238

Писарев

Деятельность Дмитрия Ивановича Писарева, выдающегося русского критика и публициста, является важным звеном в развитии передовой общественной мысли и литературы второй половины XIX века. Пройдя сложную эволюцию — от абстрактного гуманизма к усвоению идей революционных демократов, отразив в своих взглядах сложные противоречия пореформенных лет, Писарев благодаря своей страстной, талантливой, обличительной борьбе с самодержавием, с пережитками крепостничества, со всем реакционным в жизни и литературе стал подлинным «властителем дум» молодого поколения своего времени.

В годы беспощадной расправы царизма с революционным лагерем, в период наступления реакции Писарев проявил высокое мужество литератора-гражданина. Своими статьями он наносил разящие удары сторонникам реакции, проповедникам мракобесия и застоя. Его деятельность была пронизана идеями глубокого патриотизма, чувством горячей любви к русскому народу, верой в его великие силы и болью за его униженное положение. Он разоблачал антинародную политику правительственных верхов, грабительский характер крестьянской реформы, срывал маски с либералов, обнажая их лицемерие и корыстные интересы. Боевые, мобилизующие статьи Писарева лучшими своими страницами откликались на действительные требования русской жизни и способствовали воспитанию борцов за народное освобождение.

Деятельность Писарева была весьма разносторонней. Блестящий литературный критик, он выступал также по вопросам политическим, философским, педагогическим, эстетическим и многим другим. По широте охвата явлений русской жизни Писарев был поистине энциклопедистом. Однако при всех достоинствах выступлений Писарева, воодушевленных защитой просвещения и прогресса и враждой ко всему реакционному, в его наследии имеются существенные отступления от тех завоеваний русской революционно-демократической мысли, которые представлены трудами Добролюбова и Чернышевского.

Будучи страстным борцом против идеализма и защитником материализма, он не смог всё же удержаться на уровне цельного материалистического мировоззрения, которое было свойственно Чернышевскому, и допускал грубые метафизические ошибки как в вопросах философии, так и в области эстетики.

Сильными сторонами своей деятельности Писарев обязан плодотворному влиянию революционно-демократических идей. Степенью близости его к этим идеям и следует оценивать каждый период в развитии мировоззрения и литературной деятельности критика.

239

1

Дмитрий Иванович Писарев родился 2 октября 1840 года в селе Знаменском Елецкого уезда Орловской губернии в дворянской семье. В 1856 году Писарев поступил в Петербургский университет, который окончил в 1861 году. С 1859 года он регулярно выступы с рецензиями и статьями в журнале «Рассвет». После окончания университета Писарев полностью отдался литературной деятельности. С 1861 года начинается его постоянное сотрудничество в журнале «Русское слово». В 1862 году Писарев был заключен в Петропавловскую крепость за попытку нелегально напечатать статью против заграничного агента царского правительства барона Фиркса (Шедо-Ферроти). В крепости Писарев просидел свыше четырех лет; здесь он написал свои лучшие статьи. По выходе из крепости Писарев сотрудничал в журнале «Отечественные записки», которые редактировал Некрасов. В 1868 году Писарев, будучи на курорте в Дуббельне, утонул в море.

Критическая деятельность Писарева охватывает 1858—1868 годы. Начало его критической деятельности совпадает с мощным общественно-политическим подъемом в России.

Формирование философских, политических и эстетических взглядов Писарева было сложным. Он настойчиво искал пути к правильной революционной теории, преодолевая серьезные ошибки, свойственные ему преимущественно в ранний период его деятельности, а также в 1863—1865 годах.

Исследователями высказывалась мысль о том, что периодом наибольшего приближения Писарева к идеям революционной демократии и, следовательно, периодом наибольшей его революционности были 1861—1862 годы и что в 1863 году Писарев отходит от революционных и социалистических идей и до конца своей жизни остается сторонником реформистской программы. Эта точка зрения ошибочна.

В статьях 1859—1860 годов Писарев развивает относительно умеренные политические взгляды. Он выступает как сторонник идеалистических теорий и, не поднимаясь еще до осуждения существовавшего общественного порядка, ведет борьбу за просвещение России и свободу личности. Вопросы этики в применении к отдельной личности преобладают в его статьях над вопросами общественными.

В 1861 году начинается сотрудничество Писарева в журнале «Русское слово», который его усилиями был превращен в один ив самых влиятельных журналов своей эпохи. Глубокое положительное влияние на развитие мировоззрения Писарева оказали события 1861 года, года усиления крестьянских восстаний, активизации передовых кругов русского общества и обострения всех общественных противоречий. Он начинает отчетливо тяготеть к лагерю самого передового тогда журнала «Современник». Пробуждается его жадный интерес к проблемам общественной жизни, и политические вопросы в его статьях начинают занимать всё большее место.

Статьи Писарева 1861—1862 годов, посвященные русской и зарубежной общественной жизни, являются свидетельством быстрого революционизирования его взглядов.

В 1861 году, когда Н. Г. Чернышевский вел непримиримую борьбу против мистика и мракобеса Юркевича и пропагандировавших его реакционные идеи журналов, Писарев выступил с талантливой статьей «Схоластика XIX века». В ожесточенных литературных спорах этого года он увидел проявление борьбы двух лагерей русского общества — крепостнической реакции и передовых демократических сил — и встал на сторону Чернышевского как один из многих его учеников.

240

Статьи «Меттерних», «Бедная русская мысль» носят ярко выраженный антимонархический характер. Критик приходит в них к решительному осуждению крепостнического порядка и всей системы абсолютизма. В тупом самодержавно-полицейском режиме видит он главное препятствие на пути России к прогрессу. Обращаясь к фактам русской и зарубежной жизни, Писарев убедительно показывает гибельное влияние царизма на развитие национальной жизни и полную его несовместимость с народным счастьем.

В статье «Пчелы» (1862) Писарев в иносказательной форме характеризует уродливый общественный порядок, построенный на каторжном труде и порабощении трудящихся. С гневом бичует он паразитизм верхушек общества и их равнодушие к страданиям народа. Писарев становится безоговорочным сторонником свержения царизма и призывает к беспощадной борьбе с ним. Он высказывает глубокое сочувствие социалистическим идеям.

Но хотя в этот период Писарев безоговорочно принимает революционные методы борьбы, его взгляды существенным образом отличаются от взглядов Чернышевского и Добролюбова.

В эти годы для Писарева характерна недооценка роли народной массы в историческом процессе и переоценка роли интеллигенции. У него отсутствует понимание революции как широкого народного движения. Несмотря на несомненное сочувствие угнетенному крестьянству, которое характерно для статей Писарева этих лет, он еще не осознает крестьянский вопрос как центральный вопрос эпохи и у него нет веры в революционные возможности русского крестьянства. Даже в статьях Писарева, написанных в период интенсивного крестьянского движения, не только нет понимания истинного смысла событий, но в них содержится скептическая оценка перспектив борьбы. Уже в марте 1862 года Писарев, явно имея в виду развитие крестьянского движения, одобряет Базарова за то, что он «не примет случайной оттепели за наступление весны» (I, 256).1 В статье «Бедная русская мысль» (апрель 1862 года) критик, как бы полемизируя с незадолго перед тем появившейся статьей Герцена «Исполин просыпается!»,2 пишет: «Проснулся ли он <народ> теперь, просыпается ли, спит ли попрежнему, — мы не знаем. Народ с нами не говорит, и мы его не понимаем».3

Отделяло Писарева от революционных демократов также отсутствие в его статьях 1862—1863 годов понимания сложности противоречий, разделивших русское общество на два лагеря. Писарев был убежден, что царизм не имеет широкой классовой опоры в русском обществе и что ненависть к нему объединяет разные социальные группы. Писарев не поднимается еще до сурового осуждения антинародной, своекорыстной политики господствующих классов русского общества.

Наиболее откровенно революционные взгляды выразились в его знаменитой прокламации «Русское правительство под покровительством Шедо-Ферроти» (1862), которая предназначалась для нелегального издания, но не была напечатана из-за провала нелегальной типографии Баллода. Опубликована прокламация была впервые в первом издании книги М. К. Лемке «Политические процессы 60-х годов» (1907).

241

Прокламация эта явилась свидетельством гражданского мужества критика. По глубине ненависти к самодержавно-крепостническому строю, по смелости обличения и страсти революционных призывов она является одним из лучших образцов бесцензурной печати 60-х годов. Писарев выступает в ней противником монархии и борцом за освобождение народа. Он смело говорит о самых значительных общественных событиях, которые волновали передовые круги русского общества, но о которых вынуждена была молчать подцензурная печать. Критик поднимает свой гневный, протестующий голос против кровавых преступлений царизма: жестокой расправы с восставшими крестьянами, зверского подавления польского восстания, против преследования прогрессивной журналистики; он называет решение крестьянского вопроса «нелепым». Писарев зовет честных людей России к активному действию, к непримиримой борьбе с царизмом, к жертвам во имя народа, клеймит гнусные методы борьбы царизма с революционным лагерем общества. Продажного, интеллектуально ничтожного Шедо-Ферроти он характеризует как типичного представителя антинародного, обреченного общественного строя и противопоставляет ему духовное величие деятелей революционной России. Но, выдвигая здесь революционные лозунги, Писарев, в отличие от Чернышевского и Добролюбова, ориентировался не на крестьянские массы, а на передовые круги интеллигенции, роль которой в историческом процессе он переоценивал, а также на либеральное дворянство.

В период 1863—1864 годов в мировоззрении Писарева происходят серьезные сдвиги. Революционность критика не оказалась кратковременным увлечением. В обстановке разгула правительственной реакции он не отступил от революционных идей, не поддался настроениям пессимизма и уныния, которые проникли в неустойчивые круги интеллигенции, и остался принципиальным сторонником революционных способов борьбы. В казематах Петропавловской крепости он пишет бодрые, жизнеутверждающие статьи, которые зовут к борьбе, будят веру в жизнь.

Писарев внимательно изучает опыт зарубежных революционных движений и видит всю иллюзорность своих надежд на осуществление революции без участия масс. Он приходит к пониманию революции как широкого народного движения. Энергия, проявленная русским крестьянством в борьбе с царизмом, а также опыт западных революций помогают Писареву оценить народ как решающую революционную силу. Писарев приходит к убеждению, что крестьянский вопрос является самым важным и определяющим вопросом общественно-политической жизни России и что движение страны вперед невозможно без изменения положения крестьянства.

Однако в этот период ограниченность политических взглядов Писарева проявляется с новой стороны. Продолжая считать революционный путь лучшим способом решения общественных вопросов, он сравнивает революции с такими явлениями природы, как землетрясения и ураганы, и утверждает, что революции, так же как эти явления природы, не подчиняются регулирующему влиянию человека. Революции возникают стихийно, «как громадное и неизбежное явление природы, вытекающее из данных условий по слепым и безжалостным законам необходимости».1 Он убежден, что масса не может подняться выше стихийного протеста. Только доведенный до отчаяния народ вступает в борьбу со своими угнетателями. На него могут влиять лишь «исторические обстоятельства». Проблема политического воспитания крестьянства, пропаганды революционных идей в массах еще не ставится

242

Писаревым. И если в статьях 1862 года критик переоценивал роль интеллигенции в революции, то теперь он впадает в противоположную крайность, утверждая, что интеллигенция бессильна как-нибудь себя проявить в подготовке революции и потому все свои силы должна отдать реформаторской деятельности. Им ставится вопрос о двух возможных путях общественного развития — о механическом, т. е. революционном, и о химическом, который осуществляется через проведение реформ. Трезво оценивая общественную обстановку, Писарев приходил к выводу, что рассчитывать на скорый революционный подъем нет оснований. В отличие от Чернышевского, Некрасова и Салтыкова-Щедрина, он не способен был еще подняться до осознания того, что единственно возможной в этих общественных условиях тактикой была тактика, рассчитанная на подготовку революции, направленная на воспитание народа для будущих революционных боев. Коренная ошибка Писарева заключалась в утопической вере в то, что можно и без революционной борьбы заставить царизм пойти на осуществление ряда серьезных общественных реформ, которые улучшили бы положение народа в рамках существующего строя и создали бы условия для культурного и технического прогресса страны.

Поиски тактики, наиболее эффективной в условиях спада революционной волны, приводят Писарева к созданию особой программы, которую он назвал теорией «реализма». С обоснованием и защитой этой теории он выступает в статье «Реалисты», напечатанной в журнале «Русское слово» за 1864 год (сентябрь, октябрь и ноябрь).

Теория реализма предусматривает целую цепь реформ, направленных на преодоление культурно-экономической отсталости России, на облегчение положения народа. Она включает борьбу за культурный и технический прогресс, за широкое индустриальное развитие России, за расцвет русской науки, за широкую пропаганду естественно-научных знаний, за подчинение всех культурных сил идее расцвета родины.

Программа реализма Писарева создавалась с расчетом не на широкие народные массы, а на интеллигенцию — мыслящих реалистов. Он тогда еще верил, что в господствующих классах есть широкие круги честных и образованных людей, и считал возможным мирное содружество с ними в решении общественных вопросов. Свою программу реализма Писарев противопоставлял программе революционных демократов, ошибочно считая свою программу более реальной и построенной с трезвым учетом обстановки.

Такое неверное понимание задач своей эпохи толкнуло Писарева на путь острой полемики с лагерем «Современника». Полемика эта приняла длительный характер, захватив 1862—1864 годы, и затронула ряд принципиальных вопросов. И хотя в некоторых своих частных утверждениях (например, в оценке романа «Отцы и дети») Писарев был более прав, чем Антонович, в целом его позиция в этой полемике была ошибочной. Крайне резкие нападки Писарева на лагерь «Современника» свидетельствовали о недооценке им важности консолидации сил передового лагеря и лишь усиливали идейный разброд в кругах русской молодежи тех лет.

