведениях — конец революции и начало реакции.
Цензор, по докладу которого от 10 июня 1908 года пьеса была запрещена, очень точно выразил обличительный характер ее: «Перед зрителем, — писал цензор, — проходит целый ряд служащих в полиции лиц, представленных автором отъявленными мерзавцами».1
Пьеса «Последние» близка к «оглушительной правде» сатиры Салтыкова-Щедрина. В центре пьесы дворянская семья Коломийцевых. Как и в дворянском гнезде Головлевых, в доме Коломийцевых нет ничего нравственно и физически здорового. Убийственным сарказмом звучат в пьесе имена героинь: Вера, Надежда, Любовь, София. Семья Коломийцевых — сборище моральных и физических уродов, дегенератов, развратников, преступников.
Источником всего этого морального распада в семье является глава ее Иван Коломийцев, столбовой дворянин, ставший полицмейстером, он творит беззакония и преступления и на своем служебном посту, и в семье. Его действия как охранителя самодержавия — жестокое насилие, доходящее до разнузданного зверства. Подобно агентам из «Жизни ненужного человека», Коломийцев — трус и предатель.
Через пьесу проходит мысль о революции как неодолимой силе. Коломийцев находится в состоянии беспокойства, растерянности, страха. Столкновение с Соколовой, матерью юного революционера, олицетворяющей собой правду революции, ее героику, мужество, непоколебимость, показывает бессилие, моральное поражение Коломийцева.
Судьей Коломийцевых выступает старая нянька Федосья. Подобный образ народа-судьи дан в дальнейшем Горьким в «Жизни Матвея Кожемякина» — в лице Пушкаря, в «Деле Артамоновых» — в лице Тихона Вялого.
Федосья называет Коломийцевых последними. В этом заложен большой политический смысл. В Коломийцевых — охране и опоре самодержавной власти — раскрывалась моральная сущность всего строя царского самодержавия, которое опиралось, как писал Горький, «на свору жадных псов, готовых растерзать даже младенца, лишь бы удовлетворить свою сладострастную, болезненную жажду власти над людьми» (XXIII, 388—389). Развал семьи Коломийцевых символизировал развал и крах российской монархии. Старый, прогнивший царский режим обречен, доживает последние дни.
Пьеса «Васса Железнова», написанная в 1910 году и напечатанная в XXIII сборнике товарищества «Знание», по своему идейному заданию

- 340 -

была близка к «Последним». Она также носила резко обличительный характер.
Пьеса «Васса Железнова» имеет подзаголовок «Мать», пьесу «Последние» Горький первоначально хотел назвать «Отец». Горький показывает, что в среде собственников отцовство и материнство являются не источниками жизни, созидания, а началами разрушения, гибели. Очень верно писал по этому поводу Воровский, сравнивавший пролетарскую мать Ниловну с буржуазною матерью Вассою Железновой. «Первая — своими руками разрушает тихий уют узенького семейного очага и тем самым способствует созиданию большого, необъятного человеческого счастья. Вторая — всю жизнь строит и строит хоромы благополучия для своей семьи, а в результате является жестокой разрушительницей, разлагающим ферментом и своей семьи и своего общества».1
У собственников все, и в том числе семья, построено на хищническом принципе. Буржуазная семья Железновых подобна дворянской семье Коломийцевых. Это мир разврата, преступлений, сборище нравственных и физических уродов, хищников, врагов друг другу, объединенных внешне деспотизмом Вассы Железновой и ожиданием получить после смерти Захара — хозяина дома — свою долю наследства. Побеждает Васса Железнова. Она не останавливается ни перед какими преступными средствами, чтобы устранить с дороги противников. Но «для чего все? Для кого?» — спрашивает себя Васса (XII, 183). Сыновья — «бездельники», «никудышники». Она приближает к себе невестку Людмилу и дочь Анну, видя в них родственных себе людей, рассчитывая на то, что ее богатство пойдет впрок, на пользу внукам. Но Васса чувствует, что надежды ее шатки: «Не знавать мне покоя... не знавать... никогда!», — говорит она в заключение (XII, 222). И действительно, Людмила с Анной сделаются подобными ей хищницами, будут думать только о себе, о своих детях, внесут новый, еще более острый разлад в распадающуюся семью.
Но есть и другая причина беспокойства Железновых, это тревога за прочность своего классового бытия. По условиям цензуры Горький не мог сказать об этом полным голосом, но весьма прозрачный намек им сделан. Прохор Железнов откровенно признается в том, что испытывает страх, боязнь перед народом. «Бывало — идешь по селу, — вспоминает он прошлые времена, — барином себя чувствуешь... а теперь хоть и попрежнему низко кланяются люди, но это они для того, чтобы злые глаза свои спрятать» (XII, 197). В новом варианте этой пьесы, переработанной Горьким после Октября, центральное место занимает мотив революции: параллельно образу Вассы, жестокой, деспотичной и преступной купчихи, в пьесе выводится образ революционерки Рашели, жены сына Железновой, «больного» революционными идеями. Пьеса во втором варианте заканчивается смертью Вассы Железновой. Торжествует идея революции, побеждает жизнь. Но и в первом варианте пьесы Горький со всей убедительностью сказал об исторической бесперспективности буржуазии, неизбежности ее гибели. Как и в пьесе «Последние», обличительный, критический пафос пьесы «Васса Железнова» содержит в себе оптимистическую, жизнеутверждающую идею, и в этом огромное революционизирующее значение пьесы.
В том же 1910 году была написана пьеса «Чудаки», в которой Горький поставил всегда волновавшую его, а в эти годы особенно, тему русской интеллигенции. В пьесе идет речь о буржуазной интеллигенции эпохи

- 341 -

реакции, и поэтому своим характером, образами героев пьеса имеет точки соприкосновения с предшествующими пьесами об интеллигенции («Дачники» и «Дети солнца»). Писатель Мастаков — образ, родственный ученому Протасову; отец и сын Потехины, землемер и врач — сродни инженеру Суслову, писателю Шалимову, адвокату Басову. «Чудаки» — пьеса обличительная, вот почему буржуазные журналисты пытались, обходя в пьесе все острое, критическое, свести содержание «Чудаков» к образу Мастакова.
В рецензии журнала «Современный мир» так определялось идейное содержание пьесы: «„Чудаки“ — это люди, не столько живущие согласно велениям и требованиям своей внутренней природы, сколько играющие в жизни ту или иную роль, навязанную им внешними обстоятельствами. Словом, чудаки — это люди вообще и каждый из нас в частности».1 Так буржуазные критики пытались обезоружить эту острую социально-политическую пьесу.
Герои пьесы, действительно, играют роли. Горький дал авторское пояснение к характеристикам персонажей, из которых большинство имеет как бы два лица: одно подлинное, но спрятанное, а другое наружное. Это, однако, говорит не о сложности их натур, а о специфичности психологии буржуазного интеллигента, который стремится казаться не тем, кем он на самом деле является. Такого интеллигента Горький впоследствии особенно всесторонне раскрыл в образе Клима Самгина. В пьесе «Чудаки» таковы отец и сын Потехины. Оба они — представители ренегатской интеллигенции, пришедшей в годы реакции к платформе «Вех».
Образом Турицына Горький зло высмеивал декадентскую «смертяшкинскую» литературу, воспевавшую разложение и смерть. Осуждение декадентства Горький вложил и в уста писателя Мастакова: «Я столько прочитал ужасов о смерти, — говорит он, — все они так плохо написаны, что у меня нет уважения, нет интереса к этой теме» (XII, 135).
В лице Мастакова Горький изобразил «аристократа духа», буржуазного писателя-идеалиста. Под влиянием революционных событий ему хочется говорить и писать о светлом, радостном, красивом и мужественном. Но Мастаков — индивидуалист, эстет, художник-импрессионист. Это типичный либеральный буржуазный писатель, руководствующийся принципом буржуазно-анархического индивидуализма, отстаивающий так называемую свободу творчества. В отличие от других буржуазных индивидуалистов, людей безвольных, с «параличом души», черствых и жестоких скептиков и пессимистов, без любви к людям и к родине, Мастаков — явление, свидетельствующее о благотворном воздействии революции на наиболее честных представителей буржуазной интеллигенции. Мастаков охвачен не осознанным еще, но явным стремлением вперед, к новой, рождающейся в стране жизни: «Я ужасно рад, — говорит он, — что живу и что вот — вокруг меня гудит, волнуется Россия, такая милая, славная страна... Догорают огни, но уже вспыхнули другие... хочется писать стихи, поэмы, хочется говорить светлые, задушевные слова... и подмигивать людям глазом — „ничего, братья! живем!“» (XII, 128).
Именно за эти живые силы художника любит Мастакова жена, оберегает его, прощает ему многое. Его выделяют из среды подлинно черствых и низких эгоистов, простые люди — Саша и Медведева, которые, как чаще всего бывает у Горького, и являются судьями всего реакционного, враждебного передовой жизни.

