- 247 -

„Слово похвальное“ инока Фомы

В период ожесточенной борьбы Твери с Москвой за первенство, борьбы, кровавые эпизоды которой разыгрывались нередко в Орде, раздававшей ярлыки на великое княжение, — в тверской литературе преобладал тот жанр, который редактор Задонщины называл «жалостью»: создавались печальные повести о князьях, замученных татарами. Когда борьба стала затихать, возобладал жанр панегирика, по определению Задонщины — «похвала», стремившаяся закрепить за Тверью ее духовные и культурные достижения. Князь Борис Александрович, заказавший написать похвалу своему предку, сам стал объектом пышного восхваления. В единственном списке дошло посвященное ему «Смиренного инока Фомы Слово похвальное о благоверном великом князе Борисе Александровиче». Памятник дефектный, обрывается на полуфразе («брат его старейший князь великий Юрий...»), плохо переписан, со множеством ошибок. Вероятно, Москва хлопотала, чтобы списки с него не появлялись.

Слово поставлено в связь с Ферраро-Флорентийским собором 1438—1439 гг. об унии церквей римской и византийской. Великий князь Борис отправил туда посольство, возглавляемое Фомою, «яко своим

- 248 -

лицом», с посланием императору Калоиоанну. Фома описывает путь от Твери до «Флорензы», где встретил папу Евгения, императора, патриарха Иосифа, остальных членов собора: «наехал есми». Эти слова как будто показывают, что автор и посол — одно лицо.

Произведение состоит из шести частей. Во вступлении приведено исключительно риторичное восхваление Бориса. Прославляемый от востока до запада государь, защитник Тверской земли, радующейся, что ей дарован такой пастырь, на которого идут смотреть люди из дальних земель, он привлекает сердца всех; лицо его светлее сапфира и топаза, речь мудра и сладкогласна.

В основу этого панегирика положено восхваление, будто бы произнесенное в честь Бориса отцами собора. В Слове помещены вторая, третья и четвертая похвала. Фома только «записывал» речи участников собора, т. е. дело изображается так, как будто не от автора исходит вся эта преувеличенная похвала по адресу Бориса, хотя Тверская земля — подлинно обетованный край, где можно наслушаться премудрости, видеть в лице великого князя второго Августа, Льва Премудрого, Птолемея Книголюбца, Константина, Юстиниана, Нового Моисея, Иосифа.

Вторая часть рисует писателя с иной стороны: он не только панегирист, но искусный, осведомленный летописец. Приведен рассказ об отражении нападения московского воеводы Колычева на князя Ивана Зубцовского, племянника Бориса. Об этом не знают летописи, хотя князь Иван действительно существовал. Автор здесь прибавил несколько сведений о себе: он — «участник трапезы» великого князя, стоит близко ко двору, видит всю внутреннюю обстановку княжеского обихода. Пишет «для будущих поколений», отнюдь не из лести. Ведь другим царям составляют хвалебные речи, «наше дело иже писати честь государя нашего». Автор — должник Бориса: «возвестить» его княжение равно отдаче долга.

Третья часть — «О том же великом князе Борисе Александровиче» — восхваляет его строительную деятельность, основание новых монастырей, храмов, созидание тверского кремля.

В четвертой части автор, называя себя «самовидцем», повествует о совершенствах Бориса, о зависти, которую питали к нему «в разных странах» за возросшее могущество. Описывается пожар Твери 1449 г., «благоуветливое» поведение Бориса в случившейся беде, нападение Казимира, попытка Дмитрия Шемяки захватить часть Тверской области. Казимир замирился при одном «слухе» о вооружении князя. Слава его растет. «Самовидець есмь тому», как пришли от Тамерланова сына Шавруха послы: о них раньше не было слышно «в нашей земле» — весьма далека «орда» эта, шли девять месяцев. Были принесены богатые дары, автор видел, как их разгружали.

