Дельвиг
Дельвиг вошел в историю литературы как ближайший друг и поэтический соратник Пушкина. Связь эта не ограничивалась их дружбой и известной общностью их литературных вкусов. Дельвиг своим поэтическим творчеством принимал деятельное участие в формировании поэзии пушкинской эпохи. Он стоял во главе печатных органов пушкинской группы (альманах «Северные цветы», «Литературная газета»), выступая как поэт и критик. Но талант Дельвига, по словам Пушкина, рано засверкавший, не получил полного развития.
1
Антон Антонович Дельвиг родился 6 августа 1798 года в Москве. В 1811 году его отдали в Царскосельский лицей (он держал вступительный экзамен в один день с Пушкиным). «Способности его развивались медленно... В нем заметна была только живость воображения», — так писал впоследствии Пушкин о Дельвиге-лицеисте (XI, 273). Зато он рано стал поражать друзей блеском своего поэтического дарования. Пушкин находил у него «необыкновенное чувство гармонии».
Дельвиг начал печататься первым из лицеистов, даже несколько ранее Пушкина (в июне 1814 года в «Вестнике Европы» помещено первое стихотворение Дельвига «На взятие Парижа»). Такие стихотворения Дельвига-лицеиста, как «К Диону» и «К Лилете», наиболее сильно выразили его раннюю поэтическую индивидуальность и более всего похожи на основные произведения зрелого Дельвига, которого ценил Пушкин. В лицейские же годы Пушкину из стихов его друга более нравилась лишь анакреонтика. Пушкин обращался к нему:
Приди, певец мой дорогой,
Воспевший Вакха и Темиру.
(«Мое завещание»).
«Вакх» и «К Темире» — два небольших стихотворения Дельвига, напечатанных в 1815 году.
Дельвиг в лицейские годы оказался чрезвычайно чуток к дарованию своего великого сверстника. В 1815 году он печатает в «Российском музеуме» стихотворение «Пушкину» («Кто, как лебедь цветущей Авзонии»). Это стихотворение было одним из первых признаний пушкинского гения:
Пушкин! Он и в лесах не укроется:
Лира выдаст его громким пением,
И от смертных восхитит бессмертного
Аполлон на Олимп торжествующий.
401
А. А. Дельвиг.
Рисунок В. Лангера (1830 г.).
Еще в Лицее Дельвиг соприкоснулся с людьми передовых общественно-политических убеждений. Вместе с Пушкиным и Кюхельбекером он посещал кружок И. Г. Бурцова, большинство участников которого впоследствии оказалось в числе декабристов. После окончания Лицея Дельвиг также попадает в среду людей, проникнутых передовыми общественными устремлениями. Он входит в петербургское Общество любителей словесности, наук и художеств, а затем, в марте 1819 года в кружок «Зеленая лампа», руководство которым осуществлялось деятелями Союза благоденствия. После распада «Зеленой лампы» Дельвиг вступил в Вольное общество любителей российской словесности, которым также руководили деятели тайных обществ.
Близость Дельвига к декабристской среде отчасти сказывалась и в его настроениях этого периода. В переписке современников встречаются косвенные намеки на неосторожные и «опасные» — повидимому, в политическом отношении — разговоры Дельвига. «Кроме очень глупых и опасных для него разговоров — ничего не делает», — писал о нем Энгельгардт Матюшкину.1
402
В поэзии Дельвига появляются мотивы религиозного свободомыслия. Он переводит атеистическую песенку Беранже «Однажды бог, восстав от сна»:
Попы мне честь воздать хотят,
Мне ладан под носом курят,
Страшат вас светопреставленьем
И ада грозного мученьем.
Не слушайте вы их вранья.
Пушкин в одной из заметок дал следующую краткую, но выразительную характеристику этой стороны мировоззрения Дельвига: «Дельвиг не любил поэзии мистической. Он говаривал: „Чем ближе к небу, тем холоднее“» (XII, 159).
Позднее Дельвиг пишет сатирическое стихотворение «Петербургским цензорам», в котором высмеивает петербургский цензурный комитет и стоявшую за ним реакционно-мистическую клику во главе с князем Голицыным, тогдашним министром просвещения и духовных дел. Стихотворение пародировало известный гимн «Гром победы, раздавайся».
