- 448 -

Веневитинов и поэты-любомудры

Представители революционно-демократической мысли в лице Белинского, Герцена, Чернышевского высоко ценили поэтическое творчество Веневитинова. В книге «О развитии революционных идей в России» Герцен писал о нем, как о «чистой поэтической душе, задушенной в двадцать два года грубыми тисками русской жизни», как о поэте, «убитом обществом» (VI, 357).

Веневитинов впервые выступил в печати за несколько месяцев до 14 декабря 1825 года, а умер 15 марта 1827 года, т. е. восемь месяцев спустя после казни вождей декабристского движения. При жизни Веневитинова было напечатано всего девять его стихотворений и три критические статьи. Многое осталось незавершенным, в набросках и черновиках. Через два года после кончины Веневитинова, в 1829 году, вышло в свет собрание его сочинений, составившее славу его имени. «Веневитинов есть единственный у нас поэт, — писал Белинский в «Литературных мечтаниях», — который даже современниками был понят и оценен по достоинству. Это была прекрасная утренняя заря, предрекавшая прекрасный день...» (I, 369).

*

Дмитрий Владимирович Веневитинов родился в 1805 году в старинной и богатой дворянской семье и еще дома получил широкое литературное образование. В отроческие годы Веневитинов овладел не только новейшими, но и древними языками. Он обнаружил также большие способности к живописи и музыке и впоследствии прилежно занимался теорией музыки.

С 1822 по 1824 год Веневитинов состоял вольнослушателем Московского университета и посещал лекции А. Ф. Мерзлякова, занимавшего в то время кафедру «российского красноречия, стихотворства и языка», а также лекции профессоров-шеллингианцев М. Г. Павлова и И. И. Давыдова. В университете Веневитинов близко сошелся и подружился с другими учениками Мерзлякова: бр. Киреевскими, Н. М. Рожалиным, бр. Хомяковыми, В. Ф. Одоевским, А. И. Кошелевым, С. П. Шевыревым и др. Отчасти под влиянием лекций М. Г. Павлова и И. И. Давыдова у Веневитинова и его друзей по университету пробудился интерес к немецкой идеалистической философии.

Немецкая идеалистическая философия отвлекала от политической борьбы и объективно вела к оправданию монархического строя. В период подъема освободительного движения декабристов распространение идеалистической философии, и в частности шеллингианства, явилось одной из форм идеологической реакции, противостоящей декабризму.

- 449 -

Д. В. Веневитинов.
Портрет работы А. Лагрена (1820-е годы).

В 1822 году в Москве возник литературный кружок под председательством известного литератора и педагога, переводчика виргилиевых «Георгик» С. Е. Раича, преподававшего русскую словесность в университетском пансионе и издавшего в 1823 году альманах «Новые аониды». Кружок объединил многих представителей московской литературной молодежи и, в первую очередь, учеников Раича по пансиону. В кружок входили В. Ф. Одоевский, М. П. Погодин, Д. П. Ознобишин, А. Н. Муравьев, С. П. Шевырев, Н. В. Путята и др. Здесь бывали декабрист В. К. Кюхельбекер и Н. А. Полевой. Об участии Веневитинова в кружке Раича у нас нет данных, но Веневитинов стал активнейшим деятелем родственного по направлению Общества любомудрия, основанного почти одновременно с кружком Раича (в 1823 году), причем в Общество любомудрия вошел ряд членов раичевского кружка. Один из участников Общества любомудрия А. И. Кошелев писал в своих мемуарах, что Общество «собиралось тайно и об его существовании мы никому не говорили. Членами его были:

- 450 -

кн. Одоевский, И. Киреевский, Дм. Веневитинов, Рожалин и я. Тут господствовала немецкая философия, т. е. Кант, Фихте, Шеллинг, Окен, Гёррес и др. Тут мы иногда читали наши философские сочинения... Начала, на которых должны быть основаны всякие человеческие знания, составляли преимущественный предмет наших бесед... Мы особенно высоко ценили Спинозу, и его творения мы считали много выше евангелия и других священных писаний».1

Общество любомудрия носило более интимный и замкнутый характер по сравнению с кружком Раича, но и кружок последнего серьезно интересовался немецкой идеалистической философией. Также несомненна идейная связь обоих литературно-философских объединений с «Мнемозиной», редакторами которой были В. Ф. Одоевский и В. К. Кюхельбекер.