В 1864 году Писаревым была написана статья «Мотивы русской драмы», ошибочная в своих основных положениях. Образу Катерины, в котором Добролюбов проницательно рассмотрел типические черты народных масс, стихийно поднимающихся на борьбу, Писарев противопоставляет тип «мыслящих реалистов», вооруженных силой передового сознания. Мыслящих реалистов Писарев объявляет подлинными героями эпохи и на них возлагает все свои надежды. В этой статье сказался весь антиисторизм

243

мышления Писарева. Он совершенно отвлекается от общественно-политической обстановки России, от условий борьбы русского крестьянства и не видит того, что носители передовых идей бессильны без поддержки масс. Это помешало Писареву понять идеи Добролюбова во всей глубине и оценить их значение для русской жизни и для формирования революционно-демократических взглядов.

Антинародная политика правящих верхов русского общества заставила Писарева отказаться от политически вредных иллюзий и заблуждений и понять всю несостоятельность своих надежд на мирное решение общественных вопросов.

Со второй половины 1865 года начинается наиболее плодотворный период в деятельности Писарева. В это время были написаны лучшие его литературно-критические статьи: «Мыслящий пролетариат», «Подрастающая гуманность», «Французский крестьянин в 1789 году», «Погибшие и погибающие», «Борьба за жизнь», «Генрих Гейне».

Только применительно к этому периоду деятельности Писарева можно утверждать, что он приблизился к тому пониманию революции и общественно-политической обстановки той эпохи, которое было характерно дли революционных демократов.

В это время в основных чертах определяются его политические, философские и эстетические взгляды и особенно успешно идет процесс усвоении им материализма Чернышевского, самого передового революционного мировоззрения в России того времени. Укрепляются социалистические черты мировоззрения Писарева, формируются его качества смелого политического борца, крепнет его ненависть к общественному строю, основанному ни порабощении и нищете народа. Писарев в социализме видит общественный порядок, способный разрешить проблему «голодных и раздетых людей». Внимание Писарева приковано к опыту революционного движения на Западе и в России. Теория реализма в этот период уступает место в его статьях программе революционного действия.

Важным фактором, ускорившим процесс формирования взглядов Писарева последнего периода, явилось рабочее движение на Западе. Большое влияние на него оказали доходившие в крепость сведения о начавшемся в странах Западной Европы подъеме рабочего движения. С беспощадной иронией осмеивает Писарев реформаторские иллюзии. Все свои надежды Писарев связывает с народной революцией и основной задачей передовых кругов общества считает ее идеологическую подготовку. Критик приходит к твердому убеждению, что лишь сам народ может изменить общественный строй и построить новое социалистическое общество. Твердо верит теперь Писарев в то, что только революция может открыть народу пути к счастливой и свободной жизни и создать условия для превращении России в культурную и свободную страну.

Он доказывает, что народ способен глубоко усвоить революционные идеи и самоотверженно бороться за них, не останавливаясь пи перед какими трудностями, не боясь никаких опасностей. Особенно непоколебимо верит Писарев в русский народ, в его «колоссальный, железный характер» (II, 350), волю, энергию.

Самыми великими эпохами истории Писарев считает эпохи пробуждения народа и приобщения его к революционной борьбе. Поэтому на первый план он выдвигает задачу сближения интеллигенции с народом и политическое воспитание его для борьбы. Статьи Писарева пронизаны горячей верой в народ, в его разумную, плодотворную деятельность, а также непримиримой ненавистью к паразитическим классам общества. Героем

244

эпохи теперь Писарев считает смелого революционного деятеля, вожака народа.

С большей политической зрелостью он оценивает теперь значение революционно-демократической теории для русского общества. В этой философии он увидел выражение самых прогрессивных тенденций русской действительности и особенно подчеркнул ее народность и органическую связь с русской национальной почвой.

Всё это подтверждает мысль об органическом родстве взглядов Писарева со взглядами революционных демократов.

*

Решающее влияние на формирование мировоззрения Писарева оказали Белинский, Герцен, Чернышевский и Добролюбов. Всеми сильными сторонами своих взглядов он был связан с русской материалистической традицией. Писарева сближала с революционными демократами политическая целеустремленность его философии и страстная ненависть к философии аполитичной, пассивной, оторванной от общественной жизни.

Писарев вел беспощадную борьбу против идеалистической философии. Он разоблачал не только полную антинаучность всех идеалистических теорий, их беспочвенность, враждебность жизни, но и их антинародную сущность. В идеализме видел Писарев философское орудие реакционных общественных сил и связывал расцвет идеалистических теорий с эпохами общественного застоя. Идеализм, по убеждению критика, теоретически обосновывая угнетение человека человеком, оправдывает крепостное право и ведет к реакционным политическим выводам. Идеалистические теории служат основой религии и насаждают в обществе мистику, косность, пассивность, неумение бороться за изменение жизни. Вопреки утверждениям реакционеров о мистическом складе русского ума, Писарев доказывал, что идеализм чужд национальному характеру русского народа и не имеет почвы в передовых слоях русского общества. Большой заслугой Писарева была его беспощадная борьба против религиозно-церковной идеологии. Писарев наносил сокрушающие удары по теориям мистиков и мракобесов типа Юркевича.

Писарев настойчиво стремился поставить философию на службу общественным задачам и был глубоко убежден, что играть прогрессивную политическую роль, служить интересам народа может только материализм. Пропаганду материализма в русском обществе Писарев считал одной из первоочередных задач литературы: «... ни одна философия в мире, — писал он, — не привьется к русскому уму так прочно и так легко, как современный здоровый и свежий материализм» (I, 52). Писарев внимательно следил за движением западноевропейской философской мысли. Относясь неизменно критически к реакционным политическим выводам буржуазных философов, Писарев не мог полностью отвергнуть их методологические принципы, как это сделали Белинский, Герцен, Чернышевский и Добролюбов. Так, первоначально Писарев усвоил материализм в примитивной его интерпретации — так называемый вульгарный материализм Фохта, Бюхнера и Молешотта. Популяризации их идей он посвятил ряд статей 1861 года. И хотя некоторые крайние положения вульгарного материализма Писарев отвергал, в целом он не мог отнестись критически к этой философии. Методология вульгарного материализма оказала на него сильное влияние. Вульгарный материализм с его отождествлением физических и духовных явлений, эмпиризмом и пренебрежением к теоретическим обобщениям,

245

с враждой к диалектике и непониманием ее сущности и особенно с его антиисторизмом не давал ключа к правильному пониманию общественных явлений и задерживал созревание социально-политических и эстетических взглядов Писарева. Черты методологии вульгарного материализма в теории Писарева явились причиной многих его теоретических и практических ошибок. Писарев оказался не в состоянии с достаточной глубиной оценить значение идеи развития, которую он пренебрежительно называл «шелухой гегелизма». Поэтому в ряде случаев Писарев не умел подходить к явлениям конкретно-исторически, не оценивал их в развитии и взаимной связи.

В 1864—1865 годах Писарев выступил с блестящей пропагандой идей Дарвина, сыгравшей значительную роль в развитии русской науки. Страстное увлечение идеями Дарвина свидетельствовало о том, что многие слабые стороны вульгарного материализма Писарев успешно преодолевал. Проявляя интерес к диалектическим процессам, происходящим в природе, Писарев становился выше механистического представления о развитии как простом количественном увеличении или уменьшении.

Писарев освобождался успешно также и от черт эмпиризма, характерных для него в ранний период. Он пришел к высокой оценке роли передовой теории, как одного из важнейших условий успешной общественной борьбы.

Писарев усвоил идею Чернышевского о революционном преобразовании мира, органически воспринял учение Чернышевского о единстве физических и нравственных явлений, его подход к человеку как к материальному целому, а также его учение о разумном эгоизме.

В объяснении общественных явлений Писарев занимал идеалистическую позицию. Несмотря на то, что в его статьях есть отдельные материалистические догадки о роли экономического фактора в общественной жизни, он был убежден, что исторический процесс обусловливается развитием умственных сил человечества. Считая мысль силой, определяющей исторический процесс, он утверждал, что мысль развивается имманентно. Однако многие стороны исторической концепции Писарева сближали его с революционными демократами.

Писарев глубоко понимал роль народных масс в историческом процессе. В статье «Очерки по истории труда» (1863) он показал великую силу труда («Труд есть творец всякого богатства»; I, 478) и высоко оценил роль человека-труженика в общественной жизни.

Не в критически мыслящих личностях, а в народных массах видел Писарев, в последний период своей деятельности, истинных творцов исторического процесса. Критик подчеркивал, что теории культа личности по самому своему существу несовместимы с передовой теорией, они антинародны и представляют собой одно из типичных порождений буржуазного мира. Он доказывал, что право на существование имеет только та историческая наука, которая правдиво рассказывает о жизни народных масс. Он беспощадно высмеивал тех историков и писателей, которые, сосредоточивая свое внимание на выдающихся личностях, забывали о народе. «... На первом плане — колоссальный Минин..., а совсем позади два-три карапузика изображают русский народ... По-настоящему следовало бы всю картину перевернуть, потому что в нашей истории Минин, а во французской — Иоанна д’Арк понятны только как продукты сильнейшего народного воодушевления» (I, 552).

В ряде статей Писарева видно понимание той огромной роли, которую играет в общественной жизни классовая борьба. В русском обществе он видел два враждебных лагеря и утверждал, что общественные противоречия можно устранить только революционным путем.

246

Писареву была чужда народническая концепция исторического развития России. Он оценивал как антипатриотическую позицию сторонников преимущественно аграрного развития страны и боролся за индустриальный подъем, за технический прогресс России, за всесторонний расцвет русской науки. Высказывая трезвое понимание того, что Россия вступает на путь капиталистического развития, Писарев с особенным вниманием вглядывался в жизнь капиталистических стран и пытался понять закономерности их развития. Одной из самых сильных сторон мировоззрения Писарева было его критическое отношение к капитализму и буржуазии. Критик был твердо убежден в том, что капитализм не в состоянии разрешить острые общественные противоречия, он несовместим со свободой и счастьем простого человека.

Вопреки утверждениям апологетов капитализма о естественности капиталистического порядка, Писарев осуждал капитализм в целом и понимал его исторически преходящий характер. Политическая проницательность Писарева проявилась в его категорическом утверждении, что капитализм несет «в самом себе зародыш разрушения» (I, 479). Он видел многие противоречия буржуазного общества, подчеркивал антинародный и антипатриотический характер деятельности буржуазии. Он доказывал, что капитализм несет трудящимся не только еще большее закабаление, но и кровопролитные войны: «Всем известно, что финансы сильнейших государств Европы обременены страшными долгами и что долги эти произошли от прежних войн; всем известно далее, что чуть ли не три четверти ежегодных доходов употребляются на уплату процентов и на содержание армий и флотов; все знают, что эти издержки постоянно увеличиваются, потому что каждая держава боится своего соседа и старается превзойти его силою вооружения» (I, 494).

Писарев высказывал также очень критическое отношение к буржуазной революционности и подчеркивал, что буржуазия, принимая участие в революции, продолжает оставаться «спекулятором». Она отстаивает свои торгашеские интересы и предает революцию, как только развитие революции перестает отвечать ее целям.

Единственным путем освобождения человечества Писарев считал путь построения социалистического общества. В социализме он видел общественный порядок, способный открыть народу дорогу к счастливой жизни. В отличие от социалистов-утопистов, он был убежден, что установить социализм мирным путем невозможно.

Писарев не смог подняться до той глубокой и последовательной критики буржуазной социологии, которая была заключена в трудах Чернышевского и Добролюбова, но многие стороны этой критики он усвоил.

Хотя Писарев ошибочно считал, что применение теории Дарвина к объяснению общественных явлений может произвести переворот в исторической науке, он коренным образом расходился с буржуазными социологами в путях этого применения. Если у буржуазных социологов теория Дарвина была подчинена целям оправдания волчьих законов капиталистического мира, доказательству вечности и естественности капиталистической эксплуатации, то Писарев старался опереться на теорию Дарвина при обосновании своих революционных и социалистических идей. Он разоблачал апологетов капитализма, сурово осуждал уродливый общественный порядок, основанный на порабощении наиболее творческого и жизнеспособного большинства нации, клеймил паразитические, духовно и творчески измельчавшие верхушки общества. Писарев наносил сокрушительные удары по реакционной теории Мальтуса.

247

Однако Писарев даже в последний период своей деятельности переоценивал значение Конта в развитии философской мысли и принимал антинаучную теорию Конта о трех стадиях развития человеческого сознания и соответствующих им трех стадиях исторического развития, но вместе с этим он подверг уничтожающей критике социальную программу Конта, метко охарактеризовав ее, как «апологию богаделен, милостыни и нищенства».1

В статьях Писарева последнего периода видно глубокое понимание происходившей в русском обществе борьбы. Сокрушительные удары наносит Писарев по лагерю либерализма. С гневом и возмущением он разоблачает крепостнический характер крестьянской реформы, раскрывает страшную трагедию народа в пореформенной России. Идея долга перед народом, мысль о том, что нельзя решать никакие вопросы до тех пор, пока не решен вопрос о положении крестьянства, пронизывает все статьи Писарева этого периода.

Объявляя народное счастье единственным критерием общественного прогресса, Писарев боролся против косности и общественной пассивности. Статьи его будили общественное сознание и активность, пропагандировали социалистические идеалы, напоминали о невыносимом положении народа.