В начале 1824 года Дельвиг участвует в коллективном переводе драмы Гиро «Маккавеи» и вступает в литературное сотрудничество с декабристами Рылеевым и Бестужевым.
В стихах, обращенных к Баратынскому, Дельвиг пишет, что сознательно избегает «общегосударственных» тем. Он дает понять, что Александр I не заслуживает воспевания:
Кого ж мне до вершин Парнаса,
Возвыся громкий глас, вознесть?
Иль за ухо втащить Мидаса
И смех в бессмертных произвесть?
(«К Евгению»).
Упоминание о Мидасе — царе с ослиными ушами — вряд ли может быть сочтено бессознательным (Александр I был глуховат). Поэт, по словам Дельвига, должен
Покинуть гордые желанья,
В венок свой лавров не вплетать.
Однако скепсис Дельвига по отношению к современности имел и свою отрицательную сторону. Объективно он означал отказ от движения поэта по пути гражданской поэзии. Ограничиваясь стремлением «воспеть беспечность и покой», Дельвиг закрывал себе дорогу к осуществлению тех задач поэзии, которые Пушкин ставил перед собой уже в то время: «О, если б голос мой умел сердца тревожить» («Деревня»). В этой ограниченности мировоззрения Дельвига — одна из причин превращения его поэзии в камерную, бедную общественным содержанием по сравнению с пушкинской.
Осенью 1821 года, оставив службу в Министерстве финансов, Дельвиг поступил в Публичную библиотеку, а в 1825 году вышел в отставку.
В эти годы Дельвиг довольно часто посещал литературный салон Пономаревой. Наиболее постоянными посетителями этого салона были литераторы, группировавшиеся вокруг журнала «Благонамеренный» (сам издатель журнала А. Измайлов, В. Панаев и другие). К середине 20-х годов эта литературная среда уже не играла серьезной роли в литературной жизни того времени. Благонамеренного чиновника А. Измайлова шокировал «вольнодумный» характер стихов молодых поэтов. В одном из подписных объявлений Измайлова «сладострастные, вакхические» стихотворения, печатать
403
которые он отказался, были поставлены на одну доску с «либеральными».
Вскоре Дельвиг и Баратынский отмежевались от этой группы. Они начали строить планы издания и своего собственного литературного органа. В 1825 году начал выходить альманах Дельвига «Северные цветы». Литературный авторитет альманаха из года в год непрерывно возрастал. Общению между литераторами, группировавшимися вокруг дельвиговских изданий, во многом способствовали литературные среды и воскресенья, устраивавшиеся Дельвигом. «Эти вечера были чисто литературные. На них из литераторов всего чаще бывали А. С. Пушкин, Плетнев, князь Одоевский... На этих вечерах говорили по-русски, а не по-французски, как это было тогда принято в обществе. Обработка нашего языка много обязана этим литературным собраниям».1
Ряды передовых литераторов Петербурга после разгрома декабрьского восстания сильно поредели — в них не было уже ни Кюхельбекера, ни Рылеева, ни Бестужева. Дельвига правительственные репрессии не коснулись. Он не был организационно связан с декабристским движением. Однако Дельвиг навсегда сохранил самое глубокое уважение к своим друзьям-декабристам. В день лицейской годовщины, 19 октября 1826 года, он посвятил стихи Кюхельбекеру и Пущину, находившимся в ссылке:
Но на время омрачим
Мы веселье наше, братья,
Что мы двух друзей не зрим
И не ждем в свои объятья.
Нет их с нами, но в сей час
В их сердцах пылает пламень.
Верьте! Внятен им наш глас,
Он проникнет твердый камень.
(«Снова, други,
в братский круг»).
Опыт альманаха «Северные цветы», объединявшего вокруг себя писателей и поэтов пушкинского круга, подготовил почву для создания периодического печатного органа, который помещал бы на своих страницах не только художественные произведения, но и литературную публицистику и критические статьи. Инициатива создания такого органа принадлежала Пушкину. Так возникла «Литературная газета», которая по замыслу ее организаторов должна была являться органом группы литераторов, объединявшихся вокруг Пушкина, служить орудием влияния этой группы на современную литературу и противостоять «Московскому телеграфу» Полевого с его пропагандой французского романтизма, «Московскому вестнику» Погодина с его ориентацией на идеалистическую философию немецкого романтизма и, в особенности, журналам и газетам реакционной клики Булгарина и Греча. Во главе вновь созданной «Литературной газеты» встал Дельвиг. Ему помогал О. М. Сомов (заменивший Дельвига на посту редактора после его смерти).