В программной статье «Мнемозины», определяя задачи альманаха, В. Ф. Одоевский раскрывал самое понятие «любомудрия». «До сих пор, — писал он, — философа не могут себе представить иначе, как в образе французского говоруна XVIII века; посему-то мы для отличия и называем истинных философов любомудрами».2 Одоевский призывал «положить предел нашему пристрастию к французским теоретикам» и обратиться к распространению «новых мыслей, блеснувших из Германии». Французское просвещение и французскую революцию Одоевский отвергал, встав на защиту немецкой идеалистической философии, распространение которой являлось главной целью Общества любомудрия. Это Общество не имело сколько-нибудь серьезного влияния на развитие русской литературы, но оно идейно противостояло движению декабристов и воспитало будущих славянофилов, которые в период 30—40-х годов, в период николаевской реакции, возглавили идеалистическое направление, враждебное передовой революционно-демократической мысли. Сказанному не противоречит тот факт, что с Обществом любомудрия был связан декабрист В. К. Кюхельбекер, являвшийся одним из редакторов «Мнемозины». Хотя Кюхельбекер и расходился с любомудрами по основным общественно-политическим вопросам современности, он поддерживал общение с ними на почве заинтересованности романтической теорией искусства. Кроме того, любомудры, стремясь к обоснованию теории искусства на основе философского идеализма, были, в противовес этой философии и эстетике, отчасти захвачены общественным подъемом преддекабрьской поры и стремились к сотрудничеству с декабристами. При всем том, оппозиционные настроения любомудров накануне 14 декабря 1825 года, о которых повествует в своих «Записках» А. И. Кошелев, ничего общего не имели с революционностью декабристов и носили весьма умеренный характер, подготовляя помещичье-дворянскую идеологию славянофилов и сторонников реакционной «официальной народности». По существу среди любомудров только Веневитинову по-настоящему были близки чаяния и перспективы декабристского движения.

В 1824 году Веневитинов, окончив университет, поступил на службу в Московский архив Коллегии иностранных дел. Сотоварищами Веневитинова по службе сделались некоторые из его друзей по университету и по Обществу любомудрия. Одновременно с ним на службу в архив поступили: И. В. Киреевский, В. П. Титов, С. П. Шевырев, Н. А. Мельгунов, С. А. Соболевский и др. Никакой систематической работы в архиве не было, и молодые люди, являясь на службу два раза в неделю, все свое время проводили в беседах на литературно-философские темы. Архив стал своего рода клубом московской аристократической молодежи, а сотрудники архива

- 451 -

получили название «архивных юношей». Это название было закреплено Пушкиным в «Евгении Онегине» при характеристике московского светского общества.

Разгром декабрьского восстания привел к ликвидации Общества любомудрия. Председатель общества В. Ф. Одоевский торжественно предал сожжению уставы и протоколы Общества. По свидетельству А. И. Кошелева, это вызвано было тем, что «политические события сосредоточивали на себе все наше внимание». Кружок Раича тоже ликвидировался после 14 декабря, но и литературное и идейное общение между бывшими членами кружка не прекращалось, так же как не прекращалось оно и между бывшими любомудрами. Именно в последекабрьский период заявило о себе новое поэтическое направление, связанное с общественно-политическими и литературными установками как раичевского кружка, так и Общества любомудрия. Это направление с достаточной ясностью и определенностью выразилось в альманахе «Урания» М. П. Погодина, вышедшем в 1826 году, а также в альманахе «Северная лира», изданном С. Е. Раичем и Д. П. Ознобишиным в 1827 году. То же направление получило дальнейшее развитие и обоснование в «Московском вестнике»(1827—1830) М. П. Погодина.

Политическое содержание этого направления являлось одним из проявлений реакции на идеологию декабризма и было связано с принципиальным отказом от активной борьбы против крепостничества и самодержавия. После разгрома декабрьского восстания для бывших любомудров характерны были ревизия «стремления к лучшей действительности» и провозглашение нового тезиса — «уважения действительности», т. е. примирения с николаевским строем. Так именно поставил вопрос один из бывших любомудров и будущих славянофилов Ив. Киреевский в «Обозрении русской словесности за 1829 год».