2

Литературно-критические статьи Писарева крайне неравноценны. Многие из них до сих пор сохранили свое значение и могут быть названы блестящими образцами талантливой пропаганды передовой литературы. Другие его статьи содержат серьезные ошибки. Критик оказался не в состоянии правильно оценить ряд крупнейших литературных явлений. Он отрицал значение Пушкина в развитии русской литературы, определил как «невинный юмор» творчество великого русского сатирика Салтыкова-Щедрина 60-х годов, назвал роман Гончарова «Обломов» «дешевой клеветой, пустой фразой, разведенной на целый огромный роман» (I, 128).

Неравноценность статей Писарева обусловливалась противоречивостью его эстетических взглядов. В эстетической теории Писарева боролись противоположные струи: понимание искусства и его задач, которое складывалось под плодотворным воздействием революционно-демократической теории, и примитивный взгляд на искусство, который был связан с методологией вульгарного материализма.

Эстетические взгляды Писарева формировались тогда, когда революционно-демократическая теория искусства уже нашла в трудах Белинского, Чернышевского и Добролюбова свое классическое выражение. И несмотря на то, что в своей защите реалистического направления, гражданственности искусства Писарев был последователем Чернышевского и Добролюбова и его взгляды формировались на основе их теорий, несмотря на то, что вслед за великими революционными демократами он был борцом против субъективно-идеалистической эстетики, против реакционной теории «искусства для искусства», — его эстетика по своему значению в истории русской эстетической мысли не может быть поставлена рядом с теориями Белинского, Чернышевского и Добролюбова.

Учение революционных демократов об искусстве как воспроизведении действительности было самым верным и глубоким из всех домарксистских теорий искусства. Отбросив слабые стороны предшествующих им передовых

248

эстетик и глубоко усвоив их достижения, русские революционные демократы создали революционную теорию искусства, в которой они сделали особенно успешные шаги к преодолению созерцательности материализма домарксова периода и обоснованию идейности искусства, его активной общественной роли.

В своих статьях раннего периода, напечатанных в журнале «Рассвет», а также в первых статьях, появившихся в журнале «Русское слово», Писарев стоит на позициях идеалистической эстетики и отстаивает принципы «чистого искусства». И хотя в его оценках художественных произведений чувствуется влияние взглядов Чернышевского и Добролюбова, он решительно отвергает их революционные выводы, их понимание искусства и ведет с ними полемику по ряду важнейших вопросов.

Статьи 1861 года свидетельствуют о плодотворных сдвигах в его понимании искусства. Писарев разрывает с идеями идеалистической эстетики и усваивает некоторые важные положения революционно-демократической эстетики. Но взгляды критика в этот период очень противоречивы. В его статьях еще видны рецидивы идеалистических идей, в решении важнейших вопросов искусства проявляются черты механистической методологии. Методология вульгарного материализма первоначально мешала Писареву правильно и глубоко усвоить идеи революционных демократов. Теорию искусства Чернышевского критик понимал механистически. В наибольшей степени эта ограниченность его взглядов проявилась в понимании художественного образа. Писарев не мог диалектически осмыслить отношение сознания и жизни и недооценивал обобщающую роль сознания. Это помешало ему глубоко понять единство двух функций художественного образа: образа как средства познания и отражения жизни и образа как воплощения авторских идей и оценок, иными словами, взаимоотношение действительности, искусства и творца художественного произведения.

У Писарева наметились две тенденции в понимании художественного образа. В одном случае он рассматривал искусство как «повторение» действительности, игнорируя при этом роль художника, своеобразие выражения в творчестве его идей и взглядов. Художественный образ им понимался как простое повторение действительности, как слепок с нее, лишенный авторских идей и оценок. У Писарева выпадала активная сторона человеческого сознания. Он не учитывал роли критики в процессе познания, не видел той творческой деятельности, которая сопутствует любому акту познания. Стремясь приблизить литературу к жизни и требуя от писателей правдивого ее воспроизведения, он в то же время допускал ошибку, отрицая роль обобщения в процессе художественного творчества. «Тургенев больше Писемского рискует ошибиться, — утверждает Писарев, — потому что он старается отыскать и показать читателю смысл изображаемых явлений; Писемский не видит в этих явлениях никакого смысла, и в этом случае, заботясь только о том, чтобы воспроизвести явление во всей его яркости, он, кажется, избирает верную дорогу» (I, 162). Писарев приходит к выводу, что чем меньше сознание вмешивается в процесс художественного творчества, тем лучше. Он старается доказать, что мировоззрение, идеи художника не играют роли в процессе творчества.

Нетрудно заметить, что такое понимание художественного образа лишало искусство его активности и не могло соединиться с требованием высокой идейности искусства как орудия борьбы и воспитания народа.

В других случаях Писарев приходил к пониманию искусства как условной формы для выражения идей автора; тогда конкретно-чувственное воспроизведение явлений жизни рассматривается им как «подробности»,

249

которыми художник иллюстрирует свои идеи, т. е. как нечто весьма второстепенное. Писарев приходил к ошибочному выводу, что в литературе «чувственное» содержание художественного образа отступает на задний план перед «чистой мыслью», и не мог осознать органической взаимосвязи содержания и формы.

«Личность автора для меня интересна, как всякая человеческая личность, — заявлял он, — и кроме того как личность, чувствующая потребность высказаться... Личности же вымышленных действующих лиц я только терплю и допускаю, как выражение личности автора, как форму, в которую ему заблагорассудилось вложить свою идею» (I, 121). Личность автора настолько гипертрофировалась, что вытеснила воспроизведенную действительность: «... что же останется от поэтического произведения, — спрашивал Писарев, — если вы из него вытравите личность автора?» (I, 120). В образе осталось одно субъективное, только различные авторские идеи, которые художнику «заблагорассудилось» облечь в те или другие формы. Согласно трактовке Писарева, образ — лишь рупор идей автора. «Вместо того, чтобы сообщать результаты своих наблюдений в отвлеченной форме, они <писатели> стали облекать идею в образы» (I, 114). Так примитивно решает Писарев сложнейшую проблему эстетики.

Парадоксальная сторона этих рассуждений заключается в том, что, стремясь поднять литературу на огромную высоту, сделать ее орудием изменения мира, Писарев, в силу ошибочных методологических позиций, приходит к такому пониманию художественного образа, которое может вызвать сомнение в необходимости существования искусства как особой формы идеологии. Искусство в его трактовке оказывается популярным способом дидактики. Исчезает и то специфическое, что отделяет искусство от других областей идеологии. Искусство ставится в подчиненное положение по отношению к науке, превращаясь в иллюстрацию научных идей. Художник не нуждается в особом даровании. «... Тот человек, которого мы называем поэтом, придумывает какую-нибудь мысль и потом втискивает ее в придуманную форму» (II, 265). Писарев утверждает, что искусство сохраняет свой «ложный ореол» лишь до тех пор, пока наука недоступна массе. «... Недурно было бы понять, — предлагает критик в статье «Цветы невинного юмора», — что серьезное исследование, написанное ясно и увлекательно, освещает всякий интересный вопрос гораздо лучше и полнее, чем рассказ, придуманный на эту тему и обставленный ненужными подробностями...» (I, 523).

В статьях Писарева 1862—1865 годов сосуществуют и борются эти две тенденции в понимании искусства: искусство — воспроизведение действительности, искусство — популярный способ дидактики. Возникнув на почве методологии вульгарного материализма, это противоречие во взглядах Писарева сглаживалось по мере органического усвоения им идей Чернышевского, однако полностью это противоречие не было снято. Поэтому до конца в статьях Писарева можно встретить противоположные утверждения об искусстве и два разных метода критики.

Разные точки зрения на искусство выдвигались и статьях Писарева с определенной закономерностью. На позиции трактовки искусства как воспроизведения жизни Писарев становится тогда, когда ему нужно было на основании художественного произведения разъяснить жизненные явления. В этом случае Писарев утверждает, что сила искусства заключается в неразрывной его связи с жизнью, которая дает возможность писателям иногда опережать науку и даже прокладывать ей пути. Критерием художественности он считает широту и глубину отражения жизненных явлений и

250

от критиков требует глубокого раскрытия правды жизни, отраженной в произведении. Это понимание искусства открывало более широкие пути к правильному истолкованию произведения. В статьях этого цикла «Стоячая вода», «Базаров», «Подрастающая гуманность», «Погибшие и погибающие», «Борьба за жизнь» и др. Писарев наиболее близко подошел к принципам критики Чернышевского и Добролюбова.

Источником большинства ошибочных суждений Писарева было понимание искусства как популярного способа дидактики, которое неизменно выступало в том случае, когда он шел к литературе не от жизни, а от идей писателя и ставил перед собой задачу дать характеристику мировоззрения писателя на основании созданных им образов. Разрешение этой задачи было особенно трудно при том узком понимании художественного образа, который был характерен для Писарева. Критерием для оценки произведений здесь для него является не жизненная полнота образов, а лишь правильность идей, положенных в их основу. Поэтому задача критика, с его точки зрения, заключается в том, чтобы разрушить чувственное содержание образа и оценить заключенные в нем идеи. Этот взгляд выражен в статьях: «Писемский, Тургенев, Гончаров» (раздел, посвященный Гончарову), «Цветы невинного юмора», «Пушкин и Белинский» и, в меньшей степени, в статье «Генрих Гейне».

С этим методом критик подошел к произведениям Пушкина, Салтыкова-Щедрина, Гончарова и пришел к глубоко ошибочным выводам. Такое понимание искусства мешало ему понять ряд крупных явлений литературы и снижало значение его критической деятельности.

Эти сложные противоречия взглядов Писарева мешали ему решить проблему типического во всей ее сложности.

В лучших своих статьях Писарев требовал от художника изображения существенных сторон действительности и широких обобщений. Он настойчиво подчеркивал, что тип воплощает в себе черты, рассеянные в ряде жизненных явлений, и говорил о необходимости соединения типических черт с яркой индивидуализацией образов.

Ограниченность методологии Писарева также мешала ему усвоить и такую важнейшую часть эстетики Чернышевского, как его учение о прекрасном. В статье «Разрушение эстетики» (1865) критик противопоставляет учению о прекрасном Чернышевского, построенному на четких материалистических позициях, свою теорию, в которой он пытается с позиций вульгарного материализма дать определение прекрасного. Основная его ошибка заключается в том, что он разрывает форму и содержание и утверждает, что красота складывается случайно, она не выражает особенностей содержания и понимание прекрасного не может быть объяснено общественными взглядами человека. Писарев становится на субъективистские позиции и настаивает на том, что «понятие красоты лежит в личности ценителя, а не в самом предмете» (I, 49). Двинуться дальше от ощущения человека к объекту, который эти ощущения вызывает, он не может и доказывает, что никакие объективные критерии красоты существовать не могут и что поэтому эстетика как наука о прекрасном вообще невозможна. Писареву оказывается недоступной глубокая идея Чернышевского о том, что борьба за революционную переделку мира является вместе с тем борьбой за высшую человеческую красоту, и он считает бесплодным стремление к прекрасному. Поэтому в области прекрасного «недовольство действительностью не может повести за собой ничего, кроме бесплодного страдания» (II, 309). Если для Чернышевского стремление к прекрасному являлось одним из стимулов к борьбе за революционное изменение жизни,

251

то для Писарева — это эгоистическое, антиобщественное чувство, уводящее человека в мир узко личных переживаний. Энергичные нападки Писарева на стремление к прекрасному в жизни и в искусстве свидетельствовали об ограниченности его идей. За эту сторону взглядов критика ухватились его враги из реакционного лагеря, приложив все усилия к тому, чтобы свести к разрушению эстетики его теорию искусства. Их стараниями была создана легенда о нигилисте Писареве, отрицающем все художественные ценности.

Между тем необходимо учитывать, что термин «эстетики» имел для Писарева несколько значений: эстетика в его трактовке — наука и прекрасном, эстетика в другом смысле — такая теория искусства, которая предпочитает форму содержанию; чаще же всего этот термин вырастал у Писарева в широкое, обобщающее понятие, становился символом гибнущей культуры господствующих классов (он говорит об «эстетиках» в жизни, в политике, в науке, в искусстве). Здесь атаки Писарева на реакционную идеологию были особенно сокрушительны. Борьба с эстетикой в таком понимании являлась одной из самых сильных сторон взглядов Писарева и вызывала ненависть к нему реакционеров. Недостаточная терминологическая точность, допущенная критиком, привела к тому, что смысловое наполнение самого термина «эстетика» не выступало четко в его работах и намеренно затушевывалось реакционным литературоведением.

Клевета реакционной критики на Писарева была вызвана прежде всего его активной борьбой с реакционной литературой в целом и ее отдельными представителями.

Все эти противоречия эстетики Писарева с особенной отчетливостью проявляются в его статьях 1862—1865 годов. Даже в статье «Базаров» (1862), лучшей статье этого периода, отразилась сложность и противоречивость его позиции. В этой статье видно плодотворное влияние идей Добролюбова о возможном в искусстве несовпадении между намерениями художника и объективным смыслом его произведений. Стремление следовать в этом вопросе традициям Добролюбова помогло Писареву более правильно оценить роман «Отцы и дети», чем его оценил Антонович. Рассмотрев в Базарове подлинные черты героя той эпохи, он раскрыл типичность этого образа и использовал роман для пропаганды передовых идей.

