- 471 -
Исторические песни и сказки XVI в.
1
Если литература XVI в. вообще и, в частности, историческая повесть этого времени была в главных чертах официозна и нередко, в ущерб художественности, — публицистична, докторальна, то как бы в противовес ей именно на эпоху Грозного падает расцвет эпической поэзии. Личность Грозного, успехи русского оружия настраивали народных авторов на создание поэтических композиций, как это и позже случится в Петровскую эпоху. Иногда же отдельные поступки самого царя, а главное — его княже-боярское окружение изображались с оттенком юмора и сатиры. В сказках, старинах и особенно в исторических песнях сохранились народные воспоминания о времени Грозного.
Термин «историческая песня» — искусственного происхождения. П. Бессонов, редактор сборника П. В. Киреевского, предложил за старинами о богатырях оставить название «былины», за песнями казацкими, солдатскими — собственно «песен», за композициями, посвященными событиям Московского государства XVI—XVII вв., — «песен былевых исторических». Однако многими исследователями в ряде старин подмечено, что основа, дошедшая от раннего русского средневековья, была осложнена в XVI в., когда русский эпос подвергся коренной переработке. В таком случае богатырскую старину («былину») иногда приходится принимать за историческую песню. Грань между жанрами будет яснее, если «историческую песню» мыслить произведением, которое, восходя по форме к старинам, по содержанию воспроизводит событие, связь с которым может быть доказана материалом документальным. Таким образом, говоря о «песнях Московского царства XVI в.», следует иметь в виду, что они воспроизводят исключительно события царствования Ивана IV. XV век, с его большими историческими сдвигами, слабо отразился в эпической поэзии. Старины, воспевающие победоносную разделку богатырей с татарами, также в большинстве могут быть отнесены, в их сохранившейся форме, ко времени Грозного, так как отражают утвердившееся сознание превосходства русского народа над исконным врагом, каковое могло оформиться лишь после покорения Казани и Астрахани.
На расцвете исторической песни не могла не сказаться любовь Ивана Грозного к песне: он сам нередко выступал в роли скомороха. Олеарий
- 472 -
передает, что царь, желая «повеселиться за пирушкой, приказывает петь песни, сложенные о завоевании Казани и Астрахани».
Многочисленный штат забавников-сказочников, бахарей, гусельщиков наполнял царские хоромы. Жили они в особой «потешной палате», носили цветистые однорядки.
Песни о взятии Казани не велики по объему; видимо, они подвергались частым переделкам, главное — сокращениям. Их можно разделить на две редакции. Первая, художественно изложенная, с наиболее обстоятельным содержанием, помещена в сборнике Кирши Данилова. В этой редакции с большим вероятием можно видеть пережиток тех песен, которые пелись перед самим Грозным. Вариант Кирши последовательно выдерживает за Иваном титул «князя» вплоть до вынесения им из Казани короны с порфирой: тогда «князь московский воцарился». Таким образом, принятие Иваном IV титула «царя» связывается со взятием Казани; мотив повторен в старинах «Иван Грозный и сын». Царь говорит:
Казанское царство мимоходом взял,
Царя Семиона под мир склонил,
Снял с царя порфиру царскую,
Привез порфиру в каменну Москву,
Крестил я порфиру в каменной Москве,
Эту порфиру на себя наложил,
После этого стал Грозный царь.1Исторически принятие титула произошло раньше, в 1547 г., но в народном сознании отпечатлелся переход исконного, привычного названия хана «царем» к московскому князю.
Другие варианты (числом 13) носят яркие следы скоморошьей окраски. Она видна уже в зачинах, содержащих обращение к «званым гостям» послушать, как царь брал Казанское царство. Певцы называют себя «малыми ребятами», поющими «старину стародавную». Содержание разбавлено грубоватым юмором. Царь подходит под Казань —
Он в овражке простоял, он и кашку расхлебал,
В другом простоял, он другую расхлебал...(Кир., VI, 1)
«Злые татаришки» осыпают русских оскорблениями. Рассказов о вещем сне царицы, вывозе царских регалий — нет. Внимание сосредоточено на взрыве подкопа.
Песни о взятии Казани не богаты содержанием, но основа их не лишена книжных воздействий. В содержании песен находится много точек соприкосновения с Историей о Казанском царстве, имевшей широкий круг читателей. Вещему сну царицы Елены в песне соответствует в повествовании рассказ о сне, виденном казанским царем в первую ночь осады города. Основное содержание песни — взятие города подкопом:
По городу татаринок погуливает,
Над нашим над царем насмехается:
«Не взять тебе Казань город ни во сто лет,
Ни во сто лет, ни во тысячу годов!»
На это наш государь приразгневался,
Приказал наш государь под Казань город,
Под Казань город подкопы подкопати.(Кир., VI, 5)
- 473 -
Казань на самом деле была взята после взрыва пороховой мины. В Погодинском летописце XVII в. повествование об этом взрыве особенно близко к песне: «Царь князь великий велел подкопщику Розмыслу подкопыватися под Казань город, да велел поставити зелья много. Подкопщик же Розмысл, дошед стены и наставя бочки со зельем, и зажже свечи и выиде отуду со свечею, дасть ю царю великому князю... и загореся зелье и вырвало треть стены городовой». В некоторых песенных вариантах пушкарь назван Зилантом.