В последекабрьские годы бывшие любомудры и участники раичевского кружка стремились объединить поэтическое творчество с философским идеализмом и таким образом создать философскую лирику. В этом плане шли теоретические и творческие искания Раича, под влиянием которого находился и молодой Тютчев; ту же задачу ставили перед собой поэты-любомудры Шевырев и Хомяков. Проблема соединения поэзии с философским идеализмом требовала решительной переоценки гражданских литературных традиций, в частности, поэтического наследия декабристов. Между тем в преддекабрьские годы некоторые из любомудров и участников раичевского кружка в своей творческой практике соприкасались с вольнолюбивой поэзией декабристов.

Несомненно, что от традиций гражданской поэзии отправлялся прежде всего сам Раич, который, согласно показаниям Бурцова и Никиты Муравьева, до 1821 года являлся членом Союза благоденствия. В 1822 году Раич напечатал «Рассуждение о дидактической поэзии»,1 в котором, со ссылкой на философские поэмы в прозе Платона, предсказывал, что дидактическая (или, как называл ее сам Раич, догматическая) поэзия должна пережить новый расцвет. Раича привлекала «мифология древних» как средство обогащения поэтического языка, его привлекало сходство поэта-дидактика с оратором.

Такие стилеобразующие принципы декабристско-литературного направления, как «мифология древних» и ораторская установка, были использованы

- 452 -

поэтами-любомудрами, но использованы в других целях, уводящих от общественных и политических проблем. Сравнительно с гражданской поэзией декабристов, любомудры толкали ее развитие в ложном направлении, создавая культ «чистого искусства». Явившись реакцией гражданскому направлению, лирика любомудров открывала путь для регрессивных и антиреалистических тенденций в поэзии, для проникновения в поэзию реакционных начал немецкой идеалистической философии.

В последекабрьский период путь Раича определился как путь поэта-эклектика. Неослабевавший интерес к дидактическим жанрам соединился у него с ориентацией на «благозвучие» итальянской поэзии. В статье «Петрарка и Ломоносов» («Северная лира») Раич призывал к воскрешению ломоносовского образа в сочетании с принципами итальянской эвфонии. Наряду с устремлением к ораторскому пафосу Раич воскрешал мистико-романтические тенденции поэзии Жуковского, под влиянием которого во многом развертывалась поэтическая деятельность раичевского кружка. В то же время Раич следовал за Мерзляковым в области имитации русской народной песни. Много работал Раич как переводчик: он перевел «Освобожденный Иерусалим» Т. Тассо и поэму Ариосто «Неистовый Роланд». Выступал Раич и в качестве журналиста, издавая в течение нескольких лет «Галатею» (1829—1830 и 1839—1840). Эклектизм раичевского направления дал ему возможность объединить в своем кружке таких различных поэтов, как Д. П. Ознобишин, с его ориентацией на итальянскую поэзию, и Андрей Муравьев, выступавший в своей «Тавриде» в качестве подражателя Пушкину. В раичевском кружке были, наконец, и такие поэты-любомудры, как Тютчев и Шевырев.

Тютчев в 20-е годы еще мало выделялся из ряда второстепенных поэтов. В ответе на пушкинскую оду «Вольность» Тютчев приветствовал Пушкина как обличителя тиранов, но предлагал ему «смягчать, а не тревожить» сердца царей. Порицая «самовластье», Тютчев в то же время отнесся с осуждением к декабрьскому восстанию (стихотворение «14 декабря 1825 года»). Расцвет поэтического таланта Тютчева относится к более позднему времени, когда он создал собственный оригинальный язык философской лирики. В начале 20-х годов поэтические опыты Тютчева в общем были еще мало самостоятельны, но к концу 20-х годов относятся уже такие его замечательные вещи, как «Снежные горы», «Сон на море» и др., а к 1830 году — «Цицерон», «Есть в светлости осенних вечеров» и знаменитое «Silentium».

Под воздействием раичевского кружка и Общества любомудрия складывался как поэт и Шевырев. Через раичевский кружок Шевырев воспринял мистико-романтическую поэзию Жуковского. Наконец, Шевырев испытал сильное влияние идеалистической философии, в плену которой он в конце концов полностью оказался.

Оппозиционные настроения, вызванные общественным подъемом преддекабрьской поры, коснулись и Шевырева, но они не были устойчивыми. После разгрома декабристского движения он довольно быстро пришел к оправданию российской социально-политической действительности, эволюционировав от любомудрия в лагерь реакционной «официальной народности».

