- 350 -

Повесть о Петре, царевиче ордынском

В течение XIV—XVI вв. Ростов Великий потерял не только всякую политическую самостоятельность, но постепенно и всю свою территорию, перешедшую во владение московских князей. Но литературная деятельность в нем не прекратилась и в эту эпоху. Об этой деятельности свидетельствует ряд прекрасно написанных ростовских рукописей; например, Служебник XIV в. с орнаментом, Апостол толковый 1485 г., Маргарит 1530 г. с многими тщательно раскрашенными и золотом писанными заставками, покрытыми шелковыми закладками, и др. Существует в эти века и ростовское летописание, следы которого мы находим в Софийской I и II, Воскресенской и Типографской летописях и пр. Переделываются старые и пишутся новые агиографические произведения: житие Исидора юродивого, проникнутое легендарными мотивами и интересное по своим связям с новгородскими преданиями; повесть о Борисоглебском монастыре — агиобиографическое сочинение об основателях монастыря Феодоре и Павле; даже составляется сборник житий всех ростовских святых — местный Патерик. Особенно же многочисленны в эти века были легендарные сказания, долго жившие, за немногими исключениями, в устной традиции.

Старые ростовские легенды дошли до нашего времени в большинстве случаев в поздних записях ростовских грамотеев (Хлебникова, Артынова и др.), в частности, в той ложно-народной форме, которая так характерна для печатных сборников сказочных произведений конца XVIII в. Здесь за фантастическим сюжетом и небывалыми героями (князьями — Яросветом, Громосилом, Небославом; княгинями или княжнами — Светозарой, Милославой; волшебниками и волшебницами — Карачуном, Проворой-Чупронихой и т. п.) нередко трудно различить старое легендарное зерно. Но внимательный анализ раскрывает и в этих поздних записях легендарные черты, родственные старой ростовской литературе. Свыше двухсот сел и деревень Ростовской области окружены легендами, большинство из которых объясняет происхождение названия села или деревни по их связи с историческими или вымышленными лицами: так, например, деревня Твердино, согласно легенде, названа по имени Твердиславы, дочери Мстислава Владимировича; деревня Исаево — по имени

- 351 -

епископа Исаии; село Моисейцево — по имени жреческого сына, крещеного епископом Леонтием и названного Моисеем, и т. д. Тесная связь этих легенд с именами исторических лиц XV—XVI вв. и с именами исторических деятелей древнего Ростова свидетельствует о том. что не все в них продукт позднего времени. Особенно же в этом убеждает самый вид легенды: это типичная генеалогическая легенда, ранний образец которой в ростовской литературе находится уже в житии Авраамия Ростовского. Поздние записи ростовских легенд и наличие легендарных черт в житийной литературе древнего Ростова свидетельствуют о большом развитии в Ростовской области XIV—XVI вв. легенды, в частности, — генеалогической.

*

В этом окружении становится понятным появление такого произведения как Повесть о Петре, царевиче ордынском, на первый взгляд кажущаяся одинокой не только в кругу литературных памятников древнего Ростова, но и на фоне всей древнерусской литературы.

Несмотря на авторитет Великих Четьих-Миней Макария, куда Повесть о Петре, царевиче ордынском, вошла как житие Петра, древнерусские книжники, не находя в ней обычной характеристики святости применительно к Петру, называли ее то повестью, то даже «житием святого отца Кирилла Ростовского», в образе которого в повести удержаны некоторые житийные черты. Виною этому — особенности ее содержания и ее «мирские» тенденции, не укладывающиеся в житийную схему, а также — ее жанровые черты, обнаруживающие родство не столько с житием, сколько с генеалогической легендой.

Основой повести служит факт обращения в христианство ордынского царевича, описание чего продолжено преданиями о защите его потомками прав на земли, купленные царевичем у ростовского князя. Во время татаро-монгольского нашествия на Русь епископ ростовский Кирилл по церковным делам поехал в Орду. Красноречивая проповедь христианства и помощь, оказанная больному сыну хана, помогли Кириллу достигнуть важного ханского постановления: «повеле хан давати владыце оброки годовнии в дом святыя богородица». Под влиянием проповедей Кирилла юный племянник хана, «выходя на поле, уединяяся и размышляя: како веруют цари наши солнцу сему и месяцу, и звездам, и огневи», — решает бежать на Русь. По прибытии в Ростов, «виде церковь, украшенну златом и жемчугом и драгим камением, аки невесту, и слышав в ней пения доброгласная: бе бо в церкви святыя богородица тогда левый клирос гречески пояху, а правый русски», — ордынский царевич решает креститься. Его крестят, воспользовавшись смертью хана и наступившими в Орде междоусобиями, и называют Петром.