Примитивному представлению Антоновича о произведении как о «диссертации на заранее заданную тему» он противопоставляет правильный взгляд на искусство как на воспроизведение жизни, ее зеркало, в котором правда жизни иногда может выражаться помимо субъективных симпатий художника. В статье «Базаров» Писарев проницательно уловил, что смысл романа Тургенева расходится с первоначальным замыслом писатели. «Создавая Базарова, — утверждает он, — Тургенев хотел разбить его в прах, и вместо того отдал ему полную дань справедливого уважения» (I, 258). В духе идей Добролюбова критик объясняет это обстоятельство тем, что искусство является школой не только для читателя, но и для писателя и что творчество является активным процессом познания жизни, во время которого перерабатывается не только материал действительности, но и формируются, изменяются взгляды и симпатии самого художника. В статье заключены очень тонкие и глубокие наблюдения критика над процессом художественного творчества, которые составляют наиболее теоретически сильную часть этой статьи. «Вглядываясь в своего Базарова, Тургенев, как человек и как художник, растет в своем романе... и дорастает до правильного понимания, до справедливой оценки созданного типа» (I, 259). Поэтому Писарев придает особенно большое значение глубокому изучению жизни писателями и требует от них полной искренности. Однако в этой же

252

статье Писарев допускает серьезные отступления от взглядов революционных демократов в решении вопроса об идейности искусства. Не преодолев ложного понимания художественного образа как механического слепка с действительности, он приходит к отрицанию значения передового мировоззрения для писателя и считает, что писателю достаточно эмпирического знания жизни для того, чтобы добиваться глубоких обобщений. С позиций идеалистической эстетики решается Писаревым вопрос о месте художника в общественной борьбе. В этой статье видны рецидивы идей о надклассовой роли искусства. Писарев пытается доказать, что позиция писателя шире, чем позиции политических партий, и что литература стоит выше общественной борьбы.

Силу Тургенева Писарев видит в том, что он смотрит на события: «со стороны», шум политической борьбы не достигает его ушей, он «человек „отставной“», «не причастный к современному движению идей», «развитие его личного миросозерцания окончилось» (I, 243, 240). Писарев ошибочно утверждает, что Тургенев более правильно раскрыл образ нового человека, чем это мог бы сделать представитель молодого поколения, потому что политическая борьба, «партийные» симпатии последнего снизили бы жизненность его образов. Наиболее плодотворным ему кажется изображение жизни «с высоты птичьего полета», «со стороны».

Так оправдывается созерцательность литературы, право художника на роль наблюдателя в общественной борьбе и возводится в абсолют творческий метод Тургенева со всеми чертами его идейной ограниченности. Поэтому Писарев первоначально оказался не в состоянии встать выше тургеневской интерпретации образа нового человека. Он вслед за Тургеневым подчеркнул в Базарове индивидуалистические черты, его общественную пассивность. Такой взгляд на образ Базарова помешал Писареву в статье 1862 года глубоко раскрыть социальный смысл конфликта, заложенного в романе.

На такой позиции пытливый, ищущий ум Писарева задержался недолго. В течение 1863—1864 годов критик всё более проникается убеждением, что в обществе, раздираемом классовыми противоречиями, не может быть нейтральной литературы и что сама литература является ареной ожесточенной борьбы. Он начинает всё более настойчиво говорить о двух литературах — прогрессивной и реакционной. «Поэт — или великий боец мысли, бесстрашный и безукоризненный „рыцарь духа“..., или же ничтожный паразит, потешающий других ничтожных паразитов мелкими фокусами бесплодного фиглярства» (II, 79—80). Писарев ищет путей к обоснованию идейности, активности искусства, ставит вопрос о влиянии искусства на общественную жизнь и борьбу, стремится осмыслить искусство как мощный фактор переделки жизни, как орудие пропаганды передовых идей. Он подвергает резкой критике пассивное, созерцательное искусство, стоящее в стороне от общественной борьбы. Особенное значение для него приобретает «человеческая личность» писателя, его идеи, чувства, стремления. Писарев решительно отказывается признать «подлинными» тех писателей, которые не являются борцами за передовые идеи.

Таким образом, на первый план у него выдвигается социальная функция литературы. Однако еще присущая Писареву в этот период незрелость политических взглядов сказывается и в ограниченности его методологии.

Характеризуя литературную борьбу этих лет, Писарев употребляет выражение «партия», встречающееся у Добролюбова. Он говорит о наличии двух партий в литературе. Вопрос об отношении к искусству и литературе «чуждой партии» для этого периода развития взглядов Писарева является

253

центральным. Правильно поняв важность и актуальность этой проблемы, Писарев в решении ее допустил грубейшие ошибки. Понятие народности искусства у него не было глубоким. Он оказался не в состоянии оценить те диалектически сложные отношения народа и искусства, которые помогали видам искусства, не доступным народу, вдохновляться его идеями и выражать его стремления. Поэтому понятие антинародного искусства в трактовке Писарева неправомерно расширяется, захватывая целые области искусств и включая крупных писателей.

Писарев высоко ценил античную скульптуру за ее светлый гуманизм и видел в ней выражение народных идей: «Художник тех времен мог обращаться с своими произведениями к уму и чувству целого народа, и целый народ, от правителя государства до последнего пастуха, видел в даровитом художнике достойного выразителя общенародных и всем попятных, дорогих и близких идей, верований и стремлений.

Но Писарев был убежден, что в условиях современного ему общества скульптура, музыка и живопись сделались искусствами господствующих классов и выражают их идеи. Поэтому он вел против них последовательную борьбу. Вместе с тем он оказался не в состоянии понять расстановки сил в современной ему литературе и с неправильных позиций подошел к литературе прошлого. Его методология оказалась слишком ограниченной для того, чтобы на основании художественных произведений безошибочно определить политическую позицию многих писателей, а также их место в общественной борьбе. Поэтому к лагерю «чуждого» искусства Писарев относит Пушкина, Салтыкова-Щедрина и Гончарова. Эти ошибки усугубились еще тем, что в период 1863—1864 годов Писарев с особенной энергией пропагандировал свою «теорию реализма» и делал из нее выводы применительно к искусству. Он доказывал, что к решению общественных задач должны быть привлечены все культурные силы страны и что те области науки и искусства, которые не могут помочь реализации этой программы, должны быть осуждены.

Писарев приходил к убеждению, что в данных исторических условиях, кроме литературы, ни одно искусство не может играть прогрессивной общественной роли. При этом литературу он настойчиво толкает на путь популяризации естественно-научных знаний, и интерес его к литературе заметно падает. Главное свое внимание Писарев сосредоточивает на борьбе с тем искусством, которое он оценивает как антинародное. В 1865 году появилась его статья «Пушкин и Белинский», которая является наиболее ярким выражением ограниченности мировоззрения критика, свидетельством того, к каким ошибочным выводам приводит метафизический подход к важнейшим проблемам искусства.

В 60-е годы шли ожесточенные споры о пушкинском и гоголевском направлениях в литературе. Идеологи реакционного лагеря пытались в этой борьбе спрятаться за великое имя Пушкина, приписывая ему свои реакционные философские идеи и свое антидемократическое понимание искусства. Писарев выступал как сторонник гоголевского направления.

«Дорого русскому сердцу имя Гоголя, — писал он, — Гоголь был первым нашим народным, исключительно русским поэтом; никто лучше его не понимал всех оттенков русской жизни и русского характера, никто так поразительно верно не изображал русского общества; лучшие современные деятели нашей литературы могут быть названы последователями Гоголя...».1

254

Однако первоначально он высоко оценивал также и творчество Пушкина. В статье 1862 года он ставил Пушкина рядом с величайшими представителями зарубежных литератур: «Карамзин, Жуковский, Дмитриев и др. отжили для нас... так полно, так безнадежно, как, вероятно, никогда не отживут люди с действительным, сильным талантом, люди, подобные Шекспиру, Байрону, Сервантесу, Пушкину» (I, 209).

В 1865 году Писарев не был в состоянии противопоставить фальсификаторам Пушкина правильное понимание его реализма.

В статье «Пушкин и Белинский» Писарев четко формулирует свое отношение к той литературе, которую он считал антинародной:

«Так как борьба литературных партий сделалась теперь упорной и непримиримой, так как духом партии обусловливаются теперь взгляды пишущих людей на прежних писателей даже в тех органах нашей печати, которые сами вопиют против духа партии, то и реалисты, сражаясь за свои идеи, поставлены в необходимость посмотреть повнимательнее, с своей точки зрения, на те старые литературные кумиры и на те почтенные имена, за которые прячутся наши очень свирепые, но очень трусливые гонители. Мы надеемся доказать нашему обществу, что старые литературные кумиры разваливаются от своей ветхости при первом прикосновении серьезной критики» (II, 260). Писарев не увидел огромного влияния Пушкина на литературу 60-х годов и ошибочно полагал, что «школа» Пушкина представлена сторонниками теории «чистого искусства». В этой статье сказался весь антиисторизм мышления Писарева. Не учитывая развития исторической действительности и общественных идей, Писарев оценивает произведения Пушкина и его героев с точки зрения требований общественной жизни 60-х годов.

В этой статье проявились крупные пороки методологии Писарева, которые помешали ему оценить гуманистический и патриотический пафос произведений Пушкина, величие его идей и увидеть нарисованную писателем широкую картину русской общественной жизни. Весь ход анализа романа «Евгений Онегин» определяется ошибочной идеей о якобы возможном в художественном произведении разрыве между пониманием и воспроизведением действительности. Писарев пишет об образе Татьяны: «... характер выдержан превосходно до конца романа; но здесь, как и везде, Пушкин понимает совершенно превратно те явления, которые он рисует совершенно верно» (II, 238). Об образе Онегина говорится: «Пушкин здесь, как и везде, подметил и обрисовал самый факт совершенно верно; но, чуть только дело доходит до объяснения представленного факта, Пушкин тотчас впадает в самые грубые ошибки» (II, 222).

Признавая, что жизнь правильно отразилась в произведениях Пушкина, критик извращенно истолковывает идеи и оценки писателя. Не смог также Писарев правильно понять взгляды Пушкина на литературу во всей их сложности и исторической обусловленности. Исходя из этих ложных положений, Писарев приписал великому поэту идеализацию крепостнических отношений и отнес его к лагерю реакционного искусства.

Статья о Пушкине была такой крупной ошибкой, которая заставила Писарева задуматься над всей системой своих взглядов. Он не мог не почувствовать, что есть какая-то ошибка в принципах его критики, раз на практике они приводили к отрицанию такого художника, которого сам Писарев ранее ставил в ряду титанов мировой литературы. Именно статья «Пушкин и Белинский» ускорила давно наметившийся и органически подготовленный пересмотр взглядов Писарева.

255

Критическое отношение к своим эстетическим взглядам и отдельным оценкам у Писарева наметилось уже в 1864 году. Статья «Реалисты» явилась свидетельством критической самопроверки. В ней он вносит серьезные поправки в решение важных эстетических проблем. Более глубокую интерпретацию в этой статье получает также образ Базарова. В духе идей Чернышевского раскрывает Писарев облик молодого поколения и его идеалы. «Реалисты» — это блестящая защита молодого поколения, его идей и складывающихся типов нового человека. В Базарове теперь Писарев подчеркивает ненависть к существующему строю, его качества борца, красоту и благородство его внутреннего мира.

В статье «Промахи незрелой мысли» (1864) Писарев вновь мужественно говорит об ошибках, допущенных им в отношении к искусству, и подчеркивает, что название статьи им выбрано не случайно. Он намерен в ней говорить не только об ошибках героев Толстого, но и о своих собственных. Ему необходимо исправить «промах ...собственной мысли», которую он во многих отношениях считал «очень незрелой» (II, 117).

Эту «незрелость» критик видит в своем отношении к литературе. Он указывает на то, что коренной перелом, происшедший в 1860 году в его мировоззрении, повлек за собой крайние выводы в отношении к искусству: «Когда эти переходы совершились, тогда, конечно, всякую чистую художественность я с величайшим наслаждением выбросил за борт» (II, 117). Теперь же Писарев осознает, что это «выбрасывание» было произведено без надлежащей серьезности, в результате чего «за борт» полетели действительные ценности: «Я осудил и осмеял в своем уме всю эту кучу гуртом, не боясь ошибиться...» (II, 117). Ошибка заключалась в том, что осуждение было совершено «гуртом». «Но не было ли в этой куче, — пишет Писарев, — кроме чистой художественности, каких-нибудь золотых крупинок мысли, незамеченных и неоцененных мною в то время, когда я способен был восхищаться только сладкими звуками? — это такой вопрос, которого не могли решить ни память, ни ум, произносивший свой приговор на основании общих воспоминаний. Вот тут-то и случился промах» (II, 118).

К ценностям, которые он не сумел правильно понять, Писарев прежде всего относит произведения Л. Н. Толстого и сознается, что видел в них ранее только «чистую художественность». Теперь же Писарев в ранних произведениях Толстого «изумили обилие, глубина, сила и свежесть мыслей» (II, 118). Статья эта свидетельствует о начале плодотворного перелома во взглядах Писарева.

Позже, в статье «Генрих Гейне» (1867), одной из самых зрелых своих статей, Писарев еще более развивает и углубляет критику своих ошибок. Он дает в ней глубокое критическое осмысление всего своего творческого пути, раскрывает смысл своих исканий и ошибок, характеризует основные этапы своего развития и намечает программу будущей деятельности. В каждом слове этого признания отражается пытливый ум Писарева, страстно ищущего пути к правильному пониманию искусства, готового мужественно признать сделанные ошибки. Правда, Писарев здесь говорит не прямо о себе, а обращается к отвлеченному читателю и характеризует его развитие. Но изображение пути этого «читателя», характеристика его морального и общественного облика дают все основания отнести это высказывание к самому Писареву.

