- 288 -

Горький в годы первой русской революции

1

Первая русская революция представляет целую историческую полосу в развитии нашей страны.

Горький с самых ранних лет своей сознательной жизни шел по одному пути с революционным рабочим классом. Если к марксизму Горький был близок уже в казанские годы, то и с партией революционного пролетариата он был связан еще с конца прошлого века, в сущности с возникновения партии. Эти связи выражались не только в сочувствии ее идеям и деятельности, но и в активном содействии ее местным и центральным организациям (денежная помощь Нижегородско-Сормовской искровской организации, участвовавшей в подготовке II съезда и издании партийной газеты, а также и партийным органам — газетам «Искра» и «Вперед»), Перед II съездом партии Горький был до деталей осведомлен о подготовительной к съезду работе будущих большевиков (по вопросу о программе партии, по аграрному вопросу, национальному и т. д.) и горячо приветствовал победу революционной части съезда, победу Ленина и ленинцев.

Сам Горький в статье 1928 года «„Механическим гражданам“ СССР» свое приобщение к деятельности коммунистической партии относил к 1903 году, ко времени кануна первой революции: «Большевики „владеют“ мною уже лет двадцать пять» (XXIV, 436). Годы первой революции явились решающими, на всю жизнь определившими линию политической деятельности Горького. Переломными, решающими они были и в жизни Горького как художника.

Принимая участие в «банкетной» кампании 1904 года, Горький всегда резко противопоставлял свою последовательную линию революционных действий трусливым словесным декларациям буржуазной либеральной интеллигенции. Так, на собрании в зале Павловой в Петербурге Горький произносит речь с призывом к «самым крайним и радикальным способам борьбы с правительством». «Если 28 ноября будет демонстрация на улице, — говорил он, — то не давать себя бить нагайками и топтать. Пускать в ход револьверы, кинжалы и собственные зубы, лишь бы произвести большой переполох среди полиции, стоящей на страже современного полицейского правительства, — иначе уличные демонстрации не имеют смысла».1

Горький давал совершенно правильную оценку выступлениям буржуазии и террористической шумихе социалистов-революционеров. Его внимание

- 289 -

было направлено на рост классового сознания и организованности и среде пролетариата, на усиление единства воли рабочего класса и революционных слоев крестьянства. Отсюда его напряженный интерес к тому движению в среде рабочих Петербурга, которое завершилось демонстрацией 9 января 1905 года.

Широко известны усилия Горького предупредить избиение рабочих, его участие в депутации общественных деятелей к министру внутренних дел и к председателю совета министров. За несколько дней до 9 января Горький созвал у себя на квартире собрание представителей левой печати и революционных партий. На этом собрании Горький указывал на громадное значение происходящих рабочих собраний и деятельности Гапона, говорил, что «поп» подозрителен, что нельзя его оставлять во главе нарастающего движения, что нужно, пока не поздно, идти к рабочим, бороться с попом и провокаторами. Но только представителю большевиков была понятна тревога Горького, только ленинская партия заняла правильную позицию по отношению к стихийному движению рабочих масс, внося в него ясность классового сознания и призывая к организованной вооруженной борьбе с самодержавием. Большинство собрания отнеслось к выступлению Горького без понимания всей исторической значимости нарастающего движения, оценив тревогу Горького как ничем не оправданное увлечение писателя «пустой шумихой».

«Проклятый, но поучительный день» (выражение Горького в очерке Н. Ф. Анненский» — XVII, 96) Горький провел вместе с рабочими на улицах Петербурга.

Подготовка к вооруженным выступлениям рабочих, проводившаяся после 9 января организованно только в большевистских организациях, и Москве велась при самом активном участии Горького.

Так, вооружение рабочих фабрики Шмидта, наиболее эффективным для того времени оружием уличного боя — винтовками Маузера — шло при ближайшем содействии Горького. Им же было оказано максимальное содействие организации мастерской по изготовлению бомб для уличных боев — подбором и рекомендацией химиков-специалистов, доставкой материалов и денежных средств и т. д. Об одном из эпизодов этой работы он сам вспоминал позднее — о привозе на его квартиру из Петербурга Д. Павловым «капсюлей гремучей ртути и... бикфордова шнура» (очерк «Митя Павлов» — XV, 326). Московская квартира Горького около манежа накануне и в дни восстания была своего рода штабом вооруженных дружин. Московская охранка доносила об активном участии Горького в подготовке вооруженного восстания. Черносотенцы посылали ему многочисленные угрожающие послания. Вооруженная дружина кавказских студентов дневала и ночевала сменами в квартире Горького, выполняя функцию охраны писателя.

В дни московского декабрьского восстания Горький восхищается мужеством рабочих. «Рабочие, — пишет он К. П. Пятницкому, — ведут себя изумительно. Судите сами: на Садовой, Каретной за ночь возведено 8 баррикад, великолепные проволочные заграждения».1 Горький не обольщал себя надеждой на успех восстания, но придавал ему громадное политическое значение.

Горький активно участвовал в работе по созданию органов легальной большевистской печати, при его содействии возникли большие ежедневные газеты «Новая жизнь» в Петербурге и «Борьба» в Москве. Он участвовал

- 290 -

как автор и редактор в обоих изданиях, привлекал в сотрудники газеты лучших писателей, добывал средства на издание.

В. И. Ленин приехал в Петербург в то время, когда уже выходила «Новая жизнь». По его требованию из состава редакции газеты был устранен поэт Н. Минский. На заседании ЦК большевиков, принявшем это решение, присутствовал и Горький, здесь впервые встретившийся с В. И. Лениным. Работа в газете, руководимой В. И. Лениным, оказала непосредственное влияние не только на публицистику Горького в 1905 году, но и на его последующую литературную деятельность, оформила и уточнила ее партийную направленность и целеустремленность.

При содействии Горького возникла «еженедельная общественно-политическая и литературная газета» «Молодая Россия» (вышел только № 1 от 4 января 1906 года), в которой его фельетон «По поводу московских событий» (декабрьского вооруженного восстания) был напечатан рядом с передовой статьей Ленина «Рабочая партия и ее задачи при современном положении». Товариществом «Знание» — по его инициативе и на его средства — было предпринято широко задуманное издание серии марксистской пропагандистской литературы на основе договора с ЦК партии и под редакцией указанных им лиц.

Революционная деятельность Горького не могла, разумеется, остаться вне поля зрения царского правительства. Уже 11 января, после расстрела рабочих у Зимнего дворца, Горький был арестован в Риге, привезен в Петербург и посажен в камеру № 39 Трубецкого бастиона Петропавловской крепости. Ему было предъявлено обвинение в составлении воззвания с призывом к ниспровержению существующего государственного строя России. На допросах Горький признал, что воззвание по поводу 9 января было написано им.

Арест Горького вызвал широкие отклики не только в России, но и за границей. Так, например, берлинская газета «Berliner Tageblatt» направила русскому министру внутренних дел обращение с подписями многочисленных общественных деятелей и представителей литературы, науки и искусств с просьбой об освобождении писателя. Анатоль Франс писал в январе 1905 года по поводу ареста Горького: «От всего сердца присоединяюсь к великодушному движению в пользу Горького. Люди просвещенные, люди науки России, Германии, Италии, Франции, соединимся. Дело Горького — дело наше общее. Такой талант, как Горький — принадлежит всему миру. Весь мир заинтересован в его освобождении».1 В связи с распространившимися слухами о болезни Горького в Петропавловскую крепость направлялись из России и из-за границы запросы о здоровье писателя.

Общественная кампания в защиту Горького заставила царское правительство освободить писателя. 14 февраля 1905 года он был освобожден под залог в десять тысяч рублей с обязательством безвыездно проживать в Риге (город был выбран самим Горьким). Горький готовился к выступлению на процессе как к ответственному акту большого политического значения. В феврале 1905 года он писал К. П. Пятницкому:

«Об уклонении от суда не может быть и речи, напротив необходимо, чтобы меня судили. Если же они решат кончить эту неумную историю административным порядком, — я немедленно возобновлю ее, но уже в более широком масштабе, более ярком свете и — добьюсь суда для себя — позора для семейства г.г. Романовых и иже с ними.

- 291 -

«Если же будет суд и я буду осужден, то это даст мне превосходное основание объяснить Европе, почему именно и „революционер“ и каковы мотивы моего „преступления“ против „существующего порядка“ избиения мирных и безоружных жителей России, включая и детей».1

Иллюстрация:

Титульный лист первого номера газеты
«Молодая Россия». 4 января 1906 г.

Судебное преследование против Горького на этот раз было прекращено.

Горький придавал исключительное агитационное значение распространению по всему миру правильных сведений о январском преступлении царского правительства, им было задумано издание сборника личных впечатлений участников событий 9 января. Об этом он позднее писал Белозерову 12 мая 1928 года: «...я собирал материалы для издания нелегального сборника, посвященного 9-му января. Сборник этот предполагалось печатать в Финляндии или в Швейцарии».2 Но издание не состоялось, отдельные написанные воспоминания оказались ниже поставленной цели. Собственный очерк Горького «9-е января» был опубликован за границей и 1907 году в издательстве И. П. Ладыжникова.

После разгрома московского декабрьского восстания легальная жизнь и России Горького как одного из виднейших возбудителей революционных действий становится невозможной. Уже в декабре 1905 года на его петербургской квартире был произведен обыск. 3 декабря на 28-м номере закрыта «Новая жизнь»; в дни восстания на 9-м номере прекратила существованние московская «Борьба». Каждый день Горькому угрожала возможность нового ареста и уже более длительного заключения.

Январь и февраль 1906 года Горький живет преимущественно в Финляндии, где он пользуется громадной популярностью как писатель и представитель русской революции, победа которой только и могла гарантировать свободу и национальную независимость финскому народу. 19 января 1906 года Горький выступает на литературно-музыкальном вечере в Гельсингфорсе, читает рассказ «Товарищ!». Аудитория восторженно приветствовала Горького как «брата свободы».

Предупрежденный о неизбежности ареста, Горький уезжает 7 марта 1906 года за границу. Вынужденное пребывание за границей до конца 1913 года отрывает писателя от живого соприкосновения с русской действительностью,

- 292 -

но в то же время вводит его в круг непосредственных наблюдений над жизнью капиталистических стран Западной Европы и Америки.

Уже в эти годы пользовавшийся мировым признанием как великолепный художник мирового масштаба, Горький выполнял за пределами России функции полномочного представителя русского народа и его культуры, он был глашатаем революции, выразителем и пропагандистом идей передового отряда рабочего класса.

Из Финляндии Горький едет в Западную Европу через Швецию, а затем, посетив Берлин и Париж, в Соединенные Штаты Америки, выполняя поручения партии. В очерке «В. И. Ленин» Горький так вспоминает об этом:

«Идею поездки в Америку для сбора денег в кассу „большевиков“ дал А. Б. Красин; ехать со мною в качестве секретаря и организатора выступлений должен был В. В. Воровский, он хорошо знал английский язык, но ему партия дала какое-то другое поручение, и со мною поехал Н. Е. Буренин, член боевой группы при ЦК(б); он был „без языка“, начал изучать его в дороге и на месте», «...мне царское посольство — устроило скандал» (XVII, 9, 10).

Постарались повредить делу Горького и бывшие в Америке эмигранты социалисты-революционеры.

Вспоминая в очерке «В. И. Ленин» о «скандале», устроенном ему в Америке царским правительством, Горький имеет в виду не только требование русского посольства о высылке его из Америки, но и кампанию «морального» возмущения против русского писателя в среде ханжеского американского общества.

Желая помешать революционным выступлениям Горького, буржуазная пресса «возмутилась» тем, что писатель приехал в «высоконравственную» Америку со своей невенчанной женой. Вся эта наглая кампания, льстившая лицемерию американских ханжей-пасторов и показной стыдливости бостонских классных дам, была насквозь лжива, пропитана классовым цинизмом и не встретила сочувствия в среде трудящихся.

Светлые впечатления от американской поездки в сознании Горького оставили только товарищеские встречи с рабочими разных национальностей, — не с их партийными «вождями», а с рядовыми рабочими, которые в революционном подвиге русских рабочих видели зарю и своего освобождения.

Особенно радостны, по воспоминаниям М. Горького, были встречи с неграми-трудящимися, которые с восторгом приветствовали великого писателя, когда он заходил в «негритянский» ресторан, не считаясь с дикой расовой нетерпимостью американского мещанства.

Горький ощутил всю антинародную сущность американской лжедемократии, лицемерие ее идеологов, ее классовую эксплуататорскую направленность. Он убедился, что истинные ценности культуры в капиталистических странах дороги только угнетенным, а не господствующим классам.

Свое пребывание в Америке Горький широко использовал для литературной работы. Здесь были написаны повесть «Мать», очерки «В Америке» и «Мои интервью». Американские впечатления, подкрепленные родственными впечатлениями от посещения Берлина и Парижа, показали Горькому всю остроту и напряженность социальных противоречий в капиталистических странах.

- 293 -

Горький пишет И. П. Ладыжникову из Америки: «Знаете, что я вам скажу? Мы далеко впереди этой свободной Америки, при всех наших несчастиях! Это особенно ясно видно, когда сравниваешь здешнего фермера или рабочего с нашими мужиками и рабочими».1 Залог своей веры в творческие силы родины он видит в опыте и итогах первой революции, предвестницы революции еще более грозной и мощной. Эта вера в будущность России и дала ему возможность перенести все тяготы мучительного отрыва от родной страны. Обосновавшись после отъезда из Америки в Италии на острове Капри, он так в одном из своих писем подводит итоги истекших событий и переживаний: «...наша революция изумительно глубока, разностороння, она должна быстро создавать в передовых слоях революционной массы людей стойких, мудрых, и она должна кончиться крупным социальным завоеванием».2 Он не скрывает от себя всей трудности предстоящей борьбы, тяжести понесенных потерь, усталости участников борьбы, — но он знает, что революция не разбита, что ход ее только задержан, он верит в победу и в великую историческую миссию русского народа. И в том же письме он пишет, очевидно, отвечая на сомнения и тревоги своего корреспондента: «...нам не надо терять веру в то, что мы одолеем, нам не следует забывать, что мы живем в эпоху революционную, и что наша революция — начало общеевропейской».3

 

«Всюду свобода». Шарж в связи с арестом
М. Горького в 1905 г. (из журнала «Вампир»,
1906, № 1).