Петр ведет христианский образ жизни, «и царския своея не преставая утехи, бе бо выездяй, при озере Ростовстем птицами ловя». Однажды вечером во время соколиной охоты он уснул на берегу озера. Тогда явились ему сначала во сне, а после пробуждения и на яву, апостолы Петр и Павел «и глаголаста ему: Друже Петре, не бойся; мы есмы посланы к тебе богом, в него ж уверова и крестися, укрепити род твой и племя и внуцы твои до скончания мира..., и вдаша ему мешца и глаголаста: Возми сия мешца, в едином ти злато, а в друзем сребро». Апостолы повелевают Петру и епископу Игнатию, сменившему умершего Кирилла, на месте сна Петра построить церковь. Этот центральный эпизод повести об основании церкви, изложен пространно и красочно. Рассказ о покупке Петром земли

- 352 -

у князя обставлен рядом любопытных бытовых и юридических деталей. «Князь же, всед на конь, и глумяся изрече Петру: Петре, владыка тебе церковь устроит, а аз места не дам. Что сотвориши?» Петр отвечает, что по повелению апостолов он купит у него землю. «Князь же, яко виде мешца Петрова в епископии, помолча» и вновь «рече играя Петру: Петре, вопрошу тя, яко же вда на иконах, сице по моей земли кладеши ли 9 литр серебра, а десятый злата, сотвориши ли тако?» По совету с епископом Петр отвечает на это согласием. «И повеле князь извлещи вервь от ворот до воды и от ворот до угла, от угла возле озера, се место великое», т. е. ростовский князь отмеривает землю вервию, по обычаю, согласному с юридическим значением верви Русской Правды. Но ордынец не удовлетворяется этим. «Да повелиши, княже, — говорит Петр, — ров копати, яко же в Орде бывает, да не будет погибели месту тому», и княжеские люди «ископаша ров». Согласно уговору, Петр начал класть монеты во рву, кладя девять серебреных, а десятую золотую; деньги же в мешках не уменьшались. Князь принял это чудесное золото и серебро с благоговением и щедро наделил построенную церковь землями, выдав на них грамоты

Опасаясь, что Петр, соскучившись в Ростове, возвратится в Орду, епископ и князь женили его на дочери ордынского вельможи, жившего в Ростове. Князь сильно привязался к Петру, и епископ побратал их в церкви. Петр дожил до глубокой старости и был похоронен в построенной им церкви; «и от того дни, — говорится в повести, — уставися монастырь сий».

Повествование переходит дальше в семейную хронику рода Петрова. Дети князя, современного Петру, помня побратимство его со своим отцом, звали его дядею. Но их дети уже по-иному взглянули на дело: «Дед бо наш много сребра у него взят и браташеся с ним в церкви, — говорили они о Петре, — а род татарский, кость не наша, что есть нам за племя? сребра нам не остави ни сей, ни родители наши», — и стали отнимать «лузи и украйны земель» у сына Петрова, Лазаря, который ходил в Орду жаловаться и получил «грамоту со златою печатию» на свои земли. Также и у внука Петрова, Юрия, правнуки старого князя стали отнимать право ловить рыбу в озере, доказывая, что вода ему не принадлежит, хотя он и имеет грамоты на землю. Рассказ об этом является как бы отдельным юридическим анекдотом, вставленным в повесть: по вызову Юрия, приезжает ордынский посол и предлагает ростовским князьям снять свою воду с земли потомков Петра; когда же они отказываются выполнить это, он замечает: «аще не можете сняти воду с земли, то почто своею именуете», и грамотой подтверждает права внуков Петра на землю и воду. Наконец, и из жизни правнука Петра, Игната, повесть передает весьма красочный эпизод. Войска Ахмыла (1322), разорив Ярославль, направились к Ростову; в ужасе пред ними побежали ростовские князья и епископ Прохор. «Игнат же извлече меч и угна владыку и рече ему: аще не идеши со мною противу Ахмыла, то сим посеку тя; наше есть племя и сродичи. И послуша его владыка». Взяв «тешь царскую, кречеты и шубы и питие», Игнат в сопровождении епископа и всего клироса с крестом и хоругвью встретил Ахмыла «и сказася ему древняго брата царева племя», предотвратив этим разгром Ростова.

