- 579 -

ЖУРНАЛИСТИКА
ДВАДЦАТЫХ — ТРИДЦАТЫХ ГОДОВ

- 580 -

- 581 -

Годы николаевской реакции, исключительно тяжелые для развития печати, могли только задержать, но не остановить ее рост. В труднейших условиях передовые писатели продолжали развивать журналистику как орудие общественно-политической борьбы, как важнейшую форму организации общественного мнения.

В конце 1836 года Пушкин в письме к Баранту указывал: «Литература стала у нас значительной отраслью промышленности лишь за последние двадцать лет или около того» (XVI, 199, 401). В этом же письме он с осуждением говорит о взгляде на литературу как на «изящное и аристократическое занятие» — взгляде, свойственном реакционному дворянству.

В 10-х годах писательский труд еще не имел самостоятельного профессионального характера, а читательская среда была еще малочисленна. Вновь возникавшие журналы зачастую гибли из-за отсутствия читателей. Большинство литературных журналов 10-х годов существовало не более трех-четырех лет именно по этой причине. Показательно, что самое понятие журнала не только в 10-е, но и в 20-е годы еще не имело того характера, который оно приобрело впоследствии. В 10—20-е годы и по своей конструкции и по своим организационным формам журнал приближался к типу сборников, альманахов. Недаром в 20-е годы альманахи пользовались особенной популярностью и конкурировали с журналом. В 30-е годы, когда издательская деятельность окончательно сделалась «отраслью промышленности» (Пушкин), самое понятие журнала приобрело значение «зеркала современности» (Белинский). В 30-е годы журнал вытесняет сборники и альманахи. Возросла роль журнала, как орудия политической борьбы.

Все это способствовало в немалой степени и профессионализации писательского труда, и росту читательской массы. Впервые возникали вопросы об авторском праве. Вместе с тем появились и новые, отрицательные, вредные явления для развития литературы и журналистики, связанные с развитием капиталистических отношений. Занятие литературой становилось в большей степени, чем раньше, источником наживы и спекуляции; в русской журналистике стало бороться за господство новое, «торговое» направление, не преследовавшее никаких положительных идейных задач, а боровшееся только за количество подписчиков. В 30-е годы происходит объединение и усиление реакционной журналистики. Правительство, всячески препятствовавшее развитию оппозиционной прессы, поддерживало именно эту реакционную журналистику. Через нее оно стремилось оказывать влияние на общественно-политическую борьбу.

После провозглашения теории «официальной народности» (в конце 1832 года) правительство развернуло планомерную борьбу с частноиздательской прессой. С целью ее подрыва, по почину Уварова, были основаны «Ученые записки Московского университета», а в Петербурге начал

- 582 -

издаваться «Журнал Министерства народного просвещения». В 30-е годы один за другим запрещаются литературные журналы, издававшиеся частными лицами: в 1832 году был запрещен «Европеец» И. В. Киреевского; в 1834 — «Московский телеграф» Н. Полевого; в 1836 — «Телескоп» и «Молва» Н. И. Надеждина. В исключительно жесткие цензурно-полицейские рамки был поставлен Пушкин, как издатель и редактор «Современника».

Наряду с поддержкой реакционно-охранительной прессы, правительство расширяло и поощряло всякого рода официальные издания. Характерно, что непрерывный рост официальной периодической печати в 30-е годы был связан с непрерывной убылью частноиздательских литературных предприятий.

В 1825 году по всей России выходило 41 периодическое издание. Из литературных журналов в Петербурге в этом году издавались: «Сын отечества», «Соревнователь просвещения и благотворения», «Благонамеренный», «Новости литературы», «Северная пчела» (в 1825 году она еще была связана в какой-то степени с передовыми литературными кругами); в Москве в этом же году издавались: «Вестник Европы», «Московский телеграф» и «Дамский журнал».

В 1837 году по всей России выходило 53 периодических издания, т. е. на 12 названий больше, чем в 1825 году, однако литературных журналов было намного меньше. В Петербурге прогрессивная журналистика была представлена к 1837 году «Современником» Пушкина и отчасти «Литературными прибавлениями к „Русскому инвалиду“» (1831—1837) А. Ф. Воейкова, выступавшего на стороне Пушкина. «Современнику» противостояли органы «торгового» направления — «Библиотека для чтения» и официозная «Северная пчела» с ее подсобным литературным изданием — «Сыном отечества». В Москве в 1837 году существовал только один литературный журнал — «Московский наблюдатель».

По сравнению с 1825 годом количество периодических изданий в 1837 году выросло, но за счет официозных, технических и торгово-промышленных газет и журналов.

Ниже освещаются только важнейшие периодические издания, идейное направление которых сыграло более или менее существенную роль в ходе литературно-общественной борьбы.

1

До 14 декабря 1825 года главными органами передовой литературы являлись «Сын отечества» и «Соревнователь просвещения и благотворения». Оба эти журнала теснейшим образом были связаны с группой Пушкина и его друзей, а также с такими деятелями декабризма, как издатели альманаха «Полярная звезда» — А. Бестужев и Рылеев.1 После 14 декабря начал менять свой облик «Сын отечества», сделавшийся через несколько лет органом реакции. В связи с ликвидацией Вольного общества любителей российской словесности прекратил свое существование журнал «Соревнователь просвещения и благотворения». Перестала существовать и «Полярная звезда», она «скрылась за тучами николаевского царствования», как тридцать лет спустя писал Герцен, открывая лондонскую «Полярную звезду» и подчеркивая преемственность своего издания с альманахами А. Бестужева и Рылеева.

- 583 -

Наряду с большим значением для последующей русской «вольной» печати, альманахи А. Бестужева и Рылеева сыграли также немалую роль и для литературного развития в 20—30-е годы. «Полярная звезда» явилась родоначальницей всех литературных альманахов этого времени. Вслед за ней в Москве в 1824—1825 годах были изданы четыре книжки «Мнемозины», под редакцией В. К. Кюхельбекера и В. Ф. Одоевского. В Петербурге с 1825 года, вступив в соревнование с Бестужевым и Рылеевым, Дельвиг начал издание «Северных цветов», продолжавших выходить ежегодно до 1832 года1 и имевших большой успех. Исторический альманах под заглавием «Русская старина» выпустил в 1825 году А. О. Корнилович совместно с В. Д. Сухоруковым. Наконец, в том же году Булгарин издал театральный альманах «Русская Талия», где впервые в печати появился отрывок из «Горя от ума» Грибоедова.

В период с 1826 по 1832 год ежегодно выпускалось от 10 до 19 альманахов; на несколько лет альманахи сделались излюбленной формой публикации стихотворного и беллетристического материала. А. Бестужев еще в 1825 году замечал, что «ходячая наша словесность сделалась карманною». Нужно сказать, что большинство альманахов, выпущенных в 20—30-е годы, не отличалось принципиальным характером; многие из альманахов преследовали исключительно коммерческие цели. Недаром Пушкин презрительно и враждебно отзывался об «альманашниках» обеих столиц. Тем не менее такие альманахи, как «Русская старина», «Русская Талия», а особенно «Северные цветы», имели существенное значение для развития литературы и журналистики. Среди множества альманахов 20—30-х годов выделяются альманахи, издававшиеся московскими литераторами, близкими к философскому кружку любомудров. Таковы «Урания» (1826) М. П. Погодина, «Северная лира» на 1827 год С. Е. Раича и Д. П. Ознобишина, «Денница» (1830—1831) М. А. Максимовича.

Среди альманахов 20-х годов весьма интересным по историко-литературному значению является альманах «Мнемозина» (три тома вышли в 1824 году, четвертый — в 1825 году). Издание «Мнемозины» явилось значительным литературным событием. В альманахе, кроме его издателей В. К. Кюхельбекера и В. Ф. Одоевского, участвовали Пушкин, Грибоедов, Д. Давыдов, Вяземский, Баратынский.

Задача «Мнемозины» состояла в борьбе со всякого рода подражательностью в литературе, в проповеди «истинного романтизма», под лозунгом которого шла тогда борьба за национально-русскую самобытную поэзию. Эту задачу ставил перед собой Кюхельбекер, теоретические и критико-полемические статьи которого в альманахе отражали декабристскую линию русской журналистики. Другой вдохновитель альманаха — В. Ф. Одоевский — во многом расходился с Кюхельбекером, будучи далек от его политических идеалов. В статьях Одоевского, посвященных обоснованию и защите философского идеализма, уже намечались тенденции, выражавшие реакцию на декабризм и окончательно определившиеся в журналистике и критике последекабрьского времени, в частности, в «Московском вестнике».

Для характеристики путей развития русской журналистики 30-х годов необходимо коснуться нескольких неоднородных по своему значению изданий, начавшихся еще до 14 декабря, но продолжавшихся и в позднейшие годы.

- 584 -

Следует остановиться на журнальной деятельности А. Ф. Воейкова, Ф. В. Булгарина и Н. И. Греча. Воейков — бывший участник «Арзамаса», поэт и переводчик, автор известных сатир на литераторов 10—30-х годов («Дом сумасшедших» и «Парнасский адрес-календарь»), с 1815 по 1820 год был профессором русской словесности Дерптского университета, затем переехал в Петербург и сделался профессиональным журналистом. Сначала он являлся соиздателем «Сына отечества» (1820—1821), а затем в течение многих лет состоял редактором военной газеты «Русский инвалид» (1822—1838). По примеру Греча, начавшего с 1822 года выпускать литературные приложения к «Сыну отечества», Воейков в качестве приложения к «Русскому инвалиду» стал издавать «Новости литературы» (1822—1826). В последекабрьские годы Воейков был редактором-издателем «Славянина» (1827—1830), а затем «Литературных прибавлений к „Русскому инвалиду“» (1831—1837).

Опытный полемист, заслуживший известную популярность в 30-е годы своими сатирическими фельетонами под заглавием «Хамелеонистика». Воейков был близок к Жуковскому, к Бестужеву и Рылееву, к Пушкину и его друзьям. Издания Воейкова никогда не играли значительной роли в литературной жизни, однако большинство видных писателей поддерживало с Воейковым журнальные отношения. Как критик и полемист, Воейков, хотя и непоследовательно, выступал в основном на стороне Пушкина и его друзей. Но в деятельности Воейкова было много и отрицательных черт: он был литературным дельцом и коммерческие интересы своих изданий ставил на первый план. Он зачастую бесцеремонно, безо всякого ведома авторов, перепечатывал их произведения в своих журналах. В 20-е годы вошел в обиход даже особый термин «воейковствовать», «воейковщина», имевший определенный предосудительный смысл. Именно эти отрицательные черты деятельности Воейкова подразумевал Дельвиг, когда он в 1824 году писал Пушкину: «С приездом Воейкова из Дерпта и с появлением Булгарина литература наша совсем погибла. Подлец на подлеце подлеца погоняет» (Пушкин, XIII, 110).

Вскоре же после выступлений Воейкова на журнальном поприще начал действовать и Булгарин как журналист. Сначала он выступил в качестве издателя «Северного архива» (1822—1828), «Журнала истории, статистики и путешествий», а затем, по примеру Воейкова, в качестве приложения к своему «Северному архиву» начал выпускать «Литературные листки» (1823—1824).