За границей Горький живет не как эмигрант буржуазного типа, «поссорившийся» по тому или иному вопросу с правительством своей страны или недовольный определенными социальными и культурными особенностями ее быта. Горький выехал за границу как носитель идей социальной революции, несущей смерть всему строю классового угнетения, крепко связанный с партией рабочего класса и ее вождями. И эта связь с партией, дружеское общение с ее гениальным вождем В. И. Лениным была для него источником неиссякаемой силы, необходимой для творческой работы

- 294 -

по созданию нового искусства, искусства класса, борющегося за свободу всего человечества.

Мысли о партии, заботы о В. И. Ленине как о вожде и друге, внимательном и требовательном руководителе, никогда не оставляли Горького. Он беспокоится о судьбе В. И. Ленина, расспрашивает о нем в своих письмах. Особенно ярко вошел в сознание Горького В. И. Ленин с V Лондонского съезда, на котором писатель мог наблюдать Ленина в сравнении с представителями других фракций социал-демократии, претендовавшими на руководящую роль в партии.

Приглашенный в качестве делегата с совещательным голосом по предложению большевиков, Горький ехал на съезд как на «праздник». Встретившись в Берлине с Лениным, Горький был с ним неразлучен и в пути, и в Лондоне.

В эти дни были заложены основы крепкой дружбы пролетарского художника и вождя мировой революции. И это послужило для Горького большой школой, которая обобщила, завершила для него уроки живого опыта революции, сделала его, хотя и ошибавшимся иногда, учеником Ленина. В одном из писем Горький подводит итоги уроков, полученных им на съезде в речах В. И. Ленина: «Съезд меня ужасно хорошо начинил! Многое темное стало ясным, психология меньшевизма понятна и особенно поучительна».1 И предвидя позорную контрреволюционную роль российского и европейского меньшевизма в истории мировой революции, он, будущий автор «Жизни Клима Самгина», недоумевает, что до сей поры никто не занялся очерком развития меньшевизма в русской социал-демократии. Пророческое предвидение позорной роли российского и европейского «мещанства», пытавшегося обмануть массы крикливой «революционной» фразеологией, а потом — в самые тяжелые моменты революции — предавшего и рабочий класс, и революцию, — внесло в творческое сознание пролетарского художника ту непримиримость и беспощадность ко всем ложным друзьям рабочего класса, русского народа, которая была так ненавистна и грозна в нем для всех врагов и предателей революции.

2

Для всего жизненного пути великого пролетарского художника ведущим началом его творческой деятельности было неизменное гармоническое единство в ней художника и общественного деятеля. Между словом и делом у него никогда не было расхождения. И писательская деятельность не была для него частным делом, а всегда понималась им как выполнение общественной функции первостепенной важности. На собственном жизненном опыте убедившись в исключительной значимости книги, и прежде всего художественной, Горький считал литературу одним из важнейших участков борьбы за социализм, за культурного свободного человека. В годы первой революции он выступал как общественный деятель, художник, организатор литературы.

Идеологи буржуазии уже накануне 1905 года, еще до появления «Матери» и «Врагов», чувствовали в Горьком-художнике своего опасного врага. Антон Крайний (литературно-критический псевдоним З. Гиппиус) в начале 1904 года спешит заявить: «...писатель Горький для нас давно заслонен деятелем Горьким».2

- 295 -

На литературном фронте неприемлемым для буржуазной интеллигенции был Горький не только как автор «Песни о Буревестнике» и «На дне», но и как организатор писателей реалистического направления. Эта организационная деятельность Горького, ставшего в начале 900-х годов во главе издательства «Знание», являлась для него одним из видов борьбы с существующим строем. В апреле 1904 года вышла первая книжка литературных сборников «Знание».1

За годы 1904—1907 издательство «Знание» выпустило 19 сборников и 701 000 экземпляров, из которых разошлось 650 000. Этот неслыханный для дореволюционной печати тираж сам по себе говорит о степени важности литературного предприятия Горького и о размерах его успеха среди читателей. В сборниках Горький объединил лучших, уже создавших себе имя писателей реалистического направления. За революционные годы в сборниках, кроме произведений самого Горького, печатались произведения Л. Андреева, И. Бунина, В. Вересаева, Н. Гарина, С. Гусева-Оренбургского, А. Серафимовича, Н. Телешова, А. Куприна, Е. Чирикова, Скитальца; во втором сборнике был напечатан «Вишневый сад» А. Чехова.

Борьба за реализм, проводившаяся Горьким в сборниках, была борьбой против упадочнических настроений в литературе, против символизма и всех его декадентских ответвлений, против эстетской вычурности и утонченности формальных исканий. Горький, внимательно проводивший редакционную работу по сборникам, не стеснялся дать суровую отповедь и писателям с именем и отказывал в приеме вещей, которые не соответствовали общему направлению сборников. Так, ознакомившись с рукописью предложенного к изданию «Знанием» романа А. Ремизова «Пруд», Горький писал автору в 1905 году! «...ваш „Пруд“ — как ваш почерк,2 — нечто искусственное, вычурное и манерное. Порою — прямо противно читать — так это грубо, нездорово, уродливо и — намеренно уродливо, вот что хуже всего. А вы, видимо талантливый человек и, право, жаль, что входите в литературу точно в цирк, — с фокусами, а не как на трибуну с упреком, местью. Ведь обработай вы ваш великолепный материал в эпически-спокойном тоне — все бы люди вздрогнули от ужаса, стыда и негодования... Извините за непрошенный и дерзкий, — может быть, — отзыв, но красоту я люблю и силу люблю, — мне обидно, когда человек со вкусом делает бураки из бересты и фольги, будучи способен создать крупное и важное».3

Направляя старых и молодых писателей на путь реалистического изображения действительности, Горький в то же время толкал их и на путь революции, поскольку честное изображение реальной жизни в годы русско-японской войны, кануна революции, побед и поражений революции 1905 года могли быть только отрицанием самодержавной государственности и феодально-капиталистического строя. Это прекрасно сознавали и руководимые Горьким участники сборников товарищества «Знание». Об этом многократно писали Горькому Л. Андреев, Куприн, Бунин и другие.

Сборники товарищества «Знание» устанавливали живую преемственность лучших традиций классической литературы XIX века. Тематическая и идеологическая направленность сборников времени первой революции (война и армия, распад идеологии господствующих классов, картины

- 296 -

эксплуатации трудящихся, выявление классовой сущности самодержавия, проповедь гражданских свобод, равноправия национальностей и т. п.), последовательно проводимая их редактором, оказала большое влияние на сознание большого количества читателей.

Правда, позднее большинство спутников Горького по сборникам товарищества «Знание» отошли от него, как в большинстве отошли они и от реализма. Если на путях Горького остались Серафимович, отчасти Вересаев, то Л. Андреев, Бунин, Чириков и др. отошли от него так далеко, что после революции 1917 года оказались даже за пределами родины. Но это было неизбежно, поскольку они были «попутчиками» только буржуазно-демократической революции и не могли до конца идти за Горьким по его пути от критического реализма к реализму социалистическому.

Литературная деятельность самого Горького за годы 1904—1906 многообразна. В эти годы, как бы возобновляя практику середины 90-х годов, Горький много внимания посвящает публицистике. Но публицистика периода первой русской революции резко отличается от ранней публицистики Горького как по содержанию, так и в жанровом отношении. Если в 90-е годы Горький в фельетонах «Самарской газеты», «Нижегородского листка» и «Одесских новостей», сообразно с общими условиями печати и тоном тогдашней застойной русской «общественности», исходил из частных, бытовых явлений русской провинциальной жизни, лишь в фельетонах о Всероссийской выставке 1896 года оперируя более широким разнообразным материалом, — то в годы первой революции публицистика Горького посвящена явлениям не только русской, но и мировой действительности. Если в ранней публицистике Горького на первое место выступает сам факт в его публицистической действенности, а выводы социально-политического порядка делаются только в меру цензурных возможностей и редко выходят за пределы изображаемых фактов, то публицистика 1905—1907 годов — прежде всего публицистика широчайших обобщений и полного голоса, так как она является прямым выражением социально-политических убеждений автора, открыто ставшего на службу революции.

Горький-публицист 90-х годов в работе фельетониста исторически связан с развитием русской повременной печати второй половины XIX века, ежедневной (газетной, провинциальной преимущественно) и месячно-недельной (журнальной). Разумеется, Горький в своих фельетонах на темы дня — гораздо шире, острее по тону, демократичнее по направленности и, конечно, несравненно талантливее, чем многочисленные газетные и журнальные «обозреватели», его предшественники и современники, с которыми он разделил и склонность к многообразию и некоторой причудливости авторских псевдонимов (Иегудиил Хламида, Антином Исходящий, Паскарелло и др.).

В публицистике начала нашего века Горький мог опираться на свой опыт провинциального газетного работника только в известной мере, поскольку уже и молодому Горькому всегда была присуща острота художественного зрения, ясность мысли и зажигающая сила революционного подъема. В публицистических произведениях периода первой русской революции Горький идет от опыта классической литературы, примыкает к традициям публицистических выступлений первоклассных художников прошлого — русских и западноевропейских. И, что еще более важно, публицистика Горького становится глубоко партийной.

Публицистические выступления Горького этих лет очень разнообразны по содержанию и направленности, а также и по формальным жанровым

- 297 -

М. Горький читает Вл. Стасову свою поэму «Человек». 1904 г.

- 298 -

- 299 -

признакам. Многие очерки Горького, являясь чистой публицистикой, в то же время стоят на грани художественного произведения. В них нередко трудно провести это формальное разграничение, как и в блестящих памфлетах Герцена («С того берега» и др.)» страстных документах политической борьбы и в то же время великолепных образцах художественной прозы. Но все же мы имеем право отнести к публицистике и те произведения Горького, так сказать, промежуточного типа, в которых личный голос писателя организует произведение в целом, где он звучит по преимуществу. Поэма в прозе «Человек» (I сборник товарищества «Знание», 1904) и сказка «Товарищ!» (XIII сборник товарищества «Знание», 1906) — вехи в биографии художника, являющиеся яркими показателями политического развития Горького за годы первой русской революции.

«Человек» послужил своего рода манифестом, программным документом для той радикально-демократической интеллигенции, которая дала Горькому участников первых сборников товарищества «Знание». Эта поэма в прозе звучала как гимн «мятежному Человеку», который «шествует ...вперед! и — выше! все — вперед! и — выше!» (V, 368). Она появилась в канун революции, когда еще многим и многим было неясно, какие размеры и очертания примет ожидаемая буржуазно-демократическая революция, в какие отношения станут друг с другом общественные классы России, какая политическая партия станет во главе движения против самодержавия и иных пережитков феодального строя. Горький призывал к борьбе, но не указывал конкретных социальных сил, участвующих в этой борьбе. Он призывал людей вооружиться «силой Мысли», противопоставляя «лучам бесстрашной, мощной Мысли» только «слабостью рожденные три птицы» — Уныние, Отчаянье, Тоску. «Я — в будущем — пожар во тьме вселенной!», — заявляет Человек Горького. «Бессмысленна, постыдна и противна вся эта жизнь, в которой непосильный и рабский труд одних бесследно весь уходит на то, чтобы другие пресыщались и хлебом, и дарами духа!».

Поэма Горького была глубоко гуманистична. Он заявлял в ней: «Все в Человеке — все для Человека!». Горький пел в ней гимн свободному человеку будущего, который трудом и борьбой, одухотворяемой бессмертной мыслью, создает себе условия неограниченного творческого развития духа. Человек Горького хочет, чтобы «каждый из людей был Человеком!».

Отношение к поэме «Человек» демократически настроенной интеллигенции выразила газета «Русь»: «Есть у Максима Горького какой-то особый дар находить „общее слово времени“, — которое всегда просто, как постанов Колумбова яйца на острый конец, и которое — как счастливая формула века — само вырывается из вещей души нашего поэта-публициста; ведь он — как и Шиллер — поэт больше всего, когда он публицист, и публицист — больше всего, когда он поэт». И, называя Горького «вождем молодого русского общества», газета утверждает, что это общество «никого не любит так горячо, как Горького, ни от кого не ждет так много, пи за кого не боится более ревниво».1

Как своего вождя в развертывающихся сложных событиях русской жизни воспринимали Горького, автора «Человека» и его соратники по сборникам товарищества «Знание». Для них «Человек» был манифестом буржуазно-демократической революции, своего рода символом веры, поскольку всей глубины социальных противоречий русской действительности они в полной мере не ощущали. И отзвуки идей и образов «Человека»

- 300 -

мы найдем во многих произведениях, печатавшихся в первых сборниках товарищества «Знание» (у Куприна, Л. Андреева и др.).

В кругах буржуазной либеральной интеллигенции, уже оформившейся политически во враждебную революционному пролетариату кадетскую партию, а также и в реакционной прессе, поэма Горького была встречена воплями возмущения. Так, в реакционном «Русском вестнике» произведение Горького гневно характеризуется как революционное воззвание.1 Поэма Горького, действительно, была революционным воззванием, страстно прозвучавшим в «прологе» к революции. И сам Горький смотрел на это свое произведение как на прямой призыв людей к восстанию, к бунту — во имя присущего всякому честно мыслящему стремления стать «Человеком».

В русской литературе предвестника «Человека» мы имеем в «Вакхической песне» Пушкина. Их роднит единство тона, радостного приятия жизни, глубокой веры в освобождающую силу Разума и Мысли и ненависти к порождениям Тьмы и человеческой Слабости.

Сказка «Товарищ!» (1906) создана Горьким тогда, когда полностью обнажились глубокие социальные противоречия общественных классов, выступавших в революции, когда явственно выразились тенденции перерастания буржуазно-демократической революции в революцию социалистическую, гениально предвосхищенные В. И. Лениным и настойчиво проводимые в жизнь руководимой им партией пролетариата.

Различие между «Человеком», оставленным Горьким без жанрового определения, и между «сказкой» «Товарищ!» можно, конечно, искать и в художественном плане; для нас более важна объединяющая их публицистичность, но публицистичность различного конкретного идейного наполнения при общем высоком патетическом тоне.