В развитии своих эстетических взглядов и в становлении принципов своей критики Писарев выделяет три периода. Начало своей деятельности он связывает с незрелостью общественных взглядов, которая совершенно

256

исключала возможность правильной оценки и глубокого понимания искусства: «Автор не мог быть ни вашим союзником, ни вашим противником, серьезная цель книги оставалась вам непонятною... Вы не могли и не умели уловить связь, существующую между данною книгою и всеми явлениями окружающей жизни; книга казалась вам отрывочным явлением, без корней в прошедшем, без влияния на будущее...» (I, 263).

Подчеркивая во втором периоде своей деятельности бо́льшую зрелость общественных взглядов, критик в то же время снова решительно осуждает крайние выводы, к которым он приходит: «Когда же знания ваши увеличились настолько, что дали вам возможность примкнуть сознательно к тому или к другому знамени, тогда вы начинали пылать тем фанатическим жаром, который составляет неотъемлемую принадлежность всевозможных неофитов. Дух вашей фанатической исключительности вы, разумеется, применили также и к чтению книг. Вы считали достойными внимания только те книги, которые написаны людьми вашего лагеря. Все остальные книги следовало... если не сжечь, то по меньшей мере осмеять и забыть. Читая книгу, вы производили над автором строжайшее следствие, и чуть только замечали, что автор в чем-нибудь погрешил против вашего корана, вы немедленно причисляли этого автора к огромной толпе пишущих идиотов и негодяев» (I, 263—264). Писарев видит коренной недостаток своей критики в абстрактности, узком сектантстве, отсутствии гибкости и исторического подхода к литературным фактам. Определяя свои взгляды как «коран», т. е. что-то схоластическое и нежизненное, и называя приемы своей критики «следствием» над автором, Писарев явно их осуждает.

Третий период характеризуется появлением более вдумчивого отношения к художникам «чужого лагеря»: «Но чем больше вы читали, тем яснее становилась для вас та истина, что цельные приговоры, вроде восклицаний: „лоб!“ и „затылок!“, неуместны и в отношении к людям, и в отношении к книгам» (I, 264). Отрицать всё сделанное людьми «не своего лагеря» невозможно. Это значит сузить свой горизонт. Напротив, нужно постоянно «пользоваться трудами и мыслями таких людей, которые во многих отношениях уклоняются от вашего корана» (I, 264).

Писарев высказывается в этой статье за критическое использование всего лучшего, что создано человеческим умом. Он требует от критика широты кругозора, предостерегает от примитивного, прямолинейного подхода к произведениям. Понимая, что творчество писателя может содержать разные тенденции, он видит задачу критиков в том, чтобы выделить в произведении ведущее, определить общественную роль произведения, отличить ценное от вредных примесей.

Есть серьезное основание полагать, что в статье «Генрих Гейне» Писарев говорит не только о своих ошибках вообще, но и о своем отношении к Пушкину. Здесь Писарев возвращается к программной установке своей статьи о Пушкине, в которой он требовал беспощадной борьбы против «кумиров» чуждой партии, но делает из нее другие выводы. Партии должны «подвергнуть одинаково тщательному анализу как своих кумиров, так и злейших своих противников. Вследствие такой операции многие кумиры утратят значительную долю своего сказочного великолепия, многие чучела и страшилища превратятся в довольно обыкновенных и безобидных людей...» (I, 265). Хотя Писарев не упоминает о своей прежней ошибочной оценке Пушкина, но он категорически осуждает ту систему взглядов и те принципы критики, из которых логически вытекала прежняя его ошибочная оценка произведений поэта. Знаменательно также то, что Писарев позже пересматривает свое отношение к центральному герою Пушкина — к Онегину,

257

которого он отождествлял с самим автором. Раньше он отделял его от героев типа Рудина и Бельтова, считая, что Онегин не имеет ничего общего с деятелями освободительного движения. В статье же 1867 года («Образованная толпа») он пишет: «Наши Чацкие, Печорины, даже, пожалуй, Онегины, наши Рудины, Бельтовы, Базаровы... размышляют, сомневаются, волнуются, ищут себе в жизни какой-нибудь цели и смысла... Все эти герои — или борцы за идею, или люди, тоскующие о том, что они не умеют сделаться такими борцами».1 То, что Писарев согласился поставить Онегина рядом со своими любимыми героями — «борцами за идею», говорит о том, что он несколько отошел и от прежней оценки Пушкина. Таким образом, оценка Пушкина, данная в статье «Пушкин и Белинский», — на основе которой строились многие выводы о всей эстетической системе Писарева, — не отражала постоянного отношения критика к гению русской литературы.

В последний период своей деятельности (1866—1868) Писарев приближается к такому пониманию художественного образа, которое позволяло осмыслить в литературе соединение последовательного реализма с глубокой идейностью. Побеждает в его взглядах понимание искусства как воспроизведения действительности; это дает возможность критику наиболее близко подойти к методологии революционных демократов и с их позиций осмыслить литературные явления. В этот период совершенствуются приемы анализа произведений в статьях Писарева. Метод критики, который он сам определял как «следствие» над автором, сменяется бережным вниманием к структуре художественного произведения.

3

В статьях 1865—1868 годов Писарев ставит основные вопросы развития русской общественной жизни и утверждает принципы самого передового, идейного реалистического искусства. В период, когда пропаганда теории «чистого искусства» сделалась особенно активной, он борется за усиление роли литературы в общественной жизни и видит в литературе мощное оружие в борьбе со старым миром.

Со всей силой своего блестящего таланта Писарев старается пробудить в писателе «сознание высоких и серьезных гражданских обязанностей», заставить литературу служить высшей, прекраснейшей цели — борьбе за освобождение человечества, интересам «голодных и раздетых людей» (II, 88). Чем дальше развивался Писарев, тем более на первый план выдвигалась проблема литературы и революции, блестяще разрешенная им в статье «Генрих Гейне». Он убежден, что только связь с освободительной борьбой питает искусство; лишенное этой связи, искусство мельчает и вырождается в формализм. «Когда Гейне, — писал критик, — творит образы, не имеющие никакого, даже самого отдаленного отношения к борьбе за благо человечества, тогда он благоговеет перед своею собственною виртуозностью и играет теми чувствами и мыслями, на которые нанизываются яркие и роскошные картины» (I, 267).

Писарев требует от писателя, чтобы он не только своими произведениями, но и своим личным участием в освободительной борьбе служил народу. Он хочет видеть в писателе передового общественного деятеля, ведущего за собой общество. На примере Гейне, которого он ценил особенно высоко, Писарев показывает, как опасно писателю в острые моменты

258

общественной борьбы оказаться в стороне от нее. Поза наблюдателя в этом случае не только снижает уровень произведений, но может кончиться творческой катастрофой. Писарев решительно осуждает писателя за то, что он подошел к революции с эстетической стороны, испугался ее будней. С гневом пишет критик о той позиции, которую занял Гейне в общественной борьбе: «Гейне забавляется сувенирчиками в то время, когда решается участь даровитого и энергического народа... Смотреть на революцию с эстетической точки зрения значит оскорблять величие народа и профанировать ту идею, во имя которой совершается переворот» (I, 289).

Борьба за передовое мировоззрение писателя в последний период занимает огромное место в критической деятельности Писарева. По мнению Писарева, между личностью писателя и его творчеством не может быть противоречия. Художник, стоящий в стороне от общественной борьбы, не может создать крупное произведение. Жизненные впечатления являются для художника материалом и стимулом творческой деятельности. Акт творчества сознателен, в произведениях писателя отражаются все его мысли и стремления. Поэтому такое огромное значение придает Писарев общественному и нравственному облику писателя. Писатель прежде всего гражданин, от которого следует требовать высокой честности, честности политической и общественной активности. Талант плодотворен до тех пор, пока он соединяется с четкостью политических идей, с искренностью и твердостью глубокого убеждения. Писателю «надо быть не только внимательным наблюдателем, но еще, кроме того, замечательным мыслителем...» (II, 256). Писарев ведет борьбу за такого писателя, который бы не только глубоко понимал смысл современной ему общественной борьбы, но и держал бы в руках «ариаднину нить», указывающую путь в будущее, шел в ногу с веком, умел слить свои стремления со стремлениями передовых людей. «Истинный „полезный“ поэт, — говорил Писарев, — должен знать и понимать всё, что в данную минуту интересует самых лучших, самых умных и самых просвещенных представителей его века и его народа. Понимая вполне глубокий смысл каждой пульсации общественной жизни, поэт, как человек страстный и впечатлительный, непременно должен всеми силами своего существа любить то, что кажется ему добрым, истинным и прекрасным, и ненавидеть святой и великой ненавистью ту огромную массу мелких и дрянных глупостей, которая мешает идеям истины, добра и красоты облечься в плоть и кровь и превратиться в живую действительность» (II, 78—79).

Писарев правильно решал вопрос об искренности в литературе, утверждая:

«Искренность необходима, но поэт может быть искренним или в полном величии разумного миросозерцания, или в полной ограниченности мыслей, знаний, чувств и стремлений» (II, 80).

Основные положения концепции реализма Писарева определялись идеей необходимости революционной ломки существующих общественных отношений и непоколебимой верой в торжество демократических идеалов. Критик последовательно отстаивал право человека на беспощадную борьбу против тех общественных условий, которые лишают его счастья. В человеке он подчеркивал активные творческие начала, его качества борца — устроителя жизни. Писарев соглашался, что «человек — продукт среды и жизни, но жизнь в то же время вкладывает в него активную силу, которая не может быть мертвым капиталом для существа деятельного» (II, 159). Признание закономерности всего существующего вовсе не обрекает человека на роль пассивного наблюдателя совершающихся событий: «Всё должно быть так, как оно есть в действительности. Согласен. Но если я недоволен

259

тем, что я вижу вокруг себя, то и недовольство мое также должно быть и не может не существовать. Если мое недовольство наводит меня на ряд размышлений и поступков, то и размышления, и поступки входят также в общий план природы» (II, 159). Критик старался пробудить в людях действенное отношение к миру, веру в свои силы и в возможность коренной перестройки общественной жизни, чувство гражданской ответственности за свою общественную позицию. Он непримиримо разоблачал реакционную литературу, которая приписывала человеку низменные побуждения и старалась воспитать неверие в него. Вместе с тем Писарев требовал принципиально нового решения проблемы среды и человека. Он подошел к этому вопросу конкретно-исторически и утверждал, что если в свое время формула «среда заедает человека» сыграла свою прогрессивную роль, способствуя остро критическому изображению крепостничества и самодержавия, то в обстановке политической реакции и спада революционной волны она могла привести к оправданию косности, застоя, общественного индифферентизма и могла притупить ненависть к виновникам общественного зла. С едким сарказмом критик указывает на то, что враги народа, те, кого Гоголь заклеймил названием «мертвые души», начали в своих целях использовать эту формулу. «„Меня заела среда“ — говорил какой-нибудь Ноздрев, воротившись с ярмарки с опустошенным карманом и с ощипанными бакенбардами. „Меня изломала жизнь“ — тоскливо произносил Тряпичкин, когда какая-нибудь редакция возвращала ему в целости толстые кипы его безграмотных повестей и стихотворений. „Меня погубили обстоятельства“ — сладко и томно твердил лейтенант Жевакин, которому какая-нибудь Миликтриса Кирбитьевна наплевала за излишнюю предприимчивость в его тусклые, бараньи глаза» (II, 157). Рассуждения о среде превратилась в нелепую фразу, «прикрывающую собой лень и негодность дряблых тунеядцев» (II, 158). Писарев подчеркивал способность человека сопротивляться действию «заедающей» среды.

Определяющей чертой передовой литературы Писарев считал гуманистическую веру в человека. Особенно он утверждал последовательный гуманизм революционно-демократической литературы, который выдержал, по его мнению, суровую проверку жизни. Писарев ценил Помяловского за то, что он «заступился решительно за святыню человеческой личности, в силе которой усомнились слабодушные охотники оплакивать несовершенства жизни, среды и обстоятельств» (II, 159). Писарев сравнивает гуманизм Тургенева и гуманизм Помяловского и отмечает черты ограниченности гуманизма Тургенева. Тургенев явно или скрыто делит людей на высшие и низшие натуры и оставляет за пределами литературы всю «низкую» действительность, не удовлетворяющую определенным эстетическим требованиям. Сила гуманизма революционно-демократической литературы заключается в ее органической связи с народной жизнью, в том, что эта литература выражает взгляды народа. Помяловский, констатирует Писарев, «как реалист по складу своих убеждений и как совершенно последовательный плебей, не делит людей на высшие и низшие натуры, на дюжинные и недюжинные, на пошлые и изящные. Он совершенно бесстрашно подходит к самой мелкой, самой будничной прозе жизни...; и даже тут его неисчерпаемая любовь к жизни вообще и к человеку в особенности не изменяет себе ни на минуту» (II, 167).

Писарев берет под свою защиту Помяловского против дворянских критиков, упрекавших его в грубости, и говорит о «божественной грубости» новой литературы, за которой скрывается подлинный гуманизм. Писарев подчеркивает творческую новизну Помяловского: «Я до сих пор ни разу не

260

встречал писателя, у которого было бы так много самородной гуманности...» (II, 168). Эта глубокая вера в свой народ, по мнению критика, дает возможность писателю доходить до обличения самых основ общественного порядка, смело вводить в литературу неприкрашенную прозу жизни.