Булгарин выдавал себя за друга Грибоедова, А. Бестужева и Рылеева, но еще в преддекабрьские годы он зарекомендовал себя в качестве отвратительного интригана и литературного карьериста. С 1825 года Булгарин стал соиздателем «Сына отечества» и в том же году, совместно с Гречем, основал «Северную пчелу» (1825—1859), политическую и литературную газету, руководителем которой и оставался до конца жизни.

После декабрьских событий Булгарин снискал особое доверие и покровительство шефа жандармов Бенкендорфа и сделался агентом III Отделения. «Северная пчела» в своей политической части стала направляться III Отделением, получив преимущества правительственной газеты. Булгарин начал писать доносы на писателей и систематически осуществлять травлю прогрессивной литературы. В силу этого борьба с «Северной пчелой» и Булгариным в 30-е годы приобрела политический характер и стала важнейшей задачей независимой журналистики. Борьба эта, начатая Пушкиным и его друзьями в 1830 году, вскоре определилась как политическая борьба, притом исключительно трудная в условиях николаевского режима.

- 585 -

В 30-е годы от имени Булгарина стало принципиально неотделимо и имя Греча. Редактор «Сына отечества», одного из лучших журналов первой половины 20-х годов, сблизился с Булгариным и стал союзником продажного журналиста. Через несколько лет после основания «Северной пчелы» Булгарин и Греч решили объединить свои издательские предприятия.

В 1829 году «Сын отечества», к этому времени уже окончательно утративший связь с передовой современностью, сливается с «Северным архивом» Булгарина. Булгарин и Греч становятся монополистами петербургской журналистики: в их руках — реорганизованный «Сын отечества», они выпускают «Северную пчелу», печатавшуюся трехтысячным тиражом и гарантированную от конкуренции.

Возникла задача создания боевой, независимой, честной журналистики. Осуществить эту задачу в течение многих лет стремился Пушкин.

2

Пушкин был центральной фигурой русской литературы, начиная с 1820 года — со времени выхода в свет «Руслана и Людмилы». Теоретические вопросы об «истинном романтизме» и о национально-самобытной поэзии, которые так волновали журналистику и критику 20-х годов, всегда обсуждались в непосредственной связи с творчеством Пушкина. Это не значит, конечно, что гений Пушкина был сразу же понят и оценен его современниками. Напротив, Пушкин далеко опережал свое время, творчески разрешая те проблемы, которые еще только начинали служить предметом дискуссий и споров. Но Пушкин был впереди своего времени и как критик и как теоретик литературы. В переписке с друзьями, в своих заметках и набросках, по большей части не отдававшихся в печать, Пушкин производил переоценку наследия мировой и русской литературы, решал для себя вопросы о сущности классицизма и романтизма, о народности в поэзии.

Выступления А. Бестужева с его обзорами в «Полярной звезде», статьи Кюхельбекера в «Мнемозине» давали Пушкину исходный материал для оформления его теоретических и критических взглядов. Такой же материал дала Пушкину и нашумевшая полемика вокруг «Бахчисарайского фонтана».

Первому изданию поэмы в 1824 году была предпослана статья Вяземского «Разговор между издателем и классиком с Выборгской стороны или с Васильевского острова». Высказывая принципиальные суждения о сущности романтизма и об его отличии от классицизма, Вяземский разбивал и возможные возражения, которые могли бы быть выдвинуты по поводу поэмы представителями старой литературной школы. Подразумевался главным образом «Вестник Европы», являвшийся противником Пушкина и романтического направления. «Разговор» Вяземского сразу же вызвал ответную анонимную статью в «Вестнике Европы». В свою очередь Вяземский также ответил анонимному критику, которым, как выяснилось позже, был М. Дмитриев. Полемика разгорелась: оба противника опубликовали по нескольку статей. М. Дмитриев полемизировал со страниц «Вестника Европы», Вяземский печатал свои статьи в «Дамском журнале» (1823—1833), издававшемся кн. П. И. Шаликовым.

Несмотря на длительную полемику, за которой внимательно следили в литературных кругах, сущность романтической поэзии осталась, однако, непроясненной. Недаром Пушкин, который в общем был на стороне Вяземского, все же делал ему возражения в своем официальном письме «Издателю

- 586 -

Сына отечества» в самый разгар полемики и позже, в частном письме к Вяземскому: «... я заметил, — писал Пушкин, — что все (даже и ты) имеют у нас самое темное понятие о романтизме» (XIII, 184). Для Пушкина вопрос о сущности «истинного романтизма» разрешался практически — в процессе создания «Бориса Годунова». Под «истинным романтизмом» Пушкин подразумевал принципы, которые позже получили название реализма. Тогда же Пушкин пересматривает теоретические суждения русских и западноевропейских критиков о романтизме и классицизме, тогда же он формулирует и свое понимание народности. Однако вопросы, практически уже решенные Пушкиным как художником, продуманные и осознанные им теоретически, продолжали еще долго и усиленно дебатироваться в журналистике 30-х годов.

После поражения декабрьского восстания центр прогрессивной журналистики переходит из Петербурга в Москву. С 1825 года здесь издается «Московский телеграф», двумя годами спустя начинает выходить «Московский вестник».

Журналом, по выражению Белинского, «как бы издававшимся для романтизма», был «Московский телеграф» (1825—1834) Н. А. Полевого. С «Московским телеграфом» связан большой этап в истории русской журналистики. Н. Полевой значительно поднял культуру журнального дела, он создал периодическое издание с широкой энциклопедической программой, где уделялось внимание и литературе, и истории, и философии, и практическим вопросам промышленности и сельского хозяйства. Одним из первых в русской журналистике Н. Полевой начал учитывать вкусы и потребности читательской аудитории, он «постиг вполне значение журнала, как зеркала современности» (Белинский, X, 330). Н. Полевой сделался влиятельнейшим журналистом и выдвинулся в первые ряды литературы. Герцен писал о нем, что он «начал демократизировать русскую литературу, он низвел ее с аристократических высот и сделал более народною или, по меньшей мере, более буржуазною» (VI, 366).

Н. Полевой был намного выше взрастившей его купеческой среды; выступая ревностным защитником привилегий и прав российской буржуазии, он в то же время отличался известной независимостью мнений. Н. Полевой с большим сочувствием относился к умеренно-либеральным доктринам французской буржуазной оппозиции эпохи реставрации. Он восторженно встретил июльскую революцию 1830 года, но затем разочаровался в июльском режиме. Никогда не доходя до революционной критики российских общественных порядков, Н. Полевой выступал, однако, с смелой переоценкой виднейших русских писателей, признанных в 30-е годы в качестве непререкаемых авторитетов.

После множества столкновений с цензурой «Московский телеграф», просуществовав около десяти лет, был запрещен за неодобрительный разбор казенно-патриотической трагедии Н. Кукольника «Рука всевышнего отечество спасла». Сам Н. Полевой, испуганный обрушившейся на него карой, по выражению Герцена, «в пять дней стал верноподданным», капитулировал перед реакцией, сделался соратником Булгарина, поставщиком официально-патриотических драм и объектом резкой, справедливой критики со стороны всей прогрессивной литературы, в частности Белинского.

Но деятельность Н. Полевого в «Московском телеграфе» принадлежит к числу наиболее ярких страниц в журналистике и критике 30-х годов. С публицистической страстью Полевой боролся против литературных староверов и эпигонов классицизма, пропагандируя и защищая романтическое направление.

- 587 -

Н. А. Полевой.
Гравюра на стали.

В первые годы своего издания «Московский телеграф» объединял «большинство видных писателей 20-х годов: наряду с Николаем Полевым и его братом Ксенофонтом, руководителем и вдохновителем журнала являлся П. А. Вяземский, а ближайшее участие в редакционной работе принимали С. Д. Полторацкий и С. А. Соболевский. Впоследствии редакционный кружок «Московского телеграфа» распался: резкие выступления Н. Полевого против установившихся авторитетов в литературе, а особенно против Карамзина, привели к выходу из журнала ряда литераторов, в том числе и Вяземского, принципиально разошедшегося с Н. Полевым.

Современники Н. Полевого называли его «журнальным Дантоном». И действительно, многим он казался исключительно свободолюбивым и смелым. Но у Н. Полевого, наряду с несомненным демократизмом, были также типические черты журналиста новой, буржуазной формации. Именно поэтому резко разошелся с Н. Полевым Пушкин, вначале принимавший участие в «Московском телеграфе», но с 1827 года перешедший в «Московский вестник».

- 588 -

Во второй период «Московского телеграфа» единоличным руководителем журнала являлся Н. Полевой в сотрудничестве со своим братом. В течение второго периода ближайшим сотрудником журнала стал ссыльный декабрист Александр Бестужев-Марлинский, который сблизился с Н. Полевым на почве общих литературных интересов.

К последним трем годам «Московского телеграфа» относится яркая и настойчивая пропаганда на страницах журнала творчества Виктора Гюго. В 1832 году в журнале появилась статья Н. Полевого «О романах Виктора Гюго и вообще о новейших романах», где творчество Гюго было названо «полным и совершенным изображением современного французского романтизма». В этой статье Н. Полевой с наибольшей полнотой сформулировал свои взгляды на литературное развитие и дал определение сущности романтического направления как освободительной стихии, раскрепощающей литературу от оков классической пиитики.

«В нем было много силы, энергии, жару, стремления, беспокойства, тревожности, — писал о Н. Полевом Белинский, — он неусыпно следил за всеми движениями умственного развития в Европе и тотчас же передавал их так, как они отражались в его понятии; но вместе с тем все в нем было неопределенно, часто смутно, а иногда и противоречиво» (X, 328). Несмотря на эту неопределенность, а зачастую и противоречивость, несмотря на эклектизм своих взглядов, Н. Полевой много сделал в своем журнале для проведения прогрессивных идей, борясь с отживавшими эстетическими канонами, мешавшими развитию литературы.

Н. Полевой первый «сделал из критики постоянную часть журнала русского», он первый «обратил критику на все важнейшие современные предметы».1 Так оценивал свою деятельность он сам и был прав в этой самооценке. Н. Полевому принадлежала большая заслуга введения в русский журнал литературно-критических характеристик отдельных писателей; ему же, наряду с А. Бестужевым, принадлежали первые опыты исторических обзоров русской литературы, которые предвещали знаменитые литературные обзоры Белинского.

В статьях о Державине, о Жуковском и в других своих работах, Н. Полевой пытался воссоздать живой образ писателя в соотношении с общественной жизнью и идейными течениями его времени. Характерная особенность Н. Полевого как литературного критика состояла, однако, в том, что тенденции общественно-исторического подхода к литературе соединялись у него с романтическим представлением о поэте как о Прометее, похищающем с неба огонь, как о гениальном безумце, который находится в трагическом конфликте с обществом.

То, что Н. Полевой был далек от подлинного историзма, обусловило субъективизм и противоречивость его конкретных критических и историко-литературных оценок. Белинский с полным правом подчеркивал, что все определения Н. Полевого, как бы они ни были зачастую проницательны и глубоки, все же «не больше, как личные мнения человека, основанные на личном его чувстве, а не определения, основанные на самом предмете исследования через постижение и развитие выраженной ими мысли» (V, 102).