Человек в поэме взят в несколько абстрактном плане, его гордое движение «вперед и выше» не локализовано, в то время как жизнь и борьба людей — «товарищей» в «сказке» — даны в конкретных очертаниях современной действительности. Более того, Горький в художественной, образной форме говорит о необходимости партийного объединения трудящихся, говорит, что без этого объединения, символическим выражением которого является слово «товарищ», и не может человек стать Человеком, не может быть создано царство Разума. Вот что пишет Горький в своей «сказке» о слове «товарищ»:

«Среди мрачной суеты горя и несчастия, в судорожной схватке жадности и нужды, в тине жалкого себялюбия, по подвалам домов, где жила беднота, создававшая богатство города, невидимо ходили одинокие мечтатели, полные веры в человека, всем чужие и далекие, проповедники возмущения, мятежные искры далекого огня правды... и то сурово, с холодным блеском в глазах, то мягко и любовно сеяли эту ясную, жгучую правду в темных сердцах людей — рабов, людей, обращенных силою жадных, волею жестоких в слепые и немые орудия наживы...

«В их жизнь... было брошено простое, светлое слово: — Товарищ!..

«На лицах тех, которые носили это слово в сердцах своих, вложили в него плоть и кровь и медный, гулкий звук призыва к единению, — на их лицах сверкало гордое чувство юных творцов, и было ясно, что та сила, которую они так щедро влагают в это живое слово, — неистребима, неиссякаема...

«И чувствовали, что это слово пришло объединить весь мир, поднять всех людей его на высоту свободы и связать их новыми узами, крепкими

- 301 -

узами, крепкими узами уважения фуг к другу, уважения к свободе человека, ради свободы его» (VII, 162—163, 166).

 

Обложка отдельного издания сказки
М. Горького «Товарищ!». 1906 г.

Не указанный в «Человеке» путь в царство Разума здесь конкретизирован: он в единении угнетенных, в «товарищеском» братстве трудящихся для борьбы за свое и всех людей счастье. Горький говорит, что это объединяющее слово уже вошло в жизнь, что оно залог и условие побед; он вспоминает славный год первых побед пролетариата, руководимого партией революционеров, партией Ленина, 1905 год. Картина силы «товарищеского» объединения трудящихся, проявленной в победные дни забастовки 1905 года, предвещает образы и тон уже тогда задуманной Горьким повести «Мать». В «Товарище!» отчетливо звучит призыв к революционной борьбе за свободу Человека.

«Товарищ!» представляет собой как бы художественное воплощение следующей мысли из знаменитого труда В. И. Ленина «Что делать?»:

«Мы идем тесной кучкой по обрывистому и трудному пути, крепко взявшись за руки. Мы окружены со всех сторон врагами, и нам приходится почти всегда идти под их огнем. Мы соединились, по свободно принятому решению, именно для того, чтобы бороться с врагами и не оступаться в соседнее болото, обитатели которого с самого начала порицали нас за то, что мы выделились в особую группу и выбрали путь борьбы, а не путь примирения».1

Новый тип публицистики Горького, обращенной уже по прямому адресу к рабочему классу, призывающей к партийному объединению трудящихся, естественно, был резко отрицательно встречен буржуазной критикой. Вот что писал о «Товарище!» П. Иванов в журнале «Перевал»: «...М. Горький ...совсем, совсем другой..., горьковский герой был всегда свободен, равенства не понимал, а братства терпеть не мог. Теперь — прочитайте последний очерк в 13-м сборнике „Товарищ“, где восхваляется равенство». И критик далее писал о «риторичности» и «вялых красках» очерка.2

От очерка «Товарищ!» прямой путь к «Матери», к чудесным «Сказкам об Италии». Этот очерк — документ художественного творчества Горького как партийного писателя, товарища и ученика Ленина. В этих двух произведениях («Человек» и «Товарищ!») можно видеть своего рода

- 302 -

музыкальный «ключ» ко всей литературной деятельности Горького за годы первой революции, в этом «ключе» построены все его и художественные, и публицистические произведения. Ими предуказан мажорный тон, тон радостного приятия побед и мужества при неизбежных временных поражениях. В них же, в нераскрытом виде, предуказана и тематика горьковского творчества на все последующие годы, тематика борьбы за свободу Человека, за Разум в отношениях людей, тематика призывов к «товарищескому» объединению трудящихся, к суровому сплочению в революционную партию.

3

К публицистическим произведениям Горького периода революции 1905 года прежде всего нужно отнести его обращения к русскому и западноевропейскому обществу. Эти «воззвания» Горького написаны по важнейшим вопросам современной действительности и направлены в защиту русского народа и революции. По своему политическому содержанию они могут быть сближены с партийными прокламациями.

Ленин высоко ценил эти произведения Горького. В 1912 году, привлекая писателя к литературной партийной работе, Ленин вспоминает его «воззвания» и политические памфлеты периода первой русской революции. Он пишет Горькому:

«Не напишете ли майский листок? Или листовочку в таком же майском духе? Коротенькую, „духоподъемную“, а? Тряхните стариной — помните 1905-ый год...».1

Свои «воззвания» Горький посвятил важнейшим политическим событиям. Так, 9 января, вернувшись домой с улицы, «потрясенный видом раненых и общим возбуждением обезумевшей от страха толпы»,2 он пишет воззвание «Ко всем русским гражданам и общественному мнению европейских государств» с призывом к немедленной и дружной борьбе с самодержавием. В воззвании «К рабочим всех стран» (1906) Горький писал:

«В России началась революция... Я обращаюсь к вам, как беспристрастный свидетель борьбы русского пролетариата за политическую свободу... Манифест 17 октября был вырван у правительства силою пролетариата...

«„Пролетариат побежден. Революция подавлена“, — с радостью кричала реакционная пресса. Но радость преждевременная: пролетариат не побежден, хотя и понес потери. Революция укреплена новыми надеждами, кадры ее увеличились колоссально» (XXIII, 377, 379).

В ряде «воззваний», напечатанных в европейских газетах, Горький выступает против займа, полученного царским правительством и предназначенного, по существу, на борьбу с революцией.

Насколько в действительности своевременны и важны были с партийной точки зрения выступления Горького против займа в годы напряженной борьбы с контрреволюцией, засвидетельствовал В. И. Ленин. В статье начала 1907 года «Первый важный шаг», отмечая ту роль, которую сыграли в деле получения займа во Франции русские либералы, поставив на нем свою «печать», Ленин писал: «Россию расстреливали не только треповские пулеметы, но и кадетско-французские миллионы».3

- 303 -

Особенно значимы были не только в политическом, но и в культурно-историческом плане «воззвания» Горького, направленные к французскому пролетариату и к французским писателям и политическим деятелям («Господину Анатолю Франсу», «Воззвание к французским рабочим», «Открытое письмо г-ну Олару», «Открытое письмо гг. Ж. Ришар, Жюль Кларти, Рене Вивиани и другим журналистам Франции»). Эти воззвания Горького — партийного публициста первой русской революции — перекликаются со статьями Горького — борца за коммунизм в период Октябрьской социалистической революции. Язык воззваний революции 1905 года в сущности тот же, что и язык, каким Горький говорил с «мастерами культуры» после революции 1917 года. Так, в «Открытом письме гг. Ж. Ришар...», опубликованном в социалистической газете «L’Humanité» от 11 декабря 1906 года, Горький заявлял французским буржуазным и социалистическим, по выражению Ленина, «независимым от социализма», журналистам: «...мы враги, и — непримиримые... Честный писатель всегда — враг общества (Горький говорит здесь о буржуазном обществе, — Ред.)... Мне, социалисту, глубоко оскорбительна любовь буржуа!» (XXIII, 409). Иным языком говорит Горький с французскими рабочими: «В России близок день общего восстания, — неужели вы допустите, чтобы ваши товарищи пошли в бой с голыми руками?.. вы должны показать старому миру ханжей и лицемеров, что именно в сердце рабочего горит истинный огонь любви к человеку, в нем пылает пламень веры в братство людей» (XXIII, 395).

По обнаженности политической направленности, по четкости социально-политических формулировок к «воззваниям» непосредственно примыкают художественные сатирические памфлеты Горького, объединенные им под общим заголовком «Мои интервью». В эту серию вошли очерки «Король, который высоко держит свое знамя», «Один из королей республики», «Жрец морали», «Хозяева жизни», «Русский царь», «Прекрасная Франция». Три очерка были опубликованы в России: «Король, который...», «Один из королей республики» и «Прекрасная Франция» в XIII сборнике товарищества «Знание» (1906) и один очерк — «Жрец морали» — в XV сборнике (1907); остальные были опубликованы за границей.

Горький, писавший «интервью» в Америке, предполагал вначале написать значительно большее количество очерков; так, он называет интервью с Мертвецом, Грешником, Прометеем, Агасфером. К очеркам, печатаемым под общим заголовком «Мои интервью», близок по тону очерк «И еще о Чорте».1 Образ чорта, согласно литературной традиции (Гете, Байрон, Лермонтов и др.), пользовался большими симпатиями Горького как символический образ здорового скептицизма и едкого отрицания благонамеренной буржуазной пошлости.

Наибольшее значение сам Горький придавал тем из своих «интервью», которые имели непосредственную политическую актуальность, и прежде всего, очеркам «Русский царь» и «Прекрасная Франция». В очерке «Русский царь» Горький дал в сатирической форме выражение тем чувствам гнева и возмущения народных масс против последнего представителя династии Романовых, которые особой силы достигли после 9 января 1905 года. «Купцы, дворяне, духовенство, рабочие и мужики в моей демократической стране, — говорит в очерке Николай II, последний русский царь, — все равные права имеют пред законом на штык и петлю».

- 304 -

Но «Русский царь» не получил того актуального значения, на которое рассчитывал автор, так как очерк в 1906 году не мог уже быть напечатан в России (в сборнике товарищества «Знание» было дано только одно название «интервью» — «Царь» — без его текста), он был опубликован в 1906 году в Париже в русском журнале «Красное знамя».

Иное дело очерк «Прекрасная Франция», судьбой которого Горький наиболее интересовался. Обусловлено это было тем, что «Прекрасная Франция» являлась важнейшим документом горьковской борьбы против предоставления Францией займа царскому правительству. С другой стороны, этот очерк и для самого Горького, как и для многих русских людей его поколения, являлся наиболее «лирическим», выражавшим их личные болезненные и тяжелые ощущения и переживания.

В очерке Горький нашел прекрасные слова для выражения тех чувств ряда поколений передовой русской интеллигенции, которые вызывала в них Франция, страна вековой борьбы против деспотизма, насилия и невежества.

«В годы юности, — с горечью вспоминает Горький, — когда душа человека преклоняет колена перед богинями Красоты и Свободы, — светлым храмом этих богинь сердцу казалась лишь ты, о великая Франция!

«Франция! это милое слово звучало для всех, кто честен и смел, как родное имя страстно любимой невесты. Сколько великих дней в прошлом твоем! Твои битвы — лучшие праздники народов, и страдания твои — великие уроки для них...

«Франция! Ты была колокольней мира, с высоты которой по всей земле разнеслись однажды три удара колокола справедливости, раздались три крика, разбудившие вековой сон народов — Свобода, Равенство, Братство!» (VII, 70).

И вот нынешняя Франция, «содержанка банкиров». Ей посылает Горький «плевок крови и желчи», ей говорит с гневом и возмущением: «Жадность к золоту опозорила тебя, связь с банкирами развратила честную душу твою, залила грязью и пошлостью огонь ее». От этой презренной буржуазной Франции, говорит писатель, отказались бы и ее лучшие сыны. Вольтер «теперь дал бы тебе пощечину», Гюго «живой, он не простил бы подлости даже Франции, которую любил, как юноша, даже тогда, когда его волосы стали белыми», и даже Флобер, «для которого правда была в красоте и красота в правде, не простил бы тебе твоей жадности, отвернулся бы от тебя с презрением!» (VII, 71, 70).

Страстный памфлет Горького был встречен бурей негодования и возмущения в буржуазной и «социалистической» прессе Франции. Буржуазные журналисты пытались ослабить моральную силу удара, нанесенного Горьким буржуазии Франции, лицемерно обвиняя Горького в том, что он оскорбил французский народ, оскорбил Францию, якобы всему народу, всем классам Франции бросив свои гневные упреки. В «Открытом письме г-ну Олару», который в большей мере, чем другие представители французской интеллигенции, проявил готовность правильно понять Горького и в известной мере признать справедливость его гневных упреков, Горький дал справедливую отповедь «возмущенным» буржуазным «патриотам». «Вы ошибаетесь, — писал он Олару, книга которого по истории французской революции 1789 года была популярна в России, — видимо, полагая, что я бросил мой упрек в лицо всей Франции. Зачем считать меня наивным. Я знаю, что народ никогда не ответствен за политику командующих классов и правительства, послушного лакея их..., я плюнул в лицо той Франции, которая плевала на Э. Золя...» (XXIII, 407).

- 305 -

Своеобразие памфлету «Прекрасная Франция» придает лиризм. Политическим пафосом, гневным выступлением против «пошлости» очерк Горького включается в традицию русского политического памфлета. В передовой русской литературе еще задолго до Горького было создано такое великолепное произведение этого жанра, как зальцбруннское письмо Белинского к Гоголю. Но прежде всего очерк Горького заставляет вспомнить своей глубиной и искренностью знаменитый, непревзойденный в европейской литературе гневный и скорбный памфлет Герцена «С того берега», также посвященный любви к революционной Франции и презрению к Франции буржуазной, что и у Горького. Перекликается Горький с Герценом и заглавием своего памфлета; и у Герцена имеется «La belle France» (в «Былом и думах»).

Очерки «Король, который высоко держит свое знамя» и «Русский царь», будучи соотнесены с тем широким потоком обнаженной политической сатиры 1905 года, которая процветала в многочисленных сатирических журналах, неизмеримо более высоки по ясности и четкости политических формулировок.

«Интервью» Горького напоминают щедринский гротеск (персонажи «Истории одного города»).

«Интервью», основанные на американских впечатлениях Горького («Один из королей республики», «Жрец морали», «Хозяева жизни»), в жанровом плане однородные с другими очерками из серии «Мои интервью», могут и должны быть сближены в большей мере с очерками из цикла «В Америке» («Город Желтого Дьявола», «Царство скуки», «Mob»), чем с «Русским царем» и тем более с «Прекрасной Францией».