- 342 -

Подобно дачному сторожу Пустобайке («Дачники»), Медведева, простая женщина, делает такое заключение: «Эх, вы, чудаки! Поглядишь на вас — так станет жалко всех! Туда же, шутки шутят, будто им весело... притворяются умными да будто гордыми... нечего роли-то играть... публика-то разошлась уж... одни вы остались... одни!» (XII, 134).
Итак, повестью «Жизнь ненужного человека» и своими пьесами Горький вынес приговор реакционным силам. Правящие круги с их охранителями, политической полицией, — не только враждебные и ненужные, но и последние люди; русская буржуазия — класс без перспектив, со всеми признаками разложения, распада; буржуазная интеллигенция — одинокие «актеры» без публики. Обличительный, критический пафос этих произведений заключал в себе пафос наступления, пафос борьбы. В страстном отрицании того, что, как сознавал Горький, историей осуждено на гибель, была заложена оптимистическая идея, идея утверждения новой жизни. Убедительное изображение гнилости основ самодержавия и капитализма, даваемое Горьким в эпоху, когда на арену истории выступил пролетариат и дал почувствовать свою революционную силу, помогало пролетариату в его борьбе. Горький провозглашал правду пролетариата — «могильщика капитализма», раскрывал правду будущего, которая победит.

4
В 1909 году Горьким была написана злободневная повесть «Городок Окуров», тематически связанная с эпохой 1905 года. Книгу «Жизнь Матвея Кожемякина», содержащую в себе хронику города Окурова за пятьдесят лет, Горький писал уже в 1910—1911 годах.
В эти годы Горький хотел создать ряд хроник из русской жизни. Об одном из таких замыслов — истории купеческой семьи на протяжении ста лет, с 1813 года и до начала 900-х годов, — Горький говорил В. И. Ленину на Капри.
О замысле создать деревенскую хронику он писал Пятницкому в феврале 1908 года:
«К осенним сборникам я дам повесть: „История Кузнечихи“. Это — деревня, с ее охотниками, артистами, изобретателями, историками, лавочниками, святыми и кликушами, мечтателями и дельцами. В рамки этой истории я вложу все, что знаю о деревне, все, о чем догадываюсь и что могу выдумать, не нарушая внутренней правды. Беру все это с внутренней стороны, как процесс культуры, и освещаю на протяжении 50 лет. Такая книга необходима, мне кажется, но, чтобы написать ее, мне нужно страшно много читать и главным образом по фольклору. Мне хочется сделать эту вещь эпически простой, немногословной, стройной. И вы должны помочь мне».1
Повести «Городок Окуров» и «Жизнь Матвея Кожемякина» перекликаются с этими замыслами писателя.
Постановка вопроса об уездной России была весьма актуальной в годы реакции. Россия в ту пору была не только страной промышленных центров, но и страной бесчисленных деревень и многочисленных уездных городков.
«Что ж — Россия? Государство она, бессомненно, уездное, — заявлял герой повести «Городок Окуров» Яков Тиунов. — Губернских-то городов —

- 343 -

считай — десятка четыре, а уездных — тысячи, поди-ка! Тут тебе и Россия» (IX, 17).
Мелкобуржуазной страной назвал В. И. Ленин Россию тех лет.1
В статье «Заметки публициста» (1907) В. И. Ленин писал: «Настоящее, окончательное и массовое обособление пролетариата в класс, противопоставление его всем буржуазным партиям может произойти только тогда, когда история своей страны покажет пролетариату весь облик буржуазии, как класса, как политического целого, — весь облик мещанства, как слоя, как известной идейной и политической величины, обнаруживавшей себя в таких-то открытых широко-политических действиях».2
«Городок Окуров» и можно назвать книгой о мещанстве как общественном слое, взятом во всей его сложности и пестроте, со всеми его противоречиями: здесь и зажиточное мещанство, преимущественно торгаши, и беднота слободская, главным образом мастеровые, ремесленники.
Тема городского мещанства широко освещена в творчестве Горького 90—900-х годов: в фельетонах «Между прочим», повестях «Горемыка-Павел» и «Трое», пьесах «Мещане» и «Варвары».
В «Городке Окурове» Горький развил прежние мотивы и темы, касающиеся жизни и быта провинции, но в новой повести они приобрели иное звучание, иную направленность.
В «Городке Окурове» Горький как бы перевел на язык художественных образов ту характеристику мещанства, которую он дал в одной из лекций курса литературы, читанного им в Каприйской школе. В лекции Горьким вскрыта особенность социально-правового и экономического положения мещанства и его психики. Горький писал:
«Неопределенность прав, неустойчивость социальной позиции, существование где-то на задворках истории, постоянное стремление мещанина прососаться в ряды других классов — лишило это сословие возможности создать какие-либо свои мещанские, сословные задачи, поставить сословные цели. В этом сословии нет и не может быть единства целей...: сей тянет в канцелярию, оный — в гильдию, тот пробивается в университет, этот — уходит в ряды пролетариата».
Мещанин «ловок, умеет быстро примениться ко всякой обстановке, всюду может занять скромное да сытное место, ...его психика чудодейственно изменчива, гибка... Вообще мещанин может быть назван мелким хищником, которому все — все равно и который, будучи по необходимости строгим индивидуалистом, кроме себя и своих целей — ничего в жизни не видит».3
В разговоре с заречными Тиунов излагает примерно такие же мысли о неопределенности прав и социальной позиции мещанина, о неустойчивости его психики.
По определению Тиунова, мещанин — человек, не имеющий «соответственного званию места», и оттого, что мещанин — «человек ни к чему не прилепленный», он неустойчив, сердце его, «подобно маятнику, качается туда-сюда, обманывая всех, да и себя самого». «Надо бы говорить — мешанин, — замечает Тиунов, — потому — все в человеке есть, а все — смешано, переболтано...» (IX, 29, 35).
Характеристика, данная Горьким мещанству, находится в соответствии с неоднократными ленинскими оценками этого общественного слоя. В статье «Мелкобуржуазная тактика», написанной 8 марта 1907 года,