В стихах Шевырева, воскрешавших одические принципы, ярко отразились идеи и эмоции натурфилософской эстетики Шеллинга; по-шеллингиански Шевырев пытался философски раскрывать явления природы как символы духа. Образы и идеи таких стихотворений Шевырева, как «Стансы», «Ночь», «Сон» и др., в своей философской основе во многом

- 453 -

сходны с соответствующими образцами лирики Тютчева. Вот пример одного из характернейших стихотворений Шевырева:

Два солнца всходят лучезарных
В порфирах огненно-янтарных —
И над воскреснувшей землей
Чета светил по небокругу
Течет во сретенье друг другу.
Все дышит жизнию двойной:
Два солнца отражают воды,
Два сердца бьют в груди природы —
И кровь ключом двойным течет
По жилам божия творенья,
И мир удвоенный живет —
В едином миге два мгновенья.
И с сердцем грудь полуразбитым
Дышала вдвое у меня, —
И двум очам полузакрытым
Тяжел был свет двойного дня.

(«Сон», 1827).

Торжественный одический пафос этого стихотворения в поэтических символах выражает натурфилософские идеи двойственности, будто бы заложенной в природе и человеке.

Белинский говорил о Шевыреве, что стих его обнаружил «более усилия ума, чем излияние горячего вдохновения» (I, 369).

Ко всему этому следует добавить, что по ходу своего поэтического развития, связанного с обострением идеологической борьбы в русском обществе в последекабрьские годы, Шевырев закономерно пришел к борьбе с принципами пушкинского реализма. В связи с дальнейшей эволюцией Шевырева и усвоением шеллингианской реакционной философии откровения, в его поэзии усиливались мистико-романтические и натуралистические тенденции. В противовес прозрачности и ясности пушкинского реалистического стиха, Шевырев пытался создать новый поэтический стиль введением прозаизмов и «антиэстетических» образов. Он полемизировал с Пушкиным в своем стихотворном «Послании к Пушкину» (1830); в борьбе со стихом пушкинской школы была задумана им также реформа русской просодии («О возможности ввести октаву в русское стихосложение», 1831). Но, противопоставив себя Пушкину, Шевырев окончательно отошел от передовых литературных позиций и обрек себя на творческое бесплодие. Созданный им поэтический стиль, с принципиальным «антиэстетическим» устремлением и насыщенный прозаизмами, стал достоянием эпигонского романтизма, в частности Бенедиктова, которого Шевырев восторженно приветствовал как «поэта мысли».

Из других поэтов-любомудров следует упомянуть еще Хомякова, эволюция которого была в некоторых чертах сходна с эволюцией Шевырева.

Хомяков сначала поддерживал связи с деятелями декабризма, например, с Рылеевым, который печатал его стихи в «Полярной звезде»; затем Хомяков испытал большое влияние Общества любомудрия и, наконец, пришел к славянофильству, главным идеологом и теоретиком которого он стал. В 20—30-е годы Хомяков написал две исторические трагедии — «Ермак» и «Дмитрий Самозванец», а также ряд стихотворений, проникнутых ораторским декламационным пафосом и связанных с идеями и образами идеалистической философии. В 1834 году Белинский еще причислял Хомякова «к числу замечательных талантов Пушкинского периода» (I, 393). С возникновением славянофильства Хомяков свою поэтическую деятельность

- 454 -

целиком и полностью посвятил защите славянофильских доктрин, с которыми настойчиво боролся Белинский.

Раич, Тютчев, Шевырев, Хомяков — таковы главнейшие имена, с которыми связано направление, поставившее задачу объединения поэтического творчества с философским идеализмом. Если исключить Раича, творчество которого не было оригинальным (он остался только переводчиком); если исключить и Тютчева, поэзия которого, в силу особенного характера его огромного дарования, не укладывалась в рамки идеалистических построений, — наиболее видными представителями лирики любомудров в 20—30-х годах были Шевырев и Хомяков. В их поэзии отразились самые реакционные стороны шеллингианской идеалистической философии. Критические элементы, в какой-то мере имевшиеся у Шеллинга, в поэзии Шевырева и Хомякова были полностью заслонены шеллингианским иррационализмом.

Напротив, в плену шеллингианства не остался Веневитинов, поэзия которого резко отличается от поэзии Шевырева и Хомякова своими реалистическими тенденциями. «Веневитинов сам собою составил бы школу, — писал Белинский, — если б судьба не пресекла безвременно его прекрасной жизни, обещавшей такое богатое развитие. В его стихах просвечивается действительно-идеальное, а не мечтательно-идеальное направление; в них видно содержание, которое заключало в себе самодеятельную силу развития...» (VII, 38—39).