Поняв романтическое направление как освободительную стихию в искусстве, Н. Полевой последовательно и энергично боролся за свободу художественного творчества. В этом была его сила, но в этом же была и мера его ограниченности как критика. Н. Полевой способствовал демократизации

- 589 -

русской литературы, однако критический метод его оказался непригодным для объяснения фактов реалистического искусства, отражающего многообразную и бесконечно противоречивую живую действительность. Редактор «Московского телеграфа» с недоумением и враждебностью остановился перед искусством реалистического направления.

 

«Московский телеграф». Обложка журнала
(1825 г.).

Полевой не понял пушкинского реализма, впоследствии для него оказалось глубоко враждебным творчество Гоголя, которого он счел «грязным» писателем. Так закономерно определялась и эволюция Н. Полевого. Неутомимый глашатай свободы художественного творчества становился адептом консерватизма. Ограниченность критического метода Полевого не могла не отразиться даже в лучших его критических статьях — о Державине и о Жуковском. Наиболее же показательна история отношений Полевого к творчеству Пушкина.

Н. Полевой восторженно приветствовал Пушкина как романтика, но он не мог принять пушкинского реализма. Полевому оказалась чужда лирика Пушкина 30-х годов. Он решительно осудил «Бориса Годунова», исходя из того, что Пушкин в своей драме следовал якобы Карамзину. «Полевой отступил от Пушкина, как от отсталого поэта, в ту самую минуту, когда тот из поэта, подававшего великие надежды, начал становиться действительно великим поэтом» (Белинский, X, 331).

В отношении к Пушкину у Н. Полевого сказались недостаточность и ограниченность его критического метода, что и обусловило преувеличенное подчеркивание в творчестве Пушкина элементов дворянской идеологии.

В 1829 году Н. Полевой выступил в «Московском телеграфе» со статьей, в которой подвергал резкой критике всю деятельность Карамзина, особенно нападая на его «Историю государства Российского». Вслед за статьей Н. Полевой выпустил в свет первый том своего труда «История русского народа». Этот труд был задуман в противовес «Истории государства Российского»: Н. Полевой сделал попытку дать опыт построения русской истории, чуждого дворянско-монархической тенденциозности Карамзина. Вокруг «Истории русского народа» Н. Полевого разгорелась ожесточенная полемика.

Острота журнальных боев вокруг «Истории русского народа» связана

- 590 -

со многими сложными причинами. Некоторых антагонистов Н. Полевого интересовали не столько принципиальные философско-исторические позиции автора, сколько то, что Полевой осмелился оскорбить память Карамзина-историка. Конечно, отнюдь не принципиальными соображениями было обусловлено также сочувственное отношение Булгарина к «Истории русского народа». Редактор «Северной пчелы» рассчитывал, очевидно, что выступление Н. Полевого против Карамзина поставит «Московский телеграф» в изолированное положение и тем самым укрепит выгодный для Булгарина союз влиятельного журнала с «Северной пчелой». И действительно» с 1830 года «Московский телеграф» выступает в блоке с «Северной пчелой» и «Сыном отечества» против «Московского вестника», а особенно против организованной в 1830 году «Литературной газеты» Дельвига.

В одном из первых номеров «Литературной газеты» в заметке Пушкина было указано, что «„Литературная газета“ была у нас необходима не столько для публики, сколько для некоторого числа писателей, не могших, по разным отношениям являться под своим именем ни в одном из петербургских или московских журналов» (XI, 89). Это заявление было использовано Булгариным в качестве одного из предлогов для начала полемики с «Литературной газетой» как новым органом, объединившим Пушкина и его литературных друзей. В кругах, враждебных «Литературной газете», писатели, сгруппировавшиеся вокруг нее, иронически именовались «литературной аристократией».

К Булгарину присоединился М. П. Бестужев-Рюмин, редактор низкопробного сатирического и литературно-полемического листка «Северный Меркурий» (1830—1832).

Против «литературной аристократии» вместе с Булгариным выступил в «Московском телеграфе» и Н. Полевой, затронутый в «Литературной газете» статьей Пушкина об «Истории русского народа». Полемика сразу же вышла за рамки литературных споров и стала фактом общественно-политической борьбы.

С начала 1830 года на страницах «Московского телеграфа» появляются резкие выпады против Пушкина, пародии на его произведения, а также на произведения Дельвига, Баратынского, Вяземского и др. В том же 1830 году в «Московском телеграфе» печатается «злая», по признанию самого автора, рецензия на седьмую главу «Евгения Онегина». На пушкинское послание «К вельможе» Н. Полевой откликнулся памфлетом «Утро в кабинете знатного барина», где Пушкин обвинялся в низкопоклонстве перед знатью. Н. Полевой обрушился на Пушкина с особой силой, рассматривая его как наиболее видного представителя «литературной аристократии». Систематические и ожесточенные нападения «Московского телеграфа» на Пушкина и на «Литературную газету» приобретали особый смысл, поскольку параллельно и одновременно Булгарин в «Северной пчеле» открыл настоящую травлю Пушкина.

В качестве официального и ответственного редактора «Московского телеграфа» Николай Полевой совершенно заслонил собой своего брата Ксенофонта, между тем роль последнего в журнале была весьма существенна.

Ксенофонт Полевой не только выполнял повседневную журнально-редакционную работу, но он был и автором основных критических статей по русской литературе за последние три-четыре года издания журнала (статьи о «Черной немочи» М. Погодина, о «Полтаве» Пушкина, о стихотворениях Дельвига, об обзоре И. Киреевского в «Деннице» 1830 года и др.). Так же как и его брат, Ксенофонт Полевой эволюционировал впоследствии в лагерь реакционной журналистики, но значение его как литературного

- 591 -

критика в 30-е годы немаловажно. Ксенофонт Полевой был критиком романтического направления, но он наметил в своих статьях такие проблемы, которые обсуждались и в позднейшей критике. Таково, например, его истолкование подготовительного периода в становлении национально-самобытной литературы (в статье о «Полтаве»); таков его тезис о подражательности в литературе как следствии разрыва между «высшими» и «низшими» слоями общества (в разборе статьи И. Киреевского из «Денницы» 1830 года) и пр.

 

К. А. Полевой.
Гравюра по акварели Людвига (1833 г.).

3

С 1827 года, как уже было сказано выше, Пушкин начал сотрудничать в «Московском вестнике», который был организован на основе соглашения литературно-философского кружка Д. Веневитинова (бывшее Общество любомудрия) с Пушкиным. Основателями журнала и его главными сотрудниками являлись Шевырев, Титов, Рожалин, В. Одоевский, Кошелев, Ив. Киреевский и др. Редактором «Московского вестника» был избран М. Погодин. Философско-эстетическая платформа веневитиновской группы еще до «Московского вестника» была обоснована в «Мнемозине» преимущественно в статьях В. Одоевского с их ярко выраженной идеалистической установкой. После 14 декабря для группы Веневитинова характерны были

- 592 -

отказ от обсуждения общественно-политических проблем и переключение всех интересов в область идеалистической философии и теории искусства.

Органом группы Веневитинова «Московский вестник» был только в первые два года его издания; в последние годы, особенно после отъезда за границу Рожалина, Шевырева и Киреевского, журнал утратил свой первоначальный облик и сделался единоличным предприятием М. Погодина.

В течение 1827 и 1828 годов в «Московском вестнике» печатались переводы из Гете, Шиллера, Жан-Поля, Тика, Гофмана, критических статей Авг. Шлегеля и пр. Особенно большое внимание журнал уделял творчеству Гете. В журнале печатались отрывки из «Фауста», «Вильгельма Мейстера», из книги «Винкельман и его век», ряд стихотворений Гете, его «Разговор об искусстве и о правдоподобии в искусстве» и т. д. Переводу «Геца фон-Берлихингена», сделанному М. Погодиным, была посвящена критическая статья Шевырева; творчества Гете касался также Титов в статье «О романе, как представителе образа жизни новейших европейцев»; наконец, «Отрывок из междудействия к Фаусту» — «Елена» — в переводе Шевырева был сопровожден его же критической статьей, которая вскоре была переведена на немецкий язык и стала известна Гете. На статью Шевырева Гете откликнулся сочувственным письмом к нему, напечатанным в «Московском вестнике». Для «Московского вестника» Гете был образцом поэта-философа и его культ был связан с романтико-идеалистической философией искусства, с пропагандой особых прав «искусства для искусства».

Все руководящие критические статьи «Московского вестника» за 1827 и 1828 годы были написаны в духе романтической эстетики Шеллинга и братьев Шлегелей. Реакционная сущность шеллингианства не могла не сказаться и на всем направлении «Московского вестника». Особенно очевидно это в статьях Шевырева, у которого уже в 20-х годах явственно намечался отрыв искусства от общественной жизни. В своих статьях Шевырев намечал линию реакционно-романтической критики.

Пушкин принял деятельное участие в «Московском вестнике» с самого начала его издания. Группу Веневитинова он ценил и сходился с ней в некоторых вопросах, в частности, в отрицательном отношении к поэтике французского классицизма.

Но все принципиальные эстетические и литературно-критические вопросы Пушкин решал отнюдь не с тех позиций, с каких решала их веневитиновская группа. Пушкин резко отрицательно относился к немецкой идеалистической философии.

Сотрудничество Пушкина с группой Веневитинова было недолговременным: романтикам из «Московского вестника» не удалось сделать Пушкина своим соратником; уже с весны 1827 года Пушкин отказался от руководящей роли в журнале, хотя и продолжал в нем печататься. Пушкин напечатал в журнале 32 стихотворных произведения, среди которых — сцена в келье Чудова монастыря из «Бориса Годунова», отрывки из «Евгения Онегина» и др.

Критики и теоретики «Московского вестника» уделяли большое внимание творчеству Пушкина. Так, в статье Ив. Киреевского «Нечто о характере поэзии Пушкина» была сделана первая оригинальная попытка осмысления и критической оценки всего пушкинского творчества. Намечая периоды развития Пушкина, Киреевский особо останавливался на последнем периоде, который называл «русско-пушкинским» и подчеркивал «следы самобытного созидания», проявленные Пушкиным в «Цыганах», «Евгении Онегине» и «Борисе Годунове». При всем сочувствии к Пушкину и остроте

- 593 -

некоторых частных наблюдений Киреевский был далек от понимания истинного значения пушкинской поэзии.

К концу 1828 года редакционный кружок «Московского вестника» распался. Погодин открыл доступ в журнал литераторам самых разнообразных направлений. Научный отдел журнала стал заполняться узко специальными историческими исследованиями и архивными материалами, отражавшими интересы самого Погодина как историка. Особого успеха «Московский вестник» не имел ни в первые годы издания, ни в последующие. В нем не было энциклопедизма, характерного для «Московского телеграфа», не было фельетонов, политической хроники, не было и модных картинок. Исторические и критические статьи «Московского вестника» были тяжелы и трудны для широкого читателя. В 1827 году «Московский вестник» расходился в количестве около 600 экземпляров, а в следующие годы не более 250—300 при тираже «Московского телеграфа» в 1200 экземпляров.

