- 51 -

Масонская литература

1

В русской литературе XVIII в. участвовали многие выдающиеся писатели — члены масонских лож: И. П. Елагин, А. П. Сумароков, М. М. Херасков, В. И. Лукин, В. И. Майков, Н. И. Новиков, Н. М. Карамзин, И. В. Лопухин, М. М. Щербатов, И. Н. Болтин, М. И. Веревкин; профессора: Маттеи, Чеботарев, П. И. Страхов и др. Даже Радищев был членом ложи «Урания». Один этот кратчайший перечень удостоверяет, что в масонство включались писатели самых разнообразных видов творчества. Здесь и поэты, и романисты, и драматурги, и публицисты, и критики, и журналисты, и историки, и юристы. Их участие в литературе растягивается на долгие годы, на десятилетия, — на целых полвека: от пятидесятых годов до девяностых включительно. Писатели-масоны нередко имели долгий литературный стаж, испытывали сложную эволюцию, и выделить из нее специфически масонское трудно или прямо невозможно. Бывали писатели, случайно попадавшие в масонскую ложу, бывали и такие, которые к масонству формально не принадлежали, но по существу были родственны масонскому мировоззрению. Само это мировоззрение не было целостным и неподвижным. Оно эволюционировало и имело сложную филиацию идей.

Тем не менее, в литературном масонстве есть известное своеобразие, которое позволяет в сложном и противоречивом литературном движении XVIII в. выделить характерные черты многолюдной группы писателей-масонов и осмыслить эти черты в их единстве.

Поэтому в задачу настоящего обзора входит рассмотрение тех фактов масонской публицистики и масонского художественного творчества, которые придают им на фоне общерусской литературы второй половины XVIII в. черты своеобразия, хотя и не резко выраженного, но во всяком случае, отличающего литературную продукцию масонства.

Если характерной чертой русской литературы XVIII в. в целом является ее гражданственность, ее политическое звучание, ее патриотизм, то для масонской литературной продукции более типична проблематика индивидуально-этическая, с большим или меньшим отрывом от общенародных интересов того или иного момента, с уходом в вопросы религии и морали, взятых вне конкретных условий данного этапа развития русской жизни. Конечно, это не значит, что масонская литература вырастала независимо от социальной обстановки, от исторических событий второй половины XVIII в.; напротив, масонская литература как раз была реакцией на эти события — русские и зарубежные, — но реакцией своеобразной.

- 52 -

Эта первая особенность масонской литературы определяет и вторую черту настоящего обзора — его сжатые тематические границы, оставляющие за пределами рассмотрения те стороны литературной деятельности писателей-масонов, которые вливаются в общенациональную русскую литературу, с ее широкими постановками вопросов государственной, социально-политической и культурной жизни народа.

Масонские ложи появились в России вскоре вслед за распространением масонства на Западе. На Западе выделение масонства как религиозно-общественной организации из-под власти церковной дисциплины было связано с развитием деизма, — и в России масонство тоже связано с деистическими движениями. Видоизменением деизма на Западе было вольтерьянство — и в России вольтерьянство было связано с развитием масонства. На Западе получил распространение руссоизм — он отобразился и в русском масонстве, в особом варианте. Мощное развитие материализма, создавшего и у нас своих приверженцев, вызвало на Западе сопротивление в форме растущего мистицизма, в форме влияния Сен-Мартена, — мистицизм отобразился и в России. Французская буржуазная революция вызвала на Западе яростное сопротивление своему победоносному движению; в реакционной среде возникла своя обширная контрреволюционная публицистика, — она откликнулась и в русской масонской среде аналогичной антиреволюционной литературой.

Тесная связь с западными движениями бросается в глаза при изучении истории русского масонства.

Но не менее тесна его связь и с русской жизнью.

Политические движения в русском дворянстве при Елизавете отобразились и на политической ориентации масонства, в составе коего были и Елагин, и Сумароков. При Екатерине II крупнейшие политики, такие как братья Панины и другие вельможи, бывали членами масонских лож. В антагонизме с политикой императрицы масоны ориентировались на наследника престола Павла Петровича, поддержавшего масонов, когда он сам стал императором. Социальная принадлежность русского масонства к дворянству явилась доминантой и в формировании масонского мировоззрения, и в литературном творчестве, и в практической деятельности масонских организаций.

2

Возникнув в начале XVIII в. в Англии, масонские организации необыкновенно быстро распространились по всей Европе и в Соединенных Штатах Америки, просуществовали в течение всего XIX в., не исчезли и в XX в. За два века существования масонство испытало бесчисленные трансформации — в разных странах, в разных эпохах, в разных общественных кругах, в разных сочетаниях идеологических элементов, в разных организационных формах и целевых заданиях.

Организационные формы масонства в XVIII в. были необычайно разнообразны и сложны. На западе мирно сосуществовали или воинствовали между собою или друг друга сменяли: английские ложи, шведская система, тамплиерство, система Цинненфорда, «Новый Израиль», розенкрейцерство, иллюминатство. В России воспроизводились все эти системы, но возникали и местные своеобразия — елагинская система, система Мелиссино, рейхелевские ложи, московские мартинисты. Внутри той или иной системы существовала своя иерархия групп и ячеек: отдельные «ложи», группы лож, объединяемых в «провинцию», центральное управление всей

- 53 -

системы. Внутри отдельной организации или группы организаций — особая иерархия членов и должностей: ученик, товарищ, мастер, ритор, гроссмейстер и др. Взаимоотношения отдельных лож между собою, групп лож с центральным управлением регулировались изобильными постановлениями, актами, уставами и пр. Масонские организации были полуконспиративными или вовсе тайными. Поэтому многое в печатных и письменных документах не договаривалось или излагалось иносказательно. При разнообразии «систем», при многолюдности состава членов, при постоянном международном общении, в условиях тайных и полутайных организаций, при соперничестве или вражде «систем» и групп, — легко появлялись в масонской среде самозванцы и авантюристы, вроде Калиостро, Сен-Жермена, или честолюбцы и карьеристы, и это спутывало тогдашние отношения и позднейшие исследования масонства.

Масонство на Западе возникло в составе общего социально-политического и культурного движения XVIII в. На нем сказалось влияние неуклонного развития европейской буржуазии, буржуазной культуры, науки и философии. В Англии в XVII в. и еще сильнее в XVIII в., сложился деизм как религиозно-философское учение передовой буржуазии в ее борьбе с феодальным миром. Выдвигая права разума и научного исследования, деизм направил свою критику на так называемые «положительные религии», как христианство, иудейство, ислам — с их догматикой, с их кастовой церковностью, с обрядностью, суеверием, своекорыстием клира. Деизм отвергал «откровение», чудеса, «божественное провидение», вмешательство божества в действие законов природы, хотя и признавал бытие бога как создателя мира. Отвергая авторитет церкви, противопоставляя ему авторитет разума, деизм проповедывал веротерпимость, свободу личности. Здесь философский деизм тесно сочетался с буржуазным либерализмом одновременно развивавшимся в Англии. В противовес христианству деизм выдвигал «естественную религию» и хотел обосновать ее на разуме. В 1794 г. Робеспьер пытался превратить деизм в государственную религию, провозгласив культ Верховного существа. Деистами были и Вольтер, и Руссо.

На протяжении десятилетий в разных странах деизм не оставался единым. В нем были различные течения — от крайнего левого, близкого к осознанному атеизму и материализму, до правого, где еще сберегался христианизм, вера в бога — разумного творца законов природы. Объединяла всех деистов критика обрядностей, суеверий, корыстности духовенства, насилий церкви над совестью, религиозного обскурантизма.

Именно умеренный деизм повлиял на религиозно-философские воззрения масонства. Отклики деистической критики религиозных суеверий, своекорыстия церковников и т. д. будут слышаться не только в западном, но и в российском масонстве на протяжении всего XVIII в.

Как и деизм, масонство возникло и впервые определилось в среде английской либеральной буржуазии, которая после переворота 1688 г. продолжала бороться против феодальной аристократии и католической церкви. Образование первой масонской ложи в Лондоне относится к 1717 г., а первый кодекс масонских статутов («Книга уставов») был опубликован в 1723 г. и стал потом, в переводах и переработках, основным конституционным документом для масонских лож и их объединений. Уже в «Книге уставов» сказалась умеренность масонства: масон «не может стать ни бессмысленным атеистом, ни лишенным нравственности нечестивцем». Первые ложи были по своему составу буржуазными; в них входили

- 54 -

купцы, ремесленники, интеллигенты. Христианский характер масонства не был резко подчеркнут: членами лож бывали и евреи.

Но буржуазия еще была недостаточно сильна. Учитывая соотношение социальных сил, раннее английское масонство скоро пошло на уступки. «Гроссмейстерами» масонских лож постепенно стали избираться герцоги, графы, лорды. Эта аристократизация масонского руководства, а за нею и ослабление религиозного свободомыслия стали еще углубляться, когда масонство — необычайно быстро — начало распространяться на континенте. В большинстве стран «великим мастером» мог быть только дворянин. «Гроссмейстерами» французских лож являлись принцы крови. В первой немецкой ложе состоял кронпринц, будущий прусский король Фридрих II. Деистические тенденции потухали, усиливался христианский дух; в Польше, Голландии и Франции воспрещалось принимать в ложи евреев. В ложах с преобладанием аристократов усиливается пышность ритуала, растет сложность иерархии, «степеней», иногда до чудовищных размеров: до 99 степеней. Вот перечень должностных лиц «директории» Великой национальной ложи шведской системы (в России, в 70-х годах XVIII в.): великий префект, канцлер, вице-канцлер, прелат Петербургского капитула, начальник нововступающих, великий хранитель, декан, прокуратор, два великих инспектора храма, великий казнохранитель, великий милостынесобиратель, великий герольд. Аристократизация руководства резко противопоставляла его рядовому масонству. Князь Гагарин, став великим префектом капитула, принял на себя «должность охранения втайне от масонской толпы учреждения капитула».

На континенте прогрессивные тенденции английского масонства встретили поддержку у французских последователей деизма, у Вольтера, Дидро. Оба они числились в масонских ложах. У Вольтера, в его борьбе против феодально-церковного старого порядка, нашлось немало сближений с масонской публицистикой. Членами масонских лож были Лессинг, Гете, Моцарт, Гайдн, позднее Фихте.

Однако последовательное развитие деизма — в направлении атеизма и материализма — неизбежно должно было привести к антагонизму с масонством, движением умеренным в своей основе. Параллельно распространению масонства в Европе росло движение французского материализма. В 1746 г. были изданы «Философские письма» Дидро; в 1747 г. Ламетри опубликовал свою книгу «Человек-машина»; в 1751 г. начала издаваться «Энциклопедия»; в 1758 г. опубликован трактат Гельвеция «Об уме»; в 1761 г. — книга Робинэ «О природе». На протяжении пятнадцати лет были обнародованы крупнейшие боевые трактаты материализма. К ним позднее присоединились: «Система природы» Гольбаха (1770), «О человеке» Гельвеция (1773).

Социальное самочувствие умеренных кругов буржуазии и, тем более, аристократии как чуткий сейсмограф не могло не отметить колебания почвы. Становилось необходимым защищать не только деизм или теизм от атеизма и материализма, но и монархию и правящие сословия от демократизма и революции. Реакцией на выступления французских материалистов 40—60-х годов явилось усиление в масонстве христианских начал, мистических настроений, интереса к «оккультным наукам», к поискам философского камня и жизненного эликсира и т. д. Возрождались средневековые склонности и вкусы.

Наиболее характерно тяга к мистике и поворот к политическому консерватизму выразились в деятельности принадлежавшего к масонству

- 55 -

французского мистика Сен-Мартена и в его рассуждении «О заблуждениях и истине» (1775). Сен-Мартен («Неизвестный философ») прямо выступил против атеистического и материалистического мировоззрения. Мощное просветительское движение того времени Сен-Мартен объявил «ложным просвещением»» и вступил с ним в борьбу. Он проповедывал мистическую теорию непосредственного общения с миром сверхъестественным, с божеством, и т. д.

Когда Вольтер прочел книгу Сен-Мартена «О заблуждениях и истине», он написал Даламберу: «Не думаю, чтобы когда-нибудь было напечатано что-либо более абсурдное, более темное, сумасшедшее и глупое, чем эта книга». Тем не менее, абсурдная книга имела огромный успех — и не только во Франции и в Германии, но и в России. Это — потому, что она ответила потребностям обширного общественного круга, напуганного быстрым и мощным развитием материализма, атеизма, а вслед за ними — демократизма и революционных идей.

Выступая против разума и религиозного отрицания, Сен-Мартен одновременно выступил и против политического радикализма, в защиту архаических авторитарных форм. Он проповедывал, что основа государственности — подчинение, что падшее человечество «обречено пресмыкаться», что только избранные призваны господствовать над падшими; цари суть избранники бога, они — существа высшей породы, поставленные на управление народом.