Пятая часть озаглавлена: «О том же великом князе Борисе Александровиче слово от летописца вкратце». Она, действительно, летописна, даже помечена годами (1445—1446). Сообщены большею частью неизвестные факты из усобицы Василия Темного с Шемякой, покушавшимся убить великого князя, «аки некая ехидна гневом дыша». Рассказано об ослеплении Василия, бегстве его в Литву, заточении в Вологде, расправе Шемяки с семьей Василия. Подчеркнуто желание Бориса стоять за одно с московским князем — я и Василий, Василий и Борис: «Мысль помчалась» об этом, «иже сих два воеводы совокупляхуться, и полетеша же яко высокопарнии орли или яко пчелы на собрание цветовно». Намеренно лирически, не без сентиментальности, описан приход Василия в Тверь,

- 249 -

когда ослепленного князя встретили общей сочувствующей печалью, когда за трапезой, вместо веселья, не унимался горький плач княгинь, боярынь. Борис дал войско помочь Василию дойти до Москвы. Выступивший сначала в одиночку, московский князь не был принят даже угличанами. «Без тебя, брате, — воззвал он к Борису, — и малый град не отворится мне». Борис изображен успокаивающим и утешающим москвичей.

Шестая часть продолжает тон летописания. Автор, однако, не забывает придать изложению литературную окраску. Взятие тверитянами Ржевы выполнено в стиле воинской повести. «С града же биаху овии пушками, а инии пращами, а друзии камение метааху, а овии стрелами, яко же дождем пущаху. И на утрии же, день суботный, повеле князь великий Борис пушками бити град, и толь бо грозно, ино яко же от великого того грому многым человеком падати». Борис изображен истым рыцарем. В рассказе о приеме даров от Казимира великий князь презрел все роскошное, ценное, но обеими руками схватился за подаренный меч: жители Ржевы ужаснулись такой воинственности победителя.

На этом обрывается этот в высшей степени любопытный памятник тверской литературы. Автор показал себя весьма начитанным. Ему знаком какой-то «хронограф», который он называет «царским летописцем». Эпизод с подаренным мечом — летописный: то же самое рассказывается о Святославе. На произведении отразился ряд других памятников: Слово о законе и благодати Илариона, Слово Кирилла Туровского (особенно в рассуждении о различии между «летописцами» и «песнотворцами», в сравнении с «высокопарными орлами», в общем приподнятом тоне), повести о Борисе и Глебе, Александре Невском, особенно — Слово о житии и преставлении Дмитрия Донского, откуда попали цитаты из повествования о Куликовской битве. Можно найти ряд других воздействий, вплоть до повести о Михаиле Александровиче.

Борис в Слове титулуется благородным, благоверным, царствующим самодержавным государем не только в плане риторики. Панегирик недаром развивается на фоне унии, когда византийский царь потерял авторитет представителя «истинной веры». Основная мысль Фомы — Борис настоящий наследник Византии, второй Константин. Москва еще была потрясена усобицами; для Твери представлялся удобный момент принять это выпавшее из византийских рук наследие. Идея о преемстве власти культивировалась в Твери, где временно оживилась былая слава: в нее, минуя Москву, идут из дальнего Герата Шаврукановы послы, во Флоренции тверской посланник становится предметом особого внимания: иверский митрополит Иларион сравнил Бориса с великим царем Константином.

Судьба Василия Темного всецело в руках великого князя. Он является теперь первым защитником христианства. Отсюда — «богохранимый град», «благочестия держатели». Идею защиты Тверью православия поддерживала и Тверская летопись. Во второй части Тверского сборника проводится мысль, что по взятии Царьграда патриарх остался. Это сделано в укор Москве, начавшей самостоятельно ставить митрополитов, под тем предлогом, что в завоеванном Царьграде «благодать прекратилась».

Вопрос об авторе произведения остается открытым. В словах Фомы, утверждавшего, что раньше не писали о своих государях так, как он, потому что отвлекались заботами о семье, воевали, служили, а он, «не имеющий ни детей, ни палат», может всецело отдаться литературному труду, — некоторыми исследователями усматривалось противоречие: так рассуждать, по их мнению, мог только монах; недаром в заглавии стоит

- 250 -

«Фома инок». Поэтому боярин-посол Фома и Фома-инок, по их мнению, разные лица. Однако не имеющий семьи человек, «причастный» великокняжеской трапезе, имеющий слушателями других придворных «причастников», может не иметь собственного дома, а жить при княжеском дворе. Кроме того, слово «инок» обозначает младшую ступень монашеского искуса. Между тем, в Слове автор неоднократно говорит о себе, как о «самовидце». От Флорентийской унии до 1453 г., предполагаемого времени написания произведения, прошло около двадцати лет. Почему же он все время «инок»? В тексте Слова, очевидно, имеются разногласия, которые ставят под сомнение тожество инока Фомы — автора и боярина Фомы — посла тверского князя.