Одновременно с «Московским вестником» в Москве издавалось еще два журнала, родственных «Московскому вестнику» по направлению, но игравших второстепенную роль в литературно-общественной жизни. Шеллингианское любомудрие популяризировал «Атеней» (1828—1830), выходивший под редакцией профессора М. Г. Павлова. На философию и литературу этого же рода ориентировалась и «Галатея» (1829—1830), издававшаяся С. Е. Раичем. На страницах «Атенея» и «Галатеи» появлялись резкие критические статьи, направленные против Пушкина.

За год до ликвидации «Московского вестника» в Петербурге начала издаваться «Литературная газета» (1830—1831). Разрыва с «Московским вестником» у Пушкина не было, но в этом журнале ему не удалось стать руководителем, не удалось привлечь к сотрудничеству своих ближайших друзей. Напротив, в Петербурге вокруг «Северных цветов», выходивших с 1825 года, выросла и окрепла писательская группа, связанная с Пушкиным дружескими отношениями. В центре этой группы стоял Дельвиг, который и был избран редактором «Литературной газеты». Ближайшим сотрудником этой газеты стал также Вяземский, к этому времени оставивший «Московский телеграф».

«Литературная газета» являлась, по существу, журналом, выходившим раз в пять дней. Ввиду временного отъезда Дельвига из Петербурга, некоторое время руководить новым изданием пришлось Пушкину в сотрудничестве с О. М. Сомовым. В «Литературной газете» печатались стихотворения, повести, очерки, критические статьи, имелись также отделы библиографии и смеси, но полемика была из программы исключена. При самом начале издания от редакции было заявлено, что в газете «не будет места критическим перебранкам», однако полемика, притом исключительно резкая, сразу же заняла в газете видное место.

Появление новой газеты в Петербурге создавало конкуренцию булгаринской «Северной пчеле». Вследствие этого Булгарин, используя свои обычные приемы доноса и клеветы, немедленно начал атаку на «Литературную газету» и на Пушкина. Полемика вступила в самую острую фазу, когда Булгарин анонимную рецензию в «Литературной газете» на своего «Дмитрия Самозванца» ошибочно приписал перу Пушкина и выступил с ответом. Ответ этот заключался в том, что Булгарин напечатал в «Северной пчеле» пасквиль, в котором выводил Пушкина под именем стихотворца, бросающего «рифмами во все священное», «чванящегося перед чернью вольнодумством». В это же время Булгарин выступил с грубо тенденциозным разбором седьмой главы «Евгения Онегина», объявив «совершенное падение» таланта Пушкина.

- 594 -

На мерзкие выпады Булгарина Пушкин отвечал эпиграммами и заметкой в «Литературной газете» о литературных претензиях шпиона и авантюриста Видока. Этой заметкой впервые была заклеймена связь Булгарина с органами полицейского надзора. На заметку Пушкина о Видоке Булгарин ответил новым фельетоном, в котором выводил Пушкина под именем «поэта-мулата», возомнившего, что «один из предков его был негритянский принц, тогда как дознано, что этот „принц“ куплен был пьяным шкипером в одном из портов „за бутылку рома“». Пушкин резко реагировал на нападки Булгарина и отвечал ему в «Моей родословной», широко распространившейся в списках.

Одновременно с травлей Пушкина Булгарин напал и на «аристократизм» «Литературной газеты». Нападение носило характер политического доноса, поскольку еще свежа была память о дворянах-декабристах и правительство с большой настороженностью относилось ко всем дворянским группировкам, подозревая оппозицию и крамолу. Последнее обстоятельство приобретало особую остроту в связи с июльскими событиями 1830 года во Франции. Выпады Булгарина и Н. Полевого против «аристократизма» «Литературной газеты» явно привлекали внимание правительства к группе Пушкина и Дельвига. На нападки Н. Полевого и Булгарина «Литературная газета» ответила исключительно резкой статьей Пушкина.

За помещение этой пушкинской статьи Дельвиг получил строгий выговор от Бенкендорфа, а самая полемика об «аристократизме» была признана вредной.

После напечатания в «Литературной газете» четверостишия Делавиня, посвященного памяти жертв июльской революции, Бенкендорф запретил продолжать издание. «Литературную газету» удалось все же возобновить, с тем, однако, чтобы официальным редактором ее был О. М. Сомов, к которому после Дельвига в январе 1831 года газета и перешла.

При Дельвиге сотрудниками газеты были Пушкин, Вяземский, Катенин, Баратынский; анонимно было напечатано несколько стихотворений ссыльного декабриста А. И. Одоевского. При Сомове ближайшее участие в газете принимает Плетнев, а также ряд молодых писателей, среди которых были Гоголь, Кольцов и Станкевич. Большого успеха в читательской среде «Литературная газета» не имела; в 1830 году она насчитывала всего около ста подписчиков. Пушкин недаром называл ее газетой для писателей и не переоценивал ее значения. «Поддерживай ее, покамест нет у нас другой», — писал он о «Литературной газете» Вяземскому (XIV, 87). Просуществовала газета ровно полтора года. Одно время Пушкин проектировал превратить газету в политическую; однако после истории со стихами Делавиня эту мысль пришлось оставить.

Проект политической газеты заново встал перед Пушкиным летом 1831 года, когда он задумал издание «Дневника». Хлопоты в связи с получением разрешения затянулись на год, а когда разрешение было получено, от издания «Дневника» Пушкин решил отказаться. Как ни нуждался Пушкин в независимой журнальной трибуне, как ни остра была необходимость борьбы с монополией «Северной пчелы», Пушкин, повидимому, пришел к выводу, что издавать независимую политическую газету при существующих условиях невозможно. Значение этой неизбежной неудачи метко формулировал Вяземский в письме к А. И. Тургеневу: «Журнал его <Пушкина> решительно не состоится, по крайней мере на будущий год. Жаль! Литературная канальская шайка грече-булгаринская остается в прежней силе».1

- 595 -

В начале 1832 года погибло и другое новое издание. Николай I запретил новый московский журнал «Европеец», только что основанный И. В. Киреевским.

Один из виднейших участников веневитиновского литературного кружка, бывший сотрудник «Московского вестника», Киреевский еще в пору издания «Литературной газеты» сблизился с Пушкиным и его литературными друзьями. Одним из поводов для такого сближения послужила статья Киреевского «Обозрение русской словесности 1829 года», помещенная в альманахе Максимовича «Денница» на 1830 год и вызвавшая сочувственную оценку Пушкина на страницах «Литературной газеты». Подводя итоги развитию русской литературы начала XIX века, Киреевский приходил к выводу, что «у нас еще нет полного отражения умственной жизни народа» (стр. LXXIX).

К 40-м годам Киреевский стал одним из идеологов славянофильства. Однако и в пору «Европейца» во взглядах Киреевского были несомненные предпосылки его позднейших убеждений.

В первой книжке «Европейца» было помещено начало программной статьи Киреевского «Девятнадцатый век», заключительная часть статьи печаталась в третьей, не вышедшей книжке журнала и, таким образом, читателям 30-х годов осталась неизвестной.

Киреевский писал в своей статье о якобы имевшей место оторванности русского прошлого от общего хода всемирно-исторического развития. Киреевский разграничивал два вида европейской образованности: просвещение «прежде половины XVIII века» (до энциклопедистов) и новейшее просвещение. Согласно взглядам Киреевского, России надлежало заимствовать это новейшее просвещение, «непосредственно применяя его к своему настоящему быту». Говоря о новейшем просвещении Европы, Киреевский в первую очередь выдвигал западноевропейскую идеалистическую философию.

В заключение своей статьи Киреевский оправдывал стремление к национальному и самобытному в странах Западной Европы, но считал беспочвенным такое стремление в России. Несомненно, что Киреевский имел в виду Н. И. Надеждина, начавшего с 1831 года издание «Телескопа» и боровшегося за обращение к национальным и самобытным началам. Для Киреевского развитие этих начал не мыслилось вне религиозной основы. В пору издания «Европейца» он ориентировался на западную идеалистическую философию и потому пренебрегал национальным и самобытным. Впоследствии Киреевский стал защитником православия и пришел к оправданию «самобытности», утверждавшейся им с славянофильских реакционно-националистических позиций. Так, в деятельности Киреевского подтвердилось, что слепое преклонение перед чужеземной культурой является оборотной стороной реакционного национализма.

Помимо статьи «Девятнадцатый век», Киреевский поместил в «Европейце» еще несколько своих статей: «Обозрение русской словесности за 1831 год» с разбором «Бориса Годунова» Пушкина и «Наложницы» Баратынского, «Горе от ума на Московском театре», «Русские альманахи на 1832 год» и «Несколько слов о слоге Вильменя».

Ближайшее участие в «Европейце» приняли Жуковский, Баратынский и Языков. Первый дал в журнал «Сказку о спящей царевне» и отрывок из «Войны мышей и лягушек», второй, кроме нескольких стихотворений, напечатал в «Европейце» свою повесть «Перстень» и ответ Н. И. Надеждину на его критический разбор «Наложницы». Языков поместил в первых двух книжках журнала пять стихотворений.

- 596 -

Из переводного материала в «Европейце» следует отметить отрывки из письма Гейне о парижской выставке 1831 года, а также статью Э. Дешана о Бальзаке.

По ряду своих установок «Европеец» был журналом, враждебным реакционно-рептильным органам Булгарина и Греча. «С каким наслаждением мог бы я говорить о вас, о Пушкине, о Баратынском, о Вяземском, о Крылове, о Карамзине, на страницах, не запачканных именем Булгарина, перед публикой, которая покупает журнал не для модных картинок, имея в памяти только тех читателей, которые думают и чувствуют не на слово, которых участие возвышает деятельность...» — писал Киреевский Жуковскому при начале издания «Европейца».1

По цензурно-полицейским условиям 30-х годов политика в программу «Европейца» входить не могла, но все содержание «Европейца» заключало в себе определенные оппозиционные тенденции. Недаром уже после запрещения журнала в записке шефу жандармов, составленной от имени Киреевского П. Я. Чаадаевым, издатель «Европейца», изложив свое понимание культурного развития Европы и России, прямо подчеркивал, что необходимым условием прогресса для России является освобождение крестьян. «Я думаю, что все изменения, которые правительство предположило бы внести в наши законы, не принесли бы никакого плода, пока мы будем пребывать под влиянием тех впечатлений, которые оставляет в наших умах зрелище рабства, окружающего нас с нашего детства, и что только его постепенная отмена может сделать нас способными воспользоваться остальными реформами...».2 В этой же записке указывалось, что Киреевский принадлежит к тому поколению, которое «мечтало о реформах в стране».