Те прогрессивные рационалистические, критические и оппозиционные элементы, какие имелись в раннем английском масонстве и которые присутствовали иногда в масонстве на континенте (что и давало возможность включиться, хотя бы временно, в масонские ложи Вольтеру, Дидро, Гете, Лессингу, Гердеру), начинали, в борьбе с материализмом, сменяться элементами мистическими, реакционными. Книга Сен-Мартена является гранью между рационалистическим и мистическим масонством.

В борьбе за авторитарные основы мысли и политики Сен-Мартен и поддержавшее его масонство не были единственными антагонистами просветителей и материалистов. Были антагонисты еще более крайние и злостные. Для них и масонство было подозрительно и даже прямо враждебно. Это были реакционные правительства и господствующая церковь, прежде всего католическая. Деистические тенденции масонства еще в 1737 г. вызвали в Риме учреждение конгрегации из кардиналов и иезуитов для преследования масонства. Папа Климент XII буллой осудил масонство; его преемники подтвердили это осуждение. Когда орден иллюминатов, боровшийся с католическими церковниками и религиозным фанатизмом, соединился с масонством, баварское правительство декретами 1784—1786 гг. запретило масонские организации. Знаменательно, что именно в те же годы Екатерина II развивает литературную полемику с масонами и «разоряет» масонские ложи в Москве.

В начале французской революции, в дни общего подъема, ложа «Великого Востока» от имени масонов поднесла дар Национальному собранию. Но при дальнейшем углублении революции умеренность масонства вновь обнаружилась, и во времена якобинской диктатуры большинство французских масонских лож было закрыто.

В политических судьбах западного масонства (как и русского) крупную роль играла близость его к тем или иным правительственным кругам. Когда в Пруссии в 1786 г. умер король Фридрих II и на престол вступил Фридрих-Вильгельм II, сам принадлежавший к ордену розенкрейцеров,

- 56 -

члены розенкрейцерского ордена Вельнер и Бишофевердер становятся прусскими министрами, руководителями политики Пруссии в духе розенкрейцерства. Но с другой стороны, в России, при нерасположении Екатерины II к Пруссии, приход к власти прусских розенкрейцеров отозвался гонениями на русских розенкрейцеров. Нерасположение русской царицы к шведскому правительству сказалось в начале 80-х годов репрессиями Екатерины II против русских масонов шведской системы. Но та же Екатерина II, при всем своем недоброжелательстве к масонам, оказывала содействие польскому масонству, придерживавшемуся русской политической ориентации.

3

Русское масонство XVIII в. было тесно связано с масонством западным и в организационном, и в политическом, и в социальном, и в идейном, и в литературном отношениях. Все виды организации и «систем» западного масонства (английского, шведского, немецкого, французского) были отображены в русском масонстве. Как и на западе, масонство в России было связано с правящими кругами, с внешней и внутренней политикой и испытывало на себе ее колебания и повороты; один из этих поворотов решил и судьбу масонских организаций в конце XVIII в.

Вместе с тем в русском масонстве было немало своеобразного, обусловленного самой русскою жизнью, чем и обеспечены были тесные связи русского масонства со всем общественным, культурным и литературным движением в России.

Масоны-иностранцы появились в России еще в начале 30-х годов XVIII в. В 1741 г. генерал Кейт явился «провинциальным великим мастером» и России. Связи с масонскими группами были для иностранцев, приезжавших и Россию, — дипломатов, негоциантов — хорошим средством налажинать деловые отношения. Но это же настораживало бдительное русское правительство, не без оснований опасавшееся политических интриг через посредство масонских организаций. В 1747 г. было произведено расследование целей масонских лож и был допрошен масон граф Н. Н. Головин, заподозренный в сношениях с прусским королем. Новое расследование состоялось в 50-х годах. Отсюда начинается цепь правительственных мер по контролю над масонскими ложами.

В елизаветинское царствование масонство быстро распространяется, вовлекая в свой состав и придворных вельмож, и крупных столичных чиновников, и провинциальных администраторов, и офицерство, и деятелей литературы и искусства. В 1756 г. в Петербурге уже существует масонская ложа, где участвуют: вельможа Р. Воронцов, историки Щербатов и Болтин, писатель Сумароков, офицеры гвардейских полков. Про императора Петра III ходила «повсеместная молва», что он сам был масоном; это побуждало, по утверждению Болтина, «весьма многих вступать в сей орден». В первое время своего царствования и Екатерина II не была враждебна к масонству, и оно тогда быстро распространялось. Попрежнему среди масонов было много иностранцев. Заседания масонских лож часто велись на немецком, французском, английском, даже итальянском языках. На иностранных же языках излагалась и масонская литература. Впрочем, и русские масоны, принадлежа к высшему русскому обществу, где в елизаветинское время прежняя популярность немецкого языка сменилась увлечением французским языком, охотно «работали» на чужом языке. В Москве работала особая типография для печатания масонских книг на немецком языке.

- 57 -

Особенно широкое распространение получило русское масонство в 70-х годах. Тогда во главе его стал крупный деятель эпохи И. П. Елагин, «тайный советник, сенатор, ордена Белого орла кавалер, Главной Дворцовой канцелярии член и Главный Директор музыки и театра», видный участник литературного движения. Диплом на звание провинциального великого мастера он получил из Лондона в 1772 г. Скоро под его управлением оказалось до четырнадцати лож — в Петербурге, Москве, Владимире, даже — в Молдавии (две офицерские ложи). Ложи работали на основании устава: «Права, преимущества и обряды Главныя Провинциальныя ложи».

Это было время расцвета великосветского и сановного масонства. По подсчетам Г. В. Вернадского, в 1777 г. в придворном штате из 32 камергеров 11 были масоны, в императорском совете из 11 членов — 4 масоны, в сенате из 19 сенаторов —5 масоны, в государственной коллегии иностранных дел из 5 «присутствующих» — 2 масоны и т. д. В провинции многие губернаторы были масонами. Такое изобилие высокопоставленных лиц в ложах создавало популярность масонству в рядовом дворянстве и в чиновничестве. К концу 70-х — началу 80-х годов в России насчитывалось до 2500 масонов и до 100 масонских лож. Не мудрено, что братья елагинских лож, по свидетельству Новикова, масонством «почти играли как игрушкою: собирались, принимали, говорили много, а знали мало». Какими обрядами, сравнительно мало изменявшимися на всем протяжении истории русского масонства, обставлялся прием в орден, не надо рассказывать; это отлично изображено Л. Толстым в «Войне и мире» (прием Пьера Безухова, т. II, ч. 2, гл. III и IV). Сами масоны, т. е. лучшие из них, смущались наплывом случайных людей, искавших в ложах или выгодных знакомств для карьеры, или развлечения. В 1782 г. московские масоны писали герцогу Брауншвейгскому: «Пышные церемонии рыцарства, кресты, кольца, епанчи и родословные поколения [т. е. генеалогии. — Н. П.] должны были произвести великое впечатление над нациею военною [т. е. Россиею. — Н. П.], в которой только одно знатное дворянство работами нашими занималось... Между нами такая пышность не может быть неприятною, ибо все члены наши предводительствовали батальонами или целыми армиями! Весьма приличествуют и кресты оным особам, которые и в общежитии таковыми знаками чести украшены или ничего так жадно не желают, как получения оных».

Для истории культуры и, в частности, литературы мало интересна эта многолюдная «толпа» случайных гостей масонства. Исторически значимы основные масонские кадры. Они создавали масонскую литературу, они вырабатывали масонское мировоззрение, они участвовали в общественном, просветительском, политическом движении. Лучшие из них много работали и над собою, и для братьев-масонов, и для общества. Они переживали иногда очень глубокие кризисы и повороты. Таков, например, тот же И. П. Елагин. Под руководством известного масонского деятеля Рейхеля Елагин выполнил огромный круг чтения «древних и новых любомудрецов», куда входили и «отцы церкви», и Пифагор, и Платон, и Цицерон, и огромная, в 36 томах, «церковная Флериева повесть» («Церковная история» Флери, Париж, 1691—1737), и многое другое. Целые пять лет (1777—1782) длилась эта масонская учеба. Позднее Елагин читал мистическую литературу под руководством доктора Эли и очень сожалел, что не знает древнееврейского и греческого языков. Много читали и другие крупные масоны, например, И. В. Лопухин. До конца жизни читал и учился Новиков.

- 58 -

То, чему учился у Рейхеля и Эли И. П. Елагин на грани 70-х и 80-х годов, знаменует поворот не только в его личных поисках, но и в поисках всего русского масонства.

В 50—70-х годах русское масонство было теснее всего связано с английским масонством, масонством рационалистическим, еще близким к деистическому корню, к политическому либерализму. Это соответствовало настроениям дворянского либерализма и вольтерьянства в кругу Сумарокова и Елагина. В те годы в масонстве еще сказывался культ разума, разрабатывалась рационалистическая мораль, в противовес церковной догме выдвигалась «естественная религия». Исследователи установили, что в ранних елагинских ложах масоны «почти сплошь вольтерианцы, обратно, среди русских поклонников Вольтера едва ли не все в 1770-е годы были масонами» (Вернадский). Именно такое настроение давало возможность Радищеву стать членом ложи «Урания».

Но на Западе масонство поворачивало к аристократизации своего состава, к христианизации воззрений, к политическому консерватизму, к мистике. На очередь становились мартинизм и розенкрейцерство.

Этот поворот отразился и в России. Если на Западе масонов отпугивало развитие материализма и политического радикализма накануне французской революции, то в России к этим мотивам, чутко воспринимавшимся русскими масонами, присоединился еще свой, местный: Пугачевское восстание.

Угроза социального переворота, гибели дворянских привилегий под ударами крестьянского восстания заставила русское масонство отшатнуться от либеральных политических тенденций и стремиться к союзу с крепкой властью абсолютизма, русского самодержавия. Подготовлялась и связь с оплотом самодержавия — православием. С увлечением было подхвачено учение Сен-Мартена о «подчинении», о предызбранности государственной власти. Но с таким же энтузиазмом воспринималась и пропагандировалась его борьба против разума и апология «откровений» — со всеми производными мистическими и каббалистическими учениями. В один голос с Сен-Мартеном высказывался против разума и рационалистической философии новый идеолог русского масонства московский профессор Шварц в своих лекциях «О трех познаниях» в 1782 г. За семь лет до французской революции Шварц вступил в ожесточенную борьбу с Гельвецием, проповедывал, что «никакое умствование человеческое и никакая мудрость века сего неудобны, без истинного упования на бога и предания ему себя совершенно, довести нас до истинных познаний». Поход против разума, стало быть, и против науки, быстро и широко развертывался. В год перевода на русский язык пресловутого рассуждения Сен-Мартена «О заблуждениях и истине» (1785) на русском же языке (в переводе с немецкого) в Москве вышла книга под длиннейшим названием: «Истина религии вообще, в двух частях, из которых в первой доказывается истина религии вообще противу неверия вольнодумцев и натуралистов, а во второй утверждается истина христианской религии, следуя священному писанию противу неверия натуралистов». Здесь идет борьба не только против атеистов, но и против деистов. А в Орле руководители масонской ложи проповедывали на собраниях: «Наложим же узду на борзый наш разум и пленим его в послушание веры», «преклоним ухо наше к вещанию откровения».

Наложение узды на разум отозвалось глубоким падением теоретической мысли и привело к худшему виду масонства — к мракобесному розенкрейцерству. В поисках «истинного масонства» русские братья

- 59 -

командировали в 1781 г. Шварца в Берлин, и он установил там связь с орденом златорозового креста. На Вильгельмсбадском масонском конгрессе 1782 г. Россия была признана самостоятельной масонской провинцией. Но это не оградило русских масонов от подчинения реакционному розенкрейцерству. 70-е и 80-е годы стали вторым крупным периодом истории масонства в России — временем мистического масонства.

Особый отпечаток на русское масонство наложило включение московских мартинистов-розенкрейцеров в «политическую интригу», связывавшую немецкую берлинскую дипломатию с наследником престола Павлом Петровичем и тем самым вызывавшую гнев Екатерины II. Русские масоны, в антагонизме с западным предреволюционным радикализмом и в страхе перед восстанием крестьян, все теснее сближались с дворянской монархией. В этой линии они были, конечно, весьма «благонадежны» и как самодержицу всероссийскую готовы были поддерживать и Екатерину II. Но императрицу это мало успокаивало. Она знала, что масоны еще больше тяготели к цесаревичу Павлу, а это также не было случайностью. Екатерина на протяжении всего своего долгого царствования неоднократно раздражалась против масонов, когда их орденские связи с другими государствами расходились с очередными поворотами ее собственной международной политики. Так это было раньше в отношении Пруссии. Кроме того, относясь с недоверием ко всякой мистике, царица с раздражением наблюдала поворот масонства к алхимии и «тайным наукам», связанным с наибольшей орденской конспирацией, которая ее всего глубже волновала. В 1785—1786 гг. Екатерина открывает целый литературный поход против русского масонства, сочиняя и ставя на театр одну за другой свои разоблачительные комедии и составив памфлет «Тайна противунелепого общества».

