- 361 -

Повесть о Петре и Февронии

Муромское сочинение о Петре и Февронии получило название «жития» и, как «житие», нередко вносилось в различного рода сборники житийного характера. Но житийного в нем, за исключением нескольких эпизодов, приведенных для характеристики Февронии и отчасти Петра, ничего нет. Это было очевидно и для древнерусского читателя. Культ Петра и Февронии как местных муромских святых вполне сложился уже к середине XV в., так как известно, что Пахомий Серб в это время составил им канон. В 1547 г. на московском церковном соборе Петр и Феврония канонизируются, а несколько позже официально признаются общерусскими святыми. В 1552 г. во время похода на Казань Иван Грозный заезжает в Муром на поклонение «сродникам своим», Петру и Февронии. И несмотря на все эти факты, повесть о Петре и Февронии не попадает в Четьи-Минеи Макария. Ее сказочный характер, очевидно, смущал составителя свода житийных произведений, в ряде случаев обнаруживавшего

- 362 -

значительную терпимость к фантастическому. Законченный литературный вид повесть о Петре и Февронии приобрела в письменной обработке, старшие списки которой относятся к XVI в.

«Бе убо в русийстей земле град, нарицаемый Муром, в нем же бе самодержавствуяй благоверный князь, поведаху именем Павел», — так начинается повествование. Дьявол послал крылатого змия «к жене князя того на блуд». Змия видела только княгиня, другим же казалось, «якоже князь седяше с женою своею».

Жена рассказала обо всем мужу, и тот посоветовал ей «лестию» узнать у змия, какой смерти он ждет себе. Змий, прельщенный лаской женщины, открыл ей свою тайну: «Смерть моя, — сказал он, — есть от Петрова плеча, а от Агрикова меча». Князь Павел сообщил об этом своему брату Петру, который решил, что этот подвиг предназначен ему самому. Однажды в монастыре отрок «показа ему во алтарной стене между керемидами [камнями] скважню, в ней же мечь лежаше. Князь же Петр, видев мечь, нарицаемый Агриков, и взя его». После этого он искал случая убить змия. Как-то раз, придя на поклон к своему брату, а от него, нигде не медля, — к невестке, князь Петр, к своему удивлению, нашел брата своего уже с нею. Возвратясь в палаты брата, Петр убедился, что с невесткой его был двойник князя Павла — змий. Взяв Агриков меч, Петр ударил змия мечом: «и явися змий ему яков же бе естеством, и нача трепетатися, и бысть яко мертв, и окропи блаженного князя Петра кровию своею». От этого тело князя покрылось струпьями и язвами, и никто не мог его исцелить.

Далее идет трогательный рассказ о любви князя Петра и крестьянской девушки из села Ласкова, любви, встречающей различные препятствия вследствие социального неравенства героев. Отчаявшись в искусстве своих врачей, князь Петр в поисках исцеления приказывает везти себя «в пределы резанския земли». Здесь один из его юношей «уклонися в весь, нарицающуся Ласково», подошел к воротам одного дома «и въниде в храмину и зря видение чюдно: сидяще бо едина девица и ткаше кросна [холст], пред нею же скача заец. И глагола девица: «Не лепо есть быти дому без ушии и храму безо очию». Юноша, не поняв этих слов, спросил девицу о хозяине дома. «Отец мой и мати моя, — отвечала девица, — поидоша в заим плакати, брат же мой поиде чрез ноги в нави зрети». Такие загадочные речи в странствующих повестях и народных сказках выставляются как признак мудрости. В данном случае они означали следующее: когда посланец князя вошел во двор и в избу, ни собака не залаяла [«се бо есть дому уши», — объясняет девица], ни мальчик не известил [«отроча бо есть храму очи»], поэтому-то девица оказалась неодетой — «в простоте»; родители девицы пошли плакать над мертвым, когда же и они умрут, то над ними будут плакать другие [«се есть заимованный плач»]; брат же девицы с опасностью для жизни полез на дерево за медом [«через ноги в нави» — в гроб смотрит]. Девица оказалась дочерью и сестрой «древолазцев», — бортников, собиравших мед диких пчел. Подивился юноша мудрости девицы и попросил ее назвать свое имя. Она назвалась Февронией. Юноша рассказал ей о болезни своего князя и просил совета, как найти врача. На это Феврония вновь дала загадочный ответ: «Аще бы кто требовал князя твоего себе, могл бы уврачевати». Юноша от имени князя обещал большую награду за исцеление и просил назвать врача и указать его жилище. «Да приведеши князя твоего семо, — ответила Феврония, — аще будет мягкосерд и смирен во ответех, да будет здрав». Новому посланцу она откровенно сказала, что она сама исцелит