Поводом для запрещения «Европейца» явилась статья Киреевского «Девятнадцатый век». Не зная заключительной части статьи, где говорилось о религиозной философии, можно было (с известными натяжками) истолковать статью как рассуждение о политических вопросах. Именно так и понял ее Николай I, ознакомившийся с первой книжкой «Европейца». Он нашел, что «под словом „просвещение“» Киреевский «понимает „свободу“, что „деятельность разума“ означает у него „революцию“, а „искусно отысканная середина“ не что иное, как „конституция“». Еще свежи были впечатления от июльской революции 1830 года, вследствие чего статья Киреевского была истолкована как совет подражать во всем Западу и призыв повторить на русской почве июльские дни Парижа. Николай I обратил еще внимание на статью Киреевского о «Горе от ума», где отметил «самую неприличную и непристойную выходку на счет находящихся в России иностранцев».3

В статье о «Горе от ума» Киреевский подчеркивал, что пристрастие к иностранцам, «без всякого сомнения, и вредно, и смешно, и достойно нешуточного противодействия».4 Такой выпад против иностранцев не мог не казаться большой дерзостью, поскольку во главе государственного управления стояли Бенкендорф и Ливен, Нессельроде и Канкрин и многие другие.

«Европеец» был запрещен, а сам Киреевский был лишен права печататься и отдан под надзор полиции.

- 597 -

Запрещение «Европейца» произвело огромное впечатление в передовых литературных кругах. «Что делать! — писал Киреевскому Баратынский. — Будем мыслить в молчании и оставим литературное поприще Полевым и Булгариным».1

4

Начиная с конца 10-х годов средоточием противодействия прогрессивному романтическому направлению был «Вестник Европы», редактировавшийся Каченовским. Неизменно представлявший эту оппозицию до 1825 года «Вестник Европы» продолжил эту линию после 14 декабря, а в 1828 году с еще большим упорством возглавил борьбу с романтизмом.

В течение пятилетия с 1820 по 1825 год «Вестник Европы» противостоял всей передовой петербургской журналистике. За этот период «Вестник Европы» «толковал о старине и заржавленным циркулем измерял новое» — так охарактеризовал журнал декабрист А. Бестужев.2 На появление отрывка «Руслана и Людмилы» в «Сыне отечества» «Вестник Европы» ответил ругательной статьей «Жителя Бутырской Слободы» (в этой статье появление пушкинской поэмы сравнивалось с вторжением гостя с бородою, в армяке, в лаптях в Московское благородное собрание). После опубликования отрывка из «Горя от ума» в «Русской Талии» (1825) критик «Вестника Европы» М. Дмитриев посоветовал автору «не издавать ее, пока не переменит главного характера и не исправит слога».3 Нужно отметить, что прямых нападок на Пушкина за этот период, кроме статьи о «Руслане и Людмиле», больше не было. «Кавказский пленник» был встречен даже сочувственной статьей М. Погодина. Однако общую линию журнала характеризует сопротивление романтизму и его осуждение. В полемике о предисловии Вяземского к «Бахчисарайскому фонтану» М. Дмитриев сочувственно принимал самую поэму, но против романтической теории возражал.

Социально-политический облик журнала всегда был консервативным, но в 20-е годы его консерватизм усиливается, доходя до обскурантизма. К 1825 году относится полемика о народном образовании, которая велась на страницах самого «Вестника Европы». Начал эту полемику кн. Цертелев, выступивший с обскурантской программой образования: учить грамоте крестьян не следует, им нужны только церковные проповеди — таков один из пунктов этой программы. Даже правительство Николая I, закрывшее крепостным доступ в гимназии и университеты, все же не сочло нужным принять программу Цертелева и вовсе лишить крестьян образования.

Годы 1826—1827 для «Вестника Европы» были годами постепенного угасания, и только в 1828 году, когда сотрудником Каченовского стал Н. И. Надеждин, журнал не только ожил, но сделался боевым органом. В течение трех лет Надеждин был самым активным сотрудником «Вестника Европы»: он печатал здесь философские, исторические и критические статьи, переводы, рецензии и т. д. Первым нашумевшим его выступлением был критический фельетон под псевдонимом экс-студента Никодима Надоумки

- 598 -

«Литературные опасения на будущий год» (1828). Вслед за этим фельетоном последовали и другие, подписанные тем же псевдонимом — «Сонмище нигилистов», «Две повести в стихах: „Бал“ и „Граф Нулин“», «„Полтава“ — поэма Пушкина», «„Иван Выжигин“ Ф. Булгарина» и т. д.

Разночинец по происхождению, воспитанник семинарии и духовной академии, Надеждин был одним из образованнейших людей своего времени, одним из немногих знатоков классического искусства и философии. В выступлениях Надеждина не было того радикализма, которым отличался Н. Полевой в период издания «Московского телеграфа», но у Надеждина были не меньший публицистический пафос и острое восприятие искусства в его связях с общественной жизнью.

Сложность и противоречивость идейного облика Надеждина, шаткость его позиции состояли в том, что сам он принципиально не отделял себя от защитников старины, между тем как объективно некоторые его идеи были предвестием нового этапа в эстетике и в литературной критике.

Если теоретики искусства из круга любомудров пропагандировали и защищали романтическое направление, то Надеждин начал борьбу с романтизмом. Он выступил не только против Н. Полевого как одного из виднейших апологетов романтизма, но обрушился также и против Пушкина. В соответствии с своей трактовкой романтизма как выражения либерализма, в Пушкине Надеждин увидел вожака современного литературного «нигилизма», «покушающегося ниспровергнуть до основания священный оплот общественного порядка и благоустройства».1

В творчестве Пушкина Надеждин не усматривал никакого идейного содержания, а в связи с «Графом Нулиным» обвинял поэта в безнравственности и «натурализме», указывая, что поэзия Пушкина есть просто пародия и что сам Пушкин «гений — на карикатуры». Критикуя Пушкина, Надеждин делал прямые намеки на восстание 14 декабря и характеризовал пушкинскую поэзию как «будуарное удальство и площадное подвижничество озорничающего русского барича». Одновременно Надеждин боролся и с Н. Полевым, также не отделяя полемики по эстетическим вопросам от попыток политической дискредитации своего противника. Однако когда Полевой в союзе с Булгариным выступил против Пушкина, Надеждин резко переменил тон по отношению к Пушкину. В статье о седьмой главе «Евгения Онегина» Надеждин характеризовал Пушкина как мастера «поэтических безделок» и, не меняя по существу своих прежних оценок, он к этим «безделкам» отнесся уже с сочувствием. В этой же статье Надеждин прямо намекал, что в борьбе с Полевым и Булгариным он готов сблизиться с Пушкиным.

Критические фельетоны Надеждина поражают не только непониманием Пушкина, но и грубостью тона и специфическими методами аргументации. На эти методы указывал Вяземский, говоря, что фельетоны Надеждина являлись «доносом на романтизм».

Расшифровка сущности романтизма как «чада безверия и революции», действительно, была на-руку николаевской реакции. Но, наряду с отрицательными сторонами, в фельетонах Надеждина были и здоровые, прогрессивные элементы. Первым в истории русской критики Надеждин поставил проблему преодоления романтической эстетики, он указал на ограниченность романтизма, он заговорил о социальной направленности художественного творчества, о связи искусства с жизнью.

- 599 -

Н. И. Надеждин.
Гравюра начала 1840-х годов.

Теория нового синтетического искусства, которую Надеждин обосновал в своих критических фельетонах, а затем полнее и глубже развил в своей докторской диссертации «О начале, сущности и участи поэзии, романтической называемой» (1830), — эта теория была шагом вперед в развитии критики.

Впоследствии Белинский писал, что и в фельетонах Надеждина и в его диссертации «можно было заметить, что противник романтизма понимал романтизм лучше его защитников и был не совсем искренним поборником классицизма так же, как и не совсем искренним врагом романтизма» (VI, 232). В этом отзыве Белинского очень глубоко и тонко подчеркнута противоречивость литературно-критических взглядов Надеждина. Белинскому, который вообще не склонен был преувеличивать заслуг Надеждина и не раз отзывался о нем исключительно резко, было, однако, совершенно

- 600 -

ясно, что деятельность Надеждина, в ее прогрессивных сторонах, явилась плодотворной для развития русской критики.

«Надеждин первый сказал и развил истину, — писал Белинский, — что поэзия нашего времени не должна быть ни классическою (ибо мы не греки и не римляне), ни романтическою (ибо мы не паладины средних веков); но что в поэзии нашего времени должны примириться обе эти стороны и произвести новую поэзию» (VI 232).

В своей диссертации Надеждин, по-своему освещая классицизм и романтизм, утверждал, что родиной новой синтетической культуры и искусства явится Россия. «Род человеческий, — заявляет он, — уже дважды живший и отживавший полную жизнь мужества, по всем приметам, вступает ныне в новый, третий период существования. И никак невозможно подавить в себе тайной приятной уверенности, что святая мать Русь, дщерь и представительница великого славянского племени, назначается манием неисповедимого промысла — разыгрывать первую роль в новом действии великой драмы судеб человеческих...».1

Философско-эстетические и общественно-политические взгляды Надеждина крайне противоречивы. Политическая консервативность пронизывала насквозь концепции Надеждина. Но, несмотря на консерватизм своих убеждений, Надеждин высказывал плодотворные и прогрессивные мысли об искусстве будущего. Вместе с тем суждения Надеждина «представляют странный хаос, ужасную смесь чрезвычайно верных и умных замечаний с мнениями, которые невозможно защищать, так что часто одна половина статьи разрушается другою половиною». Так писал о Надеждине Чернышевский, исключительно высоко его ценивший и называвший одним из «замечательнейших людей в истории нашей литературы, человеком замечательного ума и учености» (III, 140).

С 1831 года, защитив диссертацию и получив степень доктора этико-филологического отделения Московского университета, Надеждин получил в университете кафедру теории изящных искусств и археологии. Сделавшись профессором, в том же году он выступил с изданием «Телескопа» (1831—1836) — «журнала современного просвещения», выходившего с приложением «Молвы», газеты «мод и новостей».

Надеждин приступил к изданию своего журнала вскоре после прекращения в Москве четырех журналов: в 1830 году закрылись «Вестник Европы», «Московский вестник», «Атеней», «Галатея». К началу основания «Телескопа» и «Молвы» в Москве продолжал выходить только «Московский телеграф» Н. Полевого, в эту пору состоявший в союзе с «Северной пчелой» Булгарина.

В течение первых лет издания «Телескоп» объединил М. П. Погодина, С. П. Шевырева, В. П. Андросова, М. Г. Павлова и других участников прекратившихся «Московского вестника» и «Атенея», но главным и деятельнейшим сотрудником журнала в эти годы был сам Надеждин. Важнейшими темами «Телескопа» с начала его издания явились июльская революция 1830 года и польское восстание 1830—1831 годов.

В течение первых двух лет журнал был полон откликами на эти события. В противоположность Н. Полевому, приветствовавшему июльскую революцию, позиция Надеждина по отношению к революции была откровенно враждебной. В революции 1830 года Надеждин увидел «исчадие романтизма» и с такой же настойчивостью, с какой «Московский телеграф»

- 601 -

пропагандировал французскую романтическую школу, «Телескоп» ее критиковал и развенчивал. Виктора Гюго, апологетом которого был Полевой, Надеждин особенно не щадил, как «Робеспьера литературного терроризма» и проповедника «либерализма литературного».

 

«Телескоп». Титульный лист журнала
(1831 г.).