Не последнюю роль в преследовании Екатериной масонства играло то обстоятельство, что в атмосфере полного подавления общественного мнения в период после пугачевского движения масонские ложи, не доступные или, по крайней мере, не легко доступные для политического надзора, представляли почти единственную возможность для развития нелегальной общественности. Именно эта сторона масонства привлекла к себе Новикова, просветителя, организатора ряда полезных педагогических, литературных и общественных мероприятий; это же обстоятельство, несомненно, повлияло и на вхождение Радищева в масонскую организацию.

В начавшемся гонении масоны обращали свои надежды к наследнику престола, настойчиво стремясь вовлечь его в борьбу за масонство. Попытки эти заходили очень далеко. Крупные политические деятели эпохи, Н. И. и П. И. Панины, близкие к Павлу, оба были масонами. Наследник престола, живя в Гатчине, начинал вести сдою собственную внешнюю политику, находясь в тайных сношениях с прусским послом, обещая русскому послу в Берлине Румянцеву наградить его по вступлении на престол. Гр. П. И. Панин составил проект манифеста, который был бы опубликован Павлом по воцарении. Через любимца Павла знаменитого архитектора В. И. Баженова московские розенкрейцеры неоднократно (с 1784 г.) вели с Павлом переговоры и посылали ему масонские книги. Дело зашло так далеко, что в журнале «Магазин свободнокаменщический» за 1784 г. (т. I, ч. 1) была напечатана Песнь Павлу, где со всей откровенностью выражены нетерпеливые ожидания масонов, чтобы их гонительницу Екатерину поскорее сменил благожелательный Павел. В 1785 г. царица наряду с литературной полемикой с масонами предпринимает и административные репрессии.

- 60 -

В 1785 г. царским указом московский митрополит Платон должен был «как самого Новикова испытать в законе нашем, так и книги его типографии освидетельствовать». В 1787 г. указом московскому главнокомандующему Еропкину запрещено не только вновь печатать, но и продавать напечатанные книги «до святости относящиеся», кроме печатаемых от Синода. В 1789 г. масоны потеряли для своего издательства университетскую типографию. В 1792 г. Новиков был заключен в Шлиссельбургскую крепость.

Этим годом прерывается пятидесятилетняя деятельность русского масонства. Она возобновляется только по восшествии на престол Павла. При Александре I ей предстоит новый расцвет, а потом — угасание.

4

Социальный состав русского масонства был дворянский. Если в первых масонских ложах, учрежденных иностранцами, членами были купцы и ремесленники, если позднее в некоторые русские ложи попадали люди этих же сословий или чиновники-разночинцы, то это было явлением временным и случайным. Чиновники вступали в масонство из житейского расчета, из угождения начальству и в масонской деятельности влияния не имели. Крупные должностные лица, участвовавшие в масонстве, сами принадлежали к дворянству. Выше мы видели, как много масонов было среди придворных чинов, сенаторов и т. д. Явственно выделялась в составе масонов аристократическая группа. В петербургских ложах Елагина и Мелиссино участвовали: князья Несвицкий, Вяземский, Одоевский, графы Фермор, Толстой, Воронцовы, барон Унгерн-Штернберг. Одну из рейхелевых лож так и называли «княжеской». По «шведской системе» «работали» князья Гагарины, Долгорукие, Куракины, Репнин, графы Строганов, Мусин-Пушкин, Шуваловы. Когда в масонство вошел «отставной поручик» Новиков, он там был окружен графами Паниными, князьями Долгорукими, Черкасским, Трубецким, Щербатовым, Одоевским. Лица, принадлежавшие к «низшим сословиям», в русское масонство не принимались. Один из масонских рукописных статутов гласил: «Никто чуждый, если он не свободен или зависит от кого, не может быть достоин к принятию в орден, разве в служащие братья» (т. е. прислугой). Впрочем, и в печати, в журнале «Магазин свободнокаменщический» за 1784 г., в первом же номере, заявлено: «подло и несправедливо судить о масонских ложах как о слабой и несмысленной черни... Ложи каменщиков никому, кроме черни, не затворены».

Дворянское социальное самосознание властно подчинило себе многих не лишенных гуманности масонов. Таков, например, И. В. Лопухин, один из виднейших московских масонов 80—90-х годов; о его гуманности еще придется говорить. Среди его публицистических сочинений есть одно, носящее длинное название: «Излияние сердца, чтущего благость единоначалия и ужасающегося, взирая на пагубные плоды мечтания равенства и буйной свободы, с присовокуплением нескольких изображений душевной слепоты тех, которые не там, где должно, ищут причин своих бедствий» (М., 1794). Здесь проблема крепостного права обобщена и возведена в степень религиозно-философского принципа. Возмущаясь доктриной политического равенства и свободы, Лопухин берется доказать, что равенство было бы невозможно, «даже если бы на земле существовал золотой век, воспетый стихотворцами».

Как в природе явления, по убеждению Лопухина, построены по строгой иерархии подчиненности, так должно быть и в социальном мире с его иерархией сословий. Цель усилий власти есть общественное благо, «в

- 61 -

котором последний пастух, по мере своего состояния, должен пользоваться таким же участием, как и первый вельможа по мере своего». Это распределение благ по сословным степеням и есть единственное «возможное равенство в благосостоянии гражданском, — по пристойности чинам и степеням, нужным в экономии государственной, а не то мечтательное равенство, которого буйство столько бедствий в Европе приключило».

Подхватывая ту же тему о неравенстве, другой авторитетный московский масон О. А. Поздеев десятью годами раньше Лопухина и пятью годами раньше французской революции в «Магазине свободнокаменщическом» за 1784 г. ораторствовал «в опровержение непросвещенных, которые думают, что мы вольными каменщиками именуемся потому, что намерены всеобщее восстановить равенство, не последуем никакому закону и живем по своим прихотям. Таковая вольность не есть вольность, а рабство. А рабство, в смысле обыкновенном принятое, для многих людей было свободою. Носящий оковы и в темнице заключенный может быть свободен. Ибо такового человека внешность терпит угнетение рабства, но внутренно может он быть свободен».

Этот круг мыслей и аргументов был привычным и излюбленным в масонской среде. Херасков в поэме «Пилигримы», перелагает их в стихи:

Где ты, любезная, сияешь, добродетель,
Там счастливы равно раб, пленник и владетель.

Для Лопухина и Хераскова, людей в личной жизни гуманных и бескорыстных, такие рассуждения еще можно почесть «пленной мысли раздраженьем», давлением религиозной традиции. Впрочем, и они знали, не могли не знать о жестокостях крепостничества.

Но факты не поколебали общих взглядов Лопухина. О крепостном праве он писал (1807): «в России ослабление связей подчиненности крестьян помещикам опаснее нашествия неприятельского». Еще определеннее — через два года: «народ требует обуздания и для его собственной пользы. Для сохранения же общего благоустройства нет надежнее милиции, как управление помещиков».

Здесь из-под религиозных формул начинали обнажаться классовые, помещичьи установки. Это наблюдаем мы у Поздеева, одного из популярнейших среди масонов ораторов на морально-религиозные темы. Как помещик Поздеев проявил себя злостным крепостником и безжалостным притеснителем крестьян. Он отягощал их чрезмерными работами, подвергал «нещадным» истязаниям, продавал в рекруты. На своем крепостном стеклянном заводе он ввел каторжные условия труда и наказаний, отчего крестьяне-рабочие разбегались из его вотчины. Дело дошло до прямого возмущения. Поздеев злостно объяснял это как отголоски Пугачевского восстания, как «желание безначальства», «дабы не было дворян», и требовал от Лопухина, бывшего тогда в милости у Павла, для усмирения крестьян «экзекутного духа», т. е. карательных военных отрядов.

В вопросе о крепостном праве вскрывалась самая глубокая ложь, самое глубокое противоречие в масонском мировоззрении и поведении. Как христиане, масоны должны были считать крепостных своими «братьями во Христе». Об этом они много и выспренно ораторствовали на собраниях в ложах. В порывах «чистосердечия» они признавали зло крепостничества. Один из самых искренних и бескорыстных масонов С. И. Гамалея в своей речи к «братьям» проповедывал: «мы никого не щадим», «мучим слуг и домашних», «ядим и пьем, и не мысля о том, что каждый кусок наш

- 62 -

напоен кровавым потом или слезами наших братии служащих». Образ помещика-чужеядца становился даже обычным в моралистической публицистике масонов. Так, в журнале М. Невзорова «Друг юношества», издававшемся под руководством Лопухина, печаталось такое воззвание к «господину, обладающему великими поместьями»: «осмотри весь дом свой, обеги глазами совести образ жития твоего и рассмотри: не слезы ли человеческие текут в реках твоей роскоши? не кровью ли разрисованы великолепные стены твоих чертогов? не из беднейших ли рубищ нагих и голодных крестьян сотканы гобеленовские твои обои? не стон ли и плач разоренных слышится в твоих оркестрах?»

Но и сам автор этой замечательной инвективы требует от обличаемого магната только: «сделайся вместо восточного сладострастного, гордого и алчного сатрапа полезным помещиком», «будь благодетельным, милостивым, христианином-господином» — не больше. И тот же Гамалея в той же речи, где говорит о слезах и кровавом поте крепостных, когда ставит вопрос: «но, может быть, кто скажет: они для того родились, чтобы тебе служить», то отвечает без колебания: «так, любезные братья, они для того родились, чтобы тебе служить». Единственное, что советует масон Гамалея помещику, это — «не утесняй их, извиняй их слабости неумышленные», «удерживай их от пороков».

Целостность и устойчивость социального дворянского самосознания у масонов обнаружились и еще укрепились в эпоху Пугачевского восстания. Во главе правительственных войск, посланных на усмирение, стоял гр. П. И. Панин, масон. Среди офицеров под его командой было немало масонов. Дежурным офицером при Панине состоял масон Поздеев.

Вывод из социально политических потрясений времени сформулировал тот же Поздеев с предельной лаконичностью: «государь самодержавный, подкрепленный множеством дворян». Многословнее и с претензией на широкие обобщения рассуждает о самодержавии И. В. Лопухин в цитированном «Излиянии сердца, чтущего благость единоначалия» (1794). Лопухин убеждал здесь читателей, что «не можно на земле и во внешности устроить благоденствие», что при всяком, даже наилучшем, правлении неизбежны беспорядки, а потому частным людям лучше совсем не мечтать о перемене правления. Лучшей формой его является монархия, за которую говорят и «здравый рассудок и свидетельство мудрейших, и опыт наших веков».

При всем нерасположении к Екатерине, вызываемым отчасти ее гонениями, русские масоны сочувствовали основному направлению ее социальной политики.

Не могли они не сочувствовать царице и в ее борьбе с французской революцией.

Русскому масонству угрозы революции почувствовались раньше 1789 г., как и западному феодальному миру. Выше отмечалось усиление реакционных движений в Европе задолго до революционного взрыва. Это отразилось и в России. Увлечение Сен-Мартеном здесь, как и на Западе, было симптоматично. Революционному 1789 году предшествовало не только революционное движение в философии и естествознании, но и в политической практике народов. Французской революции предшествовала революция американская. Эта революция отозвалась и в русском обществе. Впечатления борьбы за свободу Соединенных Штатов ложились на души, взволнованные Пугачевским восстанием (и московским чумным бунтом 1770 г.).

- 63 -

Русские масоны дружно высказывались против французской революции. Лопухин в «Излиянии сердца, чтущего благость единоначалия», обличал поведение Франции, пытающейся осуществить «мечты равенства и буйной свободы». Для масона А. М. Кутузова (письмо к кн. Трубецкому, 1792) Франция — «гнездо цареубийц, ядомешателей, грабителей, разбойников». Нет нужды выписывать другие подобные высказывания.

Развертывание революционного движения, удары, наносимые французской революцией не только «второму», дворянскому сословию, но и сословию «первому», т. е. духовенству, — церкви, христианству, религии, — дали русскому масонству новые и сильные стимулы борьбы против революции, против ее антирелигиозных тенденций. Претерпевая гонения Екатерины II, масоны в самозащиту выдвигали свою антиреволюционную благонадежность, свой христианизм.

Скрытым упреком Екатерине за покровительство вольтерьянству прозвучал отзыв митрополита московского Платона, когда ему пришлось, по требованию царицы, обревизовать и оценить издательскую продукцию новиковского кружка. Митрополит явно предпочел масонскую литературу «вольтерьянской» («гнусные и юродивые порождения так называемых энциклопедистов»).

Здесь, перед лицом общей революционной опасности, намечалось единение двух церквей: господствующей православной и «внутренней» масонской.