Исследователь Истории о Казанском царстве (Г. З. Кунцевич) отмечает еще ряд соотношений между песнями и книжным рассказом. В песне Грозный заподозрил пушкарей в измене; в Истории упомянуто об измене воеводы Юрия Булгакова, из-за которой взятие города замедлилось. В песне говорится об отобрании царских регалий, короны, костыля, порфиры; в Истории, в рассказе о приводе Едигера к Ивану IV, сказано, что Грозный из даров взял себе лишь избранное оружие да утварь, а «венец царьский и жезл и знамя казанских царей и прочая царьская орудия в руце благочестивому царю богом предана быша».
В. Ф. Миллером еще были подысканы параллели со свидетельствами А. М. Курбского, участника похода: «Скоро по облежанию града, егда солнце начнеть восходити, взыдут на град, все нам зрящим, ово престаревшие их мужи, ово бабы, и начнут вопияти сатанинские словеса, машуще одеждами своими на войско наше и вертящеся неблагочинне». Рассказ чрезвычайно близок к песенному изображению татарских бабьих издевательств. Упоминание об участии в московском войске казаков подтверждается свидетельством Царственной книги.
Песня о взятии Казани, попав в казачью среду, главным помощником царя делает казацкого героя Ермака Тимофеевича. Он с товарищами выступает на помощь или по своей инициативе, или испросив предварительно прощенья у царя за былые грабежи. Взятие Казани происходит исключительно казацкими силами, без всякого участия московских войск.
*
Падение татарских царств произвело на народ глубокое впечатление. Куликовская битва показала, что страшного врага можно одолеть, теперь этот враг оказался всецело покоренным. Отсюда — тот рост горделивого сознания превосходства над татарами, который так определенно отразился в старинах татарского цикла. Не удивительно, поэтому, что народная поэзия не без юмора отметила второй брак Ивана IV на кабардинской княжне, черкашенке, «татарке» — в представлении народа.
Вариантов песен, героем которых выступает Мастрюк-Кострюк, много (67 по сборнику В. Ф. Миллера). Обилие такое можно объяснить тем, что здесь соединились, в сущности, два разных песенных сюжета, обьединенных понравившимся мотивом единоборства хвастуна «татарина» с русским, кончившегося посрамлением пришельца. Пример совпадения центральной части в различных сюжетах не единичен в эпосе: песни о бое Ильи Муромца с Идолищем, Алеши Поповича с Тугариным построены на одинаковой расправе с насильниками.
Все варианты определенно распадаются на две песни: 1) о женитьбе Ивана Грозного на Марье Темрюковне и о борьбе царского шурина Мастрюка Темрюковича с русскими удальцами, 2) об отбитом нападении крымских татар на Москву, с введением того же мотива единоборства.
- 474 -
Героем первой выступает Мастрюк или Мамстрюк, лицо историческое, второй — только «Кострюк», имя отвлеченное.
В основе песни о женитьбе Грозного лежит исторический факт — второй брак царя на пятигорской княжне, дочери Темгрюка Айдаровича, состоявшийся 21 августа 1561 г.
Царица-басурманка не возбуждала симпатий. Ее влиянию приписывалось усиление жестоких сторон характера Грозного. Годы их совместной жизни (царица умерла в 1569 г.) определяются наиболее мрачной эпохой царствования. Марья Темрюковна составляет резкий контраст с кроткой, рожденной в православии Анастасией; в черкашенке стали видеть отравительницу, волшебницу. Про жену Самозванца, Марину, тоже ходило предание, по которому она после убийства Лжедимитрия улетела из Москвы, обернувшись сорокой; с тех пор сороки не залетают в город. Образы цариц-иноземок смешивались настолько, что Марина Игнатьевна в некоторых вариантах носит отчество «Кайдаровна», восходящее к имени отца второй царицы, Айдара.
Главным героем разбираемой песни является родной брат черкашенки, Мамстрюк или Мастрюк Темгрюкович, лицо историческое. У князя Темгрюка было трое сыновей, из которых Салтанук жил постоянно в Москве, получил при крещении имя Михаила, с ним царь был то в дружеских, то во враждебных отношениях. Другой, Мамстрюк, в 1565 г. приезжал в Москву с просьбой о помощи отцу против «многих теснот от черкас»; его отменно приняли в Александровской слободе. Царь отпустил Мамстрюка с дарами и послал на Кавказ войско, пробывшее там около года. Это был единственный приезд этого пятигорского князя в Москву. «Мастрюк», однако, дал имя песенному персонажу, другому брату, но основной мотив издевательств над шурином, иронически называемым «милым, любимым», взят целиком из отношений царя к Салтануку-Михаилу. Царь то возвышал его почестями, приближал к себе, то мучил. В 1571 г. он был подвергнут жестокой казни, имя его Грозный занес в свой синодик.
Останавливает внимание личность победителя Мастрюка — Потани, выступающего с постоянным эпитетом «маленький», разрабатываемым в дальнейшем: хроменький, пришепетывающий, «небытенькой». Этот Потаня — в то же время ближайший дружинник Василия Буслаева в песнях о последнем. Разработки эпитета явились следствием желания противопоставить сильного малому, но определению «маленький» следует дать иное толкование. Слова: «малюта, малютка, малюточка», действительно, обозначают маленького, малорослого человека. В то же время «Малютка» представляет уничижительное слово от «Малюта», имени, под которым выступает глава опричнины, Малюта Скуратов. В старинах постоянно упоминается: «Малютка вор Скуратов сын». Поэтому в песенном эпитете «маленький» нужно понимать исключительно изменение имени опричника Малюты Скуратова. Тогда станет понятно, что борцы нашлись «в Александровской слободе». По замыслу песни, значит, противником Мамстрюка выступает одно из наиболее приближенных к царю лиц, выражающее собою всю дружину-опричнину. Сами сказители прекрасно понимали основное значение прозвания «Малютки Потани». В вариантах песни про Ивана Грозного с сыновьями все время говорится: «Потанюшка Скурлатов сын», «Малюченька Потанюшка Скурлатов сын».