- 344 -

В. И. Ленин характеризовал мелкую буржуазию как «слишком раздробленную, неразвитую, нерешительную, чтобы стать самостоятельной, — и слишком по-хозяйски настроенную, чтобы идти за пролетариатом».1
Каламбуром Тиунова «мещанин — мешанин» Горький дал очень меткое и верное определение мещанству. В массе мещанства, наряду с такими отрицательными чертами, как шаткость и неустойчивость, заложены и дремлют добротные силы, которые ждут своего разумного применения. Это обстоятельно раскрыто в характеристике одного из главных героев повести — Вавилы Бурмистрова, «человека без стержня», в котором все до крайности анархично, стихийно. Представитель слободской голытьбы, Вавило способен подняться до протеста, выступить против властей, приветствовать свободу, но легко может и предать своих, донести на них: в октябрьские дни 1905 года он во главе шайки черносотенцев на смерть избивал слобожан. Родственной Вавиле натурой является его подруга Лодка.
В этой природе мещанства заключены истоки его трагедии, таилась серьезная опасность для общенародного дела. На Вавиле и Лодке, этих психологически близких друг другу натурах, Горький показал всю губительность окуровщины — порожденного самодержавием и капитализмом царства застоя, косности, разобщенности, мелкого эгоизма. Общественный строй и быт самодержавно-буржуазной России морально калечил человека, порождал новый тип «лишних», ненужных и даже вредных для народа людей.
В «Городке Окурове» показано уездное мещанство конкретно, дифференцированно.
«Между городом и слободою издревле жила вражда: сытое мещанство Шихана смотрело на заречан, как на людей никчемных, пьяниц и воров, заречные усердно поддерживали этот взгляд и называли горожан „грошелюбами“, „пятакоедами“» (IX, 11). Противоречия между окуровскими «верхами» и «низами», их антагонизм сказывались даже в кулачных боях, этом своеобразном старинном спорте.
Настоящими окуровцами, т. е. элементами, не только косными, но и враждебными всему передовому, было «сытое», зажиточное мещанство. В этой среде горожан особенно процветали грубый мещанский эгоизм, жадность и жестокость.
Как раз среди зажиточного городского мещанства известная его часть была сознательным проводником реакционных мероприятий царского правительства, особенно в годы политической реакции. В те годы в среде лавочников, скупщиков и деревенского кулачества расцвело черносотенство.
В Окурове организаторами погрома были «сытые» городские мещане, во главе их — бондарь Кулугуров и церковный староста Базунов. Мысли, суждения, взгляды Кулугуровых — Базуновых получили особенно четкое, законченное выражение в написанной несколько позднее повести Горького «Все то же» (1915), в образе мещанина Коптева — подлинного идеолога «окуровщины».
О Кулугуровых — Коптевых Горький писал и в советский период, в частности, в «Жизни Клима Самгина».
В повести Горького в одно целое с Кулугуровыми — Базуновыми сливается и так называемая образованная часть окуровского общества: чиновники и некоторые интеллигенты.

- 345 -

Доктор Ряхин, казначей Матушкин, податной инспектор Жуков, попав в Окуров, быстро растратили свои незначительные нравственные и умственные силы и опустились до уровня мещанской публики. Они не только жертвы окуровщины, но и создатели ее. Доктор Ряхин превращается в циника, окуровского нигилиста, проповедника философии «окуровщины»: сидеть смирно, плодиться и населять землю.
В незавершенной повести Горького «Доктор Ряхин» окуровская психология обрисована подробнее и дополнена новыми, яркими чертами.
Разновидностью образа Ряхина можно признать уездного циника и нигилиста землемера Вукола Потехина из пьесы «Чудаки».
Дальнейшее свое развитие этот тип получил в повести «Все то же» (1915) в образе интеллигента Смагина: последний с наступлением реакции сбежал, от революции в уездную глушь — в городок Мямлин, где очень скоро начал усваивать реакционные взгляды.
Представителей истинно демократической интеллигенции, идущей вместе с революционным народом, Горький изобразил в «Жизни Матвея Кожемякина» в лице дяди Марка и Любы Матушкиной.
Образы «Городка Окурова», равно как и вся проблематика повести, своей глубиной и многозначительностью делали ее произведением исключительной общественной и литературной значимости. После обломовщины, растеряевщины было найдено новое, обобщающее явления общественной русской жизни слово — «окуровщина».
Однако, правильно подчеркивая опасность, которую таило в себе уездное мещанство разных слоев, Горький несколько преувеличивал косную, реакционную силу мещанства в общественном развитии страны. Это вело к недооценке им силы и роли пролетариата. Подобная ошибка была допущена Горьким в 1917 году и послужила одной из причин политических ошибок Горького. В журнале «Летопись» (№ 2—4), в первой статье, написанной после февральской революции, Горький писал:
«Не нужно забывать, что мы живем в дебрях многомиллионной массы обывателя, политически безграмотного, социально невоспитанного», а реакция, по мнению Горького, «обессилила и обезглавила нас на целое десятилетие».
В «Городке Окурове» подобное восприятие сил реакции сказалось в сгущении красок негативного плана повести; свое отражение нашло оно и в финальной картине «Городка Окурова».
В повести отчетливо выступают две противоречивые, борющиеся между собой тенденции: опасение, как бы эта уездная мещанская Русь не затянула, не потопила молодую демократическую революционную Россию, и большая, крепкая вера в живые силы русского народа, разбуженного революцией. Горький призывал внимательнее, глубже всматриваться в жизнь своей страны, чтобы по-настоящему понять, постичь и полюбить ее.
Большое значение в этом плане имеет образ Тиунова. Яков Захарыч Тиунов — «первая голова Заречья» — вышел из среды бедного мещанства (IX, 14). Сурово обошлись с ним родной город и чужедальняя сторона, но духа его не сломили.
В Тиунове резко выделяются такие черты, как пытливый ум, жажда знаний, человечность, любовь к своей стране и народу. Вслед за своими предшественниками в русской литературе — героями Островского (Кулигин), П. Зарубина (Николай Бобров из хроники «Темные и светлые стороны русской жизни») — Тиунов выступает как суровый обличитель мешанства.

- 346 -

Появление Тиуновых — симптоматично и радостно: трещинка появилась в «окуровском царстве», блеснул робкий «луч света». Слобожане стали проникаться идеями Тиунова: на Соборной площади на демонстрации вместе с ним шли слободские жители — Стрельцов, Ключников, Зосима Пушкарев и др.
В уста Тиунова Горький вложил поэтичные, полные патриотизма слова о русском народе. «И скажу тебе от сердца слово — хорош есть на земле русский народ! — говорит Тиунов Симе, поучая его. — Дикий он, конечно, замордованный и весьма несчастен, а — хорош, добротный, даровитый народ! Вот — ты погляди на него пристально и будешь любить! Ну, тогда, брат, запоешь!» (IX, 57).
Среди слобожан были и другие люди, резко отличные от Бурмистровых. Таков, например, привратник в «Фелицатином раишке». В угрюмом, внешне уродливом и грубом Четыхере Горький показал человека с большим, добрым сердцем, с бескорыстной, чистой любовью к обиженным жизнью людям.
В окуровских дебрях, где человек человеку — волк, рождается талантливый поэт Сима Девушкин. Трагическая судьба Симы — его одиночество, отчужденность от окуровцев, преследование и гибель — это скорбный путь сотен поэтов-самоучек в условиях царской России.
Вводя в литературу новые темы и образы, Горький обычно шел от конкретных фактов, лиц, событий, явлений, которые он хорошо знал. За годы своих странствий Горький видел немало губернских и уездных городов: Казань, Самару, Тверь, Ростов-на-Дону, Смоленск, Борисоглебск, Васильсурск, Торжок и другие. Но особенно всесторонне познакомился писатель с жизнью уездного города в Арзамасе в 1902 году, во время своей ссылки. Арзамас бесспорно отразился разными своими сторонами в характеристике городка Окурова.
Окуров, в котором, как в фокусе, собраны были самые существенные стороны жизни российских городов, превратился в типичный общероссийский город. Примечательно в этом отношении несколько полемическое высказывание Горького в письме к П. Х. Максимову: «Вы говорите: „не видал Окурова. У нас на юге таких городов нет“. Знаю, что ваши Окуровы поживее наших, но больше таких, как наши, их свыше 800. Да к ним же отнесите и города, подобные Симбирску, Пензе, Рязани, Калуге — много их. И заключены в них великие миллионы русских людей».1
Никто из писателей в те годы не показал российской провинции так всесторонне, глубоко и политически заостренно и при этом без излюбленного в этих случаях бытовизма, как Горький в «Городке Окурове». Много писали на эту тему «знаньевцы». Юшкевич, Айзман, Шолом Аш и другие рисовали быт городков юго-западных окраин. Гусев-Оренбургский, Тренев, Чириков изображали города средней части России. Но эти писатели описывали только томительную скуку, сонную одурь и пошлость жизни заштатных палестин Российского государства.
«Городок Окуров» — это не только повествование о быте и нравах уездного города, но произведение большого обобщающего значения типа «Истории села Горюхина» Пушкина или «Истории одного города» Салтыкова-Щедрина. Уездный «городок Окуров» отражал типические явления российской действительности периода политической реакции. В нем немало картин, символизирующих общее государственное состояние царской России.