В американских «интервью» Горький художественно обобщил свои впечатления, полученные в стране наиболее развитого капитализма, в стране обнаженных классовых противоречий. Именно в Америке Горький особенно остро ощутил всю подлость классовой лживой морали, лицемерия буржуазного кодекса правил «культурного» поведения, неизмеримые возможности купли-продажи человеческих «добродетелей» — совести, чести.

Путем заострения наиболее характерных черт американского капитализма Горький раскрывает сущность американской «демократии» и предуказывает путь дальнейшего развития империалистической политики монополистов Уолл-стрита.

В едкой критике социальных отношений капиталистического общества сатира Горького поднимается до тех высоких тонов бичующего и неотразимого сарказма, которые присущи его публицистическим выступлениям против врагов Советского Союза. В словах Дьявола из очерка «Хозяева жизни» Горький великолепно формулирует пролетарское отношение к буржуазному гуманизму: «На фабриках, на площадях и улицах городов, в тюрьмах и шахтах, среди живых людей — гуманизм смешон и даже может возбудить злобу» (VII, 115). Дьявол предсказывает буржуа: «Страшный Суд будет! Он будет на земле, и день его — лучший день ее!» (VII, 117). И он же характеризует культуру буржуазии: «Тонкий и сухой прах мертвых мыслей свободно проникает в мозг живых, и вот почему ваши проповедники мудрости — всегда проповедники смерти духа!» (VII, 123).

«Интервью» и рассказы Горького на американские темы разоблачают сущность американского капитализма более глубоко и политически заостренно, чем это могли в свое время сделать Диккенс и Теккерей.

- 306 -

4

Особое место в публицистике Горького занимают его газетные фельетоны, посвященные вопросам литературы. Они являются как бы возобновлением и продолжением той литературно-критической работы Горького, которой он посвящал так много внимания и времени в 90-е годы.

Публицистические выступления Горького по вопросам литературы в годы первой революции немногочисленны. В партийной большевистской газете «Новая жизнь» он напечатал «Заметки о мещанстве» и «По поводу».

Значение этих, скромных по размеру статей исключительно велико, особенно «Заметок о мещанстве», высоко оцененных В. И. Лениным.

«Заметки о мещанстве» написаны зрелым художником, освоившим богатейшее культурное наследие прошлого, написаны партийным публицистом-большевиком, активным участником классовых боев пролетариата, притом выступающим с передовых идеологических позиций. И напечатаны они были в партийном органе, непосредственно руководимом В. И. Лениным. Статьи эти занимают исключительное место в публицистике Горького — по их «программности» для самого автора, и по глубокой и принципиальной партийной постановке и решению ряда вопросов теории и истории литературы.

«Заметки о мещанстве» — открытое выражение художником своего credo, осознанное и четко сформулированное выражение партийности своей общественной, т. е. литературной деятельности, поскольку для писателя прежде всего творчество является его общественной деятельностью. В этом смысле «Заметки о мещанстве» звучали в полной принципиальной согласованности со статьей Ленина «Партийная организация и партийная литература», напечатанной в той же газете и в те же дни, когда публиковался фельетон Горького. Мысли Ленина находят отражение в самом характере очерков Горького. Вождь революционного пролетариата, теоретик партии говорит: «Жить в обществе и быть свободным от общества нельзя. Свобода буржуазного писателя, художника, актрисы есть лишь замаскированная (или лицемерно маскируемая) зависимость от денежного мешка, от подкупа, от содержания». Открыто связанная с пролетариатом литература, продолжает В. И. Ленин, «будет свободная литература, потому что не корысть и не карьера, а идея социализма и сочувствие трудящимся будут вербовать новые и новые силы в ее ряды... Это будет свободная литература, оплодотворяющая последнее слово революционной мысли человечества опытом и живой работой социалистического пролетариата, создающая постоянное взаимодействие между опытом прошлого (научный социализм, завершивший развитие социализма от его примитивных, утопических форм) и опытом настоящего (настоящая борьба товарищей рабочих)».1 Горький, претворяя в своем творчестве идеи Ленина, пишет: «Противоречия между народом и командующими классами — непримиримы. Каждый человек, искренно желающий видеть на земле торжество истины, свободы, красоты, должен бы, по мере сил своих, работать в пользу быстрейшего и нормального развития этих противоречий до конца...

«Жизнь ставит дело просто и ясно: общее благо невозможно, пока существует хозяин и работник, подчиненный и командующий, имущий и неимущий...

- 307 -

«Наши дни не только дни борьбы, но и дни суда, не только для слияния всех работников правды, свободы и чести в одну дружину непобедимых, но и дни разъединения со всеми, кто еще недавно шел в тылу армии пролетариата, а теперь, когда она одержала победу, выбегает вперед и кричит:

«— Это мы победили!.. Мы продаем русский рабочий народ — сколько дадите?» (XXIII, 343, 362, 366—367).

Исходя из основ марксистской теории и своего богатого жизненного опыта, Горький определяет наиболее опасного, с его точки зрения, врага, который стоит на путях рабочего класса к освобождению. Этот враг — мещанство, которое Горький понимает в нескольких планах, всегда в то же время видя в нем выражение эгоистической классовой сущности буржуазного общества.

«Мещанство — это строй души современного представителя командующих классов. Основные ноты мещанства — уродливо развитое чувство собственности, всегда напряженное желание покоя внутри и вне себя... Современное государство создано мещанами для защиты своего имущества» (XXIII, 341).

В то же время «мещанство» — это та социальная прослойка, которая социально-историческими условиями поставлена между буржуазией и пролетариатом, между эксплуататорами и эксплуатируемыми.

«Между этими двумя силами растерянно суетятся мещане, — они видят: примирение невозможно, им стыдно итти направо, страшно — налево, а полоса, на которой они толкутся, становится все теснее, враги все ближе друг к другу, уже начинается бой» (XXIII, 345).

«Мещане» — это и интеллигенция буржуазного общества, те ее представители, которые не смеют и не могут порвать своих связей с мыслями и чувствами эксплуататоров.

«Что им делать в битве жизни? И вот мы видим, как они тревожно и жалко прячутся от нее, кто куда может — в темные уголки мистицизма, в красивенькие беседки эстетики, построенные ими на скорую руку из краденого материала; печально и безнадежно бродят в лабиринтах метафизики и снова возвращаются на узкие, засоренные хламом вековой лжи тропинки религии, всюду внося свою клейкую пошлость» (XXIII, 346). «...для мещан капитал — идол, сила и необоримая власть, и они раболепно служат ему, довольные теми объедками, которые пресыщенное животное бросает им под стол, как собакам» (XXIII, 365).

«Мещанин» выступает в истории человечества в разных ролях: он и «утешитель» обездоленных, он и «примиритель» борющихся, и он же всегда готов славить победителя, чтобы и самому «урвать кусок власти». «Мещанин» тем гадок, тем опасен, что он «вечный пленник внутреннего раздвоения» (XXIII, 366).

В своей гневной ненависти к «мещанству», тугой и косной массой сопротивляющемуся росту освободительных сил, в своем презрении к «мещанам», наиболее выразительно соединяющим в себе отвратительнейшие черты буржуазной пошлости, человеконенавистничества и предательства, Горький подымается до социально-психологических обобщений такой всеобъемлющей широты, что его «Заметки о мещанстве» и в наши дни, дни побед трудящихся, в великую эпоху строительства коммунизма звучат как злободневный, страстный призыв к бдительности, ибо «мещанство» живуче и не знает предела не только в рабьей трусости, но и во лжи и клевете, в ненависти к трудящимся, во всегдашней готовности к предательству.

- 308 -

Художественному изображению «мещанства» во всех его социально-психологических проявлениях, неустанной борьбе с ним как с темной силой, унаследованной от прошлого, Горький в дальнейшем посвящает всю свою жизнь.

Отдавая все свои силы партии, выражавшей интересы и волю трудящихся, Горький-художник говорит о значении литературы в борьбе за счастье человечества. Он определяет ту роль, которую предшествующая литература играла в этой борьбе, намечает пути развития новой литературы, литературы борьбы против векового угнетения, пути развития искусства свободного, радостного человечества.

В «Заметках о мещанстве» Горький уже формулирует ряд тех положений, которые потом легли в основу его понимания социалистического реализма как литературного направления эпохи строительства коммунизма.

В то же время Горький отмечает в прошлом русской литературы, им высоко ценимой, и те начала, от которых мы должны отказаться, которые должны быть подвергнуты критике.

Со всей страстностью борца Горький выступал против «мещанства» в литературе, против призывов Достоевского к терпению, покорности и смирению, против толстовской проповеди «непротивления злу насилием». Горький прекрасно знал, что «мещанство» ни в коей мере не определяет содержания русской литературы, что деятельность Л. Толстого выразилась не только и не столько в проповеди смирения и покорности, но Горький не считал возможным замалчивать реакционные стороны его мировоззрения, которые использовались идеологами буржуазии и воинствующего мещанства в борьбе против революции. «Смысл двадцатипятилетней общественной работы моей, как я понимаю ее, — писал позднее Горький, — сводится к страстному моему желанию возбудить в людях действенное отношение к жизни».

Особое место среди произведений Горького на литературные темы занимает очерк «Отрывки из воспоминаний» о А. П. Чехове, напечатанный первоначально в «Нижегородском сборнике» (СПб., изд. товарищества «Знание», 1905). Это один из первых горьковских очерков мемуарного жанра, в котором Горький достиг высочайшего мастерства. В этих очерках о писателях (Л. Толстом, Л. Андрееве и др.) Горький на основе личных впечатлений, восприятия творчества данного писателя создает лирические «биографии» писателей, резко отличающиеся от обычных «воспоминаний» и «мемуаров». «Мемуарный» материал в них включен, он даже является основным их содержанием, но все «воспоминания» Горького ориентированы не на документальную точность; сплошь и рядом они даны без указания точных дат, «встречи» не локализованы. Однако всем им присуща точность более высокая, чем точность сухого документа. В них всегда дана правда показаний гениального писателя, в частных фактах — в улыбке, жесте, фразе и даже отдельном слове, сохраненном памятью художника, — раскрывающая целостный облик вспоминаемого лица, его индивидуальное своеобразие. Эти очерки всегда публицистичны. Горький раскрывает в них значимость личности и творчества писателя для его современников, для культуры страны, определяет его место в истории литературы.

Очерк о Чехове Горькому дался не сразу — он слишком тяжело переживал понесенную русской литературой утрату и был раздражен отношением буржуазной публики и прессы к умершему писателю. Так, в письме Горького к Куприну по поводу издания сборника, посвященного

- 309 -

памяти А. П. Чехова (III сборник товарищества «Знание», 1905), мы читаем:

«А что вы отложили работу над воспоминаниями об Антоне Павловиче — это хорошо. Меня постигла та же участь, что и вас: начал писать, но, вижу, получается сплошной ряд нелестных комплиментов газетчикам и публике, жестокая ругань, грубая и неясная.

«Нужно дать устояться впечатлениям, пускай все мутное осядет».1

Эта «жестокая ругань» по адресу «публики» была им дана не прямо от имени автора, а косвенно, при осмыслении творчества Чехова.

Показательно для Горького этих лет, что и в очерке о Чехове раскрывается основная направленность его литературной деятельности, он бичует здесь те же явления русской жизни, что и в своих публицистических очерках. Так, в том же письме Куприну, сообщая ему, что Л. Андреев «напишет и рассказ и лично об Антоне Павловиче», Горький продолжает: «У него должно выйти хорошо: он понимает силу пошлости и ненавидит ее всей душой».2 Эту же мысль о «пошлости» он кладет в основу своего очерка о Чехове. Горький выдвигает на первый план в творчестве Чехова те мотивы, которые ему кажутся созвучными объявленной им войне «мещанству». Горький считал, что Чехов изумительно изобразил «мещанскую» Россию: «...никто до него (Чехова, — Ред.) не умел так беспощадно правдиво нарисовать людям позорную и тоскливую картину их жизни в тусклом хаосе мещанской обыденщины.

«Его врагом была пошлость; он всю жизнь боролся с ней, ее он осмеивал и ее изображал бесстрастным, острым пером, умея найти плесень пошлости даже там, где с первого взгляда, казалось, все устроено очень хорошо, удобно, даже — с блеском» (V, 428).

5

В непосредственной идейно-тематической жанровой связи с рассмотренными выше памфлетами и очерками Горького стоят очерки, объединенные писателем в цикл под общим заголовком «В Америке».

В трех очерках этого цикла («Город Желтого Дьявола», «Царство скуки», «Mob») Горький дал яркое выражение своим впечатлениям от жизни города-гиганта, города страны наивысшего развития техники, города кричащих социальных противоречий, резких контрастов богатства и бедности. Все три очерка насыщены чувством возмущения и ненависти к слугам золота, «Желтого Дьявола», хозяевам жизни, создавшим ад на земле, насыщены и чувством жалости, не свободным от презрения, к людям, которые покорно, как рабы, несут цепи угнетения и духовной нищеты, считая их неизбежными, необходимыми для «нормального» существования.

«Я впервые вижу такой чудовищный город, и никогда еще люди не казались мне так ничтожны, так порабощены», — резюмирует Горький свои первые впечатления от Нью-Йорка (VII, 11). Познакомившись с теми «механизированными», одуряющими, утомительными физически и отупляющими духовно развлечениями, которые капитализм дает по воскресным дням американским трудящимся на Куни Айланд, Горький пишет: «Только одно хорошо в светлом городе — в нем можно на всю жизнь напоить душу свою ненавистью к силе глупости» (VII, 33).

- 310 -

Ужас и гневное презрение вызывает в нем мещанская уличная толпа («Mob») большого капиталистического города, это «страшное животное», которое всегда готово встать «на колени» перед полицейским, «представителем закона»; встретившись с чем-либо необычным, выходящим за узкие пределы разума, «оскорбляющего» ее нормы лицемерной морали и кодекса приличий, она всегда готова к расправе над «оскорбителями» судом Линча. «Mob» (толпа) только ощущает, только видит. Она не может претворить своих впечатлений в мысли, душа ее нема и сердце слепо. Но даже и в неистовствах бессмысленного самосуда толпа города «Желтого Дьявола» остается жалкой толпой рабов.