Разобранная песня, несомненно, может считаться памфлетом на царицу. Сложилась она, вероятно, после господства пятигорцев, когда стало менее опасно насмехаться над иноземной царской родней.
- 475 -
По выделении вариантов песни «о царской женитьбе» остается группа других, темой которых является исторически определенная победа над татарами. Они, таким образом, воспроизводят оригинал, который можно назвать песней «об отбитом наезде». Песня начинается с рассказа о походе «Крымской поляницы удалой» (крымской царицы, Купавы, дочери царя Турского) на Русь. Поляница поднялась с большим войском, сговорившись с Кострюком. Не доезжая Москвы, крымцы остановились лагерем в поле (иначе — на Воробьевых горах). Оттуда отправляются к царю Ивану Васильевичу послы от Кострюка с требованием пышного приема и уплаты дани:
Чисти улки с приулками,
Конюшни споражнивай.
Дворы разглаживай,
Питья размеривай,
Ества налаживай!
Ества были бы сахарные,
А питья медвяные.
И вываживай, налаживай
Красных девушек толпицами,
Молодушек станицами,
Удалых добрых молодцев ширинками.1Приезжают крымцы. Кострюк выступает буйным, грубым насильником-богатырем по обычному шаблону: идет по мостам, мосты зыблются, по переходам — переходы колеблются, креста не кладет, царю не бьет челом. Резко требует он себе супротивников, с кем бы побороться, угрожая иначе «полонить» царя, Москву «головней прокатить», «спалить царство Московское». Царь устраивает почестный пир, приказывая в то же время клич кликать — выискивать борцов. Призванные борцы являются; их двое. «Хлеб-соль на столе, а борцы на дворе», — заявляют Кострюку. Этим выражением начинается эпизод единоборства.
Борцы носят другие имена, чем в предыдущей песне. Роковым для Кострюка всегда оказывается Михалка или Михаил Иванович:
Михайла расходился,
Михайла рассердился:
Коструку ноги выломал,
Коструку глаза выкопал,
Из платьев вон вытрехнул.2Исход борьбы здесь кровавый: гибель Кострюка освобождает Московское государство от пожара и плена. Поэтому органичными можно считать те подробности вариантов, где царь не только обещает наградить борцов в случае победы, но всячески призывает на них «благословение божие».
Варианты заканчиваются изображением отъезда огорченных крымцев, зато радуется царь:
А живет-то наш Грозный царь Иван Васильевич,
А живет-то он, да звеселяется,
Звеселяется в своих да радостях,
Он своими-то же воинами зашитается,
А живет-то он без всякой опасности,
А век по веку, отныне до веку. Аминь.3
- 476 -
Исход в тоне славы понятен: приход крымцев с грозными требованиями обернулся так, что им самим пришлось уйти со срамом, Москва с царем ликует.
Песни «о царской женитьбе» и «об отбитом наезде» объединены, стало быть, изображением борьбы нахвальщика с русским, но только в одной песне эпизод этот являлся органичным. Естественней всего ему находиться в первой. Вторая рассказывает хотя об обычном, все же серьезном набеге татарской орды на Москву. Между тем ожидаемая трагедия разрешается здесь единоборством. Другое дело в первой песне, где единоборство входит в число «потех» на пиру, кончается без кровавой разделки, построено на веселой трактовке превосходства русских — удалых борцов. Песня «о царской женитьбе» обстоятельно излагает причины, вызвавшие единоборство. Во второй песне борьба начинается неожиданно, кончается быстро — поспешным «уездом» поляницы во-свояси. Ясно, что песня «об отбитом наезде» утеряла свою центральную часть, почему-либо не привившуюся. Что песня многое опустила, показывает представление «Поляницы» существом женского рода, тогда как этот термин старинами обычно прилагается к богатырям, «полякующим в поле»: «И у него есте сильныи богатыри, Поляницы есте да удалыи». В песне «об отбитом наезде» под «Поляницей», следовательно, надо понимать Крымского хана, постоянно угрожавшего Москве. Кострюк, утративший все черты царского шурина, — его помощник, враг-татарин.
С устранением эпизода единоборства разбираемая песня оказывается скудной по фактическому материалу. Остается нечто похожее на реляцию, так как сообщается лишь о походе на Москву крымцев, их поспешном бегстве. Внимание сосредоточено на освобождении от вражеского набега, поэтому исход выполнен в тоне славы. Иллюстрации самого события нет.
Между тем песня «об отбитом наезде» по сохранившимся в ней отголоскам представляет воспоминание о крупном событии, имевшем место в царствование Грозного. В 1571 г. Москва была жестоко опустошена крымским ханом Девлет-Гиреем. Об этом существует беллетристически украшенный рассказ Гоффа1, который связывает событие с именем Салтанука-Михаила, черкасского князя. Описав ужасы разгрома, Гофф говорит, что царь сделал главнокомандующим против татар своего шурина Михаила Темгрюковича, всем дал знать об этом. Но когда князь ехал к царю и был от него всего в 6 милях, Грозный приказал посадить его на кол. Летом 1572 г. хан снова двинулся к Москве с большим войском. С 27 июля по 3 августа на берегу Лопасни произошел ряд схваток с татарами. Это — та многодневная битва, о которой князь А. М. Курбский говорит, как о победе, покрывшей славой князя Михаила Ивановича Воротынского. Крымцы бежали со срамом, потеряв множество войска. Событие нашло себе литературное выражение в «Повести о бою воевод московских с неверным ханом». С ней песня «об отбитом наезде» находится в близкой связи.