- 363 -

князя, если он возьмет ее в супруги. Князь Петр подумал: «Како князю сущу древолазца дщи поять себе жену»; но все же велел ей сказать обманом, пусть она лечит его и, если вылечит, — станет его женою. Тогда она послала князю свое снадобье и велела ему вымыться в бане и смазать тело этим снадобьем, оставив не смазанным только один струп: и станет князь здоровым. Князь велел приготовить баню, а мудрость Февронии задумал испытать. Он послал к ней одно «повесмо» (небольшую прядь) льна и сказал: «Сия девица хощет ми супруга быти мудрости ради; аще мудра есть, да, взем льну, учинит ми срачицу и порты и полотеньцо в ту годину, в нюже в бане пребуду». В ответ на это Феврония велит отнести князю небольшой обрубок полена и передать от нее следующее: «Пока я это повесмо очешу, пусть князь приготовит мне из этого отрубка ткацкий станок и все необходимое для того, чтобы я могла ткать». Князь велел ответить ей, что из такого малого куска дерева и в такой короткий срок нельзя сделать станок. Тогда и Феврония отказывается из небольшой пряди льна в этот же срок сделать одежду для взрослого мужчины. «Князь же, слышав, похвали ю». Исполнив все, что велела Феврония, князь исцелился, «но не восхоте пояти ея себе жену отчества ея ради. И посла к ней дары. Она же не прия. Князь же Петр поеха в вотчину свою, во град в Муром, здравствуя...» Но от оставленного им струпа стали расходиться по всему телу новые. И вновь он возвратился к Февронии, и «со студом посла к ней, прося врачевания». Она повторяет свое условие, и на этот раз князь вынужден его исполнить. Так Феврония стала княгинею.

Когда умер князь Павел, на место его стал самодержцем князь Петр. Но его бояре не взлюбили Февронию, потому что она стала княгинею «не от отечества» своего, т. е. сделалась княгинею, будучи незнатного рода. Один из них оклеветал ее, сказав Петру, что она бесчинно выходит из-за стола, унося в руке крохи со стола, будто голодная. Князь захотел удостовериться в этом. Однажды после обеда он разжал ей руку и увидел «ладан добровонный и фимиян в руку ея, — и от того дни остави ю к тому не искушати». Но недовольство бояр не утихало. Однажды они пришли и с яростью заявили князю Петру: если ты хочешь остаться самодержцем, пусть будет у тебя другая княгиня; «Феврония же, взем богатьство себе доволно, отидет аможе [куда] хощет». Петр предложил боярам обратиться к самой Февронии. Тогда бояре на пиру, будучи навеселе, «начаша простирати бестудныя своя глаголы, аки пси лающе», и сказали княгине: «Весь город и бояре тебе говорят: отдай нам то, чего мы у тебя просим». «Возьмите», — сказала княгиня. Тогда они единогласно воскликнули: «мы все хотим, чтобы князь Петр самодержствовал над нами, тебя же жены наши не хотят, яко государьствуеши над ними; взем богатьство доволно себе, и идеши аможе хощеши». Феврония соглашается: «Дайте мне то, чего я у вас попрошу», и просит отпустить с собою своего мужа. Бояре предоставляют самому князю решить этот вопрос, думая поставить себе иного самодержца, если не будет князя Петра: «Кийждо бо от бояр во уме своем держаше, яко сам хощет самодержцем быти». Князь Петр с Февронией отплыли из Мурома по Оке. На судне у княгини Февронии был один человек с женою. По внушению лукавого беса, человек этот посмотрел на княгиню с греховною мыслью. Княгиня же сразу поняла его намерения и обличила его. Она велела ему почерпнуть воды с одной стороны судна и выпить и то же сделать, почерпнув воды с другой стороны судна. Затем она спросила его: «Равна ли убо вода си есть, или едина сладчайши?» Он же отвечал: «И та и другая

- 364 -

одинакова вода». Тогда Феврония сказала ему: «Сице едино естество женское; почто убо, свою жену оставя, на чужую мыслиши?» На следующий день к приставшим на ночь судам пришли вельможи из Мурома и от имени всего населения стали просить Петра и Февронию вернуться на княжение, так как в Муроме началась междоусобная борьба: «мнози бо велможа во граде погибоша от меча; кийждо бо их хотяху державствовати, сами ся избиша...» Петр и Феврония возвратились в Муром.