В этой характеристике Белинского определено основное направление исканий Веневитинова. Говоря о «действительно-идеальном», а не «мечтательно-идеальном» направлении его стихов, подчеркивая «содержание» поэзии Веневитинова, Белинский имеет в виду ее реалистические тенденции. Герцен отмечал, что Веневитинов был полон «фантазий и идей 1825 года» (VI, 372). Действительно, политические мотивы, близкие декабризму, нашли отражение в его стихах. Так, отрывки из неоконченной исторической поэмы Веневитинова (о гибели рязанских князей в пору татарского нашествия) характерны для той же линии воскрешения исторических образов, которая была представлена в «Думах» Рылеева. Боевую героическую тему разрабатывает Веневитинов и в своей скандинавской повести «Освобождение скальда». В этой повести дан выразительный образ «поэта», который владеет тяжелым «мечом» не хуже, чем арфой. Как и декабристы, Веневитинов откликнулся на события греческого восстания, воспев «меч мщения» в своей «Песне грека»:

Под небом Аттики богатой
Цвела счастливая семья.
Как мой отец, простой оратай,
За плугом пел свободу я.
Но турок злые ополченья
На наши хлынули владенья...
Погибла мать, отец убит,
Со мной спаслась сестра младая,
Я с нею скрылся, повторяя:
За все мой меч вам отомстит.

Показательно, что и оценка Веневитиновым Байрона близка декабристской. Он пишет вдохновенный пролог «Смерть Байрона», а в послании к Пушкину говорит о Байроне, как о «пророке свободы»:

Когда пророк свободы смелый,
Тоской измученный поэт,
Покинул мир осиротелый,
Оставя славы жаркий свет

- 455 -

И тень всемерныя печали,
Хвалебным громом прозвучали
Твои стихи ему вослед.

Как и декабристам, Веневитинову был дорог вольнолюбивый пафос великого английского поэта, героически погибшего в борьбе за независимость Греции и ненавидевшего поработителей. Политические ноты звучат и в прозаическом отрывке «Европа», переведенном Веневитиновым из Герена, и особенно ярко в его позднейшем стихотворении «Новгород». Тема древнего Новгорода, как очага свободы, была одной из основных тем политической лирики декабризма. В свободолюбивом духе трактует эту тему и Веневитинов. Его стихотворение овеяно глубокой грустью о невозвратных «вольных» временах древнего города.

Веневитинову остались чуждыми одические принципы, которые воскрешал Кюхельбекер и которые вслед за ним, но в другом направлении использовал Шевырев. На стихах Веневитинова вовсе не отразилась экспериментальная поэтическая работа, шедшая в кружке Раича. Если Тютчев и Шевырев под влиянием Раича обращались к традициям Жуковского, то Веневитинов стремился быть продолжателем Пушкина, ориентируясь на пушкинскую поэтическую культуру.

Творчество Веневитинова следует рассматривать в свете тех требований, какие он предъявлял поэту, указывая его назначение и место в общественной жизни. Такие философские отрывки Веневитинова, как «Анаксагор (Беседа Платона)» или «Несколько мыслей в план журнала», замечательны ярко выраженными в них реалистическими тенденциями.

В статье «Несколько мыслей в план журнала» Веневитинов развивал взгляд на искусство и на литературу как на орудие самопознания. «Самопознание — вот идея, одна только могущая одушевить вселенную; вот цель и венец человека», — утверждал Веневитинов. «Художник одушевляет холст и мрамор для того только, — писал он дальше в той же статье, — чтоб осуществить свое чувство, чтоб убедиться в его силе; поэт искусственным образом переносит себя в борьбу с природою, с судьбою, чтоб в сем противуречии испытать дух свой и гордо провозгласить торжество ума». По мысли Веневитинова, искусство — это своеобразная борьба с природой, закаляющая человеческий дух.

Процесс художественного творчества Веневитинов рассматривал как противоречивый процесс, в котором главную роль играет мысль. «Первое чувство никогда не творит, и не может творить, потому что оно всегда представляет согласие. Чувство только порождает мысль, которая развивается в борьбе, и тогда, уже снова обратившись в чувство, является в произведении». Из этого положения Веневитинов делал замечательный вывод, что «истинные поэты всех народов, всех веков, были глубокими мыслителями, были философами и, так сказать, венцом просвещения».1

Анализ противоречий Веневитинов из области абстрактно-умозрительной переносил на почву реальной действительности. В связи с этим у него на первый план выступали общественные задачи искусства. Характерно поэтому, что о конкретных делах для пользы России говорил он в статье «Несколько мыслей в план журнала».