«Крымская Поляница» в песне двинулась на Москву с Кострюком, лицом знатным. Повесть сообщает, что крымский хан пришел с нагайским мурзою Теребердием, который был убит ширинскими князьями, и с большим воеводою, дивием-мурзою, попавшим в плен. Крымцы остановились
- 477 -
станом под Москвою, не открывали враждебных действий, но отправили к царю грозного посла: В Повести Теребердий 28 июля подошел к Москве, отнял все дороги, но «не воевал и не жег». Угроза Кострюка на дым спустить царство Московское введена в качестве контраста с будущей победой из воспоминаний о событии 1571 г., когда Москва почти целиком сгорела.
Славу победы Повесть, согласно с князем Курбским, приписывает князю Воротынскому. Во всех лучших вариантах песни «об отбитом наезде» победителем Кострюка называется Михайло или Михаил Иванович. Военных подробностей Повести — описания съемных артиллерийских боев, действий «Гуляй-города», засад — в песне нет: задачей песни служило выделение личности победителя, выражение ликования по случаю победы. Однако в песне нет прославления Михайла. Принят готовый мотив посрамления «татарина» Мастрюка в борьбе с русскими удальцами. Заимствование отразилось на форме композиции: серьезное содержание не вяжется с ее ярким скоморошьим характером, коротким стихом, живым, веселым напевом.
*
Столь важное событие, как победа 1572 г., загладившая невзгоду налета Девле-Гирея, в песенной обработке должно было стать предметом внимания в царском дворце, на ряду с песнями о взятии Казани, Астрахани. Поэтому большое значение придано изображению царской радости.
Однако столь официальное значение песни «об отбитом наезде» с большой достоверностью объясняет, почему в ней не упоминается имени настоящего виновника победы: князь Воротынский попал в опалу.
Между тем о князе Михаиле Воротынском существовали песни. В этом убеждают сохранившиеся три варианта песни под общим названием «Царь в Серпухове». Все они ярко окрашены пребыванием в казацкой среде, носят следы позднего подновления.
Царь, накопив силу, отправился в поход. У города Серпухова произошел смотр войска (в «Повести о бою московских воевод с неверным ханом» говорится, что «большие воеводы стояли против царя от Серпухова три версты»). «Переглядывая силу», царь нашел всех воевод, кроме одного. Имя отсутствующего вначале вариируется пересказами (Максим Краснощеков, Гагарин), но весь рассказ неизменно ведется о «Мишеньке». Грозному докладывают, что Мишенька изменил, предался «хану турецкому», прельстясь «на его золоту казну». Навет оказывается напрасным: на другой день поутру рано Мишенька возвращается «с полоном» — везет двух дочерей турецкого хана, поздравляет царя «со славным городом со Серпуховым», отдает полонянок. Если снять позднейшие наросты, вскрывается такая основа песни: царь, стоящий с войском под Серпуховым, «опаляется» на лучшего своего слугу, воеводу Мишеньку; тот, оказывается, отсутствовал именно потому, что сражался с неверными, приехал с победою и полоном. Поход под Серпухов относился к 1571 г., значит песня реагировала на события 1571—1572 гг. Подозрение в измене имело фактическое основание, так как Девлет-Гирей подошел к Москве по указанию изменников, неких детей боярских. Царь сам много говорил об измене потому, что в ней повинился князь Иван Мстиславский. «Если упоминаемый в песне донос об измене, полученный царем в Серпухове, соответствует событиям 1571 г., то имя «лучшего, верного» слуги царского
- 478 -
Мишеньки, если оно является отголоском имени Михаила Ивановича Воротынского, относит нас к его победе над татарами 1572 г.»1
Лишившись главного содержания, песня «об отбитом наезде» захирела, стала принимать все более и более черт из юмористической композиции, сложенной на тему о женитьбе царя на черкашенке, образовав в конце концов контаминированное эпическое произведение.
Следующее десятилетие, полное сложными историческими обстоятельствами — отменой опричнины, начавшейся войною за обладание Балтийским приморьем, сложными дипломатическими сношениями с зарубежными странами, — не нашло отражения в народной поэзии. Склонная к панегирической оде или к острому памфлету, народная поэзия не находила, на чем основаться. Положение изменилось с наступлением в 80-х годах ряда крупных событий, нашедших для себя поэтическое выражение.