Как видно из содержания повести, автор ее стремится обосновать законность прав Петровского монастыря и рода Петра, царевича ордынского, на земли, им издревле принадлежащие: права на эти земли, по повести, были законно приобретены Петром, закреплены юридическими документами

- 353 -

и подтверждались неоднократно позже ханскими чиновниками. Исторический, биографический и чисто легендарный материал подобран и расположен в повести согласно этой основной тенденции; и надо сказать, что аргументация повести оказалась убедительной не только для книжников древней Руси: Петр, царевич ордынский, как основатель Петровского монастыря, прочно вошел в историю русской церкви. А между тем Петровский монастырь известен в истории на 70—80 лет раньше того времени, к которому его возникновение относится в повести; Петр, царевич ордынский, не мог быть его основателем, и рассказ об этом в повести, составляющий ее основу, построен на явно легендарных мотивах.

Изображение охоты. Лицевой летописный свод,
Остермановский том II, л. 813 об.

Сюжет повествования об ордынце — основателе церкви или монастыря — не стоит одиноко в истории легенды восточных окраин Московского княжества, соседивших с Золотой Ордой. Он был создан в определенных исторических условиях и имел, очевидно, широкое распространение. В XIV—XV вв., в связи с увеличением династических линий, междоусобной борьбой и падением Золотой Орды, лишенные уделов члены знатных татаро-монгольских родов стали переходить к московским князьям на службу со своими семьями, свитой и выводимыми ими из Орды татарами. Московские князья из политических видов «честили» и содержали этих ордынских выходцев, раздавая им города в удел или в кормленье: Серпухов, Звенигород, Кашира, Юрьев, Сурожик и городок Мещерский (Касимов) в разное время управлялись выходцами из Золотой и Крымской орды. На ордынских «царевичей» московские князья нередко опирались в своей борьбе с удельными княжествами и татарами. Обживаясь на русских землях, «царевичи» крестились, и их потомки уже в качестве русских бояр и князей продолжали служить при московском дворе. Память о родоначальниках этих обрусевших фамилий нередко окружалась благочестивыми легендами, которые в глазах древнерусского общества должны были возместить их нехристианское происхождение. Переход «царевичей» на службу к московским князьям истолковывался в этих легендах как следствие воли провидения; сами же «царевичи» оказывались избранниками божьими. Так в конкретных исторических и территориальных условиях складывалась особая

- 354 -

разновидность генеалогической легенды. Она имела свою крепко сложившуюся сюжетную схему, отразившуюся и в Повести о Петре, царевиче ордынском. Сюжет об ордынце — основателе монастыря — мы находим в поздней легенде о князе Чете. Игравшие большую роль в истории Московского княжества боярские и дворянские роды Сабуровых, Шейных, Вельяминовых и Годуновых считали своим предком полулегендарного ордынского выходца, князя Чета, и щедро одаряли основанный им, по преданию, Ипатский (у Костромы) монастырь. Об основании монастыря существовала легенда, сюжет которой имеет те же три основные звена, что и Повесть о Петре, царевиче ордынском: побег знатного ордынца из Золотой Орды, чудесное видение святых или их изображения, основание церкви и монастыря. Только в Повести о Петре, царевиче ордынском, каждое из этих звеньев более развито и наполнено живым содержанием.

Еще ближе к Повести о Петре, царевиче ордынском, стоят легенда об устюжском ясащике Буге, известная по житию Прокопия и устюжской летописи. Ее содержание отнесено к тем же годам, что и содержание повести. В 1262 г. в Устюге жил татарский ясащик Буга; он «взял у некоего крестьянина дщерь девицу насилием за ясак». Но вот от Александра Невского приходит грамота, «что татар бити»; девушка предупредила об этом Бугу, который умолил устюжан не убивать его, а крестить; «с девицею же венчася, и наречено бысть имя ему Иван». Дальше следует рассказ об основании церкви: «Се же бысть чюдо дивно. Сей Буга-Иван, сед на конь, поеде с соколом на Устицы; и бысть во утрии день красен, и одержим бысть сном, и взыде на гору, и слез с коня и привяза за древо; а сокол посади на луку у седла, а сам ляже на землю и усну. И явися ему во сне Иван Предотеча, глаголя: На сем месте постави церковь мою во имя мое. И востав от сна своего и потом постави на том месте, еже есть на Соколе горе, церковь Рожества Ивана Предтечи». В этой легенде также налицо три основные звена сюжета об ордынце — основателе монастыря: отказ знатного ордынца от своей родины, чудесное видение святого, основание церкви; при этом и самая обстановка чудесного видения такова же, как и в Повести о Петре, царевиче ордынском: Буга охотится с соколом, засыпает во время охоты; во сне видит святого, приказывающего ему построить церковь, и пр.