В полувековой истории русского масонства XVIII в. отношение к нему православной иерархии колебалось. В елизаветинское время, когда в масонстве сказывались сильнее черты рационалистические, русское духовенство в своих проповедях и даже в стихотворных памфлетах изобличало масонов, сбивая в одну кучу «скотоподобных, безбожных атеистов, отступников, раскольников, ариян» — и масонов. В рядовом духовенстве недоброжелательство к масонам осталось навсегда. Но в верхах столичного духовенства, петербургского и московского, наблюдалось и иное, прямо сочувственное отношение. Оно особенно усилилось в 80-х годах, когда московское масонство, теряя элементы рационализма, все сильнее стало тяготеть к мистицизму и к православной традиции. Одна памятка-донос 1762 г. называла «Преображенского полка протопопа Андрея яко подозрительного человека, масона». В 1776 г. в московскую ложу «Равенства» был принят священник церкви в Столешниках. В 1780-х годах был «теоретическим братом» священник (впоследствии митрополит) М. М. Десницкий. В 1791 г. в Риге в ложу «Малого Света» был принят священник Григорий Ефимов. Назывались и другие имена из среды белого и черного духовенства.

Заранее можно сказать, что список таких имен невелик. Но существеннее то, что масонство сблизилось с православной церковной иерархией политически, идейно. Выше отмечалось смелое сочувствие к масонам со стороны московского митрополита Платона. Добавим, что тот же Платон дал свое благословение на открытие «Дружеского ученого общества» (октябрь 1782 г.). Общество рассылало бесплатно книги по духовным семинариям. В 1777 г. В. И. Майков пишет «Оду преосвященному Платону — о бессмертии души». Масонский журнал «Утренний свет» был посвящен архиепископу новгородскому и санктпетербургскому Гавриилу. Многие масоны соблюдали строго все обряды православной церкви. На Вильгельмсбадском конгрессе они защищали преимущества православия перед католичеством. И. В. Лопухин в своих книгах твердо высказывался в пользу «греческой»,

- 64 -

т. е. православной, церкви. Масон Ильин усердно посещал московские церкви и составил подробный их реестр.

Еще показательнее вовлечение духовенства в масонскую литературу. Здесь чрезвычайно выразителен пример иеромонаха, потом архиерея Аполлоса (в миру А. Д. Байбакова). Аполлос кончил Московскую духовную академию, но слушал лекции и в Московском университете. Он преподавал пиитику и риторику в духовной академии и напечатал «Правила пиитические», первый в России печатный курс теории словесности, ставший учебником в школах и выдержавший с 1774 по 1826 г. десять изданий. Это был ученейший иерарх: он написал много трудов — по богословию, философии, поэтике, педагогике, даже статистике; имена Бейля, Локка, Ньютона, Коперника, Мопертюи мелькают в его сочинениях. Ему принадлежит много произведений стихотворных — оригинальных и переводных. Показательно, что Аполлос был вовлечен в круг новиковских московских изданий. Русские масоны очень пропагандировали поэзию Геллерта; и вот, в университетской типографии Новикова в 1782 г. печатаются «Песни духовные славнейшего Х. Ф. Геллерта» в стихотворном переложении старца Аполлоса. В том же 1782 г. «иждивением Н. Новикова и Компании» издается трактат иеромонаха Аполлоса «Вера, надежда, любовь — учения богословского состав».

Еще характернее, что Аполлос был романистом-новеллистом. В 1779 г. было напечатано: «Лишенный зрения Ураний, несчастный государь. Священная повесть, сочинил иеромонах Аполлос» (типография Московского университета). В повести проводится близкая масонству тенденция, что у всех народов бог один и тот же. В следующем году Аполлос печатает: «Неразрывный союз двух братьев. Повесть, из любомудрия почерпнутая» (М., 1780), а еще через три года: «Кто есть истинный друг? Иносказательное со нравоучением повествование» (М., 1783). Все три повести принадлежат к жанру аллегорических романов, широко популярных в XVIII в. В масонской литературе к этой категории принадлежали романы Хераскова «Кадм и Гармония», «Полидор».

Следует при этом в полную меру оценить вступление церковника в светскую литературу. Участие духовенства в литературе XVIII в. обычно локализуется в петровском времени и представительствуется именем Феофана Прокоповича. Между тем оно не прерывается и позже. Так, из круга «Собрания старающихся о переводе иностранных книг» вышло издание: «Разговоры Лукиана Самосатского, переложенные с греческого языка священником Ив. Сидоровским и коллежским регистратором Матвеем Пахомовым» (СПб., 1775 и 1776).

В 1783 г. Екатерина II учредила, по примеру Парижской академии, Российскую Академию (отдельно от Академии Наук) — для очищения и обогащения русского языка и русского витийства и стихотворства; из 78 членов этой Академии 19, т. е. четверть всего состава, были представителями церковной иерархии. Аполлос был членом Российской Академии.

Характерно при этом, что виднейшие из церковных писателей сближались с масонством. В начале 80-х годов намечался между ними некоторый блок. Он мог бы укрепиться, но начатые Екатериной II преследования масонов оборвали начавшееся сближение.

- 65 -

5

Как мы видели, масонское движение было необычайно многолюдно. Внутри обширных периодов своего развития, в общении и борении с разнородными общественными и идеологическими группировками масонство раскрыло большую сложность своей идейной жизни, внутренние противоречия и антагонизмы. В русском масонстве имелись и прогрессивные элементы. Их необходимо учесть.

Особо следует сказать о Н. И. Новикове. Известно, что он долго колебался, вступать ли в масонство; в орден он был вовлечен по настоянию друзей, ценивших в нем крупную силу. Вступая в масоны, Новиков ставил условием: «чтобы мне открыть три первые градусы наперед, и ежели я найду что противное совести, то чтобы меня не считать в числе масонов». По вступлении в число братьев Новиков находил, что в елагинских ложах «в собраниях почти играли масонством, как игрушкой, ужинали и веселились». Более удовлетворила его, на время, система Рейхеля: «тут было все обращено на нравственность и самопознание». А Новикова в масонстве увлекала именно проблема морального самоусовершенствования. Правда, позднее, с поворотом московских масонов к розенкрейцерству, стали возрастать тяготения Новикова к мистике; недостаток естественно-научного образования облегчил увлечение «герметическими» науками. В этом раскрылась подлинная драма идейных исканий великого деятеля русского просвещения. Но Новиков никогда не отказывался от служения науке, просвещению, гуманизму. Об этом хорошо напоминает А. Н. Веселовский: «в «Словаре российских писателей» Вольтер назван славным европейским писателем, и наряду с ним поставлены Дидро, Локк, Руссо, Шекспир... «Утренний свет» старается воспитывать вкус читателей искусным подбором произведений древних и новых европейских авторов и передает из «Персидских писем» Монтескье одну из лучших «утопий» XVIII в., притчу о Троглодитах (Утренний свет, ч. IV), прославляющую гражданские доблести, дух братства и солидарности в воображаемой «аравийской» республике. В «Московском издании» 1781 г. переведена из Энциклопедии статья о философе; в «разговоре Аспазии с Аристиппом» требуется для женщин одинаковое воспитание с мужчинами; «Покоящийся трудолюбец» высказывается за свободу печати, против крестьянского рабства».

К характеристике, данной Веселовским, можно было бы многое добавить. Широко организованная Новиковым н 1787 г борьба с народным голодом — высокая общественная заслуга писателя-масона. Необходимо помнить, что новиковское издательство, печатая масонские книги, издавало также множество книг иного типа, иногда прямо антагонистических масонству. Именно в разгар масонской деятельности Новиков предпринял в 1788—1790 гг. замечательное издание: «Магазин натуральной, истории, физики и химии, или новое собрание материй, принадлежащих к сим трем наукам»; вышло десять частей, заключавших в себе свыше четырех тысяч страниц статей (переводных) по естествознанию. У Новикова в 1783 г. был напечатан «Дух Бюффона». Сохранив в идейной борьбе свою религиозность и еще усилив ее в общении с мартинистами в 80-е годы, Новиков, однако, сберег и уважение к свободной критике. В 1785 г. в своем масонском журнале «Покоящийся трудолюбец» Новиков дает отповедь фанатикам и пустосвятам, нападающим на философию и науку и кричащим, что «ныне все, будучи напоены Вольтеровым духом, никаких мыслей не имеют, о набожности». «Они, рассеивая в народе худые мнения о мужах,

- 66 -

которым просвещенные веки одолжены вечной благодарностью, хотят, чтобы все люди были подобными им пустосвятами. Кто бы ни был Вольтер, хотя, впрочем, и он в некоторых случаях неизвинителен, при всем том он один гораздо был полезнее для общества, нежели все полчище пустосвятов».

В этом твердом и достойном заявлении сказались не только личное уважение Новикова к историческому значению Вольтера, но и давние сближения русского масонства с вольтерьянством. В ложе «Урания» участвовали, например, бывшие лейпцигские студенты Радищев, Рубановский, Челищев и поклонники Вольтера Бибиков и Волков. Масон Ф. И. Дмитриев-Мамонов напечатал в 1769 г. аллегорию «Дворянин-философ», близкую вариацию к «Микромегасу» Вольтера. Среди русских переводчиков Вольтера много масонов: А. Р. Воронцов, А. П. Сумароков, Ал. Спиридов, М. М. Херасков, Е. В. Рознотовский. Переводы из Вольтера нередко переводчиками посвящались масонам: гр. З. Г. Чернышеву, О. П. Козодавлеву, И. И. Михельсону. В учрежденном Екатериной II «Собрании старающихся о переводе иностранных книг» немало переводили из Вольтера и энциклопедистов, а среди членов Собрания было много тогдашних или будущих масонов: Гамалея, Кутузов, Левшин и др. Будущий масон, поэт И. Ф. Богданович в журнале «Невинное упражнение» перевел поэму Вольтера «На разрушение Лиссабона», перевел и его комедию «Нанина, или побежденный предрассудок». Трагедия Вольтера «Брут» и его же «Сатирические и философские сочинения» (в том числе «Похвала разуму») напечатаны «иждивением Н. Новикова и Компании» в Москве в 1783 и 1784 гг.

В вольтерьянстве (употребляя это выражение как собирательное для обозначения сходных явлений и просветительском движении вообще) русских масонов привлекала критика церковников, религиозных суеверий, шарлатанства, лицемерия, нетерпимости и фанатизма и т. п. Масоны также сочувствовали Вольтеру в изображении идеального монарха — просвещенного, внимающего советам «философов» (в поэме «Генриада», в трагедиях и др.). Чутко улавливали масоны и совсем иные черты воззрений Вольтера — проповедь сохранения религии для народных масс как «узды», разделения общества на две группы: «образованных и богатых» и неимущих, обязанных работать, полемику против атеистов и материалистов, против Гельвеция и Гольбаха. Постепенно отслаивался Вольтер удобный и отводился Вольтер воинствующий, революционный — с его ненавистью к абсолютизму, к феодальной аристократии; наконец — к церкви как государственному установлению.

Пересмотр вольтерьянства, борьба с Вольтером обострились после 1789 г., так же как и критика Руссо. Но следует помнить, что раньше наши масоны многообразно проявляли свой интерес к Руссо и руссоизму.

Переводы из Руссо становятся часты в конце 60 — начале 70-х годов. Некоторые переводы принадлежат масонам. Русских масонов подкупала в Руссо проповедь освобождения «чувства», «сердца» от уз «рассудка», борьба с городской цивилизацией в пользу жизни на лоне природы, любовь к этой природе, учение о воспитании вне церковности и обрядности, культ «чувствительности» и т. п.

Здесь были элементы прогрессивные; они были восприняты масонством и введены в художественную литературу. Но и здесь, как и с вольтерьянством, как и с деизмом, масонство с руссоизмом обошлось в

- 67 -

соответствии с теми границами и пределами, в каких вообще двигалась масонская мысль.

Учение о причинах неравенства людей, о собственности как источнике социального зла, о резких имущественных различиях, обусловливаемых монархической и аристократической формой правления, призывы к равенству и ломке существующего порядка, проповедь демократизма, все то, что наиболее смело сформулировано в «Общественном договоре», — все это или не воспринималось, или отвергалось масонством. И. В. Лопухин, в молодости поклонник Руссо, поставивший ему памятник в своем поместье, потом резко полемизировал с «Общественным договором» в своем «Замечании на известную книгу Руссову» (1805). Здесь Лопухин словно спорит с радищевской одой «Вольность».

Этим, однако, не устраняются некоторые соприкосновения социальных воззрений и переживаний Лопухина с Руссо и с другими европейскими гуманистами-просветителями. Лопухин выгодно отличается не только от крепостника-масона Поздеева, но и от более просвещенного масона М. М. Щербатова. В суровую щербатовскую программу входили и смертная казнь, и преследования раскольников, и другие репрессии.