В 1581 г. Псков, осажденный сильным войском Стефана Батория, победоносно отбил жестокие штурмы и обратил в бегство поляков. Тема легла в основу песни «Осада Пскова польским королем», существующей в двух вариантах. Второй вариант носит следы казацкой переделки, соединен с иными сюжетами. Первый (записан в б. Вытегорском уезде Олонецкой губернии) — небольшой, но содержательный, стройный по форме. «Степан земли Польской, собака царя крымского» похваляется итти на города Полоцк, Великие Луки, Псков. К последнему засылается посол, который, подойдя, кричит зычным голосом, чтобы в городе услышали «все немцы, французы премудрые», требуя сдачи города. Воеводы не соглашаются отдать город без боя. В городе в это время находятся три «брата названные»: князья Михайло Васильевич Скопин, Борис Петрович Шереметев, Микита Романович «Вольхонской». Посол передает ответ «Степану королю», которому это «за преку пришло, за тую досаду сердецьную, за тую рану кровавую». Король приказывает заправлять «пушецки свои боевые», набирает огромную силу, останавливается перед Псковом «за три поприща». Наводит «собака» пушки, стреляет «по семи золотым маковицям», но «ядро свинцовое» угодило ему в грудь, а «вся сила поганая ослепнула», стали рубить друг друга, «не осталось силы и на семена». Во втором варианте король, убегая, заклинается:
Не дай, боже, мне во Руси бывать
Ни детям моим и не внучатам,
И не внучатам и не правнучатам!*
Исключая князя Скопина-Шуйского, героя песен начала XVII в., имена двух остальных принадлежат уже XVIII в. Ссылка на «немцев, французов» объясняется тем, что в артиллерийском бою у русских находились иноземные пушкари, между прочим, шотландцы. Заклинание исхода повторяет причеть Мамая в повестях о Мамаевом побоище.
Моменты, послужившие для композиции песни, можно найти в «Повести о прихожении Литовского короля Степана с великим и гордым воинством на великий и славный, богом спасаемый град Псков».
Того же 1581 г. 19 ноября произошло событие, поразившее народ, вызвавшее множество толков, сплетен. В Александровской слободе после четырехдневной агонии умер раненный отцом в припадке гнева старший царевич Иван Иванович. Несомненно, никому не было точно известно,
- 479 -
что произошло в царских палатах перед катастрофой. Питались измышлениями. Песня, которую всего удобнее назвать «Песней о спасении Никитой Романовичем царского сына», совершенно своеобразно разработала и разрешила историческую тему.
В. Ф. Миллером в сборнике «Исторические песни русского народа» приведено 43 варианта песни о спасении царского сына. Они определенно распадаются на две редакции. В первой спасение царевича совершается без всякой человеческой жертвы, во второй — обреченный на смерть царевич подменяется другим лицом. Первая редакция представлена в большинстве случаев стройными вариантами, записанными в б. Олонецкой губернии, вторая — или отрывочными пересказами юго-восточной украйны или записями с побочными, не идущими к делу, добавлениями. Основной извод, несомненно, сохранился в первой редакции.
В песне, на первый взгляд, нет историчности. Во-первых, гнев царя на сына объяснен изменой во время новгородского разгрома. Между последним и убийством царевича Ивана на самом деле прошло около десяти лет. Во-вторых, главное, убит был Иван, а песня сохраняет жизнь осужденному на казнь Федору. Эта концепция принадлежит основной песне, следовательно, уклонение от историчности принадлежит самому поэтическому замыслу, но не является результатом незнания обстоятельств. В этом убеждает верность характеристик действующих лиц, равно как близкое к истории изображение новгородской расправы. Царевича Ивана песня изображает мало привлекательным: он делает навет на родного брата, видит в миролюбии преступление, рисуется кровожадным. Наоборот, Федор в песне всячески привлекает симпатии, как противник жестокостей, заступник народа, кроткий нравом (по некоторым вариантам он даже выражает опасение, не вызвало бы его спасение царского недовольства). Песня с большой охотой разрабатывает освобождение любимого героя его дядей, появление перед очами Грозного. О том, что жизнь Федора представляет ряд благочестивых подвигов и добрых дел — согласно передают авторы повестей «Смутного» времени: Авраамий Палицын, князь Катырев-Ростовский, Иван Тимофеев, патриарх Иов. Последнему Федор рисовался идеалом монарха, иноком, аскетом в личной жизни. Таким образом, все персонажи песни наделены чертами, не противоречащими историческим свидетельствам. Относительно новгородского разгрома Петрей рассказывает, между прочим: когда пощады, милосердия не было видно, люди прятались в церквах, монастырях, погребах, где только находили возможным. Такое же скрывание в погребах царевич Иван приписывает в песне указам Федора. В песенном конфликте отца с сыном принимает участие еще ряд лиц. С одной стороны, мать царевичей, Анастасия, брат ее Никита Романович, с другой, — Малюта Скуратов. Анастасия умерла за двадцать лет до убийства сына. Ее присутствие в песне легко объяснить искусственным приемом группировки. Слабо очерченная, но согласно ходившим о ней представлениям, Анастасия введена как связующее звено между живыми участниками события 1581 г. — сыном Федором и своим братом Никитой Романовичем, главным героем песни.
Никита Романович упоминался уже в песне «о царской женитьбе», как благородный представитель прежней родни царевой, «прежний царский шурин», противоположность Мастрюку. Именно он отыскивает такого борца, который посрамляет хвастуна. Никита Романович часто упоминается старинами на богатырской заставе, среди Ильи, Добрыни, Алеши; в некоторых сюжетах он считается освободителем Москвы от литовцев; наконец, рассказ о нем обстоятельно разрабатывается в настоящей
- 480 -
песне. «Царский шурин», «любимый дядюшка», спасает «царский корень»; с Малютой расправляется властно, не боясь гнева Грозного. Он вызывает в царе глубокое раскаяние, выпрашивает прощение сыну. Выпрошенная им награда всецело направлена на благо народа. И на самом деле боярин Никита Романович Юрьев, ни разу не подвергавшийся опале, пользовался особым доверием царя. Его служба посвящена военным, дворцовым, административным, государственным делам. С 1572 г. ему было поручено ответственное дело обороны южных украйн Московского государства. До него эту важную сторожевую службу организовал, успешно ею заведывал воевода князь Михаил Иванович Воротынский. Никита Романович заслужил своим гуманным обращением любовь жителей южной украйны. Другой причиной популярности являлось то, что боярин Юрьев был одним из крупнейших землевладельцев своего времени. Наконец, ему же царь, умирая, поручил попечение о Федоре, о царстве, что Никита Романович выполнял до своей смерти (1586); после него власть перешла к Годунову.