Очерки Горького выдержали «испытание времени», они звучат так, будто написаны в наши дни. И нужно отметить как характерную черту гениального художника ту пророческую прозорливость, с которой он подметил и показал основные свойства «цивилизации» капиталистической Америки, которые с такой обнаженной наглостью провозглашаются теперь рыцарями американского империализма как характерные особенности «демократии» высшего типа.

На русском материале за эти годы Горьким написаны и изданы (в России и за границей) следующие рассказы: «Тюрьма» (1905), «Рассказ Филиппа Васильевича» (1905), «Букоемов, Карп Иванович» (1905), «Девочка» (1905), «Солдаты», а также ряд мелких произведений, напечатанных в сатирических журналах 1906 года, и миниатюра «Старик».

Под общим заголовком «Солдаты» объединено два рассказа «Патруль» и «Из повести» (в таком составе они впервые напечатаны в 1908 году за границей). Для Горького невозможность опубликования «Солдат» в России, несомненно, была огорчительна, так как оба рассказа посвящены тематике, актуальной для открытой революционной борьбы. Вопрос о постановке агитационно-пропагандистской партийной работы среди солдат царской армии получил особую остроту после 9 января 1905 года и после разгрома московского вооруженного восстания. Переход армии на сторону восставших рабочих и крестьян, подготовка солдат к этому переходу были одним из необходимых условий успешности вооруженного восстания. Партийная работа среди солдат, которая организованно велась исключительно большевиками, затруднена была не только условиями казарменной жизни, но и осложнялась настойчиво вбиваемыми в сознание переодетых в шинели рабочих и крестьян понятиями профессиональной воинской чести, служебного долга, нерушимости освященной церковью присяги «царю и отечеству».

Если рабочие легко сбрасывали с себя путы казарменной дисциплины и армейского катехизиса (борьба с «внутренним врагом», долг «честного солдата»), то солдаты из крестьян, вопреки своим кровным классовым интересам, с трудом высвобождались из плена враждебной народу идеологии. Поэтому рассказы Горького, основанные на глубоком проникновении в психологию ослепленных рабочих и крестьян, а также на превосходном знакомстве с бытовыми условиями дореволюционной армии, как высоко художественные произведения революционной направленности имели вплоть до 1917 года и практическое значение, прежде всего для агитаторов и пропагандистов большевистской партии.

Нужно отметить, что рассказ «Патруль» явился прямым отражением личных впечатлений Горького, оставшихся у него от дней московского декабрьского вооруженного восстания. В нем дана исторически точная картина Москвы в первые дни восстания: темные улицы ночью, непрестанная уличная стрельба, костры на скрещениях улиц, дрожащие руки солдат,

- 311 -

испуганных, не понимающих того, что происходит. Словами Семена, его сомнениями, «видит ли бог все то», что происходит, Горький подчеркивает значение религии как последней опоры царизма, так как Семен уже знает, что не только бунтующие крестьяне и рабочие, но и «студенты хороший народ» (VII, 133).

В рассказе «Из повести» превосходно изображена молодая девушка-пропагандистка, интеллигентка, которая «несколько недель агитировала среди рабочих в городе» (VII, 140) и уже считала себя «опытной», но ей впервые приходилось говорить с солдатами и она боялась, не чувствовала уверенности в себе. Горький любовно проводит Веру через все ее сомнения в своих силах, знаниях, в своем умении подойти к людям неведомой дотоле среды, показывает, как ее «ученики» являются и ее учителями. Солдаты слушают ее с вниманием, довольны собраниями, ценят «смелость» пропагандистки. Но суровый Авдеев считает нужным в лице Веры дать урок пропагандистам, которые упрекают солдат за их «зверства». «Звери, — говорит он. — Это легко сказать о всяком человеке... Но если мы и звери — почему?..» (VII, 159).

Тема рассказа «Тюрьма» актуальна для кануна революции 1905 года. Рассказ вводит нас в общественную психологию первых лет нашего столетия, когда предстоящую революцию буржуазная интеллигенция мыслила как революцию буржуазно-демократическую, «всенародную». Эту «революцию» и «делали» с молчаливого одобрения отцов дети буржуазной интеллигенции, студенты, каждую весну устраивавшие забастовки, демонстрации. Выступления студентов вызывали общее сочувствие, и молодые студенты, не вовлеченные еще в социально-политическую партийную борьбу, чувствовали себя «героями», призванными решать судьбы страны.

Вот такого студента первого курса Мишу Малинина, «добродушного здоровяка», юношу с «наивными голубыми глазами», и изображает Горький в рассказе «Тюрьма» (V, 370). Прямо со сходки или демонстрации, надо полагать, бывшей первым политическим действием первокурсника, юноша попадает в тюрьму. Горький отказывается от нимба революционной святости, героизма и подвижничества, которыми буржуазная литература и публицистика обязательно снабжали каждого студента. Тюрьма, разговоры с тюремным надзирателем, ночное одиночество, перестукивание с соседями, наблюдение жизни уголовных, новые арестованные политические, иного порядка, чем он («мастеровые» и все же «ваши» для Миши, по определению надзирателя Офицерова), — быстро поставили юношу перед такими вопросами, о которых он раньше и не думал. Горький не обольщает себя и читателей. Зная неизбежность колебаний интеллигенции, заранее предвидя ее отход от дела народа, он не делает своего героя сознательным революционером. Но он дает понять читателю, что не от решения Миши зависят судьбы революции — «и камни говорят за нас!..». Еще более убедительно говорит о том же ироническая концовка рассказа: вдоль тюремной ограды «задумчиво ходил часовой, а на стене сидела ворона и, склонив голову набок, любопытно следила за ним круглым, черным глазом...» (V, 398).

Тема «Рассказа Филиппа Васильевича» — история «молодого человека» из народа. Герой рассказа Платон Багров, крестьянин, пытающийся подняться на высоты культуры и войти в жизнь верхних слоев общества. Трагедия Платона разрешается неудачной любовью к дочери профессора, у которого Платон служил дворником. Осмеянная любовь привела Платона к смерти, — он кончает жизнь самоубийством.

- 312 -

«Рассказ Филиппа Васильевича» примыкает к тем произведениям Горького, в которых в той или иной мере нашли выражение его личные переживания. В этом отношении особенно значимы «книги», которые Филипп Васильевич, просит переслать своему другу — столяру, «тетрадки со стихами», их Платон «сжег в печи», и, наконец, «перечеркнутый листок почтовой бумаги» со следующими строками: «Медленно и долго поднимался я с низу жизни к вам, на вершину ее, и на все в пути моем я смотрел жадными глазами соглядатая, идущего в землю обетованную...» (V, 413).

Стиль листка — это стиль дум Горького казанских «университетских» лет и тех настроений его, в каких он писал в 1893 году «Изложение фактов и дум, от взаимодействия которых отсохли лучшие куски моего сердца». Да и сам автор наталкивает читателя на мысль об автобиографичности рассказа своим сообщением об истории его возникновения: «...недавно, роясь в столе, нашел его (листок, — Ред.) и вспомнил а юноше... и — вот рассказал о нем» (V, 413).

Горький «подарил» Платону свои собственные стихи: тетрадка юношеских стихов Горького еще не была сожжена, когда писался «Рассказ Филиппа Васильевича». Наградил он Платона и своими стихами о дубе, забракованными В. Г. Короленко. В стихах, которые писал Платон Лидочке и ее двум подругам, «шла речь о молодом, крепком дубе, — одна из его веток коснулась лица королевы, и королева приказала срубить дуб. Стихи были неуклюжие; барышни, слушая их, улыбались» (V, 411).

В предреволюционные годы трагедия Платона Багрова воспринималась как трагедия многих и многих молодых людей из народа, попытки которых подняться «наверх» стали заметны и для мало внимательного наблюдателя в условиях все более усиливающейся активности народных масс.

6

Самым значительным произведением Горького данного периода является повесть «Мать». По своему историческому значению и для нашего времени, и для будущих поколений она остается ценнейшим художественным документом в ряду всех прекрасных произведений, созданных великим пролетарским писателем. Эта повесть, написанная Горьким уже в дни поражения революции 1905 года, прозвучала как торжественный гимн грядущей победы трудящихся России. Горький был певцом, буревестником грядущей социалистической революции.

Знаменитое произведение Ленина «Что делать?» было прочитано и осмыслено Горьким до написания «Матери». И его повесть в своей направленности несомненно организована идеями ленинского труда. «Мать» Горького явилась книгой, повествующей на языке искусства слова о победе сознательности над стихийностью.

Именно на эту исторической важности черту книги Горького указал в своей высокой оценке повести «Мать» В. И. Ленин. «Книга — нужная, — сказал он Горькому, — много рабочих участвовало в революционном движении несознательно, стихийно, и теперь они прочитают „Мать“ с большой пользой для себя...» (XVII, 7).

Горький написал повесть во время своего пребывания в Америке, во второй половине 1906 года. Впервые повесть напечатана в Америке, сначала в журнале, а потом отдельным изданием в 1907 году; в том же году, под заглавием «Camarades» («Товарищи») она печатается в Англии.

- 313 -

В 1908 году «Мать» издается в переводе на французский, итальянский, немецкий, болгарский, испанский, шведский и другие языки. В России повесть появляется в 1907—1908 годах в сборниках товарищества «Знание» (XVI—XXI).

Горький как художник был удовлетворен повестью «Мать» в гораздо большей мере, чем другими своими крупными произведениями. Внимание к повести никогда не угасало у автора. Он многократно возвращался к ней, исправлял ее текст, поднимая повесть на более высокую степень совершенства. Горького весьма интересовали переводы «Матери» на иностранные языки, в своей переписке он часто просит сообщать сведения о них.

Наследник и продолжатель лучших традиций русской классической литературы XIX века, прекрасно постигший силу и прелесть устного народного творчества, Горький выступает в повести как основоположник метода социалистического реализма в искусстве слова. И это прежде всего находит выражение в отношении автора к человеку, к изображаемым в произведении отдельным личностям. Все персонажи повести Горького, включая даже эпизодические (например крестьянка Татьяна), четко индивидуализированы, все они — рабочие, крестьяне и интеллигенты, судьи, жандармы и полицейские, — все и каждый в отдельности художественно портретны. И в то же время читатель прекрасно понимает, что в повести идет речь не только и не столько об отдельных значительных или малозначительных личностях, сколько о народе, о классах общества, тенденциях их развития, их взаимоотношениях. Писатель дает понять читателю повести, что действуют, создают историю не отдельные личности, а массы, представителями, выразителями чувств и мыслей которых являются изображенные художником персонажи. Об этом прекрасно сказал К. Е. Ворошилов, поздравляя Горького в день сорокалетия его литературной деятельности: «Замечательная повесть „Мать“ поистине является автобиографией рабочего класса, настолько много в ней чрезвычайно близкого, пережитого каждым пролетарием, прошедшим суровую школу старой проклятой русской жизни».1

Для Горького повесть «Мать» была программно-жизненным произведением и в эстетическом, и в социально-педагогическом, и в политическом плане. Пафос жизнеутверждения, звучащий во всех произведениях Горького, поднимается в «Матери» на высоту принципа, обусловленного и оправданного закономерным ходом исторического развития. Предвосхищение неизбежной победы разума, смелости, свободы в ранних произведениях Горького заменяется в «Матери» научным, партийным утверждением действительности завтрашнего дня. Поднятие горьковского реализма на эту ступень является историческим моментом зарождения социалистического реализма.

Занять в истории мирового искусства место родоначальника и основоположника искусства социалистического Горький смог только потому, что был художником, слившим свою волю с волей революционного пролетариата, призванного положить конец классовому обществу.

Мысль о большом произведении из жизни рабочих у Горького возникает как раз тогда, когда он окончательно определил свое отношение к рабочему классу, к Ленину и большевистской партии, когда он увидел, что русский рабочий стал действительным творцом истории, что он решительно заявил свою волю к борьбе и победе.

- 314 -

Историю возникновения и создания «Матери» Горький так рассказал в письме В. А. Десницкому: «Мысль написать книгу о рабочих явилась у меня еще в Нижнем, после Сормовской демонстрации (1902 год, — Ред.). В то же время начал собирать материал и делать разные заметки. Савва Морозов дал мне десятка два любопытнейших писем рабочих к нему и рассказал много интересного о своих наблюдениях фабричной жизни... Собранный мною материал после 9 января 1905 года куда-то исчез, может быть, жандармы не возвратили... „Мать“ я писал в Америке, летом 6-го года, не имея материала, „по памяти“, отчего и вышло плохо. Предполагалось после „Матери“ написать „Сын“; у меня были письма Заломова из ссылки, его литературные опыты, знакомства с рабочими обеих партий и с крупнейшими гапоновцами: Петровым, Инковым, Черемохиным, Карелиным, впечатления лондонского съезда, но всего этого оказалось мало. „Лето“, „Мордовка“, „Романтик“, „Сашка“ — можно считать набросками к „Сыну“...».1

Письмо это датировано 10 апреля 1933 года. Но есть и более ранние свидетельства о том, что для Горького повесть являлась своего рода «прологом» к трилогии из жизни революционных рабочих. Так, в феврале 1907 года он писал И. П. Ладыжникову:

«Составил план романа „Павел Власов“, — в трех частях: Ссылка. В работе. Революция. Это буду писать с удовольствием! И, кажется, напишу приличную вещь».2

Замысел романа «Павел Власов» остался неосуществленным, хотя Горький к нему возвращался неоднократно.

Материал, указанный Горьким в письме 1933 года, явился, разумеется, только малой частью того громадного запаса фактов и впечатлений, которым располагал писатель ко времени создания «Матери». Прежде всего не может быть преуменьшено значение знакомства Горького с деятельностью и бытом нижегородско-сормовской партийной организации. Быт Сормова, сормовские рабочие, нижегородские впечатления вошли в повесть в гораздо большей мере, чем это обычно принято думать.

Хорошо известно, что прообразами большевика Павла Власова и его матери Ниловны были сормовский рабочий-большевик Петр Андреевич Заломов и его мать Анна Кирилловна.

Помимо этого общеизвестного факта могут быть названы и другие возможные сближения и сопоставления фактов и образов повести с нижегородско-сормовской действительностью конца прошлого и самых первых лет нашего века.