- 347 -

Вся цепь эпизодов, изображающих, как реагировал Окуров на всеобщую забастовку, на манифест 17 октября, отражает общую картину событий, происходивших не только в большинстве уездных и губернских городов, но и в столице.
В окуровской «державе» мы видим деление на два этажа: вверху — власти, богатая и чистая публика, внизу — обглоданное заречное мещанство.
Взаимоотношения окуровских властей и массы особенно выпукло представлены в сценке объяснения исправника с Бурмистровым. Окрик Вормса, его откровенно и цинично выраженное презрение к мещанским низам — содержание всей самодержавной политики. Даже такая деталь, как немецкие фамилии администрации Окурова (Вормс, Фогель, Штрехель), напоминает о высших правительственных сферах, где людей с русскими фамилиями было очень мало.
Горький сумел включить огромное социальное содержание в небольшое по размерам произведение.
Повесть написана языком точным, четким, ясным и потому глубоким, емким по смыслу. Возьмем, например, общее описание городка Окурова:
«Город имеет форму намогильного креста: в комле — женский монастырь и кладбище, вершину — Заречье — отрезала Путаница, на левом крыле — серая от старости тюрьма, а на правом — ветхая усадьба господ Бубновых, большой облупленный и оборванный дом: стропила на крыше его обнажены, точно ребра коня, задранного волками, окна забиты досками, и сквозь щели их смотрит изнутри дома тьма и пустота» (IX, 8).
Это описание предельно лаконично и вместе с тем глубоко по смыслу. Панорама Окурова, характерная для уездных городков былого времени, может быть воспринята и как образ-символ самодержавно-помещичьей России, говорящий о дряхлости, приближающемся конце этого варварского общественного строя.
Путаница — название окуровской речки, отличавшейся большой извилистостью. Но это название перекликается с каламбуром «мещанин-мешанин»: все здесь смешано, спутано, перепутано.
О художественном совершенстве языка Горького ярко свидетельствует речь героев повести. Иной из них произносит всего несколько слов, но в них с исчерпывающей полнотой раскрывается весь его духовный мир.
Плавная, спокойная, образная речь Тиунова богата оригинальными, красочными словами, пестрит афоризмами.
Полную противоположность представляет язык Вавилы Бурмистрова, темного, невежественного мещанина. Речи Вавилы отрывочны, бессвязны, бедны мыслью, Вавило большей частью не говорит, а кричит, выдавая этим свое бессилие перед умом Тиунова.
Повесть «Жизнь Матвея Кожемякина» представляет художественную хронику окуровской жизни на протяжении полувека. Начало хроники — эпоха реформ, конец — эпоха 1905 года.
Помимо коренных обывателей Окурова, в книге показаны люди из других городов, по тем или иным причинам на разное время оседавшие в Окурове. Средоточием их был дом Матвея Кожемякина. В итоге история жизни Кожемякина и городка Окурова превратилась в историю общерусской уездной жизни. Перед читателем длинной вереницей проходят десятки русских характеров: люди разных сословий, званий, профессий, занятий, городские и деревенские, местные окуровские старожилы и бывалые землепроходцы.

- 348 -

Богато представлены в книге типы трудового люда города и деревни, а также типы революционно-демократической интеллигенции. Каждый из них — яркий, большой и сложный характер, в целом ряде случаев отражающий процесс русской общественной жизни. Это солдат Пушкарь, правдоискатель Тиунов, Палага, жена Савелия Кожемякина, философ и поборник знания дьячок Коренев, рабочий парень Максим, татарин Шакир, народница Мансурова, революционер дядя Марк (Марк Васильевич), юная революционерка Люба Матушкина. Вместе взятые, они создают конкретное представление о людях России.
Каждая из четырех частей книги имеет свою тему — новую страницу в жизни городка, в общественной жизни России, имеет своих центральных героев, даже свой стиль. Вторая часть первоначально печаталась с подзаголовком «Постоялка», третья вначале называлась «Дядя Марк».
Повесть «Жизнь Матвея Кожемякина» обобщала огромный жизненный опыт и знания Горького. Так, например, первая часть книги показывает те «свинцовые мерзости» мещанской жизни, сквозь которые прошел сам Горький и которые он затем показал в автобиографических повестях. Книга Горького впитала, вобрала в себя богатейший материал предшествующего его творчества. Она насыщена материалом, заимствованным из народного творчества, летописей и других древнерусских памятников, из исторических сочинений, литературы Востока и т. д.
Горький неоднократно заявлял о значительности и сложности поставленной им в «Жизни Матвея Кожемякина» задачи. 21 ноября 1910 года он писал Коцюбинскому:
«„Кожемякина“ осторожненько пишу. Тема — строгая и становится все строже, требует все более обдуманного и осторожного отношения. Как по канату ходишь».1
Освещая историю уездной Руси за пятьдесят лет, Горький ставил и решал в книге весьма важные и злободневные для 900—910-х годов проблемы — «лишних людей», «утешителей» и «утешительства», интеллигенции и народа и другие, — которые все сводились к основному и кардинальному вопросу о борьбе живого, здорового, действенного начала в истории русской жизни с косным, мертвым, реакционным. Горький освещал жизнь с революционной материалистической точки зрения, видя, что конечная победа передовых сил над реакционными несомненна.
Первую часть книги можно назвать художественной энциклопедией уездного мещанского быта. Плеханов не без основания соотносил ее с первой частью «Мертвых душ» Гоголя. У Горького в этой части тоже дана Русь с одного бока, изображена мертвая жизнь, полная страшных, уродливых явлений. Эти мрачные картины уездной жизни дополняет летопись Кожемякина, которая хотя и помещена во второй части, но хронологически относится к первой.
В образе Матвея Кожемякина Горький показал своеобразный тип «лишнего» человека — мещанского Обломова. Матвей — жертва «окуровщины», он — отщепенец, но он и защитник, охранитель ее, ибо в основе его психологии лежит психология хозяина, которую остро чувствуют и разоблачают рабочие люди.
Окружают Матвея, наводняют Окуров многочисленные представители разного сорта выбившихся из колеи людей, которых можно объединить одним общим названием «бродячая Русь». Эту категорию составляют

- 349 -

бродяги, мнимые юродивые, «святые», скрытые и откровенные обманщики, так называемые «утешители».
В книге «Жизнь Матвея Кожемякина» наиболее значительными образами «утешителей» являются бродяга, странник Маркуша и слывущий за святого, бывший дворянин и офицер, монах старец Иоанн.
В своей повести Горький разоблачает реакционную философию фатализма, проповедь непротивленчества, покорности, страдания. Но, говоря о принципиальной и систематической борьбе Горького с реакционной философией Достоевского и Л. Толстого, необходимо указать и на принципиальное различие, которое всегда существовало в отношениях Горького к тому и другому писателю.
С Достоевским Горький вел упорную, непримиримую борьбу на протяжении всего своего творческого пути. Горький показывает, что такие уездные «безобразники», «озорники», как Вавило или Митя Карамазов — категория не национально-психологическая с извечными своими чертами, как мыслил Достоевский, а конкретно-социальная, обусловленная в своей идеологии, в характере, в поведении классовой структурой общества, всем сложным ходом развития общественно-исторических факторов. При одних условиях исторической жизни духовные силы таких натур, как Вавило, выливаются в дикое озорство, а при других, после уничтожения классов эксплуататоров, могут быть направлены на созидательную работу.
Борясь с толстовской философией «утешительства», «непротивленчества», с проповедью «нравственного самоусовершенствования», Горький в то же время высоко ценил Л. Толстого — великого художника слова, страстного обличителя самодержавия, капитализма, официальной религии.
В своих каприйских лекциях Горький определил с поразительной силой все величие Л. Толстого как писателя-реалиста:
«60 лет звучал суровый и правдивый голос, обличавший всех и все; он рассказал нам о русской жизни почти столько же, как вся остальная наша литература».1
Многочисленная группа «лишних» людей, бесполезных и вредных, от мещанских Обломовых до «утешителей» разных рангов, которых изображает Горький в «Жизни Матвея Кожемякина», составляла одну из характерных сторон русской жизни второй половины XIX века. Одновременно с официальными «крепями» самодержавия и хищнического капитализма эти явления были тоже тяжкими духовными «крепями» для народа. Эти явления русской жизни не были достаточно вскрыты литературой XIX века. Этим вредоносным явлениям — наследию векового деспотизма — Горький противопоставил в своей книге истинно народное, жизнеутверждающее, действенное начало. Утешителю Маркуше противопоставлен революционер Марк Васильевич (дядя Марк). Маркуша со своим учением о долях выступает символом косности, пассивности, безволия. В основе этой проповеди у самого проповедника лежит начало животного эгоизма.
В «учении» Маркуши выражена рабья философия, которая воспитывалась веками в народе системой политического, экономического, духовного гнета. В эпоху пятого года «вера» народа в неизбывность своего рабьего положения была сильно поколеблена, а у многих представителей его окончательно разрушена, поэтому на утверждение «маркушиной философии» в годы реакции были мобилизованы все силы и особенно литература. В этом была политическая злободневность и значимость образа Маркуши.