Вполне понятно, почему на этой личности остановилось эпическое творчество. Разбираемая песня покидает своего героя, сделав его владельцем грамоты, по которой всякий правонарушитель, раз уйдет в его отчину, «оттуда быть ему не в выдаче». Этот патронат покоился не на одних только идеальных пожеланиях. Крупное землевладение боярина делало его одним из тех «сильных» людей, которые всего легче могли оградить интересы живущего у них крестьянства. Песня объясняет это наличием особой «тарханной грамоты».
Таким образом, песенные персонажи изображены исторически правдоподобно. Обстановка, в которой они действуют, вполне подходит к определенной эпохе. Остается основной замысел песни, заменяющей убийство Ивана осуждением на смерть, а затем спасением Федора. Думается, что объяснения следует искать в той своеобразной идее, которая положена в основу композиции. Сын Грозного Иван был жестокого нрава, но погиб, в сущности, мученическою смертью. Такая кончина действовала примиряюще, просветляла его облик. Отсюда в поэтическом представлении возникал образ сына, без вины погибающего от гнева отца. Такой образ не мог мириться с представлением о роковом исходе, поэтому песня спасала героя от казни. Для идеальной замены тип уже был готов: это Федор, личность высоких положительных качеств. Следовательно, перестановку исторических персонажей можно рассматривать как результат замысла песни: просветление памяти царевича, замена его другой, более подходящей к создавшемуся представлению, личностью.
Время создания песни определяется прежде всего датой события. Раньше 1581 г. она не могла возникнуть; всего вероятнее ее следует отнести к самому концу XVI в., когда потомки героя, Никитичи, дружная, сплоченная, богатая семья, еще не подверглись преследованию со стороны Годунова (в конце 1600 г.).
*
В начале 1582 г. Москва всколыхнулась прибытием посольства от приуральских «именитых» промышленников Строгановых, во главе с атаманом Иваном Кольцом, которое било челом царю царством Сибирским; привезли «ясак»: 60 «сороков» соболей, 20 черных лисиц, 50 бобров. Город ликовал, звонили в колокола, пели молебны, славили главного завоевателя Ермака Тимофеевича, царь радовался. Обстоятельства завоевания
- 481 -
Сибири были подробно изложены, на основании казачьего «написания» и устных рассказов, в разных редакциях Сибирской летописи, слагавшихся с 1620-х годов (Киприановской, Есиповской, Строгановской и др.).
Казацкая экспансия являлась попыткой русских проникнуть в глубь Сибири; по смерти Ермака казакам пришлось временно покинуть завоеванное, но почин был сделан; вскоре русские прочно утверждаются за Уралом, строят города, подчиняют туземцев, заводят торговые отношения.
Ермак быстро сделался героем народной поэзии. Ему приписывается безраздельно завоевание Казани. Он вводится в круг богатырей, называется племянником Ильи Муромца, стоит на заставе, бьется с татарами. В казацкой среде о нем создается множество песен, останавливающихся больше на факте принесения царю в дар Сибири, но разрабатывающих отношения Грозного к атаману, и особенно самого Ермака к ненавистным казачеству московским князьям-боярам. Одна, например, уральская песня, не упоминая о походе в Сибирь, разрабатывает тему обращения Ермака к Грозному с повинною. Царь советуется с князьями-боярами. «Думчий» боярин говорит, что Ермака мало казнить-повесить. Это задевает атамана:
Богатырская его сила подымалася,
И богатырская его кровь разгоралася,
Вынимал Ермак из ножен саблю вострую:
Буйная голова от плеч могучих отвалилася
И по царским палатам покатилася.
Ермак в беде сидит, бедой крутит,
А думские боярушки испугалися,
Из царских палатушек разбежалися,
А царская персона переменялася.1Когда в казачьей среде появился новый народный герой, носящий одинаковое с Ермаком отчество — Степан Тимофеевич Разин, песни «разинского» цикла стали заимствовать образы, краски из прежних «ермаковских», а в песни о Ермаке вторгались черты, картины, мысли из песен о Разине.
О завоевании Ермаком Сибири существует единственная песня, находящаяся в сборнике Кирши Данилова. Своеобразная обстоятельность песенного рассказа побудила В. Ф. Миллера назвать ее «летописной песней-повестью». Она, на самом деле, почти не требует комментариев, но в ней есть уже наслоения более позднего времени. Например, убийство московского посла Ивана Карамышева, упоминаемое в песне, случилось в 1630 г. Детальные географические указания песни соответствуют документальным показаниям. Ермак, действительно, утонул в Иртыше, во время стычки с татарами. По преданию, его потянула на дно роскошная, но тяжелая броня, подарок царя. Что касается хитрого способа увеличить видимость силы чучелами, об этом рассказывает историк Ф. И. Миллер: жители деревни Караульный Яр передавали, что Ермак сделал чучела из хвороста, одел их в казачье платье, оставил на лодках, сам с казаками берегом обошел неприятеля и напал на него с тыла. Предание относится к той трехдневной битве, в которой казаки одолели Кучума. Тот же Миллер передает, что тяжелые суда Ермак принужден был оставить на дороге, коих остатки, между Баранчею и Серебренкою, «еще и ныне видны, и
- 482 -
через сгнившие их днища выросли высокие деревья». Из товарищей Ермака казацкие песни вспоминают есаула Асташку Лаврентьева, а в одной «Ванюху Кольчушку», т. е. того Ивана Кольца, который, на самом деле, ездил в Москву к царю править посольство со взятием Сибири.