В третьей части повести кратко в житийном стиле говорится о княжении Петра и Февронии. Они «ходяще во всех заповедех и оправданиих господних беспорочно, в молитвах непрестанных и милостынях... странные приемлюще, алчные насыщающе, нагия одевающе». Еще при жизни они приказывают высечь себе «во едином камени два гроба, едину токмо преграду имуще меж собою». Оба «во едино время облекошася во мнишеския ризы» под именем Давида и Ефросинии, оба умирают в один и тот же час. Картина их смерти, пожалуй, одна из самых поэтических страниц древнерусской житийной литературы. В последние дни своей жизни Феврония делала для соборной церкви «воздух» (покрышку для чаши), вышивая на нем «лики святых». Князь Петр, с полным отрешением от жизни, присылает к ней (теперь уже не жене, а сестре его Ефросинии) сказать, что он уже умирает. Феврония просит его повременить, пока она окончит «воздух». Он присылает к ней в другой раз и, наконец, в третий, говоря: «Уже бо хощу преставитися, мне ждущу тебе». Тогда она, не закончив еще вышивку риз одного из святых, но вышив уже его лицо, воткнула иглу в «воздух», привертела ее ниткою, которою вышивала, и послала к князю Петру уведомить его о своей смерти. Напрасно старались бояре дважды разлучить их после смерти, положив в отдельных гробах; каждый раз Петр и Феврония чудесно оказывались в том общем каменном гробу, который, по их приказанию, высекли еще при их жизни. Этим наивным приемом заканчивает автор свое повествование о «любви сильнее смерти».

Автор этой поздней повести сообщил в конце ее, что он записал, «елико слышах». К середине XV в. сказание это было уже широко известно. В сюжете сказания были объединены два широко распространенных в европейском и, в частности, русском эпосе мотива — мотив борьбы со змием и мотив вещей пряхи, мудрой крестьянской девушки, загадывающей (или отгадывающей) загадки и своей сказочною хитростью побеждающей князя. Ф. И. Буслаев, а затем А. Н. Веселовский в свое время указали на родство сюжета сказания о Петре и Февронии с некоторыми произведениями средневекового западноевропейского эпоса. Ф. И. Буслаев сравнил сюжет сказания с песнями древней Эдды о битве Зигурда со змеем Фафниром и о союзе этого героя с вещей девой Валькириею. В содержании этих песен есть ряд общих черт со сказанием о Петре и Февронии. Зигурд напал на следы змия — Фафнира, выкопал на дороге, по которой Фафнир ходил к воде, яму и засел в ней. Когда Фафнир переползал яму, Зигурд вонзил ему в сердце свой меч, найденный им по указанию одного великана на Змеевом Камне (соответствует «керемидам» сказания о Петре и Февронии). Змий Эдды, подобно змию-двойнику князя Павла, очеловечен. Пробужденная Зигурдом от чудесного сна Валькирия приветствует его словами, смысл которых, как и смысл дальнейших вещих изречений и мудрых советов Валькирии, близок кругу понятий сказания о Петре и Февронии. Оканчивается эта песня Эдды следующим заключением: «Зигурд сказал: нет на свете женщины разумнее тебя, и, клянусь, я хочу, чтоб ты была моею! Потому что ты пришлась

- 365 -

мне по мыслям! Она отвечала: и я хочу, чтоб ты был моим, и никто другой, хотя бы мне пришлось выбирать между всеми людьми! И утвердили они это между собой клятвою».

Наличие в песнях Эдды двух мотивов — мотива змееборства и мотива союза с мудрой девой; прекрасные образы: героя — человека смелого и сильного, но уступающего в духовном отношении героине — натуре внутренне одаренной, хранительнице древней мудрости; самый характер чувства, связывающего героев, и, наконец, ряд совпадений в моральных сентенциях песней Эдды и сказания о Петре и Февронии, — все это свидетельствует о сходстве этих произведений. Но Ф. И. Буслаев очень осторожен в своих выводах. «В общих чертах своих, — говорит он, — Муромская легенда содержит те же главнейшие мотивы, что и песни древней Эдды о битве Зигурда с змием и о союзе этого героя с вещею девою. Без всякого сомнения, сходство это основывается на общих источниках, из которых, само собою разумеется, совершенно независимо друг от друга были почерпнуты древние предания и в песнях Эдды и в нашей легенде».

Не удовлетворяясь объяснением сходства между песнями Эдды и сказанием о Петре и Февронии «доисторическим сродством преданий», А. Н. Веселовский поставил своей целью «перенести вопрос на более реальную почву исторических отношений». По его мнению, повесть о Петре и Февронии возникла под влиянием проникшего на Русь немецкого или скандинавского сказания, подобного и родственного саге о Рагнаре Лодброке, сюжет которой представляет собою объединение тех же двух мотивов — змееборства и союза с мудрой девой.