Отражение в Повести о Петре, царевиче ордынском, сюжетной схемы легенд этого типа совершенно бесспорно.

Это обстоятельство проливает некоторый свет и на время создания Повести о Петре, царевиче ордынском. Легенда об ордынце — основателе монастыря — как определенный тип устного или письменного произведения могла сложиться только известное время спустя после появления ордынских «царевичей» на службе у русских князей, когда русское общество освоилось с этим явлением и смогло оценить некоторые политические выгоды его и когда появились лица, фамилии или организации, заинтересованные в придании ордынским «царевичам» легендарных черт. А так как более или менее заметным появление «царевичей» в Московском княжестве становится только в середине XV в., то возникновение сюжета об ордынце-основателе монастыря нельзя отнести ко времени раньше конца XV в. Очевидно, и Повесть о Петре, царевиче ордынском, могла быть написана не раньше этого времени.

Только относя написание повести к концу XV в., можно понять ее основную тенденцию — стремление обосновать неоспоримость прав потомства Петрова и Петровского монастыря на земли и воды, приобретенные когда-то Петром. В. О. Ключевский полагает, что эта тенденция является

- 355 -

отражением тяжбы между потомками Петра и ростовскими князьями. Но тяжба, по повести, уже давно закончена («утишися житие их на многа лета») и заслонена в представлении автора последним событием — защитой всего Ростова от татар правнуком Петра, Игнатом. Очевидно, основную тенденцию повести нельзя объяснить «свежим впечатлением тяжбы». Действительно, в жизни Ростова в последней четверти XV в. произошло событие, которое должно было глубоко встревожить всех, кто претендовал на законное владение землями Петра. В 1474 г. великий князь Иван III купил Борисоглебскую сторону Ростова, еще называвшуюся вотчиною ростовских князей. Москва становилась полновластным хозяином всех ростовских земель. Монастыри, и в частности Петровский, владевший большими землями, имели все основания для тревоги. В этой атмосфере в стенах Петровского монастыря и была, очевидно, написана Повесть о Петре, царевиче ордынском. Она сложилась в княжестве, имевшем свои прочные культурные и литературные традиции, что не прошло бесследно для ее содержания и стиля. Ее автор обнаружил значительную осведомленность в истории своего княжества, в местных преданиях и в письменности своего времени. Очевидно и то, что он обладал незаурядным литературным талантом, благодаря которому он смог создать произведение, оригинальное по своим литературным особенностям в кругу жанров, определившихся к концу XV в.

Действие повести развертывается на определенном историческом фоне. В ней мы находим изображение ряда исторических событий и лиц или же глухие упоминания о них. Изображение исторического фона — взаимоотношений Ростова с Золотой Ордой — не противоречит тому, что мы знаем по историческим документам о подобных же взаимоотношениях с Ордой других русских княжеств. Исторические события, указываемые в повести, или подтверждаются документами или же являются весьма правдоподобным дополнением к тому, что мы знаем по истории Ростовского княжества. Таким, например, является эпизод с ханским послом Ахмылом. Ахмыл пришел на Русь в 1322 г. вместе с Иваном Даниловичем Калитой, который в то время находился в борьбе с тверским князем из-за великокняжеского достоинства. Известное по летописи взятие Ярославля Ахмылом — это не что иное, как карательная экспедиция в интересах Ивана Даниловича Калиты. Повесть о Петре, царевиче ордынском, сохранила ценное историческое указание на то, что такая же карательная экспедиция была направлена и против Ростова. Не состоялась она будто бы вследствие находчивости внука Петра, Игната.