В Толстовском списке XVIII в. Строгановской летописи сохранилась несколько перебитая вставками его переписчика запись отрывка песни о Ермаке — речь Ермака к казакам о будущем походе.
*
Несколько песенных вариантов упоминают о смерти Грозного. В них мало содержания. Описано, как в каменной Москве, у Ивана-Великого, собора Успенского, Михайла Архангела ударили в большой колокол, съезжались в собор князья-бояре. Там стоит «кипарисов гроб», в гробу царь «Иван Грозный Васильевич», в головах его — крест и корона царская, в ногах — острый грозный меч: кресту молятся, взглянув на меч, ужасаются; горят свечи, «отпевают память царю православному, царю Грозному Ивану Васильевичу». Один из вариантов (записанный в селе Зимней Золотице, в горле Белого моря) расцвечен введением сюда причитаний. В казачьих песнях у гроба плачется стоящий на часах казак. В содержание песни входили с течением времени другие имена: царя Петра, даже Александра I. Наиболее полная из песен на эту тему записана в б. Симбирской губернии — «Плач войска», но большая часть ее занята рассказом о взятии Казани.
*
Итак, в русской народной поэзии существует комплекс песен на сюжеты царствования Ивана IV. О. Ф. Миллер отчетливо указал в былинах на слои той же эпохи, покрывшие более древнюю эпическую основу. Тому же исследователю принадлежит замечание, что расправа русских с татарами в старинах происходит не только победоносно, но, главное, с оттенком пренебрежения, презрения к бывшему могучему врагу. Что богатыри «шутя крошат» неверную рать, не раз говорил и В. Ф. Миллер, отстаивавший мнение, что в XVI в. весь эпос подвергся коренному изменению.
В старинах о богатырях находится ряд сюжетов, трактующих бои с татарами: Михаил Данилович, Сухан, Василий Игнатьевич и Батыга, Илья Муромец и Калин царь (во множестве редакций). Все они легко объединяются в отдел «песен татарского цикла». Процесс циклизации, с вхождением частей одного сюжета в другой, был обстоятельно разобран А. Н. Веселовским в «Южнорусских былинах»1. Существует много данных для предположения, что время этой циклизации относится к XVI в. и что ряд изменений в древних былинах, рассказывавших о борьбе со степью, произошел (иногда не без литературного воздействия сказаний о Мамаевом побоище) уже тогда, когда народ усвоил сознание своего военного превосходства над татарами, т. е. после взятия Казани и Астрахани. Эта переработка была созвучна эпохе, постоянно возвращавшейся к теме величия, могущества, силы Московского царства.
Русский народ, однако, пробовал свои силы одновременно в другом жанре. О Грозном царе, главное — о его княже-боярском окружении слагались песни-памфлеты. Выше указан такой памфлет на «царицу-пятигорку».
- 483 -
Памфлеты на царский двор не раз отмечались исследователями в отдельных эпизодах старин о Михаиле Даниловиче, Сухане, Даниле Ловчанине, в выпадах против бояр «кособрюхих» в старинах о ссоре Владимира с Ильею, о Василии Пьянице. В создании подобных песен, думается, сыграло большую роль посадское население, до которого всего живее доходили толки, сплетни, пересуды, разносимые слугами царских хором.
2
Оценку деятельности Грозного сохранили и русские сказки. В большинстве они более раннего происхождения, частично восходят к бродячим сюжетам, но становятся историческими преданиями, поскольку в них отражается отношение к исторической действительности. Часть этих сказок записал в середине XVII в. Коллинз, придворный врач Алексея Михайловича; очевидно, в XVII в. их хорошо знал посад. Комментируя свои записи, Коллинз так объяснял характеристику в сказках Грозного: «Иван Васильевич был любим народом, потому что с ним обходился хорошо, но жестоко поступал с своими боярами».
Действительно, в наиболее ярких из этих сказок (о лапотнике, о горшене, о воре Барме или Шибарше) царь награждает бедных, щедро одаривает вора, заступившегося за царскую казну, но смеется над своими боярами, когда они обнаруживают жадность, и наказывет их за измену, за взятки и грабеж казны. Он милостиво принимает в подарок от бедного лапотника пару лаптей и большую репу — лучшее, что у того было, и щедро награждает его, но той же репой отдаривает жадного боярина, который, понадеявшись на дорогой подарок, привел царю лучшего коня. В сказке о горшене высмеян завистливый боярин, который хотел скупить у горшени всю посуду, надеясь на большой барыш, и которого горшеня заставил вместо лошади вести свой воз мимо царского крыльца. Царь хвалит умного горшеню и наставительно отчитывает боярина: «Боярин, скидай строевую одежду и сапоги, а ты, горшеня, кафтан и разувай лапти; ты их обувай, боярин, а ты, горшеня, надевай его строевую одежду. Умел товар продать! Немного послужил, да много услужил, а ты не умел владеть боярством». В других сказках переодетый царь присоединяется к ворам и предлагает им ограбить царскую казну. Побитый за это вором, который замечает: «Лучше ж мы обокрадем какого-нибудь богатого боярина, который сам расхищает казну царскую», — царь на другой день награждает вора. В сказке о Барме к этому мотиву иногда присоединяется другой, отразивший воспоминания о вечном страхе Ивана перед боярскими заговорами: вор подслушивает разговор боярина с женой о том, как бы им отравить царя.