В 1831 году у Надеждина произошло сближение с Пушкиным, намечавшееся еще и раньше и подготовленное рядом обстоятельств. Полевой и Булгарин, боровшиеся против Пушкина в 1830 году, являлись литературными врагами Надеждина. Полевой был ненавистен Надеждину как защитник романтических теорий. От имени Полевого Надеждин принципиально не отделял и Булгарина, разоблачая псевдонародность произведений последнего и булгаринскую антидворянскую демагогию. Поскольку Пушкин оказался в лагере противников Полевого и Булгарина, постольку Надеждин пошел на сближение с ним.

Одновременно Надеждин пересматривает и свое отношение к творчеству Пушкина вообще. Только что вышедшего из печати «Бориса Годунова» Надеждин встретил необычайно сочувственной статьей, отметив, в частности, что «„Борис Годунов“ указал путь народной русской драме». Существенно подчеркнуть, что Надеждин был совершенно одинок, когда он боролся с Пушкиным со страниц «Вестника Европы», — то были годы исключительной славы Пушкина, и фельетоны Надеждина вызывали всеобщее возмущение. Совершенно обратное положение создалось в 1831 году: «Борис Годунов» был встречен в критике очень холодно и с полуосуждением. И вот в эту пору, неожиданно для всех, на защиту Пушкина выступил его недавний антагонист, экс-студент Никодим Надоумко. В том же 1831 году участником «Телескопа» становится и сам Пушкин, энергично поддержав полемику Надеждина с «Северной пчелой» и «Сыном отечества» двумя фельетонами Феофилакта Косичкина.

Философско-эстетическое и литературно-критическое направление «Телескопа» целиком определялось взглядами Надеждина. Отвергая иррационализм и мистику в понимании искусства, Надеждин намечал реалистические тенденции в эстетической теории. Поэтому, критикуя романтизм, Надеждин обосновывал народность как основу художественного произведения и предсказывал торжество народности в искусстве будущего.

- 602 -

Несмотря на то, что критика романтизма у Надеждина была еще отвлеченной и односторонней, а самое понимание народности еще оставалось абстрактным, — все-таки именно Надеждин, в известной мере, приближался к реалистической критике. Наряду с критикой романтизма, Надеждин призывал к сближению литературы с действительностью. Намечая в своих статьях ряд важнейших проблем, Надеждин неоднократно подчеркивал, что для появления народной, самобытной литературы необходимо просвещение народа.

Систематически критикуя французскую романтическую школу, «Телескоп» доказывал неизбежность ее перерождения и усматривал «зарю нового дня» в более глубоком направлении, «примиряющем литературу и действительность».

«Телескопу» принадлежит заслуга первых переводов повестей Бальзака и популяризации в России его творчества (за 1831—1836 годы в «Телескопе» было переведено 14 повестей Бальзака: «История тринадцати», «Сцены из частной жизни» и др.).

В сфере политических концепций «Телескоп» никогда не доходил до критики крепостничества и абсолютизма. Позиции «Телескопа» по отношению к июльской революции также совпадали с правительственной линией. Но журнал резко разошелся с официальной идеологией по ряду других важнейших вопросов. Эстетические идеи Надеждина шли вразрез с казенным патриотизмом николаевского периода. «Телескоп» энергично и настойчиво подчеркивал, что народ является основной движущей силой исторического развития. Формула «народности», защищавшаяся «Телескопом», была противоположна казенной «охранительной теории». Не случайно поэтому, что, когда Уваров в 1832 году официально провозгласил «охранительную теорию», «Телескоп» оказался под угрозой разгрома за «вредное» направление. Характерно, что в 1833 году, когда официальная народность стала насаждаться со всей грубой прямолинейностью, «Телескоп» заметно снижает тон, материал журнала идейно и политически нейтрализуется, а лозунг народности в 1833 году Надеждиным вообще не выдвигается. С обоснованием народности на страницах «Молвы» выступает уже Белинский в «Литературных мечтаниях». В пору грубого насаждения «официальной народности» сверху Белинский поднял борьбу за подлинно народную литературу.

1834 год, год появления в свет «Литературных мечтаний», в истории русской журналистики важен еще двумя значительными фактами. В 1834 году был запрещен «Московский телеграф», и Н. Полевой из передового журналиста сделался слугой николаевского режима. В 1834 году в Петербурге начала издаваться «Библиотека для чтения», журнал нового типа с ориентацией на широкую, массовую аудиторию. Буржуазные отношения, проникавшие в журнальное дело с конца 20-х годов, с основанием «Библиотеки для чтения» окончательно утвердились. «Библиотека для чтения» ввела высокие нормы авторского гонорара, добиваясь перехода в журнал виднейших писателей. Ставя своей задачей борьбу за рынок, журнал блестяще организовал свой редакционно-издательский аппарат. Редактор «Библиотеки для чтения» Сенковский ориентировался главным образом на провинциального читателя и стремился давать ему занимательный и разнообразный материал, объединенный в книжках объемом в 25—30 печатных листов, выходивших первого числа каждого месяца, без единого дня опоздания.

Сенковский руководствовался преимущественно коммерческими интересами своего издания, а в отношении к сотрудникам «Библиотеки для чтения»

- 603 -

он проявил себя как совершенно беспринципный, безответственный и своевольный редактор. Уже через два-три месяца после основания нового журнала ряд виднейших писателей, сначала ставших сотрудниками Сенковского, вынужден был покинуть журнал. Начиная с середины 1834 года в передовой журналистике нарастает оппозиция к Сенковскому. Сенковского разоблачают как проповедника безидейности, как человека, враждебного самому существу поэзии и литературы. Его имя начинает ставиться в один ряд с именами Булгарина и Греча.

Борьба Сенковского за журнальный рынок привела к тому, что количество подписчиков «Библиотеки для чтения» превышало в пять-шесть раз количество подписчиков даже лучших журналов 30-х годов. «Библиотека для чтения» выходила неслыханным для того времени пятитысячным тиражом, что́ Белинский ставил в несомненную заслугу Сенковскому. «Торговое направление» журналистики, начало которому положил тот же Сенковский, имело несомненно развращающее влияние на литературу. Коммерческие интересы снижали качество литературного труда; в журналистике все более и более начали появляться беспринципные дельцы, стремящиеся только обогатиться за счет литературы. В связи с этим перед передовой журналистикой со всей остротой вставала задача борьбы с торговым направлением, борьбы за высококачественную литературу.

Выступления против «Библиотеки для чтения» в журналистике 30-х годов были многочисленны. Принципиальную же оппозицию «торговому направлению» можно свести к двум тенденциям, ясно обозначившимся уже в 1834—1835 годах; для большинства русских романтиков, для бывших любомудров в частности, враждебность к «торговому направлению» была связана с неприятием ими буржуазно-капиталистических отношений вообще. Протест против «торгового направления» у них связывался поэтому с реакционной апелляцией к прошлому, к докапиталистическим патриархальным временам. Эта тенденция наиболее ярко выразилась в направлении «Московского наблюдателя» (1835—1837). С совершенно иных позиций борьба с «Библиотекой для чтения» нашла преломление в «Телескопе» и «Молве».

Программное выступление Белинского с «Литературными мечтаниями» в «Молве» вызвало резкое осуждение со стороны части сотрудников «Телескопа» (В. П. Андросов, М. П. Погодин, С. П. Шевырев и др.), именно тех, которые с 1835 года объединялись в «Московском наблюдателе», противопоставив свои позиции одновременно и «торговому направлению», и создававшейся реалистической критике.

«Московский наблюдатель» был организован «в складчину» на средства бывших участников кружка любомудров и литераторов, связанных с этим кружком. Журнал продолжал традиции «Московского вестника» и «Европейца»; выходил он под редакцией статистика и экономиста В. П. Андросова, при ближайшем участии (как было официально объявлено) Е. А. Баратынского, Н. А. Мельгунова, В. Ф. Одоевского, Н. Ф. Павлова, М. П. Погодина, А. С. Хомякова, С. П. Шевырева и Н. М. Языкова. К редакции журнала были близки М. Ф. Орлов, П. Я. Чаадаев, а также бывший издатель «Европейца» И. В. Киреевский, имя которого из программы журнала было исключено по требованию цензурного ведомства. В обсуждении задач и планов журнала активное участие принимал Гоголь, особенно отрицательно настроенный по отношению к «торговому направлению». Со слов Н. А. Мельгунова известно, будто Пушкин сожалел, что «не поместили его имени в числе участников» и «что он наш, а не шайки Смирдинской»,1 т. е. что он также не сочувствует «торговому направлению».

- 604 -

Сотрудничество Гоголя в журнале не осуществилось. Он разошелся с Шевыревым и по вопросам журнальной тактики и по принципиальным эстетическим вопросам. Редакция «Московского наблюдателя» не напечатала повести Гоголя «Нос», считая эту повесть «грязным» произведением, а Шевырев отказался дать отзыв в журнале о «Ревизоре», находя гоголевскую комедию «низкой». Пушкин напечатал в журнале только «Тучу» и «На выздоровление Лукулла», но вскоре отошел от него, явно не сочувствуя литературно-общественной платформе его руководителей.

Идейный облик журнала определился уже в самой первой его книжке, открывавшейся статьей Шевырева «Словесность и торговля». В этой статье Шевырев декларировал принципиальную несовместимость художественного творчества с «торговыми» отношениями; в других своих статьях Шевырев выступил с защитой литературного дела как дела привилегированного меньшинства. Для эстетических позиций Шевырева в эпоху «Московского наблюдателя» характерны и его принципиальное расхождение с Гоголем, и его «теория» светской повести, к которой он звал Гоголя, и, наконец, апология Бенедиктова, противопоставленного им Пушкину.

Литературная группа «Московского наблюдателя» объединялась общим для всех его участников непринятием буржуазно-капиталистических отношений. В остальном намечались противоречивые тенденции. Часть сотрудников «Московского наблюдателя», такие, как В. П. Андросов, Е. А. Баратынский, Н. Ф. Павлов или близкие к редакции журнала М. Ф. Орлов и П. Я. Чаадаев, не скрывали своей вражды к официальной идеологии и к казенному «патриотизму». Для В. П. Андросова, например, характерен обостренный интерес к вопросам низовой народной жизни, к проблемам утопического социализма. Такие из сотрудников «Московского наблюдателя», как С. П. Шевырев или М. П. Погодин, уже явно эволюционировали в сторону реакции.

Против «светской эстетики Шевырева, против его салонно-аристократических взглядов выступили Надеждин и молодой Белинский.

Во вторую половину 1835 года «Телескоп» и «Молва», ввиду отъезда Надеждина за границу, редактировались Белинским. В период «временной редакции» в журнале приняли участие друзья Белинского из кружка Н. В. Станкевича — К. С. Аксаков, В. И. Красов и др.; начал печататься А. В. Кольцов, введенный в литературу Станкевичем. Сам Белинский опубликовал в это время статьи «О русской повести и повестях Гоголя», «О стихотворениях Баратынского», «Стихотворения Бенедиктова», «Стихотворения Кольцова» и др. В 1836 году в течение нескольких месяцев шла бурная полемика между «Телескопом» и «Московским наблюдателем». Со стороны «Московского наблюдателя» выступал преимущественно Шевырев, со стороны «Телескопа» — Надеждин и молодой Белинский, защищавшие народность и действительность в искусстве, идейность и содержательность художественного творчества.