2
Поэтическое мировоззрение Дельвига — круг идей, чувств и настроений, выраженных в его лирике, — начало формироваться еще в лицейские годы. В основе его лежало утверждение радости и значимости бытия.
404
«Северные цветы». Фронтиспис альманаха на 1827 год.
Гравюра С. Галактионова по рисунку В. Лангера.
Ныне был я во сне бессмертных счастливее!
Вижу, будто бы я на береге Пафоса,
Сзади храм, вкруг меня мирты и лилии,
Я дышу ароматами,
Взор не может снести сиянья небесного,
Волны моря горят, как розы весенние.
Светлый мир в торжестве, и в дивном молчании
Боги к морю склонилися.
(«К ласточке»).
Скоротечность жизни не вызывает у Дельвига чувства скорби, столь характерного для Батюшкова и Жуковского. Дельвиг утверждает в своем творчестве полноценность земной жизни в ее законченности и завершенности. Человеку достаточно тех радостей, которыми он пользуется на земле. Старец, удовлетворенный своей жизнью и вспоминающий былые радости, — один из характерных героев анакреонтических стихов Дельвига. Счастлив и юноша-поэт, рано умерший, но успевший вкусить во-время всю сладость жизни. В творчестве Дельвига ни разу не появляется мысль о продолжении этой жизни в каком-либо «другом мире».
405
«Литературная газета». Титульный лист (1830 г.).
Это поэтическое миросозерцание близко и родственно тому цельному и ясному мировоззрению, которое достигает такой полноты и завершенности у Пушкина.
Общественная сфера, в которой действуют герои Дельвига, не широка. Самым удобным для ее раскрытия жанром оказалась идиллия. Это — сфера простых и интимных человеческих чувств: взаимного доверия, дружбы, любви. Вероломство в любви, дружбе и в доверии человека к человеку приводит к крушению «золотого века», того мира, который основывался на взаимном доверии и всеобщем счастье («Конец золотого века»).
Дельвиг не показывает своих героев в кругу более сложных общественных и исторических связей, и в этом одна из слабых сторон его поэзии. Но тенденция к этому в творчестве Дельвига имелась. В своих русских песнях он пытается воспроизвести самый дух и характер русского народного творчества. А в своих идиллиях, в отличие от русского классицизма XVIII века, использовавшего преимущественно внешние атрибуты греческой мифологии, Дельвиг стремится воссоздать самый характер и дух древнегреческого мира.
К середине 20-х годов начинают определяться три ведущих жанра поэзии Дельвига: песня — вершина его задушевной, интимной лирики, результат обращения поэта к русскому народному творчеству; сонеты —
406
наиболее яркое и полное воплощение философских, «мыслительных» тенденций его поэзии; идиллия, где наиболее ярко и полно воплощено мировоззрение Дельвига, где расцветают, по словам Пушкина, «роскошь, нега, прелесть» его поэзии.
Остальную часть стихотворений Дельвига в жанровом отношении составляют альбомные стихи, дружеские послания, «романсы» для друзей, интимные обращения к мнимому собеседнику и т. д.
Наличие в творчестве Дельвига этих интимных лирических жанров — явление, типичное для поэзии пушкинского времени. Оно тесно связано с борьбой за новый творческий метод в лирике, с борьбой за простоту, ясность, конкретность в поэзии.
Одной из многочисленных особенностей пушкинского реализма в лирике была конкретизация индивидуальных переживаний. На этот путь вступает и Дельвиг. В некоторых лучших своих стихотворениях он приближается к типу любовной пушкинской лирики, доходя иногда до значительной близости к ней. В «Жалобе», напечатанной в 1825 году, обращает на себя внимание самый характер психологического рисунка, свойственный многим пушкинским стихам:
Я таю в грусти сладострастной;
А вы, на зло моим мечтам,
Улыбкой платите неясной
Любви моей простым мольбам.