Отражением местной жизни являются такие эпизоды повести, как убийство табельщика (убийство шпиона в Сормове), похороны Егора Ивановича (похороны члена нижегородской организации Яровицкого). Рыбин и пропаганда в деревне заставляют вспомнить рабочего Гришу Козина, женатого на сестре Заломова, выездного агитатора и пропагандиста Нижегородской организации.

Но как бы ни были значительны бытовые явления нижегородской жизни, все же не они явились решающими для Горького, не они определили композицию и идейную направленность повести. Местный материал вошел в «Мать» как типический для показа новой действительности, слагающейся во всей России.

В повести и по замыслу, и по социально-политической направленности нашли выражения гигантские изменения в жизни России конца XIX —

- 315 -

начала XX века: рост сознания рабочего класса и крестьянства, руководимых могучей партией революционного пролетариата, переход партии к широкой, открытой агитации, к массовым выступлениям.

Возможность построения фабулы в значительной мере на конкретных фактах и людях родного для Горького города создала предпосылки для максимально реалистического изображения и лиц, и событий, так как Нижний Новгород с Сормовым на рубеже двух столетий был одним из крупнейших, передовых центров рабочего движения. Это дало возможность пролетарскому художнику воплотить свой революционный пафос в живых, убедительных образах, дать изображение действительности не только завтрашнего «возможного» дня, но уже и дня наступившего, радостного для друзей рабочего класса и грозного для его врагов.

«Мать» Горького — героическая повесть о людях нашей страны начала XX века. На гуманизме Находки, на героизме Павла Власова, на анархизме Рыбина лежит печать своеобразия того исторического момента, когда перед русским рабочим классом стояла непосредственная задача свержения самодержавия и ближайшая задача — уничтожение капитализма. Перед трудящимися нашей страны теперь стоят другие задачи, но повесть Горького не утратила своей великой социально-педагогической значимости. Она заражает нас пафосом героизма для решения новых задач. Глубочайший патриотизм, вера в творческие силы и единство воли трудящихся всего мира, порыв к светлой радостной жизни, красота и величие борьбы коллектива и личного подвига, — все это страстно прозвучало в прекрасной повести Горького, в первом произведении искусства новой исторической эпохи. При всем своем историческом своеобразии «Мать» как первое яркое художественное произведение социалистического реализма, и в наши дни организует расцветшую советскую литературу, продолжает вдохновлять ее творцов.

С каждым днем растет мировое значение повести «Мать», поскольку в борьбу за освобождение вступают все новые и новые отряды трудящихся капиталистических и колониальных стран, а для них то, о чем рассказано в повести, — первые шаги новой жизни. У Горького немало учеников и последователей в различных странах мира. «„Мать“ Горького — символ всех пролетарских матерей мира, всех матерей революционеров», — сказала Долорес Ибаррури.

Повесть Горького можно назвать поэмой радостного, боевого утверждения жизни. Всей тональностью повести в новой исторической обстановке Горький, как и Пушкин, призывает людей к разуму, знанию, свободе, солнцу. Горький прекрасно знал врага разума и свободы, знал, в каких тягчайших условиях капиталистической действительности живет российский пролетариат. Этим сторонам капиталистической действительности, противопоставленной грядущему социализму, Горький, ломая старые нормы композиций, отводит в повести скромное место, всего несколько страниц. Но эти немногие страницы первых двух глав повести необычайно значительны и в познавательном отношении, и по силе эмоционально-эстетической действенности.

Вот начало повести: «Каждый день над рабочей слободкой в дымном, масляном воздухе, дрожал и ревел фабричный гудок, и, послушные зову, из маленьких серых домов выбегали на улицу, точно испуганные тараканы, угрюмые люди, не успевшие освежить сном свои мускулы. В холодном сумраке они шли по немощеной улице к высоким каменным клеткам фабрики, она с равнодушной уверенностью ждала их, освещая грязную дорогу десятками жирных, квадратных глаз. Грязь чмокала под ногами. Раздавались

- 316 -

хриплые восклицания сонных голосов, грубая ругань зло рвала воздух, а встречу людям плыли иные звуки — тяжелая возня машин, ворчание пара. Угрюмо и строго маячили высокие черные трубы, поднимаясь над слободкой, как толстые палки.

«Вечером, когда садилось солнце и на стеклах домов устало блестели его красные лучи — фабрика выкидывала людей из своих каменных недр, словно отработанный шлак, и они снова шли по улицам, закопченные, с черными лицами, распространяя в воздухе липкий запах машинного масла, блестя голодными зубами» (VII, 193).

Точными и резкими словами нарисована картина жизни людей в условиях капиталистического рабства.

«Истомленные трудом люди пьянели быстро... Возникали кровавые драки... Ссорились с женами и часто били их... Ругали и били детей тяжело» (VII, 194—195). «Одинокие искры неумелой, бессильной мысли едва мерцали в скучном однообразии дней...» (VII, 194). «Пожив такой жизнью лет пятьдесят — человек умирал» (VII, 196).

И далее вся повесть посвящена изображению борьбы со старым миром, показу радостного процесса сплочения трудящихся, роста партии, развития сознания в среде рабочих и крестьян. Главными героями «Матери», проходящими через всю книгу от начала и до конца и объединяющими вокруг себя других персонажей, Горький сделал рабочего революционера Павла Власова и его мать, пожилую женщину, вступившую на путь революционной борьбы. «Максим Горький, — говорил М. И. Калинин, — первый в романе „Мать“ дал художественные образы революционеров из рабочего класса и тем самым положил начало пролетарской художественной литературе, знающей свои „ближайшие“ и „отдаленные“ цели и почерпающей в них свою силу».1

Тем же принципом руководился Горький и в изображении крестьян. Героями «Матери» являются не представители темной, забитой крестьянской массы, а представители новой деревни, поднимающейся на революционную борьбу под руководством пролетариата. Таков прежде всего Рыбин, таковы молодые парни Ефим и Игнат, пожилые крестьяне Петр и Степан, жена Степана, Татьяна, — все они причастны к революционной работе. Конечно, в ту пору не они составляли большинство в деревне, но они, подобно тому, как и Ниловна среди рабочих женщин, отражали характерные для своего времени явления — пробуждение революционного сознания в массах.

Положительные герои «Матери» были даны как типические характеры в типических обстоятельствах. Ниловна, Павел, Рыбин и другие герои — революционеры из рабочих и крестьян — составляли еще меньшинство, но они были яркими, реальными социальными типами. В них запечатлены новые, самые передовые, революционные черты рабочего класса и крестьянства.

Повесть «Мать» не только показывала новое, но и страстно говорила о закономерности этого нового, об исторической неизбежности дальнейшего победного его развития. Поэтому Горький так резко выступал против всяческих истолкований его произведения как не соответствующего реальной действительности.

Так, В. В. Воровский, подойдя к образу Ниловны с традиционной меркой типического, нашел этот образ нетипичным в том смысле, что в жизни такие личности в ту пору встречались редко, существовали

- 317 -

только «как индивидуальные явления» и в своей статье «Две матери» охарактеризовал тип Ниловны в повести Горького как «надуманный», «маловероятный».

Горький в письме Н. И. Иорданскому решительно протестовал против оценки В. Воровским образа Ниловны: «...суждение это неверно: Ниловна... работала в организации, развозила литературу, переодетая странницей, в Иваново-Вознесенском районе и т. д. Она — не исключение. Я мог бы назвать с десяток имен матерей, судившихся вместе с детьми и частью лично мне известных».1 Больше того, Горький в том же письме расценивал суждение Воровского как ошибку политическую.

Герои романа «Мать» свидетельствовали о новом этапе развития революционного движения, привнесении социалистического сознания в стихийное движение масс. В лице Павла Власова Горький отобразил формирование профессионального революционера. Превращение рядового рабочего парня в стойкого революционера-большевика, организатора трудящихся — таков путь Павла Власова. Преданность делу рабочего класса, широта кругозора, бесстрашие и отвага, высокие моральные принципы характеризуют Павла. Образ нового героя, пролетария, служил вдохновенным примером для многих поколений.

Особенно высоко ценил Горький образ Ниловны, так как повести «Мать» он придавал исключительно важное пропагандистское значение. Рост сознания Ниловны, познавшей всю тяжесть «свинцовых мерзостей жизни», признание ею дела своего сына и своим делом, целостность и красота ее морального облика, — все это для Горького и читателей его повести превращало образ Ниловны в обобщающий образ новой русской женщины, нового русского человека, решительно вступившего на путь борьбы за человеческие условия жизни для всех трудящихся, борьбы за социализм. Достижением творческой зрелости и художественного мастерства Горького является то, что Ниловна изображена в изумительной широте человеческих чувств и мыслей, что дает ей возможность находить общий язык с людьми различной психики — с рабочими, интеллигентами, крестьянами.

Как уже отмечалось выше, громадное значение «Матери» великолепно определил В. И. Ленин. Он прочитал повесть еще в рукописи, когда по пути на V съезд партии на несколько дней задержался в Берлине.

«Я сказал, — вспоминал позднее Горький, — что торопился написать книгу, но — не успел объяснить, почему торопился, — Ленин, утвердительно кивнув головой, сам объяснил это». Ленин указал Горькому на то, что «Мать» многим прояснит сознание.

«Очень своевременная книга», — сказал Владимир Ильич в заключение. «Это был, — вспоминает Горький, — единственный, но крайне ценный для меня его комплимент. Затем он деловито осведомился, переводится ли „Мать“ на иностранные языки, насколько испортила книгу русская и американская цензура» (XVII, 7).

Об огромном общественно-политическом, революционном значении образов Павла и Ниловны как новых социальных типов, выражающих самые передовые революционные тенденции в жизни и борьбе пролетариата, в его идеологии, писала в «Открытом письме М. Горькому» группа рабочих-большевиков сразу после выхода в свет повести.

Опасения В. И. Ленина относительно цензуры были совершенно естественны, так как прямой документ социально-политической борьбы, каким

- 318 -

была «Мать», неизбежно должен был вызвать внимание цензурного ведомства. После выхода XVIII сборника товарищества «Знание» (1907) аресту и конфискации были подвергнуты все три сборника (XVI, XVII, XVIII), в которых печаталась первая часть «Матери». Правда, помешать распространению сборников цензура на этот раз не смогла, так как большинство их ко времени наложения ареста и объявления о конфискации уже было распродано. Но для второй части, для продолжения «Матери» создалась угрожающая обстановка. Член цензурного комитета Федоров, которому даны были на заключение заарестованные три книжки сборников товарищества «Знание», подверг внимательному обследованию повесть «Мать» и, почувствовав ее громадное революционизирующее, воспитательное значение, указал ряд мест в повести, имеющих, по его мнению, «преступный» характер. Его указание концентрировало внимание наблюдающих органов на те места повести, в которых наиболее прямо и резко были вскрыты социальные противоречия капиталистического общества, а также и на те, где содержится одобрение враждебных действий против агентов правительства, где высказываются надежды на близкое и неизбежное восстание не только рабочих, но и крестьян и солдат. В общем же своем суждении о повести цензор указывал на «полное, ясно выраженное сочувствие автора идеям социалистического учения и выведенным в повести пропагандистам этого учения».1

Ввиду неизбежного цензурного запрета, нависшего над второй частью «Матери», Горький, хотевший во что бы то ни стало довести повесть до широкого читателя, пошел на жестокую операцию: уже набранный текст второй части был подвергнут придирчивой авторской цензуре. Горький наметил к изъятию наиболее «опасные» места в повести, предоставив окончательное приведение текста в удобоприемлемый для цензуры вид юристу О. Грузенбергу, который и проделал эту операцию с усердием, может быть, даже и вышедшим за пределы необходимости. В результате была исключена приблизительно девятая часть печатного текста повести, причем в литературном отношении операция по изъятию «опасных» мест была проведена настолько неуклюже, что кое-где нарушена была связность изложения и утерян смысл некоторых мест.

Это старательно проведенное «самообезвреживание» повести было болезненно воспринято Горьким, всегда сурово требовательным к себе как художнику. Он писал К. П. Пятницкому в марте 1908 года: «XX-ый сборник производит тяжкое впечатление своими точками. „Мать“, разбитая на куски, окончательно пропала...».2

Разумеется, в своем законном и естественном огорчении Горький шел слишком далеко. Ведь убийственное для старого классового общества действие «Матери» обусловлено было не столько резкими и ясными формулировками «опасных мыслей», сколько всем ее содержанием и тем революционно действенным пафосом, которым насыщено каждое ее слово.

В этом изуродованном виде повесть и дошла в годы реакции до русского читателя и несмотря на «обезвреживание» оказала на читателей и в России, и за ее пределами именно то влияние, которого ожидал от этой книги В. И. Ленин. В тяжелые годы реакции между двумя революциями «духоподъемная» повесть была для русских рабочих наилучшим и любимым источником побуждения к той «действенности» трудящихся, которая привела к победе Великой Октябрьской социалистической революции.

- 319 -

Свидание Ниловны с Павлом. Илл. художников
Кукрыниксы к роману «Мать». 1952 г.

Повесть «Мать» — книга патетическая, она — песнь человеку, хвала «безумству храбрых». Песнь эта, возникшая в творчестве Горького еще до 1905 года, теперь зазвучала по-новому. В революции 1905 года Горький увидел в движении массы, миллионы трудящихся, борцов за свободу и счастье человека. Уже не одинокий буревестник звал бурю, а пришла сама буря. И пафосом бури пронизана повесть — героическая поэма Горького. Победа неизбежна, будут еще поражения, но победа близка. Уже социалистическое сознание, научная теория партии большевиков-коммунистов, а не стихийный порыв, не утопическая мечта организуют действия масс пролетариата.

Вера в победу звучит во всей повести. Вот слова Софьи: «Мы победим потому, что мы — с рабочим народом... Надо только разбудить его сознание, которому не дают свободы расти» (VII, 364). Говорит мать о новых людях: «...они не сложат рук, покуда весь народ не сольется в одну душу, пока он в один голос не скажет — я владыка, я сам построю законы для всех равные!» (VII, 441); «...морями крови не угасят правды...» (VII, 516). И с гордой уверенностью произносит Николай Иванович знаменитые слова: «Россия будет самой яркой демократией земли!» (VII, 451).