Юноша Рагнар убивает змия, охранявшего терем дочери ярла Торы, и в награду женится на ней. После ее смерти Рагнар решил не брать другой жены, отказался от управления царством и сделался викингом. Однажды со своими кораблями он пристал к берегам Норвегии и послал своих людей на берег печь хлебы. В крестьянской избе его посланцы увидели девушку необыкновенной красоты, по имени Краку. Рагнар просит Краку прийти к нему, так как он хочет на ней жениться; но, испытывая ее мудрость, предлагает ей явиться одетою и не одетою, не сытою и не голодною, не в одиночку и так, чтоб ни один человек ее не сопровождал. Крака удачно разрешает эту задачу, и Рагнар на ней женится.

По мнению А. Н. Веселовского, сходство между сагой о Рагнаре Лодброке и сказанием о Петре и Февронии бросается в глаза «не только в общем мотиве, но и в эпизодах, в их последовательности... И сага и легенда представляют соединение двух эпизодов, совершенно различных по содержанию и связанных лишь единством главного действующего лица...» Это соединение и в саге и в сказании двух мотивов — змееборства и союза с мудрой девой, стоящих в одной и той же последовательности при отсутствии логической связи, заставляет А. Н. Веселовского настаивать на тесной связи между данными произведениями. Ее объяснение он находит в зависимости русского сказания от сказаний, родственных саге о Рагнаре.

В исследованиях Ф. И. Буслаева и А. Н. Веселовского доказана народно-поэтическая основа сказания о Петре и Февронии. Но их внимание было направлено прежде всего на установление связей сказания о Петре и Февронии с древнейшими западноевропейскими произведениями на этот же сюжет. Поэтому и итоги их исследований обнаруживают родство сказания с западноевропейскими народно-поэтическими произведениями, главным образом, в его основных мотивах и сюжетной схеме. А, между

- 366 -

тем, близость сказания к народной поэзии ощутима и во второстепенных его мотивах, загадках и изречениях. Так, в частности, интересные параллели к первой части сказания о Петре и Февронии дает сопоставление его с известной на западе сказкой о двух братьях. В этой сказке также имеется мотив змееборства, причем в его изложении есть некоторые подробности, встречающиеся и в русском сказании. Перед битвой со змием один из героев сказки находит в церкви на горе меч настолько тяжелый, что он не может его поднять. Он видит на алтаре один или несколько кубков; здесь же лежит бумага, на которой написано: «Тот, кто выпьет кубок, станет сильнейшим человеком в мире и сможет владеть мечом». Герой выпивает кубок, берет меч и этим мечом убивает змия. Этот эпизод явно напоминает нахождение Агрикова меча князем Петром. В некоторых вариантах сказки борьба со змием, как и в сказании о Петре и Февронии, происходит в доме, и братья называются Петром и Павлом. Еще больше совпадений с народными сказками имеет вторая часть сказания о Петре и Февронии, причем ближе всего к сказанию стоят русские сказки о мудрой деве. Мудрую деву русской сказки, дочь крестьянина, жених или сваты, внезапно вошедшие в избу, обычно находят за пряжей, моющей полы или пекущей блины «в одной рубашке», «неодетой», «голой». Она встречает их словами: «Плохо, когда у двора нет ушей, а у избы очей», или: «Не дай, господь, тупой глаз и безухо окно», или: «Кабы у меня быў колокоў на воротах, у мене были бы глазы на въокошечке, я б тебе так не сострела, я бы убралась почище, одеяние получше бы надела». Объяснение дается такое же, как и в сказании о Петре и Февронии: собака дому — уши, ребенок на окне — глаза. На вопрос пришедших о родных девушка обычно отвечает: «мать ушла взаймы плакать» (на похоронах), а отец и братья: «на поли, взад-пет ходят» (пашут) или: «ушли старым молодое обманывать (сеять: зерно старое, а молодое вырастет)». Она так же, как и Феврония, ловко отклоняет невыполнимые задания: «Несите девице, говорит царь, этот золотник шелку, пусть она мне соткет ширинку». «Дала им девица красного дерева с шитню иголку: Доспеет царь мне чивчю (шпульку для ниток) да бердо (часть станка), я ему сотку». Или: «Губернатор говорит: Когда твоя дочь мудра, на тебе ниточку шелковую, чтобы она из нее соткала мне полотенце. Взяла девушка вичку из виника и дает отцу: На, батюшка, отдай губернатору, чтобы он нашел мастера, который бы состроил всю снасть красенную, которою надобно полотенце ткать». Как и в сказании о Петре и Февронии, девушка уходит от царя, унося с собою «просимое», т. е. самого царя, предварительно напоив его пьяным. Известен русскому фольклору и мотив «соблазнения в лодке»; он, между прочим, связан с именем Ольги, княгини киевской, и вкратце вошел в ее житие, помещаемое в Степенной книге.