В стихах этого рода Дельвиг вырабатывает свою особую творческую индивидуальность:
Нет, не сорву с себя ее оков!
В ее восторгах не делимых
О, сколько мук! О, сколько сладких снов!
О, сколько чар неодолимых.
(«Нет, я не ваш, веселые
друзья»).
Одним из самых оригинальных стихотворений Дельвига является романс «Только узнал я тебя» (1823). Это — чисто «дельвиговское» стихотворение по своей теме, по восторженности тона, по характеру чувства возвышенной и одухотворенной любви.
3
Происхождение жанра песни в лирике Дельвига в какой-то степени связано с его интересом к славянской народной древности, возникшим еще в ранний период его творчества.
В «Элегию» («Яхонтову»), напечатанную в 1820 году, Дельвиг вводит условную славянскую мифологию, довольно распространенную в среде сентименталистов: «Светлана», «Мерцана», «Дагода». Дельвиг в это время, повидимому, еще не придает особого значения местным и историческим чертам. Интерес к мифологии перерастает у него в интерес к той «тьме обычаев, поверий, привычек», которую имел в виду Пушкин в своей заметке о народности.
Обращение Дельвига к жанру песни открыло его лирике новые возможности. Песня обогатила его лирику новыми оттенками чувств — задушевности, нежности, глубокой тоски. Большой заслугой Дельвига явилась дальнейшая разработка жанра народной песни, по сравнению с той стадией,
407
на которой этот жанр находился у сентименталистов. Эта задача осуществлялась им параллельно с Мерзляковым и в известной степени подготовляла позднейшее развитие этого жанра в творчестве Кольцова.
Внимание Дельвига привлекала определенная тональность фольклорных мотивов. Об этом позволяют судить две первые песни его: «Ах ты ночь ли, ноченька!» и «Голова ль моя, головушка». «Лютая грусть» молодца, утратившего былую волю, былую удаль, — лирическая партия, созвучная тем песням, которые увлекали декабристов и Пушкина. В этих песнях еще нет отчетливого социального протеста, нет, следовательно, значительной идейной глубины. Но само по себе изображение чувства тоски по воле, по удали и по молодецкой свободе несло в себе (как и в «Братьях разбойниках» Пушкина, где эти тенденции выражены в несравненно более сильной степени) известную возможность восприятия этих мотивов в духе скрытого социального протеста, хотя оно и не вполне тождественно последнему по своей остроте.
4
Вместе с Пушкиным Дельвиг стремился к созданию лирики, насыщенной мыслью. В одном из своих ранних стихотворений «Поэт» («Что до богов? Пускай они...») Дельвиг создает образ художника, до известной степени созвучный тому представлению о поэте, какое утверждалось гражданской декабристской поэзией: если бы звук цепей с колыбели усыплял поэта, в нем все равно пробудились бы «возвышенное стремление» и негодование против «порока». «Порок» и «разврат» в поэзии 20—30-х годов — синонимы угнетения:
И тут бы грозное презренье
Пороку грянуло в ответ
И выше б Рока был поэт.
В другом стихотворении «Поэт», написанном несколько позднее, раскрывается иная сторона образа: поэт хранит на сердце «глубокие чувства и мысли» и делится ими с людьми:
... в песнях его счастье и жизнь и любовь,
Все, как в вине вековом, початом для гостя родного,
Чувства ласкают равно: цвет, благовонье и вкус.
В многообразии ощущений радости и наслаждения жизнью — положительный пафос поэзии Дельвига. Эти мотивы обобщаются в первом сонете Дельвига «Вдохновение» (1823):
В друзьях обман, в любви разуверенье
И яд во всем, чем сердце дорожит,
Забыты им: восторженный пиит
Уж прочитал свое предназначенье.
Поэт — герой этого сонета — в конфликте с окружающей его действительностью, как и поэт других стихотворений Дельвига:
Он клевете мстит славою своей
И делится бессмертием с богами.
В условно-абстрактные формулы сонета включено, однако, социально значимое содержание. Это подтверждают и черновики сонета: прежде чем поставить «Он клевете мстит славою своей», Дельвиг перебирает варианты
408
— «Он глупости смеется богачей», «О родине заботится своей». Эти варианты позволяют расшифровать образ «клеветы», побежденной славою.