- 320 -

Сюжет повести, вся логика его развития, процесс формирования характеров Ниловны, Павла и других героев — революционеров из рабочих и крестьян, идейно-политическая функция этих образов вполне соответствует тому марксистско-ленинскому пониманию проблемы партийности литературы, которое нашло свое выражение в статье В. И. Ленина 1905 года «Партийная организация и партийная литература».

 

Титульный лист первого русского издания
повести «Мать». 1917 г.

Художественная практика Горького была прямым ответом на призыв великого вождя мирового пролетариата; ее партийная заостренность послужила в то же время основанием для обвинений писателя в измене делу «общечеловеческой» культуры, в отказе от «истинной свободы» творчества.

Буржуазные критики, клеветнически утверждали, что после создания «Матери», «Товарища», «Врагов» Горький «кончился», перестал быть художником. Критика социалистического произведения Горького шла в двух направлениях. С одной стороны, защитники «свободного» искусства без конца и на разные лады упрекали автора «Матери» в чрезмерной публицистичности. С другой стороны, буржуазные критики и критики из лагеря меньшевиков утверждали, что в своих картинах рабочего быта, в портретных зарисовках и образах рабочих Горький — не художник-реалист, а художник-романтик, мечтами о жизни, политической выдумкой заменяющий показ реальной действительности. Все эти враждебные нападки на Горького свидетельствовали лишь об огромной революционизирующей силе созданного им произведения. Повесть «Мать» явилась художественным выражением того пафоса революции, которым был охвачен русский рабочий класс в 1905 году и который достиг наивысшего победного напряжения в 1917 году.

Разумеется, повесть была не простым отображением жизни во всей ее эмпирической точности и конкретности: Горький не только изображал действительность, но и призывал к ее изменению. Своими образами, взятыми из живой действительности, Горький соединял настоящее с будущим, создавал новый метод — социалистический реализм.

Все персонажи «Матери» прошли перед нашими глазами как реальные исторические деятели в годы великой пролетарской революции, в боях с белогвардейцами, интервентами, в годы победоносного социалистического строительства, в тягчайших и славных битвах с немецкими фашистами, покушавшимися на свободу и независимость нашей родины. Тысячи,

- 321 -

десятки и сотни тысяч Власовых, Находок, Весовщиковых, Рыбиных жертвовали жизнью за дело своего класса, за дело родного народа. Горьковские рабочие, крестьяне, интеллигенты «Матери» были предтечами, прообразами миллионов реальных советских людей, борцов за коммунизм.

Вот что писал Горький о героях повести «Мать» в одном из писем советских лет: «Именно вот такие парни (речь идет о Павле Власове, — Ред.) создали партию большевиков. Многие из них уцелели в тюрьмах, ссылке, в гражданской войне и теперь стали во главе партии, например, К. Ворошилов и другие, такие же талантливые люди.

«Много было и Наташ, те из них, которые живы, тоже в партии...

«Рыбиных очень много перевешал министр Столыпин в 1907—08 годах, из Рыбиных вышли партизаны гражданской войны.

«Все остальные люди, о которых Вы прочитали в книге „Мать“, тоже частью — погибли до революции, частью выжили и работают в партии...».1

7

В годы первой русской революции, на опыте постановок «Мещан» и «На дне» еще раз убедившись в громадной пропагандистской действенности театра, Горький много времени и труда посвящает драматургической деятельности. В течение 1904—1906 годов он написал четыре пьесы «Дачники» (1904), трагикомедию «Дети солнца» (написана в 1905 году во время тюремного заключения в Петропавловской крепости), «Варвары» (закончена в августе 1905 года) и «Враги» (написана в Америке в 1906 году).

Следует отметить, что по материалу, по жизненным впечатлениям, легшим в основу содержания пьес этого времени, пьесы Горького 1904—1906 годов в той или иной мере связаны с Нижним Новгородом. Так, «Дачники», нет сомнения, навеяны Горькому воспоминаниями о его «дачной» жизни на Моховых горах под Нижним, где в сосновом лесу вдоль Волжского затона была создана целая дачная интеллигентская колония.

В «Варварах» нашли отражение арзамасские впечатления Горького и его встречи со строителями железной дороги от Нижнего на Арзамас. Во «Врагах», как и в «Матери», бытовой материал дала жизнь Сормова периода создания в нем революционной социал-демократической организации. Даже в «Детях солнца» нашли место если не нижегородские, то поволжские воспоминания Горького (о холерных бунтах).

Три пьесы — «Дачники», «Варвары», «Дети солнца» — ставят и разрешают в основном одну и ту же тему, волновавшую Горького накануне и в период революции 1905 года: о роли буржуазной интеллигенции в революции и ее судьбах. В «Детях солнца» эта тема осложнена постановкой проблемы о взаимоотношении науки и искусства с жизнью.

Ключ к пониманию «трагедии» буржуазной интеллигенции в «Дачниках» мы находим в пародии Власа на декадентские стихи Калерии:

Маленькие, нудные людишки
Ходят по земле моей отчизны,
Ходят и — уныло ищут места,
Где бы можно спрятаться от жизни.

Всё хотят дешевенького счастья,
Сытости, удобств и тишины...

- 322 -

Еще злее выражает те же мысли дачный сторож Пустобайка во время ночного обхода дачного участка: «Сору-то сколько... черти! Вроде гуляющих, эти дачники... появятся, насорят на земле — и нет их... А ты после ихнего житья разбирай, подметай...».

В «Варварах» Редозубов, голова глухого городка арзамасского типа, в наезжих инженерах видит разрушителей устойчивого мещанского быта: «Эти фармазоны... они варвары, они — нарушители! Они все опрокидывают, все валится от них...». И один из «варваров», инженер Черкун, и сам склонен так понимать свое место в жизни: «Надо строить новые дороги... железные дороги... Железо — сила, которая разрушит эту глупую, деревянную жизнь...». Но тут же получает суровую отповедь от студента Лукина, который, критически подходя к себе, говорит: «И сами люди должны быть как железные, если они хотят перестроить жизнь... Мы не сделаем этого, мы не можем даже разрушить отжившее, помочь разложиться мертвому — оно нам близко и дорого... Не мы, как видно, создадим новое, — нет, не мы!».

В «Детях солнца» ученый Протасов убежден, что он и художник Вагин делают «большое и важное дело». Он (Вагин, — Ред.) «обогащает жизнь красотой, — я исследую ее тайны» (VI, 325). С ним соглашается и Вагин:

Мы дружно служим в светлом храме
Свободы, правды, красоты —
Затем, чтоб гордыми орлами
Слепые выросли кроты...

Но Вагин, надо полагать, и не пойдет дальше творческих замыслов, пьеса заканчивается тем, что он «задумчиво» перепевает скорбный мотив сумасшедшей Лизы:

Один... среди пустыни...
В знойном море красного песка...

А ученому химику Протасову, который верит, что он «дитя солнца», что он призван освободить людей от «страха смерти», сообразительный сын домовладельца-кулака Миша предлагает составить смету на оборудование химического завода и принять должность управляющего этим заводом. «Общение» Протасова с народом на почве совместной работы для науки завершается покушением слесаря Егора на его жизнь. Для Егора ученый химик прежде всего «барии», с которым у него нет общего языка.

На вопрос, кто сломает старый мир классовой эксплуатации и построит новую жизнь, Горький дает в трех пьесах один ответ: только Не буржуазная интеллигенция, для этого нужны другие люди, люди «железные», как говорит студент Лукин в «Варварах».

Людей этой иной породы Горький выводит в пьесе «Враги», созданной им одновременно с повестью «Мать». Эти люди — рабочие, уже начинающие понимать единство своих классовых интересов и необходимость борьбы за их осуществление. В пьесе «Враги» изображен еще более ранний период революционного рабочего движения, чем в «Матери». В пьесе нашли отражение настроения и события конца XIX века, когда движение носило еще полустихийный характер и когда только закладывались основы будущей мощной революционной большевистской организации. В пьесе с убедительностью показано, что уже выросла в России сила, противопоставляющая себя всему укладу классового общества, всему строю полицейского государства, государства помещиков, купцов и фабрикантов. Эта сила — рабочий класс, вступивший в борьбу с «хозяевами жизни»,

- 323 -

капиталистами и их приспешниками — жандармами, полицейскими представителями царского суда. Эта сила в процессе борьбы, начавшейся с борьбы за малые цели («болотная копейка»), растет и зреет. Пусть борьба еще носит стихийный характер, пусть ясным пониманием задач и путей борьбы охвачена только часть рабочих, но рабочие, как и хозяева, понимают, что они — враги друг другу, что не может быть мира между ними. Вырастающий в ходе действия пьесы в сознательного революционера Левшин понимает, что дело не в отдельных представителях капитализма. Он замечает по поводу убийства директора: «Что сделаешь убийством? Ничего не сделаешь! Одного пса убить — хозяину другого купить... вот и вся сказка!..». И другой рабочий, Ягодин, говорит о хозяевах: «Для нас все одинаковы. И строгие и добрые...» (VI, 514, 496).

Ряды рабочих типа Левшина и Ягодина растут. Один из строителей революционной рабочей организации, революционер-профессионал, конторщик (в прошлом — слесарь) Синцов в ответ на слова жандармского вахмистра Квача: «Мало вас все-таки!», не споря с ним, просто, но уверенно говорит: «Будет много... подождите!» (VI, 536).

«Дачники», «Дети солнца», «Варвары» были поставлены в годы первой революции на сцене столичных и провинциальных театров и имели большой успех.

Царская цензура прекрасно понимала революционный смысл горьковских пьес об интеллигенции. Один из цензоров писал о «Детях солнца»: «Основной мыслью пьесы является рознь, существующая между народом... и богатыми классами, т. е. интеллигенцией, против которой в народе давно уже растет ненависть... Свидетельствуя, что народная ненависть уже вырвалась на улицу, и люди, дикие, озлобленные, „с наслаждением истребляли друг друга“, автор предвещает, что „их злоба обрушится когда-либо на слепую, опьяненную не делом, а только красивыми словами и мыслями интеллигенцию за невнимание к тяжелой, нечеловеческой жизни низшего класса, за то, что она сыта и хорошо одета“. Пророчество о народном мщении сбывается в последнем действии, где изображены беспорядки по случаю холеры...».1

С особенным вниманием цензура отнеслась к пьесе Горького «Враги», так как здесь писатель коснулся острейшей проблемы русской жизни в годы первой революции, рабочего вопроса, вопроса о взаимоотношениях класса собственников и класса пролетариев, а также и об отношениях рабочего класса к царскому правительству.

Наряду с холодным и жестоким эксплуататором, капиталистом Михаилом Скроботовым в пьесе показан капиталист либерального толка Захар Бардин. В его лице Горький разоблачает попытки направить рабочее движение по оппортунистическому пути «социальных реформ». Бардин пытается выступить в роли примирителя, но при ближайшем столкновении с рабочим движением обнажается классовая сущность Бардиных как врагов пролетариата. Царская цензура отметила это. Вот какая характеристика была дана пьесе в цензорском докладе 13 февраля 1907 года: «В этих сценах ярко подчеркивается непримиримая вражда между рабочими и работодателями, причем первые изображены стойкими борцами, сознательно идущими к намеченной цели — уничтожению капитала, последние же изображены узкими эгоистами. Впрочем, по словам одного из действующих лиц, совершенно безразлично, каковы качества хозяина, — достаточно того, что он „хозяин“, чтобы для рабочих он являлся врагом.

- 324 -

Автор устами жены директора фабрики, Татьяны, предсказывает победу рабочих.

«Сцены эти являются сплошной проповедью против имущих классов, вследствие чего не могут быть дозволены к представлению».1 До революции 1917 года постановка «Врагов» официально была запрещена цензурой.

Буржуазная критика встретила пьесы Горького, в особенности пьесу «Враги», резким неодобрением: Горький якобы «клевещет» на интеллигенцию, забывает ее «заслуги» перед русским народом, не указывает ей нового пути. Так, например, Н. Негорев (А. Р. Кугель) в 1906 году, в связи с постановкой на сцене «Варваров», спрашивает Горького: «Все гнило, все фальшиво, все мещанисто, лживо... Ну, так покажите в художественной форме идеалы грядущего освобождения, формы освеженной, омоложенной жизни! Где они? в чем живительное прикосновенье варварства? Как рассекается гордиев узел мещанских трагедий?».2

Разумеется, тот путь, «грядущего освобождения», который указан Горьким в «Матери» и «Врагах», был неприемлем для буржуазной кадетской и меньшевиствующей интеллигенции. И буржуазные публицисты и критики предпочитали говорить о «конце» Горького как художника.

Резкую и справедливую отповедь буржуазным критикам дал Г. В. Плеханов. В очерке «К психологии рабочего движения» он называет пьесу «Враги» «замечательным художественным произведением».3 Плеханов прекрасно понимает, что «хорошо изображенный босяк (Lumpenproletarier) может заинтересовать буржуазного любителя искусства; хорошо изображенный сознательный рабочий должен вызвать в нем целый ряд самых неприятных представлений». Он убежден, что «у художника Горького... может многому научиться самый ученый социолог».4

Но в своей высокой оценке драмы Горького все свои похвалы Плеханов расточает только художнику, иначе он говорит с Горьким-публицистом. «Художник — не публицист. Он не рассуждает, а изображает», — разъясняет Плеханов Горькому.5 Плеханов не призывает Горького к безидейности, но он возражает против той идейности, той публицистической направленности Горького, которая нашла яркое выражение в «Матери» и «Врагах».

В действительности же сила Горького в том и состоит, что в его творчестве глубина и правдивость реалистического изображения жизни гармонически сочеталась со страстной революционной публицистичностью.

8

Горький верил в победу правды жизни, и эта вера, основанная на познании законов исторического развития, на убеждении в неизбежности победы рабочего класса сообщала его произведениям тот высокий патетический тон, который составлял одну из художественных особенностей социалистического реализма.

В очерке «К психологии рабочего движения» Г. В. Плеханов так сказал о языке произведений Горького:

«А каким языком говорят все эти пролетарии Горького! Тут все хорошо, потому что тут нет ничего придуманного, а все „настоящее“...

- 325 -

Максим Горький, художник-пролетарий... прекрасно владеет великим, богатым и могучим русским языком».1

 

Корректура пьесы «Враги» с запрещением
цензуры. 13 февраля 1907 г.