Лопухин держался противоположных взглядов. Здесь сказались и личный мягкий характер, и особенности масонского гуманизма и терпимости. В Уголовной палате, где служил Лопухин, он имел много случаев проявить свое мягкосердечие и гуманность. Об этом он рассказывает в своих «Записках». Велики были его усилия на практике смягчить ужасные телесные наказания, тогда практиковавшиеся. Характерны также его принципиальные взгляды в области уголовной политики. Его общим правилом было, чтобы «невинный не был осужден», а виновный понес наказание «сколько можно умеренное». Вслед за «Наказом» Екатерины он рассуждал: «Может ли быть правило мудрее и справедливее того, что лучше оставить без наказания многих виноватых, нежели одного невинного осудить, и случаи преступлений, коих совершенно доказать не можно, предоставлять правосудию всевидящего?» «Мщение, как зверское свойство тиранства, ни одною каплею не должно вливаться в наказания. Вся их цель должна быть исправление наказуемого и пример для отвращения преступлений». Следует в полную меру оценить одну коротенькую фразу в «Записках» Лопухина: «говорили, что я развожу злодеев и воров».

Обличения у Лопухина практики русских судов напоминают описания злоупотреблений и жестокости чиновников уголовной палаты у Радищева в «Путешествии» (глава «Зайцево»).

И. В. Лопухин был плодовитым и очень типичным масонским публицистом. Именно поэтому приходится часто ссылаться на его сочинения. Из его высказываний мы вновь и вновь убеждаемся в наличии неодолимо тесных пределов и границ, в какие заключена масонская прогрессивность.

Но она все же имелась. Ее ограниченность обнажалась в теоретических — философских, политических, социальных — суждениях масонов. В художественных произведениях, в творчестве образном, всегда многозначном и суггестивном, эта ограниченность сказывалась и воспринималась не так остро. Здесь легко возможно было расширительное толкование — в зависимости от идейной настроенности читателя. В таком случае расширялось и прогрессивное воздействие масонской литературы. Но и сами писатели-масоны именно в художественном творчестве бывали свободнее, смелее, чем в теоретических суждениях. Здесь их «личный опыт» —

- 68 -

моральный, бытовой, общественный, а также художественно-литературный, — становился «шире и глубже опыта их класса», по мудрому слову Горького о Пушкине.

6

Литературная производительность русского масонства — рукописная и печатная — огромна. Из всех группировок русской общественности XVIII в. масонство было наилучшим образом организовано идеологически. Изобильные постановления, статуты, уставы и пр. регулировали «работы» масонских лож. На масонских собраниях в большом количестве произносились публичные речи. Новички проходили целый курс масонского учения под руководством авторитетных старших братьев. Между братьями шла оживленная переписка по теоретическим вопросам, огромная доля коей сбереглась до нашего времени, как и рукописи многих речей и поучений масонских руководителей. Не менее изобильна печатная традиция масонства: брошюры, книги, сборники, журналы, художественные произведения.

Без сомнения, из всего наследия художественной русской литературы XVIII в. трудно выделить специфический масонский материал. Вот перед нами творчество А. П. Сумарокова. Со второй половины 50-х годов и до кончины (1777) Сумароков был масоном. Таким образом, вся его огромная продукция за двадцать лет формально должна быть признана масонской. Однако его творчество шло в общем движении русской литературы, театра, журналистики, подчиняясь общей закономерности литературного развитии и чаще всего теряя свою масонскую специфичность.

То же необходимо сказать о столь же обильном и многообразном творчестве М. М. Хераскова. В его произведениях домасонского периода уже наличествуют родственные масонству элементы; но и в произведениях масонского периода видим многое такое, что не имеет специфической масонской окраски и выводит творчество Хераскова из масонского русла в широкое течение всей русской национальной литературы.

Выше нам пришлось особо выдвинуть из масонской среды Н. И. Новикова, деятельность которого, при всех ее теснейших связях с масонством, при всех увлечениях розенкрейцерством, высоко поднимается над масонскими перегородками в своем просветительном размахе.

Поэтому в дальнейшем изложении будем собирать в общую характеристику только те черты литературного творчества, которые более или менее специфичны для масонства, отвлекая их от целостного творчества отдельных писателей, принадлежавших масонству.

В той культурной столичной дворянской среде, в которой вырастало масонское движение, западная масонская литература воспринималась прежде всего в подлинниках: на французском, немецком и английском языках. Характерно, что и оригинальные работы русских масонов иногда писались и печатались раньше на французском языке и только потом по-русски. Так, книга И. П. Тургенева «Кто может быть добрым гражданином и верным подданным» написана и напечатана (в Москве!) по-французски в 1790 г. и только через шесть лет издана по-русски. В Москве печатались масонские мистические книги и на французском и на немецком языках, несомненно предназначаясь для распространения за границей. Все крупнейшие произведения западной масонской и мистической литературы были переведены на русский язык в XVIII в. Ангел Силезский, Арндт, Я. Беме, Д. Бэньян, И. Гюйон, Иоанн Масон, Пордеч, Рамзай, Сен-Мартен, Фома Кемпийский и длинный ряд иных писателей (в том числе и «отцов

- 69 -

церкви») были переведены и напечатаны (иногда и перепечатаны повторными изданиями) в новиковском московском издательстве. Сюда надо присоединить то, что печаталось еще в елизаветинское время и позже — в конце XVIII и начале XIX вв.

Наряду с произведениями теоретическими масоны переводили на русский язык и множество произведений литературы художественной, возникшей в западной масонской среде или близкой к ней по своей идейности. Выше отмечалось, что «Песни духовные» Х. Ф. Геллерта были усвоены русской литературой в переложениях старца Аполлоса, «иждивением» новиковского издательства. «Духовные оды» Геллерта (1757) оказались близки однородным русским произведениям русских авторов масонского круга — у Сумарокова, В. И. Майкова и др. Усвоены были (в переводе масона Вас. Левшина, 1787 и др.) «Идиллии» С. Гесснера, близкие русскому масонству по тяготениям к природе, к «пастушеским нравам» и т. д., — равно как и дидактическая поэзия А. Галлера. С таким же усердием осваивалась поэзия Юнга (в переводах масонов Кутузова и Лопухина), Томсона и других английских поэтов. Переводились и романы Галлера («Альфред, король англосаксов», 1788; «Фабий и Катон», 1793), Геллерта («Жизнь шведской графини», 1792). В эпоху расцвета русского масонства, в 80-х годах, в Москве усердно издавались переводы романов и поэм Виланда — его поздней поры, с проповедью добродетели, легкой иронией над человеческими слабостями, хвалами «светлой и тихой радости», с фантастическими сюжетами, наконец, с симпатиями к просвещенному абсолютизму (переводы: «Новый Дон-Кихот», 1782; «Комбаб», 1783; «Агатон», 1783—1784; «Музарион, или философы Греции», 1784; «Оберон, царь волшебников», 1787). Еще раньше (1778) в журнале «Утренний свет» были напечатаны его «Симпатии» и «Видения мира невинных человеков». Большим успехом в масонской среде пользовались сентиментальные романы, начиная с Ричардсона, особенно — «Новая Элоиза» Руссо. Сильное влияние оказывал Фенелон; популярен был Прево. Его знаменитый у русских читателей роман «Приключения маркиза Г***, или Жизнь благородного человека, оставившего свет» был переведен и напечатан масоном И. П. Елагиным еще в 1750—1760-х годах (переиздан в 1780 и 1793 гг.).

Новейшая драматургия Запада — героизированная классическая трагедия с революционной тематикой и идеологией, буржуазная драма типа Бомарше или Мерсье с ее демократическими тенденциями — не располагала русских масонов к усвоению ее произведений в своем литературном репертуаре. Однако драматургия типа Вольтера — с критикой церковников, с постановкой проблемы идеального монарха-философа — находила отклик в оригинальном творчестве масонов-писателей. Когда встречалось в западной литературе подходящее по тенденциям драматическое произведение, оно усваивалось масонской литературой. Так, тот же трудолюбивый Елагин перевел с немецкого и напечатал в 1771 г. трагедию Браве «Безбожный» (переиздана в 1786 и 1787 гг.). Переводились и переделывались и западные «слезные драмы».

Учитывалась и особого типа эстетика и теория литературы. Так, из рассуждений Сен-Мартена усваивались и его высказывания об искусстве и литературе. Он ставил искусство ниже природы и жизни, но истинная «натура» по Сен-Мартену — тот высший мир, коего тенью является земная жизнь. Красота земная есть только отблеск красоты божественной. Музыка — хвала богу, ее место во храме. Поэты должны воспевать деяния

- 70 -

и законы верховного существа. Только «пророческая поэзия» есть истинная поэзия. Содержание важнее формы.

Оказывали влияние и эстетические воззрения популярного среди масонов Юнга, формулированные в его рассуждении «Об оригинальном сочинении» (оно переведено у нас позднее — в 1812 г. священником И. Грацианским) — с борьбой против французского классицизма, с утверждением: гений выше правил, с пропагандой изучения двух книг: книги природы и книги человека.

Под воздействием Сен-Мартена и вообще пиетистических воззрений на науку и искусство был построен курс эстетико-критических лекций одного из виднейших идеологов московских масонов проф. И. Г. Шварца, читанный им в Московском университете. Речь шла о «тонкости живописи, стройности скульптуры, совершенстве архитектуры». У себя на дому в сентябре — декабре 1782 г. Шварц прочел приватный курс «о трех познаниях — любопытном, приятном и полезном», т. е. о познании научном, художественном и религиозном. «Любопытным познанием названо такое, которое питает наш разум, но не есть необходимо для пользы вечной, будущей жизни или спокойствия духа. Любопытное познание заставляет нас познавать, например, отчего гром? что такое воздух? каким образом земля производит растения? и пр. сему подобное. Познание приятное есть живопись, стихотворство, музыка и тому подобное. Оно удовлетворяет наш слух, наше зрение и воображением питает наш разум. Познание полезное есть необходимое для человека. Оно научает нас истинной любви, молитве и стремлению духа к высшим понятиям». Как и Сен-Мартен, Шварц подчиняет науку и искусство религии. Только в надежде, что искусство и литература, должным образом направленные, послужат религии, они допускаются Шварцем в масонский обиход, в частности — в состав воспитания юношества. Так как мысли, по словам Шварца, «суть источник всех совершенств и несовершенств наших, то для приведения их помощью воображения в порядок и гармонию нужно, кажется, молодых людей упражнять в словесных науках, в музыке, в живописи и занимать их гармониею природы, которая, красотами своими привлекая чувства человеческие, делает их нежнейшими и удобнейшими к чистой любви, и приводя в приятное восхищение, заставляет примечать действия природы, приводит их в удивление порядку оной, возвышает их мысли до источника природы и, наконец, воспламеняет в них чистую любовь к богу».

Любовь к природе, религиозно-этические задания человеческой деятельности, «гармонический» строй душевной жизни — эти начала действительно отображались в той литературе, которая отбиралась для использования из западного запаса или создавалась самим русским масонством. В результате тридцатилетних трудов был создан своеобразный «круг чтений», который мы и называем масонской литературой.

7

Собрания в масонских ложах сопровождались не только «речами» и «рассуждениями», но также исполнением вокальной музыки на стихотворные тексты. Поэтому в масонской среде в течение десятков лет было создано огромное количество гимнов, хоров и песен ритуального назначения. Множество их осталось в рукописях. Но не малое количество попало и в печать. Так, за один только 1784 год в двух частях журнала «Магазин свободнокаменщический» было напечатано 24 хора и песни. Печатались такие песни и в других масонских журналах, например, в «Утреннем свете».

- 71 -

«Вечерней заре», «Покоящемся трудолюбце»; появились и печатные сборники масонских песен (ср. «Собрание разных песен, ко умилению души служащих», М., 1785). Часто это были переводы с иностранных языков. Образцом являлся немецкий поэт-мистик XVII в. Ангел Силезский (Иоган Шефлер) с его двумя стами «духовных стихотворений», популярных в Германии не только в XVIII, но и в XIX в. Перевод его стихов (без имени автора) напечатан был в Москве в 1784 г., в новиковском издании, под характерным названием: «Райские цветы, помещенные в седми цветниках» (в том же году напечатано и в «Избранной библиотеке», ч. II). Однако изобильны и самостоятельные русские опыты в том же религиозном духе. Исходя из готового круга идей и настроений, не претендуя на своеобразие художественной формы, такие стихотворные произведения часто печатались анонимно как «массовая продукция». Но иногда из толпы безвестных масонов-стихотворцев выделялся тот или иной автор, более плодовитый, более одаренный или активный. Таков, например, Ф. П. Ключарев, друг Новикова и Шварца, печатавший свои масонские стихи в журналах «Вечерняя заря», «Приношение религии», «Ипокрене» и др.; таковы поэтесса Турчанинова, казанский поэт С. А. Москотильников.

Вот одна из типичных песен, напечатанных в «Магазине»:

Мирскую суету оставьте,
Низриньте роскоши  кумир,
И нравы ваши здесь исправьте,
Согласных звук внимая  лир,
Которы в честь Творца вселенной,
В честь истины его святой,
В сердца смягченны впечатленной,
Сплетают  песни с простотой.
Познайте таинства  Природы,
Познайте и ее  Творца,
И в краткие сей жизни  годы
Старайтесь знать свои сердца...  и  т. д.