Особое внимание Веневитинов обращал на область поэзии. «У нас язык поэзии, — писал он, — превращается в механизм; он делается орудием бессилия, которое не может себе дать отчета в своих чувствах и

- 456 -

потому чуждается определительного языка рассудка. Скажу более: у нас чувство некоторым образом освобождает от обязанности мыслить и, прельщая легкостию безотчетного наслаждения, отвлекает от высокой цели усовершенствования. При сем нравственном положении России одно только средство представляется тому, кто пользу ее изберет целию своих действий». Этим средством, по мысли Веневитинова, является борьба за большую идейную насыщенность литературы. Задача самопознания России, как он считает, неразрывна с народным просвещением. Веневитинов указывал, что «цель просвещения или самопознания народа есть та степень, на которой он отдает себе отчет в своих делах и определяет сферу своего действия...».1 Истинная поэзия, с точки зрения Веневитинова, должна быть естественным результатом народного самопознания.

Впоследствии Чернышевский, восхищавшийся статьей Веневитинова, писал по поводу этой статьи: «Проживи Веневитинов хотя десятью годами более — он на целые десятки лет двинул бы вперед нашу литературу...» (II, 1949, 926).

Веневитиновское понимание народности искусства преемственно связано с пушкинским пониманием народности. В определении народности Веневитинов был близок к той формулировке, которая была дана как обобщение пушкинского творчества в статье Гоголя «Несколько слов о Пушкине». Полемизируя с редактором «Московского телеграфа» Н. Полевым, в связи с его оценкой первой главы «Евгения Онегина», Веневитинов писал: «Я полагаю народность не в черевиках, не в бородах и проч. (как остроумно думает г. Полевой), но и не в том, где ее ищет издатель „Телеграфа“». Веневитинов указывал, что народность следует искать не в отдельных образах и картинах, «но в самих чувствах поэта, напитанного духом одного народа и живущего, так сказать, в развитии, успехах и отдельности его характера. Не должно смешивать понятия народности с выражением народных обычаев: подобные картины тогда только истинно нам нравятся, когда они оправданы гордым участием поэта».2

Первым выступлением Веневитинова в печати была его полемическая статья, направленная против рецензии Н. Полевого на первую главу «Евгения Онегина». Вслед за этой его статьей последовала и другая, только что цитированная нами, в которой Веневитинов отвечал на возражения Полевого. В связи с дискуссией вокруг первой главы «Евгения Онегина» Веневитинову и пришлось формулировать для печати свои мысли, имевшие большое значение как для понимания творчества Пушкина, так и для истории русской критики вообще. Две статьи Веневитинова в связи с первой главой «Евгения Онегина» замечательны не столько конкретными суждениями о самом произведении, сколько теми общими требовавниями, которые Веневитинов предъявлял критикам Пушкина. Он доказывал, что поэзия вовсе «не есть неопределенная горячка ума», как думал Н. Полевой, а что она «имеет в себе самой постоянные свои правила» и что «в пиитике должно быть основание положительное, что всякая наука

- 457 -

положительная заимствует свою силу из философии, что и поэзия неразлучна с философией».1

Сохранилось известие, идущее от брата Веневитинова, будто о статье Веневитинова Пушкин отозвался так: «Это единственная статья, которую я прочел с любовью и вниманием. Все остальное — или брань, или переслащенная дичь».2 Возможно, что именно статьи Веневитинова в связи с первой главой «Евгения Онегина» и послужили поводом для его знакомства с Пушкиным. Во всяком случае, Пушкин, по приезде своем в Москву в сентябре 1826 года, неоднократно встречался с Веневитиновым и читал в квартире Веневитинова «Бориса Годунова». Гениальную пушкинскую драму Веневитинов оценил одним из первых. Одним из первых он понял также существо характера Евгения Онегина. В заметке о второй главе пушкинского романа Веневитинов отверг сравнение Онегина с Чайльд-Гарольдом, подчеркнув, что «характер Онегина принадлежит нашему поэту и развит оригинально». Веневитинов добавлял при этом, что «для такого характера все решают обстоятельства».3

Время знакомства и личных встреч Пушкина с Веневитиновым и другими любомудрами было временем подготовки к организации «Московского вестника», который должен был стать органом любомудров. В создании журнала Веневитинов принял деятельнейшее участие. Есть предположение, что статья его «Несколько мыслей в план журнала» была написана в связи с проектом «Московского вестника», хотя в процессе издания журнала этот проект реализован не был. Вероятно, к тому же времени, к сентябрю — октябрю 1826 года, следует отнести и стихотворное послание Веневитинова «К Пушкину».