Так Иван Грозный в народной сказке сохранился в образе царя, любящего народ, запросто обращающегося с ним, щедрого на награды, но жестокого к боярам, подозреваемым в измене; он рубит руки и ноги воеводе, взявшему большую взятку; гвоздем прибивает к голове непочтительного посланника шапку, не снятую им перед царем (отголосок одного из эпизодов повести о Дракуле).
В сказке «О Грозном и старце» нашли себе место воспоминания о склонности Ивана к насмешке над людьми и о его уменьи оценить удачную шутку. Например, в церкви он перекладывает Пролог вверх ногами и делается «светел», когда старец путается при чтении; он подпаивает уставщика, чтобы тот опоздал в церковь, приказывает старцам притти «ни
- 484 -
конем, ни пешу, ни в платье, ни нагу» и щедро награждает их, когда они удачно выходят из всех затруднительных положений.
Есть основание полагать, что именно во времена Ивана Грозного устная легенда, а затем и сказка связала со взятием Казани и принятием Грозным царского титула перенесение царских регалий из Вавилонского царства. В устной легенде, пересказывающей в основном содержание литературной повести о Вавилонском царстве, послом императора Льва в Вавилон отправляется Федор Борма, благочестивый, богомольный человек. Он привозит порфиру, венец и другие царские регалии в Царьград, но застает здесь войну, видит, что православного царя здесь не стало, вера христианская рушится, и потому везет регалии в завоеванную Грозным Казань: «И улегла тут порфира и корона с града Вавилона на голову Грозного царя правоверного Ивана, царя Васильевича, который рушил царство Проходима, поганого князя казанского».
Эта устная легенда получила свое дальнейшее развитие в сказке, значительно изменившей и дополнившей первоначальное содержание пересказа повести о Вавилонском царстве, но сохранившей того же героя — Федора Борму. Но в сказке он уже сразу добывает для «царя Ивана Васильевича» «корону, скипетр, рук державу и книжки при них», минуя Царьград. По вероятному предположению В. Ф. Миллера1, ряд деталей в этих сказках о Борме, добывающем регалии, прямо указывает на время Грозного, когда они сложены. Впечатление от взятия Казани посредством подкопов и взрывов пороха отражено сказкой, заставляющей Борму взрывом 27 бочек пороха сжечь змей, нападающих на его корабль. Настойчивое наименование царства, где хранились регалии, «змииным», напоминает название Казанского царства (обычное в Казанском летописце и в летописной повести о взятии Казани) «гнездом змииным», олицетворение изгнанного из Казани «бесерменства» в виде огненного змия, улетающего из города, и предание, будто Казань основана на месте, где прежде было «гнездо змииное». Имя героя сказки В. Ф. Миллер сопоставляет с именем духовника Ивана IV, Федора Бармина. Этот духовник упоминается неоднократно в летописных повестях о московском пожаре 1547 г., о расправе с Глинскими и о венчании Ивана IV на царство. Именно Федор Бармин во время чина венчания переносил из столовой избы в Успенский собор царские регалии. Весьма вероятно, что воспоминание об этой роли царского духовника связало его имя сначала с устной легендой о добывании царских регалий в Вавилоне, а затем и со сказкой на ту же тему. Следующим моментом в жизни сказки было уже сближение ее героя, добывающего драгоценности путем их похищения, с сказочными искусными ворами, и благочестивый Федор Борма легенды превратился в Барму-вора, Барму-кутерьму, Барму-пьяницу, ярыжку.
Вместе со старинами и историческими песнями сказка отразила не столько самые исторические факты, сколько оценку их в различной общественной среде.
СноскиСноски к стр. 472
1 Песни, собранные П. В. Киреевским. Вып. VI. М., 1864, стр. 98.
Сноски к стр. 475
1 Песни, собранные П. Н. Рыбниковым. Петрозаводск, 1864, ч. III, стр. 44.
2 Песни, собранные П. Н. Рыбниковым. М., 1862, ч. II, стр. 37.
3 А. Гильфердинг. Онежские былины. СПб., 1873, стр. 24.
Сноски к стр. 476
1 Гофф — неизвестное лицо, сокращенно перепечатавшее в 1582 г. „Историю царствования Ивана IV“, составленную в 1572 г. двумя политическими авантюристами Таубе и Крузе, бывшими на службе у Грозного и бежавшими в Польшу после военной неудачи под Дерптом.
Сноски к стр. 478
1 В. Миллер. Очерки русской народной словесности, т. III, М., 1924, стр. 239.
Сноски к стр. 481
1 Н. Г. Мякушин. Сборник уральских казачьих песен. СПб., 1890, стр. 21.
Сноски к стр. 482
1 Сборн. Отдел. русск. яз. и словесн. Акад. Наук, т. XXII, № 2, 1881.
Сноски к стр. 484
1 К сказкам об Иване Грозном. Изв. русск. яз. и словесн., Акад. Наук 1909, т. XIV, кн. 2, стр. 85—104.