Характерно, что после нашумевшей статьи Белинского «О критике и литературных мнениях „Московского наблюдателя“» Пушкин, в это время сделавшийся уже издателем «Современника», оставил экземпляр первого номера своего журнала в Москве П. В. Нащокину и просил его из Петербурга: «... пошли от меня Белинскому (тихонько от Наблюдателей, NB) и вели сказать ему, что очень жалею, что с ним не успел увидеться» (XVI, 121). Судя по тому, что в пору своего пребывания в Москве весной 1836 года Пушкин очень холодно встретился с «наблюдателями», а затем жалел, что не успел увидеться с Белинским, — можно заключить, что симпатии Пушкина были далеко не на стороне «Московского наблюдателя».

- 605 -

«Московский наблюдатель» просуществовал три года, но не имел успеха.1 Борьба его с «Библиотекой для чтения» не могла не кончиться поражением, поскольку руководители журнала «торговому направлению» противопоставили дело литературы как занятие светское и аристократическое. Видя неуспех журнала, от «Московского наблюдателя» постепенно отходили его ближайшие сотрудники, а новых не прибавлялось. Наоборот, «Телескоп» оживился новыми силами; в 1836 году в журнале приняли участие М. А. Бакунин (перевод лекций Фихте «О назначении ученых»), А. И. Герцен (очерк о Гофмане), И. И. Панаев, В. П. Боткин, П. Н. Кудрявцев и др.

В пятнадцатой книжке « Телескопа» за 1836 год было напечатано знаменитое «Философическое письмо» П. Я. Чаадаева, которое, по выражению Герцена, «потрясло всю мыслящую Россию».2

В пору грубого насаждения «официальной народности» Чаадаев заговорил о жестокости и суевериях, которыми с его точки зрения была отмечена русская история. Отчаиваясь в истории России и рисуя ее исключительно мрачными красками, Чаадаев был, безусловно, неправ и впадал в совершенно неоправданный пессимизм, но в его «Философическом письме» содержался резкий протест против крепостничества и самодержавия. «Философическое письмо» предназначалось для опубликования в «Московском наблюдателе», с редакционным кругом которого Чаадаев был связан идеологически. Однако редактор «Московского наблюдателя» В. П. Андросов не решился провести «письмо» в печать из-за цензурных опасений. Надеждин же, не только не разделявший философско-исторических взглядов Чаадаева, но и враждебный им, решился напечатать письмо в «Телескопе» для того, чтобы на страницах самого же «Телескопа» открыть полемику вокруг «письма». Расчеты Надеждина, однако, не оправдались. На основании резолюции Николая I от 20 октября 1836 года «Телескоп» был закрыт, а после разбирательства дела о напечатании письма особой комиссией под руководством Уварова, представившего комиссии «Выписки» из «Телескопа» 1835 и 1836 годов, якобы доказывавшие «дурное» направление и подозрительность редактора Надеждина, последний был выслан в Усть-Сысольск под надзор полиции.

5

На протяжении многих лет Пушкин стремился к собственному журналу. «Когда-то мы возьмемся за журнал! мочи нет хочется», — писал он П. А. Вяземскому еще в августе 1825 года (XIII, 205). Сотрудничество Пушкина в «Московском телеграфе», а затем в «Московском вестнике» только укрепило его мысль о необходимости издания, которым он мог бы единолично руководить. Пушкина не удовлетворяли не только «Московский телеграф» и «Московский вестник», но и «Литературная газета», поскольку возможности ее были ограничены.

Важнейшим отделом журнала Пушкин считал политику, но именно этого отдела были лишены русские журналы его времени. Пушкин постоянно указывал на огромную роль газеты и журнала в формировании общественного

- 606 -

мнения. В заметке о русских журналах Пушкин писал: «... шлюсь на собственную совесть наших литераторов. Спрашиваю, по какому праву „Северная пчела“ будет управлять общим мнением русской публики; какой голос может иметь „Северный Меркурий“» (XI, 194). Пушкину пришлось отказаться от задуманной в 1831 году политической и литературной газеты, поскольку он пришел к выводу, что его газета могла бы носить только полуофициозный характер и по уровню была бы не выше «Северной пчелы». Однако Пушкин все же не переставал думать о собственном журнале.

В начале 1836 года Пушкин получил разрешение на издание «Современника», единоличным редактором которого он и стал. К ближайшему участию в «Современнике» Пушкин привлек Гоголя, В. Одоевского, Вяземского, Жуковского, А. Тургенева, Давыдова, Языкова и др. Обращаясь к Бенкендорфу за разрешением на издание, Пушкин учитывал, что ему не удастся добиться введения в «Современнике» политического отдела. Поэтому в официальном прошении он намеренно суживал перспективы своей журнальной деятельности. Он просил Бенкендорфа разрешить ему издать в течение одного года «4 тома статей чисто литературных (как-то повестей, стихотворений etc.), исторических, ученых, также критических разборов русской и иностранной словесности». Пушкин указывал далее, что «издание таковой Review доставило бы мне вновь независимость, а вместе и способ продолжать труды мною начатые» (XVI, 69—70). Подчеркнув в письме к Бенкендорфу чисто литературный характер своего издания, Пушкин стремился, однако, выйти за пределы чисто литературного издания и затрагивал в «Современнике» актуальные общественно-политические проблемы. На этом пути Пушкину пришлось обращаться к искусству «эзопова языка» и вообще прибегать к всевозможным способам обхода цензуры. Так, он попытался, например, провести в печать свою статью о Радищеве. Пушкин обставил свою оценку Радищева суровыми критическими замечаниями и сделал все для того, чтобы статья имела благонамеренный вид. И все же статья Пушкина не была дозволена к печати. Так рушилась замечательная попытка в годы николаевской реакции восстановить память о великом революционном писателе.

Цензором «Современника» был А. Крылов, тот самый Крылов, о котором А. В. Никитенко записал в своем дневнике, что одно имя его «страшно для литературы: он ничего не знает, кроме запрещения».1

В течение годичной работы Пушкина как редактора «Современника» несколько вещей было запрещено цензурой вообще (статья Пушкина о Радищеве, «Записка о древней и новой России» Карамзина, стихотворение Тютчева «Два демона», переводная статья о «Применении системы Галля и Лафатера к изображениям пяти участников покушения на жизнь Луи-Филиппа в 1835 году»), в некоторых были сделаны цензурные изменения и сокращения («Хроника русского» А. И. Тургенева, «Прогулка по Москве» М. П. Погодина, «Челобитная», «Занятие Дрездена» и «О партизанской войне» Давыдова, «Не то, что мните вы, природа» Тютчева, «Петербургские записки» Гоголя), а две статьи («Долина Ажитугай» и «Занятие Дрездена») вызвали недовольство III Отделения, в связи с чем материал «Современника» стал подвергаться дополнительному просмотру со стороны цензоров военного ведомства. Об исключительной тяжести давления цензуры на «Современник» Пушкин писал Д. Давыдову: «Тяжело, нечего сказать. И с одною цензурою напляшешься; каково же зависеть от целых четырех? Не знаю, чем провинились русские писатели, которые не только

- 607 -

смирны, но даже сами от себя согласны с духом правительства. Но знаю, что никогда не бывали они притеснены, как нынче...» (XVI, 160).

Несмотря на исключительно тяжкие условия, в которые Пушкин был поставлен, все же изданные им четыре книжки «Современника» свидетельствуют о высокой политической и литературной принципиальности издания. Освещение в «Современнике» таких тем, как Отечественная война 1812 года и пугачевское восстание, вся художественная и публицистическая проблематика «Современника» говорят о том, что и как журналист и как общественный деятель Пушкин продолжал активную борьбу за передовую русскую культуру.

Первая книжка «Современника» открывалась стихотворением Пушкина «Пир Петра Первого». В качестве основных статей в книжке были помещены «Путешествие в Арзрум» и разбор сочинений Георгия Конисского. В той же книге Пушкин опубликовал «Скупого рыцаря», стихотворение «Из Шенье», снабдил сочувственной заметкой статью Султана Казы-Гирея «Долина Ажитугай» и напечатал свою рецензию на второе издание «Вечеров на хуторе близ Диканьки» Гоголя. Из произведений своих ближайших сотрудников в первой книжке Пушкин поместил «Коляску» и «Утро делового человека» Гоголя, его же полемическую статью (без подписи) «О движении журнальной литературы», статью бар. Розена «О рифме», статью А. И. Тургенева «Париж (хроника русского)» и др.

Второй книжкой «Современника» Пушкин был особенно доволен. По замыслу Пушкина весь материал этой книжки должен был быть объединен темой о Наполеоне и о 1812 годе. Второй номер «будет весь полон Наполеоном», — писал Пушкин Д. Давыдову (XVI, 122). Во второй книжке «Современника» были помещены «Записки женщины-кавалериста» Н. А. Дуровой, статья Вяземского «Наполеон и Юлий Цезарь» и его же разбор поэмы Эд. Кинэ, посвященной Наполеону. Часть материала о Наполеоне и о 1812 годе перешла в третью книжку «Современника», где были напечатаны статья Д. Давыдова «О партизанской войне», стихотворение Пушкина «Полководец» и его же «Отрывок из неизданных записок дамы». Во второй книжке Пушкин поместил свои статьи «Российская Академия» и «Французская Академия», стихотворение Кольцова «Урожай», статью Вяземского о «Ревизоре» Гоголя и др. Одной из основных статей второй книжки была статья В. Ф. Одоевского «О вражде к просвещению, замечаемой в новейшей литературе».

В третьей книжке «Современника» Пушкин опубликовал свои полемические статьи «Мнение М. Е. Лобанова о духе словесности» и «Об истории Пугачевского бунта», «Родословную моего героя», статью о Вольтере, разбор стихотворений Теплякова «Фракийские элегии», статью о Дж. Теннере, исторические анекдоты, «Письмо к издателю» (за подписью А. Б.) и ряд заметок. В этой же книжке Пушкин напечатал повесть Гоголя «Нос», отвергнутую «Московским наблюдателем».

Четвертая книжка «Современника» открывалась отрывком из дневника Д. Давыдова «Занятие Дрездена»; центральным произведением книжки была «Капитанская дочка». В третьей и четвертой книжках «Современника» Пушкин поместил целую тетрадь (24 произведения) Ф. Тютчева, в то время еще мало известного поэта.

Для Пушкина как редактора и издателя «Современника» была характерна его ориентация на документальный материал, связанный как с современностью, так и с историей. Он энергично пропагандировал такие формы повествования, как мемуары, исторические и бытовые очерки и пр. Пушкин вел переговоры о напечатании в «Современнике» записок С. Н.

- 608 -

Глинки, сам начал запись воспоминаний М. С. Щепкина, торопил П. В. Нащокина написать и прислать свои записки, сам обрабатывал его воспоминания. Большое внимание уделял Пушкин статьям по общественно-экономическим вопросам. Напечатав в «Современнике» (в кн. I и III) две статьи князя П. Б. Козловского («Разбор парижского математического ежегодника на 1836 год» и о теории вероятностей), Пушкин заказал тому же Козловскому статью о теории паровых машин.