Из ранних опытов Дельвига в античном духе вырастает жанр его позднейшей идиллии. Идиллии появляются у Дельвига в середине 20-х годов: в 1824 году напечатан «Дамон», в 1825 — «Купальницы», в 1829 — «Конец золотого века», в 1830—«Изобретение ваяния».
Жанр идиллии в первой трети XIX века был довольно распространен в русской поэзии. Идиллии Панаева фальшиво изображали русских «поселян» под видом «пастушков». Гнедич в идиллии «Рыбаки» стремился «возвысить» современный быт до античной красоты. Идиллии писал и Жуковский. Однако идиллии Дельвига по своему характеру во многом отличались от русских идиллий обычного типа.
Смешение греческих и русских мотивов для Дельвига недопустимо. Дельвиг дает своим героям греческие имена, помещает их в воссоздаваемый им греческий идиллический мир, избавив их от присущих идиллиям Панаева реакционно-идиллических черт.
В идиллиях и песнях Дельвига явственно тяготение к миру простых людей и простых чувств. И в этом плане необходимо сохранить по отношению к идиллиям и песням Дельвига чувство исторической перспективы. Прежде чем правдиво раскрыть этот мир, его быт и нравы, надо было открыть в нем красоту, показать способность этого мира возбуждать эстетическое чувство. Дельвиг и пытался добиваться этого в жанрах песни и идиллии.
Все эти особенности идиллий Дельвига отчасти объясняются критической переоценкой им традиций данного жанра. Дельвиг не пошел по пути идиллии примитива, идеализирующей существование скудное и скромное. Он отвергал религиозность, идеализацию мещанского жизненного уклада, типичные для творчества таких популярных идилликов XVIII века, как Гесснер и Гельти.
Дельвиг искал в идиллии не условной простоты нравов, противоположной современной испорченности, но образа полноценного счастья и человеческого совершенства, заключенного в античности. Он стремился изобразить картину изобилия благ и наслаждений, которых достоин человек:
Красивы тюльпан и гвоздика и мак пурпуровый,
Ясмин и лилея красивы, но краше их роза;
Приятны крылатых певцов сладкозвучные песни:
Приятней полночное пенье твое, Филомела!
Все ваши прекрасны дары, о бессмертные боги!
Прекраснее всех красотою цветущая младость...
(«Дамон»).
Тема радости и многокрасочности мира входит как один из элементов в сложное содержание пушкинской поэзии. Вот почему среди современных ему поэтических произведений в античном духе Пушкин чрезвычайно высоко ставил идиллии Дельвига: «Идиллии Дельвига..., — писал Пушкин, — удивительны. Какую должно иметь силу воображения, дабы из России так переселиться в Грецию, из 19 столетия в золотой век, и необыкновенное чутье изящного, дабы так угадать греческую поэзию сквозь латинские подражания или немецкие переводы, эту роскошь, эту негу греческую, эту прелесть более отрицательную, чем положительную, не допускающую ничего запутанного, темного или глубокого, лишнего, неестественного в описаниях, напряженного в чувствах...» (XI, 58, 329—330).
«Отставной солдат» — единственная «русская» идиллия Дельвига. Однако и она коренным образом отличается от «русских» идиллий Гнедича.
409
Дельвиг в своей идиллии отказывается от гекзаметра, пишет ее белым пятистопным ямбом, употребляет разговорный язык, драматизирует содержание. Полного изменения характера идиллии Дельвиг, однако, не достиг. Баратынский в своих пометках на тексте идиллии упрекал Дельвига за «греческий тон» отдельных выражений, за недостаток простоты и мнимую народность. Однако существеннее отметить не только наличие этих недостатков, но движение в рамках этого жанра к реалистической поэзии.
Начиная со второй половины 20-х годов творческое развитие Дельвига замедляется. Камерный характер его поэзии, отсутствие тесной связи с запросами русской общественной жизни, — все это задерживает дальнейшее развитие творчества поэта. Возможности поэзии Дельвига скорее угадываются, чем видны непосредственно.