Мирская суета, прельщение роскошью и чинами, исправление нравов, борьба с пороками, гимны «творцу вселенной», познание таинств природы, самопознание, братское единение — вот мотивы этой песни, характерные для масонской ритуальной лирики. Познание бога через природу и непосредственное, мистическое общение с божеством было предметом рассуждений и в теоретических трактатах масонов. Так, Лопухин горячо говорит о «святом навыке вездеприсутствия божия», который всемерно следует воспитывать в братьях-масонах.

Устойчивым (и настойчивым) мотивом масонской лирики является самопознание, воспитание «внутреннего человека».

Покрыты мраком, развлеченны,
О чувства! миром ослепленны,
Сберитесь купно внутрь меня,
Мне нужно ныне знать себя.

В соответствии с уклоном в религиозность перестраивается вся мораль и эмоциональность. Своеобразную трактовку в масонской поэзии получает мотив любви. Любовь трактуется не как плотская страсть, а как религиозное, христианизированное чувство. В одной масонской песне говорится:

Любовь — душа всея природы,
Теки сердца в нас воспалить,
Из плена в царствие свободы
Одна ты можешь возвратить.

- 72 -

О христианской любви к ближним говорит масонский поэт Ключарев в стихотворении «Размышление»:

   Коль малознающие мы в таинствах любви!
   Лишь чувствием ее ты сердце оживи, —

— и словно чудо совершится:

Ты узришь ада в рай пресветлый превращенье.
Мрак ненавиденья и подозренья чад,
И горькой зависти мертвящий душу яд
Преобразятся в свет, неизреченну сладость...

и т. д.

Мысль поэтов-масонов постоянно возвращается к загробной жизни — в сопоставлениях с бренной жизнью земной. Размышления о неизбежной для всех смерти навевают масону мысль о своеобразном равенстве людей. Но и в земной жизни, в религиозно-нравственных отношениях людей, братьям-масонам мыслилось тоже некое моральное равенство:

Не будь породой здесь тщеславен,
Ни пышностью своих чинов,
У нас и царь со всеми равен,
И нет ласкающих рабов.
Сердец, масонских не прельщает
Ни самый блеск земных царей,
Нас добродетель украшает
Превыше гордых всех властей!

Отсюда мысль поэта-масона приближалась к роковому вопросу о крепостных. Возникало некое заболевание совести. Оно отобразилось в стихотворении одной поэтессы:

Для нашей роскоши, для прихоти своей
Мы мучим, не стыдясь, подобных нам людей;
С презреньем некоим на их труды взираем,
Гордяся леностью, их силы изнуряем;
Не помним и того, что на один конец
Равно готовит всех, и нас и их, творец...
Неужто будет век одна для них чреда?
...Не может быть того! Творец сие исправит,
Унизит гордость в нас, их выше нас поставит.

Защищая свое авторитарное мировоззрение, а с ним и социальные привилегии, масоны нередко от самообличений переходили к обличению, к нападению на врагов. Одним из таких врагов был вольнодумец, материалист, атеист. При открытии ложи певались такие стихи:

Беги от нас, злой вольнодумец,
Распутный, мест сих удались!
Беги, неистовый безумец,
Безбожник адский, здесь не зрись.

Охарактеризованная выше обрядовая, ритуальная лирика масонства охватывает довольно обширный круг тем религиозного, морального, социального содержания. Нетрудно убедиться, что основное в этой тематике глубоко традиционно и черпалось оно из общего фонда христианской поэзии — богослужебной, житийной, проповеднической и иной.

Имеются достаточные основания сближать масонские песни и хоры с традицией старого русского духовного стиха. Но не менее оснований утверждать, что масонская поэзия сама оказала влияние на развитие новейшего русского духовного стиха — сектантского. Когда в конце XVIII в.

- 73 -

образовалась секта «духоносцев», то на собраниях ее читалось сочинение Лопухина «О внутренней церкви»; под влиянием этой масонской книги написано сочинение главаря «духоносцев» Котельникова «Воззвание к человекам о последовании внутреннему влечению духа Христова». Впрочем, верность русского масонства основам православия отозвалась на том, что масонская религиозная поэзия имела успех и в православных кругах. Масонский гимн «Коль славен наш Господь в Сионе», написанный Херасковым, был совершенно освоен в этих кругах. Стихотворная религиозная поэзия, складывавшаяся в православных духовных семинариях, печатавшаяся в духовных журналах, весьма родственна масонской. «Канты», печатавшиеся в сборнике православной алтайской миссии в XIX в. и распространявшиеся среди русского духовенства и монашества и в прицерковной среде, очень близки сборникам масонских хоров и песен, издававшимся в XVIII в.

8

Не выключалась масонская поэзия и из традиций большой русской литературы XVIII в. Еще у Кантемира читаем «Песнь I. Противу безбожных», где поэт убеждает: «Тщетную мудрость мира вы оставьте, злы богоборцы!.. Признайте бога, иже управляет тварь всю, своими созданну руками»; далее следует изображение природы, знаменующей величие творца. «Песнь II. О надежде на бога» приглашает человека положиться на благой промысел «властелина мира». У Тредиаковского встречаем оду «На непостоянство мира».

Когда позднее Сумароков пишет цикл своих «духовных од» и потом издает целый сборник под названием «Некоторые духовные сочинения» (1774), то здесь одинаково легко улавливаются и масонские мотивы, и общие черты традиционной русской «духовной» поэзии XVIII в. Сам Сумароков живо ощущал свою масонскую принадлежность. В одной из его песен находим такую декларацию-апологию:

Кто хулит франмасонов
За тайный  их устав,
Что те не чтут  законов.
Своих держатся прав:
Когда бы  ты спросился
Как  верен франмасон.
В котором он  родился,
Тот держит  и  закон...
...Любить людей  как  должно,
И бедным  помогать,
И сколько где возможно
Беды  им отвращать.
Словом  тебе сказати,
Он честный  человек,
А тайну  их спознати,
Нельзя  тебе во век.

В 1777 г. В. Майков, уже в то время масон, создал цикл философско-религиозных од, родственных масонскому мировоззрению: «Ода преосвященному Платону — о бессмертии души и рассуждении бесконечных наших желаний», «Ода ищущим мудрости». «Ода счастье».

Что касается Хераскова, то в 70—80-х годах он становится ведущим писателем в масонском кругу. Им создается цикл лирических произведений, поэмы крупного идеологического значения, драматические произведения, наконец, — романы большой популярности и влияния.

- 74 -

Но следует отметить, что и в произведениях более ранних, 50—60-х годов, когда Херасков еще не вступил в масонский орден, в его творчестве уже накоплялся идеологический и эмоциональный материал, родственный масонской настроенности. Подобно Сумарокову, Херасков стоял на высоком уровне культуры как художественной, так и философской и политической. Он воспринял в свое сознание многие элементы просветительного движения своего времени, элементы «вольтерьянского» свободомыслия, политического либерализма, оппозиции к церковникам, социального гуманизма. Его творчество насыщено идейностью. И когда он, выпуская в 1767 г. сборник своих стихов, дал ему название «философические песни», то он имел на это свои права. Его культура, как и его дарования, ставила его в первый ряд деятелей русской национальной литературы XVIII в.

Однако и Херасков, как и многие другие крупные деятели масонства, оказался в плену тех социально-политических сил, которые ставили русскому масонству непреодолимые ограничения. Это суживало размах его мысли и творчества. «Философические песни» в другом издании были переименованы в «Оды нравоучительные», и это точнее определило их идейный характер. Философия присутствовала в поэзии Хераскова и поднимала ее выше уровня средней тогдашней литературы. Но философия эта была морально-религиозная. Еще до принятия в масонство Херасков свободно и убежденно вступал в круг традиционного христианского мировоззрения. И это характерно отобразилось на его литературной деятельности. В 1764 г. он издает стихотворный цикл: «Мысли, выбранные из «Экклезиаста», и три начальные главы из «Премудростей Соломоновых», — правда, являющийся переводом из Вольтера (переизданы в 1779 и 1785 гг.). Позднее, в 1782 г., он анонимно печатает девять своих духовных стихотворений под характерным заглавием: «Утешение грешных» (в 1784 г. его собрат но масонству И. В. Лопухин перепечатывает эти стихи в «Избранной библиотеке для христианского чтения»). Стихи предназначались для пения на масонских собраниях. Херасков создает целый цикл «нравоучительных од», — и следует выделить своеобразие этого жанра; он был устойчив в масонской литературе и противополагался оде хвалебной, торжественной, викториальной.

В разработке жанра духовной, нравоучительной, философической оды участвовали и Сумароков, и В. И. Майков, и Херасков, и др. Скоро определился и круг образов, эмоций, тематики этого жанра; впрочем, многое было взято готовым из русской традиции времен кантемировских и еще более ранних, а также — из западного фонда пиетической лирики.

Как и многим писателям-масонам, Хераскову свойственно глубокое, интимное восприятие природы. Иногда он как-будто перепевает в этом круге мотивы ломоносовской лирики природы, но ему чужд пафос натуралиста, познающего «натуру» в ее автономной жизни. Для Хераскова природа — отображение бога, через творение он познает творца.

Наблюдая природу, поэт стоит как бы «на пороге двойного бытия»:

И в мире мир другой живет!
В восторге нисхожу на землю,
Древа, луга, поля объемлю,
К источникам склоняю слух,
В них чувствую — и жизнь, и дух!

Перед масоном стояла проблема борьбы с греховностью, «внутреннего делания».

- 75 -

Разрешение этой проблемы в личной жизни масона иногда бывало исполнено огромных и болезненных напряжений. Здесь бывали возможны целые душевные драмы.

В стихах Хераскова на темы самосовершенствования много родственного не только масонской ритуальной песенной лирике, но и старым русским «духовным стихам» и позднейшим сектантским песням. Но Херасков был не только мистиком и моралистом, он был энергичным общественником. Он стремился связать с проблемами социальной и политической жизни свои эпические художественные произведения — поэмы и романы. Впрочем, жизнь откликнулась и в лирике Хераскова.

В нравоучительной оде «Знатная порода» он раскрывает излюбленную в масонской (и общей либеральной) публицистике тему о знатности происхождения и личных заслугах:

Не славь высокую породу,
Коль нет рассудка, ни наук;
Какая польза в том народу,
Что ты мужей великих внук?

И поэт находит достойные слова и мысли, чтобы определить подлинную «знатность»:

Будь мужествен ты в ратном поле,
В дни мирны — добрый гражданин;
Не чином украшайся боле,
Собою украшай свой чин.
В суде разумным будь судьею,
Храни во нравах простоту:
Пленюся славою твоею,
И знатным я тебя почту.

Оппозиция чванному и жадному до привилегий вельможеству — черта, характерная для всего русского масонства. Она сказалась и на масонской новеллистике (ср. нравоучительную басню В. И. Майкова «Конь знатной породы»).

Смущенная совесть масона ставила и социальную проблему о богатых и бедных. У Хераскова имеется ода «Богатство». Она начинается смелым обращением: «Внемлите, нищи и убоги!» И читатель нашего времени ждет резкого противопоставления бедных и богатых — в защиту бедных и в отрицание богатства. Но ода лукава. Исконная вражда и борьба между богатым и бедным снимается в ней с обсуждения софизмом, будто жизнь нищего и убогого приятнее и спокойнее, чем богатого, «коль нечего ему терять». Правда, в той же оде имеется одна особенная строфа:

Хоть вещи все на свете тлеют,
Но та отрада в жизни нам:
О бедных бедные жалеют,
Желают смерти богачам.

А в соседней оде «Злато», парной к оде «Богатство», Херасков отказывается и от того софизма, будто бедному живется спокойнее и счастливее, чем богатому:

Имущий злато в век робеет,
Боится ближних и всего;
Но тот, кто злата не имеет,
Еще несчастнее того.

- 76 -

Как же после этого быть? — Этот вопрос в социальном порядке не разрешается, и тут вступает в силу его религиозно-моралистическое решение: «добродетельный благочестивый муж и в цепях свободен, а злой и в чертогах и во славе раб» (А. Лабзин). И здесь вновь обнажается глубочайшая фальшь масонской доктрины. Эта фальшь становилась очевидной наиболее искренним масонам, которые осмеливались взглянуть на вещи «глазами совести» (М. Невзоров).

9

Религиозно-моральная лирическая поэзия была самым популярным, самым распространенным жанром в масонской среде. Она не только удовлетворяла чисто эстетическим потребностям — она несла обрядовую, ритуальную функцию. Масонская лирика культивировала несколько поэтических жанров: гимн, оду, хор, песню. Но весь круг идей и эмоций, волновавших масонство, был охвачен масонской лирикой, и русское масонство, при богатстве его культурных и литературных сил, при большой активности в пропаганде, стремилось подчинить себе и другие большие литературные формы. В них оно сумело досказать многое, чего не успевало выразить в лирических жанрах.