Одной из основных проблем публицистики «Современника» стояла проблема буржуазно-капиталистического развития. Эта проблема была в центре внимания и самого Пушкина и его ближайших сотрудников. В этом смысле особенно характерна упоминавшаяся выше статья Пушкина о Дж. Теннере с критикой лживой американской демократии и буржуазии, а из статей сотрудников «Современника» — «Прогулка по Москве» М. П. Погодина (отходная старой боярской Москве) и статья В. Ф. Одоевского «О вражде к просвещению» (критика буржуазных отношений к литературе). Пушкин был одним из первых критиков буржуазной демократии, проницательно разглядевших враждебность буржуазии идеалам свободы, гуманизма и просвещения.

Как редактор «Современника» Пушкин не ограничивался кругом своих старых литературных друзей. Он стремился выдвигать новые имена, интересуясь, с одной стороны, молодыми, начинающими авторами, с другой — обращаясь к лицам, не являвшимся профессиональными литераторами. Показательно с этой точки зрения обращение Пушкина к Н. А. Дуровой, В. А. Дурову, В. Д. Сухорукову и др.

Работе для своего журнала Пушкин отдавал много времени и много сил. С «Современником» были связаны и последние литературные дела Пушкина: за день до дуэли, 26 января 1837 года, Пушкин на балу у гр. Разумовской просил Вяземского написать кн. Козловскому и напомнить ему об обещанной статье о теории паровых машин; на другой день, за несколько часов до поединка Пушкин отправил письмо детской писательнице и переводчице А. О. Ишимовой с просьбой перевести для «Современника» несколько произведений Барри Корнуола.

Пушкин приступил к своему изданию в сложной обстановке журнальной борьбы. К 1836 году все попытки противодействовать «торговому направлению», органам Булгарина и Сенковского не дали положительных результатов. «Библиотека для чтения» выходила пятитысячным, «Северная пчела» — трехтысячным тиражом, между тем как тиражи журналов, в которых группировалась оппозиция Сенковскому и Булгарину, колебались от 400 до 600 экземпляров («Телескоп» и «Московский наблюдатель»).

Еще осенью 1835 года издатель и редактор «Библиотеки для чтения» Смирдин и Сенковский убеждали Пушкина отказаться от проектировавшегося им «Современника». «Смирдин уже предлагает мне 15000, чтоб я от своего предприятия отступился, и стал бы снова сотрудником его Библиотеки, — писал Пушкин П. В. Нащокину в январе 1836 года. — Но хотя это было бы и выгодно, но не могу на то согласиться. Сенковский такая бестия, а Смирдин такая дура — что с ними связываться невозможно» (XVI, 73).

Желая подорвать опасного конкурента, Сенковский выступил в «Библиотеке для чтения» с грубыми выпадами по адресу Пушкина и его журнала еще до выхода в свет первой книжки «Современника». В защиту Пушкина от нападок «Библиотеки для чтения» была опубликована статья В. П. Андросова в «Московском наблюдателе». Сам Пушкин, не расходясь с противниками Сенковского в оценке отрицательных сторон «Библиотеки для чтения», не ставил, однако, в качестве основной задачи «Современника»

- 609 -

борьбу с «торговым направлением». И тем не менее «Современник» оказался втянутым в эту борьбу.

Статья Гоголя «О движении журнальной литературы», опубликованная анонимно в первой книжке, давала почти памфлетную характеристику литературных журналов 1834—1835 годов и была особенно заострена против «Библиотеки для чтения». В литературных кругах статья эта была воспринята как программа «Современника» и приветствовалась противниками Сенковского. Пушкин был вынужден лично вмешаться в полемику.

Во второй книжке «Современника», в заметке от редакции, Пушкин указал, что «Современник» получил две статьи: одну из Твери, за подписью А. Б., и другую Косичкина. Для читательской аудитории 30-х годов не подлежало сомнению, что фамилия Косичкина была псевдонимом самого Пушкина — полемиста с Булгариным. Но в фельетоне Косичкина нужда отпала, так как Булгарин пока присмирел.

В третьей книжке «Современника» в ответ на злобные выпады «Северной пчелы», вновь обвинявшей Пушкина в «литературном аристократизме» и доказывавшей, что «Современник» есть «возобновленная „Литературная газета“, только в другом виде», Пушкин твердо заявил, что его издание, действительно, будет продолжением «Литературной газеты» — «по духу своей критики, по многим именам сотрудников, в нем участвующих, по неизменному образу мнения о предметах, подлежащих его суду...» (XII, 184).

В той же третьей книжке Пушкин опубликовал «Письмо к издателю» за подписью А. Б., написанное им самим. Сущность «Письма» А. Б. состоит вовсе не в том, что Пушкин якобы отмежевался от Гоголя в его борьбе с «торговым направлением», как одно время принято было считать. Под маской провинциала, «тверского помещика», Пушкин говорил от лица одного из рядовых подписчиков «Библиотеки для чтения»: он возражал Гоголю по частным вопросам, но главных его обвинений против Сенковского не опровергал. В «письме» А. Б. подчеркивалось, что, несмотря на отрицательные стороны «Библиотеки для чтения», указанные Гоголем, этот журнал сумел организовать огромную читательскую аудиторию и, таким образом, практически разрешить ту задачу, над которой тщетно бились противники Сенковского.

Постановкой вопроса о методах работы для читателя Пушкин оказывался солидарным с той программой деятельности журналиста, которая была развернута Белинским в ряде его статей и рецензий 1836 года. «У нас еще мало читателей, — писал Белинский в обзоре „Ничто о ничем“, — в нашем отечестве, составляющем особенную, шестую часть света, состоящем из шестидесяти миллионов жителей, журнал, имеющий пять тысяч подписчиков, есть редкость неслыханная, диво дивное. Итак, старайтесь умножить читателей: это первая и священнейшая ваша обязанность. Не пренебрегайте для этого никакими средствами, кроме предосудительных, наклоняйтесь до своих читателей, если они слишком малы ростом, пережевывайте им пищу, если они слишком слабы, узнайте их привычки, их слабости и, соображаясь с ними, действуйте на них. В этом отношении нельзя не отдать справедливости „Библиотеке“. Она наделала много читателей; жаль только, что она без нужды слишком низко наклоняется, так низко, что в рядах своих читателей не видит никого уже ниже себя; крайности во всем дурны; умейте наклонить и заставьте думать, что вы наклоняетесь, хоть вы стоите и прямо» (II, 379). Против этих простых и ясных требований Пушкин не только не мог возражать, но именно этим требованиям в основном соответствует общий смысл пушкинского «Письма». Характерно, что в этом «Письме» Пушкин весьма сочувственно отозвался

- 610 -

о Белинском и тогда же, осенью 1836 года, принял решение о привлечении Белинского в «Современник».

Белинский рецензировал и первую и вторую книжки пушкинского журнала. Первую книжку он встретил сочувственно за обзор «О движении журнальной литературы», принадлежавший Гоголю. Зато вторую книжку «Современника» Белинский резко критиковал: в статьях П. А. Вяземского и В. Ф. Одоевского он усматривал тенденции цеховой замкнутости и узкой корпоративности. Безоговорочно осудив эти тенденции как выражение «литературного аристократизма», Белинский не мог выделить и понять установки самого Пушкина. Но это не помешало Пушкину с большим вниманием отнестись к молодому критику. И подобно тому как «тихонько от Наблюдателей» Пушкин передал Белинскому экземпляр своего журнала, так и в «Письме» А. Б., никем не узнанный, он формулировал свои взгляды на задачи журнальной работы.

Можно предполагать, что именно рецензия Белинского на вторую книжку «Современника» и побудила Пушкина выступить с «Письмом» А. Б. Не случайно поэтому, что в «Письме» Пушкин отозвался и о Белинском, как о критике, которому свойствен «талант, подающий большую надежду. Если бы с независимостию мнений и с остроумием своим соединял он более учености, более начитанности, более уважения к преданию, более осмотрительности, — словом, более зрелости, то мы бы имели в нем критика весьма замечательного» (XII, 97).

Литературные взгляды Белинского 1834—1836 годов были очень близки Пушкину; сочувственно должен был принимать Пушкин борьбу Белинского с Марлинским, Бенедиктовым и Кукольником и его высокую оценку прозы Гоголя.

Белинский так и не встретился с Пушкиным лично, но о пристальном и сочувственном внимании к себе великого поэта он знал. Тотчас же после запрещения «Телескопа», где работал Белинский, П. В. Нащокин, по поручению Пушкина, вступил с критиком в деловые переговоры о переезде его в Петербург для работы в «Современнике». «Теперь коли хочешь, — писал Нащокин Пушкину в конце 1836 года, — он <Белинский> к твоим услугам — я его не видал — но его друзья, в том числе и Щепкин, говорят, что он будет очень счастлив, если придется ему на тебя работать» (Пушкин, XVI, 181). Но письмо осталось без ответа: в январе 1837 года Пушкин был убит.

Таким образом, еще при жизни Пушкина в «Современнике» намечалось сотрудничество Белинского и, стало быть, протягивалась прямая нить от «Современника» Пушкина к журналистике, отразившей следующий, новый этап русской общественной мысли.

Сноски

Сноски к стр. 582

¹ См. главу «Декабристские литературные организации и органы печати».

Сноски к стр. 583

¹ После смерти Дельвига «Северные цветы» на 1832 год издал Пушкин, который был ближайшим участником альманаха за все время его существования.

Сноски к стр. 588

¹ Н. Полевой. Очерки русской литературы, ч. I. СПб., 1839, стр. XIV.

Сноски к стр. 594

¹ Русский архив, 1884 кн. II, стр. 422.

Сноски к стр. 596

¹ И. В. Киреевский, Полное собрание сочинений, т. II, М., 1911, стр. 224.

² П. Я. Чаадаев, Сочинения и письма, т. II, М., 1914, стр. 304.

³ Русская старина, 1903, т. 113, февраль, стр. 314.

⁴ Европеец, 1832, № 1.

Сноски к стр. 597

¹ Татевский сборник, СПб., 1899, стр. 40.

² Полярная звезда на 1825 год, стр. 20.

³ Вестник Европы, 1825, № 5, март, стр. 115.

Сноски к стр. 598

¹ Вестник Европы, 1828, № 21, ноябрь, стр. 86.

Сноски к стр. 600

¹ Вестник Европы, 1830, январь, № 2, стр. 149—150.

Сноски к стр. 603

¹ Русская старина, 1898, ноябрь, стр. 319.

Сноски к стр. 605

¹ «Московский наблюдатель» 1838—1839 годов, издававшийся Н. С. Степановым под негласной редакцией Белинского, является совершенно новым журналом и по литературно-общественной платформе и по составу его сотрудников. С «Московским наблюдателем» 1835—1837 годов общим у этого журнала было только одно название.

² А. И. Герцен, Полное собрание сочинений и писем, т. XIII, 1919, стр. 125.

Сноски к стр. 606

¹ А. В. Никитенко. Записки и дневник, т. I. СПб., 1893, стр. 385.