- 350 -

Революционер-профессионал Марк Васильевич воплощал в себе подлинные ведущие духовные черты русского народа, начало действенное, оптимистическое.
Оптимизм Марка имел в своей основе прочную веру в правильность исторического пути России, ведущего к неизбежной победе народа. «Не робь, ребята, выкарабкивайся! — говорит Марк, обращаясь к своему ученику, крестьянскому парню Максиму. — Встанет Русь, только верь в это, верою все доброе создано, будем верить — и все сумеем сделать» (IX, 419).
Марк мыслил полную свободу своей страны как братское содружество всех ее народов и предсказывал возрождение вместе с русским народом всех угнетенных царизмом национальностей. Образы Марка и Маркуши даны Горьким по принципу сходства — различия. Героев зовут: Марк и Маркуша. Но Марк — настоящее имя революционера, а Маркуша — прозвище, кличка; настоящее же имя Маркуши — Елисей Петров Марков. Во внешности героев было что-то простонародное, мужицкое: лица их грубоватые, некрасивые, густо заросли бородой. Но если у Марка — «законно-русская борода», «некрасивое лицо, а — приятное», то у Маркуши — «шерстяная масса» на лице, а некрасивое лицо его было «хитрое» неверное, нечестное» (IX, 403, 292). Смех Маркуши — неприятный, судорожный, сиплый, рыдающий. Смех Марка — задорный, веселый, светлый; всегда на его лице загорались, блестели «молодые, веселые глаза». Марк был «несообразно возрасту суетлив», живой, непоседа (IX, 404, 403). Маркуша был ленив, работал плохо и с неохотой. Весьма примечательно, что с любовью он делал только клетки для птиц. Жизнелюб Марк умел все делать и притом не во вред, а на пользу живущему.
Маркуша и Марк — странники по лицу земли, люди бывалые. Оба активно поучают народ, как надо жить. Маркуша странствовал, движимый чувством бродяжничества и паразитизма, а Марк изъездил, изведал Русь по воле начальства (постоянные ссылки за революционную деятельность). Тяга, любовь Марка к «бродяжничеству» — умная, горьковская любовь; это стремление узнать, изучить жизнь и научить людей уму-разуму. Велеречивый Маркуша сеял плевелы, затемнял сознание людей, брал их в плен, усыплял их бдение. «Ловец человеков», Марк освобождал людей из плена, из косного быта, пробуждал к действенности. Энциклопедичность знаний Марка символизировала красоту и мощь человеческого разума, наследующего культуру предков и передающего ее в обогащенном виде потомкам. Высказывания Марка направлены против маркушиного «утешения» — проповеди пассивности, фатализма. Учению о непротивлении злу, терпении и смирении, покорности перед судьбой-долей Марк противопоставлял категорическое революционное положение: «Снимите цепи с человека, снимите их все и навсегда». «Утешительную» «философию» Маркуш Марк определяет как оправдание паразитизма: «Всех больше лицемерят, — говорит он, — и лгут лентяи, ибо всего труднее в мире оправдать лень» (IX, 404, 407).
Марк был ревностным пропагандистом идеи жизнестроительства, пафоса труда. Он утверждает: «жизнь по существу своему — деяние»; «Создана жизнь, но надо досоздать ее до совершенства»; «надо научиться находить удовольствие в труде» (IX, 407).
Марк противопоставлен народнице Мансуровой, в лице которой Горький изобразил народничество 80-х годов с его оторванностью от народа, отказом от революционной борьбы и переходом к «политике малых дел». Не зная своего народа, Мансурова ошибочно приняла лжеправду Маркуши

- 351 -

за народную правду, растерялась и бежала из Окурова, т. е. с поля битвы. После отъезда ее из города прибыл дядя Марк, который и стал центром живой революционной мысли в Окурове.
Политическую программу Марка в смысле ее партийной направленности установить трудно. Ясно, что он — не народник. Марк резко отграничил себя от Мансуровой и осудил ее. Исторические взгляды Марка, равно как и восприятие им народа, не имеют ничего общего с народнической доктриной.
Основным качеством своего мировоззрения — оптимизмом Марк вполне подходит под то определение, какое В. И. Ленин дает «просветителям» в своей работе «От какого наследства мы отказываемся?».
Последовательницей, заочной ученицей Марка является Люба Матушкина — центральное лицо четвертой части книги, изображающей канун революции и события 1905 года. Люба — представительница новой революционной интеллигенции — союзницы пролетариата; многое в ней напоминает героиню повести «Мать» Наташу. Страшной летописи Матвея Кожемякина, где собрано только одно темное, она собирается противопоставить свою, где будут обозначены светлые явления. Горький рассматривал Любу как образ, противостоящий образу Ряхина, и замышлял написать повесть, где образу Любы, по всем данным, должна была принадлежать ведущая роль. В 1909 году Горький сообщал, что повесть «Городок Окуров» — первая часть из задуманного им произведения об уездной России, второй частью которого будет «Кожемякин» и третьей — «Большая любовь» (IX» 633).
В одном из писем конца 1909 года Горький говорит о своем замысле написать повесть о русской девушке — носительнице «большой любви». В письме 1910 года он уже уведомляет о своей работе над этой повестью и указывает, что в ней главными героями будут мать и дочь. В этом же письме Горький говорил о необходимости воспитания в детях «большой любви». Большая любовь с точки зрения Горького — это любовь к родине, к своему народу, ко всем трудящимся людям. Такой любви «присущи вера в силу человеческого разума, искреннее удивление перед красотой души человека» (IX, 637).
Однако в образах Марка и Любы отчасти проступает и ложная тенденция Горького в разработке им положительной программы. В проповеди любви ко всякому человеку, о которой говорила Люба, в манере Марка примирять спорящих в его кружке, чтобы не обидеть, например, того же Матвея Кожемякина, высказывавшего собственническую точку зрения, можно усматривать противоречащие общему идейному облику героев черты абстрактного гуманизма, отражающего имевшую место в выступлениях Горького тех лет тенденцию — «согнуться до точки зрения общедемократической вместо точки зрения пролетарской».1
«Жизнь Матвея Кожемякина» показывает историческое развитие русской жизни: с одной стороны — становление русской буржуазии с ее стремлением к гегемонии — смена купца старой дореформенной формации новым промышленным типом; с другой стороны — непрекращающееся действие революционных сил и благотворные результаты этого. Под влиянием двух борющихся антагонистических сил изменяется городок Окуров, другими становятся люди в нем. Перелом в жизни Окурова четко обозначился в четвертой части книги, в которой идет речь о конце 90-х — начале 900-х годов. На старый Окуров наступают, с одной стороны, капиталист