Писарев считал конфликт между народом и верхушками общества непримиримым и утверждал, что борьба враждебных сил становится всё более острой и определяет всё состояние общества. Он старался привлечь внимание писателей к положению народа, к крупнейшим общественно-политическим событиям, к идущей в обществе борьбе. Художник должен жить жгучими вопросами современности, понимать «весь великий смысл... человеческой борьбы и человеческого горя» (II, 79). Внимание писателей должно сосредоточиться на тех силах, борьба которых определяет сущность данного общественного порядка. Необходимо выбрать из массы разнообразных явлений то, «... что сосредоточивает в себе весь смысл данной эпохи, что накладывает свою печать на всю массу второстепенных явлений, что втискивает в свои рамки и видоизменяет своим влиянием все остальные отрасли частной и общественной жизни» (II, 256—257). Воображению критика рисуется искусство, в центре которого стояла бы «борьба партий», острые социальные конфликты. Он убежден, что только на больших темах может полноценно проявиться талант художника: «Титану нужен великий сюжет» (I, 274).

Задачей глубокого показа общественной жизни должен определяться и выбор центральных героев произведения. Герой должен представлять общественные силы, принимающие активное участие в борьбе. Героем должен быть «или такой человек, который сосредоточивает в своей личности смысл и типические особенности statu quo, или такой, который носит в себе самое сильное стремление к будущему и самое ясное понимание настоящих общественных потребностей. Другими словами: героем должен быть непременно или рыцарь прошедшего, или рыцарь будущего... Только жизнь такой активной личности может показать нам в наглядном примере достоинства и недостатки общественного механизма и общественной нравственности» (II, 257). Поэтому критик осуждал преимущественное внимание ряда писателей к образам «лишних людей» и считал важной задачей литературы создание образа положительного героя. Положительный герой, активно действующий человек, «рыцарь будущего», несущий изменение жизни, — для него выразитель народных интересов. Писарев требует глубокого показа народной жизни, характеров и отношений, которые в ней слагаются. Особенно высокую оценку критика получают произведения, рисующие революционный народ — «великие минуты народного пробуждения» (II, 569), те произведения, которые «развивают в своих читателях способность уважать народ, надеяться на него, вдумываться в его интересы, смотреть на совершающиеся события с точки зрения этих интересов...» (II, 570).

Хотя концепция реализма Писарева содержала верные и глубокие идеи и правильно обобщала опыт революционно-демократической литературы, ему не удалось избежать черт антиисторичности. Требуя от писателей широкого изображения общественной жизни, критик недостаточно учитывал в своих построениях особенности эпохи и мало опирался на опыт всей классической литературы. Глубоко ошибочным было утверждение Писарева, что семейно-бытовая тематика несовместима с решением значительных социально-политических проблем, и его скептическое отношение к изображению быта в литературе. Эти ошибочные идеи помешали критику оценить широкую картину национальной русской жизни, заключенную в романе Пушкина «Евгений Онегин» и в пьесе Островского «Гроза».

261

Критик высоко ценил в литературе богатство психологических наблюдений, уменье писателя раскрывать закономерности духовной жизни героев, доказывая, что «чисто социальный интерес почти всегда сплетается с интересом чисто психологическим...» (II, 94). Он призывал писателей решать важные психологические задачи, выдвинутые развитием современной действительности, показывать столкновения между различными страстями, характерами и положениями. Особенно критика волновал вопрос о влиянии общественной жизни на развитие характеров и судеб людей. Он видел в современном ему обществе два противоположных процесса: моральное одичание верхушек общества и яркий расцвет личности, связанной с народом. В духовном измельчании паразитических классов, в рождении ущербного, индивидуалистического отношения к миру критик видел одно из ярких доказательств обреченности существующего строя и требовал от писателей пристального внимания к этим процессам.

Центральную задачу литературы Писарев видел в беспощадном обличении существующего общественного порядка во всех его проявлениях. Он призывал писателей показывать «патологию жизни», «болезни эпохи», непримиримый конфликт, существующий между стремлениями человека и уродливым общественным порядком.

Писарев ведет последовательную борьбу за критический реализм в русской литературе, считая, что критический реализм в наибольшей степени отвечает основным требованиям русской жизни. Критик понимал, что писатели этого направления будят в русском обществе ненависть к окружающему и воспитывают его для борьбы. Критический реализм он связывал с лучшими традициями русской литературы. Борясь за критический реализм в литературе, Писарев первоначально недооценивал значение утверждающего начала и отрицал значение мечты в ней. Он требовал от писателей «чистого отрицания» и осуждал всякие попытки создать образ положительного героя. Писарев видит только один тип романтики — пассивный, уводящий от жизни. Социальные истоки реакционного романтизма Писарев увидел в явлениях общественного упадка. Такой романтизм вреден, он является выражением слабости людей, их бессилия создать лучший общественный порядок. «Романтизм, — писал Писарев, — возникает обыкновенно в эпоху бедствий и страданий, когда человеку нужно где-нибудь забыться, на чем-нибудь отвести душу; я несчастлив здесь, мне здесь душно, тяжело, больно дышать, так я успокоюсь, по крайней мере, в той вечно-светлой, вечно-тихой и теплой атмосфере, которую создает мое воображение и куда не проникнут ни горе, ни заботы, ни стоны страдальцев».1 На этом основании Писарев отвергал всякую мечту вообще.

Впоследствии Писарев подошел более исторично к этому вопросу, а также к проблеме идеала как стремления к еще не достигнутой, возможной в будущем, но заложенной в самой жизни высокой цели, вдохновляющей человека на борьбу за ее осуществление.

В 1863 году появилось замечательное произведение, сыгравшее огромную роль в общественной жизни и в литературе 60-х годов, — роман Н. Г. Чернышевского «Что делать?». Это произведение всей сущностью своих образов опровергало установку Писарева на «чистое отрицание» и ставило вопрос о пропаганде революционных идеалов художественными образами.

262

К 1864 году относится перелом во взглядах Писарева в этом вопросе, и можно утверждать, что роман Чернышевского сыграл здесь решающую роль.

В статье «Промахи незрелой мысли» (1864) Писарев поставил вопрос о двух типах мечты и дал правильное определение отношения мечты и жизни. Характерно, что когда В. И. Ленину потребовалось разъяснить смысл и содержание своей идеи о необходимости мечты в жизни, он, используя слова Писарева, ответил своему противнику из «Рабочего дела». В своей работе «Что делать?» В. И. Ленин приводит цитату из статьи «Промахи незрелой мысли»:

«„Разлад разладу рознь, — писал по поводу вопроса о разладе между мечтой и действительностью Писарев. — Моя мечта может обгонять естественный ход событий или же она может хватать совершенно в сторону, туда, куда никакой естественный ход событий никогда не может придти. В первом случае мечта не приносит никакого вреда; она может даже поддерживать и усиливать энергию трудящегося человека... В подобных мечтах нет ничего такого, что́ извращало или парализовало бы рабочую силу. Даже совсем напротив. Если бы человек был совершенно лишен способности мечтать таким образом, если бы он не мог изредка забегать вперед и созерцать воображением своим в цельной и законченной картине то самое творение, которое только что начинает складываться под его руками, — тогда я решительно не могу представить, какая побудительная причина заставляла бы человека предпринимать и доводить до конца обширные и утомительные работы в области искусства, науки и практической жизни... Разлад между мечтой и действительностью не приносит никакого вреда, если только мечтающая личность серьезно верит в свою мечту, внимательно вглядываясь в жизнь, сравнивает свои наблюдения с своими воздушными замками и вообще добросовестно работает над осуществлением своей фантазии. Когда есть какое-нибудь соприкосновение между мечтой и жизнью, тогда все обстоит благополучно“.

«Вот такого-то рода мечтаний, к несчастью, слишком мало в нашем движении».1

Из всех высказываний русских и западных писателей по этому вопросу В. И. Ленин выбрал определение мечты у Писарева, которое было большим теоретическим достижением критика.

Писарев подчеркивает, что, кроме пассивной, «наркотической» мечты, которая рождается от бессилия человека изменить жизнь, может быть другая мечта, источником которой является глубокое понимание жизни, мечта, дающая человеку возможность заглянуть в будущее. Такая мечта поддерживает энергию человека, толкает его на борьбу за счастливую жизнь. Два критерия выдвигает Писарев для проверки законности мечты: соотношение мечты с развитием объективной действительности и активность человека. Поэтому недостаточно, чтобы мечта теоретически правильно отражала развитие жизни, нужна еще упорная борьба за воплощение мечты в жизнь. Мечта законна тогда, когда «сам мечтатель видит в своей мечте светлую и великую истину, и он работает, сильно и добросовестно работает, чтобы мечта его перестала быть мечтой» (II, 124).

Писарев боролся за произведения, которые являются плодом глубокого понимания жизни, сознательной любви и сознательной ненависти. Такая литература не может жить одним отрицанием. Характерной ее чертой является устремленность к будущему. В литературе законна, по мнению Писарева, мечта, правильно отражающая развитие жизни, поэтому только

263

в том случае, когда ясны перспективы общественного развития, литература может включать в свои произведения реалистическую мечту: «Роль поэзии должна в это время состоять, с одной стороны, в ярком изображении невыносимых неудобств существующего экономического хаоса, и с другой стороны — в таком же ярком рисовании того блестящего будущего, которое приведет за собой найденная разумная организация» (II, 375).

Отстаивая принципы реализма, указывая на решающее значение для искусства отражения типических сторон жизни, Писарев вместе с тем протестовал против всякой схематизации и обеднения жизни. Жизненная полнота и рельефность — основное условие, без которого не может жить художественный образ: «... идея художника, — подчеркивает он, — должна выразиться в самом определенном обособлении, так, чтобы выведенные личности были живыми людьми и в то же время представителями известного типа» (I, 43).

Писарев отстаивал полнокровное искусство, охватывающее жизнь но всем ее многообразии. Поэтому в качестве основного жанра он выдвигал роман. «Романист распоряжается своим материалом, как ему угодно; описания, размышления, психологические анализы, исторические, бытовые и экономические подробности, — всё это с величайшим удобством входит в роман...» (II, 93).

Писарев разоблачал все проявления аполитичного, объективистского, стоящего в стороне от общественной борьбы искусства, а также искусства, открыто связанного с реакционными классами. На ряде примеров критик показал, что искусство, оторванное от народа и от передовых идей эпохи, гибнет и вырождается: «Эпохи политического застоя и отупения были всегда золотыми годами для чистого искусства, которое быстро овладевало всеми умственными силами общества и потом немедленно вырождалось и доходило до последних пределов вычурности и уродливой аффектации» (I, 277).

«Начиная с Белинского, — писал А. А. Жданов, — все лучшие представители революционно-демократической русской интеллигенции не признавали так называемого „чистого искусства“, „искусства для искусства“ и были глашатаями искусства для народа, его высокой идейности и общественного значения».1 К этой замечательной традиции примыкал и Писарев.

В ряде статей Писарев блестяще вскрыл своекорыстную сущность теории «чистого искусства». Он проницательно определил «чистое искусство», как искусство социального лицемерия и лжи, наводящее «белила и румяна» на темные стороны жизни, маскирующее общественные противоречия. Это искусство форм, лишенных содержания, в котором «всё творится из ничего, пустота прикидывается полнотой» (I, 504), искусство безидейное, цель которого — отвлечь общество от задач освободительной борьбы. Когда Фет выступил в журнале с жалобой на своего работника Семена, причинившего ему убытки, Писарев увидел в этом факте отражение типичных черт творцов «чистого искусства». Он обобщил это явление и подчеркнул, что «благодаря работнику Семену мы увидели в нежном поэте, порхающем с цветка на цветок, расчетливого хозяина, солидного bourgeois <буржуа> и мелкого человека» и что «такова должна быть непременно изнанка каждого поэта, воспевающего „шопот, робкое дыханье, трели соловья“» (II, 80). Проницательно раскрыл Писарев идейное измельчание и убожество

264

содержания произведений «чистого искусства». «Чем мельче становятся мысли и чувства, тем вычурнее и красивее подбираются для них названия...» (II, 37).

Такое же классовое своекорыстие, стремление замаскировать темные стороны жизни видит Писарев в антинигилистических романах, которые он отнес к самым позорным явлениям русской литературы. Писарев блестяще раскрыл вопиющее идейное убожество и полную антихудожественность этих романов. С бичующим сарказмом он разоблачал их авторов — злобных клеветников, пытающихся парализовать влияние передовых идей на русское общество. Ненависть к передовым идеям, ужас перед поступательным движением жизни — вот что составляет основу этих произведений. Нарушая жизненную правду, стремясь превратить «торжествующую грязь в очаровательных героев», эти писатели неизбежно приходят к творческой катастрофе.

«Дело усыпителя, — писал критик, — состоит в том, чтобы постоянно приискивать красивые названия и искусные оправдания для всех умственных и нравственных слабостей читающего общества. Раболепство, низкопоклонство, суеверие, тупоумие, самодурство, корыстолюбие... снова реабилитируется и возводится на пьедестал неусыпными стараниями ловкого усыпителя».1

В течение ряда лет Писарев наносил сокрушительные удары по реакционному искусству, помогая передовым читателям безошибочно распознавать своих врагов под любыми масками. Это свидетельствовало о большой политической и теоретической зрелости критика, его чуткости к требованиям жизни.

В статьях Писарева встречаются высказывания о литературе и искусстве разных эпох, стран и народов — искусстве древней Греции, арабском, средневековом искусствах и особенно часто о литературе XIX века всех народов. Эти высказывания свидетельствуют о широте историко-литературных интересов критика. Однако в целом попытки его осмыслить сложные процессы развития искусства и литературы не были удачными. Особенно критически необходимо отнестись к высказываниям Писарева по вопросам истории русской литературы. Его взгляды по этому вопросу сформулированы в статьях 1863—1865 годов, когда мировоззрение его было особенно противоречивым и его понимание искусства содержало много ошибочных положений. В статьях последнего периода критик очень редко обращался к прошлому русской литературы. Во взглядах на развитие русской литературы с особенной силой проявился антиисторизм мышления Писарева — его неумение рассматривать явления в развитии, в их взаимных связях и отношениях.