Время жизни и деятельности исторических лиц, упоминаемых в повести, известно по бесспорным документам; и указания документов не противоречат хронологии повести. На этой хронологической канве, имеющей реальную историческую основу, вышит весь повествовательный узор жизни и деятельности лиц, по историческим документам не известных: Петра, царевича ордынского, его сына Лазаря, внука Юрия и правнука Игната. Но, учитывая, что повесть, написанная гораздо позже того времени, к которому относятся изображаемые в ней события, нигде (за единичным исключением — время правления хана Берке) не допускает хронологических несообразностей, следует предположить реальную основу и там, где она говорит о Петре и его потомстве. Иначе трудно представить себе, чтобы в такую сложную мозаику дат, имен и событий, нигде не нарушающих хронологии, была позже вправлена легендарная семейная хроника Петра, царевича ордынского. Не все в повести вымысел: ордынский выходец Петр и его род, вероятно, существовали во второй половине

- 356 -

XIII в. и в первой половине XIV в., и в руках автора повести были какие-то (может быть, монастырские) краткие летописные записи о них, как покровителях древнего Петровского монастыря. Этими записями автор и воспользовался, создавая повесть, композиция которой была подсказана сложившейся к концу XV в. в русских землях, граничивших с Золотой Ордой, легендой об ордынце — основателе монастыря.

Легендарный сюжет в руках автора повести наполнился живым содержанием, получил историческую и бытовую окраску. Автор сумел, соблюдая историческую перспективу, показать всю сложность взаимоотношений русских с татарами, в XIII и XIV вв. глубоко пустившими корни в Ростовском княжестве и не возбуждавшими симпатий. Ростовский князь сперва не дает земли набожному сыну степей, а потом соглашается продать ее за непомерно высокую цену; и епископ услужливо благословляет эту сделку, говоря царевичу: «Чадо Петре, господь рече своими усты: всякому просящему дай, и ты убо не пощади родителей имения; пишется бо: чванец масла не умалися, горсть муки не оскуде..., дай же князю волю, яко же хощет». Еще ярче обнаруживаются эти взаимоотношения в более поздних событиях. Внуки старого ростовского князя о Петре и его потомстве раздраженно заявляют: «а род татарский, кость не наша, что есть нам за племя». Ахмыл же говорит Игнату: «Благословен ты, Игнатий, иже упасе люди своя и соблюде град сий, царева кость, наше племя; еже ти зде будет обида, да не ленися дойти до нас». Весьма показателен для характеристики русских и татар и эпизод с грамотами. Князь предлагает Петру грамоты на земли, Петр возражает: «аз, княже, от отца и матери не знаю землею владети, а грамоты сия чему суть»? Тогда князь снисходительно замечает: «аз тебе все уряжу, Петре, а грамоты суть на се, да не отымают тех земель мои дети и внуцы у твоих внук по нас». Это — образно выраженное представление автора повести о большей государственности русских по сравнению с ордынцами. И все это дается на фоне более широких и важных политических и культурных взаимоотношений Ростовского княжества и Орды: поездок епископа в Орду, проповеди христианства в Орде, получения прав на передачу «оброков годовниих в дом святыя богородицы» и приездов ханских послов для разбора тяжб, одной из сторон в которых являются сами князья ростовские.

Не менее подробно и ярко характеризуется и внутренняя жизнь Ростова. Здесь говорится об архитектурных богатствах древнего Ростова: его церкви украшены «златом и жемчугом и драгим камением»; «владыка Игнатий нача церковь крыти оловом и дно мостити мрамором». Как о признаке высокой культуры упоминается о пении в соборной церкви на русском и на греческом языках. Живо рисуются картины построения церкви, раздачи богатой милостыни и кормления нищих. Говорится о получившем в XV в. широкое распространение обычае братания в церкви, о соколиной охоте, о ссорах из-за рыбной ловли на озере Неро и т. д. Одним словом, на основании личных наблюдений и преданий автор повести дает широкую картину быта древнего Ростова XIV—XV вв.

Хорошо знает автор повести и письменность. Он сравнивает царевича Петра то с Мельхиседеком, то с Евстафием Плакидой; и эти сравнения, как и лирические отступления автора, сделаны твердой рукой писателя, хорошо владеющего риторическим житийным стилем, но не злоупотребляющего им. Умело выбирает он из житийной литературы мотив о мешках с деньгами, который, очевидно, был литературным шаблоном, когда речь шла об основании монастырей. Легко и свободно, но и очень умеренно, пользуется он цитатами из книг священного писания. Из неизвестного

- 357 -

нам письменного источника, а, может быть, из устных татаро-монгольских сказаний, заимствует он мотив выкладывания поверхности покупаемой земли золотыми и серебреными монетами, хорошо известный буддийским легендам и проникший в барельефы башен Будда-Гайя и Бархут.

Среди литературных памятников XV в. Повесть о Петре, царевиче ордынском, заметно выделяется своею оригинальностью: это не житие и не историческая повесть; в ее основе лежит легендарный сюжет, но он умело наполнен историко-бытовым материалом.