- 352 -

Сухобаев, с другой — революция. Характерами своих героев и событиями окуровской жизни, которыми заканчивается книга, Горький красноречиво убеждает читателя в том, что победит революция. Даже типичного окуровца Матвея Кожемякина революционные события пятого года заставили услышать правду революции или, по его выражению, благовест «о новой жизни», сущность которой он, конечно, так и не понял.
В годы, когда создавалась книга Горького, в русской литературе обозначились крайне вредные декадентские извращения языка художественной литературы. «Модернизм» в области языка выливался в литературное кривлянье, в уродование, коверканье великого русского языка. Декаденты стремились увести русскую литературу все дальше и дальше от классических традиций XIX века.
Особенно усердствовали в поисках «оригинального» слова ученики и последователи А. Белого, такие, как А. Ремизов, Е. Замятин. «Ремизовщина» была особенно соблазнительной и пагубной для начинающих писателей. Дань модернизму отдали в ту пору многие из талантливых молодых беллетристов: А. Чапыгин, Сергеев-Ценский и другие. Горький вел упорную борьбу за чистоту языка, его простоту и ясность. В своей повести Горький поставил задачу писать чисто русским языком, под которым он разумел язык миллионов, народную речь, свободную от вульгаризмов, диалектизмов, местных речений. За малым исключением, герои «Жизни Матвея Кожемякина» говорят именно таким языком, сохраняя при этом свое речевое своеобразие, отвечающее духовному облику говорящего, его психологии.
Следует особенно выделить язык Маркуши. Маркуша — выходец из народа, знает фольклор, но его речь отличается от речи представителей народа. Всем строем речи Маркуши Горький подчеркивает антинародность его мировоззрения и мироощущения. В фольклорных историях Маркуши нет поэтичности, напевности, свободного течения речи. В его языке резко выделяются областнические элементы, особенно в произношении: глаголы в третьем лице он произносит с мягким окончанием: толкнеть, баить, живеть, помирають, запишуть, ходять и т. д. Этим подчеркивается консерватизм Маркуши.
Речь Матвея — одно из ярких свидетельств исключительного художественного мастерства Горького. Язык кожемякинских летописей, написанных в разное время, претерпевает эволюцию в отношении словаря, синтаксиса, стиля, что, в строгом соответствии с жизненной правдой, оттеняет интеллектуальный, духовный рост героя, степень влияний на него интеллигентных людей и книг.
В «Жизни Матвея Кожемякина» афористичность речей героев, характерная для всего творчества Горького, получила яркую индивидуализацию. У Тиунова собственные афоризмы перемежаются народными поговорками, и те и другие остры и носят преимущественно учительный характер, проникнуты резкой обличительной тенденцией. Вот некоторые из них: «Не туда, сударь, не в ту сторону направляем ум — не за серебро и злато держаться надобно бы, ой, нет, а вот — за грамоту бы, да! Серебра-злата надо много иметь, чтобы его не отняли и давало бы оно силу-власть; а ум-разум — не отнимешь, это входит в самую кость души!»; «Умная жадность делу не помеха». Про темное мещанство, участие его в революции Тиунов говорит: «слепой, вокруг себя щупая, обязательно что-нибудь зря разобьет, изломает» (IX, 473, 471, 600).
Афоризмы Марка носят философский характер и в значительной части являются сентенциями: «Жизнь по существу своему — деяние»; «Кладбищенское

- 353 -

это чувство — жалость»; «Поговорка — большая вещь, в ней народная мысль, как масло, густо сбита» (IX, 407, 415, 412). Кроме того, Марк любит пользоваться мудрыми книжными изречениями, приводит, например, арабские пословицы («Глупость честной молодости поучительнее деяний злой старости» (IX, 409).
«Поучения» Маркуши насыщены пословицами и поговорками по форме народными, фольклорными, а по содержанию — антинародными: «бог говорить — доля, а дьявол — воля»; «вольные-то коротко живуть»; «против ветра — не стой, мало ли что по ветру пущено» (IX, 291, 292).
Господствующим художественным средством в «Жизни Матвея Кожемякина» становятся сравнения, при помощи которых Горький достигал особой конкретизации изображаемых предметов и явлений. В своих сравнениях Горький избегает какой-либо изысканности, замысловатости, вычурности, столь характерных для литературы декаданса. Горький сравнивает изображаемое с простыми предметами воспроизводимого быта. При всей простоте эти сравнения отличаются красочностью, яркостью, они свежи, необычны, смелы.
Вот несколько примеров: «его (пушкаря, — Ред.) красное лицо в седой щетине подобно углю, покрытому пеплом», «зубцы елей напоминали лезвие огромной пилы» (IX, 133, 480).
Сравнения, а также и другие художественные средства Горького отчетливо говорили об отношении автора к изображаемому. Таково, например, сравнение-характеристика мещан: «Мужики были коренастые, бородатые, точно пенья, обросшие мохом; мещанство рядом с ними казалось мелким и суетливым, подобно крысам у конуры цепного пса» (IX, 223).
В «Жизни Матвея Кожемякина» отсутствуют сравнения с абстрактными категориями; наоборот, все отвлеченные понятия через сопоставление с предметным миром получают большую наглядность. Например: «Новые мысли появлялись все чаще, и было в них что-то трогательное. Точно цыплята, они проклевывали серую скорлупу окуровской жизни и, желтенькие, легкие, пуховые, исчезали куда-то»; «В памяти спутанно кружились отрывки прочитанного и, расплываясь, изменяясь, точно облака на закате, ускользали, таяли» (IX, 554, 557).
Очень хорошо сказал о характерности сравнений книги Горького М. М. Коцюбинский: «Неподражаемо хороши сравнения. Я считал большим мастером в этом отношении Аннунцио. Но теперь вижу, что у него сравнения часто слишком искусственны, деланны, вычурны, тогда как у Вас они так же непринужденны, свободны и красивы, как прыжок дикой степной лошади (простите за сравнение). О красоте языка нечего и говорить: это школа для русских беллетристов».1
Отличительными чертами авторских описаний в «Жизни Матвея Кожемякина» являются их динамичность и монументальность. Особенно ярко они сказались в пейзаже Волги и в классической картине, изображающей кулачный бой на речке Путанице.
Книга Горького написана красочным, музыкальным языком. Все в ней ярко, полно динамики цветов, звуков, жестов. Такой художественный язык как нельзя более соответствовал большим национальным темам книги, выведенным в ней широким русским натурам.

- 354 -

5
Крестьянский вопрос в годы реакции стоял в центре общественно-политической и литературной жизни, ибо было ясно, что на новом этапе борьбы рабочего класса с самодержавием и буржуазией крестьянству принадлежала огромная роль. В. И. Ленин в своих статьях тех лет заявлял категорически: «Без этой революционности, без упорной и беспощадной борьбы крестьянских масс безнадежно „утопичны“ и конфискация, и республика, и всеобщее, прямое, равное и тайное избирательное право».1
В статье «Разгон Думы и задачи пролетариата» (20 июня 1907 года) И. В. Сталин писал: «Не менее ясно и то, что только в союзе с крестьянством против царской власти и либеральной буржуазии можно будет разрешить коренные вопросы революции».2
По мере усиления реакции крестьянская тема становилась все более и более острой и в публицистике и в художественной литературе, ибо развертывалась борьба крестьянства против помещиков.
В реакционной литературе эта тема нашла свое наиболее полное и яркое выражение в «вехизме», в философии ренегатства, которую Горький назвал «позорнейшим отщепенством русской интеллигенции в сторону идеологии должностных лиц».3
То, что «веховцы» говорили о народе на языке «высоких материй», грубо откровенно и прямолинейно выражали такие реакционные беллетристы, как И. Родионов, в книге которого «Наше преступление» была собрана самая дикая клевета на деревню. У Родионова, как и у «веховцев», во всем, оказывается, виновата «смута», т. е. революция.
Беллетристы буржуазных журналов («Русская мысль», «Вестник Европы» и др.) обычно изображали 1905 год в деревне в картинах диких погромов, бессмысленных поджогов усадеб и экономий и т. д., чем как бы оправдывалась жестокая расправа царизма с крестьянами.
В 1908 году почти одновременно вышли в свет такие произведения о деревне, как «Дача» Муйжеля, «Печаль полей» Сергеева-Ценского, «Непримиримые» В. Дмитриевой. Через два года появляется повесть И. Бунина «Деревня».
Горький не замедлил активно вмешаться в развернувшуюся политическую и литературную дискуссию о деревне. Первый сборник «Знания» за 1909 год он целиком посвятил деревне. В нем напечатаны: «Лето» Горького, стихотворение «Сенокос» и рассказ «Беден бес» — Ив. Бунина, «Зыбь» — Ф. Крюкова и др.
«Лето» Горький упоминал в числе эскизов к роману «Сын», задуманному им после «Матери». Однако из эскиза к роману «Лето» выросло в самостоятельную повесть со специфическим художественным и политическим заданием. Сам автор назвал ее «повестью на тему о революционной работе в деревне в наше время».4
Ленин, беседуя с Горьким на Капри по поводу горьковского замысла написать хронику одной семьи за сто лет, заметил: «Нет, это надо писать после революции, а теперь что-нибудь вроде „Матери“ надо бы».5 Повесть «Лето» в известной мере можно считать произведением «вроде „Матери“».
«Лето» проникнуто революционной целеустремленностью, что не замедлила отметить враждебная Горькому критика. И символисты