Писарев оказался не в состоянии понять мировое значение русской литературы, правильно оценить колоссальный вклад русских писателей в сокровищницу человеческой культуры. Не смог он также подняться до того глубокого понимания закономерностей развития русской литературы, которое было характерно для его великих учителей. Идею органического развития русской литературы, сформулированную в статьях Белинского, Писарев пренебрежительно именовал «шелухой гегелизма» (II, 271). Критик не сумел правильно оценить разные тенденции в развитии русской литературы XVIII и первой трети XIX века, от его внимания ускользнул процесс становления принципов реализма и народности в литературе этого

265

периода. Игнорируя конкретные исторические условия, он подходит к прошлому русской литературы с двумя требованиями: подлинное искусство должно иметь широкую социальную базу и служить интересам народа. Считая, что литература XVIII и первой трети XIX века не отвечает этим требованиям, критик зачеркивает ее целиком. В это время, по его мнению, русская литература не отвечала ни на какие потребности русского общества, она была забавой кружков, в ней преобладали «игрушечные интересы», течения и направления в ней возникали чисто случайно. Критик констатировал только подражательность литературы этого периода, ее чуждость народным массам, но не видел в ней борьбы различных направлений и того, что готовило расцвет русской литературы XIX века. По мнению Писарева, еще во времена Пушкина «русская поэзия представляла собою даже не тепличное растение, а просто картонную декорацию» (II, 271). Исключением Писарев считал «Горе от ума» Грибоедова, которое он высоко ценил за точный, реалистический показ значительных социальных конфликтов той эпохи. При этом критик категорически отрицал всякую связь замечательного произведения Грибоедова с историко-литературным процессом: «Оно ничем не связано ни с тем, что было до него, ни с тем, что существовало рядом с ним, ни с тем, что было после него» (II, 271). Это утверждение очень типично для подхода Писарева к прошлому русской литературы. Он не видит внутренней связи литературных явлений, не улавливает становления новых качеств в литературе.

Только с Гоголя, по мнению критика, начинается то направление, которое всеми корнями вросло в русскую жизнь и возникло как ответ на ее общественные требования. Рождение этого направления, как утверждает Писарев, не было связано с прошлым русской литературы. Русскую литературу с ее плодотворным критическим направлением Писарев ведет от Гоголя. Продолжателями его он считает Тургенева, Островского, Некрасова, Помяловского, Чернышевского — художников, которых он ценил очень высоко. Исключительно важно для Писарева также то, что творчество Гоголя способствовало становлению принципов критики Белинского и позднейшей «реальной критики». Писарев высоко ценил неразрывную связь критического реализма с русской жизнью и освободительной борьбой народа и неустанно подчеркивал колоссальное значение передовой реалистической литературы для развития русской общественной жизни. Он доказывал, что у нас каждое художественное произведение имеет не только эстетический, но и общественный интерес. Он писал, что у нас в России вплоть до 60-х годов «только в одной литературе и проявлялось до сих пор хоть что-нибудь самостоятельное и деятельное. Гоголь, Белинский, Добролюбов — вот вам в трех именах полный отчет о всей нашей умственной жизни за целое тридцатилетие...» (II, 63). Эта мысль об особой миссии русской литературы и ответственности ее за народные судьбы была весьма характерной для Писарева.

Однако ограниченность мировоззрения помешала Писареву и современный ему этап развития русской литературы оценить во всем его мировом значении. Для Писарева XIX век был веком капитализма, и он был убежден, что Россия — страна с самодержавным строем, пережитками крепостничества — находится на более низком уровне общественного развития, чем Европа, и дальше, чем она, от решения проблемы «голодных и раздетых людей». Он не увидел своеобразия русского исторического процесса, тех специфических условий освободительного движения, которые обусловили расцвет русской литературы, ее высокую идейность. Поэтому в его статьях часто встречается ошибочное утверждение, что русские писатели

266

не могут подняться на такую идейно-творческую высоту, какой достигли западноевропейские писатели. Однако в ряде случаев критик преодолевал эти узкие взгляды и ставил великих русских писателей, например Пушкина, рядом с крупнейшими представителями зарубежных литератур.

4

Реакционная идеалистическая критика, которая активизировалась в этот период, прилагала все усилия, чтобы ослабить огромное влияние идей Чернышевского в литературных и общественных кругах и увести русскую литературу с завещанных им путей. Писарев вел беспощадную борьбу с этой критикой, раскрывая антинародный смысл основных ее положений и ее полную научную несостоятельность. «Любезная литература..., — остроумно формулировал Писарев идеи этой критики, — ты, пожалуйста, не моги вмешиваться в вопросы общественной жизни. Там тебя не спрашивают, туда тебя не пустят, там тебе нечего делать; всё будет улажено и устроено без тебя» (I, 198). Попытки реакционной критики осмыслить закономерности развития искусства, как показал Писарев, обречены на неудачу. Писарев на многих фактах убедительно продемонстрировал, насколько беспомощны идеалисты в понимании искусства. Их принципы анализа произведений он именовал жалким «шлифованьем мельчайших подробностей» (II, 51).

Писарев ставил в последний период своей деятельности задачу утверждения в русском обществе традиций революционно-демократической критики. Родоначальником этой критики он признавал Белинского, которого называл «Прометеем нашего времени».1 Он подчеркивал значение его деятельности для русского народа. «Белинский и Добролюбов, — писал он, — принесли много пользы русскому народу».2 В Белинском ценил Писарев создателя «критической школы» и подчеркивал величие и плодотворность его идей для русского общества. «В продолжение двадцати лет лучшие люди русской литературы развивают его мысли, и впереди еще не видно конца этой работе» (II, 262).

В диссертации Чернышевского он видел тот фундамент, на основе которого могла сложиться научная теория искусства. Подчеркивая свое расхождение с Добролюбовым по частным вопросам, Писарев видел, однако, в нем создателя принципов научной критики. «С тех пор, — писал он, — как Добролюбов создал реальную критику, филистерская критика сделалась невозможной».3 Писарев ставил перед критикой огромные общественные задачи. Он был убежден, что научная критика может возникнуть только на основе передового мировоззрения. Критика не может быть делом литературного кружка, она должна служить задачам освободительной борьбы, адресоваться к широкой читательской массе. Свою роль руководителя общественного мнения критика выполнит только в том случае, если будет поднимать самые важные вопросы общественной жизни. Писарев в своем понимании общественной роли критики выступает как продолжатель традиций революционных демократов, превративших критику в огромную общественную силу. Он требовал, чтобы критика руководила писателями, вела их за собой, расширяла и углубляла их понимание жизни, наталкивала

267

их на новые темы и идеи. Писарев утверждал, что художественное произведение не может быть глубоко понято изолированно от той жизни, «среди которой и для которой оно возникло» (II, 320). Поэтому он считал важнейшим моментом критического анализа соотнесение содержания произведения с жизненными фактами и ставил перед критиками задачу глубокого объяснения смысла жизненных явлений, изображенных писателем.

Выполнить эти задачи может только критик — борец за революционные идеи. Писарев боролся за то, чтобы критик превратился «в живого человека, который вносит и обязан вносить в свою деятельность всё свое личное миросозерцание, весь свой индивидуальный характер, весь спой образ мыслей, всю совокупность своих человеческих и гражданских убеждений, надежд и желаний» (II, 321).

Лучшие статьи Писарева по остроте и четкости политического мышления, широкой и смелой постановке важнейших общественных вопросов, по правильному обобщению больших жизненных процессов, глубокой интерпретации произведений приближаются к принципам критики Добролюбова. В них осуществлены те две задачи, которые Писарев считал основными для литературы: беспощадное обличение самодержавной России и последовательная пропаганда социалистических идеалов.

Наиболее зрелые статьи Писарева характеризуются тонким проникновением в идейно-художественную концепцию произведения, бережным вниманием к своеобразию таланта писателя. Современники высоко ценили в статьях Писарева подлинно творческое раскрытие судеб и характеров героев произведений, их социальных биографий, сложных процессом их духовной жизни. В трактовке ряда художественных образов Писарев поднялся до больших обобщений (образы Молотова, Щетинина, Рязанова, «новых людей» Чернышевского и др.).

В статьях Писарева нашли мастерское истолкование многие выдающиеся произведения 60-х годов. Осуществление своего идеала искусства Писарев увидел в «Что делать?» Чернышевского. Статья «Мыслящий пролетариат» составляет одну из самых ярких страниц, посвященных пропаганде передовой русской литературы. В ней Писарев выступает во всеоружии глубокого понимания литературы и революционных идей. В статье поставлены большие общественные и литературные проблемы. Писарев первый в русской критике оценил художественное дарование Чернышевского, увидел самобытность его творческой манеры и раскрыл воинствующую гуманистическую философию и новаторскую сущность романа «Что делать?». Он ценил в Чернышевском писателя нового типа — писателя-борца, общественного деятеля. Писарев видит в романе «Что делать?» последовательную пропаганду революционных идей и говорит об органическом единстве Чернышевского-мыслителя и Чернышевского-художника. Чернышевский представляет в литературе революционно-демократический лагерь русского общества. Люди этого лагеря в обстановке политической реакции остались верны революционным идеям. Писарев подчеркивает, что они дорожат своими убеждениями: «... когда можно, они проводят их в общество; когда нельзя — они молчат; но лавировать и менять флаги они не хотят, да и не умеют» (II, 383).

Писарев назвал «Что делать?» небывалым явлением в нашей литературе. «Чернышевский, — писал он, — создал произведение в высшей степени оригинальное и чрезвычайно замечательное» (II, 385). В силе анализирующей мысли видит критик своеобразие романа. «Что делать?», по словам Писарева, «создан работою сильного ума; на нем лежит печать глубокой мысли. Умея вглядываться в явления жизни, автор умеет обобщать и

268

осмысливать их. Его неотразимая логика прямым путем ведет его от отдельных явлений к высшим теоретическим комбинациям...» (II, 385).

Для Писарева этот роман важен как выражение нового направления русской жизни и литературы, «в котором заключается наша действительная сила» (II, 383). Это направление противостоит всему «дряхлеющему и отмирающему», как воплощение будущего русского общества. Критик осмысливает творческий метод Чернышевского, как более совершенный и полнее раскрывающий развитие жизни, чем метод писателей, не способных подняться до революционно-демократических идей.

Сопоставляя романы о новых людях Чернышевского и Тургенева, он все свои симпатии отдает первому, убедительно раскрывая узость, ограниченность понимания новых людей у Тургенева. Писарев в этой статье подчеркивает односторонность образа нового человека у Тургенева как неизбежное следствие его идейной ограниченности и оторванности от передовых кругов общества. Позже, оценивая «Дым», Писарев еще более четко отметил ограниченность идей Тургенева, сказав, что писатель изображает события с позиции «низкой и рыхлой муравьиной кочки», тогда как должна видеть жизнь с «настоящей каланчи».1 На примере Чернышевского Писарев показал, какой мощной силой становится талант художника, соединенный с передовым мировоззрением и активным участием в освободительной борьбе народа.

Писарев высоко ценил Чернышевского за многогранный показ образов новых людей, умение найти типические обстоятельства для проявления их характеров. Он считал победой Чернышевского то, что писатель создал емкие и типические обобщения на основании фактов, только еще возникавших в жизни.

Писарев видел разоблачающую силу романа «Что делать?». Чернышевский, писал критик, «борется со всяким безобразием и преследует ирониею и сарказмом всё, что бременит землю и коптит небо» (II, 385). Но прежде всего в романе он подчеркивал его утверждающее начало. Представляют значительный интерес мысли Писарева о путях создания образа положительного героя. Писарев отстаивает принципиальную правильность тех путей, которыми шел Чернышевский, создавая образы своих героев. Величие Чернышевского критик видит в том, что писатель глубоко понимает закономерности развивающейся действительности и является защитником «идеи, стремящейся войти в жизнь» (II, 385). Чернышевский не только понимает прошлое и настоящее, но и держит в руках «ариаднину нить, ведущую в будущее». В романе «Что делать?» Писарев видел органическое единство передовых идей и последовательно реалистического воспроизведения жизни. Чернышевский в своей художественной работе остался верен «всем особенностям своего критического таланта», он внес в роман «все свои теоретические убеждения» (II, 385). Отсюда та сложная и плодотворная переработка, которой подверглась жизнь в его романе. Чернышевский зорко вглядывается в жизнь, чутко улавливая в ней ростки всего нового. Его «симпатии... отдаются безраздельно тем задаткам будущего, которые замечаются уже в настоящем» (II, 385). Он улавливает «проблески новой жизни», у него огромный запас наблюдений, он хорошо знает своих героев, знает их всесторонне и глубоко. Поэтому художественные образы Чернышевского по точности и глубине приближаются к научным прогнозам. Хотя эти типы и отношения не были распространены широко, но жизнь, по убеждению Писарева, движется к их созданию.

269

Раскрывая революционный и гуманистический пафос романа Чернышевского, критик настойчиво подчеркивает типичность его положительных образов. В целом правильную трактовку в статье Писарева получил образ Рахметова, один из самых замечательных героических образов, созданных русскими писателями. Центральная мысль статьи — утверждение неизбежной гибели существующих общественных отношений и рождения новых форм жизни. Писарев раскрывает антигуманистическую сущность капитализма, разоблачает отвратительную мораль, духовную нищету, звериный эгоизм «ветхих людей», эксплуататоров, и противопоставляет ей красоту, благородство морали трудящегося человека, новые характеры людей, до создания которых поднялась русская жизнь.