Осенью 1826 года Веневитинов выехал в Петербург, где он собирался служить. При въезде в город Веневитинов был арестован, так как вместе с ним ехал француз Воше, только что возвратившийся из Сибири после проводов кн. Е. И. Трубецкой, последовавшей за своим мужем-декабристом. Просидев под арестом два или три дня, Веневитинов подвергся допросу, причем отвечал он решительно и резко, а на вопрос об отношении к декабристам заявил, что если он и не принадлежал к обществу декабристов, то «мог бы легко принадлежать к нему».4

Несколько месяцев, проведенных Веневитиновым перед своей смертью в Петербурге, были заполнены напряженной поэтической деятельностью. Его угнетало светское общество, в котором приходилось ему часто бывать. Веневитинову была глубоко чужда вся атмосфера Петербурга после казни декабристов. О Веневитинове этой поры так вспоминает его современница: «Помню его грустные глаза, его ресницы, какие едва нашлись бы еще в мире, и помню слезы, когда вспоминали о Рылееве».5

К петербургскому периоду, к последним месяцам жизни Веневитинова относятся лучшие его достижения в области лирики. В это время им были написаны второе «Послание к Рожалину» («Оставь, о друг мой, ропот твой»), «Жертвоприношение», «К моему перстню», «Завещание» и др. За неделю до смерти Веневитинов писал Погодину: «Последнее время меня

- 458 -

тяготит сомнение в себе... Надо что-то сделать хорошее, высокое, а жить и не делать ничего — нельзя».1

Веневитинов задумал большой роман, он мечтал о поездке в Персию на дипломатическую службу, но все замыслы были оборваны смертью. «Милый друг, бедного Веневитинова ты уже вероятно оплакал, — писал Дельвиг Пушкину 21 марта 1827 года. — Знаю, смерть его должна была поразить тебя. Какое соединение прекрасных дарований с прекрасною молодостью» (Пушкин, XIII, 325).

Судьба поэта, исполненного возвышенных страстей и гибнущего в трагическом столкновении с чуждым ему обществом, — такова стержневая тема лирики Веневитинова петербургского периода.

Поэтический диапазон Веневитинова не был широк, вернее, он по-настоящему еще не раскрылся, в силу чего не следует преувеличивать значения поэзии Веневитинова. Но прогрессивные ее начала несомненны.

Большинство стихотворений Веневитинова выдержано в трагических тонах, однако у Веневитинова нет пассивного примирения с судьбой и роком. Поэт негодует и грустит, но даже полная безысходность, которую он видит для себя, не приводит его к капитуляции перед внешними силами. Поэт горд своим одиночеством и не ищет утешений, зная, что примириться с чуждым ему обществом он не сможет:

Не верь, чтоб люди разгоняли
Сердец возвышенных печали.
Скупая дружба их дарит
Пустые ласки, а не счастье;
Гордись, что ими ты забыт, —
Их равнодушное бесстрастье
Тебе да будет похвалой.
Заре не улыбался камень;
Так и сердец небесный пламень
Толпе бездушной и пустой
Всегда был тайной непонятной!
Встречай ее с душой булатной
И не страшись от слабых рук
Ни сильных ран, ни тяжких мук.

(«Послание к Рожалину»).

В ряде стихотворений Веневитинова раскрывается тема непримиримого конфликта поэта со светским обществом. В том же «Послании к Рожалину» поэт говорит:

Когда б ты видел этот мир,
Где взор и вкус разочарован,
Где чувство стынет, ум окован,
И где тщеславие — кумир,
Когда б в пустыне многолюдной
Ты не нашел души одной, —
Поверь, ты б навсегда, друг мой,
Забыл свой ропот безрассудной...