- 355 -

(М. Кузмин), и критики из «Русского богатства», и меньшевики (В. Кранихфельд), и многие другие поспешили объявить «Лето», как это они делали после выхода «Матери», тоже неудавшимся произведением.
Идеологическую близость «Лета» и «Матери» подчеркивала и царская цензура. Цензор писал:
«В прилагаемом повествовании автор, по своему обыкновению, преподносит читателям свои пересказы на освободительные темы, причем в книжке, конечно, нет недостатка в суждениях социалистических, бунтовских и антимилитарных...
«На стр. 77, 82, 83, 87, 116, 122 автор выражает свое сочувствие революционерству, отрицает законы, даже восхваляет Стеньку Разина и Емельяна Пугачева, духовных праотцев русской революции.
«Полагал бы, что книжка должна быть запрещена ввиду ее совершенно определенного направления».1
Отдельное издание повести было запрещено.
«Лето» близко к «Матери» революционностью своего идейного содержания. Это — произведение о деревне, разбуженной 1905 годом. «Лето» написано вскоре после «Исповеди», которую сурово осудил Ленин. «Лето» — одно из красноречивых свидетельств того, как Горький ценил указания Ленина, как в результате ленинской критики он исправлял свои ошибки.
Главное в повести — это картины жизни народа в его стремлении освободиться от социально-политического гнета, показ того, как передовая часть деревни, состоящая из крестьянской бедноты, начинает сознавать, что путь к освобождению лежит через революционную борьбу.
За год до выхода повести В. И. Ленин писал, что «полицейски-кулацкий поход на деревенскую массу обостряет борьбу внутри нее и делает эту борьбу политически сознательной, приближает, так сказать, борьбу с самодержавием к обыденным и насущным вопросам каждой деревни».2
Изображение этой борьбы в деревне в годы столыпинской реакции составляет основное содержание повести «Лето».
В собственничестве Горький видит причину вечной неустойчивости, шатания крестьянина. Ущемить собственность — сразу мужик полевеет. Крестьянин Кузин, например, от черной сотни и кружка богатеев переметнулся к деревенским революционерам. И наоборот, молодой парень, батрак Авдей Никин соблазнился предложением кулака Кузьмы Астахова, пошел в зятья к нему.
Горький критикует пассивную «революционность», «толстовщину» деревни. Пропагандист Трофимов высмеивает Кузина, который хвастается «лежачим бунтом», тем, что в «восемьдесят пятом году... пороли — десятого, в девяносто третьем — пятого» (VIII, 429).
Но основная тенденция повести состоит в выявлении правды новой деревни, деревни будущего.
В литературу о деревне Горький внес своей повестью «Лето» бодрый, жизнеутверждающий тон. Она засверкала ярким пятном на фоне мрачной и убого-пошлой литературы.
В появлении новых людей, сознательных революционеров, деревенских Павлов Власовых Горький увидел подлинно новое, революционное начало в русском крестьянстве.
«Пора понять, что в стране, которая еще так недавно столь величественно всколыхнулась — в этой стране должны быть и есть свободные,

- 356 -

новорожденные люди», — писал Горький в одном из писем каприйских лет.1
Таким человеком в повести «Лето» является Егор Досекин. В нем Горький скупо, но ярко наметил характер деревенского революционера.
Егор Досекин — новый образ в литературе. Он тверд характером, решителен, смел, мужественен и прост. Такие деревенские революционеры, как Егор Досекин, в ту пору русской жизни были явлением редким. Про Досекина так и сказано в повести — «птица редкая». Но тем не менее в его образе представлены новые, наиболее типичные явления в деревне, в нем типизировано русское крестьянство, вступившее в эпоху 1905 года на путь открытой революционной борьбы с самодержавием, помещиками и капиталистами. Сущность крестьянства эпохи первой революции — это его революционные устремления, которые под воздействием пролетариата и его партии росли, крепли и привели трудящиеся массы крестьянства в эпоху Великой Октябрьской социалистической революции под знамена большевистской партии как союзника пролетариата. Егор Досекин и другие деревенские революционеры воплощали самые передовые стремления народа. Именно про таких Досекиных писал в 1908 году В. И. Ленин в статье «Л. Толстой, как зеркало русской революции»: «Под молотом столыпинских уроков, при неуклонной, выдержанной агитации революционных социал-демократов, не только социалистический пролетариат, но и демократические массы крестьянства будут неизбежно выдвигать все более закаленных борцов, все менее способных впадать в наш исторический грех толстовщины!».2
Именно такие деревенские революционеры в октябрьские дни были застрельщиками социалистической революции в деревне, а затем стали верной, прочной опорой советской власти.
Другой главный герой «Лета», от лица которого ведется рассказ, — пропагандист Трофимов. В деревню Высокие Гнезда он был направлен со специальным заданием — помочь деревенскому революционному кружку поднять свою работу, и Трофимов сделал свое дело. Из Высоких Гнезд пропаганда проникла в окрестные деревни. В начале лета на тайных сходках мы видим пять-шесть человек, а к концу — более сорока. К революционному делу была привлечена сельская интеллигенция — учителя; укрепилась связь с подпольной революционной организацией города.
В «Лете» Горький показал роль пролетарского руководства в революционизировании деревни, в организации крестьянского движения. В Высоких Гнездах и до появления Трофимова бывали пропагандисты-организаторы, и, по всем данным, это были представители революционного пролетариата. Так, например, сын лесника Василий Косяков был вовлечен в революционную работу машинистом из Константиновской экономии. В скором времени и сам Василий стал устраивать стачки, «книжки, листочки сеял», затем он был сослан в Сибирь, откуда бежал через два года вместе с Филиппом Ивановичем. Вернувшись в свои края, Василий уехал в губернию, к рабочим. Образ мыслей стоявшего во главе революционной деревенской ячейки Егора Досекина убедительно говорит о том, что крестьянин растет под влиянием революционных пролетарских идей.
В противовес Родионовым, объявившим деревню темной силой русской жизни, Горький показал настоящую темную силу в деревне. Это кулак-мироед, черная сотня Астаховых, Скорняковых, Мозжухиных, во власти которых находится деревня. Богатеи давят народ кабалой, полицией, жандармами,