Писарев показывает остроту социальных конфликтов, отраженных в романе, богатство и разнообразие сюжетных положений, в которых нашли выражение характеры героев, глубокое проникновение писателя в их внутренний мир.

Оценка Писаревым романа «Что делать?» противостояла позициям реакционной и эстетской критики, которая отрицала всякое художественное значение романа. Однако, правильно раскрыв революционный смысл романа, Писарев не избежал в своей статье серьезных противоречий. Он ошибочно связал идею революционной борьбы исключительно с образом Рахметова и чрезмерно выдвинул на первый план мирную, созидательную деятельность «новых людей».

Роман Слепцова «Трудное время» нашел в Писареве своего первого глубокого истолкователя в статье «Подрастающая гуманность». Статья является клеймящим обвинительным актом против пореформенных порядков в деревне. Подхватывая и обобщая критику господствующих верхов России, заключенную в романе Слепцова «Трудное время», Писарев обнажает те «новые цепи», которые, взамен цепей крепостничества, оковали русское крестьянство. В пореформенной России критик отчетливо показывает пережитки прогнившего крепостнического порядка, нищету и бесправие народа и выражает горячую веру в новый подъем революционной волны. Вся правительственная политика, по убеждению критика, порождает в народе ненависть и злобу против угнетателей. Очень недвусмысленно выглядят в интерпретации Писарева слова Рязанова, обращенные к либералу Щетинину: «Вот и хороводимся мы таким манером..., доколе мера беззаконий наших не исполнится» (II, 482).

Сокрушительные удары наносит Писарев по лагерю либералов, показывая в них скрытых врагов народа, которые «приходят все-таки в конце концов к воздыханию о дубине» (II, 477), опасных тем более, что их эксплуататорская сущность маскируется фразами о прогрессе, свободе и т. д. Всю их предательскую, антинародную тактику Писарев определяет как «самое бессовестное и топорное лицемерие» (II, 476). При определении сущности либерализма Писарев поднимается до широких обобщений. Он устанавливает кровное родство русских либералов с теми их западноевропейскими коллегами, которые любят говорить «о красотах английской конституции и о непомерном благосостоянии английского пролетария» (II, 472). С большой политической четкостью критик показывает, что всё их «народолюбие» вызвано испугом пред лицом народного протеста, желанием предотвратить новый революционный взрыв.

Характеризуя попытки помещиков стать практическими деятелями, Писарев подчеркивает их полное банкротство, никчемность, духовную дряхлость и приводит читателя к выводу, что такие «деятели» способны завести страну в тупик.

270

Статья «Погибшие и погибающие», посвященная анализу «Очерков бурсы» Помяловского и «Записок из мертвого дома» Достоевского, пронизана мыслью о том, что все мероприятия царизма несут народу неисчислимые страдания. Царизм губит и калечит физически и духовно самое дорогое богатство общества — молодежь. Описывая потрясающие условия жизни бурсаков, Писарев неоднократно напоминает читателю о том, что тысячи их сверстников живут в еще более гнетущей нищете.

Особенную политическую остроту и разоблачающую силу статье Писарева придает проведенная в ней параллель между жизнью бурсаков и положением героев «Мертвого дома» Достоевского. Характеризуя жизнь тех и других, Писарев приводит читателя к мысли о том, что бурсаки, так же как и весь народ, доведены до такой нищеты, до такого бесправия, что могут завидовать положению каторжников. Страницы статьи, посвященные мракобесной бурсацкой «науке», не только воспитывали активную ненависть против религии и всей системы «духовного» образования, но и утверждали, что и в других учебных заведениях процветает такая же мертвая схоластика. Статья пронизана глубокой верой в неистощимую талантливость, духовную силу, жизненную стойкость народа, который, живя в потрясающе тяжелых условиях, выдвигает таких замечательных молодых людей, как Гороблагодатский. Критик подчеркивает, что в массах молодежи стихийно зреет ненависть к уродливой и бесправной жизни.

Писарев в последний период своей деятельности глубоко усвоил плодотворную мысль Добролюбова о возможном несовпадении в искусстве субъективных симпатий художника с объективным смыслом его произведения. Это дало критику возможность понять познавательную ценность произведений дворянских писателей, а также помогло ему в обстановке ожесточенной классовой борьбы второй половины 60-х годов преодолеть то узкое доктринерство, в которое он впал в период 1863—1865 годов. Способность художников преодолевать ограниченность своего класса и ошибочность своих идей Писарев ценил очень высоко.

Писарев шел особыми путями к раскрытию произведений писателей-реалистов, политическая позиция которых расходилась с его взглядами. Оговаривая в своих статьях, посвященных произведениям этих писателей, что он не собирается останавливаться на их идеях, а намерен всё свое внимание сосредоточить на анализе воспроизведенной ими жизни, критик в действительности вел непримиримую борьбу с реакционными идеями, мастерски используя при этом содержание рассматриваемых произведений. В статье «Борьба за жизнь» Писарев, анализируя «Преступление и наказание» Достоевского, учитывал реакционные взгляды писателя, нашедшие отражение в романе. Это не помешало Писареву оценить жизненную правду, заключенную в романе «Преступление и наказание». Через всю статью проходит непримиримая полемика Писарева с реакционными идеями Достоевского. Писарев разоблачает теорию культа «сильной личности» и отказывается в этой теории видеть причину преступления Раскольникова. Он блестяще раскрывает подлинный смысл трагедии этого героя, глубоко и тонко истолковывает его характер и внутренний мир, а также показывает его путь к преступлению. Анализируя образы, созданные писателем, Писарев охарактеризовал ту «страшную борьбу за жизнь», на которую обречено трудящееся человечество в капиталистическом обществе. Критик раскрыл антигуманистическую сущность капитализма, его волчьи законы, согласно которым бедняк «не должен... думать и чувствовать по-человечески» (II, 517). Он показал, что в трагедии Раскольникова много общего с типичной судьбой любого безработного, доведенного до отчаяния голодом и издевательствами.

271

Раскольников тонет «в той бездонной трясине, которая из году в год поглощает сотни и тысячи бедных людей» (II, 509). Гнев Писарева обрушивается на виновников страданий народа. Образ ростовщицы выступает как воплощение разрушительных тенденций капитализма. Это — «паук в человеческом образе, тянет из него <Раскольникова> всё, что можно вытянуть из человека, находящегося накануне голодной смерти», в ее деньгах «слезы многих десятков голодных людей» (II, 505, 506). Писарев старается вызвать чувство негодования и протеста против тяжелой жизни народа: «И это жизнь! Голодать, зябнуть, задыхаться в конуре..., тратить силы и время на бессмысленную, ненавистную и неблагодарную работу...» (II, 529). Писарев отстаивает право трудящихся в революции искать выход из невыносимого положения. Статья содержит призыв к борьбе: «... бедняк, которому общество отказывает в работе и в куске хлеба, должен поневоле вступить в открытую войну с этим обществом и вести эту войну всеми правдами и неправдами...» (II, 511). Писарев, раскрывая правду жизни, отразившуюся в романе, заставлял его служить революционным идеям.

Величайшее создание Л. Толстого — роман «Война и мир», посвященный героическому прошлому русского народа, Писарев оказался не в состоянии оценить правильно. В статье «Старое барство» он подошел к роману антиисторически, без учета конкретных особенностей отраженной в нем эпохи. Поставив своей задачей обличение царизма и дворянства, Писарев всё свое внимание сосредоточил на критической стороне романа. Он подчеркнул в нем правдивое изображение праздной, пустой жизни старого барства, своекорыстных интересов, карьеризма, равнодушия к народу и родине — всего, что помогало раскрыть «роковое бесплодие и неизбежное увядание» дворянства. Он отметил казнокрадство в армии, ужасающее положение солдат. В образе Бориса он заклеймил типические черты молчаливых высшего света. Но двинуться дальше, раскрыть положительное содержание романа, его широкую народную основу Писарев не смог.

В обстановке второй половины 60-х годов огромный политический смысл имела борьба Писарева за современную тематику в литературе. Первоначально критик вообще осуждал обращение писателей к историческим темам, усматривая в чрезмерном увлечении ими форму борьбы с передовыми идеями, отражение ненависти реакционеров к поступательному развитию жизни. Они, «не видя для себя впереди ничего привлекательного, уходят всеми своими помыслами в темную глубину давно прошедшего».1 Писарев разоблачал тех писателей, которые стремились увести общество от борьбы и бурь современности в беспечальное созерцание «истории». Писарев писал: «... если бы в наше время появился поэт с громадным талантом, и если бы он, подобно Шекспиру, посвятил лучшие силы своего таланта на создавание исторических драм, то реалистическая критика имела бы полное право отнестись очень сурово к тому обстоятельству, что колоссальный талант отвертывается от интересов живой действительности и уходит в область „беспечального созерцания“...» (II, 90). Однако в решении этого вопроса Писарев допускал ошибку. Проблема историзма долго была узким местом теоретических взглядов Писарева. Говоря словами Горького, Писарев видел только одну действительность, «действительность настоящего». Но хотя Писарев в принципе осуждал обращение к историческим темам, всё же при оценке отдельных исторических романов он преодолевал узость своего подхода к оценке значения этого жанра.

272

Роман Эркмана и Шатриана «История одного крестьянина» привел Писарева к выводу о возможности исторического романа нового типа. Силу их романа критик увидел в том, что «авторов занимает не внешний очерк событий, а внутренняя сторона истории, та сторона, которою мыслящий историк дорожит чрезвычайно...» (II, 569). Этот роман берет историю не во внешних ее проявлениях, а проникает в ту лабораторию, в которой она творится, где возникает «глас народа, глас божий». Писарев особенно ценит в этом романе яркий показ масс «в те торжественные минуты, когда в этой массе, под влиянием многолетнего горя, начинает созревать неотложная потребность отдать себе строгий и ясный отчет в том, что́ мешает ей жить здоровой человеческой жизнью» (II, 568). Авторы «стараются взглянуть на великие исторические события снизу, глазами... обыкновенной безгласной и покорной массы...» (II, 567). В этой статье особенно глубоко выразилась вера Писарева в силы народа, в его мужество, энергию, способность к борьбе. Такие романы, как «История одного крестьянина» Эркмана и Шатриана, по глубокому убеждению Писарева, могут играть огромную общественную роль. Они внушают народу веру в свои силы и воспитывают его для борьбы. Правда, Писарев не увидел слабой стороны этого произведения, того факта, что писатели не показали вождей крестьянского движения, но он высоко оценил новое качество исторического романа, созданного Эркманом и Шатрианом.

*

Писарев занимает видное место в истории русской литературы и общественной мысли.

В те годы, когда в стране свирепствовала реакция и передовые круги русского общества после смерти Добролюбова и ареста Чернышевского лишились своих лучших идейных руководителей, Писарев явился пропагандистом передовых идей, он будил мысль передовых русских людей, призывал к борьбе с самодержавием, со всеми формами и проявлениями реакции.

Преодолевая свои метафизические ошибки, Писарев в лучших своих статьях обобщил опыт передовой литературы своего времени и уточнил тот идеал искусства, к которому она стремилась; он оставил много ценных мыслей о роли и значении литературы в освободительной борьбе, об ее отношении к народу, о реализме. Политически острые, актуальные, вооружающие читателя глубоким пониманием жизни, статьи Писарева последнего периода являются образцами боевой публицистической деятельности критика. Литературный блеск статей Писарева, их страстность, уничтожающий сарказм завоевали им широкую популярность.

Писарев принадлежал к числу любимых писателей В. И. Ленина. Его статьи В. И. Ленин «в свое время много читал и любил». «... Он мне заявил, — пишет о В. И. Ленине Н. К. Крупская, — что сам зачитывался Писаревым, расхваливая смелость его мысли. В шушенском альбоме Владимира Ильича среди карточек любимых им революционных деятелей и писателей была фотография и Писарева».1

Деятельность Писарева оставила яркий след в развитии русского общества. Общественную ценность его статей признавало несколько поколений русских людей. Его статьи будили молодежь, заставляли ее задуматься над серьезными общественными вопросами, призывали ее к участию

273

в революционной борьбе. Об огромном влиянии Писарева на их взгляды рассказывают такие выдающиеся деятели русской культуры, как А. Н. Бах, К. А. Тимирязев, И. П. Павлов.

Лучшие статьи Писарева оказали также влияние на формирование мировоззрения передовых деятелей славянских стран.

Писарев глубоко верил, что лишь социалистическое общество создает почву для подлинного расцвета искусства. Он хорошо знал, что наука и искусство только тогда будут в состоянии жить естественной и здоровой жизнью, когда будет коренным образом изменен общественный порядок.

В наследии Писарева советское литературоведение отделяет всё ценное, боевое, прогрессивное от всего идеологически незрелого, ошибочного, вызванного ослаблением революционного движения периода пореформенных лет и известным разбродом в среде революционной интеллигенции. Лучшие статьи Писарева, страстного публициста, убежденного врага всего косного, мешающего движению вперед, сохранили значение и для нашей современности своим уничтожающим обличением всякой безидейности, аполитичности, всяких попыток ухода от больших вопросов общественной жизни, от активной деятельности в мир мелких интересов или «искусства для искусства». Этими своими сторонами, направленными против старого, обветшалого в литературе, в искусстве, в быту, замечательное наследие Писарева дорого современному советскому читателю.