5
В своей литературно-критической деятельности 20-х годов Дельвиг поднимает вопрос о лирике нового типа. Он порицает Баратынского за стихи «в роде дидактическом», за «холод и суеверие французское». Положительным идеалом Дельвига становятся уже не «истина-щеголиха» и не поэтические «цветы». Он отмечает, что Пушкиным совершен переход «от поэзии воображения и чувств к поэзии высшей, в которой вдохновенное соображение всему повелитель».1 В высшей степени примечательно это подчеркивание «разумного» начала пушкинской поэзии, с выделением еще одного существенного признака: в этой поэзии торжествует не холодный рационализм и не «безотчетные увлечения», но «вдохновенное соображение». Формула эта, провозглашенная Дельвигом на страницах «Литературной газеты», находит и утверждает общее начало и в насыщенной мыслью поэзии Пушкина, и в философской лирике Баратынского, и в том интеллектуальном содержании, которое Дельвиг вкладывает в свои сонеты и идиллии. «Вдохновенное соображение» — не просто мысль в поэзии, но мысль, чуждая и дидактики и «любомудрия», всякой философской отвлеченности. Это близко к пушкинскому пониманию поэзии мысли.
Теоретически став на позиции пушкинского реализма, Дельвиг эти принципы кладет в основу всей своей литературно-критической деятельности. В рецензии на булгаринский роман «Дмитрий Самозванец», разоблачая хвастливое намерение Булгарина, нагло искажавшего историю, «представить Россию в начале XVII века в настоящем ее виде», Дельвиг выступает против всякой хроникерской беллетристики, исторической лишь по своему материалу: «Роман до излишества наполнен историческими именами, выдержанных же характеров нет ни одного». Исторический роман, по словам Дельвига, не может ограничиваться тем, чтобы представить лишь картину событий: «Цель всех возможных романов должна состоять в живом изображении жизни человеческой, этой невольницы судеб, страстей и самонадеянности ума».2
Отстаивая реализм в поэзии, драме и романе, Дельвиг выступает против эпигонских романтических поэм Козлова и Подолинского и дает о них резко отрицательные отзывы.
Неустанная борьба с Булгариным, разоблачение Пушкиным на страницах «Литературной газеты» шпионской деятельности Булгарина во многом
410
подготовили обострение отношений между Дельвигом и шефом жандармов Бенкендорфом. Во время одного из объяснений по делам «Литературной газеты» Бенкендорф осыпал Дельвига резкой бранью и даже грозил сослать его, Пушкина и Вяземского в Сибирь. Вскоре после этого «Литературная газета» была запрещена. Дельвиг добился извинений Бенкендорфа. «Литературная газета» была вновь разрешена, но уже под редакцией Сомова.
Вскоре после этих событий Дельвиг тяжело заболел. 14 января 1831 года он умер. «Грустно, тоска. Вот первая смерть мною оплаканная... никто на свете не был мне ближе Дельвига», — писал Пушкин Плетневу, получив в Москве известие о смерти своего друга (XIV, 147).
*
Значение Дельвига в истории русской литературы определяется его участием, в качестве поэта, критика, редактора и издателя «Северных цветов» и «Литературной газеты», в процессе формирования большого, нового явления русской литературы — поэзии пушкинской эпохи.
Близость Дельвига к Пушкину сказывалась при этом в стремлении к обогащению содержания лирики мыслью, в попытках создания новой лирики, освобожденной от античной и средневековой мифологии, от аксессуаров классицизма и романтизма. Эта близость заключалась, наконец, в устремлении к народному творчеству.
Но поэзия Дельвига все же не могла освоить эти открытия должным образом. Дельвиг не жил в атмосфере больших общественно-исторических интересов. Он замкнулся в мире сравнительно узкого круга идей, сосредоточив весь свой творческий интерес на гармонической утопии, от которой ему не удалось перейти к реалистическому отражению действительности в ее многообразии.
Это определило литературную судьбу Дельвига. Достигнув известных результатов в разработке пушкинской поэтической системы, в обращении к народному творчеству, Дельвиг, в силу узкого и камерного характера своей поэзии, не обогащенной глубоким идейным содержанием, был отодвинут на задний план последующим ходом развития русской литературы.