Наличие некоторых из этих мотивов, загадок и иносказаний в фольклоре славянских народов (главным образом — сербов) и Италии делает невозможным предположение о переходе их в русскую сказку из сказания: это — странствующие мотивы. Некоторые подробности сказания о Петре и Февронии могли сложиться только в связи с русским бытом и русским фольклором. Таково врачебное средство Февронии: «Она же, взем сосудец мал, почерпе кисляжды своея, и дуну на ня, и рече: да учредят князю вашему баню, и да помазует сим по телу своему, идеже суть струпы и язвы... и будет здрав». Точно так же только на русской почве и вернее всего — на территории Муромского или Рязанского княжеств, население которых издавна занималось бортничеством и вело торговлю

- 367 -

медом и воском с «Булгары» и «Персидою», могло сложиться иносказание Февронии о ее брате: «Брат же мои поиде чрез ноги в нави зрети».

Сказочные циклы о змееборце и мудрой деве своими корнями уходят в эпос древней Греции и в народную поэзию Ирана и Индии. Миф о Персее, а позже легенды о Георгии и Федоре Тироне — обработки мотива о змееборстве. Об известности же в древней Греции сказания о мудрой деве свидетельствуют произведения Плутарха и Свиды, которые хорошо знают поэтический прием, лежащий в основе этого сказания, — препирательство замысловатыми задачами и загадками.

Странствующие сказочные мотивы к началу XV в., очевидно, еще в устной традиции объединились в законченное сказание и в народной памяти были приурочены к Мурому и его князьям Павлу и Петру и княгине Февронии. Некоторые исследователи приписывают литературную обработку этой повести в XVI в. монаху Еразму, именем которого надписан один из списков повести. Но авторство Еразма и в связи с этим время составления повести еще нельзя считать окончательно установленным.

Автор повести пошел еще дальше, чем это сделала устная традиция, по пути национального приурочения странствующих мотивов. Он развил их применительно к специфическим условиям древней Руси и обставил подробностями древнерусского княжеского быта. Князь и княгиня, по повести, обедают за разными столами, они едут в различных судах и каждый из них имеет своих бояр. Неравный в сословном отношении брак Петра и Февронии (старый сказочный мотив: царь-князь-пан и крестьянская девушка) изображен в повести на фоне социальной жизни города северо-восточной Руси с сильной боярской партией. Бояре, недовольные крестьянским происхождением Февронии, сначала изгоняют княжескую семью, а затем, напуганные наступившими междоусобиями, вновь возвращают Петра и Февронию. Но имеем ли мы здесь отражение характерной для раннего времени северо-восточной Руси борьбы князя с сильным местным боярством, или же это антибоярская тенденция современника Ивана Грозного, — этого нельзя установить. За счет авторства литературно образованного книжника следует отнести включение в повесть ряда житийных мотивов. Таково, прежде всего, чудо Февронии «о древиях»: проходя по берегу Оки во время изгнания из Мурома, Феврония увидела два воткнутых поваром деревца, на которых висели котлы. Благословив деревца, она произнесла: «Да будут сия деревца на утрия велика древия, имуще ветвия и листия. Еже и бысть». Аналогичный этому мотив — мотив распускающегося или зацветающего сухого дерева известен в ряде житийных произведений; апокрифические евангелия передают историю лозы, которая расцвела в руках Иосифа и указала на него, как на мужа Марии. Возможно, что этот мотив идет от рассказа о процветшем жезле Аарона Библии. Но он известен и греческой мифологии: по свидетельству Павзания, в Греции любопытным показывали оливу, которая выросла из дубинки Геркулеса. Еще ближе к житийным мотивам стоят чудо Февронии «о хлебных крохах» и трогательно рассказанный эпизод о смерти Петра и Февронии.

В последующие столетия повесть о Петре и Февронии неоднократно перерабатывалась. Ее поздние редакции (XVIII в.) характеризуются уже новыми особенностями повествовательного стиля, выработанными на протяжении XVII в. и в Петровскую эпоху.