В таких стихотворениях Веневитинова, как «Завещание», «Утешение» и др., наряду с темой любви, настойчиво звучат мотивы гибели, которую поэт предрекает себе. К мысли о гибели его приводит, однако, не любовь, а невозможность найти в современном обществе счастье и радость. В этом смысле особое значение получает и тема бессмертия:

Мне тайный голос обещал,
Что не напрасное мученье

- 459 -

До срока растерзало грудь.
Он говорил: «когда-нибудь
Созреет плод сей муки тайной,
И слово сильное случайно
Из груди вырвется твоей:
Уронишь ты его не даром;
Оно чужую грудь зажжет,
В нее как искра упадет,
А в ней пробудится пожаром».

(«Утешение»).

Замечательно, что последние строки находят себе соответствие в словах декабриста А. И. Одоевского из его ответа Пушкину — «из искры возгорится пламя».

Весть о смерти Веневитинова дошла до ссыльного Одоевского, и он откликнулся на нее стихотворением «Умирающий художник». Через три года трогательное восьмистишие посвятил Веневитинову Кольцов («Вздох на могиле Веневитинова», 1830), эпитафию безвременно погибшему поэту написал юный Лермонтов («Простосердечный сын свободы», 1830), а еще через несколько лет (в 1840 году) вспомнил о Веневитинове поэт-петрашевец А. П. Баласогло, прямо назвавший Веневитинова «вольнодумцем»:

Где Веневитинов — угрюмец?
Философ жизни в двадцать лет,
Он, сирый в мире вольнодумец,
Осиротивший мир и свет.

«14 декабря слишком глубоко отделило прошедшее, чтобы можно было продолжать предшествовавшую ему литературу, — писал Герцен. — Уже на другой день этого великого дня мог прийти молодой человек, полный фантазий и идей 1825 года, Веневитинов. Отчаяние, как и боль от раны, наступает не тотчас. Но едва только он произнес несколько благородных слов, как исчез, подобно цветам, под более теплым небом, умирающим от мерзлого дуновения Балтийского моря.

«Веневитинов не родился способным к жизни в новой русской атмосфере. Нужен был другой закал, чтобы вынести воздух этой мрачной эпохи; нужно было с детства привыкнуть к этому резкому и непрерывному холодному ветру; надо было приспособиться к неразрешимым сомнениям, к горьчайшим истинам, к собственной немощности, к постоянным оскорблениям каждого дня; надо было с самого нежного детства приобрести навык скрывать все, что волнует душу, и не растерять того, что хоронилось в ее недрах, — наоборот, надо было дать вызреть в немом гневе всему, что ложилось на сердце» (VI, 372—373).

Биографы обычно связывали смерть Веневитинова с его личной драмой (неразделенная любовь к кн. З. Волконской); один Герцен указал на общественные условия последекабрьской России, определившие и направление творчества Веневитинова и преждевременную гибель юного поэта.

Сноски

Сноски к стр. 450

¹ А. И. Кошелев. Записки. Берлин, 1884, стр. 12.

² Мнемозина, 1824, ч. IV, стр. 163.

Сноски к стр. 451

¹ Вестник Европы, 1822, № 7 и 8.

Сноски к стр. 455

¹ Д. В. Веневитинов, Сочинения, ч. II, М., 1831, стр. 24, 28—29.

Сноски к стр. 456

¹ Д. В. Веневитинов, Сочинения, ч. II, 1831, стр. 29, 25.

² Ответ г. Полевому. Сын отечества, 1825, ч. 104, № 24 (Прибавление). Ср. гоголевское понимание народности, впоследствии целиком принятое Белинским: «... истинная национальность состоит не в описании сарафана, но в самом духе народа. Поэт даже может быть и тогда национален, когда описывает совершенно сторонний мир, но глядит на него глазами своей национальной стихии, глазами своего народа, когда чувствует и говорит так, что соотечественникам его кажется, будто это чувствуют и говорят они сами» («Несколько слов о Пушкине»).

Сноски к стр. 457

¹ Разбор статьи о «Евгении Онегине». Сын отечества, 1825, ч. 100, № 8.

² Д. В. Веневитинов. Полное собрание сочинений. СПб., 1862, стр. 21.

³ Московский вестник, 1828, ч. VII, № 4, стр. 468—469.

⁴ А. П. Пятковский. Князь В. Ф. Одоевский и Д. В. Веневитинов. СПб., 1901, стр. 127.

⁵ Д. В. Веневитинов, Полное собрание сочинений, изд. «Academia», 1934, стр. 406.

Сноски к стр. 458

¹ Д. В. Веневитинов, Полное собрание сочинений, Изд. «Academia», 1934, стр. 343.