В годы бурного роста масонского движения, т. е. в 70-е годы, Херасков много работал над созданием прославленной поэмы «Россияда» (напечатана в 1779 г.), в которой явственно звучат религиозные мотивы.

В «Россияде», помимо этих мотивов, захватывали масонов и иные, родственные им: мотив патриотический, освобождение родины от монгольского ига; мотив гражданский, государь, внимающий мудрым советникам (совет бояр, где независимый во мнениях советник изобличает льстеца, склоняющего царя к самовластию) — эти мотивы не менее близки и дороги передовому масонству. Они отзовутся и в масонской новеллистике.

Религиозно-мистические и моральные тенденции усилены в другой, позднейшей поэме Хераскова «Владимир» (напечатана в 1785 г.). Самый выбор темы свидетельствует об этом: «христианское просвещение Владимира, России просветителя, нареченного равноапостольным». Впрочем, автор меньше всего заботится о воссоздании в поэме исторических обстоятельств принятия христианства на Руси. Он пользуется исторической темой для религиозно-нравственного иносказания. В предисловии к третьему изданию поэмы (1809) Херасков пишет: «Ежели кто будет иметь охоту прочесть моего «Владимира», тому советую, наипаче юношеству, читать оную не как обыкновенное эпическое творение, где по большей части битвы, рыцарские подвиги и чудесности воспеваются; но читать, как странствование внимательного человека путем истины, на котором сретается он с мирскими соблазнами, подвергается многим искушениям, впадает в мраки сомнения, борется со врожденными страстями своими, наконец преодолевает сам себя, находит стезю правды и, достигнув просвещения, возрождается». В основу поэмы положена идея нравственного возрождения человека под влиянием христианства. При этом «Внутреннее богослужение» противополагается «внешней церкви», официальной церковности.

Следует обратить внимание на аллегоризм, иносказательность поэмы «Владимир». Эта особенность произведения еще более сближает его с масонством. Вся масонская обрядность проникнута аллегоризмом, символикой. В этой обрядности многое символизирует «обращение», «возрождение»,

- 77 -

«странствие» человека на пути к богу. Под «малым стадом у пастыря» поэмы можно было легко подразумевать масонское братство. Герой поэмы князь Владимир, проходит ступени богопознания, как их проходили и масоны, — от низших степеней к высшим. Вот почему необходимо считать поэму Хераскова одним из наиболее декларативных документов масонской художественной литературы.

Иносказательность, аллегоризм, символика присущи и другим, сказочным поэмам Хераскова: «Пилигримы, или искатели счастья» (1795), «Бахариана». И здесь аллегорически изображается «странствование» души, ее заблуждения и, наконец, — обретение покоя в религиозно-мистическом созерцании. В «Бахариане» Неизвестный (герой поэмы-сказки), плывущий в лодке, — это человек в житейском море; злая волшебница с ее прельщениями — страсти; красавица Феллана — непорочность. Найти эту Феллану можно только с помощью истинного (разумей — масонского) просвещения. Следует отметить жанровое своеобразие этих двух поэм: здесь совмещаются мистическая патетика и юмор, сказочная фантастика и религиозная символика.

Самое название поэмы «Пилигримы» приводит нас еще к одному сближению русской масонской литературы с западной литературой. На Западе были изобильны аллегорические поэмы и романы с давних времен и особенно в XVIII в. Многие из них переводились на русский язык. Среди переведенных для нас здесь особенно любопытны аллегорические произведения с темой «странствия», например, «Путешествие добродетели» («Утренний свет», 1777), «Таинственное путешествие в остров добродетели» (М., 1781), «Чудные приключения шести принцесс Вавилонских и награждение их в храме добродетели, где изображается в иносказательном смысле жизнь человеческая» (М., 1791). Такие произведения помогают осмыслить закономерность появления аллегорических произведений Хераскова в особом кругу общеевропейского литературного и общественного движения, — того, в котором вращалось и русское масонство. В этом кругу религиозной, пиетистической, мистической литературы большой славой в XVIII в. пользовалась поэма английского проповедника-мистика XVII в. Джона Беньяна: «Странствие пилигрима» (1678 и 1684). Аллегоризм ярко выражен в этой поэме; персонажи — Уступчивый, Убежденный, Верующий; олицетворения — Отчаяние, Лицемерие, Невежество, Добродетели. Герой поэмы, неся на плечах бремя греха, странствует по узкому пути спасения, руководимый Евангелием. Характерно, что наряду с высокими мистико-моралистическими материями в поэме Беньяна дается простор и юмору. Перевод этой поэмы, под заглавием «Любопытное и достопримечательное путешествие христианина», был напечатан в Москве в 1782 г. — за три года до поэмы Хераскова «Владимир» и задолго до его поэмы «Пилигримы». Следует признать прямую связь «Странствия» Беньяна с масонскими поэмами Хераскова, как и с группой русских и переводных «странствий», появившихся в 70—80-х годах. Среди них некоторою известностью пользовались поэмы Семена Боброва: «Таврида» и «Древняя ночь вселенной», тоже аллегорические, тоже с темой о скитаниях в поисках истины. «Главнейшим предметом» поэмы «Древняя ночь» является «истина бессмертия души»—тема, постоянно занимавшая масонов.

О Беньяне же надо досказать, что его «Странствие» эпизодически захватило и внимание Пушкина, конечно, без увлечения мистикой автора, — в 1835 г. Пушкин переложил в стихи начало первой части поэмы Беньяна.

- 78 -

10

В 1782 г. был издан Херасковым (анонимно, якобы в переводе с арабского) роман «Золотой прут». Здесь в форме восточной легенды, опять аллегорически изображаются странствия души и обретение ею истины (мистической, масонской). С этим романом мы вступаем в новую область масонской литературы: новеллистику.

Как отмечалось выше, масонские круги освоили большое количество произведений западной романистики. И здесь надо постоянно помнить, что в состав чтения и усвоения входили не только переводы, но и оригинальные тексты на языках французском, немецком, английском. Однако и переводная романическая литература была изобильна. Здесь были и Вольтер, и Руссо, и Монтескье («Персидские письма»), и Фенелон, и Прево, и Ричардсон, и Галлер, и Виланд, и Террасон, и многие другие крупные и меньшие романисты. Не все пользовались одинаковым почетом и вниманием. Вольтер и Руссо принимались, как выше указано, с ограничениями. Но критика «жрецов», «волхвов», церковников, суеверий и фанатизма, а также деспотизма у Вольтера и Монтескье, постановка проблемы воспитания в «Эмиле» Руссо нашли живой отклик в масонстве.

«Властителем дум» долгие годы и десятилетия оставался Фенелон. Критика городской жизни с ее приобретательством, призывы к возвращению на лоно природы, идиллии пастушеской и земледельческой жизни, проповедь морально-религиозного воспитания — обеспечили «Телемаку» многочисленные русские переводы и подражания. Насчитывают до десяти переводов романа Фенелона и XVIII в.; любопытно, что ко времени расцвета масонской литературы относится большое количество переводов «Телемака» (1782, 1786, 1788). Переводились и другие произведения Фенелона; его «Диалоги мертвых» создали целый устойчивый жанр в русской литературе. В масонской среде высоко ценилось рассуждение Фенелона «О воспитании девиц» (третье издание перевода выпущено университетской типографией Новикова в 1788 г.). В 1787 г. новиковское издательство напечатало «Краткое описание жизней древних философов, с присовокуплением отборнейших их мнений, систем и нравоучений; сочинено г. Фенелоном, архиепископом Камбрийским»; любопытно, что перевод сделан Евгением Болховитиновым, будущим митрополитом.

Под знаком Фенелона прошло все романическое творчество Хераскова, виднейшего представителя масонской новеллистики, — а именно три его романа: «Нума, или процветающий Рим» (1768), «Кадм и Гармония» (1786) и «Полидор, сын Кадма и Гармонии» (1794). Романы растянулись почти на тридцать лет и отобразили идеологическую эволюцию автора: слева направо, от деизма и либерализма к мистицизму и консерватизму. Впрочем, резкого перелома или кризиса не было, и уже в первом романе (до вступления в масонский орден) Херасков обнаружил многие тенденции, обострившиеся позднее. Зато и в двух позднейших романах автор-масон сберег некоторые черты свободных воззрений, критики, гуманизма.

Все три романа принадлежат к типу тогдашних «политических» романов (Staatsromane), ставивших проблемы государственной власти и ее форм: абсолютистской, аристократической, демократической, проблемы взаимоотношений политических и социальных сил — вельможества, народа, духовенства. Затрагивались такие явления, как рабство, народные восстания. Настойчиво выдвигалась проблема идеального устроения человеческого общества, предлагались социально-политические утопии.

- 79 -

В истолкование своего первого романа («Нума») Херасков писал: «ежели нет благополучных обществ на земле, то пусть они хотя в книгах находятся и утешают наши мысли тем, что и мы со временем можем учиниться счастливыми». Он сам называл свой роман «Утопией» и тем самым включил его (как и позднейшую дилогию о Кадме и Гармонии) в группу популярных в XVIII в. утопических романов и рассуждений. Здесь на первом месте следует назвать «Утопию» Томаса Мора (1516), именно в XVIII в. получившую новую силу и влияние. В русской литературе ее переводы появились в разгар масонского движения (1789 и 1790 гг.), но культурные русские люди знали «Утопию» давно — или в английском подлиннике, или во французском переводе, или в многочисленных пересказах и подражаниях. Внимание и сочувствие масонов могла привлекать в «Утопии» критика злоупотреблений королевской власти и поиски компромисса между религией и разумом. Но влияние «Утопии» не могло быть велико в масонской среде, в силу смелости коммунистических воззрений Т. Мора, его отрицания частной собственности. Только отвращать могла масонов тенденция Мора сосредоточить жизнь и труд в городе, организовать земледелие как общую трудовую повинность граждан, построить на естествознании образование утопийцев.

Кроме «Похождений Телемака» Фенелона, большим успехом пользовалось «Путешествие Кира» известного масона шотландца Рамзея, многократно переведенное у нас (1763, 1765, 1785), «Жизнь Сифа, царя Египетского» Террасона (перевод Д. И. Фонвизина, изданный в 1762—1768, II изд. — 1787—1788), Гольберга «Подземное путешествие» (1762), Галлера «Плоды трудов прозаических сочинений» — с изображением «самовластного в государстве единоначалия» и «аристократического, или властию законов ограниченного, в государстве правления» (1783—1784, 1793). А. А. Нартовым, впоследствии розенкрейцером, было переведено с французского и издано в 1766 г. еще одно подобное произведение: «Спокойствие Кирово».

В тоне этих умеренных западноевропейских утопий слагались в русской масонской среде романы Хераскова, «Путешествие в землю Офирскую» масона-публициста и историка кн. М. М. Щербатова (около 1784 г.), «Новейшее путешествие» масона В. А. Левшина (1784).

Задачей своего первого политического романа Херасков ставил изображение процветания общества под управлением мудрого и добродетельного монарха.

Когда Херасков писал «Нуму», он еще не вступал в масонский орден. Вместе со всем передовым дворянским обществом он переживал подъем прогрессивных настроений в первые годы царствования Екатерины II, в эпоху Комиссии для составления нового уложения. В «Нуме» отобразился максимум политического либерализма и религиозного свободомыслия, до которого поднимались писатели сумароковского круга. Вместе с Сумароковым и В. И. Майковым Херасков потом стал сближаться с масонством, и одно вступление в масонский орден уже знаменовало передвижение слева направо.

В масонскую пору Хераскову предстояла дальнейшая эволюция. Она отобразилась во втором романе: «Кадм и Гармония». И здесь основной задачей ставится изображение идеального царя-мудреца.

Черты «политического», «государственного» романа обеспечивали «Кадму» живой интерес читателей и прогрессивное влияние. Но роман написан после Пугачевского восстания, после американской революции, в годы

- 80 -

перед французской революцией, когда в масонстве обострялась борьба с атеизмом и материализмом. Все это откликнулось в романе усилением черт политической умеренности и борьбы с религиозным вольномыслием. И для автора, и для читателей было очевидно, что роман, с известными оговорками, приемлет «существующий строй» русской дворянской монархии.

В третьем романе: «Полидор, сын Кадма и Гармонии», написанном после потрясений 1789 г., после катастрофы новиковского движения, охранительные тенденции еще больше усилились. Правда, и здесь Херасков еще сберегает некоторые черты прогрессивного мировоззрения, но они подавляются нахлынувшими иными тенденциями. Истинное счастье для государства — просвещение и правосудие, «равногласное» и для слабого, и для сильного. Монарх в своих действиях должен быть ограничен общественным мнением и законом. Попрежнему Херасков ведет борьбу с суевериями и корыстолюбцами-жрецами, с «нелепыми истуканами» — идолами в храмах. Попрежнему для него «добродетели, а не порода делают людей почтенными». Попрежнему, отвращаясь от корысти и насилий в современном мире, Херасков пытается создать картину утопической страны, где царствует труд, где все пашут землю, где властители показывают народу пример в работах, где отправляется всенародно обряд торжественного сеяния.