По существу, в «Матери», «Врагах», в очерках «В Америке» и других произведениях Горького периода революции 1905 года ощущается новая реалистическая система с четкой идеологической направленностью, с новыми требованиями к стилю и языку. С одной стороны, она ориентировала на борьбу с эстетическими «нормами» в языке, стиле буржуазного декаданса, с другой, — на предельную ясность, простоту, точность, максимальную идейную содержательность и художественную выразительность языковой ткани произведения.

«Со времени смерти Пушкина, — говорит И. В. Сталин в своей работе «Марксизм и вопросы языкознания», — прошло свыше ста лет». И на вопрос: «Что изменилось за это время в русском языке?» — отвечает: «Серьёзно пополнился за это время словарный состав русского языка; выпало из словарного состава большое количество устаревших слов; изменилось смысловое значение значительного количества слов; улучшился грамматический строй языка. Что касается структуры пушкинского языка с его грамматическим строем и основным словарным фондом, то она сохранилась во всём существенном, как основа современного русского языка».2

Горький в своем отношении к языку народа как средству общения и к языку литературы как искусства слова традиционен постольку, поскольку он всю жизнь был последовательным хранителем и продолжателем дела Пушкина и лучших представителей русской классической литературы. Эпоха 60-х годов, нашедшая свое выражение в идеях революционных демократов, отразилась и в языке литературы. В литературу пришли люди новых социальных кругов — разночинцы, крестьяне, создались новые литературные центры за пределами Петербурга и Москвы, в словарный состав русского языка вошло большое количество новых слов, дворянский налет на языке литературы тускнел и стирался, многие слова отмирали. В то же время возникла потребность отбора из потока новых слов, часто местных, диалектных, профессиональных, тех слов, которые наиболее соответствуют

- 326 -

общему духу и строю русского языка. Отбор этот, в духе пушкинских традиций, проводился революционными демократами-критиками — Добролюбовым, Чернышевским и художниками слова — Некрасовым, Щедриным, Помяловским, Глебом Успенским, А. Островским.

Их работу продолжил Горький, в ранние свои годы получивший «университетское образование» в школе русского просветительства 60-х годов, в школе революционных демократов.

Но родоначальнику литературы социалистического реализма суждено было выступить в иных исторических условиях сравнительно и с революционными демократами, поскольку его литературная деятельность протекает уже в третий, пролетарский период русского освободительного движения.

В повести «Мать», в драме «Враги» и в других произведениях данного периода нашли яркое выражение особенности языка Горького. Принципом реализма, принципом правды жизни руководствовался Горький в работе над своими произведениями. В языке повести «Мать» Горький стремится к достижению наибольшей простоты, ясности, конкретности каждой художественной детали, чтобы сделать наиболее воспринимаемой, доходчивой «теоретическую правду века», правду революционного пролетариата, правду большевистских, ленинских идей. Но при всей строгости и даже скупости в отборе и использовании образных богатств русского языка язык «Матери» эмоционален, что обусловлено величием пронизывающей весь строй произведения идеи социализма, убеждения в неизбежности победы революционного пролетариата, правда которого ясна и проста.

Горький не пользуется для показа своеобразия характеров словами областными, диалектными, профессиональными. Лишь в речь Находки он вносит украинские слова «ненько», «хата», притом не столько затем, чтобы подчеркнуть национальность «хохла», сколько затем, чтобы использованием сугубо нежных, уменьшительно-ласкательных слов противопоставить тип такого рабочего, редкого в ту суровую эпоху, всем остальным рабочим, изображенным в повести сдержанными в выражении своих чувств, даже внешне суровыми в личных отношениях друг к другу. С таким стилем речи Находка проходит по всем страницам повести, хотя Горький при последующих изданиях и пытался несколько огрубить, опростить речь «хохла». И даже на суде он все тот же. Вот на вопрос о «виновности» отвечает Павел: «Здесь нет преступников, нет судей, — ...здесь только пленные и победители...» (VII, 476). «Не хочу! — ясно сказал Федя (Мазин, — Ред.), — ...Я отказался от защиты, я ничего не буду говорить, суд ваш считаю незаконным! Кто вы? Народ ли дал вам право судить нас? Нет, он не давал! Я вас не знаю!» (VII, 476). А вот ответ Находки: «Да в чем же я могу признать себя виновным? — певуче и неторопливо, как всегда, заговорил хохол, пожав плечами. — Я не убил, не украл, я просто не согласен с таким порядком жизни, в котором люди принуждены грабить и убивать друг друга...» (VII, 476).

Вся повесть — гимн растущему сознанию рабочих. Автор рассказывает нам, как постепенно в процессе борьбы они становятся сознательными революционерами, членами партии, суровыми борцами. Их речи звучат по-иному, в них появляются новые сочетания слов. И уже более общности, единства, чем индивидуального различия. Своеобразие, конечно, остается и в речи Ниловны, и в речи Рыбина, и всех других революционных рабочих, партийцев, но основное в другом — в единстве агитационно-пропагандистского стиля речи, в единстве пафоса, обусловленного развитием сознания в ходе классовой борьбы.

- 327 -

Рост Ниловны показан не только в ее действиях, но и в изменении стиля речи. Мать начинает понимать сына и уже не решается отговаривать его от новой, непонятной ей жизни. Она говорит ему: «Бог с тобой! Живи как хочешь, не буду я тебе мешать. Только об одном прошу — не говори с людьми без страха!» (VII, 206). Ниловна уже не видит ничего «опасного, запрещенного» в том, что делает Наташа, но боится тюрьмы для сына. И мечтает: «А может быть, — бог даст, как нибудь обойдется?». Но сын разуверяет ее: «Я тебя обманывать не могу. Не обойдется!». И у матери нет других слов, как «Иисусе Христе, помилуй нас!», «Господи — помилуй!..» (VII, 217).

Но после суда, когда ее арестовывают на вокзале с прокламациями, она выхватывая из чемодана пачки бумаги и разбрасывая их налево и направо в чьи-то быстрые, жадные руки, говорит: «За что судили сына моего и всех, кто с ним, — вы знаете?.. Бедность, голод и болезни — вот что дает людям их работа. Все против нас...» (VII, 514). Это уже ораторская речь, речь партийного агитатора эпохи революции 1905 года.

Четко индивидуализирована колючая мужицко-бунтарская речь Рыбина его первых выступлений, а вот как он, избитый, скованный, говорит с крестьянами: «Крестьяне... Разве вы не видите жизни своей, не понимаете, как вас грабят, как обманывают, кровь вашу пьют?» (VII, 425). К этому стилю агитационной речи приходят все герои повести — рабочие, крестьяне, осознавшие единство своих мыслей и чувств со своим классом, ставшие членами партии. В языке и стиле речи всех интеллигентов повести нет подобных изменений, ибо они пришли к рабочим уже как члены партии. В резкой «профессиональной» индивидуализации речи, но без ее развития даны все враждебные революции персонажи повести — полицейские, жандармы, судьи, члены администрации завода.

Авторская речь, уже в силу своего повествовательного характера и назначения, обособлена от языка всех положительных персонажей повести, но не противопоставлена их речи, поскольку и у автора и у положительных героев повести одно и то же «сознание» только на различном уровне его развития.

Особенную наглядность и выразительность прием речевой характеристики героя получает у Горького в драматических произведениях. И это вполне закономерно. В показе индивидуальности и своеобразия отдельных персонажей автор драмы лишен многих возможностей раскрытия характера героя, которые имеются у создателя повествовательного произведения. В драме авторская речь дается только в ремарках. Этим правом Горький пользуется довольно широко в драме «Враги», предназначая ремарки для актеров. Но эти указания актерам в их словесной форме не доходят до зрителя. Другое дело при чтении пьесы. Например ремарки во «Врагах» до читателя доходят во всей своей изобразительной содержательности: «говорит, нелепо жестикулируя», «прижимая руку к сердцу» (Пологий), «ворчливо», «усмехаясь» (Конь), «сел, качается на стуле», «мягко» (Яков), «разводит руками» (Михаил) и т. д. Но на сцене звучит только речь персонажей пьесы. Тщательная, мастерская индивидуализация языка каждого персонажа пьесы Горького дает актеру неизмеримо бо́льшие возможности проявить свой талант, чем самые подробные авторские ремарки. Приведем несколько примеров. Вот Конь, отставной солдат, на послугах у глупого самодура-генерала: «Закона — нет. Есть — команда. Налево кругом марш! И — ступай! Скажут — стой! Значит — стой». И он же: «Стар я для цирка... ну, а терпеть надо, когда есть нужно...» (VI, 469, 481).

- 328 -

Синцов, революционер, подпольный работник, по служебному положению — конторщик, говорит с Михаилом Скроботовым, директором фабрики.

«Синцов. Михаил Васильевич! В контору пришли депутаты рабочих, требуют хозяина.

«Михаил. Требуют? Пошлите вы их ко всем чертям!.. Да вот, все этот пролетариат!.. Он там — требует!.. Раньше он у меня смиренно просил...

«Синцов. Что же сказать депутатам?

«Михаил. Пусть подождут... Идите!» (VI, 472).

Одна эта краткая беседа с разным социальным звучанием для собеседников таких слов, как требуют, депутаты, смиренно ясно говорит и зрителю, и читателю, что здесь друг против друга стоят враги. И тот же Синцов говорит Татьяне: «Добрый день! Как чувствуете себя? Не устали, нет?» (VI, 477).

Насколько речевая характеристика персонажей у Горького является органически подчиненной общей идейной направленности произведения, показывает работа автора над последней заключительной сценой пьесы. В первоначальной редакции последние слова Левшина являлись ответом на реплику Нади:

«Надя. Послушайте... разве это вы убили? Это — они всех убивают... это они убивают всю жизнь своей жадностью, своей трусостью!.. (Ко всем) Это — вы, вы преступники!

«Левшин (горячо). Верно, барышня! Не тот убил, кто ударил, а тот, кто злобу родил!.. Верно, милая!» (VI, 557).

Эти слова только завершали характеристику Левшина как носителя идей расплывчатой гуманности.

В окончательной редакции последние слова Левшина (и в то же время последние слова в пьесе) являются ответом на выкрик Николая: «Вышвырните его!». Левшин смело и гордо заявляет: «Нас — не вышвырнешь, нет! Будет, швыряли! Пожили мы в темноте беззаконья, довольно! Теперь сами загорелись — не погасишь! Не погасите нас никаким страхом, не погасите» (VI, 540).

Этот ответ не только иначе завершает изображение роста сознания старого рабочего, понявшего, кто его враг, но и ярче раскрывает весь социальный смысл пьесы как произведения, утверждающего идею неизбежной победы грядущей пролетарской революции. Зритель уходит из театра с ясным сознанием, что в пьесе показан пролог к величайшей в истории человечества борьбе двух непримиримых врагов — трудящихся и эксплуататоров — и что победит в этой борьбе рабочий класс.

Сноски

Сноски к стр. 288

¹ «Красный архив», 1936, т. 5, стр. 60.

Сноски к стр. 289

¹ «Красная газета», вечерний выпуск, 1928, № 160, 12 июня.

Сноски к стр. 290

¹ «Новости дня», 1905, № 7774, 25 января.

Сноски к стр. 291

¹ «Ленинградская правда», 1927, № 61, 16 марта, стр. 5.

² «Литературная газета», 1930, № 3, 20 января.

Сноски к стр. 293

¹ М. Горький. Статьи и памфлеты. Изд. «Молодая гвардия», Л., 1948, стр. 37.

² С. Касторский. «Мать» М. Горького. Л., 1940, стр. 94.

³ Там же.

Сноски к стр. 294

¹ С. Касторский. «Мать» М. Горького, стр. 94.

² «Новый путь», 1904, № 1, стр. 256.

Сноски к стр. 295

¹ О роли «Знания» в литературной борьбе см. главу «Реалистическая проза. Горький и „Знание“».

² А. М. Ремизов писал вычурным почерком, стилизованным под вязь древних русских рукописей.

³ «Литературный современник», 1933, № 1, стр. 151, 152.

Сноски к стр. 299

¹ «Русь», 1904, № 146, 9 мая, стр. 3.

Сноски к стр. 300

¹ «Русский вестник», 1904, № 6, стр. 761.

Сноски к стр. 301

¹ В. И. Ленин, Сочинения, т. 5, стр. 328.

² «Перевал», 1907, № 3, стр. 59.

Сноски к стр. 302

¹ В. И. Ленин, Сочинения, т. 35, стр. 1.

² «Красный архив», 1936, № 5, стр. 61.

³ В. И. Ленин, Сочинения, т. 12, стр. 138.

Сноски к стр. 303

¹ Первоначально напечатан в большевистской газете «Борьба» (М., 1905, № 1, 10 декабря).

Сноски к стр. 306

¹ В. И. Ленин, Сочинения, т. 10, стр. 30—31.

Сноски к стр. 309

¹ «Горьковская коммуна», 1946, № 151, 27 июня.

² Там же.

Сноски к стр. 313

¹ К. Ворошилов. Статьи и речи. М., Партиздат, 1937, стр. 472.

Сноски к стр. 314

¹ В. А. Десницкий. М. Горький. Л., 1940, стр. 263.

² С. В. Касторский. «Мать» М. Горького, стр. 187.

Сноски к стр. 316

¹ М. И. Калинин. О задачах советской интеллигенции. М., 1939, стр. 54.

Сноски к стр. 317

¹ В. Десницкий. М. Горький, стр. 310.

Сноски к стр. 318

¹ С. Касторский. «Мать» М. Горького, стр. 18.

² Там же, стр. 25.

Сноски к стр. 321

¹ «Звезда», 1946, № 5—6, стр. 162.

Сноски к стр. 323

¹ Революционный путь Горького, стр. 92, 93.

Сноски к стр. 324

¹ Революционный путь Горького, стр. 110.

² «Театр и искусство», 1906, № 15, стр. 235.

³ Г. В. Плеханов, Сочинения, т. XXIV. М. — Л., 1927, стр. 276.

⁴ Там же, стр. 276.

⁵ Там же, стр. 257.

Сноски к стр. 325

¹ Там же, стр. 276.

² И. Сталин. Марксизм и вопросы языкознания. Госполитиздат, 1950, стр. 9—10.