- 357 -

они налаживают сыск за революционерами. По их доносу разгромлена революционная ячейка в деревне, арестованы Гнедой с Трофимовым.
Типической фигурой царского слуги, слепым орудием черной сотни в повести выступает стражник Семен, который повторил путь предателя Евсея Климкова.
Характерны особые приемы художественной зарисовки этого образа. Горький окружает его своего рода постоянными тропами, например, эпитетами темный, угрюмый, туманный, жуткий, тяжелый (смотрит «темными глазами», «туманными глазами», «весь он какой-то темный, всегда угнетен угрюмым молчанием», «глаза у него жуткие», «темное лицо стражника» и др.).
Семен олицетворяет собой произвол реакции, но вместе с тем и непрочность, шаткость ее. Он «ненавистью ненавидит» революционеров, но и боится их, боится потому, что Егор Трофимов и его товарищи — люди бесстрашные, а «коли страху нету больше, — говорит стражник, — все кончено! Все рушится, все нарушено!» (VIII, 474, 475).
«Лето», так же как и «Мать», заканчивается победой реакции: революционная ячейка разгромлена, Трофимов и Гнедой арестованы. Но эта повесть проникнута тем же историческим оптимизмом, что и книга «Мать». Она заканчивается восклицанием: «С праздником, великий русский народ! С воскресением близким, милый!» (VIII, 497). Эти слова произносит идущий в тюрьму под конвоем «сквозь снежную тяжелую муть» революционер Егор Петрович Трофимов. Языком художественных образов Горький утверждал идею неодолимости социалистической революции; он убедительно показал, как несмотря на бешенство реакции вливаются новые и свежие силы в ряды революционных элементов крестьянской массы — союзника революционного пролетариата.
Эта идея неодолимости нового подчеркнута репликой солдат-конвоиров: «Водим мы вас, водим, — говорит один из них, — конца нет этому маршу!». Сами солдаты поддаются революционной пропаганде: «И уже нет между нами солдат и арестантов, — говорит Трофимов, — а просто идут семеро русских людей» (VIII, 494, 497).
В рассказе «Федор Дядин» (1910) Горький развил тему политического пробуждения солдат. Солдат Дядин отпустил конвоируемого им революционера, хотя он знал, что за это его ждет смертная казнь. Правда революции оказалась сильнее смерти.
Так после повести «Мать» художник пролетариата на новом материале решал проблемы социалистического реализма, утверждал светлую правду социалистического будущего.
Федор Дядин и герой «Лета» Егор Трофимов стоят в одном ряду с героями таких произведений, как «Романтик» и «Мордовка», которые Горький считал эскизами к роману «Сын». Во всех этих произведениях принципиально одна задача: показать, как приходят к революционной правде рядовые люди из народа и тем самым сказать о благотворных результатах «уроков революции», о том, что революция пошла вширь и вглубь. О своеобразии нового героя хорошо говорит самохарактеристика Егора Трофимова. «...я человек, образованный разгромом народного восстания, взявшийся за дело объединения людей по непобедимому влечению сердца и по ясно видимой мною невозможности жить старым, пагубным для человека порядком... Считаю себя рядовым делателем жизни» (VIII, 451).
В «Романтике» Горький показывает, как становится на революционный путь молодой, политически неразвитый, малограмотный рабочий парень

- 358 -

Фома Вараксин. Просвещенный революционным учением, он горит уже желанием, произнести «горячие, призывные речи... тем людям, которые еще не понимают торжества понятия жить и знать» (X, 181).
Фома Вараксин еще не умеет сказать эти речи, но всем характером героя Горький убеждает нас в том, что пройдет еще немного времени, и Фома, подобно Ниловне, произнесет горячие слова революционной правды, станет мужественным революционером, который до конца будет предан идее революции. Недаром лозунг его жизни: вперед, «до полного!» (X, 190).
В рассказе «Мордовка» (1911) Горький затронул острую тему — жизнь и быт рабочих в годы реакции. В образе Павла Макова, рабочего-металлиста, выведен один из рядовых рабочих-революционеров, которому после разгрома революции пришлось столкнуться с целым рядом трудностей и прежде всего с противником в лице жены Даши, требующей, чтобы Павел бросил революционную работу. Случай сводит Павла с девушкой — мордовкой Лизой, которая всем своим существом тянется к революции. Образом этой простой девушки из народа Горький говорил о глубоких сдвигах, произведенных революцией в сознании широких народных масс. Лиза стоит в ряду с такими образами пробуждающихся к революции горьковских героев из народа, как крестьянка Татьяна в повести «Мать», солдатка Варвара в повести «Лето». Образ мордовки Лизы, подобно образу Шакира из «Жизни Матвея Кожемякина», примечателен и как одна из попыток художественного разрешения Горьким волновавшей его, а в те годы особенно, национальной проблемы.
В «Мордовке» Горький снова после «Матери» описывает фабрику и рабочий поселок. В настроениях рабочих чувствуется возбужденность и бодрость. Горький подчеркивает, что несмотря на гнет реакции революционная жизнь продолжается, назревает новый революционный подъем.
В цикле «Жалобы» Горький нарисовал четыре портрета «старой Руси» — это дворянин-офицер, купец, интеллигент и урядник, которые жалуются на свою судьбу. Им противопоставлен народ как обезоруживающая, отвергающая их сила.
Органическая связь с революционной борьбой пролетариата и дружеская помощь В. И. Ленина помогли Горькому создать и в годы реакции выдающиеся произведения пролетарской литературы.
Через все эти произведения лейтмотивом проходит вера писателя в свой народ, в его творческие силы. Чувствуется она и в горьковском пафосе страстного обличения царского самодержавия и капитализма («Жизнь ненужного человека», «Последние», «Васса Железнова») и в оптимистических речах Тиунова, дяди Марка и других героев «окуровского» цикла, а также повести «Лето» и рассказа «Федор Дядин».

Сноски

Сноски к стр. 329

¹ В. И. Ленин, Сочинения, т. 16, стр. 325.

² История ВКП(б). Краткий курс, стр. 96.

³ Там же, стр. 138.

Сноски к стр. 330

¹ В. И. Ленин, Сочинения, т. 34, стр. 338.

² Там же, стр. 354.

³ В. И. Ленин. Философские тетради, 1947, стр. 330.

Сноски к стр. 331

¹ Б. Бялик. О Горьком. Статьи. «Советский писатель», М., 1947, стр. 45.

Сноски к стр. 332

¹ В. И. Ленин, Сочинения, т. 35, стр. 90.

² Там же, стр. 93.

³ Там же, т. 16, стр. 89.

⁴ Там же, т. 34, стр. 353—354.

⁵ Там же, стр. 354.

⁶ И. В. Сталин, Сочинения, т. 10, стр. 360.

Сноски к стр. 333

¹ В. И. Ленин, Сочинения, т. 35, стр. 1.

² Там же, т. 34, стр. 363.

Сноски к стр. 334

¹ В. И. Ленин, Сочинения, т. 34, стр. 330.

² Горьковские чтения, кн. I, 1940, стр. 198.

³ В. И. Ленин, Сочинения, т. 16, стр. 107.

⁴ Там же, т. 13, стр. 37.

Сноски к стр. 335

¹ М. Горький. История русской литературы. Гослитиздат, М., 1939, стр. 136. Далее цитируется это издание (в скобках указаны номера страниц).

² «Звезда», 1947, № 6, стр. 167.

Сноски к стр. 338

¹ Под этим названием повесть вышла за границей на английском и немецком языках.

² Б. Бялик. О Горьком, стр. 36.

Сноски к стр. 339

¹ Театральное наследие, сб. 1. Л., 1934, стр. 224.

Сноски к стр. 340

¹ В. В. Воровский, Сочинения, т. II, 1931, стр. 213.

Сноски к стр. 341

¹ «Современный мир», 1911, № 1, стр. 362.

Сноски к стр. 342

¹ «Ученые записки Ленинградского Государственного педагогического института им. А. И. Герцена», т. XLIII, Кафедра русской литературы, 1947, стр. 156.

Сноски к стр. 343

¹ В. И. Ленин, Сочинения, т. 13, стр. 96.

² Там же, стр. 57.

³ М. Горький. История русской литературы, стр. 138, 139.

Сноски к стр. 344

¹ В. И. Ленин, Сочинения, т. 12, стр. 143.

Сноски к стр. 346

¹ П. Максимов. О Горьком. Ростов-на-Дону, 1939, стр. 29.

Сноски к стр. 348

¹ «Новый мир», 1928, № 1, стр. 186.

Сноски к стр. 349

¹ М. Горький. История русской литературы, стр. 295.

Сноски к стр. 351

¹ В. И. Ленин, Сочинения, т. 35, стр. 91.

Сноски к стр. 353

¹ М. Коцюбиньский, Твори, т. VIII, 1931, стр. 144.

Сноски к стр. 354

¹ В. И. Ленин, Сочинения, т. 15, стр. 156.

² И. В. Сталин, Сочинения, т. 2, стр. 45.

³ «Звезда», 1938, № 3, стр. 91.

⁴ Там же.

⁵ «Правда», 1936, № 167, 19 июня.

Сноски к стр. 355

¹ М. Горький. Материалы и исследования, т. III, стр. 429—430.

² В. И. Ленин, Сочинения, т. 15, стр. 254.

Сноски к стр. 356

¹ «Пропаганда и агитация», 1946, № 11, стр. 33.

² В. И. Ленин. Сочинения, т. 15, стр. 186.