Но последним из трех романов Херасков еще круче повернул своим фронтом в сторону врага слева. Здесь Херасков, оставаясь в кругу масонских воззрений и настроений, повторяя в образах высказывания масонской публицистики, включается и в широкий круг русской антиреволюционной литературы 90-х годов, в поток статей, стихотворений, брошюр и книг — оригинальных и переводных, — который возник после 1789 г. и развивался широко в 90-е годы, переплескиваясь и в XIX в. Сам Херасков еще раз, не в романе, а в поэме «Царь, или спасенный Новгород» (1800), посвященной Павлу I и оппонирующей трагедии Княжнина «Вадим Новгородский» (1793), высказался в защиту старого режима и против революции.

Это было закономерно, как закономерно было восхваление Екатерины II и у Лопухина тех же лет: после 1789 г. монархия и монархисты естественно стремились сомкнуться в борьбе с общим врагом.

И опять характерны ранние предвосхищения темы вольнодумца-мятежника в масонской литературе: образ нечестивца Рувада в романе Хераскова 1794 г. уже давно, за треть века, был намечен тем же автором в драматической пьесе 1761 г. «Безбожник» (образ Руфина).

Три романа Хераскова — самое крупное, что создано в русской утопической романистике масонского круга. Но ими эта романическая литература не исчерпывается. Сюда относятся безвестная, анонимно напечатанная в Калуге в 1793 г. повесть упомянутого выше масона-поэта Ф. П. Ключарева: «Испытание честности». Более известна повесть-утопия масона-розенкрейцера В. Левшина: «Новейшее путешествие» («Собеседник любителей российского слова», 1784). Это — странное двойственное произведение. Близкий Новикову человек, усердный его сотрудник в издательском деле, переводчик и подражатель Вольтера, Левшин проявляет в своем «Новейшем путешествии» и религиозное, и политическое вольномыслие, интерес к проблемам научного естествознания (Левшин был переводчиком «Естественной истории» Раффа, 1785; «Словаря натуральной истории», 1788; «Чудес натуры», 1788). Он проявляет черты рационализма и деизма. О мироздании он рассуждает так: «Творец миров не создал

- 81 -

ничего чрезъестественного, ни похожего на волшебство: все действующие причины имеют основание свое в природе». Житель луны, побывав на земле, дает жизни людей отрицательную, сатирическую характеристику: «Зависть, злоба, честолюбие, гордость, зверство суть наследственные побуждения, коими провождаются все их деяния. Я прошел все части населения, видел просвещенных и диких; но различие между ими было маловажно: дикие производили то наглостию, что просвещенные совершают искусством». Колко говорится о плутовстве жрецов на земле, о самовластии государей. Когда герой повести Нарсим попадает на луну, он обрадован тем, что «не видит монархов и ратников», «не видит нигде молитвенных храмов».

Однако, когда Левшин характеризует идеальную жизнь утопического общества на луне, он фатально сбивается на пастораль: на луне не знают войны, но не знают и наук; жители луны занимаются только земледелием и скотоводством: «завидное состояние! Кажется, одни радостные звуки свирели провождаются к ушам моим». И опять вполне закономерно, что когда после такой ни к чему не обязывающей лунной идиллии Левшин возвращается на землю, он кончает прославлением благодетельного правления Екатерины II.

Еще менее утопичен утопия-роман масона кн. М. М. Щербатова «Путешествие в землю Офирскую г-на С..., шведского дворянина» (написан около 1784 г.; в свое время напечатан не был). В этом «Путешествии» есть известные элементы фантазии, домыслов о будущем, которое и самому автору-утописту представляются мечтательным. Но еще более здесь делового реформизма, практических предложений, представляющих собою только крайнее развитие того, что уже намечалось в самой жизни. Во многих своих чертах «Путешествие» Щербатова не утопия, а скорее «проект», один из тех проектов нового государственного устройства, какие сочинялись в екатерининское время или позже, в первой половине царствования Александра I.

Пожалуй, наиболее утопично в романе-проекте Щербатова то, что относится к религиозному строю. Здесь Щербатов смело идет против исторически сложившихся форм господствующей церкви. Он заявляет себя свободомыслящим и тут сближается с рационалистическим, деистическим масонством. Он провозглашает принцип: «мы — люди, а потому суть твари, одаренные рассудком». Поэтому таинств в офирской религии нет. Брак — «не есть дело, касающееся до веры, но до гражданских законов, а благословение, чинимое бракам во храме, есть токмо дабы оные учинить тверже и непоколебимее». Жертв офиряне не приносят: «ибо лучшая жертва высшему существу есть сердце чистое». Жреческого сословия нет. Обязанности священника несут уважаемые граждане, избираемые обществом; «многие из них и другие места имеют»; один, например, служит начальником «вышнего земского суда». Доходов от храма священники не получают. Молитвы в офирской церкви весьма кратки; «их весьма немного: 1) ежедневные, 2) на рождение младенца, 3) на бракосочетание и 4) на погребение». Общественная молитва совершается в храме, описание коего у Щербатова живо напоминает обстановку облачения и обряда в масонских ложах.

Весьма близки к масонству и заботы Щербатова об исправлении нравов офирян, обуздании страстей и пр. Офирские власти неусыпно следят за этим. «Каждый разврат нравов, ярко явное непочитание к родителям своим, сварливость, жестокие поступки с подданными своими, мотовство, излишняя роскошь — унимается благочинными» (выборными

- 82 -

должностными лицами). Здесь отзывается борьба русского масонства, какую оно упорно вело против придворной роскоши и распущенности, а также — мечта подменить социальные реформы моральным перевоспитанием.

Близок к масонским воззрениям и высказываниям Щербатов и в общих суждениях своих о царской власти. Одна из надписей в Офирском царском дворце гласит: «не народ для царей, но цари для народа, ибо прежде, нежели были цари, был народ». Настойчиво проводится излюбленная масонами мысль: «царь должен сам первый законам страны своей повиноваться, ибо по законам он и царь, а разрушая их власть, разрушает и повиновение подданных к себе». Словно повторяя «Нуму», Щербатов пишет, что император Офирский, верховный распорядитель военной силы, не имеет, однако, вооруженной почетной стражи: «государь, быв окружен стражею, почтет не столь нужну себе любовь народную и, не имея опасности, может ввергнуться в таковые поступки, которые ему самому и государству вред нанесут вместо того, что, не имев стражи, он всегда старается в любви народной ее себе сыскать». Император не может начинать наступательную войну по своей воле: «Он должен собрать совет не токмо из членов хранилища законов, но также и всех обретающихся в столице четырех первых степеней людей». Законодательная власть изъята из рук государя. «Цари не бывают ни ремесленниками, ни купцами, ни стряпчими и не ощущают многих нужд, которые их подданные чувствуют, а потому и неудобны суть сами сочинять законы». Законодательство передается представителям всех свободных классов общества — от вельмож до ремесленника. В офирском государстве обеспечено обязательное и даровое обучение: «нет ни единого гражданина, которого бы в школах не учили правам и законам их страны».

В других элементах своих реформаторских воззрений автор «Путешествия» начинает отступать от среднемасонского гуманизма в сторону крепостнического правого масонства. Утопическое государство Щербатова — сословное государство с последовательно и резко проведенным неравенством прав отдельных общественных групп. В полицейском государстве Щербатова «все так рассчитано, что каждому положены правила, как ему жить, какое носить платье, сколько иметь пространный дом, сколько иметь служителей, по скольку блюд на столе, какие напитки, даже содержание скота, дров и освещения положено в цену; дается посуда из казны по чинам; единым жестяная, другим глиняная, а первоклассным серебряная, и определенное число денег на поправку, и посему каждый должен жить, как ему предписано». После того как мы узнаем, что «первоклассным» людям выдается посуда «серебряная», становится сомнительным, что у офирян нет «ни богатства, ни убожества». Но характерна черта: «живут каждый служащий на определенном от казны жалованьи». Все потребление в стране нормировано законом. В особом положении находится армия. Ее организация напоминает будущие военные поселения Аракчеева. Солдаты набираются из определенных селений; солдатские поселения распределяются по полкам, каждое селение образует роту «под начальством своих офицеров». «Каждый отставленный солдат, по выслужении урочных лет, не токмо должен в селение его полка возвратиться, но и в самую ту роту». Вопреки сентиментальному пацифизму других масонских утопий, утопия Щербатова, не колеблясь, обусловливает в составе государственных учреждений «литейный дом», где пушки льются «без всякой разности с европейскими в способе литья». В Офирской земле имеются крепости, вооруженный флот. Вопреки пасторальным утопиям, в Офирской земле разработана целая

- 83 -

система государственных репрессий. Применяются тюрьмы, арестантские работы, смертная казнь за политические преступления, цензура печати; вопреки масонским идиллиям, имеется и многолюдная бюрократия с сложной иерархией и знаками отличий. В утопии Щербатова учтены все «достижения» полицейской государственности конца XVIII в. Полицейская регламентация доведена до того, что «каждый офирянин имеет должность [обязанность. — Н. П.] под опасением немалыя пени, кто бы он ни был, придти единожды в неделю в храм божий и ему краткую молитву принести».

Основу всей щербатовской утопии составляет сословный строй. На вершине пирамиды помещается сословие «благородных». «Благородные» имеют исключительное право на владение населенными имениями и на государственную службу. А из среды «благородных» еще выделяется особая привилегированная группа — «вельможная знать». Она делит с императором верховную власть, она заседает в Офирском парламенте, ее привилегии охраняют «основательные законы» (конституция). Основу же социальной пирамиды образуют «рабы» (разумей — крепостные). Государственная регламентация, которую Щербатов педантично вводит во все общественные отношения, сразу отступает перед властью рабовладельца. Его отношения к рабам-крепостным ничем не регламентируются. Господа бесконтрольны в распоряжении своими рабами. В «Катехизисе законов», преподаваемом Офирскому дворянскому юношеству, имеются только общие моралистические наставления: «не будь жесток к твоим рабам»; «не отяготи излишними податьми и работою и не оскорби их жестокими наказаниями, ибо правительство на все сие имеет присмотр и обличенного тебя в таковых беспорядках лишит управления твоих имений». Взятие жестокого помещика под опеку применяется только в случаях особых зверств, а моральные увещания хорошо нам знакомы из публицистики других масонов, как и Щербатов, твердо стоявших на крепостнических позициях.

Крепостническая основа щербатовской утопии самоочевидна. По неумолимой классовой жестокости масон Щербатов здесь объединяется с крайними реакционерами-масонами, как Поздеев. «Путешествие в землю Офирскую» написано после Пугачевского восстания, явившегося страшной угрозой дворянской власти. «Путешествие» — отклик стремлений укрепить диктатуру крепостников. Для щербатовской «утопии» характерны как помещичий безграничный деспотизм, так и система сыска и суровые уголовные репрессии до казней включительно.

Щербатов разошелся с лучшими представителями русского масонства во многом, начиная со своих общих антигуманных тенденций. Разошелся Щербатов с ними и в своих пристрастиях к «вельможной знати». Лучшие масоны, от Сумарокова и до Лопухина и Новикова, были в оппозиции к вельможеству. Из западных авторов, принятых в русской масонской среде, разве только Галлер с его политическими романами («Альфред, король англосаксов», 1773, и «Фабий и Катон», 1774), возвеличивающими аристократическую республику, может сопоставляться с магнатскими тенденциями «Путешествия в Офирскую землю».

Масонскую литературу трудно обособить от других литературных направлений и группировок как в идейном, так и в жанровом или вообще стилевом отношении. Масонская литература, выросшая из определенной социальной среды, именно — дворянской, отображала в себе родовые черты дворянской идеологии. Так, масон-историк кн. М. М. Щербатов в

- 84 -

своей утопии воссоздает тот же культ дворянской исключительности, дворянских привилегий, что и историк Татищев в трактате «Разговор в пользу наук и училищ», а Татищев масоном не был. Масонские поэты обличали в стихах французскую революцию так же, как и Державин, отрицательно относившийся к масонству.

Масонские поэты культивировали жанр оды так же, как и другие русские поэты, не бывшие масонами. Масонская драматургия не только воспринимала традиционную форму классической трагедии, но осваивала и новейший драматургический жанр слезной комедии. Масонская романическая литература создавалась в готовых формах большой романической русской и западной литературы.

Русское масонство не оказалось в состоянии создать свой особый литературный стиль. Оно пользовалось готовой литературной традицией западного и русского классицизма и особенно сентиментализма.

Но своеобразие масонского общественно-идеологического движения создавало предпосылки для своеобразий литературных. И мы вправе говорить о масонской лирике, масонской поэме, масонской трагедии, масонском романе, как особых явлениях в пределах общего движения русской литературы XVIII века.